Вместе

1

Начало[1]

Дилейни выбралась из сумеречной подземки в ярко освещенный мир. Был ясный день, и солнце, играя в нескончаемых волнах Залива, разбрасывало золотые искры. Дилейни повернулась к воде спиной и направилась к кампусу “Вместе”. Для охранников в будке у ворот она явно была аномалией – приехала на метро, одна и идет пешком. Будка была стеклянная, в форме пирамиды, напоминая верхушку хрустального обелиска.

– Ты что, пришла сюда? – не удержалась от вопроса женщина-охранник, Ровена, если судить по бейджу, – жгучая брюнетка лет тридцати в облегающем желтом топе. Она улыбнулась, продемонстрировав очаровательную щелочку между передними зубами.

Дилейни назвала свое имя и сказала, что пришла на интервью с Дэном Фарадеем.

– Палец, пожалуйста, – попросила Ровена.

Дилейни приложила большой палец к сканеру, и на экране у Ровены появилась россыпь фотографий, видео и данных. Среди них было то, чего сама Дилейни никогда не видела, – например, вот это фото. Где это, на заправке в Монтане? На изображениях в полный рост она выглядела ссутулившейся, как будто под бременем своего чересчур высокого роста. Дилейни невольно выпрямилась, продолжая скользить глазами по картинкам: вот она в форме паркового рейнджера, вот в торговом центре в Пало-Альто, вот в автобусе в странном месте, похожем на Твин Пикс.

– У тебя отросли волосы, – сказала Ровена. – Но все еще коротковато.

Дилейни запустила пальцы в густую черную шевелюру.

– Пишут, что глаза зеленые, – продолжала Ровена. – По мне, так карие. Можно рассмотреть поближе? (Дилейни наклонилась к ней.) Красивые. Сейчас позвоню Дэну.

Пока Ровена связывалась с Дэном, второй охранник, костлявый неприветливый мужчина лет пятидесяти, занимался другим визитером. К воротам подъехал белый фургон, и рыжебородый водитель, глядя на охранника с высоты своей кабины, объяснил, что у него доставка.

– Какая доставка? – угрюмо спросил охранник.

Водитель мотнул головой в сторону кузова, как будто хотел сообразить, что именно привез.

– Корзинки какие-то. Подарочные. Мягкие игрушки, шоколадки, все такое.

Ровена, которая, очевидно, была в стеклянном обелиске главной, заинтересовалась разговором и повернулась к ним:

– Сколько корзинок?

– Понятия не имею. Двадцать?

– Их кто-нибудь ждет? – допытывалась Ровена.

– Понятия не имею. Может, для потенциальных клиентов? – предположил водитель, как будто внезапно утомившись. Он явно не рассчитывал на такой долгий допрос. – Или подарки сотрудникам. – Он потянулся к пассажирскому сиденью, взял планшет и несколько раз ткнул в экран. – Написано, что Реджине Мартинез и команде “Инициативы К”.

– А кто отправитель? – недоуменно спросила Ровена.

Становилось понятно, по крайней мере для Дилейни, что водителя никуда не пропустят.

Он снова взглянул в планшет.

– Написано МДС. Просто три буквы. М-Д-С. – Теперь и у водителя прозвучала обреченность в голосе, он словно говорил про себя: “Да даже если б я знал, что это такое, какая разница?”

Лицо Ровены смягчилось. Она что-то пробормотала в микрофон, вероятно соединяясь с другим подразделением охраны “Вместе”.

– Ничего страшного. Сейчас все решим. – Она сочувственно посмотрела на водителя, склонив голову. – Вот там площадка, можете развернуться.

– А корзинки оставить здесь? – спросил водитель.

Ровена улыбнулась еще раз.

– О нет. Мы не возьмем ваши… – она сделала паузу, как будто набирая яда для следующего слова, до этого бывшего вполне безобидным, – корзинки!

Водитель воздел руки к небесам:

– Я двадцать два года доставляю грузы, и еще никто ни разу не отказывался принимать! – Он взглянул на Дилейни, будто надеясь найти в ней союзника.

Она отвела глаза, и ее взгляд уперся в самое высокое здание кампуса, облицованную алюминием башню-штопор, где размещался “АлМас”, кузница алгоритмов компании.

– Во-первых, – Ровену нисколько не впечатлила успешная карьера доставщика, – ваш груз не отвечает требованиям безопасности. Нам пришлось бы просвечивать каждую из ваших корзинок, – ей снова удалось практически прошипеть это слово, – а мы не собираемся этого делать. Во-вторых, согласно политике компании, мы не допускаем в кампус грузы, которые могут быть экологически опасными или имеют неизвестное происхождение. Я подозреваю, что в этих корзинках, – в ее устах это слово уже превратилось в ругательство, – полно пластика. А также промышленно переработанных пищевых продуктов или фруктов, выращенных без сертификатов органического фермерства и честной торговли, при этом наверняка опрысканных пестицидами. А может, в этих, – еще больше яда, – корзинках еще и орехи? Вероятно, так, а в нашем кампусе орехи под запретом. И вы вроде бы что-то говорили про мягкие игрушки? Я ни в коем случае не пропущу в кампус дешевые небиоразлагаемые игрушки.

– Вы не пропустите небиоразлагаемые игрушки? – растерянно переспросил водитель и уперся мясистой ладонью в приборную панель, как будто собираясь с духом перед лицом катастрофы.

Ровена шумно вздохнула.

– Там за вами еще несколько машин. Можете развернуться прямо за будкой. – Она снова показала на площадку, где, наверное, весь день теснились нежеланные в компании люди, машины и товары, вынужденные возвращаться в свой хаотичный мир. Водитель одарил Ровену долгим взглядом, но в конце концов нажал на газ, и фургон медленно покатил на площадку.

Для Дилейни в этой сцене было слишком много странного. И в первую очередь доставщик, не работающий на “Вместе”. Пять лет назад “Сфера” приобрела гиганта электронной коммерции, названного в честь диких южноамериканских лесов, и в результате этого поглощения образовалась богатейшая компания из всех когда-либо существовавших в мире. После этого основатели “Сферы” решили сменить название, однако вложили в новое уже привычный намек на всеохватность и равенство. “Джунгли” тоже были рады новому началу. Когда-то рациональный и надежный маркетплейс постепенно превратился в притон мутных продавцов, торгующих подделками, и откровенных мошенников. Компания совершенно перестала нести ответственность за происходящее, и покупатели начали разбегаться; никому не хотелось быть обманутым. Руководство пыталось сменить курс, но ему уже никто не верил. “Сфера” срежиссировала передачу контрольного пакета, и основатель “Джунглей”, постоянно занятый разводами и судебными тяжбами, был только рад получить деньги и полностью посвятить себя исследованию космоса вместе со своей четвертой супругой. Они планировали выйти на пенсию и поселиться на Луне.

После приобретения и смены названия был придуман и новый логотип. Три волны разбивались об идеальный круг, напоминая водный поток, встретивший препятствие – символ новых идей, взаимосвязи, бесконечности. Большинство сошлось на том, что это, пожалуй, лучше, чем старый логотип “Сферы”, который напоминал некоторым канализационный люк, и уж точно намного лучше, чем старый логотип “Джунглей” в виде кривой и неискренней улыбки. Поскольку переговоры о приобретении были изначально сложными, а потом и просто неприятными, использовать старое название маркетплейса в кампусе считалось дурным тоном, и если его вообще упоминали, то просто как “джунгли” с маленькой буквы.

Штаб-квартира “Сферы” с момента ее основания помещалась поблизости от Сан-Винченцо, но в результате случайного стечения обстоятельств переехала на Трежер-Айленд – рукотворный Остров Сокровищ посередине залива Сан-Франциско, связанный перемычкой с настоящим природным островом Йерба-Буэна. В далеком 1938 году Остров Сокровищ был создан для строительства нового аэропорта, однако началась Вторая мировая и Трежер-Айленд отдали под военную базу. С тех пор нагромождение самолетных ангаров медленно превращалось в лабиринт мастерских, виноделен и недорогого жилья – все это с потрясающими видами на Залив, мосты и холмы Ист-Бэй. Но девелоперы не спешили браться за остров, опасаясь неизвестных (и, весьма вероятно, токсичных) отходов, оставшихся от военных и похороненных под толстыми слоями бетона. Только в 2010-х территория все же была очищена, и один за другим стали появляться грандиозные планы ее освоения. Возник новый порт, была протянута ветка метро, а весь периметр огородили четырехфутовой стеной, которая должна была защитить остров от прогнозируемого в ближайшие десятилетия повышения уровня океана. А потом началась пандемия, приток капитала иссяк, и остров стал доступен всем желающим. Единственной загвоздкой был калифорнийский закон, требующий, чтобы береговая линия оставалась муниципальной собственностью. “Вместе” пыталась это как-то обойти, сначала тихо, затем публично, но все же проиграла, и променад вокруг острова остался общественным местом.

– Дилейни Уэллс?

Дилейни повернулась и обнаружила прямо перед собой мужчину слегка за сорок, с гладко выбритой головой и большими карими глазами, казавшимися еще больше из-за очков без оправы. Воротник его черной рубашки на молнии был поднят, ноги облегали узкие зеленые джинсы.

– Дэн? – уточнила она.

После пандемии к рукопожатиям стали относиться настороженно, но никакого заменяющего их приветственного ритуала пока не придумали. Дэн предпочел коснуться воображаемой шляпы, а Дилейни просто коротко кивнула.

– Прогуляемся? – спросил он и проскользнул мимо нее в ворота, направляясь не в кампус, а на береговой променад.

Дилейни пошла за ним. Она уже слышала, что так проходит большинство первых собеседований в компании. “Вместе” не хотела пропускать в кампус ничего и никого непроверенного, не прошедшего тщательный отбор, представляющего риск заражения – ни небиоразлагаемые игрушки, ни людей. Каждый новый человек мог быть источником той или иной угрозы для безопасности, а поскольку соискатели, подобные Дилейни, не имели допуска и не прошли настоящую проверку – лишь с десяток быстрых скринингов с помощью ИИ, – собеседования предпочитали проводить за пределами кампуса. Но Дэн ни словом об этом не обмолвился.

– Мне надо наверстывать шаги, – сказал он, показывая на свой медицинский браслет, созданный компанией, способный отслеживать сотни показателей. Все страховые компании и большинство правительств требовали его обязательного ношения.

– Мне тоже. – Дилейни кивнула на свой браслет, который она люто ненавидела, но носила ради маскировки.

Дэн Фарадей улыбнулся. Каждый соискатель, полагала Дилейни, носит с собой и на себе все возможные продукты “Вместе”. И это не форма лояльности. Это обязательный первый взнос, который надо внести перед началом игры. Дэн жестом поманил Дилейни через улицу, и они вышли на общественный променад.

“Простите меня, – подумала Дилейни. – С этого момента все – ложь”.

2

Как произвести на него впечатление

Первоочередная задача состояла в том, чтобы очаровать Дэна Фарадея так, чтобы он порекомендовал Дилейни для второго, более придирчивого интервью. А потом предстояло еще как минимум три. Она слышала, что некоторые претенденты на вакансии в компании проходили по дюжине собеседований за полгода, прежде чем их нанимали.

– Тут можно и поговорить, и видом насладиться, – сказал Дэн, дружелюбно и внимательно глядя на нее. – Если захочешь поесть или выпить, можем где-нибудь посидеть.

Вереница частных лавочек, вытянувшаяся вдоль променада рядом с кампусом “Вместе”, производила впечатление поспешно возведенных киношных декораций. Здесь была тускло освещенная и совершенно пустая внутри архитектурная фирма, ярко украшенные, но тоже безлюдные магазинчики сладостей и кафе с веганским мороженым. Прохожих на улице тоже было немного, а попадавшиеся Дилейни и Дэну парочки выглядели в точности как они сами: сотрудник “Вместе” (совместный), беседующий с соискателем (отдельный).

Дилейни редко нервничала, но сейчас ее буквально трясло. Она годами тщательно выстраивала свой профиль, свою цифровую личность, но все равно не представляла, что они про нее знают и чего не знают. А больше всего она переживала из-за того, что по пути в кампус ее “застыжили”. На платформе метро она уронила бумажку, и, прежде чем успела поднять, пожилая дама с телефоном наготове зафиксировала преступление. Разработка и стремительное распространение “Стража”, одного из стандартных для вместе-фонов приложений, а также большинства других новаций происходили под флагом безобидного утопизма, помноженного на почти тоталитарную тягу подчинить всех единым нормам. Около миллиона “стыжей” – ублюдочный уродец, которого породили “страж” и “стыд”, – публиковались каждый день, сообщая всему миру о неаккуратных водителях, любителях громко поговорить в фитнес-зале, наглецах, пытающихся прорваться в Лувр без очереди, приверженцах одноразовой посуды и распущенных родителях, позволяющих детям плакать в общественных местах. “Стыж” сам по себе не был проблемой. Проблемы начинались, если ваша личность была идентифицирована и помечена, если видео активно расшаривалось, комментировалось и поднимало ваш Общий Уровень Отклонений до опасного значения. Тогда последствия единственного мелкого проступка могли преследовать вас всю жизнь.

– Во-первых, поздравляю с тем, что ты здесь, – сказал Дэн. – Только три процента соискателей доходят до этой стадии. Ты же понимаешь, ИИ-проверка очень жесткая.

– Абсолютно, – кивнула Дилейни и поморщилась. Абсолютно?

– Твое резюме произвело на меня впечатление. Лично для меня очень ценно, что у тебя диплом по гумнаукам.

Гумнауки. Такое ощущение, что Дэн то ли сам изобрел это словцо, то ли пытается его популяризировать. Будто не зная, что говорить дальше, он подергал молнию на рубашке.

– Ты, наверное, в курсе, что мы нанимаем не меньше гуманитариев, чем инженеров. Все, что может потребоваться для продвижения новых идей. – Он отпустил застежку. Манипуляции с молнией словно заменяли ему задержку дыхания. Пока он формулировал и проговаривал фразу, он держался за язычок молнии, а если фраза получалась складная, расслаблялся и отпускал.

Дилейни знала о возможностях, которые “Вместе” предоставляет не-инженерам, и рассчитывала на это. Тем не менее ей пришлось пройти долгий путь, чтобы показать себя исключительно привлекательной в категории невежд от математики.

Два года назад Дилейни переехала в Калифорнию и пошла работать в стартап под названием “Фактор 4”, который хотел добавить видеоиграм четвертое измерение – запахи. Их наиболее успешный продукт, “Вонь войны!”, наполнял дома, в которых обитали тинейджеры, смесью запахов дизеля, пыли и разлагающейся плоти. Дилейни предполагала, что основатели “Фактора 4” изначально рассчитывали на поглощение компанией “Вместе”, и оказалась права. Сделка была заключена через полтора года после того, как она пришла в компанию. Основателей, Виджея и Мартина, “Вместе” поглотила вместе с их фирмой, при этом не возложив на них никаких обязанностей. Дилейни, как относительно новый работник, такой чести не удостоилась, но Виджей и Мартин решили добиться собеседования во “Вместе” для всех своих бывших сотрудников, если те пожелают.

– На самом деле мы как раз ищем кого-то с твоим опытом и взглядом, – сказал Дэн. – Ты своенравна, и мы тоже хотим быть такими.

Слово “своенравный” недавно вошло в моду, заменив слово “бунтарь”, которое заменило слово “мятежный”, а оно, в свою очередь, – слово “подрывной”. Дэн опять затеребил молнию. Казалось, он хочет расстегнуть ее до конца и вырваться из рубашки, как ребенок, мечтающий высвободиться из колючего свитера. Сказанная фраза удовлетворила его внутреннего цензора, и он оставил застежку в покое.

Они миновали магазин, который должен был продавать хозтовары и был полон этих хозтоваров, красиво разложенных на полках, но ни покупателей, ни продавцов за витриной видно не было.

– Меня всегда восхищало это во “Вместе”, – сказала Дилейни. – Вы водружаете свой флаг на Титане, пока остальные разглядывают Луну.

Дэн взглянул на нее, и она поняла, что попала в точку. В его глазах заискрились интерес и симпатия, однако он тут же прищурился, явно намереваясь перейти к более серьезным вопросам.

– Мы изучили твою дипломную работу.

Дилейни слегка покраснела. Несмотря на то что диплом был ее главным козырем и, как она полагала, основной причиной того, что ее допустили к собеседованию, она не ожидала, что разговор об этом зайдет так скоро. Она надеялась, что первое интервью сведется лишь к общей проверке ее лояльности.

Она писала свой диплом в разгар антитрастовых претензий к “Сфере”, и основной тезис заключался в том, что неважно, является компания монополией или нет, если людей все устраивает. Она даже придумала формулировку “благонамеренное владение рынком”, что якобы означало гармоничные отношения между компанией и клиентом – идеальное состояние бытия потребителя, при котором все его желания исполняются эффективно и по минимальной цене. Бороться с таким сбалансированным состоянием – значит идти против воли людей, а разве законодательство не должно поощрять то, что людям нужно? Если компании известно все, если ей лучше знать, почему бы не позволить ей беспрепятственно совершенствовать нашу жизнь? Дилейни постаралась сделать так, чтобы текст ее дипломной работы разошелся по Сети. Позже она узнала, что ее имя упоминали во внутренних блогах сотрудники “Вместе” и, более того, на нее ссылался – коротко, но что с того – один из редких европейских законов, поддерживающих курс компании.

– Мы много обсуждали те идеи, о которых ты там пишешь, – сказал Дэн, останавливаясь.

Дилейни в этот момент могла думать только о том, как скоро ее подмышки превратятся в два чавкающих болотца.

– Безусловно, мы и сами понимали, что все так и есть, но не могли донести это до широкой общественности.

Дилейни улыбнулась. “Вместе” была мировым лидером по части распространения идей – в текстовой форме, аудио, видео, посредством мемов, – но при этом компания не представляла, как донести их до правительств, законодателей и критиков. Руководство “Сферы”, а затем и “Вместе”, особенно после вынужденной полуотставки Эймона Бейли, в прошлом их главного пропагандиста и проповедника, страдало неспособностью чувствовать нюансы, спесивостью и временами откровенной грубостью в общении с оппонентами. Верхи “Сферы” никогда не испытывали раскаяния в случае нарушения законов или использования их продуктов в неприглядных целях. “Сфера” сеяла ненависть миллион раз на дню, стала причиной неописуемого множества страданий и смертей, внесла огромный вклад в разрушение демократии во всем мире. В ответ на общественное возмущение в компании сформировали комитеты для обсуждения проблемы. В итоге некоторые алгоритмы были изменены, несколько подстрекателей с высоким рейтингом забанены, а в Бангладеш появились работающие за минимальную зарплату модераторы.

– То, как ты осветила наши проблемы с антимонопольным законодательством через призму истории, – продолжал Дэн, – очень познавательно даже для таких, как я, а я тут с самого начала. – В голосе появилась задумчивость. – У тебя очень острый ум, а нам здесь это необходимо.

– Спасибо, – пробормотала Дилейни, ликуя про себя.

– Как принял твою работу научный руководитель? – спросил Дэн.

Воспоминание о профессоре Мине Агарвал отдалось в сердце Дилейни уколом сожаления. На втором курсе она стала посещать цикл ее лекций под названием “Свободный доступ ко всему – свобода воли” и полностью подпала под ее влияние, уверившись, что “Сфера” – не просто монополия, но самая безжалостная и опасная корпорация, когда-либо возникавшая в мире, – экзистенциальная угроза всему, что осталось в людях живого и интересного.

Через два года, когда Дилейни попросила Агарвал стать ее научным руководителем, та с готовностью согласилась, но была потрясена, когда Дилейни представила ей 77-страничный диплом о безумии и несправедливости антимонопольных мер в отношении “Сферы”. Агарвал поставила Дилейни пятерку. “Эта оценка – за четкость аргументов и глубину исследований, – написала Агарвал, – но к выводам у меня есть серьезные моральные претензии”.

– Все прошло нормально, – ответила Дилейни.

Он улыбнулся.

– Хорошо. Значит, в научном мире до сих пор хоть немного уважают интеллектуальную независимость.

Они повернули за угол и чуть не врезались еще в одну пару, проводившую первое собеседование. Стильная молодая “совместная” шла рядом с мужчиной на вид по меньшей мере лет пятидесяти, отчаянно пытавшимся выглядеть более энергичным и востребованным, чем подразумевал его возраст. Вероятно, этой цели и должны были служить очки в оранжевой оправе, черная поблескивающая рубашка с воротничком на пуговицах и новехонькие кислотно-зеленые кроссовки. Его спутница, стройная женщина в серебристых легинсах, встретилась взглядом с Дэном, и Дилейни могла поклясться, что на микросекунду ее глаза округлились в притворной тревоге. Дэн приветствовал ее так же, как и Дилейни, – прикоснувшись пальцами к полям несуществующей шляпы.

– Мы не обращаем внимания на возраст при найме, – заметил Дэн, и Дилейни задумалась, не рассматривает ли он и ее в рамках этой антиэйджистской квоты, хотя ей всего тридцать два. – Более возрастные кандидаты обладают ценнейшим жизненным опытом, который мы можем использовать, – продолжал он, скользнув глазами по плечам Дилейни, как будто груз этого опыта лежал на них. – Пойдем туда? – предложил он и повел Дилейни на детскую площадку, оформленную Яёи Кусамой и оплаченную “Вместе”.

“Взрослым разрешается!” – гласила табличка на входе, а ниже, мелким шрифтом и в скобках: “В сопровождении детей”. Надпись явно подчеркивала важность Игры (всегда с большой буквы) в творческой жизни взрослых.

Игра с большой буквы была последней в череде модных теорий менеджмента, она сменила теории многозадачности; однозадачности; настойчивости; обучения на ошибках; дневного сна; кардиоработы; важности “да”; важности “нет”; преобладания коллективной мудрости над собственными инстинктами; преобладания инстинктов над коллективной мудростью; менеджмента викингов; рабочего потока комиссара Гордона; Х-команд; В-команд; главенства простоты; стремления к сложности; поиска неприятной правды; творчества как радикального индивидуализма; творчества через групповое мышление; творчества через отказ от группового мышления; организационной осознанности; организационной слепоты; микроработы; макроотдыха; командного духа, основанного на страхе; террора, основанного на любви; работы стоя; работы на ходу; обучения во сне и, буквально недавно, пользы лаймов.

– Как тебе работалось в “Факторе 4”? – спросил Дэн, усаживаясь на огромный резиновый гриб. Дилейни устроилась напротив него на спине ламы, изготовленной из переработанного пластика.

Она знала, что самая грубая ошибка, которую она сейчас может допустить, – это начать критиковать своих прежних работодателей.

– Там было феерично. – Дилейни слышала, что это слово любят в компании. – Ко мне все очень хорошо относились. Я каждый день познавала мир.

Познавала мир. Она в жизни не произносила этой фразы, но, взглянув на Дэна, поняла, что не промахнулась.

– На мой взгляд, это было отличное приобретение, – сказал Дэн. – Обошлось в немалую сумму, но таланты… – Дилейни была уверена, что он хотел сказать “фееричны”, но она уже украла у него это слово. Подумав мгновение, он нашел альтернативу: – …просто звездные. Как ты думаешь, какой была цена?

– Таланты недешевы, – ответила она, и Дэн улыбнулся.

Это был единственный правильный ответ, поскольку логика в оценке отсутствовала. “Вместе” купила “Фактор 4”, компанию, образовавшуюся всего три года назад, с двадцатью двумя сотрудниками и отсутствием прибыли, почти за два миллиарда долларов.

– Хорошая формулировка, – кивнул Дэн.

Для любого продавца или покупателя в сфере высоких технологий покупка дешевле миллиарда не имела смысла. Дилейни следила за доходами “Фактора” и не знала ни об одном входящем платеже более 23 миллионов за все время существования компании. Тем не менее “Вместе” заплатила за нее 1,9 миллиарда. Практически то же самое было с прогорающей компанией по производству наушников, которая была приобретена за миллиард, и с прогорающей фирмой виртуальной реальности, за которую заплатили 2,8 миллиарда, и с прогорающим производителем ненасильственных видеоигр, который обошелся “Вместе” в 3,4 миллиарда. Казалось, что цифры выбирают исключительно за красоту и чудесный логический парадокс: то, за что ты заплатил миллиард, будет стоить миллиард, – смелая идея, не отягощенная тысячелетней практикой бухучета.

– Я не встречался с Виджеем и Мартином, – сказал Дэн.

Дилейни заметила, что он раскачивается, и поняла, что у гриба гибкая ножка. Ей стало интересно, так ли податлива ее лама. Она попробовала. Оказалось, что нет.

– Надеюсь, что у них сейчас романтический период, – продолжал Дэн, махнув рукой в сторону кампуса.

Где-то там теперь Виджей и Мартин. Оба очень нравились Дилейни, и она предполагала, что там они несчастны, как любые основатели, вынужденные продать свое детище, и что через пять лет, как только получат свою долю акций, с радостью покинут “Вместе” и смогут основать свои семейные фонды.

Однако миллиардные сделки поддерживали мир технологий на плаву, а наиболее сообразительные предприниматели понимали, что продаться “Вместе” гораздо проще и логичнее, чем оставаться независимой компанией и пытаться что-то заработать (сизифов труд) или вставать на опасный и непредсказуемый путь публичного размещения активов.

– Я знаю, что твоя должность неоднократно менялась. Можешь рассказать, какую роль ты играла в “Факторе”? Необязательно по порядку. Ты не против?.. – Он встал и показал жестом, что хочет поменяться с Дилейни местами.

Дилейни слезла с ламы и пересела на гриб.

– Моя роль была достаточно аморфна, – начала Дилейни и заметила вспышку восхищения в глазах Дэна. Еще одно слово, которое ему нравится.

