Воронеж 20.40. Красная книга Алёши

© Алёша, 2024

ISBN 978-5-0062-0555-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 0. Москва. Враг у ворот

Старик вышел из Лефортово, втянул заросшими ноздрями привычно-невыносимую вонь лужи-Яузы и короткими быстрыми шажками двинулся к Салтыкову мосту. За вдовьим домом послышался тихий, до жути вкрадчивый смех. Смех в ночи, страшнее самого страха! Старик дрожащими пальцами поправил очки и засеменил быстрее. Прямо за спиной кто-то захихикал.

– Хохочущая смерть? – прошептал старик и побежал; быстрее, быстрее, еще быстрее, насколько можно быстрее…

Невыносимо хотелось писать, но старик бежал, бежал, бежал.

У моста он случайно пнул ногой череп, валявшийся на съежившемся от ливней и бурь асфальте, упал, испачкал в грязи свой последний культурный пиджак, разбил очки, поднял голову и услышал нечеловеческий визг у вдовьего дома. Смех стих. Визг резко прервался. Не в силах ничего разглядеть в ночном пьяном мареве, старик прислушался. Странный, незнакомый шум приближался. Ближе, ближе, ближе…

Старик протер глаза, вгляделся вдаль и ужаснулся: прямо по Шоссе Энтузиастов быстро двигалась бесформенная серая масса великаноподобных людей – ни начала, ни конца. Старик зажал рот рукой, стараясь не закричать, но поздно.

Это были не люди! Гигантские голые чудовища, поросшие шерстью, забрызганные грязью и кровью, все в ранах и страшных шрамах, они шли уверенной поступью к центру белокаменной. Юми с губами цвета индиго! Юми…

Чудовища перешли мост, и через час тысячи босых ног уже приближались к Курскому вокзалу. У моста лежали разодранные черные брюки, вельветовый грязный пиджак и изношенные ботинки, а в лужице крови валялись растоптанные очки. Вокруг того, что совсем недавно называлось стариком, а еще раньше – учителем истории и географии Иваном Петровичем Галицыным, приехавшим в Москву из Воронежа к двоюродной сестре, стояли трое юми, отставшие от толпы. Они присели кружком, обнялись и завыли. Грустно, так грустно. Их вой на ходу подхватили сотни собратьев у вокзала.

Уже не грустную, но страшную песню ветер донес до Садового кольца, госпиталя Бурденко и бывшего офиса компании «Яндекс», до «Альтаира» и Соколиной горы, до Екатерининского дворца и торгового центра «Атриум». С пробитой крыши «Атриума» свесился юноша в военной форме, с ужасом разглядывающий проходящую прямо под ним толпу. Вдруг из земного проема, там, где раньше была станция метро Чкаловская, со страшным грохотом вылетел головной вагон электрички и взорвался в воздухе, осветив привокзальную площадь адским огнем.

Юноша оторопел: электричества нет! Нет! Так откуда взялся этот чертов поезд!?

Юми, не оглядываясь, продолжали свое мрачное движение в сторону Университета. Им не было никакого дела до природного живого электричества, поднявшего вагон в высь, ни до пылающего вагона. Вспышка позволила юноше разглядеть чудовищ. От увиденного он потерял самообладание. Порыв ветра сорвал с юноши зеленую военную кепку и понес вниз. Кепка задела кого-то из юми, от толпы отделились трое гигантов и могучими прыжками устремились к входу в торговый центр. Юноша почувствовал их голодные взгляды, перекрестился и шагнул с крыши.

* * *

Проспект Вернадского был бесконечно пуст. Полковник Василий Горлов одиноко возвышался над тяжелыми механическими воротами, профессионально закрепленными посреди баррикады. Массивный каменный забор, упиравшийся в станцию метро «Юго-Западная», поддерживал нелепое сооружение, подкрепленное всяким хламом, вытащенным солдатами из подземки. Блокпост, мать его!

Глядя вниз с невысокой крыши станции, полковник был явно подавлен. Он давно отдал приказ на отступление основным силам, при этом сам остался здесь, возле ворот, в сопровождении нескольких рядовых, которых сам же отправил в подземку.

Разбитая дорога, вдоль нее – порушенные здания, в самом конце проспекта – гигант Ил-96 без крыла и иллюминаторов, мусор и трупы. Мусор и трупы. Гниль и тлен. Почти всё, что осталось от старого мира.

«Похоронить бы по-человечески», – подумал Горлов, глядя на вчерашних защитников станции, но времени оставалось совсем мало.

В ночном небе что-то вспыхнуло. Далеко, видимо, в центре бедной столицы. Раздался звонок. Горлов взял рацию.

– Товарищ полковник, у Курского чертовщина творится, – услышал Горлов взволнованный голос разведчика. – Мы возвращаемся, доложу тогда!

– Давай, солдат, – вздохнул Горлов, понимая, что еще чуть-чуть, и возвращаться разведке будет некуда. – Везде чертовщина. Ни под Славянском, ни в Сирии не видал такого…

Некоторое время Василий Горлов грустно смотрел на свет, оставленный далекой мощной вспышкой в ночном небе. И слушал надвигающийся гул.

– Только эвакуация, мать ее!

* * *

В Центральном штабе, глубоко под землей, командующий Сопротивлением Иван Степанович Хорунжий отдал приказ на отправку «Тигра» на проспект Вернадского за Горловым. Два месяца вооруженные посты Сопротивления с успехом отражали набеги серых чудовищ, и только последние атаки юми закончились поражением сразу нескольких блокпостов. Столица стояла перед лицом жуткой, невиданной ранее угрозы. Даже одного кутузовского глаза хватило бы на то, чтобы понять: Москве не выстоять!

Командующий Сопротивлением, генерал-майор разведки, понуро смотрел на карту, висящую посреди большого мраморного зала. На карте России множество городов были помечены флажками. Флажки были разных цветов, и каждый цвет имел свое значение. Командующий отвел взгляд от карты и, бегло взглянув на потолочную лампу, поднес к лицу руку с зеленым флажком.

«Цвет жизни, – пронеслось в голове командующего, – где ж ты есть?»

Послышались торопливые шаги. Дверь с шумом распахнулась, в мраморный зал влетел краснощекий майор. Он тяжело дышал.

– Товарищ командующий, разрешите обратиться?

– Валяй.

– Мы нашли лодку. Пока только координаты. Связь не очень, прерывается иногда, но говорить можно, – задыхался майор.

– Молодцы! – похвалил Хорунжий, медленно поднимая оживший взгляд на офицера. – Где она? И что с часами?

– Она в Воронеже. На часах 20.40.

* * *

На проспекте Вернадского под ногами Горлова начала дрожать земля. Гул нарастал. Полковник поднял голову, с крыши станции метро «Юго-Западная» один из рядовых истошно вопил, бешено рисуя руками крест:

– Их слишком много! Их много. Многооооо!

– Не ссать, сынок! – шепнул Горлов. – Отступать нам некуда, позади Москва.

Он взглянул на бойцов, стоявших рядом: совсем молодые, неопытные еще.

– Уходите, товарищ полковник, мы их придержим! – сказал один.

Василий Горлов сквозь щель в воротах взглянул на проспект.

– Нет, бойцы, поздно. Ничего не выйдет. Они уже здесь.

Словно в подтверждение его слов гул стих. Полковник приблизился к воротам, слегка наклонился и посмотрел в щель – по ту сторону баррикады воцарилась кладбищенская тишина. И вдруг прямо перед ним всплыло изрезанное страшными шрамами лицо. Изо рта чудовища капала слюна, нос провалился, но глаза… Никогда в жизни полковник не видел их так близко… Глаза жили своей собственной, потусторонне-разумной жизнью, они были мудры и красноречивы. Они говорили: Смерть!

– Сэмэ, – гортанно прошипело чудовище.

– Юми, – выдохнул полковник.

Его передернуло. Он расхохотался, отвернувшись от ворот и глядя на перепуганных солдат.

– Юююююмиииии! – заорал он.

– Сэмэ, – снова послышалось за воротами; десятки других голосов подхватили дикий клич, потом сотни и тысячи глоток стали выкрикивать непонятное слово.

– Сэмэ! Сэмэ! Сэмэ! Сэмэ! Сэмэ! Сэмэ! Сэмэ! Сэмэ!

К крикам добавился какой-то новый звук, будто изувеченный металл скрежетал по взлетной полосе. Все ближе, ближе, ближе. Вскоре скрежет стал и вовсе невыносим.

Василий Горлов нащупал в кармане холодную сталь Макарова, но размышлять о превратностях судьбы времени не было, да и никогда он не думал, что сможет оказаться в таком положении. Маяковский, мать его! За воротами баррикады стихло. Тишина длилась чуть меньше минуты, и именно в эти мгновения полковнику показалось, что все, что сейчас происходит, происходит не с ним. Он даже подумал, что чудовища, которые подобрались так близко и тихо, ушли. Иллюзия длилась недолго, ее прервал страшный вой из-за ворот, сопровождаемый все тем же металлическим скрежетом.

Сначала Горлов увидел над баррикадой серые лапы с острыми когтями. Затем чудовища, будто не чувствуя боли, стали срывать колючую проволоку с ограждений. Полковник еще раз взглянул на проспект. Улыбнулся. Чуть помедлив, он поднес пистолет к виску и спустил курок. Сэмэ.

Из прилегающего к проспекту проулка выехал «Тигр», машина остановилась в пяти метрах от лежащего в крови Горлова. Из нее выскочили двое военных и запихали оторопевших солдат в транспортер. «Тигр» развернулся, медленно пополз к проулку, на повороте остановился, и сидящие в нем увидели, как ворота блокпоста снес громадный самолет с потускневшим триколором на борту. Ил-96 прокатился еще с десяток метров и остановился, зацепившись хвостом за каменную стену. Чудовища, которые толкали лайнер в первых рядах, бросились в погоню за «Тигром», но машина скрылась в проулке, беспомощно пальнув в монстров из выхлопной трубы.

* * *

Лодка, место, время – 20.40…

Так год или время? Да какая теперь разница!

Генерал-майор Иван Хорунжий махнул краснощекому майору рукой с зажатым между пальцами зеленым флажком, и они заспешили по подземному коридору в узел связи.

– Теперь мы ее точно найдем…

В узле связи, посередине которого висела такая же карта, что и в мраморном зале, военные склонились над странным предметом. Это был куб черного цвета, сверху покрытый инеем. Казалось, что куб дышит каким-то странным ледяным дыханием, и от этого дыхания перехватывало дух. В середине куба находились большие металлические часы с белым циферблатом и двумя ручками регулировки по бокам. В левом нижнем углу куба серебрилась мелкая надпись – parazIT.

– Ну что, как связь? – командующий азартно сплюнул на мраморный пол, с каким-то отвращением поглядывая на куб.

– Оборвалась, товарищ генерал-майор, – ответил подполковник.

– Часы синхронизировали?

– Никак нет.

– А с «паразитом» этим удалось что-то в архивах найти?

– Никак нет.

– Да что ты мне никакнеткаешь все!? Горлов где со своими?

– Не вернулись пока, но «Тигр» уже на Вернадского.

– Понял… Лодку запрашивайте постоянно, освободите для них частоту. Как приедет Горлов – ко мне его. Сразу ко мне! Срочно ко мне! И еще: свяжитесь с Черновым, узнайте у них обстановку.

– Так точно, товарищ командующий! – ответили офицеры в один голос.

– Отлично! – Хорунжий подошел к большой карте. – Готовьте технику. Послезавтра выходим.

– Куда, товарищ генерал-майор?

Командующий Сопротивлением взглянул на карту, среди массы красных, желтых, коричневых и черных точек нащупал глазами центр Черноземья и с размаху воткнул туда первый зеленый флажок.

– На Воронеж, мать его! На Воронеж.

Глава 1. Воронежа больше нет

С каждой полуразрушенной ступенью, с каждым покоренным этажом бывшей железнодорожной управы Лучник все больше ощущал усталость, падающую на него по мере приближения колокольного боя. Возможно, еще какой-то час, и картина, которую он так часто прокручивал в своем истерзанном воображении за последний месяц, станет реальностью. В 20.40 звонарь поднимется на башню, что стоит напротив управы, возьмется за язык колокола и… Стрела, пущенная из мощного арбалета, поймав поток ветра, пересечет проспект Революции и вонзится в черный балахон. Там, где сердце. И колокол не зазвучит. Не пробьет больше никогда. А человек в черном балахоне, способный одним только взглядом лишить жизни сотни людей, – и тех, кто подвержен Давлению, и тех, кто стойко переносит его, – падет от точного выстрела. И Давления больше не будет! Не будет. Никогда.

Впрочем, Лучник не верил в это. Он усмехнулся, вспомнив одержимость Кочегара идеей остановить безумие, избавить шаткий мир от убийственных скачков, отвергнуть проклятие небес. И в этой одержимости он, Лучник, лучший стрелок округи, ставший живой легендой далеко за ее пределами (во всяком случае, Кочегар, гроза Левобережья, в этом не сомневался), должен был сыграть главную роль. Победить или умереть! А когда на кону жизнь, все прочее – пустяк. Для сотен, тысяч выживших, но только не для него.

Плевал он на эту чертову жизнь! С тех самых пор, как при родах к праотцам отправилась его жена. Плевал, когда прятал в Нововоронеже Антона, своего чудо-сына, когда, не раздумывая ни секунды, бросился на его поиски – через гиблые места, кишащие дикими тварями, мимо заблеванных землянок людоедов, к центру Черноземья. Плевал, когда стоял на окраине Воронежа в заснеженной степи напротив Красных Октябрей – без коня, с одним только луком. Плевал, когда убивал подругу Кочегара. И даже когда умирал в его логове, тоже плевал. Плевал, когда летел на метеозонде с левого берега на правый над зловещей трясиной, когда-то величественно называемой Воронежским морем. Плевал и сейчас.

Поэтому не испытывал Лучник ни страха, ни сомнений, поднимаясь на чудом выстоявшую башню управы Юго-Восточной железной дороги. Знаменитую башню ЮВЖД. Без страха и сомнений! Ведь что может быть страшнее ада вокруг – только ад в собственной голове. И в сердце, лишенном тепла.

– А что если я и вправду остановлю этот кошмар?! – шепнул он и прислушался.

Откуда-то из тьмы управы раздался тихий смех. Будто ребенок хихикал в люльке, радуясь приближению матери. Нет, показалось – лишь ранняя весенняя капель да неуверенный хруст стекла под сапогом. Ни щебета птиц, ни стона зверя, ни людского шепота. Все, как вчера, когда он крался с улицы Манежной к проспекту, к заветному перекрестку. Эти места у ЮВЖД, пропитанные страхом к чему-то нечеловечески дикому, давно осиротели – каждый старался держаться подальше от колокольного звона, хотя понимал, что без него ему конец. Разве что Ликёрка преспокойно соседствовала с колокольней, каким-то чудодейственным образом немного примирившись даже с Давлением. А звон…

Колокольный звон обрушивался на Воронеж внезапно, когда его никто не ждал, и с каждым новым ударом уносил жизни, которых в этом безумном и бездарном мире и так осталось немного. Лет пять назад Давление приходило ровно в 20.40, словно Господь позаботился об удобстве апокалипсиса, в котором оставил место не только боли, но и удовольствиям. Боль уносила жизни, сотни, тысячи, миллионы жизней, а удовольствие плодило не только обычных детей, но и маленьких гениев с губами цвета индиго, которых становилось все больше и больше. Маленькие гении росли и превращались в больших чудовищ. Их стали называть юми.

Первые юми умирали рано, успев изобрести колеса, календари, открыв теорему Пифагора и сочинив ворохи великолепных стихов, которые когда-то уже стояли на полках в виде многотомных фолиантов. Умирали, умудрившись написать удивительной красоты музыку, которую до них уже писали великие композиторы. Позже юми адаптировались к Давлению, болезням. Боль стала их другом. Гениальность уходила с годами, и они, сами не ведая того, превращались в больших, сильных и жестоких человекоподобных животных, которым не нужен был колокол, они забывали чужие-свои стихи, забывали музыку и жаждали мясо…

Колокол всегда бил, предупреждая о надвигающемся Давлении. Звонари чувствовали это приближение, и милостиво предупреждали людей. А люди ненавидели и боялись звонарей, не понимая, свет или тьма породила их.

В последнее время этот звук раздавался все реже и реже, и Лучнику составило много труда предугадать его сегодня. Цель была проста: нет, не остановить Давление, это все сказки. Убить черного звонаря, попасть в подземный мир недостроенного метро и найти сына. Если, конечно, Кочегар не солгал, сказав, что Антон у звонарей. Другого плана у Лунника не было.

Снова послышался смех, но уже отчетливее. Жуткий, вымученный смех.

Лучник спокойно скинул рюкзак, присел на поваленный древний сейф и пристроил рядышком потертый черный Nikon, собранный доморощенными умельцами с рабочих кварталов Левобережья. Добрый верный друг, прошедший неоднократные испытания на унылых заводских площадках ВАСО, не раз пробивавший стальными стрелами обшивки мертвых самолетов с двухсот метров, но реально пока не пригодившийся в бою. Грозное оружие безумного настоящего, ждущее своего часа, – самопал-арбалет, мастерски сведенный из остатков автоматической винтовки М-16 и титанового скелета Parker Cyclone. Легкий и меткий. Лучник погладил затертый полинялый ремень от давно отслужившей свое фотокамеры. На ремне сохранилась надпись – Nikon. И никому даже в голову не пришло давать другое имя этому смертоносному малышу в день его рождения. Здравствуй, Никон!

– Восьмой этаж, – прошептал Лучник, доставая из рюкзака жестянку с черным кофе. – Кажется, пора…

Он неторопливо отправил в рот пригоршню «коричневой чумы» (так порошок прозвали его недавние друзья Красные Октябри), по привычке поежился от горечи кофе и, наконец, огляделся. В небольшой оконный проем врывались вечерние солнечные лучи, заигрывая со стоящим у облупившейся стены портретом Ленина. Лучник улыбнулся: «Сколько ж вождей наштамповали!? Что в подвалах авиационного, что в мастерских Рудгормаша, что на Шинном заводе. Даже здесь остался!»

