Метемпсихоз

Виктор Рымарев

Метемпсихоз

Роман

1

– Вы верите в метемпсихоз?

Иван Сергеевич вздрогнул и тоскливо посмотрел на соседку. Увы, он не ошибся. Вопрос явно относился к нему. Об этом красноречиво говорили большие серые глаза, устремлённые на него в ожидании ответа.

Началось. И эта туда же.

Иван Сергеевич растерянно огляделся. Застолье достигло того градуса, когда никому ни до кого нет дела, когда все говорят, но никто не слушает. Ирина Николаевна вообще отсутствовала. Видимо, отлучилась на кухню. Нашла время.

Господи, когда всё это кончится?! Ведь клялась, обещала, что больше не повторится. Как ему надоело…

Но пора объяснить столь необыкновенную беспомощность тридцатидевятилетнего мужчины, кандидата наук, перед элементарным вопросом, который способен поставить в тупик разве грудного младенца, да и то потому, что он не умеет говорить. Кого, спрашивается, испугался? Не злобный «Князь мира сего» восседает рядом с пером и пузырьком красных чернил в лохматых руках, а молодая и… очень даже симпатичная женщина. В чём дело?

В нём.

Семь лет назад Иван Сергеевич Свиридов был счастливейшим представителем рода человеческого. Это не преувеличение. Он был молод, здоров, полон сил и творческой энергии. У него была любимая жена, десятилетний сын, интересная работа (Иван Сергеевич преподавал математику в университете), была квартира, машина, дача. И была уверенность в завтрашнем дне.

Что ещё человеку надо? Кто посмеет утверждать, что это не есть настоящее человеческое счастье? Я, во всяком случае, не берусь.

Итак, Иван Сергеевич был счастлив. До 9 мая 1988 года. В этот день, точнее, вечер, его жена, его сын, его тесть, его тёща, возвращаясь на машине с дачи, попали в автокатастрофу. Не имеет значения, по чьей вине она произошла, важно то, что его близкие погибли. В общую могилу закопали обугленные кости и ошмётки горелого мяса. Всё, что удалось найти.

Так, в один день Иван Сергеевич Свиридов лишился всего. Всего, что тысячами прочнейших нитей связывало его с Жизнью, делало её осмысленной и полнокровной. В бензиновом пламени (их шестёрка на скорости 120 врезалась в бензовоз, обе машины взорвались) сгорели почти все нити, а немногие оставшиеся обуглились так, что грозили оборваться при малейшем натяжении.

С того дня Иван Сергеевич жил чисто механически, по инерции. Он ел, пил, спал, аккуратно ходил на работу, получал зарплату, исправно платил за пустую трёхкомнатную квартиру. Но ел и пил Иван Сергеевич, не ощущая вкуса еды, спать он мог лишь при свете, пусть слабеньком, а работа стала нудной и тягостной обязанностью.

Иван Сергеевич ушёл из университета. Он устроился учителем математики в среднюю школу. В результате этого обмена Иван Сергеевич потерял в зарплате, но деньги теперь меньше всего интересовали его. Постоянно видя перед собой смышлёные лица детей, слыша их звонкий, жизнерадостный смех, Иван Сергеевич на какое-то время оживал, заряжаясь ребячьей энергией, распрямлялся внутренне и внешне.

Но стоило ему выйти из школы, как плечи его понемногу опускались, и ничего, кроме бесконечной усталости нельзя было прочесть в его глазах.

Зато учитель из Ивана Сергеевича получился превосходный. Нельзя сказать, чтобы дети боготворили либо так уж сильно любили его. Иван Сергеевич и не добивался их любви, но его ум, прекрасное знание предмета, а отсюда простота и доходчивость изложения в сочетании с беспредельным терпением импонировали ученикам. Правда, завистники утверждали, что успехам на педагогическом поприще Иван Сергеевич обязан исключительно своей знаменитой «партизанской» бороде, которая удивительно быстро и буйно начала отрастать у него с 9 мая 1988 года. Мол, дети панически боятся Ивана Сергеевича, особенно его громадной чёрной бородищи, а потому так хорошо учатся. Как бы то ни было, но именно его ученики последние пять лет занимали первые места на всех городских и областных олимпиадах.

Ещё с довоенных времён в их школе существовала одна нерушимая традиция: ежегодно, в день основания школы всем педагогическим составом встречаться за соответствующе накрытым столом. Поначалу собирались в актовом зале, но после того как в результате одного из подобных мероприятий чуть не сгорела родимая школа, была внесена первая поправка: местом встречи стала квартира директора школы. Менялись директора, менялось место сбора. Затем жизнь внесла ещё одну поправку: один из директоров совместил день рождения школы со своим собственным днём рождения, благо два этих события совпали у него по времени. Следующий директор поддержал своего предшественника. Так и пошло. Поскольку Ирина Николаевна родилась 28 марта, то именно в этот день и собирались у неё на квартире.

Иван Сергеевич очень не любил данное мероприятие. Не любил за то, что каждый раз по соседству с ним оказывались молодые незамужние женщины, зачастую не имевшие к их школе ни малейшего отношения. Иван Сергеевич прекрасно знал, откуда дует ветер, чьим неусыпным заботам обязан он такому соседству и ужасно злился на Ирину Николаевну. Он неоднократно умолял Ирину Николаевну оставить его в покое и не морочить головы бедным женщинам, иначе: «ноги его не будет в этом доме». Ирина Николаевна всякий раз тяжко вздыхала, слёзно каялась и торжественно клялась, что: «это последний раз и больше такое не повторится», но, разумеется, всё повторялось сначала.

Возникает деликатный вопрос: а кто, собственно говоря, заставляет тебя таскаться на эти «мероприятия» коли они тебе как кость в горле? Не ходи, раз не нравится. С работы не выгонят, тем более давно не собирались полным составом. Тот же физик, Игорь Анатольевич, ни разу не был у Ирины Николаевны, хотя в «Обществе трезвости» вроде не состоит. Ничего, работает. И в нормальных отношениях с Ириной Николаевной.

Столь непоследовательное поведение Ивана Сергеевича объясняется просто. Дело в том, что фамилия Ирины Николаевны по мужу – Свиридова, и муж её, Валерий Сергеевич, доводится родным братом Ивану Сергеевичу.

Был в этой истории ещё один немаловажный аспект. У Ирины Николаевны и Валерия Сергеевича не было детей, и, учитывая возраст Ирины Николаевны (пятьдесят четыре года), можно уверенно предполагать, что и не будет. Таким образом, род Свиридовых находился под угрозой полного исчезновения, допустить чего Ирине Николаевне не дозволяло чувство собственной вины. Именно этим объяснялась поразительная настойчивость Ирины Николаевны в устройстве личной жизни Ивана Сергеевича. Увы, её старания были бесплодны. Иван Сергеевич всякий раз упорно отклонялся от малейшего сближения с очередной «невестой».

Но Ирина Николаевна не собиралась сдаваться. Она и на этот день рождения подготовила кандидатку на «руку и сердце» Ивана Сергеевича – учительницу математики из соседней школы. Но у математички перед самым днём рождения Ирины Николаевны внезапно заболел сынишка, и впервые за последние пять лет Иван Сергеевич остался без «невесты». Пришлось усадить его рядом с учительницей литературы Нелидовой Светланой Викторовной, замужней, матерью двоих детей.

Светлана Викторовна всего второй месяц работала в их школе. До этого она жила в Грозном, но в результате известных событий вынуждена была бежать оттуда вместе с детьми. Поселилась она у своих родителей. Её брат, работник городской администрации, устроил Светлану Викторовну в школу на место скоропостижно скончавшейся перед Новым годом учительницы русского языка и литературы. На жадные расспросы коллег о том, что, собственно говоря, происходит в Грозном и где её муж, Светлана Викторовна отвечала, столь неохотно, так скупо и односложно, а глаза её при этом блестели так странно, что новую учительницу оставили в покое. До лучших времён. Отойдёт, сама всё расскажет. Но обручальное кольцо Светлана Викторовна носила на правой руке.

Было ей двадцать восемь лет. То, что она красива, с большей или меньшей охотой признавали все. Правда, Игорь Анатольевич находил её излишне тощей, но это дело вкуса, о котором, как известно, не спорят. Её мальчику было пять лет, девочке – три годика…

– Вы верите в метемпсихоз?

Нет. Не отстанет. Вон как уставилась. Иван Сергеевич тяжко вздохнул.

Ирина Николаевна уже вернулась на своё место и с тревогой наблюдала за Светланой Викторовной. Она корила себя за то, что не предупредила молодую женщину о своеобразном характере Ивана Сергеевича. Как бы он не поставил её в неловкое положение, приняв за очередную «подсадную утку».

Светлана Викторовна непроизвольным движением правой руки поправила непослушный локон, и перед глазами Ивана Сергеевича блеснуло обручальное кольцо. В голове его что-то щёлкнуло.

И кольцо, и непонятный вначале предостерегающий взгляд Ирины Николаевны недвусмысленно говорили о том, что он круглый идиот, помешавшийся на том, что все женщины мира только и мечтают о том, как бы прогуляться с ним под марш Мендельсона.

Господи, какого дурака чуть было не свалял!

Иван Сергеевич сразу вспомнил, как звали соседку. Светлана Викторовна. Их новая учительница литературы. Беженка. Из Грозного. У неё там остался муж. Воюет. Правда, неизвестно на чьей стороне.

Но тогда для неё это не праздный вопрос.

– По-моему, – раздумчиво сказал Иван Сергеевич, – этот метемпсихоз – чушь собачья. Не более. Вот вам простейший пример. По моему гороскопу я родился в 725 году в Германии и был ювелиром, то есть более тысячи лет тому назад в Германии жил человек, душа которого перешла ко мне. Прекрасно. А теперь давайте считать. Каждые сутки на планете Земля рождается 240 тысяч человек. В сутках 24 часа, следовательно, каждый час появляются на свет 10 тысяч человек. И, если душа того ювелира оказалась моей, то как нам быть с остальными 9999 новорожденными, которые имели несчастье родиться в один день и час со мною и имеют точно такой же гороскоп? Они что, остались без души?

– Но гороскоп, о котором вы говорите, – Светлана Викторовна тряхнула головой, длинные пряди светлых волос рассыпались по плечам, – неточен. Он даёт весьма приблизительное представление. У каждого человека свой индивидуальный гороскоп.

