Катастрофа на шоссе

© Ваг Ю., 2024

© ООО «Издательство Родина», 2024

1

– Приехали, – сказал один из картежников и ткнул локтем сидящего возле окна человека в плащеболонье. Тот не шевелился. – Эй, хозяин, доброе утро, приехали!

Он снова ткнул в светлый плащ и увидел наконец заспанную, помятую физиономию человека лет тридцати пяти, выслушал его «спасибо» и, отвернувшись, пошел с восьмерки, ее крыли валет и туз. Игра продолжалась.

Поезд подходил к станции. Замедляли свой бег мелькающие вдоль полотна дачи, окруженные садами, дома с небольшими двориками, пустующие футбольные поля, проплыли мимо остановка автобуса с толпой ожидающих, разрытая дорога и какие-то ржавые трубы; близился жаркий июньский полдень. Колеса стукнули на стрелках – и все исчезло, лишь стояли стеной вагоны – длинный товарный состав. Сажа и жара. Десять часов сорок две минуты.

– Без опоздания, – обрадовался человек в плаще и взял свой портфель, из которого торчала газета. – Чудеса, да и только!

Карточная игра была в разгаре.

– Угу! – промычал один из играющих, тот самый, что разбудил незнакомца. – А вы-то сами откуда, из Праги?

– Да, – ответил тот. – Разрешите пройти.

Игроки убрали ноги и отодвинули сумку. Стоя в проходе, человек в светлом плаще дожидался, пока поезд совсем остановится, он тер заспанное лицо и поеживался. Наконец он вышел и двинулся вдоль перрона. Увидев в застекленной витрине с фотографией Штрбского плеса свое отражение, остановился и причесался. В двух шагах от него стоял постовой. Человек спрятал расческу и спросил, как пройти в отель «Крым». Постовой ответил, что он здесь, напротив вокзала.

– А химзавод?

– Тройкой до конечной.

– Где находится Боттова улица?

– На противоположном конце, у водохранилища, – ответил постовой и равнодушно взглянул на мятый плащ, который человек успел снять и перекинуть через плечо. – В самом начале пригорода.

– Спасибо, – поблагодарил неизвестный и, улыбнувшись, показал белоснежные зубы.

Потом неизвестный прошел в зал, в камеру хранения и направился к телефонной будке. В засаленной книге абонентов он нашел букву «Г»: Габриш, Галло, Гебура, Геологический институт, Гиер, Гласель, несколько Гоговых, Големба, Голецкий, Голианова Анна, Боттова, 6.

Он дважды прочел номер – 29343 – и запомнил его.

Привокзальная улица поднималась вверх. На разорванной афише тигр прыгал сквозь огненное кольцо, и нарядная лошадка склоняла голову перед человеком в цилиндре. Цирк зазывал к себе, суля сенсацию: «Международная программа…», «По возвращении из гастролей по Европе…»

Неизвестный достал железнодорожный билет и, разорвав его на клочки, бросил в урну.

– У тебя все? – спросил инженер Голиан, чувствуя, как потная рубаха прилипает к спине. – Тебе в самом деле нечего больше сказать?

– Нет, Дежо, – ответил сидящий в кожаном кресле Бауманн. – Ты сам отказался, сам все бросил. Ты заявил, что тебя это больше не интересует и, как ты выразился, это «расточительство»… Но я так не считаю. Человеку необходимо за что-то зацепиться, чем-то заниматься, хотя бы по вечерам и по ночам… Очень часто мне казалось, что я на этом свете лишний. Это отвратительное чувство. Мне надоело, пойми.

Бауманн слабо улыбался, правая рука – на правом колене, старчески спокойное, иссеченное морщинами лицо. Он сидел и смотрел в окно. Оно выходило на узкий двор. Сразу же за окном поднималась вверх стена, над ней полуметровая полоска неба. Вентилятор гудел, разгоняя табачный дым. Голиан погасил сигарету и поднялся.

– Поступай как знаешь, – сказал он желчно.

– Хочу работать, приносить пользу, а не бездельничать.

– Но воровство и работа – вещи разные. Стеглик мне показал, нет, вернее, ничего он мне не показывал, я сам увидел, расчеты лежали на пульте, а я заглянул.

– Ну и что же?..

– Ты отлично знаешь, не строй из себя дурака. Твое открытие – во всяком случае, его принцип – украдено…

– Что еще скажешь? – Бауманн искренне забавлялся.

– Если не все, то, насколько мне известно, его основная часть. А мне, естественно, известно, ведь это моя идея. Память у меня дай бог всякому!

Бауманн затянулся, выпустил дым, пепел посыпался на пиджак, и он, медленно стряхнув его, сказал:

– Ты удивительнейшее существо. Сначала берешься, потом бросаешь, потом снова хватаешься, морочишь голову… Не обижайся, но в этом весь ты. По крайней мере, сколько я тебя знаю.

– Копайся в моей душе, если ты так хочешь. – Голиан уже жалел, что зашел к старику. «Этот выкрутится из любого положения, – подумал он. – Ничего не отрицает, а сам идет в атаку, жалит. Как всегда, жалит. Скорпион», – повторял он про себя и вслух продолжал: – Рассчитываешь, что попал в струю и выплыл на поверхность, что мне это никогда не удастся. Это все сентиментальные разговорчики, будто не хочешь бездельничать, быть лишним. Я ведь тоже не вчера родился, мы друг друга хорошо знаем! Тебе нужно только одно – гроши!

– Отнюдь! Ты ошибаешься. – Бауманн не повысил голоса, он продолжал говорить спокойно, словно пытался убедить малое дитя: – Можешь жаловаться. Скажи Саге или кому хочешь, что я вор и мошенник. Вот телефон, изволь.

Он снова затянулся. У него были очень короткие морщинистые пальцы. Голиан посмотрел на его руки, затем перевел взгляд на приветливые, спокойные глаза и, не сказав больше ни слова, направился к дверям. Уже открывая их, он услышал:

– Будь любезен, извинись перед Стегликом, если ты ему случайно нагрубил. Стеглик очень ранимый паренек.

– Никому я не грубил, – отрезал Голиан, – а если он это утверждает, то лжет.

– Очень рад. Он мне ничего не говорил, – и ласково добавил: – Тебе надо проветриться, Дежо.

Но за Голианом уже захлопнулись свежеокрашенные двери. На стене висел график выполнения плана, Бауманн ухмыльнулся, с минуту курил и поглядывал, как за окном вихрится пыль, потом снял трубку зазвонившего телефона и сказал: «Все в порядке, иду».

Он притушил сигарету, порылся в бумагах на столе, нашел то, что искал, и вышел. Обычно Бауманн запирал двери своего кабинета. На сей раз он этого не сделал.

Неизвестный лениво брел по городу. Внимательно изучал витрины, в эспрессо выпил кофе, с иронической улыбкой постоял возле старого автомобиля. Потом на глаза ему попалась надпись: «Гигиенический душ». Зашел и долго там плескался.

Он вспоминал Прагу: вчера в это время он еще ходил по Петршину, в полдень читал в Смиховском садике газету, загорал, всячески тянул время. И сейчас старается протянуть его до трех, до четырех, быть может, до вечера. Душ освежил его, томительной ночи в дороге словно не бывало. Лицо стало гладким, он выглядел отдохнувшим. «Побриться можно и завтра, – решил он. – Дома, конечно…» Человек старался отогнать мысли о доме.

29343 – повторял он номер из телефонной книги. Сам не зная, для чего это делает. По привычке? От скуки? От одиночества? Времени для себя всегда не хватало, постоянные дела и заботы, а тут вдруг – нечем заняться. Даже женщины не интересовали его: все казались похожими друг на друга – туфли на босу ногу, дешевые духи, пожухлые овощи в потертых хозяйственных сумках.

Одиннадцать пятьдесят – сонный полдень. Автобус отправлялся в одиннадцать пятьдесят семь. На конечной остановке человек с плащом выходил один – кроме него, в автобусе уже никого не осталось.

Каменная стена, сверху колючая проволока, за ней светлое здание с большими окнами, слева ворота и проходная, лозунги, выцветшие плакаты. Возле закрытой палатки с вывеской «Закуски» несколько зеленых скамеек.

Он сел. Палило солнце. В редких тополях гомонили воробьи, тихо, словно серебряный вертолет, трепеща крыльями, стояла в воздухе стрекоза. Человек следил за ней, и ему казалось, что и он тоже становится все меньше и меньше…

– Усильте, – приказал инженер Стеглик конопатой лаборантке. – Осторожно, дайте максимум.

