Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918—1920 гг. Впечатления и мысли члена Омского правительства
© «Центрполиграф», 2025
© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2025
От издательства
Книга Георгия Константиновича Гинса «Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918–1920 гг.: Впечатления и мысли члена Омского правительства» – настоящий подарок для любителей истории.
Часто даже в подробных изданиях по истории Гражданской войны основной упор делается на события в Европейской России и на Украине. Про дела батьки Махно или гетмана Скоропадского хорошо осведомлен каждый знаток истории. А вот о Сибири, Урале и Дальнем Востоке и происходившем там в послереволюционный период говорилось не так подробно, и с деталями знакомы в основном специалисты. Что сразу вспоминается – белые создали Директорию, но ненадолго, ей на смену пришел адмирал А.В. Колчак со своим правительством, а красные отряды разгромили войска Колчака и «на Тихом океане свой закончили поход»…
Но Белое движение в Сибири – это огромный пласт исторических фактов, личностей, событий, ныне почти забытых, но при этом тесно связанных с историей России. Например, можно упомянуть несколько правительств, действовавших в Сибири почти одновременно; роль Комуча (Комитета членов Учредительного собрания, разогнанного большевиками) – они создали Временное Всероссийское правительство в Самаре, а потом эвакуировались от большевиков в Уфу и Сибирь; мощное сепаратистское движение, названное областничеством (Сибирская область), выступавшее за отделение Сибири от России или, по крайней мере, полную автономию; Чехословацкий корпус – откуда он взялся и почему играл в Сибири такую большую роль; кабинет генерала Хорвата, начальника КВЖД, объявившего себя Верховным правителем Дальнего Востока… А интервенция иностранных держав, к примеру Японии (союзницы России по Первой мировой войне), а не только западной Антанты, и их политические декларации… А маньчжурское и уссурийское казачество и дела атаманов казачьих войск… Кроме более-менее известного атамана Семенова был еще атаман Калмыков, подъесаул, которого казачий круг выбрал атаманом уссурийского казачества и произвел в генералы… Они с Семеновым в какой-то момент объединились, Калмыков согласился на вторую роль. И казачьим частям, державшимся вполне автономно по отношению к Верховному правителю адмиралу А.В. Колчаку, удавалось, порой путем жестоких репрессий, какое-то время не сдавать свои территории при наступлении красных.
Книга Гинса отвечает на многие вопросы. Почему правительство Колчака перебралось из Омска в Иркутск? Почему движение на железных дорогах контролировал в конце концов именно Чехословацкий корпус и какие трагические последствия это имело для Белой армии? Что такое Совет трех (Троектория)? Как решался денежный вопрос в Сибири при одновременном хождении «романовских» купюр, «керенок» и «сибирских денег»? Кто настаивал на созыве Земского собора для решения проблем послереволюционного устройства России? Как Сибирь Колчака поддерживала связь с белым Югом России Деникина? Те факты, что остаются за рамками учебников истории, щедро рассыпаны на страницах воспоминаний Г.К. Гинса.
Особый интерес представляет картина политических веяний. Белые в Сибири отнюдь не являлись монархистами и вообще были весьма разнородны по своим убеждениям.
Основную политическую силу составляли кадеты, противники самодержавия, пытавшиеся захватить власть в России еще в феврале 1917 года, но не сумевшие этого сделать, и эсеры, самая отчаянная и кровавая революционно-террористическая партия. Естественно, друг с другом они были на ножах, но что удивительно – пока их представители вместе заседали в составе очередного правительства, до смертоубийства доходило редко. Другое дело, когда эсеры подняли мятеж, возглавляемый Политическим центром, и силами своей наскоро собранной Народно-революционной армии и поддержавших мятежников чешских легионеров арестовали Колчака и других видных политиков – тут вскоре и начались расстрелы… Но пока эсеры, скинув колчаковцев, обсуждали, на каких условиях они смогут заключить мир с большевиками, их власть перестала существовать под натиском красных.
Монархистов в белой Сибири оказалось не так уж много, хотя и они были, чаще среди военных, вроде генералов Дитерихса и Сыробоярского, но приверженцы монархии всех раздражали, когда просили сыграть гимн «Боже, царя храни»… М.К. Дитерихс по поручению адмирала Колчака курировал следствие по делу о расстреле царской семьи в Екатеринбурге, но, судя по воспоминаниям Гинса, это не вызывало широкого интереса в либеральных кругах белой Сибири. Гинс об этом деле практически не говорит.
Внутренний раскол в Белом движении, интриги, борьба за власть, безответственное политиканство неизбежно вели к катастрофе.
Остатки разбитой Белой армии в тридцатиградусный мороз, вместе с женщинами, детьми, ранеными и тифозными больными, по льду Енисея вывел на Восток генерал Каппель, сам тяжело обмороженный и не переживший Ледяного похода. Но те, кто добрался до Дальнего Востока, смогли после проигрыша в войне эвакуироваться за рубеж, а те из белых, кто остался в Сибири, по большей части были расстреляны, если не сразу, то с течением времени, а имена их оказались забыты.
Среди сибирских политиков были ученые (некоторые сделали себе в эмиграции мировое имя), журналисты, дипломаты, крупные предприниматели. О них можно рассказать много любопытного.
Автор книги Г.К. Гинс – приват-доцент Петроградского университета, который сразу после событий 1917 года перебрался в Сибирь, где, как ему тогда казалось, обстановка была спокойнее и благополучнее. Но политические события в Сибири затянули его в безумный круговорот.
После передачи власти А.В. Колчаку Гинс вошел в состав его правительства, а 16 августа 1919 года занял пост управляющего делами Верховного правителя и Совета министров. В этой должности и застал его переворот в Иркутске, организованный эсерами. Гинса пытались арестовать как «реакционера и преступника». Ему удалось скрыться и эвакуироваться на японском военном поезде в Харбин.
«Началась третья полоса моей жизни, на этот раз в эмиграции в Китае», – говорил Гинс. «Третья полоса» оказалась довольно насыщенной – он стал одним из основателей научно-образовательного центра Юридический факультет, первого высшего учебного заведения для русских беженцев в Харбине, преподавал, занимался теоретической работой по юриспруденции, был назначен на высокие административные посты на КВЖД, открыл магазин «Русско-маньчжурская книготорговля», где можно было приобрести учебную, академическую и белоэмигрантскую литературу, выпускал под собственной редакцией журнал «Русское обозрение», подготовил к печати двенадцать томов «Известий Юридического факультета»…
Но при этом, едва оказавшись в эмиграции, в 1920 году, в Харбине, по свежим следам, когда сибирская эпопея адмирала Колчака только-только трагически завершилась, Г.К. Гинс начал работу над книгой воспоминаний «Сибирь, союзники и Колчак», публикуя отрывки из нее в газете «Вестник Маньчжурии» и других изданиях.
Лично зная А.В. Колчака, всех членов колчаковского Совета министров (в котором и сам Гинс играл немалую роль), генералов армии, общественных деятелей, он открывал множество заслуживающих внимания страниц истории Гражданской войны. Даже современники, сами пережившие военные события в Сибири, но не вхожие во властные кабинеты, нашли для себя много неизвестного. Имя Гинса становилось все более знаменитым в среде русской эмиграции.
Особый интерес воспоминаний Г.К. Гинса в том, что он детально, порой – по дням описывал происходящее, с именами, фактами и документами, создавая масштабную картину, правда увиденную только с белой стороны. И описывал достаточно достоверно – никто из лиц, причастных к событиям, не попытался оспаривать или опровергать его труд.
Науку Г.К. Гинс не оставлял: подготовив диссертацию на тему «Водное право», он защитил ее в 1929 году в Париже. После успешной защиты ему предложили занять кафедру в одном из французских университетов, но он отказался, вернувшись в Китай. Тем временем в Харбине с весны 1929 года положение Юридического факультета стало ухудшаться, он перешел под китайское управление с назначением ректора-китайца. В 1937 году Юридический факультет был закрыт навсегда. Гинс стал преподавателем Харбинского коммерческого института и продолжал сотрудничать с русскими газетами.
Японская оккупация Маньчжурии заставила Георгия Константиновича Гинса 30 июня 1941 года покинуть Харбин и уехать в Сан-Франциско. В США он сразу включился в русскую общественную жизнь, выступал с публичными лекциями, продолжал работать как журналист: с 1942 по 1944 год был редактором газеты «Русская жизнь» в Сан-Франциско и опубликовал ряд статей в нью-йоркской газете «Новое русское слово».
С ноября 1945 по 1954 год Гинс – профессор Калифорнийского университета в Беркли, затем работал в Институте иностранных языков в Монтерее, где читал курс «История русской мысли». Его статьи печатались во многих журналах: «Посев», «Мысль», «Наши дни», «The Russian Review», «Southwestern Social Science Quarterly», «The American Journal of Economics and Sociology» и других. В основном они были посвящены русской истории и Востоку – Китаю, Японии. С 1955 года он работал в информационном агентстве USIA (United States Information Agency), откуда в 1964 году вышел в отставку по болезни.
До последних дней Гинс продолжал работу и над своими трудами, самый фундаментальный из которых – «Россия как многонациональная империя» («The history of Russia as a Multinational Empire») – он так и не успел завершить.
Георгий Константинович Гинс скончался 25 сентября 1971 года. Похоронили его в городе Эль-Серрито, Калифорния.
Предисловие
7 февраля [1920 года] в Иркутске национальный вождь – адмирал Колчак – был расстрелян без суда и до окончания допроса. Адмирал встретил смерть мужественно, с глубоким презрением к убийцам.
В течение года имя адмирала произносилось в глубине России с благоговением. Его ждали, как избавителя. Его имя – это имя целого движения, целой эпохи русской революции.
Адмирал Колчак – одна из наиболее ярких фигур нашего военного мира. Он был хорошо известен за границей еще во время Великой войны[1], заслужил славу одного из наиболее храбрых и способных морских офицеров и пользовался большим авторитетом.
В 1900 году он был приглашен участвовать в опаснейшей экспедиции барона Толля, снаряженной Академией наук в Ледовитый океан для исследования полярных сибирских морей.
В 1912 году адмирал вторично отправляется в Ледовитый океан в качестве уже самостоятельного начальника новой экспедиции для розысков партии барона Толля.
Уже найдены дневники Толля, но он упорно продолжает опасное плавание в этом море смерти и льдов. Только окончательно убедившись в гибели партии барона Толля, он возвращается обратно. За эту безмерно отважную экспедицию Академия наук поднесла ему впоследствии редкую награду – большую Константиновскую золотую медаль, которую, кроме него, имеют только три путешественника.
Назначенный начальником новой экспедиции к устьям Лены, адмирал в Иркутске узнает об объявлении Русско-японской войны и отправляется на театр военных действий в распоряжение адмирала Макарова. В Порт-Артуре он командует миноносцем, совершившим ряд смелых нападений на сильнейшую эскадру противника, а последние два с половиной месяца осады командует батареей морских орудий на сухопутном фронте крепости.
За Порт-Артур он получил золотое оружие. Уважая храбрость, японцы ему, одному из немногих, оставили в плену оружие, а потом, не дождавшись конца войны, предоставили свободу.
Затем Колчак привлекается к разработке большой Морской программы и помогает защищать эту программу во время рассмотрения бюджета в законодательных учреждениях.
Во время войны с Германией Колчак отличается сначала в Балтийском море, где маленький русский флот отстаивает побережье от нападений крупных морских сил Германии, а затем, в должности командующего Черноморским флотом, он обеспечивает господство России в Черном море.
Близкие к адмиралу люди рассказывают много интересных случаев из его жизни, в которых проявились особенности характера адмирала. Наиболее известны его смотр Черноморского флота, которому он, немедленно по прибытии в Севастополь, приказал выйти в море, в поход, и эффектная сцена, когда адмирал бросил в волны свое георгиевское оружие, спасая его от матросов-большевиков.
Адмирал присутствовал на заседании Всероссийского правительства под председательством Керенского, когда тот послал записку генералу Корнилову не быть особенно откровенным ввиду присутствия некоторых лиц (намекал на Чернова[2]). Впоследствии адмирал, считая военные силы России разрушенными, предпочел выехать из России и отправился в Америку с официальным ответным визитом американским морякам.
До последнего времени адмирал больше всего ненавидел «керенщину» и, может быть, из ненависти к ней допустил противоположную крайность – излишнюю «военщину».
Перед свержением большевиков в Сибири адмирал просил англичан принять его на службу для участия в войне с Германией. Он получил предложение отправиться в Месопотамию, но по просьбе российского посланника в Пекине возвратился с дороги и принял участие в организации военных сил на Дальнем Востоке. После избрания Директории он направился к Деникину через Сибирь, но в Омске его просили остаться. Директория, желая привлечь популярного адмирала в состав правительства, предложила ему пост министра по военным и морским делам.
Жаждавшие твердой власти общественные круги уже замышляли в это время свержение Директории и остановили свой выбор на адмирале, наметив его в качестве диктатора. Адмирал ничего об этом не знал и стал Верховным правителем неожиданно, до последнего дня не зная о павшем на него жребии.
Как человек адмирал подкупал своей искренностью, честностью и прямотой. Он, будучи скромен и строг к себе, отличался добротой и отзывчивостью к другим. Чистота его души находила выражение в его обворожительной улыбке, делавшей обычно строгое лицо адмирала детски привлекательным.
Адмирал был лишен свойств неограниченного властителя. Войскам, желавшим видеть того, за кого они сражаются, он сказал так: «Вы сражаетесь не за меня, а за родину, а я такой же солдат, как и вы».
Адмирал был человеком кабинетным, замкнутым. Проводить время за книгой было его любимым занятием. Очень часто он становился угрюмым, неразговорчивым, а когда говорил, то терял равновесие духа, обнаруживал крайнюю запальчивость и отсутствие душевного равновесия. Но он легко привязывался к людям, которые были постоянно возле него, и говорил с ними охотно и откровенно. Умный, образованный человек, он блистал в задушевных беседах остроумием и разнообразными знаниями и мог, нисколько не стремясь к тому, очаровать своего собеседника.
Те, кто знал все неприятности, все интриги, окружавшие адмирала, могли только сочувствовать ему и страдать за него. Но те, кто не знал всей обстановки работы Верховного правителя, выносили часто глубокое разочарование и даже раздражение из-за несдержанности и неуравновешенности его характера.
Что-то глубоко трагическое чувствовалось и в наружности, и в характере человека, который был выдвинут судьбой на первое место в антибольшевистской России. Но, как бы ни была интересна личность адмирала, его характеристика в настоящее время не только не может быть отделена, но целиком должна поглощаться характеристикой того политического движения, которое он возглавлял.
Не личным свойствам адмирала надо приписывать победы первого периода его деятельности и поражения второго. Одновременно с Сибирским рухнул и Южнорусский фронт генерала Деникина. Очевидно, в самом фундаменте антибольшевистского государства была гниль, сами стены его были непрочны, сам план постройки был неудачен.
Адмирал сделал все, что мог, и прошел крестный путь. История бережно сохранит его имя, и потомство будет чтить его память.
Революция в России еще не завершилась. Поражение Колчака не значит, что большевизм долго продержится, но факт остается фактом: адмирал Колчак погиб, и возглавлявшееся им движение окончилось полным крахом. Естественный вопрос: «Что же может быть противопоставлено большевизму?» – заставляет произвести оценку развернувшихся в Сибири событий.
Не только потомство, но и современники с недоумением остановятся перед странным явлением катастрофического исчезновения власти, которая, казалось, имела все шансы на успех.
Каков был первоначальный характер переворота в Сибири? Почему Сибирское правительство преобразовалось в Российское? Кто был главным виновником преобразования? Почему произошло свержение Директории? Роль чехов, союзников, сибирской общественности? Характеристика Омска, атаманщины, военных и гражданских властей; недостатки правительственного механизма и правительственной политики – все это должно быть описано с возможно большей подробностью и тщательностью, и только тогда выяснится, что сделали и что могли сделать адмирал Колчак и Российское правительство. На эти вопросы и пытается ответить эта книга.
Мы, современники и участники событий, не можем быть судьями, но мы вправе и обязаны поделиться впечатлениями о том, что пока незаметно прошло для культурных наций. После тяжелой войны они целиком погрузились в сладкие переживания мира и бессознательно жестокого эгоизма, но они живо почувствуют в будущем мировое значение русской революции. Может быть, весь мир переживет такие же, если не большие, потрясения, какие выпали на долю России, может быть, и в других государствах будут происходить гражданские войны, подобные той, которая терзает Россию, – пусть же пережитые Россией уроки не пропадут даром. Надо знать ошибки прошлого, чтобы не повторить их в будущем.
Мы не можем быть судьями, но мы не можем малодушно и виновато молчать, когда предан и убит тот, кто любил только Россию и ничего не хотел для себя, и когда целиком опорочивают всю деятельность правительства, которое, быть может, заблуждалось или действовало неумело, но ставило себе задачи благоразумные и честные, отвечавшие национальным стремлениям и интересам.
Адмирал Колчак связал свое имя с идеей, во имя которой велась Гражданская война, – идеей единой великой России. Его непорочная репутация служила залогом честности движения, и под его знамя встали все противники большевизма. Может быть, в самой идее этого объединения противобольшевистских сил таилась гибель движения? Но эта идея поддерживалась большинством, она воодушевляла, и, по мнению всех сторонников ее, только два человека могли воплотить эту идею: адмирал Колчак и генерал Деникин.
Движение не могло измениться от того, первый или второй был Верховным правителем.
Они действовали единодушно, но другие силы оказались могущественнее их.
Адмирал Колчак был выразителем тех политических течений, которые вошли в русло союзнической ориентации. Нанесено ли поражение этой ориентации? Была ли она ошибкой движения? Адмирал не мог ей изменить по личным убеждениям, и почти вся русская антибольшевистская общественность была на стороне союзников, рассматривая борьбу с большевиками как продолжение антигерманской войны.
Адмирал стоял за Учредительное собрание, и он, несомненно, созвал бы его и передал ему власть.
Но было ли ошибкой откладывание острых вопросов до отдаленного неизвестного момента Учредительного собрания, когда земледельческая Россия требовала ответов сейчас же? И здесь адмирал был выразителем лишь общего единодушного убеждения в неполномочности Временного правительства решать основные вопросы устройства государственной жизни. Основные идеи, лозунги и даже метод действий были даны, таким образом, не адмиралом, а эпохой. Судить за них адмирала никто не вправе, выполнение же зависело не от вождя.
Общепризнанный гений Наполеона не спас его армии ни в России, ни в битве при Ватерлоо, и гений бессилен там, где общие условия делают невозможной победу.
Перелистывая страницы непродолжительной, но бурной истории Гражданской войны Сибири с большевизмом, мы найдем много ошибок адмирала и в подборе лиц, и в способах действий, но надо знать обстановку и условия работы, чтобы судить, можно ли было поступать иначе.
На юге России было больше и людей, и культурных средств, но и там антибольшевистские силы понесли серьезное поражение – очевидно, причины поражения лежат глубоко, и поверхностные наблюдения их не откроют.
Будущая Россия оценит благородство адмирала Колчака и воздвигнет ему памятник благодарности, но и нам, современникам, стыдно не отдать должного светлой памяти мужественного и самоотверженного правителя. Мы должны оградить его имя от несправедливых, клеветнических обвинений. Он был не «врагом народа», а его слугой, но если ему не суждено было сделать для народа то, к чему Российское правительство искренне и упорно стремилось, то это не его вина. Он хотел улучшить благосостояние народной массы, но это оказалось невозможным в условиях непрекращавшейся войны и разрушенного транспорта.
