Держите огонь зажженным

© И. Дегтярёва

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

Басир Азар умел устраиваться. В самые жаркие часы в Багдаде, когда в парикмахерскую не совались ни постоянные, ни случайные клиенты, он сам садился в старое кресло, где брили и стригли, оно слегка напоминало зубоврачебное и происхождение свое вело еще со времен Фейсала[1], пережило все военные перипетии, выглядело потрепанным от немилосердной эксплуатации, но все еще монументальным, особенно по сравнению со вторым креслом, современным и казавшимся куцым на фоне этого троноподобного седалища.

Ноги в драных пыльных шлепках Басир ставил на металлическую приступку, отполированную подошвами клиентов до зеркального блеска, на широкий подлокотник водружал стаканчик с чаем и шуршал газетой «Аль-Машрик».

Под высоким потолком вращал кривоватыми лопастями вентилятор. Распахнутая дверь и открытое окно в подсобной комнате должны были создавать сквозняк, но нагоняли внутрь пыль с улицы и запахи приправ с близкого рынка.

Кабир Салим, которого в России зовут Петр Горюнов, изнывал от сорокаградусной жары и безделья. Он лежал на половике на полу в соседней с парикмахерским залом комнате. Во-первых, таким образом пытался охладиться, хотя кафельный пол не источал прохлады, а во-вторых, после контузии, полученной Петром несколько месяцев назад в Сирии, болела спина, и боль отступала только после лежания на ровной и твердой поверхности. Продавленная оттоманка времен все того же Фейсала, стоящая в комнате, никак не обладала этими характеристиками – поверхность ее была кочковатая и пахла давно вытравленными клопами.

Басир читал передовицу на последней странице. Глядя на это, Горюнов невольно вспомнил, как при подготовке в командировку в Ирак, много лет назад, его учили брать газету или книгу как положено – задней обложкой кверху. И листать от последней (для европейцев) страницы к началу. В какой-то момент, когда Петр ехал в московском метро, поймал себя на том, что пытается читать газету не только с конца, но и справа налево, ничего не понимая в получившейся абракадабре. Он вживался в обычаи и манеру поведения долго и мучительно, словно его заставили надеть правый ботинок на левую ногу и так ходить. Однако со временем привык. А приехав впервые в Багдад, завидовал каждому встречному сопливому мальчишке, который с детства впитал обычаи арабского мира – с материнским молоком, со жгучим иракским солнцем и пылью городских и деревенских улиц.

Петр дотянулся до медного блюда, наполненного желтыми сливами, взял одну и метко пульнул ее в Басира. Слива пробила «Аль-Машрик» и вызвала брань иракца.

– Что ты?! Как мальчишка, Кабир! У меня сын был… – Басир вздохнул. – Вы похожи.

– Был? – тихо спросил Горюнов, будто не хотел, чтобы его вопрос услышали.

Напарник не ответил и снова зашуршал газетой. А Петр начал со стоном подниматься. Когда все же встал, поймал на себе сочувствующий взгляд друга.

– Может, тебя растереть? – Басир сложил газету, выбрался из кресла и потянулся. – Впрочем, от контузии мази и растирки не помогают. Я же тебя предупреждал насчет ИГИЛ[2]. Чего тебя туда понесло? Ты вроде не мусульманин. Что головой качаешь? – щелкая шлепанцами по кафельному полу, он приблизился и встал на пороге служебной комнаты. – Ну, пусть и мусульманин, но я не замечал тебя за усердными салятами.

– Твоих коллег из иракской армии я встречал в Сирии предостаточно, – Петр сел на низкий топчан, покрытый серо-бежевым, потертым и не очень чистым ковром, и прислонился к прохладной каменной стене. Он перебирал старые четки из оливы со стертыми бусинами.

– Бывших коллег, – уточнил Басир и засмеялся, показав крупные белоснежные зубы. – Дожили. Не прошло и трех лет с нашего знакомства, и я чувствую, ты вдруг возжаждал откровений.

– Если до сих пор откровений не последовало, то чего уж, – пожал плечами Горюнов, уставившись на муху на стене. Она была довольно упитанная, и Петр справедливо опасался, что муха выжидает удобный момент, чтобы атаковать блюдо со сливами. Они источали довольно сильный аромат, который то и дело наплывал вместе с очередным витком потолочного дребезжащего вентилятора. – Хотя, заметь, я не стал от тебя скрывать, что эти месяцы провел не во Франции у родственников, а в Эр-Ракке, в самом центре чертова халифата.

– Ая-яй, Кабир, дорогой, я бы поостерегся кидаться такими словами. В Багдаде полно вербовщиков и сторонников ИГИЛ.

– Ну ты же меня не выдашь. – Петр с удивительной меткостью запустил сливой в муху и попал. – Ты ведь игиловцев не любишь, хоть и суннит… Ты старый, опытный лис. Тебе сколько? Около пятидесяти?

Басир потер лоб, словно пытался разгладить лесенку морщин. Смуглый, он выглядел бы довольно молодо, если бы не эти морщины и седина на плоской макушке, которую обычно скрывала гутра.

«Около пятидесяти» – словно эхом отдалось в мозгу Петра. Он все эти месяцы не вспоминал о прохождении полиграфа в Москве, пока выполнял задания еще в России, инициированные ИГИЛ на объекте Марадыковский в Кировской области и MIT в Ханты-Мансийском округе, пока перебирался на прежнее место службы в Багдад…

Полиграфологу тоже было около пятидесяти. Дотошный товарищ попался, с седоватым ежиком волос, сквозь который просвечивала розовая кожа. Он пытался подловить Петра на лжи. Делал это скучно, рутинно. И вот только теперь, спустя время, Горюнов, изнывая от иракской жары, испытал досаду. Она засела в подсознании, как небольшое пятно, оставшееся на бледно-желтой стене от уничтоженной мухи. Горюнова должны, обязаны были проверить в любом случае по возвращении из Сирии, а уж тем более после сообщения о том, что его завербовала турецкая спецслужба MIT. И все же недоверие задевало.

Полковник Горюнов получил от турок псевдоним «Sadakatli», и стал двойным агентом. Российский Центр, не мешкая, начал этим пользоваться, понимая, что игра опасная и как долго она продлится, спрогнозировать крайне затруднительно.

Первые плоды работа Горюнова принесла еще в Москве, когда он подсветил для контрразведчиков советника по культуре и туризму из посольства Турции в России. Турка довели до офиса на Тверской-Ямской, и своим «выходом в свет» на контакт с новоиспеченным агентом Садакатли советник обеспечил себе особенно пристальное внимание наружного наблюдения контрразведчиков. Но им придется действовать в отношении турецкого разведчика в Москве виртуозно, чтобы никоим образом не вызвать подозрений и не подставить Горюнова…

– А ведь надо будет определяться, с кем ты, – Петр мельком взглянул на Басира. Нашарил босыми ногами потертые сандалии под журнальным столиком и всунул в них ступни.

– Ты о чем? – Басир прищурил темно-зеленые глаза, но не от удивления, а от дыма сигареты, которую закурил. Он снова уселся в кресло.

Иракцы вообще курят много. Горюнов пристрастился к сигаретам, живя в Багдаде, где повсюду ощутим запах крепкого табака. Курят даже в парламенте, в кинотеатрах, в больницах и в школах…

Басир потрогал круглый шрам от пулевого ранения на внешней стороне ладони между большим и указательным пальцем правой руки. Терпеливо ожидал продолжения.

– Вот ты газетки почитываешь, – Петр застегивал просторную белую рубашку навыпуск – под ней легко удавалось за поясом скрыть иракский ТТ. – Человек, так сказать, просвещенный, не только ножницами щелкать умеешь. Однако дверь плотника перекошена[3]. – Он усмехнулся, покосившись на усы друга, которые вот уже несколько дней были предметом его шуток. Басир так криво подстриг свои почти саддамовские усы, что выглядел моложе и задорнее.

– Барабан уже привык к ударам, – ответил Басир поговоркой – знал их огромное количество и приохотил Кабира к народной мудрости. Стряхнув пепел с подлокотника кресла, он пригладил усы, пряча улыбку. – Продолжай…

– Иностранцы бегут из Багдада, – Горюнов у зеркала надел белую гутру и придавил ее шерстяным жгутом. – Население пакует чемоданы…

– Шииты, – не без язвительности уточнил Басир и наткнулся на укоряющий взгляд собеседника. – Так в чем я должен определиться? Остаться здесь и примкнуть к надвигающейся ИГИЛ, благо я соответствую их параметрам – бывший офицер иракской армии и суннит? Разве что это не вписывается в их мораль… – Он продемонстрировал окурок и раздавил его в пепельнице. – Ты же там завязывал с куревом?.. Либо бежать и стать человеком без Родины. Я однажды уже бежал. Ты помнишь тот день. Если бы не ты и не песчаная буря… Мой опыт убедил меня бесповоротно, что в человека убегающего всегда стреляют. Раз улепетывает – совесть не чиста. Азарт охотничий просыпается.

– У меня никогда не возникало желания стрелять в спину, – дернул плечом Петр. – Но ты забыл один маленький нюанс. Ты не примкнул к «Аль-Каиде» сразу же после свержения Саддама. А игиловцы не преминут тебе это напомнить. Сечешь? За Киркук идут бои, за Самарру и Баакубу. Так почему ты не штурмуешь сейчас с ними Киркук? А?

– Обиды не застилают мне глаза настолько, чтобы не понимать, какой игиловцы сброд и кто ими манипулирует.

– Кто же? – «наивно» поинтересовался Горюнов.

– За ними нет будущего, – напарник проигнорировал его вопрос.

– Да ты оптимист!

Горюнов поежился, вспомнив черные знамена на стенах домов в Эр-Ракке, развевающиеся на машинах. Раздутые черные трупы, связанные по рукам и ногам в домах, захваченных игиловцами. Мальчишек, обмотанных пулеметными лентами, как причудливым коконом, – что вызреет в этих коконах?

– Ты не считаешь, что они возьмут Багдад? – Петр и сам в это не верил, но все-таки бои шли уже в окрестностях столицы.

– Вряд ли… Пускай курдов потреплют. – Басир сердито чиркнул несколько раз зажигалкой, потряс ее и наконец закурил. – Курды из шкуры вон лезли, когда заискивали перед американцами, зазывали их, пальчиком указывали на Хусейна-сайида. Пока мы тут барахтались в крови под бомбежками, они суетливо возводили свое «государство». Активно качали нефть в Киркуке. А теперь, когда американцы, почуяв неладное, свалили отсюда, оставив свои базы, их выкормыши из «Аль-Каиды» вцепились в горло курдам и шиитам.

– Не любишь ты курдов, – поцокал языком Петр, засовывая пистолет за пояс просторных светло-бежевых брюк.

– Чего ты боишься? Зачем тебе ствол? – вдруг поинтересовался Басир.

– Когда я просил тебя его достать, ты не спрашивал. Знаешь ведь, в городе неспокойно.

Горюнова на самом деле не волновали беспорядки в городе, но интуиция тревожно сигнализировала об опасности. Быть задержанным с оружием чревато последствиями, однако он понимал, что его задержание не станет случайностью и лучше быть готовым обороняться… И в любом случае живым не даваться.

Прифронтовой город, каким стал Багдад, особенно привлекал внимание разведок мира. Американцы за несколько лет присутствия здесь обросли агентами и сетью осведомителей. Работать Горюнову приходилось с большой осторожностью.

– Вот скажи, зачем ты привез сюда курдянку?

Этот вопрос Басира застал Петра, когда он уже выходил из служебной комнаты.

– С чего ты взял, что она курдянка?

– Ты на меня сейчас так посмотрел, – рассмеялся Басир, – как на ту муху, перед тем как метнуть в нее сливу… Зарифа и не скрывала. Она вообще болтлива не в меру. Поучил бы, чтобы не трепала языком. Так ты не ответил… К тому же жена-то ведь она тебе ненастоящая.

– А ты не переходишь границы? – строго спросил Петр.

Но его строгость отскочила от Басира, как каучуковый мяч от каменной стены. Напарник слишком хорошо изучил Кабира и улыбался, зажав сигарету зубами, на удивление белыми для курильщика.

Горюнов довольно долго жил в Ираке, чтобы научиться невозмутимости иракцев. Они сдержанны, доброжелательны. Воспламенить их смогут разве что вопросы, касающиеся религии, и поведение, не соответствующее восточному этикету, что тоже имеет под собой религиозную подоплеку. Правда, если уж арабы вспыхивают, то становятся грозными и шумными. На улицах в разговор на повышенных тонах сразу вмешиваются полицейские, если оказываются поблизости. Петр до сих пор не всегда улавливал тот пусковой момент, когда от штилевого спокойствия багдадцы переходили к внезапной повышенной эмоциональности.

