Останутся лишь ангелы
Часть первая. Вирус
Просыпаюсь среди ночи от сильного желания пить. Раньше перед тем, как идти по темной квартире, я включала ночник, но в последнее время мне вроде удалось побороть страх. Квартира небольшая, света уличных фонарей, проникающего сквозь занавески, достаточно, чтобы не напороться на мебель, да и столько раз проделанный путь уже знаю на ощупь. Могу, наверное, с закрытыми глазами пройти и ни на что не наткнуться. Я босиком захожу на кухню, делаю несколько быстрых жадных глотков прохладной воды, которая сейчас кажется мне почти сладкой из-за сильной жажды, и возвращаюсь в комнату. По пути я замечаю свет в дверном глазке. Вообще, он закрывается, но, видимо, я забыла опустить шторку, когда следила за соседями в последний раз. Я на несколько секунд замираю в нерешительности: стоит ли вернуться к двери и прикрыть глазок или пусть себе светит?
Спать мне это никак не мешает. Зато, наоборот, видно, что общий коридор наполнен теплым желтым светом. Он успокаивает. Кажется, что там продолжается день, темные тени уползают в свои углы, и ночь, наполняющая квартиру, не так пугает. Я уже собираюсь идти в комнату, как вдруг свет за окуляром глазка резко гаснет. Теперь на меня смотрит черное стекло.
Это случается слишком резко и неожиданно, и я вздрагиваю. Я раньше нередко замечала странное совпадение: когда бездумно смотришь вечером на чье-то светящееся окно, оно внезапно гаснет, словно хозяева почувствовали, что ты подглядываешь, и поспешили спрятаться за тьмой. Особенно странно, если после этого ты переводишь глаза на любое другое окно, и через пару минут гаснет и оно. Словно твой взгляд ощутим на расстоянии. Ты их не видишь, а они тебя видят. Понятно, что это простая случайность, но мне каждый раз немножко не по себе делается.
Так и тут… Стоило мне посмотреть на яркий свет в глазке, как он тут же погас. Значит, в коридоре теперь полная тьма. Там же нет окон, и общая дверь – глухая, неостекленная. А в чем вообще дело, электричество вырубили?
Я поднимаю глаза на роутер, висящий под потолком, и вижу, как веселым зеленым светом перемигиваются крошечные лампочки. Странно. В квартире электричество есть. А почему же тогда за дверью полный мрак?
Страх тоненькой ледяной змейкой ползет по позвоночнику. Босые ноги зябнут на голом полу, я непроизвольно поджимаю пальцы. Не знаю, почему меня пугает темнота в общем коридоре. В квартире отсутствие света ночью ощущается естественно, нормально. Это в порядке вещей. А вот за дверью вызывает необъяснимый, почти мистический страх. Может быть, потому что обычно там всегда светло, и я к этому привыкла. А может, потому что общий коридор – нежилое помещение, и без света в нем жутко и мертво. Как в пустом, недостроенном доме ночью, или – еще хуже – в заброшенном.
Темнота за дверью настолько черная и густая, что мне кажется, будто она шевелится. И хоть я вижу лишь слепой глазок и понимаю, что, скорее всего, просто разыгралось воображение, меня не покидает ощущение, что передо мной распростерся весь коридор – угольно-черный, наполненный клубящимися тенями.
Зачем я вообще встала и посмотрела туда? Лежала бы себе под теплым уютным одеялом, не знала бы про темноту за дверью, смотрела бы уже десятый сон… Но свет погас прямо при мне, ведь там вначале было светло.
В голову приходит странная идея. Она пугает, но может сработать. Нужно просто приоткрыть дверь и выглянуть. Убедиться, что все в порядке. Страх сразу рассеется, когда я увижу, что бояться нет причин. Просто пока дверь закрыта, можно фантазировать всякие страсти.
Стоит только зажечь свет в прихожей, приоткрыть дверь и осветить общий коридор, и все надуманные страхи попрячутся. Потому что я увижу обычный тамбур, родной предбанник на четыре квартиры, который пересекаю иногда по несколько раз за день.