Да, хранили Ильичей везде. Каменных, бумажных, холщовых. Железных и даже стеклянных. Как и двадцать, и пятьдесят лет назад. Может, просто по народной привычке. Везде. Но это место было особенным. Сюда редко ступала нога человека, ибо считалось, что имя этому месту – Смерть. Сэмэ, кажется, так называли старуху с косой юми…

Холст в дубовой раме неплохо сохранился, как и другие послания из прошлого. Лебедка разбитого лифта, непонятного назначения прибор со штампом «Made in Austria», метровые стрелки от громадных часов, набор почерневших гаечных ключей, урна для бумаг, железный серп со сломанным молотом, два перевернутых кривых стола и стул о трех ножках, связка ржавых ключей на гвозде, даже сколотая хрустальная пепельница на бетонном полу. Лучник поднял ее, повертел в руках и понял, как же он хочет курить. За последний год он затягивался дважды, и было это незабываемо. Что это были за листья, он уже не помнил, но будоражащий аромат самокрутки он навсегда унес из странного заведения бандитского Левобережья с еще более странным названием – бар «Сто лет одиночества». Напротив Лучника сидел Кочегар с красным революционным бантом на черной кожанке и рассказывал увлекательные истории из прошлого, а потом брал трехструнную гитару и затягивал что-то из Хоя. Крепкие парни с Машмета неумело подпевали Кочегару. А над всем этим веселым безумием парил ароматный сизый дымок от раскуренных самокруток.

…Снова раздался смех. Лучник знал: живоглоты рядом. Он чувствовал их мерзкое дыхание, он ждал их приближения на каждом этаже, он жаждал показать им свою силу, не применяя оружия.

– Ну, идите ко мне, уродцы!

Эти мерзкие существа, заражавшие людей странным вирусом, невольные любители полакомиться живой человеческой плотью, были для него не более чем игрушкой. Для подавляющего большинства – хохочущей смертью. Их тихий зловещий смех шел откуда-то с седьмого этажа. Ближе, ближе, ближе…

Лучник сделал шаг к лестничной клетке: по отбитым ступеням прямо к нему медленно крался грязный подросток-оборванец, его губы были перепачканы желтой слизью, голова странно подергивалась из стороны в сторону, взгляд блуждал и никак не мог сконцентрироваться на Лучнике. Но оборванец очень старался! За ним ползли два живоглота постарше. Они тошнотворно засмеялись при виде жертвы, из перекошенных ртов закапали слюни. Снизу за Лучником с любопытством и испугом наблюдала худющая высокая женщина – в ее руках была истерзанная кукла, которую она то и дело прижимала к своим голым отвисшим грудям.

Лучник шагнул навстречу живоглотам. Женщина истерично засмеялась, подросток попятился назад и, споткнувшись о ползущих, упал. Один из живоглотов зарычал, но тут же заткнулся и отвел взгляд. Лучник бросил в него пепельницу.

– Кыш! – шепнул он и сплюнул.

Живоглоты, будто почувствовав грозную силу, не раз спасавшую Лучнику жизнь, отступили. Он поднял голову – пора двигаться дальше. На ступенях он наклонился за маленьким, чудом уцелевшим осколком зеркальца, припрятал его в рюкзак и, наконец, ступил на открытую, залитую весенним солнцем площадку последнего, девятого этажа. В небо уходила металлическая винтовая лестница, последнее напоминание о знаменитом некогда шпиле ЮВЖД, образце сталинского стиля. Лифт давно уже никому не помогал преодолевать 70-метровый путь вверх – к великолепию воронежских панорам, да и от панорам-то мало чего осталось. Как и на прочих этажах, здесь все стороны света были открыты для обзора. Только там, ниже, всюду зияли пустые окна-глазницы, а здесь, над головой, было чистое циановое небо, под ногами – подтаивающий снег, и с четырех сторон над площадкой возвышались каменные «трезубцы», за которыми можно было удачно укрыться.

Пригнувшись, Лучник прокрался на самый угол площадки, сбросил рюкзак и выглянул из-за каменной глыбы. Соседняя башня с колокольней была пониже шпиля ЮВЖД – удачней места для стрельбы и представить было невозможно. Видимо, оставалось минут пятнадцать – вполне достаточно для того, чтобы занять позицию, натереть тетиву воском, затаить дыхание и спустить курок. Впрочем, можно было бы спеть еще какую-то песенку, к примеру, ту, что когда-то горланили с лучшим другом, пьяные и счастливые:

А сегодня я воздушных шариков купил,

Полечу на них над расчудесной страной…

Спеть шепотом, чтобы самому едва расслышать. Но он не стал этого делать. Не потому, что не умел петь, а потому, что помнил слова Октябрей: «Будь осторожен. Звонари могут за триста метров услышать, как ты пукнул!»

Лучник потянулся к арбалету и вздрогнул. Краем глаза он ощутил какое-то движение – там, внизу, в бывшем сквере за поваленным императором Петром прятался человек. Лучник отработанным движением зарядил стрелу, направил арбалет вниз и прильнул к оптическому прицелу. Да, за Петром притаилась девушка. Военная форма 90-х, в руке нож, светлые волосы под защитного цвета банданой. Девушка не видела Лучника, глядя на колокольню. Не видела она и крадущихся к ней живоглотов.

Лучник пригляделся: девушка как две капли воды была похожа на… Но этого не могло быть! Нет. Его мозг еще не успел взорваться от увиденного – время все расставило по своим местам.

20.38. Лучник увидел, что девушка находится на расстоянии прыжка живоглота, который подкрался к ней сзади. Секундная оторопь закончилась резким ударом боли в затылке, потом еще и еще. Лучник заставил себя прогнать боль и успокоиться. Потянулся к рюкзаку, но на жестянку с кофе не было времени. Он снова прицелился в девушку – их взгляды пересеклись. Она смотрела на него. Прямо на него! В упор. Да, сквозь линзу оптического прицела она сверлила его своим взглядом… Нет, не с ненавистью и страхом – с превосходством охотника, почуявшего жертву, будто говорящего: «Ну, попробуй, попади в меня!» Лучник, не раздумывая, выстрелил. Девушка увидела, как в пяти метрах от нее в грязный снег упал живоглот с дыркой в черепе, а чуть поодаль к стволу дерева стрела пригвоздила другого.

20.39. Миг, и Лучник ощутил на себе взгляд, холодящий кровь. Взгляд мучительный и бесконечно страшный, проникающий в самые потаенные закоулки сознания и выворачивающий мозг наизнанку. Лучник обреченно перевел арбалет в сторону башни, не в силах натянуть вторую стрелу, увидел стоящего на колокольне человека в черном, которого должен был уничтожить, и, прежде чем впасть в забытье, прошептал: «Прости меня, Антон, прощай!»

20.40. С первым ударом колокола Лучник упал на сырой бетон. Жестянка опрокинулась и с глухим звоном покатилась к стене, оставляя за собой коричнево-кофейную дорожку на белом снегу. Но этого Лучник уже не видел.

* * *

– Забудь, такого больше не будет. Никогда…

– Алина, не верю своим ушам! Посмотри вокруг – еще года три и наши силы утроятся. Динамо пойдет за нами, мы приручим Октябрей, сотрем с холма Семилуки и покончим с рабством. Мы больше не будем слышать сводящий с ума ночной смех, мы… Детей нарожаем, в конце концов!

– Замолчи, он, кажется, приходит в себя, худенькая светловолосая девушка в военной форме подсела к пленнику.

– Слушайте, не убьем сейчас – пожалеем завтра! А он нас не пощадит… Да что на тебя нашло, в конце концов? Жизнь он ей спас!!! Да ты сама порвала бы этих живоглотов в два счета. Влюбилась, дура?

– Алин, Рыжь права. Впрочем, пусть себе живет, но арбалет… Его надо забрать. Уж я-то знаю толк в оружии с детства! Ты когда-нибудь такой видела?

– Нет, Сова, я не видела таких арбалетов. Но я клянусь – убью, если тронете стрелка… Ладно, черт с вами, я согласна на жребий.

Мужчина заворочался. Тщетно попытался оторвать голову от какого-то мешка, прислушался:

– Алина, у тебя всегда выпадает «решка». Я требую переброса!

– Выпало, и все тут. Тяните дрезину.

Костер мягким всполохом озарил холм, на котором сидели три девушки. Огонь не давал замерзнуть, но треск горящих веток мешал расслышать все, о чем они говорят. Мужчина попытался совладать с безумной головной болью, но не тут-то было: боль лишь усиливалась по мере отступления сна. Да и сон ли это был? Он слышал голоса, но уже не мог разобрать ни слова. Даже просыпающийся разум отказывался служить ему, и Лучник отчетливо ощущал беспокойство, неприсущее ему.

Его приподняли и подтащили ближе к костру. Двойной удар – скачок АДа (так иногда называли Давление – и артериальное, и атмосферное) и взгляд звонаря – все это непременно убило бы обычного человека, но девушки даже не предполагали, что перед ними тот, кто за два коротких дня умудрился стать легендой. Живой легендой нового мира!

Несколько часов назад, когда вечерний колокол стих, девушки, придя в себя, поднялись на девятый этаж башни железнодорожной управы, по пути убив нескольких живоглотов, обнаружили там человека с рюкзаком и арбалетом, спасшего Алину метким выстрелом, дотащили его без приключений до дрезины, спрятанной в районе вокзала, и довезли до парка Динамо. Там они узнали от дозорных пауков, что накануне кто-то перелетел на воздушном шаре через водохранилище, и этот кто-то, возможно, их добыча. Человек, которого пощадил звонарь. Валькирии, так их еще лет десять назад прозвали Красные Октябри, ровным счетом ничего не понимали, но старшая «тройки» – Алина, решила, что Лучнику нужно дать шанс. И оставить его в живых. А жребий… Он всегда был на ее стороне.

– Тебе повезло, умрешь не сегодня.

– Не трогай, Рыжь! Дай лучше ему немного кофе, кажется, он этим спасается, – Алина протянула рыжей жестянку, достав ее из рюкзака пленника.

– Ладно. Пасть открой.

Холодные сильные руки разжали ему челюсти и всыпали в рот горький порошок. Мужчина закашлялся. Сплюнул.

– Глотай, легче станет.

До него дошло, что он начал разбирать слова, понимать их смысл. Где-то вдали слышался странный гул. Мужчина попытался сам произнести что-то, но из горла вырвался лишь слабый хрип. Попробовал сфокусировать взгляд на одной из незнакомок, но с этим было сложнее – троица то сливалась в одно невнятное целое, то вновь расслаивалась, превращаясь в аморфное нечто. Троица прошептала:

– Тебе лучше?

– Да, – выдавил из себя Лучник.

– Как тебя зовут?

– Герман, – тихо ответил мужчина и сам удивился своему ответу.

«Почему Герман? Разве это мое имя? Разве так меня звали раньше?»

Лучник задрожал. Нет, не от ночного весеннего холода, – от осознания того, что он ничего не помнит. «Какие еще братья? Кто я и откуда? Кто эти чертовы бабы? Почему ночь? Костер? Боль в затылке? Горечь во рту?». И память ушла…

– Какой на хер Герман?! – завыл он.

Одна из девушек ударила его по щеке.

– Хватит выть. Выжил – не ной. Мы оставим тебе твой рюкзак. И лук твой оставим. С рассветом тебя заберут добрые люди, подлечат и отпустят на все четыре стороны. Даже спрашивать не будут, кто ты и откуда. А пока – просто заткнись.

– Рыжь, – обратилась к ней та, что стояла слева, – нам пора. Дай мне пару минут, я хочу спросить у него кое-что.

– Он твой, – засмеялась Рыжь, – оседлай его как следует! Ждем на дрезине…

К Лучнику приблизилась одна из девушек:

– Меня зовут Алина, – она внимательно заглянула в его глаза. – Ты кажешься мне знакомым. Мы где-то встречались? Может, в прошлой жизни? Или во снах?

– Я не помню, – прохрипел Лучник, – ничего не помню. Совсем ничего.

– Это пройдет… Ты бывал когда-нибудь в Нововоронеже? В городе атомщиков.

– Не помню.

Алина отвернулась, ее подруги выставляли на рельсы дрезину.

– Ты хотел выстрелить в звонаря? Ты помнишь звонаря?

Лучник повертел головой.

– Ты хотел убить его, Герман.

– Я не знаю никакого звонаря.

– Ладно, давай, Герман, мы еще обязательно увидимся. Я уверена в этом.

Она взяла его за руку, и он почувствовал ее тепло. На секунду он поверил, что они действительно знакомы, но ничего не смог вспомнить. Тепло было родным и таким знакомым, но ощущения быстро ускользали от Лучника. И вскоре совсем исчезли. Начинало светать. Алина поднялась и откинула прядь светлых волос, обнажив на шее странный рисунок – мертвая голова, возлежащая на знаке бесконечности. Перехватив удивленный взгляд Лучника, Алина пояснила:

– Это тату, нам обязательно носить ее. Перевернутая восьмерка и череп, знак Восьмой Марты…

– Что? – переспросил Лучник.

– Извини, долго объяснять. Придет время, память вернется. Кстати, я хочу оставить тебе кое-что. Во-первых, твой арбалет под рюкзаком, из рюкзака мы ничего не брали. Во-вторых, это тебе.

Алина отцепила значок ГТО от своей груди и засунула в боковой карман его куртки, поднялась.

– Это талисман. Еще пригодится. Ну ладно, до встречи! Меня ждут…

Лучник непонимающе кивнул, потер руки, будто стараясь удержать подольше ее тепло, и спросил: «Когда?» Но Алина его уже не слышала.

Три девушки в военной форме со среднего размера ножнами на мощных ремнях ловко вскарабкались по щебню на железнодорожную насыпь к механической дрезине. Шестерни заскрипели, дрезина тронулась. Лучник некоторое время безучастно наблюдал за удаляющимися от него девушками, и когда те совсем исчезли из вида, он помахал вслед рукой.

«Будем знакомы, Герман», – про себя произнес он, привстал, осмотрелся.

Уже совсем рассвело. Он сидел на чугунной крышке люка, которого не наблюдалось поблизости. Рядом валялся рюкзак цвета хаки, из-под него торчал какой-то черный предмет. Герман потянулся к нему, ухватился за ремешок и дернул. На ремне была надпись Nikon. Из-под рюкзака появился сначала приклад, потом оптический прицел, а затем нечто, напоминавшее лук.

– Вот это дура! – удивился Герман и попытался подняться.

Это оказалось гораздо легче, чем он себе представлял. Боль в голове почти улеглась, он выпрямился, увидел метрах в двухстах от себя какое-то полуразвалившееся каменное здание с надписью «АМО», старую разбитую дорогу, местами запорошенную поздним весенним снегом и одним концом утопающую в тоннеле, и поваленные на ней телеграфные столбы. За зданием зеленели бесконечные сосны, а вдали над ними грозно зависло покосившееся Чертово колесо.

В той стороне, куда уехали незнакомки, возвышались голые разномастные деревья, из-за которых торчали какие-то старые здания. Их было немного, в отличие от противоположной стороны, где безлюдные дома с оторванными крышами и сметенными верхними этажами напоминали постъядерный пейзаж из «Сталкера».

– Сталкер? – Герман безуспешно попытался вспомнить, что это или кто.

Вдали виднелись какие-то башни, перекошенные антенны, покосившиеся столбы. А как насмешка над тлеющей жизнью – между мертвым городом и Германом – кирпичный низенький забор, соединенный металлической аркой без ворот и вывеской «Добро пожаловать!» Вдоль забора – кучки кирпичных осколков и битого стекла. А рядом – поваленный проржавевший микроавтобус, на капоте которого кто-то выцарапал: «Северяне – лохи».

– Вот черт! Вокруг меня хаос, а я спокоен, как танк! Идти-то куда?

Герман понял, что вспоминать и понимать что-то бесполезно, если даже слово «танк» для него загадка. «Само придет» – решил он и, пошатываясь, стал подниматься на насыпь. Вдруг сбоку, в кирпичах, что-то хрустнуло. Герман застыл вполоборота, мысленно рассчитывая расстояние до забора и автобуса. Метров 25—30. Он не знал, что делать, но руки опередили разум: он резко выхватил арбалет, молниеносно справился с тетивой и стрелой и, рывком повернувшись на звук, спустил курок. Даже не целясь! За горсткой кирпичей что-то жалобно пискнуло. Герман приблизился к забору и увидел, как в предсмертных конвульсиях бьется громадная крыса, пришпиленная стрелой к старому кожаному ботинку.

– Одуреть! – удивился Лучник, разглядывая чертову тварь; он не знал, чему больше удивляться – то ли столь меткому выстрелу и быстрой реакции, то ли неимоверным размерам убитого грызуна. – Неужто радиация?

Впрочем, едва ли. Незнакомки, да и сам Герман, вроде как признаков мутации не имели. Две руки, две ноги, уши, нос. Он пощупал себя между ног и улыбнулся – все на месте! Он вспомнил про жестянку с кофе, книгу, подаренную ему Кочегаром. Кто такой Кочегар? Неужели возвращается память? Герман попытался вспомнить что-то еще, но тщетно – мысли путались между девушками, дрезиной и теплом рук Алины. Герман без лишних эмоций стряхнул со стрелы крысу, придавил ее большим камнем и двинулся обратно к потухшему костру.

Уже с рюкзаком он, наконец, взобрался на насыпь и обомлел. Там, за железной дорогой и порушенными постройками, открывался удивительный и одновременно чудовищный вид. Как ребенок, только познающий мир, Герман выронил из рук арбалет и рюкзак, попятился назад и чуть было не споткнулся о камень. Перед ним бешено несла небольшие льдины широкая река, имени которой он не знал. Образуя пенистые волны у берега, река издавала дикие звуки и напоминала живое раненое существо. Над рекой слева и справа возвышались разорванные пополам мосты, а на другом берегу, казалось, поселилась сама смерть. Там, среди корявых деревьев, громоздились черные высотки. И все бы ничего, да вот только все они были мертвы, будто после бомбежки. Разрушенные здания свидетельствовали о том, что случилось нечто невообразимое, неподвластное уму и сердцу, а взошедшее над всем этим кошмаром солнце скорее подчеркивало всю нелепость пейзажа, чем радовало глаз. Герман прищурился – действительно, где-то вдали на том берегу стоял столб дыма, такой же неподвижный и безжизненный, как и забытые богом многоэтажки.

– Вау, – выдохнул Герман и опустился на рельсы. – Я в аду?

В той стороне, куда уехали незнакомки, виднелась табличка с надписью «Станция Березова ща». Герман взял рюкзак, высыпал содержимое прямо на щебенку и, присев, осмотрел пожитки: жестянка (гремит еще!), зеркальце, засохший ломоть хлеба, консервная банка «Завтрак туриста» и… книга. Потрепанный томик какого-то Мандельштама. Герман открыл книгу на странице, заложенной сухим кленовым листом и, прежде чем погрузиться в сон, прочел:

«Дорогой Корней Иванович!