– У друзей понятие «граница» растяжимо. – Басир выдохнул облачко табачного дыма к потолку, запрокинув голову. – Ты расширил границы в тот день, когда не побоялся открыть дверь под выстрелами, в песчаную бурю, и впустил меня сюда, спрятал под этим топчаном… Если бы ты хоть иногда чистил дрянной ковер, которым он накрыт, я бы и вовсе был счастлив. Тогда я едва не задохнулся от пыли.

– Не помер ведь, – проворчал Горюнов. Он решил именно сейчас для себя, что уже назрел момент и необходимо получить разрешение Центра на большие откровения с Басиром. Сейчас, когда ИГИЛ уже на подступах к Багдаду, может понадобиться помощь. Придется быть откровенным до какой-то степени. В случае захвата игиловцами Багдада Горюнов намеревался задействовать связи Басира, наработанные им за годы военной службы.

Готовясь к худшему развитию сценария под названием «оккупированный Багдад», Петр все-таки рассчитывал убраться из города до того, как сюда прорвутся игиловцы.

– Она ведь турецкая курдянка, – настойчиво гнул свое Басир.

– А, ну да, ты же рьяный баасист, – Петр намекал на национализм, присущий представителям БААС[4]. – Зара – моя жена. Тебе еще что-то надо знать? К чему эти вопросы?

Басир поднял в примирительном жесте ладони вверх. В правой руке между пальцев торчал дымившийся окурок, и Горюнов отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Напарник умел валять дурака с невозмутимым лицом, а Петр не мог похвастаться тем же.

– За старшего остаешься. – Он сунул в карман бумажник, ощущая невнятное беспокойство от разговора с Басиром.

– Слушаюсь, хозяин, Салим-сайид.

– Вот так-то лучше, – похвалил Петр и вышел из парикмахерской.

Духота, царившая в ней, показалась животворной прохладой по сравнению с жарой на улице. Было около сорока градусов.

Вдохнув раскаленный воздух, он подумал, что это еще только «приятное» весеннее тепло, а настоящее лето впереди, когда температура подойдет к отметке в пятьдесят градусов и почти четыре месяца практически не будет дождей.

Но жаркие месяцы Горюнов переносил легче, чем время дождей. Затопленные улицы и дома – ливневая канализация никогда не справлялась с потоками дождевой воды, смешанной с пылью и песком из пустыни, который накапливался у тротуаров и вдоль домов после песчаных и пыльных бурь. Сырость, резиновые лодки на узких затопленных улочках, дети, купающиеся прямо на дороге. А затем наступали довольно прохладные дни и особенно ночи, когда в каменных неотапливаемых домах Багдада становилось стыло и неуютно.

…Нервозность Горюнова не отпускала. Неспроста Басир начал задавать вопросы насчет Зарифы и оружия. За три года их знакомства от подавленности, в результате краха всей его жизни, бывший офицер иракской армии перешел к затаенному, тщательно замаскированному эмоциональному подъему. И, вернувшись три месяца назад в Багдад, после своего «хождения в ИГИЛ» в Сирию, Петр присматриваясь к другу, видел изменения, но не понимал, в чем их причина.

Отирая пот со лба под гутрой, Петр углубился в старый город аль-Кяхр. Цирюльня находилась на выходе из этого района. А Горюнов шел все дальше и дальше от современного Багдада по узким вонючим улицам, где до сих пор можно было вступить в ослиный навоз, а то и натолкнуться на самого ослика, навьюченного пластами выделанной окрашенной кожи или строительными материалами. Народ все еще ремонтировал дома после бомбежек, те, кто не собирались бежать. А наверное, большинство бежать не хотели. Устали да и некуда…

Ему встретился сумасшедший в сером рваном дишдаше[5]. Он жил тут, ночевал на улицах. Его не гнали, поскольку он отличался спокойным нравом, но в дома не пускали – местные сторонились безумцев, о помешавшихся родственниках никому не рассказывали и прятали их от соседей, так как душевнобольные считались позором семьи.

Этого парня Петр часто подкармливал. В холодные зимние дни покупал ему пару порций леблеби[6] – суп варили прямо на улице, тут же разливали по небольшим плошкам и продавали.

Горюнов знал от клиентов своей парикмахерской, что сумасшедший – это Али Абед – офицер иракской армии, участник ирано-иракской войны. С контузией и тяжелым ранением его эвакуировали в багдадский госпиталь аль-Васити. Едва оклемавшись, он пришел домой. А соседи уже растащили последние камни его разбомбленного дома, на крыше которого погибли жена и дочь Абеда. Иракцы часто спят на крышах домов жаркими ночами…

Вот и бродил с тех пор Али Абед по улицам старого города. Здоровье оказалось крепким, Аллах его не забирал вот уже четверть века.

Мужчина иногда в моменты проблесков сознания даже подрабатывал у торговцев грузчиком.

Петр, увидев Али, каждый раз испытывал тоскливое чувство жалости не только к этому потерянному человеку, но и к самому себе. Служил парень государству, а потом случилась с ним беда, и тут же забыли о нем все. Родственники отказались, жена с дочерью погибли…

– Али, – Петр тронул безумца за плечо. Тот вздрогнул и перевел на него мутный взгляд со стены дома, куда уставился так, словно там не пыльные камни, а увлекательное кино показывали. – Ты меня помнишь? Я – Кабир.

В черных глазах, остекленевших от многолетнего помешательства, мелькнуло слабое узнавание. Али замычал, оскалившись в страшноватой, почти беззубой улыбке.

– Зайди завтра, я тебя постригу. Слышишь? И покормлю.

Али покивал и подергал Горюнова за рукав. Петр подумал, что война с Ираном, затяжная, ни к чему не приведшая, принесла горе простым арабам и персам, да и курдам, которых Иран подпитывал деньгами и оружием, что, собственно, и стало камнем преткновения и одним из поводов к началу восьмилетней войны.

По реке Шатт-эль-Араб проходила часть границы Ирака и Ирана – восемьдесят километров перед впадением реки в Персидский залив. К концу войны Шатт-эль-Араб стала несудоходной из-за кораблей, там затонувших. А границы так и остались прежними. Только теперь Али Абед, обезумевший от страха, горя и тяжелого ранения головы, слонялся по улицам – живой мертвец.

Петр несколько раз стриг и брил Али, избавляя его от шевелюры и вшей, кишмя кишевших в густых, с сильной проседью волосах. Голову Абеда пересекали грубые уродливые рубцы и вмятины.

Пока Горюнов толковал с Али, он вдруг заметил боковым зрением чью-то фигуру, торопливо шагнувшую в тень дома. Здесь, на узких улицах, хватало теней даже в самые жаркие дни. Человек суетливо спрятался и до сих пор не вышел из тени. Это наводило на определенные мысли.

«А мы-то на явочную квартирку собрались», – подумал о себе Петр во множественном числе, от растерянности пытаясь взбодриться иронией.

В Багдаде за ним еще никогда не ходила наружка. Да и чьей бы ей тут быть? Первое, что шло на ум, – MIT. Во всяком случае, это хотя бы логично.

Петр похлопал Али по плечу и пошел по улице медленно, прогуливаясь. «При недавней встрече со связным из MIT, Галибом, и намека на недоверие не было. Зачем им следить? Они бы должны демонстрировать доверие, чтобы Садакатли, то бишь я, работал спокойно. Нет, что-то тут не то…»

Он не показывал, что обнаружил «хвост». Хотел рассмотреть следившего за ним человека, прежде чем аккуратно уйти из-под наблюдения, не вызвав подозрений.

Вышел на более широкую улицу. Тут не так давили стены, зато обжигало солнце. Здесь же находилось маленькое кафе. Хозяин Муртада всегда стригся у Кабира Салима. Заметив цирюльника, выскочил из-под навеса, где сидел на табурете в тенёчке. Пожал ему руку, усадил в тени за столик и принес холодной воды. За это не предполагалось платить.

Горюнов заказал фруктовый щербет и хамуд[7] и собирался подождать, наслаждаясь холодным лимонадом и мороженым. Вдруг топтуну надоест ждать, и он уйдет.

Высокий парень, по виду обычный багдадец, с короткой черной бородкой, в голубой рубашке и темно-синих джинсах. Лицо он упорно отворачивал, усевшись за дальний столик, и жадно поглощал уже второй стакан кислого молока с солью, разбавленного водой. Петр так и не привык к этому напитку, хотя иногда все же пил. Ля-бан[8] он воспринимал лучше с бургулем[9].

Петр ломал голову, откуда ему знакомо лицо топтуна.

– Что слышно об игиловцах? Возьмут они Киркук, как считаешь[10], уважаемый Кабир?

– На все воля Аллаха, но что-то мне подсказывает – и теперь все обойдется… Багдад столько раз бомбили, пытались сравнять с землей, а вот стоит ведь… Думаю, курды зубами вцепятся в то, что получили от американцев. Проклятые империалисты не оставляют нас в покое.

Владелец кафе, довольный ответом, покивал. Он давно знал Кабира и любил с ним разговаривать. Вроде обычный брадобрей, а всегда все так объяснит и рассудит, что на душе спокойнее после общения с ним.

– Да-а, – протянул он, – сколько горя они принесли. При Саддаме мы чувствовали себя хозяевами в своей стране. Шла борьба за политическое влияние между родственниками Хусейна, но нам, обывателям, от этого ни тепло ни холодно. А нас без конца душили санкциями НАТО. Нефть и удобрения мы продавали только контрабандно. Через Турцию или Иран. А ведь могли бы в золоте купаться, как Арабские Эмираты, но мы голодали по милости Запада. Они бомбили, когда им в голову взбредет. А чем мы могли ответить? Оружием массового поражения, которого у нас никогда и не было?

Горюнов выпил лимонад, с удовольствием слушая привычную болтовню Муртады вполуха. Тот все правильно говорил – вот только Саддама уже нет и жизнь до американской оккупации утеряна безвозвратно, как цивилизация шумеров. Засыпана песками пустыни – они здесь как осязаемая стихия времени. Поглощают собой все довольно быстро и неумолимо.

– Это все зятья Саддама! Они сбежали тогда в Иорданию и наплели с три короба американцам, в том числе и про оружие массового поражения. Если бы оно у нас было, то американцы во главе с Клинтоном, Бушем и Обамой уже с шайтаном бы свои пропагандистские речи вели об американской демократии.

Петр рассмеялся, понимая, что Муртада судит поверхностно. Зятьев Саддама Хусейна Камеля аль-Маджида и Саддама Камеля аль-Маджида использовали. Нужен был информационный повод, потому как фактов о том, чего не существует в природе, все равно американцы не получили. Не согласились бы зятья – нашлись бы иные предатели иракского народа.

Но сейчас Горюнова занимало другое – бородатый парень не уходил, отгородился газетой и ждал. У Петра возникло озорное желание выждать и посмотреть, кто кого пересидит, но он решил все же уйти от соглядатая, понимая, что на конспиративную квартиру сегодня уже не пойдет. До выяснения, кто и зачем следит за ним.

Расплатившись с Муртадой, Петр медленно пошел по улице. Заметил, что и наблюдатель свернул газету, торопливо бросил деньги на столик и устремился за объектом.

Сомнений не оставалось, и Горюнов встревожился. Он знал здесь в старом городе каждый закоулок, но не исключал, что и топтун тоже знает все ходы и выходы.

Петр давно подготовил пути ухода от слежки, еще когда впервые прибыл в Багдад. И теперь воспользовался одним из них. Улица делала несколько крутых поворотов и утыкалась в лавку сапожника, тут же раздваиваясь на два тесных проулка. Правый из них был настолько узким, что широкоплечему мужчине пришлось бы двигаться боком.

Однако Петр и не собирался ни в один из этих проулков. Перед тем как улица начала петлять, он ускорил шаг, словно заторопился на встречу с кем-то или спешил уйти с палящего солнца. У него возникла фора, и он скрылся на несколько мгновений из виду преследователя. Этого хватило, чтобы исчезнуть…

Через лавку сапожника – облако запахов кожи, клея и табака – Горюнов прошел на другую улицу. Сапожник Хусам разрешал ему проходить через свой дом, к которому прилепилась мастерская. Он даже не отвлекся от работы, когда Петр, сказав: «Ас-саляму алейка», проскочил мимо него.

Вообще, это считалось неуважением – не остановиться, не справиться о здоровье, детях… Но Хусам не обижался. Кабир стриг полрайона, цены не задирал, когда всем вокруг финансово тяжко было, стриг бесплатно, особенно детей, соглашался на бартер: ты – мне, я – тебе. Кабира Салима знали и любили.