Адмирал Колчак погиб за чужие грехи, и культурный мир должен понять, что предательство по отношению к адмиралу – великое злодеяние не только перед Россией, которая лишилась одного из лучших своих граждан, но и перед достоинством наций, флаги которых красовались в столице антибольшевистского движения Омске и которые приняли под свое покровительство адмирала, и, наконец, перед историей, ибо для нее останется много неизвестных фактов и мыслей, о которых мог бы поведать только адмирал Колчак. Лишь небольшая часть этого богатого материала заключается в полных захватывающего интереса показаниях адмирала в Иркутске.
Скорбный образ адмирала Колчака, с его проницательными и печальными глазами и мученическими линиями лица, будет долго памятен.
Как постоянный укор, будет он преследовать и тех, кто взял на себя неблагодарную роль предателей, и тех, чья вина привела Гражданскую войну к ее тяжелому финалу.
Тех же, кто любит Россию, этот образ заставит склонить голову и мучительно вспомнить о неизмеримой глубине бедствий, переживаемых великим государством.
Судьба сделала меня не только свидетелем, но и близким участником происходившей в Сибири с 1918 по 1920 год двухлетней политической борьбы.
Революция 1917 года застала меня в должности старшего юрисконсульта всех продовольственных организаций при Министерстве земледелия в Петрограде. Я был в то же время приват-доцентом Петроградского университета по кафедре гражданского права и преподавателем системы римского права в Психоневрологическом институте. Как служба, так и личные склонности ставили меня далеко от политики, и я мечтал посвятить свои силы всецело академическим работам.
В январе 1918 года, видя безотрадную обстановку Петрограда, я покинул его и перебрался в Омск, где был избран и. д. экстраординарного профессора гражданского права в Политехническом институте. Меня связывала с Сибирью прежняя служба в Переселенческом управлении, я любил Сибирь, верил в ее будущее и был твердо убежден, что крепкое сибирское крестьянство быстро освободится от большевистского ярма.
Планы мои не удались.
Переворот произошел неожиданно. Всякий, кто мог, должен был помочь новой власти. Вместо скромной профессорской деятельности меня захватил водоворот политики.
Два года были не пережиты, а выстраданы.
Работы не было, была только борьба. Во всем чувствовалась переходная эпоха, ломалась психология, менялись взгляды.
То близкий, то более отдаленный участник, я так же, как и другие, тщетно боролся с силой политического водоворота и тщетно верил в силы других.
Страдая общим для всех омских деятелей грехом – неподготовленностью к широкой государственной работе, – я не обладал ни даром предвидения, ни силой настойчивости, предполагающей уверенность в своих силах.
Остановить революцию, повернуть жизнь на новый путь не удалось.
Революция побеждала. В армии, в чиновничестве, в политических партиях – везде проявилась мощная сила революции. Все мы, участники борьбы, казались жалкими и бессильными.
Но сейчас, оглядываясь на прошлое, я чувствую, что мы должны с полной откровенностью и безжалостностью к самим себе рассказать о том, что видели и познали, потому что, делая это, чувствуешь, как во мраке скорби о прошлом загорается огонь надежды на будущее и освещаются новые пути.
Часть первая
Сибирское правительство
Глава 1
Большевизм в начале 1918 года
Со второй половины 1917 года начинается бегство из голодного Петрограда в хлебные места. Оно особенно усилилось после Октябрьского переворота. Над Петроградом нависла грозная туча. Каждый интеллигент чувствовал себя «буржуем», которого окружают подозрение и злоба. Бежали на Кавказ и в Сибирь – туда, где казалось безопаснее и сытнее.
Преобладающее большинство русской интеллигенции, не привыкшее в царский период к свободной политической жизни, довольно наивно относилось к происходившим со времени революции событиям, не подозревая их глубокого социального содержания. Победа большевизма казалась случайной и кратковременной. О большевиках представление было самое смутное. Социал-демократы, которые хотят «большего», чем меньшевики, – вот обычное представление о тех, кто уже три года правит огромной Россией. Желание «большего», то есть стремление осуществить социализм, казалось настолько нереальным, что даже в среде партийных политиков находилось мало лиц, которые относились с достаточной серьезностью к изучению методов большевистской работы и приемов борьбы с нею.
Этим объясняется неожиданность для большинства русской интеллигенции успеха большевистской революции.
Краткая справка из истории социал-демократической партии в России не бесполезна и теперь, когда мы изучили большевизм на практике. Эта справка создает фон общему повествованию.
Раскол социал-демократии на большевиков и меньшевиков произошел в 1903 году на II съезде партии. Название большевиков произошло не от размера их политических требований, а от слова «большинство», которое получила резолюция Ленина.
Разногласия большинства и меньшинства сказались очень резко и чем дальше, тем становились глубже. Меньшевики оставались правоверными последователями марксизма, веровавшими в неуклонность экономического прогресса и параллельное нарастание революционного сознания пролетариата. Они, согласно учению К. Маркса, не собирались насильственно перестраивать современный капиталистический строй, а хотели быть только акушером для содействия своевременному появлению на свет уже созревшего нового строя. Учение марксизма диктует такую революционную выдержку, что крайние наши революционеры считали его косным консерватизмом.
Большинство русских социал-демократов оказалось состоящим из крайних. Его тактическая программа была революционным заговором. Вот ее характерные особенности.
Стремление к «централизму организации».
«Руководящие органы отнюдь не должны строиться на началах избрания их» широкими слоями пролетариата, они должны составляться из сознательных революционных вождей, которые будут управлять движением, а не идти за массой, выжидая, когда она осознает свои интересы.
Большевики считают необходимым, чтобы в момент революции, не считаясь с политическим ее характером, их вожди стремились достичь власти в интересах полного демократического переворота и осуществления «диктатуры пролетариата и крестьянства».
Большевики считают необходимым включить в свою тактику грубые и вредные действия, которые могли бы воспламенить массу, возбудив в ней революционный энтузиазм.
Для привлечения на сторону пролетариата мелкобуржуазной, чуждой социализму крестьянской массы предоставить ей свободное расхищение и распределение всех помещичьих земель. Тактическая резолюция большевиков на III съезде гласила по этому вопросу буквально следующее: «Оказывать самую широкую поддержку всем революционным мероприятиям крестьянства, способным улучшить его положение, вплоть до конфискации помещичьих, казенных, церковных, монастырских и удельных земель».
Резолюции большевиков по вопросу о партизанских выступлениях заключали в себе, еще в 1906 году, признание их необходимости «для боевого воспитания и военного обучения боевых дружин». Они допускают экспроприацию капиталов, разрушение и порчу казенных зданий, железных дорог и других сооружений, казенных и частных, и ставят своею целью «разрушение правительственного, полицейского и военного аппаратов».
Отступая от классовой идеологии марксистов, большевики считали в 1906 году необходимым организовать «советы», но не как органы исключительно рабочего пролетариата и не для одной только борьбы за свои интересы, а как основные ячейки новой власти, состоящие из представителей всей революционной демократии, «особенно крестьян, солдат и матросов». Большевики при этом подчеркивали, что при расширении деятельности и сферы влияния советов рабочих депутатов должно быть отмечаемо, что советы, если они не опираются на революционную армию и не свергают правительственных властей (то есть не превращаются во временные революционные правительства), неизбежно осуждены на падение.
Таковы были черты большевизма, как они определились еще в 1905–1906 годах, во время первой русской революции. Все резолюции большевиков печатались тогда в подпольной газете «Искра» и далеко не были известны широким кругам, которые, не будучи знакомы с грандиозностью разрушительных планов революции и с безнравственностью ее тактики, относились довольно безучастно к ее развитию.
Роковую роль в развитии большевизма сыграл, между прочим, Департамент полиции. Из опубликованных после переворота 1917 года документов видно, что Департамент предложил всем разыскным учреждениям «безотлагательно внушить подведомственным им секретным сотрудникам, чтобы они, участвуя в разного рода партийных совещаниях, неуклонно и настойчиво проводили и убедительно отстаивали идею полной невозможности какого бы то ни было организационного слияния, а в особенности объединения большевиков с меньшевиками» (циркуляр № 190, 791).
Выполняя эту инструкцию, наемные правительственные провокаторы, и в их числе депутат Государственной думы четвертого созыва Малиновский[3], прошедший при содействии полиции от московских рабочих, деятельно агитировали в пользу большевиков, ослабляя влияние и без того не сильного меньшинства социал-демократической партии, в котором были разумные, трезвые деятели. Так, например, Малиновский, принадлежность которого к провокаторам доказал Бурцев[4], расколол в Государственной думе социал-демократическую фракцию и увлек в большевизм почти всех депутатов-рабочих, а затем, незадолго до войны, скрылся за границу.
Царское правительство не понимало, что делало. Мудрые политики поступали иначе. На Урале, в одном из крупных горнозаводских округов, искусственно насаждался меньшевизм, и удары большевистской революции оказались там гораздо менее тяжкими.
На Ленине и Троцком повисли пломбы от того вагона, в котором они проезжали Германию[5], пользуясь любезностью враждебного России государства в тот момент, когда все русское население пылало ненавистью к виновникам мировой бойни.
Печать государственной измены отталкивала всех, кто честно мыслил, от вождей большевизма и их последователей, и никто не выражал сомнения в истинности тех обвинений, которые повсюду открыто раздавались по адресу большевиков, – обвинений в получении ими денег от германского Имперского банка, о существовании в Смольном комиссии офицеров немецкого Генерального штаба, о выполнении большевиками всех требований Берлина.
В 1918 году Американское правительственное бюро печати опубликовало сенсационные разоблачения. Все, что раньше передавалось как слух, было обосновано документально. В Смольном действительно были немецкие офицеры.
«Соглашение» о совместных работах начинается следующими словами: «Согласно договору, заключенному в Кронштадте 6 июля месяца сего года (1917) между представителями нашего Генерального штаба и руководителями русской революционной армии и демократии: Лениным, Троцким, Раскольниковым и Дыбенко, отделение нашего Генерального штаба, оперирующее в Финляндии, назначает в Петроград офицеров, которые будут состоять в распоряжении Осведомительного отдела штаба».
Из «соглашения» проистекало все остальное: перевод денег большевикам, выдача немецким офицерам в России подложных паспортов для поездки в Англию и Францию, убийство русских патриотов, уничтожение польских легионов и т. д.
Большевики не опровергали этих обвинений, они защищались со свойственной им циничностью: «Цель оправдывает средства».
Под впечатлением всех этих разоблачений Американское бюро печати сделало вывод, который многими уже забыт: «Всех находящихся в руках правительства Соединенных Штатов доказательств совершенно достаточно, чтобы уничтожить в уме каждого человека последний остаток веры в искренность большевистских вождей и в их способность сделать что-нибудь хорошее для России».
(На русском языке эти разоблачения были напечатаны во Владивостоке, в типографии Приморской областной земской управы в 1918 г.)
Революция 1917 года происходила по программе, разработанной более чем за десять лет до этого. За время революционной передышки вожди коммунизма Ленин и Троцкий готовились к проведению своей программы в жизнь, а умеренная русская демократия, насильственно устраненная от политической жизни, утешалась одними теориями и книжностью. Естественно, что большевизм с его бессердечной, но практичной для достижения цели демагогией легко заразил массы, поднял на поверхность самые темные силы. Все, что было морально более устойчивого, с омерзением отвернулось от тех приемов и методов, которые употреблял большевизм, и от тех людей, которых он выдвинул на места комиссаров.
«Централизм», стоявший в основе тактической программы большевиков, удался им не сразу. Достаточного количества дисциплинированных и подготовленных комиссаров сразу не нашлось, и первый период истории Советской Федеративной Республики ознаменовался децентрализацией власти.
В Сибири Советы рабочих и солдатских депутатов приняли большевистский характер только к концу декабря 1917 года. В течение первых двух месяцев после Октябрьского переворота большевизм в Сибири не давал себя знать.
В начале 1918 года земства и думы почти повсеместно были разогнаны. В Томске была распущена после двух дней существования Сибирская областная дума. Правительственные учреждения стали перестраиваться. Большевизм начал пускать корни.
Когда в январе 1918 года я переехал из Петрограда в Омск, рассчитывая, что Сибирь переживет большевизм и скорее и легче, я нашел, что не ошибся.
Большевизм держался в Сибири только на поверхности. Огромное море сибирского крестьянства нисколько не было им задето. Бессилие большевиков чувствовалось во всем, но больше всего в их административной беспомощности.
Во главе всего управления Западной Сибирью стояли Косырев и Лобков. Первый, как передавали, – один из воспитанников Горького, из приюта на острове Капри, но это едва ли не легенда[6]. Ко-сырев – типичный демагог, малоинтеллигентный солдат, который охотно прибегал к так называемой argumentatio baculina[7]. Помимо угроз, он находил мало аргументов.
Мне пришлось видеть его на открытии народного университета. Он предупреждал аудиторию об опасности увлечения буржуазной наукою, например «каким-нибудь Железновым[8]». Из этого видно было, что правитель Западной Сибири никогда не читал Железнова, профессора-марксиста, подвергавшегося преследованиям в царское время за социал-демократическое направление.
Внешность Косырева производила отталкивающее впечатление. Очень маленькое лицо с выдающимися скулами и злыми блестящими глазками производило впечатление ломброзовского типа. Когда из уст его раздалась угроза: «Буржуазия еще хрипит, но мы ее скоро совсем задушим», руки его сжались в кулаки, лицо вытянулось, – казалось, в этого человека вселился вампир. Впечатление было жуткое.
Ближайшим сотрудником Косырева был Лобков, еврей, сын местного омского лавочника, всего лишь двадцати лет от роду[9], с большим темпераментом, но, конечно, без всякого опыта и знаний.
Видную роль играл еще комиссар юстиции Вороновский, он же председатель Революционного трибунала. Этого деятеля я знал лучше других, так как участвовал в товарищеском суде кооператоров, постановившем исключить Вороновского за клеветнические доносы и корыстолюбие. Ему было около двадцати пяти лет.
Другие комиссары не отличались даже качествами первых трех, они лишены были и темперамента.
Наиболее образованным сотрудником Омского Совдепа был присяжный поверенный Попов, которому выпало впоследствии на долю стать видным участником следственной комиссии, допрашивавшей адмирала Колчака в Иркутске перед расстрелом его в феврале 1920 года.
Несколько чиновников из обиженных и обойденных дополняли картину. Таков был состав людей, в руках которых находилось управление всей Западной Сибирью. Каковы же должны были быть правители отдельных областей и уездов? Скудость интеллигентных сил в России вообще известна, большевики же в тот период оттолкнули от себя всю интеллигенцию.
Между тем период разрушения не мог длиться слишком долго. Центральная советская власть начала издавать декреты, коренным образом изменявшие прежний строй и требовавшие большой сознательности и творчества на местах.
Вся юстиция, согласно декрету народных комиссаров, возложена была на выборные судебные коллегии, причем решениям их, как по уголовным, так и по гражданским делам, присвоена была сила окончательных. Апелляция совершенно отменялась.
Такой порядок возможен лишь при большой опытности и вдумчивости судей и при наличии гарантий, что выборы судей будут обставлены условиями, обеспечивающими компетентность избираемых лиц. Но таких гарантий и условий не было установлено.
Усмотрению судей открывался самый широкий простор. Декрет предоставил им руководствоваться судебными уставами 1864 года «постольку, поскольку таковые не противоречат правосознанию трудящихся классов… В этом последнем случае в решениях и приговорах должны быть указаны мотивы отмены судом устарелых или буржуазных законов» (ст. 8 декрета «О суде»). Такая же свобода предоставлена была суду и в отношениях норм материального права (ст. 36). И это новшество предполагало тоже основательную подготовку судей, но так как фактически ее у выборных судей могло и не быть, то декрет предоставил суду и сторонам право широкого привлечения в судебное присутствие сведущих лиц, с правом совещательного голоса.
Несомненным прогрессом в этом декрете, с точки зрения неимущих классов, следует признать предоставление в процессе активной роли судьям.
Так, например, ст. 14 декрета гласит, что «относительно доказательств суд не стеснен никакими формальными соображениями, и от него зависит, по обстоятельствам дела, допустить те или иные доказательства». Ст. 36 разрешает в интересах справедливости отвергать всякую ссылку на давностные и другие сроки.
Следует отметить и стремление к ускорению процесса. Но это достигается упразднением всех формальных отводов, встречных исков, привлечения третьих лиц и т. п. (ст. 12).
Однако эти тонкости судебного процесса существовали не для запутывания дел, а для обеспечения интересов ответчика и удобства рассмотрения спорных дел, и столь решительное и упрощенное их уничтожение свидетельствовало либо о недостаточном понимании авторами декрета политики процессуального права, либо о неспособности найти законодательные улучшения. Известный критик существующей системы права с точки зрения социализма, австрийский профессор Антон Менгер не шел так далеко в осуждении начал современного процесса и рекомендовал социалистическому государству не отмену, а изменение законов в смысле большего обеспечения малосведущего и неопытного в процессе лица от злоупотреблений другой стороны.
В дело предварительного следствия Декрет тоже вносил существенные новшества. Оно поручалось декретом особой выборной коллегии из трех лиц, в обязанность которых входило и составление обвинительного акта.
Если принять во внимание, что в России не хватало следователей и при системе единоличного следствия, то можно себе представить, в какой степени осуществима идея коллегиального следствия и насколько должно было тормозиться уголовное судопроизводство при такой коллегиальной системе следствия и обвинения.
Наконец, интересным нововведением декрета о суде было создание коллегии правозаступников при Советах солдатских и рабочих депутатов из числа лиц, опять-таки избираемых последними. Только из коллегии мог быть приглашен защитник и самим обвиняемым. Но, «кроме указанных обвинителей и защитников, могут принять участие в судебных прениях один обвинитель и один защитник из присутствующих на заседании» (ст. 28). В этом нововведении декрета оригинально осуществляется идея непосредственного участия в суде самого народа.
Общая оценка декрета должна быть такова: он неплох только в стране очень высокого правосознания и хорошо обеспеченной богатыми кадрами юристов. Нужно ли говорить, что этого не было…
Организация народного хозяйства и государственных финансов возложена была Советом народных комиссаров на так называемый Совнархоз (Совет народного хозяйства). Ему предоставлено вырабатывать общие нормы и план регулирования экономической жизни, согласовать и объединять деятельность центральных и местных регулирующих учреждений, устанавливать конфискацию, реквизицию, секвестр, принудительное синдицирование.
На местах были организованы районные (областные) совнархозы. Кто же входил в состав столь важных органов хозяйственного управления? Представители профессиональных союзов, фабрично-заводских и земельных комитетов, представители Советов рабочих и крестьянских депутатов, и не более трети общего числа отводилось представителям административного и коммерческого управления предприятий.
Деятельность Совнархоза в Москве давала себя чувствовать многочисленными, но однообразными постановлениями, национализировавшими все отрасли промышленности и создававшими центральные органы управления ими. В короткое время появилось множество «центров»: Центрочай, Центромыло, Центроткань, Центронитка, Центротук и т. д. Начались учеты, развивалась статистика, но во всем этом, кроме бюрократизации, ничего не было.