Я обращаюсь к вам с весьма серьезной для меня просьбой: не могли бы прислать мне сколько-нибудь денег. Я больше ничего не могу сделать, кроме как обратиться за помощью к людям, которые не хотят, чтобы я физически погиб.

То, что со мной делается, – дольше продолжаться не может. Ни у меня, ни у жены моей нет больше сил длить этот ужас. Больше того: созрело твердое решение все это любыми средствами прекратить. Это – не является «временным проживанием в Воронеже». Я – тень. Меня нет. У меня есть только одно право -умереть. Ничего больше нет. Ни страны, ни людей. И когда я выхожу на улицу погулять в парк за Фридриха Энгельса и наблюдаю кормящих голубей старушек, когда я пытаюсь написать хоть две строчки стихов о них, у меня ровно ничего не выходит. Кроме слов: «Воронежа больше нет»…

…И Герман уснул. И приснился ему странный сон. Впрочем, возможно и раньше ему снились странные сны, но их он тоже не помнил. Да и к чему всё это, когда Воронежа больше нет…

Глава 2. Den Druck. Первый сон Германа

Маленький черный мальчик подошел к Богу, такому же черному, как он сам, и спросил его, точно ли он тот, за которого выдает себя. Бог промолчал, лишь выпустив из загонов саранчу под музыку Марли. Клуб опийного дыма смешался с Млечным Путём, навсегда застряв в мироздании. Клуб одиноких сердец…

Мальчик настойчиво повторил вопрос. Бог нелепо закашлялся, и треть земли покрылась трещинами. Марли смолк. Мальчик не унимался – Бог мудро залаял и пометил территорию.

– Это не выход, у них же есть Ной, – засмеялся маленький мальчик, глядя на тонущий мир. – И пламя не выход, и лёд, и желатин, и корона, и бады, и бдсм! Читали, знаем… Выплывут!

Бог сжал кулаки, сквозь чёрные пальцы засочилась кровь. Но, чу! Бог изменился в лице: он с восторгом разжал ладони, взглянул на алые капли, снова сжал, разжал, сжал, разжал, сжал, разжал, сжал, разжал и велел Писарю написать то, чему еще не было слов.

– Нет, – закричал мальчик. – Только не это! Смилуйся, Господи!

Но Бог уже не слушал его, изобретая den Druck. И потирал уже окровавленные руки, радуясь страшному творению своему. И сказал он, что это хорошо. А пока Писарь Божий мешал чернила, растягивая время и искажая пространство, маленький черный Бог подошел к мальчику, такому же черному, как он сам, и спросил его, точно ли он тот, за которого выдает себя.

– Нет! – закричал мальчик и превратился в Бога, чтобы отменить den Druck.

Но было ему уже не по силам. Он застонал, как старец, и кончился. И отдал Богу душу.

– Нет Бога – нет проблем, – с нечеловеческой надеждой подумал маленький черный Бог и отправился искать другого…

А был ли мальчик?

Глава 3. Парк культуры и отдыха имени Кагановича

Какой к черту мальчик!? Просыпаясь, Герман попытался склеить сон из осколков памяти, но память сама умоляла: склей лучше меня, зачем тебе этот никчемный дурацкий сон?! Сквозь волшебную дымку грёз послышались чьи-то голоса. Чувство тревоги потребовало: открой глаза, поднимись, возьми себя в руки. Мартовский холод окончательно отрезвил Германа. Он не спешил, он прислушивался, не открывая глаз, стараясь связать воедино каждое услышанное слово. И к черту мальчика!

– Глянь, он там не сдох? – раздался сиплый голос.

– Если сдох, его скарб мой, – второй голос принадлежал мужику помладше.

Послышались тяжелые шаги, и на Лучника обрушился отменный пинок. От резкой боли он окончательно очнулся, но не подал виду. Он не понимал, кто перед ним, он лежал как прежде, нелепо раскинув ноги. Он выжидал, не открывая глаз, что же будет дальше.

– Ну, как он там? – спросил Сиплый.

– Кажется, сдох! – ответил молодой.

– Сдох!? Нам же яйца оторвут за него! Подумают, что это мы его… Пульс проверь.

Зашелестела ткань, щелкнуло что-то металлическое. Лучник почувствовал несвежее дыхание рядом с собой. Потребовалась доля секунды, чтобы нащупать нож под тканью камуфляжа склонившегося над ним человека. Еще мгновенье, и Лучник стоял над обросшим детиной, а лезвие острого ножа, прижатое к горлу, готово было пронзить податливую плоть незнакомца.

– Э-эй, тормози, стой, блин! Свой я, динамовский, вон и Сиплый подтвердить может.

– Тихо, друг! Не спеши, свой он, – подтвердил небольшой седой мужичок в бушлате. – Я Сиплый, а это Газ. Мы не причиним тебе вреда. Нам тебя Алина передала. На поруки, так сказать. Вроде как нужный ты – летать умеешь на шаре, звонарь тебя не кончил. Ведь правда это?

Лучник молча отпустил Газа, тот отпрыгнул от него и со словами «Дерьмовый

сегодня день» принялся растирать шею. Бывает и хуже.

– Не помню я ничего ни про шары, ни про звонарей твоих, – до Лучника дошло, что он совсем не боится этих парней. – Не помню.

Он присел и начал судорожно тереть виски.

– О, крепко, видно, тебя приложило, что ты память свою потерял, – сказал Сиплый.

– Да ни хрена не крепко, – пробурчал Газ, держась за шею. – Вон, видишь, прыткий какой… Э-э-э, как там тебя, Лучник? Да нож-то отдай, а?

Лучник протянул нож Газу. Тот сразу оживился и принялся размахивать им перед небритым лицом незнакомца, мол, контроль над ситуацией в наших руках. Лучник привстал. Мгновенье, и резким движением он выбил нож, поднял с земли и с хитрой усмешкой спрятал в карман своего комбинезона.

– Слабоумие и отвага! – победно шепнул он.

– Пошутил я, отдай, блин, нож, а? – взмолился Газ. – У тебя арбалет есть и стрелы, отдай, а?

– Теперь не отдам, трофей это мой, да и порежешься ты, – сказал Лучник, недоумевая, откуда он знаком с мудреными приемами рукопашного боя.

– Хрен с ним, с ножом, – крикнул Сиплый. – Пошли в лагерь, там у нас лекарь есть, он тебе мозги вправит, а то, не ровен час, порешишь нас и не вспомнишь потом. Да и Пирату, тьфу, Кагану показать тебя нужно, бригадир он у нас здесь, на Динамо. Шеф значит…

Лучник заинтересованно кивнул и молча двинулся вслед за новыми знакомыми. Те шли медленно, то и дело всматриваясь в сторону Чертова колеса.

– Неспокойно что-то сегодня. Давление стукануло, живоглоты активизировались, – пояснил Сиплый. – Я тебе потом напомню, кто это. Да и про других чертей расскажу…

– Что там? – поинтересовался Лучник, видя, как Сиплый вглядывается вдаль.

– Не пойму, какой флаг висит на колесе.

Лучник снял арбалет с плеча и вгляделся в прицел.

– Гля, блин, точно лучник! – восхищенно воскликнул Газ.

– Скорее, арбалетчик, – поправил его Сиплый.

Лучнику было все равно, как называют его эти люди, да и какой прок в прозвище, когда не помнишь своего настоящего имени.

– На колесе два человека и два белых флага, – сказал он.

– Отлично, можно идти дальше, – успокоился Сиплый.

– Кто они, эти люди? Те, что на колесе? – спросил Лучник.

– Да свои они, пауки это. Как бы объяснить? А, во, вспомнил слово. Дозорные! Смотрят тут за всем, что происходит, и нам сообщают, когда надо. Дисциплина у нас тут… Ну что, двинулись дальше?

– Двинулись, – процедил Газ, не спуская глаз с Лучника.

Они пересекли широкую дорогу, уходящую в полуразрушенный тоннель, прошли мимо того самого потрепанного пожаром здания с надписью «АМО». Динамо…

По узкой полоске разбитого асфальта стали спускаться вниз. Миновали былую парковку. Рюкзак, висевший за спиной Лучника на одной широкой лямке, периодически пощелкивая металлическими замками, заставлял Газа, замыкающего шествие, заметно нервничать. Он не успел посмотреть, что там есть, в этом рюкзаке, и любопытство теперь не давало ему покоя, к тому же он лишился своего охотничьего ножа. И обида переполняла парня.

Этот нож был особенным. Он был найден в оружейке – так люди с Динамо называли старый оружейный магазин. Вещи, которые были в ходу у динамовцев, не представляли большой ценности, однако все, что вышло из оружейки, ценилось дорого. Ценилось, прежде всего, потому, что служило долгие годы своим владельцам, позволяя выжить в этом страшном мире, спасаться от казалось бы неминуемой гибели или добывать пропитание. Саперная лопатка, штык от карабина, сам карабин, кастет, кортик, носилки, фляга, часы…

Нож, который забрал Лучник, не был исключением. Его массивная рукоять, сделанная из темного крепкого материала, заканчивалась двумя металлическими упорами. Широкое лезвие было выполнено из серой стали и покрыто странными разводами. Само лезвие было очень острым и, по всей видимости, крепким, судя по отсутствию зазубрин и сколов. В общем, оружейка ценилась и периодически пополнялась новыми запасами, которые затем обменивались на пропитание, инструмент и прочие нужные предметы. Скарб – так называли новые люди свои новые вещи…

За обгоревшим зданием «АМО» начинался забор, секции которого, сделанные из толстого металлического уголка и приваренные к забетонированным трубам, местами сильно облезли и проржавели. Вскоре забор прервался, у проема дежурили трое динамовцев: все в камуфляжах, тяжелых сапожищах, обросшие, этакие зеленые деды Морозы, только вместо мешков с подарками – военные ранцы с торчащими из них стрелами.

Дежурные кивнули Сиплому и Газу, с недоверием рассматривая Лучника.

– За входом лучше следите, черепашки-ниндзя, – на ходу бросил он, снова удивившись незнакомым словам. Один из охранников кинулся было к Лучнику, но Сиплый движением руки остановил его.

– Нельзя, к Кагану он!

Второй забор, густо поросший виноградом и плющом, казался более ухоженным. Создавалось впечатление, что местные тщательно следили за ним, будто по ту сторону находилось нечто, о чем не следовало знать случайному путнику. Лучник замедлил шаг.

Над головой висел разрушенный мост, чудом удерживаемый несколькими высокими опорами. В том месте, где его разорвало, во все стороны торчали куски арматуры, а еще несколько столбов уходили далеко за пределы Динамо.

– Дорога в никуда, – пояснил Сиплый, перехватив озадаченный взгляд Лучника, – так раньше называли этот мост. Еще до Давления…

– Что? – Лучник непонимающе уставился на Сиплого.

– Дорога в никуда это, – угрюмо повторил тот, и они двинулись дальше.

На большой открытой площадке были выложены солнечные часы из разноцветного камня. На плакате рядом значилось: «Воронеж – город-сад». Впереди, там, где начинался высокий холм, другие охранники в потрепанных серых камуфляжах сидели на корточках. Увидев незнакомца, привстали.

– Всё под контролем, – крикнул им Сиплый и, повернувшись к Лучнику, добавил, – источник стерегут. Пойдем, водички студеной попьешь…

Они приблизились к бьющему прямо из холма источнику, роняющему капли в рукотворный бассейн. К воде шли две женщины с причудливыми коромыслами. Они остановились, едва заметив чужака. В их взглядах читались испуг и любопытство. Герман опустил ладони в холодную воду. Умылся. Сделал глоток. Хотел было заговорить с женщинами, но Сиплый дал знак двигаться дальше.

Дорога привела их к лестнице, ведущей вверх к какому-то монументальному сооружению из черного мрамора. Большущие колонны вздымали вверх, а вершину венчало полуразрушенное кольцо из бетона. Гигантская клумба! На кольце сидели трое. Один вскочил, натягивая тетиву и направляя стрелу в сторону идущих. И снова Сиплый успокоил жестом охранников.

Лучник равнодушно посмотрел на бойцов Динамо и задрал голову ввысь: дымчатые облака наперегонки мчались по небу, цвет которого странным образом менялся с ярко-бирюзового на кислотно-синий. Циан. Предвестник перемен. Лучник потер виски. Вдруг холодный пот выступил на его спине, ноги стали ватными. Ощущения были не из приятных. Лучник постарался не показывать виду, но Сиплый, заметив его беспокойство, встревожился не на шутку:

– Неужто опять Давление идет, второй день подряд? Ты в порядке?

Газ тоже занервничал:

– Вчера пятерых забрало, будь оно неладно!

Лучник пропустил слова мимо ушей, удивившись тому, что он вспомнил эти ощущения. Но он не мог вспомнить другого: подавляющее большинство людей, доживших до этого времени, были неспособны предугадать скачок, ни вверх, ни вниз; они ориентировались на колокольный звон, который для многих был страшным, но необходимым предвестником физических мук и жутких страданий. После колокольного боя могло пройти несколько секунд. И Давление забирало еще чьи-то жизни… Никто не мог даже предположить, зачем вдруг понадобилось звонарям бить в колокола, предупреждая тем самым людей о надвигающейся опасности. Разве что некоторым приходила в голову мысль, что именно звонари и были «производителями» Давления, иначе как они могли узнать с такой точностью о его приближении. В любом случае, практически все выжившие звонарей ненавидели. И боялись.

Будучи гипотоником, резкое повышение артериального давления Лучник переносил относительно легко, если сравнивать с другими выжившими. Именно перед такими скачками он ощущал слабость, а по всему телу пробегала мелкая дрожь. Падения Давления приносили Лучнику неописуемую муку – ужасная слабость сопровождалась волнами нестерпимой боли. Эта боль, подобно раскаленному металлу, заполняла весь организм, вытесняя из него человеческий разум, заставляла временно терять самообладание. Обычно Лучник после первого удара колокола успевал съесть пригоршню кофе, и Давление переносил в сознании. Не пил, а именно ЕЛ, точнее, глотал пару-тройку щепоток прямо с ладони, а то и из жестянки. В тех же случаях, когда кофе не было, падение сопровождалось конвульсиями и нередко приводило к обморокам…

На этот раз Лучник остановился, присел на поваленное дерево и спросил:

– Что происходит?

– А ты из тех, кто может предугадать скачок? – Сиплый буравил его помутневшим взглядом, ему тоже было нехорошо. – Типа звонаря что ли?

Лучник ничего не ответил. Присел, пошарил в рюкзаке, нашел банку кофе и сам не понимая зачем, насыпал в ладонь пригоршню и залпом проглотил спасительную горечь…

– Давление, бури, торнадо, в земле черте что, и всё это после грёбаной войны! Я так думаю, херанули натовцы чем-то, а может наши, вот и Давление началось! Вот и мутанты пошли – звонари всякие, живоглоты. Откуда ж ему еще взяться, не само же пришло, Давление это?! – Сиплый массировал пальцами висок. – Ладно, отдохнули, дальше пора, а то Пират, тьфу, Каган заждался…

Дозорные пауки давно уже «пасли» трех человек, двигающихся к жилой части лагеря мимо спортивной площадки. Вооруженные люди у входа, над которым красовалась вывеска с надписью «Смерти.net», не казались очень худыми, а это говорило о том, что на территории парка имелась не только вода, но и еда – две важные составляющие жизни.

– Стоять здесь! – скомандовал верзила из охраны и двинулся к Лучнику.

– Да хватит тебе, Бивень, – попытался остановить здоровяка Сиплый.

Это ему не удалось. Бивень оттолкнул Сиплого и вместе с юношей-крепышом приблизился к Лучнику.

– Как тебя звать? – спросил Бивень.

– Не знаю, – честно ответил Лучник.

– Э, что ты мне врать собрался? – ощерился Бивень, схватившись за короткий меч, рукоять которого венчала белая кость какого-то животного.

– Все знают свои имена, я – Бивень, вот этого Котом зовут, – показал он на крепыша. – Бабу ту видишь?

Лучник посмотрел в сторону шлагбаума.

– И у нее имя есть. Она Гера, – Бивень приблизился к Лучнику на расстояние удара.

«Гера… Герман, я ведь Герман», – пронеслось в голове у Лучника, но он не произнес имени вслух. Вместо этого он сделал быстрый шаг навстречу Бивню:

– Лучник, называй меня Лучник, – вызывающе ответил он.

Бивень, почуяв серьезного противника, повернулся к нему лицом и понизил голос:

– Ты не дергайся, не со зла я, правила у нас такие, всех досматриваем, кто приходит, а приходят к нам всякие… Дисциплина, ядрена вошь!

Газ, стоящий рядом, с сожалением вздохнул; он надеялся, что будет досмотр личных вещей и ему удастся вернуть свой нож.

Гера подошла к Бивню.

– С ним хочет Каган поговорить, – она кинула вызывающий взгляд на темноволосого незваного гостя. – Я Гера.

– Я тоже, – ответил он.

– В смысле? – прыснула со смеху девушка.

– Не бери в голову, – улыбнулся Лучник.

Каштановые волосы, большая грудь, спрятанная в камуфляже, маленькая родинка на щеке. Не красавица, но очень обаятельна! Большие зеленые глаза, встретившись со взглядом Лучника, на мгновенье напомнили образ из учебников далекого прошлого, прошлого, которое обрывками потихоньку возвращалось к нему.

– Гера… Покровительница женщин? – прошептал он.

– — Что? – не поняла она.

– Пошли, – пробурчал Бивень, и процессия двинулась к зеленым вагончикам, стоящим неподалеку.

Там расположился большой курятник, обнесенный такой же сеткой, что и в начале спуска. Чуть подальше – стойло и поилка для лошадей. Запахло навозом и сельским уютом. Вдали под пристальным надзором матерей играли дети на площадке… У входа в самый большой вагон стоял громила похлеще Бивня, скрестив руки на груди. Он немного отодвинулся, пропуская вперед Геру, и снова преградил путь, как только она шмыгнула в вагон. Бивень, Газ и Сиплый отошли в сторону.

– Положи рюкзак на землю, – обратился громила к Лучнику.

– Если что пропадет – убью, – неожиданно для самого себя сказал тот и ухмыльнулся, понимая, что ему самому не очень-то знакомо содержимое собственного рюкзака. Ну, кроме арбалета, кофе и книги.

Он всё же снял рюкзак с плеча и протянул громиле.

