Казимир Лыщинский. Самый скандальный судебный процесс в истории Беларуси

Дизайнер обложки Л. Дроздов

Фотограф Л. Дроздов

© Л. Дроздов, 2024

© Д. Жуковский, 2024

© Л. Дроздов, дизайн обложки, 2024

© Л. Дроздов, фотографии, 2024

ISBN 978-5-0062-2669-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Прадмова да другога выдання

Гэта кніга пра жыццё і смерць берасцейца Казіміра Лышчынскага, які насмеліўся напісаць, што Бога няма і быў пакараны вогнішчам.

Мы стараліся расказаць пра ягоны лёс каб, па-першае, гэта было цікава для ўсіх неабыякавых да беларускай гісторыі, таму акрамя біяграфіі нашага героя змясцілі ў кнізе колькі фактаў пра эпоху і месца. Па меры магчымасцяў мы таксама імкнуліся злучыць гісторыю роду Лышчынскіх і Казіміра Лышчынскага ў прыватнасці з гісторыяй Рэчы Паспалітай Абодвух Народаў XVII стагоддзя.

Па-другое, мы стараліся паказаць, адкуль намі ўзятыя тыя ці іншыя факты, на чым заснаваныя нашы ацэнкі, высновы і гіпотэзы, каб гэтая кніга магла быць карыснаю тым, хто пажадае працягнуць даследванні. Таму ў кнізе шмат спасылак на крыніцы, то бо архіўныя матар’ялы і працы даследчыкаў.

Той, хто захоча проста прачытаць цікавую і павучальную гісторыю жыцця неардынарнага чалавека, нашага суайчынніка і адважнага мысьляра, можа гэта зрабіць, не зазіраючы ў спасылкі.

Тым, хто пажадае даведацца, адкуль што ў кнізе ўзялося, або паглыбіць веды па канкрэтным пытанні, спасылкі дапамогуць дайсці да першакрыніц.

Прыемнага і карыснага чытання.

Д. Жукоўскі

Предисловие

Итак, вы готовы погрузиться в невероятнейшую историю, которая много лет назад произошла в реальной жизни?

Возможно, эта нарочито интригующая фраза вызвала на вашем лице ироничную улыбку или заставила вашу левую бровь изогнуться в удивлении. А может быть, вы даже захотели возразить, что немало видели собственными глазами и слышали собственными ушами, еще больше узнали из книг и фильмов, да и вообще, все заслуживающие внимания истории, приключившиеся на белорусской земле, давно рассказаны и положены на бумагу, Владимир Короткевич, Василь Быков, Кондрат Крапива и Иван Мележ в белорусской литературе уже случились, а равных им мастеров слова нет и не предвидится в ближайшие сто лет, так что и говорить не о чем.

Однако позвольте все же попросить вашего внимания. Хотите верьте, хотите нет, эта история не оставит вас равнодушными. Вы будете сопереживать и раздражаться, сострадать и возмущаться, сжимать кулаки от сознания собственного бессилия, от невозможности повернуть колесо истории вспять, содрогаться от ужасной несправедливости.

Эта история документальная, основанная на реальных событиях, которые даже изощреннейший писательский ум вряд ли смог бы смоделировать. Она сама жизнь во всех ее немыслимых хитросплетениях – с любовью до гробовой доски, научными исследованиями, способными перевернуть мир, тайными интригами, ночными похищениями, незаконным заключением, несметными сокровищами, войнами, несправедливым судом и жестокой казнью. В ней нет ничего придуманного, только факты – интересные и шокирующие. В некоторые из них невозможно поверить, но отрицание явления, увы, явления не отменяет.

Книга получилась полемической. Мы, конечно, не претендуем на истину в последней инстанции, несмотря на то, что с целью докопаться до этой самой истины вновь подняли и проанализировали немало документов. Как выяснилось, многие опубликованные материалы прошлых веков противоречат друг другу, особенно что касается дат, а каждый факт оброс несколькими толкованиями. Так что изложить все последовательно, логично и системно оказалось совсем непросто. Непросто было и понять, с чего начать. Зацепок в этой истории несколько, и каждая из них по-своему интересна.

Зацепка первая. Помните фразу Михаила Булгакова, которая стала идиомой, – «рукописи не горят». Три коротких слова, в которых заключается глубочайший смысл. Нельзя уничтожить человеческую мысль – ни запрещая, ни сжигая, ни даже убивая.

У белорусов подобные фразы тоже имеются. Я. Купала в знаменитой поэме «Курган» утверждал, что «не скуеш толькі дум ланцугамі». А драматург А. Петрашкевич назвал пьесу о Франциске Скорине «Напiсанае застаецца». Правда, это не находка автора, а всего лишь калька известного латинского выражения: verba volant, scripta manent – слова улетают, написанное остается.

К большому сожалению, в физическом смысле рукописи горят. Возьмем, к примеру, Полоцкую летопись, которая исчезла то ли в огне многочисленных войн, то ли в руках российских захватчиков. Все, что от нее осталось, – три небольших абзаца. Та же судьба, скорее всего, постигла «Рассказы о деяниях царя Дмитрия» (Opowiedzanie zdarzeń Dymitra cara) за авторством сына Льва Сапеги Криштофа Николая.

Вот и трактат De non existentia Dei («О несуществовании Бога»), написанный нашим героем, по официальной версии, публично сожгли на Старой площади в Варшаве 30.03.1689 года. Только его название было способно повергнуть в шок практически любого в то время живущего, ибо, как учит Библия, Бог создал и мир, и все в нем. В трактате же доказывалось отсутствие Бога. Сама эта мысль считалась величайшей крамолой.

Трактат был главным научным трудом нашего героя, свидетельством его незаурядного ума и… главным доказательством в уголовном преследовании. Считается, что от этой работы сохранилось всего лишь пять небольших фрагментов объемом меньше чем полстранички текста. Но и того хватило, чтобы мысли пережили автора.

Зацепка вторая. Человеческая память избирательна. На первом плане у нее люди, которые пролили реки крови: полководцы, тираны, диктаторы. Люди-людоеды, люди – военные преступники. Если бы и следовало о них писать, то лишь с непременным осуждением, как о вселенском зле. Их-то, по большому счету, и людьми назвать нельзя. Это скорее нелюди, маньяки и убийцы. Александр Македонский, Чингизхан, Ганнибал, Юлий Цезарь, Тимур-Тамерлан, Атилла, Наполеон, Гитлер, Сталин… На их совести миллионы смертей ни в чем не повинных людей. Но именно они становятся кумирами, именно о них снимают фильмы, пишут романы и поэмы, слагают легенды. Похоже, человечество ничему не учится, и все в этом мире повторяется, трагедии в том числе.

На втором плане у человеческой памяти политики более мирного толка. В их ряду Черчилль, Рузвельт, генерал де Голль, премьер-министр Витте, канцлеры Бисмарк и Сапега, министры иностранных дел Талейран и Громыко, первые секретари компартий Брежнев и Машеров.

Третий эшелон – творческие работники: писатели, поэты, ученые, артисты, композиторы. Вряд ли стоит приводить примеры этих великих личностей, потому как наверняка каждый из вас сформировал их ранжир, исходя из собственного вкуса и предпочтений.

Задворки памяти отведены для жертв. Все, чего их удостоивают, – одна-две строчки (Жанна д’Арк не в счет, она немногочисленное исключение из правила). Удел жертв – сухая статистика. Немало людей ею даже владеют. Многим, например, известно, что во второй мировой войне только в одной Беларуси погибло от 2,5 до 3 миллионов человек. Эти цифры никого не оставляют равнодушным. Но лица среди них неразличимы – только океан преждевременных смертей. А ведь за каждой насильственной смертью стоит личная трагедия. Трагедия, которая уже, по сути, никому не интересна: был человек – нет человека. Трагедия, которая стала привычной, рядовой, обыденной.

Жизнь нашего героя тоже закончилась трагически. Он тоже пал безвинной жертвой, но оказался слишком яркой звездой, свет которой не могут скрыть плотные ряды великих. Уже к 1986 году о нем написали как минимум 600 раз, причем не только белорусы, но и поляки, литовцы, немцы, французы, русские, итальянцы.

Получается, наш герой не просто жертва, а жертва знаменитая. Во время сеймового суда поляки с пеной у рта требовали его казни и состязались в изобретении самых изощренных и чудовищных способов умерщвления, а немцы и французы невозмутимо описали события этой трагедии в своих хрониках, чтобы приспособить их для своих нужд. Среди поляков и этнических литовцев не нашлось ни одного, кто бы встал и открыто выступил в поддержку. Лишь три литвина-белоруса рискнули высказаться против большинства. Зато сейчас, спустя более 300 лет, одни называют свою жертву «великим польским атеистом», другие – «основоположником литовского атеизма». Они зачислили эту жертву себе в актив, потому что трактат жертвы, даже изъятый и недоступный для чтения, оказался на удивление провидческой и чрезвычайно влиятельной работой, которая на сотню лет опережала достижения лучших умов человечества той поры.

Зацепка третья. Любите ли вы разгадывать исторические загадки? Желает ли кто-нибудь из вас почувствовать себя Антоном Космичем, главным героем знаменитого романа Владимира Короткевича «Черный замок Ольшанский»? Если да, тогда вы наш читатель. Вместе нам предстоит разобраться с одной из самых запутанных головоломок в судебной истории Беларуси, во всех ее подробностях и деталях, которые до сего дня вам точно не были известны. Вы, конечно, можете упрекнуть нас в самонадеянности, но, поверьте, исторические документы, которые нам посчастливилось держать в руках, дают право говорить так и позволяют углубить знания о главном герое самого скандального судебного процесса в истории Беларуси.

Эта история сплошь состоит из загадок. Проверке и перепроверке подлежит каждый факт. Делать сколько-нибудь вразумительные умозаключения, не сверив с первоисточником выводы предшественников, невозможно. Один неверный шаг – и вся концепция разваливается на глазах.

Главные герои этой головоломки – престарелый отец Гераним Казимир Лыщинский, бывший судья городской брестский и подстолий мельницкий, действующий подсудок брестский земский, его жена Софья и их четверо сыновей: Матвей, Казимир, Петр и Викентий.

Самый знаменитый из них – подсудок воеводства Брестского Казимир Лыщинский, жертва и герой.

Всех участников этой истории и не перечислить. Свой неизгладимый след в ней оставили король польский и великий князь литовский Ян III Собеский и все высшее католическое духовенство Великого княжества Литовского (ВКЛ) и Королевства Польского. Через личного представителя Джакопо Кантельмо действовал папа римский. К ним присоединились сенаторы и депутаты обеих палат сейма Речи Посполитой, главный государственный обвинитель ВКЛ, маршалок Варшавского сейма, адвокаты и еще много-много заинтересованных лиц, большей частью завидующих чужому богатству и чужому успеху.

Три с лишком столетия множество людей пытались разобраться в этой исторической загадке. Однако и на сегодня все точки над «i» расставить не получилось. Так что, вооружившись представленной здесь информацией, вы сможете заняться расследованием самостоятельно.

Л. М. Дроздов

Слова ад суаўтара

Человека, человека давайте мне!

И.А.Гончаров «Обломов»

У сумнай гісторыі жыцця і смерці Казіміра Лышчынскага ўсё проста і зразумела толькі на першы погляд: жыў-быў шляхціч сярэдняе рукі, пазычыў грошы суседу, а той замест каб аддаць з падзякай, напісаў данос, абвінаваціўшы крэдытора ў атэізме. На двары канец XVII стагоддзя, абвінавачаны трапляе ў вязніцу, а пасля – на вогнішча разам са сваім атэістычным трактатам, ад якога толькі й засталося, што быў ён вельмі атэістычны.

Чытаючы шматлікія, чаго тут хаваць, артыкулы, кнігі і дакументы, датычныя Казіміра Лышчынскага, немагчыма адпрэчыць адчуванне, што гэта сцэнар вострасюжэтнага серыяла «Юрыст, спалены на вогнішчы» ў стылі unreliable narrator, бліскуча рэалізаваны Уілкі Колінзам у класічным «Месячным камені». Упэўненыя галасы ненадзейных або недасведчаных сведкаў ткуць супярэчлівую і шмат у чым непераканаўчую гісторыю. Што там казаць, гісторыю, у якую амаль немагчыма паверыць, калі б не надавала ёй незваротную сапраўднасць жудасная сцэна смяротнага пакарання: чалавеку адсякаюць галаву, цела спальваюць, а попелам страляюць з гарматы.

Глыбейшае знаёмства з гісторыяй Казіміра Лышчынскага здзіўляе, з аднаго боку, колькасцю пытанняў, якія дагэтуль застаюцца без адказу, а з другога – колькасцю дакументаў, якія патэнцыйна могуць гэтыя адказы прапанаваць, але дзесяцігоддзі ляжаць у архівах некранутымі. Тым больш, што дзякуючы сучасным тэхналогіям шмат якія рэдкія выданні і нават архіўныя матар’ялы можна атрымаць праз інтэрнэт малым коштам і не злазячы з канапы.

Уражваюць, не заўсёды прыемна, яскравыя характары. Вось інтэлектуал Лышчынскі, седзячы ў сваіх Лышчыцах, выпісвае ў таемны сшытак «чалавек есть творцам Бога». Вось Пётр Станіслаў Грэк адчайна шукае шляхоў заняць добрую пасаду ў Берасцейскім ваяводстве. Вось Людвік Пацей бароніць на Варшаўскім сойме свайго калегу і земляка Лышчынскага, але ў нейкі момант адыходзіць у цень – каб праз некалькі год зрабіць фантастычную кар’еру аж да найвышэйшай у Вялікім княстве пасады ваяводы віленскага. А вось Анджэй Хрызастом Залускі, біскуп, лацініст, палітык і садыст у адной асобе, нават пасля смерці Лышчынскага не можа супакоіцца і распісвае на паперы тыя пакуты і здзекі, якія, на шчасце, у самых варварскіх сваіх падрабязнасцях не адпавядаюць рэчаіснасці. Вось і папскі нунцый Якуб Кантэльма, які шкадуе, што не атрымалася ўжыць да абвінавачанага «належныя» па стандартах інквізіцыі катаванні.

З расправы над брэсцкім падсудкам паўстала і паўстае дагэтуль шмат пытанняў. Часткаю – да ягоных сучаснікаў, але немалая доля – да даследчыкаў двух апошніх стагоддзяў. Можна зразумець, чаму савецкіх філосафаў (у большай ступені) і гісторыкаў (у значна меншай) надта ж цікавіў атэістычны трактат Лышчынскага, але падрабязнасці жыцця прадстаўніка паноўнага класу шляхты Рэчы Паспалітай былі забароненай тэмай. Нашмат цяжэй уцяміць, чаму асоба Лышчынскага, гісторыя яго роду, абставіны яго жыцця і дзейнасці на ніве асветы, палітыкі, правасуддзя, нарэшце, гісторыя яго міфа застаюцца ў значнай ступені па-за ўвагаю сучасных беларускіх гісторыкаў, нягледзячы на відавочную патрэбу ў пераасэнсаванні ранейшых ацэнак.

Прыкладам, даследчыкі дзесяцігоддзямі прастадушна пішуць пра пазыку ў сто тысяч талераў – грошы, ад якіх не тое што ў князя, але ў караля вочы загарэліся б. І гэта сярэдняе рукі шляхціч пазычае суседу? Адкуль такія капіталы і навошта яны Яну Казіміру Бжоску, які, мяркуючы па сціплых пра яго звестках, не будаваў над Мухаўцом другі Вэрсаль і не ладзіў экспедыцыю для захопу Стамбула?

А ягоны крэдытор Лышчынскі, гэты прыхаваны граф Монтэ Крыста зямлі берасцейскай? Спачатку іезуіт-навіцый, пасля соймавы палітык, паспяховы судовы чыноўнік і, урэшце рэшт, выкрыты блюзнер і «забойца Бога», ён сапраўды пісаў у вольны ад шматлікіх заняткаў час лацінскі трактат, які па смеласці пераўзыходзіў усё створанае на той час у хрысціянскім свеце? Хто ён – чалавек, які паводле абвінавачвання ні больш ні менш кінуў выклік Богу, або правінцыйны дзівак і ахвяра суседскае хцівасці?

Кніга, якая прапануецца вашай увазе, не адказвае на ўсе гэтыя пытанні і не прэтэндуе на статус навуковае працы. Яе задача – сабраць і выкласці перад чытачом як мага болей пра лёс чалавека з роду Лышчынскіх, ягоную асобу і атачэнне, у якім ён жыў, працаваў і загінуў, ды пра памяць, якую аб сабе пакінуў. На першым плане не філасофія, а факты біяграфіі праз погляд юрыста – бо ў працэсе Лышчынскага з выключнай яскравасцю адлюстраваліся асаблівасці дзяржавы Рэчы Паспалітай і яе грамадства ў эпоху Контррэфармацыі, сутыкненне ідэалаў хай сабе феадальнай, але прававой дзяржавы, шляхецкай вольнасці і рэлігійнага фанатызму, адвечныя канфлікты паміж асобай, прагнай ісціны, грамадствам, прагным стабільнасці, і ўладай, прагнай… абсалютнай улады.

Калі гісторыя, выкладзеная на гэтых старонках, падштурхне кагосьці працягнуць даследванні ў гэтым напрамку – цудоўна. Калі нехта з чытачоў вырашыць зрабіць тое ж сродкамі мастацтва – выдатна. Калі, нарэшце, нехта проста задумаецца над паралелямі паміж мінулым трохсотгадовай даўніны і нашай, не заўсёды прыўкраснай, рэчаіснасцю – таксама адна з мэтаў будзе дасягнутая.

Д. А. Жукоўскі

Глава 1. Родословная

Эта глава не только дань традиции. Чтобы лучше понимать человека, важно знать, где находятся его исторические корни, на какой земле он вырос. Мы расскажем о прародителях нашего героя, о тех, кто непосредственно принимал участие в его воспитании и мог повлиять на него косвенно. Чувство принадлежности к роду, тем более к шляхетскому, очень много значило в те времена.

