Буры против англосаксов. Воспоминания Президента Южно-Африканской Республики

© Крюгер П., 2024

© Жуков Д., перевод на русский, 2024

© ООО «Издательство Родина», 2024

Оставленные рубежи

Предисловие переводчика

Более ста лет назад знаменитый английский писатель и публицист Генри Райдер Хаггард писал о Южной Африке: «Что касается этой страны, то в настоящий момент занавес упал на южноафриканской сцене; когда он поднимется вновь, есть полное основание опасаться, что за ним зритель увидит полный беспорядок, который, если не предпринять в будущем разумных и последовательных действий, может перерасти в состояние хаоса»[1]. Хотя сказанное и относилось к давно забытым событиям, оно отчасти остается актуальным и поныне. Порой кажется, что хаос и беспорядок – зачастую кровавый – это естественное состояние той части «черного» континента, о котором идет речь в этой книге.

Ее автор – Пауль Крюгер[2], последний президент Трансвааля, или Южно-Африканской Республики[3]. Хотя сегодня имя Крюгера едва ли широко известно, в начале прошлого века, пожалуй, не было ни одного сколько-нибудь цивилизованного человека, который не сопереживал бы той борьбе, которая развернулась на полях Англо-бурской войны. Британскому вторжению противостояли тогда относительно немногочисленные силы буров, или африканеров (потомков европейских, главным образом голландских, колонистов, обосновавшихся на Мысе Доброй Надежды еще в 1652 году), общепризнанным национальным лидером которых стал уже престарелый Крюгер.

Был он весьма популярен и в России; к слову, в рядах бурских коммандо храбро сражались русские добровольцы[4], а песня «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне…» стала поистине народной. Не забывали эти события и в советское время: мальчишки зачитывались романами Луи Буссенара «Капитан Сорви-голова» и «Похитители бриллиантов», а сразу после Великой отечественной войны в кинотеатрах с большим успехом демонстрировался трофейный немецкий фильм 1941 года «Дядюшка Крюгер» («Ohm Krüger»; в советском прокате – «Трансвааль в огне»).

В принципе, нельзя сказать, что фигура южноафриканского президента ныне прочно забыта. Его имя по-прежнему носит национальный парк-заповедник в ЮАР, а характерный профиль до сих пор чеканят на золотых «крюгеррандах» – наиболее ценных инвестиционных монетах. Пока стоит в центре Претории и памятник лидеру буров (правда, сейчас он окружен антивандальной решеткой, и подойти к нему нельзя). В разных странах периодически переиздаются и мемуары Крюгера, которые теперь предлагаются вниманию отечественного читателя.

Хронологически книга охватывает большую часть жизни Крюгера, выпавшую на последние три четверти XIX столетия. Автор родился 10 октября 1825 года в Капской колонии, принадлежавшей Великобритании фактически с 1795 года[5], в семье потомка выходцев из Германии. Детство будущего президента проходило на ферме. К слову, великолепное и подробное описание реалий жизни буров того времени оставил знаменитый русский писатель Иван Гончаров в своих путевых очерках «Фрегат “Паллада”».

Юные годы Крюгера выпали на ключевое событие в истории бурского (или африканерского) народа – так называемый Великий Трек. Причины этого массового переселения вкратце таковы. В 1834 году британский парламент провозгласил отмену рабства в Капской колонии. Это вызвало недовольство буров, хозяйство которых во многом опиралось на подневольный труд. Сумма компенсации была, по их мнению, недостаточной. В этих условиях значительная часть буров двинулась на север.

Идеологи Трека откровенно писали: «Нас гнало прочь не столько стремление к свободе, сколько проводимая англичанами политика равноправия туземцев с христианами, противоречащая божеским заповедям, различию расы и религии; повиновение этому ярму нетерпимо для христиан, поэтому мы удалились, чтобы не осквернять своих идеалов»[6].

Действительно, буры всегда отличались весьма специфической религиозностью (что нашло отражение и в мемуарах Крюгера). В подавляющем своем большинстве они были приверженцами Голландской реформатской церкви и ее деноминаций. В частности, сам Крюгер принадлежал к направлению так называемых «допперов», наиболее радикальных кальвинистов, вероучение которых восходило еще к постановлениям Дордрехтского синода 1618–1619 гг. Это означало абсолютизацию идеи Божественного Предопределения и повышенное внимание к Ветхому Завету. Крюгер сам выступал в качестве религиозного мыслителя и в своих построениях роль «богоизбранного народа» отводил бурам. Главным условием процветания нации он называл строгое следование Библии. Не удивительно, что коренных африканцев буры воспринимали, как своих подчиненных, которые, к тому же, были «прокляты Господом» и «не могли спастись»[7].

Конечно, англичане яростно критиковали подобные взгляды и не упускали случая высмеять «тугодумных фермеров» и самого Крюгера. Особенно подчеркивалось, что президент никогда не читал ничего, кроме Священного Писания, был невежественен в науках и до конца своих дней пребывал в убеждении, что земля плоская[8].

А. Конан Дойл возмущался убежденностью буров в том, будто «использование зарядов динамита, чтобы прекратить дождь, есть стрельба в Господа; что истреблять саранчу – нечестиво; что не следует использовать какое-то определенное слово, потому что его нет в Библии»[9].

Г. Р. Хаггард характеризовал африканеров так: «Буры действительно необычный народ, хотя и не очень трудолюбивый. Они достаточно религиозны, но их религия берет свое начало из самых темных и мрачных страниц Ветхого Завета; им чужды мягкость, доброта, милосердие, они редко читают Евангелие. Зато восхищаются историями о том, как израильтяне зверски расправлялись со старцами, а в своем собственном положении видят сходство с первыми поселенцами Земли Обетованной. Подобно им, буры считают себя людьми, избранными Богом, который возложил на них миссию по искоренению местных языческих племен, и поэтому они всегда готовы по примеру из Священного Писания к убийству и грабежам. Именем Бога, которое у них всегда на устах, они прикрывают свои порой весьма сомнительные заявления»[10].