– Что там – не мое дело, все будет на месте, поэтому убивать меня не придется, но с оружием нельзя, – громила указал на потайной карман Лучника, где был спрятан нож Газа.

– В рюкзаке арбалет, он не заряжен, еще стрелы, это последнее, – Лучник отдал нож громиле.

– Впечатляет, – произнес тот, вешая за спину рюкзак и пряча нож под ремень. – Пошли, Каган ждет тебя.

– Странное имя. Откуда такое? – поинтересовался Лучник.

– Когда-то мы называли его Пиратом, он одноглазый, – добродушно ответил громила. – Потом ему что-то не понравилось, он нашел какие-то бумаги в бункере под Планетарием, прочитал о том, что это место в стародавние времена называлось «Парком культуры и отдыха имени Кагановича». Решил Кагановичем стать! Отсюда и Каган… В общем, мужик на истории помешан, а в прошлом был известным хакером.

– Кем-кем?

– Ну, типа компьютерщиком, программистом что ли. Я толком не знаю. Каган тогда и группировку нашу назвал странно как-то. Ну, вывеску ты видел?

– Динамо? Смерти нет?

– Вот-вот. Так раньше сайты в интернете назывались, а Пират, тьфу, Каган – большой был знаток интернета.

Они прошли в старый железнодорожный вагон. Он был когда-то сверхкомфортабельным, впрочем, и сейчас прекрасно сохранился. Двери во многие купе были приоткрыты, по вагону проносились детские смешки и крики, но на проходе никого не было видно. Только Гера стояла у одного из окошек. Она слегка опустила голову. Громила и Лучник вошли в просторное купе. Пол, потолок и диваны были обиты бордовым бархатом. За столиком сидел крепкий сухой мужчина явно старше пятидесяти. Его лицо было испещрено множеством морщин, на правой щеке красовался крупный шрам. Шрам уходил под повязку, сделанную из кожи и резиновой ленты, которая туго обхватывала голову Кагана. Лицо человека свидетельствовало о богатом жизненном опыте, который явно нельзя было назвать легким.

– Садись, – скомандовал Каган.

Лучник присел напротив. Огляделся. Его улыбку вызвал плюшевый розовый медвежонок с оторванным ухом, лежавший на пластиковом столике.

– Интересуетесь?

– Что лыбишься? Выжил чудом и лыбишься… Ладно, давай знакомиться. Кто ты и как тебя зовут?

– Я Лучник, – ответил Герман.

– Лунтик? – заржал Каган. – Помню тебя, ты в мультиках снимался… Обожал мультики! Или Тарталья из Геншин? Ладно, пусть Лучник, мы погоняла уважаем. Я Каган, – представился одноглазый. – Я контролирую эти земли, и чужак за два последних месяца у меня в гостях впервые. Живой, по крайней мере. Я хочу получить от тебя ответы на некоторые вопросы – взамен на лечение, провизию и скарб. А точнее, я очень хочу знать, как ты перелетел воду, на чем летел?

– Я не помню, – честно ответил Лучник.

– Уверен в этом? – спросил Каган, и, повернув голову в сторону дверного проема, приказал:

– Паука ко мне, пусть спустится тот, которого Подзором звать.

Каган снова посмотрел на Лучника.

– Да, видимо, ты и вправду хотел убить звонаря, все, как Алина мне написала. Рисково! – он указал на листок бумаги, лежащий на столике. – Ты борзый. Но мне это нравится.

В дверях появился человек небольшого роста, не давший договорить Кагану. На нем была темно-зеленая ветровка, которая закрывала практически все места выше пояса. Капюшон был сильно затянут вокруг лица. На глазах – старые лыжные очки. Было неясно, сколько ему лет, зато понятно, почему его называют Пауком: множество кожаных шлеек, пришитых к ветровке, заканчивались металлическими крюками; именно они, по-видимому, позволяли держаться этому человеку на высоте. Кожаные брюки верхолаза заканчивались военным ремнем черного цвета, к которому была привязана массивная подзорная труба. Из правого кармана торчало несколько разноцветных флажков. Руки Паука, казалось, были значительно длиннее положенного, произрастая из небольшого туловища, которое венчала маленькая голова.

– Ты этого с Колеса видел? – негромко спросил Каган, указав на Лучника.

Паук кивнул в ответ.

– Ты уверен? – переспросил Каган.

Паук снова кивнул.

– Он на метеозонде через море летел. Точно он.

– Все, иди, – Каган задумчиво уставился на Лучника и постучал по столику.

Паук быстро исчез в дверном проеме купе. Вместо Паука снова возник громила.

– Что-то опять голова раскалывается, не дай бог Давление… Что с этим делать будем? – спросил он, указав на Лучника.

– К Лекарю его надо, пусть попробует вправить ему мозги, не помнит он ничего, – ответил Каган.

И, повернувшись к Лучнику, сказал:

– Послушай, информация в твоей голове очень важна для нас, у меня есть враги, мы называем их Октябрями. Последние поселенцы Отрожки говорили о тысячных набегах Красных Октябрей. Так вот, мне нужно знать, могут ли они летать через воду, как ты? И зачем тебя послали, ты ведь летел оттуда. Но, вижу, ты не один из них. От ответов, которые я получу, возможно, зависит будущее нашего лагеря, а, может, и твоя жизнь. Если ты шпион… Нет, ты не шпион. Поможешь – у тебя будет возможность отдохнуть и пополнить скарб. Подлечишься и пойдешь дальше с миром. Это понятно тебе?

Лучник кивнул.

– Отлично! Отведи его к Лекарю, – приказал Каган громиле, глядя куда-то поверх его головы.

«Дон, Дон, Дон», – послышалось за окном. Все мощнее и мощнее.

– Колокол, сука! – заорал громила.

В голове Лучника сжались тиски боли, он непонимающе уставился на Кагана. Тот крикнул громиле:

– Быстрее! И запри вагон, начинается!

Громила вырвал Лучника из купе и толкнул в сторону выхода.

– Бегом!!!

Лучник бросился к тамбуру, сзади что-то громыхнуло. Лучник оглянулся: громила уже корчился на полу, то собираясь в позу новорожденного, то растягиваясь словно резинка. Руками он крепко сжимал голову, глаза вылезли из орбит, а из носа текла струйка крови. В конце вагона на полу сидела Гера. Ее взгляд был полон боли, но при этом она находилась в сознании. Гера как будто смотрела сквозь Лучника, раскачивалась и стонала. Колокол продолжал неистово бить.

Дон, дон, дон…

– Ты кто, мать твою? – Лучник едва уловил голос Бивня снаружи вагона, но не понял, к кому он обращается. Лучник прислушался.

– Сарацин я, – вызывающе ответил незнакомый голос. – Ваши все лежат, стонут… И тебе пора!

Послышался резкий неприятный звук, что-то булькнуло и стихло. Лучник осторожно выглянул в мутное окно и отшатнулся. Бивень стоял на коленях метрах в пяти от входа. На его могучей шее красовалась большая дыра с рваными краями, из которой под давлением плескали тонкие струйки крови. Бивень еще пытался зажать рану, но руки его уже не слушались. Чья-то тень метнулась к входу в вагон.

Боль отпустила. Лучник бросился к громиле, схватил рюкзак и ринулся в купе. Он слышал, как кто-то медленно, почти беззвучно, шел по вагону, открывая двери и заглядывая в каждую. Вскоре шаги остановились у купе Лучника. Тот, что назвался Сарацином, отворил створки, но внутри купе его ждала пустота: Лучник, держа арбалет наготове, завис над дверным проемом, уперевшись ногами в стены и удивляясь собственному хладнокровию, гибкости и прыти. Дверь закрылась, послышались удаляющиеся шаги.

До купе Кагана было еще несколько дверей, и незнакомец продолжил свой путь. Так он дошел до Геры. Она сидела, прижавшись спиной к двери Кагана. Ее ноги упирались в стену напротив, а сама она испуганно таращила большие зеленые глаза на приближавшегося к ней Сарацина. Он остановился, дернул дверцу, но ту заклинило. Через тонкую щелку он увидел лежащего на полу человека. Каган корчился в муках, а из-под кожаной повязки сочились капельки крови. Сарацин еще раз несильно дернул дверцу. Но дверь снова не поддалась. Он пристально посмотрел на Геру, словно удав на кролика. Девушка выдержала тяжелый взгляд нежданного гостя.

– Сторожишь его, сука, – Сарацин замахнулся на Геру коротким мечом. – Передай привет моей покойной бабушке!

Гера попыталась пошевелиться, ей это не удалось. Меч с рукояткой из слоновой кости вознесся над лицом девушки, приготовившейся к смерти. Но вместо удара последовал невнятный звук. В ту же секунду голова Сарацина, пробитая острой стрелой, поникла на мощных плечах. Меч выпал из рук, вонзился в пол рядом с ногами Геры, а сам Сарацин, заливая девушку кровью, повалился прямо на нее. И Гера потеряла сознание.

Дон, дон, дон…

Глава 4. Комната смеха

Где-то за вагоном послышались голоса – сначала осторожные и негромкие, затем они зазвучали ближе и увереннее, а через пару минут совсем рядом раздался задорный детский смех.

«Странно, – подумал Лучник. – В этом осатаневшем мире, которого я совсем не помню, есть еще место радости и веселью. Даже дети продолжают свои игры в двух шагах от смерти, а женщины…» Он вспомнил про Геру. Она в нелепой позе распласталась на полу вагона, но уже приходила в себя, пытаясь ослабевшей ладонью стереть вязкую коричневую кровь со своего испуганного, но бесконечно милого лица.

Герман отодвинул труп Сарацина в сторону и, протянув руку девушке, произнес:

– Вставай, все кончилось.

Гера благодарно взглянула на Лучника, ухватилась за его ладонь и попыталась подняться. Попытка оказалась не очень удачной – девушка, привстав, покачнулась и, не удержавшись, упала в объятия Лучника.

– Тихо, тихо, не спеши, – проговорил тот, ощутив, насколько она хороша и беззащитна. Ее левая щека была испачкана кровью, руки дрожали, а на глазах поблескивали слезы.

– Кто это был? – услышал Герман хриплый басок громилы.

– Кто-кто… Друг твой в пальто, – буркнул Герман и, наступив на шею лежащего Сарацина, извлек из него острую металлическую стрелу. – У вас есть, где помыться?

Подошедший громила, наблюдая, как Герман пытается стереть кровь с рук и стрелы, попросил Геру проводить его до бани.

– А мне надо Кагана поднять. Да трупами заняться. Жаль Бивня…

За спиной Германа громыхнула заклинившая недавно дверь купе, раскрылась, и перед ним возник перекошенный злобой Каган.

– Меня что ли поднимать собрались?

Он осыпал Геру, Лучника, мертвого Сарацина и не менее мертвого Бивня трехэтажным доисторическим матом, отхаркался кровью и обеими ручищами принялся трясти за грудки громилу.

Единственный глаз, который имел несчастье наблюдать Лучник напротив себя, дополнял картину происходящего, превращая Кагана в разъяренного циклопа. Невольно Лучник попятился, прикрывая собой Геру.

– Кота! И дозор от шлагбаума ко мне!!! – взревел Каган.

Громила пулей вылетел из вагона и тут же исчез в зарослях дикого винограда. Каган пнул Сарацина.

– Кто его? Ты?

Лучник кивнул в ответ. Гера отошла к окну и принялась приводить себя в порядок. Лучник взглянул на Сарацина: рост под два метра, крепкий, небритый, явно не славянин, да и одежда точно не местная – собачья шкура и широкие штаны из мешковины. Рядом с пробитой головой на полу вагона – зеленая повязка и короткий меч. Кочевник? Фанатик? Воин Аллаха?

– Хрен бы с ним, с Давлением. Но шпион… Впервые за год! Я выясню, кто его послал… Кстати, ты, похоже, вообще без проблем перенес скачок? – спросил Каган у Лучника.

– Скачок? Да вроде того, – ответил Лучник, размышляя, почему он не так сильно мучился, как остальные. – Я сам пока не понимаю…

– То, что ты не за мной пришел – ясно. Но слишком много вопросов остается, слишком много… Шар этот, звонарь, который тебя пожалел… Да и как ты выжил среди Октябрей, если ты сам не Октябрь? – размышлял вслух Каган. – Ладно, Лекарь разберется. И вот еще что… Спасибо тебе!

– Не за что, – просто ответил Лучник и протянул правую руку, сам удивляясь этому жесту.

Крепкое мужское рукопожатие на доли секунды отбросило Германа в какой-то необозримый мир, светлый и далекий. В город, где каждое утро Герман совершал десятки подобных рукопожатий. Видимо, эта привычка давным-давно была чем-то обыденным и означала пожелание доброго дня. Сейчас же рукопожатие Кагана означало для Лучника нечто большее – он принят «как свой», и в ближайшее время ему гарантированы хлеб и кров. А если повезет, он сможет восстановить память…

– Каган, мне нужно помыться.

Одноглазый взглянул на Геру, запачканную кровью Сарацина, подмигнул ей и сказал:

– Нужно значит нужно! Да и тебе умыться не мешало бы…

Гера тихонько подтолкнула Лучника в спину, и они вышли из вагона. На освещенной факелами и кострами площадке десятки разношерстных людей, словно в замедленном кино, приходили в себя после Давления. Кто-то потирал ладонями виски, кто-то жадно пил воду из металлической фляги, кому-то не удавалось подняться на ноги с мокрой от подтаявшего снега земли, и кто-то уже двигался к нему на помощь. А дети снова играли в свои веселые игры, будто ничего и не произошло.

– Да, и еще, – из окна вагона высунулась небритая одноглазая физиономия Кагана, – скажи Каптеру, что я приказал выдать ему «талый снег» или «камыш». И берцы. Пригодятся…

– Хорошо, передам, – ответила Гера и взяла Лучника за руку. – Идем!

Они подошли к высокому вагончику. Герман обернулся – двое крепких мужчин лет сорока укладывали на брезент отправившегося к праотцам Бивня.

– Что с ним сделают? – поинтересовался Герман.

– Похоронят с почестями, – ответила Гера и громко постучала в тяжелую металлическую дверь с небольшим окошком посередине.

Тук… Тук…

Окошко приоткрылось, из него показался бритый налысо мужик.

– Привет, Гера, чего тебе? – спросил он, недоверчиво косясь на ее спутника.

– Привет! – ответила Гера. – Это Лучник. Каган приказал помыть его и приодеть. Берцы, «камыш» или «снег», смотри сам. И побрить бы его… Мыло-то есть?

– Еще и мыло? – недовольно буркнула лысая голова и скрылась в окне. – Можь, ему еще и берцы с собственной ноги снять? А то что, я могу, если Каган сказал…

Герман хотел было обидеться на лысого ворчуна, но громкая возня за спиной помешала ему. Он обернулся и увидел картину, которая стремительно разворачивалась в полумраке возле вагона Кагана. Бывший хакер, сбросив военный бушлат и засучив выше локтя рукава тельняшки, жестоко избивал двух молодцев. В одном из них он узнал Кота, который встречал его вместе с Бивнем у шлагбаума. Кот защищался, как мог, и даже один раз неуверенно заехал Кагану в челюсть.

Лучник понял, что авторитет Кагана держался здесь не только на умении говорить и думать, но и на изрядной физической силе, несмотря на возраст. Он хорошо двигался, быстро переключаясь с одного динамовца на другого и нанося увесистые удары массивными кулаками. Глядя на него, никто бы не смог предположить, что в прошлом это какой-то неудачливый программист…

Через минуту соперники Кагана лежали в грязи.

– Просмотрели, суки, пришельца! В яму их, и не кормить два дня, – приказал Каган громиле и, глядя в сторону Лучника, победно поднял правую руку, потрясая кулаком.

Лучник в ответ протянул вперед кулак с оттопыренным вверх большим пальцем. Дверь, звякнув металлическим засовом, открылась. Лысый нетерпеливо проговорил:

– Быстрей сюда, а то тепло уходит!

Гера первой шагнула в дверной проем. Следом за ней зашел Лучник. Внутри уютно потрескивал камин.

– Так что ты там про берцы шутил? – спросила Гера у лысого.

– Про берцы не шутят.

– Ну, тогда тебе не повезло: подбери-ка ему берцы, и чтоб по ноге были! Приказ Кагана, – Гера развела руками.

– Важная, видно, птица, – лысый оценивающе посмотрел на Лучника. – Звать-то как?

– Германом.

– Фашист, что ль?

Герман непонимающе взглянул на Геру.

– Да не фашист он, просто имя такое. Так есть берцы?

– Раз Каган сказал, значит, есть, куды ж деваться! Надо так надо, найдем, не переживай, проблем нет, – сбивчиво затараторил лысый. – Слушай, только побрей его сама, а? А то руки меня подводят последнее время, нервы, все такое. А я за «камышом» к Каптеру схожу, берцы подберу.

– Хорошо, – без смущения ответила Гера, – мыло давай!

Лысый достал с правой антресоли маленькую упаковку, протянул ее Герману и удалился.

– Самау, – прочел Герман.

– Камэй, – поправила девушка, – это по-английски.

– Ты знаешь языки? – удивился Герман, подумав при этом совсем о другом; он вспомнил, что кроме этого места есть другие города и страны, острова и континенты. Что теперь с ними?

– Гера, а что случилось с остальным миром? Что вообще вокруг творится?

– Мы не знаем, что с миром. Некоторые говорят о том, что у нас здесь просто рай по сравнению с другими местами, но верить ли им? Потом расскажу, всему свое время. А пока – добро пожаловать в нашу баню! Раздевайся.

Гера закрыла входную дверь на засов и быстро прошла в соседний закуток. Когда она появилась, Герман не узнал ее: кровь исчезла с ее хорошенького лица, а волосы, слегка распущенные, струились каштановыми прядями по голым плечам. На ней была какая-то полупрозрачная накидка с розовым отливом, подчеркивающая упругие формы. Гера соблазнительно улыбалась.

– Иди сюда, – проговорила она, тихонько открывая дверь в следующую комнату.

Они вошли в небольшое помещение с несколькими оцинкованными тазами, в которых маняще поблескивала вода. Попробовав ее рукой, Гера взяла тазик и засеменила в отдельную кабинку. Обернулась.

– Ладно, мойся, Лучник. Надеюсь, помнишь, как это делать?

– Разберусь.