Рука неуверенно нажала красную кнопку. На циферблате выскочили и задрожали цифры, это было мгновенье, длящееся бесконечно. Потом цифры остановили свой бег и жужжание машины стихло.

– Ну, душенька, стоп. Или… – Стеглик распрямился. – Нет, лучше продолжим. – Он выдохнул: – Великолепно. Какова сопротивляемость!

Конопатая лаборантка взглянула на него. Лицо у Стеглика было нездоровое, желтое, с острым носом и узкими губами. Он выглядел на сорок, хотя ему было двадцать шесть. За тонкими стеклами очков лихорадочно блестели глаза.

– Хорошо, – ответила девушка и улыбнулась.

Казалось, он не слышал. Потом, очнувшись, подтвердил:

– Сила!

– Ну-у! – холодно протянул кто-то стоящий за их спиной. – Сила не сила, но наши придут в восторг. Ведь мы в этой области на несколько лет отстаем от Запада.

Голиан возник неожиданно, отлично владея искусством многих, занимающих руководящие посты, появляться неслышно и неожиданно. Хотя руководящего поста вовсе не занимал.

– Отставать – отстаем, – согласился Стеглик. – Но что касается силиконов, то с настоящей минуты уже нет! Выключите приборы, душенька!

Циферблат показал ноль, и жужжание стихло.

Голиана мутило, словно он выпил прокисшего пива.

– Послушайте, коллега, – сказал он. – Старик и сам считает, что это просто хобби. А вы тратите на эту ерунду рабочее время. На заводе горят поставки и план заваливаем. Весь квартал – это уже непреложный факт – летит к чертям. А вы из-за такой…

– Нет, – решительно возразил молодой инженер. – Не из-за этого.

Они стояли в светлой солнечной лаборатории. В этом просторном зале они казались маленькими и затерянными – не только щуплый Стеглик и коротышка лаборантка, но и плечистый, загорелый, высокий Голиан. Голиан сказал:

– Я знаю, простите, я просто так…

– А за что вы его, собственно, так не любите, пан инженер?

– Кого вы имеете в виду, барышня? Шефа? Коллегу Бауманна?

– Да, – подтвердила лаборантка и опустила голову, испугавшись вырвавшегося против воли вопроса. – Не сердитесь, – попросила она.

– Оставьте нас, – сказал ей Стеглик, а когда она вышла, продолжал: – Вот дура! Хотя сказала правду. И я думаю, что шеф пьет из вас кровь. Странно, он такой добряк, – добавил Стеглик смущенно.

– Вы о чем? – словно не понял Голиан и попросил: – Дайте-ка сюда!

Молодой инженер достал тигель и протянул Голиану металлическую пластинку. Пальцы большой, широкой ладони дрожали, казалось, что сейчас они сожмутся в кулак, чтоб смять ее, уничтожить, но ладонь так и осталась открытой.

– Прошел через тепловую реакцию?

– Полтора часа назад.

– Время остывания?

– Одна минута двадцать две секунды.

– В Америке – минута одиннадцать, и никто не делает из этого сенсации.

– Пан инженер, почему вы против?

– Я против во-ро-вства, – Голиан мрачно рубил последнее слово по слогам. – Бауманн использовал мою минутную слабость и… это во-ро-вство, – повторил он и отложил кусок металла.

Инженеру Голиану было сорок семь, ни одного седого волоса не серебрилось в его густой шевелюре, но в этот момент он выглядел стариком.

Голиан сел и облокотился о пульт.

– Я начал заниматься этой проблемой давно, почти сразу же после войны. Был я тогда еще совсем зеленый и ничего не достиг, но идея возникла у меня у первого… Когда я потом вернулся – вам ведь известно – из-за границы, то снова принялся за дело. Короче: иное время было, мне не давали ни к чему допуска, вы и представить себе не можете, что это было за время… Но я не о том… Я знаю Бауманна давно. Когда я только начинал, я открыл ему свою идею, раза два он давал мне советы, он-то был уже опытным специалистом. Не скажу, чтоб он очень всем этим заинтересовался, но приблизительно через год, когда я объявил, что сдаюсь и бросаю, Бауманн попросил у меня расчеты и я, идиот, дал их! Более пятидесяти плотно исписанных страниц на машинке. Он поблагодарил и вскоре все охаял, свел на нет, утверждая, что истины я не достиг, а лишь крутился вокруг да около. А теперь он будет лауреатом, хотя в Америке и в других странах силиконы уже имеются, давно имеются, но на другой основе! И в наших исследовательских институтах над этим работают! Но он открыл гликостеры из метано-лизы раньше, – Голиан сжал пластинку металла, ощупал ее и отшвырнул, – и они, вероятно, дешевле! Намного, чтоб его черт взял! – Он усмехнулся, это была горькая, болезненная усмешка. – Если вам кажется, что я не люблю Бауманна… И у простого ремесленника должна быть рабочая совесть, а у такого прекрасного специалиста – тем более! Вы меня извините, если я вам испортил настроение, извините, что стою над душой, когда вы работаете… – Он пожал плечами и вздохнул: – Не сдержался, поймите меня, ведь это же сущий грабеж!

Голиан, кусая губы, встал. Казалось, он хочет что-то добавить, но он лишь провел рукой по глазам и медленно двинулся вдоль прохода между пюпитрами и низкими подоконниками. Стеглик смотрел ему вслед.

– Пан инженер! – крикнул он.

Голиан остановился.

– Что?

В соседнем отсеке гудели машины. Обычный звук, лаборанты уже давно не замечали его. Но Стеглик еще долго вспоминал, что в тот момент он вдруг отчетливо услыхал этот шум.

– Нет, ничего, я просто так, – ответил Стеглик и наклонился к тигельку.

И вдруг услышал смех. Смеялся Голиан. Стеглик подскочил к нему, но тот уже смолк. Голиан смотрел в окно. Стеглик взглянул на него и тут же перевел взгляд: метрах в двадцати пяти от них на зеленой скамейке сидел немолодой, но и не старый человек. Рядом лежал портфель, на спинке скамейки висел плащ-болонья.

Машины гудели, Стеглик все еще слышал их. И тут голос Голиана перекрыл шум машин:

– Не дадите ли вы мне ключи от вашей дачи?

– Они у Сикоры. Вам нужны?

– Да, буду вам очень обязан, – ответил Голиан неожиданно искательным тоном.

– Пожалуйста, – охотно согласился молодой инженер.

– Я схожу к Сикоре, – сказал Голиан и ушел.

А Стеглик все держал в руке металлическую пластинку и думал о Бауманне: а вдруг тот и в самом деле украл…

Неизвестный за окном достал из портфеля черешню и все сидел и сидел, терпеливо выплевывая косточки.

2

Зеленые глаза уродливой фарфоровой черепахи фосфоресцировали на красном ковре. Слева от нее было окно на улицу. Справа – письменный стол, на нем кофе, а у стола – одетый в милицейскую форму лейтенант Бренч. Пожилой мужчина, сидящий рядом с ним, тяжело вздохнул.

– …и это только июнь. В июле совсем расплавимся.

– Повесим жалюзи, – сказал лейтенант.

– Это точно?

– Обещали.

– Еще в мае, помнится. Что у вас еще, Бренч?

– Все, товарищ капитан. Только сообщение о Шнирке. Наверное, им остается уточнить имя.

– Уже уточнили. – Капитан прищурился. – Дело ведет Лазинский, он сейчас связывается с Прагой, просит поскорее выслать фото. Пока их не пришлют – мы связаны по рукам и ногам. Искать человека по описанию – напрасный труд: «Тридцать семь лет, гладкое, симметричное лицо, темные волосы и нормальная фигура». Иными словами, две руки, две ноги, уши и голова и все прочее, что положено существу мужского пола. Кроме того, серый в полоску костюм, который можно сто раз в день снять и надеть, ну, скажем, шорты. Знаю, знаю, Бренч, в донесении все это сказано по-другому, профессионально, но я вам с официального языка перевел на человеческий. Из определения «рост 173–177 см да из мудрого заключения «особых примет не имеется» вытекает именно то, что я сказал. Остроумное примечание о том, что господин Шнирке грассирует, они могут оставить при себе. Грассирующих агентов не забрасывают в славянские страны. В ГДР – куда ни шло. Немцы почти все картавят.

