А я останусь!

1

Надя очень спешила попасть домой до возвращения мамы, но всё же остановилась во дворе посмотреть, как бьют пенальти. Команда «Торпедо» из ее Кривоколенного переулка сражалась против своих извечных соперников – «Динамо» из соседнего, Банковского. По пять парней от четырнадцати до семнадцати лет с каждой стороны. Роль одной штанги ворот играло дерево, а другой – поставленный кирпич. Несколько мальчишек помельче, окружавших футбольную площадку, яростно болели: «кривоколенные» – за «Торпедо»; «банковские» – разумеется, за «Динамо». Оба переулка находились недалеко от Чистых прудов – Чистиков, как называли их москвичи.

Судья – тщедушный паренек лет двенадцати – дал свисток. Пробивавший пенальти нападающий из Банковского – Верзила, которому недавно исполнилось шестнадцать, – разбежался, но схитрил: ударил несильно, однако точно. Мяч пролетел между ног вратаря «торпедовцев».

Судья бесстрастно, стерев ногой предыдущий счет, написал на снегу палкой: 3: 2. В пользу «Динамо».

– Вратарь-дырка! – крикнула Надя.

Но ее голос потонул в свисте и улюлюканье мальчишек. Улюлюкали болельщики «Динамо», свистели, разумеется, «торпедовцы». Больше всех возмущался оплошности своего вратаря Юрка Панкратов, бойкий паренек в ухарски заломленной на левое ухо клетчатой кепке.

– Ты чё тут в воротах делаешь?! Ворон считаешь? Из-за тебя, козла!.. – Юрка замахнулся на вратаря.

Тот отступил и испуганно заморгал. Хотя физически он ничем не уступал Юрке, но решил всё же ретироваться, потому что пропустить такой «легкий» мяч, к тому же между ног, считалось для вратарей величайшим позором.

– Юр, да я тут при чем? – Он всем своим видом показывал, что это был всего лишь случайность, что он просто поскользнулся.

Надя между тем в волнении топталась на месте, время от времени постукивая одной ногой о другую: ноги у нее порядочно замерзли в модных, но безнадежно демисезонных ботиночках. Да и вязаный, бордового цвета берет был явно не по погоде. Зима в 1941 году началась как-то слишком рано. В начале октября уже выпал первый снег.

Девушка увлеченно наблюдала за игрой и сопутствующими ей разборками между самыми задиристыми игроками обеих команд и не сразу заметила, что рядом с ней уже несколько минут стоял Женя – восемнадцатилетний брат ее школьной подруги. Он с грустью смотрел на девушку, не решаясь с ней заговорить.

– Надя, я проститься пришел, – наконец обратил на себя ее внимание Женя.

– В эвакуацию едете? Сейчас многие уезжают, – вскользь бросив взгляд в его сторону, равнодушно проговорила девушка.

– Надь, я на фронт ухожу!

Тут только Надя повернулась в его сторону:

– Ой, Жень! Я не знала…

– Можно я тебя поцелую на прощание? – робко попросил парень.

Надя пожала плечами и подставила ему щеку. Нежно поцеловав девушку, он вложил в ее руку свернутый вдвое листок в клетку, вырванный, вероятно, из школьной тетради.

Она машинально сунула его в карман пальто и повернулась в сторону футбольного поля, где разворачивалась нешуточная баталия.

– Ладно, хорош! Играем! – К воротам подошел Славка – капитан команды «Торпедо». Он выглядел старше остальных ребят и вел себя по-взрослому.

Казалось, что инцидент исчерпан.

– Она бы и то отбила! – Юрка не мог так быстро «остыть» и небрежно кивнул в сторону Нади.

Глаза девушки азартно загорелись. Напрочь забыв о Жене, она приблизилась к играющим.

– Ты чё? Меня с девчонкой равняешь?! – Оскорбленный вратарь выскочил из ворот и сцепился с Юркой.

Команда Верзилы из Банковского подзадоривала их криками. Но капитану «Динамо» не хотелось мерзнуть и ждать, чем закончится потасовка между вратарем-дыркой и Панкратовым.

– Ну что, игрули, будем играть или ваньку валять? – Верзила сплюнул сквозь зубы и подошел к Славке.

Тот живо и довольно бесцеремонно оттащил Юрку от вратаря:

– Играем!

– Ага! Только без меня! – Голкипер с подмоченной репутацией решительно направился к подъезду ближайшей кирпичной четырехэтажки.

Другая почти такая же – стояла напротив. Именно в этих двух домах жили все мальчишки из команды «Торпедо» и их болельщики. Небольшой пятачок – общий двор – служил ребятам футбольным полем.

– И чё теперь? Мы с пустыми воротами играть будем? – Щуплый паренек из Славкиной команды, которому принадлежал кожаный футбольный мяч – огромная ценность! – оглядывал «торпедовцев». – Вот гад! Пропустил «пенку» и смылся!

И тут Надя поняла, что настал ее звездный час.

– Слав, давай я на ворота встану? – предложила она и торопливо добавила: – Мы летом в деревне играли, я умею! Юр, ну скажи ему, я бы такой мяч отбила.

Юрка смерил девушку пренебрежительным взглядом. Тоненькая, в приталенном пальто, с вьющимися волосами, выбившимися из-под берета, она совсем не вписывалась в футбольную команду. Он рассмеялся и пошел к подъезду.

Надя решительно заняла место вратаря.

– Да Юрка твой уже в штаны наложил! – усмехнулся Верзила. – И вообще, девчонкам играть не по правилам!

– Это кто наложил? – Панкратов развернулся и направился к Верзиле. – Ты, верста складная!

– Как ты меня назвал? А ну повтори!

– Да ты, я смотрю, еще и глухой! А я думал – только тупой! – Панкратов подошел к Верзиле почти вплотную, всем своим видом показывая, что он готов к поединку.

– Юрка, давай! Наваляй ему! – Болельщики жаждали крови.

Славка решительно встал между противниками:

– У нас тут футбол или гладиаторские бои? Может быть, я что-то не понял?

Надя тем временем на полном серьезе начала разминку: приседала, размахивала руками, всем своим видом показывая, что готова защищать ворота «Торпедо».

– Ладно! Если что, после матча с тобой разберемся! – бросил Юрка Верзиле.

Тот хмыкнул и пошел на свою половину поля.

– Только не лупите со всей дури! – уже на бегу бросил Славка Верзиле. – Лоси здоровые! Девчонка все-таки!

Верзила кивнул; взяв мяч, понес его к центру поля, чтобы продолжить игру.

В этот момент начала выть сирена и донеслось: «Внимание! Внимание! Граждане, воздушная тревога! Воздушная тревога!»

Ни на сирену, ни на настойчивый голос из рупора никто из футболистов внимания не обратил. Игра продолжалась. Почти сразу же «динамовцы» перехватили мяч и понеслись к воротам, в которых стояла Надя…

Между тем рядом с мальчишками, наблюдавшими за игрой, появилась стройная, со вкусом одетая, несколько надменная женщина лет тридцати пяти. Елена Константиновна, Надина мама. Болельщицей назвать ее было сложно. Она остановилась и с недоумением смотрела на разрумянившуюся дочь, которая топталась в воротах и не сводила глаз с мяча, стремительно приближавшегося к ней. Маму Надя не замечала.

Один из «банковских» ловко обвел Славку и ударил по воротам. Надя упала, чтобы отбить мяч, тот отскочил от ее рук и ударился о дерево.

– Штанга! – крикнул судья.

Ответ «торпедовцев» не заставил себя ждать. Славка, обыграв нескольких «банковских», отдал пас Юрке, и тот точным и сильным ударом – впритирку со штангой – забил мяч в ворота «Динамо».

– Три – три! Ничья! – объявил судья, стер ногой предыдущую запись и вывел на снегу новый счет.

Надя засмеялась и захлопала в ладоши. Она так увлеклась, что даже вздрогнула от неожиданности, когда услышала мамин голос.

– Надежда! А ты что тут делаешь?! – Елена Константиновна стояла в нескольких шагах от дочери и с изумлением смотрела на нее.

– Мам, отойди, загораживаешь! – поморщилась Надя.

Она пристально следила за Верзилой, который приближался к ее воротам, и даже не заметила, что нижняя пуговица ее пальто оторвалась.

Елена Константиновна схватила дочь за руку и буквально выдернула из ворот. Надя рванулась раз, другой, но мама держала крепко. Пришлось подчиниться.

– Ты только посмотри на себя! – Женщина подняла пуговицу и тут вдруг увидела, что рукав пальто дочери разошелся по шву. – Ужас! Не девушка, а оборванец какой-то! – Она не находила слов, чтобы выразить свое возмущение. – Надежда, ты вообще в своем уме?! – Мама уже кричала. – Для кого, спрашивается, воздушная тревога?!

«Внимание! Внимание! Граждане, воздушная тревога! Воздушная тревога!» – повторял голос из репродуктора.

– И днем покоя не дают! – Елена Константиновна встревоженно осмотрелась. – До метро добежать не успеем…

– Давай в подвал! – нашла решение Надя.