Гера вышла, но дверь за собой затворять не стала. Герман чувствовал себя прекрасно, просто великолепно. Небольшой кусок мыла буквально творил чудеса. Волосы Германа распушились и уже торчали в разные стороны, а легкий аромат, пропитавший все дерево бани, пьянил его. Присев на край лавки, он постепенно впадал в состояние блаженства, и даже не заметил, как перед ним появилась полуголая Гера. Мягко, по-кошачьи ступая, она подошла к Лучнику вплотную, и, коснувшись грудью его плеча, нежно поцеловала в лоб. Он привлек ее к себе. Сон и нега улетучились вмиг, а сердце, колотясь в безумном ритме, наполнило Лучника силой. Они прижались друг к другу. Зеленые, какие-то животные глаза Геры наполнились огоньком вожделения, грудь неистово вздымалась. Вскоре она и Лучник стали одним целым, слившись в безумном экстазе. В это мгновение исчезло все – баня и лагерь, дрезина и колокол, вагоны и арбалет, вернулось, смешалось и снова исчезло. Они были вместе, забыв про опасность и жестокость этого мира. Навсегда. И как только Навсегда превратилось в Вечность, в металлическую дверь предательски постучали. Тук… Тук…

Гера громко застонала, быстро соскочила с Лучника, схватила накидку и скользнула к двери, открыв маленькое окошко. Впустила лысого.

– Ну что, не подстригла еще? – ехидно поинтересовался тот.

– Почти закончила, ты помешал, – засмеялась Гера. – Кстати, бритва где?

– Где-где, в Воркуте, – ответил лысый и достал из нагрудного кармана маленький футляр.

– Одна она на все поселение, потеряем, что тогда, топором бриться!?

– Ага, в каждом втором вагоне такая. И у всех – единственная и последняя!

…Гера брила Лучника осторожными плавными движениями. В это время лысый доставал из мешка новенький камуфляж для Лучника: плотные штаны, куртка с капюшоном, нательное черное белье и круглая кепка с козырьком. В левой руке он гордо держал штурмовые ботинки с высоким берцем.

– Лично от Кагана!

О такой обуви Лучник не мог и мечтать. Ботинки были действительно хороши – крепкие, на толстой подошве, язычок добротно прострочен, при плотной шнуровке не даст воде попасть внутрь. К тому же они удачно подошли ему по размеру. Герман с превеликим энтузиазмом надел все, что принес ему лысый.

– А что с моим шмотьем? – спросил Герман, примеряя военную кепку.

– Твое шмотье теперь «камыш», а за старье не переживай, разберемся, – щурясь от доброй зависти, произнес лысый.

– Все, Лучник, пора к Лекарю, – сказала Гера.

Они вышли наружу. Вокруг горели факелы. Легкий ветерок донес до Лучника чей-то шепот. Он поднял голову, но кроме заколоченного трехэтажного здания ничего не увидел.

– Что это? – спросил он, показывая на здание.

– Неважно.

Герман не стал больше расспрашивать. Он попытался взять ее за руку, но она быстро высвободилась:

– Люди здесь, нельзя на людях, ты уйдешь, а мне жить здесь. Хоть и темно, но нельзя.

– А лысый? Он же все понял.

– Лысый – мой брат, ему можно.

Герман понимающе кивнул и пошел за ней вглубь парка, наслаждаясь весенними запахами и легким шелестом своего камуфляжа. Рюкзак все также позвякивал замочками, а Никон, покоящийся внутри рюкзака, позволял чувствовать себя увереннее.

Вскоре они очутились у небольшого строения, над входом которого красовалась большая вывеска – «Комната смеха». Дверь в помещение была приоткрыта…

Неподалеку три женщины у костра, одетые в бушлаты и синие брюки, что-то варили в большом чане. Все вокруг было буквально пропитано запахом, напоминающим аромат мясной солянки, приправленной специями и чесноком. Герман жадно вдохнул воздух и, проглотив слюну, спросил:

– Что они варят?

– Суп с курятиной, – Гера улыбнулась, – но тебе не достанется, не рассчитывали мы на тебя, хотя… Может, вместо Бивня поешь. Я, кстати, не шучу. У нас с этим строго.

Она отошла от Германа, подняла палку и сильно стукнула ею о вывеску. «Комната смеха» протяжно и звонко ухнула. Дверь открылась

– Эльза, к тебе можно? – громко спросила Гера и шепнула Герману: «Эльза и есть Лекарь, она немного странная».

В дверях показалась седая старуха с фонарем в костлявых руках. Она пристально посмотрела в глаза Германа, лицо ее исказила гримаса удивления и страха.

– Тебе можно. А он усть пуходит, – пропищал старческий голос.

– Эльза, Каган просил, это тот самый… Ну, который на шаре… Ему нужна твоя помощь, память у него отшибло.

Герману старуха показалась знакомой.

– Память у твоего упу, запу, тьфу ты, спутника почище нашей с тобой будет, – зашипела старуха. – А то, что он во снах своих видит, обернется кошмаром для всех нас! Обернулось уже.

Гера оторопела, с опаской посмотрев в сторону Лучника.

– Гер с тобой, Херман! – махнула рукой старуха. – Входите уже.

– Она иногда слова путает, – пояснила девушка.

Герман сделал несколько шагов в комнату и остановился напротив огромного зеркала. Он увидел худощавого мужчину в камуфляже, ростом выше среднего, гладко выбритого и аккуратно подстриженного. Из-за кривизны зеркала лицо сильно искажалось, но Герман и без того понял, что совершенно себя не помнит. И еще: ему совсем не хотелось смеяться в этой Комнате смеха. Герман наклонился, и его физиономия растянулась вширь, увеличив уставшие голубые глаза вдвое.

– Не узнаешь? – спросила старуха. – Далешь ходи.

Лучник, сделав усилие над собой, прошел дальше. В комнате горела свеча. Всклокоченная старуха проворно обогнала Германа и уселась в подранном кресле. Лучник вгляделся в ее лицо и оторопел – он точно был с ней знаком когда-то…

Вспышка! И вот он уже на улице Волгоградской, в старой хрущевке. Рядом Эд… Точно, его звали Эд, Эдуард, Эдик, Эдька… Добрый друг-коллега… Двое часов на руках!.. Эта женщина, только лет на двадцать моложе. Она приглашает его пройти курс лечения. Лечения от чего? Гипноз. Конечно же, гипноз! Ловушка для снов, которую придумал Эд… «Сны кончились, милый, пора домой»… Она. Давление. Дети индиго. Губы… Гера, не стреляй! Гера, не надо! Он приходит в себя и нажимает на спусковой крючок арбалета.

Голос Эльзы привел Германа в чувство:

– Пора домой.

– Эльза, здравствуй, – прошептал ошеломленный Герман, – я узнал тебя.

– Проходи, располагайся. Что на этот таз? – спросила старуха и поправилась. – Раз…

– Я же говорю, – вмешалась Гера, – память у него отшибло. А Каган хочет знать, зачем он здесь.

– Оставь нас, – зашипела на нее Эльза-лекарь и проводила выходящую из комнаты Геру презрительным взглядом. – Нельзя рожать в наше бремя… Время.

– Дура старая, – прошептала Гера и вышла.

Эльза, кряхтя, повернулась к Герману.

– Мир это твой, и только твой. Ты живешь здесь раньше нас и знаешь его лучше нас, ты видел это еще тогда, помнишь? – внятно спросила старуха.

– Тебя – да, гипноз, квартиру на Волгоградской… Остальное фрагментами.

– Это пройдет, само пройдет, не буду я в хипноз тебя взводить, потом очень сложно понять – ты нас во сне видишь или мы в твоих снах существуем?..

– Я не понимаю, Эльза. О чем ты?

– Со временем вспомнишь. А Кагану скажи, что летел на зонде ты на звонаря охотиться. Убить ты его хотел и мир спасти! От Давления. Октябри тебя надоумили, бедолагу, – снова внятно произнесла Эльза. – Кагану бы лучше о Семилуках позаботиться, а он… И еще. Сарацин, что за ним приходил, не один был. Впрочем, я это все сама ему передам. Уходи.

Герман собрался было открыть рот, но старуха вскочила с кресла и стала выталкивать его прочь. У самого входа она остановилась.

– Совсем забыла. Друг тебе нужен!

– Какой друг? – удивился Герман.

– С хвостом… С хвостом – они порой надежнее, чем с пуком… Луком.

Герман совсем запутался. К тому же очень хотелось есть – чем ближе к выходу, тем все отчетливее доносился запах мяса и чеснока.

– Сеня его зовут, – Эльза скинула тряпку с какого-то предмета. Это была клетка.

– Будить тебя будет, что б сны поганые да черные в голову не лезли. Ну а надоест, съешь его. Ну, или жапку себе сошьешь! Шапку.

В клетке кто-то беспокойно заерзал. Подойдя ближе, Герман рассмотрел странного зверька.

– Хорек?

– Сам ты хорек! Еноооот, – хрипло пропела старуха. – Забирай уже полоскуна. Да не забудь – Семёном звать.

Герман, не раздумывая, взял клетку за выступающее сверху кольцо и шагнул к выходу. Вдруг обернулся и неожиданно для самого себя спросил:

– Эльза, а что все-таки с миром?

– Да, точно, иди с миром, – не расслышала старуха.

Герман повторил вопрос громче.

– А… С миром все нормально, это тебе и Мухомор подтвердит. С тобой не нормально, и с нами. А с миром нормально. С Мухомором-то обязательно повидайся, да с пауками на чолесо, тьфу, колесо чертово поднимись. Потом сравни, все на свои места и встанет.

«А вдруг нет?» – подумал Герман.

– А не встанет, Гамлета ищи. Он в Юго-запад подался. Правда, поговаривают, что че неловек он теперь. Не человек… Да и никогда им не был! Но все одно, поможет тебе шибко. Найти поможет того, кого ищешь.

«Какой Мухомор, какой Гамлет?», – снова подумал Герман и вышел к Гере, поняв, что от старухи больше ничего не добиться.

– Кто это? – сверкнула улыбкой Гера, указывая на енота.

– Семён это, друг. Или Сеня. Не знаю пока, как лучше. Эльза подарила.

– Странно, что не съела, – пробурчала Гера. – Давно я у нее не бывала.

Зверек выглядел необычно и был размером чуть больше крупной кошки. Тело енота покрывал серо-коричневый мех, а глаза обрамляла черная окантовка, словно кто-то надел на зверька бандитскую маску. Этот комичный вид дополняли длинные, почти белые усы и полосатый хвост. Зверек постоянно пытался открыть клетку. Вытягивая длинные черные пальцы, он старался сдвинуть защелку, но ничего не выходило, однако енот не оставлял попыток.

– Гера, как мне попасть на колесо?

– Завтра попадешь, если все будет нормально. Пауки доставят.

– А кто такой Мухомор? – не успокаивался Герман.

– Да дед тут у нас странный живет… Зачем он тебе?

– Эльза потолковать с ним просила.

– Не связывался бы ты… Хотя, почему нет? Лишь бы не запутал тебя окончательно этот философ недоделанный. Ладно, давай завтра, сегодня уже поздно. Да и есть скоро будем, после скачков долго без еды нельзя.

Лучник втянул ноздрями вечерний дымок, что шел от полевой кухни динамовцев, и направился вслед за Герой туда, где женщины-поварихи складно пели задушевную песню:

Белеет ли в поле пороша иль гулкие ливни шумят!

Стоит над горою Алеша, Болгарии русский солдат.

А сердцу по-прежнему горько, что после свинцовой пурги

Из камня его гимнастерка, из камня его сапоги.

Глава 5. Собачьи джунгли

– А хотите анекдот про Октябрей?

– Валяй, Сова, – заинтересованно буркнула Рыжь.

– Ага… Так вот. Пришли Красные Октябри к Кочегару и спрашивают: «Кочегар, ты умный, как слово „грудь“ пишется – через Д или Т?» Кочегар им отвечает: «Да пишите по-простому – сиськи». Октябри чешут репу: «Нет, Кочегар, так не пойдет. Что ж мы, по-твоему, Воронеж сиськами защищали?»

В холодном воздухе раздался негромкий женский смех. Скоро Сова и Рыжь слаженными усилиями разогнали «четырехколеску», которой поделились с ними пауки с Динамо. Впереди маячил кордон динамовцев и железнодорожный мост, ведущий в Отрожку. Мужчины, вооруженные луками, помахали девушкам и невеселыми взглядами проводили дрезину в сторону первого моста. Благодаря стечениям обстоятельств, торнадо обходили его стороной, дорожное полотно сохранилось почти в первозданном виде, а земляная насыпь также уцелела, несмотря на водовороты. Лишь многочисленные деревья обугленными кольями, устремленными в небо, напоминали о конце света… Наконец, первый мост был пройден.

– Может, разгонимся и перелетим второй? – предложила Сова. – Я слыхала, у динамовцев получалось.

– Риск слишком большой, можем не долететь! – Алина принялась толкать дрезину с дорожного полотна. – Помогите лучше.

Столкнув дрезину и укрыв ее куском брезента, девушки бережно, со знанием дела засыпали тайник прошлогодней травой и сырыми палками. Сгодится еще дрезина! Рыжь и Сова по просьбе Алины без особого энтузиазма приволокли полуразложившийся труп, обнаруженный на мосту, и «усадили» его посередине тропы.

– Сама в следующий раз потащишь, – буркнула Рыжь.

Алина молча пошла вперед по насыпи. Второй мост сохранился плохо. Немудрено – в здешних местах времена ремонта и покраски канули в лету! На пути девушек то и дело возникали провалы, через которые виднелась зеленая бурлящая жижа. Вонь стояла неимоверная. И было неясно, что же здесь больше таило угрозу – то ли этот отвратительный запах Воронежского моря, от которого можно было сойти с ума, то ли жижа под мостом. Оттуда временами вырывался наружу газ, и с высоты его пузырьки казались множеством мелких извивающихся змеек. Эта чудовищная картина заставила девушек ускориться. А может, и пожалеть, что они никогда не слушали дозорных с Динамо, принимая решение двигаться вперед, а не возвращаться к Кагану или звонарям. Впереди у них был выбор – Бункер или Дамба! И не привыкшие отступать валькирии продолжили путь навстречу неминуемой, казалось бы, гибели. В Собачьи джунгли.

Они крепко цеплялись за металлические балки, переступая провалы в плитах. Они вглядывались вперед, очень надеясь увидеть пустую дорогу после моста, дорогу, которая позволила бы им вернуться на Дамбу. Они прокляли этот путь, но это был их осознанный выбор! Этакая русская рулетка: можно было со звонарями пройти под водой на другой берег, но риск звал их в самое сердце Собачьих джунглей, где они уже бывали. И выжили, к превеликому удивлению подруг! Да и Лучник, спасший Алине жизнь, совсем перепутал их планы – они доставили его в лагерь Кагана, названный им же смерти.net, и выбрали самый трудный и опасный путь.

Немногочисленные смельчаки в попытке перебраться на Левый берег в мертвую Отрожку пешим ходом, вернувшись потом в лагерь Динамо, с ужасом в глазах и с содроганием в членах рассказывали страшные вещи. Одни говорили про стаи одичавших собак-людоедов. Другие – про странные звуки, доносившиеся из-под земли и похожие на дьявольское металлическое пение. Третьи – про собачьи головы, лежащие на рельсах десятками, а то и сотнями. Причем тел их никто не видел. Что из этих рассказов было правдой, а что нет – было неясно, но страх, который исходил от этих людей, заставлял дрожать всякого, кто задумал попытаться перейти в Левобережье. Поговаривали, что даже «отмороженный северянин», лидер банды висельников Завал, бывший врач скорой помощи, помешанный на химусе, не рискнул однажды пойти этим путем. Будто якобы, миновав первый мост, Завал встретил здесь половину человека. Так и говорили – половину человека, ни больше, ни меньше!

Может, это был труп с оторванными ногами, а может, что-то и похлеще. В кармане куртки этой «половины» Завал нашел старый револьвер в рабочем состоянии с тремя патронами в барабане. То, что револьвер действительно цел и невредим, в отличие от его хозяина, Слава Завалищев догадался, выстрелив в труп. Еще он понял, что половина человека не успела воспользоваться своим оружием, а потому «отмороженный северянин» незамедлительно повернул обратно…

Впрочем, что бы ни рассказывали добрые языки, Алине и ее подругам от этого легче не становилось. Они, наконец, благополучно спустились на набережную. Двигаясь бесшумно и прижимаясь к земле, они мечтали только об одном – поскорее миновать это место, пока своры диких псов не учуяли их. Таков закон Собачьих джунглей!

Сова увидела их первой. Алина и Рыжь поняли это по выражению ее лица. И действительно, неподалеку от спуска к набережной расположилась огромная стая, издали казавшаяся достаточно мирной. Не менее трех десятков взъерошенных тварей окружали вожака, представлявшего собой, видимо, помесь алабая и мастиффа. Здоровенный пес с оторванным ухом нервно принюхивался…

Рыжь, Сова и Алина интуитивно схватились за ножи, но надежда на спасение была в другом – как можно быстрее и тише пробраться к ядовитой серо-зеленой жиже, где их собственные запахи растворятся в зловонии Воронежского моря. Девушкам удалось спуститься вниз – туда, где зловоние замещало разум. Алина задержалась на холме, знаком приказав своим спутницам перейти на шепот.

– Там что-то не так…

– Нас учуяли? – теребя нож, спросила Сова. – Ремингтон бы сейчас!

– Там кто-то есть, ну, кроме собак…

В этот момент Рыжь, опиравшаяся о ствол старого сухого дерева, поскользнулась и, упав, негромко выругалась. Сова кинулась ей помогать. Собаки навострили уши, все как одна вскочили с земли и, будто следуя беззвучной команде вожака, ринулись в сторону девушек, но вожак остался на месте. Алина, не в силах пошевелиться, рассмотрела то, что заставило вожака не броситься во главе стаи. Она вгляделась вдаль: так и есть, метрах в ста от стаи замерли три гигантских силуэта. Это были не люди. Или – не совсем люди.

– Что там? – шепнула Сова, снизу вверх глядя на Алину.

Та приставила палец к губам и снова высунулась из-за холма, крепко сжимая нож. Псы еще мчались на девушек, но смерть уже сделала свой выбор. Вожак дико завыл – свора остановилась, развернулась и помчалась обратно. Сова и Рыжь даже не успели понять, что происходит, а Алина с ужасом в глазах наблюдала, как три громадины, каждый под три метра ростом, показались из-за деревьев и шагнули навстречу озверевшей своре. Рыжь и Сова, выставив вперед ножи, попятились к серо-зеленой жиже. Они поняла, что сейчас им предстоит короткий и, возможно, последний бой в жизни. Бой с порождением этого страшного мира – стаей диких псов, на счету которых была не одна человеческая жизнь.

