Ночь трех смертей

Размер шрифта: 13

Советская милиция. Эпоха порядка

Художник Павел Магась

Глава 1

Тихий июньский вечер мягко опускался на землю: затихала перекличка птичьих голосов, солнечный диск спешил найти себе укромное место, даже ветер ленился дуть в полную силу – природа, разомлев от тепла, готовилась ко сну. Город районного значения Ковылкино накрывали сумерки, его жители вслед за солнышком, как послушные утята вслед за мамой-уткой, спешили укрыться в своих жилищах. Не любили горожане разгуливать по городским улицам после заката. Не любили, и все тут.

Это в Саранске, с его почти двумя сотнями тысяч жителей, развитой промышленностью, городским центром и четырехэтажными зданиями, системой газоснабжения и первым в Мордовской Республике троллейбусом, люди обожали выставлять себя напоказ, дефилируя по центральным улицам республиканской столицы. Ковылкинцы же предпочитали проводить вечерние часы скромно, без лишней суеты и шума, в кругу семьи, в кругу друзей, ну или, на худой конец, в приятном одиночестве. Городок их хоть и занимал почетное третье место по численности населения Мордовии, но городских «замашек» к 1970 году еще не нажил, выгодно отличаясь скромностью от подобных ему собратьев. К двадцати одному часу все горожане, за исключением тех, кто работал на круглосуточных предприятиях, закрывались на все замки, устраивались у телевизоров и смотрели телепередачи.

На улицах можно было встретить случайных прохожих, припозднившихся, задержавшихся на работе или в гостях. Одной из таких прохожих была Наталья Рогозина, симпатичная русоволосая девушка семнадцати лет. В столь поздний для ковылкинцев час Наталья возвращалась из Дома культуры, особой гордости горожан.

Дом культуры на шестьсот пятьдесят мест построили четыре года назад, с тех пор он стал излюбленным местом сбора подростков и молодежи постарше. Кружки лепки из глины, резьбы по дереву, вышивки, студия изобразительных искусств, театральный кружок – в Доме культуры каждый мог найти применение своим талантам. И это в обычные дни, а сейчас, в первой декаде июня, работы в кружках было невпроворот: национальный праздник мордвы-мокши, что называется, «висел на носу». До празднования дня «Акша келу», в переводе с мордовского «Белая береза», оставалось четыре дня, а работы по подготовке главного национального праздника все не заканчивались.

Народные гуляния традиционно проводились в селе Вадовские Селищи, куда со всей Мордовии съезжались гости. В этот день на берегу реки Вад устраивали народные гуляния. Люди приходили, чтобы повеселиться, показать себя, попробовать блюда мордовской кухни, приготовленные искусными руками заботливых хозяек, или испытать свои силы в «борьбе на поясах».

На празднике «Белой березы» «борьба на поясах» занимала особое место: любой мог помериться силой с противником, и неважно, сколько ты весишь или какой у тебя рост: хватайся за кушак противника, не отпускай рук – и ты в двух шагах от победы. Положил противника на землю трижды, не оторвав руки от кушака, – значит, победил. А уж после тебе и почет, и признание. Еще одно название этого вида борьбы – «борьба медведей», потому и победителя до следующего года уважительно именуют «овтай», что на мордовском означает «медведь».

Но это развлечения для мужчин, а для девушек и малых ребят есть обязательная концертная программа. Подготовка к концерту на праздник «Акша келу» велась в каждом городе, городке, селе и поселке. Начиналась она с начала февраля, а к первым числам июня накал страстей доходил до предела. Руководители кружков сбивались с ног, пытаясь довести концертные номера до высочайшего уровня. Их добровольные помощники из числа старшеклассников тоже не отставали, выкладываясь на сто процентов. Столько всего нужно было продумать, столько организовать, подготовить костюмы, реквизит, декорации и прочие мелочи для выступления артистов… А еще продумать, как все это доставить в другое село, да чтобы по дороге декорации и реквизит не пострадали. Задача не из легких, вот и старались девушки и парни, оставаясь в Доме культуры до темноты, подделывая, подмазывая, упаковывая и подшивая то, что еще не было упаковано, подмазано и подшито.

Завершив все, что было запланировано на день, девушки и парни дружной гурьбой высыпали на центральное крыльцо Дома культуры, откуда малыми группками стали расходиться по домам. В местах, где на каждую тысячу километров приходится минимум одно режимное исправительное учреждение, поневоле учишься осторожничать – вот почему ковылкинцы не гуляли в одиночку. Каждый находил себе попутчика на весь путь до дома, а если таковых не находилось, группа, в которой собиралось самое большое количество людей, провожала тех, кто остался без компании. Этот день не был исключением: без четверти девять ватага ребят и девушек рассыпалась на группы и отправилась по домам.

Весело перекрикиваясь, ребята удалялись от Дома культуры, когда на крыльцо выскочила Наталья. Она задержалась, проверяя, на все ли костюмы фольклорного кружка нашили ажурную красно-желтую тесьму, которая пришла из Саранска накануне, и не успела никого предупредить об этом. Наталья покричала, пытаясь остановить друзей, но те отошли уже слишком далеко, а веселый девичий смех и басовитые голоса парней, травящих байки, перекрыли попытки девушки привлечь к себе внимание.

Бежать вдогонку Наталье показалось стыдным, и, подумав, она решила, что ничего страшного не случится, если на этот раз она дойдет до дома одна, тем более что идти-то предстояло всего ничего: по прямой до парковой зоны, огороженной невысоким штакетником, дальше через проезжую часть до магазина промтоваров, затем свернуть налево и пройти еще один квартал до места, где начинается частный сектор, а там до дома рукой подать.

«Путь знакомый, переживать не стоит», – успокоила сама себя Наталья, сбежала с крыльца и пошла по направлению к парку.

Хоть девушка и убеждала себя, что беспокоиться не о чем, холодок упорно полз по спине, а ноги сами ускоряли шаг. Добежав до парка, внутрь Наталья не вошла, предпочла двигаться по узкой дорожке, идущей вдоль проезжей части. Пешеходов на дорожке видно не было, зато, в отличие от парка, улицу освещали фонари. Каблучки новых Натальиных босоножек отстукивали четкий ритм, сердце вторило в такт каблучкам, от быстрой ходьбы в ушах звенело, но и через этот звон девушка смогла услышать странный звук, доносящийся со стороны парка.

Наталья не остановилась, но слух ее обострился. Сначала она услышала хруст ломающихся веток, затем торопливые шаги по вскопанной земле газона, после – какое-то хлюпанье, как будто человек с заложенным носом изо всех сил старался не шмыгать, но и стерпеть тоже не мог, вот и втягивал сопли украдкой.

«Да что там такое происходит? – промелькнуло в голове Натальи. – На животных или птиц не похоже, но ведь сейчас там просто некому быть! Кто тогда издает все эти звуки?»

Как ответ Натальиным мыслям, со стороны парка снова послышалось какое-то движение. Воображение девушки мгновенно отозвалось на невысказанный вопрос, начав рисовать в голове картины одна ужаснее другой, пугающие своей натуралистичностью, заставляющие сердце сжиматься от страха. Точно так, как тогда, в лесной глуши, когда она, пятилетняя девочка, стояла у бездыханного тела своей соседки и не могла отвести взгляд. Этот образ и сейчас перекрывал все картины, которые подбрасывал ей испуганный мозг. А как иначе?

Тогда она с бабушкой, Агафьей Тихоновной, отправилась в лес по грибы. Настроение шикарное, да и каким оно может быть в пять лет, когда ни школа, ни бытовые заботы не тревожат ум! В этом возрасте каждый цветок с полосатой пчелой, пристроившейся на лепестках, каждая ягодка, сорванная украдкой от строгой «бабуси», как за глаза называла Наталья свою бабку, каждый гриб, пусть и несъедобный, вызывали восторг.

Она шла чуть поодаль от бабуси и казалась себе жутко важной и невероятно взрослой. Грибок за грибком, шажок за шажком – и Наталья углубилась в лес слишком далеко. А когда поняла это – испугалась. Агафьи Тихоновны не видно, а вокруг тишина такая, что слышно собственное дыхание. Стараясь не поддаваться панике, маленькая Наташа все шла и шла, надеясь выйти на тропинку, с которой свернула. Но тропинка все не появлялась, девчушка уже готова была расплакаться, и тут впереди она увидела что-то яркое. Красный сарафан в белый горох – этот сарафан два дня назад она видела на соседской девушке Глаше. Радостно смеясь, Наталья побежала вперед, размахивая корзинкой и громко крича: «Глаша, Глаша, а вот и я!» Она подбежала к дереву, за которым увидела сарафан, обогнула его и застыла как вкопанная.

Соседская девушка Глаша была там, но то, что она не поможет заблудившейся Наташе, девочка поняла сразу. Глаша не стояла за деревом, она на нем висела. Толстая ветка проткнула живот и удерживала тело в вертикальном положении. Вокруг раны роились насекомые, яростно жужжа и отгоняя друг друга от тела. Толстые синеватые колбаски кишок свисали до колен, а красивый подол сарафана кровь пропитала так, что белые горошины слились с общим красным фоном.

Но самое ужасное было не это. Самым ужасным для маленькой девочки оказалась гримаса боли и страха, застывшая на лице соседки. А еще ее волосы. Ранее иссиня-черные, они вдруг стали белее, чем у бабушки Агафьи Тихоновны. Когда до Наташи дошло, что ее соседка мертва, она открыла рот и громко закричала.

Наталья толком не помнила, как ее нашла бабуся, не помнила, как оказалась в районной больнице, и вообще плохо помнила, что было потом. Спустя годы она узнала, что Глашу убил беглый преступник, разрезав ей живот и надругавшись над телом, подвесил, как мясную тушу, на дереве. Что она действительно помнила хорошо, так это ощущение незащищенности, которое преследовало ее долгие годы, а порой нагоняло и по сей день. Со временем Наталья научилась справляться с паникой и вести активный образ жизни, она научилась переключаться и выталкивать из головы дурные мысли. А что еще ей оставалось? Ведь невозможно дрожать от страха всю жизнь.

Вот и сейчас, при первых признаках нарастающей паники, Наталья попыталась приструнить разыгравшееся воображение.

«Не выдумывай, – мысленно произнесла она. – Нет там никого и не может быть. Иди своей дорогой и не оглядывайся. Все будет хорошо». Но в глубине души Наталья знала: хорошо уже не будет. Никогда.

Со стороны парка снова послышался звук. Наталья машинально прибавила шаг, каблучки зацокали громче, и это напугало девушку. «Так ты только больше внимания к себе привлечешь, – ругала она себя. – Сними босоножки. Лучше потерпеть позор, если кто-то увидит тебя босой, чем висеть на дереве, как…»

Мысль Наталья не закончила, слишком ужасной она казалась, но босоножки с ног сбросила. Подхватив их за ремешки, девушка пошла еще быстрее. До заветного перекрестка оставалось не больше пятидесяти метров. Стоит оставить парк с таящимися в нем опасностями позади, и страх уйдет. Непременно уйдет.