– Товарищ капитан, ведь Шнирке-то немец.

– Знаю, родом из Либерца, там и на свет появился в двадцать восьмом, кажется. Это единственное, что более или менее известно. Плюс то, что его папаша работал в пивной, плевать хотел на Генлейна, был мобилизовал и погиб где-то в Норвегии. Я вам, лейтенант, так скажу: возможно, это тревога ложная. Бывает, какой-нибудь ревнитель кого-то увидел, и – готово, переусердствовал – половина наших ребят ищет, ловит. Запомните это, лейтенант: никогда не будьте излишне усердны. Такое, с позволения сказать, рвение только вредит делу.

И потому, что капитан все время улыбался и щурился, невозможно было понять, серьезно ли его нравоучение. Фамилия капитана – Шимчик. Лицо широкое, серые глаза глубоко посажены. Через десять месяцев ему пора уходить на пенсию. Шимчик страстный рыболов. Хотя корысть обычно оказывается ничтожной, он так объясняет свое увлечение: «Главное – посидеть у воды. Прохлада, уединение, травка…»

– Если вам интересно, подождите. Думаю, Лазинский вот-вот объявится. Возможно, порадует массой приятных новостей.

Бренч легко распознал иронию: эти двое всегда друг друга терпеть не могли, да и не скрывали этого; про их соперничество знали многие, знал и лейтенант Бренч, только начавший службу.

Шимчик не ошибся. Через несколько минут ввалился, не поздоровавшись, толстяк – капитан Лазинский.

– Все в порядке, – изрек он с наигранным добродушием, – ну и материальчик, я вам доложу!

– Вы это о чем? – Шимчик смерил его холодным взглядом. – Вы же должны были поторопить их с фото!

– Я так и сделал. – Короткая пауза. – Но потом к телефону подошел сам полковник Вондра. Лично. – Лазинский плюхнулся в кресло. Оно было обито черной клеенкой и помнило лучшие времена. Пружины жалобно застонали. – Полковник справлялся о вашем здоровье и приказал… – Тут Лазинский выразительно взглянул на Бренча. – Это конфиденциально, приказано сообщить только майору и вам.

– Майору уже сообщили?

Лазинский кивнул и достал блокнот. Шимчик сказал Бренчу:

– Благодарю вас, товарищ лейтенант, вы свободны. – А когда они остались вдвоем, спросил: – Что-нибудь серьезное? Насчет Шнирке, да?

– Отчасти. Но серьезного ничего, чепуха какая-то. Вы помните Голиана с химического? Инженер, товарищ капитан. Дело давнее, аd acta[1]. В пятидесятом, кажется, удрал в Баварию, потом, раскаявшись, вернулся, отбыл наказание, вышел, тут у нас получил работу, и мы за ним… Иногда вы, другой раз я, как приказывал Швик. За этим парнем нужен был глаз.

– Конечно. Тогда так было заведено. Чего смеетесь? Что в этом смешного?

Лазинский действительно смеялся. Смеялись щеки, смеялись голубенькие глазки, розовые губы и двойной, казавшийся всегда замасленным подбородок. Потом, посерьезнев, он сказал:

– Его раскаяние было камуфляжем. Чтобы мы не отгадали, кто он на самом деле.

– Ну и кто же он?

Лазинский достал пакетик с леденцами и сунул в рот ярко-красную малину.

– В Мюнхене его завербовали работать против нас, это случилось в конце его эмиграции, он тогда был без денег, нигде не служил, к тому же его бросила жена. Он отчаялся, запил и, видимо, с кем-то поделился, что охотно вернулся б домой. Об этом узнали и взяли его в оборот, он долго отказывался, потом согласился, чтоб эти мерзавцы оставили его в покое. Его обучили, дали фальшивые документы, по которым он проехал через Берлин и ГДР к нам. Билет у него был до Брно, но в Усти-над-Лабем он из поезда выскочил и прямо к нам, в госбезопасность! Рассказал все, что с ним произошло, его отвезли в Прагу, там он попал к Вондре. Повторил все, что сказал в Усти, и подробно описал агентов, с которыми встречался в Мюнхене. Некоторые из его сообщений и подпольных кличек для нас были тогда сенсацией, проверили – инженер в это время сидел, – выяснилось, что не врет. Это его заслуга, что нам известен хотя бы тот же Шнирке, что он ас и что начинал Шнирке под именем Баранок. Незадолго до того, как его познакомили с Голианом, Шнирке-Баранок был дважды заброшен к нам. Наши знают его агентуру. Пока она большого интереса не представляет, и потому у нас терпеливо ждут подходящего момента, чтобы всех их взять. Ну, а Шнирке тем временем вербует других… Интересно, а?

– А зачем он сейчас здесь?

– Да кто ж его знает. Полковнику пока не известно.

– Но что Шнирке явился, это точно?

– Предполагают, что да. Шнирке в последнее время сидел в Мюнхене как пришитый. И вдруг – исчез оттуда. Больше полковник мне ничего не сказал, хотя я интересовался деталями… – Лазинский проглотил леденец и спрятал пакетик. – Может, он считает, что нам и не надо все знать?!

– А может, и сам знает не больше. – Шимчик отхлебнул кофе. – Для чего он рассказал вам о Голиане?

– Мы должны показать ему фотографию Шнирке.

– Эти фото разослали повсюду. И туда, где никакого Голиана нет, – тоже. Если телекс, конечно, не врет…

– Нам послали два фото. Те, что получат другие, сделаны в сорок восьмом, тогда Шнирке был еще молод. Мы же получим еще и прошлогоднее фото, групповое: речь идет о фото моментальном – несколько человек выпивают в какой-то пивнушке. Изображение – отвратительное. Во-первых, темное – была уже ночь и фотограф работал без вспышки, во-вторых, он снимал под неправильным углом. Предполагаемый Шнирке снят в профиль, видны лишь часть подбородка, лоб и нос, рта не видно.

– Значит, Голиан должен подтвердить, действительно ли это Шнирке?

– Да.

– Он не специалист и может полагаться лишь на свою память.

– Хотя бы это, – усмехнулся Лазинский. – Эксперты – их четверо – во мнении разошлись. Двое утверждают, что Шнирке, двое отрицают.

– Фото уже высланы?

– Прибудут скорым двадцать два двадцать.

– Когда вы хотите встретиться с Голианом?

– Завтра утром, чтоб поскорее дать Праге ответ.

– Где намечена встреча?

– А что? Хотите присутствовать?

Лицо Шимчика осталось равнодушным. Вокруг лампы жужжа кружилась муха, на францисканском и лютеранском костелах дружно пробило без четверти час.

– Мы еще не договаривались. – Лазинский закрыл блокнот и поднялся.

3

Голиан взглянул на часы: тринадцать тридцать шесть. «Время контроля, – подумал он, – сперва в аудиторию Б, проверить… Нет, нет, никакого контроля, никакой аудитории Б, это важнее». Он усмехнулся: «Это!» Усталый и бледный, он поднял руки и прижал пальцы к глазам. И тут почувствовал, что у него болит голова, лицо, глаза… Много курил: пятнадцать сигарет или все двадцать пять? В полдень звонил Лазинский, тот, из госбезопасности, утром Бауманн, потом металлическая пластинка, стрелки, указавшие «максимум». Вот и получается максимум перенапряжения, отсюда истерика, устроенная Стеглику, – секундное облегчение, «высказался», выпустил пар, а тут еще подвернулась палатка с вывеской «Закуски» и тополя. Ему казалось, что вот-вот разразится гроза, сверкнет молния… Но молния не сверкнула и гром не грянул, удар был мягким, как снежная лавина. Хорошо, хоть Сикора был неподалеку – последнее время все спешат к Бауманну или от Бауманна. И он сегодня уже два раза был у него, первый раз застал, второй – нет. Пойти в третий: он у себя или вышел? Ждет, что я клюну? Ключ от сейфа…

Голиан опустил руки и отошел от окна. Пододвинул телефон и набрал 06.

– Товарищ директор? Добрый день, можно к вам зайти? Прошу вас, всего минуту. Очень прошу… Спасибо. Иду.

Голиан вздохнул и поспешно зашагал к выходу.