Алина не могла думать – кровь стучала в ее висках неистовыми ударами, пот, мелкими капельками выступивший на лице, испаряясь, приносил прохладу с каждым дуновеньем ветерка, и только лай стаи смог пробиться к ее сознанию через оцепенение и страх. Когда собаки остановились, до валькирий было не больше двадцати метров. Алина это видела. Прошла секунда, вторая, третья… Испуганные Рыжь и Сова, слыша рычание и вой, не могли взять в толк, почему псы все еще не появились перед ними.

– Что там? – спросила Рыжь, пытаясь утихомирить взбесившееся сердцебиение. Голос ее дрожал.

Алина не ответила, продолжая наблюдать, потом махнула рукой и бросилась бежать вдоль берега, бежать что есть сил, бежать несмотря ни на что. Девушки бросились за ней. Позади раздался дикий нечеловеческий вой. Секунды показались Алине вечностью – она упала на песок рядом с вонючей жижей. Рыжь и Сова рухнули рядом. Пять-шесть минут они лежали, не говоря ни слова. Подруги вопросительно смотрели на Алину.

– Что?

– Что там было?

Алина привстала, огляделась – погони нет. Страшные звуки стихли, лишь хлюпающая жижа и ревущая река. И дикий лай вдали.

– Юми! – выдохнула Алина.

– Юми?

Мысленно она снова оказалась на земляном валу рядом с собаками, ржавый исковерканный силуэт железнодорожного моста все так же возвышался за ее спиной, вот только добычей были не они, валькирии – Рыжь, Сова и Алина, а голодные псы. Три силуэта, которые Алина толком не смогла рассмотреть, спускаясь на набережную, предстали перед ней в полной красе. Огромные человекообразные существа с неистовой силой истребляли диких собак. Одним ударом они ломали им кости, рвали когтями шкуры, сносили головы. Их серая кожа была залита кровью. Некоторым собакам удалось сбежать, оставшиеся приняли мучительную смерть.

На бедре одного из чудовищ, сомкнув зубы мертвой хваткой, свисала, капая маслянистой черной кровью, голова собаки с оторванным ухом. Однако существо продолжало быстро передвигаться, будто бы не чувствуя боли от сомкнутых клыков вожака-алабая, да еще старалось схватить прыгающего пса.

Мощный торс юми, рельеф их мышц, испещренных шрамами, размах плеч и скорость передвижения – все говорило о том, что эти люди-нелюди обладают немыслимой силой. Увечья и раны, которые нанесли им собаки, остановили бы слона, но этих существ остановить не могли. Они продолжали истреблять стаю, двигаясь скачками. Каждое движение было стремительно, шаги точны, удары смертоносны, и только лица гигантов с губами цвета индиго сохраняли пугающую безучастность к происходящему.

– Что там было? – привел Алину в чувство голос Совы.

– Дайте воды, – ответила та.

Ей протянули фляжку. Девушка жадно сделала несколько глотков и повторила уже спокойнее:

– Юми.

– А собаки?

– Собаки… Нет больше собак.

Алина сбивчиво рассказала, что ей пришлось наблюдать. Но спасаясь бегством, она уже не видела, как трое юми, свалив в кучу кровавое мясо, залезли на гору собачьих трупов, стали на колени и, обнявшись, дико завыли. Будто вымаливая прощение у мертвой своры…

Девушки часто слышали страшные, почти фантастические байки об этих существах, многие рассказы сильно расходились с реальностью. Да особо этим сказкам никто и не верил, так как очевидцев встречи с юми ждала неминуемая смерть. Удивительным было то, что юми никогда не подходили близко к сумасшедшей реке, их никто не наблюдал в былых местах обитания человека – они прятались в лесной глуши Левобережья, в зарослях Усманки, где-то еще, и считались чудовищными порождениями нового мира. Они появились до Давления, и что их сделало такими, не смог прояснить никто. Экология – говорили одни. Медицинские эксперименты по выведению идеальных солдат – шептали другие. Порождение ада – твердили третьи. Но никто из них так и не мог ответить на один вопрос: что связывало юми со звонарями, ведь и у тех, и у других были синие губы? Никто.

Поговаривали, что ходоки из Семилук как-то придумали приманку для юми. Затаившись на холме, у его подножия выставили несколько фляг со спиртом, купленных у торгашей с Ликерки. Увы, установив поразительный факт безудержной тяги юми к алкоголю, ходоки едва унесли ноги, ибо после выпитого спирта лесные существа так и не опьянели… Правда это или выдумка, не ведали, но историю повторяли из уст в уста, вгоняя в ужас детишек и в ступор взрослых.

Рыжь, заметно успокоившись и отряхнув песок, посмотрела вперед.

– Ну что, идем или будем про собак беседовать?

Алина тоже отряхнулась и кивнула подругам, мол, пошли. Она не рассказала им только о том, что видела кого-то еще: из дома за «полем боя» следили чьи-то глаза, десятки испуганных глаз, и это были люди. «Вечером обсудим», – решила она.

Путь предстоял долгий, около пяти часов нужно было красться вдоль водохранилища. Слева от девушек возвышались дома некогда оживленной улицы Богдана Хмельницкого, теперь они были безжизненными и представляли весьма жалкий вид, заросшие диким плющом, виноградом и другими, порой невиданными растениями. У подъездов кое-где рос гигантский подорожник, который так и не удалось вывести динамовцам у себя в лагере. Песок, намытый пятьдесят лет назад, вплотную подобрался к подъездам, а кое-где, подталкиваемый порывами ветра, уже занес площадки первых этажей. Во дворах виднелись обгоревшие бочки, вокруг которых хаотично валялись металлическая посуда, пустые консервные банки и много еще всякого ненужного хлама. Все эти предметы не представляли никакой ценности и были брошены здесь последними жителями некогда многолюдной Отрожки. Пустые оконные проемы местами были обрамлены выбоинами от автоматического оружия. Когда-то местные довольно ловко отбивали набеги Красных Октябрей, но со временем их становилось все меньше, и, в конце концов, жители Богданки ушли к кулакам в Бабяково, Репное и дальше, в сторону Икорца и Боброва. И где-то в Хреновом, некогда знаменитом имении графа Орлова, примкнули к местным коневодам.

– Тихо! – вдруг скомандовала Алина и склонилась к кусту ивы. – Рыжь, посмотри, что там?

До вечера оставалось еще далеко. Рыжь извлекла из кармана половинку театрального бинокля и, подув в объектив, посмотрела вдаль. Объектив сохранился плохо, на корпусе – многочисленные царапины, на линзе – трещина, но, несмотря на это, в светлую погоду с его помощью можно было видеть достаточно далеко.

– Зеленая машина, наверное, военная, такая, как стояла у бункера в Новой Усмани.

– Дай посмотрю, – попросила Алина, протягивая руку.

Она прильнула к объективу. Укрыться здесь было бы сложно, кругом песок да редкие ивы, слева вода, справа серая жижа, посередине песчаный перешеек, на котором в песке увязла машина.

– Откуда она здесь? – Алина повернулась к подругам, будто почувствовала что-то неладное. – Может, обойдем? Что-то у меня предчувствие нехорошее…

Однако те, не придав значения ее словам, двинулись к машине, след от которой прерывался за пять метров до того места, где она стояла. Казалось, что она совершила прыжок, не оставив следов на песчаной дороге. Стекла были закрашены чем-то темным. Возле задней двери были странные отметины на песке, как будто из машины что-то вытаскивали недавно. Но продолжения этих следов не было, как не было и других следов вокруг. Нет, машина явно не застряла, она просто стояла, казалось, в ожидании своего хозяина.

– Нива-Куница, – прочла Сова надпись на бампере.

Рыжь, обойдя машину кругом и убедившись, что обе двери закрыты, попыталась заглянуть в салон.

– Надо немедленно уходить отсюда! – прошептала Алина. – Не нравится мне все это. Вдруг ловушка?

Она резко пошла прочь, Сова за ней. Оглянулись, отойдя на приличное расстояние. Рыжь помахала им рукой и громко крикнула:

– Не дергайся, Алин. Я только загляну в багажник, – Рыжь с усилием дернула за ручку. Дверца, натягивая металлическую струну, неожиданно легко подалась вверх. Легкий щелчок, и острые металлические зубы охотничьего капкана, спрятанного в песке, сомкнулись на ноге валькирии.

Нива-Куница взревела и рванула по песку, унося за собой вопящую и извивающуюся пленницу. Сова и Алина бросились вслед, но машина умчалась, оставив за собой кровавую полосу. Алина наклонилась, зачерпнула ладонью песок и с силой швырнула пригоршню туда, где только что им беспомощно махала руками Рыжь. Они даже не подумали, что замести следы на песке мог только тот, кто поджидал их в машине, никак иначе!

Глава 6. Чертово колесо

По мере того, как Лучник, благодаря усилиям Паука и Юнги, взбирался выше и выше на перекошенное колесо обозрения, вниз смотреть было все страшнее. Но куда страшнее было наблюдать ту картину, что открывалась вокруг. Герман то переводил взгляд на свои руки, грязные от застывшего мазута чертова колеса, то пытался глядеть ввысь, в чистое циановое небо, а то и просто закрывал глаза. Наконец, он сумел сконцентрироваться на крепежах и механизмах, которые удивительным образом все еще удерживали многочисленные воздушные вагонетки.

– Вира, майна! – то и дело подбадривали его «проводники», но Герману было не до их кликов.

Он тихо процедил сквозь зубы: «Внизу я вас достану». Но вниз еще надо было попасть, а пока впереди маячила последняя смотровая кабинка. Она поскрипывала на ветру и казалась настолько хлипкой, что Герману стало не по себе.

– Не сорвемся? – прокричал он Пауку, переводя дух.

– Не должны, мы ее чинили давеча.

– Когда?

– Года три назад.

Герман выругался и посмотрел вниз. На мокрой площадке стояли люди, задрав головы кверху и о чем-то увлеченно беседующие. «Наверное, гадают – упадем или нет», – подумал Герман и коснулся рукой заветной вагонетки. Уже через пару секунд его ловко подсадили на ступень, он подтянулся на какой-то цепи и с облегчением опустился на дно кабинки.

– Нет, не мое это – по верхотурам лазить! – с облегчением выдохнул он.

– Юнга остался ниже, втроем точно не удержимся, – заметил взбирающийся на вагонетку Паук.

Снизу донесся визгливый голос Юнги:

– Не кочегары мы, не плотники, а морды, как у алкашей…

Пением это было назвать трудно, но оптимизм «проводников» передался Герману – он уже уверенней приподнялся на коленях и присел на скамью кабинки. Напротив него устроился Паук. Он ровно дышал, будто и не было вовсе их мучительного передвижения вверх. Теперь предстояло самое тяжелое, то, что Герман отгонял от себя на всем протяжении пути, стараясь не глядеть вокруг.

Мир. Мир изменился. Герман уже видел далекие проявления этой новой реальности там, на насыпи станции Динамо. Видел противоположный берег, словно вымерший в одночасье по чьей-то дьявольской воле. Но то, что ему представилось увидеть сейчас, было куда страшнее.

Весь город, если это можно было назвать городом, лежал как на ладони антихриста. Почерневшие здания, перекошенные от каменных завалов улицы, тут и там поваленные деревья и столбы, перевернутые машины, хаос, грязь. А главное – полное отсутствие людей, не считая той немногочисленной горстки, что смотрела за «альпинистами» с мокрой площадки парка.

Каким-то неведомым чувством Герман понимал, что ему знаком здесь каждый дом, каждый закоулок и шпиль, каждая башенка и подворотня. Он узнавал этот изменившийся город. Вот Стадион с четырьмя изогнутыми осветительными мачтами – одна из них едва не касалась серого футбольного поля; трибуны с провалами, лишенные скамеек, были то там, то тут завалены обломками некогда существовавших козырьков, спасавшей болельщиков от дождя и солнца. С северной стороны трибуна и вовсе обвалилась, открыв проход на Стадион метров на пятьдесят.

Герман вспомнил вчерашний разговор с Герой: все разрушено, нам с трудом удалось установить перемирие, и ценность простых вещей в этом городе очень-очень велика. Герман с грустью продолжал рассматривать руины.

– Это центр города, редко здесь кто ходит, – Паук будто услышал невеселые мысли Германа. – Все боятся звонарей, хотя есть звери и пострашнее. В наших местах главное быть в стае. Если ты один – ты покойник, Лучник. А ты ведь один…

– Давно это случилось? – сделал вид, что не расслышал его Герман. – Я о Воронеже.

– Лет пятнадцать назад, может двадцать, запутались мы со временем уже. Сначала вакцинация от коронавируса, которого, говорят и не было вовсе, из-за вакцинации странные дети с синими губами рождаться стали, затем война со всем миром, которая закончилась какими-то обоюдными бомбежками, вроде как секретные разработки применили все стороны, из-за этого оружия ураганы пришли, торнадо, наконец, Давление. Оно уносило сотни жизней в секунды, но многие справились. А затем в Воронеже, да и, видимо, по всему миру, начался хаос. Брат пошел на брата, отец на сына, друг на друга. Мародерство и голод привели к еще одному вирусу после «короны» – появились первые живоглоты, тебе наверняка знаком их смех. Но никто из нас почему-то не может точно порядок этих событий восстановить, все по-разному считают. Будто мозги нам всем поотшибло от тех военных разработок. Многим мерещится что-то постоянно, иные путаются. В общем, как-то так… Ты гляди, гляди, наслаждайся. Это лучшая смотровая площадка города. Есть, конечно, еще заброшенная Галерея Чужого в центре да в Юго-Западном один небоскреб, «Мелодия» называется, но до него далеко… Ты гляди, а коль не помнишь ничего – твое счастье.

Чуть левее Стадиона расположилось все еще красивое полукруглое здание с какими-то трезубцами наверху. Из самого центра в небо метров на пять-семь уносилась винтовая лестница, не тронутая катаклизмами времени. А рядом башня с венчающей ее колокольней. Герману показалось, что его подзабытая жизнь каким-то образом связана с этим местом, и место это было для него судьбоносным. Но что толку думать, если память не в силах подтвердить или опровергнуть предположение!?

– Это ЮВЖД, бывшая железнодорожная управа, а рядом – башня, с которой бьет колокол, – пояснил Паук. – Там вроде храм православный раньше был…

Другие строения были похожи одно на другое – «сломанная» пополам телевизионная вышка, какой-то театр с пробоиной в центре крыши. И нигде ни одной живой души. Герман плюнул через бортик и посмотрел направо.

– Там Северный, – пояснил Паук, – тоже нехорошее место. Банды, трупоеды, висельники, живоглоты. Кого только нет – никак не поперегрызут друг друга! Частенько ходоки из Семилук наведываются туда за живым мясом. Мы на Север не ходим. Они к нам иной раз захаживают в гости, но мы даем отпор. Мочим их потихоньку! Мы ж в низине – со стороны кажется, что раз, и захватили нас! Не тут-то было – Каган эту низину большой ловушкой сделал для врагов, дозорных поставил, сигнализацию свою придумал. Головастый он у нас! Правда, вот, не углядели вчера…

То, что Паук назвал Северным, представляло собой унылое зрелище: как две капли воды похожие друг на друга, грязно-серые многоэтажки сливались в одно громадное чудовище, горе-творение рук человеческих. Казалось, тронь одну коробку, и она, как домино, обрушит по очереди все прочие. Некоторые здания были черны от копоти, иные были готовы рухнуть в любой момент. За Севером виднелось долгое-долгое поле, и чем оно заканчивалось, было не видно даже с чертова колеса. Левее Герман узрел тот самый небоскреб, о котором говорил Паук. Небоскреб «Мелодия», самая высокая точка мертвого города. Чуть ближе над городом возвышался другой небоскреб, поменьше первого – Паук назвал его Галереей Чужого. Герман повернулся в противоположную сторону.

– Водохранилище, через которое только бес проберется! – заметил Паук. – А за ним Левобережье – Собачьи джунгли да отморозки-Октябри. Выживет только безумец! Попасть туда в общем-то легко, а обратно дороги нет. Вернее, есть подземка, соединяющая берега, но она под звонарями! Поэтому никто из нас давненько там не бывал. Дед Мухомор бздит, что он захаживал туда – вранье! Но будет рассказывать тебе – слушай, рассказывать он умеет. Хотя и не знаешь, г

де правда, а где бздешь сплошной.

– А переплыть нельзя?

– Не, это никак. Вода заберет!

Герман уже наблюдал эту мрачную картину – там, на насыпи у железки, когда проводил незнакомок-валькирий. Но тут он заметил, что полотно железной дороги от Динамо и Березовой рощи уходит не вдоль реки, а к мосту через чертову реку. А значит, дрезина умчалась в Левобережье, туда, где «выживет лишь безумец», как выразился Паук.

«Зачем их понесло туда? – подумалось Герману. – Что они там забыли, в этих гиблых местах!?»

Железнодорожный мост был разделен на две части, и ближняя более-менее сохранилась. Были и другие мосты через водохранилище – Герман насчитал еще три. Все они были словно разбиты надвое одним ударом или разорваны пополам невиданной силой. И разум отказывался верить, что такое возможно.

Герман, несмотря на накопившиеся вопросы, решил не задавать их Пауку. Он не верил своим глазам, но сомневаться в увиденном не было смысла: мир рухнул. Герман закрыл глаза и вспомнил табличку у ржавого микроавтобуса напротив парка: «Добро пожаловать!»

Добро пожаловать, Лучник, в безумный и таинственный мир хаоса…

Когда они спустились с колеса, вечерело. Погода радовала динамовцев который день, и если бы не скачки Давления да недавнее нападение Сарацина, то можно было бы с полной уверенностью сказать: жизнь в лагере налаживается и, как написано над штабом Кагана, смерти.net…

Но, увы, это было бы злой неправдой.

Со стороны источника слышались радостные возгласы и пахло чем-то невообразимо вкусным. Юнга подтолкнул Германа к видневшемуся костру.

– Пойдем, а то похлебка в бурду превратится!

Они двинулись к лагерю. Все, кто ожидали их внизу, давно разбрелись по своим делам. Герман оглянулся – к подножию Чертова колеса подошли трое в камуфляжах. Они были хорошо вооружены, и как только перехватили вопросительный взгляд Лучника, тут же отвернулись, пряча свои лица.

Паук шагал впереди, Юнга шлепал по лужам сбоку, и когда до Источника оставалось с десяток метров, кто-то окликнул их со стороны большой каменной чаши, служившей некогда фонтаном.