Хусам только проворчал вслед:

– Все торопится куда-то. Молодежь…

Ему нравилось, когда Кабир угощал сигареткой и внимательно выслушивал все его малограмотные суждения о политике, ценах, о курдах. Для себя Хусам решил, что никуда из Багдада не поедет. А обувь чинить нужно всем, даже военным джихадистам. Они-то на пути Аллаха (а в случае с игиловцами – на пути беспредельщиков) тоже стаптывают башмаки. Однако, торгуя нефтью и жизнями своих противников-заложников, они обладают достаточными суммами, чтобы не латать ботинки, а купить новые. На одно надеялся старый сапожник Хусам – что его профессия не вызовет агрессии со стороны головорезов ИГИЛ.

Петр, оказавшись на соседней улице, быстро прошел до поворота и теперь уже окончательно стал недосягаем для наружного наблюдения. Вышел к берегу Тигра, вытирая пот, струившийся по вискам и путавшийся в короткой жесткой бороде.

Тусклые пальмы на берегу, безоблачное небо, отсутствие ветра… И все же на бетонированном склоне белую пыль то и дело вздувало в легкие облачка неизвестно откуда взявшимся сквозняком, будто тут ходил кто-то невидимый.

Горюнов спустился к самой реке, зачерпнул воды и ополоснул лицо. Вода в Тигре снова стала солоноватой.

Саддам Хусейн в конце восьмидесятых пытался осушить болота, находившиеся к северу от Басры. Там сходились Тигр и Евфрат. «Болотные арабы» трудились на полях, жили в зарослях тростников и прятали дезертиров из иракской армии, что стало косвенной причиной желания Саддама провести мелиорационные мероприятия. На местных полях конденсировались минеральные соли, и они не уходили в Персидский залив, а задерживались в болотах и подсаливали воду в реках Ирака, что грозило экологической катастрофой.

Часть работ при Саддаме провели, но после вторжения американцев в 2003 году разгромили мелиоративные сооружения, и Тигр стал заметно солонеть.

Петр глядел на желтоватую воду задумчиво. Он вспомнил, где видел преследователя, и ему не понравилось то, что он припомнил.

Темно-коричневые водоросли в мутной желтоватой воде Тигра течением наклоняло к берегу, они были тенями в воде – словно руки утопленников тянулись. В подсознание Петра толкнулась непрошеная мысль о Дилар, забитой насмерть и сброшенной в Босфор.

Последнее время мысли о ней приходили все чаще и беспокоили все больше. Он чувствовал себя виноватым хотя бы в том, что тогда так легкомысленно увлекся ею. Теперь есть сын Мансур. О нем Горюнов узнал спустя много лет и навесил Мансура на свою молодую жену Александру. «Вот они сейчас в Москве «общаются»! Мансур по-турецки или по-курдски, а Саша по-русски и еле-еле по-английски. – Петр снова ополоснул лицо речной водой. – Как они справляются?»

Он прошелся по набережной до моста, пытаясь отогнать воспоминания о Дилар и сосредоточиться на анализе сложившейся ситуации. Не хотел горячиться. Поспешность приводит к раскаянию, а осторожность – к благополучию. Петр хорошо усвоил эту поговорку, услышанную от Басира. Но проблема заключалась в том, что именно Басир Азар послал топтуна следом за ним.

Петр действительно уже видел этого долговязого бородатого парня еще прошлым летом, когда тот заглянул в их цирюльню в жаркий июльский день и постучал по стеклу высокого окна. Басир выбежал на улицу и разговаривал с приятелем около получаса. К нему и раньше в парикмахерскую заглядывали знакомые, но он с ними никогда так долго не общался, поэтому Горюнов парня и запомнил.

Пока Петр сидел в кафе Муртады, он отфильтровал в памяти лица, виденные в Ираке и в Сирии за последнее время. Профессиональная привычка запоминать все, что видит и слышит, сработала.

Теперь и утренние заходы Басира на откровенность становились еще более загадочными.

На мосту Горюнов остановился, облокотившись о перила. Где-то тут в Тигре багдадцы затопили два памятника летом 1958 года, когда убили короля Фейсала II и правителя Абделя Илаха[11]. Толпа скинула в воду памятники Фейсалу I и британскому генералу Моду на коне.

В те дни в Багдаде шла кровавая вакханалия. Полковник Абдель Салам Ареф брал власть в свои руки. По улицам таскали за грузовиком привязанный веревкой труп Илаха, потом его резали на куски прямо на площади. Затем убили семидесятилетнего правительственного чиновника Нури аль-Саида, и его труп таскали по городу до тех пор, пока не остался один лишь ошметок позвоночника.

Да, арабы если чем-то занимались, то истово – люди Востока. Уж если создавать роскошь – то дворцы, которыми восхищается весь мир, если молиться, то самозабвенно, если свергать неугодных правителей, то так, чтобы от них только окровавленные кости в багдадской пыли остались. Так чего уж Саддама, сына своего народа, за усы было тянуть? Петр достал пачку сигарет, но решил потерпеть до дома.

«Воды Тигра уносили и уносят в Персидский залив отражение разных событий, происходивших в Багдаде. Кое-что и мне удалось увидеть…» – вздохнул он и перешел на левый берег.

Петр добрался до дома, чувствуя, как рубашка намокла от пота и пристала к спине. У подъезда десятиэтажного серо-бежевого здания сидел высокий бородач на каменной широкой скамье, обрамлявшей приподнятую клумбу-садик, где росли не только цветы, но и деревья. Растения еще не выглядели высушенными, хотя их листья были запыленными. Через месяц, несмотря на полив, они потускнеют и скукожатся, пережидая жаркие месяцы. А пока деревья давали тень, где и прятался за газетой, изображая заядлого читателя, приятель Басира. Небось на такси сюда прикатил, когда понял, что упустил объект. Решил зафиксировать время возвращения Кабира домой, дабы хоть как-то отработать задание Басира.

Петра подмывало сграбастать этого топтуна-неудачника и затащить в квартиру. Запереть, к примеру, в ванной и вызвать Басира для разбора полетов. Но тот с вероятностью в девяносто пять процентов отопрется. Горюнов не дал бы больше пяти процентов на то, что Басир честно признается. Как он объяснит, зачем направил своего приятеля следить за другом и работодателем?

Пройдя мимо соглядатая, Петр зашел в подъезд. Пешком начал подниматься на шестой. Лестница на каждом витке выходила на открытый балкон. Уже с третьего этажа Горюнов, перегнувшись через горячие каменные, из песчаника, перила, заметил, что бородатый складывает газету. А со своего шестого этажа обнаружил топтуна выходящим из двора.

«Отработал ни шатко ни валко, – подумал о нем Петр, закуривая и глядя на город с высоты. – Не профессионал, и это хорошо».

В холле квартиры напротив входной двери висело панно – резьба по дереву – лошади и пальмы. Горюнов купил эту искусную резьбу, которой славились иракские мастера, в первый год службы в Багдаде.

Пахло бирьяни[12], но сильнее всего чесноком и корицей – Зара осваивала иракские блюда, пообщавшись с соседкой. С ней и ее братом она ходила на рынок за покупками.

Зара изменилась с тех пор, как приехала вместе с Горюновым в Багдад. Стала спокойнее и смиреннее, что ли. Она всполошилась, только когда увидела Галиба, пришедшего в парикмахерскую. Словно не лощеный тип с тросточкой зашел постричься, а отвратное, покрытое зеленой слизью, чешуйчатое чудище вползло, оставляя след на кафельном полу.

Зарифа как раз убиралась в парикмахерской в тот день, не доверяя хозяйственности Басира.

Пока Петр общался с Галибом, Басир вышел мести улицу, а Зара, выглянув из подсобного помещения и увидев турка из MIT, тут же спряталась обратно. Но Горюнов успел заметить выражение ее лица.

Галиб в недавнем прошлом заставил ее действовать против своих. Ему она выдала информацию о существовании сына у Горюнова от Дилар и, в общем, отчасти способствовала провалу Петра, как российского офицера нелегальной разведки, после чего для Горюнова события покатились снежным комом. Он и опомниться не успел, как превратился в двойного агента и обрел псевдоним для турок – Садакатли.

Натирая пол тряпкой после ухода Галиба, она делала это с таким ожесточением, что кафель трещал. Петру уже не казалась такой хорошей его же идея взять Зарифу с собой и использовать ее в игре российской разведки с MIT. Совладает ли она со своими эмоциями и агрессией по отношению к турецкой разведывательной организации? Но убрать ее, посадив в России в тюрьму (благо повод она дала), было худшим из двух зол. Вызвало бы подозрения у митовцев в лояльности Садакатли по отношению к ним.

И тем не менее интуиция и опыт подсказывали Петру, что в сложившейся ситуации загнанная в угол турками Зарифа – единственный и надежный союзник.

– А, господин муж! – выглянула с кухни Зара.

«Язвительность ее неистребима», – он покосился на курдянку в сиреневом атаге[13], который ей сам и купил. Куда с большим удовольствием покупал бы наряды для Сашки, но эту строптивицу ведь тоже голой не оставишь. А главное – обязан, жена как ни крути.

– Басир звонил? Приходил? – разуваясь, строго спросил Петр.

Между собой они обычно разговаривали по-турецки.

– Чего ему звонить? – Зара убежала на кухню.

Петр спрятал пистолет в тайник под низким шкафом с резными дверцами и массивным цоколем, где и находился схрон – еще один ствол и патроны. Ничего более серьезного он здесь не держал – были и другие тайники, не в квартире.

«Теперь забегают в Центре, – досадливо поморщился Петр. – Еще бы! Не явился на встречу со связным, хорошо хоть оставил сигнал на мосту». Именно для этого Горюнову необходимо было оторваться от слежки – из опасения, что человек из наружки догадается, зачем объект слежки останавливался на мосту. В тот момент Петр не мог оценить профессионализм топтуна, понял это только, когда ушел из-под наблюдения и… пожалел, что засуетился.

Зара вернулась в коридор с напряженным лицом.

– Почему ты спросил? Ну насчет Басира.

Ее пухлость за последние месяцы ушла, и Петр замечал эти метаморфозы, беспокоясь о психоэмоциональном состоянии девушки. Нервы, нервы… Пребывание в Эр-Ракке среди головорезов, бегство оттуда, давление, оказываемое митовцами, арест в Москве – там она многое думала-передумала, пока ожидала решения своей судьбы. Нервы, нервы…

После окончания ВИИЯ и начала службы Горюнов не мог преодолеть предубеждение, что женщина в спецслужбе – слабое звено, как и на войне. Рядом с ними слабее становятся и мужчины. Заблуждение развеялось, когда он занимался подготовкой в Турции курдских боевиков. Чуть не половину группы составляли девушки. Они отличались большим упорством в достижении своих целей. И если вдруг начинали истерить – это не являлось проявлением слабости, а имитацией, финтом, чтобы разжалобить инструктора или противника, а потом нанести сокрушительный удар, изощренный по своей задумке и воплощению.

– Что ты наплела Басиру? – Петр порывисто зашел в продолговатую ванную комнату. Зацепившись о плетеную корзину, сердито пнул рассыпавшееся по кафелю кружевное белое и розовое бельишко Зары. – Убери! – покраснев, велел он и включил воду.

Первые месяца два в Багдаде он никак не мог привыкнуть, что кран здесь открывается вправо по часовой стрелке, а не влево, так же, как и дверной замок. Теперь он путался в этих бытовых мелочах, оказываясь в Москве.

Ополоснув руки и лицо, сел на край ванны.

– Откуда Басир взял, что ты курдянка?

– Он же не глухой. По-арабски я говорю кое-как.

– Прямо по акценту определил? – Петр сдернул полотенце с веревки над головой, едва не оборвав тугой шнур.

– Он спросил: «Ты курдянка?» Я даже не ответила, просто пожала плечами. А что? Он же твой друг.

Зара ожесточенно запихивала белье обратно в корзину.

Петр не опасался говорить о делах в квартире. Он держал жалюзи опущенными. Они препятствовали считыванию голосовых вибраций с оконных стекол. Он часто осматривал помещение, да и Зара почти все время оставалась дома и была строго заинструктирована им на предмет появления в доме посторонних.

– А то, что я тебя просил, ты сделала?

– Каким образом? Я одна никуда не выхожу. Только с соседкой и ее братом. Позвонила кое-кому, кто еще в прошлом году с юго-востока Турции перебрался в Северный Ирак.

– И? – поторопил он.

– Ты же не объясняешь ничего. Зачем тебе контакт? Вот где я тебе возьму курдов, да еще имеющих авторитет? Рожу, что ли?!

– А что, мысль! – засмеялся Петр. – Займемся на досуге. Но сейчас мне необходим человек, который доверял бы тебе, а следовательно, и мне безоговорочно. И не менее важно, чтобы он обладал определенным влиянием в курдском сообществе. А самое главное – Галиб. Он не пытался выйти с тобой на связь?

– Если он только сунется, – Зара побледнела, – я его убью!

«Крепко ее отделали при задержании в Стамбуле, что она так его ненавидит и боится». Горюнов поглядел на нее снизу вверх – он все еще сидел на краю ванны.

