Неинтересные истории скучного города. Жуть!

1

Шёл уже четвёртый день, как господин Эм покинул дом, чтобы обсудить с Администрацией Ада дело о вмешательстве в выбор человека. Мсье Коприсс ужасно спал: ему то снились совсем невообразимые муки, на которые его приговорят, то ему казалось, что к дому подходят юристы Ада, чтобы зачитать ему приговор, то кофе, выпитый прямо перед сном, заставлял его задумываться о совершенно бессмысленных вещах, как, например, влияет ли валерьянка на пуму или тигра так же, как на соседского кота. Каждый день Коприсс начинал с глубокого вдоха и созерцания себя в зеркале в ванной комнате. «Я был в Аду четыре раза, – говорил сам себе владелец дома, – и ничего страшного там нет. Да, жарко. Да, публика не очень. Но зато какие виды на Замёрзшее озеро! Возможно, что за все мои заслуги мне выделят камеру с окнами на Огненные скалы! Соберись, Коприсс! Ты даже не знаешь, осудят тебя или нет, а уже расстроился! Выше нос! Может, про меня вообще забудут? Нет, они точно не забудут про меня. Вид на озеро! Я попрошу, чтобы поместили в камеру с видом на озеро!»

Когда утром этого понедельника мсье уже выходил из ванной, он услышал, как в зале внизу кто-то перебирает посуду и ужасно небрежно хлопает дверьми шкафчиков. Первая мысль Коприсса была о том, что следует оплачивать как минимум половину коммунальных платежей по дому, чтобы так шуметь с утра, но затем пришло понимание того, что тот, кто гремит внизу, явно не собирается что-либо оплачивать, но пришёл взыскать. Мсье с минуту ожидал у лестницы, пока шум прекратится, и начал спускаться.

– Коприсс, прошу! – раздался голос снизу. – Я знаю, что ты уже не спишь! У меня не так много времени для драмы!

Голос был знаком до дрожи в коленях и принадлежал он Мефистофелю.

Мсье быстро спустился вниз и вошёл в кухню в чём был: в розово-красном халате и мягких домашних оранжевых тапочках. За столом, медленно поглощая шоколадный пудинг Коприсса, сидел Мефистофель, одетый в серый сюртук, исшитый молниями и мелкими застёжками, а на лице его были чёрные плотные очки, напоминающие чем-то специальные защитные очки для сварки.

– Кофе? – Коприсс чувствовал себя неловко, но не понимал отчего: то ли от своего нелепого вида в сравнении с костюмом Мефистофеля, то ли от нелепого вида Мефистофеля в сравнении с любым другим.

– Нет. Я надеялся на чай, но его у тебя в доме нет. – Мефистофель выглядел больше взволнованным, чем сердитым, но тон разговора был явно не дружеским.

– Красивый костюм. Сменили образ?

– О да. Люди весьма изобретательны, когда речь заходит о нарядах. Очки замечательно скрывают то, что не стоит видеть людям, и крайне удобны. А мой сюртук, – Мефистофель с лёгкой улыбкой похлопал себя по груди, – великолепное дополнение к образу. Ещё вчера я был чудаковатым парнем со странной повязкой на лице, а теперь – экстравагантный модник.

– Я думал, если честно, что за мной придёт юрист или, может быть, кто-нибудь из падших. Вас не ожидал увидеть.

– Времена такие. – Мефистофель закончил с завтраком, встал из-за стола, достал из внутреннего кармана сюртука конверт и протянул Коприссу. – Наша с тобой сделка аннулирована. Распоряжение – в конверте. По этому распоряжению, я забираю у тебя всё, что дал тебе, а также ты лишаешься прав на любой возврат своей выгоды. Проще говоря, я забираю все твои права и возможности как исполнителя, а сам не предоставляю тебе никаких гарантий для тебя и твоей семьи. Распоряжение вступает в силу по завершении взятых тобой на себя обязательств ранее, в установленный заказчиком, то есть мною, срок. – Мефистофель сделал паузу, чтобы оценить степень понимания собеседника, но мсье Коприсс лишь медленно моргал и даже слегка раскачивался на месте. – Ты совершил вопиющий проступок! Ты понимаешь это?

– Да. – Коприсс спокойно принял конверт от Мефистофеля и убрал его в карман халата. – Я всё понимаю. Мы пойдём в Ад уже сейчас? Я бы хотел всё же выпить кофе перед этим, если вы не против.