На двери подвала они увидели огромный амбарный замок.

– Это еще что за новости?! – возмутилась мама.

– Я видела, как вчера инвентарь привезли, – вспомнила Надя. – Вот и заперли.

– Инвентарь?! – Женщина была настолько ошарашена, что застыла на месте.

Выход подсказал Женя, появившийся неожиданно:

– В двадцать пятом доме подвал открыт! Я проверил!

– Надежда, быстро за Женей! – скомандовала мама. – Я за Пашей – и к вам!

Она скрылась в подъезде. А Женя, схватив Надю за руку, стал тянуть ее в сторону соседнего дома. Девушка неохотно подчинилась. Последнее, что она увидела перед спуском в подвал, это то, как футболисты неторопливо расходятся.

Налет на этот раз продолжался недолго. Через час уже объявили отбой воздушной тревоги.

2

Дома Надю ожидала настоящая взбучка. Дело в том, что, уходя к подруге, она искала в книжном шкафу томик стихов Есенина, изданный в начале двадцатых годов (после смерти поэта его стихи оказались под запретом), и второпях раскидала по дивану, по столу и даже по полу книги. Она надеялась убраться до возвращения мамы, которая терпеть не могла беспорядка в доме, а к книгам у нее было особенно бережное отношение.

Высказав всё, что думает о дочери, Елена Константиновна стала расставлять книги в строго определенном порядке: словари – к словарям, прозу – к прозе, стихи – к стихам. Произведения зарубежных авторов стояли на отдельной полке. А Надя сидела на стуле и с виноватым видом, шмыгая носом, пришивала рукав к своему пальто.

– Нет, я понимаю – коньки или лыжи, но футбол для пятнадцатилетней девушки! Комсомолки!

– А при чем тут комсомол? – Надя не собиралась давать себя в обиду. – Что, комсомолкам в футбол играть нельзя?

– Играть в футбол можно, но бегать по двору в разорванном пальто совсем не обязательно! – Елена Константиновна никак не могла найти полочку в своем сознании, куда она могла бы поставить сегодняшний поступок дочери.

– Да что тут понимать? – На пороге появился Пашка, тринадцатилетний Надин брат, с краюшкой черного хлеба с солью. – Влюбилась она в Юрку Панкратова. Вот и выкаблучивается перед ним.

Надя показала Паше кулак, густо покраснела и склонилась над шитьем.

– Влюбилась?! В Юрку?! – Елена Константиновна от неожиданности поставила словарь немецкого языка вверх ногами. – Я думала, тебе нравится Женя. Очень, кстати, приличный молодой человек.

– Не… Ма, у тебя превратное представление! – встрял в разговор Пашка.

– Надя, пойми, Панкратов тебе не пара! – Мама присела на диван, который уже освободился от книг. – Ну подумай, какое там воспитание: отец в тюрьме, бабушка с ним не справляется.

– Юркин отец на фронте! – с вызовом отпарировала Надя. – Он вчера письмо прислал. Его бабушка во дворе читала.

– Ну конечно! Сейчас всех уголовников гонят на фронт… Надя, а где твоя девичья гордость? Чтоб я в твоем возрасте за мальчиком бегала!

– Мам, да не волнуйся ты! – сказал Пашка, жуя хлеб. – Нужна она Юрке как собаке пятая нога. Ему девушки другого типа нравятся.

– А вот это мы еще посмотрим! – Надя откусила нитку; встав, встряхнула пальто и критически оглядела его: рукав был пришит аккуратно.

– Паша, не перебивай аппетит. Придет папа – будем ужинать.

– Аппетит у меня зверский, – успокоил маму Пашка. – Его ничем не перебьешь.

Из репродуктора, черной радиотарелки, висевшей на стене, зазвучали позывные. Елена Константиновна стала напряженно вслушиваться. Надя же, проходя мимо брата, мстительно уколола его иголкой. Тот, вскрикнув от неожиданности, замахнулся на сестру.

– Тише вы! – Мама прибавила громкость.

«От Советского информбюро! Новости последнего часа…» – звучал тревожный голос диктора Юрия Левитана. Он говорил о резком ухудшении ситуации на фронте на подступах к Москве и перечислял города, занятые немцами после тяжелых и продолжительных боев.

К ноябрю 1941 года немецко-фашистские войска так близко подошли к Москве, что генералы вермахта рассматривали в бинокли кремлевские звезды. Город бомбили и обстреливали из артиллерийских орудий прямой наводкой.

Почти половина населения покинула столицу. У тех, кого вывозили вместе с промышленными предприятиями, был статус эвакуированных. Те, кто уезжал из Москвы самостоятельно, считались беженцами. За эвакуированными закреплялись их квартиры, которые оставались неприкосновенными. А в квартиры беженцев свободно могли вселиться все, кто потерял во время обстрелов или бомбежки свое жилище.

3

В отличие от большинства москвичей, живших в коммуналках[1] и бараках [2], у Елисеевых была отдельная двухкомнатная квартира. Ее получил отец Елены Константиновны, профессор-востоковед, еще в середине двадцатых годов.

Традиция ужинать вместе в семье нарушалась только в самых исключительных случаях. Поэтому все ждали отца, Николая Ивановича, который сегодня почему-то задерживался. Мама давно накрыла на стол и уже в третий раз выглядывала в окно, осторожно отодвигая плотную штору светомаскировки.

На звук открывающейся двери первой выбежала Надя. Она обняла отца.

– Мойте руки! – снизила градус встречи мама. – Коля, что-то случилось?

– Да нет. Ничего особенного.

За столом все оживились. Елена Константиновна раскладывала горячую картошку. Первому – мужу. Несмотря на военное время, на столе была чистая накрахмаленная скатерть. Да и с сервировкой всё было на высшем уровне: сервизные тарелки, вилки, ножи. Мама придавала этому большое значение.

– Сосиски мне не достались. Зато селедка – объедение. Жирная и не слишком соленая. Я уже попробовала, когда чистила.

Пашка положил себе несколько кусочков.

– Леночка, спасибо! – Николай Иванович улыбнулся жене. – Селедка – люкс! – сказал и стал есть левой рукой. – И картошка рассыпчатая…

– Как ты любишь, – улыбнулась Елена Константиновна и села рядом.

Надя сдвинула с селедки лук, наколола на вилку один кусочек и стала его придирчиво рассматривать.

– Ну что ты копаешься! Ешь! В рыбе – фосфор, в луке – фитонциды.

– Я не люблю селедку.

– Надежда, ты что, не понимаешь? Сейчас война!

– Я не люблю селедку! – повторила Надя с вызовом.

– Не хочешь – не ешь! – спокойно сказал отец и тихо продолжил: – В общем… Завтра я ухожу на фронт. Лена, собери вещи.

Елена Константиновна, заметив, что сын расправился со своей порцией селедки, хотела положить ему на тарелку еще кусочек, но от неожиданности выронила его прямо на скатерть.

Вилки замерли в руках у ребят. Повисла гнетущая тишина. Новость эта ошеломила всех.

– Коля, у тебя ведь бронь[3]… – наконец прервала молчание Елена Константиновна.

– Записался добровольцем в народное ополчение, – перебил ее муж.

– Добровольцем?! – Жена пыталась держать себя в руках, но голос ее срывался, и глаза были на мокром месте. – Как ты ружье держать будешь, Коля, без пальцев-то?

На правой руке мужа указательный и средний палец не сгибались. Николай Иванович получил травму три года назад, когда он, еще будучи мастером цеха на обувной фабрике, помогал разгружать дорогие, полученные только что станки, напоролся на гвоздь и повредил сухожилия.

– В этом деле главное не пальцы, а точный глаз. А глаз у меня что надо! – подмигнул он Наде.

– Это точно! – Надя обняла отца. – Он кроит без лекал и всегда тютелька в тютельку.

Отец улыбнулся и поцеловал дочь.

Елена Константиновна стала взволнованно ходить по комнате от окна к двери.

– Я не понимаю! Нет, не понимаю! Вот почему ты всегда считаешь, что без тебя не обойдутся? А я? А о нас ты подумал? Как мы здесь?

Николай Иванович, посерьезнев, встал из-за стола:

– Здесь вам оставаться больше нельзя. Немец совсем близко. В общем, Лена, собирай всё самое необходимое и завтра же уезжай с ребятами к моим родителям, в Юровку, за Урал.

– Час от часу не легче! Коля, неделю назад, шестнадцатого октября, ты говорил, что уезжать нам ни в коем случае нельзя!

– Я говорил, что нельзя поддаваться всеобщей панике. Теперь на вокзалах стало спокойнее. Налажено движение поездов. Лена, я настаиваю на вашем отъезде!

– Ты что, на самом деле думаешь, что немцы войдут в Москву?

– Если я останусь, если те, кто еще может держать в руках оружие, попрячутся по домам, то немцы еще до начала зимы будут здесь!

Повисло тягостное молчание.

К 7 октября 1941 года на московском направлении сложилась катастрофическая обстановка. В «котлах»[4] под Вязьмой и Брянском попали в плен более 688 тысяч советских солдат и офицеров.