Он знал, как обращались с задержанными курдами в полиции Турции. Пытками не брезговали, а уж тем более если задерживала MIT. Но в данном случае для него, да и для нее было лучше, что ее сцапали именно митовцы, а не полиция. Информация об аресте нигде не фиксировалась. Появиться на базе РПК в горах Кандиль с девицей, о которой достоверно известно, что она побывала в лапах у турецких контрразведчиков, – самоубийство.

– Убьешь чем, сковородкой? – сочувственно покивал Петр. – Ты должна донести до Галиба, что ты домохозяйка и более ничего. Ну и рассказать о предстоящей поездке в Эрбиль. Все как мы договаривались. Еще можешь похвастаться, какая ты чудесная жена и виртуозная любовница.

Зарифа смерила его презрительным взглядом.

– Не любишь ты меня, Поляк! – Она так частенько называла его по привычке. Этим прозвищем его называли в Турции и в Сирии, потому что в Стамбуле Кабира знали как Марека Брожека.

– Обожаю! А не будешь слушаться, отдам Галибу на съеденье, а еще лучше твоим соратникам по РПК с соответствующими комментариями относительно тесного сотрудничества с MIT, ареста Мардини и тому подобных эпизодов. Будь хорошей девочкой, тогда отыграешься за все унижения от любимого Галиба. Я его тоже – пламенно и нежно… – Петр сделал жест, словно выкручивал мокрое полотенце. Он взглянул на Зарифу, впавшую в состояние задумчивости, и спросил: – Так что с твоими друзьями из РПК?

– Если ты рассчитываешь тут найти людей влиятельных, как Мардини… Не знаю. Скорее, как Бахрам. Но такие мало что решают. Аббаса больше нет, – Зара потупилась. – А я ведь его любила…

– Поэтому жаждала прикончить, – он склонил голову к плечу. – И все же? Мне нужен человек гораздо выше по статусу. Как Джемиль Быйык или, что еще лучше, Мурат Карайылан.

– «Черная змея»? Да он же руководитель РПК, после Оджалана. Второе лицо в КСК[14] и командующий национальными силами самообороны. Ты ничего не перепутал? – Она взглянула на него, вскинув брови, и, убедившись, что он серьезен, сказала: – Ну, есть кое-какие люди. Может, выведут на Быйыка.

– Они говорили тебе, как их приняли иракские курды?

– Не смеши меня. В Эрбиле находится только пара человек от РПК, как говорится, для связей с общественностью, чтобы передавать сообщения для руководства РПК от иракских курдов. А так наши в горах Кандиль обитают. Да и вообще. У курдов сложные отношения даже между сельскими жителями и горожанами, а уж про разные страны, в которых живут курды, я молчу. Мы очень разные. Традиции, культура и обычаи той страны, где живем, – все это влияет. Молодежь порой плохо говорит на родном языке или вовсе его не знает. Я думаю на турецком, а когда надо написать на курманджи, то как бы перевожу. Но уж если знаешь неплохо язык, то привыкнуть можно и к другим диалектам курманджи.

Кабир вдруг припомнил книгу, попавшуюся ему как-то в библиотеке ВИИЯ, – «Современный Ирак» 1966 года выпуска. Он тогда как раз усиленно штудировал иракский диалект, и любые материалы по Ираку попадали в зону его внимания. Так вот сейчас всплыла в памяти фраза из того советского учебника: «Среди курдских племен до сих пор сохранились глубокие пережитки родоплеменного строя».

– В Иране, Ираке и Сирии тоже севернокурдский?

– На нем больше всего говорят. В Иране, в северной части, в Ираке на северо-западе, его там бахдинани называют. Кырманчки я плохо понимаю. В сорани проблема – арабский алфавит в отличие от нашего. У нас – латинский. Кстати, на сорани говорят в Эрбиле и Сулеймании.

– Ну да, в центре и в юго-восточной части Иракского Курдистана, – припомнил Петр. – А знаешь, что сорани теперь государственный язык в Ираке, второй после арабского? Ты бы подучила.

– Они легко поймут мой курманджи.

Зарифа вдруг вышла из ванной в коридор и прислушалась:

– Вроде звонили?

Звонок повторился. Услышали теперь оба и переглянулись.

– Я никого не жду, – Зара покачала головой и, взглянув в зеркало, поправила волосы, стянутые на затылке в пучок.

Горюнов подошел к двери, но встал сбоку от нее.

– Кто?

– Брат, это я, – раздался голос Басира, спокойный, но не веселый как обычно. Деловой. Очень деловой.

– Что-то в парикмахерской? Сейчас, погоди.

Петр открыл шкаф около входной двери и нажал едва заметную кнопку. Отодвинул сумку Зары от боковой внутренней стенки шкафа и взглянул на экранчик маленького монитора. Басир на лестничной клетке стоял один и в нетерпении то брал в рот сигарету, то вытаскивал, очевидно, собираясь закурить уже в квартире.

Зарифа глянула на Петра вопросительно.

– Все нормально, – одними губами обозначил он ответ и открыл дверь.

– Извини, дружище, одевался, – он похлопал Басира по плечу. – Решил отведать стряпни моей нерадивой женушки? Есть опасность отравиться.

Если бы они с Зарифой в этот момент были наедине, Петр услышал бы меткие характеристики на своих родственников до седьмого колена и заодно реплики о своих анатомических особенностях, далеких от нормальных. Зара за словом в карман не лезла.

– Ты зря так шутишь, – поежился Басир. – Она дама темпераментная. Сейчас после твоих слов сыпанет слабительного и будем ставить спринтерские рекорды.

– Не волнуйся. Зарифа, конечно, ядовитая, но не настолько. Проходи в комнату, пообедаем.

Зарифа принесла бирьяни в большой плошке и ячменную лепешку. На низком квадратном столике уже стояло большое глиняное синее блюдо с финиками и медный ляган – в этом тазике споласкивали руки перед едой. Девушка поставила на серебряный поднос на гнутых ножках с ажурным бортиком чайник и узкие стеклянные стаканчики. А сама ушла, недобро зыркнув на Басира.

Петр сел на очень низкую квадратную тахту, стоящую в нише напротив балконной двери. И дверь эту, и окно закрывали металлические жалюзи. Пластик плавился в жаркие дни, поэтому и оконные рамы в Ираке делали из металла.

Хозяин преломил лепешку и протянул половину Басиру. Тот взял, спрятав в карман сигарету, которую до этого вертел в руках.

– Поговорить я хотел, – сказал он после паузы. Лепешку положил на край плошки с горячим дымившимся бирьяни.

Петр не сомневался, что разговор назрел, но не подозревал, в какое русло повернет эта беседа.

– Ты ведь разведчик, – огорошил его Басир и уставился в глаза Петра настойчиво.

Рассмеявшись помимо воли, Горюнов подумал, что смех-то нервный. «Если сейчас Басир произнесет мои настоящие имя и фамилию, с профессией надо завязывать. Второй провал менее чем за полгода – это катастрофа. Убрать Басира? А его приятель, который следил? – Мысли у Петра носились в голове вприпрыжку, сталкиваясь и взрывая одна другую. – Кто такой Басир на самом деле? Проверочка от MIT или ЦРУ? Мистер Мёрфи неспроста присутствовал в Стамбуле при моем разговоре с Хасаном».

Продолжая улыбаться, он взял правой рукой с блюда горсть риса, смял ее привычно и отправил в рот. Бирьяни встал комом в горле, но Петр оставался внешне невозмутимым, как человек, только что услышавший анекдот с бородой – чтобы не обижать гостя он улыбается, но не испытывает искреннего веселья, ощущая себя этим самым ходячим анекдотом с бородой.

– Ты без гутры по солнцу ходил? – ласковым издевательским тоном предположил Петр. – Перегрелся, брат? Ешь давай, пока не остыло.

– Погоди ты с едой! Поговорим.

– Ну, говори. – Горюнов отложил лепешку. – Что с тобой случилось? Чего тебе в голову втемяшилось? Ты же сам любишь повторять: «Большинство подозрений – ложь».

– Я очень благодарен тебе за тогдашнее спасение… Но я все эти три года рядом с тобой и вижу… – Он помедлил. – Для меня очевидно, что ты не тот, за кого себя выдаешь.

Петр фыркнул и налил себе чая. Прелюдия Басира вселяла надежду, что тот не знает правду, хотя его догадки – это тоже плохо. Но все оказалось хуже, чем он рассчитывал…

– Ты не все знаешь обо мне. Да, я офицер иракской армии. Но я служил в Даират аль-мухабарат аль-амма[15] и некоторое время в Джихаз аль-амн аль-хасс[16].

– Что это? – У Горюнова внутри все судорожно сжалось. Он знал, о чем говорит Басир, более чем кто-либо другой.

– Я служил в контрразведке, – неохотно пояснил Басир. – Поэтому понимаю что к чему. Ты вдруг сорвался и уехал, а потом, вернувшись, рассказал, что воевал на стороне ИГИЛ, и к тому же оказался мусульманином… Я-то был уверен, что ты христианин. Такие метаморфозы происходят обычно с разведчиками.

– Или с людьми импульсивными, – осторожно предложил вариант Петр. – А мусульманином я был и раньше, просто не слишком усердным в салятах. – Он встретил взгляд Басира и не отвел глаза.

– Ты не импульсивный, – Басир покачал головой, – нет, очень даже рассудочный. Я не подозревал тебя до твоего участия в ИГИЛ. Хотя кое-что настораживало и раньше. Моя профессия, знаешь ли, включает механизмы подозрительности порой помимо воли. К мелочам начинаешь присматриваться. Но сегодня случилось еще одно, что заставило меня прийти и начать этот разговор. Я попросил своего приятеля проследить за тобой.

– Зачем? Что ты мне тут предъявляешь? Ничего не понимаю! Разведка, слежка… Ты здоров вообще?

– Ты ушел от слежки! – насупился Басир и, достав сигареты, закурил, по-видимому, ожидая теперь объяснений. – Что ты смеешься?

– Брызни на свои угли водой, – сквозь смех посоветовал Петр.

– Научил поговоркам на свою голову, – проворчал Басир, пряча улыбку.

– Допустим, я ушел от слежки, как ты утверждаешь. Во-первых, зачем? А во-вторых, может, твой человек просто разгильдяй и упустил меня? Хоть я и не подозревал о таком коварстве с твоей стороны. Сам посуди – разведчик и контрразведчик жили три года бок о бок и не подозревали один другого.

– Я-то заподозрил.

– А я – нет! Потому что не являюсь тем, за кого ты меня принял!

– Я бы хотел верить твоим доводам. Но я не верю. Дело серьезнее, чем ты представляешь. Мы продолжаем работать и делаем работу, с которой сейчас не справляется наше государство. Мы выявляем шпионов, окопавшихся в Ираке, будь это англичане, американцы, израильтяне или турки… Эта твоя жена – курдянка, с ней вы говорите по-турецки. И с тем господином с тростью, что приходил в парикмахерскую, ты говорил по-турецки.

– Значит, я на турок работаю? – Петр улыбался, а сам лихорадочно прикидывал, как поступить, кто эти «мы», о которых говорит Басир, на кого они работают? Офицеры иракской армии? Или героические ветераны Мухабарата? Они вполне могут сотрудничать с нынешними спецслужбами Ирака. С ИГИЛ? Но Басир отмахивался от джихадистов, как от чумы. – Я похож на турка?

– Вот это меня и смущает. Я никак не могу понять… Больше всего опасений, что ты из Моссада. Но ты выглядишь и как коренной багдадец, и как турок и вполне сойдешь за англичанина. А сейчас в твоем арабском я отчетливо слышу сирийские интонации. Ты мимикрируешь, как хамелеон. И это тоже вызывает определенные подозрения.

– А кстати, ты знаешь, что это заблуждение насчет хамелеона? Он меняет цвет не для мимикрии, не ради маскировки и не так быстро, как принято считать, и не во все цвета… И вообще, не пойти ли тебе с твоими подозрениями куда подальше? Ты задумывался, что будет, если твои подозрения пустышка?

– Не пустышка. И тебе придется быть откровенным, – Басир достал из-за спины, из-под легкого пиджака, такой же ТТ, каким снабдил Кабира. Пистолет положил на колено, накрыв его ладонью. Однако ствол смотрел в сторону живота Петра. Тот не сомневался – друг не промахнется.

– Я считал, что мы друзья, – помрачнел Горюнов.

Он отчетливо слышал (слух в стрессовой ситуации обострился), как Зара прошла, крадучись, с кухни к шкафу в коридоре. Различил легкий щелчок панели тайника – она достала пистолет. Зарифа собиралась выполнять функции телохранителя, как и обещала, когда уговаривала его взять ее с собой в Сирию…

– Мы друзья, – подтвердил Басир. – Иначе тут сидел бы не я. Хочу разобраться, ведь я слишком многим тебе обязан.