С ним все просто, поняла она. Долгие годы “Вместе” с помощью своих алгоритмов автозаполнения вытесняла из языка тысячи слов, заменяя менее употребительные теми, что предпочитает большинство, и в результате огромные пласты английской лексики перешли в разряд устаревших. Когда ухо “совместного” улавливало слово вроде “аморфный”, оно удивлялось, как будто услышало смутно знакомую песню из давно минувших времен.

Дилейни обрисовала историю своей работы в “Факторе”. Она пришла в компанию как помощник руководителя, потом ее стали называть офис-менеджером, хотя делала она примерно то же самое, то есть практически все. Она заказывала закуски и обеды. Она управляла уборщиками, следила, чтобы все были накормлены, нанимала и контролировала садовников. Она организовывала все мероприятия, от коротких совещаний за обедом до выездов на модные курорты, и даже свадьбу Мартина на горе Тамальпайс (ей пришлось найти команду парапланеристов, которые согласились летать в смокингах). Все это она рассказала Дэну, ни в чем не приврав, но тем не менее постаравшись донести до него, что во “Вместе” она бы не хотела планировать вечеринки и договариваться о доставке обедов.

– Еще я немного общалась с соискателями. Ну, знаешь, просто проверяла их на нормальность, – добавила она и улыбнулась Дэну, надеясь, что он оценит эту попытку найти общее в их рабочих задачах.

Он улыбнулся в ответ, но чисто символически – она явно задела за живое. Такое с ней уже бывало. Те шестеро или семеро “совместных”, с которыми ей довелось встречаться раньше – в баре или у общих знакомых, – были в целом нормальными людьми, идеалистами и прекрасными специалистами в своем деле, и, как правило, с радостью разливались соловьем о своей работе и жизни. Однако для каждого существовала черта, которую нельзя было переходить. Они могли двадцать минут мило болтать о многих странных и непонятных извне сторонах жизни в компании или о ее иногда позитивном, но куда чаще катастрофическом влиянии на мир, но в тот самый момент, когда Дилейни уже казалось, что ее собеседник может свободно высказываться и думать все что хочет, какая-нибудь одна затронутая тема, одна фраза внезапно оказывалась чересчур, и новый “совместный” друг мгновенно закрывался и переходил в защитную позицию. Так, например, категорически нельзя было произносить слова “монополия” и “оболванивание”. Любое сравнение, даже в шутку или по пьяни, между Эймоном Бейли – одним из основателей “Сферы” – и Джимом Джонсом, Дэвидом Корешем или Китом Раньером[2] воспринималось как нечто совершенно неуместное и признак дурного тона. Упоминание о Стентоне, еще одном из “трех волхвов” компании, который покинул “Вместе” и вступил в сатанинский союз с государственно-частным предприятием в Китае, становилось для разговора губительным. Что можно и чего нельзя говорить о Мэй Холланд, теперешнем генеральном директоре “Вместе”, вычислить было очень сложно.

Десять лет назад Мэй начала работать в “Сфере” в отделе связей с клиентами, потом стала одной из первых в компании полностью прозрачных личностей, транслируя в Сеть всю свою жизнь, и благодаря абсолютной преданности “Сфере”, а также молодости, привлекательности и харизме очень быстро начала подниматься по карьерной лестнице. Недоброжелатели считали ее не слишком умной и чрезмерно осторожной. Фанаты – которых было значительно больше – вдумчивой, по-хорошему амбициозной и разносторонней. Правда, оба лагеря сходились в одном: за все годы, проведенные в компании, лично Мэй не принесла ей ни одной значимой идеи. Даже после слияния с “Джунглями” она как будто не понимала, что все это значит и как можно объединить компании с максимальной выгодой.

– Сколько людей работало в “Факторе”? – спросил Дэн.

Дилейни знала, что Дэну это известно, и если сейчас окажется, что она сама не помнит точного числа, то он решит, что либо ей плевать на коллег, либо она не умеет считать.

– Двадцать два с половиной, – ответила она. – Половина – потому что один молодой папочка на момент приобретения работал неполный день.

– Как ты считаешь, отдыху там уделялось достаточно внимания? – Дэн снова задергал молнию.

Дилейни рассказала, как они устраивали пикники, как три раза в год выезжали на курорты (а она это все планировала), как однажды в теплую июньскую пятницу Виджей и Мартин отправили всех на тихоокеанский пляж.

– Мне это нравится, – сказал Дэн. – Но, учитывая, что ты работала в таком маленьком коллективе, как думаешь, тебе понравится в такой большой компании, как “Вместе”? Нам бы хотелось, чтобы наши сотрудники хорошо абсорбировались в сообществе.

– Думаю, у меня получится, – ответила Дилейни. Абсорбировались.

За последние три года в кампусе “Вместе” произошло девятнадцать самоубийств, что коррелировало с общемировым всплеском, и никто не хотел о них говорить – в основном потому, что никто толком не понимал, почему это происходит и как этому можно помешать. Даже число “девятнадцать” было спорным, поскольку в кампусе не было местных новостей, не было журналистов, их полностью вытеснили соцсети, рекламный апокалипсис и, в первую очередь, война с субъективностью. Информация об этих смертях складывалась лишь из слухов и поспешно удаляемых сообщений жителей побережья Залива, которые видели вынесенные на берег мертвые тела. Этот способ “совместные” выбирали часто – бросались в море, которое их окружало.

– Надо признать, – сказала Дилейни, – у меня сложилось ощущение, что “Фактор” рано или поздно купят, поэтому у меня было время подумать об этом. Не то чтобы я надеялась, что меня возьмут во “Вместе”, но всегда приятно строить планы.

Дилейни хотела попасть на работу в компанию “Вместе”, чтобы уничтожить ее. Она годами ждала этого шанса. Ее дипломная работа была первым шагом на этом пути. Уже тогда она понимала, что должна проявить себя как союзник, продемонстрировать поддержку, чтобы ее приняли как свою. Дилейни планировала, что, попав внутрь системы, изучит ее, определит слабые точки и нанесет удар. Она станет для “Вместе” Сноуденом и Ассанжем. Новым Марком Фелтом[3]. Она еще не знала – и ей было все равно, – сделает ли она это цивилизованно, скрытно, просто выложив в публичный доступ факты, как делали ее предшественники, или путем открытого нападения. Она не хотела, чтобы кто-то пострадал, чтобы хоть один реальный волос упал хоть с одной реальной головы, но она хотела уничтожить “Вместе”, прекратить пагубное царствование компании в мире.

Дэн слез с ламы, снова посмотрел на свой браслет и вдруг засеменил на месте, все наращивая темп, пока не превратился в расплывчатое мельтешение коленей и сжатых кулаков. Это продолжалось ровно две минуты, после чего браслет издал торжествующее пиликанье и Дэн остановился.

– Прости, – повернулся он к Дилейни, пытаясь отдышаться. – Я обещал жене. Поэтому я и веганом стал, и устраиваю кардиотренировки, когда браслет сообщает, что момент оптимальный. Она умерла в прошлом году.

– О боже. Мне так жаль.

– Ты в последнее время делала МРТ?

Она не делала. Дэн закатал рукав, и она увидела телефон, прикрепленный к предплечью, как это сейчас было модно. Он начал проматывать ролики, на всех была одна и та же женщина: в доме со светлыми полами, в гамаке на зеленом склоне, в саду, где она опустилась на колени перед розами. Такая молодая – и уже умерла.

– Это Адира, – сказал он, пока на экране мелькали кадры. Он будто пытался решить, какую запись показать Дилейни – человеку, с которым только что познакомился. – Когда опухоль обнаружили, была уже четвертая стадия. – Он посмотрел на Бэй-Бридж, солнечный луч блеснул на стекле крохотной машинки, неслышно летящей на запад. – В общем, она заставила меня пообещать, что я буду следить за собой. И мне хотелось бы, чтобы ты тоже так делала.

– Я буду, – кивнула Дилейни, чувствуя, что ей нанесли удар в спину. Она не сомневалась, что Дэна действительно беспокоит ее здоровье, и это было какой-то жестокой насмешкой.

Он продолжал листать ролики. Дилейни взмолилась про себя, чтобы он ничего не выбрал, чтобы не предложил ей посмотреть. Но он, конечно, предложил.

– Она была прекрасной спортсменкой, очень любила бег, – сказал Дэн, и на экране ожила Адира. Она только что завершила дистанцию и стояла, вскинув над головой руки, улыбаясь. На майке был номер 544. Дилейни надеялась, что ей не придется услышать ее голос.

– А, прости, – сказал Дэн, увеличивая громкость.

– Я это сделала? – спросила Адира, продолжая улыбаться и тяжело дыша.

– Да! – произнес голос за кадром. Дэн. Он говорил с такой гордостью. – Ты это сделала, любимая.

Видео закончилось.

Дэн снова принялся листать ролики, отыскивая моменты из жизни Адиры, которые ему хотелось показать. В телефоне, надетом на руку, как будто была вся его жизнь, вся его Адира. Дилейни стояла и смотрела, как он ищет и ищет.

3

Так себе и представляю

– Я не могу, – сказала Дилейни.

– Почему? – не понял Уэс. – Потому что у него жена умерла?

– Да. И не только.

– Он не спрашивал, занималась ли ты греблей?

Люди спрашивали об этом очень часто. Интересовались, не занимается ли она греблей, волейболом или даже баскетболом. Она была как минимум на четыре дюйма выше Уэса, но его это нисколько не волновало. Он ни разу об этом не упоминал.

– Нет, – сказала Дилейни. – Просто дело в том, что он нормальный. Обычный человек. Я этого не ожидала.

– Мы же об этом говорили. Что тебе могут понравиться тамошние люди, – заметил Уэс. – Ты одета?

Уэс Маказьян стоял в дверях, жилистый, угловатый и кривоногий, с волосами цвета пыли – натуральное перекати-поле, – похожий на угонщика скота из позапрошлого столетия. У него были маленькие блестящие глазки и чрезмерно большие для его лица рот и зубы. Когда он улыбался, то напоминал маленького, но счастливого кита.

– Видишь? – спросил он. – Я уже оделся.

Уэс не любил носить длинные штаны и ботинки и обычно целыми днями – неделями – ходил в подвязанных веревочкой шортах с эмблемой “Юта Джазз” – команды, к которой он не имел ни малейшего отношения. На его любимой футболке был портрет Улофа Пальме – убитого давным-давно премьер-министра Швеции. Поскольку выяснилось, что лицо мертвого политика удачно маскирует брюшко, Уэс купил восемь таких футболок и крайне редко надевал что-то еще.

– Там холодно? – спросила Дилейни.

– “Там холодно”, – передразнил Уэс. На этот раз он надел футболку поверх худи. Уэс – и Улоф – повернулись к собаке. – Она живет у пляжа и спрашивает, холодно ли там.

Ураган, немолодой пес Уэса, посмотрел на Дилейни умоляющим взглядом. Если Дилейни могла собраться за несколько минут, то Уэс и Ураган были готовы всегда. Дилейни взяла свитер и просунула голову в ворот.

– Пожалуйста, только не кроссовки, – попросил Уэс.

Смотреть, как она зашнуровывает обувь, было для Уэса и уж тем более для Урагана серьезным испытанием. Когда она взялась за первый шнурок, Уэс отвернулся, а Ураган принялся прыгать вокруг нее, стуча когтями по полу, как чечеточник.

– Может, лучше сандалии? – спросил Уэс. – Или что-нибудь на липучках?

Дилейни решила не завязывать двойной узел.

– Доволен? – спросила она.

Они закрыли дверь и прошли мимо окна главного дома. Гвен, мать Уэса, считала чьи-то налоги за столом на кухне и не подняла головы.

Уэс и Дилейни жили у океана в маленьком домике, который они называли Приморской Хижиной. Цены на жилье в области залива Сан-Франциско у большинства людей вызывали нервный смех, но арендодатели не стеснялись, рассчитывая на новые наивные деньги. Тем не менее там и сям по-прежнему можно было найти уголки, оставшиеся от старого Сан-Франциско, – странные домики с чердаками, перестроенные гаражи, продуваемые всеми ветрами постройки на задних дворах у пожилых хиппи, отказывающихся наживаться на молодых арендаторах. Дилейни нашла такое местечко в районе Внешнего Сансета. Домик, находившийся поблизости от “Рыбной компании Долджера” и впитавший ее запах, сдавался со всей мебелью, стиральной машиной с сушилкой и тридцатишестилетним мужчиной по имени Уэс. Главным домом совместно владели мать Уэса и ее старинная подруга Урсула.

– Я живу с мамой, – объявил Уэс Дилейни, когда они познакомились. С тех пор она слышала от него эту фразу раз сто.

Когда они уже выходили на улицу, Гвен окликнула их от двери:

– Принесите лимонада!

Рядом с пляжем недавно обосновался продавец домашнего лимонада. Его наверняка скоро должны были прогнать санитарные службы, но пока мать Уэса всегда просила принести им с Урсулой по бутылочке. Гвен помахала Дилейни.

– Только не это, – сказал Уэс.

– Привет, Гвен! – крикнула Дилейни.

– Не останавливайся. Мы скоро вернемся. Привет, мам!

Дилейни была в прекрасных отношениях с Гвен и Урсулой, но они еще не определились, что о ней думать. У них был большой опыт подмечать скрытые от чужих глаз истории, поэтому им с трудом верилось, что ее отношения с Уэсом могут быть чисто платоническими. Но мысли эти они держали при себе и только кивали в притворном согласии, когда Уэс и Дилейни говорили, что просто дружат. Эти две женщины не доверяли людям, а еще меньше – системам. Поэтому они жили в своей “пещере”, и поэтому Гвен считала работу бухгалтера по налогам формой социального протеста: все ее клиенты платили честно.

Навстречу им шла почтальонша Роуз, и Дилейни поздоровалась, не останавливаясь. Она знала, что Роуз и Гвен тут же примутся обсуждать свои садики, а про почту и не вспомнят. Вот такие вещи, вроде легкомысленных разговоров в рабочее время, выводили антитрогов из себя. Неэффективность, непрозрачность, трата ресурсов. Почта вообще была для них самым нелепым и расточительным явлением. Вся эта бумага!.. Сколько денег в никуда, сколько десятков тысяч ненужных рабочих мест, грузовиков, самолетов, погубленных деревьев, выбросов углерода. Следующей после уничтожения наличных денег и всей бумажной продукции (она уже приобрела больше десятка бумажных комбинатов только для того, чтобы закрыть их) миссией Мэй Холланд было уничтожение почты – священной коровы всех трогов.

Термин “троглодиты”, или “троги”, нес много смысловых оттенков. Изначально он возник как оскорбительное наименование всех противников технологического прогресса, но затем стал использоваться этими противниками в качестве гордого самоназвания, а вскоре его уже употребляли все стороны как обозначение любых способов противодействия современным достижениям. В Приморской Хижине не было ни одного умного гаджета, никакие бытовые приборы тут не были подключены к интернету. В Сеть обитатели домика выходили через спутниковое подключение, соблюдая маниакальную осторожность и тщательно следя за безопасностью и анонимностью. Такой образ жизни встречался все реже и обходился все дороже. Страховые тарифы для “пещер” постоянно росли, а борьба за их полный запрет и уничтожение велась уже второе десятилетие. Перечисляя длинные списки рисков, лоббисты “Вместе” добились того, что в этих домах запретили растить детей, и рассчитывали, что скоро в закон будет включен полный запрет на проживание в “пещерах”. Соседи трогов, уж точно большинство, относились к ним с подозрением, что активно поощрялось. Компания купила несколько приложений, через которые соседи могли делиться друг с другом и с общественностью слухами и страхами, и алгоритмы этих приложений автоматически поднимали рейтинг сообщений, которые касались “неподключенных” троглодитских обиталищ. Однако во многих больших городах подобные кварталы все еще держались, в том же Сан-Франциско существовал так и называвшийся Пещерный Городок, или Трог-Таун, а “Вместе” прилагала массу усилий, чтобы люди воспринимали Трог-Таун как логово разврата и криминала с плохой канализацией.

Дилейни и Уэс вышли на 41-ю авеню, уводящую к побережью. Ураган отчаянно тянул поводок.

– Не знаю, о чем я только думала, – проговорила Дилейни. – Я не шпионка. Меня этому не учили.

– Не учили? – переспросил Уэс. – А кто и чему тебя должен был учить?

Уэс был редким, но не уникальным представителем породы техно-трогов – талантливый программист, живущий вне системы. В результате намеренной социальной изоляции его взгляды на жизнь во многом остались взглядами прекраснодушного подростка: он твердо знал, что такое хорошо и что такое плохо, и считал бунт благородным по определению. Дилейни только через семь месяцев доверилась ему настолько, чтобы поделиться своими планами, но он моментально все понял и начал активно ее поддерживать.

– Я не могу, – сказала Дилейни. – Думала, что смогу, но нет.

Уэс остановился. Ураган пытался тянуть его вперед еще с большим упорством. Псу было семь, морда уже начала седеть, но он все еще любил побегать. Носиться по мокрому песку возле океана было самой большой радостью Урагана. Он был дворняжкой, но Уэс – и все, кто видел, как пес бегает, – не сомневался, что в нем есть кровь грейхаундов.

– Может, получится уничтожить их извне? – спросила Дилейни.

Уэс ухмыльнулся. В глазах его вспыхнуло вдохновение.

– Конечно, получится! – воскликнул он. – Я выражу им свой решительный протест в письме, а ты устроишь пикет перед воротами. Или еще лучше – один из нас напишет роман.

– Прекрати, – отмахнулась она. – Пойми, я не могу туда вернуться. Проблема в обмане. Люди, которые там работают, – честные люди.

– Однако все вместе они причиняют вред!

– Но мое присутствие там будет основано на предательстве.

– Зато твоя цель – спасти мир, – заключил Уэс.

Довольный собой, он двинулся дальше, к большой радости Урагана, который уже едва не удушил себя ошейником. На пляже Уэс отпустил пса, и тот полетел вперед, разбрасывая песок. Каждый день он бегал целый час, иначе становился возбужденным, беспокойным, непредсказуемым. Жевал провода, грыз обувь Дилейни и с тоской смотрел в окно.

– Они уже назначили второе собеседование, – сказал Уэс. – Полпути позади.

Это было неправдой, и оба это знали. Дилейни посмотрела на океан. Прибой был похож на армию веселых швабр.

– Я думала о том, чтобы научиться ходить под парусом, – сказала она. – И работать на токарном станке. Мы пережили две пандемии, а я так и не научилась. А еще я могла бы управлять кинотеатром. “Александрия” до сих пор не открылась. Или ткать. Мне бы понравилось, наверное.

– Ткать, – повторил Уэс, тоже глядя на воду. – Так себе и представляю.

Ураган в конце концов устал, вернулся к Уэсу и театрально плюхнулся на песок у его ног, сообщая, что пора домой.

На лестнице, ведущей с пляжа к бетонной набережной, они встретили женщину в черной ветровке со светоотражающими полосками на рукавах, похожую на странного шмеля.

– Привет! – сказала она. – Хочу убедиться, что вы в курсе насчет изменения пляжных правил в отношении животных. У вашей собаки есть чип? – Она наклоняла голову туда-сюда, рассматривая Урагана сверху. – Мы всех спрашиваем, – добавила она.

– Нет, – ответил Уэс, пытаясь справиться с раздражением.

Женщина закусила губу.

– Начиная со следующей недели все собаки в городе должны быть чипированы. Ради вашей и их безопасности. А вдруг она потеряется?

– Моя не потеряется, – заверил Уэс.

Женщина закатила глаза.

– Часть пляжа, где разрешено находиться с чипированными питомцами, обозначена вон теми знаками, – она махнула рукой в сторону пляжа, где был размечен кусочек не больше гаража, – и собака обязательно должна быть на поводке.

– Чип и поводок, – повторил Уэс.

– Так безопаснее для вас и для всех остальных, кто хочет отдохнуть на пляже, – заключила женщина.

Уэс быстро взглянул на нее и отвел глаза. У нее на шее была камера высокого разрешения, так что любая гримаса или грубое слово были бы зафиксированы и учтены.

– Спасибо, – сказал он, и они пошли дальше.

Оказавшись вне зоны слышимости, Уэс взорвался:

– Да что за херня!

Оушен-Бич был последним местом в городе, единственным на пятьдесят миль, где можно было гулять с собакой без поводка. Уэс посмотрел на Урагана, заволновавшегося от внезапного крика хозяина.

– Когда я был подростком, мы жгли тут костры, – прорычал он. – Можно было заниматься серфингом или ловить рыбу без всяких разрешений. Бегать, плавать, трахаться – да что угодно. Почему? Потому что тут полно места! Миль пять пустого пляжа! На всех хватит! Блин!

Вдали, у Фараллоновых островов, океан затянуло пеленой дождя.

– Ты должна уничтожить эту компанию, – твердо сказал он. – В конце концов им воздастся за все. Уничтожь “Вместе”, и у нас будет шанс.

Дилейни молчала.

– Мне надо отвлечься, – сказал Уэс.

Они оставили Урагана дома и пошли в “Золотые часы” – ретро-игровой зал на улице Уоллер, в квартале от Хейт и в двух шагах от длинного отростка парка “Золотые Ворота”. “НИКАКИХ КАМЕР, – гласил знак у входа. – ЗДЕСЬ ТРОГИ”. Внутри полдюжины людей играли в пинбол и “Сороконожку”. Дилейни никогда не понимала, кто же здесь работает. Тут как будто не было ни одного сотрудника, однако зал всегда функционировал и выглядел чистым. Уэс кинул четвертак в уменьшенную версию “Галаги”.

– Ты будешь? – спросил он.

Дилейни пожала плечами. Он бросил в автомат второй четвертак. Дилейни прислонилась к стене и смотрела в зеркало на мужчину в футболке “Дэмнд”[4], играющего в стрелялку по мотивам Дикого Запада.

Уэс быстро проиграл и уступил место Дилейни.

– Как там Пиа? – спросила она.

Пиа была “дамой” Уэса. Он сам так говорил – “моя дама”. Она жила с Уэсом, когда Дилейни въехала в домик, и в первую неделю совместного проживания показалась ей блистательной и остроумной. В детстве Дилейни и все знакомые ей девочки хотели быть морскими биологами, а Пиа действительно была морским биологом и все время носилась по миру в поисках новых грантов (сейчас она была в Чили). Однако со временем Дилейни стало ясно, что и Уэс, и Пиа искренне убеждены, что Пиа – самая привлекательная женщина в мире. Каждый день Дилейни выслушивала истории, которые доказывали, что невозможно познакомиться с Пиа Мински-Ньютон и не полюбить Пиа Мински-Ньютон. Пиа действительно была красивой, но для нее самой и Уэса ослепляющее совершенство ее лица было тяжким бременем. Ее волосы (по правде говоря, обычно несколько взлохмаченные), по их общему мнению, были достойны Жаклин Кеннеди, а грудь (с точки зрения Дилейни, весьма средних размеров) казалась им континентальным шельфом, заставляющим весь мир похотливо облизываться.

– У нее все хорошо, – ответил Уэс, – но этот Карл из ее программы буквально на нее вешается. Он написал для нее песню…

– Она приедет на Рождество?

– Наверное, на недельку. – Уэс отошел от автомата: – Твоя очередь.

Дилейни почти моментально убили.

– Ты должна пойти на следующее собеседование.

– Я не могу. Не умею шпионить. Я даже на Хэллоуин никем не притворяюсь.

– У тебя же был парень, который работал под прикрытием. Из Комиссии по охоте и рыболовству, в этих жутких неоновых очках. Дирк?

– Дерек. Ты прекрасно знаешь, что его зовут Дерек.

Дерек, не очень заморачивающийся насчет стиля, зато невероятно убедительный, действительно стал агентом Комиссии штата Монтана по охоте и рыболовству. Под видом покупателя он искал продавцов мяса незаконно добытых животных – кабанов, оленей, лосей; работа оказалась на удивление опасной.

– Ты знаешь, что он говорил о лжи под давлением? – спросила Дилейни. – Если они задают тебе вопрос и ты врешь в ответ, они сразу же это распознают. Хитрость в том, чтобы отвечать на другой вопрос – тот, который ты сам себе мысленно задал. Тогда все, что выдает ложь, – глаза, губы, мышцы лица – отреагирует не на их вопрос, а на твой собственный. Главное – задать себе вопрос, для которого твой ответ будет правдой.

– Спасибо за этот жуткий набор слов, – скривился Уэс. – Я ничего не понял, но я за тебя рад. Похоже, ты во всем разобралась. У тебя есть стратегия, и все будет окей.

– Но мне нечего им предложить. Ты программист, так почему ты сам этим не займешься? А я бы тебе помогала.

Корабль Уэса налетел на мину. Пока на экране вспухал взрыв, он смотрел на Дилейни.

– Это же твой план, Дил. Ты придумывала его много лет. Ты не можешь вот просто так взять и отдать мне свою мечту, свои планы уничтожения.

– Но для тебя это проще! Ты бы попал туда, написал какой-нибудь… Как это у вас называется?

– Код.

– Правда? Просто код? Ладно. Ты бы написал какой-нибудь код и взорвал все изнутри.

– Нет такого кода, который взорвал бы все изнутри, – сказал Уэс, – и ты это знаешь. Потому что дело не в коде, не в программах и даже не в людях, которые там работают. Ты должна уничтожить “Вместе” способом, которого мы еще даже не представляем. Ты сможешь понять это, только когда окажешься там. – Взгляд Уэса опять стал отстраненным. – Черт, я есть хочу.