Лыщицы. Невдалеке от нынешней юго-западной границы Беларуси с Польшей и примерно в паре десятков километров к северо-западу от центра Бреста стоит небольшая деревенька Лыщицы. Сегодня это несколько десятков жилых домов, магазин да кладбище. Лыщицы входят в состав крупного сельхозпредприятия «Остромечево». Впрочем, кое-что напоминает о былом значении этого селения: одна из улиц вымощена бутовым камнем. Это, конечно, не тысячелетняя римская дорога, но все же показатель, что Лыщицы знавали и лучшие времена. Статистика утверждает, что в 2018 году в Лыщицах числилось чуть меньше 80 человек. Однако прежде народу там жило много. В 1878 году, например, раз в шесть больше.

Фамилию нашего героя всегда напрямую связывали с этой деревенькой. Лыщицы – родовое имение его семьи, впрочем далеко не единственное. На протяжении нескольких веков Лыщицы упоминались в различных документах, которые хранятся в архивах Беларуси, Литвы, Польши и Украины. Долгое время они были главными в этом регионе. В 1913 году волость в Брест-Литовском повете, где располагались основные земельные владения Лыщинских, официально называлась Лыщинской.

История Лыщиц по документам прослеживается с начала XVI века, но, очевидно, что она началась как минимум веком ранее.

Лыщинские. Род Лыщинских был весьма многочисленным. Так, в 1522 году владельцами Лыщиц числятся Васко и Ивашко Лыщинские, видимо, родные братья. Однако мы не знаем, состояли они в прямом родстве с Казимиром Лыщинским.

Нам интересен другой персонаж, в гораздо большей степени вероятности предок нашего героя. В 1528 году некто Михно Дробышевич Лыщинский отписал свое имение в Лыщицах и Кустыне пану Александру Ивановичу Ходкевичу, берестейскому старосте и маршалку1. «Земянин берестейский Михно Дробышевич Лыщинский дался ему в опеку и записался ему по своем животе и теж по животе жены своее Олюхны»2. Подобными формулировками, как правило, оформлялись отношения между патроном и его клиентами3. Ходкевич выставлял в войско ВКЛ 201 вооруженного всадника, а Лыщинский – только двух4. Разница в 100 раз наглядно показывает кто в этой связке патрон, а кто клиент.

Упоминает Перепись войска ВКЛ и еще одного Лыщинского – Проньку, который и вовсе выставлял всего одного всадника5. У Проньки Лыщинского был свой собственный сын – Богдан Пронкевич. Он отметился судебным спором с брестским евреем Гошкой Кожчичем в январе 1542 года. Лыщинский задолжал Кожчичу 10 коп литовских грошей, долг длительное время не возвращал. Не надеясь найти на него управу в ВКЛ, Кожчич арестовал и упрятал должника в тюрьму с помощью властей королевства польского. Это было грубейшим нарушением законов ВКЛ. В порядке компенсации за бесчестье Лыщинскому присудили 20 рублев, то есть 33 копы грошей6. Столько же взыскали в казну. В итоге брестский еврей и долг не вернул, и потерял в 6 раз больше. Богдан Пронкевич Лыщинский вероятнее всего, сын Проньки Лыщинского, но на 100% мы не уверены.

Однако вернемся к наследникам Михно Дробышевича Лыщинского. У него была большая семья, три дочери и сын: земянин Брестского повета Стецко Лыщинский7. Он владел землями на Берестейщине на основании договора мены от 19.10.1554 года.

У Стецко был собственный сын – не кто иной, как Иев (Лев) Лыщинский. В Переписи войска ВКЛ 1567 года черным по белому написано: «Мѣсяца сентебра 17 дня. Стецка Лыщынского сынъ Иевъ з ымѣнья Лыщичъ а з Добронижа кони 2 зброй., пнцр. 1, зброя, пр., рог., кор. 4». Это означает буквально следующее: «17.09.1567 года Иев, сын Стецко Лыщинского из имения Лыщичы и Доброниж, явился в войско в количестве 2 всадников»8. Это не может быть простым совпадением. В этой записи идентичны не только имя, фамилия, но и повет, и родовые имения. Отсюда вывод, Стецко прапрадед Казимира Лыщинского.

Ранее первым из предков Казимира Лыщинского называли Льва (Иева) Лыщинского герба «Корчак» (~1506 – ~1577)9. Годы его жизни указаны примерно («согласно семейной традиции»10). Он владел Лыщицами как вотчиной («отчиной, отчизной»). То есть это имение досталось ему от отца по праву наследования, а не было получено им на службе у великого князя литовского.

Лев Лыщинский был женат на Барбаре Мысловской герба «Налеч», которая принесла ему в приданое имение Доброниж, расположенное невдалеке от Лыщиц. В работах белорусских историков и философов написание фамилии жены Льва несколько отличается от польского варианта – Варвара Мыславская11. На наш взгляд предпочтительна версия, подтверждаемая документально, – «Барбара з Мыслова».

Доброниж на многие годы стал вторым родовым имением Лыщинских. При любом раскладе они всегда старались сохранить эти земли за собой: в те времена земля была главным богатством.

У Льва Лыщинского и Барбары Мысловской родились три сына: Константин, Станислав и Ян (Иван). Лев Лыщинский прожил более 70 лет, а его жена пережила мужа. Вероятно, она была значительно моложе. В истории он отметился двумя судебными тяжбами. С первым иском обратился в Брестский городской суд 17.08.1569 года, буквально спустя месяц после утверждения Люблинской унии королем польским и великим князем литовским Сигизмундом II Августом. Иск касался расхищения скирды хлеба12. Второй иск был подан в суд 09.05.1577 года против пана Крупицкого13. Этот шляхтич действовал как заправский разбойник с большой дороги. По пути из Лыщиц в Доброниж Крупицкий отнял у слуги Льва Лыщинского двух волов (гнедого и черного) и коня. Мы не знаем, чем закончились оба эти дела, но хочется верить, что справедливость восторжествовала.

Незадолго до смерти Лев Лыщинский разделил Лыщицы поровну между тремя сыновьями. Жена недолго вдовствовала и в скором времени вышла замуж за местного шляхтича Василия Горновского, родила ему двух сыновей (Петра и Андрея) и дочерей.

Барбара была женщиной бережливой и в детях своих от первого брака души не чаяла. А потому в январе 1597 года выкупила у пана Петра Добронижского имение Доброниж за 110 коп литовских грошей и тоже разделила перед смертью между сыновьями от первого брака14. Лев и Барбара – прадед и прабабка Казимира Лыщинского.

Дедом нашего героя был их сын Константин. Он родился примерно в 1550 году. Константин женился на Анне Суходольской, они произвели на свет двух сыновей: Геранима (старший, это отец Казимира Лыщинского) и Луку (младший).

В архиве Брестского городского суда сохранился подписанный Константином Лыщинским документ о разделе имения между сыновьями. Он датирован 22.10.1639 и являет собой пример истинной отцовской любви и заботы: «Я, Константин Лыщинский, желая, чтобы братняя обоюдная любовь между сыновьями моими Иеронимом и Лукой была нерушима, постоянно в смирении соблюдаема, в предупреждение распрям и междуусобиям, которые нередко происходят и могут в отношении мыз (отдельно стоящие усадьбы. – Прим. авт.) встретиться, постановляю…»15

В 1639 году Константину Лыщинскому было примерно 89 лет. Для той поры возраст уникальный. Впрочем, в семье Лыщинских это не было редкостью. Ум, поздние браки, богатырское здоровье и невероятное долголетие – характерные черты мужчин этого рода. В момент подписания дележного документа его внуку Казимиру уже шел шестой год от роду. А значит, дед вполне мог принимать посильное участие в воспитании мальчика.

Но здоровье здоровьем, а песка в песочных часах становилось все меньше. Вот и позаботился он о сыновьях – составил дележный документ. Сам же остался жить у младшего, Луки, которому перешла усадьба в Лыщицах. Поскольку она была побогаче, старший, Гераним, помимо новой собственной усадьбы, тоже в Лыщицах, в порядке компенсации получил дом в Доброниже, который стоял у самого пруда. Для равновесия отец Казимира должен был отдать Луке свою старую усадьбу в Лыщицах. В общем, каждому из сыновей Константина Лыщинского досталось по два дома с хозяйственными постройками, землями и прочим. Отец едва ли не с математической точностью разделил имущество поровну.

Константина Лыщинского похоронили в родовом поместье в Лыщицах вместе с женой, вероятнее всего, на территории местной церкви. В пользу церкви, а не костела говорят документы, в частности завещание младшего сына Луки, в котором указано: «Прошу сыновей моих похоронить меня по христианскому обряду в нашей церкви в Лыщицах, где почивают тела предшественников и родителей наших»16. Обращает на себя внимание и тот факт, что Лука Лыщинский называет церковь нашей. Возможно, построили ее как раз Лыщинские.

Про отца и мать Казимира Лыщинского мы расскажем подробнее в следующих главах, а сейчас немного о вопросах веры.

Вероисповедание. Отец Казимира Лыщинского, Гераним, – несомненный католик по вероисповеданию. Целую страницу в своем завещании он отвел перечислению пожертвований монастырям, костелам, церквям в Бресте и его окрестностях. При этом обычное пожертвование на костел составляло не менее 15 злотых, на церкви – по 10 злотых, а на Лыщинскую церковь – 20 злотых17. Сверх денежного взноса Гераним Лыщинский жертвует Лыщинской церкви «черные камлетовые ризы». За этим загадочным подарком скрывается верхнее облачение священника, сшитое из черного сукна и надеваемое во время богослужения.

По всему видно, что отец Казимира Лыщинского тоже питал особую привязанность к этой церкви. Полагаем, потому, что там покоились его родители.

Говорит о церкви в Лыщицах в своем завещании и старший брат Казимира Лыщинского Матвей: «Тело мое грешное… должно быть похоронено в церкви Лыщинской»18.

Эта церковь неоднократно упоминается в архивных документах. Например, зафиксированы вот такие истории. 13.09.1726 года с иском в Брестский городской суд обратился митрополит Киевский, Галицкий и всея Руси Лев Кишка по факту убийства лыщицкого священника Фомы Крымского. Претензии в суде были заявлены предстоятелем униатской церкви19. 15.06.1795 года в Брестский земский суд был представлен документ от местной помещицы Марианны Лыщинской, которым подтверждалось право на приход Лыщицкой церкви, данное ею священнику Хацкевичу20.

Исходя из этих, пусть и косвенных фактов, можно с большой долей вероятности утверждать, что первые Лыщинские были православными (на это указывают и их одинарные имена: Лев, Петр, Ян (Иван), Лука, Константин, у католиков были приняты двойные), а после 1596 года они перешли в униатство.

Версия о том, что Лыщинские изначально принадлежали православию, бытует и в сочинениях белорусских историков21. Польские и литовские ученые эту тему особо не затрагивают, им она крайне невыгодна. Православие Лыщинских получает определенное подкрепление и в знаменитом исследовании Николая Николаева о рукописных книгах на территории Беларуси. В частности, Супральский синодик 1631 года называет умерших Лыщинских среди родов христианских, подлежащих поминанию по церковному православному обряду22. К этому можно дабавить, что отец Казимира Лыщинского жертвует Супральской церкви весьма приличную сумму по тем временам – 50 злотых «на блошки», в ценах Статута ВКЛ 1588 года это небольшой табун лошадей23.

Герб. Нельзя не сказать несколько слов о гербе, которым многие столетия пользовались Лыщинские. Это герб «Корчак». В Польше он известен с 1142 года, в 1413 году упоминается в документе Городельской унии ВКЛ и Королевства Польского.

По мнению Яна Длугоша (1415 – 1480), герб был создан королем Людовиком24. Помимо Лыщинских, гербом «Корчак» пользовались более 270 шляхетских родов Беларуси, Украины, Литвы и Польши. Частновладельческий герб Лыщинских включает шлем и щит. Шлем венчает княжеская корона, поверх нее – золотая чаша, из которой влево смотрит собака с согнутыми передними лапами. На щите изображены три серебряные реки примерно одинаковой длины. Вверху щита – крупный крест, внизу – охотничий рог. Последние две детали характерны только для герба Лыщинских. Щит справа и слева поддерживают два льва, стоящие на задних лапах25.

Выводы. Лыщинские не позднее середины XV – начала XVI века облюбовали Брестское воеводство. ВКЛ – это их родина, они обстоятельно обосновались здесь, занимали государственные должности, защищали свою страну с оружием в руках, представляли ее интересы на сеймах. Изначально Лыщинские исповедовали православие, затем – католичество, что типично для белорусской шляхты. Лыщицы и Доброниж стали их родовыми усадьбами. Именно здесь появился на свет Казимир Лыщинский – брестский шляхтич как минимум в 4-м поколении. Про это было известно уже 100 лет тому назад. Он 100-процентный литвин, в нынешнем понимании – белорус. Считать Казимира Лыщинского поляком, а равно и этничным литовцем, нет никаких оснований. Опять же об этом еще 100 лет назад однозначно заявили белорусские ученые26 и неоднократно подтверждали свою точку зрения27.

На сегодняшний день нам известны не только четвертое, но и пятое, а возможно и шестое поколение Лыщинских, которые стабильно проживали на террритории Брестского повета ВКЛ.

Родословная Казимира Лыщинского выглядит так:

1 поколение – Михно Дробышевич Лыщинский, (родоначальник), жена Олюхна, в 1528 г. Михно подарил свои земли А. Ходкевичу;

2 поколение – Стецко Лыщинский, сын Михно (?), владел землями в Берестейском повете в 1554 году на основании договора мены;

3 поколение – Иев (Евъ, Лев, Леон) Лыщинский (1506 (1509) —1577), сын Стецко, жена Барбара Мысловская, участвовал в войсковых сборах в 1567 г.;

4 поколение – Константин Лыщинский (род. ок. 1550), сын Иева (Ева, Льва, Леона), составил дележный документ 1639 г., жена Анна Суходольская;

5 поколение – Гераним Казимир Лыщинский (1581—1670), сын Константина, жена Софья Бабинская (Балынская);

6 поколение – Казимир Лыщинский (1634—1689), сын Геранима, жена Ядвига Желиховская.

Предков до 1506 года идентифицировать по документам пока не удалось.

***

Значительный вклад в изучение родословной и мифологизацию фамилии Лыщинских в свое время внес князь Лев Лыщинский-Троекуров, поэтому вкратце расскажем здесь о нем. Тем более, что многие сведения о Лыщинских мы активно черпали из его книги, которую он опубликовал в 1907 году в возрасте 18 лет. Она называлась «Род дворян Лыщинских. Материалы для составления 157 родословий». Он также написал поэму «На плаху» (1910), в которой создал поэтический образ Казимира Лыщинского.

В исследовании 1907 года Лев Лыщинский прославлял и свой род, и себя самого. Он публично демонстрировал, что является прямым потомком (в 12-м колене) Никиты Романовича Захарьина-Юрьева – основоположника царского рода Романовых. Правда, потомком он был «по кудели», а не «по мечу». Его род по древности не уступал Романовым. На это прямо указывает родословная таблица, содержащаяся в книге28. В ней автор графически размещен на одном уровне с наследником российского трона Алексеем Романовым, сыном императора Николая II.

У белорусской шляхты в крови было желание возвысить свой род, да так, чтобы у соседей дух захватывало. Подобной слабостью страдали и представители знаменитых магнатских фамилий, и те, кто оставался в тени. Сапеги, например, выводили свой род от великого князя Витеня, хотя никакого отношения к нему не имели, Винцент Дунин-Марцинкевич – от датчанина Петра Дунина, который якобы прибыл в Польшу в 1124 году и за свою жизнь построил там 30 монастырей и 77 костелов.

Не был оригинален в этом смысле и князь Лев Лыщинский-Троекуров. В своих исторических поисках он дошел до Льва (Иева) Лыщинского. Это был первый известный ему по документам Лыщинский, не только прямой предок Казимира Лыщинского, но и полный тезка автора исследования о Лыщинских. Возможно, именно этот факт стал отправной точкой в написании генеалогического исследования. У Льва Лыщинского-Троекурова прослеживается явное желание продемонстрировать традиции, характерные для рода Лыщинских, в том числе на примере повторения имен. И в этом случае он несколько перегнул, поскольку в источниках имя далекого предка Казимира Лыщинского представлено не иначе как Иев29.

Свой род Лев Лыщинский-Троекуров по линии Лыщинских выводил от одного из полководцев Атиллы – гунна Зоарда, который выиграл три битвы на территории современной Венгрии у рек Дунай, Савва и Тисса (по другим сведениям вместо Тиссы – Драва)30.

Несмотря на неправдоподобное описание глубокой древности, это исследование ценно тем, что в нем собрана и проанализирована информация по истории рода с начала ХVI века до начала ХХ. При этом отдельные материалы архивного дела Лыщинских, хранящегося в НИАБ, у некоторых современных белорусских исследователей вызывают сомнения в подлинности. Однако они признаны особо ценными и выдаются на руки ограниченному кругу лиц.

Отец Льва Лыщинского-Троекурова Влади́мир Анзе́льмович (Бори́сович) Лыщи́нский не только достиг высоких должностей в Российской империи, но и сумел доказать свое княжеское происхождение, тем самым обеспечил себе и своим потомкам титул31. В первой половине ХIХ века Лыщинские проделали титаническую работу, собирая документы, относящиеся к своей родословной. Ибо российские власти после разделов Речи Посполитой и захвата ВКЛ требовали документально подтвердить принадлежность к дворянскому сословию.

Белорусы делали для этого все, что могли: обивали пороги судов и архивов (благо архивы в ВКЛ велись) и даже фабриковали недостающие документы. Но Лыщинским прибегать к фальсификации не было необходимости: они шляхтичи с вековыми корнями. А вот времени пришлось потратить немало.

Как утверждает Лев Лыщинский-Троекуров, основоположник рода был внуком или правнуком Юрия Дмитриевича, владевшего имением Мальчицы. Тот, в свою очередь, приходился сыном Дмитрию Дмитриевичу, канцлеру земель русских, и внуком Дмитрию Божидару. Юрия Дмитриевича предлагается считать родоначальником всех Лыщинских – выходцев из ВКЛ, а его братьев – основателями польской ветви. Приводятся сведения и о некоем Чупе Корчаке, в качестве представителя ВКЛ подписавшем акт Городельской унии с Польшей в 1413 году32.

Однако вышеприведенные сведения скорее относятся к разряду легенды, поэтому мы не станем дальше их пересказывать. Желающие могут самостоятельно прочитать книгу Льва Лыщинского-Троекурова33, которая ныне доступна в интернете.