– Хорошо. Взглянем на проблему с другой стороны. Ежедневно, как мы с вами подсчитали, появляется на свет порядка двухсот сорока тысяч человек. Умирает значительно меньше, несмотря на голод, эпидемии, войны и нашу перестройку. Где прикажите набраться душ на всех новорожденных?

– Но в людей переходят души животных.

– А в животных – души растений. Но одновременно идёт обратный процесс. Во-вторых, у растений и животных точно такой дефицит свободных душ, как у людей. Умирает зерно, зарождается колос. Во всех формах жизни рождаемость значительно превышает смертность. Это универсальный закон природы. Иначе наша планета давно превратилась бы в грязную каменную глыбу.

– Но часть живых существ может получить новые души. По-моему, Господу это вполне по силам.

– Господь всё может. На то он и Бог. – Иван Сергеевич задумчиво пожевал губами, едва видными сквозь дремучие чёрные заросли. – Но как тогда быть с пресловутой кармой? За чьи грехи расплачиваются люди, получившие новенькие, только что с конвейера души? Или вы считаете, что на планете Земля найдётся хотя бы один человек, который счастливо, не страдая, прожил свою жизнь? Сомневаюсь, был ли такой человек за всю многовековую историю человечества. А как быть с дегенератами? Как могут они исправить свою карму? Для чего, спрашивается, их создавать? Превращали бы сразу в зверей, всё меньше мороки. А как быть с Хиросимой? Там что, у тысяч людей, стариков и младенцев была одна карма? Их что, специально собрали всех вместе? Позвольте усомниться. Стоило ли Господу трудиться в поте лица, создавать столь сложные живые существа, вдыхать в них разнообразные души (ибо нет в мире двух абсолютно похожих людей, то есть людей с одинаковой кармой), чтобы тут же всех уничтожить? А как быть с беременными женщинами и не родившимися младенцами, которые также сгорели в этом адском пламени?

Иван Сергеевич внезапно замолчал, свирепо насупил брови, затем так же неожиданно заговорил снова.

– Нет, не верю я ни в какой метемпсихоз. Безнравственно заставлять людей страдать за грехи тысячелетней давности, совершённые неизвестно кем неизвестно при каких обстоятельствах. Смысла в этой теории ничуть не больше, чем во всех остальных. Ведь её создавали обыкновенные земные люди. А люди бормочут о небесах, но религиозные догматы подгоняют под существующие экономические отношения.

Жили когда-то славяне более-менее спокойно, никакое христианство не было им нужно, а потребовалось укрепить великокняжескую власть – христианские догматы и пригодились. Говорят: христианство – религия бедных. Наглая ложь! Это продукт рабовладельческого общества. Что составляет его основу? Терпение. Терпи, раб, и не рыпайся. Не зарься на имущество господина, не убий его, не воруй у него (лучше сдохни с голоду!), не прелюбодействуй с его женой и т.д.

Вот раб и терпел тысячу лет, а лопнуло его терпение – живо поменял попов на парторгов. Ведь что такое ленинизм? Это новая религия, религия будущего. Почему она возникла? Потому что стало невозможным дальнейшее мирное сосуществование разнообразных религий. Православные, католики, протестанты, мусульмане, буддисты, евреи и целая куча всевозможных сект. И все воюют (открыто или скрытно) друг с другом. То есть, все религии разъединяют людей. И вот вместо них появилась одна – ленинизм. Которая объединила православного и еврея, католика и мусульманина. А вместо попов, мулл, раввинов, пасторов и прочих деятелей появились парторги. Которые выполняли ту же самую функцию. А их основной постулат: человек человеку – друг, товарищ и брат. В той или иной форме он присутствует во всех религиях. Но, в отличие от них, он объединяет, а не разъединяет людей всех рас и национальностей.

Смотрите, что получилось, когда вместо парторгов нам опять навтыкали попов. Какой бардак развели. И это ещё цветочки. То ли ещё будет. А почему? Потому что нельзя повернуть историю вспять.

– Вы что, коммунист?

– Никогда не состоял ни в какой партии. Я реалист. Дело не в словах, а в том, что кроется за ними.

– Но ленинизм вводился кровью. Сколько безвинных людей погибло.

– Всякая новая религия рождалась в крови и муках. Не так просто переменить мировоззрение народа. Вспомните Раму, Кришну, Моисея, Пифагора, Мохаммеда. Сколько кровушки они пролили, огнём и мечом насаждая свои учения.

– Что, и Пифагор?

– У старца руки по локоть в крови. Не даром его сожгли вместе с его вертепом. А как прикажете быть с фразой Христа: «Не мир, но меч я вам принёс»? А Варфоломеевская ночь, а крестовые походы, а казни старообрядцев, а инквизиция, наконец? На их фоне ленинизм смотрится совсем неплохо. Беда в том, что мы не доросли до него.

– Вы считаете: Бога нет?

– Бог, разумеется, есть. Но он – на небе, а мы с вами – на земле. И жить мы, соответственно, должны по земным законам. По небесным ещё наживёмся. Когда попадём туда.

Для наглядности Иван Сергеевич задрал бороду вверх, указывая, куда именно они попадут, и выжидающе посмотрел на соседку.

Светлана Викторовна, опустив голову, задумчиво чертила пальцем по скатерти, не проявляя интереса к продолжению разговора.      Иван Сергеевич сник. Зря он так набросился на женщину. Кто он такой, чтобы столь безапелляционно осуждать чужое мнение? Может его рассуждения, высказанные с таким апломбом, не стоят выеденного яйца. Может ей легче жить, сознавая, что страдает она за грехи чужого дяди, откинувшего коньки лет двести тому назад. Действительно, что есть лучше такого взгляда на вещи: в тюрьму я попал вовсе не за то, что перерезал горло соседу, изнасиловал его жену и ограбил квартиру, а за то, что моё предшествующее «Я» было не очень хорошим человеком. Вот и сажайте его в тюрьму, когда он снова воплотится. Правда, это может произойти через пару тысяч лет, но так ли это важно для космического правосудия?

Иван Сергеевич мысленно одёрнул себя. Совсем зарапортовался, какая ерунда лезет в голову. Его грызло раскаяние. Надо извиниться. И немедленно.

Но он не успел воплотить в жизнь столь благое намерение.

Светлана Викторовна взглянула на часы и тихо сказала что-то учительнице химии. Та согласно кивнула головой. Светлана Викторовна встала.

– Извините, пожалуйста, – обратилась она к Ирине Николаевне, – мне надо домой. Мои «чебурашки» не лягут спать без меня.

– Какой может быть разговор, – радостно откликнулась Ирина Николаевна, довольная, что всё обошлось благополучно. – Идите, если надо. Вас проводить? А то сейчас время такое…

– Спасибо. Не надо. По сравнению с Грозным… К тому же мне недалеко. На Тургенева.

– На Тургенева? – встрепенулся Иван Сергеевич. – А номер дома, если не секрет?

– Пятнадцатый.

– Пятнадцатый? А я живу в семнадцатом. Оказывается, мы с вами соседи. Тогда, пожалуй, я составлю вам компанию, если не возражаете.

Светлана Викторовна равнодушно пожала плечами.

– Как хотите…

Весна выдалась ранняя, и снег на улицах давно растаял. Лёгкий морозец очистил асфальт от грязи, и шагать по нему было одно удовольствие.

– Странно, – сказал Иван Сергеевич, посчитав, что идти молча не совсем прилично. – Живём в соседних домах, работаем в одной школе, а я ни разу не встретил вас. Вы какой дорогой ходите на работу?

– Той же, что и вы. Несколько раз я пыталась поздороваться с вами, но вы проходили мимо, даже не взглянув на меня. Я, было, обиделась, но затем мне сказали…

Светлана Викторовна прикусила язык.

– Что вам сказали? – недоумённо поинтересовался Иван Сергеевич.

– Так. Ничего, – смешалась Светлана Викторовна. – Какой в этом году март чудесный выдался. Если б вы знали, как я соскучилась по нашему городу. Ведь я здесь родилась, в нём прошло моё детство. Бывало, целыми днями пропадали на Волге. Как всё было легко и просто. Никаких проблем. А если обидит кто, прибежишь в бабуле, она приласкает, приголубит и обязательно утешит. Как мне теперь её не хватает.

Светлана Викторовна грустно улыбнулась.

– Что же вам всё-таки сказали? – повторил свой вопрос Иван Сергеевич.

Светлана Викторовна искоса глянула на плотно сжатые губы Ивана Сергеевича и ничего не ответила.

– Нетрудно догадаться, – усмехнулся Иван Сергеевич. – Вам сказали, что после того как погибла моя семья, у меня поехала крыша, что учитель я неплохой, но общаться со мной не рекомендуется.

– Что вы! – более горячо, чем требовалось, возразила Светлана Викторовна. – Вы абсолютно нормальный человек. Просто вы излишне замкнуты, что вполне естественно в вашем положении.

Иван Сергеевич отрицательно покачал головой.

– Вы напрасно пытаетесь утешить меня. Я, конечно, не кусаюсь и не воображаю себя Наполеоном, но, тем не менее, я веду совершенно не нормальную с точки зрения современного обывателя жизнь. Поэтому я и сам ненормальный. Говоря иначе, сумасшедший. Так что вас правильно информировали. В тот день, когда я своими глазами увидел то, что осталось от них, внутри меня, – он ткнул пальцем себе в грудь, – словно какая-то стена выросла, наглухо отгородившая меня от остального мира. Слышали такую поговорку: жить как за каменной стеной?

Светлана Викторовна согласно кивнула.

– Вот я и живу за этой самой стеной. И нет у меня ни малейшего желания выбраться оттуда. Конечно, – помолчав, добавил Иван Сергеевич, – сейчас не то, что семь лет назад.

– Я прекрасно понимаю вас, – тихо сказала Светлана Викторовна. – У меня самой три месяца назад погиб муж.

– Муж? – удивился Иван Сергеевич. – Но…

– Вы имеете в виду кольцо? – Светлана Викторовна вздохнула. – Наверное, нехорошо при мёртвом человеке. Не знаю. Но так мне легче. Меньше пристают. Если б вы знали, что мне пришлось там вынести. Смерть уже не казалась каким-то пугающим словом. Она просто была рядом каждый день, каждую ночь, каждую секунду.

Первое время в действиях бандитов превалировал антисемитизм, однако настоящих евреев в республике практически не осталось. В 1989 их было менее трех тысяч, хотя в свое время в Чечне проживала одна из крупнейших в СССР еврейских общин.