От этих мыслей становится чуть легче, но я еще не успеваю дотянуться до выключателя, как в глазке на секунду мигает свет и снова пропадает, и за крошечным стеклышком опять воцаряется темнота. Но за эти мгновения я успеваю понять, что глазок темный не потому, что в тамбуре погас свет. А потому, что кто-то смотрит в него с той стороны. Все это время, пока я, дрожа от страха и озноба, стою в прихожей и размышляю об отключении электричества, кто-то смотрит в глазок.
Я почти не чувствую окоченевшие ступни. Больно сжимается сердце. Я знаю, что лупа глазка сделана так, чтобы снаружи нельзя было разглядеть квартиру. Но почему-то мне кажется, что стоящий за дверью прекрасно меня видит. Секунды три я размышляю, стоит ли все же включить свет или так меня станет еще лучше видно. Но темнота в квартире давит на плечи, и я решаюсь нажать на выключатель. При свете все станет яснее. А еще это может отпугнуть непрошенного гостя, когда он поймет, что я догадалась о его присутствии. Я тихонько жму на большой квадрат, чуть утопленный в стену.
Никакой реакции. В квартире та же гнетущая темень. А может, даже более кромешная. Я бросаю взгляд наверх – по роутеру больше не бегают зеленые огоньки. Света нет. И за дверью тоже чернота, потому что чей-то любопытный глаз вплотную прильнул к окуляру.
«Это всего лишь ночной вор», – думаю я. Нужно просто подать голос, чтобы он понял, что за дверью не спят. Я открываю рот, чтобы закричать, но не могу выдавить ни звука. Страх перехватил горло, и мне трудно дышать. Что я могу еще сделать? Дрожащей рукой я пробую, заперта ли дверь. Хотя я точно ее запирала перед сном. У меня вообще в этом плане пунктик, я по нескольку раз все проверяю. И плиту перед уходом из дома, и дверь перед тем, как ложиться спать. Я берусь за вертушку замка, в уверенности, что он заблокирован, но он вдруг поворачивается.
Ужас ледяной рукой сдавливает сердце, дыхание сбивается. Как?! Все это время, пока мы тут играли в гляделки с темнотой, дверь была открыта? Меня мгновенно бросает в жар, холодный пот течет по спине, зубы начинают выбивать нервную дробь. «Все, теперь заперто», – как мантру, мысленно повторяю я, провернув замок до упора, но вдруг слышу внутри железной двери странный щелчок. Замок прокручивается. Я верчу его снова и снова, и он все с тем же неприятным скрипом продолжает проскальзывать. Два оборота. Три оборота. Замок сломан. Дверь не заперта. Вверху есть еще одна замочная скважина, для нее имеется специальный ключ, но я им не пользуюсь. Установщик обещал, что нижний очень надежный. И с наружной стороны его взломать просто нереально, потому что там вообще нет замочной скважины. Вот только для этого он должен быть заперт изнутри.
Я буквально кожей ощущаю: стоящий за дверью догадался, что она открыта. Я хватаюсь за дверную ручку и чувствую, как с той стороны кто-то пробует несильно надавить на нее. Это последнее, что защищает меня от вторжения извне, и я изо всех сил держусь за ручку, не давая ей опуститься. Нажим невидимой руки становится все сильнее, и мне с каждой секундой труднее сопротивляться. Я уже двумя руками тяну ручку вверх, и вдруг жуткий скрежет вонзается мне в уши: то ли конструкция оказалась слишком хлипкой, то ли я перестаралась и сломала ее. Дверная ручка с треском встает вертикально, и в тот же миг, резко выехав из паза, оказывается у меня в руках. С той стороны кто-то уверенным жестом приоткрывает дверь и впускает в узкую щель темноту. В тамбуре снова непроглядная тьма, которая будто затекает в прихожую. Я, не чувствуя ног, отступаю в глубину квартиры крошечными шажками, а дверь все открывается, расширяя проем, и черная темень втекает в него и клубится, пряча внутри себя незваного гостя. Я не вижу его, но чувствую: от него, пульсируя, исходит чужеродная энергия, вызывающая мистический страх. Это не человек. Я хватаюсь ледяными пальцами за горло, вцепляюсь ногтями, пытаясь его разорвать, чтобы хоть как-то выпустить наружу последний крик…
* * *
Я проснулась от несильного, но очень неприятного электрического разряда, пронзившего тело, и какое-то время корчилась на узкой, неудобной больничной кровати. Электроды находились на висках, запястьях, на груди и щиколотках. Когда в тебя тычут электрошокером, хорошего мало. А тут – ты весь в таких мини-электрошокерах. Чтобы наверняка проснуться.
