Иду по следам твоим

Пролог

Бергамо, Италия

Город у моих ног заливается рубиновой зарёй, разлитой из облаков невидимым виноделом. Не зря Ломбардия1 славится своей богатой палитрой вин. Свет проникает сквозь белый пух и оседает на каменных стенах домов, подсвечивая их с восточной стороны, отчего каждый кажется перекошенным, словно вина пролили слишком много и город проснулся слегка подшофе.

Чем ближе мы приближались к Бергамо, тем сильнее его заливало ливнем света, тем ярче становились улочки, ещё полчаса назад дремавшие в кромешной тьме. Рассвет разделил город на «до» и «после», на прошлое и будущее, на свет и тьму. И только я знала о той тьме, что скрывается под покатыми крышами этих домов. Никакой рассвет не вывернет её наружу, не явит миру во всём своём уродстве. Но я собиралась запустить в неё руку, вытянуть из тайника на свет и отобрать то, что она проглотила.

Рейс Нью-Хейвен – Бергамо почти заканчивал свой перелёт через Атлантику и приближал меня к той тьме, что без зазрения совести спала где-то внизу, на расстоянии семи тысяч километров и целого года неизвестности. Кудрявые облака остались где-то далеко позади. Синий океан неба в иллюминаторах схлынул, отступил и показал пассажирам лайнера «Американ Эйрлайнс» захватывающий вид на итальянский этюд архитектуры и природы.

Пока мои соседи по самолёту приводили кресла в вертикальное положение, протирали глаза под масками для сна и приклеивались носами к стеклу, лишь бы не упустить ни одного сладкого глотка этой красоты, я ощутила волнение. Не из тех, что теребит душу перед заветными двумя полосками или первым пинком маленькой ножки в животе. Но из тех, что потрошит внутренности, выворачивает их наизнанку, предлагает добавить в суп.

Тринадцать часов перелёта и ни один из них не потрачен впустую на сон. К бессоннице привыкаешь, если она уже целый год заглядывает к тебе в гости и бессовестно укладывается рядом под одеяло. У моей бессонницы было имя, но я боялась произносить его вслух.

Едва шасси успели высвободиться из заточения, приятный мужественный голос пилота вытек из динамиков и разлился сладким сиропом по нашим ушам. За бортом семь двадцать девять утра обычного вторника, двадцать четыре градуса, минимальная влажность. Последнее особенно понравилось моим волосам, которые взрывались непослушным буйством от одной единственной капли дождя. Судя по всему, мир не особенно любил Нью-Хейвен, раз хлестал его дождём трижды в неделю. Зато к Бергамо благоволил и подарил ему сухость и тепло даже в середине сентября.

В эконом-классе поднялась суета. Сзади кто-то поколачивал спинку моего сиденья ногами. Ритмично и раздражающе, словно выплёскивал энергию тринадцатичасового перелёта на мне. Пассажиры потихоньку отстёгивали ремни и возились с ручной кладью, попутно обмениваясь восторгами от панорамы и выдавая секреты о том, чем собираются заняться в этом запоздалом отпуске. Только мне некому было рассказать о планах, некого было попросить достать вещи с верхней полки. Я здесь одна. И с тьмой придётся сражаться в одиночку. Но к одиночеству привыкаешь, как и к бессоннице. Говорят, что привычке нужен двадцать один день, чтобы впитаться в кровь и укорениться в сознании. Мне понадобился целый год, и вот одиночество уже вразвалку сидит со мной рядом в самолёте и зевает после утомительного перелёта.

Мне не хотелось оставлять Рика одного, сбегать вот так, без объяснений и прощаний, прямо из подогретых нашими телами простыней, но я так и не смогла сказать, зачем пришла к нему так поздно. Теперь придётся объясняться, почему улизнула от него так рано.

Спинка продолжала вибрировать от ударов, но я давно научилась списывать внешние раздражители на пустяк. В жизни есть вещи гораздо важнее, чем невоспитанный сосед и шатающееся кресло. Включив телефон, я вжалась в спинку от тяжести пропущенных звонков и голосовых сообщений, что тут же вывалились на экран откуда-то из прошлого. Значит, Рик уже проснулся и заметил пустую сторону кровати, пропавшую сумку и исчезнувшее пальто. Значит, уже прочитал каждую букву записки, что я оставила на видном месте на кухне. Значит, он уже разозлился и сошёл с ума от обиды, что я ничего ему не рассказала заранее. Но некоторые пути в жизни мы должны пройти в одиночку.

Я смахнула весь этот ворох уведомлений вместе с чувством вины. Со всем этим можно разобраться и позже. Сейчас меня волновало кое-что посерьёзнее, чем обиженный муж и возмущённая совесть. Достав из сумочки письмо, я ещё раз взглянула на строки без адреса, на фотографию, приложенную к тексту.

Её глаза… Тёмный шоколад, в котором можно утонуть от горчинки какао-бобов. Светловатый, миндальный ореол радужки, бросающий солнечных зайчиков и освещающий всё кругом своим огнём. Она многое переняла от меня, но глаза ей достались от Рика. Как только я взглянула на её сморщенное личико, красное от крикливых потуг, я утонула в этих глазах и поняла, что из-за этих самых глаз буду любить её ещё сильнее. Ведь это были глаза Рика.

Я погладила фотографию, оставив очередную отметину пальцев на уже протёртом месте, и спрятала её подальше от чужих глаз. Хоть какая-то её часть останется только моей. Мы уже снижались над аэропортом Орио-аль-Серио, отчего весь самолёт пришёл в нетерпеливое ожидание. Тикающая бомба замедленного действия, готовая вот-вот взорваться восторгом, едва шасси коснётся жёсткого асфальта.

Стук по спинке усилился, и я больше не смогла терпеть. Резко развернувшись, мечтая выплеснуть раздражение и страх перед тем, что ждёт меня в этом городе, я так и застыла с открытым ртом. Из него не вырвалось ни звука. На меня смотрели карие глаза, размером с планеты, девочки лет восьми. Она испуганно таращилась на меня и жалась к плечу матери.

Теперь все девочки с карими глазами вгоняли меня в ступор, выключали во мне все режимы и погружали в ледяную кому. Я смотрела на возмутительницу моего спокойствия слишком долго и слишком пристально, выискивая на её лице знакомые черты. Хотя бы что-то похожее: белокурый завиток волос, родинку над губой или маленький шрам под бровью – результат игр с отцом. Но после прошедшего года шрамов на ней останется гораздо больше. На душе, а не на теле.

– Ох, простите, она вам мешает? – вывела меня из ступора женщина, оторвавшись от мобильника и наконец заметив, что её дочь уже битый час сводит меня с ума стуком.

Это не она. Это всего лишь девочка с карими глазами. Почему-то здравый смысл во мне говорил голосом Рика.

– Ничего страшного, – опомнилась я и выдавила скупую улыбку. – Я понимаю. У меня тоже есть дочь.

Я оторвалась от этих шоколадных глаз и выдохнула всю боль в салон, который и так переполнен сотнями дыханий. Я всё так же продолжала говорить о ней в настоящем. Хотя уже год, как дочь у меня не «есть», а «была».

Год назад

Как по-разному можно смотреть на одно и то же.

Когда люди смотрят на Айви, они видят обычную девочку со светлым ливнем волос, от которого не спасают ни бантики, ни резинки. Девочку, что всегда бежит чуть вприпрыжку и падает на ровном месте, добавляя в коллекцию очередной синяк или царапину. Девочку, что смеётся сама себе, пачкает лицо сладкой ватой и тайно вытирает липкие пальчики о подол сарафана. Девочку, что поёт за завтраком, кривит мордашку при виде гусениц и визжит, если увидит на стене паука. Девочку, что не обращает внимания на мир вокруг, потому что для неё гораздо интереснее мир внутри.

Как же они слепы. Той слепотой, что белыми бляшками заслоняет самую суть и заставляет нас видеть лишь то, что лежит на поверхности. Все они видят лишь оболочку, и только я способна разглядеть, что скрыто под ней.

Когда я смотрю на Айви, я вижу откровение, подарок небес, чудо, в которое способен поверить лишь тот, кто просил о нём слишком долго.

Когда я смотрю на Айви, то вижу пять долгих лет боли, сломленных надежд и разочарований, за которыми пришло спасение, за которыми забрезжила жизнь.

– Она просто чудо.

Когда ты мама обворожительной трёхлетней девочки с ямочками на щеках и солнечными зайчиками в волосах, ты привыкаешь слышать комплименты от случайных прохожих, от продавщиц в магазинах, от таких же уставших мам на детских площадках. Но для меня это были не пустые слова, ведь Айви стала настоящим чудом для нас с Риком. Исполненной мечтой, о которой мы уже и не смели грезить.

Сколько раз я слышала эту фразу. Её произносили разные губы, разные тембры, разные голоса, но каждый по-своему. У моей свекрови Флоренс Беннет она звучала сдержанно и слегка удивлённо, словно такая, как я, не могла родить на свет нечто настолько невероятное, как Айви. Что моё ни на что не способное тело после пяти лет мучений всё же подарило миру настоящее чудо с румяными щёчками и мягкими пальчиками, которые любили перебирать короткие прямые пряди Флоренс, когда та тащила внучку на руки.

У Серены Хорн, мамаши, которая подозрительным и необъяснимым образом постоянно оказывалась на детской площадке парка Уэст Рок в то же время, что и мы, проскакивали завистливые нотки, когда она рассматривала мою дочь с ног до головы. Подмечала бантик шнурков на новых кроссовках, пятнышко краски на комбинезончике после вечера рисования акварелью или густую крону светлых волос, заточённых в объятья двух цветастых резинок. От её глаз-радаров не скрывалось ничего, особенно, как Айви спокойно ведёт себя на площадке, а не носится сломя голову с другими сорванцами. Как воспитанно просит помочь вставить трубочку в коробочку сока и почти не путается в буквах вместо того, чтобы топать ножкой и требовать своё, выплёвывая мне на колени бессвязный комок белиберды из непонятных звуков. Как умело строит куличики из песка или делится игрушками с другими детьми, неважно, успели они подружиться за время наших прогулок или видятся впервые. После тщательного осмотра, почти обыска под яркой лампой в допросной комнате, Серена переводила взгляд на свою малышку Селию, что ела песок лопаткой, рвала колготки на коленях уже через десять минут прогулки, могла потягать другую девочку за косички и постоянно орала во всё горло – хотелось ли ей сока или немного внимания.

Доктор Миллиган произносил это так обыденно и приземлённо, словно и вовсе не верил в то, во что говорил. Бросал мимоходом, как скомканный рецепт в мусорное ведро, едва даже взглянув на нас с Айви. Его больше интересовали бумажки на столе, скроенные в историю болезни, красноватая сыпь на запястье Айви или цвет её горла, чем то, как забавно она болтает ножками на высокой кушетке, с любопытством рассматривает непонятные ей плакаты, слова на которых для неё не больше китайских иероглифов, очаровательно хлюпает маленьким носом-кнопкой оттого, что простыла на днях. То ли его профессия не обязывала верить в чудеса, то ли сердце, но Айви была для него чудом лишь на словах. На самом же деле он видел в ней лишь результат своей блестящей работы, проделанной за столько лет. Той самой неизвестной в формуле, которую он пытался решить долгие месяцы. Всего лишь одним из полумиллиона чуд, что появляются на свет в мире каждый день.

У случайных прохожих и малознакомых людей эта фраза выходила такой простой и естественной, настоящей, а не заученной наизусть.

Но слаще всего это звучало у Рика.

– Она просто чудо, – заворожённо сказал он, когда впервые взял ворочающийся свёрток из рук медсестры в палате родильного отделения Хейвен Мемориал.

Прежде чем осмелиться хотя бы дотронуться до нашей дочери, Рик десять минут нависал надо мной, заслоняя взъерошенным вихром густых волос больничные лампы. Рассматривал крошечный плод нашей любви и совместных молитв, не веря ни глазам, ни ушам, ни собственному рассудку. Посторонние в палате перестали для него что-либо значить. Снующие взад-вперёд медсёстры, шумные соседи по палатам и даже его родители, что завалились ко мне в белых халатах, бахилах и сдержанных физиономиях. Если бы не все они, Рик бы не стесняясь позволил набежавшей слезе сползти по щеке, а может, и не одной. Но он сдерживал их в себе, отчего его тёмные, шоколадные глаза блестели и рябили, как воды реки, обеспокоенные ветром. А когда он осмелился взять Айви, уже никогда её не выпускал. И больше не стеснялся слёз.

– Она просто чудо, – прошептал он, впервые после выписки из больницы уложив дочь в кроватку с розовым одеяльцем и уже полчаса наблюдая за её мирным сопением дневного сна.

Если бы я не вытащила его из детской, он бы так и стоял верным стражем над Айви, заслоняя её от всего мира, ведь пока что он казался слишком большим для такой малютки. Но для отцов ничего не меняется. Даже когда Айви станет чуть старше, а мир вокруг немного сузится, потеряет свой масштаб и обнищает в габаритах, Рик всё так же будет стоять и защищать её своими уже не столь широкими плечами, что успеют усохнуть и пригнуться к земле.

– Она просто чудо, – с любовью повторял Рик столько раз, что я перестала считать.

Когда Айви впервые улыбнулась и когда улыбалась потом в сотый раз. Когда сделала первый шаг и когда делала потом миллион шагов. Когда впервые назвала его «папа» и потом бесконечно звала «папой».

За эти три года я слышала эту фразу чаще, чем торнадо наведывался в Техас, чем выходили серии «Путеводного света»2, чем мама Рика меняла причёску. Но ни разу не засомневалась в услышанном, ведь сама думала точно так же.

Я полюбила Айви в тот момент, когда она была всего двумя полосками на тесте, чёрно-белой горошинкой на мониторе кабинета УЗИ, округлостью живота, что натягивала все кофты и вырывала пуговицы из кардиганов.

Айви Роуз Беннет появилась на свет в половине десятого утра в самый банальный четверг и превратила его в волшебство, памятный день на календаре, который всегда обведён красным и трижды подчёркнут. Схватки выстреливали зарядами боли и счастья, разлетаясь во мне фейерверками, которые никто не видел. Я так хваталась за мягкую ладонь Рика, что он морщился от боли, но даже не пытался соперничать со мной в болевых ощущениях и молча терпел, смиренно предлагая мне руку на отсечение.

Каждый адский спазм был моей расплатой. Каждый убийственный толчок – платежом по просроченным счетам. Каждая мучительная судорога – погашением задолженности. Моей мамы не было рядом, чтобы предупредить о том, как же это больно – дарить новую жизнь. Но даже если бы я узнала об этом заранее, я бы не променяла то мгновение мук ни на одну минуту покоя и безмятежности. Айви – моя боль, мои слёзы, моя плоть и кровь, моя мечта, ради которой я растёрла колени, стоя перед распахнутым окном, думая, что только так мои молитвы долетят по назначению.

– Она просто чудо, – сказал доктор Миллиган, трогая меня за плечо безжизненной рукой в латексе, и тут же вышел, оставляя все побочные эффекты чуда и грязную работу медсёстрам.

– Она просто чудо, – с теплотой проворковала медсестра Мэйбл, и я ей верила. Она-то уж могла перевидать миллион чудес, но так и не утратила умения радоваться им сполна.

Да, она просто чудо, подумала я, обнимая крупицу нашей с Риком любви, завёрнутую в пелёнки. И я думала так каждый день этих трёх лет, наблюдая, как это чудо только растёт и сияет ещё ярче.

– Она просто чудо, – влюблённо улыбнулся прохожий, глядя, как Айви елозит у Рика на руках. Фотографироваться ей хотелось не так сильно, как шлёпать по лужам в новых резиновых сапожках. Но после обещания купить сладкой ваты, она смирилась со своей участью и замерла ради совместного семейного фото, такого редкого в альбомах, что я собирала на память.

Снимок вышел засвеченным – солнце стреляло в нас холостыми прямо из-за спин и отбрасывало блики на камеру. Зато в нём поселилось много жизни. Чтобы Айви улыбнулась на камеру, Рик пощекотал её за ушком, отчего она тут же превратилась в юлу и норовила укатиться кубарем куда подальше. Айви замахала ручками, чуть не попав мне в глаз, а я пыталась увернуться от этого маленького Майка Тайсона. Чуть выскользнула из объятий Рика, отчего тот скорчился и выпучил глаза. Зато Айви хохотала так звонко и заливисто, что тот её смех до сих пор стоит у меня в ушах, как эхо, что растянулось на месяцы.

Фотография не самая удачная, но самая настоящая. Самая счастливая. Она не попала на страницы семейного альбома, а хранится в моём кошельке, в маленьком кармашке, откуда ни за что не выпадет по неосторожности. Я засмотрела его до дыр, до потёртых пятен на щёчках Айви, которые гладила слишком часто и слишком редко одновременно.

И каждый раз, когда я смотрю на это фотографию, я думаю, что все они не правы. Айви не просто чудо. Она вселенная. Целый мир. Громадная часть меня, которую я навсегда потеряла.

Сейчас

Бергамо, Италия

– Это я.

– Слава богу, Оливия! – выдохнул Рик на той стороне мира, переправив всё своё облегчение через Атлантику по невидимым проводам. – Я так волновался.

Даже взволнованным и сонным его голос всё ещё способен воспламенять мою кожу тысячами болезненных искр. Мне кажется, первым делом я влюбилась именно в голос Рика Беннета, и уж затем в него самого.

Сквозь распахнутое настежь окно балкона врывался первый аккорд звуков недавно проснувшегося города, но я слышала лишь тяжёлое дыхание в трубке. Воображение само дорисовало чёткими мазками, как Рик резко сел на кровати, включил лампу на тумбочке и растёр глаза. Навис широкой спиной над простынями, как буквально вчера вечером нависал надо мной. Эта картина до сих пор стояла перед глазами вместо аркад средневековых домов и капелл церквей Бергамо.

