Ведьмы. Хроника 13 судебных процессов

1

Процесс Хелены Шойберин: демонолог поднимает молот ведьм

В австрийском Инсбруке сохранился дом под золотистой черепицей, сверкающей на ярком альпийском солнце. Он стоит на главной площади города, сверкающая крыша нависает над балконом, с которого открывается вид на рынок. В 1480-х гг. этот дом принадлежал правителям Инсбрука: эрцгерцогу Сигизмунду Австрийскому и его жене Катарине. Сигизмунд был императором в миниатюре, одним из богатейших католических князей Европы. Из своего окна он наблюдал за торговлей венецианским стеклом, шелками и специями из Китая и Индонезии, альпийской солью и серебром, немецкими колбасами и винами. Инсбрук зарабатывал – крейцеры и позднее серебряные талеры, будущие доллары – благодаря тому, что в этом городе сходились германские и итальянские торговые пути. Горожане охотно демонстрировали свое богатство, покупая предметы роскоши и покрывая свои крыши золотом. Купцы, которым Сигизмунд был обязан своим богатством, жили вокруг рынка и на мосту через Инн (название города происходит от этого моста – Innsbrücke). По праздникам там устраивались гулянья, шествия, ставились религиозные спектакли. Толпу, уплетавшую штрудели и пившую светлое тирольское пиво, развлекали африканские танцоры и польские музыканты. На той же самой площади стояли здания городской управы. Субботним утром 29 октября 1485 г. в ратуше собрались на глазах у зевак отцы города. На многих были длинные рясы и шерстяные мантии, спасавшие от холода. Мимо них сновали клерки с книгами и бумагами, собранными для начинавшегося процесса над ведьмой.

Ратуша Инсбрука служила сердцем городской жизни. Юристы обсуждали там судебные дела, на первом этаже торговали лавки, над ними располагались кабинеты и присутствия. Все это венчала сторожевая башня высотой 180 фу- тов[1], с нее стражники следили за жизнью в городе и за событиями за его стенами. Им было приказано высматривать пожары, а также чужаков и нарушителей спокойствия, которых следовало арестовать и заключить в тюрьму внутри самой ратуши. В октябре 1485 г. в камерах этой тюрьмы ждали суда семеро подозреваемых в ведьмовстве. Все они были женщинами: Хелена Шойберин, Барбара Зелахин, Барбара Хьюфейсен, Агнес Шнейдерин, Барбара Пфлиглин, Розина Хохвартин и мать Розины, тоже Барбара. Их уже допрашивали здесь же, в зале совета, куда потом, через несколько недель заключения, их привели на суд, возглавляемый инквизитором Генрихом Крамером, где им собирались предъявить обвинение в ведьмовстве. Инквизиторами назывались высшие чины католической иерархии, расследовавшие ереси – верования, шедшие вразрез с католическим учением. В конце XV в. некоторые церковники считали ведьмовство ересью, а ведьм – дьяволопоклонницами. Генрих Крамер принадлежал к этим мыслителям нового поколения, демонологам. Он хотел устроить показательный процесс, чтобы продемонстрировать теорию демонологии во всей красе.

История процесса над ведьмами, приковавшего интерес всего Инсбрука в 1485 г., началась с одержимости Крамера ведьмами, проистекавшей из его яростного желания заткнуть рот любому инакомыслию. Он родился примерно в 1430 г. в Шлеттштадте, в Эльзасе, когда поборники Реформации подвергали в тех краях католическую иерархию нападкам. Генрих, умный юноша, решил вступиться за церковь и стал монахом, что было важным шагом для сына лавочника. Он быстро поднимался по карьерной лестнице и к 1474 г. стал инквизитором, расследовавшим всяческую ересь, но сильнее всего его увлекало ведьмовство. В 1480-х гг. большинство священнослужителей еще относилось к ведьмам по старинке, видя в них бесплодных мечтательниц, сыплющих проклятиями и торгующих приворотными зельями. Но в последние полвека влиятельное меньшинство, к которому принадлежал Крамер, укрепилось во мнении, что ведьмы поклоняются дьяволу, убивают людей и животных и вообще сеют всяческое зло [1]. Как монах, принесший обет безбрачия, Крамер мало знал о женщинах, которых подозревал. Для него они были поверхностными, тщеславными существами, любительницами соблазнять, недостойными доверия и помешанными на сексе и на власти. Подобно поборникам культуры воздержания нашей цифровой эпохи, некоторые средневековые церковники искали любой способ заклеймить женщин за сексуальность, чем выражали свою собственную зацикленность на ней. Размышляя на эту тему, Крамер пришел к мысли, что раз дьявол мужского пола, то ведьмы с ним совокупляются, что входит в их сделку. Потом они, подобно Еве, пользуются своей властью, чтобы обманывать мужчин. Нельзя не поразиться тому, что священники придумывали и распространяли подобные бредни, однако новое течение, демонология, находило тогда среди ученых людей много приверженцев.