Местные органы, составленные из невежественных людей, лишены были способности наладить промышленную жизнь, а в центральных развивалась такая канцелярщина, какой не видывало петроградское чиновничество в его худшие времена. Эти факты удостоверены и статистикой падения производительности, и большевистской прессой периода успехов Колчака и Деникина, решившегося в то время открыть «маленькие дефекты» советского строя.
В газете «Наш век» от 4 апреля 1918 года в заметке под заглавием «Закрытие фабрик и заводов» приводятся следующие данные:
«Акционерное общество Кулотинской мануфактуры сообщает Обществу фабрикантов и заводчиков, что вследствие отсутствия минерального топлива и масла, необходимого при обработке джута, оно вынуждено закрыть фабрику и объявить расчет рабочим. Вследствие недостатка сырья и других материалов закрыть механический завод С.И. Растеряева».
«Тревожные сведения получены Обществом о положении промышленности в Донецком бассейне. Совершенно прекратились работы почти в 5/6 всего числа рудников. В Таганроге прекращены работы на 9 наиболее крупных заводах и фабриках, с общим количеством 60 000 рабочих».
«Во Владикавказе стоят все заводы, вплоть до железнодорожных мастерских. В Екатеринодаре закрыты все предприятия, работающие с нефтью, ввиду того что подача нефти из Грозного и из Майкопа прекращена. Закрыт и крупнейший на Северном Кавказе завод для выделки снарядов в Екатеринодаре. В Армавире закрыты все мельницы и маслобойные заводы».
Там же цитируется официоз Петроградской коммуны «Петроградская правда», который констатирует, что «планы различных секций Совета народного хозяйства Северного района, широко разработанные и переустраивающие народное хозяйство на новых началах, грозят остаться только на бумаге. Нет места оптимизму. От иллюзий надо освободиться!».
«Положение с топливом, как с жидким, так и с твердым, – указывает газета, – сугубо печально. Неясны перспективы с донецким углем. Коксовая половина Донецкого бассейна совершенно отрезана; она в руках Украино-Австрии. С нефтью не лучше. Привоз бакинской нефти оборвался».
Хлебный паек в Петрограде доведен был в это время до одной восьмой фунта на человека[10]. Выдавалась тоненькая плитка плохого темного хлеба с примесью, напоминающая по размеру кусочек шоколада.
Весною 1918 года уже начались походы городских Советов на деревню. Описание их дают и буржуазные, и пролетарские издания. Обычная картина этих походов такова. Реквизиционный отряд требует выдачи продовольственных запасов. Ему отказывают. Отряд начинает насильственную реквизицию. Крестьяне бьют в набат и нападают всею деревнею на тридцать – сорок человек отряда.
Перед нами брошюра [Л.С.] Сосновского «Весь хлеб – всему народу», издание Всероссийского Центрального исполнительного комитета Советов (Москва, 1919 г.).
В этой брошюре описывается деятельность продовольственного рабочего отряда. Описание очень интересно. Оно взято из жизни. Автор называет и место действия: село Куликово Усманского уезда Тамбовской губернии.
«Большую там силу, – говорит он, – кулаки забрали. Бедняки пикнуть не смеют. Отправили туда из г. Усмани небольшой отряд».
«ЗВОНИТЬ НЕ ДАВАЙ![11]
Первым делом отряд направился к церкви, окружил ее и запер колокольню. А то у кулаков привычка завелась. Когда хотят всю кулацкую братию собрать на какую-нибудь подлость, так сейчас бегут на колокольню и бьют в набат, поднимают суматоху и народ с толку сбивают. Вот, зная их повадку, местные бедняки и посоветовали отряду: не давайте им звонить.
Прежде чем по амбарам пойти за хлебом, стали ребята искать по избам у кулаков: где у них оружие. Потому что кулаки запаслись оружием и, чуть что, грозят беднякам расправой. Имея толстый карман, кулаки скупали у фронтовиков оружие, а те по глупости и по нужде продавали.
Так вот, в селе Куликове в избах кулаков нашли десять винтовок, бомбы и револьверы. Отобрали, конечно.
Теперь можно за хлебом пойти. В одном только селе Куликове в течение 12 часов продовольственный отряд нашел следующее количество излишков продовольствия: ржи 4073 пуда, овса 1006 пуд, проса 428 пудов, муки 188 пуд. Всего в селе Куликове излишков оказалось у нескольких кулаков 5695 пудов. В том же селе десятки дворов не имеют ни пуда хлеба и просят из уезда, чтобы им привезли муки. Вот какая бывает несправедливость».
В той же книжке приводится хроника продовольственных походов на деревню. Вот выдержки из этой хроники:
«Егорьевск. Организованный местным Совдепом поход в деревню за хлебом дает блестящие результаты. В некоторых селениях уезда обнаружены колоссальные запасы припрятанного продовольствия. В одной из деревушек Горской волости обнаружена и реквизирована тысяча пудов муки, зарытой кулаками в землю. При приближении отряда во многих селах кулаки пытаются вызвать беспорядки, но крестьянская беднота, знающая намерения отряда, оказывает ему всяческое содействие и радушный прием, способствуя производству обысков. Хлеб немедленно распределяется между неимущими жителями деревни».
«Кромы Орловской губернии. Исполнительным комитетом постановлено принять самые энергичные меры к получению хлеба из волостей, в которых имеется излишек, употребив, главным образом, моральное воздействие, прибегая лишь в крайних случаях к вооруженной силе».
Как бы сознавая, что все эти сообщения малоутешительны, автор в конце книжки прибавляет: «Разумеется, помимо насильственного отбирания хлеба, советская власть принимает все меры, чтобы снабдить деревню всеми предметами первой необходимости по твердым ценам. Для этого обращены в собственность республики все мануфактурные и многие другие фабрики. Все товары поступают теперь на учет государства и государством распределяются. Полной свободы торговли нет и не будет».
Казалось бы, добрые отношения деревни с советской властью были обеспечены ее Земельным законом, который казался большевикам настолько важным, что они отметили не только день, но и час его принятия – 26 октября 1917 года, 2 часа ночи.
Основные его положения таковы:
«Право частной собственности на землю отменяется навсегда; земля не может быть ни продаваема, ни покупаема, ни сдаваема в аренду либо в залог, ни каким-либо другим способом отчуждаема. Вся земля – государственная, удельная, кабинетская, монастырская, церковная, посессионная, майоратная, частновладельческая, общественная и крестьянская и т. д. – отчуждается безвозмездно, обращается во всенародное достояние и переходит в пользование всех трудящихся на ней.
За пострадавшими от имущественного переворота признатся лишь право на общественную поддержку на время, необходимое для приспособления к новым условиям существования» (ст. 1).
«Право пользования землею получают все граждане (без различия пола) Российского государства, желающие обрабатывать ее своим трудом, при помощи своей семьи или в товариществе, и только до той поры, пока они в силах ее обрабатывать. Наемный труд не допускается» (ст. 6).
«Землепользование должно быть уравнительным, т. е. земля распределяется между трудящимися, смотря по местным условиям, по трудовой или потребительной норме. Формы пользования землей должны быть совершенно свободны – надельная, хуторская, общественная, артельная, как решено будет в отдельных селениях и поселках» (ст. 7).
В газете М. Горького «Новая жизнь» от 31 декабря 1917 года помещена была беседа с народным комиссаром земледелия Калегаевым[12]относительно хода осуществления декрета.
«Декрет о земле, – признается народный комиссар, – не является строго разработанным и продуманным законом. Это скорее лозунги, брошенные в массу. И нельзя отрицать, что в результате этого декрета процесс передачи земли земельным комитетам прошел далеко не планомерно и не безболезненно.
Помещичьего землевладения и класса помещиков уже не существует. Можно говорить только о бывших помещиках. Вся помещичья земля, безусловно, находится в руках крестьян. Мало того: помещичьи усадьбы и инвентарь также перешли к крестьянам, причем нередки случаи, когда помещичьи дома разбирались по бревнам и распределялись между крестьянами. Помещики часто просили разрешить им вывезти хотя бы белье, но и это не всегда разрешалось. Вообще, захват земель нередко сопровождался эксцессами, причем, как общее правило, можно отметить следующее: в тех местах, где захват земель был самочинно осуществлен земельными комитетами еще до Октябрьского переворота, эксцессов почти не наблюдалось; и наоборот: там, где частная собственность сохранилась в неприкосновенности, переход ее к крестьянству ознаменовался большими эксцессами. Во всяком случае, передача земли земельным комитетам – совершившийся факт, вырвать землю у крестьян теперь уже ни при каких условиях невозможно».
На вопрос о том, как отразится аграрный переворот на весенних сельскохозяйственных работах, Калегаев дает такой ответ: «Сокращения запашек, безусловно, быть не может. Мы имеем сведения о крайне бережном отношении крестьян к захватываемому помещичьему инвентарю. Конечно, сейчас трудно предсказать, как будут производиться сельскохозяйственные работы: будет ли земля обрабатываться индивидуально, силами отдельных семей или же целыми обществами. По всей вероятности, в разных местах этот вопрос будет решаться по-разному. Что касается наемного труда, то для семейств, в которых много ртов и мало рабочих рук, сделано исключение, и им разрешено пользоваться наемным трудом».
По поводу заявления [Марии] Спиридоновой на II Крестьянском съезде, что «к весне будет уже осуществлена социализация земли», Калегаев, улыбаясь, сказал: «Это, конечно, только радужные надежды».
Из интервью с Калегаевым видно, что в Европейской России, для которой Декрет о земле имел жизненное значение, большевизм к концу 1917 года еще не завязал никаких связей с деревней, а из предыдущего видно, что в последующее время эти отношения стали складываться неблагоприятно на почве продовольственной политики.
В Сибири земельный вопрос представлялся совершенно иным. Здесь предоставление земли всем желающим означало, за самыми незначительными исключениями, расхищение не частновладельческих, а казенных участков, участков, предназначенных для переселенцев, или же показательных хозяйств.
Коренное население Сибири относилось к земельному вопросу равнодушно, и аграрная демагогия не говорила ему ничего. Но зато сибирское крестьянство не испытало и какого-либо гнета нового режима. Ему стало житься спокойнее. Начальство перестало тревожить, налогов никто не взыскивал, солдат никто не призывал. Вернувшиеся с войны фронтовики, нахватавшиеся разных учений и политики, немного мутили деревню, но сибирские расстояния и холода охраняли ее и от местных, и от центральных заправил.
Продовольственные отряды еще не проникли в Сибирь, так как состояние транспорта не позволяло вывезти из нее и те запасы, которые были заготовлены еще раньше. Что же касается твердых цен и монополий, то деревня познакомилась с ними уже в первый период революции и отвечала на них уменьшением подвоза.
Больше ощущали социалистическую систему нового режима окрестные деревни крупных городов. В Омске, например, центре хлебного, мясного и масляного рынка, стал ощущаться весною 1918 года недостаток муки и особенно мяса и масла. Объяснялось это тем, что местный Совдеп, стремясь осуществить национализацию торговли, производил реквизицию всех привозившихся товаров и убил базарную торговлю. Крестьяне начали чувствовать здесь впервые тяжесть слишком последовательной регламентации. Но, повторяю, это коснулось лишь районов, близко примыкающих к городам.
Были, однако, и среди сибирского крестьянства такие элементы, для которых большевизм оказался легковоспринимаемою заразою. Это – не устроившиеся или плохо устроившиеся переселенцы.
Для Сибири расслоение крестьянства на «старожилов», к которым обычно относятся и переселенцы, устроившиеся лет 10–15 тому назад, и «новоселов», еще не пустивших корней в сибирскую землю, почти равносильно классовому делению. Первые – баре, маленькие помещики, фермеры, живущие нередко в каменных домах с крашеными полами. Вторые – пролетариат, частью безземельный, частью безлошадный, ютящийся в землянках, пробивающийся батрачеством.
В некоторых районах, например Алтайском, где земельного фонда для переселенцев не хватало и куда все-таки инстинктивно стремился переселенец, чутьем угадывая богатства земли и недр, сосредоточилось перед войной и во время нее много таких «неблагополучных» новоселов, и среди них большевизм, как психология ненависти и злобы ко всякому превосходству в положении, свил прочное гнездо. В других, более восточных районах, например между Красноярском и Иркутском, большевизму покровительствовала природа. Суровая зима, тощая земля, упрямая неподатливость тайги делали условия жизни и борьбы за существование крайне тяжелыми, и новоселы теряли здесь обычное благодушие русского крестьянина и становились жестокими и озлобленными.
Впрочем, переселение в чужие края и связанная с ним борьба за существование вообще влияют на характер, и в сибиряках проявляются суровость и эгоизм.
Городская масса относилась к большевизму иначе. Национализация домов, опись лошадей, обыски, конфискация ценностей – все это вооружало против большевиков состоятельные слои городского населения. Мещанство в Сибири, так же как и крестьяне-старожилы, привыкло к спокойной «хорошей» жизни, хлебосольству, выпивке, достатку.
Теперь стол стал скуднее, вина вовсе исчезли, водка еще с начала войны продавалась из-под полы, а самогонка процветала только в деревне. Что же касается достатка, то следы его приходилось скрывать во избежание соблазна для «товарищей». Во все богатые дома вселены были близкие власти люди, но они пугали менее, чем законные конфискации, которые производились на основании декрета «О золоте», опубликованного в газете «Правда» (№ 9. 1918. 16 января).
Согласно этому декрету, «все изделия из золота весом более 16 золотников и все золото в сыром виде, находится ли это в руках частных лиц и учреждений или в магазинах, ювелирных и иных мастерских, или в банковских сейфах, переходит в собственность государства, с уплатою владельцам по цене 32 рубля за золотник» (ст. 5).
К этому присоединилось в высшей степени предосудительное с этической точки зрения поощрение доносов. «Не представленные в течение месяца предметы, – говорит статья 6-я того же декрета, – конфискуются при обнаружении без вознаграждения владельцу, но с выдачею трети вознаграждения тем лицам, которые укажут государству подлежащие конфискации предметы».
После этого все ценности стали закапываться, столовое серебро заменилось деревянными и оловянными ложками, а главное – люди стали смотреть друг на друга глазами недоверия: «не подсмотрит ли, не донесет ли».
Если о сибирском крестьянстве в массе можно сказать, что оно оставалось чуждым большевизму, то о кругах городского населения будет правильно противоположное. Город всегда представлял более благодарный материал для революции. Сосредоточенное в одном месте, более восприимчивое население, при наличности агитационных средств и демагогии, легко поднять против власти и капитализма.
Большевизм, с его деморализующими приемами и покровительством низким инстинктам толпы, не мог, конечно, не прийтись по душе городской черни. Грабежи при реквизициях и конфискациях и просто на улицах, и среди бела дня и среди мрака ночи, захват дворцов, вселение в барские квартиры, комиссарство – этот дьявольский соблазн власти и наживы – не могли не большевизировать городов.
Сибирские города были даже более податливы заразе – с одной стороны, из-за обилия в них ссыльнокаторжного политического люда, который заполнял многие земские, городские и кооперативные учреждения и поставлял большевистствующие «верхи», с другой стороны, потому, что низшие слои городского населения очень редко встречали внимательное к себе отношение со стороны городской буржуазии, такой же замкнутой, черствой и неотзывчивой, как и другие сибиряки, по характеру типичные «колонисты».
План проведения в жизнь социализма был продуман большевиками всесторонне, и законодательство их быстро провело меры, которые должны были снести до основания весь буржуазный строй.
После национализации банков, предприятий, земли, жилищ последовало запрещение всяких вообще сделок с недвижимостью в городах («какие бы то ни было сделки по продаже, залогу и т. п. всех недвижимостей и земель в городах»).
В мае 1918 года последовал декрет об отмене наследования (Известия ЦИК. 1918. № 87).
«Отныне, – говорит газета «Свобода России» (1918. № 33. 24 мая), – всякий российский гражданин, проживающий в „оазисе“ Российской Социалистической Республики, должен знать, что если после всех конфискаций и контрибуций, взыскиваемых и налагаемых различными органами советской власти, у него останется еще какое-нибудь движимое или недвижимое имущество, то это имущество после его смерти будет объявлено достоянием означенной Советской Федеративной Республики».
Из этого общего правила сделано лишь несколько изъятий. Так, если после умершего остались нуждающиеся (то есть не имеющие прожиточного минимума), нетрудоспособные родственники по прямой нисходящей и восходящей линии, полнородные и неполнородные братья или супруг, то, впредь до издания декрета о всеобщем социальном обеспечении, они будут получать содержание из оставшегося после него имущества. Размер этого содержания не фиксирован, однако в законе он должен определяться особыми учреждениями, ведающими делами социального обеспечения и состоящими при Советах рабочих и крестьянских депутатов.
Далее, если имущество умершего не превышает 10 тысяч рублей, в частности, состоит из усадьбы, домашней обстановки и средств производства трудового хозяйства в городе или деревне, то оно поступает в непосредственное управление и распоряжение имеющихся налицо супруга и перечисленных выше ближайших родственников.
Наследование – институт, покоящийся не только на фундаменте собственности, но и на семейных началах. Коммунизм стремится разрушить и то и другое. Несправедливо, говорят коммунисты, что лучшие экземпляры женского пола достаются богатеям и недоступны большинству. Отсюда логически вытекает новый решительный шаг: «национализация женщин».
Однако слухи о подобном декрете и его проведении в жизнь остались без документального подтверждения.
В Омске был получен лишь декрет о расторжении браков (Собрание узаконений, № 10, ст. 152). Упрощенность порядка расторжения брака по этому декрету достигает высшей степени.
«Брак расторгается по просьбе о том супругов или хотя бы одного супруга» (ст. 1).
«Убедившись в том, что просьба о расторжении брака исходит действительно от обоих супругов или одного из них, судья единолично постановляет определение о расторжении брака, в чем и выдает супругам свидетельство» (ст. 6).
Если принять во внимание и легкость вступления в брак по советскому закону (Собрание узаконений, № 11, ст. 160), не ограничивающему притом последовательное вступление в новый брак никаким числом (действовавший в России закон допускал лишь троекратное вступление в брак), то можно утверждать, что семейному началу советские законы нанесли все же большой удар.
Однако бытовые устои расшатываются не так легко, и законы, направленные в сторону перевоспитания буржуазной психологии, имели худшую судьбу, чем всякие национализации. Последние только разрушали, ничего не созидая. Первые даже не разрушали, а просто оставались на бумаге.
Из всех декретов советской власти видно, что законодатель не верил в сознательность населения и создавал для него устрашающих скорпионов.
Важнейший Декрет о земле свидетельствует о том, что советские власти не доверяют способности их граждан проникнуться уважением к общественному достоянию. Он проектирует поэтому создание армии земельных комиссаров «для контроля и наблюдения за тем, чтобы все внесенное в опись не было обесценено, попорчено, продано или передано кому-либо» («Инструкция земельным комиссарам», ст. 12).
Декрет «О борьбе со спекуляцией» (Собрание узаконений рабочего и крестьянского права, № 3), устанавливающий драконовские меры воздействия против людей, которые, пользуясь тяжелым положением других, стремятся извлечь для себя максимальную прибыль, свидетельствует, что советская власть не верит в готовность «реального» человека социалистического государства пожертвовать своими интересами на пользу общую.