Они перекусили в безымянной лапшичной на Хейт, еще одном логове трогов. Сидя у барной стойки, они смотрели, как Стивер, хозяин заведения, протирает плиту под табличкой “МЫ ОБЯЗАНЫ СООБЩИТЬ КЛИЕНТАМ, ЧТО ЭТОТ ОБЪЕКТ НЕ ОСНАЩЕН КАМЕРАМИ ВИДЕОНАБЛЮДЕНИЯ. ПИТАЯСЬ ЗДЕСЬ, ВЫ ОСОЗНАЕТЕ ВСЕ РИСКИ”. Настоящее имя Стивера было Стивен Хан, но лет десять назад какой-то седовласый обитатель Хейт-Эшбери в потрепанном бархатном берете (очевидно, поклонник русской литературы) назвал его Стивой в честь Облонского, и имя прижилось. Сам Стива, когда-то получивший степень по русской литературе в Беркли, не возражал против этого прозвища, считая, что оно притупляет боль его растоптанных амбиций. Кажется, он до сих пор не мог поверить, что заправляет лапшичной своих родителей-китайцев. Свое отчаяние он изливал на плиту, которую надраивал что ни час, яростно накидываясь на каждое пятнышко.

– Стива, ты бы полегче, – сказал Уэс. – Сколько там прошло с твоей грыжи? Месяц?

Стива прожег Уэса взглядом.

– О черт. Об этом нельзя говорить, да?

Стивер облизал губы – он проделывал это, когда от злости не хватало слов.

– Прости, чувак, – сказал Уэс. – Господи Иисусе, ну что у меня за мозги. Это не… Я дурак. Но Дилейни все равно. Скажи, Дилейни, тебе же все равно, что у Стивера была грыжа? – Он повернулся к Дилейни, которая пыталась вспомнить, что такое грыжа. – Она, наверное, вообще не знает, что это за штука. Эй, Стивер, ты куда?

Стивер исчез в соседнем помещении.

– Ты прав, – сказала Дилейни, – ты не сможешь. Ты не умеешь хранить секреты. Просто никогда не помнишь, что это секрет.

Уэса, кажется, удовлетворила подобная оценка, поскольку она подразумевала, что не бывать ему шпионом.

– Сейчас мне кажется, что если бы я могла навсегда отменить смайлики, этого бы вполне хватило, – сказала Дилейни.

– Видела, что сегодня госсекретарь нафигачил? – спросил Уэс. – Под своим постом в честь годовщины гласности поставил танцующую радугу. В официальном государственном паблике. У нашего вида начисто отсутствует достоинство. Даже намек на достоинство.

– Ты мне напомнил…

– Нет! – взмолился Уэс.

Долгие годы Дилейни взращивала в соцсетях фальшивую личность, чтобы проникнуть в компанию. Она знала, что уже перед самым первым собеседованием они проверят все посты, которые она опубликовала после окончания школы. Поскольку в период работы рейнджером в национальном парке она не участвовала в сетевой жизни, следовало компенсировать это гиперактивностью в соцсетях. Она лепила бесчисленные веселые и грустные смайлики. Она комментировала, оценивала и – в последние полгода – активно участвовала во всемирном флешмобе: селфилась в образе Морячка Попая.

– Ты же не будешь опять корчить из себя Попая!

– Люди выкладывают штук по двадцать в день. А я сегодня сделала только одиннадцать.

Уэс уронил голову на стойку.

В кадр Уэс попадать не должен был, да и Стивер запрещал фотографироваться в лапшичной, поэтому она вышла на улицу и достала из кармана маленькую кукурузную трубку. Зажав трубку в зубах, подвигала ее так, чтобы она торчала вверх, и сделала селфи. Послав его 3209 подписчикам, Дилейни вернулась в лапшичную.

– Сколько ты их таких уже нафигачила? – спросил Уэс.

– С самого начала? Типа за полгода? – Дилейни посмотрела в телефон. – 4290. Они напоминают, если ты пропустил хотя бы день.

Популярность Попаев затянулась и намного перегнала предшественников – селфи в планкинге[5], с обливанием ледяной водой, в цилиндре, с высунутым языком. Каждый день вот уже больше полугода Дилейни рассылала друзьям и родным, а также своим подписчикам по паре десятков Попай-селфи и получала от каждого из них столько же в ответ. Этот флешмоб запустили люди из “Вместе”, чтобы использовать его для сбора геолокационных данных и изучения поведенческих особенностей, а миллионы людей были только рады участвовать в нем – ну кто же устоит перед искушением сфотографироваться с трубочкой в зубах и ощутить себя частью единого мира.

– Ты все? – спросил Уэс.

Когда клиенты давали понять, что готовы расплатиться, Стивер просто называл сумму. Ни фиксированных цен, ни калькуляторов он не признавал, как и бухгалтерской отчетности. Они заплатили наличными – Стивер брал только наличные – и ушли.

– Прогуляемся? – предложил Уэс. – Выключи телефон.

Они отключили телефоны, вытащили из них аккумуляторы, и Уэс достал самодельную магнитную сумку, которая блокировала все входящие и исходящие сигналы. Телефоны они сунули в нее.

– Темным путем? – спросила Дилейни.

– Ага, – ответил Уэс, и они свернули под большой знак.

ВЫ ВХОДИТЕ НА ТЕРРИТОРИЮ БЕЗ КАМЕР ВИДЕОНАБЛЮДЕНИЯ.

ГРАЖДАНЕ, ВЫБРАВШИЕ ЭТУ ДОРОЖКУ, ПРИНИМАЮТ НА СЕБЯ СООТВЕТСТВУЮЩИЕ РИСКИ.

ДЕПАРТАМЕНТ ПОЛИЦИИ САН-ФРАНЦИСКО

В городе была целая сеть таких дорог, дорожек и тропинок, так что можно было пересечь практически весь Сан-Франциско, не попадая под прицел камер. Но таких городов осталось немного, так как “безнадзорные” зоны привлекали преступников и вызывали подозрение.

Они шагали молча, пока не дошли до заросшей части парка, где пахло сыростью и соснами.

– Я понимаю, что все это для тебя странно и непросто, – заговорил Уэс и подпрыгнул, чтобы дернуть за нависающие над дорожкой ветви. Ему были свойственны такие детские выходки. На головы им хлынул настоящий ливень из росы и сосновых иголок. – Но ты из тех, кто не поддается стадным инстинктам, – он отряхнулся, как собака, – и самое плохое, что может случиться, – они тебя уволят. Ведь так?

Дорожка заканчивалась у Грейт-Хайвэй, где они достали и включили телефоны. Теперь они шли вдоль океана, над которым серебрилось звездное ожерелье.

– Эти звезды… – сказал Уэс. – Классно было бы знать, как они называются. – Он выжидательно помолчал. – Ладно, ты тоже не знаешь.

– Не знаю, – согласилась Дилейни.

– Но кто-то должен узнать. Верно?

Ночью Дилейни лежала в постели, глядя через маленькое окошко на облако в форме половинки сердечка. Уэс спал в соседней комнате, их кровати разделяла лишь тоненькая перегородка. Она слышала, как он там укладывается вместе с Ураганом – шелест простыни, вздох одеяла, опускающегося на человека и собаку.

– Спокойной ночи, – проговорил он с другой стороны стены.

– Спокойной ночи, – отозвалась Дилейни, уже зная, что услышит дальше.

– Люблю тебя, – сказал Уэс.

Когда он в первый раз произнес эти слова полтора года назад, они показались странными и нелогичными. На тот момент они с Дилейни знали друг друга всего полгода. Она понимала, что это братская любовь, – он никогда не намекал на большее, – но зачем вообще ее любить? Тогда она пришла в недоумение и рефлекторно ответила:

– Спасибо.

А потом лежала полночи, пытаясь понять, что это значит.

На следующее утро он сам все объяснил. У него очень любящая и заботливая мама, сказал он, но она никогда не говорит таких слов. А ему эти слова нравятся, особенно если произнести их вот так, на ночь, перед сном. Ему нравится и произносить их, и слышать, а потому в детстве он завел привычку говорить: “Люблю тебя”, а затем поворачивать голову и отзываться: “И я тебя”.

– И тебя я правда люблю, – сказал он Дилейни, – вот и говорю.

Он заверил, что она вовсе не обязана что-то отвечать, тем более что в ее мире (она была из Айдахо) говорить такое друзьям и соседям не принято. Но Дилейни понравилось. И с тех пор она ждала этих непозволительных слов, а днем думала, как услышит их через тоненькую стенку.

– Я люблю тебя, – сказал он в ту ночь полгода назад.

– Спасибо, – ответила она тогда и теперь отвечала так каждый раз.

4

Спаси меня, Дженнифер

– Мне нравятся твои Попаи, – сказала Дженни Батлер. – Можно посмотреть трубку?

Дилейни сразу влюбилась в эту женщину, проводившую с ней второе собеседование. Во-первых, из-за выговора – она была из Миссисипи, а Дилейни никогда не встречалась с людьми оттуда, и ее очаровала эта музыкальная манера говорить, когда “трубка” в устах ее собеседницы становилась “трюууупкой”. Во-вторых, из-за лица, пухлого, с ямочками на щеках, и глаз – больших, как будто всегда удивленно распахнутых. Все звали ее Дженни Батлер.

– Здесь очень много Дженни, – пояснила она. – Ты удивишься. Особенно среди нас, – она перешла на заговорщицкий шепот, и Дилейни заметила кусочек глазури от кекса у нее на зубах, – тех, кому за сорок. И Джули тоже. Знаешь Джули Злосу? Наверное, нет. Мы зовем ее просто Злоса. И очень много Мишель.

Дженни Батлер была само обаяние, и Дилейни сразу поняла, что это собеседование пройдет без сучка без задоринки. Она надеялась, что на этот раз ее пустят за ворота, но снова оказалась там, где Трежер-Айленд смыкался с Йерба-Буэна, в кафе, вместе с исследовательницей из группы Космического Моста. Кафе, как и все остальные заведения здесь, казалось построенным только что, исключительно ради присутствия кого-то из “совместных”.

– Давай сделаем Попаев вместе? – предложила Дженни Батлер.

Они зажали в зубах свои трубки, прижались друг к дружке щеками и сфотографировались. Когда они проверяли, что получилось – очень славно, даже весьма, согласились обе, – мимо них к воротам “Вместе” пролетел черный кортеж.

– Наверное, генеральный секретарь ООН, – сказала Дженни Батлер. – Какое сегодня число? Не говори! – Она взглянула на свой браслет. – Да, видимо, она. Приехала просить денег. Все просят. Только Мэй Холланд – это вам не Тед Тёрнер[6].

Она подмигнула Дилейни, а затем ее лицо вытянулось.

– Ты, наверное, не знаешь, кто это – Тед Тёрнер. Он подарил ООН сто миллионов. Или пятьсот.

Когда Дилейни сказала, что знает, кто такой Тед Тёрнер, Дженни просияла.

– Какое счаааастье! – протянула она. – А то ведь не поймешь, кто что знает. Иногда бывают такие странные пробелы. Нельзя найти десяток людей, которые знают десяток одинаковых вещей. Ты ведь была еще девчонкой, когда случилось Разглашение?

Разглашение случилось всего лишь десять лет назад. Тогда в результате хакерской атаки (организованной, как считалось, русскими) вся история электронной переписки более чем четырех миллиардов человек оказалась в открытом доступе. Так же, как и после взлома серверов “Сони” Северной Кореей, очень многие теряли работу, рушились репутации, распадались браки, рвались дружеские связи. Десятки миллионов людей радостно выкладывали чужие письма, а пресса – этот последний патруль – публиковала и обсуждала переписки, обнажавшие лицемерие и продажность сильных, богатых и знаменитых мира сего, а также и прочих, кто не был ни тем, ни другим, ни третьим.

Но через полгода заламывания рук, взаимных обвинений, нескольких тысяч убийств и около полумиллиона самоубийств мир забыл и о Разглашении, и о неприкосновенности частной жизни и просто приспособился, преклонив колена перед новыми хозяевами. Отныне все жили с осознанием, что любой чих любого человека может стать известен всем.

– Знаешь, – сказала Дилейни, – я уже давно осторожна в выражении мыслей и чувств. Думаю, Разглашение просто помогло понять, какую силу имеют слова.

Разумеется, это был пустой треп, но Дилейни надеялась, что Дженни Батлер оценит ее сентенцию.

Та откинулась на стуле и, прищурившись, посмотрела на Дилейни.

– Хорошо сказано. Ну и уж раз мы заговорили о разглашениях, что ты думаешь о фильме? Мы ведь с тобой теперь Попай-подружки.

Дилейни впилась зубами в свой кекс, надеясь, что сможет ограничиться кивком и увильнуть от развернутого ответа. Некоторое время назад один талантливый режиссер снял фильм о “Сфере” – тогда компания еще называлась так, – пригласив актеров первого ряда, однако, несмотря на звездный состав, фильм объявили провальным, и его мало кто видел. Компания, подобно диктатору, пережившему попытку убийства, вышла из этого испытания только сильнее.

– А что ты о нем думаешь? – прожевав кекс, ответила вопросом на вопрос Дилейни.

Этот метод она тренировала с Уэсом – если беседа сворачивает на опасный путь, отражать вопрос встречным вопросом. Помогает уйти от ответа, а кроме того, внимание льстит собеседнику.

Дженни Батлер подняла вверх палец, сигнализируя, что прожует и ответит. Лак на ее ногтях облупился, напоминая облицовку космической капсулы, поврежденную при возвращении на Землю.

– И ты еще спрашиваешь? Я обожаю этот фильм, – сказала она. – Ну, конечно, не все здесь были в восторге, и тем не менее это фильм о месте, где я работаю! Я же из Миссисипи, а там такие вещи до сих пор важны. Даже моя матушка наконец-то впечатлилась.

Это второе собеседование было основой кадровой культуры “Вместе”. Его идея, позаимствованная где-то Мэй Холланд, своего рода “случайные встречи”, нравилась Дилейни – возможно, это было единственное нововведение Мэй, которое не казалось ей делом рук бездушного, бесстыдного и жаждущего конца мира антихриста.

“Случайные встречи” означали, что любой сотрудник “Вместе”, от инженера до основателя, включая даже су-шефа, в какой-то момент должен провести собеседование с кандидатом, который прошел первую проверку. Случайный “совместный” встречался со случайным кандидатом. PR-менеджер мог беседовать с программистом, специалист по сбору данных – с потенциальным арт-директором. Дженни Батлер была астрофизиком, а Дилейни – гуманитарием, готовым, как она сказала Дженни, расцвести на любой грядке.

– Так ты работала над новой марсианской буровой? – спросила Дилейни, и Дженни Батлер, перестав жевать, удивленно посмотрела на нее.

– Откуда ты знаешь? Ты не могла провести поиск заранее, потому что не знала, с кем встретишься. И ты же не сделала это, притворившись, что идешь в туалет?

Дилейни рассмеялась, и Дженни Батлер нахмурилась:

– Ну да, ты же не ходила в туалет.

– Я просто о вас знаю, – сказала Дилейни.

КосМост – подразделение, где работала Дженни Батлер, – основал Эймон Бейли, но Мэй Холланд относилась к нему довольно прохладно. Прибыли оно не приносило. Бейли тратил миллиарды “Вместе” на запуск аппаратов на Луну и Ио, спутник Юпитера, на бурение шахт на пролетающих мимо Земли астероидах, на доставку льда с колец Сатурна и на прочие бесполезные с практической точки зрения миссии. Дилейни они казались романтическими и порождали в ней внутренний конфликт. Если она разрушит “Вместе”, проекты по исследованию космоса будут свернуты, потому что ни у одной другой компании нет таких денег – и уж тем более желания тратить их на познание тайн Галактики. Мэй Холланд вслух поддерживала эти проекты и стоящую за ними философию, но никто не сомневался, что, будь это в ее власти, она бы все свернула. Мэй была человеком приземленным.

– Но я совершенно не в курсе, чем ты занимаешься сейчас, – сказала Дилейни. – Тебе можно об этом говорить?

Она знала, что второе собеседование можно провалить, если не проявить интереса к работе интервьюера. Это был единственный подвох “случайных встреч”. Хотя на первый взгляд цель состояла в том, чтобы “совместный” больше узнал о кандидате, на самом деле это был скорее тест на любознательность кандидата в отношении “Вместе” и ее людей. Плохой соискатель не станет задавать “совместному” вопросов. Никудышный соискатель примется выспрашивать о деньгах, льготах, отпуске и прочем, его интересует исключительно выгода.

– У меня сейчас два проекта, очень разных, – ответила Дженни Батлер. – И в них нет ничего секретного, так что я могу рассказать. Первый – в общем, побочный продукт, это приложение, которое вычисляет месяц и год твоей смерти. Не совсем моя сфера, но мне как-то пришла в голову одна идея, и все меня поддержали. Ты об этом слышала?

У Дилейни перехватило дыхание. Она смогла только отрицательно помотать головой.

– Сейчас точность составляет девяносто один процент, – сказала Дженни Батлер, – но мы наверняка сможем ее немного повысить. Конечно, приложение не предсказывает смерть от нелепых несчастных случаев и все такое. Но на основании образа жизни, питания, привычек, генетики, географии проживания и нескольких сотен прочих показателей мы уже определяем месяц, а скоро будем вычислять и точную дату. Мне стало легче, когда я узнала свою. Можем и тебе посчитать.

– Посчитать, когда я умру? – уточнила Дилейни.

– Вот что ты собираешься делать сегодня? – спросила Дженни Батлер.

– Вы что, еще не знаете? – отозвалась Дилейни.

– Хорошая шутка. Но я серьезно. Нам понадобится пара часов.

Прежде чем Дилейни успела ответить, Дженни Батлер обменялась с кем-то вихрем сообщений, обнаружив в результате, что это все-таки невозможно из-за ее плотного графика и отсутствия допуска у Дилейни.

– Ну ладно, тогда как-нибудь потом, – сказала Дженни Батлер и перешла к длинному монологу о команде по разработке марсохода и о том, насколько их модель превосходит японскую и европейскую, а уж тем более дважды опозорившуюся китайскую.

Дилейни понадобилось несколько минут, чтобы привыкнуть к мысли, что эта женщина-астрофизик с сияющими глазами и очаровательным выговором между делом создала приложение – приложение! – лишающее человеческую жизнь ее главной тайны, а теперь спокойно разглагольствует о следующей марсианской экспедиции.

Наконец она сумела взять себя в руки и начала задавать вопросы, изображая заинтересованность и восхищение. К концу отведенного им часа Дженни Батлер настолько прониклась симпатией к Дилейни и настолько уверилась в ее искреннем интересе к работе КосМоста, траекториям взлета и скорости приземления, что пригласила ее присутствовать при запуске нового аппарата на Меркурий, который должен состояться через два месяца.

– Будешь ты тут работать или нет, – объявила Дженни Батлер и наверняка крепко пожала бы руку Дилейни, не будь это под негласным запретом, – ты придешь как моя гостья!

5

Карло и Шийрин: показатели восхищения

– Дженни Батлер любит и мужчин и женщин… – начал Карло, но быстро исправился: – Любит все человечество.

Он покраснел. Дилейни постаралась не выдать свою реакцию, но она была потрясена: подобная ошибка для публичного “совместного” была чем-то неслыханным.

Рядом с Карло сидела Шийрин, женщина с зелеными глазами и немигающим взглядом. Она словно вообще не обратила внимания на оплошность.

– Дженни Батлер – лучшая, – сказала Шийрин.

Казалось, что зрачки в ее широко раскрытых глазах подрагивают.

– И… – продолжал Карло, явно радуясь, что его ошибка забыта или, по крайней мере, прощена, – то, что Дженни Батлер сказала о тебе, просто восхитительно! – Он посмотрел на Дилейни, и она увидела, что и у него зрачки будто подрагивают. То ли он в таком восторге, то ли в ужасе.

– Восхитительно, – повторила Шийрин.

Рот ее еще долго оставался приоткрытым после того, как слово растворилось в воздухе.

Прошла неделя, и Дилейни наконец допустили в кампус. Не в одно из основных зданий, но все же она вошла в ворота, и ее провели в низкое строение с черепичной крышей, почти скрытое лианами и суккулентами, – специальное помещение, отведенное исключительно для таких встреч. Внутри оно напоминало белую безликую коробку.

Собеседование было назначено на три, но ее попросили прийти в половине третьего. Череда завораживающих процедур по обеспечению безопасности заняла 28 из этих 30 минут. Ее заставили вынуть все из карманов, просканировали сумку, а затем она прошла через трехметровый розовый туннель, где стояла оглушающая тишина. Телефон поместили в устройство, напоминающее маленькую микроволновку, которое, как она предположила, выскребло из него все секреты. Подметки ее туфель протерли тканью, которую отправили в маленькую серебристую коробочку. Через минуту коробочка выдала одобрительную мелодию. Бегло ознакомившись с правилами, гласившими, что ей запрещено рассказывать кому-либо о том, что будет сказано на собеседовании, с кем она встретится и что увидит, и что все ее слова будут сохранены и могут быть использованы “Вместе”, Дилейни подписала на планшете три документа.

– У тебя такие интересные посты! – воскликнул Карло.

– Заставляют задуматься, – добавила Шийрин. – У тебя высокий балл по лексическому разнообразию. Таких, как ты, только два процента!

– Послушай, – сказал Карло, – все твои показатели прекрасны. Соцсвязи, коммуникативные предпочтения и, конечно, культурный индекс у всех наших кандидатов должны быть на высоком уровне. Но это тебе и так известно. А сейчас нам хотелось бы поговорить с тобой о том, как ты видишь будущее. Ты работала в стартапе и потратила немало времени, изучая “Вместе” со стороны. Мы читали твою дипломную работу.

– Очень интересная! – подхватила Шийрин.

Карло одарил Шийрин ужасающе неискренней улыбкой и снова перевел взгляд на Дилейни:

– Как ты думаешь, что “Вместе” должна делать дальше?

Дилейни ответила не сразу. Они с Уэсом подготовились к такому вопросу, но она не рассчитывала, что поделиться идеей придется так скоро.

– Я понимаю, новые идеи – это непросто, – заметила Шийрин.

– На самом деле у меня есть одна мысль, – сказала Дилейни.

Удивление Карло и Шийрин выглядело совсем не наигранным. Лицо Шийрин почти перекосилось.

– Можно погасить свет и включить экран? – попросила Дилейни.

Ее собеседники замерли.

– Разумеется, – после паузы ответил Карло. – Хочешь показать презентацию?

Шийрин выглядела перепуганной.

– Ты что-то приготовила?

С одной стороны, это было, конечно, безумием. Интеллектуальная собственность была главной ценностью. “Вместе” не ждала от кандидатов, что они станут делиться на собеседовании идеями на миллиард или хотя бы миллион. Но, с другой стороны, Дилейни слышала не одну историю о том, как претендентов, решившихся на такое, нанимали – не столько за саму идею, сколько за доверие, выказанное компании, и главное – за готовность пожертвовать возможной личной выгодой ради развития компании, в которой они хотят работать. Тут небезосновательно полагали, что если кандидат выдает одну-две идеи еще на собеседовании, то, скорее всего, у него их хватает. И наоборот – если он ревностно оберегает свои идеи, значит, их у него с гулькин нос.

Карло встал, чтобы притушить свет.

– Я должен напомнить тебе о подписанном соглашении…

– Я помню, – кивнула Дилейни.

Она понимала, что все происходящее в комнате записывается, кроме того, соглашение защищало “Вместе” – возможно, идея, высказанная на собеседовании, уже разрабатывается где-нибудь в кампусе.

Они с Уэсом всю неделю работали над этим прототипом. Уэс, обычно неусидчивый и неорганизованный, получив задачу, мог работать круглыми сутками. Дилейни предупредила, что сегодня он должен быть наготове.

Она встала и сделала глубокий вдох.

– Я много думала о дружбе, – начала она и выдержала паузу, чтобы фраза улеглась в головах у слушателей. Карло и Шийрин улыбались, словно дети, бесплатно пробравшиеся на утренний сеанс в кинотеатре. – Ученые раз за разом подтверждают, – продолжала Дилейни, – что люди, у которых есть постоянные, близкие друзья, здоровее, счастливее и живут дольше.

Шийрин до того сосредоточенно глядела ей в рот, будто впитывала поразительное откровение. Ее пальцы отрешенно постукивали по экрану планшета, точно им не терпелось это записать. Внезапно Дилейни подумала, не подключить ли Шийрин к презентации.

– Шийрин, мне кажется, у тебя много друзей.

Та радостно улыбнулась, поймала взгляд Карло и ответила:

– Да, много!

– Но бывает же так, что ты в них не уверена? Бывают моменты, когда ты сомневаешься, каковы на самом деле ваши отношения?

Еще до того, как Дилейни договорила, Шийрин энергично закивала, а затем, будто опомнившись, воскликнула:

– Да, да, так и есть!

– Расскажи об этом, – предложила Дилейни, и Шийрин буквально просияла.

– Ну, иногда я пишу другу – например, просто смайлики, радуга там, двойная стрелка и знак вопроса. Просто чтобы он знал, что я счастлива и надеюсь, что он счастлив тоже.

– А потом ты ждешь… – подсказала Дилейни.

– Именно! И пока я жду…

– У тебя возникает мысль: а вдруг он меня ненавидит, что-то замышляет, распространяет слухи и хочет разрушить мою жизнь? И на какой-то миг тебя охватывает мертвенный ужас.

Дилейни ожидала, что Шийрин и Карло рассмеются, но их лица помрачнели.

– Вообще-то я бы не стала описывать это такими словами… – сказала Шийрин. – Но…

– Мы здесь не пользуемся подобными… э-э… выражениями, – добавил Карло.

Дилейни сдала назад:

– Да, конечно. Простите. Вы же знаете, я вышла из леса. Мне нужно следить за собой.

Беспокойство, граничащее с тревогой, так и не сошло с их лиц. Требовалось срочно исправляться.

– Каждому из нас приходится жить с подобными мыслями, – сказала Дилейни. – С отсутствием определенности там, где эта определенность нужна нам больше всего. В наших личных отношениях. В дружбе.

Лицо Шийрин расслабилось, а Карло, на мгновение закатив глаза, снова изобразил дружелюбную заинтересованность.