Крамер отточил свою собственную теорию демонологии и метод охоты на ведьм годом раньше, в Равенсбурге, на сотню миль западнее Инсбрука. Он прибыл туда в 1484 г. с письмом от местного сюзерена, того же самого эрцгерцога Сигизмунда, жившего в Инсбруке под золотой крышей и правившего большей частью Австрии, частью Германии, Венгрии и Италии. Сотрудничая с городскими властями, Крамер допрашивал женщин с применением пыток, поскольку как австрийский инквизитор имел, к несчастью, на это право. В Равенсбурге он сосредоточился на двух жертвах, Анне из Минделхейма и Агнес Бадерин. На допросах обе они, впечатлительные и запуганные, дали признательные показания. Теории Крамера нашли подтверждение: да, женщины убивали лошадей, вызывали грозы и поклонялись дьяволу. Более того, Анна и Агнес сознались, что сожительствовали с дьяволом и даже лишили одного мужчину пениса. Крамер предполагал, что ведьмы ненавидят мужчин и желают их кастрировать. Подобную нелепость могли сочинить только в сугубо мужском обществе, но при всей экстравагантности демонологии в представлении Генриха Крамера из-за нее Анну и Агнес сожгли живьем [2].

В августе 1485 г. Генрих Крамер объявился в Инсбруке, где доложил эрцгерцогу Сигизмунду о своих успехах в охоте на ведьм в Равенсбурге, увенчавшейся казнями. Как клирик он теоретически не зависел от светской власти Сигизмунда, но, желая продолжать расследования, по практическим и политическим причинам нуждался в его согласии. Перед этим он, правда, отчитался перед папой римским и теперь мог показать Сигизмунду папские решения, по которым ему дозволялось заниматься демонологией, а эрцгерцог призывался к содействию оной. Так что если тот хотел сохранить расположение папы римского, то должен был помочь. Сигизмунд не желал, чтобы в его эрцгерцогстве процветали еретики и ведьмы, а ведь, если верить Крамеру, именно это и происходило. Но, не возражая против развернутой Крамером охоты на ведьм, Сигизмунд все же не был доволен подобным расширением церковной власти. Какой-то инквизитор вмешивался в его дела и диктовал ему, как поступать! Крамер вполне мог навредить мирному течению местной жизни и заработкам светского властителя. Поэтому поддержка Сигизмунда не была безусловной: он не собирался предоставлять ведьмам приют под своей золотой крышей, но и не хотел, чтобы поток купеческих денег, основа его процветания, иссяк.

Таким же двойственным был подход к деятельности Крамера со стороны епископа Бриксена, чей диоцез[2] относился к эрцгерцогству Сигизмунда. Георг Гользер только что был утвержден в епископском сане после десятилетий политических столкновений с эрцгерцогом, папой и своим предшественником из-за вопросов землевладения, религиозных учреждений, судов и налогов. Епископу Георгу совсем не хотелось портить только что восстановленные отношения с Сигизмундом. Он счел Крамера талантливым ученым, испугался его переписки с папой и не имел оснований относиться к его мотивам с подозрением, однако, следуя совету Сигизмунда, написал нескольким доверенным коллегам, попросив их понаблюдать за действиями инквизитора – разумеется, под видом оказания ему помощи. Как и Сигизмунд, Георг тревожился не зря: был риск, что события могут выйти из-под контроля. Но они никак не могли предвидеть, что это произойдет из-за женщины, не играющей никакой государственной или церковной роли, не построившей торговой империи, не прославившейся как богослов или политик и обязанной сидеть и помалкивать, пока мужчины судят о духовном. Эту женщину, первой привлекшую интерес следствия в Инсбруке, звали Хелена Шойберин.