Если принять во внимание, что революция демократизировала спекуляцию и из залов биржи перевела ее к Сухаревой башне[13], то подозрительное отношение советского законодательства к гражданской сознательности населения приобретает еще более показательное значение.
Тем же отношением к населению проникнуто все продовольственное законодательство Советской России. Конфискации, реквизиции, секвестр, твердые цены, карательные отряды – вот система продовольственной политики советской власти, начиная с положения от 27 октября 1917 года о расширении прав городских самоуправлений в продовольственном деле (Собрание узаконений рабочего и крестьянского права, № 1, ст. 7).
Декрет об отмене наследования, предоставляющий завещать лишь имущество стоимостью до 10 тысяч рублей, дополняется запретом дарений при жизни иначе, как по нотариальному акту. Очевидно, законодатель, не доверяя социалистической ревности граждан, боится обходов законов о наследовании.
Точно так же декрет от 14 декабря 1917 года о запрещении всяких сделок с недвижимостью в городах проникнут недоверием к сознательности граждан социалистической России, и для лиц, продолжающих продажу и покупку недвижимых имуществ и земли и не подчиняющихся постановлению, установлены денежные взыскания вплоть до конфискации имущества.
Угрожая за нежелание социализироваться, большевики стремились разрушительным путем воздействовать на косность невежественной мысли и дать ей революционное направление. Этот метод особенно усердно применялся в отношении религии.
Мирное сожительство с Совдепом только однажды нарушилось в Омске. Это было в те дни, когда большевики объявили войну церкви.
Архиерея, почтенного старика, арестовали и в холодную ночь буквально волокли в арестантскую, откуда выпустили, заметив опасное возбуждение масс. Казачий Никольский собор осаждался и обстреливался, когда предполагалось провести секуляризацию церковных ценностей. Следы пуль остались свидетельством тех методов, которыми большевики старались поколебать уважение к святыням.
В Пасхальную ночь, во время крестного хода, из озорства производилась стрельба, пугавшая молившихся и нарушавшая торжественность службы.
Ничто, кажется, не повредило так большевикам в глазах населения, как именно эти кощунственные выходки, которые в глазах верующей и консервативной массы казались истинно «бесовским наваждением».
Эту черту большевизма и это отношение к нему пророчески верно предвидел Достоевский.
Русский народ еще не дорос до патриотизма. Высокое чувство любви к Отечеству дается культурой и национальными бедствиями. Первого народ был лишен виною не только своих правителей, но и всей своей истории. Второго он еще не почувствовал ко времени большевиков. В маленькой стране патриотизм элементарнее и понятнее народу; в огромной, необъятной, как Россия, – он непостижим, он кажется отвлеченным. Русский народ состоит из массы местных или национальных патриотов: сибиряков, уральцев, украинцев и т. д. Всероссийские патриоты – это горсточка людей из интеллигенции и служилого класса, абсолютно значительная, но относительно теряющаяся в море общего населения.
Вот почему для большевиков прошло безнаказанным и их «соглашение» с немцами во время войны, и даже Брестский мир.
Что могло быть позорнее и тягостнее для России? Отторжение огромной территории на Западе и Юге (Украина и часть Кавказа), принятие обязательств по возмещению убытков, причиненных Германии во время войны, притом без разложения этого обязательства на те части территории, которые отходили от России, установление таких условий ввоза и вывоза, которые должны были совершенно разрушить русскую промышленность, разоружение армии и флота.
Казалось, и самый темный ум мог понять, что этот мир был, в сущности, продажей России, но Всероссийский съезд Советов ратифицировал Брестский договор, расписавшись под преступным актом.
Грандиозность Гражданской войны в России – не плод реакции, а последствие непризнания Брестского договора, который расколол страну на два не только непримиримых внутренне, но и разнородных по внешней ориентации лагеря. Брестский мир заставил тех, кто желал спасти страну от столь откровенно созданного немецкого ига, обратиться к помощи Антанты.
Поражение Германии разрушило Брестский мир, а революция в Германии окончательно добила ее, сделав неспособной для агрессивной политики. Большевики объявили Брестский мир образцом своей гениально предусмотрительной тактики. Они добились «передышки», а Брестский мир оказался жалким клочком бумаги.
Они правы: не Брестский договор, а «социализм» и «дьявольщина» подымут народ против коммунизма, но именно Брестский мир будет стоять на первом месте в обвинительном акте истории против народных комиссаров. Этим актом положено начало разрушению и моральному падению России.
Почти пятьдесят лет тому назад был напечатан впервые один из лучших романов Ф.М. Достоевского – «Бесы». Но никогда еще глубина содержания этого талантливого произведения, пророческая проникновенность его автора в психологию русских революционеров, его жестокая и бичующая правда не чувствовались с такою осязаемостью, как сейчас.
Теперь, через пятьдесят лет, «светлая личность» получила, наконец, так долго ожидаемую возможность.
- Порешить вконец боярство,
- Порешить совсем и царство,
- Сделать общими именья
- И предать навеки мщенью
- Церкви, браки и семейства —
- Мира старого злодейство.
Так как осталась прежняя программа из романа «Бесы», то «светлой личности» приходится применять и прежние методы борьбы, то есть «делать убийства, скандалы и мерзости – для систематического потрясения основ, для систематического разложения общества и всех начал; для того, чтобы всех обескуражить и из всего сделать кашу, и расшатавшееся таким образом общество, болезненное и раскисшее, циническое и неверующее, но с бесконечной жаждой какой-нибудь руководящей мысли и самосохранения – вдруг взять в свои руки».
Успех этих методов борьбы обеспечен. «Россия есть теперь, по преимуществу, то место в целом мире, где что угодно может произойти без малейшего отпору».
Ну кто мог поверить, что действительно все, решительно все произойдет в России «без малейшего отпору»?
Этим не исчерпываются вещие слова Достоевского. Он хорошо знал русских людей, знал душу народа и психологию интеллигента, и он без ошибки определил, кто будет производить революцию.
На первом месте стоят люди, которых соблазняют «мундир», чины, должности, высокое звание секретарей, тайных соглядатаев, казначеев, председателей (читай «комиссаров») и их товарищей.
Затем следующая сила – сентиментальность. «Социализм у нас распространяется преимущественно из сентиментальности».
Затем «следуют чистые мошенники; ну, эти, пожалуй, хороший народ; иной раз выгодны очень.
Наконец, самая главная сила – это стыд собственного мнения. Вот это так сила!»
– Да ведь это все сволочь! – с удивлением восклицает Ставрогин, когда неукротимый агитатор, вселитель «бесов» в мирных обывателей Верховенский так правдиво охарактеризовал состав своей революционной армии.
Но Верховенский не гнушается «сволочи»:
– Материал! Пригодятся и эти.
Однако он сознает, что для «сволочи» нужно особое обращение. Поэтому он одобряет систему, при которой «каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Все рабы и в рабстве все равны. В крайнем случае – клевета и убийство, а главное – равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям – не надо высших способностей. Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами. Высшие способности не могут не быть деспотами и всегда развращали более, чем приносили пользы; их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается камнями; рабы должны быть равны».
Итак, понижение уровня культуры и низведение всех на положение равных между собою рабов, подчиненных деспотической революционной власти.
«Без деспотизма не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство».
Роковая судьба ожидает сокровища веками накоплявшейся культуры. Когда восторжествуют скотское равенство и свобода бунтующих рабов, тогда «подлый раб, вонючий и развратный лакей… первый взмостится на лестницу с ножницами в руках и раздерет божественный лик великого идеала во имя равенства, зависти и… пищеварения».
Обличительный роман Достоевского бичует всю русскую интеллигенцию. А кто больше всех воплотил в себе носителей «бесов»? Читатель сумеет ответить на это сам.
Но читатель спросит: кто же спасет Россию? Достоевский предвидел и этот вопрос, и он дал на него два ответа. Один – предположение паразитического русского либерала: «Россия есть слишком великое недоразумение, чтобы нам одним разрешить его без немцев».
Другой ответ взят из Евангелия: «Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло… И вышли жители смотреть случившееся; и, пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме».
Когда Достоевский писал своих вещих «Бесов», он знал только русских революционеров. Но Ленин усиленно подчеркивает, что большевики ставят своей задачей международную разрушительную работу. Он излагает эти стремления в книге «Государство и революция» (Петроград, 1918), написанной на крейсере «Аврора», когда ее автор скрывался от Керенского[14], и не законченной ввиду того, что после Октябрьской революции автор предпочел практические опыты социального переустройства теоретическим исследованиям о нем.
«Ход событий, – говорит Ленин, – вынуждает революцию концентрировать все силы разрушения против государственной власти, вынуждает поставить задачей не улучшение государственной машины, а разрушение, уничтожение ее».
«Государство, – объясняет дальше Ленин, цитируя Энгельса, – есть не что иное, как машина для подавления одного класса другим, и в демократической республике ничуть не меньше, чем в монархии».
Ленин предупреждает, что иллюзий не должно быть: «Диктатура пролетариата дает ряд изъятий из свободы по отношению к угнетателям, эксплуататорам, капиталистам. Их мы должны подавить, чтобы освободить человечество от наемного рабства, их сопротивление надо сломить силой; ясно, что там, где есть подавление, есть насилие, – нет свободы, нет демократии».
Это подавление силой Ленин считает необходимым и в отношении рабочих, «глубоко развращенных капитализмом».
«Народ подавить эксплуататоров может и при очень простой машине, почти что без машины, простой организацией вооруженных масс, вроде советов рабочих и солдатских депутатов».
«Учет и контроль – вот главное, что требуется для налаживания, для правильного функционирования первой фазы коммунистического общества. Все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства, каковым являются вооруженные рабочие… Все общество будет одной конторой и одной фабрикой, с равенством труда и равенством платы».
Я сомневаюсь, чтобы эти слова Ленина нуждались в каком-нибудь комментарии. Вопрос идет лишь о том, насколько может увлечь человечество так соблазнительно изображаемое Лениным «равенство нищеты». Но Ленин утешает читателя, что к этому «равенству» скоро привыкнут.
«Когда, – говорит он, – все научатся управлять и будут на самом деле управлять самостоятельно общественным производством, самостоятельно осуществлять учет и контроль тунеядцев, баричей, мошенников и тому подобных „хранителей традиций капитализма“ – тогда уклонение от этого всенародного учета и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться, вероятно, таким быстрым и серьезным наказанием (ибо вооруженные рабочие – люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить с собой они едва ли позволят), – что необходимость соблюдать несложные основные правила всякого человеческого общежития очень скоро станет привычкой».
Все ли государства требуют столь жестокого разрушения? Не составляют ли исключения великие демократии? Ленин отвечает на эти вопросы решительным отрицанием.
«Теперь, – говорит он, – в эпоху великой империалистической войны, Англия и Америка, крупнейшие и последние во всем мире представители англосаксонской „свободы“, в смысле отсутствия военщины и бюрократизма, скатились вполне в общеевропейское грязное, кровавое болото бюрократически-военных учреждений, все себе подчиняющих, все собою подавляющих. Теперь и в Англии, и в Америке предварительным условием всякой действительно народной революции является ломка, разрушение „готовой“ (доведенной там в 1914–1917 гг. до „европейского“ общеимпериалистического совершенства) государственной машины».
«Бесы» России стремятся разрушить весь мир.
(из психологии русской революции)
Из предыдущего видно, что «большевизм» в русской революции должен был оказаться явлением несравненно более широким, чем «коммунизм». Коммунизм чужд и непонятен огромной массе населения, между тем как большевизм как психологическое явление, как настроение революционности мог захватить огромную массу городского и сельского населения.
Временное российское правительство с первых дней революции и вплоть до Октябрьского переворота 1917 года систематически подготовляло успех большевизма. Попав сразу в плен Петроградского Совдепа, не нашедши в себе смелости расправиться с вожаками большевизма по тем методам, которые применяют последние, оно с непростительною неосторожностью разрушало всю административную организацию царского периода, оставляя вместо нее либо пустое место, либо неподготовленных, неопытных людей.
В то же время происходило разложение армии армейскими комитетами, митингами, братаньем, а главное – упорной пропагандой мира. Большевики сознательно направили усилия своей преступной демагогии в солдатскую массу и достигли верного успеха.
Вкусившие прелесть безнаказанной разнузданности, освободившиеся от чувства дисциплины и долга по отношению к родине, солдаты превратились в распространителей идей «большевизма», как они его могли понять. Разумеется, не коммунизм проповедовали они в деревнях, куда вернулись с фронта, а систему безначальности и самоуправства. Так поняли они сущность советского строя. Долой войну, долой налоги, долой начальство, долой вообще все обязанности! Вот идеология большевиков первой формации.
После Октябрьского переворота число адептов большевизма значительно увеличилось. Кроме пропаганды безначалия, с фронта большевизм принес в деревню лозунги: «Захватывай землю», «Грабь награбленное». Был ли это коммунизм? Конечно нет. Опять те же хищные революционные инстинкты, то же отрешение от правовой сдерживающей психологии в пользу безудержного разгула.
Нечего говорить о городских массах. Правда, здесь, среди сознательной части рабочих, могло быть искреннее увлечение идеями коммунизма, но преобладающим было, однако, все же хищничество дележа и захвата.
Представим себе, что «большевизм» проник в Америку. Пролетариат Соединенных Штатов мог бы, разумеется, выделить из своей среды сознательных коммунистов. Но их было бы недостаточно для разрушения капиталистического строя и буржуазного государства. Американские коммунисты привлекли бы, быть может, на помощь негров. Эти последние, конечно, не были бы уже «коммунистами», но они оказались бы не менее «доброкачественными» большевиками, чем кронштадтские матросы и сельская беднота.
Коммунизм в Китае был бы совершенно беспочвенным, но он породил бы миллионы «большевиков» из хунхузов, рикш и кули, которые охотно обрушились бы прежде всего против иностранных концессионеров, а потом против своих генерал-губернаторов и полицейских, усмиряющих граждан Китайской республики кнутами и бамбуками.
Что могло быть противопоставлено «большевизму» в этом широком смысле? Если бы русская интеллигенция не была так оторвана от народа, если бы между нею и крестьянством или городским населением существовали большая связь и взаимное понимание, большевизм можно было бы парализовать. Но этого не было. Самоуправления земские и городские были всегда цензовыми и по составу, и по духу. Новые демократические, послереволюционные, не успели привиться. К тому же они были наполнены теми же чуждыми народу интеллигентами, только из левых партий. Это мало меняло дело. Учреждения эти не стали ближе к народу только от того, что они представляли левые политические течения, и Октябрьская революция безжалостно и бесследно смела все земства, не вызвав никакого сожаления в крестьянстве.
Суд? Он нужен народу. Но суд в деревне был в высшей степени неудовлетворительным, и революция противопоставила ему самосуд. А суд в городе отличался либо медлительностью производства (Окружной суд), либо торопливостью и недостаточной чуткостью (мировой суд, построенный на идее судебного невмешательства в процесс).
Во всем старый строй оказался отставшим и грешным. Населению нечего было любить. Заразившись духом революционности, оно охотнее всего поддавалось настроению «большевизма». Революционный город и безразличное ко всему «интеллигентскому» крестьянство, устраивавшее свою жизнь и не жалевшее о разрушениях в городах, обеспечивали победу большевизма.
Кто оставался в стороне от этого победного шествия большевиков? Крупная буржуазия из классовых интересов, но ее – капля в море; офицерство, угнетенное и озлобленное безжалостными преследованиями и зверскими расправами, – но оно было рассеяно и неорганизованно; наконец, интеллигенция, жаждавшая правового государства и демократических начал управления, возмущенная насилиями и издевательством над человеческой личностью и над свободами, – но она не находила никакого сочувствия в населении, которое не воспользовалось «свободами», потому что интеллигентские свободы печати, слова, совести ему не нужны.
Против большевизма боролись еще и все те, кто видел в нем, несколько преувеличенно, создание немецкой интриги, но совершенно правильно – союзника немцев в деле поражения России. Брестский мир вызывал краску стыда за позор великого государства, но и это было чуждо некультурному народу. Что понимал он в задачах Великой России и ее международном положении? Война была народной по размаху, но не по сознанию.
Но если большевизм не встречал противодействия, как система, и даже имел успех, как «настроение», то лишь до тех пор, пока он не расстроил вконец народного хозяйства. Лишь только город стал голодать, деревня обираться, железная дорога останавливаться, а ложь обещанного мира обнаруживаться – стали крепнуть и антибольшевистские силы.
Во главе движения должны были стать буржуазные круги, умеренные социалистические партии и офицерство.
Что могло обеспечить им успех?
Разрушению большевизма должно было быть противопоставлено экономическое возрождение страны. Укрепление финансов и улучшение снабжения – вот что могло показать народу реальное превосходство антибольшевистских сил. Для этого необходима была быстрота свержения большевизма, скорейшая ликвидация Гражданской войны – только тогда можно было приступить к творчеству.
Какие методы могли обеспечить успех?
Торжество большевизма основано было на том, что он предоставлял свободу всем революционным порывам. Искоренение коммунизма не должно было непременно сопровождаться ликвидацией всех прочих последствий революции. В частности, народу необходимо было оставить свободное устройство своей местной жизни, лишь направляя, а не насилуя его волю.
Революция должна быть признана, свержение большевизма не может быть реставрацией.
Глава 2
Антибольшевизм и его подпольная работа
Русская революционная интеллигенция к концу прошлого века решительно раскололась на два лагеря: идеалистов (народников) и материалистов (марксистов).
Эти два течения казались непримиримыми. Одни считали человеческую волю решающим фактором истории, верили в террор как систему устранения вредных лиц, верили в способность человека ускорить прогресс, устроить земной рай. Капитализм не представлялся им необходимой ступенью экономического развития, и они считали возможным немедленно уничтожить частную собственность, особенно на землю. Отсюда пошли социалисты-революционеры с их лозунгом: «В борьбе обретешь ты право свое» и опорой на крестьянство и земельный передел.
Другие признавали решающее значение экономических факторов, ставили прогресс в зависимость от общих хозяйственных условий и отводили лишь второстепенное место личности. Экономика делит население на классы, капитализм создает наиболее сознательный и наиболее пригодный для революционных действий рабочий класс, и именно от него, от его силы и сознательности зависит темп общественного прогресса. Но социальное благополучие предполагает, как непременное условие, развитую крупную промышленность.
К какому же из этих течений примыкают большевики? Их яркой особенностью является идеологический синкретизм.
Большевики – социал-демократы. Их база – пролетариат и общественный крупный капитал. Но они отнюдь не последователи экономического материализма в его чистом виде. Они исходят из положения, что человек может ускорить экономическую и социальную эволюцию, властно вмешавшись в события. Они верят поэтому и в террор, правда, в измененном и, можно сказать, усиленном виде, в террор массовый. Идеология большевиков смешанная.
Смешанной является и их экономическая программа. Считая необходимым максимальное объединение и развитие промышленности в формах крупного производства, большевики легко отказались от всяких сомнений в отношении форм землевладения. Они не усмотрели никакой опасности в переходе всех земель в руки крестьянства и, следовательно, господстве мелкого землевладения. Очевидная политическая выгода этого решения – возможность привлечь на свою сторону преобладающую по численности массу населения – представлялась вождям большевиков более важной, чем экономические невыгоды раздробления крупных имений.
