Ломберный столик. Или Поговорим за Достоевского

Достоевский. Начало

(Рассказ почти фантастический. Ничего серьёзного, просто шутка)

 И в лёгкости пера познаешь глубину,

И мысли нет серьёзней,

Чем шут порой случайно обронил.

И шутке доброй тоже улыбнитесь,

Не делая обиды,

Коль друг её от сердца подарил.

(не Герцен)

Пришёл как-то раз Григорович к Некрасову:

– А пойдёмте, Николай Алексеевич, к Фёдору Михайловичу. Достоевскому. Чай пить.

Они-с весьма и весьма презабавную книжечку написали. Целую повесть! И как хорошо написано-то! И так они в ней про бедных людей всё описали – страсть как интересно. Риторика, да и только. Всё так лаконично обрисовано и по порядочку – оторваться невозможно. А местами так за жалость берёт, что аж плакать хочется. Слезы сами проступают на глазах, и читать перестаёшь, пока не протрёшь платком. Во как! Никто ещё так про бедных людей не писал. А тут, оказывается, они есть. И знаете, привесёленькие места встречаются. Забавные. Читаешь и не замечаешь, как улыбаться начинаешь. Так и льётся в сердце.

– К Фёдору Михайловичу?… А пойдёмте! Непременно пойдёмте, Дмитрий Васильевич! Я как раз и сам к нему собирался, да не знаю – удобно ли в сей ранний час с визитом? Хочу выразить ему мой искренний восторг и восхищение! Я до самого утра книжечку эту читал, оторваться не мог. Да Вы же сами мне рукопись намедни принесли, запамятовали что ли?

–Никак нет-с, не запамятовал. Просто подумал – а захотите ли? А то, может, и не читали ещё-с? Отложили в сторонку, да и забыли-с. Так я уж чтоб напомнить, на всякий случай.

– Что за разговор? Идёмте скорее! Мне уже не терпится пожать руку новому светильнику русской литературы. Да что там светильник – канделябр! Люстра! Светоч!  Его произведение – это,,, Это…Канделябр! Настоящий полновесный, тяжелый, всё пробивающий канделябр! Неоспоримый аргумент, утверждающий приход, новое имя в отечественной и мировой культуре! Вы даже не представляете, какое новое Солнце литературы встаёт над Россией-матушкой и над миром! Это скромное ныне имя будет греметь в веках! Вот увидите. Идёмте! Я хочу первым поздравить и объявить ему об этом!

И Некрасов, схватив с вешалки пальто и шляпу, выскользнул на лестничную площадку. Он торопился вниз по лестнице, на ходу просовывая руки в рукава непослушного пальто.

– Постойте, Николай Алексеевич, постойте! Вы меня забыли! Я с Вами! – и Григорович устремился вслед за низбегающим по ступеням Некрасовым.

 Они вышли, высыпались из парадной и, возбуждённые нетерпением, пошли быстрыми шагами вдоль по безлюдной в это время улице.

– А то, что рано – так это ничего. Я так думаю, они-с не спят. Волнуются – понравилось их произведение или нет? Так мы уж сразу их и похвалим. То-то он рад будет! Идёмте, – Григорович несколько волновался, как бы приличия и правила хорошего тона не настигли, не догнали бы вдруг Некрасова и не взяли над ним верх и не заставили его вернуться и ждать до обеда.

Они шли по улице, эмоционально жестикулируя и, ни секунды не прекращая, говорили, обсуждая прочитанное, проговаривая и указывая друг другу на наиболее понравившиеся места в рукописи и обращая внимание на красоту слога и речи, какими была написана эта новая в русской литературе книжица. Иногда они на миг останавливались, поворачивались друг к другу, что-то быстро говорили и тут же снова шли дальше. Видимо, настолько единодушны они были в своих суждениях, что воцарившееся между ними согласие не требовало дополнительных слов и аргументов. Они  были полностью под впечатлением от прочитанного, что, кажется, не замечали ничего вокруг, и было очень забавно наблюдать со стороны за этой странной, жестикулирующей,будто пантомиму, парочкой.

Новое, яркое солнце поднималось над горизонтом и вставало над Петербургом. Значит, короткая белая ночь только закончилась, но друзья были в нетерпении и не хотели ждать, а потому решили отложить на время по такому случаю принятые в обществе приличия и нанести столь ранний,необъявленный визит.

Повернув на проспект, они увидали впереди себя важно вышагивающую фигуру Белинского. Вот что значит белые ночи – люди гуляют, когда захотят и совсем не смотрят на часы. Решительно не знаешь, где и когда кого застатьи где можно встретить. Всё перепуталось и смешалось в Петербурге. Кто-то ещё обедает, а кто-то уже завтракает, кто-то пытается безнадёжно уснуть при свете то ли дня то ли ночи, а кто-то просто не спеша прогуливается по проспекту, раздавая вежливые поклоны встречным мало-мальски знакомым и незаметно разглядывая прогуливающихся скромных, хорошо разодетых дам и молоденьких барышень. Ах, Петербург! Строгий проказник. Сколько тайн ты умел сотворить и затем сохранить в секрете.