Вышеприведенное высказывание отчасти справедливо. Именно в подобных воззрениях кроются корни идеологии апартеида, политика которого была официально провозглашена в Южной Африке в 1948 году. Абсолютно «нетолерантные» сентенции то и дело встречаются и на страницах мемуаров Крюгера (хотя многие африканцы относились к нему с большим уважением, поскольку сам он – возможно, из тактических соображений – неоднократно демонстрировал вполне терпимые чувства по отношению к туземцам). Но надо учитывать, что взгляды, которые мы сегодня однозначно определяем как расистские, в ту эпоху казались едва ли не естественными. Характеристики, унизительные для коренных африканцев, давали многие известные путешественники и писатели: среди них можно вспомнить и Майн Рида, и уже упомянутого Ивана Гончарова.

Так или иначе, сто лет назад расизм буров не вызывал никаких отрицательных эмоций у подавляющего большинства их сторонников во всем мире. Более того, даже в советской историографии долгое время буры описывались с самых комплиментарных позиций. Еще в 1940 году один из советских авторов писал: «Борьба буров с Англией за свою независимость была справедлива и прогрессивна не только как борьба против империализма, но и в более тесном и местном значении, как война пионеров культурного освоения Африки, поколениями вкладывавших тяжелый труд в африканскую землю, против хищнической эксплуатации Англией богатств этой страны, ставшей для буров их второй родиной»[11]. Правда, спустя тридцать лет другой советский историк назвала Крюгера «представителем крупных бурских землевладельцев, собственником огромных ферм и стад, ярым расистом», который «упорно защищал интересы бурских колонизаторов»[12].

Надо сказать, что бурское переселение почти совпало с другим грандиозным потрясением в истории юга Африки. В 1818–1828 гг. огромная масса бантуязычных народов мигрировала с севера – от Замбези до побережья Наталя и восточнее от последнего[13]. Это движение было связано с именем Чаки – создателя «зулусской империи», который провозгласил так называемую политику «мфекане» (или «перемалывания»). Жертвой этой политики, заключавшейся в беспощадном подчинении (а в ряде случаев и прямом геноциде) аборигенных народов, пали бесчисленные племена, лишившиеся, в результате, своих традиций, культуры и языка. Таким образом, все эти народы испытали на себе два мощных удара: с севера – со стороны зулусов, с юга – со стороны буров (впрочем, последние – сами не желая того – фактически спасли многие племена от неминуемой гибели). Последовала целая череда так называемых кафрских, или пограничных войн.

Все это происходило на фоне освоения бурами территорий, расположенных между реками Оранжевой, Ваалем и Лимпопо, и создания здесь целого ряда республик. В свою очередь, англичане постоянно стремились присоединить к своим владениям уже освоенные бурами земли; так, в 1843 году Великобритания аннексировала Наталь. Эта борьба перемежалась некоторыми передышками. В 1852 году Англия подписала Сандриверскую конвенцию, признав независимость буров, проживавших к северу от Вааля. Спустя два года была заключена Блумфонтейнская конвенция, дававшая независимость бурам, колонизировавшим земли между Оранжевой и Ваалем. В итоге, в 1854 году было создано Оранжевое Свободное Государство, а в 1856 году – Южно-Африканская Республика (Трансвааль)[14].

Впрочем, 12 апреля 1877 года Великобритания объявила об аннексии Трансвааля, что повлекло за собой Войну за независимость (или Первую Англо-бурскую войну 1880–1881 гг.). В марте 1881 года англичане были вынуждены заключить с бурами перемирие, а в 1884 году – вновь признали независимость Трансвааля.

Надо сказать, что Крюгер достаточно рано стал занимать в бурском обществе видное положение, еще 17-летним юношей получил первую административную должность, а затем стал стремительно подниматься по карьерной лестнице. Он принимал непосредственное участие во всех политических и военных событиях Южно-Африканской Республики и, отчасти, Оранжевого Государства, в период гражданской войны между бурами (1861–1864 гг.) возглавлял вооруженные силы, преданные президенту М. Преториусу, а затем занял должность командант-генерала – главнокомандующего войск Трансвааля. Позже он не раз оказывался лидером оппозиции, пока в 1883 году не был избран президентом Южно-Африканской Республики.

Пауль Крюгер

На этом посту он находился четыре срока подряд, пока трагическое для африканеров окончание Англо-бурской войны не привело к потере независимости[15]. В октябре 1900 года Крюгер навсегда оставил пределы Трансвааля и отплыл в Европу. Он посетил Францию, Германию, Бельгию, Голландию в тщетной попытке заручиться поддержкой этих держав в борьбе против Великобритании. 14 июля 1904 года бывший президент скончался в Швейцарии. В декабре его прах был доставлен в Преторию.

В своих воспоминаниях Крюгер почти не находит сколько-нибудь добрых слов по отношению к англичанам (в то же время, некоторым туземцам он дает вполне благожелательные характеристики), которых он, безусловно, считал главными своими врагами. Президент обвиняет британцев в лживости, лицемерии, неумении вести «честную игру». Это и понятно, ведь эмиссары Ее Величества на протяжении всей сознательной жизни Крюгера проводили в Южной Африке фактически одну и ту же стратегию, медленно, но верно вынуждая буров оставлять свои рубежи. С момента же появления на политической арене Сесиля Родса[16] и рокового открытия золотоносных месторождений судьба бурских республик была предрешена…