– Я звонил тебе тысячу раз, – облегчение всё же пересилило злость, и его голос предательски дрогнул.

– Знаю. В это время я летела над Атлантикой. Позвонила, как только смогла.

Очередная ложь, которую я скормила Рику. Сколько их сорвалось с моих губ за последний год. И скольким ещё предстоит сорваться. С каждым разом врать становится всё проще. Во всём важна практика, даже в том, как обвести мужа вокруг пальца и разрушить последнее, что осталось от нашей семьи.

За последние полтора часа я могла бы раз двадцать набрать номер Рика и успокоить его, что со мной всё в порядке. Впихнуть всего пару слов в и так не плотный график, где-нибудь между получением багажа и заселением в номер. Но этот коротенький звонок наводил на меня больше ужаса, чем погоня по следам призрака в неизвестной стране. Близкие люди порой бывают страшнее призраков. Ведь те, кого любишь, могут сделать больнее, чем кто-либо другой.

Да, я могла бы уже раз двадцать набрать Рика и сообщить, что мой самолёт благополучно приземлился в Бергамо. Мы слились со взлётно-посадочной полосой Орио-аль-Серио уже несколько часов назад и, прокатившись вглубь аэропорта, наконец-то замерли после тринадцати часов тряски и тревог. Люди вооружались багажом и спешили рассыпаться неприметными точками в ландшафтах города. Их всех ждало в Бергамо что-то. Или кто-то. Сочная пицца за столиками с красными скатертями в «Каллиони и де Анжело». Эхо средневековья на Пьяцца Веккиф в Нижнем городе. Картины ломбардских живописцев Каналетто, Лотто, Марони в галереи Каррара.

Меня же в Бергамо поджидали только тьма и неизвестность. Но я смело встретилась с ними лицом к лицу, как только вышла из здания аэропорта и запрыгнула в первое попавшееся такси. Общими с водителем усилиями мы сумели смешать два разных языка в совершенно новый и поняли друг друга скорее на уровне жестов, чем внятных слов. Правда, эта ментальная связь продлилась недолго и тут же оборвалась, как только мы выехали с парковки и покатили вглубь затопленного солнцем города. Мужчина тараторил на своём диалекте, возвышая итальянский в ранг бесконечной скороговорки, притормаживая и кивая у каждого здания Бергамо. Я не понимала ни слова из этой импровизированной экскурсии, но вежливо кивала, хотя сама была больше озабочена нашей точкой на карте, которая медленно приближалась к пункту назначения.

Моя экскурсия по Бергамо начиналась вовсе не с Театра Оперы, площади Данте или церкви Санта-Мария-делла-Граци. В отеле «Сан Лоренцо» меня уже поджидал зарезервированный номер с одной спальней и видом на старинные домики, змейкой убегающие куда-то ввысь. Прохладный душ смыл остатки чужого дыхания из самолёта и усталость от сомнительного комфорта эконом-класса. Я будто два часа простояла под целебными водами водопадов, а не под фонтаном местного водопровода. И только укутавшись в халат, завернув волосы в плотный узел полотенца и выйдя на маленький балкончик, я нашла в себе силы позвонить.

Звонок не разбудил Рика, избавив от очередной порции кошмаров. У каждого из нас за последний год появилась парочка своих собственных симптомов неизлечимых болезней. Мои ночи стали бессонными, его – кошмарными, но для обоих из нас это время суток становилось невыносимым.

Боюсь представить, сколько раз Рик вскочил с кровати в холодном поту и сколько раз простонал её имя, но в одно из таких жутких пробуждений он и заметил, что кровать остыла. Что меня нет ни в спальне, ни в кухне, ни в гостиной его крошечной съёмной квартиры, и даже аромат моих духов завернул свой шлейф и последовал за мной в никуда. Сердце сжималось, пока я представляла, как он выкрикивает моё имя, зовёт меня и надеется отыскать в любом, даже самом невзрачном уголке квартиры, а потом видит пустую вешалку и записку на кухонной столешнице. Прошлым вечером я ворвалась в его жизнь вихрем и осталась лишь клочком бумаги с корявыми буквами, которые вышли второпях.

– Ливи, прошу тебя, возвращайся, – попросил он так, словно без меня над его окном больше никогда не взойдёт солнце. – Ты гоняешься за призраками.

– Это лучше, чем ничего не делать.

– Ты ведь даже не знаешь, где искать.

– За меня не волнуйся, Рик.

– Но я всегда буду за тебя волноваться, Лив. Между нами ничего не изменилось. Я всё так же люблю тебя.

Я прикрыла глаза, чувствуя, как нежность растекается по каждому изгибу тела. Что бы между нами не произошло за последний год, а тот Рик, в которого я влюбилась, никогда по-настоящему не уходил, не снимал квартиру на окраине и не оставлял меня одну в слишком огромном доме, откуда исчез смех, но не воспоминания. Но порой одной любви недостаточно, чтобы удержаться вместе, чтобы не хлопнуть дверью и не стереть несколько лет счастья в порошок. Рик по-прежнему любил меня, как я любила его. Но пропасть между нами стала слишком большой, чтобы эта любовь удержала нас наверху.

– Но ты мне не веришь, – с горечью выдохнула я, глядя в окно и не замечая обыденного пульса Бергамо.

– Я не верю твоим догадкам, а не тебе.

– Это одно и то же.

Даже через тысячи километров океана и горных пиков я почувствовала, как он до боли прикусил губу, чтобы наш разговор не свернул ни в ту сторону, не завёл нас в тупик, как обычно бывает. Наверняка злость вздула вены на его предплечьях, когда он яростно сжал кулак и едва не проломил тонкую стену к соседям справа. За этот год мы оба подхватили синдром утраты, и гнев был одним из его побочных эффектов.

– Оливия, – как можно более спокойно выдавил Рик. – Полиция уже проверяла твою теорию, и они ничего не нашли.

– Потому что плохо искали.

– Чёрт возьми, Оливия!

Рик всё же не сдержался, и я услышала глухой стук где-то на фоне. Как будто кулак всё же нашёл цель в стене и оставил на ней лабиринт маленьких трещин.

– Ты сбежала посреди ночи, перелетела через океан и даже ничего не сказала. Ты в незнакомой стране, не знаешь их языка и не представляешь, откуда начинать поиски. А если ты попадёшь в беду? Если твоё абсурдное расследование приведёт тебя не туда?! – он чуть смягчился и еле выговорил: – А меня даже не будет рядом…

– Так будь рядом, Рик. Ты всё ещё можешь поверить мне и прилететь.

– Прошлая ночь для тебя ничего не значит?

– Она значит для меня слишком много, поэтому я и предлагаю тебе сделать это вместе. Тебе просто нужно поверить.

– Прости, Лив, но я не могу вот так сорваться и улететь на другой материк.

– Тогда не пытайся меня остановить.

Обертоны его голоса я выучила наизусть, чтобы знать, как громко кричит его молчание. Он мог бы ещё многое наговорить в трубку, о чём мы оба потом пожалели бы, но оставил все слова в себе. Они продолжат гнить, как ворох опавших листьев, пока кто-нибудь не сгребёт их в кучу и не вывезет прочь. Долгие месяцы мы оба гнили каждый в своём горе, и этой гнили накопилось слишком много, чтобы вот так просто вывезти её за один раз.

– Пообещай мне, что ты будешь осторожна, – вместо криков и обвинений попросил Рик. – Пообещай держаться подальше от опасности.

Я собиралась запустить руки во тьму. Одно моё пребывание в Бергамо – целый прыжок в эпицентр опасности. Если я нащупала верный след, то пошлю к чёрту осторожность, лишь бы дойти по нему до конца. И я снова соврала Рику.

– Обещаю.

– Где ты остановилась?

– В отеле «Сан Лоренцо».

– Там есть кухня? Главное, не забывай поесть. Не хочу снова мчаться в больницу, где тебя кормят через катетер.

– Обещаю, – снова повторила я, со стыдом вспоминая, как медсёстры пичкали капельницами мою исхудавшую руку почти с прозрачной кожей, потому что долгие недели я питалась одним горем и сигаретами.

– И звони мне каждый день, чтобы я знал, что с тобой всё в порядке.

– Хорошо. Каждый день утром и вечером я буду на связи.

Если Рик и не купился на мою мастерскую ложь, то не подал вида. Так мы и играли свои роли на разных сторонах света, чтобы игра продолжалась. Ни один из нас не осмеливался положить трубку, но пока я не знала, что ещё сказать, чувствовалось, что Рику хотелось сказать очень многое.

– Лив, ответь мне честно на один вопрос.

Когда просят о подобном, ты заранее готовишься к тому, что придётся много врать.

– Зачем ты пришла прошлой ночью? Чтобы пустить мне пыль в глаза? Чтобы сделать всё ещё сложнее? Чтобы поиздеваться?

Но врать мне не пришлось, потому что иногда правда целебнее лжи.

– Нет. – Тихо ответила я, мысленно прижимаясь к его спине и вспоминая, как тепло вчера было лежать в объятьях его сильных рук. – Я пришла, чтобы рассказать о том, что улетаю. Раскрыть все карты и попросить тебя полететь со мной.

– Но ты не сказала… не попросила…

– Потому что поняла, что это ничего не изменит. Ты не полетел бы со мной. Сказал бы, что моя затея безумна. И мы бы снова поссорились. – Я сжала телефон так крепко, что он затрещал в моих пальцах. А ещё несколько часов назад я вот так же сжимала ладонь Рика, когда он целовал мои плечи. – А мне не хотелось расставаться вот так… в обидах друг на друга.

– Лив…

Рик хотел сказать что-то ещё, я хотела ответить на его слова взаимностью и признаться, что моя любовь за прошедший год ни на фотон не сбавила своей силы. Но в дверь постучали, и между нами выросла каменная стена, толще слепого безразличия.

– Мне пора.

– Береги себя.

Протяжные гудки давно стали нашей манерой прощания. Я сбросила вызов и вдохнула свежесть Бергамо, окольцевавшего балкончик со всех сторон. Стук повторился, напоминая о том, что кто-то поджидает за дверью, пока я тут решаю проблемы прошлого. Я и забыла, что успела сделать заказ на ресепшен. Последняя съедобная крошка касалась моих губ ещё вчера, в квартире Рика, когда я пришла к нему с ужином навынос из «Фреш Остер» и бутылкой брюта. Кофе – напиток для дневных свиданий. Вино же придумали для поздних вечеров и тяжёлых прощаний. А под бутылку у него нашлось и немного сыра бри, зато следующие тринадцать часов я пробовала на вкус лишь волнение.

– Доставка в номер, – правозгласил молоденький официант, внося поднос с чем-то ароматным и искушающим все мои рецепторы. – Завтрак для синьорины.

Тюрбан на голове и мой усталый вид не смутили вторженца. Он и глазом не окинул мой не совсем подобающий для встречи гостей вид, уверенно прошёлся по скрипучему паркету и со звоном поставил поднос на столик у окна. Свежий, юный, он улыбался так искренне и обезоруживающе, что его хотелось забросать чаевыми. Но я не могла раскидываться деньгами. Кто знает, сколько я здесь пробуду. А ведь даже не куплен билет обратно.

На перекус сошла бы и резиновая подошва, ведь целый год я не чувствовала вкуса любимых блюд, но лимонные Маритоццо с сахарной пудрой и искренняя улыбка ещё не ошпаренного жизнью официанта заслуживали хотя бы толики вежливости. Я поблагодарила его, но уходить он и не думал.

– Что-нибудь ещё желать? – с ярким акцентом спросил юноша, застряв в дверях.

– Вообще-то, есть кое-что.

– Я к вашим услугам, синьорина!

Я пробежалась глазами по неброской бежевой форме и нашла блестящую нашивку на груди с именем.

– Подскажите, Вико, как я могу найти человека, который не хочет, чтобы его находили?

Год назад

Нью-Хейвен, Коннектикут

– Она просто чудо.

Я оторвала взгляд от торта, который уже битый час обмазывала розовой помадкой, и посмотрела на Айви, что сидела за своим низеньким столиком и рисовала карандашами. Те радужной россыпью валялись вокруг, обделённые вниманием и забытые. И не удивительно, ведь Айви взахлёб что-то чиркала розовым. Она всегда выбирала розовый, чего бы это ни касалось. Карандашей, нового платья, стен в комнате или крема для своего именинного торта. Рик любил пошутить, что наш дом давно превратился в большую зефирину, и старательно оберегал нашу спальню, свой последний приют, от розовых подушек и длинноухих плюшевых зайцев. Но в свободное время, не обременённое работой, которую он брал на дом, Рик обожал всех этих зайцев, все рюшки и едкий цвет огромной зефирины, в которой мы дружно жили.

Когда Айви занималась чем-то так увлечённо, она не замечала никого вокруг. Кончик языка торчал из-под мягких губок, белые хвостики болтались где-то на спине, белёсые антеннки у висков стояли дыбом, как нимб вокруг лика святого. Для меня Айви и так была святой по всем параметрам.

– Да, она такая. – С гордостью ответила я, даже не думая, каким самодовольным и напыщенным может показаться мой ответ.

– Я буду скучать по ней. По вам всем. – С грустью произнесла Изабелла.

Этому торту похоже не светило полностью одеться в крем, а ведь до дня рождения Айви остался всего день. Бисквит должен успеть пропитаться, дом приодеться к приходу гостей, а Рик бросил меня одну на произвол судьбы, занимаясь своими сверхважными юридическими делами. Изи зашла помочь с приготовлениями, а заодно попрощаться, и на этот поток эмоций я не смогла не отреагировать. Пришлось отложить шпатель, который чихнул кляксой крема на столешницу, мой передник и даже пол. Но кремовые пятна не стоят наших переживаний, а прощание с человеком, что за год успел стать родным – ещё как.

– О, Изи, нам будет так тебя не хватать, – я обняла Изабеллу так крепко, что она могла бы запросто затрещать по швам. – Ты стала для нас членом семьи.

– Как и вы для меня, Оливия. Тяжело вот так уезжать, но мы с мамой мечтали об этом уже давно.

– Конечно! Тулон… Франция…

Я отстранилась, возвращаясь к торту, пока крем окончательно не растаял на пылкой кухне, где вовсю коптилось куриное филе для завтрашних закусок. Детям – розовый торт и кэнди-бар, взрослым – закуски посолиднее и напитки погорячее.

– Я бы тоже променяла сумасшедшую семейку вроде нас на такую мечту.

Изабелла очаровательно улыбнулась и заверила, что влюбилась в нашу сумасшедшую троицу, как только увидела на собеседовании. А Айви… Айви стала для неё подарком не меньше, чем для нас с Риком.

– Я думала, этот медвежонок ей понравится, – с досадой произнесла Изи, глядя на нового плюшевого друга Айви, скучающего на полу.

– Медвежонок просто замечательный, – заверила я Изи, продолжая обмазывать края коржей, пока не стало получаться что-то похожее на настоящий торт. Мой первый самодельный шедевр из бисквита, ягод и взбитого крема, потому мне хотелось довести его до идеала. – Но ты же знаешь, как Айви любит своего мистера Зефирку. Любая другая игрушка просто меркнет на его фоне.

– Нужно было догадаться и выбрать что-то получше.

Этот медвежонок прибыл всего час назад под мышкой няни и тут же отправился валяться на ковёр. Нам же с Риком досталась дорогая бутылка вина, которую Изи просила открыть после праздника и насладиться превосходством вкуса только вдвоём с Риком.

– Грех делиться таким с неблагодарными гостями, – подметила она. – Хочу, чтобы вы выпили за Айви в конце дня, когда всё уляжется. А с этим вином будет казаться, что я праздную с вами.

– Ты всегда останешься частью этого дома. А теперь лучше расскажи: какие ощущения перед переездом?

И следующие полчаса, пока кухня пыхтела и жарилась в клубах дыма от будущих блюд и закусок, Изи с воодушевлением делилась картинами новой жизни где-то за океаном. Договор на аренду квартиры на Хемлок-роуд они уже расторгли и присмотрели небольшой одноэтажный домик у самого леса где-то в Тулоне. Я могла лишь живописно представлять себе всё то, что уже завтра для Изи станет реальностью. Миссис Роше сможет подрабатывать в каком-нибудь местном фонде защиты окружающей среды, а сама Изи запросто найдёт себе работу няней в приличной семье с таким же приличным жалованьем. У неё скопилась целая стопка рекомендаций с прошлых мест работы, а увенчала эту стопку рекомендация от меня, где я в самых ярких красках расписала, насколько чудесно Изи выполняет свою работу и как нашей семье повезло нанять её год назад.

Изи отдала ключи от дома, связку которых получила вместе с моим доверием, как только стала оставаться у нас. Мы выпили по глотку вина за встречу год назад и за прощание, пообещали не терять связь и ездить друг к другу в гости. Я предложила откупорить то вино, что она так великодушно преподнесла вместе с медвежонком для Айви, но получила яростный протест и напоминание: это для нас с Риком на завтрашний вечер.

Изи с нетерпением ждала нас троих, как только обустроится на новом месте и хоть немного сольётся с местным населением. Мы вспоминали прошлое и мечтали о будущем, смеялись и пускали слёзы, обнялись на прощание и объяснили Айви, что Изи уезжает и больше не придёт.

Айви не до конца поняла, что Изабелла покидает нас не на день, а на всю оставшуюся жизнь, поэтому не сильно-то расстроилась, когда няня пришла к ней с объятиями. Героически вынесла каждый слащавый поцелуй и попросила почитать сказку перед тем, как няня уйдёт. Уже навсегда.

К моменту, как Винни Пух помог ослику найти его хвост, а в комнате Айви погас свет, вернулся Рик и уговорил Изи остаться ещё на один бокал вина. Долгие прощания потрошат душу и раскалывают сердце на куски. И когда дверь за Изи наконец закрылась, а такси мигнуло фарами и увезло её домой закончить последние сборы перед отлётом, в моей душе осталась полнейшая пустота. Я пыталась заполнить её готовкой и уборкой на кухне, поцелуями Рика и ещё одной порцией аргентинского Мальбека, но помогла лишь усталость от долгого дня.