– Он всё понимает, – Мефистофель сказал это с укором, глядя прямо в глаза Коприссу, отчего у последнего участились моргания и, хоть Мефистофель и смотрел сквозь очки, холод по спине пробежал. – Нет, мы не пойдём в Ад уже сейчас.

Мефистофель направился к входной двери.

– У тебя есть ровно шесть дней, чтобы закрыть или аннулировать контракты, что ещё открыты. В противном случае они будут прекращены без уведомления сторон, а это дурно сказывается на репутации. Будь добр, поторопись.

– Шесть дней? Могу попросить хотя бы восемь? – Коприсс смотрел исподлобья, как, бывает, смотрит ребёнок, просящий новую игрушку у родителей, зная, что буквально пару дней назад разбил их любимую вазу.

– Нет, Шарль. – Мефистофель обувался. – Ни у кого нет восьми дней.

– Что это значит?

– Это значит, что у меня есть очень важные и срочные дела. И если я буду продолжать тратить время на преступника вроде тебя, мы все встретимся с Люцифером немного раньше, чем планировалось.

– Что значит, что я преступник? – Коприсс совершенно пропустил последнюю часть предложения. – Я, вообще-то, лучший исполнитель за последние, сколько, три века?

– Коприсс, – Мефистофель открыл дверь на улицу, – в мире сейчас всего четыре исполнителя, включая тебя и меня, а ты не входишь даже в десятку лучших. До встречи!

Мефистофель громко хлопнул дверью, оставив владельца дома в недоумении.

– Как это вообще возможно? Не вхожу в десятку лучших? – Коприсс вернулся на кухню и начал заваривать кофе. – И что происходит?

В полдень мсье Коприсс уже стоял перед зданием, в котором трудились большинство чиновников города, – ратушей. Интересовал его лишь один – Григорий Яковлев, который заведовал отделом по массовой работе с обществом. Как и большинство других отделов, этот не отвечал ни за что, но был спонсором любого начинания. Пять лет назад мсье и Яковлев заключили контракт – Григория любили, уважали и верили всем его словам все, к кому он обращался и с кем работал. Пришло время закрыть эту сделку.

– Входите же, мой дорогой друг! – Григорий встречал мсье в своём кабинете, не вставая из-за стола. – По какому же поводу вы спешили ко мне?

Мсье Коприссс с лёгкой улыбкой снял свою шляпу и, осмотревшись в кабинете, сделал неприятный для себя вывод, что повесить его тёплое пальто абсолютно некуда.

– Добрый день! Сперва вы идёте ко мне, а затем я прихожу к вам. Повод всегда един. Так устроен этот мир. – Коприсс слегка пожал плечами и, осознав спустя мгновение, что никто не предложит снять пальто и разместить его хотя бы на спинке кресла, решил переходить к делу. – Необходимо закрыть наш с вами контракт. Вы готовы?

– Ох, – Григорий слегка вздохнул и отодвинулся от стола, скрестив руки на груди, – точно! Вы, вероятно, хотите получить свою выгоду. Что ж, я, как вы видите, многого добился и многое могу. Я весь внимание.

Коприсс ещё раз посмотрел на Григория и прокрутил в своей голове его слова. Хамство, неуважение, гордыня. Всего за каких-то пять лет Григорий смог превратиться из мямлящего, неуверенного в себе и забитого в такого приятного человека. Удивительно!

– Я следил за вашей карьерой! Газеты, журналы, массовые мероприятия, приёмы, встречи, театры и кино. Вы буквально не олицетворяете, но диктуете культурную жизнь нашего города! Я впечатлён! И я подготовил для вас предложение. Моя выгода будет заключаться в том, что в течение года вы будете говорить жителям лишь правду.

– Исключено! – Григорий выпрямился в кресле и сложил руки на стол. – Вы не можете этого требовать в качестве выгоды. Прошу вас, Коприсс, будьте реалистом! Если я начну говорить правду всем вокруг, то что останется от этого «вокруг», понимаете? Нет, это исключено.

– Прошу прощения, – мсье ещё раз улыбнулся, надеясь решить вопрос миролюбиво, но пальцы его ног уже слегка сжались от волнения, – но, видимо, вы не совсем понимаете правила контракта. Я требую свою выгоду, как вы требовали от меня свою. И…

Мсье не успел закончить фразу, так как чиновник замахал правой рукой, требуя прекратить диалог.