Хелена родилась и выросла в Инсбруке. За восемь лет до приезда туда Крамера она вышла замуж за торговца Себастьяна Шойбера. Как было тогда принято, ее прозвище Шойберин – это фамилия Себастьяна с женским суффиксом «ин», так что ее девичья фамилия нам неизвестна. К моменту замужества в 1477 г. Хелена была хорошей партией; кроме Себастьяна, у нее был другой ухажер, повар самого эрцгерцога – не скромный подручный, а управляющий кухнями. Завоевать Хелену он не смог и женился на некоей баварке. В 1485 г., когда Хелене было, наверное, уже за 30, этот человек и его жена встретились с Генрихом Крамером и обвинили Хелену в колдовстве. Повар нашептал Крамеру, что он и Хелена были любовниками задолго до ее брака и что она «рада была бы» выйти за него. По его утверждению, после разрыва они остались друзьями. Выйдя за Себастьяна Шойбера, она побывала на свадьбе у повара. Кто кого на самом деле бросил? Если Хелене был так дорог этот человек, зачем она вышла за другого? Начало слухам положила именно его свадьба. Повар – его имени в протоколах показаний нет, потому что ему позволили свидетельствовать анонимно, – показал, что на ней Хелена сказала его невесте: «Долго тебе здесь здоровой не прожить» [3]. Это могли быть вполне безобидные слова, если она их вообще произносила, но они могли свидетельствовать и о враждебности. Так или иначе, невеста решила, что это – угроза сглаза. В своих показаниях Крамеру 18 октября 1485 г. она сказала, что после своей свадьбы семью годами ранее она проходила здоровой всего месяц.

Хелена же, выйдя замуж, сохранила привлекательность. Как утверждали ее соседи, у нее были «близкие отношения» с неким рыцарем Йоргом Шписсом, тот требовал продолжения, но Хелена отвергла его ухаживания [4]. Йорг был так потрясен этим, что весной 1485 г. скоропостижно скончался. 15 октября родня Шписса приняла публичное приглашение Крамера присоединиться к изобличениям ведьмы, прозвучавшим на церковной проповеди, и заявила, что Хелена убила Йорга. По словам его брата Ганса, в день смерти тот что-то ел в обществе Хелены. Ему нездоровилось и до еды, но после трапезы он запаниковал, скорчился, заговорил об отравлении. «Я что-то съел и не могу это переварить, – якобы говорил он, – я умираю, эта женщина меня убила!» Йорг послал слугу за неким универсальным противоядием и позвал врача, к которому обычно обращался. Тот и раньше велел Йоргу «больше не приближаться к Хелене», но Йорг его не послушался [5]. Врач пытался облегчить его страдания, но он испустил дух. Брат Йорга Ганс сказал Крамеру: «Об этих событиях все знают». Хелена была в городке с населением всего в 5000 человек знаменитостью: красивая, богатая молодая женщина, про которую любили посплетничать. В наши дни сплетни о знаменитости тоже всегда полны осуждения.

Судя по показаниям, полученным Крамером, Хелену подозревали в ведьмовстве по меньшей мере на протяжении семи лет; обвинение в убийстве Йорга Шписса добавилось недавно. К сожалению, Ганс Шписс мог уверенно распространять слухи о Хелене: подобно повару, обвинявшему Хелену раньше, и еще нескольким свидетелям, он состоял при дворе эрцгерцога Сигизмунда. К тому же Ганс был родственником возлюбленной Сигизмунда, Анны Шписс [6]. Бывая во дворцах и загородных домах эрцгерцога, Ганс якшался с князьями и священниками. Он даже заведовал доступом к самому эрцгерцогу и в своих последующих показаниях против двух других подозреваемых, Розины Хохвартин и ее матери, объяснял, что мог не пускать к нему просителей. Одна женщина пыталась его подкупить, предложив десять золотых флоринов – несколько сотен долларов по сегодняшнему курсу, – чтобы передать прошение, таким, по его словам, было его влияние. Не сам ли Ганс посоветовал Сигизмунду согласиться на суд над ведьмами в Инсбруке? Как минимум еще двое обвинителей работали у Сигизмунда, и все вместе они могли бы склонить его к согласию пригласить Крамера; не исключено, что они надеялись положить конец угрозам колдовства, пригласив специалиста, который устранил бы их недругов [7].

Если так, то они не приняли в расчет характер Хелены Шойберин. Та была не только хороша собой и богата, но и сильна духом и тверда в убеждениях. Историки часто изображают дело так, будто Хелена сама накликала беду, схлестнувшись в августе 1485 г. с Генрихом Крамером, но на самом деле она знала, что его охота на ведьм ни на чем не основана, и не понимала, зачем ей ему подпевать. Как представляется, она заботилась не столько о самосохранении, сколько о справедливости. Стоило появиться Крамеру, как она стала препятствовать его миссии – охоте на ведьм, хотя ее саму он еще не обвинил. Позднее он писал епископу Георгу Гользеру, что она «не только с самого начала донимала меня постоянной хулой (а я провел в городе еще только три дня)», но «однажды, когда я, проходя мимо, не обратил на нее внимания, сплюнула и выкрикнула такие слова: “Ты, вшивый монах! Вот бы тебя хворь свалила!”» Представляется, что, проклиная Крамера, Хелена намекала на эпилепсию; то было, наверное, не проклятие в буквальном смысле, но нечто близкое. Поэтому, чинно сообщает Гользеру Крамер, «мне пришлось впервые навести справки о ней и о ее жизни» [8]. Ему повезло: нашлись несколько человек, с большой охотой обвинившие ее в ведьмовстве.

