Кира

© Петр Альшевский, 2023

ISBN 978-5-0062-0934-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Кира

1

Таксист от меня не отстанет,

выбор сервиса не за мной,

до рождения женщиной

я плавала на галере,

стеклом снимала скальп,

к номерам я приглядываюсь.

Таксиста не гоню,

о коликах ему не рассказываю,

за шампанским пойдет раздор.

Гусь и тот не прожарится.

Ты не превышай, меня не подталкивай,

я вышла сюда обретать,

в квартире слишком много

тормозящей меня памяти,

из двух сумок я бы понесла

наиболее полную.

Я надрывалась.

Меня едва не повесили на шарфе.

Любовь швыряется копьями,

засовывает в глаза спички,

о горящих я еще не сказала.

Хлопнула дверь.

Глядя на выскочивших ко мне

ухажеров,

к кому-то одному

мне никак не склониться,

снега полный кувшин.

Тает,

растает и вырастающая фигура

нравившегося мне укротителя,

насчет хищников он при знакомстве

наврал.

Ухо у него, правда, рваное.

С кем-то опасным сводила его

цирковая судьба.

Спадающие брюки берег, штанины

заботливо подворачивал,

в какой бы город мы ни поехали,

он говорил: тебе его я открою,

по вихляющей по городу кромке

тебя проведу.

Кривые улочки,

злачные заведения,

недостатка в бедовых заходах

я и до него не испытывала,

не распалит он, похоже, меня.

Печально известное погружение.

Благодаря моим всхлипываниям

и похрипываниям

оно на устах.

Построю объединяющий мост.

Возведу его на средства

ненасытного лора.

Меня не высмеивайте,

вы не знаете – он врач с доходами

лидера секты.

Образование вроде смоленское.

Удочка метров пять.

Рекламу в Интернете давал и залавливал,

частной практикой сколотил,

меня жаждал,

добивался,

не отпускал,

бесконечными для меня сутками

с ним я в постели лежала.

Мне бы обогнуть земной шар,

залатать пробитое днище,

покойницей я всплыву,

наговорю тебе грубостей,

без моего четко выраженного согласия

ты меня на палубу затащил.

Гальюн у тебя скандинавский?

Болгарскую сантехнику отвергаю,

самоуважение – не каприз,

к окружающей среде ты с заботой?

Трубочку в рот и сосать,

коктейлем туманить,

неплохо ты на борту отдыхаешь,

к красным коротким платьям

равнодушие победив.

Соленость не та,

вода не из моря,

в ней пузырьки газа,

на меня свалилась податливость,

в композиции я,

ты,

и чертова койка,

ты учитывал, что я женщина.

Твои губы касались моих бровей.

А он меня не хотел, свистел совершенно

не плотоядно.

Свистун Ковылев.

Ни о чем не пожалевшая жертва

моего хлесткого соблазнения,

случившегося приблизительно

на закате.

Спектакль не шел.

В пустовавшем зале

со шваброй не пританцовывали.

Мы в темноте.

Вам, лампам, обнажающим мои телесные

дефекты,

вам бы не зажигаться! – меня подмывало

вскричать.

Меня уважали за честность.

Ты отвратителен,

от меня ты ничего не добьешься!

Он уходил с поклонами,

небеса за нашу неудачную для него

встречу не корил,

пальцем ножку от рюмки не отсекал,

и ослабляющее мое сопротивление розовое

не проливалось.

В крематории живут черти,

до праха я просила не доводить,

приставай ко мне ты умело.

Лапать не торопись,

про многочисленность космических держав

не рассказывай,

я для тебя должна быть одна.

Ведение тобой боя у меня под контролем,

перевод стрелок на проституток

не принимается,

заразившись, тебе бы лечиться,

членом возле меня не махать,

девушка, отслеживающая активность

на околоземной орбите,

закашлялась.

Спермой любимого мужчина она подавилась.

Я ей сочувствую,

подбадривающие послания ей не строчу,

лимон на изучаемый тобой бокал с виски

ты не насаживай,

из другой оперы антураж.

Сбивать зависшие над тобой

военные спутники?

Тебе бы, подруга, подумать,

нам, ласковым женщинам, надлежит

умиротворять,

Аркадий намекал о начинке,

а она у Аркадия гнилая.

Накинулась я на срезающего кудри

Аркадия,

вранье ему с криком припомнила?

Аркадий стриг борцов,

старух,

девственниц,

стремление к подавлению его обаяния

возникло у меня позже.

Вырванный карандаш, технология

заштриховывания,

карандашная продавщица за мной

не метнулась,

накануне ее трахал казах.

Белоснежная простыня,

она испачкана не мною,

я вошла в ночь непьющей монашенкой,

на античные развалины не полезла,

у кровати возвышается монумент.

Тема фаллическая,

для меня очень грозная,

таблеткой, толстенный ты викинг,

меня ты не купишь.

Топором совокупляться с тобой, конечно,

заставишь,

не будучи сдвинутой,

я уступлю,

обойдемся без риска.

Расположимся на склоне,

в пропасть при жестком соитии

кому из нас надо глядеть!

Определяю я безошибочно.

Ты помешан не на мне,

я дама для тебя подвернувшаяся,

дамой твоего могучего сердца

я стать не хочу.

Касательно архитектуры твоя деревня

ничтожна,

разведенные в ней куры

выдают вам яйца, хрипя,

по вытоптанным волками тропинкам

я бы с тобой не ходила.

Мы вместе, но мы не близки.

Насильственное вторжение в женщину

к возникновению истинного контакта

в моем случае не приводит,

медленное танго на высоковольтных

проводах – не про нас.

Арабский дворец,

дверь с зазывающей щелкой,

внутри мною предполагается

обходительность.

Не грязный викинг —

помывшийся и тончайший в обращении

халиф меня ждет.

Лампы внизу.

Светят они под ноги.

Небесам помогать ни к чему,

феерию заливающей яркости

они и без нашего участия они, я ручаюсь,

устроят,

доведением меня до оргазма

архангел

лично руководил.

Нищий киприот, на отдыхе в Протарасе

в меня вклинившийся?

Я поездила.

Я не забыла. В халате с фитнеса

меня не вели,

кудрявое море

с плохой стороны не запомнилось,

примечательно, что я плавала,

ни с кем не разговаривала,

надутый работник радио

сигареты у меня не стрелял,

разрывающиеся при подлете к нему

табачные кольца

втягивал и завидовал,

на оздоровление он в Протарас,

не сопровождающиеся пьянкой

романы приехал он заводить.

Он с радио,

с хабаровской студии человек,

а я что могу Кириллу противопоставить,

какие у меня достижения?

Зажигалкой я постучала,

бармен прибежал,

в вашем достойно выглядящем баре

ко мне никто не пристает,

я сердито промолвила.

Женщин обманывают,

коньяк разбавляют,

в офицерскую школу ты не ходил,

я тебя там не видела.

Тебе бы полежать,

пространство за стойкой располагает,

ломтик у меня в бокале

не опускается.