– Уже много лет мы в компании подсчитываем наших друзей… – Дилейни сделала крошечную паузу, чтобы понять, заметили ли они это “мы” и одобрили ли его. Да, заметили, да, одобрили. – Но насколько важно просто количество? Если ученые говорят, что самое главное – это глубина отношений, то, может, стоит измерять не количество друзей, а качество дружбы?

Карло и Шийрин слушали уже с неподдельным интересом, даже рты слегка приоткрыли. Дилейни подумала, что ее приняли. Оставалось только завершить презентацию, не допустив какой-нибудь глупой ошибки.

– Поэтому я сделала прототип приложения, которое сможет внести большую ясность в то, что всегда было расплывчатым и, по правде сказать, не вполне очевидным. Можно я покажу? Все готово? – Она постучала по экрану на стене, чтобы активировать его. – Гость, – произнесла она. – Семь-Ноль-Восемь-Восемь-Девять.

На экране появился небольшой квадрат, и Дилейни приложила к нему палец. Отпечаток связал с ее аккаунтом, и вскоре на экране возникло лицо Уэса в натуральную величину. Он улыбался – несколько издевательски, на вкус Дилейни. Но Уэс, знавший, что его лицо выражает насмешку, даже когда он этого не желает, старался сглаживать впечатление словами, показывающими, что он уважает собеседника и совершенно откровенен с ним.

Дилейни повернулась к Карло и Шийрин:

– Надеюсь, вы не против? Я попросила своего старого друга Уэса помочь нам.

Шийрин явно засомневалась, а Карло и вовсе скорчил недовольную гримасу.

– Ладно, – наконец сказал он. – Привет, Уэс. Как дела?

Дилейни снова посмотрела на Уэса. Поначалу она решила, что он на кухне, но теперь разглядела за его спиной корпус сливного бачка. Уэс явно сидел на унитазе – еще одна его шутка.

– Уэс, ты нас слышишь?

– Да, прекрасно слышу! – отозвался он.

– А тебе не будет удобнее где-нибудь еще? Мне кажется, в другой комнате сигнал получше.

– Нет, тут все отлично! Просто супер, я бы сказал. Я рад быть вместе с вами!

Вот же гад, подумала Дилейни. Она же взяла с него обещание воздержаться от таких шуточек!

После обмена еще парой любезностей Дилейни набрала код, и вокруг Уэса на экране появилась рамка с иконками.

– Расскажи мне, как проходит твой день, – попросила Дилейни.

Уэс начал рассказывать – самый обычный день, с обычными заботами и мелкими неприятностями. Дилейни отвечала сочувственным хмыканьем и задавала уточняющие вопросы. Пока они говорили, на экране под подбородком Уэса мигали шестнадцать точек.

– Как вы можете видеть, во время нашего разговора ИИ анализирует выражение лица Уэса, реакцию его глаз, интонации. Я знаю, что во “Вместе” сейчас очень интересуются распознаванием эмоций. Уверена, что такая технология уже существует и будет совершенствоваться.

Девять индикаторов внизу экрана горели зеленым, семь – красным.

– Вот эта зеленая точка показывает, что Уэс, скорее всего, говорит правду. Но вот по красному лицевому сенсору мы видим, что он напряжен. Будь Уэс расслаблен, индикатор горел бы зеленым. Другие индикаторы отслеживают прочие показатели – гладкость речи, юмор, откровенность, нюансы интонации и так далее. Уэс любит пошутить, и мы это видим на сенсоре юмора.

– Ого! – отозвалась Шийрин.

– Тем временем, – продолжала Дилейни, – алгоритмы анализируют наш разговор, выделяя ключевые слова и фразы, которые обычно используют близкие друзья. Лицевые датчики и текстовые данные дополняются жизненными показателями – частотой сердцебиения, артериальным давлением и уровнем глюкозы, – которые считываются с браслета.

Шийрин и Карло увлеченно кивали. Дилейни знала, что объединить собственную идею с продуктами “Вместе” – вариант беспроигрышный. Так она показывает, что стремится не заменить то, что разработано здесь, а лишь дополнить и улучшить уже существующую технологию.

– Вот тут, внизу, вы можете видеть общую оценку. Наш разговор получает рейтинг 86,2, что очень достойно и, как мне кажется, отражает то, что мы с Уэсом достаточно близкие друзья. Все, что выше 80, можно считать настоящей дружбой. Выше 90 – это вообще нечто экстраординарное.

– А Уэс видит эти цифры на своем экране? – спросил Карло.

– Сейчас – да, – ответила Дилейни. – Но можно сделать так, чтобы данные передавались только в одну сторону. Например, если бы я была не уверена, что Уэс говорит правду, или вообще не знала, насколько он хороший друг, то я могла бы настроить приложение так, чтобы только я видела показатели.

– Мне нравится, – сказала Шийрин.

– В нашем же случае в конце разговора мы оба получим оценки по всем параметрам и общий показатель качества общения. Естественно, данные по каждому разговору с конкретным человеком отправляются в одну папку, и потом они могут суммироваться для получения единого показателя нашей дружбы. Социологи, изучающие дружеские отношения, выяснили, что человек проводит в общении с настоящим другом 92–98 часов за один квартал. (Эти цифры она придумала только что.) Поэтому пользователи могут увидеть, какие у них результаты.

– Потрясающе, – сказала Шийрин.

– И это работающее приложение? – спросил Карло.

– О, нет-нет, – ответила Дилейни. – Пока нет. Все цифры, которые вы видели на экране, всего лишь пример для демонстрации. Но большая часть необходимых технологий уже существует. Почти все доступно и готово к применению. Нужно просто собрать все вместе. Вы же знаете, я не инженер. И, если честно, я бы очень хотела, чтобы это было сделано здесь, во “Вместе”.

– Невероятно, – сказал Карло. – А кто помогал тебе с программированием?

– Ну, это же еще не настоящая программа, но Уэс помогал, да.

– Уэс, ты еще здесь? – спросил Карло.

– Да, я здесь, – отозвался Уэс.

– Хорошая работа, – похвалил Карло. – Очень изящно.

– Изящно? – переспросил Уэс, голосом изобразив, что он польщен, а для убедительности даже прижал к груди ладонь. – Спасибо!

– Тебе спасибо, – в унисон произнесли Карло и Шийрин и обменялись смущенными взглядами, в которых Дилейни почудилось скрытое сексуальное напряжение. Что-то между этими двумя точно происходило.

– Всегда рад помочь, – отозвался Уэс и пропал.

Карло включил свет и посмотрел на часы.

– Не хотелось бы выступать в роли ведра холодной воды, – сказала Шийрин, – но какое-то время назад одна компания уже пыталась запустить приложение – кажется, оно называлось “Люди”, – с помощью которого можно было оценивать других точно так же, как мы оцениваем отели или таксистов. Но по каким-то причинам многие сочли, что это слишком. Приложение так и не запустили. Хотелось бы знать, как ты намерена учитывать подобные… – она на миг замешкалась, подбирая слово, – тонкости?

Карло бросил на Шийрин умоляющий взгляд, как будто страдая из-за того, что она портит такое прекрасное собеседование с кандидаткой, готовой вручить компании истинное сокровище.

– Хороший вопрос, – с готовностью откликнулась Дилейни. – И я уже об этом думала. Но, согласитесь, мы же нормально воспринимаем рейтинги самых разных людей. Мы оцениваем водителей, полицейских, судей, подрядчиков, врачей, сантехников, профессоров, поваров, официантов, соседей, правительственных чиновников, само собой, ну и так далее. Попробуйте назвать профессию, в которой так или иначе не составляют рейтинг.

Карло и Шийрин одобрительно кивнули, но от Дилейни не укрылось, что Карло не хочет встречаться с Шийрин взглядом.

– То есть люди на самом деле уже давно признали разумность численной оценки друг друга. Почему? Потому что цифры по сути своей объективны, а люди – нет. Мне кажется, что сейчас мы все понимаем, что лучше быть измеренным, чем не измеренным.

Шийрин громко, почти истерично рассмеялась. Карло же буквально затрясся от раздражения. Дилейни улыбнулась обоим, надеясь, что напряжение между ними отступит перед общей задачей.

– Приложение “Люди” – я его, кстати, помню – требовало давать публичную оценку. В этой публичности и крылась проблема. Оно сводило человеческую личность к числу, чего вы в компании никогда бы не допустили.

Карло еще раз медленно кивнул, на миг прикрыв глаза, чтобы подчеркнуть, как ему понравилось ее изящное объяснение того, что для него – видимо, в отличие от Шийрин – было очевидно.

– Приложение, которое предлагаю я, это динамичная, в режиме реального времени меняющаяся система, тонко и быстро реагирующая на вовлеченность человека. Оценка может изменяться каждый день, если пользователь станет уделять приложению внимание. Второе, еще более важное отличие моего приложения от предыдущего в том, что “Люди” оценивало незнакомцев, а мое направлено исключительно на отношения между друзьями.

– А! – с облегчением произнесла Шийрин, обрадовавшись, что ее вопрос привел к столь ценному уточнению.

Дилейни приближалась к моменту, который предвкушала и который считала решающим. Кульминация, которую она замыслила, была по-настоящему извращенной. Она оперлась ладонями о стол и безуспешно попыталась выдавить из глаз слезы.

– Дружба неизмеримо важна для каждого из нас, но это совершенно неизученное явление. Мне кажется, дружба заслуживает большего внимания. Если мы действительно ценим дружбу так, как декларируем, давайте отнесемся к ней серьезно. Только подумайте о том, насколько крепкими и искренними могут стать наши отношения, если мы применим к ним научный подход!

Карло ничего не сказал. Шийрин тоже ничего не сказала, но выглядела так, как будто сейчас взорвется. Дилейни испугалась, не перешла ли она черту. Будь она на их месте, точно вызвала бы для себя психиатрическую неотложку.

После мучительно долгой и драматичной паузы Шийрин встрепенулась, в ней будто что-то вспыхнуло.

– Я бы пользовалась таким приложением каждый день, – произнесла она почти яростно, вены на ее шее вздулись. – Каааждый день!

– Ты уже придумала название для своего приложения? – спросил Карло.

– Ну, я пока колеблюсь между “Близкон” и “АутенДруг”, – ответила Дилейни и тут же поняла, что правильно будет спросить их мнение. – Что бы вы предпочли?

– По-моему, “Близкон” звучит позитивнее, – заметила Шийрин.

– Но “АутенДруг” – энергичнее, верно? – Карло посмотрел на Шийрин, которой явно уже все простил. – Оно как будто подталкивает к действиям. Типа “мне нужно аутентифицировать друга”.

– Ну да, ну да, – согласилась Шийрин.

Карло просиял, как будто это он сам придумал название, а то и все приложение.

Шийрин посмотрела в окно, за которым был виден пеликан, парящий над водой, словно бомбардировщик.

– Но мне все равно нравится “Близкон”, – сказала она.

6

Нижнее течение реки

Позже в компании распространилась история о том, что Дилейни выросла в деревянной хижине. Это было не совсем правдой, но и не совсем неправдой. Она с родителями действительно жила в бревенчатом доме, вот только он не был хижиной. Просторное жилище построила в 1988 году одна из бесчисленных строительных фирм в Айдахо, специализировавшихся на современных деревянных конструкциях. Дом площадью 2200 квадратных футов, с семью комнатами, был не слишком стильным, зато уютным; он находился в лесу, рядом с городком Гост-Каньон, и стоял на берегу извилистой речки, стекающей с Пионерских гор. В доме были телефоны, компьютеры, телевидение и все прочие блага цивилизации, но Дилейни помнила, что ее детство проходило в основном на улице, под журчание струящейся воды.

При доме имелся участок в четыре акра, раскинувшийся по обе стороны речушки. Родители Дилейни построили мостик и поставили на нем диван-качели, где Дилейни любила сидеть, закопавшись в подушки и одеяла, вместе со своими собаками.

Соседи на другом берегу держали лошадей, и со своих качелей Дилейни наблюдала, как лошади, потряхивая гривами, бегают рысцой по лугу. Она могла часами сидеть практически неподвижно, переключая внимание с искрящейся воды на полные важности движения лошадей. Научившись читать, она стала брать с собой на качели книги и нередко проводила за чтением по полдня, а собаки то посапывали рядом, то вдруг срывались с места, привлеченные белкой или мышью.

Но когда Дилейни пошла в школу, родители забеспокоились. К тому времени они открыли в городке магазин органических продуктов и чуть ли не целыми днями пропадали там. После школы Дилейни ехала обратно на велосипеде, и родители, закрыв вечером магазин и вернувшись, обычно заставали ее дома за чтением. Спортом она не увлекалась, никаких друзей, чтобы гулять с ними в городе, у нее так и не появилось. Когда родители сообразили, что дочь ни разу не пригласила к себе одноклассников, то всерьез разволновались. Дилейни всегда нравилось быть одной – читать, смотреть в огонь или просто сидеть на диванчике над речкой. Родители же развили бурную деятельность. Начали терзать ее всякими психологическими тестами. Пытались научить общаться со сверстниками. Записали в кучу кружков в школе и в церкви. На выходных отправляли ее к своим друзьям, у которых были дети, или приглашали их к себе. Дилейни не возражала. Ей нравилось и лепить из глины, и учить испанский, и играть на гитаре. Она легко заводила приятельские отношения с другими детьми и любила показывать им своих собак, речку и лошадей на другом берегу.

Но родители все равно считали, что она слишком много времени проводит в одиночестве, и – исключительно из любви, в надежде, что так она будет больше общаться со сверстниками, – подарили ей на двенадцатый день рождения телефон. Он стоил тысячу долларов – расход немыслимый, но, по их мнению, необходимый. Дилейни не отказалась от подарка.

Гаджет имел массу функций, он был и телефоном, и телевизором, и инструментом поиска, и стереосистемой, и игровым автоматом, и фотоаппаратом, и видеокамерой, и плеером, и хранилищем всякой всячины – но также и порталом в мир политики, порно и геев. Позже родители говорили – а склонностью к преувеличениям они не страдали, – что поначалу Дилейни проводила с телефоном по восемьдесят часов в неделю. Первым делом она посмотрела целиком, все тридцать три часа, древний сериал “Ривердейл”. Потом шесть сезонов другого, еще более древнего, “Офиса”. За ними последовали “Друзья”, “Внешние отмели” и “Настоящий американец”. Она открыла для себя музыку, и ее плейлист тут же распух до 1130 треков. Школьные приятели еще не освоили мир сообщений, поэтому телефон не оказал мгновенного эффекта на ее социальную жизнь. Но теперь Дилейни проводила долгие часы не на мостике над речкой, а в своей комнате, почти без сна, но и бодрствованием это было трудно назвать.

Понаблюдав за дочерью четыре месяца, родители ввели ограничения – Дилейни разрешалось сидеть в телефоне не более трех часов в день. Когда родители были рядом, она правило не нарушала, но как только они засыпали, тут же о нем забывала. Теперь сериалы она смотрела с половины одиннадцатого вечера до двух ночи, а просыпалась в семь, чтобы до школы еще часик посидеть с телефоном. Как итог – стала засыпать на уроках, вызывая неудовольствие учителей. В конце шестого класса ее оценки оказались куда хуже, чем были в начале, и родители получили озадаченное письмо от классного руководителя: “Я никогда не сталкивалась с таким внезапным падением успеваемости. У вас кто-то умер?” Все лето родители придумывали, как решить эту проблему.

***

Следующие несколько лет протекли предсказуемо. Родители изобретали ограничения, а она – способы борьбы с ними. Они устанавливали фильтры, она их обходила. Они посещали группы поддержки, смотрели мрачные документальные фильмы и возвращались с новыми ограничениями, фильтрами и стратегиями, не имевшими никакого эффекта. И все это было еще до того, как Дилейни познала соцсети. Бесконечные взаимосвязанные медиаплатформы “Сферы” зацементировали зависимость. К тринадцати годам она посылала примерно по 540 сообщений в день – в основном размытые селфи, это была ее фишка. И текстовые послания. И короткие танцевальные видео. А в течение тех шести месяцев, когда взлетело приложение “Ногтк”, рассылала всем фото своих ногтей с зашифрованными пятью буквами сообщениями.

Родители отправили ее в реабилитационный лагерь в Монтане, неподалеку от места, где жила ее бабушка ЖуЖу – бывший пилот авиалиний, неоднократная чемпионка по ловле басса и любительница мужчин намного моложе себя. Дилейни предстояло провести в лагере целый месяц без телефона и без общения с людьми извне, в компании восемнадцати девочек в основном того же возраста. Их дни подчинялись распорядку, но не особо жесткому. На военный этот лагерь не походил. Они работали на ферме, ходили в походы, катались верхом, доили коров и принимали телят, кормили коз. Вставали с рассветом, ложились с наступлением темноты, и через месяц Дилейни попросила родителей оставить ее там на весь год. Каждые выходные она навещала ЖуЖу, и ей нравилась эта простая жизнь. В восьмом классе она вернулась в свою школу в Айдахо, чувствуя себя счастливой, уравновешенной и сильной.

А потом произошло нечто странное. Ее школа, где родителей начиная с первого класса вечно пугали опасностями, которые несут в себе гаджеты, формирующие у подростков клиповое мышление, включилась в программу полного цифрового погружения. Учителя перестали давать обычные домашние задания, теперь они размещали их онлайн на ресурсе “СфероКласс”, собирающем данные о каждом пользователе. Задания учительницы по обществоведению заключались в просмотре учебных видео, а учителя английского заставляли выполнять домашние работы на компьютере и отправлять через “СфероПропись”, с обязательным использованием довольно убогого ИИ-приложения для проверки ошибок.

Родители Дилейни, которые давно отрубили у себя в доме интернет, оказались в затруднительном положении. Поначалу они каждый вечер отвозили ее в библиотеку, но на дорогу уходило полчаса в одну сторону, и в конце концов им снова пришлось подключить интернет и трепетать перед зависимостью, от которой дочь вроде бы успешно избавилась. Это было все равно что вылечить ребенка от наркомании исключительно ради того, чтобы школа потребовала от учеников постоянно быть слегка под кайфом.

При всем том школа продолжала пугать соцсетями и черной дырой экранного времени. На уроках пользоваться телефонами запрещалось, зато разрешались учебные ноутбуки, которые школьники с легкостью приспосабливали для просмотра порно и видео с милыми зверушками. Учителя, с одной стороны, жаловались на ухудшение концентрации внимания учеников и навязчивый цифровой контроль со стороны родителей, а с другой – требовали, чтобы у детей был постоянный доступ в интернет; жалобы, всевозможные записки родителей и справки от врача тоже принимались теперь исключительно в электронном виде. Во вторник школа устраивала родительское собрание по поводу цифровой зависимости подростков, а уже в среду домашнюю работу по математике приходилось делать онлайн. На собрании учителя призывали проводить выходные без компьютеров и телефонов, после чего давали на выходные задания, которые не выполнить без интернета.

В результате Дилейни проводила в Сети почти весь день, общаясь с одноклассниками, обсуждая конспекты и делая уроки, знакомясь с бесконечными школьными обновлениями, памятками и пояснениями. Она постоянно была на взводе, почти на грани нервного срыва. Она спала меньше пяти часов в сутки. Наконец, когда ее обнаружили спящей в школьной кладовке, семья решила, что единственный вариант – домашнее обучение. Дилейни постепенно начала оживать. Через месяц она уже могла сконцентрироваться достаточно, чтобы начать читать книги и высказывать собственные мысли, которые не были отзвуками из Сети. Через три месяца она вернулась на свой мостик над рекой и окончательно пришла в себя.

Но никто не мог предполагать, что компания, названная в честь южноамериканских тропических лесов, вмешается в крошечный бизнес ее родителей. Однако она ударила в планету маленьких магазинчиков, как метеорит диаметром в милю, и вызвала их массовое вымирание. В городке появился супермаркет органических продуктов под названием “Народная Еда”, и через полтора года родители Дилейни продали свое дело и – сгорая от стыда, обрядившись в зеленые передники – пошли работать на владельцев сети.

Дилейни тоже чувствовала стыд и гнев. Ее родители сдались. Они оправдывались, уверяя, что все это временно. Им еще семь лет выплачивать долг по ипотеке, но потом перед ними распахнутся все двери. Они смогут продать дом и уехать куда угодно – поселиться на барже в Амстердаме, провести год на пляжах мексиканской Йелапы, поступить в Корпус мира и отправиться в Узбекистан… О своих новых хозяевах они отзывались с презрением и намеревались выиграть битву с корпорацией, срубив с нее деньги, уволившись и начав новую жизнь.

Но что-то пошло не так. Год от года их решимость убывала, они все меньше критиковали своих хозяев. Все чаще и чаще говорили о магазине, пуская в ход “мы”. Дилейни печально наблюдала, как в них гаснет искра. Они работали по десять часов в день, а получали несоизмеримо мало. Они должны были постоянно носить при себе гаджеты, чтобы рабочее время учитывалось до минуты, чтобы днем и ночью они могли получать бесконечные вопросы, обновления и сообщения об изменениях графика. Они стали подавленными, скучными, вечно уставшими. Устройства пиликали беспрерывно, и у родителей выработался тот зависимый и беспокойный тип мышления, который был сформирован цифровым миром.

Поступив в колледж в Риде, Дилейни с радостью покинула дом. Там она постаралась выбрать предметы, которые не требовали тотального отказа от реальной жизни. Каждый год профессор Агарвал – студенты ее прозвали Аналоговая Агарвал – прикалывала кнопками к доске объявлений бумажный список своих антитехнологических курсов, и Дилейни записывалась на все, вне зависимости от области. Она закончила колледж с дипломом по гуманитарным наукам и планом уничтожения компании, которая украла детство у нее и свободу воли у ее родителей. Но затем она упала духом. Ей становилось страшно от перспективы потратить годы жизни на борьбу с тем, что большинство людей вполне устраивало.

Несколько лет она проработала рейнджером, перемещаясь между национальными парками в Скалистых горах, Сьерре, Нью-Мексико и Орегоне. Мир гор и лесов был совершенно иным, и хищные цифровые лапы до него не добрались, но однажды приехав на свою станцию, она услышала объявление, что все туристы обязаны иметь при себе телефоны. “Для вашей безопасности!” – раз за разом повторял динамик. Конечно же, так людей проще контролировать, да и спасать – при необходимости. Новые правила не стали такой уж неожиданностью, и мало кто возражал. Большинство туристов и так были с телефонами, просто теперь они стали обязательными. Через несколько недель, не встретив никакого сопротивления, Мэй Холланд объявила, что ее компания возглавила – и будет финансировать – финальный этап проекта, который она назвала “Найди меня в дикой природе”. Анонс сопровождался серией цифровых постеров, стилизованных под рекламные плакаты Ассоциации национальных парков 1940-х годов. Отныне “Вместе” будет предоставлять телефоны тем посетителям парков, у кого их нет, а тем, у кого есть (значит, всем), установит свое “рейнджерское” приложение.

В день этой цифровой экспансии в дикую природу Дилейни была у себя на станции на горе Лассен – потухшем вулкане на северо-востоке Калифорнии. Этот момент изменил ее окончательно. Она посмотрела на озера, раскинувшиеся внизу, и выбрала войну. Перед глазами у нее полыхал пожар революции. Цифровые компании радикальным способом выводят новый биологический вид. За несколько десятилетий они превратили гордое и непокорное животное – человека – в бесправную точку на экране. Горожане расстались со своей свободой еще в самом начале двадцать первого века, однако природа оставалась дикой, давая укрытие всем желающим. Но в тот день пал и этот последний оплот, и никто не заметил.

Мэй стала для Дилейни врагом номер один, врагом всего, что делало людей живыми. Ее нужно свергнуть, и Дилейни тщеславно надеялась, что сможет это сделать. Вот только бродя по лесу, вряд ли чего-то добьешься. Ей нужно проникнуть в стан врага, чтобы перерезать кабели питания. Она ушла с рейнджерской службы и перебралась в Сан-Франциско, где устроилась в “Фактор 4”. Виджея и Мартина, а потом и Дэна Фарадея заинтриговало ее экзотическое прошлое. И хотя коллеги ей нравились, условием игры была такая всепоглощающая покорность, что она боялась никогда уже из этого не вырваться. Ей пришлось согласиться на постоянное присутствие в ее жизни устройств, которые подсчитывали рабочие часы и минуты, нажатия на клавиши, измеряли продуктивность (плюсы назывались маргаритками, минусы – дурианами). Последствия были вроде бы минимальны, и о них почти не говорили. Только в случаях аттестации или возможного увольнения данные поднимались из цифрового небытия, и тогда все, что неугодный работник сказал либо сделал, тщательно анализировалось и сравнивалось со средними значениями, отраслевыми показателями, стандартами и прогнозами. Виджей и Мартин смотрели на цифры, беспомощно пожимали плечами и сконфуженно улыбались – мол, это не они такие зверюги, это объективные показатели.

Последней каплей для Дилейни оказался вовсе не рост богатства и влияния “Вместе”, ставший возможным благодаря массовой слежке и цифровизации человеческой жизни. Это было сообщение от отца. “Печальные новости, Дил. Бабуля ЖуЖу умерла прошлой ночью”. Короткое послание сопровождалось маленькой желтой рожицей, похожей на Пакмана, из глаз которой струились водопады слез. Через несколько секунд пришло сообщение и от матери: “Как это печально”, с вариацией того же смайлика, желтая рожица тоже плакала, но из нее торчали еще и маленькие ручки, сжатые в кулаки, которыми она размазывала слезы. За смайликом следовали слова “Мы так ее любили” и еще один анимированный смайлик – слегка раскачивающаяся туда-сюда мультяшная бабуля.