Перед сном я заглянула к дочке, как делала всегда, даже если просто вставала среди ночи выпить стакан воды. Айви сопела в обнимку с мистером Зефиркой. Так сладко и безмятежно могут спать только дети. Я еле удержалась, чтобы не стиснуть мою так быстро повзрослевшую дочку, не зацеловать её до красных пятен на коже, не забраться рядышком под одеяло, пусть эта детская кроватка с мягким подголовником и розовым воздушным балдахином была слишком мала для меня. Оставив дверь приоткрытой, я вернулась к себе и уснула в объятиях Рика, полная радости и грусти.

День рождения пролетел быстрее соседского сеттера, который за несколько секунд мог прогрызть штакетину в заборе и расправиться с моими пионами. Рик взял выходной и помог мне привести дом в человеческий вид. С шариками пришлось повозиться. Айви хохотала взахлёб с красного лица папы, но тот всё же сдался и сходил к соседям за насосом.

Весь первый этаж и задний двор превратились в море розовых шаров, дополняющих полчища пионов перед нашим домом, которые я так нежно любила и жалела, что они цветут лишь раз в год. Весь дом утонул в них, а цифра «4» венчала это море парусом. Два стола мы раздвинули по разные стороны от дорожки, чтобы освободить место для детских игр. На одном выросла горка кэнди-бара с кексами, кейк-попсами, конфетами и печеньем. По другую сторону баррикад были заготовлены угощения уже для родителей, которые только рады будут сбагрить своих сорванцов на мою шею, а сами со спокойной душой отыграются на выпивке.

К двум наш тихий дом рвался по швам от детворы и подарков. Общительность Айви покоряла всех с первых минут знакомства, потому она заводила их с завидной лёгкостью, в отличие от меня. На её праздник пришлось созвать целый детский сад из тех, с кем мы часто виделись на детских площадках, вместе ходили на занятия по рисованию и чтению, в кино или детские кафе с зоной для творчества и особым меню.

Подарки остались в доме, а все гости горошком высыпались на задний двор и сводили соседского пса с ума, играя и веселясь без него. Нас было слышно даже у гавани и на повороте к центру, но негодовала одна лишь миссис Буш, всё поглядывая на детское полчище из-за шторки своим вечно недовольным взглядом.

Рику ещё повезло – периодически он спасался бегством от четырёхлеток, которые тянули к нему руки и просили покатать на спине. Хитростью отвлекал их, а сам присоединялся к взрослым и по полной использовал редкий шанс отдохнуть. Я же оказалась не такой фартовой, и через час уже вспотела от беготни туда-сюда. Словно мы все оказались на корабле в лютый шторм.

За первые десять минут закончились все кейк-попсы в шоколадной глазури, с яркой посыпкой, и пришлось мчаться в дом за второй – и признаться – последней порцией. Дочь Серены Хорн, Селия, которую Айви была рада видеть намного сильнее, чем я её мать, упала прямо на куст сирени, и под неистовые визги Серены я понеслась обрабатывать свежие раны. Пёс всё лаял через забор и напугал малыша Стиви не до слёз, а до дикого воя. Милли повыдирала несколько букетов георгин, которые распустились совсем недавно. Джули переела сладкого и распухла от аллергии, пока её мама строила глазки папе Дилана. А сам Дилан отправился в дом, чтобы помыть руки, но заблудился где-то на полпути, так что мы искали его всем двором.

Но взрослые не отставали от младшего поколения и чудили каждый как мог. Дай человеку свободу и неограниченный запас алкоголя, и он найдёт, чем тебя удивить. Мама Джули, покрывшаяся пылью после развода полгода назад, была готова наброситься на отца Дилана прямо возле кэнди-бара. Грегг, шумный и басистый механик, который даже на праздник пришёл в джинсах с масляным пятном, так приложился к красному сухому, а потом и к «Маргарите», что перестал отличать своего сына Джереми от остальных и дважды хватал на руки чужих детей. Серена и Роза спелись и забыли о том, что пришли сюда не для собственного веселья, а помочь мне справиться с этим зоопарком и приглядеть, чтобы все приглашённые ушли в целости и сохранности. А венцом этого театра абсурда стала Флоренс. Свекровь опоздала к празднику, и с этим я бы уж как-то смирилась, но на её попечении был именинный торт.

Но были в этом дне и светлые пятна. Изи прислала фотографию из самолёта на полпути во Францию, а потом и из Тулона, куда приземлилась в тот момент, пока я отпугивала пса Бруно от забора палкой. Детский смех всё же подслащивал горькую пилюлю ответственности, которую я взвалила на себя. Но ярче всего сияли глаза Айви, громче всего искрилось её счастье.

Радостное личико дочери стирало все неудобства и всё раздражение. Ради этих ангельских ямочек на её пока не утративших пухлость щёчках я бы пережила этот праздник ещё тысячу раз. Тысячу раз смазала бы коленку Селии бетадином, помогла бы Милли окончательно уничтожить мои клумбы, привыкла бы к испуганному рёву Стиви, как к симфонии. Напоила бы отца Джереми ещё пятью литрами вина и даже бы предложила устроить налёт на неприкосновенный бар Рика, лишь бы он уснул где-нибудь на диване в гостиной и не портил детям веселье.

Ради счастья Айви я бы крутила плёнку снова и снова, попадая в день сурка.

Но гости, к счастью, разошлись ещё до восьми. Когда дверь за последними закрылась, я почти сползла по ней спиной, не чувствуя ноги от беготни, а ушные перепонки от шума. Рик провёл пальцами по моему лицу, убирая всколоченную прядь волос, и сказал, что я просто умница.

– Посуда на мне, – улыбнулся он. – А ты уложи Айви и спускайся распить ту прекрасную бутылочку, что подарила Изи.

Упрашивать дважды не пришлось. Променять горы липкой посуды на ещё несколько мгновений с любимой дочерью? Выбор очевиден. Но недолго длилось наше вечернее уединение с Айви. Она зевала и клевала носом ещё за тортом, а к моменту, как я помогла ей почистить зубы и переодеться в пижамку, так и вовсе боролась с непослушными веками, пытаясь держать их открытыми. Традиционная сказка закончилась ещё на третьем абзаце – кулачок Айви, обнимающий мистера Зефирку, расслабился и выпустил зайца.

Ещё несколько минут полюбовавшись тем чудом, что мы с Риком произвели на свет, я поцеловала дочь в лоб и вышла из комнаты, плотно закрыв дверь. Спустилась к мужу, который уже домывал посуду, и разлила вино Изи по бокалам. Праздничных закусок было наготовлено впрок, однако я не успела попробовать ничего, кроме рыбных тарталеток, и перехватила пару шоколадных конфет прямо на ходу. Так что теперь я могла спокойно поужинать в самой прекрасной компании.

Мы устроились на диване: я закинула голые пятки Рику на колени и растаяла от его прикосновений. Напряжение и суматоха дня постепенно отступали, а всё тело расслаблялось, выпускало из себя усталый стон. Болтовня и хмельное вино окончательно усыпили мой разум, и я потянула Рика наверх, мечтая поскорее забраться под одеяло и уснуть. Не помню, когда в последний раз вино так дурманило голову, но я чувствовала себя так, словно отходила от наркоза. Две секунды – и я отключилась, не слыша ни звука за пределами своего сна.

Даже самые счастливые перемены в жизни всегда сопровождает грусть. Ведь они не только приносят что-то новое, но заодно забирают что-то старое, привычное, родное. Этот день вышел именно таким. Бессовестно украл у меня человека, к которому я успела прикипеть душой.

Этот день вышел каким-то особенным и эмоциональным, выпотрошил все мои силы без остатка, потому я проспала до самого утра без единого сна, без привычных ночных поползновений на кухню, без ритуалов проверки Айви.

Этот день вышел запоминающимся. Из тех дней, что застревают в памяти занозой, оставляют воспоминание в виде шрама, навсегда остаются с тобой. Я думала, что этот день запомнится мне тем, что Изи откололась от нашей семьи, как осколок громадной льдины, что уплыл себе по течению дальше, а мы застряли на месте.

Но этот день запомнился мне совершенно другим.

Утро ворвалось в мой сон ярким светом из щели не до конца занавешенных штор. Солнце ударило в глаза и сбило нокаутом. Несколько мгновений я приходила в себя, вспоминая, почему Рика нету рядом, почему кровать с его стороны давно остыла, а по мне не топчутся маленькие ножки Айви, которая любила вставать раньше всех и устраивать из нашей спальни батутный центр.

Тишина в доме показалась мне подозрительной, даже жуткой. Айви должна была терроризировать округу криками и визгом, требовать развернуть подарки и доесть остатки вчерашних сладостей. Но террористическая акция не состоялась. Дом продолжал себе тихо спать.

Я выбралась из-под одеяла, накинула халат и прошлёпала голыми пятками по коридору к спальне Айви. Дверь с приклеенными звёздочками и лунами, что светились в темноте, была наглухо закрыта. Тихо повернув ручку, я заглянула в спальню, мечтая поскорее увидеть свою дочь, которая повзрослела ещё на год. Взглянуть на чудо, что уже четыре года опьяняло меня любовью и сжимало сердце от трепета.

Но в спальне никого не было. Одеяло наполовину сбилось в изножье кровати, наполовину валялось на полу. Тапочки Айви, мохнатые лапки с коготками, конечно же, розового цвета, лежали перевёрнутыми под кроватью. А в распахнутое окно врывалось прохладное дыхание сентябрьского утра. Я бы и теперь не подумала ни о чём страшном, а списала бы пустую комнату на побег Айви на кухню, чтобы втихаря слопать спрятанные после гостей конфеты и желатинки. Но открытое окно… Я поёжилась, но совсем не от холода, что пролетел по ногам и коснулся голой кожи. Ручка слишком высоко, чтобы Айви дотянулась и открыла его самостоятельно, а Рик ни за что бы не распахнул его настежь, зная, каким хрупким здоровьем обзавелась Айви при рождении.

Сердце помчалось вприпрыжку быстрее меня по лестнице. Я обсмотрела каждую комнату, заглянула в каждое тайное место, где Айви любила прятаться, оббежала вокруг дома, позвала её сотню раз, взбаламутив не только соседей, но и птиц на крыше. Они ответили на мой зов напуганным карканьем. Айви нигде не было, как и её плюшевого мистера Зефирки.

Этот день навсегда остался в памяти. Раскалённым тавро высекся на моём сердце. Тугой верёвкой стянулся на моём горле. Ведь в этот день моя дочь бесследно исчезла.

Сейчас

Бергамо, Италия

В Бергамо проживает сто двадцать тысяч человек. Мимолётные туристы, от которых распухают стены отелей в летний сезон, не в счёт, ведь к осени их паломничества становятся всё реже. Я с лёгкостью заказала номер в «Сан Лоренцо» за несколько часов до вылета – отель скучал полупустой в забытье, ведь все любители итальянского антуража мчатся в города посолиднее, вроде Милана, Рима и Венеции. Или спешат на пляжи Капри, Эльбы и Сардинии, чтобы напоследок бархатного сезона чуть подкоптить белоснежную кожу перед возвращением в душный офис. Там же они могут заработать скорее инфаркт, чем ровный загар.

И в этой толчее незнакомых лиц, среди ста двадцати тысяч человек мне предстояло отыскать одного единственного. Поиски иголки в стоге сена, только стог побольше, а иголка не отблескивает на солнце.

В современном мире найти кого-то – дело пяти минут. В сеть сливается столько личной информации, как в чан с отходами с какого-нибудь вредоносного промышленного предприятия. Достаточно лишь имени или фотографии, чтобы в бесконечной пустыне отыскать нужную песчинку. Но у меня не было имени. Только фантом, что исчез из Нью-Хейвена, тщательно продумав каждую мелочь своего побега. Я была так слепа. Мы оба. Но у меня получилось прозреть, а Рик просто приспособился к жизни в потёмках.

Вико удивила моя просьба. Вся его прирождённая уверенность куда-то пропала. Тёмные глаза в кольце длинный чёрных ресниц шустро забегали, а руки вдруг перестали понимать, куда им деваться, и стали почёсывать тонкие усики над верхней губой. Он смутился, но спрятал смущение за привычной услужливостью клиенту. Вико предложил мне поискать в соцсетях – там ведь все сидят, даже его семидесятилетняя бабуля Паола, которая любит выкладывать фотографии своей престарелой кошки. Но та, за кем я охотилась, чей след случайно унюхала в Нью-Хейвене буквально неделю назад, удалился из всех соцсетей. Продуманный ход, чтобы спрятаться от преследователей. От меня. Я шла на еле уловимый запах, и он привёл меня сюда, к острогу Альп, в уснувшую провинцию Ломбардии. Но очутившись в Бергамо, я потеряла нюх.

Когда я объяснила, что слежка в социальных сетях не подойдёт, Вико нахмурился и всерьёз озаботился поставленной задачей. Он почесал затылок и предложил воспользоваться жёлтыми страницами или специальными сайтами, созданными для поисков пропавших без вести на территории Италии. Но для того и другого нужно было имя, телефон, адрес или хоть какой-то маленький крючок, за который можно было бы зацепиться, вроде родственников, бывшего места работы или номера школы, в которой человек учился. Если бы я знала хоть что-то из этого, я бы не сидела в номере и не расспрашивала официанта.

– А кого вы искать, раз даже не знать имени? – спросил Вико осторожно, чтобы не пересечь какую-то незримую грань между сервисным работником и клиентом. – Ничего не знаете…

– Это старая знакомая моей бабушки, – соврала я. Лгать малознакомым людям куда как проще, чем близким. Потому мой голос и не дрогнул, а язык не загорелся горячим пламенем. – Они потеряли связь какое-то время назад, а недавно бабушка умерла. Я знаю, она бы очень хотела, если бы я отыскала её знакомую и сообщила эту новость.

Такое объяснение пришлось Вико по душе и даже слегка успокоило. После упоминания о бабушке я уже не выглядела подозрительной сумасшедшей, а скорее вызывала у него симпатию и сочувствие. Когда полотно лжи соткано из полуправды, она уже не звучит так неестественно. Моя бабушка и правда умерла. Ещё восемь лет назад, но думаю, она была бы не против, что стала соучастницей маленького заговора. Бабушка пошла бы на что угодно, чтобы помочь мне в поисках.

– Я соболезновать вашей утрате, – чуть опустил подбородок Вико. – Но без имени или хотя бы каких-то деталей биографии, я бояться, что вы не сможете её находить. Вы точно ничего о ней не знать?

– Вообще-то, у меня есть письмо, – я сбросила мокрое полотенце с волос прямо на застеленную кровать, чтобы оно не мешало, и покопалась в сумочке. Письмо, украденное прямо из-под носа любезной миссис Кольер, зажало с двух сторон косметичкой и паспортом. Освободив вскрытый и чуть помятый на уголке конверт из плена, я протянула его Вико.

– Но здесь нет обратного адреса, – отметил он, повертев улику в руках.

Как будто я не знала. На конверте только адрес получателя, а в графе адресанта ни имени, ни инициалов, ни названия улицы. Только подпись: «От старой подруги». Внутри – ни одного намёка на то, где её искать, как её теперь зовут, как с ней связаться. Только одно единственное упоминание о базилике Кьеза ди Сан Бартоломео и вложенная фотография, которая всё расставила по местам.

– От старой подруги, – прочёл Вико. – Это и есть знакомая вашей бабушки?

– Да.

– А в письме нет ничего, за что можно было бы ухватиться?

– Ничего существенного.

– Извините, но тогда я не представлять, чем могу вам помочь.

Изящная тонкая рука протянула конверт обратно. Вико с сочувствием поджал губы и уже собирался уходить, как в самых дверях опомнился.

– Вы можете обратиться в отделение почты, откуда письмо отправлять, – подсказал он, кивая на конверт. – Может, адреса отправителя у вас и нет, но адрес почты указан в самом уголке. Маленький штамп, видеть?

С бешеным сердцебиением я стала разглядывать все уголки конверта. И правда, в левом вверху виднелась еле отпечатанная круглая печать. Всего треть: синий ободок и несколько букв внутри. Заглавная «А» и что-то вроде «телли» на конце. Я столько раз обсматривала и перечитывала каждую букву, но мне и в голову не приходило, что эта печать может оказаться весомой подсказкой.

– Скорее всего, это отделение на Виа Антонио Локателли. Попробовать поспрашивать там.

– Спасибо вам! – воспрянула я, готовая расцеловать этого мальчишку в форме официанта.

Он сам не представлял, как мне помог. Указал на следующий шаг, иначе я бы просто топталась на месте. Я сорвалась в Италию, не имея чёткого плана за спиной. Только название города, письмо и фотографию, которые даже в сумме не давали никаких ответов. Но некоторые ответы можно найти лишь при помощи подсказок. И одну такую Вико мне безвозмездно подарил.

– Рад, что суметь вам хоть чем-то помочь, – вежливо отозвался Вико и даже изобразил что-то вроде лёгкого поклона. – И не забывать о Маритоццо. Они намного более вкусный, когда тёплый.

Он подмигнул и скрылся в коридоре, оставляя меня наедине с остывающим завтраком и своими мыслями. Надежда дарит нам крылья, и я готова была прямо сейчас вылететь в распахнутые створки балкона и приземлиться у входа в почтовое отделение на Виа Антонио Локателли. Даже аппетит прорезался где-то в глубине желудка, связав его в тугой узел – такой даже моряки не сумеют связать своими сильными руками. Как же сильно можно проголодаться за целый год тревоги и горя, и не только по вкусным булочкам, что официант лично приносит в номер. Гораздо страшнее голод по надежде. В отличие от еды, по ней я изголодалась до спазмов.