Мартинус Преториус – первый президент Южно-Африканской Республики

Разумеется, со временем африканерам удалось взять реванш: в Южно-Африканском Союзе – доминионе Британской империи – они относительно быстро взяли реальную власть в свои руки (по крайней мере, все премьер-министры этого государства были бурами). В 1948 году к власти пришла Национальная партия, взявшая курс на получение полной независимости, которая, наконец, и была провозглашена в 1961 году, наряду с созданием Южно-Африканской Республики. Лишь с проведением в 1994 году всеобщих выборов правление белого меньшинства в ЮАР драматически окончилось, что, откровенно говоря, не привело к разрешению всех накопившихся проблем, а лишь усугубило их. Последние рубежи были оставлены и, по всей видимости, на этот раз навсегда…

Перевод предлагаемой читателю книги осуществлен с английского языка по изданию 1902 года[17]. Этот текст среди специалистов считается «хрестоматийным», поскольку первое (немецкое) издание, подготовленное пастором А. Шовальтером, содержало изъяны, исправленные в последующем. Нельзя не сказать, что впервые воспоминания президента на русском языке были опубликованы еще в 1903 году[18]. К сожалению, сегодня этот перевод можно охарактеризовать, как неудовлетворительный, из-за его явной архаичности и многочисленных ошибок (при передаче названий, имен и т. д.).

При переводе бурских имен собственных мы руководствовались правилами транскрибирования с языка африкаанс[19]. То же относится и к географическим названиям (если речь не идет о названиях, данных британцами). Исключения составляют те случаи, когда написание имен, населенных пунктов и географических названий уже устоялось в отечественной литературе (Пауль Крюгер, Драконовы горы, Крокодилова река и т. д.)[20]. Альтернативные написания имен африканских туземных вождей (Моселикатсе – Мзиликази, Буну – Нгване V и т. д.), по возможности, даны в комментариях.

Великий Трек

Помимо собственных пояснительных сносок мы оставили большую часть комментариев из немецкого и английского изданий. Часть из них небесспорна, но, на наш взгляд, отражает дух той эпохи, сыном которой был Пауль Крюгер. Приложения, которые включил в первое издание немецкий редактор, пастор А. Шовальтер, не публикуются, поскольку они лишь дублируют то, что содержится в основном тексте книги. Вместо этого мы сочли нелишним снабдить настоящее издание приложениями, содержащими, на наш взгляд, более интересную для современного отечественного читателя информацию. Речь идет о страноведческих и этнографических очерках таких авторитетных в свое время специалистов, как Ж. Э. Реклю и К. К. Штрекер, выпустивших свои исследования непосредственно перед началом Англо-бурской войны. Примерно в то же время они были переведены и опубликованы на русском языке; итак, в самом начале прошлого столетия наши прадеды черпали сведения о Южной Африке именно у этих авторов. Помимо этого, здесь же публикуется фельетон Л. Никулина «Грязный юбилей», посвященный пятидесятилетию окончания Англо-бурской войны и опубликованный в советском юмористическом журнале «Крокодил» в мае 1952 года. Статья содержит ряд небезынтересных деталей и отражает советский взгляд на южноафриканские события начала века в сталинскую эпоху.

Дмитрий Жуков

Предисловие к изданию 1902 года

Господин П. Крюгер диктовал эти мемуары своему личному секретарю Германусу Христиану Бределю и господину Питу Гроблеру, бывшему заместителю государственного секретаря Южно-Африканской Республики. Эти господа передали свои записи немецкому издателю, преподобному доктору А. Шовальтеру, который провел несколько недель в Утрехте в постоянных беседах с господином Крюгером, уточняя различные вопросы.

Перевод для английского и американского изданий был сделан господином А. Тейксейрой де Маттосом. При сравнении немецкого текста доктора Шовальтера с оригинальными голландскими записями были внесены уточнения. Кроме того, в настоящем издании Крюгер говорит от первого лица, тогда как в некоторых европейских изданиях повествование начинает вестись от третьего лица с того момента, когда главный герой стал занимать в своей стране видное положение. Последний прием, безусловно, выглядел несколько искусственно, поэтому во все последующие европейские издания также были внесены соответствующие исправления.

Глава I.

Юные годы

Память уносит меня в те времена, когда я, будучи девятилетним мальчиком, вынужден был покинуть родину вместе с моими родителями и дядюшками – Гертом и Тёнисом Крюгерами.

До того момента мы жили на ферме Ваальбанк, в округе Колесберг в Капской колонии. Родился же я 10 октября 1825 года на ферме Булхук близ Зурберга. Я был третьим ребенком Каспара Яна Хендрика Крюгера[21] и Элизы Стейн, дочери Доува Стейна. Мои родители были фермерами, а я сызмальства, подобно всем другим крестьянским ребятам, трудился на ферме, присматривал за скотом и выполнял различные поручения по хозяйству.

Как-то одна старуха предсказала моей матушке, что ее сыну – то есть мне, Стефанусу Йоханнесу Паулусу – предопределено занять в жизни весомое место. Впрочем, в то время еще ничего не указывало на то, что Господь предначертал мне какую-то особую миссию.

Исход буров из Отчего дома, или Великий Трек, стал первым значительным событием в моей жизни. В то время я был слишком мал, чтобы осознать значение этого грандиозного переселения. Мне запомнилось только, что мои родители объясняли причину Трека так. Вначале англичане продали бурам всех своих рабов. Когда деньги за эту сделку были уплачены, британские власти объявили всех рабов свободными, а их хозяевам предложили компенсацию. Последнюю можно было получить только в самой Англии, причем лично, либо при посредничестве финансового агента. Однако расходы, понесенные при этом способе возмещения убытков, в значительном числе случаев много превышали выгоду. Посему большинство буров просто отвергли эту смехотворную компенсацию и отказались жить под властью бесчестных людей.

Ко всему прочему, кафры[22] продолжали свои вылазки в Капскую колонию, дабы красть у буров скот. Однажды бурам удалось вернуть похищенное кафрами большое стадо. Но один английский генерал объявил, что это стадо конфискуется в пользу британского правительства для покрытия военных издержек, и лишь некоторая часть скота подлежит возврату, причем лишь тем его законным владельцам, которые лично участвовали в операции против кафров. В умах буров это несправедливое решение произвело совершенное недовольство.