Прикинув, что с Басиром справиться будет нелегко в связи с открывшимися фактами его спецподготовки, Петр с сожалением оглядел чистую комнату, предполагая, какая тут будет бойня, если вмешается еще и Зарифа. А она многое умеет. Потихоньку поджимая ноги, чтобы быть готовым действовать, он подумал: «Если кончится дракой, наверняка придется бежать из страны, но я не могу провалить тут все. Не имею права».

– Ты пришел с убеждением, что я шпион. А раз шпион в твоей стране, значит, априори против Ирака. Так?

Басир кивнул, но не выглядел обескураженным. Его вокруг пальца демагогией не обведешь.

– Что-то в твоем посыле неверно, – добавил Петр.

– Ну, ты ведь наверняка знаешь, что именно не так, – хмыкнул Басир. – Давай откинем лирику. Ты – разведчик. Это не вызывает сомнений.

– Ты меня не сдал ни полиции, ни контрразведке. Не пристрелил. – Петр взял сигареты со стола и закурил, прикидывая, как выйти из этой ситуации с наименьшими потерями. Понять бы еще, чьи интересы представляет напарник, на какие рычаги давить, чтобы смягчить его внезапный напор. Кое-что Петр и так начал понимать – все же эти три года присматривался к поведению и прислушивался к высказываниям бывшего офицера. – Возлагаешь на меня определенные надежды?

– Если бы не твое участие в ИГИЛ… – Он досадливо скривился. – Ты воевал в Сирии, а сейчас вдруг вернулся именно тогда, когда игиловцы на подходе к Багдаду. Для чего? Разочаровался в военном джихаде или действуешь по их заданию? Ведешь разведку, а может, готовишь теракт, занимаешься вербовкой?

– Ого, как все запущенно, – поцокал языком Горюнов, ощущая, что струйки холодного пота стекают вдоль позвоночника. Но он улыбался и пил чай в надежде, что у Зары не сдадут нервы и она не залетит в комнату убивать Басира.

Петр механически положил в чай с полстакана сахару. В Ираке чай не заваривают, а варят минут пять, поэтому он крепкий и горький – сахар просто необходим.

– Подумай, брат. Я вернулся с женой, и, как ты справедливо заметил утром, она – курдянка. Ты знаешь о враждебных взаимоотношениях игиловцев и курдов. Как это укладывается в твои конспирологические теории? Это первое. – Петр загнул палец и тут же еще один. – Второе – на кой ляд я стал бы тебе выдавать себя с головой, рассказывая, что воевал на стороне ИГИЛ, если бы на самом деле планировал в Багдаде осуществлять тайную миссию, возложенную на меня исламистами? – Он заговорил громче и увереннее, увидев сомнение на лице Басира. – Так вот. Учитывая все ранее изложенное, скажи, а тебе не приходило в голову, что в ИГИЛ я мог пойти вовсе не из-за вдруг вспыхнувшей во мне истовой религиозности? Какую бы подпольную организацию ты ни представлял, как я вижу ситуацию, цель у нас одна – сохранить целостный, обороноспособный Ирак. Я не говорю про Север страны. Курды – отрезанный ломоть. Они и в Сирии свое возьмут, и, может быть, в Иране… Речь идет о более серьезных вещах – существовании Ирака как государства. ИГИЛ – реальная и страшная сила.

– На курда ты вроде не похож, – у Басира шел интенсивный умственный процесс. Он спрятал пистолет за пояс и подцепил финик с блюда крепкими смуглыми пальцами. Пожевал задумчиво. – Хочешь сказать, ты мне нарочно выдал информацию о своем участии в ИГИЛ? Дескать, не я тебя разоблачил, а ты меня подталкивал к пониманию? Решил, раз я суннит, значит, одобрю твою сирийскую командировочку, потому и сболтнул. Хотел, чтобы я тебя еще больше зауважал? Ан нет!

Басир угадал. Про ИГИЛ Петр «сболтнул» в основном именно поэтому. Ему понравился вариант, который предлагал напарник. Такая версия могла стать компромиссом и выходом из ситуации. Главное, чтобы Басир сам себе все объяснил и поверил в это.

– Ну наконец у тебя наступило прояснение, да, подталкивал к пониманию, – выдохнул он, чувствуя себя так, словно только что вылез из ямы, за край которой цеплялся краешками пальцев, и даже поднялся на первую ступень высокой лестницы. Но не тут-то было…

– Тогда это тем более подтверждает мои подозрения. Ты – разведчик. Чей?

– Шайтан! – разозлился Петр. – Да что ты прицепился? Ну почему я обязательно должен быть разведчиком? Может, у меня совсем другие интересы, не разведывательного характера? А даже если бы являлся разведчиком, неужели признался бы в этом, как думаешь?

Басир покивал. Он выглядел удовлетворенным. Не ответами Кабира, а тем, как друг держится. Басир не сомневался, что имеет дело с разведкой. Но анализ ситуации привел его к выводу, что Кабир все же не турок – напарница-курдянка опровергала эту версию процентов на семьдесят. Их тандем противоречил бы здравому смыслу.

Он пригладил криво подстриженные саддамовские усы.

– Не разведчик, говоришь? Да, не каждый это заметит. Но с тобой три года бок о бок жил контрразведчик. Я слышал, как ты говорил с торговцем коврами по-персидски, с Зарой по-турецки. После возвращения из Сирии – твой арабский… Раньше я думал, что ты из центральных провинций Ирака, но теперь… Я убежден, ты из Сирии. Если не кадровый офицер, то агент сирийской военной разведки.

Петра заподозрили в работе на разведку Сирии, ведь он внедрялся в ИГИЛ именно там. «Неплохо, если Басир пока зацепится за версию «сирийской разведки». Надо ему подкинуть дровишек для размышлений», – прикинул Петр.

– Правда, в эту схему не очень укладывается тот носатый в жилете и с тростью. Он ведь турок! – выразил сомнения Басир.

– «Под прикрытием ислама Турция часто использовала политику в корыстных целях и даже часто пыталась отлучить нас от родного языка, – Петр прикрыл глаза, вспоминая цитату точнее, и продолжил: – Но однажды арабы восстали, они сказали туркам: “Мы не допустим вас в наши дома, хотя вы и наши братья. Мы не хотим, чтобы вы господствовали над нами”. Но оглянитесь по сторонам, нас снова пытаются поработить. Правда, под покровом ислама к нам идут совсем другие завоеватели». – Петр открыл глаза и успел заметить смятение на лице Басира.

– Ты цитируешь Саддама?

– А где, по-твоему, баасизм зародился? – вопросом на вопрос ответил он, имея в виду Сирию.

Басир опустил голову, словно прислушивался к своим ощущениям.

– История о моем участии в ИГИЛ была своего рода катализатором для тебя, – продолжал Петр, не дожидаясь реакции собеседника. – Лакмусовой бумажкой исламиста. И этот «лабораторный» опыт дал мне положительный ответ. Настоящие, истинные приверженцы нашей партии не отвергают ислама. Религии, и не только ислам, – это наши культурные ценности. Но Саддам выступал за светское государство, в котором ислам – завещание арабской культуры, своего рода доказательство нашей уникальности и гениальности. Но ислам не становился поводом для войны. Истинный баасист не встанет под черный флаг псевдоислама, а уж тем более псевдоджихада.

– Но ты же встал! – Басир поднял глаза, и они показались собеседнику особенно темными и усталыми. Словно человек бежал марафон, не заметил, как пересек финишную черту, и продолжает изнурительный бег, а ему вдруг крикнули: «Все, хватит, остановись!» А он не верит.

– Чтобы понимать, с чем имеем дело и как с этим бороться. – Тут Петр мог быть искренним. – «Европа сегодня так же боится ислама, как она боялась его раньше. Сейчас она знает, что сила ислама теперь переродилась и появилась в новой форме: арабском национализме». Афляк[17] это сказал аж в 1943 году. Что изменилось? – Он развел руками и вскинул брови, изображая снисходительность и контроль ситуации, хотя не чувствовал до конца этот самый контроль. Действовал интуитивно, но в то же время стараясь применить техники психологического воздействия, которым его в свое время обучали, – оказать давление на собеседника, перехватить инициативу, но старался делать это не слишком настойчиво, учитывая признание Басира в работе на аль-Мухабарат – его тоже обучали схожим техникам.

– Допустим, – набычился Басир, явно пытаясь уловить, в чем подвох. – Сообщая мне о поездке в Сирию, ты прощупывал почву, искал союзника. Союзника в чем? Какие у тебя задачи здесь?

– Борьба с ИГИЛ сейчас всеобщая цель для сохранения арабского мира как такового. Внутри нашего общества заложили бомбу, да так ловко, с механизмом на неизвлекаемость. Задействовали в ней местные детали-ресурсы, в частности, в лице твоих братьев по армии и партии, которые бросились в омут черного халифата, спасая семьи и себя от нищеты. Они отказались от идеи ради сиюминутного. Я их не виню. Они обычные люди. Побоялись остаться истинными приверженцами своих идеалов, своей Родины и продолжить борьбу с американцами, с империалистами. Дали слабину, а в итоге оказались в рядах фанатиков, которые могут стать пусковым механизмом и разрушить до основания весь арабский мир. Ислам – как скелет в человеке. Если он ослаб или, того хуже, выдернуть его из человека, что останется? Безвольная кукла. Мы потеряем идентичность. И нас будут дергать за веревочки все кому не лень. А кому всегда и больше всего мешали арабы на Ближнем Востоке, стояли костью в горле?

– Израиль, – кивнул Басир.

– Наш ислам поразили бациллой «ИГИЛ». Болезнь развивается. Так дискредитировать одну из великих мировых религий еще никому не удавалось за всю историю человечества. Так вот, взрывной механизм «ИГИЛ» опутал проводами ислам и арабский мир. Либо бомба взорвется сама, когда установившие ее решат, что пора, либо мы обезвредим. Впрочем, и арабы, и наша религия все равно получат если не фатальный урон, то такое поражение, от которого не оправятся еще очень долго. Но все же в таком случае шанс будет. Кто, кроме нас – Ирака и Сирии? Мы больше всего заинтересованы в такой борьбе.

– Я думаю, есть еще страны, заинтересованные в нашем единстве и наступлении мира на Ближнем Востоке. – Басир покосился на него, наблюдая за реакцией.

Петр подумал, что его полемический задор просвистел у виска Басира, но… мимо. Тот, похоже, четко помнил про свой интерес и не отложил в дальний ящик подозрения.

– Наверняка. Есть страны, которые заинтересованы не только теоретически, но и помогают на деле – оружием, например, – не стал отпираться Петр. – Или курды, кстати говоря. Они хотят свое государство, но не такое, какое получили от американцев иракские курды. А по-настоящему независимое. Стоит пойти им навстречу, чтобы не потерять все. Главное, чтобы курды помогали, а там поглядим, – он подмигнул Басиру. – Вспомни мудрую выдержку Саддама, когда он вывел войска из Северного Ирака. Заодно прекратил снабжение. Хотите быть независимыми – справляйтесь сами. Тем более под международной опекой. А Барзани и Талабани не поделили власть и прибыль от контрабанды в Турцию. Вражда между племенами и родами. Куда от нее деться? Вот ДПК[18] и ПСК[19] грызли друг другу глотки. В конце концов, как и предполагал Саддам, Масуд Барзани обратился к нему за помощью, и все встало на свои места. Ты же помнишь в 1996 году наступление иракской армии и захват Эрбиля. А заодно Саддам кардинально разобрался и с Ахмедом Чалаби, сотрудничавшим с ЦРУ и с его ИНК[20], созданным на деньги американцев. А еще раньше была операция «Анфаль»[21] с применением химоружия против курдов… С тех пор дядю Саддама Хусейна прозвали «Химический Али».

– Ну да. Али Хасан аль-Маджид возглавлял ту операцию. Но через несколько лет Барзани и Талабани все же договорились, – напомнил Басир.

– Американцы помогли. А противоречия все равно остались. Это как маленькая трещина в корпусе корабля. В хорошую погоду кораблик резво бежит по волнам. А в бурю, не успеешь и глазом моргнуть, переломится пополам.

Басир принялся за бирьяни, пока тот еще не остыл, явно демонстрируя, что от вооруженного конфликта он перешел к мирному урегулированию.

– Мы воевали, – с обидой в голосе решил оправдаться Басир. – Но были разрозненны. Многих уничтожили в первые дни. В штаб-квартиру военной разведки попало шесть американских ракет. Здание горело. Взрыв был такой силы, что на расстоянии пяти километров крыши у домов послетали.

– Я был в это время в Багдаде, – тихо заметил Петр. – Дважды мог погибнуть под бомбежками. Но Аллах велик!