Жидкость не убывает,

настроение квасить ушло,

за глоток дорогого для меня

алкоголя

я бы перед тобой не разделась,

богиней, превратившейся в молнию,

я тебя не сожгу,

лифчик для прироста твоего сексуального

тонуса в раковине позади тебя

тоже не постираю.

Выстрел из жирной и длинной пушки,

эротика, конечно, везде,

в Руб-эль-Хали

я не была,

в изрытой мужчинами пустыне

на меня не напрыгивали,

про дожди,

приобняв сторонившихся меня

кладоискателей,

я бы не изрекала.

Шею намочили,

не сломали,

я о них не молилась,

сушь мне почти что сестра.

От поцелуя в шашлычной

я не развалилась,

летальными трещинами не пошла,

популярный формат, мне сказали.

Заинтересованность ценить,

друг на друга не бросаться,

от заигравших песен мне дурно не сделалось,

не поставила я условием

изводящую простаков тишину.

Столики переворачивают,

убирают,

в начинающуюся ночь я войду одна,

втеку в нее полностью одетой,

о возможной гангрене

я пытаюсь не переживать,

локоть о приглашающий паркет не отбиваю,

подходящий мне странник

прижимает к уху не телефон,

вокруг пузырящегося бассейна с сачком

он не ходит,

способным на шокирующие поступки,

к сожалению, мне не кажется,

до трансляции безразличного мне волейбола

двадцать,

десять,

пять,

ты, время,

наверное, мошенничаешь передо мной

и за спиной,

каждая утекающая минута —

повод для грусти,

искусанный влажный купальник – печаль.

А ваши палочки? А ваши барабаны?

Вы меня не домогаетесь,

и я на вас в обиде,

вы верьте – я ее задавлю,

терпимость с опытом набирается,

морщины – проводники понимания,

придвигающийся попутчик мне в электричке

внушал.

Он стучал, солдат развлекал,

в оплачиваемом министерством ансамбле

по гарнизонам мотался.

Приглянувшийся мне фантазер.

Ужасный любовник.

Меня не трогает,

о жареных кабачках не шепчи.

Подай мне возвышенность!

Высокой кухней с горкой мне на тарелку,

мы с тобой, тебе бы представить,

взлетели,

заблудились на облаках,

стреляющие из горных аулов

бородатые автоматчики

до нас не добьют,

выкрикиваемые ими проклятия

мы посчитаем пожеланиями удачного

быстрого секса,

сбитый грузовиком регулировщик Викентий

отходя, пробурчал, что победить любовь

фактически невозможно,

а трезвость – проявлении депрессии,

он клянется.

Не уходи!

Верни сначала кредиты!

Я дернулась,

каблук у меня сломался,

матерый пакистанский преступник,

у меня закололо,

в больницу проник.

У нас известно давно,

пакистанцы – в постели террористы,

поражающие свирепостью супер-самцы,

разорвать мою стильную комбинацию

я ему бы позволила,

из Карачи он бы мне получше привез.

Поругавшись, отношения мы бы наладили,

в нервозной обстановке жили бы не всегда,

из афганских поэтов,

из соотечественников,

ты мне почитай.

Молю меня извинить!

Ты не афганец, пакистанец,

я замоталась,

голова подвела.

Половичок запрыгал,

башня в один подъезд ходуном,

у чужой двери я с чувством

притопывала,

мужчину, ввозящего к нам бананы,

не прикасаясь к звонку,

ко мне выйти звала.

Веселый праздник,

свисающая с ушей мишура,

чемпионат КХЛ тайком от знакомых

он смотрит,

засмеют, говорит.

Фотографии в бейсболке «Калгари Флэймз»

вынужден я выкладывать,

на рыбалке с ведром мелочи

я в ней стою.

Без предварительных ласк ты заняться

не возражаешь?

Я поддалась,

с готовностью кинулась,

думала, в горячий источник,

а выяснилось – в прорубь,

женщина я весьма гордая,

порванные колготки

компенсировать мне не прошу,

удача в выборе партнера, нужно признать,

мне в тот раз не сопутствовала.

Позже я зачем-то вернулась,

выпившей почти не была,

деловые бумаги при моем топоте

он, мне видится, спрятал,

контракты на бананы ему дороже всего.

А мне бы захватывающую меня игру,

интимную перестрелку,

мыслить об оружии в определенном контексте

мне нравится,

вы, господа мужчины,

располагаете им поголовно,

но заряжено оно у единиц,

у изредка встречающихся мне

сладких демонов,

фарами он мне под юбку!

Не так,

прямой свет туда не залезет,

затормозит ли он подле меня?

Подберет ли даму со вкусом и телесным,

обещающим наслаждение,

трепетом?

Я на обочине не подскакиваю,

напрашиваться не хочу,

одевалась я долго,

невнимательно,

отвлечения на внутренние шумы

происходили серийно,

собранность, пропищав мне «адью»,

навалилась уже под звездами.

Если я не нырну в помещение,

отсутствие верхней одежды

меня погубит.

Низкий характерный гудок!

Узнаваемый стиль дальнобойщика.

Я к нему не запрыгну,

он и гудит нисколько не мне —

перебегающей дорогу,

обернувшейся ко мне псине.

Тебя не приготовят,

в нашей цветущей стране

собаки теперь не еда!

Боюсь, могу скрючиться,

пояснице нужен массаж,

размышления о подступающей рвоте

заставляют держать осанку,

ирония страсти претит.

Отдаваясь неумелому Зорину,

я насмешку давила.

Хлеб нарезной,

неразрезанный,

булочки с повидлом,

пустые,

на посту продавца внешне застенчивый парень

в майке с питбулем.

Я с ним заговорила,

пирожные картошка, он глухо промолвил,

у них залежавшиеся.

Парень не преуспевший,

приятелей по гольф-клубу

у него, естественно, нет,

да подумаешь,

и не к таким меня с силой влекло.

Мы с тобой посидим?

Коньяком я тебя не угощу,

водку апельсиновым соком не разбавлю,

песнями из категории hard and heavy

гостей я, не тревожься,

не мучаю.

Удручающий пенис.

Навыков ноль.

Кончил, спасибо Вселенной, едва ли не мигом,

обратно к нашей бутылке мы оперативно

пошли.

Себя я толком не знаю,

изучение, несмотря на многие годы,

поверхностное,

сигаретой я мяла губу,

в рот почему-то не попадала,

вздымающаяся заснеженная

равнина.

Накроет меня,

расплющит,

тонны снега вместе с землей

мои кости не пощадят,

в постели столь тяжких испытаний мне,

согласно удержавшимся во мне

воспоминаниям,

не выпадало.

Жирный, как сумоист,

менеджер проектов Сартачин?

Составляет бюджет,

по возможности доводит до воплощения,

фигура – невысокое скопление жира,

улыбка – лев с отдавленным джипом

хвостом,

за сафари бы ему наблюдать в отдалении,

к дороге не подходить,

безопасность неосторожным животным

не гарантируется,

сочувствие тебе, царь зверей, без задержки,

исходившую от менеджера по проектам

неудовлетворенность

я воспринимала, как запрос,

как руководство к действию,

попытки удовлетворения

растягивались на полдня,

с эрекцией реально беда, я вздыхала.

Медицинский швейцарский флаг! —

восходя на пик, он воскликнул.