Несмотря на все усилия, 12 октября пала Калуга, а 14 октября – Боровск. Угроза падения Москвы стала более чем реальной. Враг занял дачные районы под Истрой и саму Истру, Зеленоград, подошел к Наро-Фоминску.

15 октября Государственный комитет обороны принял постановление № 801 «Об эвакуации столицы СССР Москвы». Правительство хотели эвакуировать в Куйбышев[5], а предприятия, учреждения, которые не подлежали эвакуации, в случае подхода немцев непосредственно к Москве планировали взорвать. Данный документ был доведен лишь до непосредственных исполнителей, но их круг оказался слишком широк. И на следующий день, 16 октября, столицу охватил хаос.

Остановился общественный транспорт, закрылись магазины, началась паника и бегство из Москвы, сопровождавшееся мародерством.

Решающим обстоятельством стало закрытие метрополитена. Это восприняли как знак неизбежного падения города.

Но уже 17 октября порядок в городе был восстановлен силовыми методами (паникеры, руководители предприятий, бросившие свой пост и пытавшиеся бежать с деньгами, предназначенными для зарплаты рабочим, были расстреляны, о чем сообщили газеты).

4

– Пап! Но, если ты уйдешь на фронт, мы можем спокойно и здесь оставаться! – наивно сказал Пашка.

– Сынок, всё не так просто. Москву бомбят. И еще долго будут бомбить. Потом придут холод и голод. Уж поверь мне. А у дедушки с бабушкой дом с печкой. Огород. Овцы.

Елена Константиновна печально кивнула. То ли словам мужа, то ли своим мыслям. Пашка, доев всё, стал задумчиво подчищать корочкой черного хлеба оставшееся на тарелке подсолнечное масло.

– Вообще-то там неплохо. Жить можно. – Он посмотрел на отца.

– Паша, не сутулься, – по привычке одернула его мать. – Коля, а мародеры? – обратилась она к мужу. – Сколько случаев, когда грабят квартиры уехавших…

– Только самое ценное с собой возьмите. – Глава семейства был непреклонен. И после паузы добавил: – Лена, сейчас не о стекляшках и деревяшках нужно думать…

– Вы как хотите, а я останусь! Я из Москвы никуда не поеду! – Голос Нади звенел, в глазах светилась решимость. – Устроюсь на завод, буду снаряды делать. И за квартирой присмотрю.

– Да кто тебе доверит снаряды делать? – усмехнулся Пашка. – Тебе только портянки кроить.

– Пусть портянки! Мне без разницы.

– Надежда, не блажи! Собирай свои вещи, – велела дочери Елена Константиновна.

Надя выбежала из кухни; отец вышел за ней следом. Мама уронила голову на руки и заплакала.

5

В небольшой детской – комнате Нади и Пашки – не было ничего лишнего: две аккуратно застеленные кровати, у окна – письменный стол и два стула, один напротив другого. На этажерке у двери – учебники и отдельные томики: на полке Нади – сборник стихов Пушкина, «Ася» Тургенева, «Овод» Войнич и другие книги; на полке Пашки – «Три мушкетера» Дюма, «Остров сокровищ» Стивенсона, «Тимур и его команда» Гайдара. Здесь же, на одной из полочек, – несколько игрушек.

Надя сидела на своей кровати, держа в руках плюшевого зайца, когда в комнату вошел отец. Он сел рядом, обнял дочь, и та прижалась к нему.

– Надюш, мне будет гораздо легче воевать, если я буду знать, что вы в безопасности.

– А ты? – В голосе Нади звучали плохо скрываемые слезы. – А вдруг тебя ранят, придется возвращаться в Москву, а дома никого не будет!

– Я справлюсь! – Отец помолчал, подбирая слова. – Пойми, дочка, сейчас обязанность каждого мужчины – воевать, защищать свою страну, а женщин – сохранить жизнь наших детей. Это не громкие слова, а реальное положение вещей. – Он посмотрел в глаза Наде. – Пойми! Маме необходима твоя помощь. Одной ей со всем не справиться. Путь на Урал будет долгим и трудным. Многое может случиться по дороге.

– Ладно. Поеду! – Девушка тряхнула волосами, бросила зайца – он завалился за кровать. – Надеюсь, это ненадолго.

– Вот и ладно!

Николай Иванович поцеловал Надю в макушку и вышел из комнаты. Тихонько закрыл за собой дверь.

6

Пока муж разговаривал с дочерью, Елена Константиновна уже собрала и положила на диван ровной стопкой его одежду. Она, как и всегда в сложных ситуациях, быстро смогла взять себя в руки. Пашка между тем слонялся без дела. Он чуть отодвинул штору и посмотрел в окно.

– Коля, здесь два комплекта теплого белья, носки. Что еще положить? – Елена Константиновна вопросительно посмотрела на мужа.

– Паша, отойди от окна! – спокойно, но строго сказал отец и повернулся к жене: – Синий свитер положи. – Он осмотрел вещи. – Ну вот, кажется, и всё. И сами собирайтесь! Медлить нельзя.

Отец аккуратно сложил одежду в вещмешок.

А Пашка, воспользовавшись его занятостью, снова выглянул в окно.

– Паша, ты что, оглох?! – прикрикнула на него мама. – Не слышал, что отец сказал? А ну марш собираться!

Мальчик нехотя, нога за ногу, поплелся в детскую, а Елена Константиновна плотно задернула шторы.

– Только самое необходимое берите. Главное – теплые вещи! – напомнил глава семьи.

Когда дверь за сыном закрылась, Николай Иванович первым нарушил тишину:

– Лена, прошу тебя, будь помягче с Надей. У нее сейчас такой возраст…

– Ох, Коля! Тебя-то она слушается, а со мной…

– Пойми, нельзя на нее давить, – старался он убедить жену. – Надя сразу же начинает артачиться.

– Боюсь я за нее. Если потакать, то Надя совсем отобьется от рук, – пыталась настаивать на своем Елена Константиновна. – Влюбилась в этого Панкратова! Подумать только! Назло мне, наверное.

– Ну что ты такое говоришь? Надя отстаивает свободу своего выбора. Это вполне естественно в ее возрасте.

– Анна Каренина тоже вон отстаивала свободу выбора, – понизила голос почти до шепота жена. – И чем всё закончилось? А Надя такая же взбалмошная и своевольная, как Каренина.

– Ну ты и сравнила!

– Есть в Наде что-то от Анны. Есть. Уж поверь мне! – Елена Константиновна была непреклонна. – Поэтому я и боюсь за нее.

7

Надя, поняв, что вопрос с отъездом решен окончательно, бесповоротно и обсуждению не подлежит, на следующее утро спозаранку поджидала Юрку во дворе – не могла уехать не простившись. Она тихонько раскачивалась на качелях, но, увидев Панкратова, ловко спрыгнула и бросилась за ним вдогонку в переулок.

– Юр, а мы в эвакуацию уезжаем! – Девушка подстроилась под его шаг и пошла рядом. – А вы?

– А мы не уезжаем. – Юрка не был расположен к продолжительной светской беседе. – Тебе чего?

– Я… просто хотела проститься. – Надя решительно протянула ему руку.

– Ну, бывай! – Панкратов почти равнодушно пожал ее и – чуть мягче – добавил: – Надь, я на работу. Опаздывать нельзя. У нас с этим строго.

Девушка, набравшись смелости, быстро поцеловала его в щеку и убежала. Парень усмехнулся и решительно зашагал прочь, но всё же, дойдя до поворота на улицу Кирова, оглянулся и посмотрел ей вслед.

8

Уже через пару минут Надя, согнав счастливую улыбку со своего лица, вернулась во двор. Около их подъезда стояли мама и брат.

– А папа скоро выйдет? – подойдя ближе, спросила Надя. В ее голосе не было ни тревоги, ни озабоченности.

– Папа уже уехал, – почти беззвучно, одними губами, сказала мама. Развернулась и вошла в подъезд.

– Как – уехал?! – Надя, не веря маминым словам, оглядела двор, встретилась взглядом с братом.

– А вот так! Пока ты где-то шлялась…

Надя, поняв, что на этот раз Пашка не шутит и не пытается ее разыграть, готова была расплакаться.

Девушка выбежала со двора на улицу. Она бежала мимо мешков с песком, которыми были закрыты витрины магазинов на улице Кирова; мимо противотанковых ежей; мимо окон со светомаскировкой, перечеркнутых крест-накрест полосками бумаги. Она всё бежала… Пока вдруг не остановилась, осознав, что бежать бесполезно. И внезапно поняла – совершенно отчетливо и бесповоротно: отца она может больше не увидеть никогда.

Надя заплакала. И понуро побрела обратно.

9

Сказать, что на Казанском вокзале было много народу, – значит не сказать ничего. Платформа была похожа на муравейник перед началом ливня.

Надя, ее мама и брат – с чемоданом, вещмешками и объемным тюком – с трудом продвигались к краю перрона. В валенках, закутанная по плечи в пуховую шаль, Надя была похожа на деревенскую девочку, вышедшую на улицу в лютый мороз. Она покорно шла за мамой, стараясь не отставать. Неожиданно, заметив кого-то в толпе, она рванула в сторону.