      После стал главенствовать откровенный антирусский мотив: «Не покупайте квартиры у Маши, они всё равно будут наши!» «Русские не уезжайте, нам нужны рабы!» – характерное «стихийное народное творчество» тех лет. А старейшины сидели на лавочках и улыбались: "Пусть русских побольше уезжает"».

      Вечерами, когда мы съезжались с “работы”, обменивались новостями и слухами. Несмотря на то, что в мирное время в городе было 470 тысяч населения, всё равно каким-то боком мы все были знакомы. Имели общих знакомых, работали на тех или иных заводах, учреждениях или знали кого-то с них. Начиналось как всегда невесело, впрочем, так же и заканчивалось.

– Такого-то знаете? Там-то работал?

– Да, знаем.

– К нему ночью вломились…. Его, жену, детей – всех под нож…. А такого-то? Помните?

– Его тоже…. На днях…

Нас запросто могли грязно обругать, толкнуть и даже избить, причём ударить русскую многим чеченцам, судя по всему, доставляло удовольствие. Но с конца 1991 года, когда у власти оказался Дудаев, жить стало просто невмоготу. Зарплату ни мне, ни мужу почти не платили, вечером на улицу выйти было нельзя, могли запросто убить. Днём по городу ходили грязные, небритые чеченцы с оружием, и если кто-нибудь из русских им не нравился, могли втроём – впятером затащить в какой-нибудь подвал и там спокойно убить.

В августе девяносто первого создается подчинённая Дудаеву «национальная гвардия», начавшая свою деятельность со сноса памятников. Не только и не столько советских, как по всей стране: борьба с коммунистическим прошлым началась почему-то с памятника Алексею Ермолову, царскому генералу XIX века.

Параллельно изгоняется и советское руководство, в сентябре, принимаются за парламент. Потом телецентр, почта, телеграф, МВД. К октябрю добираются до КГБ. Я как раз проходила мимо и видела всё своими глазами. Двери в здание распахнуты настежь, тротуар усеян какими-то бумагами, из нескольких окон свешиваются зеленые шакальи тряпки. Рядом со ступеньками лежит чьё-то тело, прикрытое тряпьем, а в довершение всей картины на крылечке на стуле сидит шакал в папахе, с пулемётом на коленях.

      Бойня в КГБ имела характер национального погрома: единственный раненый сотрудник-чеченец, Аюбов, был немедленно доставлен в больницу, от его родственников потом откупятся. А, например, русского майора Толстенева забивают до смерти, затем, демонстрируя труп по телевидению, поясняют для общественности, что покойный «при попытке провокации … сам перерезал себе горло».

      В меня стреляли, пытались избить, бросали гранату, пытались задавить машиной, но к этому времени я уже научилась очень многому. Я умела, не поворачивая головы, видеть на 360 градусов, с одного взгляда определять какие намерения у идущих или едущих мне навстречу и совершенно точно знала, как следует поступить. Как прыгнуть в канаву от гранаты, как уклониться от выстрела из пистолета.

В Чечено-Ингушском Нефтяном институте имени академика Миллионщикова генерал встречался со студентами Нефтяного института и Государственного педагогического Университета. Я присутствовала на встрече. Валентина Верольская, преподаватель института, осмелилась спросить у Джохара:

– Генерал, вы действительно хотите блага чеченскому народу?

– Да, я хочу блага, – ответствовал растерявшийся генерал.

      Валентина Васильевна начинает говорить о необходимости грамотности для молодого поколения, но он морщится:

– Вы так считаете? … Я считаю, что мальчикам надо дать четыре класса образования, а девочкам – два.

– Ну и что у вас получится? Солдат и родильный агрегат.

Ночью бандиты врываются в университетское общежитие и выбрасывают в окна тех, кто не успевает бежать сам. Ректора, Виктора Канкалика, похищают и убивают где-то в пригороде Грозного. Убит проректор Ибрагим Исраилов (чеченец), попытавшийся помешать бандитам. Исчезают так же многие преподаватели, а в университетских коридорах то и дело слышны выстрелы.

Затем принимаются за частный сектор: захватывают частные дома и квартиры. Люди начинает получать от соседей-чеченцев «письма радости»:

«Если тебе дорога твоя жизнь и жизнь твоих детей, забирай свои вещи и убирайся подобру-поздорову, а квартиру оставь… Иначе, пулю получат твои дети».

      Многие же просто – исчезали, гибли или, оставив дом и имущество, спешили покинуть вспыхнувшую под ногами родную землю.

      Моя подруга, Рая Афанасьева, была изнасилована в третьей городской больнице группой подростков-чеченцев. Потом её под угрозой ножа заставили совокупляться с собакой. Другая подруга, Наталья Колесникова была похищена вместе с тремя другими девушками и пять месяцев в качестве рабыни провела в отряде боевиков. Один из них, насилуя, всегда прижигал её сигаретами, чтобы та стонала. «Для страсти». Позже всех троих пленниц убили под Ведено: вывели на реку и расстреляли. Пуля попала Наташе в голову по касательной и лишь контузила её. Наталья упала в воду, и её унесло вниз по течению, где девушку подобрала колонна российских войск.

      В 1992-м в Грозном было совершено нападение на нашу школу. Детей (седьмой класс) взяли в заложники и удерживали в течение суток. Было совершено групповое изнасилование всего класса и трёх учительниц… Я была одной из трёх…

      А затем погиб мой муж. Единственное, о чём я не жалею.

– ???

– Я рано вышла замуж. Не вышла, выскочила. Любила мужа безумно. Первые три года – сказка, сплошной золотой сон. Я была счастлива, как Золушка. Увы, мой принц оказался заурядным алкоголиком. Не буду лгать, начиналось всё красиво: длинные витые свечи, хрустальные бокалы, золотистое шампанское, мой любимый грильяж в шоколаде… Как скоро развеялся романтический дым, и ритуальный бокал шампанского превратился в банальную стопку водки перед обедом, точнее перед закуской. Затем отпала надобность и в закуске. Последние два года он практически не просыхал. А как опустился. Оказывается, нет предела падению человека. Его даже скотом назвать было неудобно. Стыдно перед животными за такое сравнение. Но какой апломб! Какое самомнение…

Светлана Викторовна замолчала. Несколько минут они шли молча. Лишь тонкий ледок похрустывал под ногами.

– Я была на грани. Ещё месяц – другой такой жизни, и… не знаю, чем бы всё кончилось. И вдруг всё круто изменилось. Его внезапная смерть. Похороны. Война. А затем к нам пришла компания чеченцев и заявила, что наша квартира теперь принадлежит им, и чтобы утром нас здесь не было. Мы уехали, вернее бежали. Буквально в том, в чём были. Удалось взять лишь немного детских вещей. Всё, что было нажито и не пропито за десять лет совместной жизни пошло прахом. Сейчас мы нищие. Самые натуральные голодранцы. У нас нет ни-че-го. Ни жилья, ни мебели, ни посуды, ни одежды. Даже платье на мне Маришкино. Это жена моего брата. Они нас приютили, хотя и без того жили вместе с родителями, шесть человек в трёхкомнатной квартире. Сейчас нас девятеро на сорока пяти метрах полезной площади. Пятеро взрослых и четверо детей в одной куче. И никакой перспективы. Вот что самое страшное. Просто выть иногда хочется. Села бы на снег, как собака, задрала голову вверх и выла бы, выла… Если бы не Маришкин золотой характер, не знаю, что бы с нами всеми было. У меня нервы никуда, дети только-только стали приходить в себя. Саня должен молиться на свою жену. Но их тоже надо понять: они ещё молоды, а с ними в комнате спят двое больших мальчишек. Долго так продолжаться не может. Нужен какой-то выход. А выхода нет. Я, во всяком случае, не нахожу.

Светлана Викторовна безнадёжно качнула головой. Зябко поёжилась и засунула руки в карманы старенькой куртки.

Иван Сергеевич мысленно проклял себя за длинный язык. Дёрнуло его забраться в чужую душу. Мало своих проблем… Хотя… Какие у него сейчас проблемы? При его-то растительном существовании.

– И вот гложет меня неотвязная мысль, – похоже, Светлана Викторовна решила выговориться до конца, – за что мне выпали такие страдания? Неужели за то, что вышла замуж за человека, которого безумно любила? Не слишком ли суровая расплата за любовь? Но как быть с детьми? Они здесь при чём? Или я действительно расплачиваюсь за грехи своей прежней жизни?

Иван Сергеевич вздохнул.

– Всё-таки человек сам закладывает своё будущее. Как и будущее своих детей. В этом меня никто не переубедит. Вот пример. Восьмого мая 1988 года я напился самым безобразным образом. Так получилось. Впервые в жизни, кстати говоря. Ночь я провёл в туалете, склоняясь над унитазом. Утром, едва живой, рухнул в постель. Пришлось жене везти родных на дачу. Результат известен.

Иван Сергеевич замолчал. Никто не делал попытки возобновить разговор. Они медленно брели по безлюдной улице, и мысли их, подобно Евклидовым параллельным прямым не пересекались в бесконечном пространстве.

Откуда-то сбоку, из-за торгового, ларька вынырнул худой долговязый подросток с сигаретой в руке.

– Мужик, дай прику,.. – развязно начал мальчишка, но, разглядев Ивана Сергеевича, испуганно хрюкнул и мгновенно испарился.

Светлана Викторовна нервно рассмеялась.

– Когда я впервые увидела вас, страшно испугалась. Идёт по коридору здоровенный бородатый мужик. Вылитый чеченец. Мне стало плохо. Еле добралась до учительской. Спасибо, Роза Александровна просветила.

– Неужели я такой страшный? – поморщился Иван Сергеевич.

– Борода у вас очень уж… злодейская. Во всех фильмах актёры с такой бородой играют законченных негодяев.

Иван Сергеевич неопределённо хрюкнул. Его мало интересовало, как он выглядит, и свою реплику он бросил из элементарной вежливости. Думал он совсем о другом.

Почему наши математики не уделяют внимания истории религии? Сколько тёмных мест можно объяснить, применив теорию вероятности и теорию массового обслуживания. И это дело нельзя откладывать в долгий ящик. Ожидается приход нового мессии, который даст людям новую религию. Как важна в этой связи промелькнувшая недавно в печати заметка из Казахстана о беспорочном зачатии семнадцатилетней девушки от инопланетянина…

– Вот мы и пришли. Спасибо, что проводили.