Белинский шёл по проспекту уверенной, самоутверждающейся, твердой походкой, размеренным шагом вдавливая мостовую, осознавая свою вселенскую важность и эпохальную ценность, и оценивающе поглядывая, на редких в это время, встречных прохожих, казня и милуя несчастных своим строгим, проницательным взглядом

Григорович бросился за ним в след, догоняя удаляющуюся было от них фигуру этакого монстра литературного Петербурга.

– Виссарион Григорьевич! Виссарион Григорьевич! Постойте!

 Григорович настиг Белинского и, не вдаваясь в формальности и церемонии, сразу же объявил:

– Виссарион Григорьевич, пойдёмте к Достоевскому. Чай пить. Мы с Николаем Алексеевичем к Фёдору Михайловичу в гости идём, так и Вы бы уж с нами заодно. Фёдор Михайлович книжицу написали. До того замечательную. Вот сами увидите. Почитаем. Пойдёмте?

– Как же, как же, уже наслышан. Хотя ещё и не читал. Я и сам хотел требовать его к себе, но раз уж так вышло, пойдёмте непременно. А что и как было на самом деле, потом перепишем для истории… Знаете, господа, я решительно хочу требовать его к себе!

И они втроём зашагали по Невскому. Григорович и Некрасов наперебой рассказывали Белинскому о книге Достоевского, как замечательно она написана, какие удивительные моменты там есть и каким красивым и необыкновенным языком всё в ней изложено и высказано. Белинский слушал молча и только восхищался временами, не находя повода для возражений и соглашаясь, что это хорошо. Ему уже не терпелось самому взять в руки рукопись и прочитать эту повесть.

– Ане зайти ли нам в кондитерскую на Конюшенной? – вдруг предложил он, – Возьмём что-нибудь к чаю. Не с пустыми же руками идти в гости. А там очень даже хорошие булочки. И ассортимент. И недорого. И в разливчик кое-что есть. А если хотите, то и обед. А кондитерницы какие! Просто прелесть что такое! Я там частенько бываю. Чай кушаю. С эклерами.

– А давайте, конечно, зайдём! – Некрасов с восторженной готовностью поддержал эту внезапную идею такого, с виду, холодного и сурового товарища, – С пустыми руками действительно как-то не ловко-с на чай.

– Знаю я эту кондитерскую, – Григоровичу захотелось подтянуться до уровня знаменитого критика, – Там ещё над ней вывеска-калач висит. А на ночь её снимают, не летом, конечно, в остальное время. Чтоб не унесли.

– А Вам почём знать, Дмитрий Васильевич, что убирают? Вы там ночами, что ли, гуляете, открытия ждёте? – Некрасов немного приземлил Григоровича, чтобы тот своей тенью не затмил свет.

– Нет, просто знаю, – Григорович пустился в объяснения, – Я как-то раз ночью мимо с лестницей проходил, гляжу, а калача уже нет. Вот потом и узнал.

– Помилуйте, батенька, – Некрасова явно развеселила этакая забавная коллизия, – Да на что Вам среди ночи лестница потребовалась-то?

– Просто. Так просто… – несколько стушевался Дмитрий Васильевич, – ему не хотелось быть осмеянным, пусть даже друзьями, – Я, как-то раз, вечером прогуляться вышел. А у дворницкой под аркой лестница стоит. А дворник куда-то запропастился, шельмец.Так я об ту лестницу чуть не запнулся в темноте. Дай-ка, думаю, проучу его маленько, на будущее. Шутку над ним устрою. Чтобы впредь не манкировал своими обязанностями. Вот и забрал лестницу с собой, гулял с нею по городу. Даже к одной знакомой в гости заходил. То-то её удивлению не было предела. И так, знаете ли, забавно вышло-с: открывает она дверь, а тут я на пороге стою, с лестницей-с, Вы только представьте себе, какая комичность ситуации из всего этого вышла, – и Григорович улыбнулся всем сердцем, а затем продолжил, – Вот так прогулялся я с лестницей по городу, часа полтора-два, не меньше, затем вернулся и поставил лестницу на положенное ей место, чтоб другие не запнулись. Только дворник, кажется, ничего такого подозрительного тогда и не заметил: тихо было. И никто не орал, не бегал, не искал.