Басир кивнул и продолжил, снова забыв о еде и закурив:

– Да, под бомбежками… Часть офицеров, конечно, перебралась в другие места, ну а кто-то сразу бежал из города. Крысы с корабля… В начале апреля те, кто уцелел, сражались за аэропорт. А уже восьмого практически все было кончено. Оккупанты контролировали почти все мосты и уже больше половины города. Спорадические бои, по сути, приносили нам только потери. Кроме того, большинство наших из Мухабарата сдались задолго до вторжения. Слили информацию американцам. У нас же тут шастали инспекторы ООН, искали оружие массового поражения, – Басир горько усмехнулся. – Они тоже вербовали агентов, а поскольку вращались в правительственных кругах, то имели доступ к чиновникам высокого ранга. А пораженческие настроения витали в воздухе. Многие себе подыскивали пути отхода и финансовую базу в будущем. Короче, я одного такого сам лично, своими руками… – Он посмотрел на свои ладони, между пальцев левой продолжая сжимать дымящуюся сигарету. Вид у него был отрешенный.

– Ты имеешь в виду агента или вербовщика из инспекторов? – Петр бесцеремонно вытащил из нагрудного кармана рубашки друга пачку сигарет. – Твои крепче, – пояснил он в ответ на удивленный взгляд.

– Нет, наш был крысеныш, доморощенный. Накануне начала бомбежек мы его взяли и «поговорили» в Хартии.

Горюнов постарался сдержаться, чтобы его не передернуло при упоминании о Хартии. Там парни из Мухабарата держали арестованных и плотно работали с ними, не брезгуя никакими методами дознания, а проще говоря, выколачивали информацию. Еще до вторжения американцев больше всего Петр опасался попасть именно туда.

– Наших американцы находили везде, у родственников, у знакомых, где они прятались. Всю подноготную знали.

– А как же ты избежал ареста?

– В первый день мой дом разбомбили. Никто… – Он запнулся и продолжил о другом: – Завалы не разбирали. Там я или нет, невозможно было проверить. Тогда, помнишь, была песчаная буря. Дважды в моей жизни Аллах посылал ее, когда я уже не надеялся на спасение. Те, кто выжил, организовали подполье. Но цэрэушники работали в Багдаде давно и плодотворно, вкупе с Моссадом. Мы несли постоянные потери. Большинство задуманных терактов провалились, но кое-что все же удалось.

Петр подумал, что должен благодарить именно Басира за красочные зрелища ночных пожаров в Зеленой зоне на западном берегу Тигра. Семь лет прошло с момента вторжения до новой песчаной бури, которая намела к порогу цирюльни Басира Азара, обессиленного погоней и задыхавшегося от пыли и песка.

Через год американцы ушли из Ирака, словно почуяв сильный запах песка – так пахнет в Багдаде незадолго до бури, перед тем как все станет рыжим от поднявшейся в воздух пыли и песка. Только в этот раз воздух стал бы черным от полощущихся на ветру знамен ИГИЛ. Вот чего испугались американцы – разбуженного ими же самими демона.

А Басир остался у Кабира. Ему идти было некуда, да и прикипел он к спасителю, как к младшему брату…

Петр помнил ту страшную мартовскую бурю 2003 года, когда песок, взметнувшийся к небу, смешался с черным едким дымом от горевшей нефти. Везде в городе вырыли ямы, залили их нефтью и подожгли, посчитав, что таким образом затруднят попадание коалиционных сил по целям. Наступил конец света. Черно-рыжая смесь поглотила свет, съела кислород.

В этом невероятном светопреставлении казалось, что по городу расползлись иракские демоны и великанши – дами, силува и сеир[22]. Развалины, трупы, искореженная прямыми попаданиями иракская военная техника…

Горюнова пытались отозвать из Ирака. Но он затянул с отъездом, а позже посчитал, что нужнее в Багдаде. Несмотря на увещевания Центра, остался, о чем пожалел многажды во время бомбежек, обстрелов, нехватки продуктов и денег. Народ не стремился стричься и бриться перед лицом надвигавшейся катастрофы – заработка не было. Связь с Центром прервалась на несколько месяцев, и, как он потом узнал, Энлиля[23] (под таким псевдонимом он действовал в Ираке) считали погибшим.

В те дни, недели, месяцы, находясь в информационном вакууме, Петр, как никогда, ощущал себя местным, помогая соседям и незнакомым людям разбирать завалы, вытаскивая тела женщин и детей, покрытые пылью, напоминающие глиняные фигуры. Это были жертвы демонов – дами и сеира, пришедших в обличии западной «цивилизации». Горюнов стоял в очередях за водой и едой и думал, что это его мир. В кафе со знакомыми торговцами из Сук ас-сарая[24] обсуждал козни израильтян и американцев. Радости от свержения Саддама никто не испытывал. Были и те, кто радовался, но Петру такие в его окружении не попадались…

Когда на него наконец вышел связной, Горюнов на него воззрился, как на пришельца с другой планеты. Новый связной не владел арабским свободно, а Петр несколько минут в начале разговора никак не мог переключиться ни на русский, ни на английский. Его словно заклинило. Связной отметил в отчете, что Энлиль находится в стрессовом состоянии, на грани нервного срыва. Через месяц вернулся прежний связной и, наоборот, передал в Центр, что Энлиль на подъеме и отзывать его нецелесообразно…

Басир вглядывался в лицо задумавшегося друга, словно силился прочесть его мысли.

– Очень многих наших убили, – Басир вздохнул, отведя глаза, – остались вот такие зеленые, как Шуван. Он следил за тобой. Сын моего товарища, с которым мы вместе воевали в Иране.

– Ты воевал в Иране? – чуть удивился Петр, хотя подозревал, что это так.

Тот кивнул и спросил, поднимаясь с тахты:

– Так какие планы? Один же ты не пойдешь в бой против ИГИЛ?

– Один – нет. Сейчас самое время забыть о противоречиях между сирийской и иракской ветвями БААС. Главное: мы – арабы, и существует общий враг.

– Согласен. Мы давно это знали. Думаешь, мы не боролись? Вот только не до «Аль-Каиды» нам было последнее время. С одной стороны – коалиция, с другой – «Аль-Каида» и схожие с ней группировки. Они уже тогда головы резали. Мы сразу отошли в сторону от таких «повстанцев». Это не офицеры, не люди. Их методы мы еще тогда называли «персидскими».

– «Персидскими»? – переспросил Петр. – Почему?

– Иранские полукровки. Большинство из них. Матери из Ирана, отцы – иракцы. А воспитание в двух культурах… – Басир махнул рукой. – Персы всегда отличались особой жестокостью.

Петр нахмурился. «Сразу они порвали с «Аль-Каидой», – мысленно проворчал он. – Как же, держи карман шире! Только в начале 2006 года. До этого успешно взаимодействовали. Интересно, к какой же группировке принадлежит Басир? Одно понятно – офицер, баасист, но не радикальный исламист, открестился от «Аль-Каиды». Выходит, за час беседы я узнал о нем больше, чем за три года. Общались всегда так – шуточки, прибауточки, а в общем, ни о чем».

Горюнов сразу же направил запрос в Центр о Басире Азаре, едва они познакомились. Подтвердилась информация, что он офицер иракской армии. Во всяком случае, такой Басир Азар существовал. И это усыпило бдительность Петра. Теперь он жаждал отправить в Центр фото Басира. Они впервые сфотографировались недавно – до отъезда Петра «к родственникам во Францию» (а на самом деле в Россию, затем в Турцию и далее в Сирию). На дне рождения Кабира их запечатлел на старую «мыльницу» «Kodak» хозяин кафе.

– Ты правильно сказал – нас волнует только целостность Ирака. Тебя, по-видимому, Сирии. А враг один, да. – Басир стоял у окна и пальцем водил по жалюзи, они металлически позвякивали.

– Подними их, – попросил Петр, потягиваясь. – Солнце уже ушло.

В комнату брызнул свет, пыльный и горячий. Солнце действительно переместилось в торец дома, но светило все еще назойливо, жестко.

– Я готов со своими людьми помогать тебе, если есть реальный план. У нас недостаточно ресурсов. Но есть оружие.

– Вы что, так и остались в оппозиции?

– У нас нет другого выбора. – Басир снова закурил. – Амм Джаляль[25] нас, определенно, не устраивает. Он хоть и суннит, но не наш человек…

– Что же ты так легко готов идти за мной, в то время как пришел-то сегодня с обвинениями? – Петр решил спровоцировать его.

– А ты меня убедил, – повеселевшим голосом сообщил Басир. Лица его Петр не видел – напарник стоял спиной к окну, против света. – Но если я пойму, что ты действуешь нам во вред, я имею в виду Ираку, то участь твоя будет решена. Говорю прямо, так как считаю тебя своим другом. И буду помогать по мере сил. Я понимаю, что ты станешь действовать и еще в чьих-то интересах. Ведь речь идет о Сирии? – Он помолчал, но не дождался ответа. – Однако, обдумывая свои планы, не забывай приоритеты.

– Ты переменчивее погоды в Басре, – хмыкнул Петр, хотя на душе кошки скребли. – А мне что утонуть, что захлебнуться. Вот ты не терпишь курдов, а между тем именно на них приходится сейчас основной удар. Киркук – заветная нефтяная сокровищница. Согласись, пусть она лучше будет у курдов, которые за нефть хоть что-то в казну отдают, чем у игиловцев. Надо, чтобы курды отстояли Киркук.

– А ты что, джинн? Возникнешь из воздуха и спасешь их? Талабани поможет своим и без нас. Они же в 2003 году подсуетились, подмяли Киркук на пару с Барзани…

– Талабани слаб… Он стар и болен. Он еще в 2009 хотел уйти, но его переизбрали. Два года назад, по слухам, Талабани хватил инсульт. После ухода американцев общество раздроблено и в смятении. Не буду скрывать, я планирую в ближайшее время съездить в Эрбиль.

– Вот зачем тебе Зарифа! – Басир потер шрам на тыльной стороне ладони. – Я поеду с тобой.

– Да я не против, но цирюльню на кого оставим? Сейчас в городе неспокойно. Как бы не разграбили.

– Шувана можно оставить. С этим он точно справится.

– Но в Эрбиле, если тебя кто-то узнает или пронюхают, кем ты был… Прикончат и меня заодно.

– Пойду я, – кивнул он, не прореагировав на последнюю реплику, пожал руку Кабиру и похлопал его по плечу. – Сегодня еще пара клиентов будет.

– Чуть не забыл. Завтра Али зайдет. Если я просплю, справишься с его шевелюрой? И покорми.

– Слушаюсь, Салим-сайид! – он «щелкнул» босыми пятками и пошел в коридор обуваться. – Ты выспись, – снисходительно разрешил он от двери. – Все-таки у тебя молодая жена…

– Женитьба – это радость на месяц и печаль на всю жизнь, – отшутился Петр.

Он выпроводил напарника и прислонился к двери совершенно обессиленный.

– Поляк, что происходит?!

Горюнов вздрогнул и посмотрел на Зару. Как он и предполагал, она вооружилась ТТ.

– Не поняла всего, о чем вы говорили. Но как ты ухитрился перевести стрелки? Я уже решила, что он убьет нас обоих.

– Как видишь, мы еще живы. Однако вполне может быть, что это ненадолго. Я не верю ни одному его слову, как и он моим.

– А мне показалось, что ты его здорово надурил, – дернула плечиком Зара. – Будешь доедать или убрать? Что ты отмахиваешься?..

Он скрылся в ванной и стал ожесточенно умываться теплой солоноватой водой. Опершись о раковину, взглянул на свое лицо в каплях воды. Но вряд ли что-то там увидел. Взгляд его был отрешенный.

Уже минут через десять он вышел из дома, и, не обнаружив наблюдения, по теневой стороне дошел до угла улицы, где находилось небольшое кафе.

– Ахмед, ас-саляму алейка. Как поживаешь? – обратился Петр к хозяину, стоявшему за массивной стойкой из желтоватого камня. В душном помещении при отсутствии посетителей тот откровенно скучал.

– Алейкуму с-салям, Кабир. Что не заходишь? Небось позвонить пришел? Нет чтобы посидеть, поиграть в нарды или карты. – Ахмед достал из-под стойки большой черный телефон, старый, с вращающимся диском, и поставил перед Петром.

– Дела. Все некогда. Налей-ка мне шенины[26]. – Он положил несколько динаров рядом с телефоном, и Ахмед, оживившись, ушел за напитком.

– Госпиталь? – спросил в трубку Петр. – Доктор Ваджи? – После паузы он продолжил: – Я бы хотел к вам завтра попасть. В девять? Прекрасно.

Абдуззахир Ваджи аль-Мусаиб – хирург госпиталя в Эль-Казимии. Горюнов завербовал его в первые дни вторжения коалиционных войск в Багдад.

