Тайга заберет тебя

Пролог

Ночь стояла такая звёздная, что даже без искусственного света поселок был бы виден как на ладони. Любой, кто выглянет из дома, может увидеть все происходящее на улице, и фонарь ему не понадобиться. Только это не помешало решению Томы – выкрав из гаража канистру солярки и, пригибаясь под окнами, она следовала к соседскому дому, сжимая челюсти до боли в зубах. В ней было столько злости и ненависти, что даже землетрясение не могло заставить ее изменить планы.

А планы были грандиозны, и сердце грохотало в груди от предвкушения мести.

Те, кто жили там, убили её отца. Такого Тома никогда не сможет простить. Отплатит ровно тем же, и не важно, чего это будет стоить.

Мать давно спала дома – завтра они должны были уехать из поселка и забыть обо всем случившемся. В том числе и об отце. Тома совсем недавно была бы рада о нем забыть, видя мамины слезы после каждой попойки. Но это не значит простить его убийство. Забыть об этой чертовой семейке, убивающей всех мужчин, появляющихся у них дома.

Тома не понимала, зачем отец ходит к ним. Зачем помогает. У него было доброе сердце, несмотря на пропитую печень, и вот чем этот ведьминский подряд ему отплатил.

Хотя, возможно, дело было не в доброте. В школе шептались, что их младшая, Настенька, его дочь. Малявка и сама заявила это перед всеми. Но Тома не верила. Будь так, мать бы точно от него ушла. Ушла же?..

Эта недоразвитая просто хотела, чтобы её воспринимали как нормальную. А она не нормальная, как и вся её семья! И Елена Федоровна, такая невинная овечка, и бабка Ирина, что уже не первый год не выходит из дома, тоже! И раз они забрали жизнь отца, Тома заберёт их.

Калитка была не заперта – в поселке их закрывали на петлю из проволоки, просто чтобы лесные зверьки не заходили, хотя те же зайцы и лисы могли подкопать, поэтому смысл такой защиты для Томы терялся. Зато любой человек мог поднять этот незамысловатый засов и проникнуть внутрь, что было очень кстати этой ночью.

Моськи во дворе не оказалось – из-за сильного мороза собачку, скорее всего, забрали в дом. Тома не чувствовала холода, и даже не запахнула шубейку, выходя из дома. Её грел гнев, абсолютно оправданный и даже праведный, как грели мысли о том, что она собиралась сделать.

Крыльцо и тропинка вокруг дома были очищены от снега. В щели между досками был набит снег, и Тома сомневалась, что они хорошо загорятся – понадобиться немало солярки, чтобы перекрыть тварям путь к отступлению. Благо, у нее есть целых пять литров, даже на забор хватит.

Прежде чем открутить крышку, Тома заглядывала в окна, надеясь увидеть лишь темноту спящих комнат. Но в одном из них, смотрящем на тайгу, продолжал гореть приглушенный свет. Он был похож на пламя свечи, и не мог разогнать мрак даже от ближайших предметов – виднелся только медленно тающий воск. В поселке бывали перебои со светом, поэтому у всех в домах стояли печи, необходимый запас дров и восковые свечи в банках с солью, а рядом коробок спичек. Даже у Томиной мамы в каждой комнате стояло по несколько штук таких самодельных светильников, чтобы в случае отключения достаточно было протянуть руку, поджечь спичку, и полная тьма рассеется.

Наверняка бабка Ирина не спит, все проклятия шепчет и порчи насылает на неугодных. Ничего, недолго ей, ведьме, осталось.

Разум все же посетил Томину голову, и, чтобы не привлечь лишнего внимания, она шла вдоль дома, плеская на стены солярку, и пригибалась под окнами. Если кто-то из семейки выйдет слишком рано, ничего не получиться.

Маслянистый запах с примесью нефти ударил в нос, перебивая собой все ароматы таёжного леса. Ничего больше не было – ни хвои, ни освежающего мороза, ни древесины – только солярка, которая совсем скоро уничтожит все, что здесь есть.

Все, что принесло горе в семью Томы.

Когда она добралась до конца, в пятилитровке ещё что-то булькало. Тогда Тома ещё раз щедро залила крыльцо и подоконники, так что от белой краски не осталось и следа, чтобы ни у кого не возникло мысли бежать через них.

Отбросив бутылку от себя, Тома достала коробок и привычным движением вытащила спичку. Весь двор пропах горючим, и голова начинала кружиться, а дом – двоиться перед глазами. Но Тома быстро задышала, пытаясь прийти в себя, и скользнула спичкой по краю короба, но та не зажглась. Она пробовала ещё раз, и ещё, но ничего не выходило. Тогда Тома перешла к следующей спичке, но и эта попытка осталась безуспешной.

– Чёртовы деревяшки… – зашипела она, едва сдерживаясь чтобы не отшвырнуть коробок в ближайших сугроб.

Они и так отсырели, а если Тома ещё и намочит их, шансов не останется.

Она доставала по одной спичке и пыталась поджечь каждую, пока сера не стиралась до деревянной основы. Вокруг выросло целое кладбище, пока удалось найти ту, что дала искру и зажглась, медленно съедаемая пламенем. Тома уже протянула руку, чтобы пожечь солярку, когда в ближайшем окне заметила силуэт.

Это Настенька забралась на подоконник в одной сорочке, с растрепавшейся косой и плюшевым медведем в обнимку. Её светлые глаза, наполненные слезами, глядели на Тому с неподдельным страхом. А вдоль лица, шеи и груди шли четыре глубоких раны, из которых непрерывно лилась кровь, окрашивая белую ткань.

Тома застыла, завороженная этим зрелищем. Темная и густая, как только что вылитая ею солярка, кровь сочилась из порезов, медленно стекая вниз, проявляясь на сорочке пятнами. Спички забылись, как и грандиозный план отмщения – только мысль, что нужно вызвать фельдшера пульсировала в висках, однако Тома не могла сдвинуться с места.

Настенька выглядела как призрак. Неупокоенная душа, которая бродит и ищет того, кто забрал у него жизнь – именно такими Тома представляла их, читая книги из сельской библиотеки. И если исключить, продолжающие кровоточить раны, то Панночка у Гоголя выглядела именно так.

А кровь продолжала уходить.

Тома не могла оторвать от нее взгляда. Пламя добралось до кончиков пальцев, и она вскрикнула, отбрасывая спичку в сугроб. Та мгновенно потухла, как последняя надежда на исполнение плана.

Спичек не осталось. А окровавленная Настенька продолжала следить за каждым движением Томы из окна.

– Будьте вы прокляты, – выплюнула она, теряя к ней любое сочувствие и сверля ту взглядом. – Будьте вы все прокляты!

Её трясло, но не от холода, а от распирающей изнутри злости. И беспомощности. Пока Тома будет бегать за другим коробком, Настенька перебудит весь дом. Настенька… Так называл ее отец, в то время как Тому звал просто:

– Тамарка!

Как зовут торговку пивом. Немного растянуто, с явным пренебрежением и указкой. Тома ненавидела свое имя именно из-за того, как его произносил пьяный отец, в то время как мамино “Томочка” могла слушать бесконечно.

Может, и к лучшему, что они теперь вдвоем. Но это не значит, что Тома простит этой семье все, что они сделали.

Мама, мягкая и сердцем, и характером, способна была только уехать, сбежать от проблем и горя. Сменить дом, край, всех знакомых – так ей легче, чем встретиться лицом к лицу с проблемой. А вот Тома в отца. Если её что-то не устраивает, она берет тяжелое, острое или горючее и идёт разбираться.

Настенька, продолжающая это время стоять и смотреть на гостью через стекло, вдруг шагнула назад, исчезая в темноте комнаты. Тома заметалась взглядом по окнам, надеясь снова её поймать, и ощущая, как во рту пересыхает от волнения.

Спичек нет, так что нужно уходить, пока никто не засек – мать, конечно, заметит пропажу солярки, но будет не в том состоянии, чтобы устраивать скандал. Горючее можно было продать и выручить немного денег, хотя они все равно не спасут их на новом месте. Не стоит жалеть каких-то пяти литров.

Тома уже развернулась, чтобы ни с чем вернуться домой, как за спиной послышался скрип. Так медленно открывалась дверь, являя на пропитанном соляркой крыльце Настеньку. Раны чудесным образом зажили, и хотя Тома была уверена, что не ошиблась, приняв тени за кровь. Порезы точно были. Она даже протерла глаза, думая, что слепящий фонарь над головой не дает разглядеть их, но Настенька была абсолютно здорова.

– Иди домой, пока ноги не отморозила, – сквозь зубы прошипела Тома и уверенно направилась к калитке.

Но тонкий голосок, едва различимый в порыве ветра заставил обернуться.

– Папа по тебе скучает.

Она сжала кулаки и медленно задышала, пытаясь успокоиться. Гнев поднимался жаром в жилах, и хотя Настенька теперь выглядела здоровой, Тома сомневалась, что так и останется.

Усмирить новый приступ не вышло – она подскочила к крыльцу, хватая девчонку за плечи, и изо всех сил затрясла, яростно шепча:

– Папа уже не по кому не скучает, потому что он мертв. Знаешь, что такое мертв? Его загрызли лесные звери на зимовье, на которое он не должен был идти, да твоя мать надоумила, чтобы ее саму волки разодрали. И не твой это папа, а мой. Твой папа сбежал, едва узнал, что у него родилась такая, как ты!

Тома рассчитывала, что слова вызовут у Настеньки слезы или хотя бы обиду в стеклянном взгляде. Но она продолжала стоять с тем же непроницаемым лицом, глядя на Тому широко распахнутыми глазами с почти белой радужкой.