– Юра! – Девушка пристально смотрела кудато вдаль, боясь потерять из виду знакомую фигуру. – Мам, я сейчас!

– Стой! – Елена Константиновна схватила ее за руку. – Опять этот Панкратов?

– Мам, я ему наш адрес оставлю. Вдруг захочет написать!

– Размечталась! – ухмыльнулся Пашка. – Да и нет там никакого Юрки. – Он тоже вглядывался в толпу. – Просто у этого парня такая же кепка, как у Панкратова. Дурацкая.

– Надежда, давай договоримся, – назидательно начала мама, – в дороге ты от меня ни на шаг не отходишь. И чтоб про Юрку этого я больше не слышала. И без него забот хватает.

– Ясно? – ехидно переспросил брат.

– Ясно, – буркнула Надя, отводя глаза в сторону.

– Что-то долго нет поезда, – забеспокоилась Елена Константиновна.

Проходивший мимо мужик задел ее прямо по лицу своим тяжеленным вещмешком. От неожиданности она охнула.

– А поосторожней можно?.. – робко вступился за маму Пашка.

В этот время раздался резкий гудок паровоза, взгляды всех устремились к подходящему составу.

– Пропустите гражданочку с детьми! – Старушка протолкнула вперед молодую женщину с грудным ребенком на руках; второй ребенок, лет семи, крепко держался за ручку чемодана.

Тут как раз поезд подошел. И началось!..

Народ пришел в движение. Однако к самому краю платформы многие подходить боялись. Нескольких упавших на пути пассажиров уже успели втащить обратно.

Поезд подползал не торопясь, пыхтя и поскрипывая товарными вагонами-теплушками. Когда дверь вагона, около которого стояли Елисеевы, со скрежетом отъехала в сторону, поток людей хлынул внутрь. Пашка оказался в числе первых. Он, как и договаривались с мамой, сразу занял место на нарах в дальнем углу.

Тем временем Елена Константиновна и Надя с трудом втиснулись в теплушку. В сутолоке и суете они не сразу заметили, что их тюк с вещами, увязанными одеялом, остался на платформе.

– А вещи! Наши теплые вещи! – закричала мама.

Надя ловко спрыгнула с поезда, подхватила узел и передала его в вагон через головы пассажиров.

Поезд между тем медленно тронулся с места. Мама протянула руку дочери, но та промахнулась, не сумев за нее ухватиться.

– Надя, прыгай скорее!

Девушка схватилась за край дверного проема, коснулась пальцами маминой руки – и неожиданно отпустила ее. Поезд начал набирать скорость, Надя бежала рядом с открытой дверью. Елена Константиновна, встретившись глазами с дочерью, вдруг всё поняла, закричала:

– Надя, не смей! Слышишь?!

Девушка, пробежав для виду несколько шагов, остановилась, глядя вслед уходящему составу. Затем решительно развернулась, чтобы уйти, и наткнулась на бегущую за поездом женщину. Когда хвост состава отделился от платформы, она осела прямо на асфальт и зарыдала.

Надя опустилась на корточки рядом:

– Да не убивайтесь вы так! В этом поезде такая теснотища. Раздавить запросто могут!

– Там мои дети! Васенька и Валерик! – голосила женщина, глядя вслед уходящему поезду.

– Они что, уехали без вас?! – Надя только сейчас начала осознавать весь трагизм произошедшего.

– Мне говорят: «Давайте детей!»! – кричала несчастная. – Я подсадила Васю, потом передала одной старушке Валерика. И тут поезд тронулся… – Она смотрела на Надю глазами, полными слез. – Они же без меня пропадут!

Девушка огляделась по сторонам и, увидев на непривычно опустевшей платформе мужчину в форме железнодорожника, подбежала к нему:

– Товарищ начальник!

– Опоздали? Сегодня другого поезда не будет, – бросил он на ходу, направляясь к зданию вокзала.

Надя схватила его за рукав:

– Послушайте! В поезде уехали маленькие дети. Без родителей. Что с ними будет?

– Что ж вы, мамаши, за детьми не смотрите! Что будет, что будет… – ворчливо сказал он. – Ссадят их на ближайшей станции.

– А где ближайшая?

– Узнайте в здании вокзала.

Железнодорожник махнул рукой в сторону той двери, где располагалась администрация:

– Мамаши!..

Надя побежала к вокзалу, таща за собой женщину, которая с трудом за ней поспевала.

– Меня, кстати, Надей зовут. А вас? – спросила она на ходу.

– Наташа. Синицына.

10

Юрка после утренней смены домой особо не торопился. Они со Славкой встретились во дворе и стали обсуждать события последних дней.

– Матери за три месяца зарплату выплатили. Говорят, завод закрывают. – Славка сел на качели. – А еще говорят, что взрывать его будут, чтоб немцам не достался.

– Брехня! – Юрка сплюнул сквозь зубы. – Наш завод ведь не закрывают. Развели дезертиры панику. Видал, что на вокзалах делается? А ты, часом, вещи еще не пакуешь?

– Упаковал уже. Завтра в военкомат. С вещами.

– Повестка? На фронт? – оживился Юрка.

Славка кивнул.

– И ты до сих пор молчал?!

– Привет, пацаны!

К ребятам подошел Поликарп Еремеев, по кличке Еремей, старинный приятель Юркиного отца, с которым они вместе отбывали наказание. Сухой, поджарый, с колючим, «волчьим», всё схватывающим и мгновенно оценивающим взглядом. Поздоровался он со Славкой и Юркой за руку.

– А что, много из вашего двора народу драпануло в края обетованные? – как бы между прочим, закуривая, спросил Еремей.

– Не так густо, как в сентябре. Но порядочно.

– А поконкретней? Из каких квартир?

– А вы что, дядя, тимуровец[6]? Помогать оставшимся намерены? – поинтересовался Славка.

– Типа того. – Мужик сплюнул. – Пойдем, Юр, разговор есть. – И Еремей, не оглядываясь, вразвалочку пошел вперед.

Юрка протянул Славке руку. Они обнялись, и Панкратов бросился догонять Еремея.

11

Грузовик, поднимая снежную пыль, остановился на развилке двух проселочных дорог. Из кабины выпрыгнула Надя, затем помогла выбраться Наташе.

– Спасибо, что подвезли! – крикнула девушка водителю.

Тот ответил коротким сигналом, газанул, и машина стала быстро удаляться. Надя и Наташа свернули вправо, пошли, похрустывая снегом, который забелил всё вокруг. Им встретилась пожилая деревенская баба с ведром.

– Здравствуйте, тетенька! Подскажите… – кинулась к ней Надя.

– Вам комнату? – перебила ее та. – Моя соседка пускает. Недорого возьмет.

– Нет-нет! – встрепенулась Наташа. – Мы узнали, что здесь где-то рядом детский дом.

Женщина поставила ведро на землю. Наташа заглянула в него – пустое. Только немного снега на дне.

– Это вам во-он по той тропинке. – Женщина показала направление рукой. – Прямо до пруда, а там повернете налево. Недалеко. Километра три. Увидите: там старый дом такой с колоннами…

– Спасибо! – оживилась Надя. – Вот видишь. Со мной не пропадешь! – радостно сказала она новой подруге.

– У нее ведро пустое! – помрачнела Наташа. – Это плохая примета.

Девушка взяла ее под руку.

– И ты что, веришь в эту чепуху?! – Она посмотрела в глаза подруги и осеклась. – Так ведь оно не пустое! Там полведра снега!

Они уже шли по тропке, ведущей к пруду.

– Только бы дети там были! Только бы они там были! – повторяла Наташа как заклинание.

Это был второй детдом на пути следования поезда с Казанского вокзала на Урал.

Детский дом располагался в старинной, полуразрушенной бывшей помещичьей усадьбе на берегу пруда. Видимо, хозяева были людьми небогатыми: двухэтажный дом, с когда-то белыми, а теперь уже серыми облупившимися колоннами и кое-где вывалившимися кирпичами, был небольшой, с подслеповатыми окошками.

Когда Надя и Наташа оказались внутри, детей как раз кормили. Пришлось набраться терпения и ждать. Наташа нервничала, кусала губы и раскачивалась из стороны в сторону, обхватив голову руками. Наконец ей разрешили войти в спальню. Один из малышей лежал с открытыми глазами и как-то не по-детски внимательно и серьезно смотрел на вошедшую женщину.

– Валерик! – охнула она, упала на колени и с такой силой прижала к себе сына, осыпая его поцелуями, что нянечка забеспокоилась: не раздавила бы на радостях!

Немного придя в себя, Наташа вспомнила про старшего, Васю.

– А сколько ему годков? – спросила нянечка.

– Семь на той неделе исполнилось.

– Большой! У нас только до трех лет.

Показывая, что разговор окончен, нянечка пошла, переваливаясь с ноги на ногу, как утка. Надя бросилась ее догонять.

– Как же так? Родных братьев – и порознь?!

– А я почем знаю? Такой порядок.