Второй связной из Центра в своих отчетах был абсолютно прав, утверждая, что Энлиль в превосходной форме и набирает обороты. В те страшные дни вербовка шла как нельзя бойко, смятение у людей зашкаливало, они цеплялись за малейшие шансы на спасение – деньги и еду.

Когда Петр восстановил связь с Центром в то смутное время, то получил и деньги, и продукты…

…Возвращаясь домой, Петр прошел мимо уличного менялы денег. Такие кубы-прилавки с прозрачным верхом стояли на многих улицах Багдада. Внутри лежали стопки долларов, риалов Ирана и Саудовской Аравии, иракских динаров. Петр обменял пятьдесят долларов на пятьдесят пять тысяч иракских динаров. Инфляция зашкаливала.

Услугами менял он пользовался крайне редко и всегда в разных районах города, особенно во времена присутствия здесь американцев. Он справедливо опасался, что менялы под контролем, а то и некоторые из них являются агентами.

Вечером, когда стемнело, Багдад осветился не полностью. Во многих районах не работали подстанции. Петр тоже зажег пару стеариновых свечей, чтобы не сидеть в кромешной темноте.

Зара, забившись в угол тахты, смотрела оттуда на недвижимое пламя свечи и напевала что-то заунывное, завораживающее.

Петр стоял на балконе и слышал ее пение. Прислонился к теплой стене и смотрел на Тигр, видневшийся отсюда.

Он думал о Саддаме. Порой испытывал мучительную досаду и даже жалость по отношению к нему. Знал, что когда убивали его сыновей Удея и Кусея, то сын Кусея, тринадцатилетний Мустафа, в Мосуле сражался дольше всех, когда дом, где они находились, заблокировали оккупанты. Дядя и отец погибли, а он бился с врагами…

Буквально накануне вторжения Саддам был в России. Он, очевидно, ждал помощи, проводил параллели с Чечней в которой тогда еще было неспокойно. Рассказал, что Дудаев в свою бытность президентом Чечни, приезжал к нему и предлагал урегулировать отношения Ирака с Израилем и США. Дудаев бравировал своими связями, а Саддам понимал, что развязывание чеченских войн середины и конца 90-х организовали США. Он сравнивал ситуацию на Северном Кавказе с курдским вопросом, терзавшим Ирак.

Саддам спрашивал, почему Россия не продает Ираку оборонительное оружие, что не противоречило уставу ООН. Хусейн убеждал: «Ирак – одна из немногих стран, способных платить в полном объеме за поставки современного оружия… Даже Франция в годы войны с Ираном предоставила нам в аренду боевые самолеты против морских целей. Французы, видимо, посчитали, что их национальные интересы требуют этого… У России совсем иные интересы в нашем регионе, нежели у США. Мы это понимаем. А Россия это понимает?»

Это прозвучало как глас вопиющего в пустыне. Но Россия тогда была еще слишком слаба, чтобы ввязываться по-серьезному. И дальше разговоров дело не пошло.

– Зара, не рви ты душу, ложись спать, – попросил Петр, не заглядывая в комнату.

Пение оборвалось. Свеча погасла. Он лег на тонкий матрас на балконе. Пахло бензином и рекой. Звезды подмигивали, вечные и бессмысленные…

Приснился школьный двор около родительского дома в Твери. Маленькое футбольное поле. Вместо травы летом там пыль и мелкие камешки, а сейчас поле покрывала, как непрозрачный, белый блестящий целлофан, корка весеннего льда, отполированного дневными оттепелями и ночными заморозками. Петр стоял в центре поля и не знал, как здесь можно играть. Он ощущал себя мальчишкой, беспомощным и растерянным. Вдруг, обернувшись, увидел Мура, подпиравшего стойку ворот, ржавую трубу, сваренную буквой «П» и без сетки.

Сабиров улыбался снисходительно, словно знал наверняка, как играть на льду.

Горюнов же не мог и шагу сделать.

– Как ты выбрался? – крикнул Петр.

– Надо лететь, – серьезно посоветовал Мур. – Ты разве не умеешь?

Горюнов покачал головой. Он уже думал о другом. Знал, что у него есть водительские права, хотя он и мальчишка. Но как же добраться в Эрбиль? Ему не поверят, что это его права…

– Какая чушь! – Петр открыл глаза, осознавая, где находится, и радуясь, что не придется ни летать, ни доказывать право на вождение машины.

Абдуззахир только что прооперировал очередного больного. Из операционной вышел в длинном светло-зеленом халате, или, вернее, балахоне. Здесь словно время остановилось, и госпиталь выглядел довольно обшарпанным, пустоватым, а униформа врачей – старомодной. При Саддаме в больницы закупалось много современного оборудования настолько высокого уровня, что не всегда находились специалисты, чтобы его обслуживать. А во времена оккупации что не разбомбили, то разграбили.

Также вывезли из Ирака более ста тысяч исторических ценностей, две трети из которых попали в США.

– Проходи, – кивнул на дверь своего кабинета Ваджи, заходя следом. – Помоги. – Он повернулся к Петру спиной. Тот развязал тесемки, фиксирующие халат хирурга. Абдуззахир остался в зеленой куртке и белых штанах. Снял шапочку, продемонстрировав лысеющую голову с остатками вьющихся волос на затылке и над ушами. Длинный тонкий нос едва ли не лежал на верхней губе. Худое продолговатое лицо украшали разве что глаза, крупные, влажные и сочувствующие.

– Он сейчас придет. – Ваджи отер лоб вафельным полотенцем и подступился к странноватой кофе-машине, громоздкой и шумной. – Кофе будешь?.. Что ты смеешься? – Он обернулся с улыбкой, готовый поддержать шутку.

Петр устроился на огромном кожаном диване, очень древнем, как и мебель в цирюльне, помнившем уж если не Фейсала, то Гази. Смеялся он, вспомнив вдруг, что во сне Мур разговаривал с ним по-арабски, а не по-русски…

– Сон приснился сегодня. Подсознание – странная штука – выхватывает куски из реальности и складывает их в такую причудливую мозаику, что диву даешься. Кофе? Можно. Не мешало бы проснуться. Что ты так хищно ко мне приглядываешься?

– Сними-ка рубашку. – Доктор подступился к нему, потирая руки.

– Вот еще! Ты спятил?

– Вдруг кто заглянет. Изобразишь пациента. Когда ты шел по коридору, то прихрамывал и теперь вот за спину держишься.

Позвоночник, поврежденный при взрыве в Сирии, действительно болел. Петр тогда сильно ударился, и контузия давала о себе знать. Нехотя он все же подчинился пытливому Ваджи. Тот быстро нашел несколько болевых точек на спине, заставил Петра лечь на жесткую кушетку и начал ставить позвонки на место варварскими нажатиями.

Горюнов вскрикивал непроизвольно и ругался. Наконец Абдуззахир отпустил жертву ортопедии.

– Ты бурно проводил отпуск, как я погляжу. – Он ткнул длинным пальцем в шрам на плече Петра.

– Да тут неспокойнее, чем там, где я был. – он надел рубашку и вернулся на диван, захватив по дороге пепельницу с письменного стола доктора. Когда брал ее, сунул конверт с деньгами под фигуру лежащего льва из дахнадж фариди[27]. – Госпиталь словно вымер.

– Ты же знаешь, уже шесть лет назад врачам разрешили даже вооружаться, – доктор кивнул в угол кабинета, где стоял автомат Калашникова. – На нас идет охота. Трех моих коллег похитили. В основном в ИГИЛ забирают, но есть и другие банды. Особенно в цене хирурги. Многие мои друзья уехали кто куда – в Европу, если были связи или родственники, или в Иорданию. – Он посмотрел на Кабира с надеждой.

– Не обижайся, друг. Но ты мне тут нужен. Во всяком случае, в ближайшие несколько месяцев. Отправь жену с детьми, если боишься за них. А потом я обеспечу тебе место в престижном госпитале, к примеру, в Америке.

Петру понравилась мысль задействовать MIT. В конце концов, должны они что-то сделать для своего агента Садакатли? Например, устроить его друга с многочисленной семьей в хороших условиях где-нибудь в Нью-Йорке. А там, глядишь, Абдуззахир освоится и принесет пользу. Необходимо только вывезти Ваджи под таким предлогом из Ирака, чтобы в дальнейшем его не связывали с Горюновым, на тот случай если Садакатли со своими кураторами-турками разобьет горшок об горшок. «Иначе доктору не поздоровится», – мысленно скаламбурил Петр, думая, что ему сейчас совсем не до проблем Абдуззахира, и тот в состоянии позаботиться о себе сам, раз до сих пор не был похищен игиловцами. Арабы – народ живучий.

Доктор нравился Горюнову, но он привычно не доверял и ему, как и всем остальным, полагался только на себя. У Ваджи шестеро детей – он всегда будет думать в первую очередь о них. Хотя до сей поры своего благодетеля Кабира не подводил. Освоил некоторые шпионские штучки с помощью Петра, а так как хороших хирургов в городе не хватало, то пользовался спросом у самых различных слоев населения, начиная с городских чиновников, полицейских, кончая некоторыми военными, которые предпочитали помощь Ваджи помощи своих военврачей. Используя довольно примитивный способ тайнописи и шифры на основе абджадиййи[28], он передавал полученную информацию Петру.

Вот и сейчас Ваджи протянул ему рецепт на лекарство, содержащий скрытый текст.

– Под каким предлогом он сегодня придет?

– Я ему родинки удаляю, – серьезно ответил Абдуззахир. Он вообще не позволял шуток, если это касалось дела.

И тем не менее Петр ему не доверялся практически ни в чем, даже вербуя, ухитрился уйти от прямого ответа, на какую разведку придется работать. Так же, как и в случае с Басиром, гнул линию несомненной пользы для Ирака в их совместной деятельности. Резко отверг принадлежность к разведкам Ирана, Израиля и Америки, что не исключало его службу, например, на MI6.

Абдуззахир и не стремился узнать подробности. Его больше интересовала финансовая сторона вопроса и чтобы не стал достоянием общественности его мелкий бизнес – торговля хирургическими инструментами и лекарствами.

Петр узнал об этом случайно от санитара госпиталя, которого стриг в своей цирюльне. За небольшую мзду, полученную через посредника (Петр лично лишний раз старался не светиться), санитар сделал копии отчетных документов и подписанных Ваджи актов списания якобы просроченных лекарств и отработавших свое инструментов. Также санитар, увлеченный игрой в детектива, сделал несколько фотографий, где запечатлел доктора Ваджи, передающего сверток с лекарствами и получающего деньги.

Все бы ничего, да и руководство госпиталя закрывало глаза на такой «бизнес» в период вторжения оккупантов – время смуты и полного безденежья, если бы не одно но. Абдуззахир продавал лекарства партизанам – за это могли прихватить сперва американцы, а теперь и новые власти, с учетом того что недавние партизаны в большинстве своем перешли в ИГИЛ.

Петр предполагал, что Ваджи поддерживает контакты с некоторыми из боевиков до сих пор, поэтому его не трогают.

В дверь постучали.

– Мархаба, – поздоровался связной, проходя в кабинет.

Доктор кивнул и ушел в соседнюю смежную комнату, плотно притворив за собой дверь.

– Привет, Тобиас, – Петр со связным всегда говорили на английском, хотя Тобиас знал арабский. При этом связной включал приборчик, создающий помехи, на случай если их разговор попытаются записать, к примеру, Ваджи, решив сыграть в свою игру.

Горюнов всегда, увидев связного, испытывал легкую зависть. В какой бы одежде тот ни был, все на нем смотрелось изысканно. Он предпочитал спортивный стиль – рубашки-поло, легкие светлые брюки и светлые туфли. Он словно только что играл в гольф и приехал сюда на спорткаре. Причем ему явно не составляло труда так выглядеть. Петр чувствовал себя деревенщиной рядом с ним. Внешность Тобиаса никак не выдавала его национальную принадлежность. Скорее всего, Тобиаса с холодными голубыми глазами в обрамлении белесых ресниц приняли бы за англичанина или немца. Резко очерченные скулы, впалые щеки, бледная кожа – в нем было что-то скандинавское. Петр знал его уже много лет.

«С такой внешностью только к арабам и внедряться», – каждый раз ехидно утешал себя Горюнов, глядя на связного.

– Что случилось? Почему вчера не пришел?

Тобиас пожал ему руку и присел рядом на диван.

– Необходимо проверить Басира Азара.

– Мы же проверяли… – Тобиас взял протянутую ему фотографию. – Он? – Связной спрятал фото в бумажник. – Что у тебя с ним? Проблемы?

– Да как тебе сказать? – Петр потер шею. – Он меня тут прижал вчера. Слежку организовал…

– Басир?! – Тобиас наклонился вперед, чтобы заглянуть в лицо разведчика.

