Трамвайчик быстрых свиданий

Без тебя душа болела, ты пришла, и все прошло.

Вова Адидас из х/ф «Слово пацана»

I

Он не вернулся. Не смог выбраться с этой проклятой Богом войны и прийти домой живым и здоровым. Нет! Мари не могла так просто потерять жениха, будущего мужа и отца их детей. Их детей! Они ведь даже не были обручены, а все так вышло! Девушке ненавистна эта война, эти локальные и межнациональные конфликты, забирающие миллионы человеческих жизней!

Его звали Егор. Среднего роста, коренастый парень, с широким лбом, смоляного цвета волосами и, казалось, в самую душу смотрящими глазами. Глаза! Ох, как Мари любила их, как почитала, как возносила над всем тем, что преподносила ей судьба! Но, наверное, так должно было случиться.

Нет, по правде говоря, он не погиб. Власти после объявления об окончании второй чеченской кампании (на дворе, на минуточку, уже был две тысячи десятый год!) выслали списки в журналы и газеты о погибших и без вести пропавших. Как же Мари бы убивалась (еще более жестоко и примешивая к душевным терзаниям физические), если бы нашла его фамилию в первом списке! Здесь Вселенная ей уступила.

Но время шло, а он все не возвращался. Мари, как могла, подавала различные ориентировки в газеты и журналы, писала объявления и расклеивала (что меньше всего бы помогло) их по самым оживленным кварталам своего городка. В эпоху зарождения Интернета звала, просила, умоляла найти и там, но в ответ никто так и не откликался.

Пустая идея, выхолощенные мечты. Если был бы живой, то непременно уже написал ей, хотя бы как раньше, когда не было телефонов, письмо на их адрес. Передал бы клочок заветной для девушки бумаги своему товарищу и, взяв с того клятву отправить незамедлительно, ждал бы, когда она за ним приедет. Не было той зацепки, не мог он написать трупной рукой живую записку. Погиб, точно погиб.

Первое время Мари крошилась от любого маленького упоминания о Егоре. Сил не было слушать, как тяжело было там, на передовой, откуда не возвращалось столько молодых парней. Кололось внутри, распарывало тонкую оболочку и вылезало наружу. От беспомощности и несправедливости (почему с ней так?!) плакала. Плакала часто и много. Лицо, некогда розоватое, с красивыми скулами, курносым носиком и миленькой родинкой (на левой щеке на уровне подбородка), превращалось в распухшее красное, носик морщился и тяжело всхлипывал, родинка пряталась под толщей накрапывающей краски. Девушка не могла себя перебороть и от этого страдала еще больше.

Ближе к лету две тысячи десятого мечты о том, что любимый все же вернется, притупились навалившейся работой и заботой близких людей. Да, семья неотступно была рядом, как говорила Алина Рудольфовна, мама Мари, «с их маленьким комочком». Девушка приходила в себя, но веру в возвращение не теряла.

Так прошло еще несколько месяцев. Лето для семьи Маши Бельской (она же наша Мари) выдалось на редкость веселым. Глава семейства Артем Бельский организовал для Мари (впрочем, как и для всех остальных) совместную поездку на Черное море, в жаркий, блещущий мечтами и пьяной молодостью городок Сочи.

Мари веселилась, но знала, что от этой поездки ничего в корне не изменится. Она все так же будет пить холодный кофе по утрам, ходить на свою работу (девушка работала страховым агентом), готовить для себя одной ужин и судорожно рыдать до самого рассвета, запустив пальцы в его подушку.

Так она жила полтора года. Родные не на шутку забеспокоились, и когда уже не выдержал сам Артем Игнатович, решив направить дочь лечиться в элитный санаторий в Швейцарии, Мари очнулась.

***

Крапал снег. Синие сосульки, отливая серебряно-холодным оттенком и огненно-рыжими огнями, играли с проходящими мимо мальчишками и неравнодушными взрослыми. Вот, маленький рыжеватый паренек, завидев одну из таких, гирляндой свисающих над козырьком продуктового магазина, стал дергать шоколадного цвета пальто женщины, держащей его под руку, со звонким, беззаботным, но до безумства требовательным: «Мама, сорви!»

Как отказать такому: глупо улыбающемуся, проницательно смотрящему? Ответ простой – никак. Нужно просто сделать так, как он хочет, благо обстоятельства и рост мамы позволяют провернуть маленькую шалость. Тихий хруст – и вот в пухленьких ручках, обжигая ладони, лежит заветное холодное.

Мари смотрела на них и улыбалась. Так могло быть и с ней, но уже не было той острой боли. Была какая-то другая, словно наконечник источился и осталось лишь древко, которому все же нужно как-то отзываться. Внутри. До мурашек и до дрожи, но уже не столько с потоками слез, сколько с двумя-тремя слезинками воспоминаний и несбывшихся мечтаний.

Мальчик оглянулся на нее и приветственно помахал рукой. «Миша, не егози», – последнее, что донеслось до девушки. Они скрылись за поворотом, и Мари отпустило.