Надо отметить, что каждый бур еще в самом юном возрасте обычно получал от своих родителей пару овец, волов или лошадей, в качестве своего личного имущества. К этим животным он относился с особой заботой, отдавая им все свое сердце. Среди похищенных кафрами животных были, разумеется, и те, что принадлежали бурским детям. Эти подарки, сделанные по старому обычаю, теперь были изъяты англичанами для собственных военных нужд. Конечно, это вызвало у буров большую горечь.

Собственно говоря, именно в силу указанных причин, мои родители и родственники покинули свои дома и отправились в путь по дикой и неизведанной стране. До того момента нашей семье принадлежало около 30 тысяч овец и несколько сотен лошадей и волов. Две трети из них мы вынуждены были оставить.

В мае 1835 года мы пересекли Оранжевую реку. Здесь мой отец продал около трех тысяч валухов[23] по цене в диккертон[24] (старая монета, стоимостью чуть более двух шиллингов) за голову. После этого наша экспедиция двинулась к пойме реки Каледон, и расположились там лагерем. Моим занятием здесь (так же, как и на последующих переходах) было смотреть за стадом. Тем же занимались и дети большинства других трекеров: мы вынуждены были выполнять эту работу, ибо почти все наши черные слуги остались в колонии – и это в то время, когда все наше имущество стало состоять из стада скота, и когда их служба оказалась бы особенно полезной[25].

Примерно в то же самое время свои дома стали покидать и другие буры, которые вскоре присоединились к нам у реки Каледон. В течение следующего, 1836 года начался собственно Великий Трек, когда отдельные группы беженцев объединились под началом Хендрика Потгитера[26]. На совещании трекеров были приняты соответствующие резолюции, и образовано своего рода правительство. При этом правила поведения определялись Высшим законом – Словом Божьим. Для начала командантом был выбран Потгитер.

К слову, среди первых принятых положений был указ, воспрещающий отчуждать у туземцев землю и иную собственность посредством силы. Не было разрешено и рабство. Это установление вступило в силу на территории поймы реки Вет, а затем распространилось по всему нашему Свободному государству, не исключая районов расселения туземных рас. Земли между реками По и Вааль были приобретены у живших там кафров в обмен на быков и коров.

Когда первые трекеры прибыли в Вааль и разместились здесь в небольших лагерях вдоль реки Реностер, на них неожиданно и без всякого повода напали зулусы под предводительством Моселикатсе[27]. Этот Моселикатсе был в то время вождем и хозяином страны, простирающейся к западу от Лебомбо и Драконовых гор. Помимо прочих он подчинил себе жившие на этой территории племена макатесе. Моселикатсе относился к ним, как собакам (он их так и называл). Однажды мимо его становища пролетали стервятники. Моселикатсе приказал убить нескольких несчастных стариков и женщин, и скормить их хищным птицам – его «детям», как он величал стервятников. Покоренные Моселикатсе племена скрывались от него в пещерах и ущельях.

Проведав о том, что с юга в его страну пришли белые люди, Моселикатсе послал несколько тысяч своих воинов с приказом вырезать пришельцев. Как я говорил, трекеры расположились небольшими лагерями вдоль рек Реностер и Вааль; лагеря находились на удалении друг от друга, дабы не вызывать споров о пастбищах. Когда экспедиция Моселикатсе внезапно напала на трекеров, большинство из них были убиты.

После этой резни зулусы вернулись в логово Моселикатсе, приведя с собой захваченный скот. Спустя две недели они нагрянули в еще большем количестве и напали на трекеров в Вехткопе, в Оранжевом Свободном Государстве. Но здесь Сарел Селллиерс построил укрепленный лагерь[28]. 33 бура, оборонявшие лагерь, отразили стремительную атаку зулусов и нанесли им тяжелые потери. Женщины и дети отчаянно помогали защитникам лагеря: отливали пули, подавали винтовки и, иной раз, даже сами брали в руки оружие, дабы дать отпор врагу. Зулусы отступили. Но прежде чем вернуться в стан Моселикатсе, они напали еще и на трекеров возле Претории и Марико, и увели с собой скот. Помимо этого им удалось похитить двух белых детей и трех метисов, о которых с тех пор никто более ничего не слыхал.

Небольшой отряд буров под командованием Потгитера преследовал врага до реки Марико. Господь не оставил буров и даровал им победу возле Зееруста. Они продолжали гнать противника дальше, и, в конце концов, вторглись на его территорию. Буры смогли вернуть часть своего имущества, обратили Моселикатсе в бегство, а затем возвратились обратно.

После этих событий некоторые трекеры приступили к освоению Наталя. Для того чтобы спокойно работать в этой отвоеванной стране, и сделать ее подлинно независимой, нужно было поддерживать связь с внешним миром. Буры, которые осели в Натале, надеялись получить возможность пользоваться гаванью Дурбана. Но после предательского убийства Пита Ретифа и нападения орд Дингаана[29], большая часть переселенцев, в числе которых был и мой отец, вернулись во внутренние районы Свободного государства и Трансвааля. Моя семья поселиласьу реки Либенбергсвлей, на территории Оранжевого Свободного Государства; это место стало повсеместно известно после операции Китченера против Де Вета.

В 1839 году отряд буров вновь пересек Вааль, дабы найти и покарать Моселикатсе, который продолжал свои грабительские набеги, и чтобы вернуть украденный скот. В этой экспедиции принимал участие и я. Отряд Потгитера покинул лагерь, располагавшийся в Вондерфонтейне (ныне – район Почефструма), и начал преследовать отступающего Моселикатсе. Вся страна была опустошена, а бурские поселенцы – убиты. В Клейн-Буффельсхуке, недалеко от горного массива Магалисберг, на Слоновьей реке, Потгитер обнаружил скрывавшегося там вождя одного из племен, Могато. Рядом с ним находились несколько его приближенных. Когда Потгитер спросил вождя о Моселикатсе, он ответил, что тот уже пересек Крокодилову реку. На вопрос, почему он сам остался и прятался, Могато сказал, что был вынужден бежать из укрепленного горного лагеря Моселикатсе из-за страха перед ним.