Кабинет Бауманна был на том же самом этаже, где кабинет директора. Голиан постучался. Ответа нет. Он вошел и достал из сейфа папку, запер его и только тогда огляделся: беспорядок, разбросанные бумаги… «Здесь мы с ним когда-то сидели, пили крепкий, несладкий чай. Старик шутил, он был сама доверчивость… Но хватит, директор Сага ждет».

Ровно в два завыла сирена. Неизвестный поднялся со скамейки (стрекоза улетела, черешни съедены), взял свой портфель и плащ и направился к воротам химзавода. Пот лил с него градом, но он радовался: конец ожиданию. Еще несколько минут, потом обед и… Он повторял про себя: 29343. «Ну, скажем, в половине третьего, между половиной и без четверти четыре состоится разговор: еще часть дела с плеч долой. Если все это вообще можно назвать делом: тягомотина, будничная серая нуда».

Неизвестный, однако, не скучал. Он с интересом наблюдал за людским потоком. Спешащие люди обходили его справа и слева, мужчины и девушки, джинсы, пестрые рубашки, темные очки, обрывки фраз…

Трещали мотоциклы – стоянка в двух шагах. Постепенно толпа редела. Уже прошли инженер Стеглик с портфелем, тощий человек в толстых очках, парень в серой кепочке набекрень – вахтер протянул ему какую-то записку, тот прочел, чертыхнулся и потащился обратно. Взгляд незнакомца с плащом следовал за ним: тот двинулся в сторону гаражей, направо, обошел их, исчез. В воздухе порхнула синичка. Жара опрокинулась на город, словно стеклянный колпак.

Вахтер закурил.

– Кого-нибудь ждете?

Незнакомец вздохнул и утвердительно кивнул.

– А которую, если не секрет?

– Божену, фамилии не знаю. Только вчера познакомились.

– У, сколько у нас этих Божен! – Вахтер улыбнулся, обнажив щербатые зубы.

Человек с плащом всем своим видом показал, что согласен, и вернулся обратно к скамейкам. Была уже половина третьего. Он ждал до без четверти четыре. Окна здания за стеной были темными и слепыми. Прежде чем забраться в автобус, он увидел вдруг зеленый пикап. Тот отъезжал, и человеку с плащом показалось, что вместе с ним сейчас что-то исчезнет. Он долго не мог понять: что же все-таки? Потом поймал себя на глупой мысли: зеленый пикап, быть может, это надежда?

В автобусе он уже улыбался. К черту дурацкие предрассудки!

– Тороплюсь на совещание, – объявил директор Сага Бауманну и поднялся из-за стола. – Пришли бы пораньше, у меня никого не было, только инженер Голиан заходил во втором часу, минут на десять, не больше.

– Всего два слова, очень прошу, – умолял Бауманн, стоя в дверях с портфелем в руках.

Он вошел и сразу, без приглашения, сел. Руки у него дрожали. Кабинет директора был просторным, но душным и неуютным: кожаные кресла и громоздкая черная мебель, толстые словари и собрания сочинений государственных деятелей, аспарагус над бюстами Маркса и Ленина – все отдавало казенщиной. Окна за шторами упирались в высокую стену, как и у Бауманна, только в той комнате на четвертом этаже они выходили на крышу, ему была видна еще и полоска неба. Эти же видели лишь бетонную стену да пожарную лестницу.

– Мне надо поговорить с вами о Голиане, – сказал инженер. – Утром он был у меня, а потом отправился, вероятно, к Стеглику. Он к нему каждый день ходит.

– Ну и что из этого? – спросил директор равнодушно. – По-вашему, ему нельзя ни к вам, ни к Стеглику?

Бауманн удивился:

– Но ведь он же был у вас. Он что, ничего вам не сказал?

– А что он должен был сказать?

– У нас с ним разногласия, нет, не производственные, личные… Впрочем, не совсем личные… Я задерживаю вас, вы спешите. Короче, я пришел, чтоб отдать вам…

– Что?

Инженер открыл портфель и достал толстый пакет.

– Пожалуйста, – сказал он тихо.

– Что это такое? – повторил директор, но Бауманн вместо ответа расстегнул воротник рубашки. – Вам нехорошо? – Директор перепугался.

– Нет, я только… Это у меня давно. Поймите, ведь наши распри с Голианом… Когда-то ему пришла в голову довольно смелая идея, позже он от нее отступился, а я с его полнейшего согласия ею занялся. Сейчас, когда я кое-чего добился… Хотя, возможно, это просто хобби, забава в свободное время.

– Что еще за хобби? – Сага взглянул на часы. Маленькая стрелка стояла на четырех, большая подходила к двенадцати.

– Речь идет о силиконах, производство некоторых до сих пор еще очень дорого и сложно, поэтому я пытался, я очень хотел добиться… Но это в будущем, я еще многое недоделал. Вас прошу об одном: спрячьте пока эти бумаги в свой сейф, мы с Голианом пользуемся моим, так сказать, совместно, ну а он… Когда-то я дал ему запасной ключ… – Бауманн делал слабую попытку улыбнуться, но не смог и умолк, опустив голову.

Сага медленно подошел к нему.

– Да, я знаю. И да будет вам известно, все это рассказал мне сегодня днем Голиан. Он тоже дал мне кое-какие бумаги. Потом дал ключ и просил передать вам. Пожалуйста, получите.

Директор достал ключ из кармана и положил на стол.

– Спасибо, – поклонился Бауманн. – Я знаю, мне не следовало давать ему, но… Это было год назад, тогда я заметил, что он меня подозревает, считает, будто я от него что-то скрываю. Ключ же должен был доказать ему, что он заблуждается, доказать, что я ему верю… И тогда я действительно ему…

– Простите, – перебил его директор, – а сейчас уже нет?

– Если говорить честно, сейчас уже…

Издалека доносился рокот. Наверное, бульдозер, а может быть, трактор.

– Ну, рассказывайте, что случилось. – Сага пригладил волосы.

– Утром я ушел из кабинета. – Бауманн открыл пакет. – Думал, на минуточку, и не запер двери, но вернулся только около трех. Эти бумаги лежали на столе, но не в пакете, а просто так, под какими-то документами. Вскоре позвонил инженер Сикора, ему что-то было нужно. Я говорил с ним и машинально перелистывал лежащие на столе бумаги. – Бауманн достал несколько листков. – Смотрите, их кто-то в мое отсутствие брал, – показал он, – открыл сначала на предпоследней странице и переписал ее. На такой же тонкой бумаге, как у меня, но только от руки, а не на машинке. Делал он это неосторожно, сильно нажимал карандашом. Вот и оставил следы.

– Вижу, – согласился директор. – Продолжайте.

– Посмотрите эти две страницы на свет. Может быть, узнаете почерк.

– А вы узнали?

– Да.

Сага взял страницы и подошел к окну. На обратной стороне страницы слева были явно видны отпечатки самописки или карандаша.

– Ну? – посмотрел на него Бауманн.

– Вижу. И вы уверены, что это работа Голиана?

– Я полагаю, что это он. А вы, извините, нет?

– Я не графолог, и вы тоже. И я не хочу скандала.

– Вы в самом деле не узнаете этого почерка?

– Я уже сказал вам, что я не графолог. Кроме того, это мог сделать кто угодно, ведь бумаги лежали на столе. Если б они были в сейфе – дело другое. Голиан дал мне ключ что-то после двух, следовательно, времени у него было достаточно. Так же, собственно, как и у всякого другого, кого интересуют эти формулы.

– Это сделал Голиан. – Бауманн поднялся с кресла.

– Сидите, вы же плохо себя чувствуете, – сказал директор.

– Это сделал он, – упрямо твердил Бауманн. – Хотя бы из зависти. Мне удалось то, что когда-то у него не получилось. Он об этом знает и потому меня…

– Он вас не обокрал, – убеждал его Сага. – Не отрицаю, возможно, завидует и, допустим даже, проявляет излишнее любопытство, такое бывает, но… Между прочим, а ваша работа окончена?

– Почти. – Бауманн сел.

– Как давно он знает о ваших опытах?

– Давно.

– Пожалуйста, точнее, – настаивал Сага.

– С самого начала. Следовательно, уже несколько лет.

– Знал еще кто-нибудь на заводе, что вы ставите какие-то опыты?

– Раньше мне помогал инженер Стеглик. Иногда и Сикора. Даже в рабочее время, когда у них находилась свободная минутка.

– У нас на заводе?

– Да.

– А еще кто?

– Токарова, лаборантка. Правда, она выполняла лишь техническую работу.