Она споткнулась о здоровенный булыжник, непонятно откуда взявшийся на заасфальтированном тротуаре, сильно ударилась большим пальцем правой ноги и негромко вскрикнула от боли. Ей пришлось остановиться, чтобы потереть ушибленное место. Но не успела она нагнуться, как снова услышала шум. Теперь Наталья явственно различила крадущиеся шаги, но вместо того, чтобы припустить бегом, она вдруг застыла на месте. Ноги не слушались, руки задрожали, глаза сами собой закрылись. Девушка выпрямилась, вытянулась в струнку, но глаза не открыла. Просто стояла и ждала своей участи.

Вскоре она поняла, что тот, кто был в парке, теперь находится за ее спиной. Он ее не коснулся. Пока не коснулся. Наталья ощущала его дыхание на своей шее. Его запах достиг ноздрей, заставив вздрогнуть всем телом. Затем тяжелая рука легла на плечо девушки, она осела вниз. Голова закружилась и сознание померкло.

«Хорошо, что я ничего не почувствую», – было последней мыслью девушки, но в этом она ошибалась.

* * *

– Анатоль Николаич, вы идете? Машина ждет.

Молодой лейтенант в новенькой с иголочки милицейской форме нетерпеливо топтался возле дежурного «уазика» и едва сдерживался, чтобы не подпрыгивать на месте. «Ну чего он там возится? Двадцать минут потеряли. Так и дождется, пока саранские следаки прикатят и заберут у нас дело», – сердито сверкая глазами, думал он.

Но тот, к кому были обращены слова, и ухом не повел, продолжая стоять на границе проезжей части и парковой зоны. Взгляд его блуждал по тротуару, по близлежащим кустам, устремлялся в глубину парка и вновь возвращался к тротуару. Лейтенант был прав: надо было уходить, но что-то удерживало капитана на месте.

Капитан юстиции следователь Паршин Анатолий Николаевич служил в Ковылкино около трех лет, а до этого работал в Ростовской области, печально знаменитой разгулом преступности. Но и там ему не доводилось видеть такого зверства, какое произошло этой ночью в мирном заштатном районном центре.

Вызов в парк оказался вторым за ночь, вернее, за четыре часа истекшей ночи. Первый звонок поступил в ноль часов пятьдесят минут. Звонивший так волновался, что не смог толком объяснить, что произошло, но дежурный, перестраховавшись, помимо выездной бригады вызвал сразу и следователя Паршина.

На место происшествия выехали втроем: сам Паршин, оперуполномоченный Валеев и его стажер, младший лейтенант Сидоркин. Вечный старлей Валеев – опер с тридцатилетним стажем, которому язык не давал продвигаться по карьерной лестнице. Всякий раз, когда дело доходило до очередного звания, язык впутывал его в такие неприятности, что начальнику Валеева подполковнику Яценко с трудом удавалось сохранить старлею прежние погоны. Разница в двадцать лет и подчиненное положение Валеева не мешали следователю и оперативнику поддерживать с ним дружеские отношения не только на работе, но и вне ее.

Что касалось младшего лейтенанта Николая Сидоркина, то в части мало кто относился к нему всерьез. Слишком молодой, слишком суетливый, чрезмерно болтливый и абсолютно не знакомый с субординацией – вот примерный портрет младшего лейтенанта, прибывшего в Ковылкино по распределению после окончания Школы милиции. В участковом отделе никто и думать не думал, что парнишка продержится на этом месте больше недели. Но неожиданно для всех старлей Валеев взял над ним шефство, и вот уже четыре месяца парень таскался за оперативником как приклеенный, впитывая каждое его слово.

Разношерстная группа прибыла на место происшествия в час пятнадцать ночи. От районного отдела милиции, расположенного на улице Пролетарской, до улицы Железнодорожной – пара километров, больше времени ушло на сборы, чем на дорогу. Как только их «УАЗ» подъехал к повороту на нужную улицу, впереди замаячила фигура. Долговязый мужчина энергично размахивал руками, привлекая внимание. «УАЗ» остановился, съехав на обочину, и мужчина припустил бегом к машине.

Паршин, первым оказавшись на пути бегущего, перехватил его и развернул лицом к себе.

– Спокойно, товарищ, – негромко произнес он. – Милиция на месте, можете выдохнуть. Вы нас вызвали?

– Да какое тут спокойствие! Пойдемте скорее! Покажу, где все случилось, хочу убраться отсюда далеко и надолго!

– Не так быстро, – остановил его Паршин. Он понимал, что в таком состоянии мужчина как свидетель ни на что не годен, и предпочел потратить лишних десять минут на то, чтобы тот пришел в норму. – Для начала представьтесь.

– Что? При чем тут мое имя, когда там, – мужчина сделал паузу и махнул рукой в неопределенном направлении, – такое!

– Назовите ваше имя. Что вы делали в такой час в глухом месте?

Мужчина огляделся. Место и правда выглядело глухим: улочка-тупичок, без единого фонаря, с заросшими в человеческий рост бурьяном и кустарником палисадниками. Вдоль улицы-тупичка идет железнодорожная ветка, явно заброшенная, вдобавок ко всему дальше по центру дороги разрыта траншея, и появилась она здесь однозначно не вчера, а лет несколько назад.

– Место глухое, – повторил мужчина и вдруг содрогнулся всем телом. – Боже милостивый! А мои дети ходят по этой улице каждый день! Как подумаю…

Он не договорил, поднял руки, прижал ладони к глазам и сильно надавил. Следователь Паршин решил, что таким образом мужчина пытается справиться с навернувшимися слезами. Он выждал несколько секунд, затем тронул мужчину за плечо:

– Товарищ, прошу вас, соберитесь! Мы приехали разобраться!

– Да-да, простите, – мужчина опустил руки, плечи его поникли, и весь он словно сдулся, как воздушный шарик. – Что вы спрашивали?

– Ваше имя и что вы делали в этом тупике в час ночи? – повторил Паршин.

– Меня зовут Гвоздков Александр, – представился мужчина. – Я живу неподалеку, чуть дальше по улице мой дом. Вон, у него шиферная крыша раскрашена во все цвета радуги.

Мужчина указал рукой, Паршин зафиксировал взглядом дом и снова перевел его на Гвоздкова.

– В прошлом году собрался крыть шифером, подготовил его во дворе, да все руки не доходили. Дети, у меня их пятеро, нашли в сарае три банки с краской и «помогли» отцу. Раскрасили все до единого листа. Теперь наша крыша напоминает радугу. Представляете? – Мужчина улыбнулся, и такая нежность сквозила в этой улыбке, что Паршин сразу понял, насколько сильно тот любит своих детей.

– Так что тут произошло? – Капитан решил не комментировать эпизод с крышей. – Зачем вы вышли на улицу так поздно?

– Грубиян, – коротко бросил Гвоздков.

– Простите – что? – Паршин в недоумении посмотрел на мужчину, соображая, что такого грубого было в его словах.

– Ох, нет! Простите. – Мужчина улыбнулся печальной улыбкой. – Грубиян – это наш пес. Шесть лет уже как прибился к нашему двору, малюсенький был, а теперь вымахал будь здоров. Дворняга, но умный. После десяти вечера на улицу ни ногой, а тут как с цепи сорвался. У калитки крутится, скулит, землю роет. Я его и так и сяк приструнить пытался, даже пригрозил, что на цепь посажу, хотя у нас и цепи-то отродясь не было, а он не унимается. Потом вроде утих. Я обрадовался, пошел домой, достал газету. Сколько читал, не знаю, но потом вспомнил, что воду Грубияну не сменил. Вышел во двор, а собаки нет. Этот негодник раскопал под забором яму и сбежал. Я, естественно, пошел его искать. Он хоть и беспородный, но дети его любят, так что пришлось собираться на поиски.

– Почему вы не дождались утра? Вернулся бы ваш пес.

– Места здесь неспокойные, – ответил Гвоздков.

– Что было дальше? – Паршин оставил тему с собакой.

– Я прошел несколько раз вдоль дороги, позвал пса. Когда проходил мимо дома деда Ковыля, услышал, как кто-то скулит. Я решил, что это Грубиян, застрял, видать, выбраться не может. У деда Ковыля калитка никогда не запирается, вот я и вошел. Обошел дом, и тут мне навстречу наш Грубиян выскочил. Я его погладил – и во что-то липкое вляпался. Поднял руку, посветил фонариком, а она вся в крови. Я бегом за дом, а там…

Произнести страшные слова Гвоздков так и не сумел. Паршин похлопал его по плечу, махнул рукой оперативнику и его стажеру и двинулся к дому деда Ковыля. Они миновали калитку, обогнули дом, прошли чуть дальше к забору и увидели то, что до этого видел Гвоздков.

Опер Валеев тихонько присвистнул:

– Черт возьми, да здесь настоящая бойня!

Стажер Сидоркин громко ахнул и зажмурился. А следователь Паршин смотрел во все глаза и пытался сообразить, какое животное могло так поглумиться над телом. Разумеется, слово «животное» он использовал в переносном смысле, так как и без эксперта видел, что раны на теле жертвы механического, а не природного происхождения.

– Это дед Ковыль? – Паршин повернулся к Гвоздкову.

Тот коротко кивнул и после небольшой паузы добавил:

– Скорее, то, что от него осталось.

Гвоздков не преувеличивал. Тело деда Ковыля в буквальном смысле превратили в месиво. Злоумышленник или злоумышленники действовали грубо и жестоко. Они искромсали кожу на теле пожилого человека ручной пилой, которая валялась чуть в стороне. Одежда свисала кровавыми клочьями, под действием зубьев пилы превратившись в лохмотья. Мужчина лежал спиной вверх, правая рука подогнута под живот, левая нога неестественно вывернута. С того места, где стоял следователь Паршин, лица потерпевшего видно не было, нужно было обойти тело и взглянуть с другой стороны, но он почему-то медлил.

– Криминалистов вызывать? – услышал он за спиной голос Валеева.

– Непременно, – не поворачивая головы, ответил Паршин. – Езжай в отделение, бери всех, кого застанешь. И Сидоркина забери, рано ему на такие зверства смотреть.

Валеев фыркнул, но приказ командира выполнил. Засунул Сидоркина в машину и поехал обратно в участок. Паршин остался осматривать место происшествия и попытаться разобраться в сути преступления. В конце концов, Ковылкино – это не Ростов и не Одесса, где разгул преступности никого не удивлял и жестокость преступлений казалась неотъемлемой частью одесско-ростовского быта. Но откуда такое здесь? Гастролеры? Вряд ли… Ковылкино для гастролеров слишком мелко, здесь толком не поживишься. Месть? Возможно. Про деда Ковыля им еще ничего не известно, вполне возможно, что при жизни он вполне мог нажить себе врагов. Случайное нападение? И такое бывает. Пришел упырь со стороны, увидел деда с ножовкой во дворе, в голове переклинило – и давай крошить направо и налево.