Силы мозга я экономлю,

о смысле криков оргазмирующих мужчин

не задумываюсь,

из удачных проектов у него омская

театральная постановка,

где вытащенная на невыгодную роль

столичная сериальная звезда старуху,

путающуюся с бомжами,

сыграла.

Уверенно,

упускающая детали галерка

хлопала громче всех,

менеджер по проектам мне говорил,

от волнения при сбивчивом пересказе

задыхался,

бесспорно барон де Лажа.

В себя я не сомневаюсь,

перебороть разочарование я смогу —

научусь бренчать на банджо,

куплю себя шляпку цвета

украденного в зоопарке зонта.

На скамейку я его рядом с собой,

замечталась и рукой его не нащупала,

впору будет заметить,

что на вороватых обезьянок не спишешь,

в возникшей передо мной клетке

они под надежным замком.

К обезьянам я сознательно не шагала.

Лишившись моего чудесного зонтика,

брела наугад,

от заданного направления не зависела,

езда на лыжах без лыжни

от ходьбы после расставания с зонтиком

отличалась приблизительно диаметрально.

Со стремящимся к завязке Артемом

я на лыжах катила,

пару для меня он нашел.

Читаемой мне моралью понемногу отталкивал,

безудержный секс, твердил, хорошо,

а бухло нас калечит,

превращает в любовников

инвалидного типа,

в перспективе у нас лишь одышка,

сердечная недостаточность,

выберем-ка мы с тобой

физкультуру!

Размяться я согласилась,

но выслушивать нудную лекцию

не подписывалась

и от Артема я в сторону,

шаг за шагом

к разрыву я совершаю.

Противный хохот мне в спину

окончательно от Артема меня отвратил.

Плачет ли он нынче, не знаю,

в ватсапе ему не пишу.

Мужик соображающий,

не придурок,

от Нила Янга тащился.

Разбежались и нечего горевать!

Живи, Артем, не болей,

кружку якобы чешского пива

залпом я за тебя накатила.

Сорт «Чешское»,

место изготовления какой-нибудь

Воскресенск,

слабенькое недешевое пойло

в образовавшейся вокруг меня

жадной компании я хлебала.

Господа гусары!

Порядочные жмоты.

Беседующей с ними даме

выпивку не оплачивают,

неинтересными разглагольствованиями

об айтишном бизнесе

кабак меня вынуждают сменить,

на них пристально взираю

и узреваю —

о групповухе даже не думают.

Сморчки.

Унылые прокаженные.

Четыре кружки я выпила,

пятую буду не здесь,

разгорающееся желание

завалиться с кем-то в кровать

задвинуть у меня не получится.

Соблазняйте меня,

дерите!

Ну что же вы столь помешаны на работе,

неуютно мне с вами сидеть.

Гора растаяла, стала лужей,

потепление моим сапожкам не в масть,

с первого дня они промокают.

Сапоги у меня белые,

мне они до колен,

относительно обуви я выгляжу сексуально.

Лицо возрастное,

не двадцатилетнее,

если сравнивать со мной помоложе,

шарма я набрала,

зрелая блистательная женщина

я в моих радужных мыслях.

Атлет под светофором поймет,

меня, вероятно, оценит,

законопослушной тряпкой

зеленого он ожидает.

Пиво меня не взяло,

окосевшей я не являюсь,

заиграй под боком гармонь,

в пляс я, конечно, не кинусь.

Не Маруся я из села,

авторитетный институт когда-то закончила.

Пошел!

Я за ним, мне же туда и надо,

приставать я, видимо, не решусь,

скромность у меня не отбита.

Он одинок и он жаждет!

А я не ошибаюсь,

не к обожаемой жене

в возбуждающих меня сумерках

он идет?

Мне бы за ним не гнаться,

расслабляюще покурить,

вдыхаемый и выдыхаемый дым.

Приятно, как в детстве!

Подхвати меня, незнакомец,

к себе в пустующую квартиру

на могучих руках унеси!

Бог с тобой, двигай, куда двигаешь,

с моего позволения.

Вечер, пожалуй, испорчен.

Не сдавайся, выпей водки,

к уговаривающему меня голосу

я не прислушаюсь.

Отрубиться где-то вовне?

Под серым открытым небом?

Замолчи, не предлагай, я не девочка,

чтобы под фонарем

в лучшем из вариантов валяться.

В шестнадцать пожалуйста,

погуляв на собственное шестнадцатилетие,

уличную невесомость

и последовавшее падение

я в Сокольниках испытала.

От покушавшихся на мою невинность мужчин

Вселенной вздумалось меня уберечь.

Потеря случилось позже,

с перебирающим гитарные струны

хмырем,

лысеющий косноязычный Георгий

огорчение, признаться, мне не доставил.

Кто кого еще использовал,

я ему едва не сказала.

Исполняемый им романс

меня не увлек,

да повесь ты гитару обратно,

с языка буквально срывалось,

в семнадцать, я посчитала, пора.

Подвернулся Георгий – буду с Георгием,

о презервативе он позаботился

и молодец.

В поцелуе на прощание не нуждаюсь,

за гитару, поимев меня, схватишься —

об голову тебе ее разобью,

со взрослым мужчиной планировала

и мне удалось.

Прекрасные воспоминания от времени не портятся,

делают существование слаще,

к Георгию я в моей памяти нейтрально,

вспомню – не ужаснусь.

Разбит ли он сейчас параличом,

сведениями не обладаю,

в Интернете его не ищу,

произошло и прошло.

Скептическое отношение к любви

на меня наложило?

Любви я неуемно желаю,

живу сугубо ради любви!

Перед сном меня тянет поесть,

на голодный желудок сновидения обычно

кошмарные,

очень крупное яблоко.

Не соседке, а мне

между ног его впихивают,

на допотопном пиратском судне

наедине я с судьбой.

Мною занимается капитан.

Кастрат с парализующими мою волю

глазами!

Я не кричала,

выносила в молчании,

корабль назывался «Бесчувствие».

Грядет ли оно, не отвечу,

знаний о моем будущем

у меня с кишечную палочку,

она, мне известно,

небольшая.

Лед не сбили, я на нем поскользнулась,

за счет чего сумела удержать равновесие,

в церкви мне бы без утайки

поведали.

Господь!

К тебе, грешнице, Он с заботой!

До показавшегося храма дойду,

не закрыто – погреюсь,

с проповедями ко мне бы не лезть,

загоняющих меня в рамки

я бесцеремонно отпихиваю.

2

Чесавший пухлую щеку Ливанов.

Воспоминание о тебе я припрячу,

в первом ряду делать ему,

прости меня, нечего,

Иннокентия Анненского, придя из больницы,

дома я почитала.

«Темную выбери ночь

и в поле, безлюдном и голом,

в мрак окунись».

Изумительное у меня настроение,

выпить абсолютно не тянет!

Вселенная не подведет,

кость с остатками мяса подкинет,

тем же вечером я гуляла

на Воробьевых горах,

где забавный паренек

из калифорнийского Эль-Сентро

ко мне некогда подошел.

По крови он русский,

вырос в США,

на исторической родине никогда не был

и, наконец, отважился

наведаться.