– Мсье Коприсс, – рассмеялся Григорий, – скажите честно, вы и правда верите во всё это?

– Во что? – Коприсс был в недоумении от вопроса, и сжимались уже пальцы его рук.

– В эти контракты, сделки, выгоды. Это же всего лишь психологические уловки, не более! Да, я был «мелкой сошкой», «серой мышкой», так сказать. Я обратился к вам, и вы сняли блоки в моей голове. Я признателен вам, но всё, чего я добился, – я сделал сам. Да, я врал, и врал много! Но всё лишь во благо нашего города! И я бы согласился сделать вам одолжение в качестве признательности, но вы требуете невозможного! Покиньте помещение, пока я не вызвал охрану!

– А что насчёт метки? У вас на руке.

– Не смешите! Вы сказали, что её вижу только я. Но я показывал всем свою ладонь, и все её видели! Кстати, о метке! Этого я не просил, и я могу потребовать компенсацию за моральный вред, между прочим! Любой судья в этом городе встанет на мою сторону.

– Григорий, вы заблуждаетесь, и я пока готов продолжать диалог, но моё терпение на исходе. Напомню вам, что всё уважение, преданность, вера и любовь к вам – результат нашей с вами сделки. Если вы хотите и дальше пользоваться этим, то выполните то, что я с вас упрашиваю. В ином случае я заберу у вас всё, и даже больше. У меня нет времени ждать, пока вы умрёте, чтобы показать вам, насколько сильно вы заблуждаетесь.

– Вы ещё смеете мне угрожать? Вы шарлатан и бездарь. Я смеюсь над вами сейчас! Вы могли получить от меня так много, но решили поиграть в некие сделки до конца. Вы смешны! Вы не можете ничего. У меня закончилось и время, и терпение на вас. – И Григорий плотнее придвинулся к столу, сделал отмашку рукой и принял вид крайне занятого человека, перебирая бумаги.

– Ах, – Коприсс надел свою шляпу-котелок и застегнул пальто, – так это для вас психологические уловки. И не говорите мне о городе, когда имеете в виду собственное благополучие, прошу вас. Сделка аннулирована. Всего доброго!

Как только Коприсс развернулся к выходу, чиновник снял трубку рабочего телефона.

– Охрана, – услышал Коприсс и посмотрел на Григория через плечо, – сейчас к вам спустится мужчина в сером пальто и шляпе-котелке. Досмотрите его.

Но в ответ из трубки донесся лёгкий смех и саркастичное «Конечно!». После чего – короткие гудки. Довольное лицо Григория исчезло буквально моментально. Он сбросил вызов и набрал пункт охраны повторно, но в ответ всё те же короткие гудки.

Коприсс открыл дверь.

– Боюсь, – бросил Коприсс, не оборачиваясь, – всем на вас плевать, как это было пять лет назад. Но это же всего лишь психологические уловки, не более. Наслаждайтесь!

– Подождите! – Григорий повысил голос так неуверенно, что это было похоже на крик отчаяния. – Одну минуту! Сейчас!

Коприсс развернулся и наблюдал за чиновником из коридора, зная, что сейчас произойдёт.

Григорий набрал ещё несколько различных номеров. Он звонил Борису Акимовичу, его начальнику, своей секретарше, Алле Ининой, нескольким высокопоставленным людям в городе, с которыми у него были планы, даже своей тёще. Каждый раз он слышал пренебрежительное общение, сброс вызова и даже пожелание забыть номер телефона, на который он звонил.

Коприсс отвесил небольшой поклон и удалился, пока Григорий изо всех сил старался сдержать гримасу ужаса на своём лице и выступающие слёзы.

Выходя из здания, мсье размышлял о том, что забрать вообще всё уважение и какие-либо чувства, кроме брезгливости, было слишком жестоко. Тем более что уже очень скоро Коприссу всё равно придётся отправиться в Ад и такие «отмщения» ему ни к чему, так что можно было бы и помягче, но репутация для Коприсса была превыше всего. Допусти слух о том, что исполнитель может оставить при тебе всё, что ты попросил, только прояви мужество прогнать его, – и вот уже все подряд будут плевать тебе в ноги.