Этот вариант нравился Паршину меньше всего, но сбрасывать его со счетов следователь считал преждевременным. Почему не нравился? Да потому что отыскать таких преступников сложнее всего. С жертвой преступника ничего не связывает, логике его поведение не подчиняется, последствия его не тревожат, и вообще ничего человеческого в таких субъектах нет ни капли. Или следователь Паршин совсем ничего не понимает в криминалистике, в психологии преступников и в жизни в целом.

Валеев вернулся через полчаса, столько времени потребовалось, чтобы съездить в соседний район – забрать из дома лучшего в округе эксперта-криминалиста и патологоанатома в одном лице. Доктор Бровкин, как патологоанатома именовали в отделении, предварительное заключение дал через пятнадцать минут после начала осмотра.

– Друга вашего задушили, – заявил он. – Все остальные раны нанесены уже после смерти. Не скажу, знал ли преступник, что кромсает мертвое тело, но психика у него явно не в порядке.

Время смерти доктор Бровкин обозначил в диапазоне между восемнадцатью и девятнадцатью часами вечера прошлого дня.

– Странно, что соседи ничего не слышали, – удивился Паршин. – В шесть часов люди как раз с работы возвращаются, но никто не встревожился. Кроме Грубияна.

– Какого грубияна? – переспросил патологоанатом.

– Грубиян – кличка собаки, принадлежащей свидетелю, который вызвал милицию, – пояснил Паршин.

– Интересный выбор, – заметил патологоанатом. – И кому же он нагрубил?

– Без понятия, – пожал плечами Паршин. – Меня больше интересует, кому так насолил дед Ковыль.

– Хм, тоже странное имя, – доктор Бровкин поднял глаза на следователя, ожидая пояснений, но у того не было ответа на вопрос, откуда у деда взялось это странное прозвище. Поняв это, эксперт покачал головой и вернулся к осмотру.

Он делал свою работу, а по ходу дела выдавал комментарии. Следователь Паршин знал эту особенность, поэтому ловил каждое его слово, делая записи в блокноте. Всякий раз, когда он работал с доктором Бровкиным, эти самые записи приносили гораздо больше пользы, чем официальный отчет патологоанатома. Но на этот раз закончить работу вместе с патологоанатомом следователь Паршин не успел.

В три часа сорок три минуты из отдела милиции прибежал гонец с дурной вестью: в парке неподалеку от нового Дома культуры найдено тело молодой девушки. Парк был их территорией, поэтому на Железнодорожной пришлось спешно заканчивать и ехать на новое происшествие.

В парк прибыли около четырех утра. Выяснилось, что тело нашел отец девушки. Когда дочь не пришла домой в положенное время, он отправился на ее поиски. Расспросив всех друзей, знакомых и приятелей, он понял, что с дочерью стряслась беда, и пошел по пути, которым должна была возвращаться Наталья. Дважды его попытки ни к чему не привели, на третий раз он, повинуясь внутреннему порыву, свернул в сторону и буквально через тридцать метров наткнулся на тело дочери.

Милицию вызвал сторож детского сада, расположенного в одном здании с поселковой администрацией на улице Песчаной. Когда приехал милицейский «уазик», сторож стоял на коленях возле безутешного отца и придерживал того за плечи. Отец держал бездыханное тело дочери на руках и раскачивался из стороны в сторону, словно баюкая девушку.

– Он все кричал и кричал, – объяснял сторож. – Я на этот крик и прибежал. Я тут сторожем в садике. Сегодня как раз моя смена, а погода, сами видите, к прогулкам располагает. Вот я и вышел на улицу, понимаешь… Сел на веранду, воздухом дышу и вдруг слышу: крик. Да такой громкий – просто жуть! Я сразу понял: не иначе, убили кого. По другим причинам человек так выть не станет. Ну, вскочил я и побежал что есть мочи к парку. Почему бежал? Шут его знает. Может, надеялся, что помочь успею. Но какое там! Все страшное еще до того, как он сюда добрался, – сторож кивнул на обезумевшего отца девушки, – уже случилось. Вот такое дело, понимаешь…

Сторожу было за семьдесят, небольшой рост и длинные седые волосы, плавно переходящие в бороду, делали его похожим на сказочного гнома. Глядя на картину неизбывной скорби, следователь Паршин в буквальном смысле вознегодовал: «И откуда только берутся упыри, способные на такое? Ведь когда-то и они были детьми. Или нет?»

Отмахнувшись от посторонних мыслей, капитан принялся восстанавливать картину событий.

Спустя час, после того, как на месте происшествия поработали бригада криминалистов и все тот же судмедэксперт-патологоанатом доктор Бровкин, у следователя Паршина начала прорисовываться картина невеселых событий. По словам эксперта, девушку убили здесь, в парке. Пробили булыжником голову, причем били до тех пор, пока затылок не превратился в месиво из мозга и костей, хотя, чтобы лишить ее жизни, хватило бы и пары ударов. Следов волочения бригада не обнаружила. Это давало повод считать, что пришла сюда жертва точно своими ногами. Возле тела валялась сумочка из простенькой холщовой ткани, обшитой бисером. Содержимое сумочки рассыпано по земле, сама сумка, будто в раздражении, отброшена в сторону.

«Неужели это зверство сотворили только ради грабежа?» – размышлял следователь. В голове подобное не укладывалось, и он все пытался найти следы чего-то, что подсказало бы ему истинную причину преступления.

А потом появился новый гонец из отдела. Третий вызов, и все в одном микрорайоне!

На этот раз труп нашли на территории Братской могилы на Примокшанском кладбище, буквально в километре от парка, где находилась выездная бригада. Приняв вызов, Паршин подтвердил, что отправится на очередное место происшествия немедленно, и даже начал собираться, но, дойдя до границы парковой зоны, вдруг остро ощутил, что уходить с территории парка пока рано. «Что-то я упустил… – вертелась в голове навязчивая мысль. – Что-то очень важное, способное объяснить. Стоит сейчас уйти, и ощущение будет потеряно, место преступления затоптано, а главная улика, которая помогла бы расследованию, уничтожена».

Он медлил, продолжая осматривать близлежащие кусты, тротуар, траву и деревья. Он надеялся, что подсознание зафиксирует картину не хуже фотоаппарата и, возможно, впоследствии важная улика всплывет в памяти.

– Анатоль Николаич! Пять тридцать, полчаса как вызов поступил, – не выдержав, напомнил молодой лейтенант и призывно распахнул дверцу «уазика».

– Да иду я, иду! – Паршин развернулся и зашагал к машине. – И когда только ты, Валеев, его субординации обучишь? Где это видано, чтобы молодой летеха капитана по имени-отчеству звал? – забираясь в кабину, ворчал Паршин.

– Ничего, обучится в свое время, – усмехнувшись, пообещал Валеев. – Вот научу его преступников выслеживать, потом и к субординации перейду.

– Ладно, проехали. Что там по новому убийству?

– Да непонятно пока. Звонок поступил от смотрителя кладбища. Он заявил, что на вверенной ему территории обнаружен криминальный труп.

– Так и сказал – «криминальный труп»? – Паршин удивленно поднял брови.

– Может, и не так, я с ним не разговаривал. Так мне передали из отдела. Других подробностей не знаю, неизвестно даже: мужчина или женщина. – Валеев нахмурился. – И что это на них нашло? Третье преступление за одну ночь.

– На кого – «на них»? Уверен: все три преступления – дело рук одних и тех же преступников. Никогда не поверю, что три банды в радиусе четырех километров в одно и то же время орудовать задумали, – высказал свое мнение следователь Паршин. – Два трупа – еще куда ни шло, но три – это уже перебор. Руку даю на отсечение: все три преступления взаимосвязаны.

– Ого! Всех троих один и тот же преступник угрохал? – вновь позабыв о субординации, вклинился в разговор Сидоркин. – И зачем ему это надо?

– Хороший вопрос, Коля. Вот как только узнаем ответ, так сразу все и выясним.

– А что вас волнует, товарищ капитан? – став вдруг непривычно вежливым поинтересовался Сидоркин.

– Кто все это натворил, разумеется, – скрывая улыбку, ответил Паршин и приказал водителю: – Все в сборе, поехали.

Дорога заняла не больше десяти минут, так что проанализировать собственные ощущения следователь Паршин не успел.

Прибыв на кладбище, он первым вышел из машины, прошел по дорожке к центральным воротам и только тогда увидел мужчину, одиноко стоящего у ограды. «Он нашел тело», – догадался Паршин и прибавил шаг.

– И чего это сегодня мужикам не спится? – проворчал под нос Валеев. – По их милости всю ночь по округе колесим.

– Не ворчи, Валеев, такая у тебя работа, – приструнил его Паршин.

– Да знаю я, – беззлобно огрызнулся Валеев. – Только никуда бы трупы до утра не делись, на мой взгляд, нет никакой нужды всю ночь бегать от одного жмурика до другого.

На этот раз капитан Паршин бросил на Валеева более суровый взгляд, и тот сразу притих.

Мужчина, стоявший у ограды, при виде милицейского «уазика» оттолкнулся от чугунной решетки и быстро пошел навстречу группе. Поравнявшись с Валеевым, он коротко кивнул и спросил:

– Вы здесь главный?

– Старший лейтенант Валеев, уголовный розыск, – представился тот. – Что здесь произошло?

– Вы главный? – мужчина повторил свой вопрос, игнорируя вопрос Валеева.

– Нет, я оперативный работник, – нехотя признался Валеев. – Если вам нужен тот, кто отдает команды на выезде, обращайтесь к товарищу капитану. – Валеев указал рукой на Паршина.

Мужчина оглядел капитана Паршина с ног до головы и снова перевел взгляд на Валеева. Оперативнику он явно не поверил, полагая, что более зрелый возраст должен указывать и на более высокое звание. Сам незнакомец выглядел весьма солидно, особенно для глубинки вроде Ковылкино. Внешне ничего примечательного: средний рост, средний вес, волосы русые, глаза зеленые. Но его стрижка – волосок к волоску, несмотря на ранний час, и легкий аромат дорогого парфюма выдавали в нем столичного чиновника. Спортивный костюм, явно заграничного качества, с тремя полосками на рукавах и штанинах, синие кроссовки все с теми же полосами – в ковылкинском магазине такими не отоваришься.

«И откуда же тебя к нам занесло, такого пижонистого?» – мысленно задал вопрос Паршин и шагнул навстречу.

– Здравствуйте, товарищ, – произнес он. – Следователь Паршин Анатолий Николаевич. Могу я узнать, для чего вам «главный»?

– Вы следователь? – Мужчина в очередной раз перевел недоверчивый взгляд с Паршина на Валеева. – А он оперативник?

– Все верно. Я следователь, при вызове на место происшествия мне подчиняются оперативные сотрудники, стажеры, эксперты-криминалисты и остальные сотрудники милиции, так что если вам действительно так сильно нужен «главный», то он перед вами, – терпеливо объяснил Паршин.

– Главный мне нужен для того, чтобы не пришлось сорок раз пересказывать цепочку событий. Я не первый день живу на свете и знаю, как все устроено. Сначала тебя допрашивает патрульный, потом он решает, что сведения слишком важные, и вызывает оперативника. Тот, выслушав рассказ, отправляется к следователю – и так далее, а свидетелю раз за разом приходится пересказывать одну и ту же историю. Так вот, времени свободного у меня нет, поэтому прошу вас отнестись к моему требованию с уважением.

– Мы относимся к вашему требованию со всем уважением, – заявил следователь Паршин. – Итак, ваше имя?

– Сысоев Вадим Сергеевич, – представился мужчина, – первый помощник секретаря райкома партии в Хамовниках, в Москве.

Слова его звучали слишком напыщенно для такой глубинки, как Ковылкино, а учитывая текущие обстоятельства, еще и глуповато, как если бы десятикласснику вдруг вздумалось бахвалиться перед первоклашками. Паршин и Валеев переглянулись. Валеев едва заметно улыбнулся и пожал плечами, давая понять, что уступает следователю право решать, что делать с этим товарищем.

Паршин нахмурился, оттеснил Валеева чуть в сторону и, встав перед Сысоевым, задал первый вопрос:

– Вадим Сергеевич, это вы вызвали милицию?

– И да и нет, – ответил Сысоев. – Тело обнаружил я, но звонок сделал мой отец.

– Ваш отец? Где он сейчас? – спросил Паршин и огляделся в поисках второго свидетеля.

– Он в сторожке. – Сысоев досадливо поморщился, в очередной раз осмотрел следователя Паршина с головы до ног и наконец, смирившись, что придется иметь дело с тем, кого прислали, предложил: – Пожалуй, будет лучше, если я расскажу все с самого начала.

– Не возражаю, – согласился Паршин.

– Постараюсь не слишком вас задерживать, – пообещал Сысоев и приступил к рассказу.

В районный город Ковылкино столичный гость приехал позавчера навестить отца, который переехал из Саранска в Ковылкино пять лет назад. По приезде отец Сысоева сразу устроился на Примокшанское кладбище смотрителем, заняв прилагающийся к должности небольшой деревянный домик. Домик располагался на территории кладбища, у центральных ворот. Раз в год во время отпуска сын приезжал к отцу на побывку и в это время жил вместе с ним в домике смотрителя. Чтобы поддерживать форму, Сысоев и на отдыхе вставал рано и каждый день ровно в четыре тридцать отправлялся на пробежку. Здесь, в Ковылкино, он бегал одним и тем же маршрутом: от домика смотрителя вдоль северной ограды кладбища до дальних ворот, затем через ворота до монумента на Братской могиле, а затем обратно – до дальних ворот, чтобы возвратиться к домику уже вдоль южной ограды кладбища. Но в этот день ему пришлось нарушить традиции и прервать пробежку.

Монумент на Братской могиле виден издалека, так как в четыре стороны от него расходятся довольно широкие пешеходные дорожки, которые просматриваются от забора до забора. Свернув на дорожку, ведущую в центр кладбища, Сысоев понял, что с монументом что-то не так. Сначала он подумал, что у нерадивой хозяйки ветром унесло простыню, которую она повесила сушить, простыня зацепилась за монумент и теперь болтается на верхушке. Затем решил, что какие-то хулиганы водрузили на монумент пугало, видимо полагая, что это забавно. И только подбежав ближе и обогнув основание, Сысоев понял, что шуткой здесь и не пахнет: на остроконечной мраморной стеле головой вниз висело тело. Странное белое одеяние развевалось на ветру, придавая и без того жуткой картине зловещий оттенок.

– Когда я понял, что передо мной труп, я сразу отправился в сторожку к отцу и велел ему вызывать милицию, – закончил рассказ Сысоев.

– А как вы поняли, что перед вами труп? – задал вопрос следователь Паршин.

– Что значит – «как понял»? – искренне удивился Сысоев.

– Вы его осмотрели? Попытались нащупать пульс, проверили дыхание или предприняли попытки реанимации? – уточнил Паршин. Расположение тела не оставляло сомнений в том, что Сысоев тело не осматривал, и вопрос Паршин задавал, скорее, для протокола.

– Реанима… Да вы в своем уме? – Сысоев чуть не задохнулся от возмущения. – Я же говорю: труп, передо мной был труп, и никаких доказательств мне не было нужно! Он висел вниз головой, и даже не глядя на его лицо, я мог точно сказать, что он не жилец. Шея настолько посинела, что стала как свекла, а на фоне белого одеяния выглядела еще темнее.

– В том-то и дело, что на фоне одеяний. – Паршин говорил бесстрастно, но Сысоеву все равно показалось, что тот его осуждает.

– Хотите сказать, в тот момент, когда я его нашел, он был жив? – Подобное предположение не приходило в голову Сысоеву раньше, поэтому слегка его шокировало. – Думаете, если бы я проверил пульс, то мог бы его спасти? О, черт, только не это! Да нет, мертвый он был, точно говорю вам, он был мертвый. Я же видел, я хорошо разглядел…

– Как же вы так хорошо все разглядели в такую рань? – Вопрос стажера прозвучал внезапно, все сразу повернулись к нему. Стажер смутился, но мысль свою закончил: – Да еще и не прикасаясь к телу?

– Молодой человек, вы что, не местный? – едва сдерживая раздражение, произнес Сысоев. – В июне в Ковылкино светать начинает с половины четвертого, так что ко времени пробежки все дорожки уже освещены как днем.

– Да, света вам действительно хватило. – Вместо стажера, смущенного отповедью свидетеля, в разговор вступил Валеев. – На мой взгляд, решив не прикасаться к телу и не топтаться на месте преступления, вы поступили правильно. Наверняка вы уже ничем не могли помочь мужчине, только навредили бы до приезда специалистов.

– Какому мужчине? – Сысоев непонимающе посмотрел на Валеева.

– Как какому? Тому, которого вы нашли висящим на монументе, – в свою очередь, удивился Валеев.

– Мужчину? Почему вы решили, что речь идет о мужчине? – еще больше удивился Сысоев.

– Так вы же только что сами сказали: «Он был мертв», – напомнил Валеев.

– Ну да, сказал, но ведь я говорил про труп, а «труп» мужского рода. Как еще я должен был сказать? «Оно»?

– Не нужно кипятиться, Вадим Сергеевич, все мы немного устали, все на взводе, – вступил в разговор следователь Паршин. – Недопонимание вполне понятно, дежурный из отдела не сообщил нам пол жертвы.

– Знаете, этот вопрос беспокоит и меня, – заявил вдруг Сысоев. – Пока я вас ждал, все стоял и думал: кому же так не повезло, кого судьба так жестоко наказала? Встретить смерть на острие шпиля, быть проколотым насквозь, как букашка. Жуть! Никому такой кончины не пожелаю!

– Как-как вы сказали? Жертва приколота к острию памятника? – Паршин подался вперед, не веря своим ушам.

Памятник на братской могиле он видел не раз и хорошо помнил, что высота постамента вместе с длинным шпилем равна примерно трем с половиной метрам. Разумеется, заявление Сысоева привело его в замешательство. Как жертва могла попасть на шпиль? Какой силой нужно обладать, чтобы забросить тело человека на высоту в два человеческих роста?

– Понимаю, заявление мое больше похоже на вымысел, но так оно и есть, – подтвердил свои слова Сысоев и добавил: – Хорошо, что мне не придется доказывать свои слова. Идите за мной, сами во всем убедитесь.

Глава 2

Районный отдел милиции располагался на улице Первомайской и занимал типовое трехэтажное здание советской постройки: никаких излишеств, архитектурных украшений и прочих «буржуазных пережитков». Строгие аскетические формы как нельзя лучше подходили для тех задач, которые решали служители правопорядка в небольшом, но быстро развивающемся городе. За последние десять лет население города выросло почти вдвое, перевалив пятнадцатитысячный рубеж, но несмотря на быстрый рост населения, наплыв «пришлых», перебравшихся в Ковылкино из других уголков Мордовии, которых привлекли развивающаяся индустрия и немалое количество исправительных учреждений, работы у служителей правопорядка было не слишком много. В основном сотрудникам милиции приходилось разбираться с уличными драками, мелкими кражами и прочей «бытовухой». От этого оперативные работники, следователи и судейские чины чувствовали себя расслабленно и спокойно. Каждое утро они просыпались с приятным чувством, что все под контролем, с этим же чувством и засыпали, возвращаясь домой после рабочего дня, не обремененного сверхзадачами.

Так было до 11 июня 1970 года…

В это утро личный состав ковылкинской милиции подняли по тревоге в семь часов утра. Всех поголовно – начиная от участковых и заканчивая бывшими сотрудниками, вышедшими за штат по возрасту. Данный приказ поступил от начальника районного отдела полковника Стригунова, которому, в свою очередь, отдал распоряжение председатель Исполкома города Ковылкино при поддержке секретаря Горкома партии.

Столь высокие городские чины не часто снисходили до работы местной милиции, о чем начальник райотдела никогда не сожалел. Он не слишком выпячивал свою фигуру и работу районной милиции в целом. Но в этот день криминальная обстановка в городе изменилась настолько резко, что молчать о событиях прошедшей ночи не представлялось возможным.

В актовом зале районного отдела, расположенном на третьем этаже, собралось человек тридцать командного состава в звании не ниже майора. Остальные ожидали разнарядки в участковых отделах.

Полковник Стригунов занимал место в президиуме, вместе с начальником уголовного розыска подполковником Яценко и секретарем городского политотдела товарищем Красновым.

Троица являла собой весьма колоритное зрелище: худой и высокий как жердь полковник Стригунов с вечно кислым выражением на вытянутой физиономии; краснолицый, круглощекий Яценко с ямочками на щеках, которые придавали его лицу детское выражение; и низкорослый, щуплый Краснов, с угрюмо нахмуренными кустистыми бровями, нависающими над карими глазами, которые будто говорили, что давно не доверяют никому из простых смертных.

Однако подчиненным, собравшимся в зале, было хорошо известно, насколько внешность всех троих не соответствует действительности.

Полковник Стригунов крайне редко выказывал недовольство даже тогда, когда на то была причина. К подчиненным он относился уважительно, всегда прислушивался к их нуждам и в случае промашек или сложных ситуаций непременно вставал на их защиту перед вышестоящим начальством.

Подполковник Яценко, несмотря на благодушные ямочки, считался грозой всей районной милиции. Попасть под горячую руку Яценко боялись даже те, кто не находился в его подчинении, а уж личный состав уголовного розыска мог в красках описать, как этот с виду совершенно немужественный человек железной рукой правит дюжиной милиционеров и держит в узде криминальный элемент всего Ковылкино.