В Москве он живет в отеле,

куда он не преминул меня пригласить.

Не сразу, некоторые достопримечательности

мне ему пришлось показать,

на здание МГУ он взглянул,

засмеялся,

коротким советским небоскребом

его обозвал.

Ранее он без намека на иронию

поинтересовался, можно ли купаться

в Москве-реке,

и мой ответ, что нельзя,

принял, не копаясь,

не детализируя,

держался он по-американски приподнято,

но чувства у него, от меня не укрылось,

рассеянные,

о перелете через океан он, вероятно,

слегка сожалел,

меня лет на пять он моложе

и приблизительно втрое шире в плечах.

Тарзан, про него я подумал.

А я его обезьяна?

Обезьяна, знающая, что и когда

ей надо,

использующая увиденный банан

то для еды, то в качестве дилдо,

распоряжаться моим телом

подглядывающему за мной иезуиту

меня бы не учить,

тем паче проводить поучение,

параллельно со мной мастурбируя.

Отвернись! – он бы крикнул.

Вам бы, отец, вашего девиза стыдится.

«К вящей славе божьей!».

Хватит вам туземцев дурить,

выметайтесь, отец, из джунглей.

Родриго ли вы,

Паскуале,

отцом Эдуардо я буду вас называть.

Воображаемыми женщинами

владели вы многократно,

а с обыкновенной,

нередко сомнительно пахнущей,

вы, отец Эдуардо, ложе делили?

Отец Эдуардо бы не лукавил,

юношеская любовь к Беренгарии из Овьедо

в плане соития обернулась ничем,

что же до здешних полуодетых чертовок,

священника они чтят,

от совершения греха, отпихивая и лягая,

уберегают.

Для посвящения в давно изводящую меня

тайну вам бы, неописуемо чудесная донна,

мня уступить!

Под предлогом проводницы

в кажущийся ему восхитительным мир

отцу Эдуардо я могу и отдаться.

Подтянув его внешность до актера Бардема,

на собранное им возвышение

из душистой травы

возлягу с ним я охотно,

при корявом обращении

потерплю,

мой приятель из Калифорнии

в технической стороне близости с женщиной,

мне верится, смыслит.

Отель у него на «Маяковской»,

до отеля он предлагает мне на такси,

дурочкой,

предпочитающей трястись на метро,

я перед Ленни не выставлюсь,

не от Леонида ли его Ленни,

попозже спрошу,

таксист нам, разумеется,

попался из Средней Азии,

нашу идиотскую попсу, спасибо ему, не врубил,

под его непонятную нам ругань по телефону

к отелю мы подкатили.

А выпивка в номере есть? —

у Ленни осведомилась я без смущения.

Он закивал,

привезенный из Америки виски

непочатый у него чемодане,

акцент у торопящегося завалить меня Ленни,

если серьезно,

заметный.

Смысл произносимых им слов

частично теряется,

произвести утонченную работу

на последней стадии моего совращения

будет ему нелегко,

меня же, как назло,

длинные поэтические фразы

послушать тянет.

Пол-литровая!

Скука, а не бутылка,

жалкий, никуда не годный объем.

Водка пожалуйста, но крепкие

зарубежные напитки

лишь в литровой таре

я позитивно воспринимаю,

более мелкий размер все равно,

что крошечный член

взамен предполагавшегося огромного.

Жажду поэтической прелюдии

Ленни не утолит,

бутылка у Ленни убогая,

уходить, не занявшись сексом —

нарываться на последующую печаль,

и хоть руку Ленни с моей груди

я снимаю,

от ворот поворот я ему не даю,

разойтись со временем думаю,

в кого же у него столь широкие плечи,

я у Ленни спросила.

В дедушку Виктора,

сквозь зубы он прошипел.

Обломала я Ленни, за такси он зря заплатил!

Ход его мыслей мне неизвестен,

возможно, похоть вперемешку с чем-то высоким

у него по отношению ко мне,

дедушка Виктор, в продолжении он сказал,

в Штаты не вырвался,

не дожив до шестидесяти,

в Ангарске скончался.

Мой отец нас увез,

на земле свободных людей

сориентировался и пробился;

говорит Ленни складно,

но сквозь акцент мне приходилось

проламываться,

мозги неприятно сушить,

бутылку мы, естественно, откупорили

и Ленни, закидывая шот за шотом,

пьянеет,

к существующей проблеме коммуникации

добавляет заплетающийся язык,

обо мне, похоже, он забывает.

Налоги, серфинг, дедушка Виктор,

к лифту, мне представляется,

пора мне идти,

секс с окосевшим Ленни

ну никак мне радости не доставит.

С мужиками, не умеющими пить,

чересчур часто мы, женщины,

сталкиваемся,

а через поколение держащим удар девушкам,

помимо таких же девушек,

категорически не с кем будет посидеть,

побеседовать,

обсудить вопросы текущей политики

или создать базу для залезания

в маячащую и исчезающую постель,

когда я спускалась в метро «Маяковская»,

мне отдавили правую ногу.

Я захрипела,

жилы у меня вздулись,

в отличии от жестокого секса

отдавленная нога

удовольствия, следующего в отдалении,

на втором плане,

мне не приносит – боль

и за болью ноль.

А извинения?!

За толстозадым дегенератом в панаме

я пошла, похромала,

дернув его за плечо,

развернула и вижу —

лицо у него не заплывшее,

глаза выражают ум,

не дурак, но хам?

Вероятно, нет – на мои ярко расцвеченные

претензии

он сказал, что момент наступания

на мою ступню

проскочил для него незамеченным:

производить углубление в собственный космос

водится за мной много лет, и страдаю я,

страдают другие,

я – тип математика Перельмана.

Сам математик,

остается лишь по гениальности

Перельмана догнать.

Юмор я в мужчинах ценю,

а самоиронией быстрее, чем паршивым букетом,

они меня покоряют.

Надутый индюк Григорук

преподнес мне семнадцать роз,

и наше свидание завершилось,

фактически не начавшись.

Мужчине, с напыщенной гордостью

рассказывающему о каждом пройденном им этапе

трудовой и личной жизни,

за столом или на уличной скамейке

меня не удержать,

когда я трезвая, это невозможно.

Григоруку, делающему для печатных масс-медиа

подборки народных поверий,

букет я вернула,

на его крикливо озвученную мысль

заглянуть в отпадный кабак,

едва, признаться, не клюнула,

закутить с утомившим меня Григоруком

недолго привлекательным мне казалось.

Такие женщины, как вы, на вес золота!

Не мне от Григорука комплимент —

аккуратная старушка от шедшего с ней старика

удостоилась.

Похоже, он ее кавалер,

заезженными льстивыми фразами

словно манной небесной

ее, заждавшуюся внимания,

осыпает,

из уст математика,

с которым, поскольку мне по пути,

я доехала до «Белорусской»,

ничего подобного я не услышу,

в сексе он очевидно, если не мертвец,

то унылый полутруп,

ехать с ним до «Водного стадиона»

резона мне никакого.

Но на «Белорусской», чтобы идти на переход,

я не вышла,

на «Динамо» тоже, удивляясь себе, не схожу,

с женщинами, он промолвил,

общение у него почему-то не складывается.