Глава 2. Отец

Поводов написать эту главу было несколько, и каждый из них достойный. Во-первых, отец Казимира Лыщинского никогда не становился объектом сколько-нибудь значительного самостоятельного исследования. Он всегда был в тени сына. Во-вторых, этот человек сыграл выдающуюся роль в воспитании Казимира и формировании его взглядов. Сын во многом шел по стопам отца. Рискнем заявить: имей он другого родителя, трактат «О несуществовании Бога» не был бы написан.

Отец Казимира Лыщинского – во всех смыслах личность неординарная. Его полное имя – Иероним Казимир. Для нашего времени оно очень редкое. В современной Беларуси Иеронимов, наверное, и не встретишь. В быту его скорее всего звали Гераним. Такой вариант для своей книги выбрали и мы. А вот некоторые странным образом переименовали его в Герасима34. Видимо, тургеневский рассказ «Муму» произвел на них сильное впечатление в школьные годы. Второе имя Геранима – Казимир. Вероятнее всего в честь королевича Казимира, второго сына короля польского и великого князя литовского Казимира IV Ягеллончика, который умер от туберкулеза в 1484 г. в возрасте 25 лет. Он отличался набожностью, скончался в Гродно, был похоронен в Вильно, канонизирован в 1521 г., и провозглашен небесным покровителем ВКЛ в 1613 г. Это же имя Гераним Лыщинский даст одному из своих сыновей – главному герою нашей книги.

Точная дата (день и месяц) рождения Геранима, как, впрочем, и смерти, неизвестна. Польские и белорусские историки и философы единодушны во мнении, что родился он в 1581 году, а умер ближе к концу 1670-го, то есть прожил почти 90 лет. Подтверждается это и духовным завещанием. Один из последних документов, подписанных Геранимом Лыщинским, – постановление шляхты Брестского воеводства на пописовом сеймике35. Он проходил 30.09.1670 года, а постановление было занесено в актовые книги Брестского гродского суда 01.10.1670 года. Надо полагать, в этот промежуток (октябрь – начало декабря 1670 года) Гераним и умер.

На принадлежность Геранима Лыщинского к католической вере однозначно указывает духовное завещание: «А тело мое грешное, сынов моих прошу, дабы похоронили у отцов бернардинов»36.

Карьера. В исторической литературе Гераним Лыщинский более всего известен как судебный чиновник Брестского воеводства. Однако еще до начала судебной карьеры в Бресте Гераним Лыщинский был весьма влиятельным человеком.

Первый известный нам документ, в котором упоминается его имя: суффрагий Владислава Вазы37, избранного в 1632 году королем польским и великим князем литовским. Гераним лично участвовал (вместе со своим дядей Станиславом и родным братом Лукой) в соответствующем сейме. Таким образом, и это стоит подчеркнуть, до сих пор о первых 50 годах (!) жизни Геранима Лыщинского исследователям практически ничего не известно.

Следующая дата – 1647 год, Геранима избрали в Главный Литовский трибунал38. Из лаконичной записи в Литовской метрике можно сделать вывод, что Гераним уже в 1647 году обладал знаниями и большим опытом в области юриспруденции, поскольку в Литовский трибунал избирали людей именно с такими компетенциями. Да и привлекала эта деятельность именно профессионалов, поскольку не было пожизненной синекурой. Трибунал был высшей судебной инстанцией ВКЛ, надо было разбирать сложные дела, а срок полномочий судей всего год.

В записи Литовской Метрики указано, что на момент избрания он занимал пост «державцы посольского», т.е. управляющего государственным имением в местности Посоле. Государственная земля, на которой хозяйствовал Гераним Лыщинский от имени государя, находилась на территории Виленщины (современная Литва), т.е. достаточно далеко от Бреста.

Чем занимался державца? Он выполнял хозяйственные и судебно-административные функции, следил за своевременным сбором с населения натуральных и денежных налогов, организовывал оборону порученного ему замка или имения, следил за состоянием казенных зданий, отвечал за обеспечение хозяйства рабочей силой. Таким образом, должность требовала непосредственного присутствия на месте, и Гераним подолгу находился далеко от родного дома.

Назначение на должность державцы было пожизненным, впрочем как и на многие иные должности в Речи Посполитой. Правда, от нее можно было отказаться добровольно либо уйти на повышение. Еще один способ утраты такой должности – смерть. Кроме того, за злоупотребление властью по решению великого князя державцу могли лишить полномочий. Мы не знаем по каким причинам Гераним покинул эту должность. Но каковы бы они ни были, это не помешало ему построить новую карьеру, уже на Берестейщине, в судебной сфере, равно как и получить почетную, хотя и чисто номинальную, должность в Мельницкой земле Королевства Польского.

Кстати, отец и его знаменитый сын поочередно занимали три должности: подстолия мельницкого, судьи гродского брестского, подсудка земского. Эти должности не были наследственными, но по сложившейся в ВКЛ практике, как и многие другие, какими бы незначительными они ни казались, порой десятилетиями удерживались представителями одного рода. Лыщинские в этом смысле не исключение. Чтобы не дублировать целиком информацию о профессиональных занятиях Казимира Лыщинского, подробно расскажем в этой главе, чем занимался по службе его отец.

Подстолий мельницкий. Так или иначе, первой ступенькой в политической карьере Геранима Лыщинского была должность подстолия мельницкого, или подстолия земли Мельницкой. В документах встречаются оба наименования, однако более верное второе, так как в Польском королевстве воеводства делились на мелкие административно-территориальные единицы, которые именовались землями. Земля Мельницкая в составе Подляшья после Люблинской унии отошла к Польше. На государственные должности могли претендовать только шляхтичи, то есть люди благородного происхождения, имевшие гражданство страны, а также недвижимость на ее территории. Гераним Лыщинский был небедным человеком. Являясь уроженцем ВКЛ, он владел в том числе поместьями в Подляшье. По состоянию на 22.06.1666 года в его собственности там находились имения Челив, Горнов и Хрущев. Помимо них он прикупил огороды с пахотными землями и крепостными крестьянами в Марковщизне39. Этот фольварок находился в Белостокском повете, с 1585 года на протяжении 300 лет принадлежал Лыщинским. А в ВКЛ ему принадлежали Лыщицы, Доброниж, Кустынь, Мотыкалы и Галачев40.

Наличие двух, а то и трех должностей у государственного служащего – обычная по тем временам практика, хотя Статут ВКЛ 1588 года подобное запрещал. К назначению на должность в сопредельном государстве после Люблинской унии у поляков и литвинов были разные подходы. Люблинская уния содержала правило, согласно которому как поляк в ВКЛ, так и литвин в Польской Короне вольны были приобретать честным способом имения и владеть ими на основании права, действующего в том государстве, где эти имения находятся41. Однако высшие органы государственной власти каждой из стран трактовали это правило по-своему. Поляки всегда исходили из буквального прочтения текста Люблинской унии, в которой провозглашалось, что с заключением этого союза Королевство Польское и ВКЛ сливались на веки вечные в единое (унитарное) государство и допускали на государственные должности граждан ВКЛ в своей стране42. Власти ВКЛ наоборот считали такую практику неприемлемой, ибо с 06.01.1589 года, после вступления в силу Статута ВКЛ 1588 года, Речь Посполитая фактически являлась не унитарным, как это провозглашалось в тексте Люблинской унии, а конфедеративным государством43. Главная цель Люблинской унии – ликвидация ВКЛ как самостоятельного государства – никогда не была достигнута.

Правовой основой получения должности в Польском королевстве было наличие недвижимости в Подляшье – говоря словами Статута ВКЛ 1588 года, «оседлость». Под оседлостью понимается постоянное проживание на одном месте и наличие недвижимости в пределах повета. Таким образом, ценз оседлости был в определенном смысле двойным: местный по отношению к стране в целом и местный по отношению к повету.

Если бы ситуация рассматривалась сегодня, можно было бы вести речь о двойном гражданстве. Постоянно Гераним Лыщинский проживал в Берестейском воеводстве. Еще в 1595 году Лев Сапега предложил навести порядок в вопросах назначения на государственные должности и установить в сеймовых постановлениях, чтобы на духовные и светские должности в ВКЛ принимались исключительно местные уроженцы. А воевода виленский и гетман великий литовский Криштоф Радзивилл Перун, в свою очередь, внес предложение еще более решительное: под угрозой смертной казни запретить литвинам занимать государственные должности в Польском королевстве. Но пример Лыщинского доказывает, что осуществить это в полной мере не удалось.

Подстолий – это государственный служащий, заместитель стольника. Стольник заведовал сервировкой великокняжеского стола. Во время торжественных приемов эту функцию помогал исполнять подстолий. Должность стольника в ВКЛ известна с середины XV века. К XVII веку эти должности стали номинальными, почетными, не связанными с исполнением конкретных обязанностей. Уместно будет сказать, что очень редко обладателям поветовых должностей выпадала честь исполнить свои обязанности, например при посещении повета королем.

Далее перед нами обнаруживается задача с двумя неизвестными, точнее – с известными. Архивы однозначно указывают, что в Подляшском воеводстве земли Мельницкой был свой собственный подстолий. То есть у стольника мельницкого было два заместителя – один в Подляшском, другой в Брестском воеводстве. Но почему два? На самом деле их могло быть и больше. Отчасти это было обусловлено неразберихой, которая порой царила в канцелярии, а временами – целенаправленной деятельностью. Одни и те же должности (преимущественно, низшие в иерархии) занимали по нескольку человек, временами более 1044. Второе вероятное объяснение, наличие двух подстолиев вызвано тем, что Подляшье перешло из состава ВКЛ в состав Польского королевства и не все связанные с этим вопросы были урегулированы до конца.

Хронология судебной карьеры. С хронологией служебной карьеры Геранима Лыщинского в исторической литературе возникла большая путаница. По версии Гербовника Бонецкого продвижение Геранима по служебной лестнице складывалось так: в 1651 году он занял должность подстолия мельницкого, в 1661 году к ней добавилась должность писаря гродского брестского, в 1665 году пошел на повышение и стал судьей гродским брестским, в 1669 году последовало назначение на должность подсудка брестского45.

В описи Литовской метрики содержится другой вариант карьеры: 1651 год – подстолий мельницкий, 1653-й – писарь гродский брестский, oколо 1664-го – судья гродский брестский, 16.06.1668 года – подсудок земский брестский46.

Еще одна версия: на должность писаря гродского назначен 01.05.1652 года, на должность судьи гродского представлен 09.03.1662 года, а уже 06.04.1663 года был утвержден в этой должности47.

Писарь гродский. Первой судебной должностью Геранима Лыщинского в Бресте была должность писаря гродского. Это означает, что он вошел в состав нижней палаты гродского суда Бреста. Даты вступления в должность в источниках разнятся: где-то указывается 1653 год, где-то 1661-й. Самое ранее упоминание его в этой должности относится к 01.05.1652 года48. В другом документе Литовской метрики от 24.07.1658 года также указывается, что Гераним Лыщинский все еще писарь гродский49.

В 1653 году ему исполнилось 72 года, даже по нынешним меркам это весьма почтенный возраст. А если верить указанным датам, Гераним Лыщинский только включается в судебную деятельность. Лев Сапега тоже начинал карьеру писарем гродским в Орше, но ему не было и 20. А вот 70-летний начинающий писарь – факт более чем удивительный. Дальше – еще невероятнее.

Судья гродский. Должность, на которую Гераним Лыщинский был назначен якобы в 1664 – 1665 годах, гораздо более весомая и значимая, – судья гродский брестский. На тот момент он уже находился в возрасте 83 – 84 лет. Здесь не обойтись без пояснений о судебной системе ВКЛ, чтобы можно было четко представлять какую роль играл Гераним Лыщинский будучи судьей гродским. По Статуту ВКЛ 1588 года в каждом повете было три вида суда: земский, подкаморский и гродский (городской, замковый). К компетенции первого относились в основном гражданские иски, второй рассматривал земельные споры, а третий вел в основном уголовные дела. Гераним Лыщинский был судьей «об обидах в делах кровавых», то есть судьей по уголовным делам, причем, скорее всего, первым в роду Лыщинских.

Городской суд – наиболее древний по времени создания институт судебной власти в ВКЛ. Его заседания проводились в замке (гроде, городе), отсюда и название – гродский. Суд действовал в двух составах: высшем и низшем. Главная роль в городском суде принадлежала служебным лицам местной администрации: воеводе, старосте и их заместителям. В состав высшего суда входил воевода или староста, а также представители местной феодальной знати. Высший суд был апелляционной инстанцией по отношению к низшему и рассматривал жалобы на его действия. Низший городской суд представляли три человека: наместник воеводы (старосты), судья и писарь50. Осуществлять правосудие они могли только в полном составе. Таким образом, находясь в должности судьи, Гераним Лыщинский был вторым человеком в нижней палате уголовного суда Брестского повета.

Исходя из состава суда, мы можем утверждать, что судья должен был иметь специальную подготовку в области права либо практический опыт работы. Наместник воеводы или подстароста председательствовали в суде в силу занимаемой ими административной должности, писарь фиксировал ход уголовного процесса. Основная нагрузка приходилась на судью, именно он разбирал дело в соответствии с законом.

Кто имел право занять должность судьи? Городским судьей мог стать только человек добрый, добродетельный, достойный, обладающий знаниями в праве и письме русском, шляхтич, в том же повете оседлый, и уроженец ВКЛ, который принес присягу, аналогичную присяге судьи земского51. Таким образом, к претенденту на должность судьи городского предъявлялось как минимум девять требований. Три из них носят оценочный характер – добрый, добродетельный, достойный. Что конкретно понимать под данными характеристиками, Статут ВКЛ 1588 года не разъяснял, а потому нередко на этой почве случались жаркие споры. Хочется отметить еще одно требование, которое прямо не устанавливалось для судьи гродского, но наряду со всеми перечисленными предъявлялось к судье земскому, – это набожность. Возможно, оно подразумевалось само собой. Но, скорее, составляя артикул 37 раздела 4 Статута ВКЛ 1588 года, данную характеристику случайно пропустили. В пользу этого предположения говорит тот факт, что присягу оба судьи приносили по одной и той же форме (отдельной формы для судьи городского не было). Из текста присяги также однозначно следует, что любой судья должен принадлежать к христианскому вероисповеданию.

Мы не знаем точно, когда именно присягал в качестве судьи гродского, но вероятнее всего, это случилось 06.04.1663 года52. Он сказал следующее: «Я, Гераним Лыщинский, присягаю господу Богу всемогущему в Троице единому, что в том повете Брестском согласно Богу справедливо и в соответствии с правом Статута, данного Великому княжеству Литовскому, в соответствии с жалобой и возражениями сторон, а не следуя своим сведениям, ничего не добавляя и не отвергая, буду судить, объяснения и записи принимать, не давая поблажки высоким и низким сословиям, не взирая на имеющих достопочтенные звания и должности, на богатого и на бедного, на приятеля, кровного, сбереженного, ни на неприятеля, на местного, ни на гостя не глядя, не с дружбы, не с ссоры, не со страха, не за посулы и дары, ни надеясь на дары потом, и какого вознаграждения, и не советуя стороне ни боясь наказания, мести и угроз, но самого Бога и его святую справедливость, и право общее и совесть свою перед глазами имея, так сроков никогда не затягивая, кроме великой правдивой тяжелой болезни, а как на том справедливо присягаю, так мне, Боже, помоги. А если несправедливо – Боже, убей меня»53.

Примечательно, что дающий присягу апеллирует не к монарху, а напрямую к Богу, клянется его именем судить справедливо и по законам, а в случае отступления от клятвы просит покарать смертью. В небольшом по объему тексте слово «Бог» употребляется пять раз. При этом ни разу не упоминается государь великий князь, а только Статут, то есть закон, и один раз – государство ВКЛ, от имени которого осуществляется правосудие. Из текста присяги вытекает, что судья – это не просто государственный служащий, творящий суд именем закона и государства, это слуга Божий.

Назначение на должность гродского судьи без учета условия об оседлости и без присяги означало, что виновная сторона могла такой состав суда игнорировать и не отвечать перед ним. Это правило закреплялось законом. Кроме того, представители местной власти в повете (воевода, староста), которые не обеспечили назначение на должность городского судьи кандидата, полностью отвечающего требованиям Статута, за свой счет возмещали вред потерпевшей стороне. Как видно, вопрос оседлости носил принципиальный характер. Только владелец недвижимости мог судить себе подобных, равный мог судить равных.

Суды вообще и городской суд в частности – это «детище шляхты», как называл их профессор Митрофан Довнар-Запольский. Шляхта во все времена проявляла максимальный интерес к судебным спорам, порой весьма мелочным и длящимся годами. Сутяжничество и зависть – в этом была вся сущность литвинской шляхты.

Неудивительно, что при судах ВКЛ кормилось целое сословие адвокатов. Многие из них учились в Вильно, Кракове, а бывало, даже в Италии и Германии. Они зарабатывали себе на жизнь юридической практикой. В городском суде велись актовые книги. В них заносились исковые требования сторон, решения суда, заявления енерала (судебного исполнителя) и других лиц, совершались нотариальные действия (оформлялись тестаменты (завещания), купчие, делались записи о разделе имений и т.д.).

Судебные сессии городского суда длились по две недели с 1-го числа каждого месяца54. Обычно судебные сессии собирали всю местную шляхту. Это было время для широких контактов: спорили, заключали сделки55.

Мы не знаем точно, где учился Гераним Лыщинский, но предполагаем, что какое-то образование он должен был получить, потому как, об этом говорилось выше, при назначении на должность судьи учитывалось наличие знаний по праву56. Вероятно, что при назначении на должность судьи гродского был учтен опыт его работы в Главном Литовском трибунале. В том, что и Гераним, и его родной брат Лука были грамотными, мы уверены, они собственноручно подписывали документы – суффрагий об избрании короля 1632 года, документ о разделе недвижимости своего отца57, и многие другие.

Подсудок земский. По нашим расчетам, отец Казимира Лыщинского во второй половине 1668 года (или близко к этому времени) стал подсудком земским брестским, то есть из уголовного суда перешел работать в суд по гражданским делам. Расчеты нашли документальное подтверждение. Гераним был назван как один из наиболее вероятных кандидатов на должность подсудка 14.06.1668 года, а уже 16.06.1668 – утвержден в этой должности58 в 87 (!) лет! Такое ныне даже представить невозможно. Вступая в новую должность, Гераним снова публично произносил вышеприведенную присягу – слово в слово59.

