Наполеон и Гитлер. Россию завоевать невозможно

© Десмонд Сьюард, 2024

© Алдонин С., сост., 2024

© ООО «Издательство Родина», 2024

Глава первая

Сверхчеловеки

Само сравнение Гитлера с Наполеоном Уинстон Черчилль считал богохульством и был в этом не одинок. Разумеется, между ними существует немало различий, и не последнее место среди них занимает продолжительность их политических карьер. Наполеону было сорок четыре года, когда он лишился власти, а Гитлер находился в этом возрасте в момент прихода к власти. И все же вряд ли кто-либо решится отрицать и существование определенных сходств между ними: их возникновение на политической арене из небытия, их тирания и презрение к человеческой жизни, мания величия и неспособность к компромиссу, высокомерие. И даже в наши дни нельзя исключить появление подобных им личностей, так же, как нельзя исключить возможности ядерной катастрофы или всемирного экономического краха, что неизбежно приведет к хаосу и неразберихе. А в такой обстановке обязательно появятся они, новые Наполеоны и Гитлеры. Исследование жизненного пути этих двух вождей и определение особенностей, присущих им обоим, может помочь нам распознать будущих «спасителей» и в то же время позволит пролить больше света на них обоих, в особенности на Гитлера.

Памятник Наполеону в Париже

В 1941 году профессора Питера Гейла, преподававшего ранее в университете голландского города Утрехта, каким-то чудом выпустили из Бухенвальда и интернировали его в оккупированной нацистами Голландии. Оставшееся до конца войны время он посвятил своему капитальному научному труду, в котором анализировал все, что было написано о Наполеоне виднейшими историками. В этой монографии, озаглавленной «Наполеон: за и против», профессор Гейл утверждает, что невозможно не сравнивать императора и фюрера, поскольку сходство между ними слишком бросается в глаза. По словам Гейла, он «стал ненавидеть в Наполеоне диктатора еще задолго до того» как Гитлер своим зловредным присутствием начал отравлять нашу жизнь». Однако, пишет Гейл, «при упоминании имени императора рядом с именем фюрера чувствуешь себя виноватым, и хочется просить у Наполеона прощения».

Автор этой книги ни в коей мере не ставил своей целью превзойти в чем-то профессора Гейла. В данном случае ее следует рассматривать лишь как скромную попытку провести сравнение между двумя историческими личностями.

Никто не станет оспаривать тот факт, что Гитлер был куда более жесток и причинил людям куда большие страдания, нежели император. Такой либерал, как лорд Актон, назвал даже Наполеона «самым великолепным гением из всех когда-либо появившихся на земле», и его образ все еще вдохновляет людей, разительно отличающихся друг от друга. Никто не отрицает, что своим становлением современная Франция обязана именно Наполеону, в то время как от Германии фюрера не осталось ничего, кроме прекрасных автомобильных дорог. Хью Тревор-Ропер сравнивает ум последнего с «каким-то варварским монолитом, отразившим в себе гигантскую силу и гений злодейства».

Но даже и в этом случае сравнений не избежать. Каждый был пришлым чужаком в приютившей его стране, и каждый сам себе пробил дорогу – император был выходцем из мелкопоместного дворянства, потерявшим связи со своим сословием, а фюрер являлся деклассированным мелким буржуа. Они появились ниоткуда и стали «спасителями» своих новоприобретенных отечеств. Наполеон был не французом, а корсиканцем и смог избавиться от своего итальянского акцента лишь когда ему перевалило за тридцать, ну а Гитлер до конца жизни говорил, как австриец. Каждый был одиночкой, презирающим все остальное человечество. Император считал, что купить можно каждого, будь то мужчина или женщина, а Гитлер провозгласил: «Я пришел не для того, чтобы сделать людей лучше, а чтобы сделать их хуже» (мадемуазель де Сталь писала о том, что главной отличительной чертой правления Бонапарта было «глубочайшее презрение к духовному богатству человека как индивидуума»). Наполеон и Гитлер не выносили интеллектуалов и подавляли свободомыслие при помощи цензуры и тайной полиции. Император и фюрер добились быстрого экономического роста и процветания своих стран, восстановили пошатнувшееся национальное самосознание, а затем завоевали почти всю Европу, сочетая методы безжалостной дипломатии и прямого военного насилия. Обоих погубило вторжение в Россию. В Гитлере эхом отразился страх Наполеона (о котором тот впервые заговорил вслух в ссылки на острове Св. Елены), что «Европой будут править казаки». Но после того, как немецкие армии пережили зиму 1941 года, фюрер похвастался: «Мы стали хозяевами судьбы, которая погубила другого человека 130 лет назад».

По общему признанию, кумиром Гитлера, если таковой у него вообще имелся, был Фридрих Великий, творец «прусского духа» – этой гремучей смеси милитаризма, государственной чиновничьей бюрократии, дисциплины и точности. Фюрер считал, что Наполеону не удалось достигнуть ничего подобного. И хотя в тяжкие минуты раздумья он черпал вдохновение в образе старого короля, вместе с тем ему не могла не прийти в голову мысль о подобии многих его проблем проблемам человека, о котором он сказал как-то раз Гиммлеру как об «этом уникальном гении военного искусства, корсиканском Наполеоне».

Император и фюрер были игроками и играли до самого конца, не задумываясь над тем, что за проигрыш придется платить их народам. «Завоевания сделали меня тем, кто я есть, и лишь благодаря им я могу существовать», сказал Наполеон Бурьену. «Мелочи жизни, пустяк» – так он выразился, когда ему доложили о больших потерях его войск в сражении под Прейсиш-Эйлау. Оба призывали в армию детей, Наполеон брал пятнадцатилетних в 1814 году, а Гитлер пошел в этом еще дальше в 1945 году, используя гитлерюгенд и уличных боях. Император хвастал: «Мне наплевать, даже если я потеряю миллион солдат», а фюрер как бы вторил ему: «Я могу послать цвет немецкой молодежи в ад войны, не испытывая ни малейшей жалости». Угрозу Наполеона («Я похороню мир под развалинами моей империи») повторил в несколько иной форме Гитлер: «Нас могут уничтожить, но, если это случится, мы потянем за собой и весь мир, объятый пламенем». Первый опередил фюрера в подготовке «конца света». В 1814 году он издал приказ, согласно которому запрещалась всякая эвакуация из Парижа, даже если городу угрожало полное разрушение. Наполеон намеревался биться до последнего.

Кое в чем Гитлер превзошел императора. Тревор-Ропер называет его «Руссо, Мирабо, Робеспьером и Наполеоном его собственной революции, он был ее Марксом, Лениным, ее Троцким и ее же Сталиным». Из всего ряда перечисленных деятелей наибольшее сходство Гитлер имел с Наполеоном. Однако необходимо согласиться с Гейлом в том, что император лишь выигрывает от такого сравнения с фюрером – самые худшие из его преступлений не могут быть поставлены и близко с безжалостным истреблением Гитлером евреев.