– Чего тебе, Мухомор? – недовольно спросил Юнга.

– Да вот, все хочу познакомиться, – кивнул дед на Германа, – а случай никак не представится, семь-восемь.

Герман заинтересованно взглянул на совсем крошечного старичка, эдакого гнома из старой бабушкиной сказки, одетого в потрепанный морской бушлат с золотыми пуговицами и красные шаровары.

«Лаптей не хватает, – подумал Герман, – и баяна».

– Ты если жрать хочешь, у меня все есть. Накормлю, напою и спать уложу.

Герман с сожалением подумал о Гере, с которой сегодня совсем не виделся, махнул рукой и сказал:

– Я Герман, будем знакомы!

Паук и Юнга напомнили, что завтра похороны Бивня, пропустить которые было бы личным оскорблением Кагана, а он такого не прощает.

– Без молитвы у нас нельзя… Похороним, и пойдешь куда черти вынесут, – добавил Паук и крепко пожал руку Герману. Тот кивнул в ответ и пустился догонять Мухомора.

Они прошли мимо вагонов, через некрепкий мостик миновали грязный ручей, в котором плавали осколки льда, и вскоре очутились у подножия высокого холма. Наверх вела каменная разбитая лестница, ее венчали колоннады с фонарями, напоминая о том, что здесь когда-то было электричество. А на верхушке холма возвышалось монументальное некогда творение – Зеленый театр.

– Ты родом-то откуда?

Герман не ответил.

– Прости, забыл, ты ж ушибленный, семь-восемь!

– А что это за дом? – Герман перевел разговор в другое русло.

– Не дом это, театр. Это был знаменитый Зеленый театр под открытым небом. Концерты всякие, шоу! Сейчас мы там кур да свиней разводим – удобное место. А еноты, чтоб им неладно было, повадились жрать курочек… Твой-то енот где?

– Гера его приютила пока.

– Понятно! – Мухомор почесал затылок. – А я, можно сказать, присматриваю за театром. За скотным двором, то есть. И живу здесь – вон в том флигеле. Раньше здесь гримерки были. Или кассы, черт их знает. Сейчас мы костерок разведем да чайку попьем.

– А почему тебя, дед, Мухомором называют?

– Да я ж, семь-восемь, до Давления главным микологом области Воронежской был. Большой, так сказать, пост занимал. Грибами управлял, да лесников стращал. А когда все случилось, прибился к динамовцам, правда, поносила судьба сначала, еле выжил. Каган меня спас, но я о другом хотел тебе рассказать. Да разузнать кой-чего. Ты, кстати, помнишь-то что?

– Почти ничего не помню. Очнулся на «железке», девки какие-то, арбалет, город вокруг разрушенный. Как увидел все – охренел. Что случилось-то?

– Давление, будь оно неладно. Сначала странные события были – коронавирус, вакцинация, будь она неладна, война, другая война, третья, повальная бомбежка непонятно чем-кого-зачем, дети с фиолетовыми губами, то ли гении, то ли выродки, потом уже эти дети выросли и в леса ушли. Дикие совсем, рослые, сильные, быстрые, в шрамах все. Давление их не берет, ни инфарктов, ни инсультов не боятся, но и на людей стараются не выходить. Юми их прозвали. Ну, вроде как гуманоиды, human. Живут они в сельве, вдоль заросшей непроходимым лесом реки Усманки. Вожака ихнего никто не видывал, только имя есть – Джумла. Люди-нелюди, семь-восемь. Поговаривают, что и на правом берегу они водятся, только не зрели мы их. Мы далеко не заходим…

Мухомор подбросил в огонь дровишек, и вечереющий воздух наполнился ароматом молодого костра. Пока дед колдовал над котелком, Герман прошел внутрь здания. В полумраке гримерки Герман разглядел скамью, кровать, какие-то мелкие полочки и шкафчики на стене, а сама стена была испещрена стародавними надписями-граффити: «Хой жив», «Zа сильную Россию!», «Голосуй или проиграешь!», «Noize MC», «Читай Алешу, русского Стивена Кинга»…

– Тут даже автограф Бориса Борисыча Гребенщикова есть, вон там, посмотри, – тихо подошедший сзади Мухомор заставил Германа слегка вздрогнуть.

Герман пригляделся и увидел две буквы «Б» и «Г».

– И кто этот БГ? – не понял он.

– О-о-о… Когда-то считали его богом, говорили, что от него сияние исходит, пока из страны не свалил. Теперь одни песни остались. «Под небом голубым» не слыхал?

– Нет, – грустно ответил Герман.

– Ладно, пошли к костру. Грибы уже сварились, поди…

– Дед, а что дальше-то было? Ну, после детей с синими губами?

– С фиолетовыми, – поправил его Мухомор. – Цвет по-научному «индиго» называется, семь-восемь… Бури потом пошли, торнадо, ураганы страшенные. Все сметали на своем пути, дома рушили, провода обрывали, мосты сносили. Сейчас таких ураганов нет. Сейчас так, сопливчики! А потом началось самое страшное. Запредельные скачки Давления. То вверх, то вниз! Люди вымирали тысячами. Выжили те, кто покрепче да похитрей. И те, кто способы нашли бороться с ним, с Давлением проклятым. Кто кровь себе пущает, кто дыхалку останавливает, кому-то соль помогает. Или сахар, запамятовал… Таких как ты не видывал еще, чтоб кофеём давление пугать…

– А ты? Ты какой способ нашел?

– А никакой, – дед подал Герману большую тарелку ароматного супа. – Я не верю в Давление. Нет его и все тут!!! И в «корону» тоже не верил, за что меня и из микологов погнали тогда. Отказник я от тамошней вакцинации, семь-восемь. И властям нашим не верил, когда на братьев-хохлов поперли в двадцать третьем. Я много во что не верю…

Дед задумался, а Герман стал быстро-быстро уплетать суп, приговаривая: «Эх, хорошо! Ух, здорово!» Вскоре он съел вторую тарелку супа и, удовлетворенно утираясь рукавом, поинтересовался:

– Что ж за грибы-то?

Дед усмехнулся:

– Мухоморы.

Германа перекосило.

– Что???

– Да не боись ты, говорю ж, я был главным микологом. Не отравлю… Я их и сухими ем, и вареными. Все боятся, а я ем. Потому как верю – не ядовитые они. И потом – попробуй хороших грибочков найти, днем с огнем не сыскать! Как и людей хороших…

Дед отложил тарелки и принялся за чай. Герман сделал осторожный глоток, предвкушая очередной подвох Мухомора, но чуть было не подпрыгнул от восторга, едва удержав медную кружку в руках:

– Что за вкус!? Это ж райский напиток!

– Шиповник прошлогодний, липовый мед да истолченные сосновые иголки. Вот и весь чай!

– Изумительно. Никогда такого не пил.

– Ты ж не помнишь, – опять усмехнулся Мухомор и продолжил свой рассказ. – Когда Давление покосило тысячи, нет, миллионы людей, уже не было ни электричества, ни еды, ни воды нормальной. Мародерство и людоедство, убийства и прочая дрянь. Выжившие стали кучковаться, так всякие группировки возникли, локации, целые государства, о которых слух и до нас дошел. В Воронеже мы остались, в Юго-Западном районе генерал Че правит, группировка называется «Мелодия» – по небоскребу. В Северном – страсть: живоглоты, банды да одиночки, с которыми лучше не встречаться. Более-менее организованы «Северная звезда» да «Висельники». «Висельники» – самые страшные, главарь у них Завал, отморозок, какого свет не видывал. Людей они отлавливают и химусом питаются. Выродки, в общем. На Левом берегу – Красные Октябри. Эти сильные, организованные и тоже очень опасные. Так, по крайней мере, Каган считает. Боится он их почему-то…

При слове «Октябри» внутри Германа что-то ёкнуло: он вспомнил вопросы Кагана, фразы Эльзы-лекаря и понял, что он один из них.

– Дед, я ведь Октябрь?

Мухомор залился смехом.

– Да какой ты Октябрь, семь-восемь! Летел ты на шаре от них, но я полагаю, что либо ты шар спёр и сбежал, либо послали они тебя, решив твоими талантами воспользоваться.

– Какими талантами?

– Ты лучник от бога. Ты пытался черного звонаря убить, а это…

Мухомор многозначительно задрал руки к небу.

– Звонари – энергетические вампиры. Откуда у них эта способность, то ли дар, то ли проклятие, никто не знает. Они бьют в колокола, предупреждая выживших о том, что сейчас будет скачок. Звонари появились не сразу, далеко не сразу, семь-восемь. Они очень странные – они одним взглядом могут убить толпу людей, но при этом помогают им приготовиться к скачкам АДа. Они живут в недостроенной подземке, в ходах, которыми изрыт Воронеж. Поговаривают, что они даже проход под водохранилищем охраняют, а это единственный безопасный способ перебраться с берега на берег. Ну, шар вот еще… Звонари тоже разные бывают: те, что в колокола бьют, черные капюшоны носят, глаза скрывая. Есть и белые звонари, они от черных откололись, на люди выходят нечасто – только для того, чтоб энергией подзарядиться. Плохие они, и никто не знает, где их обитель.

– Зачем я пытался убить звонаря?

– Кто ж его знает? Может, думал Давление остановить. Хотя звонарь-то не один, другие бы пришли к колоколу. А может, книгу хотел заполучить…

– Какую-такую книгу? – Герман вспомнил про томик Мандельштама в своем рюкзаке.

– Атлас.

– Что за Атлас?

– Сумасшедший профессор Боткин, автор значит, называл его «Атласом внешних органов человеческого тела», якобы книга от всех болезней лекарства знает, и, причем, не таблетки. Каган тоже помешан на Атласе. И не только он… Знавал я этого шального профессора – да, гений, да, талантам его предела не было, но чтобы от всех болезней… Не верю! Что еще-то тебе рассказать?

– А кто еще в Воронеже выжил? И что с остальным миром?

– В Воронеже еще Галерея Чужого да Ликерка выжили, братские, так сказать, отряды, мощные лагеря! Хотя, с Галереей Чужого вопрос, точно не скажу, целы ли они… В центре города. Ликёрка – так вааще жесть! Там торговцы, медики, поэты, музыканты, маргиналы всякие, зэки бывшие, якобы исправленные. Живут себе припеваючи; мы им живность на еду продаем, они нам – спирт да оружие дают. Хорошие люди, веселые… Они, кстати, и Перемирие предложили, и Игры инициировали.

– Какие игры? – не понял Герман.

– Олимпийские… Видал больших ребят у Источника?

– Да так, краем глаза.

– Они тренировки сейчас ведут, к догонялкам всяким готовятся, мускулы качают. Игры на лето намечены. А щас – Перемирие! Правда, нарушают некоторые. Вот Каган и бесится, что того сарацина проморгали. Ну да ладно. Ты про Живые шахматы слыхал?

– Нет.

– Ну, как-нибудь расскажу. Мощная вещь, зрелищная будет! Кто еще есть? Валькирии-амазонки. Девки, что спасли тебя на железке, из Восьмой Марты. Правда, говорят, раскол у них был – одни в Бункере в Новой Усмани остались, другие на Дамбу подались, что у Чернавского моста. С Октябрями воюют, а вообще, девки хорошие, добрые, у нас частенько бывают. Они да Октябри – единственные жители Левобережья, все остальное – Собачьи джунгли… У валькирий есть, правда, один нюанс – с черными звонарями они дружбу водят, да не рассказывают про них ничего. Звонари им помогают под рекой с берега на берег шастать.

– Зачем же тогда на дрезине к мосту уехали?

– А бес их знает. Уехали – и все тут… Есть еще в СХИ ученые какие-то, мы искали – не нашли. Слухи только о них ходят, а никто не видывал, раньше они на Дамбе обитали, до валькирий, опыты там какие-то ставили секретные. Может, совсем не война, а опыты их и породили Давление, кто ж знает!? Есть еще Семилуки, но это грустная история. Рабовладельцы! Мы их «ходоками» называем. Окружили город свой колючкой, дворцы построили, производство наладили. Хозяин у них – сущий зверь! Себе памятников понастроил, пиры и оргии каждую ночь устраивает, бои гладиаторские, пытки, казни прилюдные. И рабы, рабы, рабы. Много, кстати, наших ходоки увели. Древний Рим, короче, с Нероном во главе. А между Семилуками и Воронежем – топь, Дикое Поле. Шакалы, собаки, крысы, живоглоты иной раз захаживают… Дон-батюшка тоже в топь превратился, но мосты сохранились. Говорят, есть еще сильная локация где-то в Хреновом, на конезаводе, но там мы не бывали.

– А про живоглотов поподробней можно?

– Смех страшный ночью слыхал?

– Нет.

– Больные они, живоглоты. Вирус какой-то. Куру, вроде называется. То ли через кровь передается, то ли через слюну… Живую плоть они жрут, узнать их легко – взгляды безумные, глаза блуждающие. И смеются так по-идиотски, смеются, смеются. Особенно по ночам страшно: услышишь странный смех – сразу беги, иначе быть беде! Одним словом, ходячие мертвецы.

– Еще что? – Герману казалось, что он слушает какую-то страшную-страшную сказку без начала и конца; сказку, выдуманную больным воображением сбрендившего Мухомора. Но дед был в уме, и увиденное с чертова колеса только подтверждало его мрачную историю нового мира.

– Еще Нововоронеж.

При этом слове Герман вздрогнул. Что-то очень родное показалось ему в этом названии, но что, Герман вспомнить не мог.

– Город? – спросил он.

– Да, город. Странный город. А что сейчас не странное!?

Дед снова призадумался.

– Город-сад, город-мечта, город-крепость! – продолжил он. – Там атомная станция, и как ни парадоксально это звучит – она выжила. Там есть свет и еда, там есть школа и фабрика, там есть все, как в Греции. Город обнесен крепкой бетонной стеной цвета неба, вдоль стены – ров с водой, а за рвом вокруг города – поле пшеницы. На стенах дозор и охрана. Сильный город! Но вот одна беда – Нововоронеж убивает всех, кто приближается к его синим стенам. Поговаривают, что они считают нас толи инфицированными, толи мертвяками, потому и убивают. Но если мы зомби, то кто тогда они? В общем, мир сошел с ума, и без бутылки здесь не разобраться.

Мухомор заговорщически подмигнул Герману, куда-то убежал и появился со стеклянным пузырем в руках. Совсем уже стемнело, когда дед откупорил бутылку.

– Самогон. Добрый русский самогон. Наливай! – Мухомор протянул пузырь Герману. – Из моего запаса, для такого случая берег.

Герман осторожно взял бутылку, она была холодной, на выцветшей этикетке значилось «Ленинский дубняк». Герман разлил мутную вонючую жидкость в подставленные Мухомором кружки.

– Будем? – воодушевленно воскликнул дед.

– Будем! – торжественно ответил Герман.

Они выпили. «Дубняк» разлился по организму Германа вулканической лавой, ему стало горячо и приятно, и когда лава схлынула, Мухомор стал удивительным образом раздваиваться.

– А теперь последнее, что я хочу тебе рассказать, семь-восемь, – захмелел дед.

– Внимательно скушаю, – забуробил Герман, прямо как Эльза, – слушаю…

– Тебе нужен Гамлет. Этот человек знает все. Он, возможно, вернет тебе память, а значит, и жизнь… Я много слышал про Гамлета, но лично не встречался. Говорят, сейчас он в «Мелодии», у генерала Че. И тебе надо туда. Может, он и не вернет тебе память, но должен помочь. А теперь – спать.

– Хочу спросить, – Герман совсем запьянел. – Как же ты все-таки справляешься с Давлением? Не веря в него… Как ты живешь?

– Да что такое жизнь!? – понесло в философию Мухомора. – Окно, в которое я иногда выглядываю.

– И что ты там видишь, дед?

– Да так, муть всякую…

Мухомор подхватил Германа и поволок в гримерку. Последнее, что услышал Герман, проваливаясь в волшебный мир снов, были слова задушевной, но жутковатой песни, доносящейся до него откуда-то издалека. Но пел ли это дед Мухомор или песня просто приснилась ему, Герман уже не ведал.

Под небом голубым

Страну окутал дым

За ржавыми воротами

Гниют Москва и Крым

Но где-то есть мосты

Ведущие в мечты

Гуляют там животные

И это – я и ты

Семь-восемь

Глава 7. Валькирии

Крик, страшный, удаляющийся, а потом и вовсе затихший, еще несколько минут звучал в головах девушек. Совсем недавно они были втроем. А сейчас валькирии стояли на берегу вонючего моря, выбившиеся из сил от погони за уносящейся вдаль «Куницей», и не знали, что делать дальше.

– Чертова машина… Говорила я вам, уходим! – сказала Алина Сове.

– Я-то что, что я? Это Рыжь, я ушла бы сразу, – буркнула в оправдание заплаканная Сова.

– Ладно, не хнычь, надо дальше идти, может, она еще жива, и мы найдем ее…

– Вряд ли, – глазами, полными отчаяния, посмотрела на Алину Сова, – видишь, сколько ее протащило на этой долбанной цепи, гляди, сколько крови по следу.

– Да, скорее всего, ты права. И кричать она перестала, – согласилась Алина. – Но все равно нужно до конца дойти, вдруг сломалась эта машина или Рыжь отцепилась, вдруг жива. И не бойся, сегодня мы с тобой не сдохнем, сейчас отдохнем пару минут и до конца… Идем до конца.

– До конца так до конца, – согласилась Сова и села на деревянную коробку, наполовину засыпанную песком. – Странное какое-то ощущение, будто нереально все…

Они просидели с полчаса, уставшие и голодные, напуганные и расстроенные исчезновением Рыжи. Сидели молча, наблюдая, как мартовский песок, подсохший сверху, струился легкими поземками. Песок, который стирал последнюю надежду найти подругу.

– А помнишь, Мухомор про ходоков рассказывал? – первой заговорила Сова.

– Помню, – нехотя ответила Алина.

– Интересно, это правда, что у них там, в Семилуках, рабы, пиры? Ну, как в Древнем Риме…

– Нет, такого не может быть. Сказки Мухомора…

– А если не сказки? Тогда получается, что у нас здесь рай, если бы сами в пекло не лезли. Жили бы себе в Бункере. Или на нашей Дамбе. Тихо, спокойно строили бы свой мир…

– Мирок! – раздраженно ответила Алина. – А вокруг него – юми, живоглоты, собаки дикие, Октябри и прочая нечисть. Разве это жизнь? В вечном страхе…

Сова призадумалась…

– Говорят, в Семилуках Хозяин построил дворец, запустил туда диких животных и изредка, взяв только лук и стрелы, в одних трусах ходит в этот дворец на охоту. Интересно, это правда? А еще…

Алина перебила подругу:

– Рыжь пропала, а ты о каком-то полудурке! Знаю только одно – он в Воронеже в цирке работал поваром, зверей кормил. Мелкий коварный человечишка! И хватит об этом.