Мы назвали Геранима Лыщинского неординарным человеком. Возможно, не всякий с нами согласится, ибо возникает ожидание какой-то сенсации, а ее вроде и нет. Есть человек успешный в имущественном плане, явно образованный и к тому же долгожитель. На наш взгляд, незаурядность предполагает совокупность качеств, выделяющих человека из общей массы. Давайте присмотримся внимательнее.

Гераним Лыщинский в весьма почтенные годы начал судейскую карьеру, дожил до 89 лет, в этом возрасте в полном объеме исполнял свои обязанности, вырастил четырех сыновей, значительно расширил владения своей семьи. Разве этого мало? Что касается тайн и загадок, то, как уже было сказано, первые полвека жизни этого неординарного человека представляют собой одну большую загадку. Раскрыть ее – задача, которую предстоит разрешить в будущем.

Глава 3. Мать

Пожалуй, самый загадочный человек в окружении Казимира Лыщинского – его мать. Немало сведений об его отце мы восстановили с помощью архивных документов. В отношении его матери это сделать затруднительно. Мы не знаем ни точных дат ее жизни, ни места рождения, ни даты свадьбы, ни состава приданого, которое она принесла мужу. Более того, у белорусских и польских историков нет единого мнения даже о ее девичьей фамилии. В абсолютном большинстве книг и статей о Казимире Лыщинском его мать не упоминают вовсе, и лишь в некоторых работах ограничиваются двумя-тремя словами, как правило именем и фамилией. Так, Лев Лыщинский-Троекуров в своей книге именует мать Казимира Софьей Балынской60. Польский историк А. Новицкий с ним согласен61. Он основывается на сведениях римских архивов Ордена иезуитов, но конкретных документов в своей работе не приводит и ссылок на них не дает. Вероятнее всего, за загадочной формулировкой «римские архивы Ордена иезуитов» скрывается упомянутая книга Льва Лыщинского-Троекурова, которая публиковалась в том числе на польском языке.

Белорусские историки называют ее с разницей в две буквы – Софьей Бабинской62. И, говоря о ней, употребляют эпитет «благородная» (это прилагательное указывает на дворянский (шляхетский) статус), причем именно в кавычках, из чего следует вывод, что цитируется архивный документ63 начала ХIХ века. Какой вариант фамилии верный – сказать сложно. Похоже на то, что чаша весов в этом споре все же склоняется в пользу версии белорусов. Подтверждением тому – книга одного из авторитетных современных польских историков А. Рахубо, изданная совсем недавно. В ней полное имя жены Геранима Лыщинского дано следующим образом – Zofia Bartłomiejówna Babińska64. Таким образом, деда Казимира Лыщинского с материнской стороны звали Бартоломеем (Варфоломеем).

При этом польские гербовники Бонецкого и Несецкого род Балынских (Балыньских) не называют вовсе. Фамилия Балынские в описях Бреста 1668 и 1682 годов тоже не зафиксирована65. Помимо этого, в реестрах66 подымного налога Брест-Литовского воеводства 1667 и 1690 годов налогоплательщиков, а равно и чиновников67, с такой фамилией не найдено. Зато гербовник Бонецкого знает Бабинских, часть из них жила на Подляшье (Бельская земля), другая часть – в Луцком повете68. Так, согласно документу от 01.05.1528 года, пан Семен Бабинский на случай войны обязан был поставить в войско ратников на семи конях, а его полный тезка – еще двух69. К какой ветви рода Бабинских принадлежала мать Казимира Лыщинского – в настоящее время однозначно сказать невозможно, требуется дополнительное изучение источников. Недостаток информации открывает простор воображению. В интернете можно встретить утверждения, что мать Казимира Лыщинского происходила из древнего еврейского рода70, но без документального подтверждения.

Раз уж зашла речь о гипотетических еврейских корнях нашего героя, поясним, что это могло означать для Геранима Лыщинского и Софьи Бабинской, а также для их детей. Евреи, татары и представители ряда иных национальностей, которые проживали в ВКЛ, становились гражданами, получив специальные жалованные великокняжеские грамоты (лично) или разрешение поселиться на определенной территории Княжества. Такой документ мог выдаваться на всю семью. Межконфессиональный брак с евреями был невозможен – сначала они должны были креститься. Еврей или еврейка, которые принимали христианскую веру, и их потомство приравнивались к шляхте71. Так что по большому счету еврейская кровь, даже если бы она действительно текла в жилах Казимира Лыщинского, не создавала бы ему значительных препятствий. Но повторимся, на сегодня этому нет никаких подтвержденных доказательств. А потому до представления публике соответствующих документов это предположение следует рассматривать как беспочвенный домысел. А вот о том, что она была католичкой и нашла упокоение на территории бернардинского костела в Бресте, мы знаем точно. Эти сведения не вызывают ни малейших сомнений. «И сынов моих прошу, дабы похоронили у отцов бернардинов, где и моей супруги лежит тело»72, – писал Гераним Лыщинский.

Персональные архивные документы, созданные Софьей Бабинской, нами не выявлены. Это объясняется просто: творцами истории считались мужчины. Женщинам отводился второй план. Семейный очаг, воспитание детей – вот их удел. Тем не менее знать о матери Казимира Лыщинского хотелось бы больше. Когда родилась и умерла эта женщина, в каком возрасте вышла замуж, когда родила детей, сколько и только ли мальчиков?

Попробуем ответить на эти вопросы расчетным путем, используя информацию из других источников. В качестве исходных данных возьмем годы жизни Геранима и Казимира Лыщинских и некоторые другие сведения, приведенные в дележном документе и духовном завещании Геранима. Итак, как уже говорилось, ни у польских, ни у белорусских историков нет точной информации о годах жизни матери нашего героя. Известно лишь, что на момент составления духовного завещания Геранимом Лыщинским, то есть на 10 сентября 1670 года, его супруга не только умерла, но и была похоронена.

У Геранима было четыре сына, второй по старшинству – Казимир. На дату составления дележного документа от 22 июня 1666 года самый младший еще не достиг 18-летия и проживал с отцом, три других уже обзавелись собственными семьями. «Имея трех сыновей лет совершенных, Матвея, Казимира и Петра, браком сочетавшихся»73, – пишет Гераним. В отличие от младшего брата Луки, который в духовном завещании немало внимания уделил памяти своих рано умерших сыновей, Гераним таковых не упоминает. О том, были ли у этой четы дочери, мы ничего сказать не можем. Прямыми наследницами девочки не являлись, поэтому информации о них в дележном документе и духовном завещании нет.

Материнство Софьи Бабинской следует из архивного документа от 24.09.1824 года, в котором говорится, что Гераним Лыщинский прижил «вместе с благородною Софьей Бабинской четырех сыновей: Матвея, Казимира, Петра и Викентия»74.

Более или менее уверенно мы можем говорить только о дне рождения Казимира – 04.03.1634 года (его отцу в это время шел 53-й год). Относительно братьев известна лишь очередность их появления на свет: Матвей, Казимир, Петр, Викентий. Именно в такой последовательности Гераним Лыщинский называет их в дележном документе и духовном завещании. Отталкиваясь от даты рождения Казимира, можно приблизительно установить годы жизни его матери, а также даты рождения его братьев. Официальный брачный возраст в ВКЛ для девушек составлял 13 лет, для мужчин – 1875. Казимир был вторым по старшинству сыном. Значит, мы можем предположить, что первый, Матвей, родился как минимум девятью месяцами раньше Казимира.

Отняв от 04.03.1634 года (дата рождения Казимира) девять месяцев (срок беременности), получим, что Казимир был зачат в конце мая – начале июня 1633 года. Аналогичные вычисления относительно старшего сына Матвея дадут нам приблизительную дату его зачатия, это конец августа – начало сентября 1632 года. Примерно в это же время могла состояться свадьба Геранима Лыщинского и Софьи Бабинской. Год заключения брака, который мы вычислили расчетным путем, находит подтверждение в уже упомянутой нами работе А. Рахубо76. В конце августа – начале сентября 1632 года матери Казимира Лыщинского было как минимум 13 лет. Соответственно, она могла родиться не позднее 1619 года. В таком случае, если от 22.06.1666 года – даты составления дележного документа, в котором не указан младший сын Лыщинских Викентий, вычесть 17 лет – его предположительный возраст, можно говорить, что Софья родила четвертого сына примерно в 1648 – 1649 году в возрасте 29 – 30 лет. Подобные расчеты не противоречат ни здравому смыслу, ни действовавшему законодательству, ни биологическим аспектам материнства. Правда, по наблюдениям ученых77, на практике разница в возрасте между женихом и невестой обычно не превышала 20 лет. Но из любого правила существуют исключения. Мы можем определенно утверждать, что Викентий Лыщинский родился не ранее 1648 года, иначе на момент составления дележного документа он был бы совершеннолетним. И это позволяет говорить о возрасте его матери более точно.

Таким образом, родители Казимира Лыщинского могли пожениться, когда матери было не менее 13 – 14 лет, а отцу шел 50 – 51-й год (напомним, он родился в 1581 году). Для Геранима брак с Софьей был довольно поздним. Возможно, это семейная традиция Лыщинских – создавать семью в зрелом возрасте. Вероятно, они предпочитали сначала крепко стать на ноги, обзавестись хозяйством, а затем уже думать о семейной жизни и о наследниках. А может, Софья была не первой женой Геранима. В любом случае практику подобных браков нельзя считать редкостью. Она имела место вплоть до середины XIX века.

Итак, приблизительные годы жизни Софьи Бабинской, полученные расчетным методом (при условии, что она вышла замуж в 13 лет), – 1619 – 1669. Иначе говоря, она прожила около 50 лет. Возможно, кому-то покажется маловероятной женитьба 50-летнего мужчины на 13-летней девушке. Но мы и не настаиваем на этой разнице в возрасте, а лишь говорим о ней как о максимальной. Конечно, Софья могла вступить в брак, например, в 18 лет или 30. Тогда и ее возраст, и дата рождения будут иными. Но тот факт, что она была значительно моложе своего мужа и что умерла раньше него, не вызывает сомнений. Еще одной подсказкой, которая может пролить свет на истинное происхождение Софьи Бабинской, является запись ее мужа в духовном завещании о том, что брестский наместник Франц Горецкий (Горицкий) приходится ему «родным шурином»78. То есть можно говорить о том, что названный господин был кровным братом Софьи Бабинской. Однако, различие их фамилий требует объяснения, которого на данный момент у нас нет. Эта тайна по-прежнему не разгадана. К сожалению, это все, что на сегодня нам известно о матери Казимира Лыщинского. Надеемся, главные открытия об этой женщине и о ее роли в воспитании сына – впереди.

Глава 4. Братья

У Казимира Лыщинского было три родных брата. Нам известно очень мало подробностей о взаимоотношениях между ними. Как во всякой семье, между ними могли быть весьма дружественные, близкородственные отношения, основанные на любви и взаимном уважении, или противоречивые и спорные из-за конфликтов интересов ее членов. О том, что порой не все было просто, мы можем судить по словам отца, оставленным сыновьям в качестве последней воли: «Дабы между собою не сопротивлялись, а согласно моему распоряжению действовали, и в братней любви с собою жизнь имели, предваряю и прошу, под родительским благословением, и за мою душу господа Бога просили, а господина моего родного Луку особенно прошу… чтобы часто давал наставления моим сыновьям, чтобы в согласии и милости с собою жили»79. Собственно говоря, немногим ранее (22.06.1666), опять же исключительно ради «согласия и любви между братьями» Гераним Лыщинский произвел раздел принадлежащего ему имущества80. Цель обоих этих документов – установить если не взаимную любовь (это вряд ли можно сделать каким-либо документом), то согласие между братьями.

Матвей, Казимир, Петр и Викентий – именно в такой очередности называет их отец, перечисляя сыновей в дележном документе от 22.06.166681 и духовном завещании от 10.09.167082. Очередность соблюдена в обоих документах, но в первом не встречается имени Викентия, поскольку на тот момент он был несовершеннолетним и не имел права вступить во владение недвижимостью. Помимо этого, Гераним прямо именует Матвея старшим, а Викентия младшим сыном. При этом в дележном документе Петр назван младшим между тремя братьями, упоминаемыми в нем (Матвей, Казимир, Петр).

Таким образом, Матвей Лыщинский – первенец в семье Геранима Лыщинского и Софьи Бартоломеевны Бабинской83 (а не Балынской), сочетавшихся браком в 1632 году84. Точные даты жизни Матвея неизвестны. Лев Лыщинский-Троекуров пишет о нем буквально одним предложением. Мы можем рассказать о старшем брате Казимира Лыщинского гораздо больше, в первую очередь благодаря тексту завещания, сохранившемуся в НИАБ85. Это позволит лучше представить семейное окружение нашего главного героя – Казимира Лыщинского. Матвей родился, вероятно, в 1633 году, примерно через 9 месяцев после заключения брака родителями, который, скорее всего, состоялся в конце лета – начале осени (август-сентябрь 1632 года). Умер Матвей в промежутке 13.01.1673 (дата составления завещания) – 18.01.1673 года (дата внесения завещания в актовые книги Брестского гродского суда)86, прожив всего лишь около 40 лет.

На момент составления дележного документа (22.06.1666) Матвей был совершеннолетним и женатым. Ему было порядка 32—33 лет. Его супругу звали Екатерина. Она происходила из рода Букраба, довольно заметного в Берестейском воеводстве. В браке они имели двух сыновей: Гавриила (Габриэля) и Владислава.

На старшего сына в семье часто выпадает особая любовь и благоволение родителей, и, как правило, это главная опора в семье. Однако Матвею в этом смысле не очень повезло. В отличие от своих младших братьев – Казимира и Петра – он не занимал государственных должностей, но, как и они, принимал участие в военных действиях. Очевидно, военная стезя влекла его с юных лет. Будучи старшим сыном он мог естественным образом претендовать на преимущественную роль в роду и долю имущества, достойную старшего сына. Но не хозяйство и оседлая жизнь манила его. Возмужав, Матвей поступил на службу в приватную хоругвь гетмана Павла Яна Сапеги. Она носила гордое название «Небесная хоругвь» и была распущена в 1660 или 1661 году, после того, как проявила нелояльность к своему хозяину во время Дрогичинской конфедерации87. Командиром этого воинского подразделения значится поручик пан Баржиковский88.

Затем, насколько можно уяснить из его завещания, Матвей воевал в хоругви под командованием пана Станислава Казимира Бобровницкого, брестского земского судьи, который умер в 1666 году. «Небесная» хоругвь и хоругвь пана Бобровницкого были так называемыми казацкими, т.е. относились к легко- и средневооруженной кавалерии (в отличие от гусар – тяжеловооруженной конницы). В ходе войны с Московией Матвей Лыщинский получил тяжелую огнестрельную рану, подкосившую его здоровье, и более того – попал в плен89. Это следует как минимум в двух известным документов: постановления брестского сеймика от 19.01.1672 года и духовного завещания Матвея Лыщинского от 13.01.1673 года90. Мы не знаем подробностей, когда это случилось и как скоро удалось вернуть его из плена.

Например, Матвей мог быть ранен 25.01.1660 года вместе с Михалом Львом Обуховичем в сражении с русскими войсками под местечком Малеч (ныне Березовский район Брестской области). В том бою Обухович командовал войсками ВКЛ численностью в 13 хоругвей – 8 казацкими и 5 драгунскими, в том числе 4 польские хоругви находились под началом пана Гурского, поручика пана Бобровницкого91. У московитов было до 2000 человек под командованием князя Петра Хованского. Поначалу инициатива была за литовским войском, но с приходом русских рейтаров передовые части литовского войска начали отступать к драгунам, находившимся в тылу. А те вообще не ответили огнем и побежали, подобным образом поступили и остальные. Вместе с Обуховичем в плен тогда попали 13 человек из разных хоругвей, в основном раненые. Обухович имел как минимум четыре ранения, одно в лицо, три в голову. Конь под ним был убит. Сам Обухович находился в московском плену с января 1660 года по 16.07.1662 года92.

Однако пленение Матвея могло случиться и в каком-то другом бою. Например, казацкая хоругвь пана Бобровницкого, брестского земского судьи, принимала участие и в походе на Москву в 1664 году93. С учетом малой разницы в возрасте весьма вероятно, что Матвей участвовал в тех же военных конфликтах, что и Казимир, которые прошлись по территории Брестского воеводства в 1654—1667 годах (подробнее об этих войнах см. в гл. 6 «Солдат»). Тяжелое ранение Матвея и плен определили его дальнейшую жизнь. Нам известен всего один, но весьма показательный случай, когда он вышел на публику, появившись на сеймике Брестского воеводства 19.01.1672 года в сопровождении младшего брата Викентия. Вероятно, он нуждался в помощи при передвижении. Жить ему оставалось менее года. Это был сеймикпо выборам депутатов (послов) на вальный сейм в Варшаву. Cреди множества вопросов, о которых депутатам предписывалось хлопотать на сейме, два касались Лыщинских в целом и Матвея непосредственно. Они относились к частным вопросам, и проходили по так называемой рубрике прошений воеводства к Речи Посполитой. В первом случае послам предписывалось добиваться выплаты вознаграждения Шуйским и Лыщинским за убытки, причиненные им войсками, во втором – о даровании льгот Матвею Лыщинскому как пострадавшему от ранения и плена.

Обычной практикой в отношении подобных просьб на сеймах был перенос их рассмотрения на будущие заседания. На Варшавском сейме 1672 года не случилось даже этого, так как он был сорван и никаких постановлений не принял. А в 1673 году не стало Матвея Лыщинского. Тем не менее его род не пресекся. Оба сына достигли зрелости, владели имениями в Мотыкалах и Лыщицах. Владислав впоследствии женился на представительнице знаменитого рода Шуйских – Елизавете94.

Известно, что Матвей был католиком, но в завещании он просит, чтобы его похоронили в Cerkwi Łyszczynskiey, по всей видимости потому, что там покоились предки95. Это еще один довод в пользу православных корней рода Лыщинских.

С особой теплотой Матвей говорит о своей «милой супруге» и среднем брате Петре, много пишет о заслугах жены, которая почти все свое время посвящала уходу за любимым мужем вследствие его нездоровья. Он распоряжается передать ей тысячу злотых за затраченные средства на приобретение поместья Лыщицы, и еще тысячу в компенсацию за вещи, которые принесла в дом и которые отчасти уже испортились от постоянного употребления на нужды Матвея.