Направляясь в Инсбрук, Крамер был вполне уверен в себе и искренне удивился брошенному Хеленой вызову. «Когда я читал проповеди, – продолжал он в письме Гользеру, – сначала ежедневно на протяжении полумесяца, а потом в некоторые дни еще два месяца, она не только не бывала на них, но даже старалась отговорить других от их посещения» [9]. Содержание проповедей Крамера вызывало у Хелены отвращение. Возможно, она знала о его репутации еще до того, как он прибыл в Инсбрук, если же нет, то быстро решила, что его взгляды – опасная чушь. Она говорила своим знакомым, что демонология – это «ересь», и добавляла: «Когда дьявол совращает монаха, тот начинает изрыгать одну ересь. Надеюсь, ему ударит в голову падучая болезнь». В протоколах процесса над ведьмами слова Хелены передаются по-разному. Записано, например, что она кричала Крамеру: «Когда тебя заберет черт?» На вопрос Крамера, зачем она его чернит, она отвечала просто, что все его проповеди «направлены только против ведьм» [10]. И она была права: события в Равенсбурге годом раньше показывают, что Крамер был помешан на ведьмовстве и что ему не терпелось устроить новый суд.

Представьте, какой страх должны были вызывать его проповеди! Он въехал в город в августе, прибил к дверям церкви свои папские грамоты и потом каждый день на протяжении двух недель развивал теорию, что ведьмы-убийцы вездесущи. Он призывал каждого, знавшего что-нибудь о ведьмовстве в Инсбруке, подать голос. Горожанки оказались в безвыходном положении. Завывая с амвона, Крамер наблюдал за столпившимися перед ним бюргерскими женами. Каждая знала, что ее оценивают: внимательно ли она слушает, реагирует ли, когда это нужно? Скромно ли одета, чист ли ее льняной головной убор, нет ли выреза у горловины платья? Не много ли на ней украшений – вдруг она подражает распутной Иезавели? Крамер хотел, чтобы женщины – даже богатые матроны в шелках и мехах – повиновались ему, ловили каждое его слово. Созывая проповеди, он управлял ежедневным передвижением паствы (из церкви и обратно), взращивал в них повиновение и тем самым добивался авторитета в вопросе ведьмовства. Теперь он вознамерился умертвить кое-кого из своей паствы, невзирая на ярость Хелены Шойберин.

Хелена недооценена в истории: либо ее жалеют, как жертву, либо осуждают, как мегеру. Мало кто вникает, что именно она говорила. Читая ее слова, мы понимаем, как она храбра: она осыпает оскорблениями гонителя женщин и не пускает их на его проповеди. Это не горячность и не пренебрежение риском: жизни женщин ее города грозила опасность, поэтому она возвысила свой голос. Она была никакой не ведьмой, а умной неравнодушной христианкой. Достаточно искушенная в богословии, она вступила в спор с Крамером на допросе в октябре. На одной из августовских проповедей Крамера она обвинила его в еретических речах. Он описывал, «как, разбив кувшин с молоком, узнать о ведьме, доящей коров». Уязвленный Крамер раскричался, что опирается на полученные свидетельства. Какая-то свидетельница, дескать, рассказывала ему о том, как у нее воровали молоко при помощи магии, а она распознала виновницу, повесив кувшин над огнем и разбив его с именем дьявола на устах. Это приманило воровку, которая была связана с молоком, попавшим в огонь [11]. Чушь, фыркнула Хелена: хорошие священники считают ритуалы во имя дьявола бесовщиной. Если Крамер против этого, зачем такое рассказывать? Она с презрением заявила, что и дальше будет избегать его проповеди. Так кто был еретиком? [12]