– А Стеглик и Сикора, они что?

– Я не понимаю вашего вопроса, – сказал Бауманн.

Директор отложил бумаги.

– Я хочу знать, было ли им известно, для чего проводятся эти опыты?

– Нет.

– А Голиану?

– У него был ключ от сейфа, он мог посмотреть мои расчеты. Те двое – нет. На основании опытов, которые они проводили, невозможно сделать общих выводов, самое большее они могли предположить, что это…

Бауманн умолк, протянул руку и взял со стола ключ. Шума трактора или бульдозера уже не было слышно.

– …что это важное открытие? – Губы директора скривились. – Так?

– Возможно. Но я в этом не уверен.

– А Голиан?

Инженер ничего не ответил, и Сага продолжал:

– Вы говорили, что у Голиана когда-то возникла смелая гипотеза и что теперь он вам завидует, потому что у него ничего из этого не получилось? Как все это было?

– Так. – Бауманн достал старенький металлический портсигар и зажигалку кустарной работы, но тут же спрятал обратно и лишь облизал губы. – Это был не более чем импульс, – начал он. – Голиан, правда, занимался этим довольно долго, однажды он показал мне свои заметки, расчеты, их было много, страниц пятьдесят-шестьдесят. Я их проштудировал и ответил «нет». Тогда же я намекнул ему, Что, возможно, когда-нибудь этим займусь, силиконы меня заинтересовали. Но прошло не меньше года, и только тогда я… Естественно, уже не по его расчетам, вечерами и ночами. В кино я не хожу, романов не читаю, сплю мало… Человек в моем возрасте иногда оглянется на прошлое, вспомнит и, увидев, что еще ничего не сделал… Мне хотелось, чтоб после меня осталось нечто большее, чем могильная плита. Прошу вас, – вдруг оборвал он рассказ, – вы с Голианом в хороших отношениях, живете в одном доме, он вас послушается…

– Ну и что? Заставить исповедаться?

– Прошу вас. Со мной он говорить не станет. Да и я уже не в состоянии, не могу и не хочу.

– А что, если он откажется? Мы не такие уж близкие друзья.

Бауманн пожал плечами, потом выпрямился и посмотрел Саге в глаза.

На улице поднялся ветер, пыль вихрилась в узком дворе.

– Тогда расследуйте это официально. Как директор. Произошла кража, украдена моя работа – не какой-нибудь пустяк. А Голиан – бывший эмигрант. За такими нужен глаз да глаз.

Он поклонился и вышел. Пораженный Сага долго сидел неподвижно – это был новый, совершенно незнакомый Бауманн. «Я знаю его столько лет…» Директор покачал головой. Бумаги он спрятал в сейф.

Совещание началось без него. Он рассеянно извинился и сел. Когда предложили проголосовать, он тоже поднял руку, хотя так и не понял, о чем шла речь.

Инженер Голиан видел, как ушел из кабинета директора Бауманн, а немного погодя и сам Сага. Он подождал немного, потом быстро зашагал к заводским гаражам. Лицо его было бледным и осунувшимся.

Поднялся ветер, на юге небо стало темным. «Будет гроза, – подумал он, – уже надвигается… Пускай, пусть все летит к чертям!» Он сел в свою машину и включил мотор. «Бауманн и директор наверняка говорили обо мне… Интересно, знает ли этот мошенник, что я отдал Саге ключ? Ключ… Захлопнется дверца сейфа. Что-то уже захлопнулось, и назад нет возврата. Сестра поплачет, будет вся в черном ходить на кладбище…»

Он закурил и поехал. Навстречу шли парни и девушки, они возвращались с купанья, ели мороженое. Близился вечер, а там – кино, поцелуи в воротах…

Голиан стиснул зубы и затормозил, машину оставил на другой улице, он всегда оставлял ее здесь, многие считали это чудачеством, сестра тоже. Со временем все привыкли, привыкла и Анна.

Сестра, заслышав его шаги, ждала, стоя в дверях кухни. На приветствие не ответила.

– Что с тобой? – спросил Голиан.

– Тебе открытка от жены.

– Да… – равнодушно протянул Голиан.

– И тебя это не удивляет?

– Ах, оставь, – ответил он недовольно. – Пива у нас нету?

– Нету. Открытка на столе.

– Потом прочту. – Он прошел в кухню.

– На столе в твоей комнате, – настаивала Анна.

Он махнул рукой и позвал:

– Анна, поди сюда.

Сестра была маленькая, с измученным лицом.

– Иду, – откликнулась она послушно и медленно, словно к святыне, двинулась к нему.

– Ты боишься?

Она кивнула.

– Не бойся. – Инженер смотрел на стену за ее спиной. Стена была белая с голубым узором. Тонкие линии соединялись в звезды и крестики. Он прикрыл глаза, ему не нравился этот узор.

– Я пришла, – шепнула Анна. – Она пишет, что хочет вернуться.

– Когда? Да ты успокойся! Когда – не пишет?

– Нет, Дежо, только… что хочет как можно скорее.

Он улыбнулся – улыбка больше походила на горькую гримасу, – похлопал сестру по плечу.

– Еще много воды утечет!

– Дежо! – воскликнула Анна. – Не будь таким бессердечным, ты же знаешь, каково мне!

Кухня блестела чистотой. На столе лежала сетка с покупками: молоко и кольраби, черешня, банка сметаны, рис. Над диваном в клетке купалась в своей мисочке канарейка. В подсвечнике стояли две не обгоревшие свечи.

– Меня никто не спрашивал?

– Не знаю, я только что вошла.

Он снова похлопал ее по плечу.

– Если будут звонить, – предупредил Голиан, – трубку не снимай, а если кто явится, скажешь – меня нет.

– А ты правда уедешь?

– Да, мне надо отправить телеграмму.

– Ведь можно из дому.

– Нет, никаких телефонных разговоров. И ты никому не звони, ладно?

Сестра кивнула, ожидая объяснения, но он уже ушел. Слышно было, как хлопнула дверь: он остановился на пороге своей комнаты. Потом вышел, запер дверь, дважды повернув ключ.

Почта была неподалеку. Но Голиан тем не менее поехал в машине. Он остановился под самой вывеской «Телеграф – телефон» и вошел в небольшое помещение. Девушка за перегородкой вызывала Попрад и Превидзу. Инженер писал адрес: «Йозеф Донат, Братислава…» Он стоял спиной к дверям и не видел, как появился человек лет тридцати пяти с плащом, переброшенным через левое плечо. Голиан подал телеграмму и расплатился. Обернулся – и выражение облегчения застыло на его лице.

– Добрый день. – У незнакомца был приятный, очень молодой голос.

У инженера бессильно повисли руки. Незнакомец приблизился и сказал, улыбаясь:

– Сюда, это единственный выход. – На улице возле «трабанта» он заметил: – Неплохая машинка, съездим куда-нибудь?

Голиан вздохнул и согласился. Они сели. Голиан спросил:

– Куда?

Человек с плащом сунул руку в карман, достал книжечку и сказал:

– Спокойно! Я из госбезопасности, пожалуйста, без фокусов.

4

Вечером громыхал гром, но гроза прошла мимо, обогнув город широкой дугой. Утро было прозрачным и ветреным. Директор Сага брился и думал о вчерашнем дне: разговор с Бауманном, бесконечное сидение на заседании, потом председатель пригласил распить бутылочку вина, он отказался – хотел поговорить с Голианом – и ушел… Ждал долго, сестра инженера рассказывала про шампиньоны и цветы, был уже десятый час, когда он попрощался и вернулся домой, подождал еще, но напрасно.

Перед самым сном вспомнил Шимчика. Знал его лет одиннадцать, когда-то дружили, капитан любил поговорить о рыбной ловле, постоянно расспрашивал о людях с завода и о Голиане тоже. Давно ли все это было? Поинтересовался, кто помог Голиану получить квартиру, предполагал, что директор, когда же Сага ответил отрицательно, в сомнении покачал головой. Тогда на его погонах было всего три звездочки. А вскоре Сага увидел его уже с четырьмя и подумал: «Пожалуй, на пенсию выйдешь майором».

Сейчас директор прикидывал: может, стоит обратиться к капитану Шимчику? Голиана едва ли убедишь, у Бауманна знакомства, он не угомонится, кому-нибудь пожалуется…

Инженера, вернувшегося из эмиграции, поддержали органы госбезопасности. Когда поступило его заявление с просьбой принять на работу, кадровик ездил по делам в Прагу и взял его бумаги с собой, зашел в министерство, и ему решительно сказали: «Пусть работает у вас».