– Папа не умер, – нарочито медленно произнесла она, будто едва управляла собственным языком. – Папа жив. Он в лесу. И очень по тебе скучает.

– В каком, к черту, лесу? Его загрызли, иначе бы он вернулся домой! – прикрикнула на нее Тома.

Глаза начинало жечь от горячих слез. Обида, которую она хотела вызвать в Настеньке, захлестывала ее саму с головой, и дышать под ней становилось все тяжелее. Руки крепко сжимали плечи девочки, так что прощупывалась каждая косточка под кожей. Тому трясло, но это никак не передавалось Настеньке – казалось, теперь она даже улыбалась глазами, прижимая к себе медведя.

Наверняка самодельного. В поселке были проблемы со снабжением, а детские игрушки и вовсе можно было купить только в крупных городах – столице республики, например. Томе отец привез кукол и большого белого зайца именно оттуда. А медведь, которого она видела, был сшит из настоящего бурого меха, с глазами-бусинами и пришитыми лапами по типу человеческого тела. У охотников такие игрушки не редкость.

Когда взгляд вернулся к Настеньке, она вдруг дернула плечами, сбрасывая объятия, и со всей силы впечаталась в Тому, оплетая шею сухими ручками. Она замерла, не совсем понимая, что происходит, в то время как холодное, как кусок льда тело продолжало прижиматься к ней со всей силы.

Тома запрокинула голову, замечая движение рядом с трубой. Дым вдруг стал приобретать человеческие очертания и полностью отделился от нее. Существо с длинными ногами и руками, свисающими почти до пят, было в полтора раза выше самого дома. В дымном теле виднелся светящийся скелет, но никаких черт лица не угадывалось – у существа было абсолютно плоское лицо, как разделочная доска, и только два светящихся глаза скользили по двору.

Оно двигалось медленно, едва передвигая конечностями, но от его движений все внутри холодело от ужаса. Тома застыла, позволяя Настеньке висеть на себе, но не могла оторвать взгляда. Все мышцы напряглись, и, чувствуя это, Настенька отстранилась, оборачиваясь.

Существо медленно подняло руку, и вместо человеческой ладони на ней оказалась культя с отростком на месте большого пальца. Но это не помешало ею щёлкнуть, а следом на них обрушилась волна.

Крыльцо и стены по периметру вспыхнули, поднимая пламя выше окон. Сначала Томе показалось, что его языки облизывали дом, оставляя темные следы и съедая краску на подоконниках почти мгновенно. Когда она, наконец, отмерла, стало понятно, что нечто сделало работу за нее – теперь никто не сможет вырваться из этой крепости.

А в следующую секунду огонь стал стремительно приближаться.

Тоня не успела ничего сделать – пламя взмыло ввысь, окружая ее со всех сторон. Прежде, чем она потеряла двор из виду, стало понятно, что дом полностью цел, и вокруг нет даже искры.

Задыхаясь от недостатка кислорода, Тома могла лишь ждать, пока кольцо сомкнется, и от нее останется лишь пепел. Сквозь треск огня она едва могла расслышать, как Настенька воскликнула:

– Не надо! Пожалуйста!

Огонь стих в тот же миг. Просто растаял, как снег под весенним солнцем, и на доме остались лишь следы гари. С губ само собой сорвалось:

– Что, черт возьми…

Настенька обернулась к ней, улыбаясь.

– Это мой папа. Мой настоящий папа.

Глава 1. Не так холодно, как кажется

За окном ничего не было видно.

Небольшой поселок заволокла тьма, а стекло залепило снегом из-за ночной вьюги. На столе остывала утренняя пшеничная каша. Мама стояла у плиты, собирая еду отцу: ему впервые предстояло выйти на новую работу – рыбозавод, градообразующее предприятие потерянного в этом бесконечном обледенении среди тайги поселка.

Вместо улицы в пластиковой раме Варя видела лишь свое опухшее лицо, а в голове звучали недавние слова матери:

– Там не так холодно, как может показаться, – успокаивала она, когда за одним из поздних ужинов три месяца назад заявила о скором переезде. – Зимой всего до минус сорока пяти! В моем детстве при такой температуре все собирались во дворах и целыми днями катались с горок.

– Ты выросла на севере, – резонно напомнил отец, отпивая крепкого чая, пакетик из которого никогда не вылавливал. – А наши дети на теплом и влажном Черноморском побережье.

Мать тогда смерила его уничтожающим взглядом, будто он предал их общую цель. На деле отец уже нашел работу там, куда им предстояло отправиться. Виновником переезда был брат Вари, который этим февральским утром сидел напротив, с такой же нетронутой тарелкой разваренной до пюре пшеничной каши и толкал сестру, чтобы вернуть в реальность.

Его большие глаза взирали на Варю с такой искренней мольбой, что долго сопротивляться она не смогла: подвинула свою порцию, чтобы брат свалил недоеденную кашу поверх и счастливый побежал к матери с криком:

– Мам! А я все съел, мам! Можно мне бутерброд?

Мама вздрогнула, когда тот подбежал и дёрнул ее за фартук, потрясла головой, возвращаясь, и устало улыбнулась:

– Да, конечно. Варь, сделай Славе бутерброд! И сама не засиживайся, что ты эту кашу гипнотизируешь?

В последние годы она все чаще уходила глубоко в себя, и эти периоды только увеличивались. Семья могла собраться перед телевизором, пойти в океанариум или к морю, но каждый раз, как только к матери не обращались ровно минуту, она проваливалась глубоко в лабиринты собственных размышлений, из которых ей все сложнее было выбираться.

Варя видела это. Видела, как ее яркие янтарные глаза, которые достались Славе, потускнели. Кожа стала бледной, под глазами залегли морщины. Она сильно похудела, хотя, судя по фотографиям, модельными параметрами никогда не обладала. Варя видела, как она угасает. Это Слава сжирал все живое, что в ней было, и продолжал это делать по сей день.

Страшные диагнозы звучали из уст врачей. Со дня своего рождения и все эти семь лет Слава жил, и каждое утро мать благодарила бога, что оно наступило.

Варя отлично это видела – разница в тринадцать лет позволила запомнить все. Больницы, стационары, реабилитации, полеты в Москву и даже видео для фонда, которое она лично снимала на камеру друга. Но ничего из этого не возымело результатов.

“В его случае живут до двенадцати лет максимум” – был приговор для Славы. Для всей их семьи. Потому что если брат умрет, от их семьи ни черта не останется. Это Варя поняла ещё в пятнадцать, когда на выпускной пошла в одиночестве: мать была в больнице со Славой, а отец взял дополнительную работу. А удостоверилась, когда ее сорвали с середины третьего курса, чтобы уехать почти за девять тысяч километров, и оставили три дня на то, чтобы все уладить.

Потому что все, что могло помочь Славе, это смена климата – только холод, сосны и полярная ночь.

У Вари это утверждение каждый раз вызывало истеричный смех.

– Ты не понимаешь, – едва не плача шептала мать, когда Слава уже спал, а Варя встала выпить воды и проходила мимо родительской спальни. – Я лично наблюдала, как девочка просто не дожила бы до операции на сердце, и все, что могли сделать врачи, это посоветовать сменить климат! И она смогла, смогла дотянуть до операции и прожила многие годы!

– Я понимаю, – спокойно отвечал отец. – Но то были семидесятые годы, тогда медицина была совершенно на другом уровне. И история твоей подруги скорее чудо, чем закономерность.

– И я не смогу жить, если не попробую снова обратиться к этому чуду, – твердо заявила она тогда.

Но у Вари были смутные сомнения, что дело в подруге. В конце концов, мама никогда не рассказывала эту историю с чудо-исцелением, будто придумала ее лишь, чтобы убедить семью уехать. Врачи Славы и вовсе настаивали на переходящих друг в друга реабилитациях, в то время как поселок, куда они направлялись, едва ли насчитывал одну поликлинику. Они буквально ехали туда, где в случае обострения помогут разве что молитвы – даже неотложка пока долетит на вертолете, помощь уже не понадобится.

И все же мама настаивала. Хотя Варя видела, что отец особым желанием не пылает, как и она сама. Если не сказать, что считает это чем-то на грани сумасшествия. Но мама так отчаянно уговаривала их, и плача, и ругаясь, и прося едва ли не на коленях доверится, что они не смогли ей отказать.

Поэтому Карасевы собрали вещи, продали дом, чтобы приехать в маленький поселок, спрятанный в снегах и таежных лесах.

Пока Слава был занят хлебом с колбасой, Варя снова обратилась к окну. Позавтракать она потеряла любую надежду и ждала, когда матери понадобится что-нибудь на втором этаже, она исчезнет с кухни, чтобы незаметно избавиться от застывшей каши.

Раздался скрежет – ветки ближайшего дерева пятерней прошлись по стеклу. Это было так неожиданно, что Слава закашлялся, и Варе пришлось легко стукнуть брата по спине.

– Не торопись, жуй подольше.

– Ты видела? – восторженно спросил он, прокашливаясь и снова откусывая большой кусок, чтобы продолжить с набитым ртом: – Видела, там, в окне?

Варя покачала головой. Она видела только себя, Славу, их небольшую кухню с маминым цветастым фартуком на ближайшем стуле и полную безнадежность зимнего утра перед школой. Хотя и не ей нужно было идти на учебу, настроение это мало меняло.

– А что там?

Слава сначала открыл рот, набирая больше воздуха, но вдруг передумал и стал отрицательно качать головой. Варя нахмурилась и попыталась прислониться к окну, но так ничего и не заметила.