К этому невозможно привыкнуть. Даже когда тебя просто резко будят или звонит будильник, все равно в первый момент ты не осознаешь, где находишься, и ощущения не из приятных. Порой трель будильника врывается в сон, сливаясь с ним, превращаясь в его элемент. Может быть, поэтому звуковой сигнал здесь решили не использовать. Но скорее, он просто не действовал. Новый вирус, которому Всемирной организацией здравоохранения было присвоено название BRAIVID-25 от слова «brain» и года выявления. Брейвид-25 с готовностью принимал звуки в качестве очередной декорации и вплетал в сновидение, поэтому все шумы лишь ухудшали состояние зараженного, а вернуть его к действительности были не способны. Разве только если использовать корабельный гудок или сирену. Но с такими вещами никто не пытался экспериментировать. Во-первых, в палатах нет звукоизоляции, а во-вторых, что, если и это бы не подействовало? Зато во сне от такого сюрприза может и сердце остановиться. А вот электрошок считается вполне безопасным и пока действенным. Вирус еще не научился заставлять организм игнорировать импульсы тока, не приспособился, не наловчился добавлять в сон и эти ощущения. Однако развитие жуткого крошечного организма никогда не стояло на месте. Брейвид-25 адаптировался к новым условиям, подстраивался, усовершенствовал себя и свое воздействие на человеческий мозг.
Но пока зараженных людей, изолированных в отдельных палатах, будили с помощью разрядов электротока. Датчики, облеплявшие тела больных и фиксировавшие изменения пульса, давления и температуры, подавали сигнал, как только данные выходили за опасные пределы. Это значило, что человек снова погружается в очередной кошмар настолько, что это угрожает его физическому и психическому состоянию. И тогда его будили электричеством. К счастью, чтобы ситуация во сне раскрутилась до того момента, что стать действительно опасной, Брейвид-25 требовалось достаточно времени, поэтому паузы между пробуждением были довольно продолжительными. Иначе в таком спасении уже не было и смысла. Давно известен факт, что если человека постоянно будить с определенной частотой, он попросту умрет.
Я прекрасно понимала, что по-другому никак. Что все делается для моего же блага. Но каждый раз испытывать эти ощущения, когда по всему телу проходят судороги от разрядов, было мучительно.
В этот раз, получив ощутимый удар током, я дернулась и изогнулась, чуть не прикусив язык. Из глаз покатились слезы. Холодная соленая струйка щекотно проползла по левому виску и противно залилась в ухо. Я всхлипнула и открыла глаза. В крошечной узкой палате царил полумрак. Некоторые пациенты просят будить их ослепительным светом, чтобы сразу прогнать кошмары, еще витающие перед внутренним зрением. Мне же приятнее просыпаться при неярком освещении. Я довольно быстро осознаю, что недавний ужас был всего лишь страшным сном, а от ярких ламп у меня болят глаза.
Я уселась, свесив ноги с узкой койки, и поочередно отлепила датчики от висков, запястий и груди. Оставались на щиколотках, но мне лень пока было за ними тянуться. Я поболтала ногами, в надежде, что они отвалятся сами, но присоски держались на совесть. Датчики – одновременно и спасители, и орудия пыток. Но никому из нас и в голову не придет ложиться спать без них.