Директор не знал, что делать. А впрочем, как ни крути, а ясности нет: кто же списал эту злосчастную формулу – Голиан или кто-нибудь из молодых, которым Бауманн поручал проводить опыты… Необходимо узнать, известно им что-либо об общем объеме работы, которую они проделали? И в чем суть этого открытия. Эх, следовало бы утром пролистать документацию и, зная хотя бы приблизительно, о чем речь, вызвать обоих – одного, кажется, зовут Сикора, второго Бауманн называл чаще инженер Стеглик, насколько я наслышан, способный и сообразительный парень…

Он спрятал бритву, умылся и, завязывая галстук, принял решение: «Пусть над этим ломает голову Шимчик».

Анна Голианова вошла в комнату брата.

– Ты когда пришел? – спросила она.

– Поздно, – ответил тот, – а в чем дело?

Анна сказала, что до самой ночи его ждал директор Сага.

– Ну и пусть его…

– Похоже, тебя ничего не интересует.

Он ухмыльнулся и буркнул:

– Да.

На столе лежала открытка со швейцарской маркой. Анна взяла ее в руки: лицо ее осунулось, под глазами залегли темные круги. Нетрудно представить, как сестра провела ночь. Невестку она ненавидела – сначала за то, то брат женился на ней, потом за то, что она его бросила. Это была чисто женская ненависть.

– Не волнуйся, она не приедет, – продолжал Голиан, – просто в голову что-то взбрело, может, затосковала, может, какая-нибудь неприятность. Хотя я верю, что, когда писала, намерения у нее были серьезные. Но все равно она не вернется, испугается, и тогда она тоже испугалась. А ведь могла бы ехать со мной, говорила, что ей предлагают…

– Кто предлагал, люди из Мюнхена?

У инженера задрожали губы. Он кивнул:

– Да, Баранок, лично. Негодяй он, вот кто. Пристанет – не отдерешь.

– И к ней приставал?

– Ко мне. Возможно, к ней тоже, черт его знает, мы с ней тогда уже разошлись, порвали, я был без работы. Вера строила из себя гранд-даму… Половину пособия, что нам давали, выбрасывала на косметику. Однажды я не выдержал – сидел голодный, – в полном отчаянии хлопнул дверьми, потом пожалел… Но было уже поздно: когда вернулся, она исчезла. – Голиан прижал ладонь ко лбу. – Мне ее и сейчас недостает, – прошептал он, – иногда я хочу, чтоб она вернулась. Но нет, не вернется.

– А если вдруг вернется?

Голиан допил молоко.

– Нет, – покачал он головой и, отказавшись от бутерброда с сыром, сказал, что поест с похмелья в столовой селедочки. – Мы сегодня ночью с Эдитой выпили, – объяснил он. – Когда вернулся, хотел и с тобой чокнуться, но ты уже спала.

– Нет, – вздохнула Анна, – не спала.

– Света в окне не было, – сказал Голиан и вдруг заметил, что сестра внимательно рассматривает его рубашку. – Новая, вчера купил, перед самым закрытием, представь, оказался последним покупателем, только ушел – и магазин заперли. Мотор забарахлил, пришлось менять свечи, второпях весь извозился в масле… Думаю, нет, ее уже не отстираешь, взял и выбросил… Все равно была плохонькая… Убери, пожалуйста, эти булки!

Голиан дождался, когда сестра выйдет, и беспомощно огляделся вокруг: стол, старый диван, полочка с книгами, шкафчик… Картины, олеография – Христос, сидящий на скале. Стиснув зубы, он схватил свой портфель. Уже в дверях услышал из кухни голос сестры: «Вернись сегодня пораньше!» – но сделал вид, что не слышит.

В почтовом ящике у ворот газет не было – значит, Сага уже ушел.

Инженер Голиан сидел в своем кабинете и думал: «Здесь работа, а там, за окном, тополя, палатка, скамейки и зелень…»

Кто-то постучал в дверь.

– Лазинский, – представился тучный мужчина в желтой рубашке с воротом нараспашку и сандалиях на босу ногу. – Надеюсь, я не заставил вас долго ждать, мы сейчас быстренько все закруглим.

Сотрудник органов госбезопасности, принесший фотографии, явно спешил закончить работу поскорее и не задавал лишних вопросов. «Может быть, он ничего не заметил, – подумал после его ухода Голиан, – но я просто не знаю, куда девать руки, все время верчусь на стуле, мнусь… Удивительно, но фотографии я разглядел яснее, чем толстое лицо Лазинского».

Зазвонил телефон: Голиан вздрогнул, услыхав голос инженера Бауманна.

– У меня нет времени. – Свой собственный голос он слышал словно издалека. – Если хочешь, часа в два пополудни или что-нибудь около этого.

– Очень прошу тебя, в два часа уже может быть поздно! – настаивал старческий голос.

В окно было видно солнце, спрятавшееся за облаком, тополя, автобус у забора, за рулем курил шофер. Вахтер учтиво склонился перед Лазинским. И все это, словно далекое ночное море, омывает шум завода.

Фосфаты на экспорт, их повезут поезда и пароходы. Ливан, Алжир, Куба…

– Сейчас я очень занят, – повторял он упорно и, повесив трубку, потащился в столовую. Селедки не было, Голиан взял булку с ветчиной. Он дожевывал свой бутерброд на телефонной станции и, поглядывая на телефонистку, ждал междугородную.

– Никто не отвечает, – сказала она.

В дверях вдруг показалась лысина. Это был инженер Бауманн.

– Это все? – спросил разочарованно директор. – У вас.

– Все, – подтвердил молоденький инженер с наивным мальчишеским лицом.

– А вы что скажете?

Стеглик тоже ничего не мог сказать.

– Ну, а лаборанты? Знал кто-нибудь из них, что за опыты проводятся у вас в лаборатории?

– Вероятно, нет, – после короткой паузы ответил Стеглик.

А Сикора сказал:

– Не знаю, я с ними и знаком-то мало. Может, кое-кто и понимал.

– Следовательно, вы полагаете, что им известна лишь самая малость?

– Похоже, что так, – согласился Стеглик и засмеялся. – Парни думают только о футболе, а девушки – о парнях. Малишка Токарова, та, пожалуй, интересуется. Наверное, потому, что обожает Бауманна. Она вообще обожает пожилых холостяков.

– Бауманн вдовец.

– Все равно она его боготворит.

Дальнейший разговор – бесполезная трата времени. Сага отпустил инженеров и рассеянно уставился в пустоту. Потом достал папку Голиана и стал просматривать ее: отчеты, копии заключений об анализах полученного сырья и другие не представляющие интереса бумаги. Негласное соглашение руководства о том, что бывший эмигрант не должен иметь доступа к чему-либо серьезному, недоверие к его прошлому – все это Голиан безропотно принял и, кажется, понял, потому и не просил другой должности, смирился… И вдруг Сага насторожился – последним в папке лежал черновик заявления. «Прошу освободить меня от занимаемой должности, так как выполняемая мною работа меня не удовлетворяет, полагаю найти для себя…»

Директор отложил бумагу. Он подумал: «А мне ведь постоянно твердил обратное. И не только здесь, дома тоже. В коттедже со старыми почерневшими стенами, обвитыми диким виноградом». И тут на память пришли слова майора Швика: «Немедленно сообщите мне, если он вдруг решит уволиться…» Это было давно, с тех пор многое изменилось. Швика сняли. Но эта история с Бауманном… Нет ли тут какой связи?

Черновик заявления написан от руки, похоже, что авторучкой.

Сага достал из докладной Бауманна несколько страниц и сравнил. «Да, старик не обманул меня. И почерк тот же, и перо. Стеглик слышал, как Голиан вчера сокрушался о том, что это изобретение потянет на Государственную премию».

Директор закурил сигарету и, отыскав в записной книжке нужный номер, снял трубку.

Капитан Шимчик приехал в голубой «победе» и сразу же из проходной позвонил Саге.

– Не знаю, что ты скажешь, – уже в коридоре начал Сага. – Может быть, все это чепуха. Но заявить я должен.