Из братьев в завещании Матвей чаще всего обращается к Петру (Петр – 8 обращений, Казимир – 2, Викентий – 2).

Особый интерес для нас представляют распоряжения Матвея об опеке над его малолетними детьми96. Из завещания следует, что им было менее семи лет. Назначая опекунов и душеприказчиков (Остафия Тышкевича, Луку Лыщинского, Сигизмунда Горновского и своего младшего брата Петра), Матвей полностью отстранил Казимира, сопроводив это весьма нелицеприятным комментарием: «A nie onerując opiekę Jmść Pana Kazimierza Łyszczyńskiego Podstolego Mielnickiego brata mego rodzonego jako publikami zawsze zabawnego»97 т.е. «не утруждая опекой Казимира, который все время общественными делами загружен»98.

Между братьями явно пробежала черная кошка. Казимир, как старший в семье после Геранима и Матвея по действовавшим в то время законам (а также и по обычаям, которые порой сильнее любых законов), был первым кандидатом на опекуна. Если исходить из текста завещания, то какие-то обязанности, формально или неформально, на нем лежали. И, судя по словам и действиям Матвея, Казимир справлялся с ними не очень хорошо, доверить ему одному опеку над своими малолетними детьми и имуществом он не решился.

Матвей был очень богобоязненным человеком. Видимо, сказалось влияние отца. Его благочестие имеет свои особенности: он подчеркнуто не заботится о материальной стороне, о своем теле, но в то же время не жалеет денег монахам на молитвы за душу. Например, он просит, чтобы его тело было «наихудшим образом убрано», а поминальный обед был приготовлен только для нищих, и чтобы им дали по грошу99. Он жертвует деньги на заупокойные службы отцам бернардинцам, августинцам и базилианам, почему-то обойдя иезуитов – возможно, тоже след антипатии в Казимиру, бывшему некоторое время членом этого Ордена. Также в разных местах завещания Матвей обращается с просьбами к родственникам, друзьям, слугам молиться за его душу.

Накануне смерти материальное положение Матвея неблестящее. Он должен значительные по тем временам суммы (в размере до 100 злотых) многим людям, включая всех своих братьев. Петр Лыщинский ссудил ему 50 злотых, которые отдал за него на поминальную службу в память об их отце. Так что определенно можно говорить, что его финансовое состояние было, как минимум, непростым. Это, впрочем, вполне соответствует уже упоминавшейся просьбе брестского сеймика, обращенной к сейму Речи Посполитой о назначении ему субсидии.

Матвею давно должны были деньги за его «военные заслуги», т.е. за службу в составе «Небесной хоругви» и хоругви под командованием покойного пана Бобровницкого. Документы свидетельствуют, что после смерти гетмана Павла Яна Сапеги за последним числился долг перед «Небесной хоругвью» 1600 злотых100.

Старые долги, как надеется Матвей, рано или поздно все же будут погашены. Он распоряжается передать деньги в первом случае – жене, во втором – детям, возложив обязанность взыскать долги на брата Петра, о котором пишет очень дружелюбно.

Нельзя не упомянуть еще один эпизод из жизни Матвея, а именно его участие в убийстве Петра Склёны на Жмуди. При посредничестве Кшиштофа Букрабы, родственника жены, за убитого была назначена головизна в 150 злотых. Матвей утверждает, что сразу же заплатил свою долю 50 злотых, а другие участники убийства, среди которых он упоминает Николая Волковицкого, по его словам, не заплатили ничего. Незавершенность процесса примирения с родными убитого беспокоила Матвея. Видимо, он опасался, что это создаст трудности его вдове и детям.

В целом тон завещания Матвея отличается покладистостью и отсутствием личных негативных оценок, за исключением неприязненной ремарки в адрес Казимира. Оно было составлено в Остромечеве 13.01.1673. При подписании присутствовали Юрий Греч, Ян Горновский, Самуэль Мошицкий, Самуэль Демидецкий. Братьев в этом списке, как видим, нет.

Гораздо меньше нам известно о Петре Лыщинском. Это третий по старшинству сын Геранима. Родился он не ранее 1635 года, дата рождения условная, на год моложе Казимира (04.03.1634), но и ненамного позже, так как по состоянию на 22.06.1666 года Петр был совершеннолетним, женатым и занимал должность подчашего земли Мельницкой. Петр – единственный из трех совершеннолетних сыновей Геранима, который состоял в ту пору на государственной должности. Матвей был тяжело ранен и сильно нездоров, ему было не до должностей, а Казимир, только-только вышел из состава Ордена иезуитов. По нашим расчетам получается, что возраст Петра в 1666 году —30—31 год.

В феврале 1676 года Петр Лыщинский занял ставшую вакантной (после смерти дальнего родственника пана Петра Добронижского) должность ловчего брестского101.

Лев Лыщинский-Троекуров указывает, что Петр Лыщинский получил привилей на эту должность за отличные успехи в военных операциях против неприятельских войск в награду от Яна III Собеского во время его коронации в 1671 году102. Однако в этой информации, очевидно, присутствует описка. Ян III Собеский короновался не в 1671, а в 1676 году. Привилей на должность ловчего брестского Петру Лыщинскому сохранился, он датирован 02.02.1676 года, но был внесен в актовые книги брестского гродского суда только 11.05.1679 года103. Причем уже на следующий день Петр Лыщинский выступал в новой должности, свидетельствуя отказ ксенза Ястржэмского и супругов Токаревских от имущественных претензий к подчашему мстиславскому пану Кшиштофу Чижу104.

Петр Лыщинский упомянут, как минимум, в шести опубликованных в XIX веке документах105. В двух из них присутствует в качестве должностного лица, в остальных – просто как участник сеймиков брестского воеводства и подписант постановлений и инструкций, принятых на них. Из документов известно, что как минимум дважды106 он избирался на различные должности: ротмистром для сбора шляхты в ополчение и сборщиком подымного налога.

В задачи ротмистров входил сбор посполитого рушенья, которое должно было «свавольников громить, хватать и приводить в Брест». А право судить и карать своевольников принадлежало гродским и земским чиновникам, остававшимся в Бресте, не уехавшим на сейм. Назначение Петра ротмистром дает нам право со значительной долей уверенности утверждать, что он был достаточно успешным военным руководителем, пользовался авторитетом среди местной шляхты и был хорошим организатором, скорее всего, приобрел опыт командира на военной службе. На наш взгляд, человека, который не способен должным образом организовать проведение мобилизационных мероприятий в предвоенное время, вряд бы избрали для подобной миссии.

Территория деятельности Петра Лыщинского в качестве ротмистра определялась между трактами: Высоцким (направление от Бреста на Высокое) и Каменецким (направление от Бреста на Каменец). В конце следующего года его выбрали сборщиком подымного налога также по трактам Высоцкому и Каменецкому. Видимо, с первой задачей он справился успешно. В документе сеймика также указывалось, что сборщикам полагалось за труды взять себе в награду по 1 грошу с каждого злотого107. Место деятельности Петра примыкало непосредственно к одному из его имений108.

По-видимому, Петр Лыщинский был всеобщим любимцем в семье, человеком, к которому в одинаковой степени тянулись и питали нежные чувства как отец, так и другие братья. Так, Гераним Лыщинский дважды называет его в своем духовном завещании душеприказчиком наравне с Казимиром. В частности, он пишет «моего сына Казимира прошу, чтобы он яко способнейший с сыном моим Петром имел полное старательство в погребении моего тела»109. В другом месте Гераним указывает: «Долги мне следуемые по особенному регистру суть написаны, прошу моих сыновей в особенности Казимира и Петра, дабы как найскорее поотдавали и чтобы мою душу спасали»110.

Количество персональных обращений Геранима в завещании к своим сыновьям поименно распределяется следующим образом: Матвей упомянут 3 раза, Казимир – 4, Петр – 5 и Викентий – 8 раз. Роль душеприказчика отводит Петру и старший брат Матвей, о чем было сказано выше.

Сам Петр оформил духовное завещание 09.12.1677 года. Составление завещания в столь раннем возрасте (ему было примерно 42 года) можно объяснить тем, что он принимал активное участие в войнах, в том числе с Турцией, либо плохим состоянием здоровья. Согласно завещанию, свои имения в Лыщицах и Кустыне он оставил своим трем сыновьям: Адаму, Антону и Николаю. На праве пожизненного владения до их совершеннолетия ими должна была владеть его жена111.

По мнению Льва Лыщинского-Троекурова, супругой Петра Лыщинского была Дарья Виляновская. При этом в сносках к заметке о Петре Лыщинском он указывает, что в гербовнике Несецкого в качестве жены Петра Лыщинского названа некая «Махичовна», которая умерла в 1670 году112.

Игнорировать информацию из сборника Несецкого было бы неразумным, из него следует, что супругой Петра Лыщинского была Зузанна Махвичовна (Zuzanna Machwiczowna)113. В дележном документе Геранима Лыщинского от 22.06.1666 женой Петра Лыщинского названа Зузанна Махичовна Лыщинская. Отсюда вывод: Петр был в браке дважды. И первая супруга умерла рано, например во время родов. Таким образом первый брак Петра Лыщинского длился примерно 4 года (с 1666 по 1670 годы).

Зузанна из рода Махвицев, возможно, была любимой невесткой Геранима Лыщинского. В свое время вместе с Петром они дали в долг отцу 1000 злотых, сумму по тем временам весьма приличную. С теплотой дважды он упоминает ее в дележном документе. Более подробной информацией о второй жене Петра Лыщинского – Дарье Виляновской – в настоящее время не располагаем. Однако у Льва Лыщинского-Троекурова есть ссылка на духовное завещание Петра Лыщинского, полный текст которого до сих пор не выявлен.

Имя Петра Лыщинского в опубликованных документах сеймиков после 1676 года более не встречается, а его завещание было датировано декабрем 1677 года. С 17.05.1679 года должность ловчего брестского уже занимал другой человек – Николай Янович Ревоцкий114, а еще позднее – Ян Казимир Бжоска115, в последующем злейший враг Казимира Лыщинского. Как мы уже ранее указывали, государственные должности давались пожизненно, утратить их можно было путем отказа ввиду плохого здоровья, получения более высокой должности либо в результате смерти. Какая-либо информация о том, что Петр Лыщинский после должности ловчего брестского пошел на повышение, также отсутствует. Отсюда можно предположить, что он либо погиб на одной из многочисленных войн, которые вела Речь Посполитая, либо скончался.

Весьма ограничена информация на страницах опубликованных исторических документов о самом младшем брате Казимира Лыщинского – Викентии. По нашим расчетам он родился примерно в 1648—1649 годах.

По состоянию на 22.06.1666 года он не был совершеннолетним. Крайне немногословным характеризует Викентия и Лев Лыщинский-Троекуров. Он указывает, что Викентий владел имением в Лыщицах, его женой названа Иоанна (Яна) Грифинова. О своих подозрениях в том, что Викентий мог быть одним из вероятных претендентов на руку единственной дочери Казимира Лыщинского, мы расскажем далее в книге (см. гл. 13 «Роковое решение»).

Викентий собственноручно подписал несколько постановлений сеймиков брестского воеводства116. Первый из них – инструкция брестским послам на вальный сейм в Варшаву – датирован 20.01.1672 года, второй – постановление сеймика брестского воеводства о созыве всеобщего ополчения от 17.08.1672 года. Таким образом, можно сделать однозначный вывод, что по состоянию на январь 1672 года Викентий был уже совершеннолетним.

Помимо этого, известно, что преклонные годы Гераним Лыщинский провел именно в доме младшего сына, поскольку духовное завещание составлено в Мотыкалах. В документе Гераним Лыщинский, в частности, указывает, что «Викентию в Кустыне свою часть вместе с крестьянами уступаю, дабы продавши Кустынь Доброниж себе выкупил»117. В другом месте Гераним снова пишет, что «уступает младшему сыну Викентию свои части (имений) в Лыщицах и Доброниже»118. И это только небольшая часть распоряжений, отданных Геранимом накануне смерти в адрес Викентия.

Исходя из числа упоминаний Викентия (8) Геранимом в духовном завещании, можно смело предположить, что младший был любимцем. На это же обстоятельство указывает и количество имущества, передаваемого отцом. Все, что можно, вплоть до личных вещей Геранима, должно достаться Викентию. Государственных должностей сын не занимал.

Из архивных документов следует, что Викентий избирался сборщиком подымного налога на сеймике Брестского воеводства 01.06.1683 года, на том самом сеймике, на котором председательствовал его старший брат Казимир Лыщинский119.

Имел ли он детей в браке – также неизвестно, нет данных и о точной дате его смерти. С большой долей вероятности можно лишь говорить, что похоронен Викентий, скорее всего, в той же самой Лыщицкой церкви.

Подытожим: перед нами типичная шляхетская семья среднего достатка. Мужчины воюют, украшают себя титулами, на которые у них хватает возможностей (подстолии, подчашие и ловчие в ту пору были должностями сугубо почетными, не давали доходов и не возлагали практически никаких обязанностей, но служили признаками определенного статуса, возносившего их обладателей над «серой» шляхетской массой). Более способные пытают счастья в судебной системе, где есть место для небогатого, но образованного человека из благородного сословия, платят за службу деньги и есть реальная работа и реальная власть, даруемая судейской должностью, участвуют в сеймиках и сеймах (документально подтверждается участие Казимира в трех общегосударственных сеймах Речи Посполитой), служат, формально либо неформально, магнатам. О последнем касательно Лыщинских никаких фактов у нас нет, кроме военной службы Матвея, но без этого в тогдашней политической жизни рядовому шляхтичу не обойтись.

Можно утверждать, что Гераним Лыщинский, опираясь на своих четырех сыновей, а также на пятерых сыновей родного брата Луки, стремился создать мощный шляхетский клан, который со временем занял бы одно из лидирующих положений на Берестейщине. Он явно собирался подчинить себе важные и значимые государственные должности. Изначально возглавить род должен был старший Матвей, однако его рана перечеркнула эти планы. Поэтому первым получил государственную должность даже не Казимир, который вступил в Орден иезуитов, а Петр, который был неплохим военным начальником, но, судя по всему, не имел склонности к политическим интригам и тяжелой систематической, порой нудной работе с бумагами. А именно она и была наиболее важной. Кстати, одна из возможных причин оставления Ордена иезуитов Казимиром – необходимость возглавить клан Лыщинских как наиболее одаренному и способному среди всех.

Как показала жизнь, грандиозным мечтам Геранима не суждено было сбыться. Матвей поступил на военную службу к Сапегам, Петр тоже стремился более к рыцарским подвигам, нежели к чиновной карьере, Казимир первоначально подался в иезуиты. С кем же было продвигать род? А ведь оставались еще и хозяйственные заботы, без минимального достатка претендовать на значимое место в повете невозможно, а тут еще раз за разом имения разоряют войска, свои и чужие… После возвращения Казимира к мирской жизни что-то стало налаживаться, но не все. Взаимоотношения у Казимира с Матвеем явно не сложились, в том числе по причине соперничества между ними. В завещании прямо об этом не говорится, но между строк читается обида Матвея на более удачливого и успешного младшего брата. Возможно, ввиду этого тень легла и на отношения между Казимиром и Петром.

Что касается неучастия братьев в судебном процессе Казимира 1687—1689, то два старших к тому времени уже умерли, а почему не встречаем самого младшего Викентия – вопрос остается открытым.

По имеющимся документам в борьбу за Казимира были активно включились его двоюродные братья – дети Луки Лыщинского. Взрослые дети Матвея – племянники Казимира Гавриил (Габриэль) и Владислав не упомянуты. То же самое можно сказать и про сыновей Петра – Адама, Антона и Николая.

Мы по-прежнему мало знаем о братьях Лыщинских. Неизвестны точные даты рождения и смерти Петра, Викентия, крайне отрывочны сведения о военных эпизодах, пребывании Матвея в плену и обстоятельствах его освобождения, не выявлен текст завещания Петра. Наконец, не разгадана загадка некоего «каинова греха», намеки на который содержатся в речи Сымона Куровича 15.02.1689, обвинителя на процессе Казимира Лыщинского. Возможно, за этими догадками стояло нечто реальное, омрачавшее отношения Казимира с Матвеем и другими братьями. Эту тему по мере возможности мы попытаемся раскрыть в будущем.

Глава 5. Брест. Сапеги. Иезуиты

Брест занимает важное место в нашем повествовании. Это не только родина Казимира Лыщинского, но и место, где он рос, взрослел, получал образование, работал почти всю свою сознательную жизнь. Этот город он защищал с оружием в руках. Это воеводство он представлял на четырех сеймах Речи Посполитой. На этой территории находились его основные земельные владения. Здесь наш герой формировался как личность и политик. Поэтому мы не можем хотя бы вкратце не рассказать о городе с 1000-летней историей.

В письменных источниках Брест упоминается впервые в 1017 (1019) году. В старшинстве он уступает только Полоцку (862), Витебску (974), Турову (980), Волковыску (1005). Вслед за столичной Вильней (1387) в числе первых городов ВКЛ Брест (1390) получил магдебургское право. За ним последовали Гродно (1391), Слуцк (1441), Киев (1494), Полоцк (1498), Минск (1499), Могилев (1561), Мозырь (1577), Витебск (1597), Орша (1620), Мстиславль (1634).

«Большой город с крепостью на реке Буге, в которую впадает Мухавец»120 – таким показался Брест имперскому послу Сигизмунду Герберштейну, который в 1520-х годах дважды проезжал через эти земли. В середине XVII века в Бресте проживало более 10 тысяч человек. Надо сказать, немало. Население столичных Варшавы и Вильно в то время насчитывало примерно по 25 – 30 тысяч.

После заключения Люблинской унии 1569 года в составе ВКЛ осталось всего девять воеводств, если считать и Смоленское. Брест был административным центром одного из них. Его население росло в том числе за счет иностранцев. Сюда приезжали из Московии, Польши, немецких княжеств, здесь активно торговали евреи. Об этом говорят названия брестских улиц: Русская, Немецкая и т. д.

Однако Брест был не только средоточием торговой деятельности, но и важным политическим центром ВКЛ. В период с 1446 по 1569 год Брестский замок 17 раз становился местом проведения сеймов Княжества. Именно Брест был первым городом на территории ВКЛ, где в 1653 году состоялся общегосударственный сейм конфедеративной Речи Посполитой.