Наконец я, нагнувшись, содрала с ног последние присоски, спрыгнула с койки и, сунув ноги в жесткие больничные тапки, пошлепала в санузел, находившийся в углу комнаты за маленькой дверью. Мне вообще в плане больничных условий сильно повезло. У меня даже есть собственный душ и туалет! И они не за шторкой, как в некоторых палатах, а в крошечной отдельной комнатке. Не важно, что сидя на унитазе, я чуть ли не носом упираюсь в стенку, обитую блеклыми пластиковыми панелями. Зато комнатка закрывается! Теперь в обиходе помимо словосочетания раздельный санузел появилось новое – отдельный санузел. Далеко не все такие счастливчики, особенно новые зараженные. Чем дальше распространяется инфекция, чем больше больных и чем позже они поступили, тем более простые и убогие у них условия проживания. Палаты им оборудуют на скорую руку и чаще всего теперь с общим туалетом и душем в конце коридора. А в такой ситуации главная проблема – жестко соблюдать расписание, чтобы никто ни с кем не пересекся. Все ходят в душ и туалет строго по одному! Мы изолированы не только от здоровых людей, но и друг от друга. Это страшная особенность Брейвид-25. Вопреки шутливой поговорке, данная зараза к заразе липнет. Мы все способны подарить друг другу новые ощущения воздушно-капельным путем.
Но поверьте, никто не хочет этих новых ощущений. Всем вполне достаточно своих. У вируса Брейвид-25 есть очень необычное свойство: больной может заразиться от другого больного и передать ему свой вид недуга. Да, по сути болезнь-то у всех одна, одинаковая. Это постоянные ночные кошмары, предстающие абсолютно реальными до момента пробуждения. Находясь внутри этих видений, спящий не понимает, что это все лишь чудится, поэтому никогда не делает попыток проснуться. Но только сны-то у всех разные. У каждого свой страх, рожденный воображением или потрясением. И вот этим-то разнообразием персональных ужасов мы легко можем поделиться друг с другом, и тому не бывает предела. А сколько непрерывных кошмаров способен вместить человеческий мозг?
Я машинально проделала утренние гигиенические процедуры, под конец ополоснув лицо обжигающе ледяной водой, чтобы окончательно прогнать дурной сон. Стало полегче, в голове немного прояснилось. Я натянула тусклую больничную пижаму, набросила еще сверху халат, вернулась в комнатушку и села за компактный столик с маленьким ноутбуком – единственным способом связи с внешним миром и людьми. Ну, не считая телефона. Слава богу (или правительству), хоть я и находилась в почти полной изоляции, но хотя бы не в информационной. Впрочем, как многие и многие остальные заболевшие, а их число росло в геометрической прогрессии. Случившаяся несколько лет назад пандемия ничему не научила. В этот раз новую инфекцию снова восприняли в штыки. В происходящее не верили, его отрицали, игнорировали, протестовали против правил… И заражались, заражались… Но в этот раз все происходило совсем иначе. Никто не задыхался от кашля, не горел от жара, не терял обоняние. Никому не требовался аппарат ИВЛ. Никто не умирал от пневмонии или от мощного удара собственного иммунитета. Просто все чаще и чаще сны людей наводняли кошмары, невиданные ранее страшные сны, пугающие намного сильнее самых ужасных ужастиков, и реальные настолько, что невозможно было отличить их от действительности до момента пробуждения. И слишком много времени было упущено, потеряно, пока наконец не связали эти кошмары и участившиеся смерти во сне с обычным на первый взгляд вирусом, поражавшим, главным образом, головной мозг.
Я открыла ноутбук, заученным движением пальцев вбила пароль и бросила взгляд в нижний правый угол ожившего экрана. Часы показывали без десяти семь утра. Рановато. Вроде торчишь тут в больнице без дела, можно спать, сколько влезет. А не разоспишься. Совсем не тянет вернуться в теплую постельку, чтобы придавить подушку еще на пару часиков. Мне, например, снов этой ночью вполне хватило.