Существует и еще одна тонкая, еле уловимая связь между этими двумя личностями, которая становится явной лишь при одновременном анализе их поступков. Эту связь можно обнаружить в трудах зловещего гения науки о наилучших способах истребления людей Карла фон Клаузевица, принадлежавшего к когорте титанов военной мысли, которым удалось возродить из пепла прусскую армию после унизительного поражения, нанесенного ей Наполеоном в 1806 году. В среде профессиональных военных он считался выскочкой из-за своего буржуазного происхождения и сомнительного дворянства (его отцу незадолго перед этим удалось добиться правд добавить к своему титулу приставку «фон») и поэтому всегда чувствовал себя чужим в офицерском корпусе, состоявшем из представителей древних прусских родов. И это несмотря на то, что сам Клаузевиц имел бесспорные личные заслуги, получив первое офицерское звание в возрасте двенадцати Лет. Все объясняется тем, что постоянный интерес Клаузевица к новым веяниям в области стратегии заслужил ему репутацию «якобинца». Главной заботой Клаузевица было создание военной науки, способной на практике осуществить концепцию «нации, постоянно готовой к войне». Эту концепцию первыми разработали и применили французы; однако он предвидел будущие грандиозные войны и прилагал все усилия к тому, чтобы. Пруссия вышла из них с триумфом. Клаузевиц был сторонником территориальной экспансии Пруссии, а его взгляды на судьбу Польши как самостоятельного государства мало чем отличаются от взглядов Гитлера и даже в чем-то их предвосхищают. Есть основания утверждать, что немалую роль в причинах зарождения обоих мировых войн сыграло его учение, имевшее много сторонников, При этом выводы Клаузевица носят весьма двусмысленный характер, и подлинную их суть трудно уловить – он сам писал о том, что его работы «могут иметь бесчисленное количество интерпретаций». Самым худшим интерпретатором учения Клаузевица оказался Гитлер.

При сравнении императора с Гитлером в глаза сразу же бросается неоспоримое влияние на последнего взглядов Клаузевица на деятельность Наполеона. Большинство биографов фюрера ссылаются на его приверженность учению прусского генерала, однако до сих пор этот аспект рассмотрен недостаточно, как и вопрос, о влиянии на него трудов Наполеона. Клаузевиц же на себе испытал методику Наполеона, когда в 1812 году служил в штабе Кутузова, в 1813 году в штабе Блюхера, а в 1814 году был начальником штаба у генерала Вальмодена, командира русско-германского корпуса, являвшегося частью Северной армии под командованием Бернадота. Он преклонялся перед гением Наполеона, отбросившего «правила цивилизованного ведения войны». Даже если ему и не удалось полностью постигнуть стратегию императора, он ухватил ее основополагающие идеи, создав, по сути дела, из разрозненных высказываний и заметок Наполеона теорию его военного искусства.

Нет никакого сомнения, что фюрер изучал Клаузевица, даже если этому наотрез отказывался верить страстный поклонник Клаузевица покойный Раймонд Арон. Главный труд Клаузевица «О войне» принадлежал к тем книгам на военные темы, которые, по сообщениям его биографов, Гитлер читал до 1914 года. В «Майн кампф» он часто делает ссылки на нее в очень одобрительном тоне, а в своей речи, произнесенной в Мюнхене в 1934 году, он даже обвинил своих слушателей в том, что они никогда не читали Клаузевица, а если и читали, то не знают, как применять его современной обстановке. По, меньшей мере в одном случае ему пришлось напомнить своим генералам о том, что он знает Клаузевица. А в Нюрнберге Кейтель утверждал, что Гитлер штудировал Клаузевица даже по ночам. В это охотно верится, тем более, что, как подчеркивал тот же Арон, многие восторженно читали Клаузевица, но не проявляли при этом особого внимания. Вряд ли до сознания фюрера доходила вся глубина теоретической мысли этого сложнейшего военного философа. Как бы то ни было, Гитлер открыто признавал Клаузевица властителем своих дум. Вполне логичным является предположение, что он был сильно поражен сходством многих Критических ситуаций, описанных и проанализированных Клаузевицем в его работе, с положением, в котором оказались германские войска в последние годы второй мировой войны. И здесь прежде всего имеются В Виду кампания 1812 года и сражения 1814 года, которые вели лишь к истощению армии Наполеона в уже проигранной войне. Но из описаний этих ситуаций Гитлер заимствовал лишь то, что хотел видеть и чему хотел верить. Однако и в этом случае, несмотря на всю субъективность подхода Гитлера, тщательное изучение вышеупомянутой книги Клаузевица проливает дополнительный свет на особенности мышления Гитлера и на механизм принятия им решений, имевших далеко идущие последствия.

Фигура Гитлера является уникальной не только в силу беспрецедентных зверств и жестокостей, которые творились по его приказам, но и потому, что до сих пор он окутан ореолом некой загадочности, тайны (в противоположность ему Муссолини был ясен, как открытая книга), и все же мы знаем о нем больше, нежели о тиранах прошлого. Тайна состоит в том, что ему были, несомненно, присущи многие дарования и положительные качества помимо тех, которые прославили его как Аттилу нашего времени. Именно это обстоятельство и придает Гитлеру и его карьере особую жуть. Только узнав и оценив положительные стороны характера фюрера, можно понять весь ужас и глубину его нравственного падения и первобытного варварства.

Личность Наполеона обескураживает исследователей по той же самой причине, и к тому же у него было предостаточно времени на о. Св. Елены, чтобы сочинить свою собственную Легенду, которая в немалой мере способствовала созданию выгодного для него истерического облика (несмотря на это, авторы многих тысяч книг так и не пришли к единому мнению). К счастью, фюреру не было предоставлено подобной возможности отфильтровать факты, оставив из них только самые благоприятные для себя. Как бы там ни было, но если даже император и обладал подобным удивительным сочетанием добра и зла, все же его фигура менее загадочна.

Существует и еще один аспект в исследовании этих двух деятелей, который часто ускользает от внимания ученых. Это ограниченность их деяний масштабом Европы. Годы, прошедшие со времен наполеоновских войн до завоеваний Гитлера, отмечены явной гегемонией Европы в мировых делах, гегемонией, которой в настоящее время больше не существует и которая исчезла, вероятно, навсегда. Считают, что император начал необратимые перемены, приведшие к разрушению старой, иерархической, христианской Европы, а фюрер закончил эту работу. Возможно, это мнение и грешит предвзятостью, но легенда, которую Наполеон усиленно распространял из своей последней ссылки, действительно предусматривала создание им в случае успеха своих планов объединенной Европы. Кое-кто может совершенно справедливо возразить, что Наполеон в какой-то степени и сам уже подготовил почву для такого объединения, создав единое западногерманское государство (Рейнскую конфедерацию) и единое северо-итальянское государство (Итальянское королевство).

Ну, а Гитлер хоть и превратил Европу в развалины, подорвав ее доминирующее положение в мире, вместе с тем уничтожил и некоторые препятствия на пути к образованию европейского союза. Наполеон называл континент «сгнившей старой проституткой», с которой он будет обращаться так, «как ему заблагорассудится». Спустя, сто с лишним лет, в 1943 году, Геббельс записал в свой дневник строки о «непоколебимой уверенности фюрера в том, что рейх будет властелином всей Европы». А два года спустя, перед самой своей смертью, Гитлер сказал об этом континенте: «Я должен был изнасиловать Европу, чтобы обладать ею».

Гейл подчеркивает то несомненное обстоятельство, что «при Наполеоне французская цивилизация (хотя и в сильно урезанном виде) все же сопровождала завоевательные походы его армии, в то время как характер завоевания, выпавшего на долю нашего поколения, несовместим вообще ни с какой цивилизацией». Французы несли с собой революцию и в области общественных отношений, законодательства и обеспечили равенство всех перед законом на большей территории Западной Европы. Но, несмотря на все положительные стороны этого процесса, данные благодеяния были внедрены ими силой, именем завоевателей. Ипполит Тэн, являясь самым серьезным в интеллектуальном плане среди всех критиков человека, которого он назвал «Диоклетианом Аяччо», содрогается при мысли о том, что могло бы произойти, победи Наполеон русских в 1812 году.

В лучшем случае возникла бы Европейская империя, основы которой тайно подтачивало бы сопротивление составляющих ее народов. В худшем – Франция, разросшаяся до безобразно гигантских размеров за счет порабощенных стран, управляемых французскими комиссарами и военными губернаторами, сидящими в Санкт-Петербурге и Риге, так же, как и в Данциге, Гамбурге, Амстердаме; Лиссабоне, Барселоне и Триесте. Каждый подходящий для этой цели француз командовал бы той или иной административной единицей на завоеванных территориях. На военную службу призывались бы все годные к ней молодые люди; все мужское население Франции осуществляла бы карательные функции, у людей просто не оставалось бы иного выбора; кроме карьеры солдата, акцизного чиновника или полицейского, чтобы угнетать покоренные народы и взимать с них налоги и поборы, конфисковывать различные товары или даже уничтожать их, ловить контрабандистов и ломать хребет непокорным.

Тэн писал эти строки в 80-е годы прошлого века и совсем не подозревал, что всего лишь шестьдесят лет спустя в Европе будет установлена очень похожая германская гегемония, при которой самыми почтенными профессиями будут считаться профессии шпиона, доносчика и наемного убийцы.

По своей сути как Наполеон, так и Гитлер; были оппортунистами, какие редко встречаются на этом свете. «Его представления об истории революции были на удивление поверхностными и неполными», – писал о Наполеоне бывший депутат Жан Карл Байлиль. Он воспользовался Революцией ровно настолько, насколько ему это было необходимо для создания режима, который не был ни старым, ни новым. Вольно или невольно, но это непонимание людей и принципов оказало на его карьеру самое катастрофическое воздействие».

Один из видных германских политиков Герман Раушнинг так сказал о Гитлере в 1939 году: «Он заглушил в своем движении социалистские тенденции, выдвинув на первый план националистические, Он вылезал из кожи вон, чтобы заручиться поддержкой могущественных покровителей и друзей, которые могли помочь ему прийти к власти». Раушнинг особо отмечал тот факт, что национал-социалисты «не имели никаких строго обозначенных политических и экономических целей ни во внутренней, ни во внешней политике». Как в наполеоновской Франции, так и в гитлеровской Германии, все решал один человек, вождь. Все, будь то люди или принципы, подчинялась его всепожирающему, ненасытному эгоизму.

Эта книга является исследованием мании величия. В 1811 году Наполеон сказал ошеломленному Фуше: «А что мне остается делать, если все это возносит меня к владычеству над всем миром». После покорения России он намеревался сформировать армию в Тифлисе и затем послать ее в Индию через Афганистан. Гитлер же в 1942 году заявил Альберту Шпееру, что после разгрома России «20–30 немецких дивизий (больше не потребуется) завоюют Индию». В молодости у императора и у фюрера было мало общего – профессиональный военный с Корсики и неудавшийся австрийский «художник». Демонические процессы развращения властью были общей чертой как Наполеона, так и Гитлера, когда они достигли зенита в своих политических карьерах.

Глава вторая

Неудачники

Ни одному здравомыслящему, человеку и в голову не приходило, что кто-то из них может стать повелителем своей страны. Стендаль как-то встретил одного пожилого офицера, которому довелось служить вместе с Наполеоном Бонапартом еще до 1789 года и который вспоминал о нем как о «молодом пустозвоне, вступавшем в спор по любому поводу. Этот болтун был преисполнен решимости реформировать все и вся». Офицер добавил, что знавал таких, «прожектеров» десятками. Осенью 1909 года один бродяга увидел в венской ночлежке кошмарное привидение по имени Адольф Гитлер, с исхудавшим, обросшим щетиной лицом и горящими глазами; привидение это было совершенно обнаженным, если не считать пары полуистлевших подштанников.

И все же сыновья Карло де Буонапарте, «благородного» адвоката по профессии, и старшего таможенного чиновника Алоиза Гитлера, как один, так и другой, происходили из довольно обеспеченных, хотя и разнящихся по своему социальному положению семей, при всем том, что фюрер говорил о себе как о «бедняке». Один отец был дворянином, а второй – мелким буржуа, но каждому удалось улучшить свой социальный статус, ловко используя возможности, предоставляемые государственной службой.

Молодой Бонапарт

Чистота благородной крови Наполеона несколько преувеличена. Семья Буонапарте получала довольно скудные доходы с нескольких мелких ферм, а их крестьяне называли своих хозяев по именам. И лишь после завоевания Корсики французами в 1769 году и появления корсиканской знати они стали патрициями, а до этого считались мелкопоместными дворянами. От состоятельных крестьян их отличал лишь свой родовой герб. Соответствующие документы о древности их рода Карло выправил за соответствующую мзду у чиновников тосканского правительства. Затем предусмотрительный Карло, обладавший немалой изворотливостью, покинул ряды сторонников корсиканского дела и стал всячески примазываться к новому французскому режиму, олицетворением которого на острове был губернатор, граф де Марбоф, страстный поклонник его жены. На ухаживания графа Карло смотрел сквозь пальцы, что обеспечило ему посты и привилегии, одной из которых было образование, дорогостоящее по тем временам, полученное его детьми за счет государства.

Алоиз Гитлер тоже не дремал и старался использовать немногие шансы, предоставленные судьбой, на все сто процентов. Он родился в 1837 году и происходил из огромной крестьянской семьи, где браки лиц, близких по родственным связям, не являлись большой редкостью. Эта семья проживала тогда в деревне в Верхней Австрии – там, где эта провинция граничила с Богемией и Баварией, и имела скорее всего чешскую фамилию – Гидлер или Гидларчек. Сам Алоиз был незаконнорожденным ребенком кухарки Марии Анны Шикльгрубер. Его отец неизвестен. Пять лет спустя после его рождения его мать вышла замуж за местного бездельника Иоганна Георга Гитлера, который через тридцать лет усыновил Алоиза, видимо, чтобы не портить тому карьеру. Приходского священника уговорили изменить данные в метрике, и таким образом фамилия Шикльгрубер изменилась на Гитлер. Супруги пребывали в такой бедности, что одно время им даже приходилось спать в кормушке для скота. Когда мальчику исполнилось 13 лет, он сбежал в Вену и нанялся учеником к сапожнику, после чего поступил на таможню. Несмотря на недостаточное образование он добился определенного успеха, поднявшись до чина старшего инспектора.

Какова бы ни была разница между двумя отцами, каждый из них оказал огромное влияние на своего сына. Карло учил Наполеона, что он, дворянин, выше других. Увы, это убеждение рассыпалось в прах, когда тому довелось столкнуться с действительностью в лице представителей старорежимной французской знати. Алоиз передал по наследству будущему фюреру свой страх стать деклассированным изгоем, опять упасть в грязь и превратиться в никчемного человека.

Наполеон родился в Аяччо 15 августа 1769 года. Он вырос и провёл свое детство в этом городке и окружающей его сельской местности, совершая поездки на пони в густые вересковые заросли и посещая вместе со своими братьями и сестрами фермы, принадлежавшие семье. Живя в городе, он был предводителем шайки подростков, которые часто устраивали стычки и потасовки на улицах. Он оставил Корсику в возрасте девяти лет и стал казенным стипендиатом военного училища в городе Бриенне в Восточной Франции и с тех пор редко видел своих родителей. Карло умер от рака желудка в 1785 году. «Невозможно было выразить словами всю боль, которую почувствовал при известии о смерти отца, – писал Наполеон в своих воспоминаниях на острове Святой Елены. В юности он во всем был мне опорой».

Император явно кривил душой. Еще маленьким его посылали искать отца по тавернам, где тот проводил время за выпивкой и игрой в карты или кости. Уже тогда расточительство и мотовство Карло не было ни для кого секретом. Больше всего маленький Наполеон любил и уважал свою мать Летицию Рамолино, женщину сильной воли. Было время в конце 90-х годов XVIII века, когда, ослепленный своими успехами, он подвергал сомнению отцовство Карло, поскольку никто из его предков не выказывал талантов в военном деле. Единственной возможной альтернативой Карла был губернатор, граф де Марбоф, галантный старый вояка, о восхищении которого Летицией знали многие. Однако такой вариант представляется маловероятным, и прежде всего потому, что несмотря на всю свою красоту и молодость Летиция была строгой набожной католичкой. Она едва умела писать и читать, но с молоком матери впитала в себя традиции народа, согласно которым прелюбодеяние в замужестве считалось страшным грехом и наказывалось смертью.

В Бриенне юный Бонапарт учился превосходно, прекрасно знал математику, увлекался историей Греции и Рима. Особенно он любил читать переводы из Плутарха и Полибия. По свидетельству Луи де Бурьена, товарища по школе, он был поглощен собой, замкнут и одинок. Его все сторонились по причине острого языка, не щадившего никого. Наполеон и сам вспоминал, что находил «несказанное удовольствие в чтении и размышлении над прочитанным вдали от шумных забав моих сверстников», признавая в то же время, что «в школе меня не любили». А с другой стороны, Бонапарт утверждает, что руководил игрой в снежки зимой 1783–84 гг., заметив при этом, что начальство в конце концов запретило бросаться снежками, потому что многие мальчики получили серьезные травмы: часто внутри снежков скрывались камни. Когда над ним подтрунивали из-за итальянского акцента и странной фамилии, он не оставался в долгу и заявлял: «Если бы на каждого корсиканца приходилось только по четыре француза, то Корсика осталась бы непокоренной ими, но соотношение было десять к одному». Его кумиром был генерал Паоли, который возглавил борьбу корсиканцев против французского нашествия, или, выражаясь словами Наполеона, «против тиранов, утопающих в роскоши, и придворных блюдолизов». В юности Наполеон отличался ярым корсиканским национализмом и питал тайную ненависть к народу, чьему королю его обучали служить.

В октябре 1784 года Наполеон перешел в Парижскую военную школу, откуда его выпускают через год в чине подпоручика артиллерии. В своих мемуарах он писал о школе: «С нами обращались все время как с офицерами с огромными доходами, по сравнению с которыми богатейшие корсиканские семьи выглядели весьма скромно. Нас чудесно кормили и обслуживали, гораздо лучше, чем мы могли бы себе это позволить позже, живя на скромное офицерское жалованье». Здесь он постигал теорию и практику артиллерийского дела, которое в тот период претерпевало изменения в связи с принятием на вооружение нового орудия конструкции Грибоваля. И все-таки, несмотря на его успехи в военной школе, имеются указания на то, что он работал вовсе не так усердно, как впоследствии вспоминал об этом, и отличался несдержанностью и большой вспыльчивостью, из-за чего часто ссорился с товарищами.

Это было его первое пребывание в Париже, в котором в те дни блистал великолепием и роскошью старый, королевский режим. Внешне монархия казалась непоколебимой, а общественный порядок прочным, как скала. Только что Британия потерпела унизительное поражение от французов и американцев. Для непосвященных налицо были все признаки процветания, а неизбежное банкротство правительства тщательно скрывалось. В столице царило беззаботное настроение, свыше 600 кафе и ресторанов – сравнительно недавнее изобретение – предлагали свои услуги молодым повесам из дворянского сословия. По меткому замечанию Алексиса де Токвиля, «Франция в те дни была нацией прожигателей жизни, стремившихся побыстрее вкусить ее бесчисленные удовольствия». Однако едва ли молодого, скромного артиллерийского офицера в поношенном сюртуке можно было назвать прожигателем жизни. В мае 1706 года он даже серьезно помышлял о самоубийстве. Бонапарт все еще ненавидел французов, сетуя на то, что его земляки корсиканцы страдают под тяжелой десницей французских угнетателей. Много лет спустя он писал: «Дом принуждал меня любить народ, который я должен был ненавидеть в силу естественных причин». Ему довелось еще несколько раз побывать в Париже до того, как грянула революция. В одно из таких посещений он впервые познал женщину, переспав с молоденькой проституткой, которую подцепил в Пале-Рояль в ноябре 1787 года. До этого он влюблялся в Каролину де Коломбье, но дело не пошло дальше того, что они «вместе лакомились вишнями». Его угнетали не только тоска по дому или страдания родной Корсики под французским игом. Хотя в качестве субалтерн-офицера он получал неплохое жалованье, большая часть уходила на помощь овдовевшей матери и семерым братьям и сестрам, влачившим теперь жалкое существование. Перспективы получения следующего чина оставались неопределенными.

Наполеон рассказывает о том, каким он предстал перед своим братом Жозефом во время очередного посещения Корсики в 1786 году, приехав с чемоданами, «один из которых был в несколько раз больше, чем тот, в котором лежали личные вещи». Чемодан, о котором вспоминает Жозеф, был битком набит книгами. Наполеон взял с собой Плутарха, Платона, Тита Ливия и Тацита, а из более современных ему философов – Монтеня, Монтескье и Рейналя. Его также страстно увлекали поэмы Оссиана, кельтского барда, чье настоящее имя было Джеймс Макферсон. Его переводы на французский впервые, появились в 1771 году. Однако, судя по его мемуарам, Наполеон в юности отдавал предпочтение «Руссо («мой кумир») и культу чувственности».

Наполеон стал поддерживать Французскую революцию с того самого момента, как в июле 1789 года на смену Генеральным штатам пришло Конституционное собрание. Он поверил в то, что революция означает возрождение Франции и, что еще более важно, его родины – Корсики. Неудавшаяся попытка Людовика XVI тайно скрыться из Парижа, побег в Варен окончательно превратили Наполеона в убежденного республиканца. Правда, нужно сделать оговорку: большую часть времени в первые года революции он провел на Корсике, занявшись там политическими интригами, целью которых было создание революционной Корсики, надежного союзника Франции. Посещения континента будили в нем мрачные мысли. Он испытывал крайнее отвращение к анархии, которую застал там в 1791 году, а толпы, штурмовавшие на его глазах Тюильри в августе следующего года, он назвал «отъявленным сбродом и подонками».

Но даже и после этого он приветствовал революцию как «всеобщее народное восстание против привилегированных классов». По его словам, «новая Франция продемонстрировала всему миру уникальное явление: 25 миллионов душ, равных между собой, управляемых одними и теми же законами и постановлениями, одним правительством. Все перемены находились в гармонии с благом народа, с его правами и с прогрессом цивилизации».

А на Корсику тем временем вернулся ее национальный герой генерал Паоли и опять возглавил борьбу против французов. В «гражданине Буонапарте» он сразу разглядел угрозу, поскольку тот был настроен, по мнению генерала, слишком про-французски, слишком по-революционному. В июне 1793 года Наполеон и его семья бежали с Корейки. «Эта страна не для нас» – так он сказал своей матери.

Бывший дворянин стал махровым якобинцем, будучи принятым в этот клуб по причине своей бедности и чахлого дворянства семьи Бонапартов. Наполеона назначили командиром артиллерии во время осады Тулона, которая длилась с сентября по декабрь 1793 года. Тулон, сытый по горло местными излишествами и последствиями официальной политики террора, восстал против парижского Конвента и пригласил на помощь англичан. Здесь Наполеон нашел себя. Об этом случае он написал многие годы спустя: «Именно там я и проявил впервые те выдающиеся военные дарования, которые принесли столько славы французскому оружию». Он правильно расположил батареи, огонь которых сметал все на своем пути, по английскому флоту была открыта пальба раскаленными ядрами, «чтобы спалить корабли деспотов» (его слова). Вражеские суда вынуждены были покинуть гавань. Падение роялистского Тулона было всецело заслугой одного Наполеона. Всю осаду он находился на батареях, даже спал на земле у орудий. Он лично взял в плен английского генерала и был ранен штыком в ногу. Под Наполеоном было убито две лошади. В его рапорте военному министру говорилось: «Я обещал вам полный успех и, как видите, сдержал свое слово». Взятие Тулона произвело такое впечатление на Конвент, что Наполеону был присвоен чин бригадного генерала и его назначили командовать артиллерией экспедиционной французской армии в Италии. Наполеону удалось раздавить еще один заговор роялистов в Тулоне.

В то время как артиллерия майора Бонапарта громила Тулон, тринадцатилетний прусский офицер был свидетелем боев на Рейне, которые вела его армия с французами. Карл Филипп Готтлиб фон Клаузевиц служил тогда фаненюнкером (прапорщиком) в полку принца Фердинанда и наблюдал за тем, как революционные войска применяют новую тактику и дерутся с фанатизмом, бросаясь в отчаянные атаки с пением «Марсельезы». Этому офицеру суждено было написать книгу, которую будут читать либо как гениальный трактат о войне, либо, выражаясь словами Лидделл Гарта, как «прусскую «Марсельезу», которая горячила кровь и опьяняла мозг».

Осада Тулона

В течение довольно продолжительного времени Наполеон был якобинцем, по убеждениям, заявляя: «Марат и Робеспьер – вот мои святые». Многое объясняется тем фактом, что у него на руках была немалочисленная семья – его обожаемая матушка, братья Жозеф, Люсьен, Луи и Жером, сестры Элиза, Каролина и Паулина, а законы корсиканских кланов подразумевали, что если преуспевает один член семьи, то он должен заботиться и об остальных из своего клана. Справедливости ради следует признать, что идейные убеждения Наполеона не были показными, рассчитанными на кусок хлеба, карьеру и безопасность от террора и гильотины. Он зачастую выражал настолько экстремистские взгляды, что за ним прочно утвердилась репутация «террориста» – человека, поддерживающего и помогающего властям проводить политику террора. Да и позднее сам Наполеон никогда не отрицал, что в молодости придерживался таких взглядов, признав на острове Святой Елены: «Я был очень молод, и в моей голове царил идейный разброд». Он утверждал также, что «Робеспьер обладал гораздо большей политической проницательностью и чутьем, чем это за ним обычно признают». Брат Неподкупного Огюстен стал его закадычным другом – он был известен как почитатель таланта низкорослого генерала, «Все тогда свыклись с мыслью о смерти, – рассказывал он графу Бертрану в 1821 году, незадолго до своей кончины. – Мы ее видели перед собой каждый день и свыклись с этим». В другом случае он заметил, что, будь семья Бонапартов чуть побогаче и познатнее, его головокружительная карьера могла бы так и не состояться. Он отбросил остатки внешнего лоска, который еще сохранился у него, и нарочито огрубил свои манеры и внешность, заискивая перед санкюлотами. Именно в те дни он позаимствовал у них жаргонизм и ругательства, от которых так и не смог потом избавиться. Баррас припоминает, как ему удалось разглядеть в Бонапарте поразительное сходство с Маратом, самым кровавым якобинцем. Он описывает также, как Наполеон втирался в доверие к одному из наиболее влиятельных друзей младшего брата Робеспьера, обхаживая его жену. Дело дошло даже до того, что он носил за ней ее перчатки и веер, как паж. Баррас рассказывает еще об одном смехотворном случае поведения гражданина генерала, на обеде, данном в честь комиссаров Конвента одним из местных революционных комитетов. «Уже тогда, он пытался играть двойную роль, которая позднее стала естественной для него, и ухитрился побывать на обеде с комиссарами, что доставило, ему особую радость, и сбегать в соседнюю комнату посидеть с санкюлотами, как бы извиняясь перед ними за свое отсутствие».

В период якобинской диктатуры Бонапарт впервые начал серьезно приглядываться к политикам. Девять (позднее двенадцать) членов Комитета общественной безопасности образовали, орган с диктаторскими полномочиями, деятельность которого должна была основываться на принципе общей воли, заимствованном у Руссо. По этой теории выходило, что самые лучшие и мудрые люди будут решать, какие меры следует предпринять в Интересах общества. Система представительной демократии отвергалась. В апреле 1793 года эти люди взяли власть во Франции в свои руки и стали править по законам военного времени, посылая несогласных на гильотину и совершай массовые казни. Все это творилось во имя спасения революции от армий старорежимной Европы. Террор был изобретением Дантона; говоря строго объективно, этот термин обозначал использование самых радикальных средств для того, чтобы поставить всю нацию под ружье. По закону «о подозрительных» смертная казнь распространялась не только на явных врагов, таких, например, как возвратившиеся эмигранты, но и на тех, кто возбудил к себе подозрительность своей недостаточной преданностью делу революции. Ими могли быть и генералы, проигравшие сражение. Дантон объявил, что Республика не может считать себя в безопасности, пока жив хотя бы один ее противник; даже «безразличных» следовало отлавливать. А затем коллеги и самого Дантона послали на эшафот; посчитав его недостаточно радикальным. С момента устранения Дантона в комитете безраздельно властвовал Максимилиан Робеспьер. Один из его друзей, Арман де Сен-Жюст, предупреждал, что пои определенных обстоятельствах общая воля может подвергнуться «извращениям»; и тогда она может предстать в любой мыслимой форме – «через двадцать лет может произойти даже реставрация монархии». (В «Происхождении тоталитарной демократии» говорится по этому поводу: «Наполеону потребовалось менее двадцати лет, чтобы заявить, что он является воплощением воли всей французской наций, и найти этому теоретическое обоснование»). Террор стал настолько разнузданным, что фактически превратился в массовые убийства ни в чем не повинных людей и его начали опасаться даже сами якобинцы. После переворота 9 термидора в стране установился более снисходительный режим, а сторонники Робеспьера сами отправились на гильотину.

Как мы уже убедились, Наполеон всегда питал некоторую слабость к Робеспьеру, подчеркивая, что «Марат, де Варенн, Фуше и другие были несравненно более жестокими и кровожадными». Его уважением пользовался и Лазар Карно, прозванный «архитектором победы». Его безжалостность и организаторский талант помогли восстановить рухнувшую французскую систему набора рекрутов и превратить недисциплинированную толпу в грозную боевую силу. Этот уроженец Бургундии, бывший в 1789 году саперным капитаном, ненавидел знать еще более люто, нежели сам Робеспьер; Бонапарт утверждает, что последнему иногда даже приходилось сдерживать Карно, посылавшего слишком многих на Гильотину.

Термидорианский переворот и падение Робеспьера явились для Наполеона сокрушительным ударом. Арестованный в следующем месяце как сторонник Робеспьера, несколько недель он провел в тревожном ожидании казни, которая была вполне реальна. Термидорианцы сами были якобинцами и террористами, людьми, которые проголосовали за казнь Людовика XVI. Они захватили власть, потому что испугались за свои жизни. Гражданина Бонапарта они рассматривали как потенциально опасного экстремиста. Положение, в котором он оказался, было настолько серьезным, что лейтенант Бюно (бывший сержант, отличившийся при осаде Тулона) предложил устроить побег из тюрьмы. К счастью, начальник Бонапарта убедил следственную комиссию, что Директория не может позволить себе разбрасываться такими талантливыми воинами, и спас его жизнь.

После освобождения Наполеон сделал ошибку, отказавшись от назначения в Вандею на подавление восстания роялистов, и стал получать лишь половинное жалованье. Ему и прежде не хватало денег, но теперь он впервые испытал, что такое настоящая бедность. В довершение ко всему какое-то время ему вообще не платили ничего. Жил он в третьеразрядной гостинице рядом с площадью Победы, а столоваться ему приходилось в дешевеньких кафе, причем деньги на оплату обедов он заворачивал в бумагу, чтобы никто не увидел, как мало он тратит. Мундир на нем сильно истрепался, о новых перчатках не могло быть и речи. Жозеф посылал ему небольшие суммы, которые не дали Наполеону умереть с голоду. Только чудо спасло его от самоубийства (а он думал уже о том, чтобы утопиться в Сене) – ему удалось занять деньги.

После 19 термидора 1794 года и падения Робеспьера Наполеону казалось маловероятным, что ему когда-либо снова придется служить во французской армии. Он попытался наняться к туркам, но безуспешно. В те дни с ним часто виделся Бурьен, который вспоминает, что «он всегда был задумчив, часто объят тревогой, пребывая в подавленном настроении… Все его планы рушились. Ни на одно из своих прошений он так и не получил ответ. Это пренебрежение изъедало его, точило его душу. Ему не терпелось окунуться в гущу деятельности. Мысль о том, что он всего лишь частичка толпы, была для него невыносима».

Приятельница Стендаля (ставшая одним из его первых биографов) так вспоминала встречу с безработным гражданином генералом в начале 1795 года: «По правде говоря, такого исхудавшего и странного создания я не встречала до этого никогда в жизни. Огромные «уши спаниеля» – тогдашняя модная прическа – доходили ему до плеч. Сквозь эту густую, путаную шевелюру на вас мрачно смотрели пронзительные итальянские глаза. Он никак не производил впечатление гения, скорее наоборот, при взгляде на него казалось, что с этим человеком лучше не встречаться где-нибудь ночью в лесу».

Париж, в котором Наполеон чуть не умер с голоду, выглядел теперь куда веселее, чем при Робеспьере. Он писал своему брату Жозефу в июле 1795 года: «Роскошь, удовольствия и искусство возрождаются здесь с Поразительной быстротой. Вчера в театре оперы был бенефис одной актрисы, давали «Федру». Несмотря на бешеную стоимость билетов к двум часам собралось море народу. Снова появились экипажи и франты, и их исчезновение кажется лишь дурным сном. Для людей с деньгами доступны все радости жизни. Думать некогда, и просто невозможно оставаться мрачным и насупленным в таком вихре веселья, шуток и смеха. Повсюду видны красивые, элегантные женщины – в театрах, в открытых экипажах, в библиотеках. Эти прелестные создания проникли даже в кабинеты ученых».

Несмотря на свое якобинство и отказ от привилегий Наполеон никогда не забывал то, что вбил в него Карло – свое благородное происхождение. Он яростно обличал привилегии, потому что это было выгодно и необходимо, во-первых, для сохранения жизни, а во-вторых, для быстрой карьеры. Но больше всего он выступал против привилегий тогда, когда этими привилегиями пользовались другие, а не он сам. Позже, несмотря на его упорные утверждения, что «настоящий талант всегда пробьет себе дорогу», он не мог побороть в себе искушение заверить Меттерниха в своем аристократическом происхождении к древности своего рода. В душе Меттерних здорово позабавился. Это убеждение являлось очень важным элементом фундамента, на котором базировались его самоуважение и уверенность в своем предназначении стать лидером нации. В противоположность ему, у Адольфа Гитлера вообще не было никаких поползновений на благородство своего происхождения. Когда он стал играть в Европе доминирующую роль, то назвал Венгрию самым прогнившим сообществом новой Европы, по «вполне очевидной» причине – ею до сих пор управляла аристократия. Однажды ночью в 1941 году он с возмущением вспоминал о том, что в мире его юности «каждый человек ценился не в меру своих заслуг или способностей, а по своему происхождению». Если Бонапарт втайне преклонялся перед голубой кровью, то Гитлер клеймил знать старорежимной Франции как «ублюдков и дегенератов».

Анализ книг, прочитанных Гитлером с самого раннего возраста, показывает его прогерманскую ориентацию, хотя по национальности он был австрийцем. Первой из этих книг было популярное изложение франко-прусской войны 1870–71 гг., снабженное иллюстрациями. Гитлер писал, что после прочтения этой истории он «вынужден был поверить в то, что не все немцы имели честь принадлежать к рейху Бисмарка, испытывая тайную зависть к тем, кому повезло».

Почему произошло так, а не иначе, он узнал лишь после того, как стал ходить в среднюю школу в Линце, где неотразимое впечатление на него произвели уроки некоего доктора Петча. Именно там, в школе, Гитлеру привили, как он выражался позднее, «чувство пылкой любви к моей германо-австрийской родине и глубокой ненависти к австрийскому государству, вместе с убеждением, что дом Габсбургов не любил, да и не мог любить нас, немцев».

Он родился 20 апреля 1889 года в Браунау-на-Инне, маленьком городке на австро-баварской границе, где таможенным чиновником служил его отец. Двумя годами позже семейство Гитлеров переехало на жительство в город Пассау, значительно превосходивший Браунау по территории и числу жителей. В начале 1895 года Алоиз Гитлер ушел в отставку и купил ферму в Хафельде, поблизости от маленького торгового городка Ламбаха, располагавшегося в тридцати милях от Линца. На этой ферме он держал пчел и ухаживал за фруктовым садом. Однако вскоре выяснилось, что занятие это малоприбыльное, и даже разорительное, и поэтому после непродолжительного пребывания в Ламбахе семья перебралась в коттедж с садиком, находившийся в Леодинге, большой деревне недалеко от Линца, где Алоиз, все равно настояв на своем, завел несколько ульев с пчелами. У Адольфа сохранились «приятные воспоминания о лесах и полях».

Его робкая и пугливая, как мышка, мать, Клара Пецль – одна из немногих, к кому Гитлер испытывал искреннюю привязанность, – походила на Летицию Буонапарте лишь своей набожностью. Происходя из того же крестьянского рода, что и Алоиз (она была его троюродной сестрой), фрау Гитлер была на двадцать три года моложе своего грубого, с замашками тирана мужа, который внушал ей постоянный страх. Ранее, во время первого брака Алоиза, она была ему приемной дочерью, а затем уехала в Вену, где работала служанкой. Незадолго до смерти второй жены Алоиза она вернулась в дом в качестве экономки, а затем, выждав положенный срок, стала третьей супругой Алоиза Гитлера. К моменту рождения Адольфа Алоизу было уже за пятьдесят. У них были еще один сын, Эдмунд, появившийся на свет в 1894 году, но едва переживший младенчество, и дочь Паула, родившаяся двумя годами позже. На попечении Клары находились также двое детей от второго брака ее мужа: Алоиз-младший 1882 года рождения и Анжела 1883 года рождения. Тихая, добрая, беззаветно преданная детям Клара была исключительно трудолюбивой женщиной и содержала дом в образцовом порядке.

У Алоиза Гитлера, человека крутого и вспыльчивого нрава, была тяжелая рука, и не проходило дня, чтобы от него не доставалось кому-нибудь из мальчиков. Хуже всего приходилось Алоизу, и в свои 14 лет он сбежал из дома в Париж, став там официантом. С Адольфом отец обращался чуть получше. Как вспоминал потом фюрер, он довел отца до белого каления тем, что отказался даже и думать о карьере таможенного чиновника. Он хотел стать художником. «Естественно, ситуация, возникшая впоследствии, была не из приятных, – писал Гитлер в «Майн кампф». – Старик страшно разозлился, да и я тоже обиделся, хотя любил его». И добавляет: «У меня возникала тошнота при мысли о том, что некогда я буду сидеть за письменным столом в каком-то учреждении, и что не смогу распоряжаться временем по своему усмотрению, и всю жизнь мне придется провести, заполняя формуляры».

Средняя школа в Линце была достойным представителем довольно неплохой по тем временам австрийской системы народного образования, и не следует ее недооценивать. Среди педагогов, работавших там, попадались подлинные мастера своего дела, что подтверждается восторженным отзывом Адольфа об уроках доктора Петча. Школьная программа не предусматривала изучения латинского и греческого языков, имея своей задачей подготовить учащихся к получению коммерческих и технических профессий. Там преподавали немецкий и французский языки, историю, Географию, математику, химию, физику, естествознание и рисование. Несмотря на бойкий и развитый ум, что признают все, кто обучал его, по всем предметам, кроме рисования, мальчик успевал плохо. Даже по истории его знания оценивались всего лишь как удовлетворительные. Причиной слабой успеваемости была лень. Но в то же время по рисованию он неизменно получал высший бал.

Это не помешало фюреру позже утверждать в «Майн кампф»: «Школьные задания, которые нам давали, были до смехотворного легки, и мне удавалось больше времени проводить на открытом воздухе». От дома до школы пешком добираться нужно было целый час, и в плохую погоду он отправлялся туда на поезде; потом он жил на квартире в Линце вместе с пятью школьными товарищами. Один из них, Йозеф Кемплингер, вспоминает: «Мы все любили его за поведение в классе и на площадке для игр». И добавляет: «Он был не из трусливых». Преподаватели оспаривали эту точку зрения. Доктор Хюмер считал будущего фюрера «неуживчивым, своенравным, капризным и раздражительным», он вспоминал в своих записках, что «худой юноша с бледным лицом… требовал от своих товарищей безусловного подчинения, выступая в роли вождя». Другой преподаватель вспоминал, как Адольф Гитлер разговаривал с деревьями, шелестящими листвой на ветру, и придумывал их ответы. Скорее всего он не отличался особой физической силой, поскольку у него было не все в порядке с легкими. На самом раннем его изображении (ему тогда было 6 лет) можно увидеть лицо, типичное для туберкулезника, хотя туберкулезом он все-таки не болел.

В «Майн кампф» он пишет, что ему пришлось оставить школу по совету врача, рекомендовавшего матери освободить его от занятий по меньшей мере на год.

Молодой Адольф

Адольф утверждает, что у него возникло чувство тяжелой утраты и обездоленности, когда в январе 1903 года от удара внезапно скончался старый Алоиз Гитлер, однако есть основания не доверять этому утверждению – Адольф явно не скорбел о своем старом отце так, как Наполеон оплакивал Карло. В своем кругу Алоиз никак не мог считаться неудачником и пользовался определенным уважением и авторитетом. Ведущая газета Линца поместила о нем некролог, в котором описывала его жизненный путь, который неуклонно развивался по возрастающей. Его вдова осталась вполне обеспеченной по тогдашним понятиям, так что и семье в целом удалось сохранить прежний уровень жизни. Теперь она могла баловать своего ненаглядного сыночка Адольфа сколько ее душе было угодно. Когда тот в 1905 году бросил школу, она позволила ему бездельничать и шататься по улицам вместе с другими молодыми повесами. Он питал страсть к франтовству и действительно постарался побыстрее обзавестись самой модной для его класса одеждой и не забыл приобрести тросточку с набалдашником из слоновой кости. Так же, как Наполеон твердо решил посвятить себя военной карьере, Гитлер решил стать знаменитым художником и постудить на учебу в военную академию изящных искусств. Он съездил в столицу и один или два раза побывал в опере. В Вене ему повстречался некий Гюстль Кубичек, разделявший его музыкальные пристрастия. На этой почве у них произошло знакомство, переросшее потом в дружбу.

В декабре 1907 года умерла Клара Гитлер. Весь предыдущий год она страдала от ракового заболевания, которое продолжало прогрессировать несмотря на операцию по удалению груди. Ее лечащий доктор Эдвард Блох вспоминал: «За всю свою долгую врачебную практику мне еще не приходилось видеть, чтобы кто-то так убивался своим горем, как Адольф Гитлер». Старый врач был очень добрым и отзывчивым человеком, и Гитлер не забыл этого, разрешив ему эмигрировать несмотря на его еврейское происхождение.

В сентябре 1907 года, в возрасте восемнадцати с половиной лет, Адольф Гитлер снял комнату в Вене, в районе вокзала Вестбанхов, откуда отправлялись поезда на Линц, доставив своим отъездом большие переживания матери, и так испытывавшей невыносимые как физические, так и душевные боли. Хозяйкой квартиры была сморщенная от старости полька, совершенно не смотревшая за порядком, в комнатах вечно было полно пыли, мусора и насекомых. Однако это не смутило приятеля Гитлера Кубичека, который присоединился к нему и жил там некоторое время. Не успев как следует обосноваться в Вене, Гитлер испытал первое серьезное разочарование в своей жизни. Его постигла неудача на вступительных экзаменах в академию изящных искусств. Это известие «было для меня полной неожиданностью, как гром среди ясного неба». Он намеревался стать архитектором, не имея для этого соответствующей предварительной подготовки. Тем не менее остался в Вене, ходил по музеям, осматривал достопримечательности, посещал оперу, покупая билеты на самые дешевые места. Ничто не могло заставить его изменить своего решения стать художником или архитектором. О том, чтобы подыскать какую-нибудь работу и зарабатывать себе на хлеб насущный, он даже не помышлял. От отца у него осталось небольшое наследство, очевидно, и мать завещала ему кое-что; вдобавок после ее смерти он стал получать пенсию, которая ему была положена как сироте. Его месячные доходы составляли 83 кроны, что равнялось заработку младшего школьного учителя. Благодаря потаканиям матушки у него остался отличный гардероб. Адольф не курил и не употреблял спиртных напитков – весьма необычное явление для восемнадцатилетнего юноши. По данным одного немецкого исследования, он «не тратил времени и на любовные связи».

В 12 лет ему впервые посчастливилось увидеть оперу «Лоэнгрин». «Я был сразу же очарован. Мое восхищение искусством байройтского маэстро не знало границ. Снова и снова меня тянуло в театр слушать его оперы». Время возникновения у него первых политических амбиций Гитлер относит к тому моменту, когда он увидел постановку «Ринци», в завязке сюжета которой лежит трагедия римского трибуна. «Тристан», по мнению Гитлера, являлся лучшим произведением Вагнера. В январе 1942 года на него нахлынули ностальгические воспоминания: «В начале этого века существовали люди, которых называли вагнерианцами. У поклонников других композиторов такого специального термина не было. Какую же радость доставляла мне каждая работа Вагнера!» Адольф ходил в Венскую государственную оперу всякий раз, когда мог себе это позволить. Трудно преувеличить влияние творчества этого композитора на Гитлера, который сравнивал его с Фридрихом Великим и Мартином Лютером, благодаря Вагнеру Гитлер смог в какой-то мере ощутить пульс творческой жизни Германии начала двадцатого века, в атмосфере которой доминировали Шопенгауэр и Ницше. Вагнер первым из них с энтузиазмом воспринял интерпретацию музыки как непосредственного языка воли, и не случайно Ницше посвятил свой труд «Рождение трагедии» Композитору. Хотя и косвенным образом, но именно от Ницше фюрер перенял свое отрицание того, что позднее стал называть «изнеженной, иудейско-христианской этикой жалости». И это несмотря на то, что сам философ презирал национализм и антисемитизм точно так же, как он стал вскоре презирать и самого Вагнера.

Юному Адольфу необычайно импонировало вагнеровское сочетание эгоизма, цинизма и романтизма. Первое известное увлечение Гитлера походило больше на фантазию. Серьезно заболев, его мать переехала в Урфар, пригород Линца. И вот здесь, гуляя однажды с Кубичеком, Адольф увидел высокую, как статуя, белокурую девушку, «настоящую валькирию». Он тут же признался Кубичеку: «Я влюблен в нее». Эта девушка была на два года старше его, ее звали Стефани Янстен, до этого она уже училась в Мюнхене и Вене, и за ней толпами ходили обожатели. Не миновала эта участь и Гитлера, который стал, как собачка, следовать по ее пятам, и однажды во время праздника цветов она бросила в него розу, но он так и не посмел заговорить. Правда, затем написал ей, что он собирается поступить в академию изящных искусств, что она должна ждать, пока он не вернется и не женится на ней. Девушку это письмо сильно озадачило, поскольку отправитель был ей совершенно неизвестен. Адольф сочинял стихи в ее честь и месяцами мечтал о ней. Кубичеку он даже сказал, что подумывает о том, не утопиться ли в Дунае, но это было невозможно: по мысли Гитлера, такой акт следовало совершить вместе, а девушка даже не знала о его существовании. И реализация этого плана натолкнулась на непреодолимое препятствие.

Вена, в которой он оказался, была столицей многонациональной империи, округлявшей свои владения путем заключения междинастических браков. Она являлась преемницей старой Священной Римской империи, но в тоже время была первым современным многонациональным государством, различные части которого образовали органичное экономическое единство, несмотря на тот факт, что многие народы этой империи испытывали друг к другу неприязнь. Полная феодальной помпезности, возглавляемая древней августейшей династией и управляемая высокомерной заносчивой аристократией, Вена была в то же время городом Фрейда, Густава Климта и Оскара Кокошки, Рихарда Штрауса, Малера и Альбана Берга, Роберта Музиля, Гуго фон Хофманшталя и Карла Крауса. И все же юный Гитлер находил мало поводов для восхищения, хотя и признавал определенные блеск и шик, отличавшие этот город.