Кофе в компании с лимонными Маритоццо исчезли с тарелки быстрее, чем след исчезает с влажного зеркала. Вико позаботился и о моём досуге, положив на поднос рядом с блюдцем брошюрку со списком достопримечательностей и экскурсиями, которые можно было заказать прямо из отеля. Но мой маршрут по Бергамо пролегал не по историческим площадям и музеям.

Я выбросила брошюрку в мусорку, высушила волосы до светлого блеска и сменила мягкий халат на платье по погоде. Любимое платье Рика. Нежно-розовое в оливковые цветы. Сколько раз он поедал меня в нём глазами, сколько раз целовал в обнажённое плечо и медленно стягивал лямку всё ниже. Я взяла его без задней мысли, бросив в чемодан с другими летними вещами, что уже не наденешь в Нью-Хейвене в самый разгар сентября, но что заслужили вторую жизнь здесь, в изнеженной теплой глубинке Италии. Но теперь, увидев саму себя в зеркале, я чуть не расплакалась от грусти, что сдавила грудь потуже убийственного корсета.

Как же я скучала по этому платью, по Рику, по тому, как он чувственно снимал его и как помогал застегнуть молнию на спине, когда уже насытился мной вдоволь. Как бы мне хотелось, чтобы Рик и сейчас был рядом. Так же смотрел на меня влюблёнными глазами, будто мы не женаты восемь лет, будто не знаем друг о друге всё на свете, будто впереди у нас целая жизнь, чтобы это узнать. Но больше всего мне хотелось, чтобы Рик поверил мне, стоял рядом и шептал, что всё будет хорошо. Что мы найдём её. Но Рик был далеко. И душой дальше, чем телом. Он будет слоняться в своей тесной квартирке, в которую сбежал от меня и нашего горя, выпьет чёрный кофе без сахара, прочтёт пару полос свежей газеты и снимет с вешалки ещё с вечера отглаженный костюм. Его день расписан по минутам, и ни в одной из этих минут больше не было меня.

Случившееся сломало нас пополам. И из одного целого мы стали двумя половинками, чьи оборванные края идеально подошли бы друг к другу, только бы склеить. Но мы оба притворялись, что нигде не можем найти клей. Потому что нашим клеем была она.

Год назад

Нью-Хейвен, Коннектикут

Страх – ядовитый змей, чья отрава растекается по венам и разогревает кровь до высшей точки кипения. Когда я обежала весь дом по третьему кругу, эта отрава уже стояла поперёк горла и не давала мне дышать.

Говорят, у страха глаза велики. Но в тот момент, когда я поняла, что во всём доме не осталось ни уголка, куда бы я не заглянула, именно страх заставил меня попробовать реальность на вкус и продолжить что-то делать, а не бестолково замереть в дверях детской. Я кинулась на четвёртый по счёту рейд по дому: всего два этажа, три спальни, а в них могла потеряться маленькая девочка!

Я заглянула за шторку в ванной, почти выдрала крышку корзины для грязного белья, вытрясла шкафы в каждой комнате и даже покусилась на ящик с залежами игрушек. Все места, куда Айви любила прятаться от нас с Риком, оказались пусты. Тёплый пол согревал голые ступни, но меня била колючая дрожь. Резало лезвиями испуга и дикого ужаса. Колени подгибались от слабости, но я взяла себя в руки и чудом не осела на ворсистый розовый ковёр, не подобрала брошенные тапочки Айви, прижимая к груди, не уткнулась носом в скомканные простыни.

Сентябрь в Нью-Хейвене – как слишком щепетильный гость, что не любит опаздывать. Всегда заявляется заранее, чтобы ничего не пропустить. В тихом доме помимо моего безумного дыхания слышались завывания холодного ветра, что дул с Атлантики, но я выбежала на улицу прямо так, босая и еле прикрытая лёгким халатом, под которым мелькала шёлковая ночнушка. Потеха всем соседям, что уже проснулись и готовились к рабочей рутине.

Я вырвалась на свежий воздух, как птица, полжизни просидевшая в клетке и впервые ощутившая ветер в своих крыльях. Но я не метнулась ввысь, не закружила на порывах холодного воздуха в неизвестности, я ринулась вокруг дома, выкрикивая имя Айви, пока мой голос ещё окончательно не пропитался ядом страха и пока ещё мог выдавливать хоть какие-то звуки.

Первым делом я проверила калитку, врезавшись в неё всем телом и подёргав на себя. Заперто на ключ. Мы с Риком слишком аккуратны по части безопасности и всегда запираем её, когда уходим по делам или возвращаемся домой. Айви тысячу раз видела, как я поворачиваю серебристый ключик в замочной скважине и кладу его в карман куртки, а потом выкладываю на столик в прихожей. Айви могла путаться в последовательности букв алфавита, но законы самозащиты знала наизусть. Она ни за что бы не додумалась выкрасть ключ со столика, который на две головы выше её, самостоятельно отпереть калитку и сбежать под шумок, пока я нежилась в постели после изнурительной праздничной суеты. Перелезть через высокий забор Айви тоже бы не сумела, даже если бы очень захотела.

Я помчалась по газону, царапая нежную кожу пяток, что и без того легко грубела и трескалась, о маленькие прутики и иголки, опавшие с высаженных туй. Осколки камешков появлялись под ногами словно из ниоткуда. Один такой слишком глубоко впился между пальцами, отчего я болезненно каркнула на пол-улицы, но не остановилась. Я оббежала всю территорию, распугав присевших позевать дроздов и раззадорив соседского сеттера, что любил следить за нами через щели между штакетинами. Бруно решил, что я с утра пораньше затеяла игры на заднем дворе, и залаял, прося взять его в команду.

Но мне было не до игр, хоть я и с радостью бы перерыла весь двор на пару с этим шумным псом, вскопала как бульдозером, если бы знала, что Айви может быть под одной из этих травинок. Ничто не ускользнуло от моего обыска. Ни пустующий без «Мерседеса» Рика гараж, ни отстроенный наполовину домик на дереве, ни тенистый уголок под двумя дубами, где летом висел гамак, а зимой появлялся мангал для импровизированных семейных барбекю.

Я вся горела изнутри, точно меня прожгла молния. От страха ощущения почти те же: все внутренности тлеют и превращаются в пепел. Айви нигде не было. Моей дочери нигде не было. Ей всего четыре! Она должна видеть радужные сны про розовых единорогов и принцесс, обнимать своего плюшевого мистера Зефирку и тянуть ко мне кулачки, когда я приду будить её для сладкого завтрака из всего, что осталось несъеденным на вчерашнем празднике. Но они исчезли оба. Айви и мистер Зефирка.

– Айви! – заорала я так неистово, что голос надорвался. – Айви!

Связно получилось лишь со второго раза. Эхо прокатилось по подмороженному воздуху и врезалось в стены соседних домов. Пёс залаял ещё громче, подключаясь к моей непонятной, но любопытной игре. Я не знала, что делать. Схватилась за голову, кружила на месте, вглядывалась в панораму улицы, но всё слилось в одно сплошное белое пятно.

– Оливия, у вас всё в порядке?

Я обернулась на голос соседки, что высунула любопытный нос из дома, услышав мой отчаянный вопль. Она, как и я, даже не подумала накинуть что-нибудь на плечи, и стояла на заднем крыльце в одном домашнем джемпере, обняв себя руками за плечи. Если кто и мог знать, куда подевалась моя четырёхлетняя дочь, так это миссис Буш – её нос побывал во всех местных сплетнях и унюхал все припрятанные в шкафах скелетоы.

– Я слышала крик…

Я метнулась к забору, что разделял наши участки. Бруно тут же напрыгнул передними лапами на изгородь и завилял хвостом с таким азартом, что мог бы запросто оторваться от земли и улететь. Но не получив от меня ни капли внимания и уж тем более привычных почёсываний за длинными ушами, Бруно заметно поостыл и даже повесил нос от обиды. Мне же было плевать на чувства соседской собаки. Мне нужна была Айви. Или хотя бы тот, кто мог бы сказать мне, где она.

– Миссис Буш! – крикнула я через забор. – Вы не видели Айви?

– Видела.

Сердце и так гарцевало, врезаясь в рёбра, а тут помчалось с удвоенной скоростью. Надежда пришпорила его не хуже хлыста.

– Слава богу! Когда это было?

– Вчера, – важно ответила соседка. – Она гладила Бруно и убежала, когда её позвали из дома. У вас вчера было шумно.

Я чуть не нарычала на эту хищную женщину, что не упустит шанса кольнуть меня тем, что я слишком гремлю баками, когда выкидываю мусор. Что моя парочка дубов отбрасывает слишком большую тень на её азалии. Что мы позволили себе пошуметь на полчаса дольше приличного, празднуя день рождения дочери.

– А сегодня? – выдохнула я. Злостью делу не поможешь.

– Нет, сегодня видела только Рика. Он уходил на работу.

– Он был один? Миссис Буш, он был один?

– А с кем же ему быть? – недоумённо скривилась она, явно принимая меня за сумасшедшую. – А что, что-то случилось?

Миссис Буш интересовалась не из добрых побуждений, а скорее из любопытства. Я стояла перед ней почти в неглиже, с кровавой струйкой между пальцев, диковатая и безумная и не могла найти собственную четырёхлетнюю дочь. Чем не тема для сплетен с подругами из книжного клуба, которым они прикрывались, а на самом деле перемывали косточки всей округе? Да я сейчас – самый сладкий «Чупа-чупс», который она захочет обсосать в мельчайших подробностях, пока я не растаю на их злых языках.

Но я не ответила. Силы оставались лишь на то, чтобы качать кровь по венам и дышать. И бегать со спринтерской скоростью. И я побежала. Из калитки вон, прочь от дома, где моей дочери точно не было. К соседям напротив, всегда вежливым и улыбчивым. Миссис МакАртур частенько угощала Айви горячим печеньем с цукатами и приглашала нас обеих на чай, смущённо заманивая выпечкой и милыми безделушками, что могли бы понравиться ребёнку. И я всегда принимали предложение милой старушки, ведь понимала, как одиноко миссис МакАртур без детей и внуков, которых она видит всего дважды в год, если те соизволят приехать в Нью-Хейвен на Рождество и её день рождения из Канады.

Мистер МакАртур присоединялся к нам нечасто, но зато именно он помог мне оживить семейный «Шевроле», когда тот завозмущался и отказался везти нас с Айви к стоматологу. Именно он предупредил меня о подозрительном типе, что ходит по домам и предлагает подключить скоростной интернет, хоть тот и правда оказался обычным кабельщиком из «Чартера», а не маньяком. Именно он перевесил тросы прошлым летом, когда те истёрлись и почти порвались, когда Айви с мистером Зефиркой качались в гамаке. Рик слишком много работал, и мистер МакАртур порой заменял его сильное мужское плечо своим.

А ещё он идеально подходил своей жене – два пазла одной мозаики, что сошлись краями и составили прекрасную картину. За ними всегда было приятно наблюдать, как за спектаклем, в котором всё настолько чудесно, что кажется нереальным. Он открывал перед миссис МакАртур двери, протягивал руку, чтобы помочь выбраться из старенького автомобиля, порой приносил цветы и помогал ей возиться в саду с клумбами. Такими я себе и представляла нас с Риком лет через сорок. Всё так же, душа в душу, рука в руке, сердцем к сердцу. И если Айви упорхнёт из родительского дома так далеко, что будет редко прилетать обратно, то я тоже стану докучать соседским ребятишкам и подкупать их пирогами, слоёными пирожками и игрушками.

Как я сразу не догадалась! Если Айви и ушла куда-нибудь самостоятельно, то к ним. Мои ноги закоченели, кожа под шёлковым халатом покрылась армией мурашек, а к ранке между пальцев прибавилось ещё несколько. Стопы так болели от царапающихся камушков на асфальте, что казалось, они сплошь изрезаны, как арбуз на куски. Даже если бы мне пришлось бежать голой или даже ползти через улицу, я бы это сделала.

Перебежав через дорогу, к счастью, пустую в это время дня – кто-то ещё спал, кто-то уже давно уехал на работу – я перебралась через низкий заборчик МакАртуров, что стоял скорее для красоты, чем устрашения, и влетела на крыльцо. Забарабанила в дверь так, словно всё кругом обуял огонь. Страх напоминает свечу – если вовремя её не потушить, она разгорится слишком сильно и спалит всё вокруг. И я уже вовсю пылала изнутри.

Тишина дома сбила меня с толку. Такое ощущение, что он всё ещё спал вместе со своими хозяевами. Я постучала снова, приложила ладони к стеклу, чтобы вглядеться внутрь, найти хоть малейшие намёки на то, что Айви там. Её крошечные кроссовки с ромашками на липучках. Её толстовку на молнии с ушками. Её рюкзачок, из которого торчали бы лапы мистера Зефирки. Но тусклый утренний свет засвечивал всю панораму дома, и я видела лишь очертания штор и уголок ковра, расстеленного у дверей.

Но вот послышались шорохи, звуки шагов, свидетельства того, что дом оживает. Я почти ворвалась в прихожую МакАртуров, когда дверь открылась.

Мистер МакАртур выглядел смятённым. Целый спектр эмоций разразился на его лице. Он явно хотел вставить по первое число тому, кто так жестоко покусился на спокойствие его утреннего распорядка, но увидев мои испуганные глаза и в целом не самый привычный для похода в гости вид, тут же забыл про гнев.

– Оливия? Что-то случилось?

– Айви! – только и вымолвила я в ответ, запыхавшись так, словно бежала сюда пятнадцать минут. – Она у вас?

– Что? Нет. Почему она должна быть у нас?

Всё моё нутро завопило и застонало. Я прижала ладони к лицу, готовая вот-вот прорваться слезами, как дамба, годами удерживающая затопленную реку в себе. Я не понимала, что происходит. Так бывает, когда выпьешь лишнего и лезешь на стену от смешанных эмоций. Я испытывала их сотни одновременно, но главной из них был дикий ужас.

– Оливия? – в дверях появилась миссис МакАртур в цветочном халатике, с как всегда элегантно собранными на затылке седыми волосами. Первым я услышала её ласковый голос, а потом уже и увидела беспокойство в её мутных глазах.

– Она искала у нас Айви, – объяснил ей супруг, видя, что я сейчас могу лишь биться в истерике, а не отвечать на вопросы.

– У нас? Но я со вчерашнего дня её не видела, – ужаснулась миссис МакАртур, начиная понимать, что происходит. – Когда вы заносили нам кусочек именинного торта, а я подарила ей брошку с русалкой, помните?

Эта брошь сейчас лежала в спальне Айви, в отличие от неё самой.

– После этого я её не видела.

– Она пропала, – выдавила я. – Её нигде нет!

МакАртуры переглянулась. Их молчаливое напряжение чувствовалось на расстоянии, как атомы азота чувствуются в воздухе перед надвигающейся грозой. Если они и испугались хотя бы вполовину так же, как и я, то виду не подали. Гораздо легче сдержаться, когда пропадает не твой ребёнок. Когда беда приходит не на твой порог.

Миссис МакАртур вышла на крыльцо, взяла меня за плечи и спросила, не мог ли Рик взять её с собой на работу или куда-нибудь ещё. Почти в трансе я помотала головой. Рик никогда не брал нашу дочь на работу. Этот стеклянный аквариум, пропитанный тяжёлым, дорогим дымом «Монте Кристо», натёртый до блеска каблуками кожаных «Энрико Манделли», ослеплённый зубастыми улыбками акул большого бизнеса – не лучшее место для ребёнка. К тому же, Рик ни за что бы не увёз Айви, не предупредив меня об этом заранее и не оставив хотя бы коротенькой записки на столике у входа.

– Тогда поступим так, – со знанием дела говорила со мной миссис МакАртур, втемяшивая каждое слово лёгким толчком в плечи. – Вы вся замёрзли. Ступайте домой и свяжитесь с Риком, может, он всё-таки знает, в чём дело. А мы с Руфусом пробежимся по соседям. Вполне возможно, ваша девочка у кого-то из них.

Её слова долетали до меня, как сигналы из далёкой галактики. Им требовалось несколько тысяч световых лет, чтобы добраться до моего сознания.

– Ну же! – подтолкнула меня Айда, накидывая одно из своих пальто на плечи. – С ней всё хорошо, Оливия! Вот увидите. Просто заигралась где-то. Или пьёт какао с Риком.

Это утешение, брошенное мне в спину вместе с ветром, не внушало особого доверия. Я кивнула на автопилоте, но не поверила ни единому её слову. Айви не шестнадцать, она не буйный подросток с тягой к протесту, чтобы загулять в гостях или не вернуться домой ночевать. Ещё пару часов назад она спала в своей спальне, а теперь…

МакАртуры засуетились. Надели на ноги первые попавшиеся туфли, всунули руки в куртки и закрыли за собой дверь, разбредаясь в разные стороны. Айда двинулась к дому Лори Мариуэзер, а Руфус пошёл в противоположном направлении, намереваясь потревожить семейство Шэннон. Они посочувствовали мне, пытались помочь, а я даже не поблагодарила их за доброту и участие.

Вместо этого побежала снова в дом, влетела по лестнице в спальню и схватила телефон с тумбочки. Когда твой ребёнок исчезает прямо из кровати, первым делом ты обрываешь провода диспетчерской службы. Но надежда подговаривала меня к тому, что я раздуваю из мухи слона, что исчезновению Айви есть разумное объяснение, и мой муж сейчас его предоставит, потому и не стала первым делом звонить 911.

– Пожалуйста, ответь… – просила я бездушную пластмассу, прекрасно зная, что Рик не ответит с первого раза. А может, и с третьего.

Я не беспокою мужа по пустякам. Он сам звонит домой поболтать и узнать, чем занимались его любимые девочки, если в течение дня выдавалась хоть короткая минутка на передышку от юридических проволочек.

– Чёрт! – крикнула я в трубку, когда Рик сбросил.