– Нет, Алин, не хватит. Еще…

Сова расстегнула камуфляж и показала подруге грудь. Вокруг сосков красовались две отчетливые татуировки в виде мишеней.

– Да помню я! – попыталась отмахнуться Алина.

– Нет, ты не знаешь. Я когда девчонкой-подростком была, подрабатывала в одном заведении официанткой, тетка родная устроили. Я тогда увлекалась стрельбой, знала все типы винтовок, комара била, не целясь! Но я не об этом. Однажды к нам в ресторанчик, «Три сестры» назывался, устроился парень, только из армии вернулся – толстенький такой, маленький, странный… Я с ним подружилась…

– Ну, короче давай, – снова перебила ее Алина. – И что?

– У нас с ним чисто платонические отношения были, не трахались мы, но спали вместе. Берёг он меня типа, но потом пути наши разошлись.

– И что? – Алина повысила тон.

– И то… У него кликуха Хозяин была. У нас подрабатывал ночами, а так в цирке поваром работал. Странный был до невозможности. Но классный!!!

– Сова, я не удивлюсь, если это одно лицо. Ну, сюрприз как-нибудь будет. Если выживем. А сейчас нам очень нужно поторопиться.

Алина посмотрела на подругу, но та будто пропустила ее слова мимо ушей.

– Куда ты уставилась?

Сова быстро застегнула камуфляж, внезапно вскочила с коробки и, пошарив в кармане, достала обломок театрального бинокля. Посмотрев в сторону водохранилища, она тревожно спросила:

– Что бы это могло быть? Там…

– Не знаю, мне не видно, – Алина забралась на ящик поближе к Сове. – Дай взглянуть.

– Возьми, – протянула монокуляр Сова. – Так что это?

Алина ничего не увидела, пока Сова не повернула ее голову в нужное направление.

– С ума сойти! Этого не может быть! – вырвалось у Алины. – Там лодка…

– Да какая лодка!? Цилиндр какой-то, огни внутри горят.

– Точно тебе говорю, лодка, только подводная, я в Бункере журнал видела, там картинки всякие. Субмарина!

– Да хватит тебе, Алин, – не унималась Сова, – я тоже о субмаринах читала. Сама подумай, откуда в нашей вонючке подлодка? Мне в Бункере солдаты наши рассказывали – подлодки большие, длинные, а это цилиндр плавающий. Фантастика! Мы что, с ума сходим?

– Большие, длинные… Раз есть большие, есть и малые. Цилиндр – это надводная часть лодки, она нужна, чтобы всплывать или воздухом разжиться!

– Воздух, ну ты скажешь, – усмехнулась Сова, – какой в нашей вонючке воздух?

– Какой, какой, вонючий – вот какой! – улыбнулась Алина. – Может, там фильтры у них, как в Бункере, помнишь?

– Да, помню, – Сова протянула руку за биноклем.

– Подожди, не могу разобрать, что там написано…

Алина прищурилась.

– Странно все это. Там что-то по-английски. Кажется, Siberia.

– Дай-ка мне, – сказала Сова, забирая монокуляр из рук удивленной Алины.

Прижавшись к биноклю, Сова недолго вглядывалась в сторону субмарины и вдруг заорала:

– Они тонут!

– Подлодки не тонут, а погружаются, – успокоила ее Алина. – Странно другое, как она вообще здесь оказалась?

В это время в сотнях метров от девушек дизельная подводная лодка Siberia начала очередное погружение. Лодка, которой не могло здесь быть. Лодка, которую искали военные в Москве, Севастополе, может, и в Турции какой-нибудь искали, но что нам теперь до Турции!?

– С ума сойти, – повторила Алина и, уже привыкнув за долгие годы выживания не верить своим глазам и ушам, пошла по следу, который становился все менее и менее заметным.

Сова, сунув бинокль в карман, побрела следом. Пройдя с километр, девушки остановились у места, с которого была хорошо видна развилка дороги. Песок здесь заканчивался, дальше шел твердый грунт с вкраплениями мелкого щебня и битого кирпича.

В этом месте след машины снова прервался, будто неведомая сила подняла ее в воздух и перенесла подальше от людских глаз.

– Глянь, следы исчезли, – снова заволновалась Сова.

– Вижу. Как будто она прыгнула вперед, – тихим голосом ответила Алина, рассматривая место.

Дальше на песке виднелись небольшие полоски непонятного происхождения. Алина присела, достала нож, неглубоко им копнула. В то же мгновенье ей стало ясно, откуда взялись эти полоски, и где именно прервался крик Рыжь. Алина смотрела и не могла поверить – сквозь песок проступала коричневая кровь, как будто ожидая прихода девушек. А рядом валялась цепочка с маленьким серебряным крестиком. Алина подняла крестик и сунула его в карман. Это был крестик подруги. Это была кровь Рыжь.

– Алин… Алин, пойдем отсюда, а? Пожалуйста, – взмолилась Сова.

– Сейчас пойдем, – процедила сквозь зубы Алина, – пойдем и найдем эту сволочь!

Ее маленькие кулачки неистово сжались, ногти впились в ладони, причиняя боль, но Алина этого не чувствовала, размышляя, по какой дороге уехала машина смерти.

– Алин, пошли, нам ночлег найти нужно, да и поесть не мешало бы, вот только нет у нас ничего. А завтра с утра продолжим.

– Погоди, – проговорила Алина, пытаясь собрать воедино мысли, но кровь стучала в висках, мешая ей думать; она стояла на месте, глубоко вдыхая и пытаясь успокоить бурю, бушевавшую в груди.

– Дом вот тот видишь? – Алина указала на панельную девятиэтажку, неплохо сохранившуюся в этом «собачьем аду». – Туда идем!

– Поняла, – ответила Сова, вновь доставая бинокль.

– У тебя сухари остались? – спросила Алина.

– Один.

– Ясно, – она подняла среднего размера деревянный ящик, протянула его Сове. – Птиц ловить будем.

– Как это? – уточнила Сова.

– Ну, ничему тебя жизнь не учит! Ты ж Сова – ночной хищник, и мне ли тебе рассказывать, как ловить птиц!?

Сова взяла ящик и двинулась за Алиной, вспоминая давние уроки выживания. Ученик она была никудышный, несмотря на то, что по праву считалась отменным стрелком. Почему-то именно в такой неподходящий момент ей вспомнился глупый анекдот про курицу и укуренного торговца с Ликерки.

– Алин, анекдот хочешь? – девушки поравнялись.

– Нет.

– Я все-таки расскажу… Но сначала предыстория: помнишь, на Ликерке можно и выпить купить, и даже, говорят, трава есть у них дурманящая от ходоков, огибень-трава. В старые времена людей, которые эту траву курили, наркоманами называли…

– Помню. Называли, – нехотя ответила Алина.

– Так вот, анекдот. Наркоман с Динамо сидит на Ликерке, еще травы хочет, а на дозу не хватает. Поймал полудохлую курицу и снова уселся. Грустит по-своему. Подходит к нему бабка и спрашивает: «Милок, это что, курица?» А он смотрит на нее шальными глазами и отвечает: «Ты что, старая, спятила совсем? Это не КУРИТСЯ, это ХАВАЕТСЯ!»

Алина усмехнулась, но, вспомнив про Рыжь, ускорила шаг.

Их дорога проходила через частный сектор с необычным названием Колдуновка. Раньше, больше ста лет назад, место это считалось «нечистым». И для восстановления порядка божьего здесь была построена церковь. Сейчас же эти места были безлюдными, ветер и редкие торнадо – вот кто был гостем здешних краев. Дома сильно покосились и выглядели жалкими. Кое-где вовсе не было заборов, видно, постарались в свое время мародеры. А от церкви не осталось и следа.

По дороге девушкам попалась детская коляска о трех колесах, набитая банками разного размера. Как ни странно, банки были чистыми. Да не просто чистыми, а будто бы отмытыми людскими руками, привыкшими к порядку, и аккуратно сложенными.

– Тихо! – скомандовала Алина и, присев на корточки, стала рассматривать рядом расположенные дома.

Сова послушно присела, поставив рядом с собой деревянный ящик. Девушки не заметили ничего особенного, хотя было ясно, что кто-то собирал эти банки. Но для чего? Прихватив с собой две высокие банки и одну жестянку из-под консервов, Алина и Сова двинулись дальше. Их путь проходил вдоль большой широкой улицы, носившей название Ленинский проспект. Некогда оживленная, с тремя полосами движения в обе стороны, теперь улица была похожа на кладбище машин. Хаотично разбросанные, большие и поменьше, они находились повсюду. Некоторые были в столь ужасном состоянии, что невозможно было угадать даже марку. Другие, напротив, неплохо сохранились. Проходя мимо автомобилей, Алина обратила внимание на желтое одноэтажное здание, напротив которого находился девятиэтажный панельный дом.

– АЗС, – прочла Сова, – а что там?

– Автозаправочная станция, – пояснила Алина, – машины здесь раньше заправляли бензином и солярой…

– Я это и без тебя знаю, – огрызнулась Сова, – за АЗС посмотри.

Холодок пробежал по спине Алины. За АЗС стояла большая черная «Волга». И все бы хорошо, но капот машины был открыт и поставлен на подпорку, а рядом, чуть левее передних колес, находился открытый ящик с инструментами.

– Сходи, посмотри! – сказала Алина Сове с издевкой.

– Нет уж, хватит.

– Тогда, скорей в дом! – Алина направилась к ближайшему подъезду.

Девушки начали осторожно подниматься по лестнице. Двигаясь почти бесшумно, они осматривали квартиры, двери в которые были сорваны или распахнуты настежь. На восьмом этаже Алину привлекла приоткрытая металлическая дверь. Войдя в нее, она увидела крепкий засов и ключ, торчащий изнутри. Квартира состояла из трех комнат. Осмотрев каждую, Алина удивилась царившему здесь порядку.

– Хороший наблюдательный пункт!

Даже на кухне было все чисто, в окнах стекла, а там, где они треснули, их аккуратно заклеили скотчем. В одной из комнат Алина нашла большой газовый баллон с редуктором и маленькой горелкой. Оконные щели были заткнуты ватой и тканью – кто-то явно пытался пережить здесь зиму.

– Хорошо, живоглотов нет!

– Алин, – тихо позвала Сова.

Пробравшись к Сове, Алина увидела балконную дверь.

– Что там? – Сова ткнула пальцем в стекло.

– Ща посмотрим, – Алина принялась открывать щеколду.

Щеколда неожиданно быстро поддалась и дверь, пронзительно скрипнув, открылась. Войдя на балкон, Алина обнаружила хозяина таинственной квартиры – он висел на веревке сантиметров на сорок ниже своего балкона.

– Иди, помоги, – попросила Сову Алина.

– Он что, повесился?

– Да, похоже, – ответила Алина.

Самоубийство было в этом мире далеко не редкостью. И зачастую люди, нашедшие в себе силы для борьбы с внешней, сильно изменившейся средой, не видели ценности в таком существовании. Хозяин этой квартиры, еще недавно справлявшийся с голодом и холодом прошедшей зимы, видимо, не выдержал одиночества и покончил с собой. Или что-то другое толкнуло его на этот шаг.

– Давай затащим тело, – Алина потянула за веревку и чуть не пожалела, что сделала это одна, не дождавшись помощи подруги.

Веревка, которая терлась о поручень балконной двери, сильно износившись, лопнула. И если бы не Сова, вовремя подоспевшая к Алине, та едва ли смогла удержать равновесие.

С большим трудом девушки затащили труп на балкон. Первое, что их удивило – это одежда самоубийцы: почти новая телогрейка зеленого цвета с отливом и надписью во всю спину «Газпром», черные брюки, отличные военные ботинки. Сова стащила с трупа телогрейку и аккуратно ее сложила.

– Октябрям махнем на обувь, – прошептала она и, запустив руку в карман брюк, продолжила осмотр. – Давай повернем его.

– Не надо его ворочать, он «потечет» в любой момент, – возразила Алина.

Не согласиться с ней было невозможно: труп, провисевший на весенней улице несколько дней, уже начал источать сладковато-зловонный запах. Осторожно, стараясь не задеть тела, скрытого одной лишь футболкой с контуром Африки, Алина, срезав шлейки, освободила военную портупею.

– Классно, – прищурилась она, разглядывая портупею.

– Не зря тащили его наверх, – Сова тоже не скрывала своего любопытства, граничащего с неприличием, если в этом жестоком мире еще и оставалось место какому-то неприличию.

– Что там у него в ботинках, глянь? – попросила Алина.

– Сама глянь, не полезу я к нему. Тебе надо, ты и смотри, – огрызнулась Сова.

– Ладно. Если что найду – мое, хорошо? Без всякого жребия.

– Хорошо.

Сделав глубокий вдох, чтобы притупить не самый приятный запах, Алина ощупала ботинки на ногах трупа. Через минуту в ее руках был моток лески и зажигалка Fedor. В былое время, еще до Давления, такие зажигалки славились своей надежностью!

– Отлично, – выдохнула Алина, рассматривая моток лески. – Свернута аккуратно. Видимо, ее уже использовали. Пошли на крышу, пока не стемнело?

– Пошли.

Легко справившись с дверью, ведущей наверх, девушки спугнули большую стаю голубей.

– Сейчас бы тот арбалет, – мечтательно протянула Сова, вспомнив Лучника.

– Арбалет… Арбалет… Ты пользоваться-то им умеешь? Анекдоты одни… Ладно, не спеши, сейчас все будет. Ты мне ящик свой дай.

Сова вернулась за забытым ящиком и, снова поднявшись на крышу, протянула его Алине. Через несколько минут примитивная ловушка на голубей была готова. Привязав леску к палке, Алина подперла ею ящик, поставив его под углом в 45 градусов.

– Сухарь не съела? – спросила у Совы; та отрицательно покрутила головой и неохотно полезла в карман.

– Держи.

Алина аккуратно раскрошила сухой кусок хлеба внутри ловушки и немного вокруг него. Девушки отошли. Через десять-пятнадцать минут сюда начали слетаться первые голуби, будто почувствовав, что здесь есть чем поживиться. Голуби были осторожны, но по мере того, как их становилось больше, они все наглее и наглее подходили к ящику, собирая крошки. Еще несколько минут, и пяток голубей лакомились хлебом внутри западни. Алина в подходящий момент дернула леску и выбила палку-подпорку. Ящик опустился, накрыв четырех птиц.

– Ух ты, класс, мясо! – возбужденно крикнула Сова, подбежав к ящику и усевшись на него.

Вернувшись в квартиру, Алина плотно закрыла металлическую дверь. Бросила голубей в ванную, попросив Сову ободрать перья.

Сова не противилась, лишь уточнив:

– А ты что, не со мной?

– Нужно о ночлеге подумать, – ответила Алина и, прихватив жестянки и бутылки, вышла на лестничную площадку.

Она была мастерицей придумывать самые невероятные вещи, и за свою смекалку пользовалась заслуженным авторитетом как в Бункере, так и на Дамбе. Смекалка не подвела ее и на этот раз. Протянув леску вдоль пола, она перегородила ступени, ведущие вверх и вниз по лестнице. Размотав около пяти метров лески по полу тамбура, Алина завела ее под дверь квартиры, и, закрепив выше дверной петли, повесила на нее банки. Эта импровизированная сигнализация позволяла встретить нежданных гостей наготове. Однако был и серьезный минус: гостю не составит труда «вычислить» изобретателей этой сигнализации и определить, в какой квартире они прячутся. Алина вернулась.

– Как готовить будем? – поинтересовалась Сова, указывая на ощипанных голубей.

– Мне потуши с яблоками на оливковом масле, – пошутила Алина, – а себе, как хочешь.

– А если серьезно? – не отставала Сова.

– Да зажарим, если будет на чем. Могла бы уже найти что-нибудь!

Она сходила в маленькую комнату, в которой стоял баллон, немного встряхнула его, попробовала зажечь горелку. Горелка не зажглась. Алина посмотрела на редуктор и кран, последний застыл в каком-то промежуточном положении. С большим усилием девушке удалось повернуть кран в положение «Откр». Послышалось шипение. Алина чиркнула зажигалкой, поднеся ее к горелке. В ту же секунду горелка заиграла приятным голубоватым пламенем.

– Вуаля! Неси голубей!

– Уже здесь, – Сова появилась с птицами и ржавым шампуром.

– О, да ты молодец! Откуда шампур?

– На кухне был. И не один! – тараторила вконец проголодавшаяся Сова.

– Так что ты один-то взяла? Неси еще.

Сова снова убежала на кухню. Через двадцать минут ужин был готов, а девушки, слегка подкрепившись голубями, притащили матрас и постелили его поближе к горелке. Они впервые за эти последние дни действительно наслаждались жизнью, забыв про собак и юми, про Рыжь, подлодку и свои нелегкие судьбы. Они были воистину счастливы!

– А помнишь, – прервала ночную безмятежность Сова, – кто-то из великих говорил, что в будущем каждый будет счастлив на 15 минут? Наши минуты пришли.

– Помню, это был Энди Уорхолл, о нем нам рассказывала Марта. Только немного не так. Он говорил – знамениты… Не счастливы, а знамениты.

– А мы знамениты и счастливы! – Сова зевнула. – Это он меня попросил тогда татушки сделать на сиськах.

– Кто? – не поняла Алина. – Уорхолл?

– Тот Хозяин, из прошлой жизни. Охрененный повар из цирка, человечище!!!

– Понятно.

– Может, и правда это он там, в Семилуках. Хотя, не очень похоже на него, если судить по рассказам. Тот был хороооооший…

По ночной комнате разливались волны тепла, постепенно навевая на девчонок-валькирий сон. Уставшие и измученные, они заснули, казалось, забыв обо всем. Сове снился плохой хороший человечек из прошлой жизни, лучший на всем белом свете. А Алине снился ее любимый день. День, который так быстро стал самым ненавистным. День, когда в детский дом на окраине города приезжали семейные пары на «смотрины». Они брали с собой детей на прогулки, привозили сладости и игрушки. Девочек обычно наряжали в красивые праздничные платья, завязывали банты. Это был именно такой день.