Свое сообщение он закончил вопросом: «Ну, как?» Они уже стали посреди кабинета с тяжелой канцелярской мебелью. Несмотря на то что директор был явно взволнован – он н не пытался скрывать этого, – вид у него, как обычно, был строго официальный: добротный темный костюм из магазина готового платья, ботинки на толстой подошве, и лишь только пиджак, так же как и стол, густо обсыпанный пеплом, снижал респектабельность и подчеркнул его волнение.

– Да ты лучше сядь, – вместо ответа сказал капитан. И когда директор послушно опустился на стул, спросил: – Где документация открытия?

– Здесь, в сейфе.

– Ты ее инженерам показывал?

– Я им об этом ничего не говорил.

– Что они знают об открытии?

– Я их не спрашивал, – солгал директор. – Стеглик говорил, что старик давал ему задания на маленьких листках. А иногда просто устные указания. Он и Сикора работали над этим больше всех, конечно, лаборанты тоже делали кое-что, но думаю, что о существе открытия они не имеют представления.

– Когда ты с ними говорил?

– Только что. Они ушли от меня – еще одиннадцати не было. А сейчас семь минут двенадцатого.

– Бауманн у тебя был вчера около четырех?

– Без малого четыре. Ровно в четыре я собирался на совещание. Оно началось чуть позже, но я задержался с Бауманном и опоздал.

– А Голиан был у тебя около двух?

– Да.

– С тех пор ты его не видел?

– Так я же тебе говорю, – Сага покачал головой, – хотел с ним потолковать, торчал до полдесятого у них, еще дома до полуночи ждал, он все не возвращался. Я от окна не отходил.

– Он и всегда так поздно возвращается?

– Довольно часто, у него роман с зубной врачихой. Он мне сам об этом как-то сказал.

– Вчера, когда Голиан к тебе заходил, он был взволнован?

– Не сказал бы. Волновался, пожалуй, больше Бауманн. Выглядел совсем больным. Если б не это, я бы с ним не стал задерживаться. Не люблю опаздывать. Несколько человек явятся позже – и приходится сидеть до бесконечности, а мне этого сидения, – он обвел рукой кабинет, – и тут хватает! С планом и сроками горим, с поставками опаздывают… Поставщики подчинены другому начальству, а министерство стружку снимает с нас.

«Постарел, сдал, – думал Шимчик, беря предложенную директором сигарету. – Когда-то бушевал, даже дома говорил, как с трибуны, а сейчас сипит, слова глотает, глаза щурит. Устал, должно быть. Или, может быть, это страх?»

Капитан не сдержался, спросил.

– Оставь, пожалуйста. – Директор пододвинул к нему пепельницу. – Какой еще страх, просто я нервничаю, ты должен понять. Голиана я взял на завод по распоряжению твоей милости, хотя у нас многие протестовали. Особенно те, которым я поперек горла стал, я им неугоден, они меня шпыняют, где только могут. Кто-то пустил утку, будто я Голиану чем-то обязан еще со времен Восстания и потому протежирую и охраняю. Ерунда какая-то! – вспылил он. – Это я-то охраняю Голиана! Я!..

Он умолк, рассеянно глядя перед собой и не замечая, как пепел сыплется на пол.

– Ну, а Бауманн? – спокойно спросил капитан Шимчик. – Как он относится к этим сплетням? Может быть, сам распространяет их?

– Сомневаюсь, хочу думать, что нет. – Похоже было, что Сага старался убедить себя в этом.

– Продолжай. – Внимание Шимчика привлекли руки Саги.

– На чем я остановился, Феро?

– Что тебе известно об открытии Бауманна? Только попроще толкуй, я в химии абсолютный невежда.

– Речь идет о силиконах, – начал директор. – Может, ты читал – недавно в нашей словацкой «Правде» был репортаж. Это вещества с высокой химической и физической устойчивостью – одни из них практически огнеупоры, другие предохраняют от влаги и низких температур… предохраняют всё: мягкие сплавы и кожу, ценные картины, бумагу… Наши ученые занимаются ими, если не ошибаюсь, еще с войны, они уже многого добились, тем не менее мы отстаем. Кроме того, очень важно сократить затраты капиталовложений и тому подобное… Бауманн занялся непосредственно удешевлением производства.

– Силиконов?

– Силиконов много.

– Ну и чего-нибудь добился?

– Мне кажется, да. – Сага указательным пальцем растер пепел на столе. – Здесь в конверте почти вся документация открытия, не хватает некоторых страниц, но вводная часть там есть. Не слишком подробная, но достаточно основательная с многообещающими выводами. Бауманн вообще-то любит держаться в тени… Тем более что такие обобщения пишутся обычно в конце, когда результаты уже налицо.

– Проверены опытным путем?

– Да.

– Сколько опытов провели Стеглик и Сикора?

– В общей сложности свыше трехсот. Кроме того, огромное количество провел сам Бауманн.

– Они ассистировали?

– Не всегда, – ответил директор. – Но большинство опытов – вероятно, самых ответственных – наверняка делал точно сам. Такой характер.

– Скрытный?

– Ты не забывай, что тут пахнет большими деньгами. Голиан говорил, что тянет даже на Государственную премию, да и к тому же государство откупит патент. Если, конечно, выйдет в серийное производство. А пойти – наверняка, – подчеркнул он.

– А что, Бауманн любит денежки? – Шимчик медленно выпустил дым и распрямился.

Кожаное кресло приятно холодило. Они посмотрели друг на друга, и Сага сказал:

– Да. Я его знаю, годы вместе проработали. Готов снять перед ним шляпу – большой специалист и отличный руководитель: сдержанный, объективный, людей не торопит, но следит, чтоб дело не стояло… Но что касается грошей…

– Ну ладно, вернемся к открытию. Ты и вправду уверен, что формулы списал Голиан?

Сага колебался. Он встал, прошелся к окну и обратно, положил сигарету в пепельницу, потом достал и снова закурил.

– Ну?

– По-моему, почерк его и самописка тоже. У Голиана был ключ от сейфа, он имел возможность познакомиться с расчетами основательно. Для непосвященного эта единственная списанная формула ценности не представляет, и для Стеглика и для того, второго, но… – Он затянулся и погасил сигарету. – Но вместе с тем Голиан – человек прямой. Он – и вдруг кража или какое бы то ни было мошенничество… Голиан обвинил Бауманна в воровстве, сказал это прямо ему в лицо у него в кабинете, так прямо и бросил в лицо. Не могу себе представить, чтобы потом он вдруг спохватился, поднялся наверх, переписал формулу, и… Нет, не могу, ты уж извини.

– И что же ты считаешь?

Сага пожал плечами, потом решился: здесь какое-то жульничество.

– Жульничество? – не понял капитан.

– Более того – провокация или шантаж, – мрачно подчеркнул Сага.

– Со стороны Бауманна?

– Да. Но только Голиан вовремя это понял и хотел предвосхитить события, потому и явился ко мне и отдал ключ – ты пойми – мне, директору, хотя ведь не я ему этот ключ вручал. Он хотел остаться чистым, гарантировать себя…

– От шантажа?

– Как знать. Бауманн зубаст.

– Зачем ему топить Голиана?

– Нужно, – подчеркнул Сага. – Именно потому Бауманн настаивал на том, чтобы я поговорил с Голианом, я отказался. – Тогда он сослался на вас! Сказал, чтоб я обратился к вам! Очевидно, для того, чтобы я предупредил Голиана и тот испугался…

– А зачем ему это?

– Он хочет, чтоб Голиан с работы ушел. Исчез с нашего завода. Наверное, знал, что Голиан об этом уже подумывает, прочел в его папке черновик заявления, понял, что бумажка так и осталась черновиком, ведь Голиан об увольнении не просил, видимо раздумал… Бауманн хотел его снова на это натолкнуть, ускорить, чтобы тот исчез во что бы то ни стало. А испугавшись, что я Голиана не отпущу, разыграл всю эту историю с кражей, понадеявшись, что я на Голиана здорово обозлюсь…

– И его заявление подпишешь.

– Да.

– Но зачем ему это?

– Ведь он и сам сказал, что идея принадлежит Голиану. И что существовала работа, которую он когда-то читал. Если она у Голиана сохранилась и тот представит ее и докажет, ну, скажем, некую зависимость или зависимость принципиальную? Такую, за которую надо платить?

– Имеешь в виду деньги?

– Естественно. Старик за деньги удавится.