Время близилось к восьми, а солнце только собиралось показаться из-за горизонта. Хотя за окном стоял уже февраль, пробуждение большинства жителей приходилось на темноту. Когда будильник звонил до рассвета, Варя ощущала себя так, будто ее растолкали посреди ночи и заявили, что утро уже началось, хотя тело и мозг это усиленно отрицали.

Для нее никогда не было проблемой не спать почти до рассвета, но то южная ночь, приветливая и спокойная. Ночи же северные заставляли Варю тревожиться. И мерзнуть. Почти постоянно мерзнуть.

Слава тем временем дожевал, вытер рот рукавом и спустился со стула, направляясь в комнату. Ему сегодня предстояло впервые посетить новую школу. Проводив его взглядом, Варя наткнулась на фигуру матери, застывшую в недовольной позе с руками на поясе.

– Давай, горемыка, – покачала она головой, забирая тарелку с кашей и отворачиваясь. Варя уже решила, что может идти, но та задержала ее упреком: – Ты когда начнёшь учиться, работать? Или так и продолжишь до ночи в интернете сидеть?

– Мам…

– Я, кажется, задала вполне ясный вопрос.

Кухня погрузилась в гнетущую тишину, нарушаемую лишь звоном посуды в раковине. Когда мама злилась, она всегда начинала мыть, переставлять тарелки или накладывать еду, поэтому неприятный для ушей звук керамики о керамику всегда пробуждал в груди беспокойство и чувство надвигающегося скандала. Объяснить что-либо Варя уже не надеясь, но все же по привычке начала:

– Я учусь, просто на дистанционке, мы ведь это обсуждали. А ее ведут после основных занятий. Из-за разницы во времени с универом пары идут иногда до двух ночи. Я не просто сижу, я…

Но мать было не сбить с намеченного разговора.

– Ты совершенно не выходишь из дома. Мы здесь уже три недели, за это время можно было найти подработку. Тебе уже двадцать, неужели ты думаешь, что…

Она говорила с небольшим раздражением, будто ожидая, что Варя зацепиться за любое из сказанных слов и можно будет устроить скандал.

– Слава сегодня вышел в школу, – перебила она мать, поднимаясь из-за стола и скрещивая руки на груди в оборонительном жесте. – Мне нужно водить его и забирать, делать уроки, а потом садиться за собственные лекции. Я и так ложусь в начале третьего, а встаю в семь утра, чтобы все успеть. Мне придется бросать учебу, чтобы…

– Тебе что, так тяжело помочь нам? – с кипящей в глазах обидой воскликнула мать так громко, что Варя вздрогнула, и та отбросила от себя посуду, судя по звуку едва ее не разбивая. – Неужели мы с отцом не заслуживаем хоть какой-то благодарности?

– Опять вы ругаетесь… – Отец появился на пороге с тяжёлым вздохом: нервы матери все чаще сдавали, и дочь все время попадала под горячую руку. – Тома, мы…

– Она, такая неблагодарная, упрекает меня, что один раз отвела брата в школу, ты представляешь? Если бы я упрекала тебя за каждую копейку, за каждый на тебя потраченный час моей жизни…

Одни и те же аргументы, одни и те же упреки. Вот уже семь лет подряд ничего не меняется, и не только нервы матери уже на исходе. Силы иссякли, и Варя тоже сорвалась на крик:

– Это ты все время так делаешь! А я, может быть, и нашла бы подработку, если бы не воспитывала твоего больного сына, пока ты непонятно где!

Мать открыла рот, судорожно глотая воздух, чтобы хоть как-то справиться с потрясением. Варя пожалела о сказанном сразу, как договорила, но именно так она думала последние годы. И если матери казалась, что она одна кладет себя на алтарь болезни Славы, то глубоко ошибалась.

– Да я, да я все пороги оббила, чтобы добыть направления на обследования! Чтобы они там хоть немного зашевелились! Или, по-твоему, я должна сына похоронить, лишь бы ты лишний раз не перенапряглась? – произнесла она, и голос ее задрожал так, что по коже побежали мурашки.

Варе не хотелось доводить до подобного. Не хотелось скандалов, поэтому она без нареканий делала все, что мать просила, даже за счёт собственных интересов. С рождением Славы Варя растеряла всех друзей, потому что не могла гулять и вместо этого нянчила младенца, а когда повзрослела, то стала ещё дополнительно работать.

Но тогда у Славы был коррекционный детский сад, и целых семь часов она могла потратить на учебу, а когда возвращалась, родители уже были дома. Варя работала в ночную смену кассиром продуктового, и зарабатывала не самые большие деньги, но и они были весомы в семье, где все уходит на врачей, реабилитологов, таблетки и массажи. Там, в подсобке для персонала, она хотя бы на десять минут могла остаться одна – непозволительная роскошь в доме с маленьким ребенком.

Теперь Слава пошел в школу. К половине девятого Варя должна отвести его на занятия, и уже через три часа забрать. Времени в сутках, будто враз стало меньше.

Они молчали, глядя друг на друга, каждая со своими обвинениями в глазах. Отец никогда не встревал, предпочитая только успокаивать после, причем мать и дочь по-отдельности. А ещё никогда и ни в чем не упрекал. В этом матери было чему у него поучиться.

Она звала Варю неблагодарной. Хотя сама была именно такой.

– Я готов! – донесся голос с лестницы, а следом и скрип деревянных ступеней.

Ветка ближайшего дерева снова со всей силы врезалась в окно, но никто не отвел взгляда. Варя уступила, но только чтобы не продолжать крики при Славе, ему нервничать нельзя. Но никак не из-за слабости перед матерью. Взяв на себя половину ответственности за брата, она почувствовала собственную силу, и отказываться от нее ради материнского эго, что она страдалица с больным ребенком и все ей должны, не собиралась.

– Я уже одеваюсь, Слав! Надевай пока унты! – отозвалась Варя, покидая кухню и не глядя на обоих родителей.

Дом, который они легко выкупили, заплатив лишь треть от суммы, полученной с продажи жилья на побережье, стоял на последней улице. Дальше – кромешная тьма из переплетения величественных сосен и обитателей тайги, с которыми никто не хотел бы встретиться. Отцу пришлось получать разрешение на оружие, без которого мать отказалась въезжать, и они жили это время в захудалой квартирке ближе к рыбозаводу.

Зачем было брать хоть и просторный, но все же дом около леса, Варя понять не могла. Да, до тайги было почти целое поле, но все же они были первыми, к кому заглянут звери, решившие посетить поселок. У ее семьи даже собаки не было, да и вряд ли она могла спасти от волков, или, ещё хуже, медведя. Пока они добирались до города, Варя нашла несколько статей о выходящих в села и на трассы медведей в этом крае.

Радовало одно: в поселке было много фонарей. А Варе казалось, что если есть свет и электричество, это не столь дикая земля, чтобы делить ужин с лесным зверьём.

Когда она вернулась, одетая в два свитера и большие дутые штаны поверх термобелья, то застала сидящего на обувной полке Славу и помогающую ему надевать унты мать. Варя понимала, что та пыталась беречь сына, тем более больного, но иногда это переходило все границы.

Она открыла рот, собираясь напомнить о том, что Слава уже школьник и справиться с обувью сам, но наткнулась на отцовский взгляд. Тот ясно, немного устало говорил: не связывайся. Он уже утомился доказывать матери, что у Славы не ампутированы ноги и руки, но почему-то это пролетало мимо ушей. Иногда, правда, все же достигало цели, но и тогда следовал скандал.

На улице стоял морозный февраль, и сборы больше были похожи на обратную съемку чистки капусты, так что к концу оставались одни глаза. Когда они только приехали и выгружали вещи, по возвращении в квартиру Варя заметила льдинки на шарфе и заснеженные ресницы поверх покрасневшей до малинового оттенка кожи. Мать так испугалась, что следующий час Варя умывалась холодной водой, каждый раз чуть прибавляя температуру, чтобы избежать обморожения. Чудо, что она не слегла с лихорадкой.

Сначала замотав себя, Варя проделала то же самое со Славой, взяла тонкую ручку в шерстяной варежке и толкнула тяжёлую дверь.

Собравшийся на крыльце снег оглушающе заскрипел, а холод поспешил обложить их куртки со всех сторон. Слава первый шагнул в темноту, утягивая Варю за собой из теплого дома, где пахло земляничным чаем и натуральным мехом.

– Помните, где школа? – донеслось до них прежде, чем дверь захлопнулась. Мать сразу же появилась в окне, единственном источнике света кроме фонаря в нескольких метрах.

Варя показала ей большой палец, а Слава замахал рукой в знак прощания. Отсюда все, что происходило на кухне, отлично просматривалось: и перегнувшаяся через стол мама, и занявший место Вари отец над тарелкой с кашей, и их деревянный гарнитур, и даже ваза с домашним печеньем. Изнутри же Варя не могла заметить даже фонаря, будто поселок обесточили, и ни двора, ни забора в темноте не было видно.

Она перевела взгляд на дерево, растущее рядом со столбом, на который и крепился фонарь. На улице оказалось до того тихо и пустынно, что сложно было поверить, будто ещё ночью завывала метель. Но даже если бы ветер согнул дерево пополам, его ветки бы не дотянулись до окна, чтобы царапать его во время скандала.

Что же это тогда было? Показалось?

– Идём? – поинтересовался Слава, и из-под шарфа его голос прозвучал приглушенно, слова едва разбирались.

Варя быстро закивала, понимая, что как мать улетела мыслями далеко от реальности, и двинулась следом за братом к калитке.

Напротив них стоял такой же двухэтажный дом с невысоким забором, и стоило кому-то появиться во дворе, как за преградой слышался собачий лай. Слава боялся собак, и Варя старалась миновать этот участок дороги как можно быстрее. К тому же, чем дальше они были от домов, тем глубже заходили в город, оставляя черту тайги позади.