Судя по нападкам Хелены на инквизитора, она была сторонницей некоторых реформационных идей 1480-х гг. Она наверняка знала о чешском деятеле Реформации Яне Гусе. В начале XV в. Гус основал течение, критиковавшее ряд католических обрядов. Гусизм распространился на Богемию и Моравию (нынешняя Чехия), Германию, Австрию и Швейцарию, где влиял на другие группы, тайно собиравшиеся для изучения Библии и религиозных диспутов. Многие гуситы считали монахов продажными, оспаривали основы монашества и требовали его отмены. Они критиковали сексуальное лицемерие церковных установлений и клира, бравшего деньги за всевозможные фиктивные услуги. Неприятием монашества проникнуты обращенные к Крамеру слова Хелены: «Ты, вшивый монах». По-другому ее слова можно перевести как «ты, монах-преступник», что усиливает осуждение. Если Хелена симпатизировала гуситам, то ее должны были возмущать взгляды Крамера на ересь и на мораль. Его карьеру омрачали обвинения в преследованиях и взяточничестве; в 1474–1475 гг. велось следствие из-за его клеветы на коллег, в 1482 г. – из-за подозрения в растрате. Об этих скандалах стало, без сомнения, известно в Инсбруке [13]. Даже официальные занятия Крамера звучали для сторонницы реформ возмутительно. Одним из источников дохода ему служила торговля индульгенциями – документами с благословениями, которые продавали состоятельным христианам, желавшим избежать посмертной кары за земные грехи. Гуситы считали индульгенции вымогательством и потвор- ством греху. Они отвергали церковное насилие как противное христианству. Их возмущало сожжение еретиков и ведьм, и Хелена выступала против этого, как и они.

Крамер, занимавшийся гуситами с 1460-х годов, считал, что Хелена поражена как реформизмом, так и ведьмовством [14]. Составляя документы для суда, он писал, что подозревает ее в «двойной ереси, ереси веры и ереси ведьм» [15]. К тому же она была женщиной. О своем женоненавистничестве Крамер тогда из осторожности не писал, но позже, в 1486–1487 гг., он создал демонологическую книгу «Молот ведьм» (Malleus Maleficarum). Молоты служили пыточными инструментами: ими вгоняли в железные сапоги штыри, превращавшие ноги жертвы в кровавую кашу. В этой книге Крамер объяснял, что «любой грех мал в сравнении с грехом женщины». Женщины «порочны духовно и телесно», отмечал он, «порочная женщина развратнее мужчины», «лжива» и «не желает исправляться» [16]. Эти утверждения перекликаются с обвинениями, которые он и другие предъявляли Хелене: что она распущенна, не достойна доверия, независима. В письме епископу Георгу Гользеру Крамер характеризует ее как «лживую, пылкую и нахальную». Он объясняет, что ее надо признать виновной, допрашивать с применением пыток и судить «аккуратно и разумно» [17]. По другому случаю он называет ее «безвольной и распущенной» и утверждает, что помимо Йорга Шписса и повара эрцгерцога у нее было много любовников. То были суровые обвинения даже для того времени. Крамер утверждал, что «более ста человек выступили бы с показаниями против задержанных, особенно Шойберин, но промолчали из опасения огласки их имен» [18]. Он полагал, что их заставила молчать сама Хелена: сначала она их соблазнила, а потом грозила им выдачей и сглазом.

Наряду с Хеленой Шойберин внимание Крамера привлекли также другие жительницы Инсбрука, самостоятельно принимавшие решение о сексе и религии. Две из них принадлежали к еврейской общине банкиров и торговых посредников, хотя обе приняли христианство. Обращение, добровольное или вынужденное, помогало евреям ослабить преследования, которым они подвергались. В 1420-х гг. евреев убивали по всей Австрии, а выживших изгоняли; лишь спустя полвека им разрешили вернуться, но все равно запрещали заниматься многими ремеслами и относились к ним как к отверженным, если они не переходили в христианскую веру. Однако невзирая на крещение, Эннел Ноттерин обвинили в отправлении еретического магического ритуала – бичевании лика Христа под богохульные песнопения (классическая антисемитская клевета). Вторая еврейка, Эльза Бёхменнин, якобы околдовала из ревности свою родную сестру. Антисемитизмом проникнут и ряд других звучавших в Инсбруке обвинений: согласно одному, подозреваемая в ведьмовстве будто бы отправила служанку в еврейский квартал за экскрементами, служившими ей ингредиентами для колдовства. Обвинения предъявлялись жительницам как еврейского квартала, так и всего Инсбрука и даже окрестных деревень, поскольку, когда первую семерку привлекли к ответственности, охота на ведьм получила дальнейшее распространение.