Вам, женщинам,

мужчин с огромными средствами подавай?

Вывод из его вопроса простой —

математик он бедный.

Неважное материальное положение

от понравившегося мне мужчины

меня не отвадит,

однако ободранная квартирка

при минимуме сексуальных предчувствий

манить меня не должна.

Конечно, мне бы соскочить,

на «Войковской» с ним попрощаться,

какого лешего я с ним еду,

я и приблизительно в толк не возьму.

Она? Хваленая женская интуиция,

в вагоне с математиком меня обездвижив,

уйти из него не дает?

Он наверняка живет не один,

на его косо поглядывающую на меня мамашу,

налетать стопроцентно я не желаю,

математик, ипсо факто, закомплексован,

прямиком из метро к себе меня не потянет,

чем нам, мне и ему, заняться

у станции «Водный стадион»,

соображение у меня зарождается.

Заглянем в питейное заведение,

согласно всегда смешившим меня правилам,

попытаемся друг друга получше узнать,

ему и вина будет достаточно,

а мне бы в культурных пределах водки,

хорошо, чтобы никого не шокировать,

коньяка,

разобраться с моими чувствами

сильнее обычного

в ненормальном грохоте метрополитена

меня увлекает.

Уделить время распитию

математик не против,

моя инициатива заплатить пополам

отклик у него по отрицательным эмоциям

будто взрыв,

угостить меня в заведении,

вы посмотрите на него,

вознамерился,

разгневался от идеи экономические потери

в равной степени понести.

Коньяка он мне недешевого,

не самого дешевого,

если быть объективной,

из горячего себе он рыбных котлет,

мне кусок мяса,

необузданный любовник

эпохи Карла Великого

рыбных котлет, наверно, не ел,

но косматого христианина-дикаря

с тяжеленным мечом

и распирающим штаны членом

в сегодняшней Москве не сыскать,

губы мне надо закатывать,

от ста пятидесяти грамм водки

математик не захмелел,

речь у него бессвязной не стала,

под алкоголь говорит он солидно,

иными словами, мало.

Вопреки своей выгоде я с ним сижу?

Не уверена,

математик он, возможно,

для меня не провальный,

о кубатуре – об объеме тела и его вычислении

он вскользь бросил

и на какую-нибудь секансоиду не перешел,

беседу на общие темы

меткими короткими выражениями

толково поддерживает.

Я мясо порезала,

поклевала,

с коньяком разобралась я быстрее,

темноватую жидкость в бокале

бесцельными покачиваниями не мучила.

Коньяка вам еще заказать? —

математик, проявляя заботу,

тихо-тихо спросил.

Святые угодники, неужели деликатность

его понизить голос заставила – женщина пьет,

и кричать об этом недопустимо,

крикнул – и из приличного общества вон,

родители моего математика не на заводе,

мне кажется, по лимиту пахали,

благородное родство не от переливания

после бытовухи у него, я считаю,

в крови.

Выспрашивать о родителях час пока не настал,

я и он – нас двое

и я рада, что двое,

сейчас, о какая печаль,

я окажусь в одиночестве.

Он не курит, я курю, не возрастай для меня

его приковывающая меня

привлекательность,

я бы покурила пораньше,

в безоблачном блаженстве

мною пущен дымок.

У нас свидание,

никакое не конспиративное собрание нудных

большевиков,

о сексе я думаю неизменно,

секс с математиком, сколь бы кислым он ни был,

к гнусному настроению меня не приведет,

я постараюсь

и следующий заход у вас выйдет получше,

а завтра,

послезавтра,

да мы Богарта с Лорен Бэколл

затмим!

Богарт бухал по-черному,

пример, по здравому размышлению,

я неудачный,

в камуфляжной форме

я моего математика не представляю.

Неправда, представила я его,

он заброшен в тыл правительственных войск

Никарагуа,

спасает от изнасилования крестьянок и коз,

он мой математик,

мой герой,

забылась я, женщина, палец

дотлевшим окурком

до грубого междометия обожгла,

не сказать, что протрезвилась,

но возвратилась я к математику

без иллюзий,

способным на безумные по храбрости

поступки он являться для меня перестал,

а какие сигареты вы курите? —

спросил он у меня совершенно обыденно.

Несущественно, ему я сказала,

табак в них набит, и спасибо полям за табак.

Рыбные котлеты вашим запросам ответили,

подходящего измельчения фарш?

Он про котлеты расплывчато,

про рельеф аналитической функции

безотносительно них, кажется, пробурчал,

в узкопрофильную тематику

он все-таки скатывается,

между терминами

наподобие «линейности» или «октониона»

появляется пьяный мат,

закругляться с моим математиком

мне по ощущениям следует.

Мы созвонимся,

на той неделе увидимся,

за доставленное огорчение ты простишь меня,

я тебя,

скорость ветра мне бы на салфетке

для тебя записать, но я ее не измерила,

измеритель в сумочке не ногу,

с навязываемой мне математики

на измерения меня потянуло,

коньяк – не кулак, в начинающемся сказываться

подпитии сказала я в пустоту.

Ладонь математика на столе,

а передо мной башни,

винтажные пятиэтажные домики,

я, вам бы верить, спасусь,

обратно к математику не понесусь,

колоссальное предательство, да,

по отношению к себе, да,

я кого-то, похоже, смешу,

знание предмета от продолжительного

беззвучного смеха не ухудшается,

жизнь гораздо на превращения,

на выведения из тени задвигавшихся

истуканов из плоти и крови,

меня провожала морось, дальше ждет сушь,

чая я бы выпила с пастилой,

поспала бы очень-очень

крепко,

женщина, не смеющая уповать

на свою удачу – не я,

без злоупотреблений свободой у меня не обходится —

не взыщите,

у кого был роман с мужчиной по фамилии

Дробовиков?

У меня. И тем ни менее снисхождение

мне не положено?

Дробовиков, низовой чин в отделе,

связанном с иммиграцией,

клял приезжих таджиков,

таскал меня не руках,

не совсем осмысленно многие вещи он делал.

О сексе не говорю,

к занятию любовью он как раз подходил

весьма вдумчиво,

а дрель возьмет и поранится,

ротвейлера в парке погладит,

а ротвейлер не в духе, с лаской полезешь —

цапнет,

слегка укушенному Дробовикову

ноги бы от ротвейлера

и особенно от гуляющего с ротвейлером

шкафа

поскорее бы уносить,

но Дробовиков скандалит,

кричит, что собаку надлежит усыпить,

картину он спровоцировал жуткую —

хозяин спускает ротвейлера с поводка,

сам, размахивая кулаками,

на Дробовикова шагает,

если бы не мое обаяние,

Дробовиков бы погиб,

его избитое и разодранное тело

в закрытом бы гробу хоронили,

слезами у отверстой могилы

в чем-то дорогого мне Дробовикова

я бы, пожалуй, не обливалась.

На кладбище бы пришла,

трудовым таджикам-гробокопателям

об их недруге рассказала,

почему бы кладбищенским, честно работающим

людям настроение не поднять.