Дилейни ощутила страшное опустошение. Она уже никогда не сможет изменить этот момент. Никто не расскажет ей о смерти ЖуЖу, рыдая в телефонную трубку, или при встрече, или в письме, как происходило в человеческой жизни всегда. Новость о смерти бабушки доставил плачущий Пакман. Когда Дилейни попыталась объяснить это родителям, они ничего не поняли. Ответили, что бабуля любила смайлики, – и это было правдой.

7

Непорочное зачатие

– Немногие так начинают, – сказала Кики.

Кики назначили куратором Дилейни, она должна была показать ей кампус и помочь устроиться на первом рабочем месте. Она была не больше пяти футов ростом, хрупкая, как лесная фея, с волосами цвета планеты Нептун.

– Я понимаю, – сказала Дилейни. – Я очень благодарна, можете мне поверить!

Ее подташнивало. Во время трех собеседований и первоначальной ориентации ее так и не пустили в основной кампус. Все встречи проходили во внешних помещениях, а ориентация – в большой аудитории, где собрали еще сотню новичков.

– Кстати, мне нравится твой костюм, – заметила Кики. – Такое ретро! Привет!

Дилейни поняла, что последнее слово адресовано не ей. Она оглянулась и увидела, что Кики разговаривает с экраном, закрепленным у нее на предплечье.

– Это чудесно, солнышко! Просто чудесно! – пропела Кики.

Дилейни смогла разглядеть маленького мальчика с копной угольно-черных волос. Они с Кики сейчас стояли в тени “АлМаса”, и Дилейни коснулась алюминиевой облицовки башни, чуть ниже того места, откуда начинался первый виток спирали. Говорили, хотя никто не мог это подтвердить, что первая волна самоубийств в компании случилась как раз здесь – “совместные” бросались с балкона пентхауса, который назывался Гнездом. С тех пор он был закрыт.

– Да, скажи мисс Джасмин, что мне это очень нравится, – проговорила Кики.

Дилейни не слышала голоса мальчика, а лишь видела, как взгляд Кики мечется туда-сюда, перескакивая с лица сына на окружение.

– Ладно, дорогой, – сказала Кики. – Я вернусь к тебе через несколько… – она сделала паузу, – через пару минут. Я знаю, что другие родители еще там. – Еще пауза. – Хорошо, через десять. Ладно. Пока.

Кики наконец переключила внимание на Дилейни, и они двинулись дальше.

– Мой сын Нино. Ему пять. Он ходит в Совместную школу. Видела ее? Наверное, еще нет. Она с другой стороны кампуса, рядом с пляжем. Это просто фантастическая школа… – Кики опять отвлеклась и, остановившись, коснулась уха. – Да, – произнесла она. – Большое вам спасибо, мисс Джолин.

И снова вернулась к Дилейни:

– Они приветствуют участие родителей, мне это очень нравится. Очень. Каждый из родителей волонтерит десять часов в неделю, но это везде так, а они пошли дальше и стараются как можно чаще приглашать нас на уроки. Это успокаивает детей. – Она слегка нахмурилась, посмотрела на Дилейни, потом на экран, снова на Дилейни. – Так о чем мы говорили?

Впереди открылась огромная лужайка в форме цветка. Дилейни подумала, что это Ромашка – она слышала о Ромашке. Лужайка была засеяна буйволовой травой, выглядевшей неестественно зеленой. Там и тут пестрели разноцветные пятна – “совместные”. Кики опять остановилась.

– Ты на “ВладейСобой”? – спросила она.

– Нет, пока на “Помощнике”, – ответила Дилейни.

– О, надо перевести тебя на “ВладейСобой”. Я как раз сейчас тестирую последнюю версию. Это просто уникально!

Готовясь к проникновению в компанию, Дилейни несколько лет пользовалась “Помощником” – базовым приложением, объединяющим все напоминалки, календари, списки дней рождений и назначенных встреч и даже следящим за режимом питания. Рекламщики его обожали. Если пользователь ставил для себя цель есть протеиновый салат каждый день, это сразу узнавали производители протеиновых салатов. Такой ломовой подход принес “Вместе” миллиарды. Приложение разработали за одни выходные какие-то подростки из Манитобы.

– “ВладейСобой” гораздо сложнее, – сказала Кики. – В “Помощнике”, кажется, где-то двадцать пять параметров?

– Где-то так, – ответила Дилейни. У нее было двадцать два.

– Во “ВладейСобой” пятьсот, и это в базовой версии. В моей 677, и одна из моих целей – к следующему месяцу сделать 800. И “ВладейСобой” мне в этом поможет. – Кики засмеялась, но взглянула на экран и нахмурилась. – То есть в этом же и суть, приложение помогает тебе в достижении целей. – Ее браслет звякнул. – Ой, подожди.

Следующие полминуты она опять провела в “Посмотри” со своим сыном. Дилейни стояла в тени, наблюдая за тем, что происходит на плавных изгибах лужайки. Группа людей в лайкровых комбинезонах изображала что-то вроде современного танца.

– Смотри, – снова обратилась к ней Кики, – я ставлю себе целью двенадцать созвонов с Нино за один учебный день, а “ВладейСобой”, сверяясь с показаниями приложений его учителей, определяет подходящее время и напоминает мне, чтобы я не пропускала подключения. Все пользователи могут разговаривать друг с другом, это самое главное. Так ты ни за что не отвертишься. Если у тебя есть время, “ВладейСобой” координирует график, вставляет в него то, что нужно сделать, и опля. – Кики, прищурившись, глянула в сторону Ромашки. – Я пару недель пыталась с ним бороться, изменяла то, что приложение предлагало, но получалось только хуже. Люди вообще не умеют планировать, правда?

– Это целая наука, – отозвалась Дилейни.

Кики закатила глаза – мол, очевидно же.

– “ВладейСобой” помогает во всем. Разбивает твой день на части, но оставляет место для вариативности. Вот, например, наша прогулка… – Она взглянула на экран: – Она длится уже на три с половиной минуты больше рассчитанного, а мы еще даже не начали. Поэтому все остальное слегка сдвигается. Но приложение всегда помогает сделать все, что запланировано на день. Ты не поверишь, какую радость я испытываю, ложась спать. Полное удовлетворение.

– Здорово! – сказала Дилейни.

– Ладно, нам пора.

Они вышли из тени, и желудок у Дилейни снова сжался. Перед ними на лужайке, залитой солнцем, десятки людей занимались физкультурой – иначе зачем еще они все одеты в яркую, обтягивающую спортивную одежду? Тут ее вычислят мгновенно. Да издалека ясно – шпионка.

– Это Дуомо, – Кики указала на строение, похожее на итальянскую церковь. – Бейли ездил в Сиену, ему понравилось здание, особенно вон те полоски, и он переместил его сюда. Или сделал копию? – Она вгляделась в здание, как будто оно могло ответить. – Наверное, это все-таки оригинал, а в Сиене теперь копия. Это же логично. В общем, сейчас там работает часть людей из космического департамента.

Они уже почти дошли до лужайки. Дилейни постоянно приходилось напоминать себе, как правильно двигаться. Нужно ли на ходу шевелить руками? Ими лучше энергично размахивать или пусть просто болтаются? Нет, это выглядит по-идиотски. Она решила, что будет совершать небольшие круговые движения на уровне бедер.

– А вон там модули, – продолжала рассказывать Кики, – жилье для сотрудников. Тысяч пять “совместных” живут прямо здесь, в кампусе. Так проще, не надо никуда ездить. Ты как, хотела бы тоже жить здесь? Подожди!

Ее браслет опять звякнул. Она вытянула руки вверх и медленно опустила, словно плыла под водой.

– Надо быть осознанной, – сказала она и показала Дилейни свой экран. – Моя первая цель – здоровье и благополучие. Я хочу заниматься физкультурой, но не хочу решать, когда делать упражнения. Или какие необходимо делать, когда руки, когда ноги и так далее. А тут мне не надо гадать. Вот сейчас, – она нажала на экран, – у меня 3401 шаг, что на 11 % больше, чем обычно к этому времени. Поэтому в следующий час я могу немного полентяйничать, да?

У Дилейни возникло ощущение, что Кики шутит.

– Как бы не так! – сказала Кики и разразилась театральным хохотом.

Дилейни сделала вид, что тоже смеется. Кики резко остановилась.

– Знаешь, как смех полезен для здоровья? Нужно смеяться как минимум двадцать две минуты в день. Моррис доказал это в прошлом году, и сейчас… – она снова глянула на экран, – “ВладейСобой” подсказывает, что у меня сегодня нехватка смеха. Пока я смеялась всего две с половиной минуты, но вечером “Открытый микрофон”, так что я думаю, что добью до нужных показателей.

– Да, ты действительно умеешь обращаться с этой штукой, – сказала Дилейни.

– Ага. Но тебя я тоже на нее подсажу. Это… – Кики задумалась, подыскивая слово позначительнее. – Это великолепно. – Она взглянула на запястье и улыбнулась. – Никогда раньше я не чувствовала такой уверенности.

Еще один звонок заставил Кики вытащить из-за левого плеча цилиндрический сосуд. До этого момента Дилейни считала, что маленький бордовый рюкзачок несет чисто декоративную функцию.

– Вода, – пояснила Кики. – Иначе я слишком мало пью. – Она сделала большой глоток из цилиндра, и он отправился обратно в рюкзак. Они снова пошли в сторону лужайки. – Ну вот, тут основное общественное место, так сказать. Некоторые зовут его Ромашкой, и это, в общем, понятно – из-за формы.

Перед ними разбегалась целая сеть дорожек, обрамленных дикими цветами. По дорожкам туда-сюда сновали люди. Только теперь Дилейни по-настоящему разглядела костюм Кики, как будто оживший на ярком солнце. На ней был облегающий комбинезон с камуфляжным рисунком из зеленых и розовых пятен, разделенный надвое, от левой лодыжки до правого плеча, единственной молнией.

Рядом с миниатюрной Кики Дилейни чувствовала себя неуклюжей и тяжеловесной. Выбирая этим утром одежду – джинсы и хлопчатобумажную блузку, – она и не думала, что это покажется старомодным, а сейчас, по сравнению с окружающими “совместными”, она выглядела как актриса массовки из “Сурового испытания”. Все вокруг были в лайкре, хотя на самом деле не занимались никакой физкультурой. Она видела так же одетых людей и в городе, и такая концентрация лайкры, всех этих подчеркнутых изгибов и выпуклостей, поражала. Их обогнал человек в легинсах, до того обтягивающих все, что было между ног, что она непроизвольно ойкнула и пробормотала нечто среднее между “извините” и “господи”.

– Ты что-то сказала? – спросила Кики.

Дилейни не могла выдавить ни слова. Повсюду были мужчины в костюмах, явственно очерчивающих пенисы, к такому зрелищу она определенно оказалась не готова. В третье десятилетие двадцать первого века происходило постепенное, но неотвратимое распространение облегающих нарядов – тренд на любование телом и воплощение мечты тех, кто надеялся хотя бы внешне походить на супергероев. Последним бастионом целомудрия оставалась мужская промежность, но теперь Дилейни видела, что под натиском духа гендерного равенства пал и он. В месте, подобном “Вместе”, недопустима дискриминация, когда грудь дозволяется обтягивать тоненькой лайкрой, а пенис – нет.

– Господи, – пробормотала Дилейни и уставилась на заросли кактусов. – Как много здесь суккулентов.

Она изо всех сил пыталась придумать хоть что-то, не имеющее отношения к фаллосам.

– Нужно получать как можно больше натурального витамина D. – Кики воздела руку к солнцу. – Правда, кампус прекрасен в такой ясный день?

Они продолжили экскурсию. Кики показывала здания, службы, столовые, огород, студию экстатического танца, большой барак, вызывающий ассоциации с ГУЛАГом, где работали исследователи творческих способностей, – и все это время Дилейни пребывала в страшном напряжении, взгляд затравленно метался, тщетно пытаясь не упереться в человеческое естество и то и дело притягиваясь к нему.

– Это попугайные тюльпаны? – спросила она в отчаянной попытке сосредоточиться на чем-то безопасном. Присев на корточки, она дотронулась до бахромчатых лепестков. Подняла взгляд на Кики, и тут же мимо проплыл мужской пах во всей красе.

– Наверное, да, – ответила Кики. – Но это ты должна знать, ты же была лесным рейнджером!

Дилейни по-идиотски хихикнула и подумала, что сейчас задохнется.

– Чуть не забыла! – внезапно встревожилась Кики. – Можешь кое-что загрузить? Сейчас скину тебе ссылку на обновление.

Дилейни потыкала в свой телефон:

– Готово.

– Ты же используешь “ТвойГолос”, да?

– Конечно, – ответила Дилейни.

“ТвойГолос” управлял большей частью онлайн-общения, еще когда Дилейни училась в старших классах. Сначала это был просто фильтр. Человек печатал или надиктовывал текст, а приложение проверяло его на наличие “Б-слов” – бранных, бесцеремонных, безвкусных, бессмысленных, бесполезных и безосновательных. Такие слова удалялись или заменялись, и сообщение отправлялось в виде, достойном сохранения в архивах для потомков. “Это твой настоящий голос!” – обещали разработчики, и подавляющее большинство пользователей – что-то около 2,5 миллиарда носителей 130 языков – соглашались, что это прямо дар божий.

– Обновление основано на том же самом принципе, – пояснила Кики, – только предназначено для вербального общения. Конечно, нельзя менять произносимые слова в реальном времени, но теперь “ТвойГолос” анализирует то, что ты говоришь, в конце дня выдает тебе анализ твоего вокабуляра и показывает, что можно исправить и улучшить.

– Замечательно! – сказала Дилейни.

– Это действительно замечательно, – согласилась Кики. – Я очень много узнала о том, как я общаюсь. Подожди. У тебя же нет детей?

– Пока нет.

– У меня сын. Ему пять. Он учится в здешней школе. Я тебе уже это говорила?

У Дилейни было ощущение, что она разговаривает с человеком под “спидами” или кокаином. Правда ли в этом бордовом рюкзачке вода? Нечасто ей приходилось видеть такое маниакальное поведение.

– А исследования говорят, что ребенок должен к трехлетнему возрасту услышать сто тысяч слов. Что-то около того. Поэтому “ТвойГолос” помогает мне с общим количеством и с разнообразием слов. Пока у меня всего шестьдесят пять процентов по богатству и сложности словаря. Как выяснилось, я лексическая тупица, но теперь я хотя бы знаю, над чем мне нужно работать.

– Замечательно, – повторила Дилейни, на этот раз громче.

– Вот такое повторение непременно будет отмечено в дневном отчете, – сказала Кики. – Тебя, конечно, не накажут, ничего такого. Это все ради того, чтобы стать лучше.

Дилейни чуть снова не сказала “замечательно”, чисто шутки ради. Но, подумав, ответила:

– Конечно.

– И я почти перестала ругаться, – продолжала Кики, – а то раньше это было проблемой. То же самое с концентрацией внимания и длинными фразами. Я склонна отвлекаться, а “ТвойГолос” отслеживает лишнее… Как это? Такое слово смешное…

– Словоблудие? – предположила Дилейни.

– Да, спасибо. Это помогает мне добраться до сути. Поначалу мой показатель лаконичности был чуть больше сорока, а теперь уже почти шестьдесят.

– Браво, – сказала Дилейни.

– Чего? – удивилась Кики.

– Ничего. Я просто сказала “браво”.

Кики постучала по экрану.

– А! “Браво”! Как “поздравляю”. Поняла. Это тоже слово третьего уровня. Я получу за него лишние баллы. Браво. Браво. Вот, посмотри.

Кики показала телефон Дилейни. Между ними прошел мужчина, одетый во что-то, напоминающее костюм олимпийского пловца, его пенис указывал направление от мошонки к левому колену.

– Прости! – сказала Кики и снова нажала на экран. – Вот, это мое общее количество слов за сегодня, 3691. Конечно, он не считает всякие сокращения и аббревиатуры. Вот тут, на второй строчке, все слова распределены по уровням. Сегодня я произнесла 2928 слов первого уровня, 678 – второго, 66 – третьего и 9 – четвертого. По четвертому уровню, конечно, плоховато. Но в этом и есть суть – в самосовершенствовании. Я обязательно буду стараться. Установка на развитие, понимаешь?

– Это мой девиз, – подтвердила Дилейни.

– Хороший девиз! – одобрила Кики. – Браво!

Они посмеялись. Дилейни все еще слегка подташнивало. Ей нравилась Кики, она сочувствовала Кики, она хотела спасти Кики, и она врала Кики. Сколько еще она сможет врать в это простодушное личико? Ей стало жалко себя. Краем глаза Дилейни видела пару мужчин в костюмах для лыжного спорта с огненным рисунком, они беседовали, сидя на корточках.

– Сидеть на корточках типа гораздо полезнее, чем просто стоять, – сказала Кики, тоже глянув на них. Из телефона раздался звук печального тромбона. – О, вот и предупреждение. Я пытаюсь прекратить говорить “типа”. Поэтому этот звук. И посмотри. – Кики показала на цепочку слов и фраз на экране. – Это проблемы, которые ИИ отметил в моей речи. – В красной рамочке были слова “нафиг”, “противный”, “Косби”, “азиатский”. – Все это я сказала сегодня. Правда, здорово, что он отмечает? Моя мама – китаянка, поэтому я могу получить Разрешение на Произношение, но ИИ напомнил, что слово “азиат” значится в “Б-списке”. Поэтому мне просто нужно объяснить, что я говорила о кухне. Тогда я получу свои баллы назад.

– Класс! – восхитилась Дилейни.

– А еще приложение ориентировано на отдел кадров, – продолжала Кики. – Когда “ТвойГолос” слышит одно из “Б-слов”, он делает пометку. В конце каждой недели формируется итоговый показатель и отправляется в отдел кадров. Это не так уж важно, но может защитить тебя и всех, с кем ты общаешься, в том случае, если что-то из сказанного тобой будет сочтено проблематичным. Если ты думаешь, что ты был прав, это фиксируется. Если они думают, что ты ошибся, – то же самое, все записывается для дальнейшего изучения. И так ты получаешь первоначальный индекс “КомАнон”, их присылают каждый день. Все анонимно, индексы имеют значение, только если их много, но если нет, то тебе не о чем волноваться. Кроме того, если ты проверишь записи и окажется, что ты прав, их можно стереть.

– Очень удобно, – сказала Дилейни. – И это все потом входит в “ИнтеГра”?

Кики взглянула на нее почти обиженно.

– Нет, мы не пользуемся “ИнтеГра”! Его упразднили, типа, много месяцев назад. – Снова печальный звук тромбона. Кики поморщилась. – Многие думают, что ранжирование порождает слишком много противостояний и стресса на работе.

– То есть показатели никак не суммируются?

– Ну, их собирают, конечно. Чтобы ты сам мог проверить. Иначе какой от них толк! – Она хихикнула. – И они объединяются с другими. Например, с данными “СооПреда” и “АнонПреда”. Ты прочтешь об этом в своем соглашении о приеме на работу. “АнонПред” позволяет коллегам регистрировать жалобы – ну, не то чтобы жалобы, просто предложения по улучшению твоей деятельности. Анонимно. Все собирается в твоей папке, вместе с рабочими показателями, баллами участия, смайликами, “КомАнонами”, стыжами, количеством шагов, часами сна и так далее. Все эти цифры доступны тебе и любому другому “совместному”, и потом они суммируются в одну оценку, и из оценок всех “совместных” составляется общий список в порядке возрастания.

– Но это не ранжирование, – сказала Дилейни.

– Разумеется, нет, – рассмеялась Кики. – Поэтому эта система и называется “ВсеОК” – “Общая Компетентность”. Она очень сильно отличается от “ИнтеГра”, который куда более иерархичен.

– Точно, точно, – поспешила согласиться Дилейни.

– Число ОК, понимаешь? Оукей! – пропела Кики.

Дилейни вяло улыбнулась.

– ОК помогает при ежеквартальной зачистке. Ясно же, что люди не могут решать, кого зачистить, потому что они субъективны, и вычищают всегда последние десять процентов в каждом отделе. Так что все справедливо.

– В смысле, увольняют? – наконец смогла вставить Дилейни.

– Зачищают, ага. – Кики улыбнулась. – Но, конечно, учитывают не только показатель ОК.

– Но без человеческого фактора.

– Без него, да. Иначе была бы лазейка для дискриминации.

Мимо прошли двое мужчин в полупрозрачных комбинезонах, с фигурами танцоров. У одного был желтый рюкзачок, такой же, как у Кики, внутри болтался цилиндр с жидкостью. Дилейни чувствовала, как у нее кружится голова.

– Тут есть туалет? – спросила она.

Кики показала на низенький заборчик в траве, ограждавший ведущую вниз спиральную лестницу. Дилейни бросилась по покрытым резиной ступенькам и распахнула дверь.

– Привет, Дилейни! – произнес голос.

Она подняла голову и обнаружила на настенном экране мультяшного скунса. Имя Дилейни появилось в нарисованном пузыре, вылетающем из его пасти.

– Если что-то нужно, скажи мне!

Дилейни зашла в кабинку, заперла дверь и уселась, не снимая штанов, на унитаз. Ей отчаянно хотелось позвонить Уэсу, рассказать ему про все, что она тут услышала, и про то, что увидела, тоже, про лайкру и всю эту анатомию, но она не доверяла местным туалетам – в кампусе нигде нельзя терять бдительности. Сейчас ей просто требовалась минутка, чтобы собраться и продумать дальнейшие действия.

Она встала.

– Ты уже все? – заинтересовался скунс.

Теперь он пританцовывал прямо на двери, скромно потупив взгляд.

– Нет, – ответила она.

– Я тебя не тороплю! – Скунс скрылся за нарисованным деревом.

Дилейни снова села. Ей нужно было подумать, что говорить дальше. Она знала, что в кампусе все снимается, фиксируется. И пока она не понимала, как ей лавировать между всеми этими камерами и пенисами.

– Спеть тебе песенку? – спросил скунс.

– Нет, спасибо, – ответила Дилейни.

Она попыталась успокоить дыхание. Закрыла глаза, но пенисы, сдавленные сверкающей эластичной тканью, никуда не делись.

– Тебе нужно еще время? – опять встрял скунс.

– Да, если можно, – ответила Дилейни.

Она встала и нажала на кнопку смыва. Ничего не произошло, но скунс появился на экране на задней стенке кабинки.

– Поступлений нет! Смывать не нужно! – пропел он.

На его белоснежных зубах вспыхнула искра.

Дилейни вышла из кабинки, потянула за ручку входной двери, но обнаружила, что она заперта.

– Подожди, партнер! – пропел скунс, и те же самые слова появились в нарисованном пузыре. – Сначала вымой руки! Не забудь, минимум двадцать секунд! Распоряжение доктора! – Скунс на экране принялся намыливать лапы, напевая “С днем рожденья тебя”.

Дилейни подошла к минималистичной обсидиановой раковине. Диспенсер выплюнул капельку мыла ей в ладонь, и ненадолго включилась вода. В зеркале появился цифровой таймер и начал обратный отчет от 20. Скунс продолжал тереть лапы, переключившись на песенку на итальянском.

Дилейни смотрела на цифры. Песенка про день рождения зазвучала снова. А у нее еще 14 секунд. Да это невыносимо. Восемь. Дилейни думала, что сейчас сотрет всю кожу с рук.

– Кажется, почти закончили! – объявил скунс и сделал сальто назад. Приземлившись, он потряс ладошками, чтобы обсушить их. – Вперед – и будь человеком! – пожелал он на прощанье.

Дилейни толкнула дверь, и на этот раз та выпустила ее к солнечному свету. Телефон одобрительно тренькнул.

– Все в порядке? – спросила Кики.

Мимо них прошел мужчина в борцовском трико. Оно закрывало нижнюю часть торса и заканчивалось на середине бедер. Мужское достоинство было упрятано под какой-то купол, чашечку или бандаж – Дилейни не знала, как эта штука называется. Ракушка? Она отвела взгляд, но он уперся в пару, мужчину и женщину, стоявших лицом к лицу в одинаковых черных комбинезонах без единого шва. У женщины выпирала грудь, у мужчины – мышцы, изгибы его бедер словно тянулись к изгибам ее.

– Пора подписать соглашение, – сказала Кики. – Пойдем.

Она повела Дилейни к небольшому, увитому плющом строению – близнецу того, в котором проходила встреча с Шийрин и Карло.

Внутри было пусто, и Дилейни шумно выдохнула.

– Последний штрих. – Кики протянула ей планшет: – Этот документ ты должна прочитать внимательно. Конечно, глазной трекер знает, что ты читаешь, так что… – Кики направилась к двери. – Инициалы на каждой странице и подпись в конце. Я вернусь через полчаса.

Дилейни разбудила планшет, и весь экран заполнило лицо Мэй Холланд.

– Ты это сделала, – произнесла она, и ее глаза распахнулись, как будто она испытывала одновременно и гордость, и изумление. Мэй сама до сих пор выглядела как новичок – поблескивающие темные глаза, оливковая кожа, гладкая, как речная галька. – Ты теперь с нами, и мы невероятно счастливы! – Это была запись, но Дилейни все равно ощутила, что поддается обаянию Мэй. – Мы благодарны тебе за то, что ты выбрала нас, и ждем не дождемся тебя в кампусе. Если встретишь меня, останови и поздоровайся!

Мэй улыбнулась, и Дилейни еще пристальней вгляделась в ее лицо. Высокие, почти суровые скулы, тонкие губы. Освещение было выверенным, кожа приглушенно сияла, глаза искрились. Внезапно она пропала, а на месте лица возник документ.