– А больших куда направляют? – Наташа тоже не отставала. – Где мне сына искать?

– А вы у заведующей спросите. На втором этаже ее кабинет.

12

Наташа очень надеялась, что в дороге их подберет попутка и они успеют до темноты попасть на станцию. Но за час пути только несколько машин проехало им навстречу. Пришлось свернуть на лесную тропинку, чтобы сократить путь.

Быстро смеркалось. Поднялся ветер. Наташа с Валериком на руках остановилась, обессиленно села на пенек, набрала в пригоршню немного снега и стала его есть.

Валерик заплакал, и мама стала его укачивать.

– Вот и правильно. Отдохните. А я сбегаю посмотрю, что там за холмом, – попыталась подбодрить подругу Надя.

– Говорила же тебе – вдоль «железки» идти нужно. А ты: «Давай срежем». Вот и срезали. Скоро совсем стемнеет. – Наташа стала согревать дыханием озябшую руку.

– Ну прости! – Надя сняла варежки. – Я здесь летом была. У подруги на даче. – Она огляделась. – Зимой тут всё по-другому. На! – Она отдала варежки Наташе. – Сиди. И никуда не уходи! Слышишь? Я скоро вернусь. Я обязательно вернусь!

На ходу девушка выдернула из волос алую ленту и привязала ее к ветке куста неподалеку от Наташи. Она еще раз внимательно осмотрелась, запоминая дорогу.

Только сейчас, когда осталась одна, Надя полностью осознала, в какое серьезное и сложное дело она ввязалась и какая на ней лежит ответственность. Насколько непросто найти Наташиных детей и при этом не влипнуть в какую-нибудь историю – не заблудиться в темноте, не замерзнуть и вообще не пропасть.

Как только Надя убежала, Валерик снова заплакал. Наташа стала кормить его грудью, укрывая шалью.

К счастью, Надя, как и обещала, вернулась довольно скоро. И не одна: следом за ней шла женщина, закутанная в клетчатый платок (только глаза были видны); она везла за собой санки.

Уже темнело.

– Наташа! – Надя подбежала к подруге. Та спала, прижав к себе Валерика и согревая его своим дыханием. – Не спи! Замерзнешь! Здесь до станции всего пара километров!

Наташа никак не могла очнуться от тяжелого тревожного сна. Надя стала тереть ей щеки снегом, и та с трудом открыла глаза.

– Ну-ка, девонька, давай вставай! Прокачу с ветерком. – Женщина с санками молодо рассмеялась, показывая здоровые зубы.

– Ой! – Надя посмотрела на нее. – Так вы моложе моей мамы. А я подумала – старуха.

– А перед кем нам теперь красоваться? Все мужики на фронте.

Наташа окончательно пришла в себя, села на санки, прижав к себе ребенка.

Женщина впряглась в санки, Надя стала подталкивать их сзади. Посмеиваясь друг над другом, они действительно поехали «с ветерком». Даже Наташа, слыша их веселый, молодой смех, улыбнулась, глядя на спящего сына.

Через полчаса, расставшись со своей спасительницей, они уже были около железнодорожной платформы. Надя, заметив при свете тусклого фонаря дежурную, ходившую с флажком по краю платформы, подбежала к ней. Та стала что-то ей объяснять, жестикулируя.

Вернувшись, Надя объявила:

– Ну вот. Всё в порядке! Скоро дрезина будет. Далеко на ней, конечно, не уедешь, но до ближайшего городка она нас довезет. Там и переночуем.

Валерик закашлялся, начал хныкать. Наташа еще плотнее закутала его в шаль, убаюкивая извечным: «А-а, а-а, а-а, а! А-а, а-а, а-а, а!»

– Холодно, конечно! – Девушка поежилась. – Но другого транспорта нам всё равно не найти. Прости.

– Да что ты, Надя! Ну в чем ты виновата? Спасибо, что возишься с нами. Не знаю, что бы мы без тебя делали. Пропали бы совсем!

Надя обняла Наташу. Так они и стояли, пока не подъехала дрезина.

13

На поиски Васи ушло еще два дня.

Наташа вся извелась, уже начала опасаться, что не сможет найти своего старшенького. Что по какой-то неведомой причине его не ссадили с поезда и увезли куда-нибудь за тридевять земель, на Урал.

Наконец им повезло. Детей в очередном, шестом по счету, детдоме было немного, и воспитательница, услышав фамилию и имя – Синицын Вася, сразу же привела его.

Было довольно поздно, часов одиннадцать вечера, и дети уже спали. Вася шел, держась за руку воспитательницы, и тер кулачком глаза. Увидев маму со спящим на ее руках младшим братом, он от удивления широко раскрыл рот и не мог вымолвить ни одного слова.

Наташа быстро передала Валерика Наде, схватила Васю, прижала к себе крепко-крепко, словно боялась, что его снова куда-нибудь увезут.

Она гладила сына по голове, а тот прильнул к ней, захлебываясь словами, рассказывал, как его ссадили с поезда и привезли сюда. И он не знал, где мама и где Валерик. Потом им дали в детдоме рыбку, и она «из него вырвалась». Наташа слушала сына и плакала. А он не мог понять, почему мама плачет, ведь она же нашла его и теперь всё будет хорошо!

Уехать сразу было невозможно (время шло к полуночи). Васю увели спать в группу; перед уходом он взял с мамы честное-пречестное слово, что утром она его отсюда обязательно заберет.

Добрая и словоохотливая дворничиха – баба Тоня, как все в детдоме называли ее, – пустила их переночевать к себе в каморку. Накормила картошкой в мундире, напоила чаем с сухарями. До глубокой ночи они сидели, слушая посапывание спящего Валерика, и говорили о войне, о своих мужчинах, ушедших на фронт, и о том, что их всех ждет впереди.

Под этот неторопливый разговор у теплой печки Надя задремала. Она испытывала настоящее блаженство от того, что здесь, в дворницкой, тепло и безопасно. Что дети нашлись. Что они живы и здоровы. И что можно просто спать и набираться сил.

А утром Наташа написала заявление, и ей отдали старшего сына, а вместе с ним – вот уж чего она точно не ожидала! – их чемодан. Оказывается, Вася всю дорогу его из рук не выпускал.

– Ты настоящий хозяин! Сберег маме много нужных вещей, – похвалила мальчика Надя.

…В Москву возвращались на детдомовском грузовике – им повезло, случилась оказия: нужно было получить для воспитанников теплые вещи. Наде пришлось ехать в кузове, и добрая дворничиха дала ей рваное одеяло, чтоб укрыться от холодного, уже по-настоящему зимнего ветра.

14

И вот наконец Наташин дом. Она жила в коммуналке у Покровских ворот, недалеко от Кривоколенного переулка.

В подъезд ввалились все в снегу, отряхнулись. В комнате раздеваться не стали: холодно. Центральное отопление не работало, и москвичи обзавелись печками-буржуйками[7].

Наташа по привычке кинулась на кухню к крану – но воды в нем не оказалось. Теперь стало понятно, почему, пока шли к дому, им то и дело встречались люди, тянувшие саночки с ведрами воды.

– Хорошо, что у нас немного дров осталось. Сейчас печку растоплю, – оживилась Наташа. – Дернуло же меня податься в эту проклятую эвакуацию. Дома-то куда лучше!

Валерик стал кашлять. С тех пор как он замерз во время поисков брата, кашель не оставлял его.

– Я сама протоплю. Корми ребенка!

Надя взяла инициативу в свои руки. Она положила в печку несколько поленьев, достала из своего мешка газету – и вскоре в комнате весело затрещал огонь. Надя положила в печку еще одно полено и невольно засмотрелась на пламя. Сколько она себя помнила, огонь властно притягивал ее к себе.

– Мам, я тоже хочу есть! – Вася крутился рядом с мамой, кормившей грудью малыша.

– Кашу будешь? Гречневую.

Вася кивнул.

– Надюш, можно тебя попросить? – Наташа посмотрела на подругу. – Сбегай, пожалуйста, за водой на колонку. Бидон в шкафчике.

Надя нашла и критически осмотрела трехлитровый бидон.

– Чего порожняка гонять? Давай лучше ведро!

– А не тяжело тебе будет? Смотри не облейся!

– Я быстро! – крикнула Надя уже с порога.

Валерик снова закашлялся. Наташа прижалась губами к лобику сына. А Вася, достав из вещмешка свою машинку, стал катать ее по подоконнику, имитируя звуки то буксующего, то движущегося на большой скорости автомобиля.

15

Найти колонку было нетрудно: по пути Наде всё время попадались люди с ведрами, бидонами и даже с кастрюлями, наполненными водой. В тех местах, где вода проливалась, образовывался лед, поэтому идти было скользко. Кто-то вез поклажу на санках по накатанному тротуару, кто-то нес в руках. Надя поймала себя на мысли, что за эти несколько месяцев, прошедших с начала войны, уже привычными стали и военные патрули, и баррикады из мешков с песком, и заградительные аэростаты[8] противовоздушной обороны, и другие приметы военного времени.

У колонки образовалась целая очередь. Надя пристроилась в ее конец.