Насчет его поведения в постели

таджикам бы я ни гу-гу,

наши с ним интимные взлеты

и падения

этих ребят не касаются,

утюжил меня он подолгу,

властно командовал не засыпать,

а меня так и тянуло

организовать оборону

посредством сна, отрубиться —

и пускай он старается,

себя на мне удовлетворяет,

после секса он называл меня

чаровницей,

относил на кухню чего-нибудь пожевать,

упаковку сосисок вскроет,

а я на сосиски смотреть не могу,

от такой формы

усталость.

А на куст во дворе ты внимание обратила? —

чавкая сосисками,

он у меня, отвернувшейся, спрашивал.

Впечатляющий куст,

шарообразно постриженный.

Садовник у нас не таджик,

из Англии, я думаю, выписали!

Я соглашалась,

от принципиально непьющего любовника

шла для умиротворения накатить,

до восприятия себя созданием с искалеченной душой

у меня, конечно, не доходило,

со мной вообще не бывает,

чтобы депрессия меня с головой,

огромной волной,

в силах я мрак отринуть.

Хочется пива – куплю,

страшным образом хочется – опустошу банку

у магазина,

толкающиеся у входа алкаши

заговаривать со мной опасаются.

Точнее, они смущаются —

слишком для них я роскошна,

нечего со мной им ловить.

Попросить у меня на бутылку?

Случалось, просили, и я размышляла,

кошелек, вспоминала, купюрами у меня не набит,

с колдырями стою, ничего им не отвечаю,

полная загадочности я дама.

Мечта!

Банку я в урну, а до нее метров пять,

промахнуться проще простого,

поскольку я у магазина,

не на арене,

на броске я не концентрировалась,

расслабленно кинула и попала,

одобрительные восклицания

выпавших из социума мужчин

мое неугомонное воображение

до более значимого превознесения раскрутило.

На помосте я с булавами,

подкидываю их и ловлю,

становится вкалывающей, как лошадь,

звездой художественной гимнастики

я никогда не желала

и помост мною стирается,

ржание не вторгается,

оголтело скачущей через барьеры

чемпионкой в соревнованиях на конях

быть,

высказываю мое личное мнение,

неувлекательно,

еще ужаснее путь дискоболки, штангистки,

регбистки,

перебрав приходящие на ум вариации,

я, разрешите признаться, удостоверилась —

овации мне бы не в области спорта.

Театральный триумф?

Рукоплещущая мне после финального

занавеса публика меня бы осчастливила

и я бы на радостях напилась,

читая восторженные рецензии,

алкоголь бы в себя добавляла,

следующий спектакль я бы репетировала

печально спившейся,

переспавшей с кучей

боготворящих меня мужчин,

талантливый режиссер ставит со мной «Медею»,

а у меня, помимо захлестнувшей зависимости,

беременность,

триппер,

я бы ему рассказала, и он бы заорал:

«Все к лучшему, настоящую трагедию

ты сыграешь!».

Знаете, приносить такие жертвы ради театра

я не готова.

Из Театра Моссовета вам бы знакомую мне

фанатку вашего дела позвать,

за роль «Медеи»

целый венерический букет

подхватить она согласится.

Ее имя Ирина,

фамилию не скажу,

ее сумасшедшая любовь к театру росла,

забота о сожителе

соразмерно росту снижалась,

в кафе перед ее театром

он заинтересовался мной,

разговором и в первую очередь

сексом

остался очень доволен,

актрисе Ирине ему не раскрывать, но он,

нарвавшись на очередное проявление

безразличия к его нуждам,

ей о нас выложил и поразился —

словно бы об измене Генриха Восьмого

или фараона Неферкара Седьмого он ей поведал.

Она не возмутилась,

глаза от текста с незначительным эпизодом

не оторвала,

«трахайся, Дима, с кем тебе вздумается»,

лаконично промолвила.

В постели Дима хорош,

принимала я Диму охотно,

между нашими бурными актами он мог говорить

исключительно об актрисе Ирине.

«Какая же она чокнутая, какая же маньячка

дерьмовых пьес,

написанных блевавшими и дрочившими

авторами!».

Я за Островского и Теннесси Уильямса

не заступалась,

точка зрения Дмитрия

право на существование,

как и любая другая,

имеет, почему бы ей не иметь,

перекосы Дмитрия в сторону

проигнорировавшей его неверность актрисы

настраивала меня на мысль,

что связь у нас ненадолго,

его гневные излияния на Ирину

я скоро попрошу прекратить, и он замолчит,

потом не придет,

Ирина, конечно же, специфическая:

обожающий ее Дмитрий – товарищ с деньгами,

в мужском плане практически монстр,

а она задвигает его за пыльные кулисы,

повторение чужих слов,

стояние в углу при раскланиваниях,

уязвленное самолюбие

на эту унизительную каторгу

ее, вероятно, толкает.

«Выбьюсь в примы,

нынешних, презирающих меня прим,

заткну за пояс и буду править,

проходить мимо них, не здороваясь»,

при моем индивидуализме

копошиться в их функционирующем

под покровительством Мельпомены

гадюшнике

мне никак не суметь,

торговать пирожками мне проще.

Замечу, что Дмитрий

от еды у меня не отказывался,

плавленого сыра намажет

и рюмку водки, проклиная Ирину, заест,

водку приносил он с собой.

Мои наклонности неприязнь

в Дмитрии не будили,

к тому же выпивала я сдержанно,

не частила,

ему хорошая водка впрок не шла,

к возвышающейся над прежней

горячности его приводила.

Относилась она к Ирине,

ее и театр он смешивал в единую

гомогенную грязь,

на мне во время секса

он что-то про Ирину орал.

От выкрикиваемых им грубых слов

я абстрагировалась,

получаемому наслаждению

отдавалась не полностью, но вполне,

уши мне не заткнуть, а закрыть глаза

я способна, и я на пляже,

от наваливающихся на женщин самцов

пляжи обезопасить не удалось,

мне, загорающей в неглиже,

достался грандиозный спасатель,

мускулистый, какой же мускулистый тиран,

Дмитрий кричит на Ирину,

а я, ничего не говорящая в реальности,

там, под перекрытым тираном

солнечным кругом,

вопли издаю дикие,

заключающие в себе требование

немедленно поднажать,

по завершению проводимой Димой

долбежки

тиран испаряется,

меня овевает освежающий ласковый бриз,

покачиваемой от замечательной слабости,

я иду в ванную,

затем покурить,

Дмитрий клеймит Ирину до секса,

по ходу,

раньше, обладая мною,

Ирину он дополнением не вводил,

но Дмитрий освоился,

себя ломать перестал,

переполняющие его чувства к Ирине

выплескивать нужно без пауз,

иначе надлом,

постельный конфуз,

чтобы ценность хрупкого Дмитрия

утрачена для меня не была,

я ему потворствую,

насчет Ирины не затыкаю,

при моем отторжении

он ведь с визитами ко мне

может не завязать —

будет приходить,

поносить актрису Ирину, в сексуальные

отношения со мной не вступая,

мне бы схватиться за голову, а что хвататься,

выпроводить бесполезного для меня Дмитрия

это не поможет,

из способов, имеющих действенность,

лидирует жесткая прямая просьба,

однако я не уверена,

что в ответ на нее Дмитрий

безропотно от меня восвояси,

слушательница я – первый класс,

замену мне среди отечественных,

славящихся ограниченностью дам

отыскать крайне проблематично,

и он, тем конкретным вечером

куда-то отчалив,

являться ко мне продолжит,

годами или, о Господи, десятилетиями

мне про Ирину,

про театр,

«Антона Павловича Чехова

я своими руками до чахотки бы удушил,

а Шекспира, только бы перо

для начальной строчки дебютной пьесы

Уильям бы взял,

чернильницей я по башке!».