– Что? – Иван Сергеевич с трудом заставил себя переключиться на «нужную программу». – Ах, да. До свидания.

Он подождал, пока стихли её торопливые шаги, и направился к своему подъезду. Медленно поднялся на четвёртый этаж. Открыл дверь, вошёл в комнату. Опустился в кресло. Долго сидел в нём, задумчиво разглядывая большой цветной портрет молодой красивой женщины, который висел на противоположной стене.

Ещё день прожит… А сколько их впереди…

Слава Богу, Ирина, кажется, оставила его в покое.

Иван Сергеевич покачал головой. Чуть было не опростоволосился с Нелидовой. Но ей не позавидуешь. Остаться одной с двумя детьми… Впрочем, это её проблема. Чем он может помочь ей?

Иван Сергеевич зевнул и поплёлся в туалет. После туалета, намыливая в ванной руки, внимательно посмотрел на себя в зеркало и недовольно поморщился. Действительно, безобразие. Просто чёрт знает что! Как ещё дети не разбегаются с уроков.

Взял ножницы и принялся равнять бороду. Но то ли он устал, то ли рука была непривычна к подобной работе, но борода, вместо того, чтобы приобрести благопристойный вид, становилась всё кривее и страшнее. Иван Сергеевич выругался и принялся яростно кромсать всё подряд. Затем, не переводя дыхания, взял в руки кисточку, густо намылил остатки волос и энергично заработал бритвой.

2

Третьего апреля началась последняя четверть. Утром, как обычно, Иван Сергеевич отправился на работу. Выходя из подъезда, он едва не столкнулся со Светланой Викторовной. Скользнув по соседу равнодушным взглядом, она прошла мимо.

– Светлана Викторовна, – окликнул коллегу Иван Сергеевич.

Она остановилась. Полуобернувшись, удивлённо посмотрела на незнакомого мужчину.

– Светлана Викторовна, – укоризненно повторил Иван Сергеевич.

Иван Сергеевич прекрасно добрался бы до школы и один, но за выходные в его голову пришла замечательная идея, которой он решил, не откладывая, поделиться с беженкой.

Но Светлана Викторовна определённо не узнавала его. Иван Сергеевич недоумённо пожал плечами и машинально поднёс руку к подбородку. Пальцы упёрлись в бритую кожу.

Господи, он без бороды.

– Не узнаёте? – Иван Сергеевич смущённо улыбнулся. – Я Свиридов, преподаватель математики. Мы с вами работаем в одной школе.

– Иван Сергеевич? – неуверенно проговорила Светлана Викторовна.

– Он самый.

Светлана Викторовна замотала головой.

– А, а?…

– Борода? Сбрил я бороду. – Иван Сергеевич махнул рукой. – Бог с ней, с бородой. Но что мы стоим? Идёмте. А то, опоздаем. Ирина Николаевна головы нам свернёт.

Светлана Викторовна повернулась и молча пошла по краю тротуара. Иван Сергеевич пристроился рядом.

– Мне пришла в голову одна идея, – сказал он. – Не знаю, как она понравится вам. Но ничего лучшего придумать не смог.

– Вы о чём? – не поворачивая головы, сказала Светлана Викторовна.

– О нашем прошлом разговоре. Не могу забыть его.

Иван Сергеевич искоса глянул на бесстрастное лицо своей спутницы. Вздохнул.

– Поверьте, мне искренне жаль вас и ваших детей, поэтому я хочу предложить…

– Ради бога, – прижав левую руку к груди, Светлана Викторовна повернулась к Ивану Сергеевичу, – не надо меня жалеть. И если вы собираетесь предложить мне руку и сердце, то,.. – она замолчала и прикусила нижнюю губу, подыскивая нужные слова, – убедительно прошу вас: оставьте меня в покое. Подыщите другой объект.

– Не понимаю, – в его голосе прорезались излишне визгливые нотки; Иван Сергеевич поморщился и постарался взять пониже, – что вы имеете в виду? Не спорю, вы молодая, красивая, обаятельная и… свободная женщина, несколько месяцев без мужа и всё такое, но, извините, я здесь причём? Для меня не секрет, многие считают меня идиотом или близким к нему, но при всём при том я не до такой степени сошёл с ума, чтобы вешаться на шею первой встречной. Вы считаете, я семь лет только и делал, что ждал-дожидался, когда вы появитесь на моём горизонте, чтобы подлететь к вам с объяснениями в пылкой любви?

Светлана Викторовна повернулась к Ивану Сергеевичу, порывисто взяла его за руку.

– Простите, пожалуйста. Не вы, я – идиотка. Забудьте, ради бога, всё, что я вам наговорила.

– Не надо передо мной извиняться. Лучше разрешите всё-таки ознакомить вас с моей идеей. Или проектом, как теперь говорят.

– Пожалуйста.

– Идея весьма нехитрая. Купить жилплощадь вам, разумеется, не по средствам, но почему бы вам не снять квартиру или одну – две комнаты? Поживёте пока у хозяев, а там, глядишь, что-нибудь и переменится.

– Ох, Иван Сергеевич, спасибо за предложение, но я уже говорила вам, что не в состоянии сделать даже этого. Почти вся моя зарплата уйдёт на оплату крохотной комнатушки, а есть-пить на что? Ведь мы ещё и голые: лето на носу, а у меня нет ни одного летнего платья. Так что давайте признаем ваш проект несостоятельным. Долг христианина выполнен вами сполна, переключитесь, пожалуйста, на другую программу.

– Я не так наивен, как вы думаете обо мне. И нынешние цены, и зарплату учителя я знаю не понаслышке. Но ведь я не предлагаю вам снимать квартиру у бабки, которая кормится за счёт своих квартирантов. Её можно снять у хороших знакомых на вполне приемлемых условиях.

– Иван Сергеевич, – устало сказала Светлана Викторовна, – у меня нет таких знакомых, которые имели бы лишнюю жилплощадь. А те, что имеют – не сдают.

– Обижаете, Светлана Викторовна. Разумеется, меня нельзя отнести к близким друзьям, но в хорошие знакомые я гожусь. Как-никак одних обормотов воспитываем. И пустующей жилплощади у меня более чем достаточно.

– У вас?

– У меня. Я живу один в трёхкомнатной квартире. Пользуюсь одной комнатой, остальные пустуют. Но вот пыли там почему-то собираются целые горы. Я сыт по горло уборкой и с удовольствием уступил бы вам пыльную работу.

– Но я не одна. Со мной двое детей, а вы привыкли к тишине.

– Я знаю о ваших детях. Кстати, у Серёжи осталось много игрушек.

– … Вашего сына звали Серёжа?

– Да.

– У меня тоже Серёжа. И Аннушка.

– Аннушка? Так звали мою жену.

Несколько шагов Светлана Викторовна проделала молча.

– И… сколько вы хотите?

– Чего сколько?

– Какая цена?

– Вы о деньгах, что ли?

– О чём же ещё. Сколько вы берёте за комнату?

– Нисколько. Я не собираюсь наживаться на чужом несчастье.

– Большое спасибо, но в милостыне я не нуждаясь.

– Бог ты мой! О какой милостыне вы говорите? Что вы называете милостыней? Элементарную порядочность? Готовность подать руку помощи своему ближнему? Это, по-вашему, милостыня? Не знал. Но уж коли вам так неймётся платить за любое доброе слово, за проявленное к вам участие, бог с вами, платите. Но не обязательно расплачиваться деньгами, я в них не нуждаюсь, можно найти иные, более приемлемые формы оплаты…

– Во-от вы о чём, – презрительно протянула Светлана Викторовна, – во-от что у вас на уме, во-от в какие друзья вы набиваетесь. А я-то, дура, чуть было не поверила.

Она холодно посмотрела на собеседника.

– Иван Сергеевич! Я не намерена устраивать на улице балаган, так что обойдусь без пощёчины, которую обязана залепить вам, но убедительно прошу: отныне, как можно реже попадаться мне на глаза. К величайшему сожалению, я не могу уйти из школы, так как мне надо кормить детей, а податься мне больше некуда; заставить вас сделать это – не имею права, поэтому будем считать, что мы с вами больше не знакомы.

Она передёрнула плечами и пошла быстрее, почти побежала. Но Иван Сергеевич упрямо двигался рядом.

– Светлана Викторовна, а ведь я не побоюсь устроить балаган и сейчас отвешу вам парочку полноценных оплеух.

Он был абсолютно серьёзен. Светлана Викторовна отшатнулась в сторону.

– Подонок! Как вы смеете!

– А вы смеете, – угрожающе надвигался на неё Иван Сергеевич, – оскорблять меня? Кто дал вам такое право? Не нужна моя помощь, так и скажите: не надо. Плакать не буду. Но приписывать мне Бог знает что, извините, непорядочно. Тем более, для такой порядочной дамочки, которую вы столь старательно разыгрываете. Если у вас на почве неудовлетворённого секса глюки пошли, – Иван Сергеевич выразительно покрутил у виска указательным пальцем правой руки, – то это ещё не означает, что и остальные помешались на нём. Я не Ваха, не Вахтанг. Я Иван! И прошу не забывать вас об этом, не путать меня с грозненскими обожателями.

– Вот как, – хмыкнула Светлана Викторовны, – я ещё и виновата осталась.

– Ни в чём я вас не обвиняю, но и вы, прежде чем оскорблять человека, подумайте сначала, заслужил ли он это?

Светлана Викторовна замедлила бег.

– Вы правы. Я действительно поторопилась с обвинениями, не дослушала вас. Извините, пожалуйста. Возможно, у меня и… глюки пошли, но совсем по другой причине. Побыли бы с денёчек в моей шкуре.