Набрала снова, но не прошло и двух гудков, как меня снова оборвали. Рик не любил, когда его беспокоят в рабочие часы. Слишком дорого время старшего юриста в одной из ведущих компаний города, а может, и штата. Слишком высокопоставленные особы приходят к нему на встречи и занимают комнату для совещаний. Слишком высокий куш на кону, чтобы ставить его под угрозу обыденной болтовне с женой. Я это понимала как никто другой, и позвонила ему всего дважды за всю нашу совместную жизнь. Когда попала в аварию на мосту Томлисон, чудом отделавшись двумя синяками, вывихнутым запястьем и негодованием водителя «Ауди». И когда у Айви поднялась температура. Тридцать восемь и шесть для двухлетнего ребёнка – ураган в десять баллов по шкале неотложности.

И сейчас был третий раз.

Я продолжала трезвонить Рику, носясь по комнате сама не своя. Но на пятом гудке женский голос сообщил, что телефон выключен или находится вне зоны действия сети.

– Чёрт бы тебя побрал, Рик Беннет! – заорала я.

Мне срочно нужен был Рик. Он – тот ствол, на котором держалось наше семейное древо. Те корни, что не давали нам упасть и прочно держали в земле. То солнце, вокруг которого крутились наши планеты, купаясь в его спасительных лучах. Это он всегда разбирался с газовщиками или сантехниками, если духовой шкаф не нагревался до нужных двухсот градусов или кран в ванной подтекал, покрываясь желтоватой лужицей. Это он всегда оплачивал счета и кредит за дом, вежливо отказывал соседям в посиделках на барбекю, если я не хотела идти, но боялась показаться бестактной. Это он прилетел по первому зову, когда на мосту Томлисон меня подрезал идиот на «Ауди», а потом ещё и бросался с угрозами и обвинениями.

Всю неделю Рик говорил, что сегодня в девять у него особо важное совещание с главами компании, Бергеном и Бриттом. Его ждали переговоры о долгожданном повышении и возможности подняться по карьерной лестнице ещё на ступень выше. Дописать свою фамилию в название фирмы и пару нулей в графу гонорара в придачу. И сейчас Рик решил, что любые мои проблемы не идут ни в какое сравнение с этим. Но они и правда не могли соревноваться с повышением. Ведь пропала наша дочь.

Я была готова достать всех в «Берген и Бритт», если понадобится, от охранника до самого Луиса Бергена, который вертел миллионами и который всегда вызывал у меня страха больше, чем восхищения. И я стала трезвонить Веронике, секретарше Рика. В верности она могла бы посостязаться с немецкой овчаркой, что всегда на посту и может цапнуть за ногу любого, кто прорвёт оборону и побеспокоит её босса без предварительной записи.

Мне повезло, что и сейчас она охраняла свой пост и ответила после первого же гудка.

– «Берген и Бритт», – мелодично пропела Вероника. – Кабинет мистера Беннета. Чем могу…

– Вероника, это я.

– Миссис Беннет?

– Мне срочно нужно поговорить с Риком.

– Но он жутко занят! – почти возмутилась секретарша, уверенная, что дела её начальника в миллионы раз важнее моих. – У него совещание с мистером Бергеном и…

– Я знаю, но это очень важно. Пожалуйста, позови его к телефону!

Голова уже успела закружиться от зацикленных хождений по спальне. Меня трясло, било такой жуткой дрожью, будто я уже сутки торчу на холоде в минус двадцать всё в той же ночнушке и халатике. А эти игры только усиливали панику.

– Простите, но мистер Беннет просил не беспокоить…

– Позови его к телефону, сейчас же! – взревела я, сама не ожидая, что мой голос способен выдавать такие октавы. – Или я приду в ваш сраный офис и разнесу его ко всем чертям!

Вежливость – ключик, что может открыть множество дверей. А угроза – таран, что выбивает любые двери. Способ не такой изящный, но более эффективный и быстрый. Вероника испуганно затараторила что-то и попросила подождать, после чего всё замолкло, и только офисный гул выдавал, что трубку всё ещё не повесили. А грохот моего сердца – что я всё ещё жива.

Те тридцать секунд, что секретарша потратила на то, чтобы сбегать до переговорки, под угрозой увольнения побеспокоить самую верхушку компании и выманить Рика к телефону, я успела перекрутить на мясорубке мыслей все сценарии того, куда могла подеваться моя дочь. Надежда всё ещё шептала утешительные варианты вроде того, что Рик всё же взял Айви в офис, в честь какого-нибудь дня «Приведи ребёнка на работу». Или отвёз к родителям, в конце концов, а я забыла о его планах из-за всей этой праздничной суеты. Но демон, пристроившийся на другом плече, хохотал с моей наивности и подбрасывал дров в мой и так пылающий огонь ужаса.

Айви всё же добралась до задвижки и каким-то образом выбралась через окно. Она вышла из дома и ушла в неизвестном направлении. Её похитили и удерживают в тёмной комнате. Ею заинтересовался какой-нибудь педофил, один из тех, о которых вещают новостные каналы и от которых призывают держаться подальше.

– Оливия! – голос Рика прервал цепочку жестоких догадок. Ни одной вопросительной нотки, скорее раздражение, нетерпение поскорее выяснить, в чём дело, и вернуться к более серьёзным проблемам. – Ты выдернула меня с важного совещания. Что такого…

– Рик, Айви с тобой?

– Что? С чего бы ей быть со мной?

Вот и всё. Последняя ниточка надежды оборвалась. Рик перерезал её одним своим вопросом. А на этой ниточке держалась последняя капля моего рассудка. Я упала на колени, больно врезавшись в ламинат, и согнулась до самого пола, словно только там остался спасительный кислород.

– Айви пропала! – выдохнула я в трубку.

– Что?

Так звучит недоверие. Впрочем, если бы Рик позвонил мне и выпалил такое, я бы тоже вряд ли сразу ему поверила.

– Айви… её нет в спальне. Нет в доме и во дворе. Её нигде нет, Рик! – напоследок я сорвалась на вопль, наверняка оглушив его на той стороне провода, и Веронику, сидящую рядом, в придачу. – Я обыскала всё, что только можно. Поспрашивала у соседей. Айда и Руфус… они пошли её искать дальше. Рик, я… не знаю, где она, не знаю, что с ней.

– Оливия, погоди, ты серьёзно?..

– Я не знаю, что мне делать, Рик!

Он знает. Он всегда знает, что делать. Он ни раз спасал меня и спасёт нашу дочь. Мне до ломки захотелось, чтобы он тут же материализовался рядом. Так же опустился на колени, прижал меня к себе и сказал, что всё будет хорошо. А потом вышел из комнаты и в считанные минуты нашёл Айви, пусть на другом конце света. В потёмках другой вселенной.

Я потеряла последнее самообладание и просто рассыпалась. Из меня вырывалось что-то, напоминающее вой раненого животного.

– Оливия, слушай меня внимательно, – вдруг заговорил Рик спокойным голосом, каким решал все проблемы. – Всё будет хорошо, слышишь? Я уже еду. А ты пока позвони в полицию.

– В полицию? – глупо повторила я, будто это самый идиотский совет на свете. В тот момент мой разум ещё не до конца понимал случившееся. Я думала: в полицию ведь звонят только в крайнем случае, а пропаже моей девочки есть вполне себе трезвое и совсем не опасное объяснение. И только после указания Рика, я наконец осознала, насколько всё серьёзно.

– Да, они знают, что делать. Я уже еду. Держись, милая, я скоро буду дома.

Рик скоро приедет. Значит, всё будет хорошо. Он во всём разберётся, найдёт все ответы, а потом ещё будет добродушно смеяться с моей глупости. Мы будем вспоминать эту историю на семейных застольях и на старости лет, но не с ужасом, а с юмором и тёплым чувством облегчения, что всё обошлось.

Как только Рик сбросил звонок, я тут же набрала такие пугающие, такие реальные цифры.

– 911, что у вас случилось?

Женский голос, привыкший говорить зазубренную фразу почти с безразличием. Привыкший слушать о чужих горестях почти со скукой. Мой звонок стал для неё одним из сотни звонков, что поступили ещё до обеда. А она стала для меня первым, после которого я так тесно сдружилась с полицией и впустила её в свой дом.

Говорят, надежда умирает последней. И правда, в тот момент, когда я набирала номер службы спасения и готовилась произнести самые страшные слова в своей жизни, надежда ещё жила во мне. Она горела в груди вместе со страхом, и они оба придавали мне сил. Тогда я верила, что уже через час, когда полиция приедет на вызов, разберётся что к чему и приведёт мою дочь домой, я задышу ровнее, сердце моё перестанет рваться на волю, а я больше никогда не вспомню этот короткий номер телефона.

Как я ошибалась…

– Меня зовут Оливия Беннет, – выговорила я почти по слогам. – Моя дочь пропала.

Сейчас

Бергамо, Италия

Для всех кругом я была туристкой. В летящем сарафане и широкополой шляпке я выбивалась из местного загорелого колорита, но сливалась с такими же светлокожими приезжими, которыми разбогатели улицы к концу сезона.

Карта подсказала, что от отеля до почты идти не больше получаса. В этом Бергамо напомнил мне родной Нью-Хейвен: чтобы пересечь город вдоль и поперёк не нужно вызывать такси или выкатывать машину из гаража. Дойти до любой точки можно и пешком, если у тебя есть лишний часок свободного времени.

Как только я вышла из отеля и свернула направо, как подсказывали «Гугл-карты», меня тут же подхватило и понесло вперёд. Невидимая сила толкала в спину, наступала на пятки, лишь бы поскорее довести меня до нужного места. Этой силой была надежда… Та самая, что год назад трепетала в груди, когда я звонила в полицию. За год многое изменилось. Наша семья распалась, Рик переехал в невзрачную квартирку, но от меня ушёл не только он, но и надежда. Вернее, я прогнала их обоих.

Но теперь я знала, что выбрала нужное направление. Рик мог мне не верить, но я найду её. Что я за мать такая, что не может отыскать собственную дочь? Надежда привела меня в Бергамо, и больше я ни за что её не отпущу, как отпустила Айви, как отпустила Рика.

Все дороги ведут в Рим. А меня они привели сюда, в тихий городок всего в ста километрах от Швейцарии. Здесь нет ни моря, ни океана, ни впечатляющих гор, что своими пиками нависают над крышами домов. Но Бергамо всё это было и не нужно. Он подкупал уютной привлекательностью и духом истории, что витал на каждой улочке, по которой я шла.

Выбравшись из столпотворения гостиниц, я прошла мимо театра Доницетти, церкви Санто Спирито и академии Каррара. Атмосферные здания, отстроенные много веков назад, сохранили своё лицо, тогда как я его прятала от прохожих, пусть меня никто и не мог узнать. Меня преследовали непонятные беседы итальянцев, искушающие запахи пиццы и лазаньи, отзвуки мандолин и гармошек уличных музыкантов. Все эти звуки и запахи разносил ветер, и так хотелось на мгновение остановиться и послушать беглые речи местных, зайти и попробовать настоящую кухню Италии, заполнить мысли мелодиями баллад. Но ноги вели меня дальше. Туда, где могла быть моя дочь, или подсказка, как её найти.

«Нижний город» с его индустриальными кварталами и широкими улицами остался позади, где-то внизу по мере того, как я взбиралась всё выше и выше на холм. Старый город на горе, полный свежести от тенистых скверов, полный запахов глициний и винных подвалов, показался ещё прекраснее, ещё величественнее того, что остался внизу.

Пока по пути сюда весь самолёт дремал в темноте небес, я по привычке не могла уснуть и убивала время за чтением путеводителей по Бергамо. Всегда нужно знать врага в лицо. А в одном из этих зданий притаился тот враг, что лишил меня дочери.

В другой раз я бы сворачивала шею, разглядывая башни, базилику Санта-Мария-Маджоре или ворота Сан-Джакомо, я бы задерживала дыхание при виде монументальности старины и торжественности очарования. Но я была слепа и шла точно по маршруту карты, разглядывая лишь людей, заглядывая им в лица, ища знакомые черты. Когда же мне навстречу выбегали дети, я почти пугалась их буйной ребячливости. Ни одно девчачье личико, ни одни глаза не могли укрыться от моего взгляда. В каждом я искала Айви. Но каждый оказывался не ей.

После прохладного прощания Нью-Хейвена тёплый, почти радушный приём Бергамо согревал то, что осталось от моей души. Однажды, когда-то, в другой жизни, что осталась далеко позади, мы с Риком думали уехать ото всех куда подальше. Италия казалась тогда так далеко, всего на другом конце океана, а думалось, что на другом конце мира. Мы даже почти купили билеты и выбрали отель, но планы нам перепутали непредвиденные обстоятельства. Рика вдруг вытянули из заслуженного недельного отпуска и всучили ему сложное дело одного из самых богатых, а значит, важных клиентов. Что-то о махинациях, к которым он, конечно, не имел никакого дела. Ведь все богачи чисты как стёклышко, не правда ли? А потом и я получила радостное известие о том, что во мне уже три недели как живёт песчинка новой жизни.

Так забавно, почти горько, что когда-то Айви стала причиной, по которой мы не поехали в Италию. А теперь – той причиной, по которой я здесь.

Отделение почты запряталось в старинном двухэтажном доме с решётками на окнах и черепичной многоярусной крышей. Каменные стены недавно отреставрировали и покрасили, замазав свежим слоем налёт античности, украв у здания частицу самого себя. Я вошла внутрь и несколько минут привыкала к свежести помещения и притемнённой атмосфере после яркого солнечного потопа снаружи.

На почте почти никого не было. Работало два окошка, и я встала за сухенькой, тоненькой, как ствол больного дерева, старушкой, о чём потом сильно пожалела. Она что-то рьяно доказывала сотруднице, жестикулируя так же громко, как выкрикивая что-то на итальянском. Пышнотелая дама по ту сторону окошка вся покрылась румяным негодованием и уже с десяток раз успела пожалеть, что сегодня по графику именно её смена. Но вопреки стереотипам о страстных и порой необузданных характерах итальянцев, сотрудница сохраняла похвальное терпение и отвечала на несколько тонов тише, чем вещала старушка. От неё одной шума на почте было больше, чем от всех посетителей и кассовых аппаратов вместе взятых.

Тем временем дела за вторым окошком продвигались куда как быстрее. Сотрудница сочувственно взглянула на меня, как бы предлагая сбежать куда подальше и попытать счастья в другой очереди. Итальянского я не знала, но доброта не говорит ни на одном из языков. Для неё не составляют словарей и разговорников, и не все умеют разговаривать на её наречии. Но это тот единственный язык, который могут понять два совершенно незнакомых человека из разных миров.

Я хотела было шмыгнуть и примкнуть к соседней шеренге, но не успела. Какой-то мужчина вошёл ещё с минуту назад и пристроился за сеньором в летах, в льняном светлом костюме и шляпе в тон. Вот уж в чём итальянцы знают толк, так это в еде и в нарядах. Мне несказанно повезло, когда старушка наконец добилась своего, чего бы она там не добивалась, вытрясая последние нервы из почтальонши, поблагодарила ту и кроткими шагами потопала к выходу.

Письмо уже было наготове. Я крепко сжимала его, добавляя конверту лишних вмятин. Я сделала шаг к окошку и слегка наклонилась, чтобы подсмотреть имя женщины на бейдже на её внушительной груди.

– Buon giorno3, Кармела, – проговорила я то единственное, что знала на итальянском. – Вы говорите по-английски?

– Mi spiace, non capisco4.

Можно было и догадаться, что не все в этом приятном городке учат английский ради горстки туристов, которые упорхнут уже через неделю. Это не Рим, не Милан, где другие языки могут неплохо пригодиться в гостиничной и ресторанной сфере, да и в обыденной жизни.

Я немного смутилась, но не растерялась окончательно. Достала из сумочки телефон и открыла переводчик. Ещё двадцать лет назад мне пришлось бы истерично листать словарь или нанимать переводчика на время моего пребывания в Бергамо, но техника неплохо упрощала жизнь.

– Извините, я не знаю итальянского, – наговорила я в телефон. – Не могли бы мы пообщаться через переводчик?

Механический голос тут же выдал итальянскую версию сказанного. Надеюсь, он не изъяснялся предлогами и инфинитивами, иначе, от него проку было не больше, чем от меня самой. Оставалось только довериться этому куску пластмассы и набору программ.

Но Кармела, услышав бездушную речь, оживилась, будто всё поняла. Она улыбнулась мне так сердечно, что я и без ответа поняла – мы с ней найдём общий язык. Состряпаем из двух разных, пусть и получится что-то корявое.

Повезло, что никто не пристроился за мной – разговор затянется. Другие только с любопытством поглядывали в мою сторону, уличив во мне чужачку, что даже не удосужилась выучить пару слов на итальянском, раз уж приехала сюда. Но мне было плевать, как и на многое другое за это утро. Я приблизилась к моей дочери пусть не на шаг, а на полпальца стопы, но это разжигало огонь надежды в моей груди. Если я окажусь права, то уже скоро я снова загляну в шоколадные глаза дочери и соглашусь со всеми, кто говорил мне: «Она чудо».

Кармела протянула руку и взяла телефон. Налепетала что-то, из чего я разобрала только слово problema, которое, наверное, на половине языков звучит одинаково. Мобильник вернулся ко мне и заговорил:

– Конечно, без проблем. Чем могу вам помочь?

И наша беседа превратилась в своеобразный настольный теннис. Я наговаривала предложения в переводчик, передавала его Кармеле, та слушала и наговаривала свой ответ. Телефон был мячиком, а окошко – сеткой. И даже зрители приклеивали свои носы к нашему забавному матчу.

– Мне нужно узнать, кто отправил это письмо.

На сей раз вместе с телефоном я передала драгоценный конверт, что пропутешествовал со мной через Атлантику и был единственной уликой по делу об исчезновении моей дочери. Уликой, которую никто не воспринял всерьёз.

Женщина чуть нахмурила тёмные, густые брови, которым позавидовала бы половина американок, обсмотрела помятую бумагу со всех сторон и наговорила в переводчик:

– Здесь нету имени отправителя.