Его фразы, странно цветистые и щедрые на заглавные буквы, буквально гипнотизировали. “Мы хотим каждый день видеть в кампусе твою самую Радостную Сущность”. “Наша цель – твоя полная Самореализация”. “Здесь тебя Видят”. “Здесь тебя Ценят”. “Прикосновения, в том числе рукопожатия или объятья, одобряются исключительно между людьми, подписавшими «Взаимное Соглашение о Контактах»”. “В этом кампусе нет пластика”. “В этом кампусе нет ароматизаторов”. “В этом кампусе не едят миндаль”. “Бумага Категорически не рекомендована”. “Улыбки приветствуются, но не являются обязательными”. “Эмпатия является обязательной”. “О прибытии гостей необходимо сообщать за 48 часов”. “Транспортные средства на ископаемом топливе требуют Особого Разрешения”. “Это зона Сотрудничества”. “Это Священное место”. “Устройства, не произведенные в компании, антиодобряются”. “Загрузка непроверенного Программного Обеспечения не одобряется”. “Вся переписка на устройствах, произведенных компанией, подлежит просмотру”. “Присутствие на Мечтательных Пятницах обязательно, Потому Что Они Великолепны”. “Присутствие на Энергичных Танцах По Четвергам не обязательно, но рекомендуется, потому что это следующий уровень”. “В этом кампусе не едят говядину”. “В этом кампусе не едят свинину”. “До новых уведомлений в этом кампусе не едят лосося”.

***

Как только Дилейни закончила, в дверь заглянула Кики.

– Твой первичный медосмотр! – задыхаясь, проговорила она. – Он уже должен был закончиться! Сколько времени? Надо срочно бежать!

Она потащила Дилейни на улицу.

– Мы идем в Высотку? – спросила Дилейни.

Она читала о Высотке – белом спиральном экзоскелете, взмывающем над холмами Трежер-Айленда. У нее создалось впечатление, что Высотка – обитель покоя, где “совместные” могут получить непревзойденное медобслуживание в обстановке спа-салона с потрясающими панорамными видами на океан.

– Нет-нет, – ответила Кики, бросив взгляд на скопление белых зданий вдалеке, – Высотка для… Она не для обычных осмотров, она для… Подожди. Сколько времени? Привет, милый!

Она опять была на связи с Нино.

– Прости, мой хороший, мама работает. А у тебя сегодня аттестация, так что ты останешься в школе до четырех. – Ее глаза наполнились слезами. – Так Джолин сможет узнать, как ты справляешься. И мама тоже. Нино? – Она коснулась наушника и с виноватым видом повернулась к Дилейни: – Пожалуйста, одну секундочку! О, привет, Габриэль! Я и не поняла, что ты подключился. Как дела? – Кики сверлила взглядом бетон под ногами. – Да. Ясно. Конечно.

Она еще раз коснулась наушника и улыбнулась Дилейни:

– Я полагаю, тебе делали секвенирование генома?

– Да, для колледжа, – ответила Дилейни. Это стали требовать в большинстве учебных заведений – сначала в государственных, потом и в частных – по настоянию страховых компаний.

– Отлично! Значит, нужно только измерить основные показатели, сдать кровь, сделать рентген и все такое.

Они быстро шли в сторону клиники. Кики на своих гуттаперчевых ногах то и дело убегала вперед, а заметив, что Дилейни снова отстала, протягивала назад руку, по-детски растопырив пальцы. Ее кольца посверкивали в солнечных лучах.

В клинике не было ни души. Ни регистратуры, ни врачей. Медицинские профессии были фактически уничтожены судебными исками, и большинство пациентов теперь предпочитали, чтобы диагноз им ставил ИИ, а не человек с его преступной субъективностью.

– Ладно, тут сказано, что тебе назначено в палату 11. – Кики заозиралась, сверяя карту на наручном экране с реальностью.

Дилейни посмотрела вглубь коридора.

– Мне кажется, сюда, – сказала она.

Кики подняла взгляд и после мучительно долгого изучения коридора облегченно улыбнулась:

– Прекрасно. Иди, а я вернусь, когда ты закончишь.

Дилейни двинулась мимо полутемных палат. Во многих на кушетках лежали люди, на экранах светились человеческие внутренности.

В палате 11 было пусто, но на одном из экранов переливались неоном трехмерные визуализации плода в матке. Детали были потрясающе четкими, ничего подобного Дилейни не видела. Наверное, какой-то передовой софт, который тестируют в кампусе, подумала она. Плод был больше натуральной величины, размером фута в три, с огромными глазами, покрытый розовой пленочкой, его крошечное прозрачное сердце трепетало, как воздушный змей на сильном ветру. Изображения остались от того, вернее, от той, кто был в палате до этого, и Дилейни, не успев себя одернуть, стала искать на экране имя. За долю секунды до того, как экран почернел, она прочитала. Мэйбеллин Холланд.

От шока Дилейни перестала дышать. Она прислушалась, не идет ли кто. Никого. Вышла в коридор, будто рассчитывая увидеть там саму Мэй Холланд. Коридор был пуст, и Дилейни вернулась в палату. Ей хотелось уйти. Она была уверена, что после того, как она это увидела, ситуация стала еще опаснее. Должна ли она рассказать кому-то? И разве многочисленные камеры в комнате уже не зафиксировали все? Рассказать – значит нарушить правила конфиденциальности, медицинская информация такого рода по-прежнему вне публичного доступа; не рассказать – не будет ли это сомнительным умалчиванием?

Экран снова ожил. На нем появилась женщина в белом халате, со стетоскопом на шее и папкой, прижатой к груди.

– Привет, Дилейни! – сказала она. – Я доктор Вильялобос.

***

Дальше все было совершенно рутинно. Так как у Дилейни уже имелась цифровая медкарта, “Вместе” просто было нужно перенести ее данные в собственную базу и обновить кое-какие показатели. Пока кушетка сканировала ее, Дилейни прокручивала в голове возможности. Маловероятно, что здесь, в кампусе, есть еще одна Мэйбеллин Холланд. Но также маловероятно, что генеральный директор “Вместе” лежала на этой ничем не примечательной кушетке, не говоря уже о том, чтобы оставить столь личную информацию на экране на обозрение следующего пациента. Но самым невероятным было то, что Мэй Холланд беременна. Она вела жизнь, полностью открытую для чужих взглядов, долгие годы оставаясь Прозрачной. Чтобы не предавать принципы Прозрачности, она должна была транслировать свой первый визит к любому врачу, в том числе и по поводу беременности, другое поведение породило бы подозрения, стало бы возвратом к пагубной скрытности. Кроме того, оставалась проблема углеродного следа. Активисты, выступающие против роста населения, в последнее время высказывались все громче, и их вопросы “Надо ли тебе?”, “Имеешь ли ты право?” звучали все настойчивей. Если кто-то и стал бы открыто обсуждать с публикой собственную беременность, то именно Мэй Холланд, лицо “Вместе”.

Поэтому она не может быть беременна. Существование плода внутри Мэй Холланд попросту невозможно. Но как это доказать? Эта часть медицинских данных до сих пор не подпадала под “Право Знать”. Во время второй пандемии по всему миру стали поспешно продвигаться законы, дающие всем гражданам право знать, у кого обнаружен вирус и как человек мог его подхватить. Это казалось разумным и помогало сдерживать распространение болезни. А вши и мононуклеоз? ВИЧ и герпес? Никто не имеет права распространять эти заболевания – но все имеют право знать, кто является их носителями. Публичные списки превратились в норму, и выступать за конфиденциальность медицинских данных стало невозможно. Это же угроза окружающим и препятствие для научного прогресса.

Однако сведения о беременности продолжали оставаться закрытыми – по крайней мере, так гласил закон. Дилейни не могла даже ввести в поиск “беременность Мэй Холланд”, потому что все сразу узнали бы об этом. Вторая волна законов “Права Знать” гарантировала человеку право узнавать в реальном времени, кто ищет информацию о нем в интернете и какую именно. Ищущий, со своей стороны, тоже имел право знать, кто следит за его поиском, так что возникал двусторонний зеркальный эффект, который повторялся миллиард раз в день: ищущий искал, пока искомый наблюдал за поиском ищущего.

Может, Уэс сумеет обойти эту проблему? Но если это правда, если Мэй действительно вынашивает ребенка, значит, она это скрывает. И если глава “Вместе” намеренно утаивает информацию, то как Уэс сумеет получить к ней доступ? Но уж если кто и способен найти способ, то лишь он. Уэс обладает всем хакерским инструментарием, а главное – нестандартным мышлением, он умеет протискиваться через черные двери, боковые входы, через трещины и проломы, которые не заметит никто.

– Хорошо, мы закончили, – сказала доктор Вильялобос.

Застегивая пуговицы, Дилейни перебирала гипотезы, одна нелепее другой. Возможно, все подстроено, ее просто проверяют. Но если так, то правильной реакции просто не существует. Приватные вещи в первую очередь должны быть приватными. Мэй Холланд ведь и пытается искоренить вот такие скользкие ситуации, все эти секреты, ведущие к недоверию, подпитывающие теории заговоров. Ладно, у нее есть только один путь – ждать. Возможно, Мэй просто выжидает подходящий момент, чтобы объявить миру о том, что хочет подарить ему нового гражданина.

8

Почему нельзя хранить вещи

Как только Дилейни вышла в фойе, рядом тут же возникла Кики.

– Все в порядке? Мы идем в “Реформацию”, – объявила она.

Дилейни, у которой все еще кружилась голова, последовала за своей провожатой из клиники на яркий свет.

– Это более старая часть кампуса, – рассказывала Кики, пока они шли по проходу между какими-то ангарами и складами. – Здание, которое нам нужно, раньше было гаражом для военных самолетов, но нам оно оказалось очень полезным, так как туда вела старая и неиспользуемая линия подземки. Мы приспособили эти туннели для наших поездов. Давай за мной.

Они вошли в огромное железобетонное строение, больше всего напоминающее фабрику начала двадцатого века. Дилейни почти ожидала увидеть внутри детей с пустыми глазами, возящихся среди ржавеющих станков.

– После самолетного ангара здесь была фабрика металлических… – Кики явно забыла слово и вышла из положения, просто обведя рукой пространство, в котором поместились бы как минимум три аэробуса и автобусный парк заодно. Со стальных балок свисали яркие отрезы тканей, призванные, очевидно, хоть как-то оживить мрачное помещение, но материя уже успела впитать черную пыль, осыпающуюся с древних потолков, и выглядело это совсем уж зловеще.

– Ты подключена? – спросила Кики, показывая на камеру Дилейни.

– О нет, – ответила Дилейни. – Мне сказали выключить ее на медосмотре…

– Да, хорошо. Теперь можешь опять включить, если хочешь.

Давным-давно Дилейни купила мобильную камеру, рассчитывая в будущем попасть в компанию, и, вопреки ожиданиям, это не произвело на нее такого уж огромного впечатления. Она поняла, что ее жизнь в целом непримечательна и несмотрибельна. Но когда все-таки происходило что-то интересное, то камера на груди действительно заставляла ее вести себя лучше – в точности как говорила Мэй. Язвительный комментарий, который она хотела отпустить, застревал в сетях самоцензуры. Идею макнуть в соус уже надкусанный стебель сельдерея, которую Дилейни вынашивала на вечеринке в честь рождения ребенка одной из клиенток Гвен, она в итоге отвергла из опасения, что это будет замечено, изучено незнакомцами, которые будут глядеть в экраны разинув рты, и вписано в ее историю. Поэтому она вела себя в соответствии со своими представлениями об идеальном поведении. Она теперь была менее интересной и смешной, так как юмор не проходил обязательную для двадцать первого века фильтрацию, но при этом стала добрее, позитивнее, великодушнее и вежливее.

– Дилейни?

Она вынырнула из своих мыслей и обнаружила перед собой худого розоволицего мужчину с желтой челкой, топорщащейся надо лбом. Она улыбнулась, а он приложил ладонь к груди в приветственном жесте. Ладонь была бледной и очень тонкой, как у обезьянки-капуцина. Дилейни опустила взгляд, опасаясь увидеть очередной выпирающий пенис, но, к ее облегчению, на розовом мужчине был саронг.

– Дилейни. Добро пожаловать, – сказал он, прикрыл глаза и чарующе улыбнулся. – Таави, – представился он, коснувшись бейджа на груди. – Тебе известно что-нибудь о нашей работе?

– Да, – кивнула Дилейни.

В бледных глазах розоволицевого мужчины мелькнула досада.

– Это плохо. Я должен был все разъяснить, чтобы это осталось на записи. – Он показал на камеру, болтающуюся на ленточке у него на шее.

– Все, мне пора! – воскликнула Кики. – Зайду за тобой в конце дня. – Она коротко и как будто со значением сжала запястье Дилейни и умчалась прочь с ошеломляющей скоростью, пропев напоследок: – Привет, Нино!

***

– С 1990-го по 2025-й, – начал рассказывать Таави, увлекая Дилейни за собой, – индустрия хранения личных вещей на складах в этой стране выросла с 2200 до более чем 520 000 локаций. Каждая из таких площадок занимает в среднем три акра, то есть в целом примерно миллион акров отдано уродливым коробкам, забитым ненужными коробками размером поменьше. Естественно, это экологическая катастрофа. На территории, которую занимают эти уродливые коробки, раньше были неосвоенные угодья, фермы, пастбища, сады, парки. И всякий раз, когда появлялся новый склад, людям в голову приходила мысль, что им обязательно нужно оставить на память каждый кусочек пластика и каждую веревочку, что имеются в их домах.

Таави остановился у экрана с картой США, испещренной красными точками.

– И люди арендовали хранилища, а владельцы этих хранилищ строили новые, чтобы удовлетворить стремительно растущий спрос. И вскоре в каждом городе возникло по одному, два, по десять таких складских комплексов.

Число точек на экране удвоилось, утроилось.

– Мы стали нацией барахольщиков. Но как только люди начинали что-то осознавать и даже испытывать стыд за собирательство хлама, по телевизору показывали очередное шоу о хранилищах, и рынок снова оживлялся. Это же просто абсурд – телешоу про склады барахла!

Дилейни засмеялась, а Таави замолчал и прикрыл глаза, будто хотел впитать ее смех, как тепло солнечных лучей.

– Первое время, – продолжал он, – это было преимущественно американское явление. Но, подобно многим глупейшим и отвратительнейшим тенденциям, эта, зародившись здесь, расползлась повсюду. За Штатами последовала Канада, и не прошло и десяти лет, как хранилища и там заняли миллион акров. Потом Австралия. Затем прочие страны: Хорватия, Турция, ЮАР. В Бразилии под склады вырубают тропические леса. – Они подошли к незанятому рабочему столу. – В общем, мы должны были обратить этот процесс вспять. Такова история “Мыслей Вместо Вещей”. Ты этим когда-нибудь пользовалась?

Их окружали тележки с фотоальбомами разных времен и разной степени сохранности.

– Для мамы с папой, – ответила Дилейни.

Родители хотели послать сюда свои альбомы, но Дилейни сорвала их планы. Она отсканировала фото, а альбомы положила в складскую ячейку, не доехав полпути до Бойсе.

– Ты прочла и подписала соглашение – значит, ты все знаешь, – сказал Таави. – Но сейчас, на месте, я просто напомню тебе самое главное. Садись.

Дилейни села. Кресло было идеальным.

– Видишь, тут под столом педали, их сопротивление регулируется. Можешь пользоваться ими, как на велотренажере, а можешь – как на тренажере-лестнице. Разумеется, оборудование все фиксирует, и это будет храниться в твоих данных. Рекомендации по здоровью ты знаешь. Нельзя сидеть больше 16 минут подряд, поэтому тебе будут приходить напоминания, что нужно встать, потянуться, пройтись.

– Это прекрасно, – сказала Дилейни. – Иначе я буду забывать.

– Было очень приятно с тобой познакомиться. – Таави повернулся к женщине, сидевшей за соседним столом. – Винни?

Женщина встала и приветливо помахала:

– Добро пожаловать!

Таави, передав эстафету, откланялся и в мгновение ока исчез.

***

Винни, коренастая женщина лет сорока пяти с глубокими ямочками на щеках и темными сияющими глазами, доброжелательно улыбалась Дилейни. Ее черные курчавые волосы были собраны в густой “конский хвост”. Одета она была примерно так же просто, как Дилейни, тоже в джинсы и хлопчатобумажную рубашку. К ее монитору был прилеплен маленький флажок Техаса, а рядом со столом стоял небольшой пластиковый террариум с какой-то пупырчатой ящерицей.

– Это Рики, – представила ящерицу Винни. – Эублефар.

Тут ее взгляд наткнулся на камеру, висевшую на груди Дилейни, и тон тут же изменился.

– Значит, ты Дилейни, – официально произнесла она.

– Да.

Винни коснулась уха.

– Из Айдахо!

Они продолжали в том же духе еще какое-то время: Винни получала информацию о Дилейни через наушник, а Дилейни подтверждала.

– Ладно, – наконец сказала Винни и хрустнула пальцами. – Наверное, лучше всего тебе будет просто понаблюдать за тем, что я делаю, согласна?

Дилейни кивнула, подкатила свое кресло к столу Винни и села позади нее.

– Никогда раньше никого не обучала, – призналась Винни. – Я сама здесь всего семь месяцев. Раньше занималась графическим дизайном для ресторанов. Ну, знаешь, меню, веб-сайты… Потом кузина переслала мне вакансию, там было что-то про сканирование, и платить обещали раза в три больше, так что…

Винни посмотрела себе под ноги. Вид у нее был неуверенный.

– Это прекрасно. Похоже, тебе повезло, – сказала Дилейни.

Винни просияла.

– Да, ты права, тут удивительное место. Огромные преимущества. У меня же трое детей. У тебя есть дети?

– Пока нет.

– А у них здесь все эти программы для поступления в колледж, накопительные планы… – Винни будто пыталась убедить внутренний голос, возражавший против работы в компании.

Дилейни решила, что в какой-то момент своей жизни – возможно, до детей – Винни имела отношение к контркультуре. Руки ее были в россыпи татуировок, похожих не то на рой пчел, не то на разбегающихся жуков.

– Итак, с чего бы нам начать? – растерянно спросила Винни.

– Знаешь, – сказала Дилейни, – просто работай, как будто меня здесь нет. Я обычно быстро соображаю, а если что-то будет непонятно, я спрошу.

Винни облегченно выдохнула.

– Спасибо, спасибо. Женщина, которая обучала меня, была очень организованной и методичной, а я так совершенно не умею. Она теперь начальник отдела и больше сюда не спускается. Ты ее не встречала? Анит?

Дилейни ответила, что не встречала Анит, и повторила, что Винни может продолжать работать, она, дескать, не хочет, чтобы Винни не успела выполнить какие-нибудь нормы. Слово “норма” вдруг показалось Дилейни очень подходящим для этого места, предназначенного для производства металлических стульев или заклепок на самолетные крылья.

– Окей, вот что я делаю, – сказала Винни.

Она встала и подняла сливочного цвета крышку какого-то приземистого устройства. Под крышкой было нечто вроде огромного, фута три на четыре, не меньше, куска стекла.

– Это сканер? – спросила Дилейни, глядя на огоньки и устаревший с виду механизм под стеклянной панелью.

– Да, – ответила Винни. – Цель – отсканировать как можно больше картинок за раз. Ну, то есть, конечно, скоро с этим будут справляться роботы, но пока их не приспособили для этой работы – наверное, она слишком деликатная. Смотри.

Она достала из ближайшей тележки фотоальбом с изображением Форт-Лодердейла 1960-х годов. Пластиковая обложка хрустнула, когда Винни открыла ее.

– Так, сначала глянем, что тут. – Она пролистала альбом.

В основном там были маленькие цветные снимки пышноволосого семейства, датированные Рождеством 1970 года. У снимков были закругленные уголки, и, как на большинстве фотографий тех времен, все важное было сосредоточено в нижней половине карточки.

Винни стала один за другим перемещать снимки из альбома в сканер, аккуратно отклеивая их от страниц. На задней стороне оставались бледно-желтые полоски.

– Знаешь игру “Память”? – спросила она и устремила на Дилейни пристальный взгляд, словно ответ был крайне важен для нее.

– Мне кажется, да. Только у нас она называлась “Концентрация”, – ответила Дилейни. – Это когда кладешь карточки лицом вниз и переворачиваешь по одной?

– И ищешь парные, ага, – кивнула Винни и перевела взгляд на сканер.

Как ее до сих пор не уволили, было совершенно непонятно. Она никуда не торопилась и, кажется, теряла мысль через каждые три слова.

– Итак, теперь закрываем, – внезапно сказала Винни и неуклюже опустила крышку.

Из компьютера раздался настойчивый звонок, а следом – второй из браслета.

Брови Винни скакнули вверх.

– Шестнадцать минут. Пора двигаться, – пояснила она и принялась маршировать на месте, поднимая колени настолько, насколько позволяли узкие джинсы.

На каждом четвертом шаге Винни поворачивала торс, вскидывая локти, потом продолжала маршировать. Она не пригласила Дилейни присоединиться, поэтому та просто сидела и пялилась на потолочные балки.

Наконец Винни вернулась в свое кресло и показала на экран, где появились точные цифровые копии всех восьмидесяти снимков. Касаясь экрана пальцем, она выделила их все, повернула под нужным углом и перетащила в папку. Потом приказала программе распознать лица, и на экране появилась панель со всеми фотографиями, где были люди.

– Клиент дает нам список людей, – объяснила Винни, – а теперь ИИ их находит.

Под каждым снимком стали появляться надписи: папа, мама, дедушка, Элоиз, Барки.

Браслет Винни снова зазвонил. Она взглянула на него и рассмеялась:

– Как я могла забыть! – Она достала термос и сделала глоток. – Вода, – объяснила она. – Четыре литра в день. Раньше я носила рюкзак-гидратор, но от этого портилась осанка.

Она сделала еще несколько мучительно долгих глотков, и наконец браслет снова прозвонил, явно выражая одобрение. Винни убрала термос.

– Хорошо, теперь фото в системе, – продолжала она, – и с ними можно делать самые разные вещи. Я могу прямо сейчас послать их клиенту, и пусть дальше сам развлекается как хочет с генеалогией или более подробными подписями. Программа “Прошедшее совершенно” может вычислить, когда именно было сделано каждое фото, что очень важно для многих. ИИ может сам делать сопроводительные подписи, и услуга оказалась на удивление популярной. “Дедушка в Рождество”. “Дядя Фил в Рождество”. Это бесплатно, и практически все выбирают эту опцию. Когда мы отсылаем фото, клиенты могут менять подписи на свое усмотрение, но большинство таким не заморачивается.

Винни подняла крышку сканера и с отсутствующим видом сгребла фото в кучу – совсем не так аккуратно, как выкладывала их на стекло. Собрав смятые карточки в кособокую пирамидку, она кинула их в большой контейнер на конвейере у себя за спиной. Там уже лежали тысячи фото всевозможных размеров и эпох, со свадеб, крестин и праздников – все вперемешку, утратившие свою ценность и предназначенные для переработки.

– Сюда влезает тысяч десять, – заметила Винни, – просто удивительно. – Она кинула альбом в толстой обложке с пламенеющим флоридским закатом в другой контейнер. – Альбомы нельзя переработать, – с досадой пояснила она. – Мы бы делали это, если б могли. Но нет. Их просто сжигают. Ой! Пора обедать. Ты проголодалась?

По пути в столовую они миновали лабиринт из мурлыкающих и щелкающих конвейеров, вьющихся среди рабочих столов. Мэй Холланд купила компанию, которая разрабатывала и производила транспортировочные ленты для аэропортов по всему миру. Все тогда подумали, что это странно, но за пять лет Мэй приобрела головокружительно пестрый набор из самых разных компаний – компаний, которые производили продукты, автомобили и самолеты, – и потому скромная по стандартам “Вместе” покупка, обошедшаяся всего в сорок четыре миллиона, не привлекла большого внимания.

А теперь Дилейни смотрела, как по лентам ползут, постепенно скрываясь в проеме за занавеской из резиновых лент, контейнеры, набитые фотоальбомами и другими вещами – летними сарафанами, плетеными корзинами, проигрывателями 1980-х годов и заляпанными детскими одеялами.

– Это я потом тебе тоже покажу, – сказала Винни. – Там, по сути, все то же самое, просто объекты побольше – те самые вещи, для которых изначально и были предназначены все эти безумные хранилища. Их сканируют на 3D-сканере настолько точно, что при желании их можно воссоздать во всех деталях. Но вообще-то, конечно, практически всё – просто мусор. И если мы сможем убедить людей от него избавиться, предложив взамен файл с 3D-моделью их детской кроватки или спортивных кубков умершего сына, то они перестанут цепляться за вещи, и тогда накопительство, которое того и гляди прикончит мир, начнет сходить на нет.

– Значит, конвейеры возвращают вещи обратно клиентам? – спросила Дилейни.

– Боже, ты что, не слушала? Для этого тут и нужна подземная железная дорога. Все это складывается в вагоны и отправляется на восток – на сжигание. По датской технологии.

Две сестры из-под Копенгагена, дочери топ-менеджера предприятия по утилизации промышленных отходов, изобрели способ сжигания с нейтральной эмиссией углерода, в результате которого практически любая вещь превращалась в прочную черную массу, использующуюся в производстве определенных марок бетона. Особенную популярность такой бетон завоевал у калифорнийских фирм, занимавшихся постройкой тюремных зданий.

– Люди не могут сами решить, что сохранить, а что выбросить, – пояснила Винни, – поэтому хранят все. Но мы пытаемся предложить им кое-что получше. Мы делаем изображение, а вещь уничтожается. Барахла становится меньше.

9

Он ее любит, она ему благодарна

– А после обеда? – спросил Уэс.

Он тер пемзой нарост на внутренней стороне большого пальца на левой ноге. Это был еженедельный ритуал и причина, по которой он носил только сандалии, – обычные ботинки с закрытым носком ему не подходили.

– А после обеда я сканировала фотографические воспоминания тридцати восьми людей, и алгоритм сделал к ним подписи, так что они стали какими-то более обезличенными, что ли, а потом я свалила все эти сотни уникальных фото в большой ящик, чтобы их переработала другая машина и превратила в тюремный бетон. И Винни делала то же самое, но медленнее.