– Он подозревает меня в разведдеятельности, работе на сирийскую разведку. Сам же связан, как я думаю, с повстанцами, которые продолжают действовать в Ираке. Но категорически против идей ИГИЛ и иже с ними. Он сказал, что служил в аль-Мухабарате, более того, в ССБ какое-то время. Причем контрразведчик. Воевал в ирано-иракской войне.

– В таком случае, это не тот Басир, о котором мы получили сведения ранее. Все это чрезвычайно тревожно. Он активен? Какие требования выдвигает? Грозит разоблачением? – Тобиас выглядел мрачным и встревоженным.

– Нет, не думаю. Ему нужна помощь, как я понял, вероятно, деньги и оружие для их группы бывших офицеров и контрразведчиков, баасистов. Может, участие в переговорном процессе. Мы говорили о курдах и временном взаимодействии с ними, чтобы отбиться от игиловцев. Он настаивает на поездке в Эрбиль со мной и Зарой. Хочет контролировать переговоры.

– Речь ведь не идет о переговорах, – напомнил связной. – Ты не думал о ликвидации? Он может провалить все дело.

Петр покачал головой:

– Если бы он был одиночкой, тогда без сомнений это стало бы лучшим выходом. Но истинных моих целей он не знает. А вот если Центр подтвердит его слова и мои подозрения, то Басира можно использовать в Багдаде с его группой.

– Он согласится? – с сомнением нахмурился Тобиас.

– Если он действительно контрразведчик, то наверняка хочет быть нужным в своей профессии, а его выкинули из профессии, да и, по сути, из жизни. Он не стар, у него нет семьи, и он может стать для нас чрезвычайно полезным.

– Кто за тобой следил? Не он сам?

– Молодой парень. Шуван. Сын сослуживца Басира. Вел себя непрофессионально. Обучен весьма поверхностно и не имеет опыта ведения наружного наблюдения. Однако, если есть Шуван, есть и другие. – Петр умолчал о своей оплошности, какой он считал уход от слежки. Это буквально взорвало до недавнего времени стабильные отношения с Басиром. Очередной выговор получить из Центра Горюнов не жаждал.

– Теперь необходимо понять, как давно он тебя подозревает. И не было ли это подозрение мотивом, благодаря которому он втерся к тебе в доверие?

– Три года наблюдал, чтобы сейчас вяло предложить сотрудничество и пригрозить поквитаться со мной, если я буду действовать не в интересах Ирака?

– Чепуха! Попахивает провокацией. Ты засуетился, побежал сюда, запрашиваешь указания из Центра.

– «Хвоста» не было, – сердито возразил Петр. О провокации он подумал сразу же, но отбросил такой вариант.

Петр разговаривал с Басиром, видел его глаза, видел реакцию на ответы, слышал интонации. Тот недоговаривал, но и не врал.

– Как это некстати сейчас, – высказал общее мнение Тобиас. – Нужно время, чтобы найти что-нибудь о подлинной личности Басира.

– Если он сказал правду о своей службе в контрразведке, то, я думаю, с ним можно взаимодействовать, и вполне продуктивно. Насколько я успел его узнать, Басир – цельная натура, надежный, спокойный, не из тех кто, лишившись всего, превратились в одержимых фанатиков, псевдорелигиозных психопатов.

– И тем не менее он пришел к тебе с угрозами. Он может быть менее стабильным, чем тебе кажется, из-за пережитого, из-за участия в войне. Ты ведь говорил, что он воевал, плюс непростая работенка в местной контрразведке. Они, как ты знаешь, не брезговали самыми разными методами получения информации. Уж если на то пошло, этот твой доктор, – Тобиас кивнул на дверь, – более перспективный тип для нас. Пока он работает втемную – деньги и шантаж делают свое дело. Но в будущем…

– Я думал об этом… Но он планирует эмигрировать из страны. Я обещал подыскать ему местечко где-нибудь в Америке. – Петр многозначительно подмигнул: – Обсуди это с Центром. Хорошо бы задействовать нашего носатого приятеля, – имея в виду Галиба, уточнил он. – Но доктор, поверь мне, не тот кадр. Большая семья связывает его по рукам и ногам. Арабы в целом народ верный, но бедуины – они не имели понятий о земле и Родине, как понимаем их мы. И это накладывает отпечаток на их менталитет. Доктор давно и плодотворно работает нашим агентом, но не хочет знать, на кого именно работает, а это, по сути, указывает на то, что ему все равно, кому продаваться. Лишь бы платили больше. Он неплохой человек и любит свою семью, но не будет с нами сотрудничать бесконечно. Если удастся найти ему работу в США, боюсь, он проработает на нас максимум год и то не из благодарности, а просто пока не найдет теплое местечко, пока не наработает связи и не почувствует себя уверенным за будущее – без нас. Возможно, побежит в ЦРУ, чтобы сдать меня и таким образом избавиться от шантажиста.

– Не понимаю. Тогда целесообразнее не помогать ему, а сделать, например, так, чтобы он стал жертвой похищения игиловцами. – Тобиас взглянул на часы.

– Ты, однако, кровожадно сегодня настроен. Вот в этом и хитрость – попросить устроить его в Америке именно моих недавно обретенных друзей. Если доктор надумает жаловаться, то ему пояснят, что я их человек. Понимаешь? Он поймет, что у меня все схвачено, рыпаться бессмысленно и продолжит работать на наше благо, не догадываясь, на чье именно. Это лучше, чем позволить ему сбежать хотя бы в Иорданию.

– Сейчас надо позаботиться не о трудоустройстве доктора, – поморщился Тобиас, вставая с дивана. – Но я провентилирую этот вопрос. Хотя с учетом всех предстоящих мероприятий, которые мы запланировали, ты можешь сослужить ему плохую службу своей рекомендацией.

Разговаривали они очень тихо. Даже если доктор не пытается записать их разговор, он может и просто подслушивать. Однако выставить его из кабинета никак нельзя из-за соблюдения конспирации, ведь по легенде Ваджи принимает пациента.

– Как только у меня будет информация, смотри «Базар».

Он имел в виду, что нанесет парольный знак на один из павильонов Сук-ас-сарая. В зависимости от того, какой будет знак, Тобиас оставит закладу либо в старом квартале, либо под мостом, либо… Мест тайниковой связи было около десятка, все так или иначе логично привязанные к перемещениям дипломата. Тобиас имел дипломатическую неприкосновенность.

Через час Петр добрался до цирюльни, впервые за долгое время не ощущая боль в спине. Ваджи знает свое дело.

С Али он столкнулся у входа. Тот смущенно поглаживал обритую голову:

– Здравствуй, друг. Басир тебя накормил?

Али, не глядя в глаза, покачал головой. Побритый, он выглядел моложе и не таким безумным, если бы не беспокойные руки, которыми он теребил пуговицы рубашки.

– Басир! – крикнул Петр в открытую дверь. – Али голодный!

– Он не стал есть. – Басир появился у выхода, вытирая руки о полотенце. – Долго спишь, – проворчал он. – Когда едем?

Он явно имел в виду поездку в Эрбиль.

– Не сегодня и не завтра, – недовольно ответил Петр.

– Ждешь указаний? – усмехнулся Басир.

– Пойду покормлю парня. – Он проигнорировал словесный выпад и осторожно взял нищего за локоть.

В ближайшем кафе заказал для Али куббу[29] и пшеничные лепешки, чай и лимонад для себя. Он не рвался побыть в обществе с безумным Али, просто не хотел оставаться сейчас наедине с Басиром, до того как получит сообщения из Центра. Правда, ждать, может, придется долго.

Али ел жадно и взахлеб. Петр заказал ему еще порцию. А сам вдруг с тоской подумал, что от Мура – Теймураза Сабирова, однокурсника по ВИИЯ и коллеги по разведслужбе, после взрыва почти ничего не осталось. Его жена получила только извещение о гибели мужа. Может, орденом Мужества посмертно наградили.

Петр задумчиво покачал головой, глядя на безумного несчастного парня.

– Почему ты не стал есть? Басир ведь предлагал.

Али на мгновение поднял голову. Взгляд его оставался мутным.

– Он сердитый. Ясем всегда был таким.

– Кто такой Ясем? – просто чтобы поддержать разговор спросил Петр.

Али посмотрел на него с удивлением и пробормотал:

– Он стриг…

Явно безумец говорил о Басире.

– Откуда ты его знаешь?

– Он стриг, – повторил Али, замешкался, но продолжил: – Там на болотах он вытащил меня… Я уже несколько дней лежал, крови натекло много… Очень жарко… Вода в болоте рыжая и кровь… Но я ее пил.

– Так его звали Ясем? Или это фамилия?

– Второй лейтенант Ясем. – Али вдруг выпрямил спину, словно встал по стойке «смирно». Но тут же ссутулился. – Нет, фамилию не помню.

– Ты ешь, ешь, – Петр пододвинул ему тарелку.

– Я сладкое люблю, – Али выпил чай залпом.

Горюнов заказал ему еще чая и фиников.

«Мир тесен. – Он глядел на пыльную улицу из-под навеса. – Этот безумный парень воевал в Иране вместе с Басиром – Ясемом, и тот его, по-видимому, спас. Интересно, а он помнит Али? Не боится, что безумец опознает в нем другого человека, или полагает, что сумасшедшему никто не поверит? А я поверю, жаль только сейчас услышал это имя. Тобиасу не повредила бы дополнительная информация. Но теперь суетиться бессмысленно».

Петр купил еще для Али кулек фиников, тут в кафе они особенно золотистые и сладкие. Сунул в карман сумасшедшего вместе с финиками немного денег.

Парадокс местной действительности заключался в том, что приветствовалось давать милостыню, но сумасшедших избегали. И второе перевешивало первое.

Петр шел в парикмахерскую, когда у него в кармане зазвонил сотовый.

– Поляк, есть информация.

– А поздороваться, Бахрам, дружище? – у Петра тревожно защемило в груди. – Как жив-здоров? Как Стамбул?

– Без изменений, – пошутил курд. – А вот к тебе едет Недред… Что молчишь?

– Пытаюсь догадаться, с какой целью… Ты сказал «ко мне»? Я не ослышался?

– Он вышел на меня, и я дал ему твой номер телефона, как и договаривались.

– И все же зачем? – понимая, что Бахрам не ответит по телефону, даже если знает, допытывался Петр.

– У него и спросишь! А Зара с тобой?

– Куда ей деваться? Жена как-никак… А что ты вообще думаешь об этом парне?

– О Недреде? – покашлял Бахрам в трубку. – Я его почти не знаю. Ты же понимаешь, я с такими дела не имею, если бы не Аббас…

– Ну а все-таки.

Петру надоела песня Бахрама о том, что он не имеет отношений с ИГИЛ. Какие-то точки соприкосновения у курдов с ними все же имеются. ИГИЛ и стоящие за ними люди заинтересованы, чтобы турецкие курды трепали турок, и в то же время ИГИЛ активно пользуется помощью Анкары, торгует с ней контрабандной нефтью и древностями. А турки плевали на европейское сообщество и Запад, с которым они в бумажных союзниках. Так же они поступали, торгуя с Ираком во время его изоляции, и затем в пику официальному Ираку, торговали с курдами из Северного Ирака.

– Ему скучно живется, – с улыбкой ответил курд, характеризуя Недреда – портового инженера-технолога из Стамбула, исполняющего в ИГИЛ роль координатора.

– А что-нибудь посущественнее?

– Думаю, тебе о многом скажет то, что он уволился из порта перед отъездом.

Попрощавшись с курдом, Петр заглянул в парикмахерскую – он дошел до нее, пока разговаривал по телефону. Басир стриг клиента, и Петр остался на улице, закурил, пытаясь собраться с мыслями. «Как это всегда случается, события пошли внавалку. С Басиром полный мрак, не знаешь, что теперь от него ждать и кто он вообще. Жил с ним бок о бок три года, делил все тяготы, и казался он верным и надежным, как скала. Теперь эта «скала» начала крошиться, того и гляди, прилетит камень на голову».

А Недред, похоже, сжигает мосты. Совсем недавно, общаясь с инженером в Стамбуле, Горюнов, по-видимому, ошибочно заключил, что Недред не решится действовать в рядах ИГИЛ открыто, побоится отправиться в Сирию, где идут боевые действия, а будет содействовать им на безопасном расстоянии. И то не ради идеи псевдохалифата. Он испытывает наслаждение от адреналина, который впрыскивается в кровь от одних только мыслей о его тайной деятельности в мощной террористической группировке. Принадлежность к ней будоражит воображение и тешит самолюбие. Он просто не видел, как они в ИГИЛ обращаются со своими же, вышедшими из доверия. Осторожные рассказы Петра о казнях, увиденных им лично, впечатлили Недреда, но, судя по всему, ненадолго, раз он едет в Ирак, бросив безбедную стабильную жизнь в Стамбуле.