Местная шляхта о том хорошо помнила и постоянно ставила вопрос о проведении в Бресте каждого третьего сейма. Такого же статуса для себя желали и гродненцы. Поляки же были категорически против обоих городов. Вацлав Потоцкий даже не преминул позлословить на эту тему:

Уж чем не повод для стихов:

Сейм из Варшавы отбыл в Гродно,

Где тучи хряков и волков.

Позор «ботвинникам» негодным!121

С тем, что сейм 1653 года был проведен в Бресте, поляки тоже никак не могли смириться. Эту уступку литвинам они обосновывали тем, что в Варшаве свирепствовала чума, а Брест был близок к театру военных действий, полыхавших в Украине.

С Брестом были тесно связаны Сапеги. Этот магнатский клан обрел полную силу после того, как Лев Иванович Сапега (1557 – 1633) был назначен воеводой виленским и великим гетманом литовским. Сосредоточив две высшие должности в своих руках, он стал человеком номер один в ВКЛ. За Сапегами надолго закрепился статус правящей верхушки Княжества. Их доминирование в политической жизни государства продолжалось до конца XVII столетия. Именно в Бресте впервые переcеклись пути Лыщинских и Сапег. Самый знаменитый из них – Лев Иванович – помимо всего прочего в 1618 – 1623 годах был старостой берестейским. Одной из его функций в этот период было назначение верхней палаты Брестского городского суда. А в нижней палате, как вы помните, служил, только несколько позже, отец Казимира. Нельзя исключить, что Гераним Лыщинский (1581 – 1670) был лично знаком со старостой и его младшим сыном Казимиром Львом (1609 – 1656). Старший Лыщинский был младшим современником Льва, но пережил их обоих.

За спиной этих великолитовских магнатов нередко маячила тень иезуитов. Они, как и другие католические Ордена (августинцы, бернардинцы), в эпоху Контрреформации122 стали проявлять высокую активность, в том числе и в Бресте. Причем Орден иезуитов, или Общество Иисуса, как он официально назывался, стал передовым ударным отрядом контрреформистов, успешно потеснившим старые монашеские ордена. Устав Общества предписывал иезуитам селиться в богатых городах и устраивать там коллегии123.

Иезуиты сыграли чрезвычайно важную роль в жизни Казимира Лыщинского. Во-первых, он у них учился: сначала – в иезуитском коллегиуме в Бресте, потом в других местах. Во-вторых, он работал в Брестском коллегиуме124. В-третьих, уже будучи судьей, Лыщинский выступил арбитром по судебным спорам брестcких горожан с иезуитами125. И наконец, в литературе господствует точка зрения, что именно иезуиты выступили вдохновителями и заказчиками судебного процесса против Казимира Лыщинского.

Вопреки широко распространенному мнению пригласил в Брест иезуитов не Лев Сапега. Это сделал в 1616 году луцкий епископ Павел Валуцкий, к юрисдикции которого относился Брестский повет. Затем была основана резиденция в фольварке Адамово. Ее подарил иезуитам Евстафий Волович, епископ виленский. Первые шаги в Бресте иезуиты совершили в фарном костеле: здесь они создали свою миссию126, которая в 1620 году при поддержке брестского воеводы Яна Остафия Тышкевича была преобразована в резиденцию.

В 1621 году иезуиты приобрели каменный дом в Бресте на углу улицы Ковальской и городского рынка и выстроили там свой костел (это место находится у самого подножия главного монумента мемориального комплекса нынешней Брестской крепости-героя). Его строительство завершилось к 1623 году, т.е. за 11 лет до рождения Казимира. Первоначальный облик костела не сохранился, потому как в 1653 – 1657 годах он был частично перестроен.

Иезуиты поступили умно́. Свой костел они освятили в честь не только основателя христианства, но и самого почитаемого святого в ВКЛ – королевича Казимира. Вероятнее всего, Казимир Лыщинский был крещен именно в этом костеле.

Поскольку иезуитский храм был посвящен св. Казимиру, то для Казимира Лыщинского, ученика, а затем преподавателя брестского иезуитского коллегиума, он, несомненно, обладал особой значимостью.

А. Новицкий со ссылкой на архив Ордена иезуитов указывает, что наш герой родился 04.03.1634 года127. Никакой иной даты в исторической литературе не называют. На эту дату приходится день смерти и день памяти святого Казимира.

Это не просто местный святой, а единственный с таким именем. А поскольку по традиции новорожденного нарекали по святцам, сомнений в дате рождения нашего Казимира у исследователей практически не возникает.

В 1657 году брестский костел иезуитов представлял собой четырехугольное здание с восьмигранной башней – сигнатуркой. Так называли малую башню католических храмов, на которой держится наименьший из колоколов. Башенка возвышалась над двускатной крышей. Главный фасад храма украшал щит сложной формы. Боковые стены имели по шесть стрельчатых окон. Таким костел запечатлен на гравюре тех лет. 17.06.1623 года Лев Сапега подарил иезуитам фольварок Деревная вместе с деревеньками Мостки (Мальтки) и Меневеж128.

Целью этого пожертвования было основание иезуитского коллегиума – учреждения среднего образования закрытого типа. Коллегиум открылся в 1633 году, за год до рождения Казимира Лыщинского. Не каждый желающий мог сюда попасть, хотя обучение было бесплатным.

Спонсировать строительство коллегиума канцлер приказал своему сыну Казимиру Льву, впоследствии подканцлеру ВКЛ, и выделил на эти цели 30 000 польских злотых. А тот отписал их отцам иезуитам в завещании от 30.07.1655 года129. Но и при жизни не обделял Казимир Лев брестских иезуитов вниманием. В 1650 году он приобрел и передал им фольварок Паниквы и одноименную деревеньку.

Владения иезуитов в Брестском воеводстве расширялись не только благодаря пожертвованиям. Еще одним источником дохода было ростовщичество. Например, в 1627 году Григорий Григорович с сыном и невесткой отказались от своих прав на наследственное имение – фольварок Пельчицы – в связи с невыплатой долга иезуитам в размере 5000 польских злотых. Покупка земельных участков тоже имела место. В частности, в 1629 году коллегиум приобрел за 5000 польских злотых у шляхтича Павла Дымского деревню Замостье (Брашевичи), расположенную в Брестском воеводстве.

В самом Бресте иезуиты владели двумя юридиками и пятью земельными участками. Юридики представляли собой административно независимые обособленные части городов и предместий, на которые не распространялась административная и судебная власть местного самоуправления. Обычно они принадлежали крупным магнатам или монастырям, а со временем становились центрами ремесленничества и торговли. При этом в одной из юридик, которая являлась собственностью брестских иезуитов, в Литаворщине, находилась цагельня (кирпичный завод). Кирпич как строительный материал пользовался спросом. Позднее, в 1671 году, иезуитский коллегиум получил в залог деревни Мацеевичи, Ставки и Ляховичи в Брестском воеводстве. Они оставались во владении иезуитов на протяжении 100 лет до самой ликвидации Ордена.

Брестские иезуиты богатели и наращивали влияние. Методы, которыми они добивались своих целей, далеко не всегда были морально безупречны. Значительный рост богатства Общества Иисуса вызывал зависть не только у горожан и городских властей, но и у представителей духовенства. Особое недовольство выказывал клир Виленского капитула. Осведомленные люди утверждают, что открыто негодовал по этому поводу виленский епископ Константин Казимир Бжостовский – первое лицо католической церкви в ВКЛ130.

В дальнейшем имущество брестских иезуитов станет причиной множества судебных тяжб, в разрешении которых примет участие и Казимир Лыщинский.

С громадиной иезуитского костела в Бресте Казимир впервые столкнулся, как мы уже говорили, в самом раннем детстве.

Это был первый храм нашего героя, причем названный в честь его небесного покровителя. Крестины свои Казимир, конечно, не мог помнить, но этим его знакомство с костелом не ограничилось. Нет сомнений в том, что он был здесь частым гостем.

Наверняка, костел производил на малолетнего Казимира ошеломляющее впечатление. Он совсем не походил на деревянную церковь у них в деревне. Его каменная мощь не могла оставить мальчика равнодушным, а внутреннее убранство и вовсе заставляло трепетать. Множество горящих свечей. Картины. Статуи. Иконы. Сияние золота и серебра. Приятный запах ладана. И божественные звуки, лившиеся из органа. Музыка уносила душу высоко в небо, туда, где живет Бог. Самая настоящая сказка. А какому ребенку не хочется возвращаться в сказку вновь и вновь?!

В возрасте шести-семи лет он, можно сказать, окунулся в эту атмосферу надолго. Отец отдал его в коллегиум при костеле св. Казимира. Иезуитский коллегиум кроме учебного корпуса имел библиотеку и аптеку. В коллегиуме изучалось семь свободных наук, богословие, латинский и греческий языки.

Двойственность иезуитов подчеркивают многие. С одной стороны, это коварные, хитрые и беспринципные люди, которые по головам готовы идти ради достижения своих целей, а с другой – это основатели лучшей для своего времени системы образования. В воспитательной работе, проводимой Орденом иезуитов, было много положительного. В первую очередь это относилось к педагогической практике, целью которой ставилось гармоничное воспитание послушников. Среди недостатков – малое внимание к так называемым свободным наукам.

Учебный процесс носил преимущественно гуманитарный и религиозный характер. Немало времени иезуиты отводили спортивным занятиям: верховой езде, плаванию, фехтованию. Обучали также музыке, танцам, пению. Заботились и о здоровье воспитанников.

К середине XVII столетия Брест был многоконфессиональным городом, но преобладали в нем католические ордена: бернардинцы, августинцы, иезуиты и т. д.

Далее вкратце расскажем о системе образования, созданной иезуитами. Возможно, эта часть кому-то покажется скучной, но без нее никак не обойтись, ибо Казимир Лыщинский прошел многие ее ступени. В этом плане ему повезло.

Можно встретить утверждения, что все преподаватели Брестского коллегиума были профессорами131. Однако это не так. Тот же Казимир Лыщинский в пору преподавания в этом коллегиуме не имел такого звания. Кроме того, нельзя уравнивать средневековых и нынешних профессоров ВУЗов.

Наиболее распространенным типом учебных заведений Ордена иезуитов являлась школа, или гимназия. Она состояла из пяти классов. Срок обучения мог колебаться от шести до семи лет. Как раз в одном из таких заведений и предстояло учиться Казимиру.

В больших коллегиях обучение начиналось со вступительного класса. Он выполнял роль подготовительного. Детей учили читать и писать. Следующие три класса назывались грамматическими, или низшей школой. Основное внимание в них уделялось изучению грамматики латинского языка. Назначение этого курса – подготовка учащихся к курсу красноречия.

Программа первого класса – низшей грамматики – иногда растягивалась на два года. Ученики штудировали основы латыни: части речи, склонения имен существительных и спряжения глаголов, основы синтаксиса. Занятия проводились по учебнику De institutione grammatica libri tres М. Альвареша (1526 – 1582), португальского иезуита, учителя грамматики в первой коллегии Игнатия Лойолы в Лиссабоне. Он был впервые опубликован в 1572 году. Грамматика Альвареша стала официальной грамматикой иезуитов. Знакомились в первом классе и с азами древнегреческого языка.

Ежедневно проводилось четыре урока. На первом проверялось домашнее задание. На втором читали произведения Цицерона (самые легкие письма и эпиграммы) и выполняли упражнения – из учебника Альвареша либо продиктованные учителем.

На третьем отвечали тексты наизусть. Четвертый урок целиком отводился изучению грамматики. И так изо дня в день, кроме воскресенья.

В субботу порядок несколько отличался. На первом уроке повторяли пройденное за неделю. Второй урок отводился концентрированию. Остальные занятия проводились так же, как и в предыдущие дни.

Во втором классе – средней грамматики – завершалось изучение основ латинского языка. Преподавание греческого ограничивалось синтаксисом. Ученики должны были усвоить простейшие правила. Весь первый урок старосты класса (декурионы) проверяли упражнения, заданные накануне, а преподаватель – работы, выполненные письменно. На втором уроке ученики повторяли латинскую грамматику, а также переводили Цицерона с рабочего языка – в белорусских школах таковым был польский – на латынь. Родной язык Казимира Лыщинского, сейчас его называют старобелорусским, в школе не использовался. Только в конце XVII века здесь появился первый в Беларуси школьный театр. Как раз в пьесах, которые ставились на его сцене, звучал старобелорусский язык. На послеобеденных занятиях учитель проводил устный опрос по ранее изученному материалу. В субботние дни повторяли пройденное и изучали катехизис.

В третьем классе – высшей грамматики – практические навыки в разговорной и письменной латыни отрабатывались на произведениях античных авторов. Сначала ученик читал текст и пересказывал его по-польски или на латыни. Далее уже преподаватель разбирал произведение, обращал внимание на упущения в ответе ученика. В завершение учащиеся совместно выполняли перевод. Раз в месяц писали сочинения. Пробовали заниматься стихосложением. Ученики должны были также освоить в полном объеме грамматику греческого языка. Основным материалом для изучения служили басни Эзопа.

На первом уроке декурионы проводили устный опрос учеников, а преподаватель в это время проверял домашние задания.

На втором уроке читали Цицерона, а затем выполняли упражнения в письменной и устной форме. Третий урок отводился для проверки текстов латинских поэтов и греческих прозаиков, которые ученики должны были выучить наизусть. Оставшиеся полтора часа занимались латинской и греческой грамматикой.

За грамматическими классами шел класс поэзии (humanitas).

Главная его задача – непосредственная подготовка к занятиям по красноречию. В этот период ученики должны были много читать, в основном древнеримских поэтов и политиков: Овидия, Вергилия, Горация, Цезаря, Цицерона и других. Из греков в этом классе изучали, в частности, Платона, Плутарха, Гесиода.

Последняя ступень среднего образования в иезуитских школах – класс риторики. Он был рассчитан на два года. В этом классе знакомились с теорией ораторского искусства, вырабатывали собственный стиль речи. Последнее достигалось чтением античных авторов и выполнением многочисленных упражнений. Курс преподавался по учебнику Ц. Суареса De arte rhetorica libri tres (1560). Изучали Цицерона, Сенеку, Тита Ливия, Тацита. Из греческих авторов читали Демосфена, Платона, Гомера, Геосида, Пиндара и т. д. Преподаватели всячески побуждали учеников к самостоятельной творческой деятельности – естественно, в заданных ими рамках.

Несколько слов о порядке управления иезуитскими школами. В 1608 году (а фактически в 1617 году) Речь Посполитая была разделена иезуитами на две провинции – Польскую и Литовскую132. Во главе провинций стоял провинциал. К Литовской относилась подавляющая часть учебных заведений, расположенных на территории современной Беларуси.

Ректора коллегиума назначал генерал Ордена. Обязанностью ректора была надлежащая организация деятельности школы. Он присутствовал на всех диспутах. По окончании учебного года направлял провинциалу отчет, в котором характеризовал каждого учителя. Но снять с должности преподавателя без согласия провинциала ректор не имел права.

Непосредственно жизнью школы руководил префект (praefectus studiorum). Если школа была большая, то ее, как правило, возглавляли два префекта: один отвечал за работу с младшими классами, другой – со старшими. Префект обязан был раз в две недели посещать один урок каждого учителя, детально анализировать его с точным указанием достоинств и недостатков.

О подготовке преподавателей, поскольку ее в полном объеме прошел Казимир Лыщинский, мы подробно расскажем в другой главе. Те же, кто желает во всех подробностях узнать, как работали учебные заведения иезуитов на территории нынешней Беларуси, могут обратиться к монографии Т. Блиновой133, незначительную часть которой мы пересказали.

Прежде чем расстаться с иезуитами, хотелось бы отметить некоторые черты, характерные для внедренной ими системы образования. Это соревнования в командах, созданных в классах, и так называемые концентрации. Состязание заключалось в следующем. В начале каждого учебного года учитель произвольно делил класс на две команды. Затем предлагались к решению специально подобранные задания повышенной сложности. Ученики, выполнившие задание лучше всех, назначались десятниками (декурионами), т.е. возглавляли команды из 10 человек. Остальные обязаны были им подчиняться. В ходе уроков декурионы оказывали помощь учителям, собирали для проверки письменные домашние задания, следили за порядком в классе, иногда проводили устный опрос. Многим еще со школьной скамьи знакомы функции старост, поэтому вдаваться в подробности не будем. Мы не сомневаемся, что Казимир Лыщинский был одним из декурионов.

У каждого класса был свой журнал, в котором выставлялись отметки. По окончании ученикам выдавали подтверждающий завершение обучения документ, и они переходили в следующий класс. «Хорошистам» и «отличникам» вручали похвальный лист134. Все успехи и неудачи учеников фиксировались в их личных делах.

Источники не сохранили практически никакой информации о школьных годах Казимира Лыщинского. Г.Д.Сейлер – единственный из авторов, кто сообщает, что, находясь в коллегиуме, Лыщинский обнаружил «особые признаки способной и остроумной головы», часто задавался всевозможными грешными вопросами, высказывал парадоксальные суждения о Боге, ангелах, религии и умел объяснять их «с особым красноречием» своим сверстникам135. Школьное руководство, узнав об этом, поразились «ужасным заблуждениям» молодого человека. Все попытки разубедить его в этом были тщетны. Якобы за вольнодумцем установили надзор. Однако он продолжал настаивать на своем, не реагировал на замечания и игнорировал усилия преподавателей, за что был однажды лишен школьных привилегий и содержания136.

Нас же не покидает уверенность в том, что наш герой был в числе лучших. В какой-то мере эта уверенность подкрепляется завещанием Геранима Лыщинского, в котором он назвал Казимира «яко способнейшего» среди четверых своих сыновей137. Смеем предположить, что родитель нашего героя опирался не только на собственные суждения, но и на похвалы, которыми одаряли своего ученика педагоги-иезуиты.

Из завещания Геранима также известно, что отцам-иезуитам он оставил «18 злотых и один пляц за Мухавцом, дабы через два года, в неделю, в пяток, за мою душу литургия отправляема была»138.

Из ревизии с инвентарем замка Берестейского 1668 года следует, что судье городскому берестейскому Гераниму Лыщинскому за рекой Мухавцом принадлежало три пляца139. Аналогичный документ, составленный в 1682 году, свидетельствует, что все они перешли во владение отцов иезуитов140. Возможно, два других земельных участка были выкуплены или выменяны иезуитами у наследников судьи берестейского. Можно сделать вывод, что у брестских иезуитов не было оснований предъявлять претензии Гераниму Лыщинскому и его наследникам, включая Казимира. Длительное время они мирно уживались друг с другом.