Некоторые, как Элиза Хейлигкрутцин, сестра священника, принадлежали к набожным семьям. Некоторые, как Розина Хохвартин, были связаны с эрцгерцогом: муж Розины служил у того оружейником, пока не был уволен. Барбара Хюфейсен, подруга Хелены, попала под суд за знахарство, а ее пациентка Барбара Пфиглин обвинялась в том, что обратилась к ней за помощью. Такие способы лечения, как молитвы и амулеты, были в те времена обычным делом. К этой магии прибегали обыкновенные люди, и до изобретения демонологии в них никто не видел вреда. Но магию Барбары Хюфейсен сочли смертельно опасной. Она постилась три воскресенья подряд, что считалось способом убить врага, и, как было сказано, учила молодых женщин «вызывать демонов для любви или болезни». Некоторых женщин обвиняли одновременно в колдовстве и распущенности: Агнес Шнейдерин якобы прокляла своего возлюбленного [19]. Обвинителями выступали мужчины и женщины, домашние хозяйки и придворные, это было обыденным делом: любой захворавший, ограбленный или боящийся потерять средства мог посчитать, что пострадал от колдовства. Барбару Пфиглин и Розину Хохвартин обвиняли их слуги, других – деловые или любовные соперники. Две из семерки были повитухами, одна – сиделкой; такие женщины часто становились мишенью из-за власти, которой они обладали. Некоторые обвинительницы рассказывали, что во время болезни или родов они находили припрятанные дома амулеты из ткани, семян или камешков. Их могли подкладывать знахарки. Но в контексте охоты на ведьм их интерпретировали как способы причинить вред.

Звучали и более причудливые обвинения: Розина Хохвартин якобы мазала сорочку неким колдовским веществом, чтобы надевший ее человек заболел, варила голову мертвеца и подкладывала эрцгерцогу дохлую мышь, чтобы он оказал ей протекцию. Барбара Пфиглин будто бы насылала понос, вымачивая камыш в реке Инн. Преувеличенно отвратительные ингредиенты и результаты колдовских ритуалов свидетельствуют о том, что в Инсбруке к ведьмам относились как к грязной домашней скотине, вредной для общины. Крамер и остальные видели в Хелене Шойберин предводительницу стаи ведьм. Обвинители утверждали, что Йорг Шписс увлекся ею из-за приворотного зелья, а сестра Шписса предполагала, что в целях его убийства Хелена прибегла вместо яда к кусочку детской плоти. Это обвинение связывает ее с другими женщинами, обвиняемыми наряду с ней, некоторые из которых будто бы применяли в колдовских целях кости мертвых младенцев. Ведьмам часто отказывали в женском естестве, их считали ненавистницами детей, материнства, домашнего труда. Так выворачивались наизнанку познания, требовавшиеся в традиционных женских профессиях: уходе за детьми, выхаживании, родовспоможении, советах по ведению домашнего хозяйства; женщин подозревали в том, что они не помогают семьям, а убивают детей разных возрастов. Вместо приготовления съедобной пищи они якобы изготовляют яды или варят человечье мясо для своих колдовских отваров – этот мотив звучит в народных сказках Центральной Европы вроде «Гензель и Гретель» [20].

Когда Крамер завершил следствие, подсудимых набралось 63, хотя формальные обвинения были предъявлены только первым семи, которых забрали из домов и бросили в тюрьму. Среди обвиняемых была 61 женщина и двое мужчин – муж одной из них и некий неназванный гончар. Последний якобы прибегнул к колдовству, чтобы выяснить, кто сглазил некую Гертруду Рютин. Он велел Гертруде вырыть яму под порогом ее дома, и там она нашла восковую фигурку себя самой, всю в иголках, обрывки ткани, золу, щепки от виселицы, нити от алтарных покровов и кости – предположительно, некрещеных детей. По показаниям Гертруды, гончар знал, что она найдет у себя под порогом, потому что был любовником Барбары Зелахин, которая все это и закопала [21]. Гончар был целителем и прорицателем, обвиненным потому, что его предположительно добрая магия стала восприниматься как злая, что часто случалось в разгар охоты на ведьм. Он вызвал подозрение также своей связью с обвиненной в ведьмовстве женщиной. Нельзя не прийти к выводу, что Генрих Крамер искал почти исключительно ведьм-женщин, проявляя при этом больше фанатизма, чем другие инквизиторы среди его современников. В конечном счете под суд попали только женщины.

На допросе у инквизитора в предварительном частном слушании все семь отказались признать себя ведьмами. На этом этапе пытки еще не применялись, но предстоял суд, призванный определить, требуется ли разбирательство и необходимы ли пытки для выявления «истины». 29 сентября Крамер и его клерки пересекли рыночную площадь и вошли в инсбрукскую ратушу для проведения процесса над ведьмами под присмотром епископа и чиновников эрцгерцога. Это был церковный суд, разрешенный папой, но устроенный местным епископом при покровительстве эрцгерцога Сигизмунда. Судьей выступал Крамер, хотя он же выступал обвинителем как минимум одной из женщин, Хелены Шойберин, и уже пришел к убеждению в ее виновности. Но так происходили суды инквизиции еще с XII в.: обвиняли, проводили следствие и выносили приговор одни и те же люди. И все же действия Крамера выглядят особенно несправедливыми. Он прибег к обычной процедуре инквизиции для разыгрывания образцового дела в подтверждение своей демонологической теории. Он позволил своей личной неприязни и женоненавистничеству повлиять на подбор свидетелей. Он настоял на пытках. Уже в первый день процесса он не скрывал свою главную цель: первой перед судом предстала Хелена Шойберин.