Хотя Варя лукавила – сама она боялась собак не меньше, замирая каждый раз, когда слышала их голос, видела темные фигуры во дворе или проходила мимо заборов, за каждым из которых имелось минимум по одному такому питомцу. Дома, на побережье все было именно так.

Хоть что-то с переездом не изменилось.

– Волнуешься? – спросила Варя, не выдерживая единственного звука: хруста снега под ногами, режущего уши даже под меховой шапкой.

Было страшно представить, какой мороз опустился на поселок этой ночью.

Слава шел летящей походкой, на ходу пиная комки снега, что ещё не успели убрать, и едва не подпрыгивал. Он успел отучиться в прошлом классе всего две с небольшим четверти, но Варе казалось, что переезд ударил и по нему. Он бы точно отразился на ней самой, будь она первоклассницей, поэтому представить, что все иначе, не могла.

Однако ответ ее успокоил.

– Не-а. Я обязательно им понравлюсь!

Варя улыбнулась под шарфом. Ей уверенности всегда не хватало – особенно перед встречей с новыми людьми. Слава же пылал ею, так что энергетика накрывала всех вокруг, и он, в самом деле, нравился всем без исключения.

– Уверен?

– Конечно! Я классный.

– Самый классный на свете, – подтвердила Варя.

Они проходили частные дома, покосившиеся заборы и массивные калитки, миновали одну улицу за другой. В каждом дворе лаяла собака, и Варя ускоряла шаг, утаскивая Славу за собой. Возможно, заботой о брате она успокаивала саму себя, потому что тоже не могла спокойно слушать лай, чувствуя, как в груди поднимается волна тревоги. Варе со Славой оставалось пройти два многоквартирных дома, отбрасывающих длинные тени, когда на заснеженном тротуаре в свете фонаря вдруг появились три силуэта.

Собачьих силуэта.

Они застыли, преграждая дорогу к школе, чуть пригибаясь и оборонительно скалясь, пытаясь напугать видом клыков. Варя не заметила, как завела Славу за себя – это было столь рефлекторно, что даже не отложилось в памяти. Псов объединяла болезненная худоба, облезлая шерсть и голодный, немного бешеный взгляд. У одного из них не было правого уха, у другого ужасным образом выгибалась задняя нога, а вожак, что стоял впереди и скалился больше всех, имел заплывший, наполненный гноем глаз.

“Не жильцы” – подумалось Варе, и сердце застучало с надеждой на спасение.

Однако они ещё стояли на ногах, имели острые зубы и сильные челюсти, готовые в любой момент вгрызться в живую, теплую плоть.

Они могли оголодать до такой степени, что бросятся на взрослого человека?

Но… Откуда бездомные собаки в маленьком поселке, где почти у каждого свои, ручные?

Варя плохо видела их морды, не в силах смотреть никуда, кроме угрожающе приоткрытой пасти, но все же допустила мысль, что окрас шерсти чем-то походит на волчий. Если перед ней еще и собаки с примесью дикой крови, то дела совсем плохи.

Будь Слава один, они бы загрызли его, даже не задумавшись. Ребенок для них просто манна небесная. От мыслей об этом Варя сжала кулаки и впервые не испугалась бродячих собак, а разозлилась.

– Держись за мной, – скомандовала она не своим, более низким и уверенным голосом.

Едва Варя сделала шаг, вожак издал команду, и псы стали медленно надвигаться. Краем глаза она заметила на обочине обломки толстых веток и схватила первую, что попалась под руку. Нос вожака был уже так близко к ее ногам, за которыми прятался Слава, что, взмахнув палкой, Варя ударила им пса. Тот отпрянул и зарычал, а за ним и его соратники, но остался стоять на дороге, не пряча зубы.

Тогда Варя заглянула в черные, обозленные глаза и поняла, что он не сможет противостоять инстинкту огромной силы – голоду. И единственный ее шанс воззвать к такому же сильному – инстинкту самосохранения.

Выставив перед собой большую ветку, Варя шагнула на псов, продолжая смотреть вожаку в глаза. Она не отдаст Славу, и сама будет биться, пока от собак ничего не останется – вот, что Варя пыталась вложить в этот взгляд. В чем пыталась убедить бродяг.

Потом сделала ещё один шаг. Собаки не двигались, но и нападать не решались, монотонно рыча. Она почувствовала, как в ее собственной гортани появляется грудной звук, больше походящий на звериный. Она медленно опускалась, переходила на их язык и методы убеждения, а ещё продолжала идти, едва ли не вплотную приближаясь к их мордам.

Назад она не пойдет. И спиной поворачиваться не станет. Это псы встали на дороге Вари, а не наоборот.

Наконец рык прекратился. Вокруг стало неожиданно тихо, и она едва удержалась, чтобы не оглянуться. Вожак сделал шаг назад, а следом и остальные отступили. Они прошли мимо, больше не глядя на Варю со Славой, но она продолжала прикрывать его собой, пока те не скрылись за домом.

“Не бешеные. Повезло” – с облегчением подумала Варя, отбрасывая палку.

– Это было круто! – воскликнул Слава, дёргая сестру за рукав. – Ты как дудочник из мультика, только с собаками!

Он был полон восхищения. Варя же чувствовала, что у нее вот-вот подкосятся ноги. Спроси ее кто-то, она сама бы не смогла объяснить, что только что произошло. Как Варя, до смерти боящаяся собак, сумела напугать их самих. Должно быть, они просто решили, что потеряют больше, чем получат, если кинуться на взрослого человека, а не в самом деле приняли ее за свою. Свою, которая сильнее.

Когда они жили на побережье, Варю часто оставляли у бабушки. Родители работали, и пенсионерка была рада скрасить однообразные будни общением с внучкой. А еще у нее был пёс по имени Рекс.

Пятилетней Варе казалось, что собака была просто огромной, размером с медведя, но очень ласковой и любящей бегать за мячиком. У Рекса была длинная черная шерсть, которую бабушка вычесывала и вязала носки перед телевизором, пока пёс спал в ее ногах. Он был таким же стариком, как и его хозяйка, но все же находил силы нянчиться с Варей с самого ее рождения.

Но однажды этот ласковый, добродушный пёс, похожий на плюшевого медведя, вгрызся бабушке в лодыжку и стал рвать мышцы и сухожилия.

Это случилось на площадке рядом с бабушкиным домом, куда они выходили каждый вечер. Пенсионерка прогуливалась с собакой и общалась с соседками, Варя лепила что-то в песочнице. Им уже нужно было возвращаться, и бабушка ее подгоняла:

– Варюша, скорее, а-то уйдем без тебя!

Варя собрала ведёрко и совок, всучила кукле, которую возила в коляске, и поехала к бабушке. Она ждала на лавке, а Рекс, утомленный жарой, лежал на асфальте, высунув язык, и громко дышал.

Все произошло так быстро, что Варя не успела и сообразить. Челюсти сомкнулись на бабушкиной ноге, и хруст оглушил всю площадку, а следующие потерялись среди криков. Рекс грыз ногу, как грыз мясо на костях во время завтрака, обеда и ужина, только теперь это была нога бабушки, его любимой хозяйки. Вся морда сразу же перепачкалась кровью, а стопа безвольно повисла на оставшихся мышцах, с которыми Рекс спешил разобраться.

Он отгрызал ее от бабушки.

Варю сразу кто-то оттащил и понес прочь, закрывая глаза – как выяснилось позже, соседка, с которой бабушка хорошо общалась. Детей сразу позабирали, стараясь скрыть от их психики ужасную картину. Один из соседей собирался на охоту, и только это и спасло бабушку. В тело Рекса разрядили обойму, и только тогда он разжал челюсти.

На реабилитацию ушло много времени, ногу пришлось собирать из мелких осколков. Только перенеся несколько операций, бабушка смогла сама передвигаться с тростью. Страшная картина стояла перед глазами у Вари, а она сама словно забыла весь ужас.

– Он у меня такой хороший был, жаль, до зимы не дожил. Он так любил бегать по снегу, – причитала бабушка, вытирая намокшие глаза носовым платком.

А Варя не могла понять, как можно жалеть о смерти настоящего убийцы.

Мама потом консультировалась с ветеринаром насчет поведения Рекса. Он заявил, что бывают разные причины внезапной агрессии, но, вероятнее всего, у пожилой собаки развился «синдром ярости», причиной которому были неврологические заболевания.

Но это нисколько не успокоило тогда.

В ее родном городе бродячих псов не было, зато многих заводили их как питомцев. И каждый раз видя, как даже самая маленькая псина идёт мимо на поводке, Варя сжимала в кармане вилку, украденную с кухни после произошедшего. Она знала: ни поводок, ни намордник могут не спасти. Зато если ударить зубцами в глаз, обезумевший пёс сразу придет в себя.

Она носила ее с двенадцати, повзрослев купила складной нож, но он ей ни разу не пригодился. Словно таких, как Рекс, больше не было. И Варя начала забывать, что нужно иметь оружие при себе. По возвращению домой она обязана отыскать нож среди вещей и вернуть на законное место в кармане.

Немного отдышавшись, Варя снова схватила Славу за руку – даже чуть крепче, чем следовало – и они двинулись к школе.

Ее нельзя было ни с чем спутать: прямое двухэтажное здание с длинными окнами и массивным крыльцом, за невысоким забором из проволоки, оно было освещено лучше остальных домов, будто находясь под софитами. К нему стягивались такие же, как Слава, школьники, с тяжёлыми рюкзаками, мешками со сменкой и в ярких шапках. Все, что их отличало от брата – возраст и угрюмость. Варя не увидела ни одного школьника, который бы был этим февральским утром в хорошем расположении духа.