От скуки и одиночества мне всегда хочется есть, а завтрак будут разносить в половину девятого. Режим. Впрочем, пока есть деньги, всегда можно заказать что-нибудь через интернет. Правда доставку приносят лишь с оказией. Без важного повода в больничные палаты никто из персонала не сунется.
Когда санитары или медсестры появляются на этаже, на них смотреть жалко. Они, хоть и закутаны с ног до головы в костюмы противоэпидемической защиты похлеще, чем во время пика ковида, все равно трясутся от страха, чтобы ненароком от нас чего-нибудь не подцепить. А нас тут – два ряда одноместных палат вдоль длинного коридора. И я понимаю, чего они боятся. Ведь даже мы страшимся друг друга. Но больше всего нас пугает предстоящая ночь. Каждая ближайшая ночь, и следующая за ней, и все ночи подряд. Хотя кошмар набросится не обязательно в темное время суток. Если не дай бог угораздит вырубиться днем, то и тут тебя накроет, мало не покажется. Хорошо, что я с детства не умею погружаться в дневной сон.
Я бессистемно возила пальцами по тачпаду, не запуская браузер. Курсор метался по рабочему столу. Сегодня Брейвид-25 в очередной раз продемонстрировал мне мой собственный кошмар. Не знаю, скольким теперь моим друзьям и знакомым, да и незнакомым, он тоже снится… И как часто. А я уже видела его раньше, правда, намного реже, чем сейчас. У меня был какой-то необъяснимый страх этой незапертой двери. Не знаю, я всегда считала сны отражением каких-то жизненных событий и переживаний. Искаженным, деформированным, но отражением. Что-то вроде разговора с подсознанием, чьего языка ты почти не понимаешь. И вот во сне оно тебе буквально на пальцах или в каких-то диких метафорах пытается что-то объяснить.
А стало быть, если меня пугает сон про незапертую дверь в квартире, это может означать, что я боюсь вторжения извне. В душу, в жизнь. Не хочу открываться людям, делиться чувствами, запираю свои мысли и желания, оставляя их только себе. Или незапертая дверь может означать незащищенность. Что меня пугает? Одиночество? Отсутствие поддержки и помощи? Что любой может вломиться и некому будет вступиться за меня?
Возможно, все так и есть. Но Брейвид-25 из осторожного разговора с подсознанием, из полунамеков и аккуратных метафор вылепил чудовищные, гротескные образы. Усилил их, добавил объема и выжигал теперь этими картинками мое сознание. Они уже не несли смысла и подсказок, не пытались помочь. Они, напротив, были предназначены разрушать мой мозг, уничтожать, сводить с ума. Брейвид-25 так питается. В моем разложении – его жизнь. И лекарства пока от этого вируса нет.
Его ищут ученые всего мира. И здоровые люди, и такие же, как я, заразившиеся, изолировавшись, общаясь лишь через интернет, продолжают изучать новый вирус. И пока не находят ни способов борьбы, ни защиты, ни вакцины. Ни причин появления Брейвид-25. Но проблема там явно не в летучих мышах.
Желудок внезапно взвыл. Я выдвинула маленький и единственный ящик стола: там, помимо канцелярских принадлежностей и зарядки для телефона, лежала пара шоколадных батончиков и пакетик сушек тараллини. Я все думала, не заказать ли в палату крошечный холодильник, чтобы хранить нечто более существенное, чем сухари да сладости. На сестринский пост я уже запрос отправляла, мне разрешили. С другой стороны, кормят-то здесь по сути неплохо. Может, лучше питаться тем, что дают, а не напихиваться всякой дрянью. Хотя овощи-фрукты все-таки пригодились бы… Но и запасы денег не бесконечны.
Я вскрыла пакет, сгрызла несколько сушек и запила водой из-под крана. Кулеров тут нет, разумеется. Общий по понятным причинам бесполезен, нас все равно из комнат не выпускают. А каждому в палату кулер ставить – это чересчур накладно. Но нас убеждают, что из-под крана воду можно пить. Я на всякий случай пью только кипяченую. Благо, чайник каждому все-таки выделили. В общем, здесь практически санаторий. Хотя на самом деле больше похоже на тюрьму. Ведь мы все здесь заперты и неизвестно на какой срок.