– А почему воды в домах нет? Кто-нибудь знает? – поинтересовалась она у стоявшей перед ней женщины с бидоном.

Та пожала плечами.

– Вчера в насосную станцию бомба попала. Обещают починить. А пока… – ответил ей пожилой мужчина с двумя ведрами.

Очередь продвигалась медленно. Но не было ни конфликтов, ни ругани. Женщин с маленькими детьми, как только они подходили, сразу же пропускали вперед.

16

Когда Надя вернулась, Вася уже спал не раздевшись, а Наташа баюкала Валерика, напевая колыбельную.

– А вот вода! Кому воды?! – закричала разрумянившаяся от мороза девушка.

– Ч-ш-ш… – прижала палец к губам Наташа. – Ставь кастрюлю на печку. У Валерика температура. Градусником не измеряла – губами, но тридцать восемь есть точно.

– Простудился, маленький… – Надя погладила ребенка по головке. – Слушай, у меня дома лекарство осталось от простуды. В моем столе лежит. Давай сбегаю!

– Сиди уж! И так набегались мы с тобой. У меня тоже есть лекарство. Достань из мешка аптечку. Главное, детей нашли! Правда? – Наташа быстро отыскала нужную вещь в мешке. – А кашель мы вылечим.

– А я вовсе и не кашляю, – спросонья отозвался старший сын.

– Вот и молодец!

– Представляю, как твоя мама сейчас переживает! – Наташа испытующе посмотрела на Надю, наливая ей и себе горячий чай. – Ну как ты могла вот так взять и соскочить с поезда?!

– Переживает?! Ты мою маму не знаешь! – тряхнула волосами Надя.

– Мама не может не переживать. Даже за взрослую дочь. Слушай, напиши ей письмо. Она доедет и сразу же его получит.

– Вот только не нужно меня воспитывать. И… вообще… мне домой пора. – Надя решительно встала и направилась к двери.

– Ты хоть поешь с нами! Гречка быстро сварится. Вон вода уже кипит.

– Дома поем. Всем привет! – И Надя ушла.

Наташа вздохнула, уложила Валерика в кроватку и стала варить кашу. Впервые за несколько дней на душе у нее было спокойно.

17

– Опа! Вроде третьего дня простились. – Появление во дворе Нади явно озадачило Юрку.

– А я решила остаться. Это мой город! Почему я должна куда-то уезжать? В общем, спрыгнула с поезда…

– Вот это по-нашему! – Юрка жестом, подняв большой палец, одобрил поступок Нади. – Надь, слушай, а давай погуляем!

Такой быстрой победы Надя никак не ожидала. Конечно, сейчас, когда нет рядом строгой мамы, она надеялась, что у нее больше шансов обратить на себя внимание Панкратова. Но чтобы вот так, сразу же, он пригласил ее на свидание! Надя быстро справилась с нежданной радостью и напустила на себя равнодушный вид:

– Можно. А куда пойдем?

– Есть одно местечко. Тут недалеко.

С Юркой Надя была готова идти хоть на Северный полюс. И жить там с ним в палатке на льдине, как папанинцы[9]. Она даже забыла, что совсем недавно «умирала от голода» – на завтрак съела один сухарик с морковным чаем.

Но голубятня, куда они направились, была недалеко от их дома. Надя знала о ее существовании, много раз проходила мимо, но никогда даже и не мечтала попасть внутрь. Голубятники очень ревниво относились к своим питомцам и чужих в свои владения обычно не пускали.

Стоило Панкратову открыть дверцу, как пернатые всех оттенков и цветов окружили его плотным кольцом. Одни садились ему на плечи, другие – на ладони, в которых парень держал просо. Он насыпáл его из кулечка, свернутого из газеты.

Юрка с увлечением стал рассказывать Наде о своих подопечных. Она зачарованно слушала, бережно брала их, некоторых даже целовала в клювики.

Панкратов показал, как надо их держать, как запускать в полет. Надя взяла в руки красивого белого голубя – и уже через несколько мгновений он, треща крыльями, взмыл в небо.

18

Окрыленная прогулкой, Надя взбежала на третий этаж. Ее сердце трепыхалось, как тот белоснежный голубь. Она долго искала ключи от квартиры, от волнения не замечая, что дверь не заперта…

Квартира походила на поле боя после окончания сражения. На полу валялись осколки битой посуды, книги, щепки, какие-то тряпки…

Надя ходила по комнатам и не узнавала их. Вынесли всё, что только было можно: посуду, оставшуюся после поспешного отъезда хозяев, одежду, постельное белье, ковер.

Не в состоянии больше смотреть на разруху, царящую в их доме, Надя выбежала, хлопнув дверью. Что делать? Заявить в милицию! А может, сначала…

19

Четвертый этаж, окна слева. Кажется, здесь. В гостях у Панкратовых Наде бывать не приходилось. Секунду помедлив, она постучалась. Сначала негромко. Тишина. Она стояла и стучала кулаками в дверь Юркиной коммуналки, пока та не открылась:

– Юр, нас обокрали! Даже швейную машинку вынесли, сволочи!

– Да ну! Когда?

– Откуда я знаю когда? Вчера или сегодня! И замок сломали. Может, милицию вызвать?

– Надь, давай без паники. У милиции сейчас есть дела поважнее квартирных краж. – Юрка накинул пальто, натянул кепку. – Пойдем посмотрим, что там у тебя. А замок я и сам могу врезать. Дело плёвое.

– Что вы тут кудахчете? – Из комнаты вышла Юркина бабушка, Анна Николаевна (внуки и соседи по дому называли ее баба Нюра). – Марусю разбу́дите.

Надя зажала рот ладонью: дескать, буду нема как рыба. А бабушка, щуря в полумраке коридора глаза, всмотрелась в Надю:

– Ты Елисеевых, что ли, будешь?

– Да. Меня Надей зовут.

– Чуднó! – Баба Нюра зашаркала валенками по длинному обшарпанному коридору. – И чего ей тут надо…

Девушка пожала плечами, глядя вслед бабушке. Юрка, не обращая внимания на ворчание старухи, достал из ящика врезной замок:

– Вот! Почти новый.

Надя как-то неловко ухватила его, и тот с грохотом упал на пол. Анна Николаевна обернулась, покачала головой. Продолжая немой диалог, Надя сложила руки с мольбой о прощении.

– Ладно! Пошли! – подняв замок, скомандовал Юрка и тихо, почти бесшумно, закрыл входную дверь.

Спускаясь по лестнице, они встретили тетю Лиду – соседку со второго этажа. Надя стала рассказывать ей про кражу. Женщина охала, причитала и советовала срочно заявить в милицию.

Юрка не стал слушать бабью болтовню и вышел на улицу.

20

Выбежав из подъезда, Надя увидела около Юрки неприятного, незнакомого ей типа с папиросой во рту. В руке у него была хорошо знакомая Наде кастрюля, в которой ее мама в тот последний семейный ужин варила картошку.

– Держи! Твоя доля, – сказал мужик, протягивая Юрке посудину, – бабке отдай, пригодится. А зайца сеструхе твоей – пусть позабавится.

Надя быстро подошла к ним, заглянула в кастрюлю, которую держал уже Юрка. Из нее торчали уши плюшевого зайца – ее детской игрушки. Надя даже остолбенела от неожиданности.

– Краля твоя? – Мужик оценивающе посмотрел на девушку. – Ну, бывай! – сказал он и неторопливой походкой пошел со двора.

Панкратов не проронил ни слова и глядел в сторону.

– Это же наша кастрюля! Это мой заяц! Юра! – Надя смотрела на парня, начиная осознавать страшную правду. – Так ты с ними заодно?! А я-то думаю: почему ты от милиции меня отговаривал!

– Надь, ну я ж не знал, что ты вернешься…

Оправдание выглядело глупо. Юрка сам это понимал и старательно отводил глаза.

– А! Так вот почему ты меня в голубятню свою зазвал. А я-то, дура, подумала…

Надя отвесила парню звонкую пощечину, выхватила из его рук кастрюлю и пошла в сторону своего подъезда.

– И позвал! – крикнул Юрка ей вдогонку. – Да потому позвал, чтоб не укокошили тебя, дуру. Хорошо, что это меня послали посмотреть, всё ли на улице спокойно, – и как раз тебя принесло. А то зарезали бы, как курицу, чтобы не было лишних свидетелей!

Надя вбежала в подъезд. Панкратов, махнув рукой, пошел к себе.

Оставаться на ночь в квартире без замка Надя не решилась. Подумав, она вернулась к Синицыным.

21

Наташа выслушала подругу, не задавая лишних вопросов о подробностях кражи, а потом накормила ее гречкой и напоила чаем.

– Утром вместе в милицию пойдем.

– Наташ, я сама. У тебя и так забот полно… – Надя зевнула. – Ох, спасибо! Спасла ты меня от голодной смерти.

– Ложись к стенке. Утро вечера мудренее, – сказала хозяйка и загасила керосиновую лампу.

Утром Наташа взяла с Нади честное слово, что та немедленно пойдет в милицию, и только после этого отпустила ее.