Уэс кивнул, оценил свою работу и принялся тереть дальше.

– Расскажи мне про эту Винни.

Дилейни рассказала, что Винни никакая не суперженщина из тех, что ожидаешь встретить в стенах “Вместе”, а обычная жена и мать троих детей, для которой “совместная” зарплата и программа здравоохранения, четыре недели отпуска, декретные отпуска для обоих родителей, отпуск в случае смерти родственника, программа накопления на колледж и бесплатный двухнедельный летний лагерь для детей любого возраста являлись преимуществами, которым трудно что-то противопоставить.

– В конце концов нам с ней пришлось координировать наши действия, – сказала Дилейни.

– Зачем это? – Уэс замолчал и несколько секунд смотрел в стену. – Нет, постой. А, понял. Компания использует датчики движения, чтобы следить, насколько быстро ты работаешь. А у вас там есть какой-нибудь старший в отделе? Бригадир какой?

Дилейни не задумывалась об этом, но теперь поняла, что в “Мыслях Вместо Вещей” не было никакого начальника.

– Значит, эту задачу выполняет ИИ, – заключил Уэс. – И думаю, работников это даже больше устраивает. С одной стороны, он объективен, с другой – датчики можно обмануть. Они же знают, как функционирует эта система. Так Винни просила тебя работать помедленнее?

– Ну, она говорила что-то вроде “будь внимательнее” и “убедись, что все правильно”. Но до меня не доходило. И тогда она написала: “Пожалуйста, помедленнее!” – на изнанке старого свадебного платья, которое потом отправилось на сжигание.

– Кто-нибудь в отделе работает быстрее тебя?

– Нет. После того как Винни написала мне, я огляделась и поняла, что все двигаются примерно в одном темпе.

– Правильно. Это единственный рабочий вариант. ИИ сравнивает производительность людей. Если кто-то будет работать быстрее всех, возникнут новые ожидания и система посыплется. Но если тормозят все, то никто этого не замечает.

– Но они едва шевелятся, – вздохнула Дилейни. – Просто невозможно.

– Зато они надули технологию. Это нужно уважать. Итак, вы очень медленно превращаете чужие любимые фото и вещи в бетон?

– Только фото. А вещи мы сканируем, и они отправляются на конвейеры, потом в вагоны, а после в сжигатель. Который, кажется, где-то во Фримонте, на бывшей фабрике “Теслы”.

– И что ты сканировала?

Дилейни попыталась припомнить, что именно она отсканировала и приговорила к уничтожению. Две ковбойские шляпы. Антикварный медицинский чемоданчик из кожи аллигатора. Причудливого воздушного змея из полосатого шелка. Коллекцию альбомов Нэта Кинг Коула на виниле. Примерно сотню писем, почти все написанные от руки, в оригинальных конвертах. Расправляясь с первой партией, Дилейни ощущала некоторую грусть, сознавая, что она – последний человек, прикасающийся к этим когда-то драгоценным предметам. Но спустя час уже не чувствовала ничего. В мире слишком много вещей, так что нет смысла оплакивать эти.

– Можно посмотреть на твои показатели за сегодня? – спросил Уэс.

– Нет, – ответила Дилейни.

Уэс схватил ее рабочий планшет.

– Все, поздняк. Общая оценка 86. Это хорошо?

Дилейни хотела, чтобы ей было все равно, но все равно не было.

– Кажется, 86 – маловато, – сказал Уэс.

Дилейни смотрела в потолок. Иногда по потолку ползали ящерицы. Сегодня они не появлялись.

– Шесть “АнонПредов”, – продолжал Уэс. – Это что, анонимные жалобы от коллег? Как ты умудрилась получить шесть доносов? Что ты натворила?

Дилейни не имела ни малейшего понятия.

– У большинства есть коды, – заметил Уэс. – У тебя три одиннадцатых. Что такое одиннадцать? А, вот оно. “Недостаток межличностной осознанности”. А еще восьмерка, что означает, что ты стала для кого-то причиной дискомфорта. Ага, подожди. Тут две восьмерки. Это “мини-дисы”. Мини-дискомфорт? Видимо, да. Еще тут говорится, что ты опоздала заполнить “Исследование Удовлетворенности Личным Общением” для нескольких людей. Надо нагонять! Кажется, Кики нужны твои ответы. И Таави, и Винни… Эй, Дилейни! Ты слушаешь? Ты что, щелкаешь?

Дилейни щелкала. Это надо было делать и дома тоже, сизифов труд: что-то постить, оценивать чужие посты разнообразными смайликами, обмениваться Попаями, покупать и делать вид, что покупаешь, смотреть видеоролики о том, как люди поскальзываются на мокрой траве или падают со скал. Чтобы компания “Вместе” сочла тебя нормальным, нужно постоянно щелкать. Подруга по колледжу, живущая теперь на Бали, прислала Попая, она стояла в белом бикини на фоне бирюзовых волн. Дилейни отреагировала радостным смайликом. Кузина из Сиэтла прислала запрос на микрофинансирование – она запускала нечто под названием “цифровая винодельня”. Дилейни отправила ей 20 долларов и получила в ответ пульсирующую звездочку. Ее мать прислала стыж на соседку, которая каждую неделю бросала свой мусорный контейнер на обочине. Дилейни отозвалась неодобрительной рожицей.

– Говори-говори, – пробормотала она, – я тебя слушаю.

– В этой таблице как минимум сотня показателей самочувствия, – сказал Уэс. – Ты знаешь, что твой сердечный ритм подскочил в 10:32?

– Помню как сейчас, – ответила Дилейни.

– Хочешь узнать объем вентиляции легких за минуту?

– Еще как.

– Ты хоть знаешь, что это такое?

– Ну да. Я думала об этом целый день.

– Ты понятия не имеешь, что это. Это воздух, который ты вдыхаешь и выдыхаешь за одну минуту. В идеале должно быть то ли шесть, то ли семь литров. Сказать, какой у тебя сегодня был средний показатель?

– Нет. Да. Пятьдесят?

– 6,1. Не знаю, насколько это хорошо.

– По-моему, идеально.

Дилейни попросили отреагировать на новость о недавнем аресте тунисского диссидента, и она ткнула в хмурый смайлик. “Найк” распродавал легинсы. Счастливая рожа. Пришел очередной Попай, на этот раз от мамы из Айдахо. Дилейни нашла смайлик с лицом Лизы Симпсон с выпученными глазами и скинула его матери. В ответ та прислала гифку с фейерверком, взрывающимся радугой. Давным-давно Дилейни подписалась на русский канал с автомобильными авариями, сейчас там появилось новое видео столкновения нескольких машин под Минском. Она просмотрела его на ускоренной перемотке и послала два смайлика – смеющийся и нахмуренный. Подруга из Чикаго регулярно кидала ей видео со своими какающими котиками, Дилейни по-быстрому посмотрела коротенькое последнее – кот был явно счастлив. Дилейни переслала подруге гифку с фейерверком, которую получила от матери.

– А ты знаешь, что можешь просмотреть запись своего рабочего дня? – спросил Уэс. – Вот, гляди. – Он уже загрузил видео.

За Дилейни можно было наблюдать с двенадцати разных точек, маленькие кадры отображались на экране, как таблица.

– О, смотри, как вы с Винни занимаетесь физкультурой! Вы что, делаете вид, что кидаете друг другу мячик? Смешно. А теперь ты маршируешь на месте. Только глянь! Коленки вверх!

Дилейни потянулась и закрыла окно. Уэс загрузил таблицу.

– У них тут все. Вот, например, компании, которые “Вместе” приобрела на этой неделе. “Приветствуем новых членов семьи!” Помнишь, как “Эппл” покупала по компании в неделю? “Вместе” ее обошла. Пишут, что только-только был куплен канадский целлюлозно-бумажный комбинат. Зачем он им?

– Чтобы закрыть, – ответила Дилейни.

– А, ну да. Наверное, и “Пластик Картера” тоже. А еще купили производителя аэростатов. Это мне нравится. Скорее всего, это Бейли. Ого, они купили транспортную компанию “Маерск”! А ты получила это сообщение от своих родителей? Они поставили меня в копию. “Добро пожаловать в компанию «Вместе»! Теперь вся наша семья – одна семья!” Что это значит?

– Они работают в “Народной Еде”.

– Боже! Значит, вы все работаете на одну компанию. Какой ужас. Как я раньше не догадался?

Дилейни часто поражал разрыв между очевидным для всех и тем, что видит Уэс.

– А когда они успели купить “Нестле”? Я это пропустил. Слышала про “Пилло”, которая высылала лекарства почтой? Ушла за двадцать два миллиарда. Ты не слушаешь.

– Я слушаю.

– Как все это странно. Еще они купили компанию, которая учит ИИ читать по губам. Это на самом деле происходит. В реальности. Так ты хочешь или не хочешь узнать больше о своем первом рабочем дне и о том, что у тебя плохо получается?

– Ну конечно, хочу.

– Тут есть сколько минут ты просидела, сколько простояла, сколько слов сказала. Подожди, а это что? Минуты смеха? Пишут, что твой показатель ниже среднего.

– О, кстати, о смехе…

Дилейни открыла страничку своего знакомого по колледжу, который когда-то был комиком, а недавно объявил, что снимает короткометражку о распространении дезинформации в интернете. В объявлении слово “дезинформация”, аббревиатура ФКС[7] и его собственное имя были написаны с ошибками. Дилейни послала ему смайлик и двадцать долларов.

– Еще ты получила РТ. Резкость Тона, – сказал Уэс. – В 15:32. С кем ты была резка в 15:32?

Наверное, это была Винни. Больше после обеда она ни с кем не разговаривала. Винни предложила Дилейни посмотреть видео с ее сыном – Фабианом, кажется, – играющим в футбол. Дилейни в тот момент тащила в 3D-сканер мраморный бюст и буркнула: “Подожди секунду!”

Винни никак не отреагировала, и, покончив с бюстом, Дилейни посмотрела видео и выразила восторг по поводу сноровки маленького Фабиана. Но Винни все равно зарегистрировала жалобу.

Уэс, прищурившись, вгляделся в экран.

– Тут говорится: “Я понимаю, что в этот момент она была в стрессе, но мое настроение антиповысилось”. Ты в курсе, что антиповысила настроение Винни в 15:32?

Дилейни упала лицом в подушку и заорала.

– Полагаю, все эти доносы обязательны, – сказал Уэс. – ИИ определяет их среднее количество за день, и Винни просто выполняет норму. Иначе ее поведение сочтут подозрительным. О, я проверил твои “АнонПреды”. Твой показатель ниже среднего. Ты на кого-нибудь стучала сегодня?

– Да господи, я понятия не имела, что это нужно делать.

– Так, ожидаемое количество – двенадцать. В общем, отыщи двенадцать вещей, которые раздражают тебя в коллегах, и все будет тип-топ.

Дилейни чувствовала себя вымотанной. Она встала и прошла к двери.

– И как, ты думаешь, я найду способ уничтожить эту компанию, утилизируя чужие фото и свадебные платья?

– Я думаю, что ты на верном пути, – ответил Уэс.

В своей комнате Дилейни рухнула на кровать. В голове была пустота. Раздался стук в стену.

– У тебя еще один “АнонПред”. В 23:03. Твой показатель упал до 84,6. Но, похоже, на сегодня это все.

– Прошу, хватит, – простонала Дилейни.

Уэс долго молчал. Потом спросил:

– Спишь?

– Пытаюсь.

Дилейни слышала, как он укладывается в кровати с Ураганом. Они возились и скреблись, наконец послышался шорох одеяла, взлетающего в воздух и опускающегося на человека и собаку.

– Спокойной ночи, – донеслось из-за стены.

– Спокойной ночи, – ответила она.

– Я люблю тебя.

Совершенно не за что, подумала она. Это же нелепо и странно.

– Спасибо.

10

Дождь над океаном

Прошла неделя, Дилейни отправила на сожжение тысячи уникальных вещей, настрочила требуемое количество “АнонПредов”, не имевших ровно никаких последствий, и переняла у Винни беззаботное отношение к их деструктивному занятию. Работа была тупой и монотонной, в качестве звукового сопровождения – незатихающий щебет Винни о детях, муже, друге мужа Люке, который, по ее словам, внешне просто неотразим, но сам это не сознает. Через равные промежутки времени они вставали, чтобы сделать упражнения, вскидывали ноги, жали на педали, а потом опять возвращались к сканированию.

Каждый день после работы Дилейни возвращалась домой, и они с Уэсом, оставив все гаджеты дома, шли к океану, взяв Урагана на поводок. Он рвался на песок, не понимая, почему они идут по бетонной дорожке, когда за оградой бесконечный пляж.

– Думаешь, надо его чипировать? – спросил Уэс.

Дилейни пожала плечами. Вечный чип в обмен на право бродить по песку на привязи? Что хуже – чип или бетон вместо пляжа? Оба хуже, как говорится.

– Так, значит, ты еще не поняла, какие провода нужно перерезать? Как я погляжу, “Вместе” все еще стоит.

– Втираюсь в доверие. Демонстрирую радость и довольство. Вживаюсь в роль. Шпионю.

– Ясно. Значит, плана нет.

– Вряд ли я стану радоваться, когда “Вместе” рухнет. Люди вроде Винни лишатся работы.

– Есть и другая, – возразил Уэс. – Не такая испепеляющая.

– Да, но для матери троих детей “Вместе” предоставляет фантастические льготы. Винни заканчивает ровно в пять. Ее аппаратура выключается, как только она отработала восемь часов.

– Ага. Бесконечные судебные иски из-за переработок канули в прошлое, как только изобрели это программное обеспечение. И ей прекрасно платят.

– Откуда ты знаешь? – спросила Дилейни.

– Ты меня недооцениваешь. Сама-то читала свое соглашение о приеме на работу? Сведения о заработной плате любого сотрудника “Вместе” доступны любому другому сотруднику компании. Полная прозрачность. Ты знаешь, что в восемнадцать лет Винни арестовали за вождение в нетрезвом виде?

– Уэс, прекрати.

– Там все есть. Ты что, даже не заглянула в ее данные? Там даже все адреса, по которым она когда-либо жила. Да и вообще, когда “Вместе” не станет, что-нибудь еще придет ей на смену.

Дилейни уже думала об этом. “Вместе” шла к нынешнему своему положению двадцать два года благодаря уникальному слиянию умов “трех волхвов”, о двоих из которых теперь предпочитали не упоминать. Можно ли повторить что-то подобное? После того, как она освободит мир от смертельных объятий “Вместе”, займет ли ее место какой-нибудь другой технологический удав? Маловероятно. Но после ухода одного из “волхвов”, исполнительного директора Тома Стентона, “Вместе” стала уязвимее. Стентон был акулой-убийцей, которая никогда не спит и неустанно заботится о наращивании мощи компании. Самый первый из “волхвов”, Тау Господинов, вундеркинд и визионер, начал критиковать то, во что превратилась “Вместе”, и его никто не видел уже не один год – ему выдали неограниченный бюджет на осуществление его мечты о вечной жизни, и он исчез из поля зрения общественности. Третьего “волхва”, Эймона Бейли, – “дилетанта-самоучку”, по его собственному определению, – интересовали люди, он хотел изучать их, объединять, совершенствовать. Но его увлечения – космические путешествия и поиски затонувших кораблей – обходились слишком дорого, а пользы от них не было никакой. Мэй в некотором смысле вобрала в себя самые ценные черты каждого из трех, к тому же умела четко фокусироваться на важном, а этого умения “волхвам” не хватало. Она редко покидала кампус, не лезла в благотворительность или политику, у нее не было семьи, она была открыта для всех, но не скатывалась в показуху, она воплощала декларируемые принципы полной прозрачности в прямом эфире.

– Ты видела Бейли? – спросил Уэс.

– Его там нет. Говорят, он вроде как наполовину на пенсии.

– А Мэй? Хоть какие-нибудь следы ее присутствия?

– Я смотрю ее трансляцию. Сегодня она была в кампусе, но не приближалась к моему отделу. “Мысли Вместо Вещей” в кампусе своего рода Аллентаун[8]. Она туда не заглядывает.

– Наверняка комплексует, – ухмыльнулся Уэс. – У нее уже лет сто как нет новых идей. Думаю, не хочет показываться людям, пока что-нибудь не придумает. Мечтательная Пятница когда в последний раз проводилась?

Дилейни не ответила, перед ее глазами всплыл ультразвуковой снимок.

– Она беременна.

– Что?.. – Уэс ошарашенно уставился на нее.

Дилейни рассказала о том, что увидела в свой первый день, и они перебрали все ее предположения. Уэс смотрел на дюны, пытаясь осмыслить новость.

– Она что, ходит в ту же клинику, что и все остальные? – недоверчиво спросил он. – Впрочем, это логично. Она бы так и поступила. – Он вытянул указательный палец, как будто собирался начать что-то считать, но передумал. – Но оставить снимок… Странно. Она должна была собственноручно закрыть изображение, прежде чем уйти. Значит, оно включилось случайно. Какой-то глюк. Но и такое маловероятно.

– Значит, кто-то сделал это намеренно, – сказала Дилейни.

– Да, вот это куда вероятнее. Знаешь, я почти уверен, что это было сделано специально. Кто-то хотел, чтобы ты увидела. Наверное, это проверка.

– В мой первый день?

– А когда еще? Сама знаешь, какие они изобретательные.

Дилейни молчала, обдумывая эту версию. Внезапный порыв ветра с океана поднял песчаный вихрь. Ураган чихнул.

– Возможно, тут приложил руку Стентон, – сказал Уэс. – Про него там не говорят?

– Я не слышала. Вроде он по-прежнему в Китае.

– Да знаю я, что он в Китае! Никак не может угомониться. Никто не проваливается с таким треском и постоянством, как он.

Когда Стентон ушел из “Вместе” в компанию “Хуавей”, все сочли это самым вопиющим предательством в истории индустрии и принялись трезвонить во все законодательные колокола, призывая спецслужбы вмешаться. Мэй Холланд и Эймон Бейли были хорошо прикрыты по части патентов – как ни странно, Стентон не имел прямого отношения к наиболее ценным продуктам компании. Однако все равно оставались опасения, что он забрал с собой в Китай – и не просто в Китай, а в “Хуавей”, которая считалась главным конкурентом “Вместе” в области мобильных телефонов, – интеллектуальную собственность компании. Но единственный видимый результат его бегства оказался неожиданным – с его появлением “Хуавей” начала чахнуть. Следуя его советам, компания понизила себестоимость своих смартфонов, пожертвовав техническими характеристиками, в расчете на то, что к ним хлынут те, кто не может или не хочет расстаться с двумя тысячами долларов на гаджет от “Вместе”. Но этого не произошло. Смартфоны “Хуавей” действительно заметно подешевели, но их просто стали считать халтурой. Они были ненадежны. Выглядели убого и топорно – как снаружи, так и на уровне интерфейса.

– Эти “хуавеи” слишком легкие, – заметил Уэс.

Так оно и было, и все из-за Тома Стентона. Он очень хотел сделать смартфоны невесомыми, угрохал сотни миллионов, чтобы снизить вес аккумуляторов, пластика, платы, а потом выяснилось, что людям это не нравится. Люди хотели ощущать материальность своего гаджета, знать, что он в кармане, а не думать поминутно, не потеряли ли они его. И уж точно не хотели, чтобы смартфоны были такими хрупкими. “Хуавеи” после прихода Стентона потеряли в надежности, они ломались – от падений, от давления тяжелых предметов, от жары, от холода. Они выглядели дешево и были дешевыми, и в результате потребитель от них отвернулся. Когда через три года авантюра Стентона с дешевыми смартфонами завершилась полной катастрофой, злорадство “Вместе”, да и всей Калифорнии было безмерным и неприкрытым. Этот человек предал идеалы качества, а в Калифорнии гордились вещами, придуманными (пусть и не произведенными) в области залива Сан-Франциско. Каждое падение акций “Хуавей”, каждая разгромная статья о Стентоне в китайской прессе воспринимались жителями Калифорнии как высшая справедливость, и все опасения, что Стентон окажется Прометеем, укравшим огонь “Вместе” для Пекина (или, по крайней мере, для Гуанчжоу), были забыты.

Меркантильная стратегия Стентона контрастировала с жизненным кредо Эймона Бейли, которого любили тем сильнее, чем старательнее Мэй отодвигала его в сторону. Чем меньше он участвовал в повседневной жизни “Вместе”, тем более очевидным становилось, что его главный интерес – познавать новое и делиться им, и не ради выгоды, а ради самого процесса. Компетенцией Тау Господинова была безукоризненная работа всех продуктов, Тома Стентона – их монетизация, а Бейли был проводником, которому доверяют и который сам верит в то, что технологии “Вместе” улучшают жизнь, объединяют разбросанные по миру семьи, делают доступными для всех достижения человечества, помогают миллиардам людей перестать ощущать себя потерянными, подавленными и одинокими. Его сторонние проекты – роботы для исследования астероидов, дирижабли на солнечной энергии, трасса для вакуумных поездов, пересекающая всю страну, – продолжали развиваться, несмотря на то что Мэй, как поговаривали, упорно сокращала все непрофильные программы.

– А безумная библиотека Бейли еще там? Та, в которой имеется пожарный шест? А аквариум с прозрачной акулой?

Дилейни ничего не знала об акуле и о библиотеке Бейли, и это ее расстраивало. Она прочитала несколько книг о работе под прикрытием, в том числе “Донни Браско”[9], и большинство авторов предупреждали, что самое опасное – потерять бдительность: агент привыкает к окружению и начинает сочувствовать ему. Вот и она постоянно думала о Винни и ее детях, об их медстраховках и накоплениях на колледж, вместо того чтобы рыскать повсюду и изучать, как все устроено в кампусе. Ничего у нее не получится.

Уэс неожиданно остановился. Дилейни успела уйти вперед, и Ураган оказался между ними, отчаянно натягивая поводок.

– Ладно, блин! – проговорил Уэс, как будто только что закончив напряженный диалог с совестью. – Не могу я хранить тайны. Они пригласили меня на собеседование.

– Кто?

– Твои работодатели. “Вместе”.

– Тебя?

– Да, знаю. Я же полный идиот, но да, меня.

– Я не это имела в виду, – сказала Дилейни, хотя имела в виду именно это. – Но ты же не отправлял им резюме, правда?

И тут же она поняла, что произошло. Уэс помог ей с презентаций “АутенДруга”. Именно он написал приложение. Оно понравилось Шийрин и Карло, его обсудили в высших эшелонах – может быть, даже в Бригаде 40, состоящей из главных умников компании. “Вместе” всегда с готовностью нанимала людей талантливых и инициативных, учитывая, что эти два качества не так уж часто совпадают в одном человеке. У людей амбициозных редко рождаются оригинальные идеи, а гении часто ленивы и невыносимы. Как она могла впутать в это своего сообщника, назвать его имя, показать его, представить, а потом рассчитывать, что “Вместе” забудет о его существовании? Конечно, они его пригласили.

– Я не обязан идти, – сказал Уэс.

– Но ты хочешь?

– Ну разве что просто глянуть, как там у них все устроено.

Дилейни накрыло внезапной яростью.

– Ты хочешь жить на деньги самой бесстыдной монополии в мире?

– Вообще-то я бы взял у них немного денег. Лучше даже много. Наконец-то расплачусь за…

– У компании, которая украла детство у нас с тобой и у миллиарда других детей?

– Моя мама с этим бы поспорила. Ты забыла, что я вырос в троговском…

– У компании, которая привечает диктаторов по всему миру и продает ПО для слежки всем полицейским государствам? Которая обогатила своих основателей и акционеров за счет миллиардов людей, не получивших ни цента?!

– Это возможность наконец-то получить хоть что-то за неоплаченный труд, – прервал ее Уэс. – По крайней мере, за мой.

– У компании, которая подорвала американскую демократию и с очевидностью способствовала росту антилиберализма? Путин и Си Цзиньпин у власти уже сколько лет? Сто?

– Оба – харизматики с востребованными в своих странах идеями, – отозвался Уэс.

– Не смешно. Теперь в каждой стране есть тайная цифровая полиция. Любое инакомыслие подавляется, не успев возникнуть.

Они продолжали в том же духе еще какое-то время, ветер поменял направление и теперь толкал их в спину. Ураган рвался с поводка к воронам, лениво взлетевшим с переполненного мусорного бака.

– Послушай, – сказал Уэс, – я же смогу помочь. Смогу собрать информацию.

– Ты ничего в этом не смыслишь. И я тоже, если уж на то пошло, но ты же шпион-катастрофа. Не умеешь врать и не умеешь хранить секреты. Если ты придешь туда, то у меня не останется ни малейшего шанса на успех. Меня вычислят уже через неделю.

– Вычислят? – переспросил Уэс. – Но что вычислять-то? Нельзя тебя раскрыть, если ты – это просто… ты. Да и кроме того, я еще не получил никакой работы.

Дилейни уже нарисовала себе греческую трагедию. Уэса, конечно, примут, потом его оценят, полюбят, а он обнаружит, что и его отношение к ним уже не столь однозначно. Сначала он будет сохранять нейтралитет, позволяя Дилейни осуществлять задуманное, – главное, чтобы она не вмешивала в это его, – но со временем она перестанет быть для него революционеркой, а превратится в социопата, который пытается лишить десятки тысяч сотрудников “Вместе” (а он к тому времени ко многим проникнется) источника заработка, безопасности, пенсий и счастья.

– Все это неправильно, – сказала она. Ей хотелось кричать.

– Дилейни, один год там позволит мне расплатиться со всеми долгами.

– Неделю назад ты хотел одного – держаться от всего этого подальше, помнишь? Ты установил тройную спутниковую защиту, чтобы работать отсюда и помогать мне…

– Я и сейчас этого хочу.