– Не понимаю. – Шимчик устроился поудобнее. – Ведь если б Голиан даже ушел, все равно материальные претензии он мог бы предъявить, работая и в любом другом месте, не так ли?

– Возможно, что и не так. Человек с его репутацией! Сбежал, вернулся – в нем это сидит, он боится… Знает, что на него косятся, что друзей у него нет. А что касается доверия – похоже, что он уже и сам себе не верит. Ну а старик опасается собственной доброты – если человек на глазах, ему нет-нет да что-нибудь и сунешь. С глаз долой – и угрызения совести утихнут. Вот что мне пришло в голову. Но, возможно, все это чепуха.

– Я Бауманна не знаю… – медленно произнес Шимчик. – Ты можешь его сюда пригласить?

– Старика? Хочешь с ним познакомиться?

– Угу.

– Пожалуйста. – Сага пододвинул к себе телефон и набрал номер. – Никто не отвечает, – сказал он.

– Тогда пусть его найдут. У вас ведь есть радиоузел.

Директор соединился с рубкой, и вскоре над их головами загремело:

«Товарищ Бауманн, вас просит зайти директор. Товарищ Бауманн…»

– Выключи! – Шимчик встал и потянулся. Ох уж это ожидание… Директор разбирал почту.

– Нету, – сказал он наконец, – не отвечает. Обычно после такого вызова является сразу.

Зазвонил телефон. Сага снял трубку. Выслушал и, повесив, сообщил:

– Ничего не понимаю. Говорят, поехал с Голианом в город. Вахтер говорит, что на «трабанте» Голиана, что тот его взял с собой.

– Может, сами договорятся? – Капитан смотрел на Сагу внимательными серыми глазами. – Хорошо, что ты меня позвал. Будь добр, дай-ка мне эти бумаги.

– Документацию открытия и папку Голиана?

– Если эти двое найдут общий язык, то непременно сообщат об этом тебе. В таком случае позвони, я все тебе немедленно верну.

– А если нет?

– Тоже позвони. Примем необходимые меры.

– Какие?

Шимчик, убирая бумаги в портфель, ответил, что он не пророк.

– Ты считаешь, что дело серьезное?

Сага не притворялся, он в самом деле был обеспокоен.

И Шимчик подумал: «Что его так тревожит, только ли то, что он с Голианом был в хороших отношениях, или, может быть, что-то другое? Боится, что это провокация? Недоброжелателей боится или место потерять? И это возможно, здесь он пригрелся: пятнадцать лет на одном предприятии и все на посту директора, корнями уже врос в свой завод».

Капитан пожал плечами, однако высказал предположение, что ничего серьезного тут нет, и они распрощались.

Перед Лазинским лежали фотографии. Его нисколько не удивило, что капитан Шимчик, его непосредственный начальник, не поленился прийти к нему, хотя такое случалось нечасто. Лазинский доложил:

– Только что говорил с Прагой. Полковник Вондра доволен. Человек на фото, судя по всему, Шнирке. Голиан сразу нашел его в целой группе и заверил, что это Баранок. Сдается мне, что фамилия «Шнирке» ему пока неизвестна.

– Как он вел себя? – поинтересовался Шимчик.

– Когда я показал фотографии?

– Нет, когда увидел нас.

– Да никак, он меня ждал. Вчера днем я ему звякнул, сказал, что приду.

– А зачем придете, тоже сказали?

– Ну что-о вы! – Лазинский достал из пакета леденец.

– Вы встретились с ним на заводе?

– Да.

– В котором часу?

– Около девяти, хотя договорились на восемь. Я на автобус опоздал.

– Это Голиан предложил в восемь?

– Да. В восемь. Или пораньше. Сказал, что позже у него обычно много работы.

– Он сказал «обычно» или именно сегодня?

– Кажется, «обычно». – Леденец – и опять красная малина – исчез у него во рту. – А почему вы спрашиваете, случилось что-нибудь?

– Когда вы от него ушли?

– Минут через десять. Мы недолго сидели.

– Как он выглядел? Не был ли взволнован?

– Поначалу да, – подтвердил Лазинский. – Как обычно, ведь все волнуются, когда к ним являются из нашей конторы… Потом вроде успокоился, но все теребил в руках какую-то коробочку, маленькую такую, от ленты для пишущей машинки. Когда я уходил, сунул ее в карман. Говорил спокойно. Сказал, что на фото – Баранок, ошибаться он не может. В Мюнхене неоднократно встречался с ним на одной вилле. Сказал еще, что он совсем не изменился, что это тип мужчины, который до самой смерти считается моложавым. Фотография лишний раз это подтверждает.

Лазинский смотрел на Шимчика, а капитан Шимчик – на фотографии. На одной из них было юношеское лицо с узкими темными глазами, на другой – за длинным столом, уставленным пивными кружками, веселая компания, вероятно, встреча подвыпивших буршей.

Капитан, рассмотрев фотографии, рассказал о своем разговоре с Сагой. Лазинский слушал, малина снова исчезла за его щекой. Когда Шимчик закончил, он заметил:

– Чудно. А вдруг формулы выкрал и впрямь Голиан.

– А если нет?

Раздался телефонный звонок. Лазинский поднял трубку и, сказав: «Да, он здесь», передал ее капитану. Шимчик внимательно выслушал и решительно заявил:

– Разумеется, жду. Да, внизу, у ворот. Пока никому ни слова, шофера не бери. Не бери шофера, понял? Поторопись, жду тебя.

Положив трубку, он молча уставился в пустоту. Потом пробормотал:

– Сейчас приедет Сага и отвезет меня на лоно природы. Полагаю, что вам тоже следует поехать. Голиан погиб. – Шимчик вздохнул и, взглянув на Лазинского, добавил: – Автомобильная катастрофа.

Лазинский схватил портфель и молча, словно нехотя, встал.

– Автомобильная катастрофа? Где?

– Недалеко от Михалян.

– По направлению на Братиславу или сюда?

– На Братиславу, – ответил Шимчик.

– Бауманн тоже пострадал или его в машине не было?

– Черт его знает. Я при сем не присутствовал.

Через пять минут они уже сидели в «волге». Директор Сага молчал, Лазинский чему-то загадочно улыбался, Шимчик сидел, подперев рукой щеку, и смотрел вперед на дорогу, которая бешено мчалась им навстречу. И вдруг попросил Сагу:

– Сбавь скорость, прошу тебя.

5

«Трабант» на полном ходу врезался в старую черешню, содрал с нее кору и превратился в груду бесформенных обломков. Перед машины был безобразно сплюснут, стекла выбиты, сиденья слетели со своих мест. Из дыры, зиявшей вместо двери, свешивались голова и плечи инженера. Мертвый лежал на спине, губы застыли в страшном оскале. Из правого уха медленно капала кровь.

Полуденное небо отливало медью.

Сага взглянул на часы – четверть первого. Он достал носовой платок и прижал к глазам. Лазинский сказал с укором:

– Ну-ну, товарищ директор, перестаньте!

– Я понимаю, – прошептал Сага, – я все понимаю, – и шагнул в сторону. Перед ним раскинулось поле.

Шимчик закурил, погасил спичку, сунул ее обратно в коробку, глубоко затянулся, выпустил дым и только тогда спросил:

– Значит, минут сорок пять назад, так?

Молоденький лейтенант, уже находившийся на месте происшествия, подтвердил.

– Вы в котором часу сюда приехали?

– Получили сообщение где-то после полдвенадцатого и через десять минут были на месте. – Это «на месте» прозвучало невыносимо официально.

Июньский полдник был насыщен запахом бензина. Над головой погибшего жужжа кружили мухи. Неподалеку от черешни у дороги возвышалось распятие.

– Кто вам сообщил?

– Некий Дворецкий, мы тут же проверили его документы. Главбух из ремонтных мастерских. Ехал мимо, увидел разбитую машину, до этого видел в Михалянах нас, мы там стояли больше получаса, развернулся и все нам доложил. Сказал, что лично знал покойного.

– Откуда вам известно, что авария произошла около сорока пяти минут назад?

– Приблизительно в четверть двенадцатого «трабант» промчался мимо. Доехать сюда можно за…

Лейтенант был мокрым от пота, он снял фуражку.

– Превышал скорость?

– В городке нет. На шоссе наверняка прибавил газку. Дорога проглядывается. Судя по удару, ехал со скоростью девяносто.

– Сколько километров от Михалян сюда?

– Тринадцать с небольшим…

– А это кто?