22

Хотя идти до отделения милиции было недалеко, но Надя шла долго, невольно притормаживая. Смутно было у нее на душе. И от предательства Юрки, и от понимания того, что заявить о краже нужно. Но тогда придется выдать Панкратова…

«Ну и пусть! – решила наконец Надя. – Как он со мной, так и я с ним!»

У входа в отделение девушка остановилась. Люди входили и выходили. Дверь хлопала, визжали несмазанные дверные петли. А она всё стояла и не решалась сделать еще несколько шагов. Какая-то женщина, очень бледная, растерянная, проходя мимо, нечаянно толкнула ее и даже не извинилась. Пошла дальше. Надя словно очнулась и поспешила прочь от этого места, всё ускоряя и ускоряя шаг.

23

Город жил своей, ставшей уже привычной, военной жизнью.

Надя шла по улице в глубокой задумчивости, как вдруг увидела очередь за дровами. Раньше за всё жизнеобеспечение их семьи отвечали родители. И забота о том, чтобы в доме было тепло, конечно, тоже лежала на них. Мысль, что теперь думать о дровах придется ей, привела Надю в чувство, и она встала в хвост длинной очереди. Перед ней было человек двадцать. Люди, чтобы согреться, притоптывали на месте, хлопали рукой об руку.

Дрова выдавали по норме. Распилены они были на довольно крупные бревна – метр-полтора длиной. Стояли за топливом для буржуек в основном представительницы слабого пола. Перетащить тяжелое бревно даже на несколько метров было для них задачей не из легких. Двое мужиков распиливали бревна двуручной пилой за особую плату, а третий орудовал топором. Тот со звоном впивался в древесину. Поленья разлетались в разные стороны – только успевай подбирать. Тут же крутились дети – они собирали щепки. Взрослые на их добычу не покушались. Такой уж был негласный закон: щепки – детям.

Чтобы скоротать время в ожидании своей очереди, москвичи вели разговоры на животрепещущие темы.

– Вчера в угловом скумбрию давали. Консервы. По рыбным карточкам.

– Не знала. За скумбрией я бы постояла.

– Говорят, очередь на три часа была.

– Это еще что! За тушенкой и по пять часов стояли, когда давали.

– А на той неделе в Елисеевский крабов завезли! Консервы, разумеется, – включилась в обсуждение симпатичная дама в малиновом берете, стоявшая в очереди с сыном-подростком. – Так продавцы понять никак не могли, по каким карточкам их продавать. Как рыбу или как мясо?

– Ну да! Краб, как говорится, ни рыба ни мясо! – хохотнул старик в треухе.

Вслед за ним и другие заулыбались, засмеялись. Очередь оживилась.

– Так и не смогла я купить деликатес… – вздохнула дама.

– Да на что они нужны, крабы эти? Не купила – зато деньги целее будут, – выразила свое компетентное мнение старушка в клетчатом платке. – А вот за тушенкой постояла бы!

– Постоять-то можно. Если достоишься. Дней десять назад около Центрального телеграфа на улице Горького[10] бомба упала! Слышали? – вступила в разговор баба в плюшевой душегрейке. – У меня там золовка в очереди за продуктами была. Ей-то повезло – только контузило немного. А народу вокруг поубивало и покалечило – страсть! И никакого тебе объявления воздушной тревоги – бац, и всё!

Помолчали. Каждый думал о своем и о своих.

– Вчера опять бомбили район Павелецкого вокзала. Знаете? – вполголоса заговорила пожилая женщина в черном платке, обращаясь к своей соседке.

– И бомбы всё бросали какие-то тяжеленные. Говорят, полтонны, а то и целая тонна! – поддержала разговор баба в душегрейке. – Когда такая падает, даже в метро, в бомбоубежище, земля из-под ног уходит.

– А у наших соседей квартиру обнесли. Они только позавчера в эвакуацию – а эти тут как тут!

– Кому – война, а кому – мать родна! Шакалы! Волки ненасытные!

– Нам-то еще ничего, – продолжила разговор молодка. – Здесь постоишь пару часов – и отоваришь карточки, а вот в Ленинграде уже настоящий голод. Склады Бадаевские еще восьмого сентября немцы сожгли. Бомбили до тех пор, пока все не загорелось. А потом, в тот же день, полностью город блокировали.

– Ужас какой! Нелюди! – отозвалась женщина в черном платке. – Видно, план у них такой был! Чтобы, значит, всех людей без еды оставить!

Все притихли, задумались.

Пока Надя стояла в очереди, она лихорадочно обшаривала карманы, чтобы найти хоть какую-то мелочь. О том, чтобы дотащить до дома полутораметровое бревно, не могло быть и речи. К счастью, деньги – их оказалось, правда, совсем немного – у нее нашлись.

Потом пришлось торговаться с мужиками, которые пилили и кололи дрова. Те – пусть и не сразу – согласились сделать ей скидку. Сердобольная старушка из очереди поделилась с Надей веревкой, чтобы та могла связать поленья. Всё, что ей накололи, унести не удалось, часть пришлось оставить. Конечно, желающие прибрать бесхозные дрова к рукам нашлись моментально.

А Надя пошла домой.

…На ступеньках лестницы – выше своей квартиры – она увидела Марусю, семилетнюю Юркину сестренку. От нечего делать девочка смотрелась в маленькое круглое зеркальце и строила сама себе забавные рожицы.

– Марусь, а ты что здесь делаешь?

Надя запыхалась, пока поднималась по лестнице со своей поклажей. Она сбросила дрова на пол, дернула за ручку двери – та не открылась.

– Юрка велел тебя дождаться и ключи отдать. Он замок врезал. – Маруся сбежала вниз и протянула Наде ключи. – Говорит: хоть до ночи тут сиди, а дождись.

– Спасибо тебе, Маруся!

Она обняла девочку и взяла у нее ключи.

– Надь, а можно посмотреть, как вас обворовали? – заговорщицки, шепотом попросила Юркина сестра.

– Смотри, – пожала плечами девушка и открыла ключом дверь. – Если тебе интересно.

24

Маруся с расширенными от любопытства и страха глазами зашла в квартиру.

Повсюду так и валялись осколки битой посуды, обрывки бумаг… и книги. На раскрытых страницах некоторых из них отпечатались следы мужских сапог и ботинок. Маруся, поднимая осколок фужера, порезала палец.

– Ой! – Она слизнула капельку крови.

– Марусь, ты иди домой. Ничего тут интересного нет.

– Я тебе помогу убираться. Я умею.

– Спасибо, без тебя справлюсь.

Надя бесцеремонно вытолкала девочку за дверь, а сама упала на диван лицом вниз и заплакала. Плакала долго и горько. Она уже сто раз пожалела, что отстала от поезда.

Юрка! Он ведь ее предал. А она…

Вдруг Надя ощутила, что на ее плечо опустилась чья-то рука.

– Марусь, я ж просила! – сердито сказала она, не поднимая головы.

– Ты прости, что я тебя напугала. Дверь не заперта. Я и вошла, – услышала девушка хорошо знакомый голос.

– Юлька! – Надя повернулась, обняла подругу – скромную миловидную одноклассницу. – Вот видишь, осталась я, чтоб квартиру охранять. А нас обворовали.

– А ты что, совсем одна осталась?! – Девушка осмотрелась.

Надя кивнула, встала с дивана.

– Слушай, а переезжай к нам! Вместе в такое время и веселее, и легче.

– Нет, Юль. Я теперь здесь за старшую, – невесело усмехнулась Надя.

Подруги сели на диван.

– Ничего. Устроюсь куда-нибудь, начну рабочие карточки получать, жизнь наладится.

– Я ведь к тебе за этим и шла! – вскочила Юля. – Я сегодня на швейную фабрику устроилась. Здесь недалеко.

– Какая ты умница! Я тоже хочу!

– Не знаю, захочешь ли ты шить… белье для солдат, – смутилась Юля. – Это ведь не юбки и не платья.

– Да это в сто раз лучше, чем платья! В общем, завтра я с тобой пойду. – Надя решительно встала. От слез и хандры не осталось и следа. – Никакой трагедии не произошло. Все живы, крыша над головой есть. Помоги только диван на место задвинуть.

Вдвоем они поставили массивный диван на место – у стены.

– Вот не пойму, что они здесь, под диваном, надеялись найти?! – удивлялась Надя.

– Тайник с золотом, наверное, – улыбнулась подруга.

– Брильянтовое колье французской королевы!

Надя подняла с пола книгу.

– А в книгах – деньги. Многие прячут деньги в книгах, – изрекла Юля с видом знатока.

– Если, конечно, они у них есть, – невесело усмехнулась Надя.

– Книги или деньги? – улыбнулась ее подруга.

– И то и другое.

Девушки посмеялись, стали поднимать с пола отдельные томики и собрания сочинений известных авторов и убирать их в шкаф.

– Хорошо, что мама этого не видит, – вздохнула Надя.

– Можно я возьму почитать? – Юля держала в руках сборник Тургенева. – Люблю «Записки охотника».