Видя, что догнать Моселикатсе невозможно, и что нападение на укрепленные горные позиции противника бессмысленно, буры возвратились в реностерские и ваальские лагеря. Но уже в следующем, 1840 году Потгитер во главе другого отряда предпринял штурм перевала, где засели орды Моселикатсе. Я вновь принимал участие в этой экспедиции. Когда штурм позиций кафров удачно завершился, мы обнаружили в лагере врага несколько вещей, ранее принадлежавших трекерам, которые были убиты по приказу Моселикатсе.

Во время экспедиции вождь Мамагали сообщил Потгитеру, что в Стрийдпорте, в районе Ватерберга все еще находятся уцелевшие силы Моселикатсе. Потгитер сразу же выдвинулся туда и сходу атаковал лагерь кафров. Но вскоре выяснилось, что мы совершили ошибку: это были не зулусы, а роои, или «красные кафры», которых Моселикатсе силой подчинил своей власти. Как только Потгитер узнал об этом, он тут же приказал прекратить операцию. Виновник происшедшего, Мамагали, был арестован и приговорен военно-полевым судом к шести месяцам лишения свободы. Он бы не отделался так дешево, если бы не смог доказать, что «красные кафры» были союзниками Моселикатсе.

Наконец, мы сравнительно благополучно вернулись домой.

Понятно, что жизнь, которую мы вели в те времена, была преисполнена больших лишений. Об учреждении регулярных школ и церквей, фирм и политических институтов не было и речи. Но решительно все бурские отцы и матери стремились дать своим чадам наилучшее воспитание. Они знали, что живут в стране, в которой любая небрежность оборачивалась великими потерями, и что небрежное отношение к подрастающему поколению ведет нацию к гибели. Вот почему каждый бур учил своих детей читать и писать, и, прежде всего, наставлял их в Слове Божьем. Перед обедом или ужином, когда дети сидели за столом, они должны были прочитать часть Священного Писания, а затем повторить прочитанное по памяти. Этот порядок неукоснительно соблюдался изо дня в день, если этому не мешали какие-то чрезвычайные обстоятельства. Точно также и мой отец учил меня по Библии, а вечерами проверял усвоенное. Кроме того, на протяжении трех месяцев – хотя и с частыми перерывами – я посещал занятия, которые вел учитель Тильман Роос – человек, претерпевший многие трудности при выполнении своей миссии. Всякий раз, когда трекеры совершали очередной переход и разбивали лагерь, мы строили из травы и тростника небольшую хижину, которая и использовалась в качестве школьного помещения. Мы делали это на протяжении всего путешествия к предгорьям массива Магалисберг, где мой отец и решил обосноваться.

Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я получил право выбрать два участка, как и любой другой свободный член нашей общины. Один участок использовался под пастбище, а другой – под посев различных культур. Жил я на ферме Ватерклооф. В 1842 году здесь же поселилась моя супруга, Мария дю Плесси, которая до этого проживала в местности южнее Вааля[30]. Свадьба наша состоялась в Почефструме, который в то время начал бурно развиваться[31].

В 1845 году, после небольшого относительно спокойного периода, была организована новая экспедиция с целью дальнейшей колонизации отвоеванной страны. Каждому участнику были обещаны новые земли. За год до этого в Делагоа-Бей было отправлено бурское посольство, в которое входил и мой отец, чтобы прийти к взаимопониманию с португальцами в отношении взаимной границы. Было решено, что хребет гор Лебомбо отныне будет разделять португальские владения и часть той страны, которую буры хотели колонизировать.

Я также участвовал в указанной экспедиции в качестве ассистент-фельдкорнета[32]. Со мною был мой отец и другие члены нашей семьи. Мы двинулись на север вплоть до нынешнего округа Лиденбург, и основали там поселок Оригстад. Но нам не суждено было остаться здесь. Лихорадка, мор скота и другие беды заставили нас вернуться в окрестности гор Магалисберг. Вскоре я приобрел еще несколько ферм…

В январе 1846 года я имел несчастье потерять мою супругу и новорожденного ребенка. Господь дал мне новую подругу жизни, Гезину Сюзанну Фредерику Вильгельмину дю Плесси. От этого брака на свет появились девять сыновей и семь дочерей. Из них трое сыновей и пять дочерей все еще здравствуют.

Первой заботой поселенцев было обеспечение своих хозяйств надежной рабочей силой. Нам нужно было также побудить черных обитателей страны принять новый порядок. Это было непростым делом. Ибо, хотя кафры не отказывались от работы, они так или иначе постоянно старались обмануть своих хозяев. Лишь только кафр получал работу, его высокомерие становились невыносимыми. Мы постоянно боролись с этим. Иногда происходили забавные случаи.

Как-то раз, в первый день Нового года, я послал одного своего кафра на ферму моей матери (своего отца я потерял в 1852 году) за изюмом. Матушка передала для меня пять или шесть фунтов, и написала об этом в записке, которую кафр добросовестно доставил. Это же письмо послужило верным доказательством того, что кафр обманул меня: изюма, который он принес, было намного меньше, чем то указывалось в записке. Я призвал кафра к ответу, спросив, почему он пытался обмануть меня, и почему он съел почти все изюм.

– Это письмо рассказало мне, – заявил я, – что изюма было куда больше, чем ты принес.

– Баас[33], – ответил он, – письмо лжет. Как оно могло видеть, что я ел изюм? Ведь я положил его под камень за большой скалой, а затем уселся с другой стороны скалы, и лишь тогда съел ягоды.