Что касается товарища Краснова, то его внешность меньше всего подходила к его нраву. Весельчак и балагур от природы, к сорока пяти годам он научился сдерживать свой темперамент, но лишь по той причине, что волею судеб дослужился до высокого партийного чина, который требовал соответствовать высокой чести, оказанной ему однопартийцами.

Актовый зал гудел как разворошенный улей: начальники всевозможных подразделений терялись в догадках о причине экстренного сбора и, пытаясь выяснить, что послужило поводом для масштабной мобилизации, переговаривались друг с другом в ожидании начала совещания. Версии выдвигались самые разнообразные: внезапная реформа в МВД, укрупнение структурных подразделений, приезд столичной комиссии для проверки результативности работы местных сыскарей и даже расформирование милицейских органов, как это было в начале 1960 года, когда Никита Сергеевич Хрущев указом Президиума Верховного Совета СССР в одночасье упразднил Министерство внутренних дел СССР, передав его полномочия МВД союзных республик и Министерству обороны.

– Вот увидите, – уверяли сторонники этой версии, – сейчас слово возьмет Краснов и начнет вещать про то, как резко снизилась преступность во всей стране в целом и в Ковылкинском районе в частности, благодаря чему в наших услугах государство больше не нуждается. Снимайте, мол, товарищи, погоны и впрягайтесь в заводское ярмо, так как стране до зарезу требуются токари и прочий рабочий люд.

Им не особо возражали по двум причинам: во‑первых, не было желающих вступать в полемику о «наступившем светлом будущем» и рисковать погонами, во‑вторых, каждый признавал, что шанс такой есть, ведь если сделали однажды, почему не могут повторить?

Время тянулось медленно, собравшиеся изнывали от нетерпения, но ни товарищ Краснов, ни полковник Стригунов, ни подполковник Яценко с места не вставали и говорить не начинали. Люди начали догадываться, что они кого-то ждут. Того, кто откроет им истинную причину сбора. Как только данное предположение было высказано вслух, посыпались версии, кого бы начальство могло ожидать в качестве почетного гостя.

Тут предположений оказалось меньше: все сходились на том, что ожидается начальство из Саранска, ну или все-таки они ждут шишкарей из Москвы. Поэтому, когда на сцену вышел молодой человек лет тридцати с капитанскими погонами, на него никто не обратил внимания.

Однако при его появлении подполковник Яценко поднялся с места и поднял руку, призывая присутствующих к тишине. Гул затих, все взгляды обратились к Яценко.

– Внимание, товарищи! – Яценко откашлялся. – Мы собрали вас по весьма чрезвычайному поводу: прошедшей ночью в городе произошло сразу три эпизода, связанных с насильственной смертью граждан города Ковылкино. Такого в нашем районе еще не случалось, поэтому ситуация требует экстренных мер.

По залу пошел гул: страшная новость ошеломила и озадачила командный состав. Каждый пытался вспомнить, случалось ли хоть раз подобное за время их службы, и понять, как вообще такое могло произойти в их тихом городке. Да, в округе десятки исправительных колоний, где отбывают наказание осужденные за преступления разной степени тяжести, но «сидельцы» редко доставляли местным властям неприятности, так как находились под надежной охраной, а после отсидки старались как можно быстрее уехать из опостылевших мест.

– Тише, тише, товарищи, – Яценко снова призвал всех к тишине, – отложим обсуждения. Время, как вам всем хорошо известно, – наиважнейший фактор, а мы, судя по отчетам патологоанатома, и так дали преступникам фору более двенадцати часов. Так что не будем играть им на руку и дальше.

Полковник Стригунов приподнялся с места и обратился к Яценко.

– Товарищ подполковник, переходите к вводной, – приказал он и снова сел на место.

Яценко коротко кивнул и без перехода продолжил:

– Делом занимается капитан юстиции Паршин, он и введет вас в курс дела.

С этими словами Яценко махнул рукой в сторону капитана, приглашая его на сцену, сам же опустился на стул и приготовился слушать.

Капитан Паршин вышел вперед и окинул взглядом зал. Аудитория его не пугала, несмотря на то, что ему не часто приходилось выступать в роли оратора. В данный момент все его мысли и чувства были обращены к событиям прошедшей ночи.

На территории кладбища его группа пробыла чуть больше получаса, после чего следователь принял решение, не дожидаясь утра, доложить о ЧП вышестоящему начальству. Он прошел в сторожку и позвонил прямо на домашний телефон подполковника Яценко. Тот, выслушав короткий доклад, приказал Паршину продолжать работу и ждать дальнейших указаний, сам же набрал номер полковника Стригунова, после чего машина завертелась, передавая сообщение все выше и выше, пока новость не дошла до городских властей, после чего звонки пошли в обратном порядке.

В актовый зал райотдела милиции Паршин прибыл прямо с места преступления. Его ботинки еще были в кладбищенской грязи, а в носу стоял тошнотворный запах крови вперемешку с человеческими экскрементами. Но передышки он не просил. С полминуты он молча смотрел на собравшихся, собираясь с мыслями, после чего приступил к докладу.

– Первое преступление произошло в промежутке от восемнадцати до девятнадцати часов вечера в частном доме по улице Железнодорожной. Гражданин Лопай Касимкин семидесяти шести лет был зверски убит во дворе своего дома. Причина смерти – удушение, посмертно мягкие ткани тела были распилены ручной пилой. По данным предварительного осмотра, злоумышленники произвели в доме жертвы обыск. Из личных вещей ничего не пропало, только небольшая сумма денег – ориентировочно в размере шести рублей сорока копеек – сумма, оставшаяся от пенсии, согласно записям в тетради, которые вел Касимкин. Отпечатки пальцев, следы обуви, иные улики в данный момент обрабатываются экспертами, поэтому однозначно сказать, имеем ли мы дело с группой лиц или преступление совершено одиночкой, пока невозможно.

– В доме есть следы крови? – задал вопрос кто-то из первых рядов.

– Видимых следов крови, а также их сокрытия путем уничтожения в доме не обнаружено. Это дает нам право предположить, что Касимкина сначала убили и только потом обыскали дом. Возможно, после того, как преступник или преступники не нашли в доме существенной наживы, они впали в ярость и искромсали бездыханное тело хозяина дома. Это всего лишь предположение, не более того.

– Свидетели есть? – послышался новый вопрос.

– На данный момент работа по поиску свидетелей не проводилась.

– Почему? Ведь это могло бы ускорить процесс поиска преступников. – На этот раз реплики неслись со всех сторон. – Фактор времени нужно учитывать в первую очередь. И ночью можно соседей побеспокоить, когда такое дело.

Паршин спокойно смотрел в зал, не торопясь отвечать на вопросы. Он понимал, что людям требуется время, чтобы усвоить ту информацию, которую он для них приготовил.

У подполковника Яценко столько терпения не было, поэтому он встал с места и с силой стукнул ладонью по столу. В зале тут же наступила тишина.

– Имейте терпение, товарищи. – Яценко нахмурил брови, голос его звучал раздраженно. – Прошу дать товарищу капитану завершить доклад, после чего мы обсудим план совместных действий, дадим каждому из вас возможность задать вопросы по существу дела. Это понятно?

Над залом прокатилась волна удовлетворительных ответов. Яценко коротко кивнул:

– Продолжай, Анатолий Николаевич.

– Одно предложение, – вклинился в разговор полковник Стригунов. – Не скупитесь на подробности, капитан. Знаю, время поджимает, но, получив исчерпывающую информацию, начальники отделов только сэкономят время, так как им не нужно будет досконально изучать рапорты и результаты исследований экспертов.

– Вас понял, товарищ полковник. – Паршин согласно кивнул и продолжил: – Итак, что касается результатов осмотра первого места происшествия. Следов борьбы не обнаружено, на руках жертвы не осталось ни частичек кожи, ни пятен крови, ничего, что бы свидетельствовало о том, что он оказывал сопротивление. Скорее всего, на него напали сзади, набросили удавку на шею и задушили. Орудия убийства на месте не обнаружено, но эксперт сообщил, что душили либо бельевой веревкой, либо чем-то близким по структуре. Задний двор, где было обнаружено тело, сильно зарос травой, которая примята в том месте, где лежало тело. Как вам известно, дождей не было больше десяти дней, поэтому и следов обнаружить не удалось. Трава – не тот тип грунта, с которого легко снять отпечатки.

Паршин внезапно умолк, аудитория терпеливо ждала продолжения.

– На самом деле мы мало что успели рассмотреть и тем более проанализировать, – признался следователь, глядя в зал. – Поступил новый сигнал, пришлось спешно перебросить группу по второму вызову. На месте осталась бригада патруля, которым был дан приказ охранять место преступления, и эксперты. Просмотреть отчеты возможности тоже не было, поэтому могу рассказать лишь о том, что видел сам и о чем получил представление на местах преступлений.

– Мы это понимаем, товарищ капитан. – За спиной Паршина заговорил полковник Стригунов. – Нам важна любая информация, но вы можете освещать события в той последовательности, в которой вам удобно. Не спешите, нам известно, что ночь у вас выдалась непростая.

Мягкий голос начальника слегка приободрил следователя. Он устало потер лицо ладонями, не заботясь о том, как воспримут этот жест его коллеги, затем скрестил пальцы в замок, сложив их на груди, и продолжил:

– Второе преступление произошло в городском парке возле Дома культуры. Убита школьница, Наталья Рогозина, семнадцати лет. В этот день она со своими одноклассниками занималась приготовлениями к празднику, и родители не ждали ее раньше половины десятого вечера. Когда и в двадцать два ноль-ноль дочь не появилась, отец отправился на поиски. Он нашел ее в парке, чуть в стороне от центральной аллеи. Причина смерти – множественные удары тупым предметом в область затылка. Преступник буквально раскрошил булыжником череп девушки так, что мозговая жидкость вперемешку с костями разлилась по земле.

Паршин снова умолк, пытаясь совладать с нахлынувшими чувствами: стоя в актовом зале, он видел перед собой не лица сотрудников МВД, а истерзанное тело девушки и искаженное горем лицо ее отца. Спустя минуту Паршин вновь заговорил:

– По словам патологоанатома, умерла девушка не сразу. Булыжник – это уже потом, а сначала этот подонок сломал ей нос и исполосовал ножом бедра. В мелкую клеточку. Кровь пропитала подол ее платья так, что невозможно рассмотреть узор.

– И никто ничего не услышал? Неужели она не кричала? – послышался вопрос из зала.

– Может, и кричала, только он запихнул ей в рот кляп из ее же платка, при этом выбил два передних зуба. Представляете, с какой силой нужно было вдавить платок, чтобы зубы вылетели?

– Своими руками удавил бы гада! – донеслось с задних рядов.

Из президиума тут же поднялся секретарь городского политотдела товарищ Краснов и, смущенно откашлявшись, проговорил:

– Самосуд мы устраивать не станем. Ваше негодование объяснимо, но мы живем в цивилизованном обществе, которое умеет бороться с подобными асоциальными элементами, поэтому взываю к вашей партийной совести и призываю пресекать всяческие разговоры о самосуде.