И в этом еще одно огромное отличие от ковидных времен. Брейвид-25 нельзя переболеть бессимптомно или в легкой форме. Для зараженных не существует такого понятия как «самоизоляция». Сейчас никому нельзя доверять. Хотя дело даже не в доверии. Людям хотя бы изредка необходимо выходить в магазины, выгуливать собак, выносить мусор. Они так или иначе будут сталкиваться друг с другом. Будут заражаться и заражать взаимно. А всего одна встреча – каждому плюс по новому кошмару. А если до этого нацеплял еще, то весь букет передашь следующему.
Мне странно, как мы еще остались живы и большинство сохранило рассудок, ведь начиналось все просто безобразно. Точнее, даже сложно сказать, когда и как именно все началось. Ведь так и не был выявлен нулевой пациент. До сих пор не выяснили, что стало первоисточником заражения. Эту кошмарную – и в прямом и в переносном смыслах – пандемию заметили, лишь когда она охватила уже огромное количество народа.
Потому что ни у кого и в мыслях не было принять ночные кошмары за заразную болезнь! За вирус, способный передаваться воздушно-капельным путем. Конечно, никому и в голову не пришло обратиться с этим к врачу. Люди ложились вечерами спать, ночами пугались, а утром отмахивались от страшных снов и продолжали жить, заражая друг друга. В данной ситуации удивление вызывает тот факт, что вообще остались незараженные!
Где-то в самом начале коридора прогрохотали по кафелю колесики тележки. Я, так и не загрузив браузер, подскочила, сдвинула жалюзи на окошке своей палаты-камеры, и приникла к нему. Вскоре мимо моей двери медработники провезли каталку. Их было, как обычно, двое. Правда, один в полной эпидемзащите, а второй – в обычной одежде. «Ангел», – подумала я, и сердце, как всегда, защемило от трепета и невольного благоговения. Уж сколько споров и предложений было, как называть этих людей, но ни одно другое название так и не прижилось. Это была особая каста людей – со стойким иммунитетом к Брейвид-25. Они казались еще большей загадкой, чем сам вирус, потому что до сих пор ни один исследователь так и не смог выяснить, что позволяет этим людям игнорировать болезнь. И не заражаться даже при тесных и многочисленных контактах с разными заразившимися. Даже находясь в эпицентре пандемии. Их изучали буквально под микроскопом, но пока так ничего и не обнаружили. Ни особых антител, которые бы набрасывались на вирус Брейвид-25, ни маркеров, отличающих от тех, кто подвержен этому ужасному заболеванию. Ни-че-го. Они просто не подхватывали эту болезнь.
Надо отдать им должное – очень многие, почти все, становились волонтерами, помогали, как могли, сдавали кровь для исследований. А также плазму, ткани, даже жидкость из спинного мозга. Ведь если выяснить, что конкретно в их телах отталкивает Брейвид-25, можно создать вакцину или лекарство. Но пока ученые не нашли ни единой зацепки. И поэтому этих особенных людей начали называть ангелами. Кто-то всерьез верил, что они – посланники высших сил, способные спасти человечество. Ведь они могли появляться в самых опасных точках, не переносили вирус на себе, не заражались и не передавали свои страхи. Брейвид-25 просто не приживался в их телах. Но что его убивало?
Мне показалось, что на каталку аккуратно уложен черный мешок для трупов. Видимо, кто-то сегодня так и не проснулся. Этой ночью Брейвид-25 убил человека с помощью кошмара.