Благодаря такому соединению непримиримых, казалось бы, течений мысли и программ большевикам удалось создать себе большинство не только среди социал-демократов, но и во всей революционной русской демократии.
Программа большевиков безжалостно ограбила эсеров. Последние упустили из своих рук крестьянство. Партия эсеров стала походить на армию, в которой остался только офицерский состав.
Эсеры были единственной из социалистических партий, которая могла соперничать с большевиками по популярности, и, когда победа последних нанесла им сокрушительный удар, между двумя крайними течениями, «большевистским» и «буржуазным», оказалось почти совершенно пустое место.
«Союз Возрождения» – это скорее союз лиц, чем союз партий. Для огромной массы населения оттенки, различающие «социалистов», непонятны. Свержение большевиков означает поражение социалистов вообще. Это народ поймет. Но замена одной породы социалистов на другую – это какая-то игра, смысл которой для здравого ума крестьянина непостижим.
Оказавшись в стане противников большевизма, горячо осуждая его методы и антидемократические меры, эсеры и прочие умеренные социалисты, если бы они оценили реальное соотношение сил, должны были бы пойти на уступки в своих программных положениях и предоставить господствующее место буржуазным политическим партиям.
Как подпольные деятели эсеры незаменимы; как администраторы и работники они, за малыми исключениями, никуда не годны. Но буржуазия не должна была бы, в свою очередь, отталкивать от себя умеренные социалистические элементы. У них есть то, чего не хватает политическим деятелям буржуазии, – энтузиазм. После некоторого опыта умеренные социалистические деятели (правые эсеры, меньшевики, плехановцы, народные социалисты) выдвинули бы ряд незаменимых политических деятелей, если не совсем практичных и расторопных, то зато чистоплотных и внимательных к населению.
Борьба с большевизмом общим фронтом буржуазных партий, как руководящих политикой, и умеренно-социалистических, как вспомогательных, – вот что, с моей точки зрения, было бы наиболее опасным для большевизма.
Несмотря на свое торжество, большевизм никогда не чувствовал себя достаточно прочным. Его окружали внутренние и внешние враги. Официальные газеты весны 1918 года, времени, непосредственно предшествовавшего перевороту в Сибири, дают много материала, освещающего тогдашнее положение Советской России.
В № 98 (от 18 мая 1918 г.) «Известий Центрального Исполнительного комитета Советов крестьянских, рабочих, солдатских и казачьих депутатов» известный Ю.М. Стеклов (Нахамкес) пишет:
«Положение тяжелое, что и говорить. И мы, активные деятели и сторонники советской власти, меньше других скрываем от себя серьезность положения.
Разруха, разброд, неустройство осаждают нас со всех сторон; явные и тайные препятствия, открытый и скрытый саботаж всячески мешают наладить нормальную жизнь страны, а тем более увеличить производительные силы ее в ближайшее время.
Внутренний непримиримый смертельный враг (черносотенцы, либералы, социал-предатели) подсиживает и караулит».
В мае 1918 года все социалисты, не примыкавшие к большевикам, считались «социал-предателями», сочувствовавшими реакционерам в их замыслах свергнуть большевизм. Кого же могли они повести за собою против «народной власти»? Смертельные враги большевиков не скрывались; они были и среди крестьян, и среди рабочих.
В тех же «Известиях» (№ 93) народный комиссар продовольствия «товарищ» А.Д. Цюрупа по поводу борьбы с голодом говорит: «Главный виновник нашего голода – деревенская буржуазия, всеми силами задерживающая хлеб в деревне. Обеспеченное богатое крестьянство не нуждается в продаже хлеба.
Мы будем посылать в деревни вооруженные отряды, которые оружием заставят богатеев-мужиков продавать хлеб».
Далее Цюрупа характеризует тяжесть борьбы и приводит пример из последней практики: «Отряд вооруженных солдат, прибывший в деревню для извлечения хлеба у крестьян, был встречен пулеметным огнем. Деревня была окружена проволочным заграждением. Солдатам пришлось окопаться, но вскоре отряд был окружен крестьянами. Одному из солдат удалось бежать на соседнюю станцию и вызвать подкрепление».
Зажиточное крестьянство, так называемые «богатеи», – первый и могущественный враг большевиков. Чтобы оценить, насколько это серьезный враг, нужно припомнить процесс расхищения земли. Его отлично изобразила газета Горького «Новая жизнь» в одном из обзоров, относившихся к 1917 году. В статье А.Я. Пилецкого «Земельный вопрос и революция» (от 31 декабря 1917 г.) указывается, что предоставление деревне самой разрешить земельный вопрос привело к усилению зажиточных элементов.
«Сплошь и рядом львиную долю в поместьях захватывали себе наиболее богатые слои крестьянства, делили по лошадям, по наделам, то есть тот получал больше, кто много имеет. В лесных местностях начались самовольные порубки, и тут опять сильные захватили большую и лучшую часть.
Богатые слои крестьянства решительно начинают выступать на первый план. По деревням широкою волною разлилось винокурение, дававшее винокурам чудовищные барыши. В деревне накопились, конечно в верхних, зажиточных кругах, миллиарды буржуазных денег (по приблизительным расчетам, до 10 миллиардов рублей). Иными словами, за период революции процесс расслоения деревни пошел еще глубже и дальше, чем раньше: богатые стали относительно еще богаче.
Верхи деревни, значительно окрепшие и сознательные, вместе с городским мещанством все решительнее отталкиваются от революции. Низы вместе с пролетариатом, малоопытные и слабо развитые, идут под знаменем утопий и иллюзий, выставляя лозунги всеобщего поравнения и социальной революции. Конфликт неизбежен, если более сознательные части с одной и с другой стороны не придут к соглашению. Но при конфликте поражение революции почти неизбежно. Тогда земельный вопрос будет разрешен так, как он сплошь и рядом самочинно решается теперь: закреплением мелкой и средней сельской буржуазии и превращением России в мелкобуржуазную республику, на манер Франции».
В самый разгар большевизма, «в расцвете укрепления советской власти», когда по всей Сибири шло уничтожение земских учреждений и насаждение Совдепов, редакция «Земской деревни» запросила своих читателей о жизни волостных учреждений, заменивших при большевиках земство.
В числе вопросов анкеты последним, 16-м пунктом поставлен следующий: «Отношение деревни к современной политической власти (в центре и на местах), взгляд на большевиков, отношение к другим социалистическим партиям, замечаются ли монархические симпатии и среди каких кругов населения (старики, бабы, молодежь)».
Все ответы помечены числами от 8 до 15 мая 1918 года, следовательно, в такое время, когда казалось, что большевизм занял прочные позиции.
Из 102 ответов больше четверти, вероятно, по тем же политическим причинам, из-за которых молчит до сих пор значительная часть русского населения, не ответили на вопрос об отношении к большевикам. Зато другие дали интересный материал, обзор которого был напечатан в «Сибирском вестнике» за 8 октября 1918 года.
В пользу большевиков дано только семь ответов. Из них три, безусловно, восхваляют советскую власть. Приведем их полностью. «Большинство примыкает к большевикам, разных разногласий нет»; «Благоприятное, и довольны правлением большевизма большинство»; «Хорошо, к другим партиям недоброжелательно, о монархии нет и речи».
Четвертый сторонник советской власти дает подробный ответ, и картина отношения деревни к большевикам получается уже иная, чем из кратких ответов предыдущих корреспондентов. Он пишет: «Взгляд на большевиков в начале января был очень неблагоприятный ввиду ложной агитации, но в настоящее время взгляд на большевиков самый благоприятный, и, кроме того, возвратившиеся с фронта солдаты разъясняют хорошие отзывы о большевиках. Другие партии совершенно, по темноте своей, не знают, монархических симпатий не замечается, хотя действительно некоторые старики и старые бабы говорят, что как жить-то без царя, что это уж конец света».
Ссылку на стариков, «более глупых и темных», которые «вспоминают царя» и имеют «презрение к большевикам», находим в пятой анкете, но зато, по словам отвечающего, «молодое население все симпатизирует современной власти».
Остальные два сторонника советской власти дают очень уклончивые ответы: «Деревня к современной власти относится ничего, взгляд на большевиков тоже ничего».
В восемнадцати анкетах, что составляет 25 процентов от общего числа, можно отметить как основную мысль безразличное отношение к советской власти большинства деревенского населения, но в части ответов, именно в восьми, имеются также указания, что на общем фоне безразличия уже произошли разделения во взглядах на советскую власть. Среди отдельных групп населения выделяются группы «стариков и баб», которые ненавидят большевиков, и группа молодежи, особенно «солдат с фронта», всецело тяготеющих к большевизму и советской власти.
В десяти ответах находим, как определение отношения к советской власти, такие слова: «безразличное», «неопределенное», «безучастное».
Некоторые дают пояснения своей основной мысли; приведем наиболее характерные. «Отношение к власти безучастное, – пишет гражданин Тюменского уезда. – Для деревни безразлично, какая бы власть ни была, лишь была бы справедливость. Лишь среди солдат и приезжих на жительство из России замечается тяготение к большевизму». В другом ответе находим: «Население волости безучастно смотрит на все, как на большевиков, так и на другие социалистические партии. Большевиками наша волость была обложена на 4000 руб., но мы до сих пор не заплатили денег, предлагали взять с имущего класса волости. После обложения контрибуцией замечается опасение, чтобы с имущего не перешли на неимущий».
Крестьянские ответы характерны тем, что, наряду с безразличием к власти, имеется определенная боязнь всяких налогов. «Крестьяне-то судят, что будет, то будь, только бы дали земли вдоволь, да поменьше было налогу, а в партиях мы разобраться не можем. Старики и бабы боятся большевиков, а молодые большевиков выхваляют». Другой корреспондент пишет: «Нашей деревне все равно, хоть какая хочешь будь власть, но только чтобы нам, крестьянам-хлебопашцам, не было никакого притеснения со стороны правительств. Но солдатам большевики лучше за то, что войну прикончили и их домой отпустили, но на каких условиях война кончена, нашей деревне не известно ничего, и мы программов никаких партиев не знаем; монархической симпатии не замечается в нашей деревне».
Тесная связь деревенского большевика с фронтовыми солдатами отмечается во многих ответах. Одни прямо указывают: «Солдаты придерживаются большевизма, а остальное население более склонно к революционному строю». Или: «Власти Советов придерживаются большей частью пришедшие с фронта солдаты».
В остальных сорока семи ответах, что составляет 65 процентов общего числа, отмечается определенное отрицательное отношение к большевизму и советской власти.
Выражения, коими определяется отношение к власти, чрезвычайно разнообразны: так, во многих ответах говорится о «недоверии», в других указывается на «неприязненное», «отрицательное», «плохое» отношение. В десяти случаях видна открытая вражда и злоба к советской власти. «Население так напугано, что никому не доверяет»; «Все еще будто чего-то ждут, на более хорошее надежда потеряна».
Корреспондент из Тарского уезда пишет: «Деревни волости относятся к большевистской власти с недоверием и презрением». «Взгляды на большевиков суровые», – отмечает корреспондент-крестьянин. Другой на вопросы анкеты об отношении к власти делает краткую пометку: «не важен», а к следующему пункту вопроса о взгляде на большевиков добавляет: «то же».
«Взгляд на большевиков неприятный». Поэтически настроенный корреспондент указывает: «Отношение и взгляды к современной политической партии носят характер с искрой негодования».
Из Ишимского уезда пишут: «Взгляд на большевиков прямо отвратительный. Население к другим социалистическим партиям относится без внимания. Одно только теперь население ждет, когда их избавят от большевиков».
Даже беглый обзор анкеты дает право сказать, что большевизм не захватил широких масс деревенского населения.
Далеко не все рабочие – революционеры. Многие безразлично относятся к политике и хотят одного – быть сытыми. Другие лишены революционного темперамента и охотно примыкают к более умеренным элементам.
Среди этих рабочих антибольшевистская пропаганда имеет большой успех. Насколько серьезны были волнения среди рабочих к весне 1918 года, показывают постоянные заметки в официальных советских органах об осложнениях в крупных промышленных центрах.
В одном из номеров «Известий», полученных незадолго до восстания в Омске (№ 102) и относящихся ко второй половине мая, отведено много места событиям в Петрограде и в Сормово.
Народный комиссар А.В. Луначарский по прибытии из Петрограда в Москву дал интервью, в котором говорит: «Петроград только что пережил тяжелые дни: с одной стороны – продовольственный кризис, с другой – усиленная погромная агитация правых эсеров на заводах и фабриках и, наконец, контрреволюционная деятельность некоторых офицеров флота, в особенности из состава минной эскадры».
Луначарский подтверждает, что на рабочих действовали и голод, и пропаганда.
В Сормово (Нижегородской губернии), одном из крупнейших промышленных центров, большевики потерпели поражение на выборах в Совдеп. Победили меньшевики. Командированный в Сормово из центра «товарищ» Раскольников[15]с негодованием рассказывает в газете, что «в период напряженной творчески-созидательной работы меньшевикам удается вызвать на заводе, переживающем кризис, губительную в данном случае забастовку».
Раскольников объясняет и причины успеха меньшевиков. «Нужно отдать справедливость, что массы вовсе не идут за меньшевиками, совершенно не усваивают их политических взглядов, и лишь под давлением продовольственного кризиса временно подпадают под влияние их демагогии, спекулирующей на инстинктах голодной толпы».
Опять то же – голод и пропаганда («демагогия»).
В чем заключалась «демагогия» меньшевиков, мы узнаем из других газет. Так, например, петроградский «Наш век» (1918. 28 марта) дает отчет о собрании фабрично-заводских уполномоченных Петрограда. Вот о чем здесь говорили докладчики и резолюция.
«Позорный мир, голод, неумело ведущаяся эвакуация, полная дезорганизация фабрично-заводской жизни – все это обрушилось на рабочих. Профессиональные союзы утратили самостоятельность и независимость и уже не организуют борьбы в защиту прав рабочих.
На улицах и в домах, днем и ночью происходят убийства. Убивают не только грабителей. Убивают не врагов народа, а мирных граждан – рабочих, крестьян, студентов. Убивают без суда, без следствия.
«Мы, представители рабочего класса, – говорится в резолюции, – перед лицом всей России и всего мира заявляем, что эти убийства позорят честь революции. Мы с отвращением и с негодованием отметаем от себя ответственность за эти кровавые дела. Мы призываем рабочих и честных людей присоединиться к нашему возмущению. Мы протестуем и требуем открытого суда над всеми, совершающими зверства и убийства».
Если так говорили рабочие Петрограда, то тем резче должны были относиться к большевикам рабочие горнозаводские, особенностью быта которых является оригинальное сочетание фабрично-заводского труда с сельским хозяйством. Горнозаводские рабочие – это пролетариат с буржуазным обиходом. Они работают на других, но обладают и своим маленьким капиталом-хозяйством. Таковы воткинцы, ижевцы и многие другие рабочие Урала.
Большевизм вторгся в их среду, как начало непонятное, чуждое и отвратительное, разрушающее их замкнутую, спокойную, патриархальную жизнь. Коммуна стала так ненавистна этим рабочим, что они подымались против нее самостоятельно, без посторонней агитации, и дрались отчаянно и до последнего.
Разложение армии и Брестский мир казались русской интеллигенции таким предательством, что она почти целиком, даже с левыми эсерами, отшатнулась от советской власти и отдала себя в распоряжение тех, кто готовил борьбу с большевиками. Поруганное и выброшенное на улицу офицерство составляло главные кадры сознательных и воинственно настроенных противников большевизма. Чиновничество, менее воинственное, склонное к компромиссам, сочувствовало, но не участвовало в агрессивных замыслах.
Зато настоящая буржуазия – представители промышленного, денежного и земельного капитала – была поглощена планами восстания и повсюду, внутри и вне страны, подготовляла вооруженное выступление. Гражданская война в России началась немедленно после Октябрьского переворота. Сначала в Москве и под Петроградом, потом на Дону, на Украине, в станицах Оренбургского и Уральского войск, в Забайкалье – очаги восстаний не угасали. Средства откуда-то приходили. Нетрудно догадаться об их источниках.
Нити заговора против советской власти сосредоточились в руках генерала Алексеева, преемником которого явился потом Деникин.
Генерал Алексеев разослал своих гонцов во все концы России, вплоть до Харбина и Владивостока. Среди этих гонцов были видные военные деятели, которые сумели организовать офицерство во всех крупных городах, составив план общего и местных выступлений.
Еще с марта 1918 года во всех городах Сибири начались нападения на склады оружия и цейхгаузы и систематическое их ограбление. Это выполнялось офицерскими организациями.
Но успех выступления требовал не одного только военного, но и более широкого политического и административного руководства. Нужен был определенный план организации власти, административного устройства, экономических мероприятий, но в этом отношении ни у одной из политических организаций не было еще ничего цельного и продуманного.
Сибирь, как мы увидим впоследствии, оказалась сравнительно в более благоприятном положении: она имела наготове «Сибирское правительство», которое, больше как лозунг, чем как реальная величина, возглавило движение, когда началось свержение большевизма.
Однако отсутствие определенной директивы из одного российского центра, вызванное, главным образом, случайностью выступления, начатого чехами, сказалось сейчас же, как только движение распространилось за пределы Азиатской России. Явилось несколько претендентов на власть. Действия политических партий оказались несогласованными. Все движение приобрело характер хаотического.
Из политических организаций наибольшую активность проявляли социалисты-революционеры. На Волге они успешно агитировали в пользу Учредительного собрания, в Сибири – в пользу Сибирского правительства.
Эсеры захватили в свои руки почти всю потребительскую кооперацию, и это помогало им готовить восстание против советской власти. Кооперация, в руководящих центрах которой были по большей части социалисты-революционеры, стала особенно оппозиционной после опубликования проекта закона о реорганизации кооперации.
Этот проект состоял из четырех кратких статей:
1. Кооперация всех видов национализируется;
2. Все граждане должны быть прикреплены к одному из распределительных пунктов;
3. Все товары и продукты первой необходимости должны быть взяты на учет и распределяться по общеустановленной норме и системе;
4. Частная собственность упраздняется совсем.
Функции кооперативных организаций впредь представлялись в следующем виде:
– Кредитная кооперация должна остаться в виде филиального отделения единого национального банка и заниматься чисто денежными операциями, в виде приема вкладов и выдачи ссуд;
– Все лавки потребительской кооперации перешли бы в ведение местных Советов народного хозяйства, чтобы исполнять роль распределительных пунктов при них («Трудовая Сибирь»).
Авторство этого законопроекта принадлежало Совету народного хозяйства. Народные комиссары не одобрили проекта. Но на местах в ту пору мало считались с центром и начали поход против кооперации. Омский «воевода» Косырев нередко говорил, что он лучше московских комиссаров знает, что надо и чего не надо делать.
Московский комиссар Цюрупа жаловался, что «местные Советы часто вместо того, чтобы прийти нам на помощь, своими распоряжениями только мешают делу» (Известия. 1918. № 93).
Все, что так сильно возмущало широкие круги населения в Европейской России, в Сибири давало себя знать очень слабо. Голода здесь не было. Зверских расправ было мало; во всяком случае, террора Сибирь почти не переживала. Кронштадтские матросы успели нанести визиты только в Тюмень и Омск. Тяжесть Брестского мира Сибири была мало понятна. Продовольственные отряды еще не приходили в сибирскую деревню.
Местные Совдепы во многих районах, за отсутствием собственных большевиков и неприбытием их извне по дальности расстояний, были вовсе не большевистские. В Тобольской губернии Березовский Совдеп объединен был только одной идеей – сместить исправника, владычествовавшего там несколько десятилетий. Приветственная телеграмма Березовского Совдепа Тюменскому заключала в себе выражение надежды на скорое открытие Учредительного собрания. Это было после разгона Учредительного собрания большевиками, и Тюмень ответила Березову краткой телеграммой: «Дураки».
В общем, к лету 1918 года Сибирь еще не была подготовлена к свержению большевиков. Ни крестьяне, ни тем более рабочие не могли к тому времени проникнуться враждебным к большевизму настроением. Не могло его чувствовать и казачество, весьма мало отличающееся в Сибири от старожилов-крестьян.
Восстание против большевизма могло захватить только поверхность – городское мещанство, но это элемент наименее надежный в борьбе.
Сила антибольшевиков заключалась поэтому, главным образом, в слабости самих большевиков. Коммунизм в Сибири немыслим.
Большевики держались только на поверхности, не проникая вглубь.
Но рисковать выступлением, пока оно не началось в Европейской России, было неблагоразумно. Слабо населенная и лишенная промышленности окраина была бы не в состоянии справиться с взятой ею на себя задачей.
Сравнительная легкость всех наступательных планов проистекала из военного бессилия большевиков. Еще в январе 1918 года ими было объявлено о роспуске регулярной армии и об организации «рабоче-крестьянской армии на началах добровольческих и при условии рекомендации добровольцев как сознательных сторонников советской власти».
В Сибири, где я мог наблюдать за развитием Красной армии, оно происходило крайне неудачно, и если бы не военнопленные и не латыши, которые в Омске составляли видный элемент в советских учреждениях, то красный гарнизон был бы совсем бессилен. Подслушивавшие в день чешского выступления телефонные разговоры слышали язык немецкий и латышский.
Но военнопленных, склонных работать с большевиками, было не так уж много, хотя в это время для привлечения их и издавалась большевистская газета на немецком языке «Wahrheit» – «Правда», разъяснявшая смысл переворота в России как начала мировой революции. Русские же красноармейцы были до того распущены, что спали на часах возле складов оружия, и у них из-под носа вывозили пулеметы и ружья.
Виновниками преждевременного выступления против большевиков были чехи. Общая численность чешских войск к весне 1918 года определялась цифрой около 40 тысяч. Объединенное идеей восстановления свободы старой Чехии, непримиримо враждебное к германизму войско готово было продолжать борьбу. В России это представлялось невозможным, и союзники решили перевести три чешские дивизии на Западный фронт, во Францию. Для этого надо было сосредоточиться во Владивостоке.
Проезд чехов на восток не встречал сначала особенных затруднений. Правда, в каждом городе приходилось вести переговоры с местными Совдепами, независимо от переговоров в центре и переговоров с соседними Совдепами, потому что «Федерации» советских республик блистали тогда анархической несогласованностью действий. Но в то время как шли переговоры, чешские эшелоны продвигались, и голова длинной ленты уже достигла Владивостока, когда большевики, под давлением немцев, решили остановить чехов.
Между тем чехи раскинулись на огромном пространстве. Наиболее западные части несколько мешкали ввиду предполагавшейся переброски их на север, к Архангельску, куда удобнее было подать часть транспортных средств. Эшелонами, находившимися к западу от Новониколаевска, командовал Чечек, эшелонами между Новониколаевском и Байкалом – Гайда[16], а наиболее восточными – генерал Дитерихс[17].
Разбросанность эшелонов ставила чехов в очень тяжелые условия. В случае нападения большевиков им пришлось бы или позорно разоружиться, или пробиваться силою на протяжении семи тысяч верст. К тому времени, когда проявилось явно враждебное отношение Москвы к чехам, последние успели завязать тесные отношения с сибирской кооперацией, принявшей на себя снабжение эшелонов продовольствием и фуражом, а через потребительскую кооперацию, почти сплошь эсеровскую по составу, чехи связались с подпольными антибольшевистскими организациями. Выступление чехов произошло, таким образом, неожиданно и для них, и для всех врагов большевизма. Как думали тогда, это была счастливая звезда Сибири, и чехов встретили как Богом посланных избавителей.
В момент выступления чехов к ним, кроме офицерских организаций, присоединились очень скоро и другие силы. На Волге образовалась Народная армия, почти сплошь состоявшая из интеллигентной молодежи и даже пожилых общественных деятелей. На оренбургском направлении вышел А.И. Дутов с неразложившимися частями казаков, на Дальнем Востоке чехов встретили отряды Г.М. Семенова.
Наименьшим доверием пользовались последние. В Народную армию привлекала идея борьбы за Учредительное собрание и свободу. Дутов был известен и раньше как атаман и офицер Генерального штаба. Семенов[18]был случайной фигурой. К нему не стекались общественные деятели, как это было в Новочеркасске у донских атаманов. За ним не шло и солидной массы забайкальского казачества, подобно тому как за Дутовым шли оренбуржцы (правда, далеко не единодушно к нему расположенные).
Семенову сразу пришлось работать с элементом авантюристическим, питаться помощью иностранцев (японцев и отчасти французов) и не гнушаться случайной добычей.
Во главе всех русских военных сил встал тоже случайный человек, полковник Гришин, который жил под конспиративной фамилией Алмазова[19].
А.Н. Гришин-Алмазов вместе с [эсером] П.Я. Михайловым, членом Учредительного собрания (оба погибли в 1919 году: один от большевиков, другой от семеновцев), изъездили все города Сибири и повсюду вносили систему и единство плана в кустарно формировавшиеся офицерские организации. В этом деле требовалось много смелости ввиду подозрительной бдительности большевиков, не раз нападавших на следы организации, а еще больше такта – ввиду разнородности политического состава организаций.
Гришин-Алмазов сообщал мне как-то, что когда он приехал в Омск, то тамошнее офицерство с возмущением рассказывало, как на вопрос: «Кто станет у власти после переворота?» – был дан ответ: «Вы спросите местный комитет социалистов-революционеров».
Надо заметить, что во главе омской организации стоял полковник Иванов, назвавший себя Риновым, который служил в Туркестане в военной администрации на должности начальника уезда, что равносильно полицейской должности исправника. Потом Иванов был помощником военного губернатора. Человеку с таким прошлым, при всей его гибкости, трудно было усвоить свою подчиненность партии социалистов-революционеров. Гришин-Алмазов умел найти примиряющую среднюю линию и привлечь Иванова и других, склонявшихся на сторону более правых группировок (Дальневосточного комитета), под знамя Сибирского правительства.
Для успеха всякого военного выступления нужна не только ненависть к существующему, но и определенность стремлений, ясность положительной задачи.
На Волге такою задачей было поставлено восстановление Учредительного собрания. В Сибири – объединяющим лозунгом явилось Сибирское правительство.
От имени этого правительства действовал Гришин-Алмазов. С полномочиями Сибирского правительства приезжали в разные города Сибири гражданские эмиссары. С именем Сибирского правительства связывалось представление об автономии Сибири, и в этом представлении объединялись люди различных партий и убеждений. Как отрицательная задача выступления – свергнуть большевизм, так и положительная – обеспечить самоуправление Сибири – не носили ни разногласий, ни партийности.
Бело-зеленый флаг – эмблема снегов и лесов сибирских – взвился гордо и радостно и был встречен с бодрыми надеждами и любовью.
Сибирь в своей основной массе большевизмом не заразилась. Он протянулся красною ленточкою вдоль линии железной дороги, не проникнув вглубь. Но зато Сибирь не успела проникнуться и достаточным сознанием непригодности для нее большевистского строя.
Что же могло обеспечить успех движения?
Если 40 тысяч чехов решили бороться до конца, если все враждебные большевизму силы солидаризировались, то можно было рискнуть. Казалось невероятным, чтобы чехословацкая армия могла внезапно оставить фронт, была уверенность, что подобное беспримерное предательство невозможно. Казалось также, что ни одна политическая партия не решится вести борьбу против другой, тормозя работу власти, оспаривая шкуру медведя раньше, чем медведь убит.
Успех зависел от быстроты движения, единения и верности принятым обязательствам.
Глава 3
Сибирское правительство
Идея сибирской автономии, которая породила Сибирскую областную думу, давно была затаенной мыслью лучших сынов Сибири[20]. Она является плотью от плоти и кровью от крови того социально-политического течения общественной мысли начала второй половины XIX века, которое именуется в истории «областничеством». Областнические тенденции этих первых граждан Сибири были сначала неопределенным стремлением к лучшему устройству Сибири вообще: к просвещению ее, к развитию ее производительных сил, к раскрепощению личности сибиряка от административного гнета, тяготевшего над страной, к улучшению положения туземцев Сибири, находившихся в экономической кабале у хищнических элементов и под тяжелым административным прессом.
Видную роль в истории сибирского областничества сыграло казачество.
Среди лиц, привлеченных в 1865 году по так называемому делу «о сибирском сепаратизме», было немало казаков: отставной хорунжий Сибирского казачьего войска Григорий Николаевич Потанин, есаул того же войска Усов, хорунжий Шайтанов и др. Они наряду с H.М. Ядринцевым, С.С. Шашковым, Д.Л. Кузнецовым и др. составили в сибирских городах Общество независимости Сибири, они же выпустили воззвание к «сибирским патриотам», где доказывалась необходимость и возможность создания из Сибири экономически самостоятельной страны.
«Мы, сибиряки, братски подаем руку российским патриотам для совокупной борьбы с нашим врагом. По окончании ее Сибирь должна будет созвать свое Народное собрание, определить свое будущее отношение к России – это ее неотъемлемое право», – говорится, между прочим, в этом воззвании к «сибирским патриотам».
Оканчивалось оно следующим призывом: «Да здравствует Сибирь свободная… от гор Уральских до берегов Восточного океана».
В 1864 году в городе Омске были обнаружены названные прокламации, из которых одну занес в корпус кадет, не сознавая, что это недозволительная политическая вещь. Корпусное начальство нашло прокламацию у кадета и передало ее жандармам. Было назначено следствие, последовал ряд обысков в квартире казачьего офицера Усова и у его друзей в Томске; затем последовали аресты лиц, имена которых были найдены в захваченной переписке, также в Красноярске и Иркутске.
При обыске в одной квартире в Иркутске была найдена другая прокламация. Более десятка молодых людей было арестовано и свезено в Омск, где была образована следственная комиссия. Громко пронеслось по сибирским городам известие о деле, которое преувеличенно было названо: «Дело о злоумышленниках, возымевших намерение отделить Сибирь от России и основать в ней республику на манер Северо-Американских Штатов».
В результате пострадали лучшие граждане Сибири. Первым мучеником идеи сибирской самостоятельности и первым автором мысли о Сибирской областной думе был Григорий Николаевич Потанин.
Наступившая вскоре общая эпоха реакции не благоприятствовала новому пробуждению идеи автономии Сибири. С идеей областничества сжились только группы идеологов этого социально-политического течения, оставшиеся верными ей до самых последних дней своих.
Широкого отклика эта идея долгое время не находила в среде сибирского населения. Но идея областничества, как идея, несомненно, демократического происхождения, встречала сочувствие и среди случайных гостей Сибири, демократически настроенных, хотя и идущих иными путями к счастью народа, к установлению основ народоправства. Защитниками идеи областничества, сибирской автономии, являлись такие лица из старых народовольцев, как Ф.В. Волховский, С.Л. Чудновский, С.П. Швецов и др.
В 1917 году, после Февральской революции, идеи областничества стали пользоваться большим успехом и нашли поддержку в умеренных социалистах, которые видели в переходе к федеративному строению областей возможность усилить свое влияние в противоположность большевикам.
Идея организации Сибирского правительства выросла постепенно. Сначала, в августе 1917 года, представители революционных демократических организаций Сибири созвали в Томске конференцию для обсуждения вопроса о создании в Сибири истинных основ народоправства, и здесь уже впервые стал на реальную почву вопрос о необходимости конструировать сибирскую власть на особых основаниях. Далее, в октябре, созывается Всесибирский съезд представителей тех же организаций, который решает созвать в декабре того же года чрезвычайный Сибирский областной съезд из представителей тех же организаций. На этом съезде уже прямо был поставлен вопрос о настоятельной необходимости организовать особую сибирскую власть для управления автономной Сибирью.
Этот чрезвычайный съезд объявил созыв Сибирской областной думы, выработал положение о временных органах управления Сибири и избрал Временный Сибирский областной совет – исполнительный орган съезда.
В обстановке большевизма надежда на осуществимость созыва думы могла опираться на удачное использование тех организаций, которые сложились в период советского режима. Составители закона приспособлялись к моменту. Поэтому Положение о Сибирской областной думе оказалось крайне несовершенным. Почти половина состава избиралась советскими организациями: Советами крестьянских, казачьих, киргизских депутатов. Входили представители фронтовых организаций солдат-сибиряков, включались представители союзов полупрофессионального-полуполитического характера (почтово-телеграфного, железнодорожного, учительского и даже студенческого). Много места отводилось кооперации, профессиональным союзам и национальным организациям.
Представительство буржуазии было вовсе исключено, так же как и в Советах. Верховную власть, по образцу советского строя, Положение предоставляло думе, так что исполнительный орган (министерства) должен был ей всецело подчиняться (система Конвента Французской революции).
Искусственность подбора представителей в Сибирской областной думе вооружила против нее значительную часть интеллигенции, особенно из партии Народной свободы[21]. Вызывала сомнения и сама идея сибирской автономии, которая казалась проявлением сепаратизма. Вооружились против думы и большевики.
«Сибирская речь» назвала Сибирскую областную думу «новой социалистической затеей». Другие влиятельные газеты, как, например, газета Дальнего Востока «Голос Приамурья», сторонница еще большей децентрализации, назвала фантастической идею объединения всей Сибири и Степного края в одно целое, связывающее в одном централистическом учреждении, Сибирской областной думе, чуть ли не шестую часть земной суши.
Советы, поддерживаемые Москвой и Петроградом, по отношению к Сибирской думе заняли непримиримую позицию. Ачинский Совет рабочих и солдатских депутатов, соглашаясь с Красноярским исполнительным комитетом, «попытку контрреволюции под видом автономии Сибири и созыва Сибирского Учредительного собрания признает недопустимой» и просит Томский совдеп принять все меры, начиная с разгона и ареста, не останавливаясь перед использованием вооруженной силы «для того, чтобы отстоять власть Советов».
Немудрено после этого, что такое настроение общественного мнения Сибири отразилось на самих членах думы. Представители Сибирской Областной думы съезжались к месту своего назначения медленно.
В состав Временного Областного Совета вошли Потанин, ушедший в конце декабря, П.Я. Дербер[22], Г.Б. Патушинский[23], М.Б. Шатилов[24], А.Е. Новоселов[25]и Е.В. Захаров[26].
Областному совету была поставлена съездом очень узкая и ограниченная задача: созвать к 10 января Областную думу на основаниях, выработанных съездом. Силою вещей, однако, Областной совет начал осуществлять и некоторые функции управления, главным образом, он вынужден был вступить в переговоры по вопросу об образовании власти. Одно время он сносился с отдельными образованиями, вроде Забайкальского областного совета, который временно осуществлял в Забайкальской области верховную власть, и с атаманом Семеновым, тогда есаулом, который приветствовал Областной совет, а затем Областную думу, указывая, что он тоже борется с большевиками под лозунгом «За Учредительное собрание». Происходили сношения и с иностранцами в лице случайных представителей, находившихся тогда в Томске, с Китаем через посла Кудашева, по поводу периодического закрытия границы для провоза товаров на станции Маньчжурия и др.
Однако Областной совет был лишен возможности заниматься чем-либо, кроме переписки и переговоров. Он не имел ни финансов, ни аппарата управления; вся канцелярия его состояла из пяти человек. При Областном совете состояли финансовый и военный советы, которые занимались разработкой вопросов для Областной думы.
Председатель Областного совета Потанин был наиболее популярным и всеми уважаемым человеком в Сибири. Потанин, всю свою жизнь посвятивший служению родной Сибири, тщательно исследовавший как ее, так и соседние с ней страны, в частности Монголию, обладал исключительной честностью и бескорыстием; его ясный ум, чуждый фанатизма, свойственного партийной русской интеллигенции, невольно привлекал всех. Потанин живо интересовался и принимал деятельное участие в сибирских съездах, происходивших в конце 1917 года, и был избран председателем Областного совета на последнем декабрьском чрезвычайном сибирском съезде.
Однако глубокая старость (Потанин родился в 1835 году) и физическая слабость не позволили ему оказать заметного влияния на ход событий 1917–1918 годов. Свой ясный ум Потанин сохранил, но в бурное время, когда темперамент и энергия брали перевес над доводами и знаниями, он был бессилен осуществить свою задачу – примирить крайности, внести трезвость в действия партийных политиков.
Вокруг Потанина шла ожесточенная борьба. Каждый тянул его в свою сторону. Его, как председателя Областного совета, вынудили подписать акт, сводившийся к признанию советов, правда, с рядом оговорок. Это послужило поводом к выходу Потанина из Областного совета. Он чувствовал, что не сможет выполнить принятой на себя роли. Энергичная молодежь брала верх. Никого примирить не удалось. Члены Областного совета, вроде Дербера, чуждого Сибири, типичного политического деятеля новой формации, были неприятны Потанину.
После выхода из Областного совета Потанин продолжал чутко прислушиваться к происходящему, благословлял на действия одних, давал советы другим. Он был избран почетным председателем думы и затем первый пожалован был Сибирским правительством званием почетного гражданина Сибири.
Наиболее энергичным и влиятельным членом Областного совета был Дербер. Человек недюжинных способностей, хороший оратор, он обладал к тому же большой энергией и настойчивостью, которая как-то не гармонировала с его необычайно миниатюрной, почти карликовой фигурой и забавным детским личиком. Задолго до революции Дербер работал в партии социалистов-революционеров, был профессиональным ее деятелем и жил за ее счет. Это особый в России, нелюбимый широкими кругами русского общества тип чисто политического деятеля.
Несмотря на живость характера и способность трезво оценивать обстановку, Дербер все же был типично партийным человеком в политике. О нравственных качествах его давались неблагоприятные отзывы даже в среде лиц, близких к его партии.
Между тем кворум Областной думы не набирался. Это происходило отчасти из-за громадных расстояний Сибири, отчасти потому, что почти все рабочие организации бойкотировали думу.
К 7 января дума не могла быть открыта. Только к 20 января собралось около ста человек, и на 1 февраля назначено было открытие думы. До тех пор происходили совещания фракций думы и частные совещания членов думы. Наиболее сильные группировки думы были: фракция социалистов-революционеров и фракция представителей различных народностей Сибири (называлась она «фракцией национальностей»). Эта фракция была настроена умереннее, чем эсеровская. В составе ее, кроме туземцев – киргизов, бурятов, якутов, – были поляки, украинцы и немцы-колонисты.
Главное внимание во фракциях было сосредоточено на вопросах о пополнении состава Областной думы представителями «цензовых» элементов и о выработке избирательного закона в Сибирское Учредительное собрание, которое, по мысли декабрьского чрезвычайного съезда, должно было быть созвано в марте 1918 года.
Временное правительство, которое предположено было избрать в думе, должно было, в сущности, заняться только проведением выборов в Сибирское Учредительное собрание. Отчасти этим объяснялось то, что вопрос о кандидатах в состав Временного Сибирского правительства меньше всего обсуждался во фракциях, и только Областной совет и лидеры фракций несколько на нем останавливались. А между тем, в то время как Областной совет и Сибирская дума стремились собрать Сибирь и начать совместно с другими частями России борьбу с большевиками, большевизм начал уже укрепляться в Сибири не как политическая партия, а как власть.
В середине декабря Омск перешел в руки большевиков. Но партия эсеров ожидала, что Всероссийское Учредительное собрание одолеет большевизм и что в случае посягательства на Учредительное собрание по всей России вспыхнет гражданская война с большевиками. В январе большевики стали распространять свое влияние на Томск, не решаясь, однако, выступать решительно против Областного совета и думы.
В ночь с 25 на 26 января большевики, желая, очевидно, предупредить открытие думы, неожиданно для Областного совета арестовали членов его: Патушинского, Шатилова и нескольких членов думы, в том числе Якушева, намеченного фракциями в председатели. Из остальных членов Областного совета в Томске находился Дербер, которому удалось избежать ареста. Дербер и представители фракций, собираясь конспиративно, решили устроить тайно от большевиков заседание Областной думы, на котором было бы избрано Временное Сибирское правительство.
Фракция социалистов-революционеров долго возражала против избрания правительства. Она считала невозможным произвести избрание в столь ненормальной обстановке. «Мы можем лишь переизбрать совет и поручить ему созвать на Дальнем Востоке Областную думу в более полном составе», – говорили социалисты-революционеры. Только Дербер настаивал на избрании полномочного правительства, которое, перебравшись на Дальний Восток, могло бы действовать и решать. Против избрания правительства высказывались и члены «фракции национальностей».
В конце концов фракции уступили настояниям Дербера. Они потребовали только включения в состав правительства социалистов-революционеров в числе, гарантирующем большинство. За неимением достаточного числа «подходящих» кандидатов они предложили в министры членов Областного совета Шатилова и Захарова, которых первоначально не имели в виду включать в состав правительства за недостаточной их подготовленностью к министерским постам, а также еще менее подготовленного местного социалиста-революционера Кудрявцева.
«Национальная» фракция потребовала создания, кроме министерства туземных народностей по делам киргизов, бурят и прочих народностей, занимающих определенную территорию, еще министерства экстерриториальных народностей, то есть иноплеменников, рассеянных по всей Сибири, каковы украинцы, поляки, евреи и пр. Эти два министерства должны были быть замещены кандидатами фракции. Кроме того, фракция требовала предоставления ее кандидату также поста министра народного просвещения.
В результате этих переговоров Областная дума в тайном заседании избрала Временное правительство.
Нужно ли описывать это заседание?
На частной квартире собравшаяся исподтишка небольшая группа членов думы, человек около двадцати из полутораста, «избрала» шестнадцать министров с портфелями и четырех без портфеля. Шесть человек присутствовавших самоизбрали себя в Совет министров.
Постоянно прислушиваясь, не идут ли большевики, храбрые заговорщики быстро выкрикивали имена кандидатов, едва успевая остановиться на их оценке, избирая даже случайных незнакомых лиц, каким был, например, Иван Михайлов, предложенный в министры финансов одним случайным участником из состава «аппарата». Никто не задумывался и над тем, согласны ли избираемые, будут ли они довольны компанией Дербера и др. Так попали в министры не запрошенные никем об их согласии Вологодский, Устругов, Серебренников, Крутовский.
Процедуры избрания никакой не было. Применена была система par acclamation[27].
В результате дума избрала: председателем и временно министром земледелия Дербера (фракция социалистов-революционеров потребовала, чтобы пост министра земледелия был предоставлен ее кандидату); министром иностранных дел Вологодского; министром здравоохранения Крутовского; военным министром Краковецкого; министром внутренних дел Новоселова; министром финансов Ивана Михайлова; министром снабжения и продовольствия Серебренникова; министром юстиции Патушинского; министром народного просвещения Ринчино; министром торговли и промышленности Колобова; министром путей сообщения Устругова; министром труда Юдина; министром туземных дел Тибер-Петрова; министром экстерриториальных народностей украинца Сулима; государственным контролером Жернакова; государственным секретарем Моравского; министрами без портфелей: Шатилова, Кудрявцева, Захарова, Неометуллова. Председателем думы был избран Якушев.
Необходимо сказать, что согласие на вхождение в состав Сибирского правительства было получено только от находившихся в Томске Дербера, Моравского, Колобова, Тибер-Петрова, Юдина, Неометуллова.
Со многими из избранных, в частности с Вологодским, Серебренниковым, Крутовским, Михайловым и др., никогда не велись переговоры; некоторые об избрании их министрами узнали только накануне антибольшевистского переворота в Сибири.
Избрать правительство только из своей среды дума не могла ввиду чрезвычайно низкого уровня политической подготовленности ее членов.
Условия избрания правительства были вообще крайне ненормальны. Необходимость в кратчайший срок произвести выборы, невозможность общаться открыто из-за боязни большевиков, наконец, неподготовленность к этому членов думы сделали то, что выборы, в сущности, были проведены Дербером, лицами, его окружавшими, не принадлежавшими к составу думы, и несколькими из наиболее влиятельных членов думы.
Во всяком случае, поскольку дума оказала свое влияние, правительство было выбрано неудачно. Избрание председателем правительства Дербера, человека, совершенно неизвестного Сибири и ей чуждого, выборы Шатилова, Тибер-Петрова, Захарова, Кудрявцева, Неометуллова, Юдина были сделаны под давлением думы и оказались очень неудачными. Тибер-Петров мешал работе Сибирского правительства на Дальнем Востоке. Кудрявцев, Захаров, Неометуллов, Юдин незаметно сошли со сцены. Шатилов был наказанием Сибирского правительства за его первородный грех – фикцию выборности.
Дербер давал заверения представителям фракции социалистов-революционеров, что Вологодский, Крутовский, Михайлов – правоверные социалисты-революционеры, хотя сам не был уверен в этом. Он ошибся, и между тем именно эти деятели сыграли потом наиболее видную роль.
Тем временем большевики объявили думу распущенной.
«На основании постановления Центрального комитета Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов всей Сибири, Западносибирского областного комитета, Томского губернского комитета Совета рабочих и солдатских депутатов, Западносибирского и Акмолинского комитета Совета крестьянских депутатов и ряда постановлений местных Совдепов президиум Совета рабочих и солдатских депутатов объявляет временную Сибирскую областную думу распущенной, членов временного Сибирского областного совета подлежащими аресту и преданию суду революционного трибунала по обвинению их в организации власти, враждебной рабочим и крестьянским советам. Все местные советы должны немедленно принять меры к задержке следующих лиц: Александра Ефимовича Новоселова, Дмитрия Григорьевича Сулима, Александра Александровича Сотникова, Юсуфа Раадовича Саиева, Евгения Васильевича Захарова, Сергея Андреевича Кудрявцева и Ивана Степановича Юдина. Все члены Областной думы в случае неподчинения постановлению о роспуске объявляются врагами народа и предаются суду революционного трибунала. Президиум Исполнительного комитета Томского совета. 26 января 1918 г. Томск».
Оставалось разъехаться и готовиться к борьбе. 27 января 1918 года Дербером была составлена по поручению думы декларация.
Декларация начинается словами возмущения против большевиков.
«Надежда всех областей и народностей, составляющих великую революционную Россию, – Всенародное Учредительное собрание – преступно разогнано большевиками и так называемыми „левыми эсерами“.
То, что составляло мечту и цель многих революционных поколений в тяжелой борьбе с царизмом; то, что являлось единственным якорем спасения великой революции; то истинное полное народоправство, которое только и могло закрепить и углубить завоевания революции, – разбито и предано большевиками.
Совет народных комиссаров, посягнувший на власть Учредительного собрания, является врагом народа. Изменниками революции являются большевики, противопоставляющие Учредительному собранию Советы крестьянских, рабочих и солдатских депутатов. Учредительное собрание, призванное учреждать основные законы хозяйственной, общественной и политической жизни всей страны, – отнюдь не против Советов как классовых организаций; наоборот, в своем законодательном творчестве оно опирается на Советы, как и на все трудовые демократические организации страны».
Дума заигрывает, таким образом, с Советами рабочих депутатов, не решаясь покончить с ними.
Дальше устанавливаются программные положения:
«1. Все силы и средства дума отдает для защиты и скорейшего возобновления работ Всероссийского Учредительного собрания, признавшего законом о федеративном устройстве Российской демократической республики автономию Сибири и других частей государства.
2. До созыва Всесибирского Учредительного собрания вся полнота власти в пределах Сибири принадлежит временной Сибирской областной думе.
3. Дума примет все меры к незамедлительному созыву Сибирского Учредительного собрания, которое явится опорой Всероссийского Учредительного собрания и будет строителем новой жизни трудящихся классов и народов Сибири.
4. Дума выражает свой решительный протест против сепаратного мира, и в случае заключения его большевиками она ни в какой мере ни моральной, ни материальной ответственности за этот преступный шаг на себя не принимает.
5. До заключения мира дума считает необходимым принять безотлагательно меры: а) к планомерному отозванию с фронта и ближайшего тыла уставших солдат-сибиряков на родину; б) к роспуску гарнизонов, находящихся на территории Сибири; в) к созданию добровольческой Сибирской армии, имеющей целью защиту Всероссийского Учредительного собрания, автономной Сибири и Сибирского Учредительного собрания.
6. Народы, живущие на своей территории, в разное время присоединенные к Российскому государству, решают свободно выраженным волеизъявлением, путем конгрессов и референдума, отделяются ли они от Российской Федеративной республики и образуют самостоятельные государства или входят как автономно-федеративные единицы в состав Российской республики.
7. В области земельных отношений дума считает необходимым провести в жизнь принятый Всероссийским Учредительным собранием закон о безвыкупном переходе всех помещичьих земель, а также всех частновладельческих, казенных и других, с водами, лесами и недрами, в общенародное достояние, устанавливающий незыблемое право всякого трудящегося на землю. В пределах и на основании основного закона о земле Сибирское Учредительное собрание издает закон о земле в Сибири, учитывающий климатические, этнографические, естественно-исторические и культурно-хозяйственные условия последней.
8. В области добывающей и обрабатывающей промышленности – начало национализации копей, рудников и т. д. и организацию общественного контроля и регулировки».
Вот главные положения декларации Сибирской областной думы.
Ее заключительные слова таковы:
«С верою в народно-трудовые силы, с сознанием великой ответственности, с беззаветным стремлением спасти погибающую Сибирь дума вступает на путь верховной законодательной власти в свободной отныне автономной Сибирской республике».
Из декларации этой видно, что Сибирская областная дума построила свою программу на черновских принципах[28].
Переход земель без выкупа в народное достояние (смысл этого трафаретного положения в Сибири всегда останется непонятным, если не смотреть на декларацию как на выступление демагогическое), национализация добывающей и обрабатывающей промышленности (без обозначения каких-либо пределов ее), сохранение советских организаций, объявление Сибири автономной республикой (по принципу федерации) и в то же время предрешение подчиненности Сибирского Учредительного собрания верховной власти Всероссийского – все это была не реальная программа, а только политическая игра в соперничество с большевиками. Как только Сибирское правительство приступило к практическому осуществлению власти, оно должно было отойти от всех этих программных положений.
Избрав правительство, приняв основы декларации, поручив разработку ее президиуму думы, члены думы решили разъехаться, с тем чтобы в одиночку затем пробираться на Дальний Восток, куда немедленно должен был направиться президиум думы и правительства.
Однако находившиеся в Тобольске члены правительства Дербер и Моравский задержались в Томске для организации комиссариата, который объединил бы в своих руках подготовку борьбы с большевиками в Западной Сибири. Задача эта была возложена на недавно вернувшихся из Петрограда после разгона Учредительного собрания членов его П. Михайлова и Линдберга.
Были образованы военные антибольшевистские организации, установлена связь с уже существовавшими тайными офицерскими организациями. Аналогичные организации были затем установлены и в Восточной Сибири, в частности в Иркутске и Чите.
Обстановка на востоке постоянно менялась. Появившиеся было в Забайкалье большевики были ликвидированы вернувшимся с фронта 1-м Забайкальским казачьим полком, но к моменту переезда в Читу президиума думы и некоторых членов правительства (конец февраля) там восстановилась советская власть, благодаря приходу с фронта большевистски настроенного 2-го Забайкальского полка.
Президиуму думы, некоторым ее членам и членам правительства в составе Дербера, Моравского, Тибер-Петрова, Юдина, Колобова, Жернакова пришлось ехать дальше на восток, в Харбин. В дальнейшем во Владивосток приехали Краковецкий, Новоселов, Кудрявцев, Неометуллов. Уже раньше там находился Захаров. Прочие члены правительства во Владивосток не приехали, некоторые за незнанием того, что они были избраны (Вологодский, Крутовский, Серебренников, Михайлов). Они спокойно проживали в Сибири, так как об избрании их министрами не знали и большевики. Ринчино отказался вступить в состав правительства – он занят был исключительно бурятскими делами; Сулима вступил в большевистский Совдеп в Барнауле, где и был убит при антибольшевистском выступлении и победе Сибирского правительства. Он сражался вместе с большевиками против того самого правительства, членом которого состоял. Наконец, Устругов вступил в другую группировку, враждебную Сибирскому правительству, – группировку генерала Хорвата.
Советские власти внимательно следили за Дальним Востоком, видя назревавшую там контрреволюцию. В № 102 советских «Известий» за 1918 год дается следующее описание дальневосточных центров, сопровождаемое обычными эпитетами – «мошенники», «жулье», «бандиты» и т. д.
«Дальний Восток живет сейчас оживленной политической жизнью. Харбин стал центром, где собрались все антисоветские элементы Сибири, отчасти России. Одним из центров, вокруг которого, в сущности, нет никакого круговращения, является так называемое Сибирское правительство, иначе говоря, группа Потанина и Дербера. В первые моменты после Октября эта группа пользовалась довольно большим влиянием в Сибири, но затем развитие большевизма смело ее с арены политической жизни. Тем не менее так называемое Сибирское правительство до самого последнего времени претендовало на руководящую роль оппозиции против советской власти и вело весьма важные переговоры как с представителями великих держав, так и с различными общественными группами.
Другим центром, вокруг которого вращаются сибирские, российские и зарубежные политические и финансовые мошенники и авантюристы, представляется «Дальневосточный комитет активной защиты родины и Учредительного собрания». Политическая физиономия этого комитета весьма неясна. В его состав входят лица, либерализм и демократизм которых не подлежат сомнению, а с другой стороны, решающее влияние на направление его политики имеет группа финансовых дельцов.
Наконец, третий центр – так называемое «Пекинское правительство». Это уже ассоциация наиболее крупного финансового жулья, во главе которой стоят известный Путилов и В. Львов, брат бывшего премьера[29](такого правительства в действительности не существовало. – Г. Г.).
Большую роль играет в Харбине генерал Д.Л. Хорват. Генерал Хорват в течение последних лет состоял неизменным начальником Восточно-Китайской дороги[30]и в качестве такового приобрел большие международные связи и получил популярность в финансовых кругах Дальнего Востока. Генерал Хорват держится несколько особняком, но, по существу, между ним, пекинской группой и дальневосточным комитетом установилось полное тождество во взглядах и выработан общий план деятельности.
Что касается деятельности адмирала Колчака, то он не участвовал непосредственно в выработке первоначального плана деятельности, но, очевидно, был в курсе и в решительный момент согласился дать свое имя тому движению, первым признаком которого является наступление Семенова.
Между буржуазными группами Дальнего Востока и группой Потанина и Дербера вначале шли переговоры об образовании единого центра и общем плане действий. На таком соглашении настаивали и иностранцы. Переговоры эти, однако, ни к чему не привели, и группа Потанина и Дербера, определенно эсеровского характера, осталась «за флагом».
Дальше газета характеризует отношение к «дальневосточному вопросу» со стороны Англии, Японии и Америки.
«Соглашение между ними, – говорит газета, – уже достигнуто. Одним из условий вмешательства иностранцев является создание такого политического центра на Дальнем Востоке, который носил бы не только местный характер, но и общерусский, и который сумел бы завоевать себе доверие в „широких кругах русского народа“».
«Движение, во главе которого стоит есаул Семенов, само по себе не представляет опасности для советской власти. Лица, стоящие за его спиной, поставили себе целью доказать своим покровителям, что активное вмешательство в дела Дальнего Востока не только не вызовет негодования, но встретит широкое сочувствие среди населения. Но банды Семенова стали проявлять вскоре навыки дореволюционного периода. Расстрелы, порка нагайками чуть ли не поголовно всех солдат, проезжавших через Маньчжурию, причем их обирали до нитки, создали отряду в низах населения недобрую славу. Вдобавок стало известно, что отряд снабжается оружием Японией».
Как видно из этой заметки в официальном советском органе, красочный язык которого целиком сохранен, большевики были довольно хорошо осведомлены о происходившем на Дальнем Востоке, но недооценивали серьезности противных сил.
Семенов – представитель влиятельной на востоке Забайкалья казачьей офицерской семьи. Его мать – бурятка. Он говорит на монгольском и бурятском наречиях, и это обеспечивает ему большое влияние среди этих национальностей.
При Керенском он взялся навербовать из бурят и монголов кавалерийский полк. После Октябрьского переворота Семенов обосновался на станции Маньчжурия, на границе Забайкалья и Китая. Постепенно его отряд менялся в своем составе и получил наименование «Особого Маньчжурского отряда».
Семенов – атаман отряда – объявил, что ставит себе задачей защиту Учредительного собрания, органов самоуправления и беспощадную борьбу с большевиками.
В это время происходили беспорядки во Внешней Монголии, и Семенов привлек на свою сторону недовольных. Так как позиция Семенова была противокитайская, ибо он поддерживал монгольских сепаратистов, то он остановился перед возможностью противодействия китайцев, но зато перед ним раскрывались более широкие возможности в отношении помощи японцев.
Старинный антагонизм в Забайкалье бурят и казаков, с одной стороны, и крестьян-старожилов – с другой, антагонизм, основанный на спорах из-за земли, был тоже на руку Семенову.
Большевизм в Забайкалье появился только с прибытием туда развращенных и разложившихся на фронте некоторых казачьих частей. Он захватил крестьян-старожилов, которые, как и во многих других частях Сибири, поняли его своеобразно. Мой коллега по кабинету, Серебренников, рассказывал об одном крестьянском приговоре в Забайкалье, в котором заявлялось: земля ничья, народная, поэтому она и должна принадлежать народу, а не бурятам.
Естественно, что такая оригинальная национализация земли отталкивала бурят от большевизма. Возмущались им и многие казаки. Семенов мог рассчитывать приобрести поддержку солидной части населения области.
Глава 4
Западно-Сибирский комиссариат
Переворот в Омске прошел так быстро и безболезненно, что как-то не верилось глазам, когда вечером стали ходить не «красные», а «белые», появились воззвания новой власти, и все комиссары исчезли.
Вступивший в командование военными силами полковник Иванов-Ринов не обнаружил ни военного таланта, ни военной находчивости и распорядительности: большевики вывезли из Омского отделения Государственного банка большие запасы денег, погрузились на пароходы и целой флотилией двинулись вверх по Иртышу, направляясь на Тюмень. По дороге их можно было перехватить, но никто этого не сделал.