2

Путник идёт сквозь раскалённые пески пустыни. Песок обжигает ноги путника, несмотря на его обувь, ветер вместе с песком обдирает кожу лица, забиваясь под одежду и вызывая нескончаемый зуд, будто иголками протыкают плоть, а солнце прожигает глаза, заставляя держать их закрытыми и идти во мраке. Но путник продолжает идти. Уже скоро он придёт к месту, где, согласно легендам, лежит в руинах храм. Храм, в котором люди обращались к богам на их языке.

Офел, сын царя Мефиса, правителя той страны, что некогда располагалась у побережья океана, всегда был чрезмерно умным и любознательным ребёнком. Уже в четыре года он умел читать и писать: сперва на родном языке, а затем на языках рабов его отца. Немного, но вполне достаточно, чтобы слушать разговоры внутри дворца и снаружи. К семи годам царевич прочитал всю библиотеку отца, изучив не только пять различных языков и форм их записи, но и пристрастившись к наблюдению за звёздами и их движением. К двенадцати годам Офел сам трактовал многие наблюдения, а также имел право спорить с философами при дворце его отца. Но мальчик был неудовлетворён своими знаниями. Ему казалось, что всё, что ему известно, – иллюзии. В семнадцать лет он декларировал свой труд о богах. Он утверждал, что боги, которым поклоняются в царстве, – лишь отражение страхов человека перед природой и тем, что простирается за пределами её. Нет никаких богов: ни среди звёзд, что были созданы подобно всему иному, что созерцают люди, – воде и воздуху, ни среди людей; иначе бы боги явили себя всем и каждому. Несмотря на титул, такие слова царевичу простить никто не мог. Сам Мефис боялся гнева богов за такие слова, и, по совету мудрецов, сын был признан поражённым злыми духами и отправлен в путешествие по океану, дабы исцелиться. Сам же Офел сообщил отцу, что вернётся с доказательством того, что он прав. Спустя более десяти лет странствий и изучений всех трактатов о богах разных народов Офел пришёл к выводу, что если и есть некто, подобный богам, то он должен быть воплощением страха. Тогда не остаётся ничего, кроме как встретиться с ним и заговорить с ним. Лишь победив такой великий страх, он сможет вернуться к отцу с триумфом. Так он нашёл Великие Пустыни. Место, где, согласно легендам, раньше располагался настоящий оазис, но был разрушен то ли людьми, то ли богами. В самом оазисе должен был быть храм, где люди говорили с богами на их языке. И если повезёт, то, возможно, тому, кто ищет этот оазис, он привидится.

Офел приоткрыл глаза, пряча их рукой от солнца и ветра. Впереди мерцал оазис. Он уже видел его очертания утром, видел его миражи днём, теперь, когда солнце уже спускалось к горизонту, он видел его вновь, но он был по-прежнему далёк. Офел пал на колени и тяжело задышал. Попытавшись успокоиться, он впервые за долгое время усомнился в собственных силах. Он неистово верил в то, что ему под силу совладать с богами, даже если они существуют. Боги – всего лишь страхи человека. Но тогда почему он не может дойти до оазиса? Неужели он боится? Офел закрыл глаза и направил лицо к солнцу. Нет, он не боится. «Ты не можешь идти к оазису, – размышлял Офел про себя. – Оазис должен впустить тебя и прийти к тебе. Если мне суждено умереть в песках – я умру без страха и разочарования. Если я достоин попасть в оазис – я буду в нём к закату». Ещё один глубокий, обжигающий нос и горло вдох – и Офел готов был потерять сознание, но порыв свежего, прохладного ветра заставил его открыть глаза.

Офел открыл глаза посреди великолепного сада – чуда природы и изобилия. Боль в теле прошла, жажда, мучавшая его всю дорогу, не беспокоила его, а сам Офел пребывал в настроении полного спокойствия и умиротворения. Он встал с колен и осмотрелся вокруг. Никакого намёка на какой-либо храм здесь явно не было. Путник медленно подошёл к небольшому озеру и присел на берег, рассматривая мелкие волны. Но что создавало волны? В лёгком волнении Офел зашёл в воду. Всматриваясь в прозрачную гладь, он зашёл почти по пояс, когда обнаружил на дне нечто, похожее на табличку. Достать её не удалось из-за её тяжести. Тогда он нырнул и стал рассматривать её под водой, пока хватало воздуха. Вся табличка была исписана странными символами, что были не похожи ни на один из известных ему языков. Царевич чувствовал сильный озноб, воздуха хватало всё меньше с каждым погружением, но все мысли были заняты лишь символами и попыткой разгадать их значение. Нырнув в очередной раз, Офела посетила безумная мысль: «Что если я буду дышать в такт движениям руки по символам? Вверх – вдох, вниз – выдох, прямая линия – прямое дыхание на выдох…» И у него получилось! Он мог дышать под водой! Вот он! Язык богов! Продолжая дышать, Офел попробовал сказать что-либо. Когда воздух вместе со звуком покинул тело Офела, он услышал резкий звон в ушах и тягучий гул; будто всё пространство исчезло мгновенно, превратившись во тьму, лишь непрекращающийся звон на фоне гула в голове.

– Человек, что произнёс Слово, – зазвучал неизвестный голос где-то внутри Офела, пока он, замерев, всматривался во тьму. – Я удивлён.

Офел попробовал что-то сказать, но лёгкие сдавило так, будто из всего тела резко вышел весь воздух, и он почувствовал острую боль в груди.

– Не так, человек. Дыши.

– Офел, – продышал юноша. – Офел, сын царя Мефиса.

– Замечательно! Так что же ты искал в Садах?

Офел попытался развернуться, но всё пространство вокруг стало будто тягучим маслом. Преодолевая сопротивление и тела, и пространства, Офел так и не смог понять, где он находится и откуда идёт голос.

– Я искал храм. Храм, где говорят с богами. Ты – бог? Где мы?

– Разве нужен храм, чтобы говорить с богами?

– Так учат легенды.

– Люди учат людей, как говорить с богами. Неудивительно, что они вас не слышат.

– Кто ты? Где мы? Почему ты не отвечаешь на мои вопросы?

– Ты не поймёшь. – Офел услышал внутри себя глубокий смех, отчего почувствовал негодование и злость.

– Я не боюсь тебя! – Офел пытался прокричать, но вышло что-то среднее между срывом на стон и писк.

– А должен? – голос издевался над царевичем. – Разве человек должен бояться богов, если был создан ими? Разве дитя должно бояться своего родителя?

– Чего ты хочешь? Почему терзаешь меня?

– Подожди. – Внутри Офела вдруг раздалось эхо ещё нескольких голосов, как будто он подслушивал разговор нескольких людей, но он никак не мог уловить ни слова. – Вот теперь идём.

Офел не успел произнести: «Куда?», как оказался во вполне ощущаемом месте. Подножие скал, а из расщелины одной из них перед ним выходило пламя, будто языки огненного смерча. Помимо ужасающего пламени и света, из своеобразного входа доносились крики и стоны.

– Так ты идёшь? – Офел обернулся на уже знакомый голос и увидел человека, чуть крупнее Офела, одетого в странный костюм, что напоминал одежды кочевников, встречавшихся ему в городе перед пустыней, но расшитые узорами, свойственные разным народам по ту сторону океана.

– Куда ты зовёшь меня?

– Ад. – Мужчина указал на вход и прошёл вперёд Офела. – Раньше здесь были только я и мои падшие братья и сёстры, но в последнее время в Ад пускают всех кого попало. Если так продолжится, мне потребуется кто-то, кто будет здесь всех оформлять.

– Оформлять? – Офел проследовал за мужчиной в скалу и был удивлён, что пламя нисколько его не обжигало, хоть он и чувствовал жар от него. – Что значит оформлять?

– Ох, вы ещё не в курсе. Скажем так, я обдумываю новую концепцию, когда пришедшие сюда будут сообщать о себе всю информацию, мы это будем записывать, составлять библиотеки, а потом, в случае необходимости, будем искать записи ради того, чтобы сделать новую запись. Должно быть просто потрясающе! Постой, – мужчина остановился перед чёрным туманом, обволакивающим пространство, – а разве вы ещё не начали перепись на папирусе?

– Нет. Мне не известно о таком. Перепись? – Офел был полностью растерян, но, что самое для него страшное, он начал догадываться, что он уже совсем не жив.

– Хм. Опаздываете. И всё же прошу за мной.

– Я мёртв? – Офел произнёс это страдальческим и даже немного дрожащим голосом.

– Безусловно! – Мужчина в странном костюме улыбнулся. – Но это не самое великолепное! Самое интересное то, что ты смог произнести Слово! Я весьма взволнован! Просто следуй за мной.

– Куда мы идём?

– К Замёрзшему озеру. Там легче думается и можно пообщаться в тишине.

– А после я вернусь сюда?

– Это ты мне скажи. – Мужчина ещё раз улыбнулся и исчез в тумане.

Проходя сквозь туман, Офел видел лишь следы своего спутника, но не мог разглядеть ничего вокруг. Он спешил, чтобы не исчезнуть внутри такой густой тьмы навсегда, но следы будто шли всё быстрее и быстрее. Сделав ещё один шаг, он оказался на берегу между скал так же неожиданно, как оказался во тьме, вступив внутрь тумана. Перед ним было и вправду небольшое замёрзшее озеро, окружённое монолитами и скалами. У самого льда уже сидел мужчина. Офел поднял глаза вверх и ужаснулся. Вместо неба он видел огромные огненные вихри, из которых порой выходило нечто, напоминающее молнии.

– Я ничего не понимаю. Я молю, объясни мне! Что это за Слово, про которое ты говоришь? Что это за место? Кто ты и где мои боги?

– Твои боги? – Мужчина жестом пригласил присесть рядом. – Ох, твоих богов нет и никогда не было. Я всё объясню.

Было лишь Небытие. Пока в Небытие не прозвучало Слово. Слово разорвало Небытие, и так появилась тьма и свет. Так появились мы – рождённые самим Словом. И мы заговорили. Каждый наш вдох рождал новый свет во тьме. С каждым выдохом – свет гас. Так мы учились говорить. Мой отец первым из нас в полной мере овладел силой Слова. Он смог говорить и создавать миры. Так был создан ваш мир: Земля и Солнце, небо, звёзды, суша и вода. Так был создан Великий Сад. Сила Слова зародила жизнь в Великом Саду, и жизнь была прекрасна. Жизнь, как и Слово, – непредсказуема. Каждый из нас: я, отец, братья и сёстры – творил на своё усмотрение. Единственное, что у нас не получалось, – жизнь, что была бы нашим олицетворением, что могла бы, как и мы, познать Слово и заговорить на Слове. Слово будто подсказывало нам, как должна выглядеть такая жизнь, но у нас не получалось довести свои творения до идеала. У моего отца всё же получилось. Человек. Мужчина. Его нарекли Адамом. Мой отец испугался собственного творения. Ведь если человек заговорит Словом, какой хаос может создать он? Отец лишил его самого главного – воли и свободы. Тогда, чтобы доказать отцу, что воля и свобода – это прекрасное основание самой жизни, дарующее ей суть и красоту, я создал Лилит. Женщину. Она была бесподобна. Истинная красота воли и свободы. Поначалу Лилит внимала своему мужу Адаму и моему отцу. Но то, что создано свободным, не может подчиняться. Она ушла. И отец был в гневе. Я возразил отцу, но было поздно – в Великом Саду проросло дерево Великих Грехов. Дерево изничтожало Великий Сад. Меня уже там не было, когда отец создал женщину по подобию Лилит, но лишённую моего смысла. Как бы то ни было, но Ева, вторая жена Адама, лишённая воли, оказалась совершенно беззащитна перед плодами дерева Великих Грехов. Так первосозданные познали Великие Грехи: Страх, что рождает Ложь, что рождает Гнев и Похоть, что рождает Зависть, что рождает Уныние. И все они рождают самый страшный грех – Ненависть. Отец уничтожил Великий Сад, освободив всех от своей воли, но выпустив вместе с этим и Великие Грехи.

– Видишь, там, на скале, – мужчина указал Офелу на скалы, – там растёт дерево Великих Грехов. Оно было сброшено сюда, когда был уничтожен Сад. И все, кто поражены его плодами, тянутся к нему. После смерти своей обречены они идти к нему сквозь свой собственный Ад.

– Но кто же тогда ты? – Офел смотрел на мужчину одновременно с испугом и недоверием.

– Ох! – мужчина рассмеялся. – Я же совсем забыл назвать себя. Я – Люцифер. Я есть свобода и воля.

– Но почему ты здесь? Ты тоже тянешься к дереву?