– Ты сам себя слышишь? Ты хочешь уничтожить компанию, но одновременно хочешь пойти туда работать и стряпать для них программу, которая может покончить с родом людским?

– Ладно. Я знаю, как это прозвучит, но у меня есть идея. А именно – только выслушай меня! – не лучше ли подождать несколько лет?

Дилейни опешила.

– Не надо на меня так смотреть! В этом есть логика. Действовать нужно методично. Ты жаждешь немедленной мести, но ведь тише едешь – дальше будешь. Мы оба поработаем там несколько лет, отложим немного денег, а когда хорошенько внедримся и разберемся, что там и как, вместе взорвем “Вместе” изнутри. Или снаружи.

Дилейни понимала, что предложение более чем разумное. Проработать какое-то время, втереться в доверие, получить доступ к более глубоким уровням, а заодно накопить несколько сотен тысяч долларов, чтобы пережить тяжелые времена, которые обязательно последуют.

– Нет, – сказала она. – Я не буду ждать только из-за того, что ты внезапно размяк и захотел денег.

Они остановились и в сгущающихся сумерках уставились друг на друга. Дилейни была раздавлена. Ее самый близкий друг саботировал ее саботаж.

– Я проголодался, – вдруг сказал Уэс. – И уже темнеет.

– Иди домой. Я хочу пройтись.

Уэс и Ураган пошли обратно, а Дилейни направилась к спуску на пляж. Ветер усиливался, и ей было приятно чувствовать его напор. Дойду до Клифф-Хауза, решила она, помочу ноги в прибое. Вода наверняка градусов десять, но это как раз то, что надо.

– Добрый вечер! – произнес чей-то голос.

Возле последней ступеньки лестницы стоял человек в темной куртке. Пляжный контролер. Собаки при Дилейни не было, поэтому она не считала, что должна останавливаться. Однако стоило ей ступить на песок, как человек преградил ей дорогу:

– Мне нужно посмотреть ваш телефон или браслет.

Когда она поинтересовалась зачем, в глаза ударил луч света. Направив на нее свой телефон, человек снимал ее лицо.

– Новое городское предписание. На этом пляже имели место утопления и серия краж. Чтобы пройти, вы должны зарегистрировать ваш телефон или браслет. Это защитит вас и других людей.

Он монотонно произносил заученные слова, продолжая снимать. Дилейни не взяла с собой никаких гаджетов, поэтому пляж для нее был недоступен. Она также понимала, что каждая секунда съемки – это риск, на нее сделают стыж, и “Вместе” об этом узнает. Втянув голову в плечи, она старалась работать лицевыми мышцами, рассчитывая, что это затруднит распознавание. ИИ наверняка отметит этот разговор, и оставалось надеяться только на то, что его не свяжут с ее именем.

Она развернулась и поспешно двинулась обратно.

– Спасибо за понимание! – прокричал вслед человек.

По дороге домой внутри у нее все кипело. Все это дело рук “Вместе”! Очередное общественное место теперь под наблюдением. Она злилась и на себя – за то, что не знала о новых ограничениях. Но откуда она могла узнать? Никаких местных новостей больше не существовало. Журналистика, лишенная подпитки за счет рекламы и постоянно обвиняемая в тяге к скандалам, умерла. Люди больше не доверяли аналитикам, экспертам, обозревателям и корреспондентам.

***

Дома Дилейни обнаружила Уэса и Урагана в ванной. Уэс стоял на коленях перед псом, в руках он держал пинцет, на полу лежала упаковка с бинтом.

– Стекло, – сказал Уэс. – Как только ты ушла.

Ураган вырвал лапу, но, попытавшись опереться на нее, тихонько взвизгнул. Осколок впился глубже.

– Черт! Ты видишь? Видишь?

Дилейни ушла в гостиную.

– Гребаные контролеры! – выкрикнул Уэс. – И они еще требуют чипировать собаку!

Причинно-следственная связь хромала, но Дилейни знала, что сейчас у Уэса в голове оформляется своя версия произошедшего. Урагану запретили бегать по пляжу, поэтому пришлось гулять с ним по усыпанному стеклом тротуару, и осколок распорол ему лапу.

Пытаясь успокоиться, Дилейни хотела открыть окно и увидела на подоконнике, среди аляповатых глиняных фигурок Уэса, гладкий черный пластмассовый шар, утыканный крошечными отверстиями.

– Что это такое? – крикнула она.

Но она знала, что это такое. Это была умная колонка – один из продуктов “Вместе” под названием “Внемли”. Она взяла колонку и вернулась в ванную. Ураган посмотрел на нее с несчастным видом.

– Это то, что я думаю? Где ты это взял?

– Она не включена, – сказал Уэс и устало вздохнул. – Так и знал, что тебе не понравится. Они прислали вчера. Я думал, ты уже видела.

Дилейни ощутила, как к горлу подкатывает тошнота. Она поднесла колонку к глазам, потрясла ее – сама не зная зачем.

– Откуда ты знаешь, что она не включена?

– Потому что из нас двоих только я досконально разбираюсь в этих устройствах. Можно я помогу моей собаке? Тебе не все ли равно? Она даже не заряжена. Там нет аккумулятора, и я не включал ее в розетку. Мне просто нравится, как она выглядит. Не надо ее трясти. И…

Дилейни потянулась к окошку над унитазом, открыла его и швырнула шар за соседский забор.

– Господи, Дилейни!

Она никогда еще не делала ничего настолько импульсивного. Но мысль, что устройство записывает все их разговоры, что ее миссия провалится, не начавшись, что ее болван-сообщник притащил в дом шпионский гаджет, окончательно выбила почву из-под ног. Ни слова не говоря, Дилейни ушла в свою комнату.

Телефон звякнул. Это был опрос от “Окружающей Среды” – по всей видимости, некоей частной версии Департамента парков и зон отдыха. Она еще не слышала об этой организации. “Пожалуйста, оцените ваше недавнее взаимодействие с нами!” Вариантов ответа было пять – от счастливой желтой рожицы до красной со злобно прищуренными глазами. Она послала счастливую рожицу – разве у нее был выбор.

***

Через какое-то время Уэс постучал в дверь и встал на пороге. Изо рта у него торчала белая палочка от леденца.

– Прости, – сказал он. Палочка запрыгала. – Ты, конечно, чокнутая, но я понимаю, что тебя так выбесило. Бросаться вещами глупо, но мне стоило сказать тебе раньше.

– Можешь хотя бы убрать это, когда разговариваешь?

Он вытащил изо рта леденец и печально посмотрел на него, как будто извиняясь за то, что извлек его из уютного пристанища.

– Я должен был рассказать тебе, как только они со мной связались. Я знаю. И я понимаю, что это может нарушить твои планы. Но я хочу попытаться понять, что у них на уме. Это же разумно, нет?

– Ты не сможешь работать под кайфом.

Он засунул леденец в рот.

– Дилейни, я прекрасно знаю. – Прозвучало невнятно, словно он был под кайфом прямо сейчас.

– Никаких таблеток, никаких спреев. Ничего.

– Я знаю. Знаю, что они делают тесты, и…

– Нет, – сказала она, – они не делают тесты. Они знают все, что происходит в твоем организме в каждую долбаную секунду. Ты что, не читал? Только при этом условии человек получает их страховку.

– Зато они разрешают животных. – Уэс воздел пустую палочку, точно игрушечный скипетр. – Буду брать с собой Урагана. Пусть дрыхнет у моих ног.

– Я не могу тебя остановить, – сказала Дилейни, пытаясь придумать хоть один способ сделать это.

– И еще Пиа порадовалась. Говорит, что очень мной гордится. Представляешь? Кажется, она ни разу в жизни такого не говорила.

– Поверить не могу, – проворчала Дилейни.

Уэс с хрустом дожевывал остатки леденца. Дилейни никогда не видела его настолько довольным собой.

– Кто знает, – сказал он, – может, они больше и не свяжутся со мной.

Дилейни была уверена, что это не так. “Вместе” всегда и все доводит до конца.

11

Спортсмену, умирающему молодым

Но они не связались с Уэсом ни в среду, ни в четверг. Дилейни была на работе, оцифровала и отправила на переработку сотни семейных реликвий, картин маслом, научных проектов из средней школы и примерно 12 000 фотографий, после чего разослала клиентам по всему миру их виртуальные версии с короткими и часто неправильными подписями, сделанными бесчувственной системой. Работа была однообразной, но не совсем монотонной, так что создавался своего рода гипнотический эффект, который успокаивал. А Винни по-прежнему не закрывала рта.

На экране ее компьютера была открыта мозаика окошек – Дилейни насчитала как минимум 32. Три камеры детей Винни, еще около десятка – картинки из их школьных классов, еще шесть – камеры мужа и его рабочее место, не меньше дюжины – камеры наблюдения в ее доме, в доме родителей и в доме престарелых, где жил какой-то пожилой родственник. В каждую секунду Винни знала, где находятся дети, муж и родители и чем они занимаются. Если кто-то делал что-то необычное, ИИ помечал это, и она могла пересмотреть запись, чтобы решить, достойно ли это ее внимания или вмешательства.

– У твоих родителей есть же камеры? – спросила Винни. – Наверное, они уже немолоды…

Дилейни так удивилась, что ей задали вопрос, что не сразу смогла ответить.

– Да, – сказала она, стараясь произнести это как можно обыденней, чтобы не поощрять дальнейших расспросов.

– Я хочу сказать, что ты можешь поддерживать с ними связь отсюда. Вы сегодня уже общались?

– Пока нет.

– Давай уделим этому десять минут, – предложила Винни, доставая свой телефон.

Дилейни нехотя достала свой.

– А мы что, можем тут заниматься чем хотим? – спросила она.

– Работой, своими делами, чем угодно, – ответила Винни. – Поддерживать личные взаимоотношения очень важно. Они здесь постоянно об этом напоминают.

Винни повернулась к Дилейни спиной, практически уткнувшись лицом в экран, пальцы летали по клавиатуре. Дилейни проверила свои ленты и аккаунты. Мама прислала фотографию новой машины соседей – Дилейни ответила смайликом. Почтальонша Роуз опубликовала фото новой подружки своего сына с младенцем на руках – Дилейни отреагировала радугой. Реклама тампонов, охотничьих ружей, жевательной резинки и теплосберегающих стеклопакетов. Подруга по колледжу прислала короткое видео – вулкан, извергающийся прямо сейчас в Чили. Не зная, какая рожица подойдет лучше, улыбающаяся или нахмуренная, Дилейни отправила обеспокоенного единорога. В ее вместе-ленте было 311 уведомлений только за сегодняшний день. Она переслала их в разработанное Уэсом приложение для автоматических реакций и перешла к новостям. Появился ролик о паре, застреленной угонщиками машин в Украине, с приложенным опросом: “Вы хотите видеть больше подобных сюжетов?”

– О, смотри! – обернулась к ней Винни и показала на одно из окошек на экране своего компьютера. На фоне череды американских флагов что-то говорил привлекательный мужчина. – Ты его смотришь? Том Голета.

Дилейни и в самом деле следила за этим человеком последние месяцы. Голета баллотировался в президенты и представлял – насколько это вообще возможно – экзистенциальную угрозу для “Вместе”. Говорили, что скоро он должен посетить кампус.

– Он очень серьезно настроен, – сказала Винни, отправляя на конвейер коробку с фарфоровым сервизом. – Не могу понять, зачем Мэй его пригласила. Разве это разумно?

Жизненный путь Тома Голеты складывался так, словно главной его целью было стать непримиримым врагом “Вместе”. Поначалу судебный адвокат, потом – юридический консультант, потом – заместитель главы Федеральной комиссии по связи, дальше – член антитрастового комитета, который разоблачил сговор между шестью последними мастодонтами нефтяной отрасли. Он баллотировался в сенат, не имея никакого опыта предвыборной борьбы, и победил с перевесом в восемь пунктов престарелого республиканца, который опозорился, не сумев выговорить “киноа”.

Голета был одним из тех очень немногих политиков, что отказывались от Прозрачности. Вот уже десять лет Прозрачность стала нормой, хотели того избиратели или нет. Трансляция каждого дня, всех совещаний, слушаний и мероприятий кампании кандидата говорила о его открытости: “Мне нечего стыдиться, смотрите на меня!” Лишь небольшая горстка политических и общественных лидеров – преимущественно крестоносцы антицифрового движения – оставалась в тени. Голета настаивал на том, что он вовсе никакой не крестоносец и что его постоянные намеки на монопольный характер “Вместе” – вовсе не поход против нее. Но когда он решил баллотироваться в президенты, именно “Вместе” стала его главной мишенью, и атаки Голеты, пусть не слишком яростные, работали на публику и на ура принимались в городах, где жителей упорно не желали брать на работу в огромные информационные центры, которые росли как грибы и очень ловко, почти мистически, уходили от налогов.

Дилейни вытянула шею, чтобы лучше видеть экран Винни. В двух окошках из самых мирных и спокойных мест западного полушария махали родители Голеты – отец из Белиза, мать из Дэвенпорта, штат Айова. Сам Голета выглядел очень расслабленным. Он как будто никогда не нервничал, никогда не пытался произвести впечатление. У него был волевой подбородок и внимательный взгляд. Он любил выхватывать в толпе человека, который явно жаждал слиться со своим лидером, и смотрел ему в глаза несколько секунд, которые счастливчик не забудет уже никогда. Сейчас Том Голета стоял перед сотней молодых избирателей во дворе новенького здания Антиохийского колледжа.

– Моя семья живет в США с 1847 года. Мой прапрапрадед, белый человек, был наборщиком в аболиционистской газете в Элтоне, штат Иллинойс. Из-за того, что он отказался бросать свою работу, бросать эту газету, его убила толпа сторонников рабства. У меня сохранился его дневник, там он пишет о правилах, согласно которым жил и работал. Он отказывался набирать не только оправдывающие рабство высказывания – это само собой, – но и просто ложь. Вот что он писал: “Печатать ложь – преступление. Это все равно что превратить сомнительные шепотки в национальный лозунг”. А в наши дни “Вместе” спокойно распространяет любую ложь, за которую вы платите. Они опубликовали столько лжи обо мне, о моей семье, о моей религии… Я считаю, что это неправильно и что мой прапрапрадед тоже посчитал бы это неправильным. Миф, будто “Вместе” – это просто телекоммуникационная компания нового уровня, которая передает сообщения, не неся никакой ответственности за их содержание, настолько смехотворен, что я не вижу смысла даже пытаться развенчать его. “Вместе” и ее платформы – это не средство связи, это средство массовой информации, по двум причинам. Во-первых, сообщения, которые они передают, видит огромное количество людей – иногда миллиарды, а во-вторых, они не только распространяют слова, они сохраняют их навечно. А это совсем не то же самое, что передача личных сообщений от одного человека к другому, как когда-то делали телефонные компании. Есть огромная разница между записочками, которые дети в классе кидают с парты на парту, и надписями в небе, которые видят одновременно все жители Земли, причем эти надписи не растворяются в воздухе. А если вы распространяете неправду, вы несете ответственность за любой ущерб, который она наносит. Но почему-то вот уже не одно десятилетие это вопиющее нарушение закона о клевете приводит в замешательство всех юристов. Однако пришло время действовать. Мне все равно, как это называть – соцсетями или инфоресурсом. Если вы предоставляете платформу для распространения лжи, вы несете за эту ложь ответственность. Я призову вас к ответу!

Винни нажала на паузу, лицо у нее раскраснелось.

– Послушай, как мы можем этому противостоять?

Дилейни не знала ответа. Конгрессмены, губернаторы и кандидаты в президенты задолго до Голеты пытались побороть “Вместе”, но тщетно. Всякий раз такой политик оказывался замешан в каком-нибудь чудовищном скандале. На публику вываливались горы доказательств его нечистоплотности. Всплывали непотребные сообщения, какие-то непростительные высказывания, фотографии и истории поисковых запросов. Их как бы случайно находили обычные пользователи и обязательно раздували каждую ошибку и прегрешение. Потому в последние годы ни один политик не решался замахнуться на “Вместе”, выбирая поле для битвы покомфортнее, а драконов попокладистей.

Дилейни подумала, что Том Голета мог бы сделать то, за что взялась она, причем сделать куда эффективнее, необратимей, да еще в прямом эфире. Винни тем временем очистила экран.

– Мечтательная Пятница! – объявила она. – Твоя первая!

12

Признаки сжатия душ человеческих

Часть 1

Признаки сжатия душ человеческих, часть 1

Дилейни и Винни едва смогли найти свободные места в зале и не успели сесть, как Винни достала из сумки вязание. Было не особо понятно, что она вяжет, больше всего это походило на кофту для очень маленького человечка с невероятно коротким туловищем. Дилейни так и подмывало спросить, что это такое и на кого из близких Винни такое налезет, но ей не хотелось нарушать ритмичное позвякивание спиц. В остальном движения Винни были совершенно бесшумные и предельно точные – как у богомола.

В зале было несколько тысяч “совместных”, большинство о чем-то тихонько переговаривались с экранами своих устройств. Дилейни огляделась и увидела пару с одинаковыми мягкими флягами за плечами, пробиравшуюся между рядами к местам в середине. Это были Виджей и Мартин, ее бывшие боссы из “Фактора 4”. Дилейни ничего не слышала о них после поглощения компании и теперь удивилась, до чего зашуганными они выглядели, словно не знали, куда себя деть. Немало основателей всевозможных компаний, купленных “Вместе”, продолжали здесь работать, и им поневоле приходилось наблюдать, как их детищ либо уничтожают, либо предают забвению. Дилейни смотрела, как Виджей и Мартин усаживаются. Кто-то поприветствовал их, и они неуверенно помахали в ответ. Странно спокойные, даже равнодушные, они явно растеряли былые амбиции, избавившись как от проблем, так и от творческого огня.

На сцену вышла миниатюрная женщина в малиновом комбинезоне, огромное медное колье закрывало всю ее грудь.

– Привет, “совместные”! – Она вскинула гибкие руки и покрутила кистями.

Послышались сдержанные аплодисменты, там и тут люди склонялись друг к другу, спрашивая шепотом: “А кто это?”

Голос позади Дилейни громко произнес:

– Виктория де Норд, кажется. Помнишь ее?

Виктория де Норд принимала скромные приветствия так, будто это была десятиминутная овация в Каннах. Она вышла в центр сцены и, заложив руки за спину, начала медленно поворачиваться вправо-влево, словно потрясенная аплодисментами, которые быстро превратились из вежливых в вялые, а затем в отдельные, быстро затерявшиеся в пространстве хлопки.

– Я Виктория де Норд, но это, наверное, вам и так известно, – сказала она и снова повернулась вправо и влево. Похоже, ей и в голову не приходило, что почти никто тут ее не знает. – Как у вас сегодня дела?

Она выдержала нелепо долгую паузу, разглядывая толпу, будто действительно ожидала, что ей кто-то ответит. Дилейни уже успела почти полюбить Винни, а Дженни Батлер, Дэна Фарадея и даже Кики, Шийрин и Карло находила людьми до некоторой степени приятными, но сейчас, глядя на Викторию де Норд, она вспомнила, насколько фальшивыми бывают шишки из “Вместе”, и пообещала напоминать себе об этой гротескной даме, если когда-нибудь у нее появятся сомнения в своей миссии.

– Добро пожаловать на Мечтательную Пятницу! – вскрикнула Виктория и снова замолчала, озирая зал.

Среди собравшихся нарастал гул. “Совместные”, привыкшие к более воодушевляющим и энергичным презентациям, явно задавались вопросом, уж не проверка ли это. На сцене должна была стоять Мэй Холланд, и ее отсутствие казалось слишком демонстративным. Она была лицом “Вместе” и, по общему мнению, стояла за всеми важными решениями. И все же после дезертирства Стентона, ухода в тень Бейли и исчезновения Тау Господинова “Вместе” не хватало харизматичного лидера, и появление на сцене кого-то вроде Виктории – ошибка, очевидная всем, – подтверждало предположение Уэса, что Мэй комплексует, не желает показываться перед аудиторией единомышленников без новых идей.

– Сегодня мы с радостью приветствуем Рамону Ортиз! – выкрикнула Виктория, и зрители, поняв, что скоро она покинет сцену, единодушно выдохнули. – Все мы знаем Рамону благодаря ее сногсшибательному стартапу “Просвещенный Путешественник”, – продолжала Виктория, – который “Вместе” приняла под свое крыло три года назад. У нее есть кое-какие идеи насчет путешествий будущего, и…

Остаток вступительной речи Виктории был бесконечным и бессмысленным, но наконец она все же уступила сцену женщине в черных колготках, черной юбке и кремовом топе. Ее имя огромными белыми буквами вспыхнуло на экране позади: Рамона Ортиз. Короткие густые волосы наводили на мысль о ранних “Битлз”, но были покрашены в алый цвет. Дилейни подумала, что такая прическа очень уж специфична, и тем не менее Рамоне образ шел. Она поднялась на сцену с такой уверенностью, будто заглянула сюда между важными делами.

– Итак, я здесь, чтобы поговорить о… конечно же, о путешествиях. Как вы все знаете, именно путешествия всегда были моей жизнью. Шесть лет назад я основала “Просвещенного Путешественника”…

Она сделала паузу, дожидаясь реакции публики. Жидкие поначалу хлопки постепенно нарастали, словно слушатели решили вспомнить о хороших манерах, и под конец это были вполне полноценные аплодисменты.

– Спасибо, – сказала Рамона и повторила: – Спасибо. – Это было уже излишним, поскольку аплодисменты и без того стихли. – Цель “Просвещенного Путешественника” состояла в поощрении экологически осознанного туризма и помощи в выборе авиаперевозчиков и курортов, заботящихся об окружающей среде. Три года назад “Вместе” приобрела мою компанию, и с того момента люди совершили уже более двух миллионов экологически осознанных путешествий.

В зале снова захлопали, теперь громче, хотя Дилейни казалось, что об этом все присутствующие слышат впервые. Сама она заранее изучила историю “Вместе”, но приобретение этой компании прошло мимо нее, как и, похоже, мимо многих “совместных”. Впрочем, учитывая, что “Вместе” приобретала не менее трех компаний в неделю, ничего удивительного в этом не было.

– Однако в последнее время, – продолжала Рамона, – мой взгляд на пользу и этичность путешествий, в привычном их понимании, поменялся. Давайте ненадолго вернемся в прошлое. Я родилась в городе Носара в Коста-Рике в 1995 году.

На экране за ее спиной замелькали виды маленького городка, утопающего в прибрежных джунглях. В зале послышались разрозненные хлопки и возгласы.

– Да, некоторым из вас это место знакомо, – Ортиз чуть понизила голос, – и в этом-то как раз проблема. Возможно, даже Проблема с большой буквы. Сейчас объясню почему. Кадры, которые вы сейчас видите, сняты в 1990-х, до того, как Носару открыли для себя американцы и европейцы. А вот тот же город сейчас.

На экране замелькали многолюдные улицы, магазины с футболками и сувенирами. По узкой мостовой ползет экскурсионный автобус. Туристы в бриджах толпятся перед отелем “Бест Вестерн”. Контора по аренде автомобилей. Маленькая пиццерия “Литл Сизарс”. Гора жестяных банок и пластиковых бутылок, сваленных в джунглях. Таблички “Продается” с логотипами мультинациональных корпораций вроде “Сотбис” или “Чавес – Мильштейн”. На одном из снимков орущий мужчина в рубашке с принтом из ящериц тычет пальцем в местную жительницу, торгующую бижутерией с лотка.

– Я видела, – продолжала Ортиз, – как мою страну и мой маленький город захватывает и уничтожает туризм. Я видела, как у людей отжимают землю. Я видела, как моих родных и соседей вытесняют с рынка и прогоняют с насиженных мест. Мы переезжали снова и снова, по мере того как мультимиллионеры и девелоперы скупали каждый гектар рядом с побережьем или там, где есть красивые виды. Мы отползали все дальше вглубь материка, пока не оказались в третьем кольце Сан-Хосе – это столица Коста-Рики, а не город в районе Саут-Бэй, – поблизости от завода “Пепси”. Если вы бывали в Коста-Рике в последние двадцать лет, то наверняка заметили, что, по сути, она стала второй Флоридой – парком развлечений для американского среднего класса. На пляжах почти не осталось места из-за магазинов дешевых побрякушек и пиццерий. Через прежде нетронутые долины протянули канатные дороги. Страна потеряла свое лицо, а большая часть моих соотечественников, все мои ticos и ticas[10], превратились в мелких капиталистов, с заискивающим видом гоняющихся за туристскими долларами. Мне кажется, что мой народ лишился самоуважения и гордости. Если вы бывали в Коста-Рике, это не преступление, – добавила она, услышав фырканье и смешки. – Я не обвиняю никого лично. Но я обвиняю нас всех, коллективно, в безответственном стремлении к дешевым заграничным развлечениям.

Печальные сцены уничтоженной райской земли сменились рядом вдохновляющих кадров – путешественники, одиночки и пары, взирают на пейзажи Непала и Перу с почтением и потрясением.

– Я основала “Просвещенного Путешественника”, – продолжала Ортиз, – чтобы стимулировать правильное знакомство с миром. Мы организовывали маленькие туристические группы. Задолго до пандемии мы выступали против круизов, которые пагубны для океанов и явно противоречат идее осознанных путешествий и экологичного туризма. Мы поддерживали ответственных поставщиков услуг и поощряли тех, кто разделял наши идеалы. Я думала, что мы помогаем. И, возможно, так оно и было. Пропагандируемый нами способ путешествий определенно был лучше, чем туристические автобусы и круизные лайнеры. Но потом я начала считать. Я знаю, что многие из вас умеют это лучше меня, поэтому, вероятно, вы уже обо всем догадались.

На экране появилась карта мира, на которой начали загораться белые точки. Они возникали в самых разных местах, от островов Кука до Ньюфаундленда.