Непонятно, почему так происходит, ведь все мы спим в датчиках! Но уже ползут слухи, что потихоньку вирус приспосабливается и подчиняет себе органы чувств человека, в котором он живет. Значит, Брейвид-25 не позволил развиться тахикардии, охладил тело, когда организм пытался повысить температуру, отрегулировал давление. Поэтому датчикам нечего было даже замечать. Правда, у этой теории есть противники, готовые ее оспорить. Если показатели не достигали предельных норм, отчего тогда зараженный умер? Как отказало сердце, если оно не перенапряглось? Или все напряжение слилось в мозг, вызвав кровоизлияние, и просто было уже поздно? Этими подробностями с пациентами не делятся, и нам остается только гадать. И мы в нашем больничном чате строим теории, придумываем объяснения. Ну и ищем в интернете все, что может подойти. Хотя очередной слух прошел, что скоро будут введены ограничения на использование информации. Чтобы панику не создавали.
Это будет ужасно. Я не хочу лишаться связи с внешним миром. Мне страшно даже об этом подумать. Но сейчас мой страх более конкретный. Кто-то умер, и за ним идут санитар и «ангел», и мое сердце колотится до боли. Каждый раз, когда тележка едет в ту сторону, я буквально схожу с ума.
Каталка, постукивая колесами, удаляется вместе со своими провожатыми, а я все стою и жду, ругая себя, что не загрузила с утра первым делом сайт статистики. Пока от пациентов не скрывают происходящее, и если случается трагедия – мы узнаем в специальном разделе сайта больницы. Руководство решило, что, чем мы будем маяться в неведении и психовать, лучше держать нас в курсе, кто в этот раз ушел.
Я стою и стою у двери, в ожидании, когда повезут тело, хотя так я не смогу узнать, чье оно. Наконец где-то слышится легкий скрип двери и приглушенные голоса. Один совсем глухой – через защиту. И второй – более звонкий, голос «ангела». Я, вытянув шею, хотя это мало помогает, вглядываюсь через стекло в левый конец коридора, откуда наконец показывается процессия. Похоронная процессия. На каталке действительно лежит тело в черном пакете.
Я еле сдерживаю подступающие слезы. В горле противный комок. Я каждый раз с ужасом жду, что это будет он. Я видела его живьем один раз, когда несколько недель назад его везли на кресле в палату. Слегка сутулый юноша с прямыми русыми волосами до плеч. С тонкими губами, чуть вздернутым носом и трогательной россыпью веснушек на щеках. И с невероятными, невозможными, меланхоличными голубыми глазами. В них плескалась тоска вперемешку с надеждой, гнетущая усталость и одновременно жажда жизни. Я провожала его взглядом, так и не разобрав, как далеко его палата, и тут же помчалась к ноутбуку, чтобы узнать из чата, кто он такой и куда его поместили.
Оказалось, ему от Брейвида-25 много перепало. В плане разнообразия. Он работал спасателем, и в момент, когда началась пандемия, часто находился в толпе людей. Конечно, все бы и так там перезаражали друг друга, но все происходило слишком неравномерно. Кто-то цеплял парочку кошмаров, а кто-то в это время поглощал все десять. Морицу – я узнала его имя в чате – досталось слишком много. То ли у него какая-то была особенность организма, что он тянул к себе любой вирус. То ли просто оказался в нужное время в нужном месте. Ему катастрофически нельзя было даже засыпать. С дикой яростью набрасывались на него кошмарные сны, буквально сводя с ума. Он согласился на экспериментальное лечение и на то, чтобы ему почти не давали спать. Я слышала, что для таких добровольцев, как он, готовили специальные лаборатории, но процесс затянулся, и пока ему отвели обычную палату, как у всех нас. Просто датчиков было больше, плюс его пичкали специальными лекарствами, не позволяющими заснуть, а когда он все-таки уже не мог превозмочь сон, его погружали в какую-то искусственную дрему, частичную, позволяющую по отдельности отдохнуть организму и разным участкам мозга. Область была неисследованная, и говорили, что это не менее опасно, чем сам вирус, но Мориц согласился. Мне даже страшно представить, что за сны у него были, раз он сознательно пошел на то, чтобы почти не спать.
Из палаты его могли увезти просто на больничном кресле-каталке – и тогда это был бы знак, что открылась лаборатория. А могли забрать в черном мешке. И это значило, что он не выдержал этот безумный экспериментальный режим «недо-сна».