– Эк, Вы, батенька, впросак попали, – Некрасов практически уже смеялся, еле сдерживая себя в рамках приличия – такая ситуация, приключившаяся с его другом, явно раззадорила степенного Николая Алексеевича, но меру он знал, и перешагивать за неёне хотел. Вместо того, он решил выказать своё расположение к оконфузившемуся, так случайно, товарищу и собрату по перу, – Презабавный анекдотец у Вас вышел, Дмитрий Васильевич. Коллизия! Что ни на есть. Надо будет непременно его Фёдору Михайловичу пересказать, пусть повеселится. А то томится сейчас там у себя, должно быть, как узник в замке, думы тяжёлые отгоняет. Вот мы его и развеселим Вашими ночными похождениями.

И друзья направились к маленькой уютной кондитерской, расположившейся в доме в конце Большой Конюшенной, сразу за афишами театра.

– То-то Фёдор Михайлович обрадуется! – во всю дорогу восторг плескался из Григоровича как из переполненного кувшина.

 Они выбирали на прилавке из ассортимента разные, но все такие самые вкусные, ароматные, тёплые булочки, когда Григорович вдруг предложил:

– А не взять ли нам с собой Наполеона?! С Наполеоном куда как интереснее в гости ходить.

– Хорошая идея! – поддержали Григоровича товарищи. – Давайте возьмём Наполеона. Непременно возьмём! Сударыня, дайте нам «Наполеон». И заверните его, дабы не смущать досужих обывателей ненужными домысламив сей ранний час.

Вам, может быть, покажется странным, что кондитерская была открыта и торговала в столь ранний час, но, видимо, белые ночи задавали тон не только праздно гуляющейпо проспекту публике, но и всей жизни города одновременно.

Решив, таким образом, дело, друзья с Наполеоном и корзинкой булочек направились дальше. Григорович шел впереди и нёс, даже несколько церемониально, в руках перед собой торт, представляя, как торжественно, ярко и многозначительно он будет выглядеть в глазах Достоевского, когда Фёдор Михайлович откроет дверь и увидит на пороге его, сияющего от радости и с «Наполеоном» в руках, и рядом с ним ещё двух закадычных его товарищей. Радужные мечты Григоровича прервал Некрасов:

– А не пригласить ли нам с собой Николая Васильевича Гоголя? – предложил он.

– Да где его сейчас найдёшь? – усомнился Григорович, которому уже не терпелось предстать с тортом и в компании перед Достоевским и прочитать в его глазах удивление и неописуемый восторг одновременно.

– Да он должен быть тут, в сквере неподалёку, – возразил ему Белинский, – на скамейке, в тени под старыми липами. Он часто там и подолгу просиживает. Ему мёртвые души покоя не дают. Давайте заглянем туда. Это рядом, недалеко.

И они направились в сторону сквера.

Целеустремлённая компания литераторов шла по Невскому. Но в какой-то  момент, проходя мимо палатки «РосЪимПечать», Григорович несколько сбавил шаг. Можно было подумать, что он залюбовался на саму будку, как и всё в Петербурге исполненную инженерно и полновесно, с любовью и особым строгим шиком, подобно творению некоего зодчего. Круглая будка из точеного дерева лаконично и строго отделанная, отлаченная в дубовый цвет и будто отполированная, была словно вдавлена на четверть одним своим краем в угол дома на перекрёстке, как надрезанная соразмерно головка сыра, доведись её приложить на этом месте. Между тем Григорович объявил друзьям:

– А знаете, какую я тут недавно штуку узнал, господа! Сейчас расскажу. Довелось мне не так давно проходить мимо вот такой вот палатки. Дай, думаю, попытаю счастья и куплю билетик лотереи «Деревянное лото». Подхожу, спрашиваю киоскёра: «Дайте-ка мне, любезный, один билетик на выбор». И знаете, что он мне ответил? Вы даже представить себе не можете. Этот шельмец мне говорит: «На выбор не получится, Ваше благородие. Давеча заходили барин, Фёдор Михайлович Достоевский, так-с все красные нечётные билетики и купили-с. Будете выбирать из того, что осталось?»  Вот тут мне и подумалось: «А Фёдор Михайлович-то игрок, однако-с. Да ещё и какой! Азартен-с. Думаю, мы ещё о нём услышим. И не раз. Он даст о себе знать. Так или иначе», И вот вам, пожалуйста. Сегодня книжицу написал, а что же будет дальше? Помяните моё слово, господа – это только начало!

– Ну, так, а Вы что же? – спросил Григоровича Белинский, – взяли в тот раз билетик?

– Взял-с.,. – немного стушевавшись и сбавив задор, ответил Григорович. – Взял чёрный с окончанием на нуль, да только пустое всё. Ну, да ничего, может, когда-нибудь ещё возьму, и тогда мне непременно повезёт. Надо только с чувством подойти. Вот как почувствуешь – сейчас или никогда, так сразу и надо брать. Хотя… другие вон, на сдачу билет берут, и выигрывают. Как тут угадаешь? Одним словом – рулетка всё это. Колесо фортуны…Иллюзорность непредвиденного.