К 9 часам утра вельможи расселись в зале совета и скрипели стульями, шуршали бумагами и кутались в меха. Кроме Крамера там находился Кристиан Тернер, наблюдатель от епископа Георга Гользера. За процессом наблюдали также Сигизмунд Замер, приходской священник из соседнего Аксамса, и д-р Пауль Ванн, священник из Пассау и друг епископа. Сам епископ Георг приболел и не смог присутствовать, но постарался, чтобы Крамер не остался без присмотра. Протокол вел городской нотариус, и все в нем было так, как пожелал эрцгерцог. Сам он отсутствовал, но суд вершился совсем рядом с его домом под золотой крышей, начавшись только потому, что на то было его дозволение. Крамер велел приставу привести Хелену из подвала ратуши, где ее держали с начала октября. Первый их обмен репликами вышел напряженным. Хелена уклонялась от присяги, обязывавшей ее говорить только правду, что тоже указывает на ее реформистский настрой, так как некоторые поборники реформы отказывались от присяги с упоминанием священных предметов. «После долгого увещевания со стороны инквизитора, – пишет протоколист, – она в конце концов поклялась четырьмя Господними Евангелиями говорить правду». Предстоял допрос и, если суд сочтет необходимым, пытки. Они должны были привести к признанию вины и к смертному приговору.

Сначала ей пришлось отвечать на вопросы Крамера [22]. Первые вопросы звучали безобидно: «Скажите, где вы родились и выросли». – «В Инсбруке», – коротко ответила Хелена. «Вы замужем?» – «Да». – «Давно?» – «Восемь лет». Протоколист приписал: «Муж – Себастьян Шойбер»; можно предположить, что Хелена назвала это уважаемое в Инсбруке имя. Самому Себастьяну не разрешили присутствовать на суде и защищать жену, но его имя имело значение. По залу пробежал ропот, все вспомнили сплетни о супружеской неверности Хелены. Не выставлял ли ее Йорг Шписс своей любовницей? Зная, что это слабое место в репутации Хелены, Крамер вцепился в него. «Вы ведете праведную жизнь?» – спросил он и, получив утвердительный ответ, быстро задал резким голосом следующий вопрос: «Вы выходили замуж девицей?» Чиновники в зале затаили дыхание. Кто же задает уважаемым инсбрукским женам такие вопросы! Вопрос был призван устыдить подозреваемую и поймать ее в ловушку. Но он придал Хелене сил. Она отказалась отвечать. Потрясенную тишину нарушил голос епископского чиновника Кристиана Тернера, спросившего Крамера, зачем ему такие сведения.

Тернер знал от епископа, что некоторые обвинения сомнительны, и не нуждался в других основаниях для вмешательства. Хотя процесс проходил под покровительством епископа и эрцгерцога, их обоих мучили сомнения. Разумно ли позволять чужаку тревожить горожан и досаждать его торговцам? Уж не опасен ли этот чудак, инквизитор, прикрывающийся папским авторитетом? До сих пор власти эрцгерцогства, города и епископства сотрудничали со следствием, и у папы не было оснований сомневаться в их доброй воле. Но теперь Крамер доказывал, как низко лично он готов пасть, поэтому Тернер бросился в бой. По его словам, интимная жизнь выдающихся граждан Инсбрука «касалась только их и вряд ли относилась к делу». Протоколист записал, что Тернер «не намерен участвовать в таких делах ввиду их неуместности» и просит Крамера продолжать. Так как Тернер выступал от имени местной церкви, Крамер подчинился. Но когда он начал задавать следующий вопрос, Тернер снова вмешался. Почему, осведомился он, Крамер не предоставил письменных обвинений, которые суд мог бы изучить до слушаний? Может быть, заняться этим сейчас? Сбитый с толку Крамер согласился отложить заседание до 11 часов, записать за это время свои обвинения и вернуться с ними в зал суда. Хелену увели обратно в камеру.

