Вилами по воде

К читателю

Неужели ты, дружок, ещё читаешь,

а не в танчики играешь на диване?

Не в айфоне зависаешь, не бухаешь,

не на киче, не у Маши или Тани?

Оторвался ты, дружок, от коллектива,

у тебя то Пастернак, то Мураками –

не желаешь вместе с нами выпить пива,

погулять да помахаться кулаками –

значит, в жизни ты не понял ни черта и

от тебя какой-то будет толк едва ли,

если ты, дружок, сейчас стишки читаешь,

а не в баре вместе с нами, и не в зале;

так и будешь ты шуршать сухой листвою

по бульвару золотой порой осенней

неприкаянным, отверженным, изгоем…

В одиночестве.

Наедине со всеми.

Skazka

Путешествие 1

Озеро

У подножья горы, где маяк наблюдает за бухтой,

где как будто прибоем на склон занесло незабудки,

а побеги настурций в цвету забрались на причал –

в этих райских местах, где в воде отражается берег,

много разных чудес – от сирен до жуков-скарабеев –

это озеро Мичиган, Тун или, может быть, Чад;

вот туда, в те края, иногда я в моменты печали

отправляюсь ночами – иду по пустому причалу

и смотрю на мерцанье далёких озёрных огней,

на безжизненный в лунном свечении пляж опустелый,

на маяк, прорезающий полночь прожектором белым,

на чернильную гладкую воду и звёзды на дне…

Я давно это озеро знаю в мельчайших деталях –

от каскадов задумчивых ив в предзакатной потали

до названий притихших причаленных лодок и яхт –

с панорамой размытой, в тенях и оттенках бесцветных,

так похожей на сон в меланхолии лунного света,

что иллюзией кажется ночь, и вода, и маяк;

здесь с такой остротой ощущаешь свою одинокость,

безвозвратность потерь; лёгкий ветер озёрный доносит

дальний звон, перекличку сирен, тихий шелест листвы;

для чего ты всё так, как случилось, о Господи, сделал?

Уплывают во тьму к молчаливым лугам асфоделий

незабудки и россыпь настурций и трав полевых…

Мне нельзя здесь бывать – этот воздух для психики вреден,

я болею потом, но проходит какое-то время,

и меня снова тянет какая-то сила сюда

непонятно зачем – мне совсем не становится легче,

пустоту и тоску ни вино и ни время не лечат,

ни маяк в темноте, ни воды бесконечной слюда…

Опрокинуто звёздное небо в безмолвную заводь,

вдалеке в лунном свете мелькают огни, ускользая –

то ли духи озёрные, то ль караван кораблей –

между тем перспектива бледнеет, тускнеет пространство,

распадаясь на зыбкое множество пятен абстрактных,

растворяется фата-морганой и тает во мгле;

возвращаюсь под утро домой, по дороге замёрзнув,

наливаю вино в тишине беспросветной и мёртвой,

пью, грущу, вспоминаю – и видятся в красном вине

огоньки карусели озёрной… Господь милосердный,

пусть реальность моя будет тягостной, скудной и серой,

но пусть будет блестеть это лунное озеро в ней…

Река

Я ходила искать моего убежавшего Джека

По осеннему лесу, по колкой траве порыжелой

Над рекой с неподвижной водой ледяной молчаливой,

Где каскадом склонились безмолвно плакучие ивы –

Я искала его, я звала его: Джек! – и свистела,

Но ни звука в ответ из окрестных полей опустелых –

Только эхо порой возвращалось ко мне рикошетом –

Я всё шла и сквозь слёзы звала убежавшего Джека;

Опускался туман. Клочья белой шифоновой ткани

Расплывались над речкой, ползли у меня под руками,

Укрывали тропу средь озябших речных разнотравий –

Эти травы дурманили голову словно отрава –

Я блуждала по зарослям дрока, хвоща и манжетки,

И звала и звала моего убежавшего Джека…

Постепенно менялись цвета в глубине панорамы:

Растворялись в тумане густом краски осени ранней –

Превращались и небо, и лес, и речная лагуна

В монохромный эскиз лаконичный пером по латуни…

Я брела вдоль реки без дороги и плакала горько,

И в какой-то момент оказалась на голом пригорке,

И оттуда увидела вдруг очертания лодки,

И причал, и фигурки людей в поволоке бесплотной,

Старика на корме в балахоне чудном старомодном,

И собаку, к нему на колени приткнувшую морду –

Я хотела приблизиться к лодке, но некая сила

Удержала меня и спуститься к воде не пустила –

Я смотрела на старца и пса, и на лодку в смятенье,

И сгущался туман, превращая всё сущее в тени…

В эту ночь я казалась себе сумасшедшей и пьяной –

Это мог бы быть сон, но мой плащ был усыпан репьями,

И когда на заре к серебру подмешали мадженту,

Я снимала колючки с плаща, как снимала их с Джека;

Много раз я потом приходила на речку, мечтая

Посмотреть, как туман всё плывёт над водой и не тает,

Ощутить позвонками, как лодку качает вода, но

Просто рано пока, и не время ещё для свиданий –

Час придёт – примут здесь и обол, и копейку, и шекель –

Я увижу опять моего убежавшего Джека…

Знак

В деревенской кофейне, в тени, на прохладной веранде

из старинного камня, среди сумасшедших гераней,

под защитой разлапистой цепкой листвы винограда,

в окружении клумб и рабаток с цветами, и грядок,

где томились и пухли на солнце гигантские тыквы,

и какие-то травы клубились за ними впритык и

источали густой аромат райской мирры, наверное, то ли

уж не знаю, чего – я сидела с бокалом бандоля;

на душе было так же, как в небе – бездонно и пусто;

я стихи сочиняла, примерно такие: допустим,

все старанья мои, весь мой путь, весь мой жизненный поиск

ни к чему не приводят – ни радости нет, ни покоя,

ни любви безоглядной, ни даже намёка на счастье,

ни надежды, что завтра с утра станет всё получаться –

и допустим, я сдамся, смирюсь, упаду лапки кверху –

что останется мне? Только пить, только плакать, наверно;

что же делать? Бежать? – я спросила Святого Трофима –

и хоть тайные знаки бывают лишь в книжках и фильмах,

вдруг увидела в ту же секунду, как белая птица

появилась в зените – и воздух вокруг золотится…

Плыли в небе вдали низко над голубым горизонтом

чередой облака в виде снежных вершин иллюзорных,

и казалось, что движутся горы, гонимые ветром;

к ним тянулись поля невозможно лилового цвета –

и с бандолем моим ледяным, розоватым и лёгким,

я, забыв о печалях земных, любовалась полётом

белой птицы небесной, парившей как маленький ангел

над полями лаванды…

Сны осени

Это лето ушло не согрев, не порадовав толком –

Ни жары, ни купаний, ни счастья – дожди и дожди;

Убираю ненужные летние вещи на полки,

Закрываю шкафы – вот и всё, и закончилась жизнь…

В неприветливых сумрачных северных наших широтах

В сентябре в полседьмого уже за окном темнота,

И стучит день и ночь по стеклу мелкий дождик сиротский,

Нет от скуки осенней спасенья, всё как-то не так –

Потому и хандра, а иначе, наверное, я бы

Не ругала короткое лето, и осень, и год,

А варила варенье из красной рябины и яблок,

Ожидая смиренно любви от людей и богов…

Если б что-то ждала я – любви, или милости Божьей –

Не казалась бы жизнь, вероятно, иллюзией мне,

Не владел бы душой беспросветный покой безнадёжный

Оттого, что ни счастья, ни яблок в реальности нет,

Оттого, что и сад, и летящие листья сирени,

И растрёпанный куст бузины у меня под окном,

И рябина, и банки блестящие, даже варенье –

Всё придумано мной и живёт лишь в сознанье моём –

Нет нигде ничего – нет Нью-Йорка, Венеции, Рима;

Монитор ноутбука и звёздная ночь, и луна,

Телефонный звонок, тихий голос знакомый незримый

Снятся мне, существуя в обрывках осеннего сна…

Сон случайного разума в холоде вечной вселенной –

Одинокая жизнь человека – как есть, день за днём –

Всё течёт и течёт монотонно цветной кинолентой,

Бессюжетным абсурдом – ни смысла, ни логики в нём;

Всё, что видят глаза – аберрация, фата-моргана,

Персонажи – фантомы, виденья, миражная плоть;

Лунный лик оловянный и сад мой, заросший бурьяном –

Эфемерны, и я на ступеньках – фантазии плод;

Эпизоды плывут чередой как бессвязный делирий –

Так плывут облака, отражённые в тёмной реке –

Но бывает волшебно красивым трагический триллер,

И становится грустно мне в замкнутом тесном мирке –

И тогда я смотрю вечерами в глубь сферы небесной

На свеченье луны, на закат в золотистых огнях –

И глаза не могу отвести от мерцающей бездны –

И она тоже смотрит, возможно, из тьмы на меня…

Омут

Среди лугов, где солнечно, где запах

Цветущих трав мне голову дурманит,

Течёт река – в ней шёлковые рыбки

Играют в салки, нежатся улитки

На мелководье, плавают туманы

Под утро – там, в кустах ольхи, есть заводь;

А в заводи, таинственной и томной,

За мокрым пнём и тряской ряской жалкой,

В том месте, где склонились молчаливо

Плакучие серебряные ивы,

Где лилии, и где живет русалка,

Во мгле ветвей укрылся тёмный омут…

Обходят это место стороною

Все жители деревни нашей дачной,

Когда идут в малинник за малиной,

Другой предпочитая путь, пусть длинный,

А к заводи, заманчивой и мрачной,

Собака даже не идёт со мною…

А я люблю бывать здесь, мне не страшно -

Я прихожу нарвать плавучих лилий,

И помечтать, и поболтать с русалкой,

Когда закат в полосках бледно-алых

Размыт печалью тусклых синих линий

И пятнами оранжевой гуаши…

Русалка мне рассказывает сказки,

В них ложь мешая с горькой правдой жизни

И с истиной, и с вымыслом невинным,

И я вздыхаю – вывод очевиден -

Жизнь такова, какую заслужили -

А между тем, небес сгорают краски;

И я прошу мне рассказать про омут -

Что в нём на дне? Какие скрыты тайны?

В журчанье слова каждого за словом

В ночи вникаю с жадностью, и словно

Гляжу на фотоснимок моментальный -

Цветной, но неразборчивый и тёмный…

"Незримый глазу круг в воде очерчен,

И яма здесь без дна страшнее ада -

Конец пути для путников беспечных -

В ней все мертво, черно и бесконечно,

Во тьме лишь черви водятся да черти -

Тебе туда заглядывать не надо…

Вот и любовь – такой же тёмный омут -

Нырнёшь, не глядя – можно там и сгинуть;

На дне бутылки битые да камни -

Не оторвать бессильными руками

Пиявок хищных, спрятавшихся в тине,

И цепкие хвосты травы придонной…

Ступай домой, тебе пора согреться -

Прохладно стало… Видишь, оловянный

Повис лик лунный в сумерках беззвёздных?

Иди домой, пока ещё не поздно"…

Я ухожу, но омут окаянный

Все снится мне, моим владея сердцем…

Темнеет

Темнеет сад осенний за окном,

а я смотрю в окно, как сад темнеет –

так, будто бы в окне идёт кино –

фильм этот предназначен только мне, и

лишь для меня на небе карамель

зари вечерней тает незаметно,

и золото листвы во тьме теней

тускнеет, меркнет до оттенков медных,

и для меня плывёт в стекле окна

луны безмолвной профиль оловянный,

печально светит уличный фонарь

и сад темнеет.

Скоро он увянет.

Да, что поделать, друг – уже октябрь

скулит, шуршит листвой в саду осеннем –

о, не стенай так жалобно хотя б –

от этих мантр унылых сердце щемит –

и ветру я шепчу: прошу, уймись,

не завывай как пёс, помилосердствуй –

умерь свой пыл и не смущай умы

невнятным и безрадостным концертом –

мне что-то грустно – может, это грипп,

усталость и хандра к концу недели –

для излеченья гриппа и хандры

налью в стакан немного зинфанделя,

взгляну в окно: там сумеречный сад –

спуститься в сад на поиск приключений?

Нет. Там темно. Боюсь. Пути назад

я не найду, боюсь. Да и ключей нет.

Достать, быть может, пачку сигарет

из жестяной коробки от бисквитов?

Поразмышлять о зле и о добре,

необъяснимо в жизни перевитых –

зачем, когда мечтаешь ни о чём

и ждёшь явленья бога из машины,

вдруг ниоткуда выскочит то чёрт,

то средний палец, то король мышиный?

Темнеет сад. Я зажигаю свет –

свет отразился в стёклах многократно,

и сад пропал. Погас. Исчез бесслед -

но в зазеркалье за окном квадратным.

Там только тьма. Ни сада, ни луны,

ни звёзд, ни елей, ни летящих листьев,

ни выстрела, ни лопнувшей струны,

ни шороха, ни шёпота, ни свиста –

там, за окном, реально ничего.

Внутри – фракталы ламп и отражений

огней в зеркальных стёклах, хоровод

флаконов, лент и всяких штучек женских,

сверканье света сумеркам назло

в хрустальных гранях тонкого стакана –

тьма за окном. Ни музыки, ни слов.

Не потому ль в душе тоска такая?

В реальности таятся чудеса:

потушишь лампу – явится свеченье

за окнами – там дремлет лунный сад,

волшебный плод полночных превращений –

включаю свет, и чёрной шторой ночь

опять скрывает от меня земное

и молча смотрит в дом через окно…

Конец кино.

Я закрываю ноут.

Часы

Кошка

Осиротела кошка. Одиноко

Неслышно ходит в комнатах пустых,

Где из живого – только свет из окон,

В аквариуме рыбка, да часы –

Отсчитывают тихие секунды;

Прошла зима – она хозяев ждёт,

Но тает свет её надежды скудный,

Как тает снег последний под дождём.

Полночный месяц режет жизнь на сутки,

Раскручивая времени моток –

Число лоскутьев не меняет сути –

Утрата обернулась немотой;

В трагедии земного бытия

Ни справедливости, ни милосердья,

Но знает кошка так же, как и я –

Любовь не прерывается со смертью.

Нет слов сочувствия и утешенья –

Лишь вздохи; прижимаюсь лбом к стеклу,

В безмолвии гляжу в ночную мглу,

Ловлю скольженье бледной лунной тени

И думаю: вот кошка, ждёт хозяев –

Но ведь оттуда, где они, не смог

Никто назад вернуться… Уходя, я

Дверь молча запираю на замок.

Мне бесконечно эту кошку жалко –

Сидит, тоскуя, целый день одна,

Гладит в окно, качается в качалке –

И всё, и никого, и тишина;

Я захожу к ней пару раз на дню,

И кажется, она ко мне привыкла,

Приходит на колени помурлыкать –

Признала всё же, видно, за родню;

Я сыплю корм аквариумной рыбке

В зелёный мглистый тёмный водный сон,

И рыбка смотрит сквозь стекло с улыбкой

И шевелит шифоновым хвостом.

Май… Жизнь бежит, весна, и всё в порядке –

Квадраты солнца греют синь ковра,

Блестят в шкафах, ложатся на кровать –

Я глажу кошку, мы играем в прятки,

Глядим в окно, качаемся в качалке –

Но между нами тайная стена –

Мне не развеять кошкиной печали,

Ей грустных дум моих не разогнать –

И сколько ни прикладывай усилий,

Стены незримой не разрушить нам,

И тех, кого мы обе с ней любили,

Ей я не заменю, а мне – она.

Связь

Посидим на веранде, мой белый светящийся ангел –

день сегодня волшебно красивый осенний в офлайне –

связи нет в www, не хватает какого-то кванта –

видно, важного кванта, раз дело настолько неладно;

связи нет, милый ангел, нет межгалактической связи,

да и много чего ещё нет, ангел мой, очень много,

но отсутствие связи – из самых больших безобразий,

даже больше, чем водка у нас, дураки и дороги;

есть о чём поболтать, белоснежный печальный мой ангел:

о мечтах, например – я в мечтах безнадёжно увязла;

о физической связи, о связи экзистенциальной

и о тайной мистической метафизической связи –

время есть обсудить то да сё, что к чему, милый ангел:

если связь есть, то нету обычно ни жизни, ни денег,

сил и времени, выбора, выхода нет, мы в цугцванге,

в голове ничего кроме звонкой пустой дребедени –

а сегодня тепло и светло, ветер юго-восточный

слабо-сильный, и я по опавшим растоптанным листьям

и по лужам вчерашним, и грязи отправлюсь на почту,

узнавать, нет ли там для меня затерявшихся писем;

а на почте висит возле входа плакат грандиозный:

"Мы на связи с тобой!" – гордо реет печатное слово –

а под ним на столе одинокий стоит гладиолус

из пластмассы в бутылке обрезанной от кока-колы –

из окошка глядит на меня белоглазая тётя,

долго вертит мой паспорт, сверяя прописку и фото:

"Пишут вам" – говорит, и сочувствует, мол, недотёпа,

ждёт как дура, что может, напишет ей что-нибудь кто-то –

"Так что смело идите домой и, возможно, что скоро –

через день или два, или год, не скажу, через сколько –

вам напишут", – и смотрит с такой невозможной тоскою,

даже, можно сказать, со вселенской всей болью и скорбью;

по дороге домой покупаю себе шоколадку

за пятнадцать рублей в магазинчике старом на горке –

пусть хоть сладко мне будет, раз всё так выходит нескладно,

пусть хоть сладко мне будет, раз всё так мучительно горько…

Путешествие 2

Еду утром в субботу по Малой Лубянке

мимо спящих домов, магазинов и банков,

через мост над рекой, на восходе янтарной,

разрезаю Москвы концентрический тартар,

и, минуя бессонные шумные кольца,

выезжаю за МКАД где-то возле Подольска,

а потом на шоссе с гулким именем «Дон»

пробираюсь с трудом;

путь сегодня нацелен на поиски рая:

знаю твёрдо, что если сейчас постараюсь,

то найду его здесь, потому что есть метка

в яндекс-картах, и я доберусь непременно –

по оврагам, лугам, может, по бездорожью,

c навигатором верным и с помощью Божьей

отыщу средь лесов и полей, и просёлков,

пустырей и болот – в общем, мест невесёлых –

рай земной, сад эдемский, блаженные кущи…

Только в этих ландшафтах, невзрачных и скучных,

где я, следуя чьим-то инструкциям тайным,

целый день провела в одиноких метаньях –

не нашла я обители обетованной,

ни олив и ни пальм – борщевик, одуванчик,

вместо мирта и роз – лопухи и крапива,

да осот вдоль дорог, припорошенный пылью –

всё не то, и надежда во мне умирает:

в этих скудных пространствах не может быть рая –

открываю окно: то ли вой, то ли лай –

нет, здесь точно не рай.

Рая нет ни в Рудинах, ни в Ситне, ни в Видном –

может, рай жалким грешникам просто не виден?

Может быть. Но, скорей, просчиталась я в чём-то,

хоть мой план изначально простым был и чётким:

если есть на вселенских просторах Зарайск –

значит, там же и рай.

Не пойму почему, но короткий топоним

моё сердце неясной надеждой наполнил,

что не где-то в долине Евфрата и Тигра,

а в родном захолустье, бесцветном и тихом,

не в Персидском заливе, не возле Тебриза,

а среди подмосковных осин серебристых,

словом – рядом, поблизости, в этой же жизни –

и покой, и любовь, и мечты достижимы;

захотелось увидеть своими глазами,

заглянуть хоть на миг в райский сад этот самый…

Я изъездила местность от края до края –

ни намёка на нечто, подобное раю –

лишь туманные дали, тоска и безлюдье –

непригодно для счастья здесь всё абсолютно,

и зловеще пылает лиловый закат –

разве это не ад?..

Всё обман. Рая нет. Мне пора возвращаться.

Ночь накроет вот-вот землю тьмой беспощадной,

солнце скрылось за тучей, спускаясь на запад,

и последним лучом осветило внезапно

панораму дороги, прямой и пустынной:

в полумгле придорожные ели застыли,

впереди перекрёсток мигает мигалкой,

с двух сторон – терриконы заброшенной свалки,

бесконечные склады, ангары, заборы,

в перспективе  – растаявший в сумерках город;

вспыхнул золотом, будто огнём загораясь,

крест далёкий над куполом церкви зарайской –

луч скользнул по дороге, блеснул, уползая,

и в последний момент осветил указатель –

грязный щит с еле видными буквами "…рай…" –

лужу, трактор, сарай…

Путешествие 3

По дороге в Загорск череда деревень,

Чёрных домиков скромных на фоне замёрзших черёмух –

Обветшалый забор, конура у дверей –

Монотонный унылый пейзаж, торжество монохрома;

По дороге в Загорск в январе так бело –

Горы снега на крышах, сугробы под самые окна,

Белый дым над трубой, на верёвке бельё,

От натопленной печки оконца слезятся и мокнут;

По дороге в Загорск по ночам только тьма,

Непроглядная тьма до рассветного позднего часа –

Ни души, ни огня – и, возможно, дома –

Лишь фантомы, ведь эти места непригодны для счастья;

По дороге в Загорск закрываю глаза

И невольно впадаю в далёкое ясное детство –

И вперёд не хочу, и назад мне нельзя –

Замираю на грани потерь, разрушений и бедствий –

По дороге в Загорск не хочу вспоминать

Ни о ком, ни о чём, или сердце моё разорвётся –

Пусть забудется всё, пусть молчат имена,

Погребённые в тёмных глубинах глухого колодца;

По дороге в Загорск оценить результат

Грешной жизни моей получается легче и лучше –

Что осталось со мной? Ничего. Пустота.

Не просторы небес – небеса, отражённые в луже…

По дороге в Загорск понимаешь, что жизнь –

Уязвимый, навязанный свыше нам модус вивенди,

И её механизм из колёс и пружин

Управляем не мной, и однажды закроется вентиль –

По дороге в Загорск под скелетами лип,

Занесённых пургой и укрытых снегами по пояс,

Меж оград и крестов, дат, фамилий и лиц,

С фотографий, глядящих мне в спину, и я успокоюсь…

По дороге в Загорск представляю Загорск –

Там тепло, там весна, авлетриды играют на флейтах,

Набухают ростки астр, монард, мандрагор,

Зацветает миндаль, виноградники в листиках клейких…

По дороге в Загорск всё синей полумгла,

Оттого и тоска, меланхолия сумерек ранних –

Позолотой блеснули вдали купола –

То ли это Загорск, то ль закат в глубине панорамы…

По дороге в Загорск мир за окнами стёрт,

За стеклом в темноте только месяц да звёздочек горстка –

И неважно совсем, долог путь или скор

До обители райской, мечты, утешенья – Загорска…

Словарь

Зачем я на чердак пришла – не помню,

но то, что был крещенский ясный полдень,

сияло солнце – помню как сейчас;

зачем – не знаю – книжный шкаф открыла –

стеклом блеснули дверцы, словно крылья

стрекоз прозрачных в солнечных лучах;

дубовый шкаф, громоздкий и немодный,

перенесли сюда из-за ремонта –

в нём было столько книг, что голова

протестовала – ну а в этот полдень

из любопытства я достала с полки

одну – старинный, с ятями, словарь –

тяжёлый фолиант русско-английский –

внутри нашлись засушенные листья

поблекшие – таким бывает сон,

оставшийся среди воспоминаний

о чём-то добром: детстве, доме, маме –

с далёких незапамятных времён;

давнишний, кем-то собранный гербарий:

казались полустёртыми гербами

листки берёз; потрескалась поталь

осин осенних листьев; клён, шиповник –

гербарий был печали преисполнен

и символов, значения и тайн…

Листая пожелтевшие страницы,

то льна цветок найдя, то медуницы,

рассматривая букв изящный стиль,

я добралась до середины тома,

где странный артефакт какой-то тёмный

хранился меж глаголов и астильб:

пыльца, труха, останки, отпечаток –

след бабочки, уснувшей средь причастий

и прилагательных на букву "С"

мне показался редким фотоснимком,

магическим значком необъяснимым,

феноменом и чудом из чудес –

в словарные страницы впрессовался

и в буквах голограммой красовался

персидский чёрно-синий махаон,

и две страницы в сине-сизых блёстках

хранили абрис крупных крыльев плоских

чешуекрылого иных времён –

из бархатной пыльцы прелестный пленник –

наверное, сюда из параллельных

миров перелетел, чтобы предстать

мне здесь, где в свете солнца пыль искрится,

где я открыла книгу на странице

на "С" – на слове "северъ" с буквой "ять"…

Любуясь дивной бабочкой столетней,

я ощутила дуновенье летней

июльской жизни посреди зимы,

и махаон был, видимо, посланник

неведомых миров, иных пространств и

каких-то измерений неземных;

и тут внезапно, явственно и чётко,

я разглядела лоб высокий с чёлкой

на отпечатке, сделанном пыльцой –

рот, скорбно сжатый, тонкий нос с горбинкой –

в мгновенье я увидела в картинке

Ахматовой надменное лицо…

Но что-то отвлекло моё вниманье,

и обернулся зрительным обманом

мистический ахматовский портрет,

знакомый мне по стародавним фото –

сместился то ли ракурс, то ли фокус –

и образ растворился в серебре:

передо мной печально распластались

пыльцы остатки с блеском сизой стали

фантазией, ожившей наяву –

сквозь крылышки проглядывали буквы –

и вдруг во мне возникло чувство, будто