– Я знаю. Именно поэтому я здесь. Мне нужно его узнать.

– Даже если бы я знала имя, вряд ли имею право раскрывать подобную информацию.

– Прошу вас.

Механический голос переводчика не передал ни ноты отчаяния, которое рвалось из меня наружу последний год.

– Mi spiace, non posso aiutarti. E contro il regolamento.5

На сей раз она даже не взяла телефон, чтобы воспользоваться переводчиком. Просто отчеканила резкие звуки мягким голосом и поджала губы, как бы извиняясь за то, что оказалась бесполезна.

Не для всего нужен перевод. У сожаления свой собственный словарь, как и у доброты. И сейчас Кармела запускала в меня всем своим сожалением, никуда не целясь, но попадая в самое сердце. И от этого отказа расширялась пропасть в груди.

Кармела кивнула куда-то мне за спину, приглашая следующего в очереди к окошку. А я и не заметила, что за мной уже выстроилось двое таких же нетерпеливых, как та старушка, которым хотелось поскорее разделаться с почтовыми вопросами и пойти по своим делам или распить долгожданный коретто6 где-нибудь в кофейне за углом, чтобы скрасить загруженное заботами утро.

Мужчинка в мятом жилете растянул чёрные усы в улыбке, означающей: «Вы позволите?». Уже шагнул вперёд, вежливо отталкивая меня от окошка, но я не могла так просто оборвать эту ниточку, ведущую к Айви. Она осталась последней в клубке неизвестности, в который попала моя семья год назад.

И я не позволила мужчине с усами занять моё место. Оттеснить меня в бок и украсть драгоценное время на то, чтобы отправить бесполезную открытку, заплатить за интернет или получить пенсию. Я буквально вцепилась в столешницу, приклеилась босоножками к плитке и почти просунула голову в маленькое отверстие в стекле. Мужчина бросил в меня недовольное словцо, ропот прокатился по остатку очереди, а Кармела тяжело вздохнула, уже ненавидя этот день. Мы со старушкой прекрасно справились с тем, чтобы подпортить ей жизнь.

– Прошу! – взмолилась я, наговаривая в переводчик, но не спуская глаз с Кармелы. – Мне очень нужно узнать имя того, кто отправил это письмо.

– Ripeto, non posso divulgare dati personali. Potrei essere licenziata.7

– А я могу лишиться дочери! – заорала я в переводчик, но тот безразлично повторил мои слова, словно всё это для него ничего не значило.

Всё почтовое отделение замерло. Кто бы куда не спешил, все решили потратить лишнюю минуту на то, чтобы поглазеть на драматичную сцену. Но я не видела никого. Только взлетевшие к пышным волосам брови Кармелы и блеск интереса в карих глазах.

– Я ищу свою дочь, понимаете? Ей пять лет. Уже пять, но я даже не поздравила её, не обняла, потому что она пропала.

Переводчик повторил за мной слово в слово, но пришлось отложить его, чтобы забраться в кошелёк и достать снимок. Я прижала его к стеклу, чтобы Кармела как следует разглядела каждую чёрточку чудесного личика Айви. Светлые хвостики и чёртиков в глазах. Чтобы туго натянутая струна неприступности дрогнула и всколыхнула что-то в груди Кармелы. Личико Айви прилипло к стеклу. Я и забыла о языковом барьере, что разделял нас вместе со столешницей, и просто стала молить незнакомую женщину о помощи.

– Её зовут Айви. Она исчезла год назад. Целый год, представляете? Не видеть, не целовать своё дитя. Не знать, что с ним. Бояться худшего и потерять всякую надежду. Жить в неизвестности, как будто стоять на краю пропасти. И только тот, кто отправил это письмо, может знать, где она.

Я скомкала конверт и потрясла им в воздухе, а затем с силой шлёпнула кулаком по столешнице, вогнав притихших незнакомцев в мёртвое молчание. Все они таращились на меня с ужасом и неодобрением. И только в глазах того мужчины, что занял соседнюю очередь, когда я хотела сбежать от старушки, блестело что-то другое. Сочувствие, жалость, сострадание. Будто он понял каждое моё слово и впитал всю мою боль.

– Помогите найти мою дочь, – взмолилась я напоследок, не сводя прослезившихся глаз с Кармелы. А она не сводила своих глаз с меня.

Похоже, у каждого чувства есть свой словарь. Мы можем не понимать слов, не улавливать значений, терять смысл. Но лишь чувства говорят за нас больше, чем мы сами. Доброта на всех языках звучит одинаково, так же, как и отчаяние. И когда моё отчаяние зазвучало в непонятных звуках, но знакомых тональностях, Кармела почувствовала, что я хочу сказать. Что этот конверт – не просто бумага с чернилами. Что запретное имя – не просто набор букв и угроза увольнения.

Это имя – спасение для меня.

Казалось, всё почтовое отделение притаилось, замерло, перестало дышать в ожидании вердикта. И он не заставил себя долго ждать. На окошке появилась табличка «Не работает», что вызвало разочарованный ропот за моей спиной от всех тех, кто надеялся поскорее унести отсюда ноги. Кармела протянула руку за телефоном и на секунду задержала свои пальцы на моих. В знак утешения и сочувствия. И это растрогало меня сильнее, чем признание Рика у алтаря, которое он долго заучивал, но в конце концов выдумал на ходу.

Кармела собиралась выдать мне имя отправителя. И тогда я узнаю, где искать свою дочь.

Год назад

Нью-Хейвен, Коннектикут

Синий цвет. Он повсюду. Всё, что я видела – его дрожащее мерцание кругом. Словно вся моя жизнь сузилась до размера неисправной лампочки.

Никогда ещё наша улица так не кипела. Мой звонок в полицию подогрел её до ста градусов, пока не забулькало, не заклокотало, не растеклось по всей Ховард-авеню патрульными машинами с нервными маячками и неизвестными людьми в форме. Она заполнили каждый сантиметр пространства моего дома и моей жизни, так что мне стало трудно глотать воздух. Я всё ещё не могла поверить, что это творится на нашей улице, с нашей семьёй, с нашими жизнями.

Не знаю, сколько месяцев обучают диспетчеров оставаться безучастными к бедам тех, кто попадал на горячую линию 911. Или сколько несчастных случаев, чудовищных ошибок и жестокостей воспитали в них столь ледяное равнодушие. Когда я сказала, что пропала моя дочь, девушка по ту сторону продолжила говорить так же уверенно, чётко и безразлично. Она и не думала рассыпаться в сочувствии, а скорее приняла меня за нерадивую мамашу, что потеряла ребёнка в очереди супермаркета или лабиринте деревьев в городском сквере.

– Вы уверены, что она пропала, миссис Беннет? – спросила она так, словно я выжившая из ума старуха, которая не может найти свою вставную челюсть и трубит о краже на весь дом престарелых.

– Уверена.

– Дети любят прятаться. Вы осмотрели весь дом?

– Я не идиотка! – разозлилась я.

Моя дочь могла быть где угодно, подвергаться опасности, умирать от страха, а мы тут тратили время впустую на то, чтобы узнать, насколько я глупа и недальновидна.

– Конечно, я осмотрела весь дом! И двор, и улицу, и даже поспрашивала соседей. Она исчезла! Срочно пришлите кого-нибудь.

Девушка пропустила мимо ушей мою обвинительную тираду и предпочла сделать вид, что ничего не слышала. Будто мы всё так же мило болтаем. Она задавала какие-то дежурные вопросы, которые только крали бесценные минуты и злили меня всё сильнее. Внизу хлопнула дверь и послышались шаги. Рик… Наконец-то он дома. Теперь всё будет хорошо.

– Оливия! – позвала миссис МакАртур откуда-то снизу. – Ты дома?

– Наряд полиции уже в пути, – наконец-то сообщила диспетчер заветные слова. – Если вам нужно, чтобы с вами кто-то побыл, я останусь на линии и…

– Нет, спасибо. Со мной побудет соседка.

Айда нашла меня в спальне всё в том же халате, съехавшем с плеча, и всё с тем же ужасом на лице. Кровь на ступнях застыла, въелась в кожу родимым пятном, болезненным напоминанием.

– Ну что?

Я вскочила с пола, как только Айда появилась в дверном проёме.

Но всё было понятно и без слов. Никаким чудесным образом Айви не оказалась в гостях у соседей. Айда и Руфус пробежались по пяти ближайшим домам, без зазрения совести барабаня в двери в неурочный час. Но соседи либо давно умчались на работу, либо лишь качали головами и возвращались к бодрящему кофе с тостами.

Миссис МакАртур только поджала губы и собиралась что-то сказать, как я её перебила.

– Боже, боже… – меня раскачивало маятником вперёд-назад, и от этой качки подташнивало. – Этого не может быть.

– Оливия, нужно звонить в полицию, – мягко подсказала соседка, опускаясь рядом со мной на край кровати. От её плеча сразу повеяло теплом, а от голоса – материнской заботой.

– Я уже позвонила. Они будут с минуты на минуту. Рик тоже.

– Тогда тебе нужно переодеться. Ты же не станешь встречать их в таком виде.

Мой внешний вид волновал меня меньше всего. Но Айда была как всегда права. Как бывают правы люди, пожившие больше твоего и напитавшиеся мудростью жизни, словно губка напитывается водой. Шёлковая ночнушка, распахнутый халат и грязные пятки, потемневшие от земли и крови – так себе наряд для хозяйки.

Миссис МакАртур помогла мне встать с постели, подыскать в шкафу приличную одежду и даже переодеться, пока я безучастно смотрела в стену, погрузившись в одну из стадий шока. Она заботливо стягивала с меня халат, терпеливо ждала, пока я с четвёртой попытки застегну лифчик, просовывала руки в трикотажный джемпер и попутно не забывала осыпать утешительными словами.

– Нужно обработать рану на ноге, – заметила она, когда я полностью перевоплотилась в образ адекватной хозяйки, но так и осталась стоять босиком. – Где у вас аптечка?

– На кухне, в верхнем левом шкафчике.

Но миссис МакАртур так и не успела сбегать за перекисью и пластырем. В спальню ворвался стук, жёсткий, твёрдый, грохочущий. Словно стучали не в дверь, а прямо по моим перепонкам. Я опередила миссис МакАртур, которая была готова взять на себя вообще все заботы в ближайшие несколько часов, пока я не приду в себя, и понеслась вниз. Ещё до того, как открыть, я заметила в окне патрульную машину, припаркованную у калитки. Она переливалась синим, но не издавала ни звука. Потому мы и не услышали, как подъехала полиция: они не мчались сюда сломя голову со включённой мигалкой. Но приехали довольно быстро – в Нью-Хейвене не часто что-то случается. Хотелось верить, что здесь тех, кто борется с преступностью, гораздо больше, чем самих преступников.

Для них моя трагедия была всего лишь рутиной, которую нужно выполнить для галочки. Но Айви не была какой-то там галочкой. Она моя дочь. Которой уже больше получаса нигде не видно.

Я распахнула дверь так резко, что отходящие бутоны розовых георгин на крыльце отшатнулись на встречном порыве воздуха, а один из офицеров напрягся от неожиданности. Их прибыло всего двое. Слишком мало для того, чтобы развернуть поисковую операцию. Слишком много для того, чтобы поверить – всё происходит взаправду.

– Миссис Беннет? – уточнил тот, что повыше. Молодой, но уже повидавший жизни на улицах. Это читалось по его уставшим глазам, что смотрели на меня из-под козырька форменной фуражки.

Он держал руки на поясе в уверенной стойке, сразу объявляя себя главным в этой парочке. Его напарница стояла чуть поодаль, словно держалась от меня и моих горестей подальше. Собранный короткий хвостик волос открывал её чистую, бледноватую кожу с розовым румянцем. Совсем юная, почти ребёнок. Низенькая, бесформенная и стеснительная, она наверняка совсем недавно приступила к службе и не сможет даже повалить преступника при задержании. И этих юнцов прислали сюда, чтобы найти мою девочку!

Их тёмная форма казалась траурным одеянием, отчего мне поплохело ещё больше.

– Да, да, входите, пожалуйста.

– Я офицер Фоули, а это офицер Дарлинг.

Девушка чуть заметно кивнула, не зная, куда подевать руки, и приклеила их по швам брюк, разглядывая мой дом. Пока что он вызывал у неё больше интереса, чем то, зачем они на самом деле прибыли. Сзади появилась миссис МакАртур. Спустилась по ступеням и так и осталась стоять у основания лестницы, чтобы не мешаться под ногами.

Стоило им троим переступить порог моего дома, как моя жизнь навсегда изменилась.

– Вы заявляли о пропаже дочери? – спросил офицер Фоули, и тогда всё началось.

В жизни любого наступает такой момент, который делит её на «до» и «после». Ножом отрезает прошлое, словно отсекает хвост треске перед тем, как бросить в суп. Я всегда думала, что таким моментом для меня стал Рик. Что это он отсёк хвост, выбросил всё то, что считалось «до» и стал моим «после». Как же я ошибалась. Исчезновение Айви – вот тот тесак, что разрубил мою жизнь на мелкие кусочки.

Если бы меня попросили поминутно пересказать всё то, что творилось в моём доме в то утро, я бы не смогла расположить события в хронологическом порядке. В то утро туман поднялся не только над гаванью Уинтер, но и в моей голове.

Я пригласила офицеров в дом скорее по привычке, нежели из традиционного гостеприимства. Они задавали вопросы, хотя должны были бежать на поиски, переворачивать всё кругом, лишь бы поскорее отыскать мою девочку, пока она не ушла слишком далеко. Или пока её не увели слишком далеко. Пока не стало слишком поздно.

Всё в то утро было слишком. Айда держала меня за руку и помогала отвечать на вопросы полиции, пока те переглядывались и записывали что-то в свои маленькие чёрные блокнотики.

– Ваша дочь не может быть у родственников?

– Ваш муж не мог взять её с собой?

– Может, ваша дочь отправилась к подруге?

Меня всю трясло, но уже не от страха, а от гнева. И только нежные поглаживая морщинистой руки миссис МакАртур сдерживали крик внутри. Моей дочери вчера исполнилось четыре, – хотелось орать мне ему в лицо. Много офицер Фоули знал четырёхлеток, которые вот так просто могли пойти в гости к подруге?

Рик стал моим спасением. В который раз. Моё сердце колотилось слишком громко, мысли крутились слишком быстро, но за всей этой кутерьмой я чётко расслышала звук мотора и треск шин за окном. Звучание «Мерседеса» Рика ни с чем не спутаешь. Я знала каждый его выхлоп, как знала каждую тональность голоса мужа. Ведь мы столько раз с Айви прислушивались к проезжающим машинам, угадывая, приехал папа домой или это просто случайный проезжий.

Я проигнорировала очередной идиотский вопрос офицера Фоули и ринулась к дверям. Была готова выскочить на улицу босиком по второму дублю, но дверь распахнулась быстрее, и Рик сам прыгнул в мои объятия. Обхватил крепкими руками со всех сторон так, как умел только он. Крепко, но в то же время нежно. Забирая все страхи и всю боль, укутывая своей любовью. Я уткнулась носом ему в плечо, только сейчас заметив, что Рик в одной рубашке. Что он так спешил домой, что забыл надеть пальто. Вот уж кто переживал за Айви, в отличие от тех двух истуканов в форме, наблюдавших за этой драматичной сценой со стороны.

– Лив, всё будет хорошо, слышишь? – шептал Рик мне в растрёпанные волосы, пока я обливала его ручьями слёз. Теперь, когда он рядом, я могла дать себе волю и вдоволь оплакать потерю. – Мы со всем разберёмся. Мы её найдём.

И я ему верила. Он мог бы сказать, что на самом деле принц Камбоджи. Что небо вообще-то розовое, как всё в комнате Айви. Что всё это – розыгрыш, и нас крутят по Comedy Central8 в режиме «лайв». Я бы поверила чему угодно.

– Мистер Беннет? – встрял офицер Фоули, громко кашлянув.

Мне не хотелось отпускать Рика, но он мягко отстранил меня, будто снял цепкую обезьянку с груди, но не перестал обнимать. Бегло оглядев не самых долгожданных гостей, он взял линию допроса на себя.

– А вы?..

– Офицер Фоули, сэр.

– И офицер Дарлинг.

– Отлично. Что вы сделали для того, чтобы найти мою дочь?

Такой резкий выпад сбил с толку Фоули, а его напарница и вовсе уменьшилась в размерах и побледнела на несколько оттенков.

– Мы только прибыли, сэр. Разбираемся в обстоятельствах дела.

– Что в них разбираться?! – напирал Рик, включая юриста, который размазывает соперников в прах в залах суда. – Моя четырёхлетняя дочь исчезла прямо из спальни. Никто не знает, где она. Вы должны уже были доложить в участок и начать поисковую операцию.

– Позвольте, сэр, нам самим решать, как вести дело.

– Да плевать мне, как вы будете его вести! – взревел Рик, лопаясь от ярости.

Его тело под рубашкой разогрелось до опасных сорока градусов, на шее забилась жилка, а глаза превратились в смоль. Никогда ещё я не видела мужа таким злым, таким необузданным и таким опасным. Но если только злостью можно было заставить этих юнцов действовать, то я была не прочь подбросить ещё пару дровишек в его костёр.

– Мы здесь теряем время! Мне нужно, чтобы вы нашли мою дочь, иначе я засужу всю вашу чёртову контору за халатность!

Офицер Фоули был не готов разбираться с тем, правда ли Рик готов спустить на него всех собак. Он сжался, форма вдруг стала будто висеть на нём мешком, а губы побелели, когда он выговорил:

– Хорошо, мистер Беннет. Я вызову подкрепление.

Сейчас

Бергамо, Италия

– Как её назовём? – прошептал Рик, не сводя глаз с нашей дочери. Впервые он с такой любовью смотрел на кого-то, кроме меня, но этот взгляд не вызывал ни капли ревности. Я точно так же смотрела на неё и не находила ничего прекраснее во всём мире.