После этого я попытался убедить его, что письмо «все знает» об этом, но, хотя кафр смиренно признал свою вину, он так и не смог понять, как это возможно.

На одной из моих ферм в Бокенхоутфонтейне, в округе Рустенбург, у меня был очень верный кафр, которого звали Април. Однажды зимой я должен был перегнать свое стадо в Саулспорт, недалеко от Пилансберга. Прежде чем отправиться в путь, я подозвал этого кафра и сказал ему:

– Я научу тебя читать свои послания.

После этого я взял лист бумаги и нарисовал на нем линии.

– Длинные линии, – сказал я, – будут означать дыни, средние – апельсины, а короткие – лимоны.

Затем я добавил, что он должен посылать мне время от времени столько этих плодов, сколько линий я укажу в своих письмах, которые будет доставлять посыльный. Он, в свою очередь, также должен будет сообщать мне с помощью линий, сколько и каких плодов он отправляет мне. Свои послания он должен был надежно запечатывать. Кафр был чрезвычайно горд своими «научными познаниями», и с этого момента стал считать себя неизмеримо выше всех других кафров. Не было никакой необходимости предупреждать кафра о том, чтобы он не разболтал кому-либо наш секрет: ничто не смогло бы заставить его проговориться. Позже я направил к нему двух посыльных и напутствовал их:

– Передайте это письмо Априлу; он даст вам то, что мне нужно.

Когда они вернулись, я сказал:

– Дайте мне послание, которое написал Април, и я узнаю, смошенничали вы или нет.

Они были чрезвычайно поражены – новое умение Априла было источником их бесконечной зависти и восхищения. Они повсюду рассказывали о мудрости Априла, который так неожиданно «выучился читать и писать».

В ту пору в нашей стране не было миссионеров; но один образованный благочестивый кафр, по имени Давид, озаботился распространением среди своих соплеменников основ праведной веры. Когда этот Давид появился и в нашем округе, чтобы рассказывать кафрам о Библии, они часто бегали к нему учиться читать и писать.

– Почему, – спрашивали они Давида, – мы для начала начали изучать «книгу», затем стали постигать письмо и овладевать чтением, и все время неустанно учились, а кафр Пауля Крюгера читает и пишет без всякого знания «книги» и без того, чтобы учиться?

Давид пришел ко мне и поведал о своих проблемах. Чтобы разрешить ситуацию и предупредить ропот кафров, мне пришлось раскрыть Давиду наш секрет. Април долго не мог забыть мне этого поступка, ведь его весомое положение среди товарищей осталось в прошлом.

В первые годы Трека и во время наших странствий, мы постоянно вынуждены были защищать земли, предназначенные под пастбища, от диких животных, которые в ту пору свободно бродили наравне с примитивными расами по отвоеванной стране. В этом принимали активное участие все буры, не исключая детей. Наши юноши, в которых любовь к приключениям сочеталась со страстью к охоте, делали великое дело, позволившее превратить эту землю в пригодную для жизни страну.

Сейчас, конечно, невозможно точно сказать, скольких диких животных я убил. Сложно назвать точное количество львов, буйволов, носорогов, жирафов, ведь с того времени, когда я в последний раз участвовал в большой охоте, прошло более пятидесяти лет. Не могу я припомнить и все подробности этих охот. Насколько я помню, мне удалось добыть, по крайней мере, тридцать-сорок слонов и пять гиппопотамов. Я знаю и то, что лично убил пять львов. Отправляясь на охоту, я всегда брал с собою спутника, а также хороших лошадей. Кроме того, во время больших охотничьих экспедиций я, как правило, снаряжал с собой пару-тройку фургонов, в которых ехали наши слуги. Они помогали нам и, заодно, получали возможность позабавиться[34].

Я застрелил своего первого льва в 1839 году, когда мне было 14 лет. Лев напал на наше стадо и лишил нас нескольких коров, которые паслись на берегу реки Реностер (еще до того, как эта местность вошла в Оранжевое Свободное Государство). Шестеро из нас – не считая меня – решили поквитаться с хищником. Команда разделилась на две группы – по три всадника в каждой. Я ехал четвертым вместе с отцом, дядюшкой и братом. Лев заметил нас раньше, чем мы его, и страшно зарычал. Взрослые тут же спешились и повернули лошадей так, чтобы они не видели приближающегося льва. Оно и понятно: ведь если бы лошадь увидала льва, она бы испугалась и понесла.

Мои родные оставили меня с лошадьми, дабы я прикрывал их со своей винтовкой от возможного нападения льва с тыла. Действительно, вскоре лев появился рядом со мной: я увидел его, припавшего к земле и готового к прыжку. В то мгновение, когда он уже был готов оторваться от земли, я выстрелил. Мне посчастливилось убить его сразу, иначе он неизбежно рухнул бы на меня. Мои спутники поспешили ко мне на помощь, но я не нуждался в ней, ибо лев был уже мертв. Это был могучий зверь.

Вскоре на выстрел прибежали и другие; и вот мы стояли вокруг льва, полагая, что приключение на этом закончилось. Некий Хуго опустился на колени, чтобы измерить льву клыки, которые по виду были чрезвычайно велики. Не предполагая ни малейшей опасности, я взгромоздился на поверженное животное. В тот же миг раздался леденящий душу рев, так напугавший Хуго, что он отшатнулся назад и свалился на спину. Все другие затряслись от смеха, ибо каждый охотник осведомлен о том, что, если навалиться на тело льва в течение короткого времени после его смерти, он издаст последний рев – будто он все еще жив. Ведь в теле еще сохраняется воздух, который посредством выхода из нутра в горло и производит шум. Хуго, конечно, знал это, но от неожиданности позабыл, и теперь ужасно стыдился своего испуга. От досады он повернулся ко мне, чтобы дать мне хорошую оплеуху. Но другим удалось помирить нас: все сошлись на том, что лишь мое невежество привело к конфузу.