Касаемо загадок и тайн относительно в этой части мы по-прежнему не знаем точно, где именно родился Казимир Лыщинский (в Лыщицах или в самом Бресте), где его крестили. Это мог быть костел иезуитов, посвященный Иисусу Христу и св. Казимиру, костел бернардинцев, который находился в непосредственной близости от земельных владений Геранима Лыщинского в самом Бресте, а мог быть даже и Морозовичский костел. И нам бы, безусловно, хотелось, чтобы власти Бреста восстановили костел и коллегиум иезуитов, чьи руины сиротливо выступают из брестской земли, и организовали там музей нашего выдающегося мыслителя и соотечественника. Кстати, идея создания музея высказывалась неоднократно, но дальше школьного порога не вышла.

Глава 6. Солдат

В карьерном развитии Казимира Лыщинского можно выделить четыре этапа: военный (1648 – 1658), духовный (1658 – 1666), политический (1669 – 1674), судебный (1674 – 1689). Каждый из них последовательно сменял друг друга. Эту главу мы посвятим военным страницам жизни.

Практически нет документов, которые открывали бы подробности происходящего с нашим героем в течение данного промежутка времени. Если б не привилей Яна III Собеского, целых 10 лет и вовсе остались бы белым пятном в биографии.

Привилей тоже не поражает обилием сведений, но подтверждает участие Казимира Лыщинского в трех войнах. Целиком этот документ никогда не публиковался. Частично его цитировали А. Прокошина и В. Шалькевич141. Опосредованно с ним был знаком и главный польский специалист по Казимиру Лыщинскому – профессор А. Новицкий142.

Та часть привилея, которая нас интересует, занимает всего семь строчек на листе формата А4. Текст дан в переводе с польского, выполненном в середине XIX века: «Мы (король польский и великий князь литовский. – Прим. авт.), имея аттестованные заслуги благородного… Казимира Лыщинского, которые заслуги не только перед Богом как набожного и справедливого, но отличающиеся верностью и приверженностью к Отечеству значительно доказываются, который от юных лет своих как в коронном войске под знаменами прославленного покойного полевого коронного писаря Ивана Сапеги постоянно приобретал, так и после того в литовских войсках с покойным князем подканцлером Великого Княжества Литовского в войну Московскую, Шведскую и Венгерскую с пренебрежением здравия и пожертвованием состояния своего…»143

Первой в привилее названа Московская война (1654 – 1667). Ее жертвами стал каждый третий житель ВКЛ. Белорусские историки называют ее «Невядомай»144. Вторая – со Швецией (1655 —1660). Она широко известна как «Потоп». И третья – Венгерская. С ней в белорусской исторической и научно-популярной литературе связано больше всего загадок.

Информации – минимум, а вопросов, на которые хотелось бы получить ответы, немало. Во сколько лет Казимир взял в руки оружие? Какой воинский путь прошел и в каких сражениях участвовал? Под знаменами каких командиров сражался? В каких войсках служил? Был ли ранен? Чем отличился?

Некоторые белорусские историки считают, что начало военной карьеры Казимира Лыщинского приходится на годы, когда он закончил Брестский иезуитский коллегиум. Тогда началось восстание на Украине (1648 – 1654) во главе с Богданом Хмельницким145. Вероятнее всего, первым боевым крещением Лыщинского стало участие в защите Бреста от казаков Хмельницкого, на что указывает К. Тарасов146. В частности, известно, что 5 (15) сентября 1648 года в Бресте были казнены 17 горожан, которые якобы готовили восстание с целью открыть городские ворота казакам Б. Хмельницкого. Когда казацкие отряды подошли к городу, в Бресте все же вспыхнуло восстание. В борьбе с казаками потерпел поражение брестский каштелян К. Тышкевич. В 1649 году в город вступили войска Я. Радзивилла. И снова было восстание, в результате которого погибло около 2 тысяч горожан, а сам город сильно пострадал147.

Известно, что обучение в Брестском иезуитском коллегиуме Казимир Лыщинский закончил в 1648 году. Ему исполнилось 14 лет. Действительно, «юные лета», как указано в привилее. Возможно, в это время Казимир Лыщинский был оруженосцем у своего отца, которому шел седьмой десяток.

Война середины XVII столетия – «Невядомая» – началась несколько позже, в 1654 году, когда Казимиру Лыщинскому было уже 20, длилась с переменным успехом почти 13 лет и закончилась в 1667 году, и в ее отношении говорить о «юных летах» было бы некорректно. Шведский «Потоп», т.е. вторжение шведских войск на территорию Речи Посполитой, пришелся на 1655 – 1660 годы. Московия и Швеция одновременно напали на Речь Посполитую и заняли практически всю территорию, включая Вильно. Оба захватчика поочередно владели малой родиной Казимира Лыщинского – Брестом.

Участие Казимира в боевых действиях против Московии и Швеции изначально в составе польских, а затем литовских войск не вызывает сомнений, поскольку Лыщинские владели земельными угодьями и на территории Короны Польской, и в ВКЛ.

У белорусских историков отсутствует сколько-нибудь вразумительное объяснение, в какой именно третьей войне участвовал Казимир Лыщинский. Одни склоняются к тому, что Венгерская – это военная компания против Турции. Другие пишут об участии Лыщинского в защите Бреста от венгерских войск148.

На наш взгляд, под Венгерской войной следует понимать вторжение на территорию Речи Посполитой венгерских войск под руководством трансильванского князя Дьёрдя Ракоци II. Тяжелейшая ситуация в Речи Посполитой во время «Потопа» показалась ему лучшим временем для нападения. Видимо, ему не давала покоя слава другого соотечественника – Стефана Батория, ставшего королем Польского королевства и великим князем ВКЛ.

В 1657 году трансильванцы вторглись на территорию Речи Посполитой в союзе со шведами и запорожскими казаками. Как указывают источники, больше всего от нападения венгерских войск пострадал Брест149. Однако польско-литовская дипломатия сумела настроить против них крымских татар, а турецкий султан Мехмед IV лишил Дьёрдя Ракоци II власти. В битве с турками князь был смертельно ранен. Его сподвижник Янош Кемени не удержал власть, и в 1661 году турки возвели на княжеский трон Трансильвании Михая Апафи (1661 – 1690).

Эти войны непосредственно затронули и Лыщинских, их имения сильно пострадали от войск московских и семиградских (венгерских). При этом в отношении уплаты долгов Геранима Лыщинского в казну в 1658 году был объявлен мораторий сроком на три года150. Этот факт свидетельствует, что Гераним Лыщинский и его сыновья не были замечены в сотрудничестве с захватчиками. В противном случае он бы получил не рассрочку в уплате налогов, а конфискацию имений, как это случилось с брестскими шляхтичами Петром Станисловом Греком и Криштофом Пекарским, которых 03.09.1657 года король лишил всех имений151.

В королевском привилее об участии Казимира Лыщинского в событиях войны с Турцией 1672 – 1676 годов нет ни слова.

В ее ходе армия под командованием Яна Собеского разбили турецкие войска Гусейна-паши под Хотином. Эта была одна из самых славных побед в истории Речи Посполитой. Она в немалой степени способствовала избранию Собеского королем, а в дальнейшем это дало ему повод чеканить на монетах свое изображение с лавровым венком на голове. Если бы Казимир Лыщинский принимал участие в этих событиях, привилей непременно упомянул бы об этом.

Так что предположение об участии Казимира Лыщинского в войне против Турции ошибочно. Скорее всего, выдвинула его в одной своей статье152, затем продублировала в другой153 Е. Прокошина. В этом ее поддержала И. Войтик. Попав в энциклопедический справочник, изданный значительным тиражом, ошибка быстро распространилась на книжных просторах. Не обошла она стороной и рассказ известного писателя В. Орлова «Миссия папского нунция». Причем, по его версии, Казимир Лыщинский не только участвовал в войне с Турцией, но и отличился в ней154. Излишне доверился авторитету известного белорусского философа и один из авторов этой книги155.

Но вернемся к привилею. В качестве непосредственных военных командиров Казимира Лыщинского Ян III Собеский называет польного коронного писаря Ивана Сапегу и князя подканцлера ВКЛ. Имя последнего не указано, очевидно в то время оно было известно всем. Кроме того, в привилее говорится, что к моменту его издания (22.03.1682) оба командира уже покинули лучший из миров. Опять же, негусто.

И. Войтик «зачисляет» Казимира Лыщинского в распоряжение некоего Огинского (вероятно, Марциана), однако ссылок на исторические документы не дает. А потому это утверждение не более чем предположение. Писатель В. Чаропко называет боевым командиром нашего героя подканцлера ВКЛ Александра Криштофа Нарушевича. Однако, во-первых, в эту должность Нарушевич вступает в 1658 году156, когда Казимир принимает решение о завершении военной карьеры и избирает для себя духовную стезю. Во-вторых, он никогда не титуловался князем. А. Новицкий безымянного князя-подканцлера идентифицирует как Казимира Льва Сапегу, младшего сына Льва Сапеги157. Именного к нему после смерти старшего брата Яна Станислава перешел княжеский титул, а должность он занимал с 06.03.1645 по 19.01.1656 года, как раз в период участия Казимира Лыщинского в военных действиях.

После смерти Казимира Льва Сапеги с 1656 года по 02.03.1658 года рассматриваемая должность принадлежала Криштофу Сигизмунду Пацу. Однако он не принадлежал к княжескому роду, на момент издания привилея находился в добром здравии и занимал должность канцлера ВКЛ.

Еще один из возможных кандидатов в воинские начальники нашего героя и практически его ровесник – Михал Казимир Радзивилл (1635—1680), безусловный князь и подканцлер. Эту должность он занял в 1668 году, а умер в 1680 году, незадолго до издания привилея. Главный аргумент в пользу последнего – именно под его командованием войска ВКЛ окончательно освободили Брест в 1657 году.

Таким образом, на наш взгляд, наиболее вероятными кандидатами на роль боевых командиров Казимира Лыщинского являются: при службе в польских войсках – польный коронный писарь Иван (Ян Фредерик) Сапега (умер в 1664 году); при службе в литовских войсках – подканцлер ВКЛ Казимир Лев Сапега (умер в 1656 году).

Воинский путь Казимира Лыщинского можно проследить только исходя из информации о боевом пути этих военачальников158. Возглавляемые ими формирования принимали активное участие в военных событиях 1648 – 1658 годов.

Польный коронный писарь Иван Сапега был представителем коденской линии магнатского рода Сапег. В конце 1630-х и в 1644 – 1645 годах он служил во французской армии. Около 1647 года вернулся на родину.

В 1648 году принимал участие в неудачной битве с восставшими запорожскими казаками под Желтыми водами, где после ранения С. Потоцкого командовал польским корпусом. После поражения в битве попал в татарский плен, был освобожден весной 1650 года. В 1653 году получил должность писаря польного коронного. В мае того же года участвовал в военных операциях против крымских татар. В феврале 1654 года вновь оказался в плену, в декабре вернулся домой.

В 1655 году участвовал в битве с русско-казацким войском, а в октябре перешел на службу к шведскому королю Карлу Х Густаву. Слыл одним из самых рьяных сторонников короля Швеции. В ноябре 1655 года был отправлен в лагерь литовских войск под Брестом, чтобы убедить их перейти на шведскую службу.

Весьма вероятно, что в это время пути-дороги Ивана Сапеги и Казимира Лыщинского пересеклись. В декабре 1655 года Иван Сапега сформировал две казацкие хоругви. В феврале —марте 1656 года, будучи главным начальником польских конных хоругвей, сражавшихся на стороне Карла Х Густава, участвовал в военных операциях шведов против партизанских отрядов региментария Стефана Чарнецкого, в частности в разгроме их под Голубом. В конце февраля был направлен шведским королем убедить поляков сдать крепость Замостье.

28.03.1656 года под давлением своих подчиненных оставил шведскую службу. В дальнейшем участвовал во многих военных кампаниях, в том числе в трехдневной битве под Варшавой (1656), походе против трансильванского князя Дьёрдя Ракоци (1657) и блокаде шведских гарнизонов в Пруссии (1658 – 1659).

Весной 1659 года вместе с Яном Собеским занимался строительством укреплений Львова. В 1660 году участвовал в битвах с русско-казацкими войсками под Любаром, Чудновым и Слободищем. В конце 1663 года должен был получить булаву польного гетмана литовского, но из-за ухудшения здоровья отказался от должности. Скончался 03.06.1664 года.

Как минимум в двух случаях Казимир Лыщинский мог служить под началом Ивана Сапеги: при защите родного Бреста (1655) и в походе против венгерского князя Дьёрдя Ракоци (1657).

Боевой путь князя подканцлера Казимира Льва Сапеги (1609 – 1656) несколько скромнее. В 1648 – 1651 годах он находился в окружении короля польского Яна II Казимира Вазы, боролся с восставшими украинскими казаками, принимал участие в битвах под Зборовом (1649) и Берестечком в Украине (1651).

Казимир Лев Сапега находился во враждебных отношениях со своим двоюродным братом – гетманом великим литовским Янушем Радзивиллом, поскольку сам претендовал на большую гетманскую булаву.

Во время русско-польской войны (1654 – 1667) Казимир Лев Сапега выставил собственный полк. Активно выступал против сепаратного соглашения Януша Радзивилла со шведским королем Карлом Х Густавом. Осенью 1655 года под Брестом координировал военные действия против русских и шведских войск.

В ноябре 1655 года после поражения, нанесенного русской армией в битве под Верховичами, формально признал протекторат Швеции над ВКЛ. В начале 1656 года получил разрешение короля польского и великого князя литовского Яна II Казимира вести переговоры с русским царем Алексеем Михайловичем, но слабое здоровье в этом ему помешало. Умер 19.01.1656 года в Бресте, похоронен в монастыре картузианцев в Березе Брестской области.

Судьба вполне могла свести Казимира Льва Сапегу и Казимира Лыщинского осенью 1655 года.

Итак, что в результате мы можем сказать о военной карьере нашего героя? Почти ничего. К. Тарасов высказывает мнение, что в молодости Лыщинский входил в брестскую хоругвь посполитого рушения159. Она имела в своем составе 100 – 200 конных воинов. Несколько хоругвей составляли полк.

Этот же автор сообщает, что в более позднем возрасте наш герой был приписан к полку крылатых гусар – тяжелой коннице ВКЛ. Это были элитные подразделения. Стальными доспехами снаряжались не только всадники, но и лошади. Лишь состоятельные люди могли себе позволить подобное.

Кроме доспехов гусары использовали в бою высокие белые крылья, которые крепились к спине. Лавина крылатых всадников производила неизгладимое впечатление: мощные кони, боевые доспехи и поднятые над головой белые крылья… Жаль, что источников К. Тарасов не указывает. А потому к приведенной им информации приходится относиться с осторожностью.

Заслуживает внимания и такой момент. В тексте привилея отмечается, что Казимир Лыщинский не жалел своего здоровья в боях за родину (значит ли это, что он был ранен, мы не знаем) и жертвовал собственным имуществом ради победы. В целом данные формулировки никакой конкретики не вносят, но позволяют сказать, что Казимир в предосудительных поступках замечен не был, воевал достойно, но выдающихся подвигов не совершил.

Примерно в конце 1658 года Казимир Лыщинский вложил саблю в ножны и более ее никогда не вынимал. Он кардинально сменил вид оружия: холодную сталь – на распятие, книги, молитву, гусиное перо и бумагу. Похоже, словом он хотел достичь большего, нежели саблей.

Конечно, нам бы очень хотелось расставить все точки на «i», подробно рассказать о сражениях, в которых наш герой принимал участие, ответить с максимальной точностью на все вопросы. Но, увы, сила наших желаний ничто по сравнению с силой времени, которая безжалостно низвергает многие события в пропасть забвения.

Глава 7. Монах

В этой главе мы будем говорить о духовной стезе Казимира Лыщинского. А значит, вернемся к иезуитам, потому как духовная карьера нашего героя непосредственно связана с этим Орденом.

Цель данной главы – разобраться в фактах, имевших место в жизни Казимира Лыщинского, а не выдуманных недоброжелателями. Без такого предварительного анализа трудно определить, что было правдой, а что вымыслом в судебном процессе.

Как мы уже отмечали, духовный этап в судьбе Лыщинского следовал за военным. Служба в его жизни была, скорее всего, вынужденной. В те годы войны терзали страну, и нашему герою пришлось встать на ее защиту. Но, судя по всему, убивать людей, даже врагов, Казимиру было не по душе. Он искал свое будущее в мирной, спокойной деятельности.

Почему слуга Божий? Почему именно такой выбор? Прямых ответов на этот вопрос нет. А какая альтернатива тогда могла быть? Амбициозному человеку, желающему делать карьеру не мечом, а словом, чаще всего приходилось выбирать между камзолом и сутаной. Как свидетельствует практика, младших братьев в семье предпочитали «одевать» в сутану.

Мы не знаем наверняка, что заставило Казимира Лыщинского отказаться от военной карьеры. Может быть плен и серьезное ранение старшего брата Матвея, которое тот получил в ходе войн 1648 – 1667 годов160. Или сердце и душу Казимира изорвали в клочья эти грозные десятилетия, и он потянулся к Богу. А возможно, что это стремление поселилось в его душе еще в годы учебы в коллегиуме, а военное лихолетье было лишь вынужденной задержкой в исполнении давно принятого решения.

В 1658 году нашему герою исполнилось 24 года. Учиться было еще не поздно, хотя и сложнее, нежели в пору юности. Принадлежать к иезуитам считалось престижным, это был своего рода клуб для избранных, попасть в него мог далеко не каждый. О том свидетельствует численность членов Ордена: в 1565 году – лишь 2000 человек, в 1615-м (через 50 лет бурного развития) – всего 13 112 по всему миру. Для сравнения: в XVIII веке Орден францисканцев, созданный в 1209 году, владел 1700 монастырями и имел в своем составе около 25 тысяч монахов. Однако по престижу, могуществу и влиянию на правителей иезуиты превосходили все другие ордена. Широко известны слова короля польского и великого князя литовского Стефана Батория: «Если бы я не был королем, то хотел бы быть иезуитом».