Мы долго думали, как назвать дочь. Конкурсный отбор на лучшее имя начался ещё после первого УЗИ. Список пополнялся и перечёркивался, споры затягивались и походили на пассивную войну, в которой ни одна из сторон не желала поднимать белый флаг. Хороших вариантов было много, но идеальный так и не находился.

Ведь имя – не просто мелодичное сочетание букв, которые приятно звучат в своём созвучии. Это тропинка к будущему, по которой мы идём не сворачивая. Набор заводских установок, которые формируют нас с самого первого дня и до самого последнего. Это то клеймо, что мы будем носить до последнего вздоха, которым нас будут окликать при жизни и которым будут подзывать в царство мёртвых. Имя определяет нас. По крайней мере, тогда я в это верила.

Наша дочь могла получить любое из сотен имён. Рику нравилось что-то нежное, вроде Софи. А мне хотелось, чтобы её имя говорило за неё. Чтобы оно олицетворяло то чудо, которым дочь стала для нас с Риком. Вроде Джоан, что означает «благодать Господа» или Джемма – с итальянского «драгоценность». Быть может, выбери мы одно из этих имён или любое другое из длинного списка, судьба нашей малышки сложилась бы иначе.

Но как бывает, за нас всё решил случай.

– Закругляйтесь, папаша. Вашим девочкам пора отдыхать.

Медсестра заглянула в палату и так же быстро исчезла из поля зрения, позволив нам троим ещё немного побыть в нашем маленьком кругу. Разделить счастье только друг с другом и обожествить этот момент, пока будничная жизнь не разрушит его волшебство.

– Ты должен подержать её хотя бы напоследок, – сказала я, протягивая полусонную дочь Рику.

Всё это время, пока нас обхаживали медики, пока его родители запечатлели своё почтение с букетом гербер и охапкой воздушных шариков, Рик так ни разу и не осмелился взять дочку на руки. Боялся уронить, сделать больно, сломать то хрупкое, что мы так долго упрашивали у Бога.

– Не бойся. Ты справишься. Ничего не случится.

– Ну, ладно, – сдался Рик и разволновался так, словно я предлагала ему усмирить гадюку. – Только помоги мне правильно её взять. Не хочу, чтобы она заплакала, и чтобы знакомство с отцом напоминало ей о слезах.

Я не могла не улыбнуться – таким трогательным Рик ещё не представал передо мной. С самого нашего знакомства он не строил из себя кого-то, кем не являлся. Не прятал романтическую, порой мягкую и сентиментальную натуру под костюмом-тройкой, который был вынужден носить в офис и на слушания. Это там он притворялся. Убеждал всех, что вместо ровных зубов у него клыки, вместо доброго сердца – бесперебойный мотор, а вместо ласковых рук – стальная хватка.

Но Рик в роли отца стал совершенством. Не прошло и часа, как он официально вступил в должность, как я полюбила его ещё сильнее.

Я чуть удержалась, чтобы не рассмеяться, когда он уселся поудобнее на краешке кровати, напряг каждый мускул подтянутого тела, чтобы тот не оплошал, не подвёл в самый ответственный момент, как он размял шею и кивнул:

– Я готов.

Много чего в мире можно назвать чудом. Для одних это танец Северного сияния в переливах зелёного. Для других – непокорность Эвереста, усыпанного хлопьями снега. Для третьих – полотна Караваджо, ван Гога или Ротко. Для меня же чудом был этот самый момент. Когда Рик взял на руки дитя, что так долго не хотело приходить в нашу семью.

Они хорошо смотрелись вместе, хоть сходства отыскать пока что не представлялось возможным. У этого красивого мужчины и сопящего краснокожего комочка не было ничего общего.

– Не могу поверить, что она наша, – выдохнул Рик, когда понял, что от его дыхания или движения с малышкой ничего не случится.

Мы склонились лбами над перевязью пелёнок, из которых торчал лишь носик-кнопка и парочка светлых волосинок. Малышка порыдала несколько минут и быстро успокоилась. Ей нравилось тихо лежать у папы на груди и прислушиваться к миру вокруг. Я осторожно погладила её щёчку, и тут она высвободила ручку из-под кокона и обхватила мой указательный палец.

Этот крошечный, другими не замеченный жест значил так много. Её пальчик обвил мой, как виноградная лоза обвивает деревянную изгородь. Как побег плюща пробирается к свету через каменные преграды.

– Айви, – тихо сказала я, и малышка открыла глаза. Так внимательно посмотрела на меня, словно её имя было уже написано в каком-нибудь небесном пророчестве, а я только что угадала его.

– Мне нравится, – улыбнулся Рик. – Айви Роуз Беннет. Как тебе?

– По-моему, идеально.

Так на свет появилась Айви9. И если имя и правда прокладывает нам пути, то я надеялась, наша малышка продерётся через любые каменные преграды, любые изгороди и блокады, чтобы дотянуться своими пальчиками до яркого света. Так же, как и плющ, что всегда найдёт путь наверх.

Но стена, что удерживала мою дочь последний год, оказалась слишком высокой, слишком прочной и непробиваемой для Айви. И только я могла освободить её, помочь прорасти сквозь и добраться до света.

Пусть я не знала, где именно её искать. Но я знала имя той, кто приведёт меня к дочери.

– Non le devo dire proprio niente,10 – тихо, почти заговорщически проговорила Кармела, когда недовольный народ за моей спиной рассосался и дал нам несколько минут спокойно поговорить. – La donna che ha inviato questa lettera viene qui una volta ogni due settimane. Sempre lunedì.11

Переводчик бесстрастно озвучил слова Кармелы, не передав ни единой интонации. Ни опаски, что её могут уволить. Ни волнения, что такая незначительная информация может оказаться полезной в таком значительном деле.

– Как её зовут?

– Come si chiama?12 – повторил телефон, на что женщина покачала головой, как игрушка на приборной панели, что были в моде много лет назад.

– Non so esattamente.13

О нет… Значит, приход сюда ничего мне не даст. Я могла уговорить и разжалобить хоть всю государственную почту Италии, но если никто не знал полного имени человека, то мне никогда его не узнать.

Видно, разочарование слишком чётко проступило на моём лице, потому что Кармела тут же поспешила добавить:

– Ma io mi ricordo di lei, è sulla cinquantina. Bassa, сolore dei capelli è un caffè con latte. Educata, sorride molto.14

– Она никогда не называлась, но однажды кто-то окликнул её. Донья Росси. Кажется, так, – добавил переводчик.

Как только телефон перевёл последнее слово, назвал имя, подал знак, пусть и наполовину размазанный, я была готова тут же бежать и стучаться в дверь к каждой женщине с фамилией Росси в радиусе сотни километров. Но Кармела хотела сказать что-то ещё.

– Каждые две недели она приходит и отправляет письма анонимно. – Подсказал переводчик. – Говорит, что это их с подругой старая традиция.

– Она уже была на этой неделе?

– Вчера утром, около десяти, как и положено.

Следующий визит на почту намечался только через две недели. Я опоздала всего на сутки! Решись я на эту поездку чуть раньше, я бы могла натолкнуться на так называемую донью Росси ещё вчера и вполне возможно уже сейчас держать на руках свою подросшую дочь. Но я долго собиралась с мыслями, ведь никто меня не поддерживал, никто мне не верил, никто не принял мою сторону. Теперь они поверят.

– А ей самой приходят письма? – уточнила я через уже привычного посредника.

– Она появляется чтобы что-то отправить и иногда забирает посылки с собой. Не всегда в мою смену, но я успела запомнить эту женщину за целый год.

Целый год… Она была здесь всё это время, пока мы шли по ложным следам, заходили в тупики и всё больше теряли из виду Айви. Нас обвели вокруг пальца, выставили идиотами, обокрали, унеся самое ценное, что только можно унести. Нашу дочь. Но я верну её с процентами. Они ещё пожалеют, что разрушили мою семью.

– Grazie mille!15 – С жаром воскликнула я и не прочь была бы обнять эту необъятную женщину, а может и расцеловать в смуглые щёки, но нас разделяла стойка и правила приличия. Всё остальное, что мне хотелось сказать этой доброй женщине, пришлось снова вещать через переводчик. – Вы так мне помогли! Не знаю, как отблагодарить вас за доброту! Можно, я оставлю вам номер отеля? Если эта донья Росси появится раньше времени, позвоните мне, хорошо?

Кармела взяла листочек, на котором я накарябала название отеля и номер, в котором остановилась. Оставалось надеяться, что она не забудет о моей просьбе и не выбросит листок вместе со старыми чеками, испорченными марками и прочим почтовым мусором. Но доброта и отзывчивость этой незнакомой мне женщины были самой надёжной гарантией.

Я ещё раз десять поблагодарила Кармелу, собираясь уходить, и наконец освободила окошко для скопившихся у соседней стойки посетителей. Но она окликнула меня. Жестами указала на телефон, и я снова протянула его через дырку в стекле.

– Questa donna… – за неразборчивой беглой речью последовал медленный перевод. – Она в чём-то виновата? Она сделала плохо вашей дочери?

В меня как будто выстрелили из дробовика в упор. Крупнокалиберная пуля разнесла все мои внутренности, размазав по и так не шибко чистому стеклу. Всё тело налилось свинцом, отяжелело, задрожало и едва не осыпалось на пол осколками. Некоторые вопросы высасывают из нас душу. Вгрызаются в плоть и застревают глубоко внутри. Я пробормотала что-то невразумительное, ещё и не постаралась перевести это бормотание на итальянский, и поскорее вышла на улицу. Туда, где не так душно, хотя с самого утра солнце нагрело Бергамо градусов до двадцати, не меньше.

Я выскочила из отделения почты, чуть не врезавшись в какую-то даму в свободной рубашке. В спину мне полетели жгучие, острые словечки, сплёванные с её языка. Но я даже не обернулась. Грудь жгло, словно я проглотила зажжённую спичку, и от этой дымовой завесы было трудно дышать.

Опершись на стену почты, я стала вбирать в лёгкие спасительный кислород и выдыхать гарь, боль, скорбь. Женщина, которую я искала, донья Росси или как там её теперь зовут, не просто сделала моей дочери плохо. Она помогла её похитить. Посеяла кругом мрак, заперла её в самой тёмной комнате, чтобы мой маленький плющ не смог пробраться к свету.

Когда дыхание выровнялось, а боль стала не такой удушающей, я выпрямилась и на секунду замерла посреди Виа Антонио Локателли, не зная, куда идти дальше. Слишком долго ждать следующего визита доньи Росси. Я должна найти её раньше.

Поправив шляпку, я надела солнечные очки и двинулась в сторону отеля, не собираясь терять ни минуты на разглядывания храмов и исторических памятников. Проходя мимо припаркованных в косой рядок машин, я краем глаза заметила лицо, которое уже видела раньше. Буквально десять минут назад. Тот самый мужчина лет сорока из соседней очереди, что смотрел с сочувствием, будто понимал мои душевные излияния на английском и разделял боль. Он стоял у стены соседнего здания и курил себе с таким видом, словно ни дня его душу не заботила никакая тревога. Словно весь мир для него значит не больше затяжки. Словно он докурит, расплющит окурок носком ботинка и заглянет в соседнее кафе на чашку эспрессо или чего покрепче.

Я бы и не обратила на этого беззаботного мужчину никакого внимания. Если бы его глаза пристально не следили за каждым моим шагом.

Год назад

Нью-Хейвен, Коннектикут

Спальня Айви – всего девять квадратных метров, белая дверь с приклеенными звёздочками и окно с широким подоконником. Когда-то эта комната была всего лишь гостиной, в которой редко кто останавливался на ночь. Она долго пустовала, скучала в своём одиночестве без голосов и шорохов. Пока Рик не внёс туда ворочающийся свёрток.

Всего три тысячи триста сорок два грамма, пятьдесят два с половиной сантиметра. Он умещался на предплечье Рика, который немного освоился в роли носильщика и дал мне подержать дочь, только когда сел за руль и повёз нас домой из больницы. Самое огромное счастье обычно довольствуется малыми габаритами.

Когда пять лет не можешь получить то, чего хочешь больше всего, перестаёшь стараться, перестаёшь верить и надеяться. Ты становишься лодкой, что смиренно плывёт по течению в неизвестном направлении. Сворачиваешь вместе с руслом жизни, как-то не разбиваешься на убийственных порогах трудностей, чудом не застреваешь на мели радостей. Порой протекаешь слезами от слишком острых камней на дне, порой тебя латают заботливые руки мужа, но всякие заплатки рано или поздно расходятся по швам.

Первый раз я услышала неутешительный прогноз врачей, когда мы с Риком уже полгода пытались наполнить дом топотом ещё одних ножек, тембром ещё одного голоска. Стопка анализов, шеренга процедур, нескончаемый арсенал таблеток – следующие месяцы меня пичкали лекарствами, попутно отбирая частички моего тела на обследования. Если бы не Рик, его несгибаемая вера и нежная поддержка, я бы свихнулась ещё в самом начале.

Так протекло несколько лет, пока мне не осточертело продолжать в том же духе. И мы просто перестали слишком стараться, пустив всё на самотёк. Бросив штурвал и направив наш корабль в свободное плаванье. Так в жизни и бывает. Когда что-то отпускаешь, оно само приплывает к тебе.

Через пять лет, когда мы с Риком уже проплыли все острова надежды, когда решили бороздить океан жизни вдвоём, без попутчиков и пассажиров, нам послали Айви. И мы даже не сразу поняли, что она уже с нами.

Меня мутило несколько дней, выворачивало от божественного омлета Рика и от одного только запаха кофе по утрам. Решив, что я отравилась суши, которые мы ели несколько дней назад, я пила много воды и просто выжидала, когда эти мучения закончатся. И только спустя неделю, когда Рика всерьёз обеспокоило моё здоровье и он пригрозил насильно завести меня к врачу, если я не схожу на приём сама, я задумалась. Как долго длиться пищевое отравление? А может?..

Здравый смысл не позволял верить всяким «а может», но разве сердце когда-нибудь подчиняется всяким причудам здравого смысла?

Баловать Рика пустыми иллюзиями мне не хотелось, поэтому я как обычно проводила его на работу, а сама тут же нарушила обещание не вылезать из кровати и выздоравливать. Влезла в первые попавшиеся джинсы, набросила пальто сразу на домашнюю футболку и по сугробам пробралась к ближайшей аптеке. Сидя в туалете на крышке унитаза и высчитывая положенные пять минут, я не особенно полагалась на силы своего организма или на чудо свыше. Но моё тело и тот, кто раздаёт чудеса, не подвели.

Две розовые полоски на тесте. Две жизни, слившиеся в одну. В ту, что уже созревала в моём животе, внутри меня, прямо под сердцем, а я и не замечала. Любая мать должна была почувствовать малейшие изменения в своём теле, но я похоронила мечту о материнстве слишком давно, закопала её в землю слишком глубоко, чтобы вспомнить, где она спрятана.

Увидев заветные две полоски, я не пришла в восторг, не упала на колени в рьяной молитве и не кинулась звонить Рику с хорошими новостями. Когда жизнь бьёт тебя под дых слишком часто, учишься подготавливаться к ударам и ставить блоки. И я выстроила вокруг своего сердца самый надёжный блок. Не из железа или бетона. А из недоверия. Я не поверила в чудо. Мне нужны были доказательства. И я повторила утреннюю пробежку со снежными препятствиями до аптеки, скупив все одноразовые тесты, которые у них остались. И за следующий час выпила столько воды, чая и апельсинового сока, сколько не возят цистерны. И каждый из тестов вырисовывал, выкрикивал и поздравлял двумя розовыми полосками.

Но даже тогда я не смела радоваться преждевременно, чтобы чудо не отобрали так же внезапно, как и подарили мне в обычный четверг января. Пока доктор Миллиган не сказал мне с уверенностью, что я ношу ребёнка уже больше двух недель.

Так, мы с Риком поверили в чудо. Так, гостевая спальня постепенно опустела. Из неё выехала вся мебель, особо и не пригодившаяся за всё время пребывания в нашем доме. Со стен содрали скучные взрослые обои, вместо которых появились нежно-розовые со слониками на воздушных шариках. На светлом ламинате появился ворсистый, мягкий, как облако белый ковёр. Двуспальная кровать переехала на временное проживание в гараж, уступив место односпальной с велюровой спинкой и широким подлокотником. В углу примостилась детская кроватка на первое время. Рик собирал её сам, отменив встречу с каким-то банкиром, как только курьер доставил заказ и взял с нас подпись.

Всего за неделю гостевая в том виде, в котором мы привыкли её видеть, навсегда стёрлась с лица земли. И на её месте вырос ящик, постепенно пополнявшийся мягкими игрушками, каруселька с пластмассовыми зверятами, все песни которых Рик выучил ещё до рождения Айви, крошечный стол и стульчики, за которыми наш малыш мог бы заниматься творчеством, устраивать посиделки с друзьями и просто играть.

Спальня Айви – всего девять квадратных метров, но сколько счастья обитало в них. Я знала количество шагов от собственной кровати до кровати Айви ещё до того, как Рик забрал нас из роддома, и я стала ходить к дочери по ночам, чтобы посторожить её беспокойный сон. Я знала точно, сколько слоников и сколько воздушных шариков на стенах, потому что ещё до рождения Айви проводила много времени в её будущей комнате и разговаривала с животом, вместе с ней считала этих самых слоников и представляла, какой будет наша дочь, когда ей исполнится пятнадцать или тридцать пять. Я знала точное количество фарфоровых, стеклянных и глиняных лошадок, что мы с Айви вместе скупали для её коллекции.

Спальня Айви – храм, в который немногих пускали, но в котором всегда обитали радость, любовь и чудеса.

А теперь туда не пускали меня. Офицера Дарлинг выставили перед дверью, то ли для устрашения, то ли чтобы найти ей хоть какое-то применение. Я дважды пыталась войти, но она выставляла руку вперёд и с заикающимся сочувствием просила не мешать работе коллег.