Надя кивнула. Повернувшись, наступила на черепки разбитой посуды, наклонилась, подняла один осколок:

– Папина любимая чашка… теперь уже и не склеишь. Криворукие гады!

Всхлипнув, она вышла из комнаты и вскоре вернулась с совком и веником.

– Знаешь, а у нас, оказывается, в кране вода есть. Я и не ожидала! – повеселела Надя.

– У нас тоже с водопроводом порядок. Давай я подмету. – Юля взяла веник.

– А я пойду оценю размеры бедствия во всей квартире, – вздохнула Надя.

25

В детской две металлические с панцирной сеткой кровати без матрасов выглядели как скелеты странных животных. Все постельные принадлежности исчезли. Ящики письменного стола валялись на полу.

Надя стояла посреди комнаты, потрясенная этим зрелищем.

Мимо двери прошла Юля с веником и совком, полным черепков. Возвращаясь, она заглянула в комнату:

– Ой! А где же ты спать-то будешь?

Надя пожала плечами и пошла посмотреть, что уцелело на кухне.

Кухня после погрома оставляла тоже гнетущее впечатление. Шкафчик стола с распахнутыми дверцами был пуст. Никакой посуды – только несколько пустых стеклянных банок.

– Всё вынесли, сволочи! – Надя села на табуретку.

– Надь, пошли к нам. Нельзя тебе здесь оставаться.

– Юль, мне нужно побыть одной. Понимаешь? Одной. А спать… на диване лягу. Шапку под голову, пальто вместо одеяла. Люди в бомбоубежищах на полу спят – и то ничего.

Одноклассница сделала попытку возразить, но Надя ее остановила:

– Не волнуйся. Если будет совсем невмоготу, приду к тебе. Обещаю!

Подруги обнялись.

Когда за Юлей закрылась дверь, Надя вырвала из тетрадки в линейку двойной лист и стала писать письмо отцу – бойцу дивизии народного ополчения.

26

Для Юрки внезапное появление Нади было полной неожиданностью. Согласившись участвовать в разграблении квартиры Елисеевых, он рассчитывал на то, что они вернутся в Москву нескоро, в конце войны. А к тому времени точно установить, кто обнес их, вряд ли будет возможно.

Пощечина, которую залепила ему Надя, когда узнала, что среди грабителей был и он, до сих пор жгла его щеку. Чтобы хоть как-то реабилитироваться в глазах девушки, он вставил в дверь ее квартиры новый замок. Впрочем, Юрка понимал, что одним замком дело не поправишь.

С Еремеем Юрка связался не от хорошей жизни. В семье Панкратовых он был единственным кормильцем. Бабушка получала иждивенческие карточки, а сестра – детские. По ним полагалась только половина нормы продуктов, по сравнению с рабочими карточками. Да и чтобы отоварить их, нужно было стоять в длиннющих очередях по нескольку часов. Этого Юрка терпеть не мог и в мирное время. К тому же и крупу для голубей добывать становилось всё сложнее. А на рынке цены превышали магазинные в пять, а то и в десять раз.

Жили Панкратовы в шестнадцатиметровой комнате коммуналки – с бабушкиным сундуком в углу, потертым диваном, табуреткой, двумя металлическими кроватями, буржуйкой с выведенной в форточку трубой и лампочкой с бумажным абажуром, свисавшей с потолка.

Пока Юрка шел по улице, размышляя о том, как вести себя с Надей, его бабушка, Анна Николаевна, дома накрывала на стол.

Посуда у Панкратовых была самая простенькая: граненые стаканы, один из которых был щербатым, и видавшие виды тарелки. Маруся помогала бабушке – раскладывала алюминиевые вилки с погнутыми зубьями.

– А Юрка когда придет? – Маруся очень хотела есть и с нетерпением поглядывала на кастрюлю, стоявшую на буржуйке.

– Скоро. Придет – и будем ужинать.

Наконец Маруся не выдержала, подошла к кастрюле и потянулась к крышке:

– А что там?

Но вопрос этот повис в воздухе, как и рука Маруси над крышкой: в комнату вошел Юрка – в пальто и в кепке, как был на улице. Маруся бросилась к нему.

– Тепло у вас! – Он обнял сестру.

– Почему тебя так долго не было? Я тут чуть с голоду не умерла! – Девочка вопросительно смотрела на брата.

– Много будешь знать – скоро состаришься! – Он легонько коснулся пальцем носика сестренки.

Юрка посадил Марусю на стул, подошел к буржуйке и стал греть над ней руки. Потом снял пальто и кепку, бросил их на табуретку.

Пока внук мыл руки в общей ванной коммуналки, бабушка поставила кастрюлю на стол, подложив под нее деревянную подставку.

– Бабуль, ну правда, что там? – Маруся продолжала изнывать от любопытства.

– Каша ячневая.

– Ну во-от! – Девочка была явно разочарована. – Опять ячневая! А я картошку хотела.

– А может, тебе икры черной или осетрины на обед подать? – съязвила баба Нюра.

– Икра мне твоя не нужна. Юр, купи картошки!.. – Маруся просительно смотрела на брата. – Я не люблю ячневую!

– Нет у Юры времени за картошкой в очередях стоять.

– Маруся, а я тебе что-то принес! – Юрка, улыбаясь, смотрел на сестренку.

Та знала, что брат, скорее всего, принесет домой что-нибудь вкусненькое, и отчасти именно поэтому всегда с таким нетерпением ждала его с работы. Ее распирало любопытство: что же он припас для нее на этот раз? Панкратов потянулся к пальто и достал из кармана яблоко, вытер его о рукав рубашки и отдал сестренке.

– О! Яблоки я люблю! – Она с хрустом откусила большой кусок.

– И для бабули есть гостинец! – Из другого кармана парень достал банку тушенки.

– Юр, а откуда у тебя тушенка? – встревожилась Анна Николаевна. – Где ж ты ее раздобыл?

– Там, где взял, ее уже нет.

Он открыл перочинным ножом банку, опрокинул ее содержимое в кастрюлю с ячневой кашей.

– Вот теперь будет вкусно! – Юрка подмигнул Марусе.

Анна Николаевна покачала головой, перемешала крупу с тушенкой, а потом, вздохнув, стала раскладывать ее по тарелкам: больше всех – внуку, чуть поменьше – внучке, себе меньше всех.

Маруся вдохнула запах, идущий от кастрюли, и закрыла глаза от удовольствия. Все трое сели за стол.

27

А Надя, оставшись одна, растопила буржуйку. Положила в печку несколько поленьев и, убедившись в том, что дрова разгорелись, закрыла дверцу. Закончив с этим, она села на стул возле печки. Стулья – деревянные, венские, – к счастью, из квартиры не вынесли. Хотя могли бы: какие-никакие, а всё же дрова! Наконец-то у нее появилось время подумать о себе, осмыслить свое положение. Решить, как она будет жить дальше.

Спрыгнуть с поезда – дело нехитрое. А вот как жить, как просто выжить одной в городе, который находится на осадном положении, который бомбят каждый день и – особенно – ночью! Где проблемы решительно со всем: с водой, продуктами, отоплением, с элементарным чувством защищенности и безопасности. Где вот так, запросто, могут посреди белого дня вышибить в квартире дверь и спокойно вынести из нее всё, что только можно.

Как быть теперь, когда квартира стоит почти пустая? Поди купи теперь одеяло, подушку, чистый пододеяльник, простыню, наволочку… Да что там пододеяльник! Обыкновенные чашки-вилки-ложки! Как дальше жить, если Юрка – тот самый Юрка Панкратов, который казался ей таким надежным и смелым, – рыскал по ее квартире в поисках того, что можно украсть и продать? Тащил из ее комнаты матрас и кастрюли из кухни. Ходил вместе с бандитами по осколкам любимой папиной чашки – по осколкам семьи Елисеевых.

И тут Надя обнаружила в кармане пальто листок, который дал ей при прощании Женя. Она не торопясь развернула письмо – там оказались стихи. Прощальные. Они были настолько созвучны состоянию девушки, что она едва сдержала слезы. Но, когда прочитала стихи, дышать стало легче:

Незаметно для себя Надя так и заснула, сидя на стуле возле печки и сжимая в руке листок с Жениными стихами.

28

Как только рассвело, Юрка пришел покормить голубей. Свистом поднял их с насеста и внимательно стал наблюдать за полетом своих любимцев.

Неожиданно у голубятни возник Еремей с хромым корешем, внешний вид и повадки которого красноречиво говорили о роде его занятий.

– Загоняй, пацан, своих пернатых. Дело для тебя есть. – Еремей пожал Юрке руку.

– Если только недолго. Мне на завод во вторую смену.

Еремей и хромой, переглянувшись, усмехнулись. Но Юрка этого не заметил, свистом созвал птиц и запер голубятню.

29

Юля с утра пораньше забежала за Надей, и они направились в сторону швейной фабрики. Свернув в переулок у продовольственного магазина, девушки вдруг остановились пораженные: двух мужиков в телогрейках готовили, по всей видимости, к расстрелу. Приговор приводили в исполнение сотрудники НКВД. Эта сцена собрала несколько человек.