Краснов покосился на полковника Стригунова, ожидая поддержки с его стороны, но тот не прореагировал, и секретарь городского политотдела тихо сел на место. Какое-то время в зале висела тишина, затем следователь Паршин снова заговорил. Теперь, после реплики из зала и отповеди товарища Краснова, он старался, чтобы его голос звучал бесстрастно:

– Здесь следов еще меньше. Отец, прибывший на место преступления первым, изменил картину преступления, уничтожив почти все следы. Тело сейчас в морге, результаты будут ближе к полудню. В данный момент могу сказать следующее: на этот раз жертва также не оказала сопротивления. По какой причине – пока неизвестно. Из личных вещей тоже ничего не пропало. На месте обнаружена сумка Рогозиной, содержимое разбросано по земле, включая пустой кошелек. По словам отца, максимум, что могло быть у Натальи, это пятьдесят копеек.

– Насильственные действия? – прозвучал вопрос из зала.

– Первичный осмотр не обнаружил следов изнасилования, – ответил Паршин. – Нижнее белье находилось на теле, но эксперты будут прорабатывать и этот вопрос.

– Кто-то что-то видел? – спросил тучный майор из первого ряда.

– Свидетелей еще предстоит найти. – Паршин снова потер лицо ладонями. – Когда оперативная группа заканчивала осмотр, поступил новый сигнал. Третий за ночь.

– Очередное убийство? – задал вопрос все тот же майор.

– Да, очередное убийство, – подтвердил Паршин. – В дежурную часть позвонил гражданин Сысоев, сын смотрителя Примокшанского кладбища. Во время утренней пробежки он обнаружил труп на Братской могиле. Здесь следов больше, но пока трудно сказать, какие из них принадлежат преступникам, а какие – тем, кто посещал кладбище в ближайшие дни.

– Кто жертва? – Вопрос прозвучал сразу из нескольких мест в зале.

– Жертва – Аглая Филимонова, сорока восьми лет. Личность удалось установить после того, как оперативная группа прошла по следам крови, оставленным жертвой на одной из четырех дорожек, сходящихся у стелы.

– Значит, жертва была убита не на кладбище?

– Не совсем так. Умерла она именно на кладбище, но нападение произошло в ее собственном доме. На западной стороне кладбища расположено три жилых дома с приусадебным хозяйством. Крайний дом по улице Безымянной принадлежал гражданке Филимоновой. Полагаю, преступники застали Аглаю в тот момент, когда она вышла в коровник по хозяйственным нуждам, так как следов взлома на входной двери не обнаружено, но засов в наличии имеется. В доме все перевернуто вверх дном, на этот раз преступники обыскали его основательно. Что именно пропало у гражданки Филимоновой, еще предстоит выяснить, но, судя по заявлению ее соседа, которого удалось опросить, больших сбережений у жертвы не было.

– Сосед видел преступников?

– Он видел, что произошло в доме?

– Удалось выяснить, кто на нее напал? – После упоминания о свидетеле вопросы посыпались со всех сторон.

– Мне бы очень хотелось ответить хоть на один из ваших вопросов утвердительно, но увы, сосед не является свидетелем, – заявил Паршин. – Все, чем он смог нам помочь, это описать уклад жизни жертвы, что, возможно, в дальнейшем нам поможет. Гражданка Филимонова проживала в доме одна. Работала на железной дороге путевым обходчиком. В доме бывала набегами, разрываясь между работой и семьей дочери, которая три месяца назад родила двойню. Семья дочери проживает на другом конце Ковылкино, зять работает машинистом поезда, дома бывает редко. Его жена служит на почте и в данный момент уже вышла на работу на неполный день, поэтому Филимоновой частенько приходилось оставаться у дочери на ночь, а для ухода за скотиной выбирать время между своими сменами и сменами дочери. Сосед помогал Филимоновой выгонять корову на пастбище, но в этот день Филимонова должна была сделать это сама, поэтому сосед, не имевший своей живности, в предполагаемое время преступления спокойно спал у себя дома. Предвосхищая вопросы, скажу: никаких криков, шума или звука подъезжающего автомобиля он не слышал до тех пор, пока не пришли мы. И это очень странно, так как жертва просто обязана была кричать, если учесть, что они с ней сделали.

– Все настолько плохо? – вопрос задал майор Читко, которого Паршин знал по нескольким пересекающимся делам их отделов.

Поэтому ответ следователь адресовал лично ему:

– Да, товарищ майор, все очень плохо. Не знаю, откуда в наших краях взялись эти упыри, но уверен, что мы имеем дело с человеком или группой людей, в которых не осталось ничего человеческого. Впечатление такое, будто они совершают убийства ради самого убийства, причем чем сильнее страдает жертва, тем для них лучше.

– Так что же произошло с Филимоновой? – перебил Паршина майор с первого ряда.

– Гражданке Филимоновой прижизненно были нанесены колотые раны в область предплечий, бедер, голеней, спины и живота… На самом деле она была вся исколота острым предметом, предположительно коротким ножом с узким лезвием.

– Заточка? – бросил майор Читко.

– Возможно, но необязательно. Как сказал патологоанатом, тут подошел бы и обычный кухонный нож. Все раны были нанесены в течение некоторого времени, то есть не одновременно. Ее кололи около получаса, прежде чем она оказалась на улице.

– Хотите сказать, ее истязали?

– Именно так, – подтвердил Паршин. – С жертвы сняли всю одежду, бросили на пол и начали колоть ножом во все части тела. Скорее всего, Филимонова пыталась увернуться от ударов, перекатываясь по полу, но это лишь давало возможность травмировать все новые и новые места. Затем либо жертве удалось сбежать, либо, что более вероятно, ее намеренно выгнали из дома, заставив убегать. По дороге, чтобы прикрыть наготу, Филимонова сорвала с бельевой веревки простынь и накинула на себя. Она бежала по направлению к кладбищу до тех пор, пока не оказалась у стелы на Братской могиле. Здесь от страха или впадая в шоковое состояние от потери крови, она начала карабкаться на постамент, пока не оказалась наверху. Пододеяльник зацепился за шпиль, жертва соскользнула со шпиля и повисла в двух метрах от земли, при этом ее шея оказалась в отверстии, в которое обычно продевают одеяло. Смерть наступила от удушения, но она и так умерла бы от кровопотери, только дольше бы страдала.

После этих слов в зале наступила тишина, каждый обдумывал то, что услышал, и пытался представить, каково это – за несколько часов получить сразу три подобных вызова. После продолжительной паузы слово взял подполковник Яценко.

– Каковы ваши выводы на данный момент, товарищ капитан? – обратился он к Паршину.

– Вывод прост: преступников нужно вычислить и задержать как можно скорее, – не задумываясь, ответил Паршин. – То, что мы увидели сегодня, дает основание считать, что преступники на этом не остановятся. Какова бы ни была причина их действий, они еще не закончили.

– Хотите сказать, что будут новые убийства? – произнес кто-то из зала.

– Да, хочу сказать, что, пока преступники на свободе, наши семьи, жены, дети в серьезной опасности. Думаю, им все равно, кого убивать, поэтому ни один из жителей Ковылкино не застрахован от подобной участи.

В полной тишине следователь Паршин сошел со сцены и вышел из зала.

* * *

Следователь Паршин сидел в своем кабинете, перебирая рапорты, которых, к восьми часам вечера накопилось столько, что хватило бы на два десятка рядовых дел. С того момента, как он выступал в актовом зале, прошло двенадцать часов. После ночной смены ему не удалось поспать даже полчаса, но об этом он не думал. Какой сон, когда в городе творится такое бесчинство!

В зал он вернулся спустя полчаса, когда там полным ходом шло обсуждение плана дальнейших действий. Подполковник Яценко жестом предложил ему присоединиться к обсуждению. О его внезапном уходе он не обмолвился ни словом, ни тогда, ни потом. А Паршину просто необходимо было побыть одному, чтобы совладать с нахлынувшими чувствами, проветрить голову и настроиться на работу.

Было решено разбить город на сектора, равные юрисдикции каждого отдельного района. На каждый район был назначен ответственный за поиски свидетелей, который должен был каждые два часа собирать полученную информацию и отчитываться непосредственно следователю Паршину. Все сошлись на том, что искать нужно пришлых, тех, кто не связан с городом. Если бы ночные преступления были делом рук местных, они давно бы проявили себя, а раз до этого подобных инцидентов не наблюдалось, значит, все три преступления дело рук заезжих гастролеров.

Паршин попытался возразить, объясняя, что для гастролеров город Ковылкино не представляет интереса, но большинство собравшихся настаивали на данной версии, и следователь понял, что возражать бессмысленно. В какой-то мере он и сам был для старожилов пришлым, ведь в Ковылкино он прожил всего три года, а это не такой большой срок. Правда, полковник Стригунов, назначая его главным в расследовании всех трех убийств, аргументировал свое решение именно тем, что у Паршина имеется опыт в подобных делах еще со времен работы в Челябинске.

По поводу его назначения никто из присутствующих возражений не высказал, чему Паршин совсем не удивился. Кому охота вешать на себя ответственность за преступления, которые взяты на контроль не только администрацией города, но и партийными органами? Понятно, сейчас не тридцать седьмой год, когда и за меньшее люди рисковали оказаться в лагере, причем не по своей воле. В семидесятых о репрессиях, политических лагерях и лесоповале уже не вспоминали, но лишиться погон в случае, если дело подобного масштаба останется нераскрытым, побаивались.

Собрание закончилось в половине десятого, и Паршин сразу же поехал в отдел. Там его ждала оперативная бригада, которую подполковник Яценко выделил для работы на районе. Два оперативника, обычно занимавшиеся квартирными кражами и разбойными нападениями, два участковых милиционера, капитан в отставке Жабыкин, проработавший на Первомайской больше двадцати лет, и Валеев со стажером – вот и вся команда. Вместе с Паршиным восемь человек – не густо, но лучше, чем ничего.

Капитан пригласил всех в свой кабинет. Группа кое-как разместилась в крошечном помещении, Паршин во второй раз за утро пересказал события прошедшей ночи, после чего разделил бригаду на небольшие группы, разделив между ними три эпизода, которые тем предстояло разрабатывать. Один из «квартирников» и стажер достались Валееву, которому предстояло разбираться с убийством деда Ковыля. Второго «квартирника» и одного из участковых Паршин прикрепил к Жабыкину для отработки убийства Филимоновой. Сам же, взяв себе одного участкового, отправился в Дом культуры собирать сведения о погибшей Наталье Рогозиной.

В Доме культуры о смерти Рогозиной уже знали – сарафанное радио сработало быстро. Ребята, которые накануне занимались приготовлениями к празднику вместе с погибшей девушкой, собрались вместе, не в состоянии переварить новость в одиночку. Задавая стандартные вопросы, Паршин вынужден был то и дело прерывать допрос, пережидая потоки слез, которые не могли сдержать даже парни.

По словам друзей, Наталья была совершенно неконфликтным человеком: веселая, жизнерадостная, отзывчивая, разве что чересчур боязливая. Впрочем, теперь ее боязнь темных переулков и прогулок в одиночестве в ночное время не казалась безосновательной. И парни, и девушки винили себя в смерти подруги, ведь это они упустили из вида то, что Наталья не присоединилась к ним, когда они отправились домой накануне вечером. Но кто же мог предположить подобный исход? Многие из тех, с кем общался Паршин, рассказывали, сколько раз они ходили домой одни, и никаких эксцессов не случалось.

Как и предполагал Паршин, врагов Наталья не имела, брошенного парня, который мог бы выместить таким образом обиду, у нее не было. С родителями не конфликтовала, со взрослыми обращалась уважительно – и все в таком духе. Следователь и сам не верил в то, что смерть Натальи могла быть связана с кем-то из ее знакомых, но протокол есть протокол, и он добросовестно отрабатывал все версии.

Из опроса он выяснил, что никакие подозрительные личности ни у Дома культуры, ни у парка в последнее время не крутились и вообще ничего необычного не происходило. Все как всегда: все тихо и спокойно – больше ничего Паршину выяснить не удалось.

Опрос жильцов домов, расположенных возле парка, занял больше трех часов, но не принес никаких результатов. Люди изо всех сил старались помочь следствию, но этим только вводили в заблуждение и отнимали время. Кто-то с пеной у рта доказывал, что видел на днях в парке здоровенного мужика в наколках (сразу видно – из колоний). Паршин просил дать более точные сведения: время, конкретное место, рост и цвет волос. Свидетель начинал путаться в показаниях и в итоге признавался, что сам этого мужика не видел, а только слышал от кого-то, да и то после того, как узнал о смерти Рогозиной.

Кто-то жаловался на соседа, который держит в доме огромную собаку, а когда та по ночам лает, лупит ее ремнем почем зря. Такому и человека убить ничего не стоит – к такому заключению приходил свидетель и советовал присмотреться к истязателю животных. Кто-то «вдруг» вспоминал, как у промтоварного магазина, расположенного прямо возле парка, крутился подозрительный тип. Высокий, худой, в длиннополом плаще с капюшоном и со «звериным» оскалом на лице. Когда же участковый, присутствовавший при опросе, заявил, что данное описание подходит местному пьянице Корнею, свидетель тут же соглашался, но стоял на своем, что этот алкаш ради копейки мать родную зарежет, не только молодую беззащитную девушку. И все же, несмотря на неудачи, следователь Паршин упорно продолжал опрос, опасаясь из-за ложных свидетелей упустить свидетеля реального.

После опроса капитану предстояло самое сложное: он должен был отправиться в дом Натальи и пообщаться с ее отцом. Тот факт, что отец первым прибыл на место преступления и переместил тело, вынуждал Паршина попытаться с его помощью восстановить картину в первозданном виде, так как это могло помочь следствию.

«Как я могу просить убитого горем отца вновь пойти туда, где он нашел окровавленное тело своей дочери? Да и кто может просить о таком?» – размышлял Паршин, направляясь к дому Рогозиных.

И все же ему пришлось сделать это. Вместе с отцом Натальи они пришли в парк, где тот попытался вспомнить, как лежало тело дочери, когда он его нашел. Паршин понимал, сколько мужества нужно, чтобы выполнить просьбу следователя, и восхищался выдержкой отца. Когда в доме Рогозиных капитан попросил помочь ему на месте, отец чуть не выставил его из дома, но Паршин умел быть убедительным. Он объяснил, насколько это важно для поимки преступника. В конце концов отец согласился. Но одно дело говорить об этом в теории, и совсем другое – держать себя в руках, когда стоишь возле лужи родной крови.

Поначалу ничего не получалось, отец просто не мог вспомнить ни одной детали, кроме того факта, что здесь лежала его мертвая дочь. Затем, по наводящим вопросам следователя, он постепенно начал вспоминать то, что мозг зафиксировал подсознательно. Например, то, как именно лежало тело. Оказывается, оно вовсе и не лежало: преступник прислонил его к стволу дерева, придав сидячую позу. Руки девушки были скрещены на груди, что в тот момент для отца не имело значения, и лишь теперь он понял, насколько это странно.

Еще один нюанс: волосы Натальи были распущены, хотя она почти всегда ходила с косой, распуская их лишь в самых торжественных случаях. А вот ленты, которой девушка повязывала косу, на месте не оказалось. Впоследствии Паршин сам проверил все вещдоки, собранные экспертами, но ленты среди вещей так и не нашел. Как не нашел и упоминания об обуви девушки. По словам отца, Наталья в тот день ушла из дома в новых босоножках. Белые, на высоком каблуке, с тремя лаковыми ремешками. Эти босоножки купил ей дядя, проживающий в Саранске. Привез из Москвы, куда ездил в командировку. Наталье они очень нравились, и в тот день она надела их, потому что они хорошо сочетались с платьем.

Поблагодарив Рогозина за помощь, Паршин отвез его домой. Сам же поехал в морг, переговорить с доктором Бровкиным.

Патологоанатом встретил Паршина неопределенным мычанием, не отрываясь от работы. В тот момент он исследовал тело третьей жертвы, Аглаи Филимоновой, и, судя по выражению лица, был чем-то сильно озадачен.

Паршин прождал минут пятнадцать, прежде чем доктор Бровкин отложил инструмент и заговорил.

На теле женщины он насчитал девяносто восемь ран, по меньшей мере, двадцать из которых проникали на глубину более пяти сантиметров. При такой кровопотере женщина вообще не должна была двигаться, не только бежать, заявил Бровкин. Но, судя по состоянию ступней, она именно бежала, не разбирая дороги, наступая босыми ногами на камни, колючки и сучки. Гнал ее не просто страх, а неконтролируемый ужас. Скорее всего, преступники дали ей фору, намеренно продлевая страдания. Они гнали ее до памятника, а потом стояли и смотрели, как женщина, обезумев от страха, взбирается на сооружение, которое никак не может спасти ее от гибели.

«Беспричинная жестокость, которая не сулит никакой выгоды, кроме наслаждения видом чужих страданий, – резюмировал доктор Бровкин. – Не нужно быть экспертом, чтобы сделать вывод: у преступника явное психическое расстройство, раз он так упивается чужой болью».

Паршин уже и сам пришел к такому выводу, так что слова патологоанатома лишь подтвердили его теорию. Он склонялся к версии с психом-одиночкой, хотя Бровкин не исключал возможности, что этот псих действует не один.

Получив результаты по остальным жертвам, Паршин вернулся в отдел. Здесь его ждали десятки рапортов от старших групп, прочесывающих город. На ознакомление с ними ушел остаток рабочего дня, после чего Паршин засел за пишущую машинку, пытаясь рассортировать данные. За этим занятием он провел еще два часа и к восьми вечера закончил только предварительную работу.

Валеев со стажером, Жабыкин и остальные члены группы давно ушли по домам, а Паршин все сидел в кабинете и анализировал собранные сведения. Как таковых новых фактов почти не появилось, усилия всей городской милиции оказались напрасными. В городе не нашлось ни одного человека, который видел бы подозрительную личность или группу лиц, вызывающих подозрение.

«Что все это значит? – задавал себе вопрос следователь. – Не могли же преступники появиться из ниоткуда?»

Вывод был логичным, с какой стороны на вопрос ни посмотри. Если это гастролеры, на чем настаивал подполковник Яценко и остальные, то они должны были на чем-то в город приехать. В городке с населением пятнадцать тысяч человек автовладельцев не так уж и много и чужая машина обязательно засветилась бы. Но этого не произошло. Угнанных автомобилей, которыми могли воспользоваться преступники, также в городе не обнаружено. Начальник городской госавтоинспекции лично проконтролировал своих подчиненных, которые отработали данный вопрос досконально. Выходит, приехать на машине гастролеры не могли.

Остается железнодорожный транспорт. Здесь есть где разгуляться, так как ни для кого не секрет, что «зайцев» в поездах пригородного направления – пруд пруди, да и на дальних рейсах проводники подсаживают безбилетников с ближайших станций, чтобы заработать лишнюю копеечку.

Проверять пассажиров с билетами Паршин считал совершенно бессмысленной затеей. Если преступники едут в город «на дело», то они не станут светить свои документы. Искать же безбилетников, опрашивая проводников, которые нарушили правила и подсадили их в поезд, дело еще более неблагодарное. Кому захочется сдавать самого себя? К тому же через Ковылкино и близлежащие населенные пункты за сутки проходит столько пассажирских поездов, что и месяца не хватит опросить всех проводников. А ведь есть еще грузовые составы, на которых гастролеры могли «залететь» в Ковылкино без чьей-либо помощи.

«Нет, так дело не пойдет, – остановил свои мысли следователь. – Не с того начинаешь, капитан. Какой вопрос ты должен задать себе в первую очередь? А вопрос должен звучать так: кого мы ищем? Каков портрет убийцы? И какова цель его преступлений?»

Но задать правильный вопрос гораздо легче, чем правильно на него ответить. За двенадцать часов работы нескольких десятков сотрудников милиции так и не удалось прийти к однозначному выводу насчет количества злоумышленников.

Большинство склонялось к тому, что в городе действует группа лиц, совершающая противоправные действия ради наживы. Но сам Паршин думал иначе. И не потому, что, согласно собранным данным, преступники в ходе трех нападений получили не более пятнадцати рублей наличными, а потому, что, по его стойкому убеждению, ради пары червонцев даже отъявленные преступники не станут так утруждаться.

«Зачем рисковать и гнать Филимонову на кладбище, когда уже получил от нее всю имеющуюся в доме наличность? – рассуждал Паршин. – Да, денег оказалось не много – всего семь рублей с копейками. По крайней мере, так сказала ее дочь. Она назвала почти точную сумму, так как накануне просила у матери пять рублей до зарплаты и та, отдав ей пятерку, добавила, что у нее самой осталось чуть больше семи рублей. Но ведь она и не актриса или профессорская жена, чтобы хранить тысячи под матрасом. Дом ее не выглядит как жилье преуспевающего человека, так что, забираясь туда, разумные преступники и не могли рассчитывать на большее.

Но то разумные преступники, а мы почти наверняка имеем дело с неадекватной личностью. Вот такой мог, не получив желаемого, заставить жертву бежать, чтобы компенсировать мизерную наживу удовольствием от созерцания ее страданий. И тут снова возникает вопрос: возможно ли, чтобы преступная группа состояла из одних психопатов?»

Чем больше Паршин задавал себе вопросов, тем сильнее склонялся к версии с психом-одиночкой. Следователь предполагал, что тому нужны деньги, но не они являются основной целью преступлений. Если остановиться на этой теории, тогда версия о гастролерах автоматически отпадает. Да, случается, что и психически нездоровые люди решаются покинуть комфортную территорию, где им все знакомо, и отправиться за новыми ощущениями, но такое случается крайне редко. Когда-то Паршин специально изучал данный вопрос, и все судебные и клинические психиатры сходились на том, что преступник с психическими проблемами редко покидает населенный пункт, в котором родился.

В самый разгар размышлений дверь кабинета открылась, и на пороге возник старлей Валеев. В руках он держал картонную коробку, а на согнутом локте покачивалась сетчатая «авоська», из которой торчали две молочные бутылки, пучок зеленого лука, бумажный сверток и батон. Улыбаясь широкой улыбкой, он вошел в кабинет и, сдвинув в сторону бумаги, водрузил сумки на стол.

– Здравия желаю, – громко поприветствовал он следователя. – Убирай бумаги, полевая кухня прибыла.

– И тебе привет. – Паршин окинул взглядом сумки. – Не стоило утруждаться, я не голоден.

– Черта с два не голоден. – Не обращая внимания на возражения следователя, Валеев принялся выгружать еду. – Сидишь тут сколько часов, о еде и не думал! Вот скажи, когда ты последний раз ел? Вчера?

– Потерплю, не впервой, – отмахнулся Паршин, – мне на голодный желудок лучше думается.

– Ну уж нет, голодным я тебя не оставлю. Сначала подкрепимся, а потом вместе покумекаем.

– Можешь есть, я не возражаю, а пока я тебе свои предположения расскажу. Посмотрим, что ты скажешь, – предложил Паршин.

– Тогда так: я ем – ты говоришь, потом ты ешь – я говорю. Другого варианта не приму, капитан, так и знай, – настаивал Валеев. – Либо едим, либо запираем кабинет и уходим по домам. Никому пользы не будет, если ты вырубишься от недосыпа или в обморок голодный упадешь в самый неподходящий момент.

Пока они препирались, Валеев успел разложить снедь на столе. Из бумажного свертка он достал отварной картофель в кожуре и шмат сала, заранее нарезанный аккуратными брусками. Извлек из отдельно стоящей тумбочки два граненых стакана и наполнил их молоком. Добавил зеленый лук и батон, который поломал небольшими кусками.

– А вот и гвоздь программы, – открывая коробку, торжественно провозгласил Валеев. – Фирменное блюдо: яблочный пирог собственного приготовления.

– Что-что? Пирог? Старлей, ты не перестаешь меня удивлять! – Паршин невольно заулыбался. – Не знал, что ты силен в кулинарии.

– Ладно, раскусил. – Валеев весело рассмеялся. – Пирог пек не я, а соседка баба Глаша. Балует меня старушка, от яичницы спасает. Пироги у нее знатные: раз попробуешь – на всю жизнь запомнишь.

– Умеешь ты устраиваться в жизни, Валеев: то соседка тебе пироги испечет, то продавщица в магазине борща в банку нальет, то на рынке торговки соленьями одарят.

– Это ты верно подметил. – Валеев ухмыльнулся. – Ты, капитан, держись меня, без хавки не останешься.

Паршин и не представлял, насколько он голоден, пока первый кусок не попал к нему в желудок. С благодарностью он навалился на еду, едва успевая пережевывать картофель вперемежку с салом. Запивая все прохладным молоком, он блаженно улыбался. Валеев не отставал, только успевая очищать картофель от кожуры.

– Сытная трапеза – залог успешной работы мозга, – переходя к сладкому пирогу, изрек старлей. – Вот увидишь, как заработают твои мозговые извилины, когда желудок получит свое.

– С мозговыми извилинами у меня проблем нет, – завершая трапезу, заметил Паршин. – Только вот дело уж больно заковыристое, да еще мнение мое не совпадает с мнением большинства, а это выбивает из колеи.

– А ты не смотри на большинство. Отбрось их выкладки, забудь, как будто и не слышал их вовсе, – посоветовал Валеев. – Давай, выкладывай, что у тебя в голове, и посмотрим, что из этого выйдет.

Паршин поделился своими размышлениями, уделив особое внимание выкладкам по поводу психов-одиночек и классических «гастролеров».

– Пойми, Валеев, за время службы в Челябинском РОВД я на гастролеров насмотрелся, будь здоров, – убеждал Паршин товарища. – Если уж воры едут на «гастроли» в чужой город, то непременно по наводке. Они знают, что сорвут жирный куш, при этом риск для них минимальный, так как для местных органов они практически невидимки. Приехали, совершили пару-тройку налетов и тут же слиняли. Без лишней шумихи, по возможности без трупов, чтобы не привлекать к себе внимания. А тут что? Тут дела обстоят совершенно иначе. Наши преступники словно сами напрашиваются, чтобы за ними гонялась вся местная милиция. Нет, Серега, гастролеры так себя не ведут.

– Тогда кто? – задал резонный вопрос Валеев.

– Я склоняюсь к мысли, что это кто-то из «сидельцев». Возможно, бывших, тех, которые остались в наших местах, отсидев положенный срок, – ответил Паршин.

– Да брось! На черта им это надо? – Валеев с сомнением покачал головой. – Бывшие себя подвергать такой опасности не станут. Они получили свое, но домой возвращаться не захотели, потому что их там никто не ждет, но и обратно за решетку они не стремятся.

– Может, и не стремятся, только у таких упырей не всегда получается со своими низменными потребностями совладать, – возразил Паршин. – Нам и нужно-то всего ничего: получить списки бывших заключенных, которые осели в Мордовии, и проверить каждого из них.

– Сделать это можно, да только что-то мне подсказывает, что мы зря время на них потратим, – не согласился Валеев.

– Есть еще одна версия, но тебе она покажется совсем бредовой, – после небольшой паузы произнес Паршин.

– А ты все равно расскажи.

– Возможно, этот упырь сбежал из колонии и теперь бесчинствует на нашей земле, – заявил Паршин.

– Сбежал? Да ну! Если бы кто-то из заключенных сбежал, мы бы об этом знали, – Валеев снова покачал головой. – Видно ты, капитан, совсем духом пал, раз так рассуждаешь.

– И все же я хотел бы это проверить. – В голосе Паршина звучала решимость. – Помнишь, в позапрошлом году из исправительной колонии Озерного заключенный сбежал? Тогда нам о побеге только через три дня сообщение пришло, когда он до самого Саранска добраться успел. А все почему? Потому что начальник тюрьмы не хотел выносить сор из избы, надеялся изловить беглеца своими силами. Хорошо, тогда без жертв обошлось, а ведь могло быть иначе.

– Точно, был такой случай. – Валеев смотрел на капитана удивленно, словно тот открыл ему великую тайну. – Слушай, я ведь совсем об этом забыл. Если бы ты не напомнил, я бы и не подумал о том побеге. И что ты собираешься предпринять? Ты же понимаешь, что если начальник тюрьмы решил скрыть что-то подобное, то он не станет делиться с тобой теперь, когда у тебя на руках три трупа.

– Да знаю я… – Паршин нахмурился. – Полковник Стригунов еще утром сделал официальный запрос, и все тридцать начальников исправительных учреждений Мордовии ответили, что во вверенных им хозяйствах случаев побега за прошедший год не зафиксировано.

– Тогда как ты собираешься вывести их на чистую воду?

– Есть одна задумка, Серега, только не уверен, что это сработает.

– Колись уж, капитан, не тяни резину, – потребовал Валеев.

– У меня в системе надзора за исправительными учреждениями человечек есть, который мне кое-чем обязан. Хочу предъявить ему счет, – признался Паршин. – Возможно, это ничего не даст, но если он нароет, что кто-то из начальников колоний предоставил ложные сведения, я смогу убедить этого начальника раскрыть карты.

– Так чего же ты медлишь? Бери телефон и вызывай этого своего человечка.

Старлей схватил телефонный аппарат и с шумом поставил его перед следователем. Паршин пару секунд думал, затем поднял трубку и набрал номер.

Глава 3

В пять тридцать утра следователь Паршин сидел в кабинете начальника исправительной колонии номер семь. Колония располагалась в селе Сосновка и принимала так называемых «первоходов» – заключенных-мужчин, которые получили срок впервые. Из всех колоний, функционирующих на мордовской земле, ИТК-7 считалась самой благополучной, как в плане сотрудников, так и в плане внутреннего порядка. Конечно, и здесь заключенные жили по тюремным законам, выстраивали определенную иерархию, имели своих «блатных», «мужиков» и «чертей», но реальную власть на зоне имела только администрация.

Вечерний звонок принес положительные результаты: человеку Паршина потребовалось всего два часа, чтобы добыть нужные сведения. Он сообщил, что в сосновской колонии за сутки до убийств на вечерней поверке недосчитались двоих заключенных. Сведения были получены из неофициальных источников, не имели подтверждения, поэтому Паршину предстояло действовать на свой страх и риск.

Старлей Валеев отговаривал его от рискованной затеи, убеждал пойти к подполковнику Яценко, чтобы тот инициировал проверку в ИТК-7, а если проверка выявит, что начальник колонии утаил о побеге заключенных, тогда начинать действовать, но Паршина такой вариант не устраивал. Ему нужно было завоевать доверие «хозяина» колонии, а не обозлить его. Только так Паршин мог добиться нужного результата.

В Сосновку он приехал один, раздобыв для поездки машину без водителя. На пропускном пункте дежурный долго изучал его удостоверение, прежде чем связаться с начальником колонии. Тот факт, что в столь ранний час он оказался на месте, вселил в Паршина надежду, что сведения, добытые его человеком, соответствуют действительности. Иначе как объяснить небывалое рвение администрации ИТК к работе?

Получив разрешение, дежурный вызвал охрану в количестве двух человек, которые сопроводили следователя Паршина до кабинета начальника колонии.

Там его встретил сам начальник. Паршин протянул руку для рукопожатия, сам же в это время внимательно изучал внешность начальника. На вид ему было не больше сорока, несмотря на обильную седину в некогда черных волосах. Строгий взгляд, квадратная челюсть, две вертикальные морщины над переносицей – все это говорило о том, что шутить с начальником колонии не стоит. Он был чуть выше Паршина, крепкий, со спортивной мускулатурой. При взгляде на него становилось понятно, что сидячая работа не сделала его ленивым.

– Начальник исправительной колонии номер семь майор Веденеев Андрей Борисович, – представился он.

– Капитан юстиции Паршин Анатолий Николаевич, можно просто Анатолий. – Паршин отметил, что рукопожатие Веденеева было крепким, а взгляд – вполне дружелюбным.

Майор предложил Паршину стул, сам опустился в кресло напротив; теперь начальника тюрьмы и следователя разделял внушительных размеров стол.

– Что привело следователя юстиции в наши края, да еще в такую рань? – осведомился майор Веденеев.

– Причина моего приезда весьма серьезная, и я искренне надеюсь на ваше понимание и всестороннюю поддержку. – Паршин начал издалека.

Продолжить чтение