Приходилось заглядывать в спальню, в которой я провела больше минут, чем в своей собственной, из-за косяка. Словно не я выбирала эту кровать с прозрачным балдахином, не я покупала эти шторы с витиеватым узором, не я расставляла фигурки лошадок на подвесной полочке над столом.

Внутри копошились полицейские, пытаясь отыскать хоть что-то, что натолкнёт на мысль, куда могла исчезнуть четырёхлетняя девочка. Их было трое, но они будто заполнили всё пространство своими тяжёлыми ботинками и траурными кителями. Облачившись в перчатки, они открывали и закрывали каждый ящик, каждую коробочку и шкатулку, снимали отпечатки с рамы окна, что всё ещё была открыта и замораживала весь второй этаж прорывающимся внутрь ветром.

Каждый предмет в комнате Айви был для них всего лишь вещью без прошлого и будущего. Розовые тапочки, что всё ещё валялись перевёрнутыми под кроватью, не рисовали в их памяти эпизоды того, как забавно Айви мотала ножками в этих самых тапках, когда сидела на диване, жевала карамельный попкорн и хихикала с того, как снеговик Олаф16 радовался подарку в виде носа-морковки. Гирлянда с фонариками-снежинками не напоминали им о Рождестве, когда Рик украсил ею окно Айви, а ей так понравилось тёплое свечение снежинок, что она попросила весь год не снимать гирлянду с окна. Книги на полках стеллажа не вызывали у них улыбок из-за того, как очаровательно Айви куталась в одеяло, готовясь слушать новую историю о котёнке Шмяке или мышонке Пите, но засыпала ещё на второй странице.

Они просто рылись в нашем прошлом, а я даже не могла войти в комнату и застелить постель Айви, поправить запутанную штору или вернуть на место фарфоровую лошадку с розовой гривой.

– Лив, – Рик осторожно тронул меня за плечо, отчего я вздрогнула. – Я думал, ты пошла отдохнуть.

– Я всё равно не смогу сидеть без дела. И тем более спать.

Я так пристально следила за работой полицейских, что не услышала его шагов по коридору. Не услышала того, как он спросил у офицера Дарлинг, не хочет ли она выпить чаю или кофе. Больше часа она стерегла детскую от вторжений сумасшедшей мамаши – то есть меня – которая уже успела закатить слёзную истерику, впасть в ступор, накричать на офицера Фоули за то, что он чуть не разбил любимого хрустального пони из коллекции дочери, и помешаться у всех под ногами. Рик еле успокоил меня и отправил наверх, чтобы я прилегла и хоть немного привела мысли в порядок, пока он возьмёт заботы об Айви на себя. Но меня хватило лишь на то, чтобы подняться по ступенькам на второй этаж и проскрипеть половицами до середины коридора, после чего ноги сами остановились в полуметре от офицера Дарлинг.

Не знаю, сколько я простояла вот так, молча глядя на то, как оскверняют комнату моей дочери. Не знаю, сколько терпения у этой девушки в форме, но она и слова мне не сказала, пока я маячила перед ней. Рик нашёл меня наверху и прекратил её мучения.

Пока я лелеяла своё горе и упивалась страданиями, Рик обернулся моим ангелом-хранителем. Расправил крылья, надел латы и вооружился мечом, чтобы противостоять любому, кто помешает ему отыскать любимую дочь. Пока я слонялась без дела, грызла ногти и умывалась после очередного приступа слёз, Рик общался с полицейскими, что кучками пребывали к нашему дому, будто здесь проходила закрытая вечеринка для служивых. Он помог офицеру Фоули составить подробное описание Айви и передал самую свежую фотографию Айви – ту, где она с картошкой фри и мистером Зефиркой сидит на красном диванчике в бургерной «Льюис Ланч». В этом была вся Айви: сперва упрашивала поехать за бургерами, а потом надкусывала два раза и отдавала свою порцию Рику, а сама налегала на картошку и заодно подкармливала своего плюшевого зайца. Впрочем, ни мистер Зефирка, ни Рик никогда не были против поесть на халяву.

Рик сообщил телефоны всех наших родственников и знакомых, адреса детского садика, терапевта, кружка «Радужный пони», куда мы водили Айви порисовать и полепить с другими детьми. Составил список мест, где мы бывали чаще всего. Игровая площадка в парке Уэст Рок, где мы встречались с её подругами Лиззи и Селией, а в качестве побочного эффекта и с их невыносимыми мамашами. Верёвочный городок недалеко от Майлтби Лейкс, где Айви любила лазать по канатам и взбираться на детские горки с поддержкой тросов и инструкторов. Побережье в Сити Пойнт, где Айви любила следить за облаками, спорить, на каких животных они похожи, и кормить чаек специально припасённой буханкой хлеба. Я не слышала, что им рассказывал Рик, но наверняка он ещё назвал кафе-мороженое «Айскрим Ролл», контактный зоопарк для детей «Весёлый хвостик», магазин игрушек «Фанни Банни» и кафе «Хэллоу, Китти!», где можно погладить местных обитателей – целое семейство кошек.

Он дал разрешение полицейским осмотреть каждый угол дома, разобрать на атомы каждый предмет интерьера и вскопать землю во дворе, если это поможет в поисках. Он сам успел пробежаться по соседям вместе с мистером МакАртуром и двумя патрульными, вернуться и засесть за телефон, чтобы обзвонить всех и каждого, помочь миссис МакАртур заварить чай и угостить всех в доме сэндвичами с курицей. Поначалу и я принимала участие в обзвоне, но на третьей попытке, когда после обычного «Алло» разрыдалась, все единогласно решили, что от меня будет больше толку, если я не буду никому мешать.

Рик Беннет всегда был таким. Уверенным в себе, пробивным и решительным. Знал, что нужно делать даже в тех случаях, когда уже ничего нельзя было поделать. Если я – камушек, который бросает из стороны в сторону на малейшем колыхании воды, на ряби, а порой и в полнейшем штиле, то Рик – тот валун, который вода обтекает со всех сторон. Без этой силы он бы не стал ведущим юристом Нью-Хейвена и без пяти минут управляющим крупной адвокатской фирмы. Он бы не выиграл сотни безнадёжных дел и не заработал всё то, что у нас было.

С шести утра на ногах, Рик брал силы на расследование далеко не из куриных сэндвичей, что они вместе с Айдой мастерили на кухне. А из надежды на то, что его маленькая девочка вскоре вернётся домой. Чудеса не исчезают сами собой. Их отбирают силой. И Рик сделает всё возможное, чтобы отобрать наше чудо назад.

Приобняв меня за плечо, Рик мягко прижался ко мне и почти потащил в сторону лестницы. Его белая рубашка успела измяться, из завёрнутых до локтя рукавов куда-то пропала одна серебряная запонка, а в душе его давно наступила ночь, раз под глазами пролегли такие мрачные тени. Рик держался из последних сил, но всё равно умудрялся поддерживать меня.

– Есть какие-то новости? – с опаской спросила я, боясь услышать любой ответ.

– Нет, Лив, извини. Но мы ищем и будем искать столько, сколько потребуется. А пока, прости, но отдохнуть не получится. Идём со мной.

Он осторожно тянул меня куда-то, куда идти совсем не хотелось.

– Я должна следить за ними, – как в трансе проговорила я, пока мы спускались по ступенькам. – А вдруг они разобьют одну из лошадок Айви? Или случайно поломают что-нибудь? Айви очень расстроится.

– Не волнуйся, милая. Они работают очень аккуратно. А если с одной из статуэток что-то случится, я куплю Айви целую коробку лошадей.

Рик выдавил улыбку, но вышло криво, противоестественно, недостоверно. В моменты полнейшего отчаяния, мы ищем утешение в привычном, но не всегда находим. Я больше не находила той радости, что жила в этом доме ещё сутки назад. И утешения искать было не в чем.

– Тем более, – добавил Рик. – Ты нужна внизу.

– Зачем?

– Приехал один человек, который хочет поговорить с нами обоими.

Дом так и кишел незнакомыми людьми, что прибывали и уезжали, когда им вздумается. Они заполонили гостиную, кухню, детскую, только нашу спальню оставили в покое, когда проверили и убедились, что там делать нечего. Эпицентр трагедии – комната Айви. И там собралось слишком много народу, чтобы её устранить. Во всей этой суматохе я могла бы не услышать, как на задний двор приземлится летающая тарелка или пролетающий мимо «боинг» не долетит до аэропорта Туид Нью-Хейвен, разбившись где-нибудь у пиццерии «Соле Мио». Что уж говорить о стуке в дверь.

– Что за человек? – взволнованно спросила я, не желая пересказывать случившееся в третий раз.

– Он – детектив, – произнёс Рик, и почему-то от выражения его лица мне стало страшно. – Теперь он будет вести это дело.

Сейчас

Бергамо, Италия

У Айви такой же велосипед… Розовая рама, три колёсика, пушистые кисточки на руле, которые она любила дёргать. Как же она заливалась смехом от того, как они задорно подскакивали и крутили «солнышки» через тормозные ручки. Этот смех, чуть писклявый, но такой живой, перекрашивал все тусклые цвета яркой палитрой, будь то серо-бурый октябрь или посеребреннон первым снегом декабрьское утро.

Он и сейчас звучал во мне эхом воспоминания. Долетел откуда-то из прошлого и задержался, чтобы скрасить одиночество на другом конце мира. Я бы записала его на диктофон или сделала музыкальную шкатулку, чтобы в любой момент, когда мне радостно, печально или страшно, я могла открыть крышку и утонуть в её смехе.

Я не слышала его целый год…

Этот год вытянул её на несколько сантиметров и отобрал милые припухлости детских щёчек и запястий. Она уже выросла из своей любимой пижамки с единорогами, из плюшевого пальтишка и ботинок на липучках двадцать седьмого размера. У неё прорезались последние два зуба, что не очень-то желали появляться на свет вслед за своими предшественниками. Она уже не так сильно боится монстров под кроватью, не просит оставить дверь приоткрытой и сама выключает ночник. Больше не любит истории про котёнка Шмяка, потому что считает себя слишком взрослой для таких детских книжек. Научилась выговаривать букву «р» и не глотать окончания, читать по слогам и даже выводить каракули своего имени. Сама размешивает себе какао с зефирками, застилает постель и лепит пончики из теста.

Столько всего я пропустила, а она наверстала. Для взрослого год жизни – всего-то разовая смена пор года и несколько стрессовых ситуаций на работе. Для ребёнка год – целая вечность. И сидя в машине перед домом одной из десятков доний Росси, мне оставалось лишь надеяться, что моя девочка изменилась не слишком сильно. Что она всё так же коверкает слово «соковыжималка», хитрит, чтобы не чистить зубы перед сном, поёт в ванной с пеной и уточками и визжит от радости при виде пушистых пёсиков на прогулке. Что она всё так же спит в обнимку с мистером Зефиркой, ведь тот исчез из спальни вместе с ней.

После почты я поспешила вернуться в отель, даже не позаботившись об обеде. Выведав у девушки на ресепшен пароль от местного вай-фай, я закрылась в номере и воспользовалась советами Вико по поиску людей. Лимонные Маритоццо с утра так и стояли себе на столике не тронутыми. Я расположилась на мягкой кровати и, почти не чувствуя вкуса, зато чувствуя волнение, крошила пирожными прямо на покрывало и вбивала фамилию Росси в справочник.

Информации по-прежнему не доставало. Всего-то фамилия и пол. Область поиска я расширила за пределы Бергамо, охватив так же соседние городки Тревиоло, Мадоне, Альбино и все прочие, что на карте попадали в радиус пятидесяти километров. Не стоило полагаться лишь на адрес на конверте. Она могла жить где-то в другом месте, неподалёку, а отделение почты на Виа Антонио Лакотелли использовала для отвода глаз.

Сервис выплюнул более пятидесяти результатов. Как хитро было выбрать такую распространённую фамилию – на крошечном пятнышке на карте проживало столько доний Росси. Методом исключения я сократила перечень, отфильтровав «подозреваемых» по возрасту. Моей донье Росси было от пятидесяти до шестидесяти, хотя точной даты рождения я не знала.

Я сделала скриншот экрана и решила начать с тех, кто жил в Бергамо, постепенно продвигаясь всё дальше, пока не найду нужную донью Росси. Слишком огромный объём работы для одного, но в любом случае мне оставалось ждать целых две недели до следующего её визита на почту. И то, если она придёт. Я просто не смогла бы сидеть в номере, гулять по городу как туристка и срываться на экскурсии. На таможенном контроле аэропорта я нагло соврала, ведь прилетела сюда не на отдых, а закончить расследование, что не сумели закрыть за целый год.

Уже в коридоре я встретила Вико с тележкой, предназначенной для кого-то из гостей на этаже. Он весело поприветствовал меня и спросил, помогла ли его подсказка с почтой. Похоже, в этой поездке грамотный гид сам нашёл меня, пусть вместо карты в руках у него всегда позвякивала посуда, а тонкие усики выдавали в нём больше циркового работника, чем отельного официанта. Но жизнь знает, когда мы окончательно заплутали в темноте и когда приходит время послать нам проводников. Вико выручил меня во второй раз и посоветовал заглянуть в компанию по прокату автомобилей на Виа Карло Голдони.

– В ногах не правда, так ведь говорится у вас? – улыбнулся он. – К чему стаптывать обувку, когда можно крутить баранку?

В прокате «Карлито» мне повезло чуть больше, чем на почте – один из сотрудников понимал английский и даже сумел поговорить со мной без переводчика или языка жестов. Заполнив документы, уже через десять минут я вышла на загорающую под солнцем парковку с ключами от компактного «Фиата».

Хэтчбек, ярко-жёлтый, как оперение канарейки, он идеально подходил для узких улочек Нижнего города и для меня, которая уже год как пересела с минивэна на успокоительные и не управляла ничем габаритнее кофеварки. Тем более своей жизнью. Вспомнить, куда вставлять ключ и какую выжимать педаль, оказалось делом пяти минут. В каждом из нас встроена карта памяти. Порой она барахлит, но в нужные моменты выдаёт знания из прошлого. Просидев в светлом, довольно ухоженном салоне малютки и перезнакомившись со всеми рычагами, кнопками и потёртостями, я вбила первый адрес в навигатор телефона и завела мотор.

План нуждался в доработке. Вернее, в полнейшем составлении с нуля. Предстояло действовать экспромтом, импровизировать на ходу и разбираться с последствиями, но я давно открестилась от ответственности за что бы то ни было. За свои ошибки, за людей кругом, за собственную жизнь. Так я и жила целый год, избегая людей, решений и самой себя, пока не наткнулась на тот самый конверт, что пропутешествовал со мной через океан и всегда был под рукой.

Дом Франчески Росси – отправной пункт моих поисков. Он обосновался совсем неподалёку, на Виа Джованни Фальконе, прямо напротив «Занчи Марио», мастерской по переобивке мебели. Я добралась туда за семь минут и, не глуша двигатель, остановилась у бордюра через дом. Не хотелось, чтобы странная женщина в шляпе и солнечных очках – в лице меня – сильно бросалась в глаза и вызвала лишние подозрения из-за вмешательства в чужое спокойствие.

Двухэтажный домик из желтовато-песочного кирпича не подозревал, что за ним ведётся слежка. И не удосужился рассказать или хотя бы намекнуть на то, что в нём живут дети. Ни разбросанных игрушек на траве, ни развешанных детских маечек после стирки, ни верёвочных качелей у крыльца. Всё чинно и чистенько – сразу видно: этот дом купается в любви, раз за ним так ухаживают.

Первая попытка и такая удача. Не прошло и двух минут, как я подъехала к возможному подозреваемому, из дома вышла пара в возрасте. Высокий седовласый мужчина в рубашке с коротким рукавом и, вероятно, его супруга в лёгких брючках и с красной помадой на губах. Эти двое – прямое доказательство, что стиль, как и вино, с годами зреет и раскрывается. Мужчина придерживал свою даму за локоток и смотрел на неё так, словно только недавно встретил, а не прожил с ней под одной крышей полжизни. За такой любовью можно часами наблюдать, но у меня не было на это времени. Главное я узнала – её здесь нет.

Как и в доме на Виа Карсо, и на Виа Карло Альберто, и в районе Вилладжио. В каждом из этих мест мне приходилось немного посидеть в засаде, чтобы подождать хозяев, а в районе Борго Палаццо пришлось даже расспросить соседку, что вышла выкинуть мусор, кто проживает в доме напротив. Нигде не было нужной доньи Росси. Нигде не было пятилетнего ребёнка.

К вечеру я успела объездить лишь восемь адресов, а вымоталась так, словно обошла их пешком с поклажей в несколько десятков килограмм. Впрочем, моя ноша, тот груз, что я таскала столько месяцев, потянет на гораздо больше. И у этого последнего на сегодня дома меня почти пригнуло к земле от тяжести воспоминаний. Розовый велосипед с кисточками, совсем как у Айви, стоял себе, прислонившись к крыльцу, где его бросили и убежали в дом шустрые ножки. Едва увидев эти пушистые кисточки около звонка, я выскочила из машины, готовая бежать к дому, вломиться в него и обыскать каждую комнату. Позвонить Рику и слёзно воскликнуть, что я нашла нашу дочь, ведь тут её велосипед.

Но велосипед Айви остался в Нью-Хейвене, в гараже, откуда исчез «Мерседес» Рика, и где до пролежней застоялся семейный минивэн. Нашу дочь забрали из дома в одной пижамке и с единственной мягкой игрушкой, даже не захватив тапочек или верхней одежды. Я столько дней с ужасом представляла, как чья-то грубая рука несёт мою малышку, пока ветер хлещет её по лицу, а холод пробирается под маечку, леденя даже единорогов, вышитых на ткани. Как её голые пяточки краснеют, а пальчики цепко хватаются за плюшевую плоть лучшего друга, которого она в последний момент утащила с собой.