Второго льва я добыл на реке Хекс, в подгорьях массива Магалисберг. В тот день мой дядя Тёнис Крюгер и я охотились на антилоп и преследовали большое стадо. Моя лошадь выбилась из сил, отстала, и я оказался один. Через какое-то время я наткнулся на нескольких львов. Не было и речи о том, чтобы ускакать от хищников на обессилевшей лошади. И вот, один лев поднялся и бросился в мою сторону. Позволив ему приблизиться на двадцать шагов, я выстрелил в него. Пуля попала льву в голову, он упал, но быстро вскочил и вернулся к своим товарищам. Не добежав нескольких шагов, он свалился замертво. Приободренный таким успехом, я стал стрелять по другим львам, но тщетно: они бросились бежать и скрылись в зарослях у подножья горы. Спустя несколько лет я охотился в этом же самом месте на львов, сожравших нескольких наших быков. Мне удалось убить двух львов, а остальные, как и в прошлый раз, нашли спасение в густых зарослях.

Своего пятого льва я застрелил в округе Линденбург, во время перехода на Слоновью реку. Мы преследовали животное, которое утащило у нас нескольких волов. В ту пору моим постоянным спутником был добрый и верный пес, которого я натаскал для выслеживания львов в буше[35]. Когда пес обнаруживал льва, он останавливался и начинал громко лаять, вынуждая льва рычать на него. Когда я подходил, собака отбегала в сторону. Лев бросался на меня, но в этот момент собака вцеплялась в него сзади, а пуля, выпущенная с близкого расстояния, делала свое дело.

Во время похода против Моселикатсе, который незадолго до этого столь неожиданно напал на наш народ и убил многих буров, мне было приказано разведать позиции противника. Для этого нам надлежало отправиться с усиленным патрулем в Вондерфонтейн, где мы оставили наши фургоны. На Слоновьем перевале, в окрестностях Рустенбурга, мы наткнулись на большое стадо слонов (к слову, своим названием этот перевал и обязан нашей встрече). Мой отец пошел было за ними, но командант Потгитер запретил ему стрелять, поскольку враг мог оказаться ближе, чем мы предполагали. Это были первые увиденные мною слоны.

Со своим первым носорогом я также столкнулся во время этой экспедиции. В тот момент мы находились в наступлении, и мой дядя Тёнис Крюгер дал мне разрешение открыть огонь. Я был столь удачлив, что поразил животное с первого выстрела.

Менее успешно сложилась вторая встреча с носорогами, на которых мы решили поохотиться вместе с моим свояком, Николасом Тёниссеном. Я должен отметить, что между нами было заключено шуточное соглашение: если один из нас проявит на охоте безрассудство или трусость, второй вправе «наказать» его с помощью плети.

Еще утром я обнаружил, что моя винтовка неисправна, поэтому я был вынужден взять двустволку. Один ее ствол был поврежден, поэтому его бой был значительно слабее. Кроме того, я отдавал себе отчет в том, что выстрел по носорогу может быть результативным только тогда, когда приходится на те места, где кожа тоньше.

Мы заметили трех носорогов – самца и двух самок. Это были белые носороги, самые опасные твари. Я велел Тёниссену преследовать двух самок, и не спускать с них глаз. Сам же я собирался вначале убить самца, а потом присоединиться к погоне за самками. Время от времени мой товарищ стрелял из винтовки, чтобы я имел представление, где он находится, ибо уже вскоре он скрылся в густом лесу. Обогнав носорога, я спрыгнул с лошади и изготовился для стрельбы. Мой расчет заключался в том, что носорог пробежит от меня на расстоянии примерно в десять шагов, что даст мне отличную возможность произвести выстрел в наиболее уязвимое место. Так оно и вышло: носорог был убит первой же пулей.

Я вскочил на лошадь и помчался туда, откуда доносились выстрелы Тёниссена. Когда я подскакал, он уже дважды выстрелил в самку носорога. Раненное животное попыталось скрыться в буше, и я помчался за ним. Когда я проезжал мимо своего товарища, он крикнул мне:

«Не спешивайся перед этой тварью, она ужасно злобная».

Я не обратил особого внимания на это предостережение, ибо знал, что Тёниссен отличается излишней осторожностью. Увидев носорога в нескольких метрах от меня, я спрыгнул с лошади. Как только я оказался на земле, раненая самка бросилась на меня. Подпустив ее на три-четыре метра, я прицелился и нажал на спусковой крючок, но произошла осечка. Носорог был уже слишком близко, чтобы попытаться перезарядить оружие. Я повернулся и бросился бежать, что есть мочи, но споткнулся о корень и упал. Падение спасло меня от неминуемой смерти: в то мгновение, когда я падал, носорог попытался поддеть меня рогом. Рог только скользнул по одежде, не причинив мне никакого вреда. Я лежал ничком, а носорог придавил меня мордой к земле, явно намереваясь растоптать. На какой-то миг страшная сила, прижимавшая меня, чуть ослабла, и мне удалось перевернуться на спину и выстрелить из второго ствола прямо в сердце нависавшего надо мной зверя. Я был обязан своим чудесным спасением тому, что не выпустил оружие из рук во время падения. Носорог отпрянул, а через несколько секунд упал замертво.

Мой свояк живо поспешил ко мне, поскольку был уверен, что я получил смертельное ранение. Но увидев меня целым и невредимым, он взял плеть, и в «соответствии с договоренностью» принялся охаживать меня, приговаривая, что я действовал опрометчиво, пренебрегнув его предупреждением. Мои оправдания он не хотел и слышать. В итоге, я был вынужден пуститься наутек в колючий буш. К слову, за все годы совместной охоты с Тёниссеном, это был первый и последний раз, когда он получил возможность отлупить меня.