Через два дня наступит новый две тысячи одиннадцатый год. Все будут радоваться, пускать в небо салюты и фейерверки, пить шампанское (и кое-что покрепче), зажигать бенгальские огни, кушать десятки и сотни разных салатов, пышущих ароматом «горячих», смотреть новогодние телепередачи и получать подарки. Так будет и с Мари. Она не может позволить себе испортить новогоднее торжество для родных и близких, надев на себя лицо страдалицы и несостоявшейся вдовицы. Девушка не сможет себе простить этого, поэтому нужно веселиться. Хотя бы на одну ночь забыть о Егоре. Как бы больно и тяжело ни было.

Девушка тем временем уже стояла в том самом продуктовом и складывала в корзинку все необходимое, что было указано Алиной Рудольфовной в списке.

– Привет, Мари!

К девушке подошел белокурый парень лет двадцати с болотного цвета глазами и расплывающейся до ушей улыбкой.

– Сережа?

Сергей был бывшим одноклассником Маши и по совместительству старым другом. Облачен он был в черную пуховую куртку, которая надувалась от его бугрившихся мускулов.

– Как ты?

– Уже намного легче. По крайней мере, уже не так сильно плачу. Ты же в Питер уехал!

– Как видишь, здесь. Ты отлично выглядишь! – воскликнул Сергей и слегка потрепал девушку по плечу.

– Но еще не так, как раньше.

– Это да, до всего этого ты мне больше нравилась.

– Ой да иди ты! – Мари издала короткий смешок. – И насчет любовных наших отношений мы же все выяснили еще в седьмом классе.

– Но как мы с тобой танцевали и целовались на выпускном – это прям самое яркое мое событие со школы. До сих пор душу греет.

Девушка застенчиво отвела глаза.

– Забыла?

– Такое забудешь. Я же лучше всех в школе целовалась, ты мне сам так сказал.

– И я до сих пор в этом свято уверен.

– Да что ты говоришь, – с притворным удивлением сказала Мари. – А много ли девочек целовал?

– Достаточно. Знаешь, все равно не хватало твоих – как ты тогда шептала? – «сочно вишневых, мягких, как самый спелый персик и бархатно-нежных».

– М-да, гордости тогда было хоть отбавляй.

Они коротко прыснули.

– Ты на Новый год приехал?

– Насовсем, – махнул рукой мужчина. – Кафе там пришлось прикрыть. Нерентабельно и все такое.

Он тяжело вздохнул. Мари сочувственно взяла его за руку.

– Все наладится.

– Да я и не расстраиваюсь. Как говорится: «Все, что ни делается, все к лучшему». Тем более денежки остались и можно открыть что-нибудь здесь.

– Еще одно кафе?

– Не, в Москве этих кафешек, – он махнул рукой. – В Питере, конечно, тоже немало, но на такие, как у меня, спроса больше было.

– Мм… и что же такого там было?

– Долго рассказывать.

– Я никуда особо и не тороплюсь. Проводишь меня до дома? Заодно и поговорим.

По дороге говорили о бизнесе Сергея, самочувствии Мари и всяких мелочах. Девушка позволила себе открыться ему, как не открывалась ранее никому уже долгое время.

– Ты не такая уж и закрытая.

– В каком смысле?

– Ну, я спрашивал насчет тебя у твоей мамы.

– И что она сказала?

– Исключительно хорошее.

Мари улыбнулась. Сережа держал в одной руке пакет девушки, другая рука так и тянулась к ее кисти, но мужчина сдерживал себя. Девушка знала, что до сих пор небезразлична ему, тому самому маленькому Сережке со смешной прической и вечными заигрываниями.

– Так ты говоришь, до сих пор не нашел себе невесту?

– Да какой там! У меня работа, толком и искать-то некогда.

– Понятно.

– А ты нашла кого-нибудь?

– Можно не отвечать?

– Ах да, прости.

– Ты со школы совсем не изменился: все такой же глупенький.

Вскоре они подошли к подъезду девушки. Мари попыталась взять у Сережи пакет со своими продуктами.

– Даже не пригласишь?

– Не все так быстро, – ответила девушка застенчиво. – Родители дома.

– Ну и что? Они меня знают. Тем более вон какой пакет тяжеленный – замучаешься его поднимать.

– Я на лифте.

– А до лифта как? Своими нежными ручками? Нет уж, дорогая. Давай хоть до двери квартиры донесу.

Сережа был настроен решительно – Мари это знала по тому, каким серьезным становилось его лицо. Оно таким было, когда он впервые поцеловал ее.

– Ты же все равно от меня не отвяжешься?

– Ты же знаешь, что нет.

– Ну пойдем, – вновь улыбнулась девушка. – Но приготовься к кипе вопросов: папа обожает допрашивать мальчиков.

– Ты меня уже в женихи записала?!

– Разве ты против?

– Конечно, нет. Идем.

II

Сквозь туманную дымку газовых фонарей пробивались два силуэта. Медленно скользя по скованным морозом тротуарам, они приближались к своей цели. Высокий бетонный забор, увитый колючей проволокой на верхушке. Железные ворота в километре с проржавленными наконечниками и сторожка подле, в которой не спит охранник. Свежо и тихо.