И их настрой был Варе ближе, чем Славин. Этих ребят она понимала. А как был устроен мозг брата, так и оставалось для нее загадкой.

Он был обычным семилетним мальчиком, не любил заниматься английским и обожал Бравл Старс. Да, ему нельзя было жирное и сладкое, из-за чего мама сама делала домашнюю нежирную колбасу, варила плавленый сыр и покупала полезные батончики, но в остальном он ничем не отличался от сверстников.

Кроме красной карточки. И гарантии смерти максимум через пять лет.

Едва калитка осталась за их спинами, Слава вырвал руку и побежал первым по ступеням. Варя не стала его догонять – если такой самостоятельный, пусть бежит.

Тяжёлая дверь распахнулась, пропуская новоприбывших в обитель знаний. Глаза жгло от холодного света, пахло тушеной капустой, а над головой жужжали лампы. Варя словно оказалась в уменьшенной версии собственной школы: плитка цвета грязного асфальта, ряды с крючками для курток, направо кабинеты, налево столовая и спортзал. Она застыла на пороге, пропуская несущуюся компанию младших, и в этот момент за спиной раздалось:

– Предъявите пропуск, пожалуйста.

Варя обернулась, замечая сидящего за стеклом пожилого мужчину в форме охранника. Он смотрел исподлобья, явно недовольный ее появлением.

– Здравствуйте, – кивнула Варя, будто с ней кто-то поздоровался. – Мой брат сегодня пришел впервые, мы только перевелись в эту школу. Мне нужно поговорить с классным руководителем.

– Фамилия.

Она нахмурилась, сбитая с толку. Но, чтобы не показаться глупой, выдала заученное:

– Дыбенко. Елена Федоровна. Первый “А”.

Охранник тяжело вздохнул.

– Ваши фамилия, имя и отчество. И паспорт.

Теперь растерянность сменилась лёгким испугом: Варя похлопала себя по карманам куртки и осознала, что документы вовсе не брала. В прошлой школе ее запомнили за месяц, и с тех пор она не утруждала себя ноской паспорта. Должно быть, весь ужас ситуации сразу же отразился на ее и так не самом приятном лице, опухшем и с красными глазами от недосыпа.

– Ну, хоть права у вас есть? – смягчился охранник, поднимаясь по ту сторону окна.

Варя задумалась, но пальцы сразу же нащупали шершавую обложку, и решение нашлось само собой.

– Студенческий! У меня есть студенческий. Карасева Варвара Алексеевна.

Он сразу же был съеден тонированным окошком, и минута ожидания показалась Варе вечной. Наконец студенческий снова появился на блюдце, а охранник удивлённо взглянул на нее через прямоугольник:

– Университет в тысячах километров отсюда?

– Я на дистанционном, – бросила она на прощание, быстро пересекая коридор в поисках Славы.

– Ну, вас и занесло!

Он нашелся около гардероба. Стоял, переминаясь с ноги на ногу и крутил в руках пакет со сменкой. Его растерянный взгляд бегал по табличкам с классами, а лицо под шарфом покраснело и покрылось испариной – в здании было довольно тепло, а Варя порядком задержалась у охранника.

– Хорошо, что мама снова устроила тебя в первый “А”, да? Запоминать заново не придется, – как бы невзначай произнесла она, присаживаясь рядом и заглядывая ему в лицо.

Нарастающая паника растаяла вместе со снежинками в ворсе шарфа, и Слава быстро закивал, улыбаясь. Варя потянулась, чтобы снять с него шапку, но тот отпрянул.

– Сам?

– Сам.

Когда брат пропал под навесом курток, Варя оглянулась, замечая столпившихся детей в углу. Видя, что она смотрит на них, те сразу отвернулись и убежали за угол. Должно быть, именно они были катализатором внезапной самостоятельности Славы. Потому что матери он позволял себе сопли платочком вытирать, не то, что переодевать.

Висевшие на стене часы показывали почти половину девятого.

– Поторопить, Слав. Урок скоро начнется, – напомнила Варя, и шорох курток за спиной стал интенсивнее.

– Вы привели Карасева Вячеслава?

Она обернулась, замечая из неоткуда выросшую рядом девушку. Она была столь же молода, как и Варя, и больше походила на старшеклассницу, но клетчатая юбка в пол и платок на плечах явно намекали на принадлежность к педагогическому составу. Темные волосы были собраны в строгую прическу на затылке, а румяные после мороза щеки занимали половину лица, чем делали его очаровательным, как, впрочем, и открытые светлые глаза.

– Я Елена Федоровна, классный руководитель Славы, – представилась она, протягивая руку и чуть приседая, будто в подобии реверанса.

Варя даже застыла от удивления, но все же пожала тонкую ладонь с выступающими синими прожилками на запястье.

– Варвара. Мне нужно обсудить с вами кое-что насчет Славы.

На лице учительницы сразу появилось участливое выражение с примесью сожаления, отчего Варю передернуло. Она успела насмотреться на таких участливых и сожалеющих, чьи слова лишь лицемерие, о котором они забудут сразу же, как потеряют ее семью из виду.

– Да-да, меня предупредили, что мальчик особенный, – закивала она, выпячивая губы, будто сама сейчас заплачет.

Но не заплачет. Ей абсолютно плевать, и этих равнодушных стеклянных глаз Варя видела достаточно, чтобы научиться осаживать таких непрошеных плакальщиц.

– Мой Слава такой же парень, как и остальные ваши дети, – сквозь зубы прошипела Варя, и это было так неожиданно для учительницы, что она отшатнулась, закутываясь в платок, словно он мог послужить доспехами. – И не вздумайте создать перед ними впечатление, будто он какой-то другой. Вы меня поняли, Елена Федоровна?

– Да-да, конечно. Я не хотела обижать вас или вашего сына, просто…

– Брата. Слава мой брат.

– Ой!

Щеки учительницы вспыхнули, как огни на ёлке, и вот ладони уже пытались спрятать их от свидетелей. Варе даже стало немного ее жаль, похоже, она только закончила учебу, и еще не была закалена учениками и их сумасбродными родителями, раз так переживала из-за мелочей.

– Не беспокойтесь, все в порядке, – отмахнулась Варя, позволяя себе сочувствующие сжать ладонь Елены. – Просто я хотела сказать, что Слава умный и самостоятельный, и сам знает, что ему можно, а что – нет. На случай, если понадобится наша помощь, у него в кармане есть красная карточка.

Варя достала из своего кармана картонный прямоугольник, что наглядно продемонстрировать то, о чем говорит.

– Если Слава его покажет, пожалуйста, позвоните мне, и я сразу прибегу. Запишите мой номер на такой случай.

– А такое может произойти? – удивилась Елена Федоровна, снова пытаясь спрятаться в небольшом платке, едва встречающемся концами на талии. – Поймите меня правильно, у нас не специализированное учреждение, и никто понятия не имеет, что делать в случае…

Варя втянула носом воздух, чувствуя, как жалость к учительнице испаряется. Ей просто не хочется брать на себя любую, даже крохотную ответственность, хотя она и состоит в одном звонке.

– Я уже сказала, что и в каком случае делать. Во всем остальном Слава никак не отличается от других. Я… – уже настроившись идти до конца, Варя замолкла, перебитая предупредительным звонком, что заставил стены школы загудеть. Когда коридоры опустели, погрузившись в тишину, она добавила: – Запишите номер. Пожалуйста.

– Я готов!

Из-за курток появилось румяное лицо Славы, смущённо поправляющего лямку рюкзака. При виде учительницы он замолчал, оставаясь на месте, в то время как Елена Федоровна будто от одного взгляда напиталась силой и расцвела, присаживаясь, чтобы раскрыть объятья для ученика.

– Привет! Ты Слава? Меня зовут Елена Федоровна, теперь мы будет познавать этот мир вместе, – улыбнулась она, протягивая ему руку, чтобы тот смущённо ее пожал. – Хочешь познакомиться с остальными ребятами?

Слава медленно кивнул. Он всегда замолкал при посторонних, так что казалось, будто его вовсе не научили разговаривать. Но учительница была явно готова к такой реакции, поэтому делала вид, что все так и должно быть.

– Тогда мы прямо сейчас пойдем в класс, остальные уже заждались, – продолжила она, и Слава все же взял ее за руку.

Прежде чем они вместе двинулись в сторону кабинетов, Варя успела незаметно для Славы вложить в руку Елены Федоровны листок с номером. Она таскала его в кармане все время, будто сама была больна, а не брат. Стоило надеть на него браслет с контактами, но он так брыкался при любых попытках, что они с матерью потеряли надежду. Елена Федоровна кивнула, улыбаясь сразу и Варе, и Славе.

– Все будет хорошо, не переживайте, – говорила эта улыбка.

Но Варю все равно не отпускало чувство тревоги. С самого их приезда в этот поселок.

Глава 2. Ворота на лес – к беде

Когда Варя вернулась, дом уже опустел. Отец отправился на работу, а мать наверняка оформлять документы – до начала учебы она не успела разобраться с поликлиникой и, скорее всего, убежала именно по делам бюрократическим.

Варя же, ещё на пороге скинув куртку и унты, двинулась на кухню. Благодаря прогулке организм немного проснулся, и пустой желудок угрожал, что начнет есть сам себя. Она проигнорировала кастрюлю с супом, сразу нащупывая палку колбасы и доставая её на стол. В хлебнице оказалась последняя корочка, и про себя Варя отметила, что нужно зайти в магазин, когда пойдет забирать Славу.

Позавтракав горячим сладким чаем и бутербродом с колбасой, она завела будильник и уронила голову на подушку, почти сразу засыпая.