– На днях я прочитал в какой-то газете о том, что в Кривом Роге умерли от голода двое детей. Они так голодали, что сосали пальцы друг у друга и грызли ноги. В Москве пятилетняя девочка умерла от голода. Я не хочу предрекать вашим детям подобную судьбу, но то, что вам очень и очень тяжело – бесспорный факт. И не надо вам извиняться, мне следовало выражаться яснее. Просто я постеснялся объяснить всё своими словами. Но раз вы додумались до такого, придётся выкладывать начистоту. Деньги, повторяю, мне не нужны. Но теперь я понимаю, что в таком случае моё предложение приобретает несколько двусмысленный характер. В этом вы правы. Кто я такой и что вы знаете обо мне? Так вот, я не маньяк, но и не бессребреник. В начале нашего разговора я делал кое-какие намёки, но, похоже, вы их не поняли. Выражаюсь яснее. Я бесконечно устал от проклятых уборок, слишком много грязи приходится на одного человека. Нанять домработницу мне не по средствам. Вот я и подумал, что вы могли бы помочь моему горю. Свою комнату я, безусловно, убираю сам. Об этом не может быть и речи. Ну, а если ко всему вы ещё и нальёте мне тарелку щей (продукты, разумеется, мои), то я был бы просто счастлив. Вот о чём я втайне думал, вот о чём мечтал, предлагая вам жить у меня. Но если уборка квартиры для вас непосильный труд, или моё предложение ущемляет ваше достоинство, то я забираю его обратно.

Светлана Викторовна виновато улыбнулась.

– Спасибо. Я… я подумаю над вашим предложением. Если вам будет не трудно, обождите меня после уроков.

– Хорошо. Обожду.

3

– Таким образом, объём исходной пирамиды равен одной трети произведения площади основания на высоту. Теорема доказана.

Андрюша Лисичкин умолк, полуобернулся к столу и вопросительно посмотрел на Ивана Сергеевича.

– Молодец, Андрей. Пять.

Андрюша солидно кашлянул, положил мел, аккуратно вытер руки и степенно отправился на место, но, проходя мимо Юли Егоровой, не удержался и состроил чудесную «козью морду».

Юля – неофициальная «Мисс школы» – презрительно фыркнула и, закатив томные глаза, преувеличенно возмущённо затрясла рыжей гривой.

Иван Сергеевич с трудом сдержал улыбку. Бодро затрещал звонок. Иван Сергеевич захлопнул журнал и вышел из класса.

Едва он переступил порог учительской, к нему обратилась Роза Александровна.

– Иван Сергеевич, вас Ирина Николаевна просила зайти.

– Хорошо.

Иван Сергеевич положил журнал на место и задумался. Светланы Викторовны в учительской не было, а Ирина могла задержать его надолго. Вытанцовывалась не очень приятная ситуация: он выставлялся в глазах Светланы Викторовны пустым болтуном, человеком, не отвечающим за свои слова. В таком важном для неё деле. Попросить Розу Александровну передать Светлане Викторовне, чтобы она обождала его? Но не будет ли он выглядеть в её глазах излишне навязчивым? Да и, честно говоря, не лежала у него к этому душа. Он сам не знал почему. И дело тут вовсе не в сплетнях. Их он как раз не боялся. Не лежала душа и всё! А, в конце концов, сено за коровой не ходит: надо будет – обождёт.

– Она не говорила: зачем?

– Нет.

Иван Сергеевич вышел из учительской и неторопливо зашагал по коридору к директорскому кабинету.

Интересно, зачем он ей понадобился? Ничего сверхординарного в школе сегодня не произошло.

– Вызывала?

– Заходи, – кивнула Ирина Николаевна.

Иван Сергеевич закрыл дверь и под пристальным взглядом Ирины Николаевны подошёл к её столу.

– Садись.

Иван Сергеевич послушно опустился на стул.

Ирина Николаевна молча разглядывала его лицо.

– Хорош, – язвительно заключила она. – Жених. Хоть сейчас за свадебный стол.

– Ты о чём?

– О бороде.

Иван Сергеевич, в который раз за сегодняшний день провёл рукой по голому подбородку. Смущённо улыбнулся.

– Да. Сбрил. Но что случилось? Зачем я тебе понадобился?

– Это я должна тебя спросить: что случилось? Что ты натворил, голубчик?

– Я?

– Ты.

– Не понимаю.

– Ах, не понимаешь?

– Да. Представь себе. Не понимаю. Такой вот я тупой.

– Ах, тупой. Как удобно прикинуться дураком. Делай, что хочешь. Какой спрос с идиота?

– Ирина, перестань издеваться. Говори серьёзно: что случилось?

Ирину Николаевну затрясло от возмущения.

– Может быть, ты хочешь сказать мне, – ехидно произнесла она, – что ничего не знаешь о том, почему это у неё сегодня колечко оказалось на левой рученьке?

Ответ Ивана Сергеевича она выслушала с полнейшим равнодушием. Он мог не трудиться. Недоумение в его глазах было совершенно искренним.

– Какое кольцо? У кого, у неё?

– У Светочки, – устало проговорила Ирина Николаевна.

Зря она это затеяла. Как бы всё не обернулось против. Воистину, благими намерениями…

– Какую Светочку ты имеешь в виду? Андрееву? Или Соколову? Честно говоря, не обратил внимание. Подожди, а разве нельзя носить в школе кольца? Нет, в данном вопросе я полностью согласен с тобой: нечего в таком возрасте навешивать на себя золото. Всему своё время, но…– Иван Сергеевич запнулся. – Я говорю не то?

Ирина Николаевна встрепенулась. Что-то в его последней фразе заставило её насторожиться.

Апатии как не бывало.

– Ах, ты мой херувимчик наивненький, – запричитала Ирина Николаевна, – пай-мальчик со скрипочкой.

Она умильно сложила руки перед грудью.

Иван Сергеевич угрюмо ждал продолжения. До него, наконец, дошло, что или, вернее, кого имела в виду Ирина Николаевна. И он не ошибся.

– Я имею в виду Светлану Викторовну, – жёстко произнесла Ирина Николаевна.

– Если я правильно понял, – медленно заговорил Иван Сергеевич, – тебя интересует, почему Светлана Викторовна, наш преподаватель русского языка, пришла сегодня на работу с кольцом на левой руке, хотя до последнего рабочего дня носила его на правой?

Ирина Николаевна согласно кивнула.

– Вот и спроси у неё, если тебе так неймётся. Я здесь причём? Мне дела нет до того, кто на какой руке носит свои кольца.

– А мне, представь себе, есть дело. И как директору, и как твоей ближайшей родственнице. И меня интересует именно твоё мнение по данному вопросу. А также меня интересует, почему это вдруг ты сегодня заявился на работу под ручку со Светланой Викторовной?

Иван Сергеевич поморщился.

– Во-первых, не под ручку. Тебя неверно информировали. Мы, действительно, сегодня по дороге на работу встретились со Светланой Викторовной. Мы с ней, к твоему сведению, соседи, так что это вполне укладывается в теорию вероятности.

– Как ловко у тебя всё получается. Даже математика на твоей стороне.

– Математика всегда на стороне здравого смысла.

– Даже так? Прекрасно. А по какой теории ты набился в провожатые Светлане Викторовне вечером двадцать восьмого?

– По теории порядочности. По той самой теории, по которой провожал домой всех дам, которых ты столь упорно навяливала мне.

– Чудесно. Случайно встретил, случайно проводил, случайно колечко перекочевало с ручки на ручку. Пой, соловушка, пой. И бороду, наверное, сбрил случайно?

– Пожалуй, что так.

– Ох, Иван, не слишком ли много случайностей? Я, как ты знаешь, не математик, а всего лишь историк, но насколько мне помнится, есть в математике и такой закон (или теория, тебе виднее), что когда происходит очень много случайностей, то это уже не случайность, а закономерность. Тебе не кажется?

– Ирина, мне давно ничего не кажется. И тебе советую выбросить из головы подобную чушь.

– Тебе всё чушь. И то, что я директор этой школы, а ты, мой ближайший родственник, разводишь в ней бардак! А я детям должна смотреть в глаза. И их родителям. И твоим коллегам. Это, по-твоему, чушь?

– Ирина, опомнись! На что ты намекаешь? Как тебе не стыдно? У женщины такое горе, а ты…

– Какое ещё горе?

– У неё муж погиб.

– Когда?

– Три месяца назад.

– И три месяца она носила колечко на правой руке. Не странно ли?

– Ирина!

– Откуда ты узнал об этом?

– Она сказала.

– Когда?

– Двадцать восьмого. Надеюсь, ты удовлетворена? Допрос окончен, я могу идти?

– Нет, Иван. Ещё не всё. Почему именно тебе она сказала об этом? Тоже случайно?

– Я так не думаю. Она знала о моём несчастье. Поэтому, когда Светлана Викторовна сочла себя в силах, она именно со мной поделилась своим горем. Ведь больному человеку легче понять другого больного человека.

– И ты столь великолепно всё понял, что, сломя голову, помчался сбривать бороду. А о том, что у неё двое маленьких детей, она тебе, случайно, не забыла рассказать?

– Не забыла. И о том, как трудно ей приходится сейчас, и как тяжело с жильём – ничего не забыла.

– Даже так. Эх, Ваня, Ваня. Светлана Викторовна – приятная женщина и человек она, кажется, неплохой, но – двое детей. Подумай, Иван, подумай. И если ещё не поздно…

– Ирина, – устало выдохнул Иван Сергеевич, – я говорю тебе русским языком: у нас со Светланой Викторовной ничего не было, нет и быть ничего не может. Хотя бы даже потому, что она не в моём вкусе.

– Вот как? Насколько мне известно, тебе всегда нравились женщины подобного типа.

– Мне нравились девушки в белом, а теперь я люблю в голубом. Сейчас меня привлекают здоровые, крепкие, грудастые бабы без комплексов, хорошо знающие, чего хотят получить от жизни в данную конкретную минуту. А Светлану Викторовну мне просто по-человечески жаль. Но при всём при том я не испытываю к ней ничего из того, чем напичканы бабьи книжонки, на которых вы помешались с недавних пор.

– Ох, Иван, не такая я дура, как ты думаешь. Видать и правда, кого господь захочет наказать, того лишает разума. Смотри, локти потом не кусай, не говори, что не предупреждали. Плохо ты нас, женщин, знаешь. Думаешь, Аннушка…

Иван Сергеевич саданул кулаком по столу.

– Оставь Аннушку в покое!

Ирина Николаевна с сожалением посмотрела на Ивана Сергеевича.

– Делайте, что хотите. Вы – взрослые люди, не мне вас учить. Единственная просьба: узаконьте, пожалуйста, свои отношения, чтобы больше никто не тыкал мне пальцем в глаза… Ты свободен.

Иван Сергеевич молча встал со стула, выразительно взглянул на Ирину Николаевну, энергично крутанул пальцем у виска.

– Ты явно перечитала любовных романов, – сказал он и вышел, смачно грохнув дверью.