5

Уснула! Скажут, уснула, поскольку напилась,

иного, я ручаюсь, не скажут,

мнение со стороны

нас, женщин, заботит.

А нам это нужно?

Я переступлю,

стану звездой феминизма,

Марокко, кажется, королевство,

в нем, скорее всего, есть король,

возраст для сексуальных подвигов

у него, вероятно, неподходящий,

но представить молодого короля я могу,

могу нарисовать вертолет

и спускающегося ко мне холеного восточного

полубога,

на его вертолете мы бы взлетели,

там же я бы ему отдалась,

да что же мне в рот!

Бабочка?

Не разевай, сожми сигарету,

одежду из натуральных тканей я не купила,

завтра, насосавшись кофе, на рынок пройдусь,

о тряпках,

сколько бы я ни кичилась отличиями,

я думаю,

обыкновенная баба,

без боли себе говорю.

Слишком шумно! И кто мешает мне засыпать?

В ресторане, вы посмотрите, танцы,

меня жестко повлекло внутрь,

траектория мною задана, до изгибающихся людей

я дойду,

повиснуть на каком-нибудь славном мужчине

мне хочется, но ни к чему,

он может быть в компании с ревнивой супругой,

оттянуться я, конечно,

не прочь, от вина и музыки

меня не выворачивает,

отдельно от вас плечи вверх я и вниз,

постойте, а не шотландец

с девицей в поблескивающем платье

выплясывает?

Я не усложняю, отбивать не иду,

гид нам про Марокко рассказывал,

у Испании и Марокко территориальные споры,

к шотландцу приближаюсь я осторожно,

в тяге к нему заподозрить меня нельзя,

подшагивание дается мне трудно,

куда-то вот-вот провалюсь,

романтическое восприятие мира с окончанием

юности для меня не закончилось,

сберегающему его алкоголю мерси,

инте-гри-руемость,

с кудрями не поэт – казак, и у него шашка,

вожделение казака бесследно не проходит,

море бурлит,

бедной родственницей на хуторе я бы копала,

мне бы остервенело кричали: «Глубже!»,

я застонала,

эротизм мне, естественно, не избыть,

скользкие мосты, синие выси,

Уильям Шекспир.

«Любовь – любовь столб пламени

над моем наших слез».

Море под боком,

оно, я вспомнила, океан,

плечи у меня расшалились,

помассировать их никого не прошу,

скучные годы невинности

меня к этому подготовили,

с мужчинами я приятно покусывающий

ангелок,

на приземистой лошадке за мной по пятам

татарин, а за ним русский витязь,

бесконечно эрегированный Борис,

об убийстве татарина

я мысленно ему не сигналю, но я бы скорее с Борисом,

не оборачиваясь, «награда тебе я Борис!»,

настроена заорать,

став современным и стильным

на автопробеге по Марокко он бы меня соблазнил,

в зверски фыркающую машину

к Борису я залезаю.

Целуемся,

стартуем,

дорожные приключения нашу с ним близость

безусловно поддержат,

рухнуть ей со скалы не дадут,

при обгонах меня колотит,

новая поза – экстаз,

горячий Борис,

погостивший в моем теле Борис,

без разговоров я, Борис, тебе подчиняюсь,

рабыня я,

пока меня не отпустит.

Земля накаляется,

предчувствуется разлом,

выдающейся оплошностью я озарюсь,

лежащей в консервной банке

удушью, а что поделаешь,

сдамся,

распадаться я начала.

Меня подкосило, но не скосило,

уводило и не увело,

Марокко проскочило у меня скромно,

отдохнула я не с лихвой,

в Москве, вот такая я грешница,

бросилась компенсировать,

к Дудугину,

снимающему квартиру на «Пролетарской»

и находящемуся со мной в отношениях

почти месяц,

я изголодавшаяся,

обворожительно загорелая,

Дудугин – инженер-взрывотехник,

хладнокровный и знающий постельное дело шатен,

служебные обязанности,

если до сих пор не взорвался,

он, видимо, тоже исполняет на уровне,

хвалят его на работе,

мне он однажды сказал.

Квартира двухкомнатная,

ремонт не делался никогда,

переклеить обои хозяйка ему разрешила,

и он с ними ко мне,

обоями мою воздушную натуру

бессовестно напрягает,

за субботу, сказал, мы управимся,

всего часов на десять подряд

тут труда.

Дудугина я призвала к порядку,

вне рамок секса посоветовала ему

эксплуатировать меня не пытаться,

время, отведенное нам на роман,

ты, Дудугин, не укорачивай,

идеи с умом выдвигай.

Дудугин запричитал,

воздел руки,

«обойный инцидент»

стоил мне минимум пары чудесных

половых актов,

и слово «обои» я невзлюбила,

услышу – щеку себе закушу,

Дудугин на меня разозлился,

но к следующему разу он отошел,

удовлетворял меня тщательно,

в довольстве друг другом нам бы в обнимку

валяться, а мы из-за сигарет

едва на кулаках не сошлись.

Он выкурил свои,

затем мои,

резервного блока у него дома нет,

ни единой пачки, сколько ни рылся,

им не нарыто.

Хочется курить,

курить нечего,

Дудугин волком глядит на меня,

я на него,

курящие женщины, он с вызовом заявил,

мне вообще-то не нравятся.

Я ему, конечно, ответила,

про коротковатый член выпалила в лицо,

покинув Дудугина навсегда,

в магазине я сигарет,

несколько бутылок пива,

себе говорю – я живу,

ничуть не выдыхаюсь,

от расставания с Дудугиным мне, наверное,

больно, силы на улыбку я изыщу,

к ночи я улыбающееся

пьяное недоразумение,

таксиста толкаю и хохочу,

пугливый мужичок меня высадил,

пепел с сигарету я в реку,

превращение в утопленницу меня не притягивало,

хрен вам,

а не мой мокрый труп.

Рот я растягиваю, улыбку до предела тащу,

полегче на поворотах!

Я не крикнула, смысл не поняла,

в ресторане меня приютят,

обогреют,

разогнаться и гулять до утра

я еще в состоянии,

до ближайшего открытого кабака умру, но дойду,

указание я по жилам,

шагай, моя плоть,

не подводи.

Она справилась,

хмель от натуги не весь, однако вышел,

из женщин в заведении проститутки и я,

самцов представляет бригада

надирающихся чиновников,

слегка человекоподобных свиней,

кто-нибудь из них ко мне сунется —

скажу, что мне не до любви,

погибшего на охоте дедушку

я поминаю,

страшнейшее горе, громаднейший лось

его затоптал.