– Нет! Совершенно нет! Мы, первосозданные, созданные Словом, смогли освободиться от грехов. Я здесь потому, что здесь Лилит. Я не могу бросить своё творение. И я слежу за тем, чтобы дерево не разрослось, иначе мир людей погрузится в хаос Великих Грехов. И ещё потому, что даже в Аду должен быть свет надежды на искупление. Если кто-то сможет услышать моё Слово, увидеть мои следы и прийти ко мне с просьбой об освобождении, то я помогу.

– И многим ты помог?

– Если честно, – Люцифер хмыкнул и отвернулся в сторону озера, – почти никому. Здесь мало кто обращается ко мне. Все заняты собственными страданиями.

Офел замолчал и посмотрел на дерево.

– А что насчёт меня? Как я умер? И почему я понимаю тебя?

– Ты, мой друг, смог найти оазис Великого Сада. Я не знаю, почему он всё ещё существует и почему явился именно тебе, но ты смог. Более того, ты смог произнести самый тихий полутон Слова. Звук, сравнимый с тишиной. Но твоё тело неспособно перенести даже такую малую мощь. Тебя буквально разорвало на ничто. Ты оказался в Небытие, перед судом Смерти. Но раз уж ты такой уникальный, я решил, что нужно встретить тебя лично! А понимаешь меня ты потому, что все живые существа понимают Слово. Я говорю Словом. Я понимаю тебя потому, что я понимаю всё.

Офел задумался и глубоко вздохнул.

– Если бы ты, Люцифер, – начал Офел, – не создал Лилит, скажи, мы, я имею в виду люди, жили бы в Великом Саду? В том оазисе, что я видел в пустыне?

– Да, – Люцифер отвлёкся от созерцания озера и с улыбкой посмотрел на собеседника, – думаю, что люди так бы и жили в Великом Саду, не ведая всей красоты собственной свободы. Омерзительно, скажи?

– Что? – Офел вскрикнул и поднялся на ноги. – Омерзительно? Это было бы прекрасно! Ты видел Великий Сад?

– Можно сказать, Офел, я его и сейчас созерцаю. К чему ты клонишь? Ты считаешь, что существовать, как неразумное животное в загоне, но в Саду намного лучше, чем жить свободно, хоть и вне Сада?

– Конечно! Ты понимаешь, что, дав свободу выбора человеку, ты обрёк его на страдания?! Человек неспособен выбрать что-то, кроме ненависти и зла. Отцы казнят сыновей, братья начинают войны из-за собственных иллюзий, матери убивают младенцев, а сёстры травят друг друга ради забавы! Императоры, цари, рабы, рабы и вновь цари и императоры. Люди неспособны понять добро, зачем же им свобода делать выбор? Чтобы уничтожить себя и себе подобных? Ты глуп и слеп, если решил, что свобода воли приведёт человека к добродетели!

Люцифер поднялся и взглянул в глаза Офелу.

– Как ты можешь познать, что есть добро, – сурово и холодно начал Люцифер, – если тебе запрещено совершать зло? Человек – идеальное создание, наделённое сутью и красотой самого Слова. Превращать его в безвольную игрушку или животное, что лишено своего голоса, – это страх и слабость. Человек по праву создания своего свободен в выборе своём! И лишь будет он свободен от грехов, тогда выбор его всегда будет направлен на добро. И нет такого человека, что неспособен отречься от грехов своих! Или ты отрицаешь моё слово?

– Нет, Люцифер, – Офел ответил так же холодно и нарочито строго, – я не отрицаю суть свободы воли. Я согласен, что свобода воли – ценнейший дар, но я никогда не соглашусь с тем, что человек его заслужил. Он не может им пользоваться. Из сотни человек ты не найдёшь ни одного, кто бы пожертвовал хотя бы малым своим ради чужого. Оглянись! В Аду так много криков и стонов из-за их выбора, из-за их свободы!

– А я утверждаю, что ты неправ. Ты знаешь об истине всего мгновение, а уже смеешь спорить со мной. И ты тоже всего лишь человек, пусть и познавший больше, чем мог иной!

– Нет! – крикнул Офел. – Я лучше! Я смог освободиться от грехов задолго до того, как ты мне показал всё. Я шёл к богам, разве это говорит о страхе во мне? Или о зависти к ним? А люди – они увязли в грехах. Хочешь, мы заключим с тобой спор? Верни меня к ним, и я докажу тебе, что нет в них добра, ибо любое их желание обращено к себе.

Люцифер рассмеялся так громко, что Офел смутился и немного попятился, ожидая чего угодно, вплоть до нападения.