Вспоминаю, как я добыл своего первого буйвола. Однажды стадо этих животных пришло из долины и паслось на берегу ручья. Я возглавил охоту на них. В тот момент как я спешился, чтобы начать стрельбу, самка буйвола пошла прямо на меня. Я был, однако, готов к этому. Она пронеслась прямо над моей головой, по счастью, не наступив на меня. Животное попыталось скрыться на противоположном берегу ручья, но мы настигли и убили его.

Еще одно приключение с буйволами случилось со мною возле фермы Бирскраальспрёйт. Как-то раз, в буше высотой от четырех до пяти футов объявились буйволы. Мы отправились на охоту вшестером. Я продирался через буш, пытаясь увидеть буйвола и подойти к нему на расстояние выстрела, но заросли были настолько густы, что я прошел мимо стада, даже не заметив животных. Через какое-то время я буквально наткнулся на еще одно стадо. Старый буйвол угрожающе пошел на меня. К счастью, его рога были настолько велики, что все время цеплялись за ветки и стволы. Это не только мешало ему напасть на меня, но и, в свою очередь, позволило мне благоразумно отступить и скрыться в зарослях.

Пятясь назад, я вдруг обнаружил, что нахожусь посреди стада буйволов, которое осталось мною незамеченным. Мало того, я почти наступил на буйвола, отдыхавшего на земле. Разъяренная тварь бросилась на меня, разорвав копытом одежду на спине. В тот же момент мои товарищи схватили буйвола за рога и некоторое время удерживали его в таком положении. По счастью, мне удалось отделаться испугом.

Но самая неприятная встреча с буйволами случилась у меня, когда я вместе со своим свояком Н. Тёниссеном, охотился возле Флешкрааля, в округе Ватербург. Я сделал выстрел по самке буйвола, и она пустилась наутек в плотный колючий буш. Поскольку преследовать животное верхом было невозможно, я поручил свою лошадь Николасу, и пошел за буйволом пешком. Самым главным было не потерять тварь из виду в густых зарослях. Внезапно я увидел, что буйвол стоит буквально в двух шагах и вот-вот нападет. Я изготовился стрелять, но мое кремневое ружье дало осечку, так что мне пришлось бежать. На моем пути оказалось вязкое болото, наполнившееся водой после недавно прошедших дождей. Я не нашел ничего лучшего, как запрыгнуть в него. Мчавшийся за мной буйвол, не задумываясь, последовал за мной и также оказался в трясине.

Моя винтовка оказалась в воде и стала бесполезной. Разъяренный буйвол мотал головой из стороны в сторону, стараясь достать меня рогами. К счастью для меня, один рог вдруг воткнулся в дерево, скрытое под слоем грязи и тины, и буйвол застыл с наклоненной в одну сторону головой. Судьба дала мне единственный шанс, подумал я тогда, и что есть силы ухватился руками за торчащий из воды рог, стараясь опустить голову буйвола в воду, чтобы он захлебнулся. Это было очень трудно, ибо рог был скользким. Затем я попытался одной рукой дотянуться до охотничьего ножа для того, чтобы покончить с тварью. Когда я отпустил одну руку, чтобы дотянуться до ножа, самка буйвола резким движением освободила голову и вытащила ее из воды. Она задыхалась, глаза были залеплены тиной, и в тот момент она ничего не видела. В тот же миг я выскочил из болота и спрятался за ближайшим кустом. Надо сказать, что мой внешний вид ничуть не уступал состоянию противника, ибо я был с ног до головы покрыт грязью и тиной. Тёниссен, разумеется, понимал, что происходит что-то неладное, но он не мог прийти мне на помощь. Когда я немного привел себя в порядок, мне удалось выйти на след другого стада и убить двух буйволов.

Самое опасное приключение в своей жизни я пережил, когда мы охотились на слонов. В один прекрасный день я вместе с Адрианом ван Ренсбургом отправился в вельд[36] искать слонов. Когда я увидел первое стадо, ван Ренсбург несколько отстал. Я перешел на галоп, чтобы догнать животных и выбрать лучшую позицию для стрельбы. Я не мог ждать ван Ренсбурга, поскольку мой конь отличался неистовым характером. Он имел привычку бегать вокруг меня после того, как я спешивался. Это требовало большого терпения: проходило какое-то время, прежде чем он успокаивался. Лишь после этого можно было изготавливаться к стрельбе.

Как только я спешился, один из слонов увидел меня, и стремительно побежал мне навстречу. В этот момент я еще не предполагал наличие опасности, попусту не заметив, что слон движется в мою сторону. Ван Ренсбург, однако, видел все, и закричал так громко, как только мог, чтобы предупредить меня. Я обернулся и увидел, что слон своей огромной тушей продирается через буш позади меня. Я попытался было вскочить на коня, но слон уже почти нависал надо мной. Посчитав невозможным оказаться в седле, я ринулся бежать. Слон следовал за мною, отчаянно трубя в свой хобот. Началась смертельная гонка. Хотя мне удалось оторваться от бешеной твари, этот поединок я не забуду никогда.

Кафры, которые в тот момент были с нами, находились на расстоянии около ста ярдов. Увидев, что происходит, они тоже пустились наутек. Картина выглядела так: первыми бегут кафры, за ними – я, а позади – разъяренный слон. Пока я бежал, мне пришла в голову идея догнать одного из кафров (а они вообще неважные бегуны), бросить последнего на растерзание слону, и пока животное будет топтать свою жертву, уничтожить его выстрелом с близкого расстояния. К тому же, моя четвертьфунтовая винтовка была все еще при мне. Но слон к этому времени уже настолько выдохся, что решил сам положить конец преследованию, и остановился.

Подскакал ван Ренсбург, но его лошадь наступила на какую-то нору, скрытую травой, и вместе со своим всадником рухнула наземь. При этом нога ван Ренсбурга застряла в стремени. Между тем, слон исчез. Наконец, когда ван Ренсбург сумел высвободить свою ногу, я произнес: