Досчитать до семи

Новость за ужином (1981г.)

Бернарда – герой данного романа, вдохновлённый образом психотерапевта Марией Фарбер.

_{*Многие моменты вымышлены и не имеют ничего общего с действительностью}

Однажды я задалась вопросом, существует ли мой дом? Да, у меня есть то место, где я живу, есть те, кого люди привыкли называть своей семьёй. Но если задуматься, можно ли действительно сменить свой дом? Не просто уехать в другое место, купить или арендовать жильё или же стать оккупантом, цепляясь за крошечный уголок на окраине какого-то заброшенного городка, считая его своим прибежищем. Нет, не это, а полностью и кардинально сменить.

Эти размышления начали терзать меня в самые неожиданные моменты. Например, когда я смотрела на закат через грязное крошечное окошко комнаты, когда тёплый свет проникал сквозь изношенные занавески и ложился мягким сиянием на обшарпанный деревянный пол, давно требующий ремонта. Когда я смотрела на обои с облупившимся цветочным узором, осознавая, что они пережили уже воспоминания нескольких поколений. Полки шкафов, каждый скрип половицы, каждый треск старой мебели уносил меня в эти, гнетущие голову, размышления.

Моя история не самая уникальная, она не станет ярким сюжетом для канала НВО и вряд ли когда-либо украсит полки книжных магазинов. Но это моя история, наполненная мыслями, историями и эмоциями.

Злорадство судьбы, каковой моя мать считала каждый момент своей жизни, включая наш небольшой дом из высушенного на солнце глиняного кирпича и грубо отёсанных камней по периметру участка.

Стоял сентябрь. Полупрозрачные тени от редких, полумёртвых деревьев вдоль дороги лишь слегка охлаждали раскалённый полдень. Эти деревья не приносили плодов, а их сухие листья без конца заваливали двор, отчего мать не питала к ним большой любви. Аккуратно подстриженные кусты, за которыми отец следил время от времени. Они создавали иллюзию забора, но не были гарантией ни от незваных животных, ни от незваных гостей. В глубине двора тянулись небольшие плантации виноградников, за которыми наша семья Эскарра с любовью ухаживала. Гроздья винограда созревали под сентябрьским солнцем, и каждую осень наша семья собирала урожай. Из этого винограда мы делали домашнее вино. Оно было тягучим, терпким, с лёгким сладковатым послевкусием. Его продавали в соседнем городке, и хотя вырученные деньги не делали нас богатыми, они приносили ощущение, что в нашей жизни есть что-то устойчивое, что-то своё. По краю нашего участка тянулась глубокая канава, выкопанная рабочими, чтобы предотвратить утечку из канализационной трубы – очередное напоминание о том, что даже наш дом был построен на хрупких основах, готовых рухнуть в любой момент.

Родители спали в одной комнате до тех пор, пока не появился на свет Адриан. Его рождение исключило всякое уединение, а за место на верхнем ярусе кровати разгорелась настоящая борьба. После появления Сантьяго, родители были вынуждены найти выход из тесноты и поставили в комнату две двухъярусные кровати, купленные на ярмарке в соседнем поселке, куда ездили по случаю продажи одного из домов.

Так и существовали: родители – за тонкой стенкой в своей комнате, а Хулио, Лаура, Адриан и Сантьяго в своей, пока мать не объявила за ужином, что снова ждёт ребёнка.

Отец, несмотря на весть о новом прибавлении, не выглядел обеспокоенным. Его работа, которую в наших краях считали престижной, давала ему уверенность, что любые перемены можно пережить. Он верил, что дети – это благословение, и что Бог никогда не ошибается, посылая новую жизнь в семью.

После того ужина, в доме повисло напряжение, которого никто не озвучивал вслух. Отец продолжал верить в свою непоколебимую уверенность, что очередной ребёнок – это чудо, но с каждым днём становилось всё очевиднее, что пространство вокруг каждого сжималось, как туго затянутый ремень. Мать, и без того часто уставшая и раздражённая, стала ещё более отстранённой, особенно когда её живот начал заметно округляться. Казалось, она постепенно сгорала изнутри от бесконечных домашних обязанностей, которые не давали ей ни минуты покоя.

В молодости она мечтала о другой жизни – о карьере, о возможности самореализации, о том, что её труд будет цениться, а не растворяться в хлопотах по дому, которые никто не замечал, пока они не сделаны. Но вместо этого она оказалась в роли вечной хранительницы очага, запертой в четырёх стенах с вечно голодными, шумными детьми, чьи потребности никогда не заканчивались. С каждым днём мать всё чаще переставала смотреть в глаза за ужином, а её раздражение росло, превращаясь в глубокую усталость. Она не говорила об этом вслух, но каждый её жест кричал о том, как сильно она устала.

И каждый вечер она бросала мрачные взгляды на комнату, где стояли двухъярусные кровати, будто мысленно уже представляла, куда поставит новую колыбель.

Она срывалась на нас по мелочам: неубранная комната, не до конца вымытая посуда, крошки на столе. Её раздражение вспыхивало мгновенно, как искра, и выгорала в гнев, который она не могла сдержать.

"Почему я должна делать это одна? Почему всегда я?" – повторяла она почти ежедневно, когда Хулио с Лаурой не успевали за её бешеным темпом. Её взгляд был тяжёлым и холодным, а голос – полным отчаяния. Казалось, что она каждый раз говорила это не нам, а самой себе, пытаясь напомнить о тех мечтах, которые никогда не сбудутся.

В такие моменты, а их число становилось с каждым днём больше, Хулио пытался занять себя починкой старого велосипеда, проводя вечера в мастерской отца. Некогда весёлый и энергичный, он теперь всё чаще замыкался в себе. Его было сложно узнать: большую часть времени он либо проводил в одиночестве, либо исчезал к своей девушке после тренировок по футболу, предпочитая избегать разговоров с семьёй.

Лаура всё чаще уходила на длинные прогулки, которые, казалось, никогда не заканчивались. В своём классе она считалась самой умной: особенно ей удавались экономика и математика. Учителя часто ставили её в пример остальным, а Лаура, казалось, с лёгкостью держала это звание. Стремление к успеху выделяло её среди сверстников, и она уже начала мечтать о том, как однажды уедет из дома и начнёт новую богатую жизнь, о которой бредила всё свободное время.

Адриан, будучи третьим по старшинству ребёнком, выражал себя по-своему. Его страсть к рисованию порой выводила мать из себя. Он разрисовывал обои в комнате, создавая удивительные бюсты и эмоции людей, которые, как он говорил, приходили ему из головы. Но вместо восхищения мать заставляла его закрашивать рисунки известью, что он делал с явной неохотой. Однако каждый раз в его воображении рождались новые лица, которые никто никогда не видел, даже он сам.

Сантьяго, несмотря на свои 6 лет, проявлял удивительные способности к шахматам. Ещё в 4 года он впервые сел за шахматную доску, наблюдая за партией отца с соседом. Он быстро освоил правила, с каждым годом всё больше поражая семью своей логикой и умением предугадывать ходы соперника.

Но, будучи самыми младшими в семье, Адриан и Сантьяго не осознавали, что их привычная жизнь скоро кардинально изменится. И ни у кого из членов семьи Эскарра не хватало духу спросить, где найдётся место для ещё одного ребёнка. Казалось, будто все просто ожидают медленно надвигающийся день.

Обычно отец пропадал на работе – она затягивала его до позднего вечера. Адриан и Сантьяго редко видели его, поскольку просыпались позже, а засыпали раньше, не дожидаясь его прихода. Лаура зачастую видела его уже спящим, поскольку приходила за полночь, а Хулио оставался равнодушным к его нахождению дома. Если же отец был дома, его почти невозможно было застать без дела. Он либо стриг виноградники, удаляя лишние побеги и обрезая лозы, чтобы урожай был лучше, либо находился в своей мастерской. Там он вечно корпел над ремонтом своего старенького Chevrolet, который, кажется, разваливался на ходу, но был дорог сердцу отца. Его рабочий комбинезон пропитывался запахом машинного масла с каждым днём всё больше, а стирался всё реже и реже.

Всего за пару месяцев до рождения ребёнка, мать и отец лежали на своей скрипучей кровати, в тусклом свете лампы, чей отблеск едва освещал старые каменные стены, создавая приглушенную атмосферу.

Мать лежала с усталым лицом и вытянутыми вдоль одеяла руками, а взгляд её был направлен в потолок. – Ты сегодня рано… Что, уволили? – спросила она, удивлённо приподняв брови.

– Всё в порядке, – ответил отец. – Ты уже думала, как мы его назовём?

Мать медленно повернула голову к нему и тяжело вздохнула.

– Эрнандо, если ты думаешь, что я весь день только и делаю, что обдумываю имя, приходи домой пораньше. Может, тогда и поговорим.

Её голос был полон надвигающегося раздражения, но за этими словами всё же чувствовалась забота, которую она уже невольно начала чувствовать к будущему ребёнку. Отец слегка улыбнулся, осознавая, как ей трудно справляться с четырьмя детьми, прижался к ней и поцеловал в плечо, пытаясь выразить этим жестом благодарность за преданность семье. Мать, всё ещё лежа, вдруг слегка приподнялась на локтях, взглянув в сторону окна. За ним медленно садилось солнце, освещая тонким оранжевым светом потрескавшуюся краску на раме. Тишина длилась недолго, и она снова заговорила, будто вспоминая что-то важное.

– Время… У нас его больше не становится. Ты думаешь, мне хочется провести всю жизнь в этих четырёх стенах? Сначала дети, потом бесконечная готовка и уборка. А теперь – она кивнула на свой живот. – Ещё один. Кажется, что этот круг никогда не замкнётся.

Отец потянулся к её руке, но она быстро убрала её, не давая прикоснуться.

– Я понимаю, что ты устала, – попытался успокоить он. – Но всё изменится, когда родится малыш. Я постараюсь больше помогать.

Она хмыкнула, и в её голосе появился лёгкий сарказм.

– Ты это говоришь каждый раз. Но дети растут, а я – всё та же. Как будто с каждым днём их жизни что-то от меня уходит, и я становлюсь только тенью того, кем была. С каждым днём они взрослеют, а я становлюсь мертвее.

– Ты не тень, – мягко возразил отец. – Ты для них – целый мир.

– А для тебя? – внезапно спросила она. – Удушье?

– Я стараюсь для тебя, для вас всех.

– Вечно пропадая где угодно, только не дома. – еле слышно ответила она, прижимая одеяло к себе еще туже.

Отец замер, не зная, что ответить на это. Он долго смотрел на неё, пытаясь найти нужные слова, но вместо этого только почувствовал, как что-то внутри надломилось. Отчасти она была права, и эта правда тяготила его сильнее всего. Ему всегда казалось, что он делает достаточно – работает, приносит деньги, чтобы обеспечить семью, но разговоры как этот показывали, насколько он далёк от того, чтобы быть по-настоящему рядом.

– Ты ведь знаешь, что я стараюсь, – пробормотал он, отворачиваясь к стене, словно пряча своё лицо от её взгляда. В его голосе была горечь, от которой трудно было избавиться. – Что ещё я могу сделать? Я работаю день и ночь ради вас, ради будущего наших детей.

– Но где ты в нашем настоящем? – перебила она, – Ты где-то там, за пределами дома, а здесь, со мной и с детьми, тебя нет. Ты просто существуешь рядом, но не вместе.

Он почувствовал, как разочарование и усталость нахлынули на него, затягивая в пропасть безответных вопросов и неоправданных надежд. Ему вдруг стало тяжело дышать в этой комнате, словно стены стали ближе, давя на плечи.

– Я думал, что всё делаю правильно, – тихо сказал он, больше себе, чем ей. – Но, видимо, ошибался.

Мать не ответила. Её молчание стало последним ударом в этом разговоре, который оставил его чувствовать себя ещё более одиноким и потерянным. Возможно, эта короткая беседа о новом имени дала ей на миг ощущение контроля над своей жизнью, что-то, что было в её власти, но и в тот же момент показала хрупкость основания, на котором держится этот брак.

На следующее утро мать проснулась от глухих звуков ссоры, доносящихся из соседней комнаты. Сквозь полузакрытые веки она различила голоса Адриана и Сантьяго, которые что-то громко выясняли между собой. Её тело было тяжёлым, словно не хотело покидать кровать, а голова звенела от ночных размышлений. Она с трудом поднялась, натянула халат и, не ожидая ничего хорошего, направилась в комнату детей.

Когда она открыла дверь, перед ней предстала обычная картина: Сантьяго и Адриан стояли друг напротив друга с нахмуренными лицами, бросая обвинения в воздух. Оба были в пижамах, растрёпанные, злые, будто ночь унесла их терпение, оставив лишь упрямство и злость.

– Что опять не так? – её голос прозвучал резко, не терпя возражений.

Адриан повернулся к ней, его лицо пылало гневом, а в руках он держал игрушку, которую, видимо, Сантьяго пытался у него отобрать.

– Он забрал её без спроса! – выкрикнул Адриан, поднимая игрушку, словно предъявляя матери неопровержимые доказательства своей правоты.

Сантьяго, стоявший чуть поодаль, скрестил руки на груди, упрямо глядя на мать.

– Ха! Это мой подарок!

Мать устало закрыла глаза, мысленно считая до десяти, прежде чем снова заговорить. Она уже не помнила, сколько раз ей приходилось разнимать братьев, успокаивать их безумные споры, которые ей казались такими незначительными в сравнении с её собственной усталостью.

– Хватит, – сказала она, не повышая голоса, но в её словах прозвучала сталь. – У вас нет других проблем, кроме этих игрушек? Пусть хоть кто-нибудь сегодня даст мне передышку.

Оба мальчика замерли, ощущая её раздражение. В доме повисла тишина. Только тут мама поняла, что отца уже не было. Его вещи были аккуратно сложены на стуле, и кровать рядом с ней давно остыла. Мать не знала, когда он ушёл, но его отсутствие ощущалось особенно тяжело – как пустота, к которой она, кажется, начала привыкать.

– Так, – мать застыла, оглядываясь в сторону мальчишек, её глаза сузились, когда она уловила что-то важное в их споре. – Какой подарок?

Адриан прижал игрушку к себе, будто защищая её от любой угрозы, и чуть виновато посмотрел на мать.

– Меня папа разбудил перед тем, как уйти на работу, и подарил эту игрушку, – голос Сантьяго был неуверенным, словно он чувствовал, что за этим кроется что-то большее.

Мать вдруг замерла, её лицо побледнело. Мысли замелькали в голове, словно пытаясь восстановить хронологию последних дней. И тут её осенило.

– Господи, – прошептала она, прикрывая рот рукой. – Сегодня же день рождения Сантьяго.

Она встретилась глазами со старшими детьми, которые от шума уже открыли глаза и сонно пялились на младших, и вдруг тишина в комнате стала оглушающей. Мать резко обернулась к Хулио и Лауре, словно пытаясь найти оправдание своему провалу, но ничего не смогла сказать. Рутина и постоянные заботы стерли этот день из её памяти. Она всегда была занята – слишком занята, чтобы держать всё в голове. Но забыть день рождения собственного сына? Это было по-настоящему больно.

– Чёрт, – она пробормотала себе под нос, чувствуя, как внутри поднимается волна раздражения, которое смешивалось с чувством вины перед старшими детьми, ведь, казалось, Адриан и Сантьяго еще ничего не поняли.

Дети окончательно проснулись, их голоса всё ещё раздавались из комнаты, где младшие снова спорили о чём-то незначительном, а Лаура и Хулио ворочались в своих кроватях, недовольные шумом. Мать, всё ещё пребывая в замешательстве после осознания, что забыла день рождения, глубоко вздохнула, пытаясь унять беспокойство, и отправилась на кухню.

– Завтракать! – крикнула она, не дожидаясь ответа.

Когда дети с неохотой начали собираться на кухне, за столом уже лежали ряды красных, слегка блестящих от масла, тостов с томатами, оливками, ветчиной и тёртым сыром. Для старших детей кофе с молоком, а младшим апельсиновый сок.

– А где хлопья? – удивлённо спросил Хулио, потирая глаза и с трудом соображая, что перед ним совсем не тот завтрак, к которому он привык.

– Сегодня тосты, – отрезала мать. – Берите, пока горячие.

Лаура села первой и с недоверием посмотрела на тарелку.

– Но… обычно же хлопья. Почему сегодня тосты? – спросила она, осторожно поднимая один кусок.

Мать лишь бросила на неё короткий взгляд, который сразу дал понять, что задавать лишние вопросы не стоит. Она не хотела объяснять, что это была её странная попытка справиться с виной за то, что она совсем забыла про день рождения сына. Санти и Адриан сели за стол молча, с интересом смотря на тосты. Они никогда раньше не ели их на завтрак, и, похоже, были единственными, кого это не смутило. После завтрака мать начала собирать посуду, вытерла руки о фартук и повернулась к старшим детям, решив воспользоваться моментом.

– Так, – начала она с легкой напряжённостью в голосе. – Какие у вас планы на день? Я хочу приготовить ужин. Всё-таки день особенный, вашему братику исполняется семь лет, хотелось бы собраться всей семьёй, посидеть вместе.

Хулио, лениво откинувшись на стуле, небрежно пожав плечами, ответил:

– Я, наверное, буду с Карлой. Мы хотели встретиться у неё. Сегодня там вечеринка небольшая намечается.

– С девушкой? – мать едва заметно нахмурилась, стараясь скрыть недовольство, но это было видно. Она хотела услышать другие слова, более семейные.

– Да, – спокойно подтвердил Хулио, глядя в окно, избегая её взгляда.

Она глубоко вздохнула, обратив взгляд на Лауру, которая уже, казалось, готовилась к подобному разговору. Лаура подняла голову, словно опережая вопрос, и сказала: "У меня дела. Так что я тоже не уверена, когда буду."

Мать стояла с застывшим лицом, чувствуя, как её планы на семейный ужин рушатся на глазах. Она с усилием сглотнула, чтобы не выдать разочарования, и попыталась улыбнуться, но не слишком убедительно. Лаура, заметив её разочарование, не упустила возможности язвительно вставить своё слово, скрестив руки на груди и закатив глаза.

– А отца всё равно не будет, как обычно, – бросила она, слегка прищурившись. – Так что твои ужины, мама, всегда не совсем семейные.

Мать резко повернулась к Лауре, она была явно не готова к такому резкому замечанию. Руки матери замерли на тарелке, которую она держала, но она старалась не показать, как сильно эти слова задели её.

– Ты думаешь, я этого не знаю? – прошипела она, не поднимая голоса, но в её тоне слышался накал. – Но хоть кто-то должен пытаться держать эту семью вместе, хоть кто-то.

Лаура лишь откинулась на спинку стула, безразлично усмехнувшись.

– Ну-ну. Счастливо готовить для тех, кто не придёт.

Она не стала больше задавать вопросов, лишь продолжила убирать со стола, погруженная в свои мысли, пока в комнате снова повисло напряжённое молчание.

– Ха! – донёсся голос Сантьяго из другой комнаты, забравший свой подарок у Адриана, подаренный утром отцом.

Хулио, не сказав ни слова, поднялся из-за стола и, сунув руки в карманы, направился к входной двери, где нет ни Лауры с её язвительными замечаниями, ни попыток матери сохранить видимость семьи, ни вечно орущих младших братьев. Он надел свои старые наушники, спрятанные под капюшоном, и включил плеер, который всегда был с ним, спасавший от всех домашних конфликтов.

Лаура уже сидела за маленьким столом, заваленным учебниками и тетрадями, в дальнем углу комнаты, где едва пробивался свет из окна. Она решала задачи по экономике – единственному предмету, который хоть как-то отвлекал её от всего происходящего дома.

Но внезапно на её плечо легла рука матери. Лаура вздрогнула, а мать, с привычным напряжением в голосе, посмотрела на неё сверху вниз.

– Посмотри за братьями, пожалуйста. У меня куча дел в городе, – проговорила она, словно это была не просьба, а очередная обязанность, которая шла в нагрузку к домашним заданиям.

Лаура стиснула зубы, внутренне закатила глаза, но ничего не ответила – ещё одна маленькая жертва ради семьи, как всегда. Мать, захлопнув дверь с резким хлопком, чтобы в дом не залетели москиты, шагнула за порог. Листва, опавшая с иссохших деревьев вдоль дороги, покрывала двор ковром, скрывая неровные брёвна, о которые она то и дело спотыкалась. Мать быстро поправила волосы, раздражённо выдохнув, и бросила взгляд в сторону гаража, где Хулио, скорее всего, погружённый в свою музыку, снова избегал любой ответственности. Она прижала к себе сумку и торопливо направилась к автобусной остановке, которая находилась в тридцати минутах ходьбы от дома.

Она шла мелкими шагами пробираясь по заросшей травой тропинке. Каждый уголок этой деревни был ей знаком, каждый камень на дороге казался неприемлемо неизменным. Здесь, казалось, жизнь замерла в каком-то вечном застое. Она вдруг осознала, что прошли годы, а её мир, её дом, эти покосившиеся заборы и обветшалые дома – всё это осталось прежним, будто бы застыв в неком замкнутом круге. Мать остановилась на мгновение, оглянулась на пыльные улицы, по которым всё реже проходили люди, и в её груди поднялась волна раздражения и отчаяния. "Всё стоит на месте. А я?" – с горечью подумала она, с трудом отгоняя это ощущение застоя, которое каждый раз казалось тяжелее прежнего.

Этот забытый миром городок в стране Басков – Zumaiа, словно застрял в прошлом. Его узкие улочки, вымощенные потрескавшейся брусчаткой, вились между старых зданий, где время как будто остановилось. Солнце, палящее без пощады летом, высушивало остатки зелени, превращая город в выжженный лабиринт, по которому редкие прохожие медленно перемещались, будто им некуда было спешить.

На окраине города, где мы жили, всё выглядело ещё мрачнее. Наш дом стоял на краю полузаброшенной земли. Дорога к дому не была ни асфальтированной, ни ухоженной, она представляла собой смесь пыли и грязи, которую дождь размывал, а солнце высушивало в непроходимую твёрдую корку. Автобусы сюда не ходили уже давно, настолько далеко от центра находилась наша окраина. Сюда добирались только на старых грузовиках, велосипедах или пешком, но редко кто задерживался. Вечерами здесь было особенно тихо. Пыльный ветер шуршал в засохшей траве, деревья стояли мёртво, не шелохнувшись. Этот район был заброшен временем, как и многие его жители, живущие в полуразрушенных домах, которые казались забытыми.

Каждая поездка в город становилась для матери чем-то вроде ритуала напоминания о том, что за пределами их забытого уголка существует мир. Там кипела жизнь, разительно отличная от их медленного и выжженного существования. Город, с его шумными улицами, яркими витринами, иногда туристами и жителями, спешащими по своим делам, был единственным способом ощутить, что они не одни в этом мире.

В городе, среди шума машин и толп людей, мать на короткое время ощущала себя частью чего-то большего. Она с тревогой оглядывалась на толпы людей, которые жили другой жизнью, полной дел и суеты. Но, конечно же, было много и тех, кто также, как и она, погрязли в рутине домашних дел, уходом за своими родителями и детьми. Каждый раз, возвращаясь домой через пыльную дорогу, она вновь ощущала тяжесть их уединённой жизни, словно эта поездка была лишь временным выходом в реальность, к которой она уже не принадлежала.