Изумительно, я опять улыбаюсь,

с кислой гримасой мне физически противно

сидеть,

тебя, депрессия,

ненавижу.

Пробовала ли я настоящее бургундское?

Безусловно, барон Кориньяк

меня у себя в шале угощал.

Раут весьма массовый,

приватность у нас впереди,

от яхты мы шли раздельно,

на ней обошлось без сцен,

она, создавая волнение,

накренилась, гостей утащили вниз

слушать рояль,

названный знаменитым

пуэрториканец Гамброзо

бил по клавишам будто буйнопомешанный,

у нас, стремящихся въехать,

обильно выступал пот,

дамы, если принюхиваться, попахивали,

мы на море, а внутри духота, непонятная музыка,

из-за нее на расставленных стульях

никто не спит,

алкоголь не потягивает,

он и мне ни под какие отвлеченные мысли не лез,

хватание меня за ягодицы

спешно рожденным воображением Брюсом Уиллисом

в сторону от звукового надругательства

не уводило.

Брюс Уиллис в деменции?

Меня он не в болезни, а в молодости,

обворожительным крепышом

руки со мной распускал,

обстрел ранящими нотами продолжался,

и Брюсу я вынужденно сказала,

что он слаб, в необходимом мне плане не тянет,

барон, я изволю заметить, не Брюс,

в действительности на его яхте я побывала.

Вместе с мужем.

Крайне обеспеченным,

мною вычеркнутым,

пуэрториканец изводил нас по времени много,

почти бесконечность,

заплативший ему барон

порывался к нему подскочить,

прерыванием концерта запоздало нас выручить,

замолчавший рояль

исправил бы ситуацию недостаточно —

полученные нами ожоги,

царапины, ссадины

в ничто, как говорится, не перейдут,

на наших мозгах и душах останутся,

заткнуть уши пальцами, конечно, не комильфо,

но я отважилась

и мне полегчало,

не яхта, а мой личный корабль,

заскрипев, куда-то поплыл,

управление я отдавшему мне честь

офицеру не поручила,

взяла его на себя,

курс, наверно, на Пакистан.

Срочно мне выпить,

худо у меня с трезвой моей головой!

Назойливость корабельных крыс им прощаю,

об мои ступни они чешутся,

трутся, да и пожалуйста,

в старпомах у меня, разумеется,

неутомимый в постели красавец,

от брошенного штурвала

я нетвердым шагом направляюсь к Анри,

меня укачало и шаг у меня нетвердый,

нетвердый и при том уверенный,

Анри, атакуя,

непрерывно меня пронзает,

бутылки сшибаются, бьются, штиля нет,

военную технику мы с Анри не перевозим,

проповедуем любовь, пацифизм,

удовлетворенность посредством не войны,

а секса,

в Москве,

далеко не в центре, в Братеево,

я сливалась с товароведом Данилой,

поглощенной экстазом, кричала:

«Анри!»,

после соития мне бывало с ним скучно,

но с Данилой у меня затянулось на целых

полгода, не смогла я пораньше с ним

завязать.

Он смотрел ментовские сериалы,

ходил неизменно в черном,

до тридцати он жил во Владимире,

потом переехал в Москву,

сказать, что член у него значительный —

ничего не сказать.

Безусловно, я не спорю,

не интеллектом, не интересами,

членом он меня покорил,

работающим размером

приковал к себе на осень и зиму.

Из козырей у Данилы лишь член.

Мало,

зачастую немало,

без члена определенного масштаба

мне бывает невмоготу

и я извожусь,

я печалюсь,

а к товароведу придешь, и телу от одолевающих

желаний отдохновение,

душе покой,

по факту он не то, чтобы дурак дураком,

но люди мудрее него мне попадались нередко,

доцент Северский,

при отнесении товароведа по умственным

способностям к холмику,

настоящая Джомолунгма,

однако, спросите любого авторитетного

альпиниста,

организму из плоти и крови

на Джомолунгме неуютно,

дух парит, а организм чуть ли не помирает,

о солнечных протуберанцах

Северский вещал мне захватывающе,

а в любовных утехах он для женщины

карлик,

вызывающий жалость пигмей,

с доцентом переспишь и его обнимаешь,

жалеешь, быть просто собеседником

он отказывался, в трусы неудержимо мне лез,

ну подчинюсь я ему,

я думала,

с намерением исплеваться

какие-то секунды под ним полежу,

за протуберанцами он мне про лунные кратеры,

отражательные туманности,

если не учитывать секс,

доцент меня абсолютно устраивал,

мои податливые к впитыванию мозги

силой общения с Северским

от земли отрывались —

им там бы и болтаться, но следует секс,

снова полудохлый червяк в меня утомляюще

заползает,

подбить моего ужаснейшего любовника

на разговоры под пьянку я не могла.

Коньяк ему наливала,

он, морщась, слегка отпивал,

бутылку в тебя бы залить,

в сердцах я мечтала,

на алкогольном крюке

оттащить от секса на тысячу миль.

Как бы прекрасно

мы с Северским за столом,

с парой постоянно пополняемых рюмок,

я внимательно слушаю,

он, свою мужскую состоятельность

доказывать не пытаясь,

говорит, говорит, говорит,

у него и голос приятный,

проводя соблазнение,

восхитительным тембром он слух мне ласкал,

позже дошло до секса,

и из мужчин,

которые удовольствия мне не доставили,

Северский выделялся,

показывал себя сущим дном,

представить слияние не с доцентом,

а с Родриго из Акапулько я не успевала,

обдающий меня бешеным дыханием Северский

заканчивал в миг,

по идее он должен ко мне привыкнуть,

освоиться и прибавить, но ничего не меняется,

слабенькая устойчивость теряется очень быстро,

как-то я решила к доценту Северскому

не ехать, его звонки игнорировать,

испытываю ли я потребность перед ним

извиниться?

Пожалуй, не испытываю.

От мужчин я после него

отдалилась, отдавалась сугубо

уединению,

оно мне необходимо,

срок не меньше дней пяти,

четырех,

из дома я выходила и на мужчин не смотрела,

можно подумать, уединением не пахнет,

а оно есть, я и мужчины,

мы будто на разных планетах,

в обиде ли я на мужчин?

Уехать из столицы на сбор ядовитых ягод

меня не манило,

травить мужчин не влекло,

с купленной банкой пива

окружающая меня темень распалась,

и я ожила,

за долгий перерыв в употреблении

смягчающего жесткость жизни напитка

себя отругала,

и кто будет моим избранником?

Не дворник, не спешащий с работы

хорек,

я бы сделала выбор в пользу

мускулистого поклонника Гете.

А он появится?

Уповать на великую удачу наивно,

неотесанного заморыша повстречаю

и, вздохнув, закручу,

да ни за что! – на базе взвешенности

воскликну,

разочарование от сделанного мной выбора

будет у меня через час,

пополнение пивом его не уменьшит,

отхлебывать наедине с собой,

думая о Гете, о культуристах —

душеспасительное лекарство,

интеллигентный досуг,

«находит ландыш тенистый лес,

стремится птица в простор небес»,