– И как мы туда попадем?

Один из силуэтов указал вверх, на колючую проволоку в том месте, где отблесками рдела прореха. Со стороны, если не вглядываться, черные ветки деревьев позади скрывали ее, но стоило подойти поближе, и это оказывался верный путь внутрь.

Где-то вдалеке заливались лаем собаки и гудели машины. Отличное прикрытие, чтобы пробраться на территорию незаметно.

– Нас посадят, слышишь, Петя?

– Не дрейфь, решили делать – делаем. Поздно заднюю врубать.

Парни кряхтя перелезли через ограду. Оглянулись. Трамвайное депо: металлическое кольцо, покрытое тонкой наледью, освещалось пятнами неярко освещаемых огней. Новые трамваи, оборудованные всеми необходимыми удобствами, как назло, стояли под самым светом, так, чтобы из сторожки их было видно лучше всех остальных. Другие, более истертые и не такие комфортабельные, стояли рядом, но в тени «инновационных».

Петя, прищурившись, стал озираться по сторонам, глазами прокладывая маршрут.

– Я тебе когда-нибудь говорил, что девочки нас погубят?

– Тсс, не мешай.

– Я в этом участвовать не собираюсь.

Мальчик уже было сдвинулся с места, когда его дернули за рукав куртки.

– Саш, ты чего как маленький?

В будке послышались шаги. Кряхтя, охранник вышел на крыльцо. Парни, пригнувшись, ринулись к одному из старых трамваев.

– Ленка все равно не оценит, – сопя, сказал Сашка и выглянул из-за борта.

Охранник, кашляя, закурил. Петя расстегнул молнию на рюкзаке и стал рыться в содержимом. Видно, проверял, все ли на месте.

– Других цветов не было?

– Какие нашел. У папы в гараже взял, если узнает, прибьет.

– Не узнает. Мы совсем немного из каждой банки распылим.

Петя, опершись на плечо друга, сам выглянул, чтобы оценить обстановку. Охранник по-прежнему стоял на крыльце. Мотнув головой, Петя плюхнулся обратно на снег. Сашка, моргнув, последовал его примеру.

– Ты даже не представляешь, Сашка, как Катька с Ленкой нас на руках носить будут! Им же нравятся крутые пацаны. Постоянно каких-нибудь экстремалов в Интернете смотрят. Вот ты вообрази, как они удивятся, когда обычные парнишки из их класса сумели пробраться в трамвайное депо, феерично разрисовать там трамвай и получить в доказательство парочку снимков! Думаю, Катька не откажет мне тогда в поцелуе.

– А я вот думаю, что идея все-таки плохая, – продолжал гнуть свое Сашка. – Мы же из-за них сесть можем. И все ради чего? Похвастаться.

– Ой, да ничего ты не понимаешь! Лучше же один раз рискнуть, чем валандаться с какими-нибудь заучками.

Сашка не ответил. Теплый воздух, выдуваемый ими, клубился, перемешиваясь с холодным, но с этой стороны охраннику видно не было.

– Ну, что там?

Мальчик перегнулся. Крыльцо опустело.

– Чисто.

– Тогда действуем.

Поднявшись, они отряхнули пятые точки и, скользя вдоль бортов трамваев, стали медленно пробираться все ближе и ближе. Петя заприметил старенький трамвайчик, стоявший в хвосте. Проржавленный, он не блестел от света, исходившего от фонарей, и этим самым становился менее заметным. Парни перебежками добрались до него и, воткнув в снег маленький фонарик, принялись доставать аэрозоли. Фонарик маленьким глазком неярко освещал старый борт.

– Картинка с собой?

– Да, сейчас.

Сашка расстегнул куртку и вынул из внутреннего кармашка свернутый листок. Расправив, протянул его Пете.

– Чего мне? Ты же художник. Сейчас прилеплю как-нибудь, чтобы и смотреть сразу, и рисовать.

Петя прилеплял листок чуть в стороне, пока Сашка надевал перчатки, защитную маску и проверял аэрозоли. Когда все было готово, Петя нацепил свою маску, наспех натянул перчатки на уже холодные руки.

Синхронно заскользила краска, перемешиваясь, вбирая в себя все новые и новые цвета. Контуры сливались, переплетая свои линии, и созидались в нечто единое. Картинка, граффити, рисунок. Нет, нечто большее. Это все неприемлемо, неправильно, противозаконно – нет, это что-то совершенно дикое, но высокое, в духе искусства.

Старый трамвай – не груда металлолома. Он тоже дышит своими масляными клапанами, прогоняет по телу электричество, моргает глазками-фонарями. Он должен жить, должен стать заметным, пусть так грубо, неотесанно. Борт преображался, представая перед создателями неким потусторонним, космическим.

На одной стороне парни не остановились. Адреналин гулко стучал в ушах и заставлял творить снова и снова. Дальше – без шаблона, так, как хочет душа. Вандалы кружили вокруг железного зверька в диком, но до безумства сладком танце. Еще один штрих, еще одна черточка. Давай, впитывай в себя тепло, сбрасывай с себя серое и мрачное, преображайся!