Спустя недолгое ожидание, мама вошла в автобус, тяжело вздохнув, будто вдыхая всю пыль дороги, по которой она шла. Внутри было тесно и душно, а её взгляд сразу упал на знакомое лицо – это была Исабель, её подруга, с которой они неожиданно познакомились шесть лет назад на приёме у гинеколога. Мать тогда перепутала расписание, как это часто бывало с её суетливым характером, и оказалась там на час раньше.

– Здравствуйте, – тогда сказала Исабель с лёгкой улыбкой. – Мы, кажется, ждем одного и того же человека?

– Не знаю, – устало ответила мама, не проявив ни капли энтузиазма. Она выглядела измотанной, как будто разговоры были для неё лишней тратой сил. Но ирония ситуации заключалась в том, что тем же утром она устроила Эрнандо скандал, жалуясь, что у неё нет ни одной подруги, ни одного человека, с кем можно было бы поделиться наболевшим.

– Мне надоело быть одной! – кричала она, раздражённо бросая одежду в корзину для стирки. – Я ведь не просто мать, я живой человек! Эрнандо, ты хоть понимаешь, что мне не с кем даже поговорить? У тебя работа, коллеги, а я целыми днями только дом, дети и этот чёртов быт!

Эрнандо, как обычно, молча выслушал её, погружённый в свои мысли. Но эта тишина только злила больше маму. Она действительно искала кого-то, с кем можно было бы поделиться своим недовольством и переживаниями, и вдруг судьба с усмешкой подкинула ей встречу с Исабель. Она сидела рядом, и хоть мама изначально не желала разговаривать, что-то в тихом, понимающем взгляде Исабель вызвало в ней тёплое чувство. Исабель, видимо, почувствовала напряжение, но не отступила. Она спокойно смотрела на маму, как будто могла видеть за её усталостью глубину, которую другие часто не замечали.

– У вас, наверное, несколько детей? – спросила она, пытаясь завести разговор.

Мама, несмотря на своё первоначальное раздражение, всё же кивнула. У неё вдруг проснулся интерес. Быть может, это был тот момент, когда она позволила себе проявить уязвимость.

– Трое, – сказала она, тяжело вздохнув. – Дома такой бардак, что голова кругом.

– У меня будет первенец, но я понимаю вас как никто другой, – мягко произнесла Исабель, и её слова прозвучали как нечто большее, чем простое сочувствие. Это было предложение дружбы, ненавязчивое, но ощутимое.

Тогда между ними что-то щёлкнуло. Мама почувствовала, что Исабель может стать той самой родной душой, о которой она мечтала, и в тот момент, в тихом коридоре клиники, началась их дружба – короткая беседа, которая затем переросла в годы взаимной поддержки.

Теперь, сидя рядом с Исабель в автобусе, мама вдруг осознала, как много лет прошло с тех пор.

– Как дети? – спросила Исабель с улыбкой, но мать заметила в её взгляде лёгкое сочувствие, которое всегда проскакивало в их беседах.

– Растут. Утро началось с криков. – Она на секунду задумалась и резко захотелось вернуть себе хоть толику гордости, которой когда-то так отчаянно не хватало. – Но куда же без криков и споров? Ведь они ещё дети. Лаура… – начала она, с лёгкой улыбкой. – Лаура у нас настоящая умница. Ей всего тринадцать, а уже разбирается в экономике лучше всех в классе. Иногда мне кажется, что она слишком взрослая для своего возраста. И это немного пугает.

Мама на мгновение замолчала, глядя в окно автобуса, как будто её мысли унеслись куда-то далеко, за пределы этого маленького городка.

– Адриан, – продолжила она, улыбка на её лице стала шире, – ему всего лишь 8 лет, а он уже талантливый художник, с фантазией! Смотрит на мир по-своему.

Мама быстро переключилась на других, словно не желая долго останавливаться на тревожных мыслях.

– Хулио… ну, тут сложно, – она коротко засмеялась, качая головой. – Хулио – это бомба замедленного действия. В этом году заканчивает среднюю школу. Вечно что-то крутит, чинит, механизмы разбирает и собирает. Тренер сборной по футболу его очень хвалит. А Санти, мой маленький… Ему всего семь сегодня исполнилось, но он уже мыслит, как взрослый. В шахматах нет для него равных. Он тихий, но в голове у него настоящая буря.