Когда каталка с трупом скрылась из поля зрения, я бросилась к столику и сразу полезла в чат. Мориц был там. От сердца отлегло. Оказалось, что умерла девушка, которую я почти не знала. Коллектив чата тут же принялся строить теории, точнее, повторять старые – о том, что вирус приспосабливается, каждый в своем теле.
Кто-то сразу вспомнил сектантов со их дикой идеей о том, что нужно позволить вирусам из разных тел общаться, и разговор закрутился вокруг этой темы. Вообще, безумств, связанных с Брейвид-25 было немало. Одно из них брало свои истоки среди поклонников особого культа, громко именовавшего себя «Нейросекта». Адепты продвигали собственную идею особенности вируса Брейвид-25. Они утверждали, что, судя по поведению вируса, который показывал себя полуразумным существом, способным к адаптации и развитию, главной целью Брейвид-25 было же, конечно же, плодиться и размножаться, как и у любого другого живого создания. А стало быть, вирус очень хотел жить. И он должен был понимать, что смерть человека ему, в принципе, невыгодна. Ведь вместе с носителем погибает и паразит. И вот представители «Нейросекты» предлагали как-то донести до Брейвид-25, что люди от его действий умирают. Они надеялись что вирус, осознав это, станет вести себя тише и аккуратнее.
Адепты «Нейросекты» считали, что каждый вирус, какое-то время продолжающий жить в остывающем трупе, уже понимает, что натворил, но он не может сообщить это собратьям. Поэтому все они продолжают активничать в человеческих мозгах, убивая людей. Почитатели культа утверждали, что необходимо заразить живого человека вирусом от трупа, чтобы донести эту информацию до разумного Брейвид-25, а потом перекрестным опылением также заразить всех без исключения людей на планете. Тогда опасность человеческой смерти станет для вируса очевидной, и он пересмотрит свое поведение. «Возможно, мы научимся даже сосуществовать вместе», – говорили сектанты. Это было главной движущей силой их объединения. Кажется, они даже мечтали, чтобы это произошло, надеясь, что поумневший и принявший свои ошибки вирус станет демонстрировать не только кошмары, но и вполне интересные, замечательные сны, которые можно будет даже повторять в качестве развлечений.
У безумцев, к сожалению, нашлось немало сторонников, и их армия росла. Те, кто еще не сдался властям для помещения в больницу, или те, кто просто прятался, конечно, тоже не были застрахованы от смерти во сне от Брейвид-25. Каждый подобный труп воспринимался адептами культа, как шанс доказать свою сумасшедшую теорию. И они пытались вводить себе кровь, взятую из тела. На представителей «Нейросекты» охотились, но в условиях чрезвычайного положения, введенного повсеместно, это сделать было очень сложно. Они плодили зеркальные сайты в интернете, которые никак не получалось полностью заблокировать, и зазывали к себе новых членов.
Наш больничный чат снова принялся горячо обсуждать эту теорию, а я, молча проглядывая строчки их сообщений, просто с облегчением думала, что беда сегодня не коснулась Морица. Я залезла в который уже раз в его профиль и рассматривала фотографии одну за другой. Мне была знакома уже каждая черточка, каждая мимическая морщинка на его лице. Взгляд меланхоличных голубых глаз сводил с ума. Я даже не знаю, почему так запал мне в душу этот обычный и даже простоватый, в общем-то, юноша. Может, от одиночества. Сегодня я заметила, как хорош собой наш новый «ангел», провозивший по коридору каталку. У него были почти черные, небрежно вьющиеся волосы и глубокие синие глаза. А еще рядом с ним всем было безопасно. Одно это уже вызывало почтение и благоговейный трепет. Хотя и глупо было думать, что санитар, который все свое свободное время посвящает работе в больнице, вдруг обратит внимание на одну из зараженных, томящихся в своей камере и следящих за ним сквозь небольшое застекленное окошко. Пусть даже и симпатичную. Но я и не мечтала об этом. Мое сердце занимал Мориц. И когда я думала о том, как он страдает от своей вынужденной бессонницы, оно обливалось кровью.