«Западная Сибирь очищена от большевиков. Они бегут, унося с собой все, что можно захватить. Ярмо нового самодержавия уничтожено, Сибирь вновь свободна. Власть перешла к Временному Сибирскому правительству, выдвинутому Областной думой. Высшей местной властью в Западной Сибири временно, впредь до окончательного освобождения всей сибирской территории, является Западно-Сибирский комиссариат, состоящий из уполномоченных Временного Сибирского правительства: членов Всероссийского Учредительного собрания Павла Михайлова, Бориса Маркова и Михаила Линдберга и председателя Томской уездной земской управы Василия Сидорова.
Законодательные мероприятия и реформы не поручены уполномоченным. Они входят в компетенцию лишь Сибирской областной думы, временного, до созыва Сибирского Учредительного собрания, законодательного органа.
Задачей Областной думы и ее исполнительного, ответственного перед ней органа – Временного Сибирского правительства – является восстановление нарушенного большевиками правильного товарообмена, обеспечение граждан продовольствием, предотвращение вторжения в Сибирь с востока путем возобновления дружественных отношений с союзными странами; созыв Сибирского Учредительного собрания на основе всеобщего, прямого, равного и тайного избирательного права и пропорционального представительства и, наконец, всемерное содействие скорейшему возобновлению работ Всероссийского Учредительного собрания, которое одно может спасти страну путем объединения всех сил революционной демократии, для разрешения всех выдвинутых революцией политических и социальных задач и воссоединения отторгнутых ныне друг от друга частей Великой Всероссийской Федеративной Демократической республики».
Так гласила декларация уполномоченных Сибирского Временного правительства.
Декларация стала известна в Омске раньше, чем появились там Марков, Михайлов, Сидоров и Линдберг. Первоначально во всех городах заявляли о себе более мелкие комиссары, которые, однако, тоже именовались «уполномоченными Сибирского правительства». В Новониколаевске, который начал восстание (там был Гайда), уполномоченным оказался Сазонов, известный в Сибири кооператор, в Омске – Кузнецов и Ляхович, люди совершенно случайные, никому не известные, в Тюмени – какие-то Смагин и Кудрявцев, совсем юноши и политические младенцы.
Но никто не спорил: «Кто палку взял, тот и капрал». Фактически на освобожденной территории правил всем Иванов-Ринов, как опытный администратор и человек с характером.
Когда в Омск прибыл Павел Михайлов, один из членов Западно-Сибирского комиссариата, наличие власти стало ощутительнее. Этот бледный человек с горящими черными глазами работал день и ночь. Он немедленно созвал совещание из всех общественных деятелей, выяснил положение финансов, продовольственное, нужды железных дорог, а затем приступил к формированию отделов управления и выяснению кандидатов на должности управляющих ими. Впрочем, совещание, где намечались кандидаты, было более интимным по составу: «буржуев» на него не пригласили.
Как сейчас, помню эти заседания в тех комнатах Гарнизонного собрания, где за неделю до этого еще был военный комиссариат, а спустя короткое время устроена была квартира Гришина-Алмазова.
Пользуясь временным безвластием, а также близостью к Иванову-Ринову, Военно-промышленный комитет посадил своих людей на самые жизненные части управления – финансы, продовольствие, судоходство. Почти весь Омский совет народного хозяйства оказался к приезду Михайлова уже разобранным по частям и попавшим в опытные руки. Так как Совет народного хозяйства успел захватить в свое ведение ряд казенных и частных предприятий, то и они попали в заведование Военно-промышленного комитета, заправилой в котором был крепкий сибирский «мужик» Двинаренко, из матросов выбравшийся в миллионеры.
Эти-то лица: Двинаренко и его ставленники Ваньков и Мальцев, и затем от управления Омской железной дорогой инженер Степаненко – и явились докладчиками на совещании. Доклады были дельные. Авторы их почти все были привлечены потом к активной правительственной работе. Влияние Военно-промышленного комитета, таким образом, было упрочено.
Я был привлечен на совещание персонально, как и некоторые другие: Зефиров, Петров, Бутов, которые известны были прежней правительственной и общественной работой.
Припоминаю самый процесс избрания кандидатов на должности управляющих отделами. Было решено учредить при Западно-Сибирском комиссариате Управление делами комиссариата, отдел административный, с подотделами земского и городского самоуправления, здравоохранения, почт и телеграфов и отделы: военный, финансов, юстиции, продовольствия, торговли и промышленности, труда, земледелия и колонизации, путей сообщения и туземных дел.
Управляющим делами предложено было быть мне. Действительно, из всех, кто тогда находился в Омске, один только я обладал, еще по службе в Петрограде, знанием законодательной техники и организации центрального управления. Мне было трудно поэтому отказаться; у меня было лишь то серьезное основание для отказа, что я был новым человеком в Сибири и знал ее только как бывший чиновник Переселенческого управления и автор ряда статей по вопросам колонизации. Я был сторонником привлечения к власти местных людей и указывал на то, что управляющим делами должен быть сибиряк. Но участвовавшие в заседании мои друзья и Вологодский, с которым я был знаком по сотрудничеству в редактировавшихся им «Заре» и «Трудовой Сибири», настояли на моей кандидатуре.
Административный отдел решено было поручить Сизикову, человеку совершенно для этого не подготовленному, но правоверному эсеру, немало поработавшему в первый период революции над разложением армии. На это место (равносильное должности министра внутренних дел) нужно было «своего».
Относительно военного отдела пришли к соглашению не сразу. На должность заведующего этим отделом была выдвинута кандидатура члена Учредительного собрания Фомина, который, несмотря на свою молодость (28 лет), проявлял большую распорядительность и такт. Ввиду того что Фомин не был военным, возник вопрос, можно ли поручить военный отдел неспециалисту и следует ли вообще отделять заведование военным отделом от командования армией. Я высказался в пользу разделения этих должностей в целях обеспечения большего влияния гражданской власти на военное дело и большего контроля за расходами. Но участвовавший в этом заседании член Сибирского правительства Иван Михайлов, да и сам Фомин, не особенно убедительно, но настойчиво высказывались за совмещение должности заведующего военным отделом с должностью командующего Сибирской армией.
Как я узнал впоследствии, это было ультимативное требование Гришина-Алмазова, с которым уже тогда считался комиссариат. Так было положено начало зависимости гражданской власти от военной.
Кандидатов на все высшие должности было вообще очень мало. В тогдашних обстоятельствах найти их было тем труднее, что большевики еще не были отогнаны от Тюмени. Исход борьбы был далеко не ясен. Обыватель еще прятался в раковину.
Омская кооперация заявила Иванову-Ринову, что она не будет вмешиваться в политику и останется только хозяйственной организацией – обычный прием уклонения. В этот момент нужно было проявить много мужества, чтобы встать во главе власти. Между тем нельзя было и прятаться за спины других. Несведущие, совершенно не подготовленные к практической работе люди могли сразу погубить начатое дело освобождения.
Неудивительно поэтому, что кандидаты намечались почти по наитию. Здесь не было, в сущности, выборов, а намечались жертвы общественного долга. Каждого приходилось упрашивать.
Из присутствовавших были указаны как желательные кандидаты Зефиров, Петров и я. Каждый из нас, естественно, поддерживал другого, не только питая друг к другу чувства взаимного доверия и уважения, основанные на прежней совместной работе, но и стремясь образовать солидарную, сплоченную группу. На нашем назначении настаивали присутствовавшие тут же наши добрые знакомые: Вологодский, Бутов, Иван Михайлов, которые встали позже во главе управления Сибирью. Но все же ни одна почти кандидатура из намеченных на этом заседании не прошла случайно, без поддержки общественности. Всех нас поддерживали отдельные группы, преимущественно кооператоры.
Комиссариату не приходилось долго думать, и он решил пригласить всех намеченных на совещании лиц. Элементарны были приемы выдвижения кандидатов и узок круг лиц, принимавших участие в этом важном деле, но все же можно сказать – в целом состав избранных оказался вполне удовлетворительным.
Одни, как, например, профессор Сапожников[31](народное просвещение) и профессор Гудков[32](торговля и промышленность), пользовались известностью как ученые, общим уважением и безукоризненной репутацией: другие, как, например, Зефиров[33](продовольствие), Степаненко[34](пути сообщения), Петров[35](земледелие), Морозов[36](юстиция), Мальцев[37](финансы), считались знатоками порученного им дела; третьи, например Шумиловский[38](труд), пользовались уважением как политические деятели. Неожиданным для всех явилась не называвшаяся на совещании кандидатура приват-доцента Головачева в управляющие отделом внешних сношений. Этот юноша – ему было 25 лет – не пользовался репутацией ни ученого, ни общественного деятеля. Это была просто случайная фигура, выдвинувшаяся ввиду существовавшего предрассудка, что иностранную политику могут вести только знающие международное право, тогда как в действительности надо знать нечто более трудное – международные экономические и политические интересы.
Как видно из характеристики лиц, приглашенных в управляющие центральными учреждениями, комиссариат руководствовался преимущественно деловыми соображениями. Это был правильный путь. Отсутствие партийности сразу дало себя чувствовать и в ходе дела, и в общественных отношениях. Правительство Западно-Сибирского комиссариата быстро завоевало себе почти всеобщее доверие.
Почти с первых же шагов политической и административной работы выяснилось расхождение делового аппарата с Западно-Сибирским комиссариатом. Последний считал себя как бы наместником Сибирского правительства и, следовательно, носителем верховной власти. Управляющие отделами считались только исполнителями и не должны были вмешиваться в политику.
Но высшее управление – это и есть политика. Отделить одно от другого нельзя. По отделу юстиции возник вопрос, как относиться к сохранившимся организациям Советов рабочих депутатов. Отдел земледелия решил упразднить земельные комитеты, покровительствовавшие захватам земель, и восстановить частные владения в Сибири, которые, при незначительности их общей площади, имели большое культурное значение как показательные хозяйства. Отдел торговли решил приступить к денационализации промышленных предприятий.
По всем этим вопросам у комиссариата проявлялись либо нерешительность, либо прямые симпатии к сложившимся при большевиках порядкам. Совдепы должны быть сохранены как профессиональные организации, для обеспечения завоеваний революции. Члены комиссариата обнаруживали очевидное непонимание, что обеспечивающий завоевания революции Совдеп может быть только политическим, а не профессиональным органом и что свергать советскую власть, оставляя Советы, было бессмысленно.
Денационализация может быть применена только по отношению к предприятиям, лишенным общественного значения. Опять проявление невежества. Какие предприятия в Сибири могут считаться не имеющими общественного значения? Здесь не производится предметов роскоши, и, стало быть, вся промышленность должна была остаться в руках государственных органов.
Земельные комитеты неприкосновенны. Здесь члены комиссариата, как партийные социалисты-революционеры, не были склонны проявить какую-либо уступчивость.
Кроме того, комиссариат никак не мог отказаться от идеи коллегиального управления и насаждал повсюду, и в губерниях и в уездах, местные комиссариаты, работа которых была очень слабой.
Отношения мои с членами комиссариата были самые добрые. Я как управляющий делами стоял ближе к ним, чем другие, присутствовал почти во всех их заседаниях и нередко вступал с ними в споры. Особенное упорство проявлял всегда Марков, узкопартийный человек, знавший хорошо программу партии, но не знавший жизни. Он часто говорил, что «никогда не ошибается, потому что всегда носит с собою программу партии». Наиболее понимающим обстановку казался Сидоров, как земец, обладавший большим опытом. Но наибольшую способность стоять у власти – характер и тактичность – проявлял Павел Михайлов, который, однако, часто бывал в разъездах, а потому не успел оказать влияния на политику центральных учреждений.
Надо отдать справедливость Маркову: он действительно не ошибался. Он руководствовался декларацией Сибирской областной думы, понимая ее теоретические заявления как основы реальной политики. Мы уже знаем, что дума не решалась «обещать меньше», чем большевики, что она встала на платформу Чернова, и все ее грехи сказались и на Западно-Сибирском комиссариате.
Трудность проведения необходимых и спешных мероприятий и понятное желание согласовать деятельность отдельных ведомств навели на мысль о созыве совещания управляющих ведомствами. Положение о таком совещании было разработано в Управлении делами, и председатель совещания, В.В. Сапожников, уже должен был представить комиссариату одобренный всеми проект, когда произошло неожиданное для всех, кроме Головачева, событие. Находившиеся на освобожденной от большевиков территории члены Сибирского правительства решили взять в свои руки власть. В связи с этим мы отложили осуществление проекта организации Административного совета. Однако слух об этом проекте успел проникнуть в партийные круги.
Уполномоченными Сибирского правительства было получено письмо от Акмолинского краевого комитета партии социалистов-революционеров, которое потом осталось в делах. Текст этого письма не был опубликован, но оно представляет большой интерес как показатель того давления на комиссариат, которое он испытывал со стороны партийных организаций.
«В Акмолинский губернский комитет ПСР (партии социал-революционеров) людьми, сочувствующими сохранению завоеваний демократии, доставлен проект положения об Административном совете Западной Сибири.
Под скромными заданиями, которые ставит себе этот проект, кроется неприкрытое стремление создать из совета высший административный орган, на службе у которого состоят и Временное Сибирское правительство, и коллегия уполномоченных Временного Сибирского правительства по Западной Сибири.
Параграф 6 проекта особенно ярко обрисовывает ту ловушку, в которую вовлекается коллегия.
По этому проекту Административный совет: а) разрабатывает и редактирует общие предначертания Сибирского правительства или коллегии уполномоченных Временного Сибирского правительства по Западной Сибири; б) рассматривает все проекты постановлений и общих распоряжений коллегии уполномоченных Временного Сибирского правительства по Западной Сибири; в) рассматривает штаты служащих отделов и кандидатуры на важнейшие должности и т. д.
Параграф 12 проекта требует, чтобы все постановления и общие распоряжения коллегии уполномоченных Временного Сибирского правительства по Западной Сибири скреплялись председателем Административного совета и заведующим подлежащим отделом, который тем самым принимает за них ответственность перед Временным Сибирским правительством или перед Западно-Сибирской областной думой, когда таковая будет созвана.
Мы, Акмолинский губернский комитет партии социалистов-революционеров, всемерно протестуем против всяких попыток введения бюрократического строя в пределах свободной Сибири и против образования новых правительств, в лице ли комиссариатов – отрыжки большевистской диктатуры, в лице ли Административного совета. Мы знаем лишь коллегию уполномоченных Сибирского Временного правительства, охраняющую полное народоправство и имеющую аппарат, восстанавливающий и укрепляющий народоправство, а не умаляющий его авторитета и власти.
Мы вместе с демократией будем всемерно бороться за полное и скорейшее осуществление платформы Временного Сибирского правительства и Сибирской областной думы.
В противовес указанному проекту мы выдвигаем необходимость создания при коллегии уполномоченных совета из представителей городских и земских самоуправлений и демократических организаций, которые призывались дать своих представителей в Сибирскую областную думу.
Только такой совет может сплотить все элементы Сибири, жаждущие ее устроения на началах самоуправления и не руководящиеся узкогрупповыми в этом деле интересами.
Принятие коллегией уполномоченных переданного нам сочувствующими демократии и жаждущими проявления в вольной Сибири истинного народоправства людьми проекта будет обозначать полный разрыв уполномоченных с демократией, и у последней в целом, и в части, представляемой Акмолинским губернским комитетом ПСР, практически встанет вопрос о самозащите и об охране принципов полного народоправства.
Каждое лицо, замещающее тот или иной пост, должно неуклонно проводить в жизнь платформу Сибирского Временного правительства, а не диктовать этому правительству своей воли, своих взглядов.
Дабы коллегия уполномоченных могла иметь за собою всю силу приверженцев народоправства, весь авторитет в борьбе с тенденциями к административному бюрократическому управлению Сибирью, она должна решительно направить свои усилия в область немедленного создания при себе совета на началах, кои были положены в основу Сибирской областной думы, и приступить к практическим шагам по подготовке к выборам в Сибирское Учредительное собрание.
Прилагаем при сем инструкцию Центрального комитета партии по вопросам самоуправления, начала которой, по нашему убеждению, неоспоримы не только для членов партии, но и для всех сторонников народоправства.
С товарищеским приветом, члены Акмолинского губернского комитета ПСР.
Подписали: А. Корякин, С. Раснер.
28/6 1918 г., г. Омск.
P. S. Мы выражаем сожаление, что поручение Временного комитета о необходимости через товарища Линдберга-младшего информировать наш комитет о предположениях ваших в области управления и мотивах к изданию тех или иных распоряжений или постановлений вами не выполняется, и вы лишаетесь возможности быть в курсе тех настроений, которые господствуют в массах и грозят крахом идее народоправства, если эта идея будет осуществляться таким образом, как она осуществляется до настоящего времени».
Письмо не могло повлиять на политику комиссариата, так как он доживал уже последние дни.
Официально члены Сибирского правительства: Вологодский, Патушинский, Михайлов и Шатилов (старик Крутовский не принимал участия в их решении и только присоединился к нему) – пришли к мысли взять в свои руки власть ввиду недостаточной авторитетности комиссариата и неопределенности его полномочий, особенно в области внешней политики.
В это время появилась в газетах произнесенная в Челябинске речь какого-то французского майора Пине, который высказывался в таком тоне, как будто русских вовсе не существует и союзники могут свободно распоряжаться на русской территории, делая что им угодно. Защита достоинства возрождавшегося государства требовала сильной и полномочной власти.
Но были и другие мотивы выступления. В телеграмме, которую Сибирское правительство по вступлении во власть послало в Пекин Дерберу, говорилось о подымавшей голову реакции, об авантюристах, в смелых головах которых бессилие и неавторитетность комиссариата порождали замыслы захвата власти.
В действительности таких замыслов тогда не было, но Патушинский и Михайлов, как фигуры активные, не могли безучастно наблюдать за ходом дел, не принимая в них решающего участия. И они, конечно, были инициаторами выступления. Вологодский и Шатилов пошли за ними. Якушев, председатель думы, тогда не успевший еще окунуться в партийную политику, взялся санкционировать как переход власти к пяти министрам Сибирского правительства, так и присвоение ими всей полноты государственной власти (грамота от 30 июня), хотя это и не соответствовало выработанному думой положению о временных органах управления Сибирью, так как верховная власть должна была принадлежать думе.
Деятельность комиссариата не прошла бесследно. Она недаром отмечена грамотой Сибирского правительства от 1 июля. Главная заслуга комиссариата – создание гражданской власти. Когда Сибирское правительство вступило в управление, аппарат хотя и несовершенно, но уже работал.
Смена комиссариата Сибирским правительством все же составляла положительный факт. Первоначально буржуазные круги были чрезвычайно встревожены слухом о предстоящем изменении в структуре власти. Депутация от несоциалистических организаций направилась к Вологодскому просить его отказаться от вступления во власть, но опоздала.
Причиною волнения было отсутствие уверенности, что Сибирское правительство будет лучше комиссариата. Последний, как учреждение временное, не мог, по мнению несоциалистических групп, идти ни на какие решительные меры, и ему можно было прощать ошибки, которые были бы непростительны со стороны коллегии министров, объявивших себя полномочными носителями государственной власти. Сибирское правительство показало, однако, впоследствии, что эти опасения были напрасны.