«Господи, как они любят копаться в чужом нижнем белье. И было бы что. Такого слона раздуть неизвестно из чего. Что слона. Целого динозавра. И он хорош».       Иван Сергеевич поморщился, стоя в раздумье у закрытых дверей директорского кабинета.

«Оскорбил Ирину, от души желающую ему добра. Пусть она явно перестраховалась в своих подозрениях, но со своей точки зрения абсолютно права. А с «грудастыми бабами» совсем некрасиво получилось».

Иван Сергеевич не кривил душой. Он действительно не испытывал к Светлане Викторовне ничего кроме жалости и острого чувства вины перед ней, её покойным мужем и детьми-сиротами. Точно таким же виноватым, хотя у него и не было для этого никаких оснований, чувствовал он себя перед двадцатью пятью миллионами русских – явных или потенциальных беженцев, – страдающих неизвестно за кого и за что. Но если тем двадцати пяти миллионам он, к сожалению, ничем не мог помочь, то для троих из них он хоть что-то мог сделать, потому и предложил им от чистого сердца свою помощь.

«Господи, но что будет, когда Ирина узнает о его предложении Светлане Викторовне перебраться к нему в квартиру? Нехорошо так думать, но лучше б она не дождалась его и, вообще, отказалась от переезда».

Но Светлана Викторовна дождалась. И не отказалась.

– Знаете, – сказала она Ивану Сергеевичу, когда они (опять вместе!) вышли из школы, – я весь день думала о вашем предложении. И так и этак. Как ни крути, но на сегодня это единственное реальное решение создавшейся проблемы. Я просто не вправе злоупотреблять Маришкиным долготерпением. Нам действительно лучше переехать к вам. Если вы, конечно, не передумали. – Светлана Викторовна пытливо посмотрела на спутника. – Или обстоятельства переменились. Сейчас так быстро всё меняется. Не успеваешь приспосабливаться.

– Моё предложение остаётся в силе. И если вы не опасаетесь за свою репутацию, можете перебраться хоть сейчас.

– При чём здесь моя репутация?

– Боюсь, наши коллеги могут неверно истолковать ваше решение. Могут возникнуть всевозможные идиотские сплетни, задевающие вашу честь.

Светлана Викторовна вскинула голову.

– Как прикажете вас понимать?

– Как честное, чисто житейское предостережение. Что поделаешь, если у нас невозможно совершить ни одного мало-мальски бескорыстного поступка без того, чтобы тебя немедленно кто-нибудь не облил грязью.

– Похоже, сплетни уже возникли. Я могу узнать их содержание?

– Нет ничего проще: я ваш любовник.

– Понятно. Велосипед не изобрели. Простенько и со вкусом. Вы огорчены?

– Я? Разве речь идёт обо мне? Сплетней больше, сплетней меньше – какая разница.

– Вы хотите сказать, что дело во мне? Спасибо за беспокойство, но я не маленькая и в состоянии отвечать за свои поступки. Пусть говорят.

– Вам виднее. Когда вас ждать?

– А что тянуть? Прямо сейчас и переберёмся.

– Сейчас так сейчас. Вам нужна моя помощь?

– Если можно.

– В пределах двух-трёх часов я в вашем распоряжении.

– Отлично. Я рассчитываю уложиться в тридцать-сорок минут.

«Этого времени вполне достаточно. На сборы хватит пять минут. Что мне собирать? Главное – дети. И мама. Так всё неожиданно получилось. Мама может обидеться. Даже наверняка обидится. Будет думать, что я давно всё задумала, а её не предупредила. Хотя прекрасно знает, что от неё нет секретов. Должна она понять, что у меня нет другого выхода. Не век сидеть на Маришкиной шее. И так Маришка всё чаще стала жаловаться на голову. Не хватает, чтобы у них с Саней дело дошло до развода.

Но хватит об этом. Что решено, то решено.

На чём мы будут спать? Из чего и чем будем есть? Вот о чём следует думать, а не забивать голову душещипательной ерундой».

От волнения Светлана Викторовна замедлила шаг, Иван Сергеевич резко вырвался вперёд. Он остановился, обернулся к растерянно замершей на месте Светлане Викторовне. Кашлянул.

– Светлана Викторовна, – полувопросительно, полуутвердительно сказал он, – вы у нас преподаёте русский язык.

– Да, – недоумённо откликнулась Светлана Викторовна.

– Вот иду и думаю: слово «бедность» – производное от слова «беда», так?

– Пожалуй.

– То есть, бедный человек – это человек, который попал в беду?

– Можно сказать и так.

– Но и слова: «бежать», «беженец», «беженка» мало того, что вытекают из того же корня, но и по смыслу тесно с ним связаны. Ведь люди бегут не от хорошей жизни, а как раз от беды, бедности. Так?

– Так-то оно так, но к чему вы клоните? На что намекаете?

– До чего мы все закомплексованы: «Как бы чего не вышло?», «А что скажет Марья Алексеевна?» И начинается достоевщина, миллион терзаний. А намекаю я на то, что, коли предлагаю вам переселиться на пустующую жилплощадь, то, наверное, подумал о том, из чего вы будете есть, и на чём вы будете спать.

– Вы что, ясновидящий?

– При чём здесь ясновидение? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что вас гложет в сию минуту. Неужели вы не понимаете, что именно этого они и добиваются?

– Кто они?

«Неужели, он и вправду?.. Имею ли я право рисковать детьми? А что, если?..»

Иван Сергеевич поднял вверх указательный палец.

– Я говорю о тех, которые там, наверху. Им надо сломать, унизить нас, втоптать в грязь, вытравить в нас всё человеческое. Уничтожить, пока мы не опомнились. Для этого и было всё затеяно. И Чечня в том числе. Чтобы мы растерялись и пали духом. Чтобы окрысились друг на друга. Чтобы передрались друг с другом. Чтобы сдались. Вот почему мы должны сплотиться, сжать зубы и держаться. Держаться, чего бы то нам ни стоило… Но мы, кажется, пришли. А, может, вам лучше сначала заглянуть ко мне, осмотреться, прикинуть, что к чему?

Светлана Викторовна заколебалась.

Ещё несколько минут такой «беседы», и она махнёт рукой на переезд. Что тогда?..

А глаза у него добрые. Грустные. Совершенно нормальные глаза. Не бывает у психов таких глаз. Насмотрелась в Грозном.

– Нет смысла. И время не хочется терять. Коли уж прыгать, так сразу, с разбега.

– Вам виднее.

Они вошли в подъезд и поднялись на третий этаж.

– Ох, – прошептала Светлана Викторовна, – представляю, как мама обидится.

И резко надавила на кнопку звонка.

То, что дверь открыла именно её мама, не вызывало ни малейшего сомнения. Иван Сергеевич впервые увидел, чтобы мать и дочь были так похожи. С поправкой на возраст, разумеется.

– Мамочка, знакомься, пожалуйста, – бодро проговорила Светлана Викторовна, когда они вошли в прихожую. – Это Иван Сергеевич. Он преподаёт у нас математику.

– Очень приятно. Вера Сергеевна.

Вера Сергеевна улыбнулась.

– Хорошо, что зашли. Раздевайтесь, пожалуйста. У меня как раз чайник вскипел.

– И правда, Иван Сергеевич, – поддержала маму Светлана Викторовна, – попейте чайку. Я тем временем соберусь. А где мои чебурашки? – Светлана Викторовна беспокойно прислушалась. – Что-то их не видно и не слышно.

– У себя. Где им быть? Заигрались, наверное.

– Тогда ладно. Пусть играют. Вы идите на кухню, а я пока…

Светлана Викторовна не смогла договорить, потому что в прихожую с восторженными воплями ворвались «чебурашки».

– Мама! Мамочка! Мамулечка!

Встав на корточки, Светлана Викторовна крепко прижала к груди детей, уткнув лицо в их русые головки.

Ивана Сергеевича неприятно поразила их худоба и бледность. А ещё откровенный испуг в глазах, когда они увидел незнакомого дядю.

Дети войны.

«Вот и опять пришла к нам война. Взрослые дяденьки с высоких трибун произносят красивые слова о родине и свободе, о мире и взаимопомощи, о демократии и порядке; молодые парни под треск этих фраз остервенело убивают друг друга, а расплачиваются за всё женщины и дети».

– Ах, вы мои роднулечки, – ласково ворковала Светлана Викторовна, легонько покачивая худенькие детские тельца, – ах, вы мои пташечки, ах, вы мои чебурашечки, соскучились по мамочке? Не скучайте. Я вас не брошу. Чего вы испугались? Дяди? Не надо бояться дяди. Дядя хороший. Добрый дядя. Он любит маленьких детишек. Он приглашает вас в гости. Пойдём к дяде в гости? А если нам понравится там, останемся у дяди жить. Хорошо, мои маленькие?

– А я не маленький. – Мальчик вырвался из материнских рук, вскинув голову, гордо посмотрел на незнакомца. – Я большой. Мне пять лет.

– Тогда давай знакомиться.

Иван Сергеевич подал руку.

– Меня зовут Иван Сергеевич. Можно просто – дядя Ваня. Я работаю вместе с твоей мамой. А тебя как?

– Серёжа, – тихо ответил мальчик. – А это моя сестрёнка Аннушка. Ей три годика.

– Очень рад познакомиться, – серьёзно сказал Иван Сергеевич, бережно пожимая маленькую тёплую ладошку. – У меня был сын. Ты очень похож на него. Его тоже звали Серёжа.

– А где он сейчас? Он уехал от вас?

– Нет. Он погиб. Много лет назад. Вместе с мамой, бабушкой и дедушкой.

– На них упала бомба?

– Нет. Они разбились на машине.

– И вы теперь живёте один?

– Совсем один.

– И вам скучно?

– Очень скучно. Вы придёте ко мне в гости?

– И вам будет весело?

– Очень весело.

– Тогда придём.

Серёжа выдернул ладошку из руки Ивана Сергеевича и повернулся к матери.

– Мама, мы, правда, пойдём в гости к дяде Ване?

– Пойдём, Серёженька. Сейчас и пойдём. Я только соберу вещи.

– Аннушка, – сурово обратился Серёжа к сестрёнке, – хватит лизаться. Ты хочешь в гости к дяде Ване?

– Хочу, – безропотно пролепетала Аннушка, покорно глядя в рот старшему брату.

– Тогда пойдём собирать Настеньку.

– Пойдём.

Взявшись за руки, они ушли в свою комнату.

Вера Сергеевна изумлённо всплеснула руками.

– Вы что, расписались? – спросила она, обращаясь почему-то к Ивану Сергеевичу.

– Мама! – возмущённо крикнула Светлана Викторовна. – Что ты городишь?

– Но я так поняла, что ты собираешься переехать к…

Вера Сергеевна запнулась.

– К Ивану Сергеевичу, хочешь ты сказать? Да, мы действительно переезжаем к нему, но выводы из этого ты сделала совершенно неправильные. Если бы я до такой степени сошла с ума, что надумала выйти замуж, то, будь уверена, тебя бы я поставила в известность. Но, как это ни странно, я пока ещё не окончательно рехнулась.

– По-твоему, замуж выходят только сумасшедшие? И за Андрея ты вышла замуж потому, что сошла с ума?

– Не знаю, сошла ли я тогда с ума, но то, что была дурой набитой – это точно. Но с тех пор я поумнела. Так поумнела,..

– Что дальше некуда, – закончила за дочь Вера Сергеевна.

– Мамочка, давай не будем препираться. Вряд ли мы доставляем большое удовольствие нашему гостю.

– Но могу я узнать, что ты задумала?

– Всё очень просто, дорогая мамулечка. Иван Сергеевич был так любезен, что согласился сдать нам комнату.

– Неужели нельзя было предупредить нас заранее? Не чужие. И, затем: разве кто-нибудь гонит вас отсюда? Кто-нибудь сказал вам хоть одно слово?

– Мамочка, давай не будем переливать из пустого в порожнее. Мы с тобой предостаточно беседовали на эту тему. Мне надо собираться. Человек ведь ждёт! Сказала, за пять минут управлюсь, а мы полчаса мелем воду в ступе.

– Как у тебя всё легко получается. А ты подумала, на кого оставишь детей? Или будешь таскать их с собой на работу?

– Зачем? Мы не за тридевять земель перебираемся, а в соседний дом. Я могу утром приводить их сюда, или, ещё лучше, ты приходи к нам. Надеюсь, Иван Сергеевич не станет возражать?

– Напротив, – сказал Иван Сергеевич. – Буду рад. В наше время опасно оставлять квартиру без присмотра.

– Вот оно что, – задумчиво произнесла Вера Сергеевна. – Возможно, ты права. Это действительно разумно. Но всё равно надо было предупредить заранее.

– Я сама только сегодня всё решила.

Вера Сергеевна лишь вздохнула в ответ.

– Мамочка, – Светлана Викторовна широко улыбнулась, – а где твой обещанный чай? Остыл, наверное? А Иван Сергеевич умирает от жажды. Правда, Иван Сергеевич?

Иван Сергеевич неопределённо хмыкнул.

– Ох, и правда, – встрепенулась Вера Сергеевна. – Что я вас держу в прихожей? Пойдёмте со мной.

Она увлекла Ивана Сергеевича на кухню.

– Так неожиданно всё получилось, – пожаловалась Вера Сергеевна гостю, усаживая Ивана Сергеевича за стол и ставя перед ним чашку с чаем. – Прямо, как снег на голову: не знаешь, что делать. Вы с чем будете: с вареньем или конфетами?

– Спасибо. Не беспокойтесь.

Иван Сергеевич взял карамельку.

– Детей жалко. Только немного отошли, привыкли, поправляться стали. Вы бы посмотрели, какие они были. Вспомнить страшно, сердце кровью обливалось, глядя на них. Как с того света явились. Худые, кожа да кости, в чём только душа держалась. Чёрные, будто их неделю в грязи валяли, вшивые. Я их мыла-мыла, думала, никогда не отмою. – Вера Сергеевна вздохнула. – Сейчас они ещё ничего, на людей похожи. И вот: опять на новое место. Я ничего не хочу сказать, – спохватилась она, – может, им там неплохо будет. А всё равно жалко.

– Светлане Викторовне виднее.

– Я её понимаю. Ей перед Сашей и Маришкой неудобно. Не хочет им мешать. Тоже ведь молодые, самим ещё пожить хочется, а попробуй, поживи, когда все четверо в одной комнате. Дети большие, всё понимают. А она гордая. С детства такая: скорее умрёт, чем гордыней поступится.

Вера Сергеевна замолчала, и не понятно было, чего в её словах больше: осуждения или невольного уважения.

– Хотите ещё чаю? – спросила Вера Сергеевна, заметив, что чашка у Ивана Сергеевича опустела.

– Спасибо. Не надо.

– Не буду наставать. – Вера Сергеевна улыбнулась. – Сама терпеть не могу назойливых хозяек.

Она взяла в руки пустую чашку Ивана Сергеевича, задумчиво повертела её и поставила на место.

– А раньше вы держали квартирантов?

– В том смысле, в каком это все понимают – нет. Так, жили иногда друзья. Обычно недолго. Поругаются с женой – ко мне, поживут день-другой, помирятся – домой. До следующей ссоры. Лишь один приятель как-то несколько месяцев прожил. Но и он уехал.

– А вопрос с квартплатой вы решили?

– Решили. Деньги, как таковые, меня не интересуют. Через пару недель я перееду на дачу и буду жить там до конца ноября. В это время квартира обычно пустует, и мне будет гораздо спокойнее знать, что там живут порядочные люди, на которых я могу положиться. Не нужно будет таскаться в город, смотреть с трепетом сердца: ограбили не ограбили? Спокойствие души, по-моему, стоит квартплаты.

– Хорошо. А зимой?

– До зимы ещё дожить надо. Повторяю, я не собираюсь наживаться на чужой беде.

– Понятно, – повеселела Вера Сергеевна. – Очень удачно всё складывается. Тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить.

Она постучала согнутым пальцем по столешнице.

– А далеко ваша дача?

– На Тверце. Вернее, не на самой реке, а примерно в двух километрах от неё, через лес. Место неплохое и добираться удобно. Можно на автобусе, можно на электричке. Примерно одинаково. Вся дорога от крыльца до крыльца, если ничего не ждать, занимает не больше часа.

– Большой участок?

– Двенадцать соток.

– Большой. Давно получили?

– В восемьдесят втором году. Собственно, это два участка: один тестя, второй мой. Мы их слили в один. Тогда и деревья посадили. Сейчас огромные вымахали. Вишен, слив, яблок – море. Одно мученье – не знаешь, куда девать. Закапывать жалко, вот и бегаешь по знакомым, набиваешься. С каждым годом всё труднее: сейчас у всех дачи.

– Мы не обзавелись участком, – вздохнула Вера Сергеевна. – А так хочется покопаться в земле. Муж всю жизнь мотался по командировкам, дома бывал наездами, у меня дети на руках, тоже минуты свободной не было. Как-то раз мы всё-таки взяли участок, а потом пришлось отказаться: не нашлось денег, чтобы заплатить вступительный взнос. Сейчас жалеем со стариком: надо было как-то выкрутиться. Занять, в конце концов. Дача – такое подспорье в наше время, особенно для детей. Ведь совсем без витаминов растут. Разве на базаре накупишься? Когда ведро картошки – 10 тысяч! Мыслимое дело? Раньше на такие деньги можно было купить две машины. И куда мы катимся? Страшно подумать. Мы – ладно, своё отжили, детей жалко. Что их ждёт бедных? Не знаю.

Она вопросительно глянула на Ивана Сергеевича, как бы ожидая ответа, но он молча пожал плечами.

– Ладно, – отмахнулась от назойливых мыслей Вера Сергеевна, – что я всё о себе. Можно задать вам один нескромный вопрос?

– Пожалуйста.

– Вот вы ещё молодой видный мужчина, а живёте один. Не тяжко вам? Почему не женитесь, если не секрет?

– Вопрос, конечно, интересный, – усмехнулся Иван Сергеевич. – Если ответить на него кратко, не испытываю такой потребности.

– Странно.

– Мама, – донёсся до них сердитый голос Светланы Викторовны, – я всё слышу. Перестань пытать человека.

Вера Сергеевна покачала головой и, встав, закрыла кухонную дверь.

– В детстве у неё была любимая сказка, – сказала она, усаживаясь на место, – про девочку, которая заблудилась в лесу. Забыла название. Помните: «Высоко сижу, далеко гляжу»?

– Мой сын был помешан на этой сказке. Я её раз сто ему читал.

– Вы очень любили жену?

– Не любил, не женился бы. Какое теперь это имеет значение? Но я понимаю, к чему вы клоните. Даю вам исчерпывающий ответ. Во-первых, у нас со Светланой Викторовной ничего нет. Во-вторых, я не сексуальный маньяк, так что за честь вашей дочери можете не опасаться. В-третьих, никаких пьянок и бардаков в своём доме я не устраиваю. Что ещё вас интересует?

Дверь широко распахнулась, и на кухню ворвалась рассерженная Светлана Викторовна.

– Ма-ма! – гневно выкрикнула она. – Кто дал тебе право оскорблять человека? Как тебе не стыдно! Я не маленькая, и не нуждаюсь в твоей опеке.

– Но должна я хоть немного узнать человека, с которым моей дочери предстоит жить под одной крышей? Столь естественное желание. Глупо сердиться и обижаться на родную мать. Кроме того, ничего обидного, тем более оскорбительного, я не сказала. Надеюсь, Иван Сергеевич подтвердит это.

– Да-да, конечно.

– Вот видишь. – Вера Сергеевна с сожалением посмотрела на дочь. – Иван Сергеевич прекрасно всё понимает. А ты, вместо того, чтобы вмешиваться в чужой разговор, лучше бы собиралась побыстрее. Чего копаешься? Ты что, едешь на край света? Не обязательно забирать все вещи в один день. Переносишь постепенно. Возьми самое необходимое.

– Я так и сделала. Всё равно, помимо чемодана набилась целая сумка. Вот как мы разбогатели.

Светлана Викторовна усмехнулась своим словам и вопросительно глянула на неподвижно сидящего Ивана Сергеевича.

– Пойдёмте?

– Пойдёмте, – откликнулся Иван Сергеевич.

Он неторопливо встал с табурета и вышел в прихожую. На полу, возле входной двери стояли чемодан и небольшая, туго набитая сумка. Иван Сергеевич приподнял вещи: совсем лёгкие. Торопливо выбежали из своей комнаты готовые «чебурашки», с ходу облепили мать, путаясь у неё под ногами и мешая одеться.

– Может, оставишь их пока здесь? – посоветовала дочери Вера Сергеевна. – Зачем зря мучить детей. Устроишься там спокойно, а вечером я приведу их к тебе.

– Я им говорила, оставайтесь с бабушкой. Не хотят, рвутся в гости к дяде. Может, и ты пойдёшь с нами?

– Владька с Димкой на улице болтаются, у них ключей нет. Мы к вам нагрянем вечером, если Иван Сергеевич не возражает.

– Почему я должен возражать? Первый подъезд, четвёртый этаж, квартира номер двенадцать. В любое время.

– Ладно, мама, мы пошли.

х х х

Весь переезд отнял у них ровно пятнадцать минут.

Когда они, наконец, поднялись на четвёртый этаж, Иван Сергеевич открыл дверь, гости смущённо и несколько робко вошли в его квартиру. У Светланы Викторовны широко открылись глаза. Невольно думая весь день о том, как он живёт, она воспроизводила свою собственную грозненскую квартиру, какой она могла стать, если бы Андрей хоть пару месяцев пожил в ней один.

Действительность, как всегда, оказалась непредсказуемой. Квартира сияла и блестела. Ни пылинки, ни паутинки, ни соринки, ни мусоринки. Её просто сразил прекрасно начищенный паркет. Она не представляла, что в наше время ещё может быть такое чудо.

Но окончательно убила Светлану Викторовну огромность и какая-то беспредельность квартиры. Начать с того, что один только коридор едва ли не превосходил размерами всю мамину квартиру. В нём, без преувеличения, можно было ездить на велосипеде. Запрокинув золотистую голову, она изумлённо рассматривала высоченные ослепительно-белые потолки. Маленькой бедной девочкой, заблудившейся в сказочном замке, подавленно переходила из одной громадной комнаты в другую, ещё более просторную. Потерянно озиралась на кухне, в которой спокойно уместились бы три её грозненские. Робко заглянула в выложенную розовым кафелем ванную, размером с Маришкину комнату, в туалет, кладовую.

Свежие обои, яркая, сочная краска, чистота и порядок. Неужели он один следит за всем и убирает всё один? Не может быть.

Поразила Светлану Викторовну и мебель. Не та ширпотребовская полированная стружка, к которой она привыкла и которая стояла у всех родных и знакомых, а настоящая, сделанная на заказ из какого-то натурального дерева. Особенно восхитил её высокий и необыкновенно изящный книжный шкаф в одной из комнат. Он был так чудесно разукрашен всевозможными завитушками и финтифлюшками, что Светлана Викторовна не удержалась и бережно погладила его покрытую блестящим лаком дверцу.

К её удивлению в нём стояли одни детские книги. Было их много, все её любимые авторы: Гайдар, Носов, Воронкова, Осеева, Пантелеев, Беляев, Булычёв и многие другие.

– Это Серёжина комната, – пояснил Иван Сергеевич. – Вся, так называемая, взрослая литература у меня. Если что понадобится, не стесняйтесь, заходите и берите. У меня неплохая библиотека.

– Спасибо, но мне сейчас не до книг.

– Я не имел в виду, что вы тотчас помчитесь туда. Это на будущее. Чтобы не ходить в библиотеку. Во всяком случае, у меня есть практически вся русская классика. Иностранная, правда, выборочно. Лишь те авторы, которые мне нравятся. Но вы правы: сейчас не до книг. Да, где вы хотите разместить детей? По-моему, здесь им будет лучше всего. Мальчик может спать на Серёжиной кровати, девочка – на диване. Или, наоборот, как им будет удобнее. Они не писаются?

– Нет.

– Вот и прекрасно. Бельё в левом шкафу. Вам остаётся тёщина комната. Я думаю, вы сами сделаете там всё, что надо. Не буду путаться под ногами. Если потребуется, что передвинуть, позовёте. Всё, что обнаружите в шкафах, в вашем полном распоряжении. Ничего не жалейте. Всё бельё чистое.

– Спасибо, но об этом не может быть речи. Мы вполне уместимся в одной комнате. Разве я могу оставить их одних?

Светлана Викторовна обняла «чебурашек», смущённо жавшихся к её подолу.

– Вам виднее. Но всё равно та комната будет числиться за вами. По крайней мере, можете там заниматься.

– Спасибо.

– Да, вот ещё что: вы смотрите телевизор?

– Очень редко. А дети любят. Особенно мультики.

– Тогда нужно будет принести телевизор из кладовой. Ему хоть немало лет, но фактически он новый.

– Вы что, его в кладовке смотрите?

– Я телевизор вообще не смотрю. С августа девяносто первого. Меня воротит от одного вида всех этих рож. Куда его лучше поставить?

– Тогда к нам, если можно. Они не засыпают без «Спокойной ночи…»

– Хорошо. Я притащу телевизор немного позже. В общем, располагайтесь как дома, а я… да, погодите, вы на чём будете спать?

– Я лягу с Аннушкой. Она боится спать одна. Если она проснётся ночью и не обнаружит меня рядом, то здесь будет такое… Да, моя сладенькая?

Светлана Викторовна бережно поцеловала девочку в затылок. Аннушка автоматически вскинула вверх ручонки с зажатой в них потрёпанной куклой.

– Ну-у, стыдись, моя крошечка, – укоризненно протянула Светлана Викторовна, вновь целуя ребёнка. – Ты уже большая, чтобы сидеть на ручках. Бери пример со своего брата.

Аннушка вздохнула и опустила ручки.

Иван Сергеевич присел на корточки.

– Что вы стоите? – ласково обратился он к «чебурашечкам». – Пришли к дяде в гости, а сами робеете, за маму держитесь. Или вы её хвостики? Не бойтесь, не убежит ваша мама. Идёмте со мной, покажу вам кое-что.

Иван Сергеевич подошёл к правому шкафу и жестом фокусника широко распахнул его дверцы. Шкаф был битком забит всевозможными игрушками. В глазах зарябило от их красочного разноцветья.

– Кукол вот только нет, – с сожалением произнёс Иван Сергеевич. – Но зато имеется самая настоящая железная дорога, вы можете катать по ней свою Настеньку в самом настоящем вагоне. Сейчас мы с вами достанем вон ту коробку…

– Нет, нет, – испуганно замахала руками Светлана Викторовна, – никакой железной дороги. Только её мне сейчас не хватает. Поиграйте пока во что-нибудь другое.

Иван Сергеевич убрал коробку на место.

– Ладно, – ободряюще кивнул он, – никуда не убежит от нас железная дорога. Мы в неё завтра обязательно поиграем. Её и вправду долго настраивать, и места она много занимает, а маме сейчас не до игры. Потому что к нам придут гости, и маме надо успеть приготовить что-нибудь вкусненькое. Вы будете печь пирог? – обратился он к Светлане Викторовне. – Идёмте, я покажу, где что лежит.

– Какой ещё пирог? – удивилась Светлана Викторовна. – Зачем?

– Как зачем? Вы что, посадите гостей за пустой стол?

– Может, они не придут.

– Придут – не придут, а стол должен быть накрыт, если мы с вами себя уважаем.

– Не умею я печь пироги. И не из чего. Вот за картошкой надо сбегать, хоть какой-то ужин приготовить детям.

– Не надо никуда бегать. В кладовой целый ящик с картошкой. В него умещаются три мешка. Неужели вам этого мало? Ладно, я сам спеку пирог, если вы не умеете. Мне не привыкать. Моя жена была вроде вас, ничего не умела. Хорошо, что дрожжи остались с выходного.

– Вы будете печь пирог?

– Да. Что здесь такого?

– Аттракцион невиданной щедрости. Я сейчас заплачу от восторга. Не надо. Обойдёмся без вашего пирога. И картошки вашей не надо. Да, я – нищая. Я не стыжусь и не скрываю этого. Но я не побирушка! Запомните, пожалуйста. Я милостыней не питаюсь. И если вы позвали нас сюда, чтобы издеваться над нашей нищетой и кичиться своим благородством, то, извините покорно, поищите кого-нибудь другого для своих упражнений.

– Хочу пирожка, – неожиданно выпалила Аннушка, доверчиво глядя на Ивана Сергеевича большими и серыми как у матери глазами.

– Что вы наделали? – процедила Светлана Викторовна. – Кто позволил вам издеваться над ребёнком?

– Я? По-моему, это вы издеваетесь над ними. Знаете что, нам явно надо поговорить. Идёмте на кухню.

Светлана Викторовна поколебалась, но пошла вслед за Иваном Сергеевичем.

Плотно закрыв дверь, Иван Сергеевич несколько минут молча разглядывал Светлану Викторовну, словно увидел её впервые. Она с вызовом ответила ему тем же.

– За что вы так ненавидите меня? – первым нарушив молчание, печально произнёс Иван Сергеевич. – Что я сделал вам плохого?

– С чего вы взяли? Я вовсе не ненавижу вас. И ничего плохого вы мне не сделали. Напротив, только хорошее. За что я вам искренне благодарна. Но я не нуждаюсь в благотворительности!

– Звучит красиво. Но, ради Бога, объясните мне, пожалуйста, что вы имеете в виду под словом «благотворительность»? А то, как бы я опять не начал заниматься ею.

– Не юродствуйте. Вам не идёт.

– Мне нет дела до того, что мне идёт, а что не идёт. Я не мальчик, слава Богу, и не комплексующая примадонна. А вас я вторично прошу, причём совершенно серьёзно, объяснить мне значение слова «благотворительность», как вы его понимаете.

– Благотворительность – это, когда человеку подают милостыню. Вот как я её понимаю.

– Прекрасно. Благотворительность – это милостыня. Согласимся с вами. Вам виднее. Но тогда, что такое милостыня? Насколько я разумею, милостыня – это, когда нищий стоит на паперти, а купец или кто там ещё подвернётся, проходя мимо, подаёт нищему грошик, дабы тем спасти свою душу, так как, подавая грошик, он совершает богоугодное дело. То есть, фактически, купец получает несравненно больше, чем даёт и, тем более, чем получает нищий. Действительно, разве можно сопоставить: грошик, на который нищий купит кусочек хлеба и вечное блаженство в раю, которое получит купец в обмен на потраченный грошик? Таким образом, нищий, отказывающийся взять из рук купца медный грошик (как бы тот купцу не достался, и какими бы помыслами купец не руководствовался, подавая тот несчастный грошик нищему), автоматически отказывает купцу в будущей вечной блаженной жизни и обрекает его на вечные муки в аду. Котлы с кипящей смолой и прочие прелести. Так скажите, ради господа, за что вы так ненавидите меня?