Однако ушла она не просто так. Мы не знаем, как развивались события, но в 11 часов она вернулась в суд не одна, а в сопровождении Иоганна Мерварта из Вемдинга, городка в 200 милях севернее, близ Мюнхена. Мерварт был специалистом по церковному праву с университетским образованием. Все резко изменилось: теперь Хелену защищал дорогой и опытный адвокат, а значит, у Крамера возникла проблема. Не объясняя, когда и каким образом он появился, Мерварт заявил, что будет «законным представителем Хелены Шойберин и остальных арестованных женщин». Он оговорился, что еще не располагает официальным мандатом, но изъявил желание, чтобы факт его приглашения ими был запротоколирован. Поэтому «в 12 часов Хелена Шойберин, Розина Хохвартин, ее мать Барбара, Барбара Пфлиглин, Барбара Хюфейсен, Барбара Зелахин и Агнес Шнейдерин лично, совместно и каждая по отдельности назначили своим юридическим представителем г-на Иоганна из Вемдинга, чтобы он выступал от их имени и защищал их» [23]. Так Хелена Шойберин и остальные подсудимые обзавелись искусным адвокатом.

В отличие от осторожного Тернера, Мерварт не давал Крамеру спуску. Он придрался к выбору нотариуса, указав на противоречие между папскими письмами, позволявшими Крамеру определять состав суда, и положениями закона, по которым нотариусов назначал епископ. Он присоединился к Тернеру, высмеивавшему вопросы Крамера, который «допытывался до тайных грешков» вместо того, чтобы «разбираться с дурной репутацией женщин, чего он не делал, так как еще не составил обвинение по этим статьям. Мерварту было ясно, что Крамер «попросту арестовал женщин до проведения надлежащих процессуальных действий». Крамер уже кипел от возмущения, но худшее было впереди. «Ввиду всего сказанного, – записал протоколист, – [Мерварт] заявляет отвод г-ну инквизитору как негодному судье по данному делу». Что еще невероятнее, Мерварт «просил г-на уполномоченного, заменяющего епископа Бриксена, взять г-на инквизитора под арест». Теперь тюрьма грозила самому Крамеру. Мерварт запретил «присутствовавшей в суде Шойберин и остальным женщинам вместе или по отдельности давать г-ну инквизитору ответы на вопросы, так как тот перестал быть их судьей» [24].

Это был блестящий контрудар. Позиция защитника Мерварта была небезупречной, кое-что в ней остается неясным. Видимо, он подготовил ее второпях, во время перерыва, прежде чем заседание было возобновлено в полдень. Но подробности неважны, потому что его план сработал. Крамер утверждал – еще из судейского кресла, но уже заламывая руки, – что считает себя «компетентным судьей по данному делу». Прекрасно, парировал Мерварт, я представлю дело папе. Тогда в роли посредника выступил представитель епископа Кристиан Тернер. Он предложил поразмыслить, скажем, до понедельника, а в понедельник он от лица епископа огласит решение, останется ли Генрих Крамер судьей. Ведь в епархии последнее слово остается за ним. Крамер, желавший оставить последнее слово за собой, пискнул, что тоже подготовит к понедельнику решение, будучи судьей по воле папы. Но до Рима, папской твердыни, было от Инсбрука слишком далеко. Суд отложили [25]. Хелене, ее друзьям и команде юристов потребовалось всего три часа, чтобы разбить дело Крамера, как кувшин с молоком над огнем.

Через два дня, в последний понедельник октября, суд возобновился. Был вечер накануне Дня Всех Святых, который теперь называется Хеллоуин, когда, как считалось, веселятся ведьмы. Для Хелены это был, без сомнения, счастливый Хеллоуин. Суд над ней перенесли из ратуши в дом дворянина Конрада Гюнтера, и власти Инсбрука, то есть эрцгерцог и епископ, собирались спустить его на тормозах при закрытых дверях. В кабинете Гюнтера Иоганн Мерварт спросил Кристиана Тернера, что тот решил. В порядке ли протоколы? Своими действиями Крамер обнулил следствие, чего стоит один арест подозреваемых без письменных обвинений! Заключение Тернера гласило, что «суд проходил с нарушениями требований закона». В связи с этим «заключенные женщины подлежат освобождению». Вмешался заезжий сановник Пауль Ванн, сообщивший о своем разговоре в воскресенье с представителями эрцгерцога Сигизмунда. Тот («да будет прославлено его имя!») погасил тюремные счета всех женщин, а также расходы Крамера в Инсбруке, хотя не был обязан это делать. Теперь, настаивал Ванн, Крамер может отправляться восвояси. Тот, без сомнения, протестовал, но его протесты не запротоколированы. Ему попросту заткнули рот. Сигизмунд сказал свое слово, и процесс над ведьмами завершился.