Мама на мгновение замолчала, её взгляд остановился где-то за окном, уносясь вместе с мыслями далеко за пределы автобуса. Она думала о детях – о том, что каждый из них был талантлив, но и сложен по-своему. Слова о шахматах Сантьяго и футболе Хулио всё ещё звучали в её голове, но радость от их достижений, казалось, тонула в тени собственных переживаний. "Сколько забот, как справляться со всем этим?" – пронеслось у неё в мыслях. Она невольно задумалась, почему жизнь идёт так тяжело. Каждый день похож на предыдущий, как будто застряла в бесконечном круге забот, хлопот, криков и недосказанностей.

Её мысли возвращались к тому, как много времени она проводит, занимаясь только домом и детьми. И вдруг, словно очнувшись от своих раздумий, она поняла, что совсем забыла спросить у Исабель, как у той дела. Исабель сидела рядом и молчала, внимательно слушая, но мама не проронила ни слова о её дочери.

– Ох, прости, я что-то совсем в своих мыслях потерялась, – сказала мама, вернувшись к реальности. – Как твоя дочь? Всё в порядке?

Исабель улыбнулась, словно с гордостью готовясь поделиться новостями о своей дочери.

– Моя маленькая Марита пошла во второй класс, – начала она, в голосе прозвучало тепло. – И ты знаешь, что самое интересное? Она не просто учится, она буквально расцветает среди людей. Учителя уже заметили, как она тянется к другим детям, всегда находит с ними общий язык. Я иногда думаю, что она вырастет великим дипломатом, – продолжила Исабель, её глаза загорелись от гордости. – Как-то раз один мальчик разозлился на учительницу и устроил сцену, так Марита подошла к нему и начала говорить, как будто ей лет на десять больше. В итоге он успокоился и попросил прощения. Представляешь?

Исабель засмеялась, вспоминая ту сцену. Мама кивнула, но её мысли уже скользили в другое русло. Её дети тоже по-своему были талантливы, но где-то внутри затаилось чувство, что ей не удаётся дать им всё, чего они заслуживают.

Они доехали до центра города, автобус замедлился и остановился у знакомой площади, где шумная суета перекрещивалась с толпами спешащих людей. Мама обернулась к Исабель, улыбнувшись чуть теплее, чем в начале их пути.

– Ну, я побежала. Ещё увидимся, – сказала она, слегка касаясь руки Исабель на прощание.

– Обязательно, – кивнула та. – Желаю вам лёгких родов. Увидимся уже с новеньким членом вашей семьи.

Попрощавшись, мама вышла из автобуса, поправив сумку на плече. Солнце уже высоко поднялось над Сумайа, озаряя знакомые узкие улочки, которые она почти наизусть знала. Воздух был пропитан запахом выхлопных газов и пылью. Она прошла мимо множества витрин и кафе, не задерживаясь ни на мгновение, мысли о предстоящем визите к врачу захватили её целиком. Привычная дорога, по которой она ходила не один раз за последние несколько лет, в этот раз казалась чуть более тревожной. Каждое посещение врача приближало неизбежный момент – рождение ещё одного ребёнка.

– Оставь его, – повторяли все вокруг. – Это ради твоего же благо!

Мама стояла в пустой больничной палате, и врачи с равнодушными лицами снова и снова произносили одно и то же: " Не будь дурой, оставь ребёнка".

В глазах прослеживался ужас, а мать смотрела на врачей, затем на свой округлившийся живот, ощущая, как земля уходит из-под ног. Она пыталась закричать, но слова застревали в горле, будто воздух внезапно исчез из помещения. Её сердце билось так сильно, что, казалось, вот-вот разорвётся от напряжения. Стены давили на неё, создавая ощущение безысходности. Тревога охватывала всё сильнее, сердце колотилось, а дыхание становилось всё более затруднённым.

Внезапно в больничной палате погас свет…