Варе снилось море. Родная сердцу галька под резиновой подошвой и шелест волн. Она сидела на берегу, вдыхала соленый воздух и наблюдала за чайками, раз за разом ныряющими за добычей в воду. Вокруг не было ни одной человеческой души, только Варя и море.

А потом оно вдруг начало замерзать.

Сначала Варе показалось, что это пластиковый мусор качается на волнах, но он стал разрастаться, превращая танцующую воду в мертвый лёд. Варя вскочила, чувствуя, как холод обжигает лодыжки и плечи, и побежала к воде, но та уже полностью обледенела.

И дна под этим льдом не было видно.

Словно в том месте, где раньше начиналась вода, сейчас был обрыв на огромную глубину, и галька прекращалась, а за водяным стеклом виднелась только темнота. Такая же черная и холодная, как северная ночь.

А следом раздался хлопок.

Ветка дерева со всей силы ударила в окно, разбивая его, и стоящая на льду Варя провалилась вниз, не успев даже закричать прежде, чем мрак заволок все вокруг.

Она подскочила на кровати, испуганно оглядываясь. В комнате посветлело, но в углах все равно сохранялись комки полумрака, а простынь, которую Варя сжимала пальцами до вцепившихся в ладони ногтей, оказалась влажной. Похоже, от кошмара её бросило в жар.

На экране телефона значилось, что до будильника осталось всего семь минут. Лечь снова она не могла, наоборот, Варю продолжало трясти, а сердце в груди никак не могло замедлить ритм. Она спустилась с кровати, оставляя белье смятым и наполовину сползшим на пол, и побрела вниз, в сторону кухни. Ей срочно нужно было попить – во рту пересохло, и горло саднило, будто Варя долго кричала, сорвав голос.

Мама успела вернуться и сидела за столом, разложив вокруг себя веер документов. Силуэт ее был сгорблен, тело напряжено, а брови сведены в попытке лучше понять то, над чем она ломала голову. У нее, ещё совершенно не старой женщины, залегла вертикальная морщинка между бровями.

– Как дела? – мимолётно спросила Варя, проходя мимо матери к гарнитуру, на котором стоял кувшин с водой.

Пить хотелось нестерпимо, и целый стакан она осушила залпом.

– Здесь есть только один педиатр, и тот принимает раз в тысячу лет, – устало вздохнула мама, поднимая на Варю взгляд. – Что это с тобой? Не заболела?

Варя попыталась увернуться, но мать все равно дотронулась губами до влажного лба и заключила:

– Температуры вроде нет. Ты как себя чувствуешь?

Она выглядела обеспокоенной, и Варе стало стыдно за утренний скандал. Как не пыталась заглушить в себе детскую ревность, что родители целиком посвящены Славе, а о ней забыли ровно в тот день, когда ему поставили диагноз, а все же не могла.

Варя была слишком взрослая, чтобы позволять себе подобное. А Слава слишком маленьким, чтобы она воспринимала его как брата, а не ребенка.

– Перетопили, в спальнях дышать нечем, – выкрутилась Варя, пожимая плечами.

– Скажи отцу, пусть убавит отопление. Зря мы, что ли, датчики в каждую комнату покупали.

Поняв, что жизни и здоровью дочери ничего не угрожает, мама вернулась за стол и продолжила задумчиво перебирать бумаги. Лишь когда Варя собралась уходить, она бросила ей в спину:

– Кушать не хочешь?

– Я со Славой поем, – мгновенно отозвалась она.

Днем поселок выглядел намного гостеприимнее, чем во время темноты. Светлые дома на ножках были покрыты снежной вуалью со стороны ветра, а снег переливался на солнце сверкающими камнями, поэтому Варя щурилась и жалела, что не взяла горнолыжные очки с тонировкой. Бродячих собак она по дороге не встретила, как, впрочем, и других животных, хотя нож все же отыскала и предусмотрительно бросила в карман куртки. Людей было не так много, в основном все крутились около домов, чтобы в любой момент можно было скрыться от мороза.

Для Вари большой диковинкой стали дома на высоких сваях, поднимающими его над землей. Мама объяснила, что так строят, чтобы обеспечить естественную вентиляцию и грунт оставался монолитным и более-менее устойчивым. Для нее, выросшей в месте, где не каждую зиму можно увидеть снег, это стало большим открытием.

Как и цены.

Здесь не было привычных сетевых супермаркетов, только небольшие магазинчики с прилавками, где под стеклом лежали жвачки с шоколадками, а на полках мука и печенье. Варе нужен был хлеб, всего лишь буханка белого. И она набрала мелочью в кармане несколько десяток, уверенно заявляя продавщице о желании купить одну булку, но едва сдержала потрясения от прозвучавшего:

– Сто девять.

Варя захлопала глазами, переводя взгляд с мелочи в своей руке на хлеб, продавщицу и обратно. Что-то здесь явно не сходилось.

Женщина быстро поняла и сочувственно спросила:

– Не хватает?

– Я… – только и смогла выдать Варя, наконец, приходя в себя. – Я как-то не рассчитала. Извините.

Она уже собиралась уходить, чтобы не вызвать лишнего недовольства, как вдруг продавщица тепло улыбнулась ей.

– Это ты, что ли, у краевой живёшь? Неделю назад переехали? – Варя быстро закивала, и женщина отобрала у нее мелочь, пересчитывая в ладони. – Это понятно, к нашим ценам не слишком готовы, обычно. Я сама с Ярославля, приехала сюда с мужем, да так и остались. Тридцать лет, считай.

– Вам больше сорока? – удивилась Варя, больше намереваясь сделать комплимент, чем в действительности поражаясь услышанному.

И это сработало: женщина порозовела, выпрямила спину и поправила свитер, который и так хорошо сидел.

– Скажешь тоже, не больше сорока, – вторила она, засыпая мелочь в кассу. – Забирай хлеб, не отнимай мое время.

– Но там же не хватает…

– Потом занесешь, – отмахнулась продавщица, снова усаживаясь на стул за прилавком. – Иди-иди, не стой.

Варя, теперь и вправду удивлённая, схватила хлеб и быстро выбежала на улицу, не дожидаясь, пока добрая женщина передумает.

– Спасибо! – раздалось на прощание прежде, чем дверь разделила их.

И только теперь Варя поняла свою ошибку. На улице стоял крепкий мороз, и ещё теплая буханка имела риск превратиться в ледяной кирпич раньше, чем попадет домой. А размороженный хлеб это совершенно другой вкус, совсем не такой, который любила Варя.

Решение пришло быстро: она чуть расстегнула куртку, ощущая, как под нее ползет холод, и сунула буханку за пазуху, быстро застегивая обратно. Когда-то именно так отец носил Варину обувь, чтобы она не остывала перед занятиями, и не приходилось потом греть ее собственными ногами, и не дай бог заболеть из-за этого.

От мимолетного воспоминания внутри стало так тепло, что запущенный холод мгновенно исчез. Казалось, все это случилось в прошлой жизни. Не с Варей.

До школы от магазина было рукой подать. Впрочем, в этом поселке до всего было рукой подать, и этот факт Варе нравился: не приходилось коченеть от холода, добираясь до другого конца за Славой и потом обратно.

Подходя к школе, Варя увидела на крыльце столпившуюся компанию школьников, и без труда различила родной ярко-оранжевый шарф. Слава же ее не замечал, увлеченно рассказывая что-то мальчику в очках. Варя уже хотела позвать его, но резко передумала, решив, что не хочет портить этот момент. Ей казалось, что мальчику вроде Славы будет стыдно, что его водит в школу сестра, когда он сам может добраться. Но проблема была в том, что оставлять его одного было просто опасно.

Так дети замахали руками и медленно разбрелись в разные стороны, а Слава остался стоять, не шевелясь. Даже мешок со сменкой бессильно лежал на полу, и он не пытался его поднять.

– Слава! – крикнула Варя, бросаясь в его сторону.

Слава умел ходить, бегать и прыгать, отлично различал речь и мог сам говорить, а ещё хорошо писал диктанты. До тех пор, пока в мозгу что-то не перемыкало, и он застывал посреди комнаты, плача от бессилия, что не может передвинуть ногу.

Мозг поврежден. Здоровые клетки могут взять часть функций на себя, но, скорее всего, медленно и они начнут отмирать.

Через несколько лет Слава должен был умереть, если раньше не попадет под машину, перевернет на себя кипяток или упадет с лестницы, свернув шею.

Это сказали врачи родителям, когда Славе было полтора. В декабре ему исполнилось семь, и он все ещё не лежачий, без ИВЛ и даже сам ходит и учиться в школе. И у него есть все шансы прожить дольше, пока мозг позволяет.

– Слава! Ты меня слышишь?

У него почти не было проявлений болезни, влияющих на восприятие: да, иногда Слава не мог выбрать между вилкой и ложкой, или терял смысл сказанного, не улавливая некоторые звуки, но тогда он доставал красную карточку, и ему с радостью помогали, не делая из ребенка инвалида. Не создавая гнетущей атмосферы и жизни в ожидании конца.

Но не в том случае, когда он не мог подчинить себе даже одного пальца, не то, что целую руку.

На протяжении двух лет после постановки диагноза Варя каждую ночь вставала в уборную и слышала, как мама тихо плачет на кухне, а папа ее успокаивает. Потом, видя, что Слава мало чем отличается от сверстников в саду, она немного успокоилась.

Но все ещё смотрела на Славу, как на ходячий труп.

Варя присела напротив брата, заглядывая ему в глаза: ясные, все понимает, не закатились. Судорог тоже нет.

– Скажешь что-нибудь?

Слава не двигался, однако обычно во время приступов мог говорить. Хотя и с большим трудом, но именно речь помогала ему расшевелить остальное тело.

– Д-д-дима, м-м-ен-н-я…

– Что?

Варя не станет ему помогать и угадывать. Он такой же мальчик, как и остальные семилетки, а в таком возрасте не помогают разговаривать. Варя была уверена, что чем меньше она заостряет внимание на особенностях Славы, тем менее больным он себя чувствует. Да, ему сложнее дается эта жизнь, но бегать за ним вечно никто не сможет. Ему нужно учиться, чтобы не отличаться от остальных. Уметь справляться с самим собой самостоятельно.

– П-осадили, или, или да…

– Куда вас посадили?

– З-за парту, одну, двое, да.

Иногда в такие моменты заплетался и язык, а из-за рта непроизвольно вылетали неподходящие слова. Но именно речь запускала тело, и Слава должен был говорить как можно больше.

Варя кивнула.

– Вы подружились с этим Димой? Чем он увлекается, какие игры любит? – как ни в чем не бывало, спрашивала она, не обращая внимание на капающие слезы брата.

Это нормальная реакция. Ему тяжело, поэтому и плачет. Не стоит зацикливаться на этом.

– Брат, давал, стер, растр…

– Бравл Старс? Так у вас уже есть общий интерес, получается?

Вместо ответа Слава едва заметно кивнул и шмыгнул сопливым носом. Варя достала из кармана бумажный платок и протянула ему.

– Вытри.

Глаза его округлились и намокли ещё сильнее. Варя видела, как быстро капли замерзают на его щеках, и произнесла настойчивее.

– Вытирай. Ты же не хочешь, чтобы все увидели, как ты плачешь, правда?

Слава задрожал. Не понятно, от холода, рыданий или судорог, но не упал, а это можно было считать победой. Варя держала платок на уровне его груди, и чтобы забрать его, потребовалось бы поднять руку. Потребовалось перебороть себя и собственный мозг. Показать, кто здесь хозяин.

Во время каждого приступа Варя задумывалась, как же люди на самом деле не ценят послушное тело и мозг, дающий нужные команды. Как забывают, сколько процессов должно пройти в организме, чтобы ты просто поднял руку. И как в самом деле ужасно, когда на одном из них случаются сбои.

При взгляде на Славу казалось, что каждый сантиметр поднятой руки доставляет ему невыносимую боль. Врач говорил, что это не так: да, тяжело вернуть управление и нужно много усилий, но это нисколько не больно.

Совершенно не больно.

Однако глядя на брата Варе самой хотелось разрыдаться прямо здесь, на крыльце школы. Сесть рядом, обнять его что есть сил и плакать вместе от обиды и несправедливости этого мира. Но эту роль взяла на себя мама, а Варе нужно было поставить Славу на ноги. Насколько это возможно.

Скрюченные пальцы подхватили платок, не в силах сжать его, и попытались донести до лица, однако он выпал, разложившись на белое покрывало под ногами.

– Поднимай.

Слава быстро замотал головой, завывая от новой волны слез. Но Варя была непреклонна: уронил, значит поднимай. И никаких поблажек быть не может, как и во взрослом мире их никогда не будет.

– Слава…

Варя не понимала, сколько они простояли там, на крыльце школы. Все ученики уже разошлись, и даже на улице был слышен звонок на следующий урок. Она сидела рядом и терпеливо ждала, пока Слава снова возьмёт тело под контроль. Сначала он расправил ладонь, потом медленно, на несгибаемых ногах упал на снег, подбирая платок. Слез больше не было, только злость в блестящих, ясных глазах, от которой у Вари ныло сердце едва ли не больше, чем от слез.

Злость и есть двигатель, благодаря которому добиваются успеха. Уныние же лишь закапывает глубже. Слава должен злиться, чтобы, наконец, выздороветь.

Когда ему удалось поднять платок, Варя сразу же его забрала – тот промок и испачкался, рухнув в место, по которому потопталось немало школьников за сегодня. Она выбросила его в ближайшую урну, а льдинки на лице брата убрала новым, поглаживая по щекам.

– Молодец, – похвалила Варя, чмокая его в шапку на лбу и поднимаясь, чтобы протянуть ему руку: – Пойдем домой?

Слава часто задышал, сжимая челюсти. Даже такое лёгкое движение, как встать для него было непосильным трудом. Он злился. И испепелял при этом Варю, словно она была виновата в его болезни. Но виновных, к сожалению, было не найти.

Просто так распорядилась судьба. И никто не мог этого предугадать.

Поднявшись, Слава проигнорировал ее руку и сам двинулся в сторону калитки.

Только теперь Варя ощутила, как сильно замёрзла.

Сколько она не пыталась разговорить брата, за всю дорогу Слава не проронил ни слова. Когда они переступили ворота, Варя задержалась, чтобы их закрыть, а Слава влетел в дом, не дожидаясь ее.

Ничего, пообижается и перестанет.

Замок замёрз и никак не хотел проворачивать ключ, поэтому это заняло чуть больше времени, чем Варя ожидала. Она не заметила, как из калитки напротив показалась женщина в шубе и цветастом платке, приветливо машущая рукой.

– Привет, соседи! – добродушно воскликнула она, и только теперь Варя обратила на нее внимание. – Видела ваши машины неделю назад, а потом как в воду канули, не познакомились, ничего.

– Здравствуйте, – только и выдала растерянная Варя, совершенно не умеющая выстраивать отношения с взрослыми людьми – ей казалось, что любое ее слово может опозорить родителей, а этого не хотелось. Со сверстниками было проще. – Обустраивались, вот и не выходили.

Женщина приблизилась, протягивая руку.

– Меня зовут Ирина. Живу здесь уже… ох, припомнить бы… Мы с дочерью обитаем напротив вас.

– Варя, – кивнула она, неловко отвечая рукопожатием. – Я живу с братом Славой и родителями. Папа на работе, а с мамой вы можете прямо сейчас познакомиться.

– Ох, очень бы хотелось, но в другой раз. Я сильно тороплюсь, – стала оправдываться Ирина, в самом деле, засуетившись. – Но вы приходите на чай с брусничным вареньем! Я почти всегда дома, это дочь у меня работает, а я пенсионерка.

Она быстро попрощалась и уже двинулась прочь по дороге, как застыла, медленно поворачиваясь. От гостеприимности не осталось и следа – взгляд ее стал затравленным и испуганным.

– Если вы купили такой дом, то, должно быть, не бедствуйте. Совет вам, от местного: переставьте ворота от севера на юг, ради Бога. Нечего двери на лес распахивать.

Варя нахмурилась, сдерживая возмущение. Чего-чего, а лезть в их устройство быта этой женщине точно не стоило.

– А какая разница, Ирина?

Почувствовав в голосе упрек, она вздохнула и пожала плечами:

– Не настаиваю. Ваш предшественник тоже самый умный был, а потом детей не досчитался. Но дело ваше, конечно.

Ирина исчезла так быстро, что Варя даже не успела переспросить, что та имеет в виду. Она передернула плечами, сбрасывая с себя оцепенение, какое бывает при легком испуге. Не повезло же им поселиться напротив сумасшедшей! Пропадай здесь дети в действительности, родители никогда бы не привезли их со Славой сюда.

Никогда, так?

Закрывая за собой дверь, Варя все ещё прокручивала слова соседки. Но стоило повесить куртку, как испуганный голос мамы сбил все переживания:

– Слава, ты что, снова упал? У тебя снова был приступ, да? Вот я дура, что согласилась на обычную школу, нужно было переводить тебя на домашнее…

Она едва не плакала, пока Слава поедал выданный бублик и мотал ногами, мешая матери снимать унты. Ему уже было достаточно хорошо, чтобы наслаждаться мамиными слезами.

– Все с ним нормально! – закричала Варя, за шиворот поднимая его с обувной полки и ставя на ноги. – И он сам может снять, эти чёртовы, унты!

– Ты! – воскликнула в ответ мать. – Тебя я послушала, и отправила его в школу, где никто не сможет помочь, если снова будет приступ! Врач предупреждал, что эмоциональные потрясения могут спровоцировать новые проблемы, но нет, ты же самая умная!

Варю уже давно было не пробить криками. Она встала, скрещивая руки на груди и загораживая брата, готовая защищаться.

– Слава. Нормальный. Пацан. Он понравился учительнице, в первый же день подружился с соседом по парте. И прости, мам, но ты не имеешь права лишать его общения и социализации из-за своих страхов.

– Общение не может быть важнее жизни, – неожиданно тихо, но четко проговорила мама, вытирая щеки.

– Какая же это жизнь, мам? Здесь, в четырех стенах?

– Но ты же живёшь так двадцать лет, и выходить на улицу не хочешь.

Варя вздохнула, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать вслед за матерью. Не родись Слава, ее жизнь бы сложилась совсем иначе, чем бесконечный декрет в четырех стенах, а в роли ребенка – больной брат.

– Больше Слава в школу не пойдет. Я все сказала.

И Варе было нечего ей противопоставить.

Мать ушла на кухню – котлеты могли подгореть, пока они ругались – и оставила их наедине.

Слава тем временем спокойно дожевал бублик, сбросил обувь и уже собирался идти к себе, когда Варя зло бросила ему в спину:

– Доволен, ябеда?

Она знала, что обиднее слова для детей не бывает, и смело его использовала. К тому же, по-другому назвать его стукачество было нельзя.

Губы Славы затряслись от обиды, и он дрожащим голосом воскликнул:

– Я не ябеда!

– Ещё какая ябеда, – покачала головой Варя, проходя мимо него, словно мимо пустого места. – Никто не захочет дружить с ябедой. Хотя, с тобой и так никто не будет дружить. Ты же больше не выйдешь из этого дома, а здесь только мама, папа и я.

Варя ушла наверх и заперлась в комнате, так что не могла слышать, закатил Слава истерику или нет. Она не хотела так грубо обращаться сним, но чувствовала, что иначе он не поймет. Конечно, сейчас ему хорошо дома, где мама готовит его любимую еду, убирает игрушки и не даёт даже обувь надеть самостоятельно, папа читает сказки и катает на машине, а сестра делает с ним уроки. А там, за воротами, враждебно настроенный мир, где нужно добиваться своего места в толпе. Это сложно. Так сложно, что сама Варя когда-то не смогла этого сделать.

Но Слава сильнее ее. И должен прожить более счастливую жизнь, чем она. Все остальное можно воспринимать как тренировки, учение, после которого в бою будет легче. А если Слава пропустит школу, то как потом будет выстраивать отношения с людьми?

Для Вари это было как дважды два, но ни матери, ни Славе она не могла объяснить своих мыслей. Папа, кажется, все понимал, но для него спокойствие в семье сейчас было важнее, чем то, к чему эта семья придет в будущем.

– Иди обедать! – донесся мамин голос с первого этажа.

Так было всегда. Они скандалили, обижались друг на друга, но потом мама звала к столу, и все сразу же забывалось.

Только ни Варя, ни мать уступать не собирались, потому мир был лишь временным.

***

Последняя пара у Вари заканчивалась в половине второго ночи, и было это “Административно-правовое регулирование сферы медиакоммуникаций”. На экзамене преподаватель первым вопросом всегда спрашивал название предмета и собственное ФИО, поэтому эту информацию держали на обороте тетрадей и зубрили перед входом в аудиторию, чтобы на выходе снова забыть.

Когда Варя вышла на дистанционное обучение, преподаватель изменился, как и его принципы. Она могла сидеть с выключенной камерой и микрофоном, и ему было все равно. Не исключено, что если бы Варя не явилась на лекцию, реакция у преподавателя все равно осталась на нуле.

Она выключала все, что могло ее выдать, ставила запись и занималась своими делами: готовилась к практическим занятиям, делала лабораторные или вовсе пила чай с диетическим печеньем, которое мама выпекала для Славы, макая его в сгущёнку под ролики ютуб.

Когда все долги были закрыты, а до конца пары оставалась ещё половина, Варя решила сходить на кухню с разведкой – ужин давно провалился, и хотелось хоть чем-то заглушить голод.

Она сняла с головы наушники, собираясь красться по деревянной скрипучей лестнице, стараясь не разбудить весь дом, когда заметила стоящего у порога Славу.

Варя едва не вскрикнула от испуга, увидев черный силуэт у двери, и почувствовала, как сердце рухнуло в пятки. Благо, это был всего лишь ее младший брат.

– Ты чего здесь стоишь? Тебе спать давно пора, – агрессивно зашептала Варя, подскакивая к нему и присаживаясь, чтобы их глаза были на одном уровне. – Ну, ты меня и напугал!

– Прости, – едва слышно попросил Слава, шмыгая носом.

Его освещал лишь свет ночника, который Варя включала, чтобы видеть конспекты, а в остальном предпочитала сидеть в темноте. Но даже тусклого света хватило, чтобы она поняла: с братом что-то не так.

Бледный и холодный, он жевал губы, будто не решаясь сказать что-то, давно его беспокоящее. Варя схватила ладони, но те оказались до того ледяными, что ее охватило ещё большее беспокойство.

– Ты что, выходил на улицу? Ночью? Тебе не говорили, что так делать нельзя? – От стресса всегда плавная и немного заторможенная Варя начинала тараторить так, что даже семья не всегда разбирала слова. – Слава, иди скорее под одеяло, я сейчас принесу чай!

– Варь.

Она замерла, ощутив, как маленькие руки сжимают ее ладонь. Взгляд Славы был как никогда взрослым, без наивного блеска и детской жизнерадостности, и Варе от осознания этого сделалось ещё страшнее.

– Можно я у тебя посплю сегодня?

Быстро закивав, она даже не стала предполагать, чем его вдруг не устроила комната, которую он сам и выбрал. Эта просьба была до того пустяковой для страха, обуревавшего Варю, что она без вопросов согласилась.

– Почему ты такой холодный?

– Там, в окне.

Слава указал пальцем за спину, намекая на свою комнату. Варя нахмурилась, предполагая:

– Ты открыл окно?

Он замотал головой в знак протеста. Ничего из сказанного она не поняла, однако решила все же узнать, в чем дело.

– Залезай под одеяло, я посмотрю, что там.

– Там лес, – могильным голосом сообщил Слава, снова сжимая ее руку. – Не ходи. Там лес.

– Но ты же любил лес, – улыбнулась Варя, приобнимая его за плечи. – Помнишь, как мы за грибами ходили в гостях у тети Лиды под Самарой? И как ездили на лесное озеро? Тебе так понравился вид, что ты даже комнату выбрал со стороны леса. Что случилось, Слав? Тебе приснился кошмар?

Но брат молчал, мотал головой и, кажется, остывал с каждой секундой. Он все никак не сдвигался с места, поэтому ей пришлось взять его на руки и отнесли на кровать, закутывая в одеяло как младенца. Слава лежал безвольной куклой, не сопротивляясь.

Лишь когда Варя направилась к двери, он подскочил и бросился за ней, крича:

– Не надо! Не надо!

– Я просто схожу за чаем, ладно? – самым спокойным голосом сказала Варя, на какой только была способна с грохочущем в груди сердцем. – А ты оставайся здесь, тебя никто не тронет, обещаю.

– Только не ходи туда, – взмолился Слава, едва не плача.

Варе пришлось ещё тысячу раз пообещать одно и то же, чтобы брат, наконец, остался в постели и без криков отпустил ее на кухню. Сделав пару шагов по скрипучей лестнице, чтобы показать, что она, в самом деле, пошла за чаем, Варя свернула в сторону Славиной комнаты.

Квадратная и просторная, она была больше всех остальных в доме, но созданный детскими делами хаос сильно сокращал ее размеры. Варя перешагнула через деталь лего, одиноко лежащую на пороге и жаждущую попасть под ногу, а потом и развязку железной дороги, занимающую почти весь ковер. В угловом комоде лежали ненужные мягкие игрушки, постель была смята, будто кто-то очень долго ее перемешивал, а стол завален школьными учебниками. Когда-то за такой бардак Варя получала ремня и две недели без карманных, однако со Славой все было иначе.

Свет не горел, и она не рискнула его включать: след по полу мог выдать, и брат увидел бы, куда Варя пошла на самом деле. Фонарь, стоящий прямо над его окном, являл очертания предметов, скрывая лишь содержимое углов, и этого было достаточно. Она приблизилась к окну, проверяя, закрыто ли оно, и взглянула на улицу.

Погода была спокойная, и ни одной ветки ветер не мог шелохнуть – с неба падали хлопья, собирая на деревьях и фонаре зимние шубки, а сугробам добавляя массивности. Свет мог добраться только до края леса, а дальше начиналась непроглядная тьма, будто кто-то повесил черную ткань. Дорожка почти засыпанных следов вела к соседскому дому, с хозяйкой которого Варе удалось познакомиться, но из окна Славы была видна только его часть.

Она уже собиралась уходить, так и не заметив ничего странного, когда дым из печки привлек взгляд.

Он не уходил в пасмурное темное небо, нет. Он поднимался на метр, а потом резко спускался до самой земли, исчезая при столкновении со снегом. У Вари был твердый трояк по химии всю школу, хотя и перед выпуском химичка над ней сжалилась, но даже она понимала, что дым должен уходить вверх. Что должно гореть, чтобы он поднимался на метр, а потом резко падал, Варя себе представить не могла.

Присмотревшись, она неожиданно заметила одну деталь: дым не двигался. Когда он поднимается, нельзя увидеть равномерные движения – это всегда клубы разного размера и интенсивности, будто дымоход выплевывает отходы горения.

Варя застыла, с ужасом осознавая – это не дым, а человеческий силуэт.

До того худой, тонкий и прозрачный, что его можно спутать с дымом. Маленькая голова, длинные, почти не сгибающиеся руки, которыми он облепил дымоход, и такие же ноги. Несмотря на это, Варя была не в силах заявить, что это не ее фантазия.

В детстве они с отцом часто рассматривали облака и придумывали, на что они похожи. Бывали и животные, и рыбы, и деревья, и даже машины с людьми. Однако сейчас Варя не могла понять, угадывает она фигуру, в самом деле, или она такая и есть. Или нечто тонкое и полупрозрачное, пришедшее из леса к соседскому дымоходу, действительно похоже на человека.

А ещё не могла сдвинуться с места, будто прикованная взглядом к странному дыму, греющему руки у трубы. Ей стоило идти на кухню и готовить замерзшему брату чай, лежать с ним под одеялом и тихо читать книгу, чтобы он быстрее успокоился и уснул. Однако Варя не могла. И впервые поняла, что значит быть запертым в собственном теле.

Дым, тем временем растер культи и поднял такую же вытянутую голову, оглядываясь. Варя не увидела лица, однако сразу поняла, что он ее заметил. А потом поднял тонкую, не толще водосточной трубы, ногу, и шагнул в сторону Вари.

Все произошло так быстро, что Варя не успела сообразить. В два шага дым оказался перед ней, заслоняя все окно своей полупрозрачной головой и обретая фигуру уже с внутренней стороны стекла, будто проходя сквозь него. По коже поползла ледяная корка, а глаза заслезились от резкого порыва, в то время как дымное существо приближалось все ближе, словно собираясь высосать из сердца все тепло.

И даже тогда Варя, как ни старалась, а пошевелиться не смогла. Следом все погрузилось в абсолютную тьму.