Возможно, изначально в семье Казимира Лыщинского делали ставку на духовную карьеру младшего сына. И первой ступенькой на этом пути было обучение у иезуитов в родном Бресте. Ведь пример, который рядом, чаще всего и есть самый главный аргумент в выборе профессии.

Далеко не все ясно с тем, как складывался жизненный путь Казимира в рядах Ордена. Одни ученые, польские, утверждают, что он повышал уровень образования в Кракове и Калише. Другие же, литовские, настаивают, что грызть гранит науки он продолжил в Виленской иезуитской академии (именно ее ректор позднее будет давать оценку его трактату, но ни словом не обмолвится, что автор этого сочинения – их выпускник). Причем некоторые убеждены, что Казимир учился в этом учреждении после окончания Брестского иезуитского коллегиума (1648) на протяжении 12 лет161. Но когда они делали свои выводы, еще не был введен в научный оборот привилей Яна III, в котором говорится об участии Казимира в трех войнах. В своих расчетах они не учитывали военное десятилетие в судьбе нашего героя.

Историку Б. Я. Рамму в конце 50-х годов ХХ века посчастливилось отыскать в Вильнюсе рукописную книгу «Академические лауреаты, или Книга, содержащая порядок представления и список представленных к степени доктора, лицензиата, магистра, бакалавра в старинной академии общества Иисуса с 1650 года»162. Казимира Лыщинского в этих списках нет. Не упоминается он среди выпускников Виленского университета и в юбилейном сборнике, посвященном 400-летию старейшего вуза на просторах СССР163. Мы в этой ситуации примем сторону поляков и Б. Рамма, а с точкой зрения литовских ученых позволим себе не согласиться.

Наиболее подробно вопрос о пребывании Казимира Лыщинского в Ордене иезуитов исследовал А. Новицкий. В своих работах он приводит в том числе имена преподавателей Лыщинского в Калише. Со ссылкой на письмо жившего в Польше итальянца Томмазо Таленти к великому герцогу Тосканы польский ученый указывает, что «Лыщинский состоял в Ордене иезуитов в течение восьми лет»164.

Основываясь на информации, приводимой Т. Таленти, а также на материалах Ордена иезуитов, польский ученый относит начало новициата Казимира Лыщинского на 07.12.1658 года. Крайней же датой выхода из Общества Иисуса следует считать 21.06.1666 года. Почему именно так? Да потому, что уже на следующий день Гераним Лыщинский разделил свое имущество между тремя взрослыми (достигшими совершеннолетия) сыновьями – Матвеем, Петром и Казимиром, которые к этому времени, помимо прочего, имели собственные семьи. Католический монах был не вправе владеть имуществом и тем более не мог состоять в браке. Ни в одном историческом источнике не сказано, он неправомерно вступил во владение недвижимостью или незаконно заключил брак. Его семейный союз был освящен католической церковью. Вероятно, он предъявил священнику, проводившему обряд венчания, документ, подтверждающий, что никаких обязательств перед Орденом у него нет.

Подчеркнем, это теоретический расчет крайнего срока выхода из Ордена. Фактически же Лыщинский покинул его месяцем, а может, и несколькими раньше. Вряд ли Казимир спонтанно, в один день, бросил монашеский Орден и женился. Такие решения не принимаются вдруг. А значит, в Ордене он состоял менее восьми лет, примерно семь с половиной.

Итак, период послушничества Казимира Лыщинского – новициат – начался в декабре 1658 года. В этом вопросе мы склонны довериться А. Новицкому165. Общие условия принятия, прохождения и завершения новициата регулировало каноническое право. Более подробно мы расскажем об этом в отдельной главе (гл. 8 «Новиций»).

По окончании новициата решение о судьбе послушника принимал настоятель монастыря. Послушника либо допускали к принесению монастырских обетов, либо удаляли из общины. Или ему продлевали срок новициата. Полноправным членом ордена новиций становился после обряда пострижения. Именно пострижение, а не принятие четырех обетов является ключевым моментом для понимания ситуации.

Иезуиты имели обычай «выторговывать» подарок у богатых родителей, отдававших им сыновей в новициат. Как правило, он равнялся сумме, которая приходилась на долю молодого человека в отцовском наследстве. Чаще всего передавались земельные наделы. Изначально подобные подношения считались добровольными, позднее они стали обязательными166. У нас нет документов, которые подтверждают, что Гераним Лыщинский пожертвовал некую сумму или недвижимость иезуитам калишским, но в своем духовном завещании он точно не обделил иезуитов брестских (см. гл. 5 «Брест. Сапеги. Иезуиты»).

Что же происходило с нашим героем в эти неполные восемь лет? Приведем разбивку по учебным годам, чтобы удобно было ориентироваться: сначала новициат – полтора года в монастыре в Кракове (начиная с декабря 1658 года и не позже осени 1660 года), затем четыре в иезуитской студии в Калише (1660/1661, 1661/1662, 1662/1663, 1663/1664) и, наконец, Львов и Брест (1664—1666). Именно в Бресте наш герой поставил точку в своей духовной карьере (1664/1665, 1665/1666).

Практически такой же расклад приводит и А. Новицкий, если не считать львовского периода. Польский философ убежден, что он длился на протяжении 1664 – 1666 годов. Но мы с этим не можем согласиться. Пребывание Лыщинского во Львове не могло быть продолжительным. Возможно, в этот город Казимира распределили на службу после окончания Калишской студии, но он сумел добиться перевода на родину. В монографии Т. Блиновой со ссылкой на римский архив Одена иезуитов утверждается, что в 1664/1665 учебном году Казимир Лыщинский преподавал грамматику в Брестском коллегиуме иезуитов, а в 1665/1666 году, последнем учебном году пребывания в Ордене, он занимал должности помощника в Брестском коллегиуме иезуитов и помощника по материальному обеспечению коллегии167. Эта информация подтверждается также документом из личного архива Анджея Новицкого: в характеристике Казимира Лыщинского в трехлетнем каталоге брестского коллегиума за 1665 год сообщается, что он в течение года преподавал в Бресте «syntax», что оставляет очень мало места для предположений другого рода168.

Е. Прокошина и В. Шалькевич также указывают, что, закончив студию в Калише, Лыщинский выполнял функции помощника ректора в иезуитском коллегиуме в Бресте169. При этом они сомневаются, что в 1666 году во Львове он в третий раз сел за парту, и обосновывают свою позицию теми же фактами, к которым апеллировали и мы: женитьба нашего героя и принятие им части имущества отца.

Вернемся к учебе в Калише. После окончания новициата и принесения трех монашеских обетов – нищеты, целомудрия и послушания – Казимир зачислен в разряд схоластиков. Началась действительно напряженная интеллектуальная работа.

Первый учебный год (1660/1661) Лыщинский штудировал труды греческих и римских авторов. Главная задача, которую решали на данном этапе, – выработать собственный стиль письма и речи на этих двух языках. Параллельно по указанию руководства можно было изучать еще один язык, как правило, страны, в которой предстояло трудиться170. Устав иезуитов предписывал, чтобы учащиеся общались между собой исключительно на латыни. Это требование выполнялось везде, за исключением Польской провинции. В Калишской студии разговаривали на польском. Казимир Лыщинский владел минимум четырьмя языками: родным белорусским (на этом сделан акцент в его характеристике171), польским, латинским и греческим.

Учебный процесс был построен по всем правилам иезуитской педагогики. Несколько раз в год устраивались литературные заседания – академии. Схоластики упражнялись на них в красноречии, цитировали отрывки из работ античных писателей, в основном Цицерона и Демосфена. Разрешалось им читать и собственные произведения, это даже поощрялось. Старшие исправляли ошибки, подсказывали, в каком направлении необходимо работать. Тех, у кого не обнаруживалось необходимых интеллектуальных задатков, к дальнейшему обучению не допускали. Они могли стать проповедниками либо исповедниками в больницах и тюрьмах.

Схоластики, которые усвоили латынь и греческий, постигали философию, физику и математику. При изучении философии большое внимание уделялось выработке навыков ведения занятий и диспутов. Последние организовывались не реже раза в месяц. По окончании учебного года схоластиков ждал экзамен. Требования были высоки. Лыщинский изучал философию в течение трех лет, т.е. прошел полный курс. Возможно, что третий год он занимался философией не в Калише, а во Львове.

Те, кто сдал экзамен, пополняли ряды учителей младших классов. Этой ступени Казимир Лыщинский достиг к середине 1664 года. В такой роли они должны были отработать три года.

После трехлетней практики схоластикам, проявившим педагогические способности, рекомендовали изучать теологию, право, церковную историю, углублять свои познания в языках. На это отводилось еще четыре года. Только те, кто успешно сдавал экзамены после каждого нового периода обучения и итоговый экзамен с оценкой «блестяще», имели право преподавать философию и теологию в учебных заведениях Ордена.

Таким образом, полный курс подготовки преподавателя высшего учебного заведения по специальностям «философия» и «теология» в Ордене иезуитов составлял 15 лет172. Схоластиков, прошедших весь курс, допускали к принятию четвертого обета – беспрекословного подчинения папе римскому в вопросах миссии. Например, известный иезуитский дипломат Антонио Поссевино в 1569 году отправился в Рим лично к папе, чтобы принести этот последний обет и таким образом вступить в высший класс Ордена173.

Но путь Казимира в рядах Общества Иисуса был более коротким. Он получил право работать с младшими классами, но из положенных трех учительствовал только год. Последний учебный год – 1665/1666 – он не преподавал и вышел из Ордена ранее, чем завершился период занятий. Было ли отстранение от работы следствием его собственного стремления покинуть ряды Ордена, либо это было взысканием со стороны руководства Ордена – неизвестно.

Подытожим наши изыскания. До 1665 года духовная карьера Лыщинского выглядит достаточно успешной. Один за одним он проходит этапы становления, обязательные для каждого, кто решил связать свою жизнь с Обществом Иисуса.

В 1665 году происходит нечто нетипичное: в 1665/1666 учебном году Лыщинский не преподает, он занимает две должности – помощника в школе и помощника по материальному обеспечению. При этом последнюю Т. Блинова называет не иначе как завхозом174, содержание же первой – помощник ректора (завуч?) – она не раскрывает.

Наш герой принес три обета – нищеты, целомудрия и послушания, четвертого и самого важного – беспрекословного подчинения папе римскому в вопросах миссии – не мог: для этого следовало после трех лет школьной практики пройти четырехгодичный курс обучения по специальностям «теология» и «философия», причем с оценкой «блестяще». Так что Томмазо Таленти, скорее всего, ошибался, когда писал о четырех ordini (обетах), данных Лыщинским. Это заявление не согласуется с порядком обучения в Ордене и опровергается дальнейшими событиями. Для «беглеца из ордена», как назвал Лыщинского великий инстигатор ВКЛ Сымон Курович в обвинительной речи, путь к судебным должностям тоже был бы закрыт, монах не мог сочетаться браком (1666), стать городским судьей (1680), а затем подсудком (1682). Занятия судебных должностей монахами не допускал основной закон ВКЛ – Статут 1588 года.

Это означает только одно: Казимир был свободен от четвертого обета и с 1666 года не считался более членом Общества Иисуса, причем уход от иезуитов свершился «мирно», в русле права и обычаев того времени, и не стал пятном на биографии нашего героя.

Почти восьмилетний период (с 1658 по 1666 годы) Казимира Лыщинского – один из важнейших и самых загадочных в его жизни. Именно в это время он получил образование, сформировалось его мировоззрение. К сожалению, наши знания об этом крайне скудны.

Анджей Новицкий проанализировал работы преподавателей Калишской студии, теологические концепции которых, как он убедительно показал, отразились в трактате Лыщинского. Но вот загадка львовского периода жизни так и остается неразгаданной. По всем канонам иезуитов после трехлетнего изучения философии следовал трехлетний период работы в качестве преподавателя в коллегиуме, после чего Орденское начальство могло допустить либо отказать новичку в изучении теологии. Трудно представить, что могло позволить нашему герою пропустить этап работы в школе. Единственно возможным вариантом видится, как указано выше, что часть трехлетнего курса философии могла проходить во Львове, а не в Калише – но не позднее 1664 года.

Между тем есть определенные основания полагать, что Казимир Лыщинский стремился во Львов. Дело в том, что в 1661—1666 годах велась усиленная работа по приданию Львовскому коллегиуму статуса академии, другими словами, учебного заведения университетского уровня. А это давало возможность продолжить образование в будущем. Применительно к Казимиру Лыщинскому – несомненно теологического.

Теология влекла его, это очевидно. Эта тяга не покинула нашего героя и после разрыва с иезуитами и, в конце концов, привела к трагической гибели. В то же время на территории Речи Посполитой было не так много мест, где можно было продолжать занятия в этом направлении. Львовская академия, если бы она состоялась, могла дать Казимиру такой шанс. Его родной Брест, вместе с коллегиумом, сильно уступали в этом плане Львову, а после череды войн и разорений, опустошительной эпидемии находились в состоянии разрухи. Однако Львовский проект встретил сопротивление различных сил, начиная с Краковской академии, которая всеми правдами и неправдами отстаивала свою монополию, и окончательно заглох в 1666 году.

В этот же год наш герой вышел из монашеских рядов. Было ли это совпадением или между этими событиями имеется причинно-следственная связь – неизвестно. Равным образом, мы не знаем, вышел ли Казимир Лыщинский из Ордена по собственной инициативе или его вежливо попросили «уйти». Иезуиты вполне могли избавиться от человека со слишком критическим взглядом на догматы веры. На второй вариант косвенно указывают два обстоятельства: во-первых, отстранение от преподавания в Брестском коллегиуме после года работы учителем, во-вторых, рассказ самого Лыщинского на сеймовом суде о том, что он показывал свои заметки некоему теологу и тот рекомендовал прекратить его теологические изыскания.

Крайне интригующая информация содержится в упомянутой выше характеристике Казимира Лыщинского, составленной в брестском коллегиуме: «изучал риторику вне Ордена на протяжении года».

Это согласуется с тем, что Лыщинский изучал в Калише этот предмет всего год вместо положенных двух. Очевидно, что «учеба вне ордена» проходила ранее вступления в Общество Иисуса, в период не позднее 1657/58 учебного года. Хронологически вписать этот год занятий позже просто некуда. Но гораздо интереснее узнать, где именно он учился.

Тут возможны лишь более-менее правдоподобные предположения. Так или иначе, но во второй половине 50-х годов Казимир Лыщинский отправился за наукой, стал студентом. Учеба, жизнь в чужом городе требуют денег. Эти годы были крайне тяжелыми для Берестейского региона, в том числе и для рода Лыщинских. Могло случиться так, что деньги из дома запоздали, и студент Лыщинский после года обучения оказался без средств к существованию. Вступление в Орден позволяло ему продолжить учебу, а иезуиты были не прочь заполучить в свое сообщество способного человека. О том, что такой метод «вербовки» был у иезуитов в ходу, свидетельствует, например, Гераним Загоровский в памфлете «Monita privatа»175.

Наиболее вероятным местом учебы Казимира Лыщинского вне Ордена иезуитов представляется Краковская академия. Такое же мнение высказывали и некоторые другие белорусские авторы176. Например, Е. Прокошина писала, что Казимир Лыщинский «ў 1558 годзе ўступіў у ордэн іезуітаў у Кракаве, адначасова вучыўся ў Кракаве, потым у Калішы ў 4-гадовай студыі»177. Однако документальных доказательств этому нет. Более того, такой знаток жизни и деятельности Лыщинского как А. Новицкий ни словом не обмолвился о том, что он учился в Краковской академии. Хотя такой факт для А. Новицкого имел бы первостепенную важность: ибо во всех своих работах он делал упор на «польскость» Лыщинского. Помимо этого, Казимир Лыщинский не упоминается ни студентом, ни выпускником Краковской академии ни в одном из современных изданий.

Между тем даже один учебный год вне стен иезуитских учебных заведений весьма значим. Постижение наук за пределами Общества Иисуса с его тотальной регламентацией, жестким контролем и надзором за духовным и интеллектуальным развитием каждого члена открывало возможности ознакомиться с неортодоксальными идеями, «неблагонадежными» книгами, окунуться в более свободную интеллектуальную атмосферу. Этот период жизни нашего героя чрезвычайно важен, но пока, насколько можно судить, внимание исследователей его не коснулось.

Глава 8. Новиций

Новициатом принято называть не только здание, в котором проходило испытание, но и период послушничества. В этой главе мы будем говорить и о первом, и о втором, но больше, конечно же, о периоде послушничества. Поскольку наша цель реконструкция жизни Казимира Лыщинского, мы постараемся дать представление об этих годах на основании доступных нам источников (в первую очередь работ отца – основателя Ордена иезуитов Игнатия Лойолы) и других материалов: правил Ордена, воспоминаний лиц, лично прошедших новициат, а также позднейших исследований историков.

Мы будем часто заглядывать в книгу воспоминаний итальянского иезуита А. Тонди, который проходил подобный этап в начале ХХ века. Воспоминания весьма подробны. Тот факт, что это происходило гораздо позднее, ничего принципиально не меняет. Из воспоминаний А. Тонди следует, что внутренняя жизнь в Ордене иезуитов и его правила оставались постоянными на протяжении столетий.

Наша задача – показать, сколько продолжался новициат, из каких этапов состоял, кто выступал руководителем (наставником) новициев, какими правилами они руководствовались, каков был их распорядок дня, какие книги читали, как часто молились, как боролись с проявлениями человеческой природы.

Доподлинно известна лишь дата вступления Казимира Лыщинского в новициат. Об этом уверенно пишет А. Новицкий178. По его сведениям, 07.12.1658 года Казимир Лыщинский переступил порог здания новициата Общества Иисуса, расположенного в Кракове, древней столице Королевства Польского.

В этом контексте важно указать на три важных факта, которые помогают понять решение Лыщинского вступить в Орден иезуитов и дальнейшую логику развития событий.

Во-первых, Казимир был выпускником Брестского иезуитского коллегиума, иезуиты не были ему чужды.

Во-вторых, Г. Д. Сейлер утверждал, что при обучении в Брестском коллегиуме Лыщинский обнаружил «особые признаки способной и остроумной головы», часто задавался всевозможными грешными вопросами, высказывал парадоксальные суждения о Боге, ангелах, религии и умел объяснять их «с особым красноречием» сверстникам179.

И в-третьих, факт выхода Казимира Лыщинского из Ордена в 1666 году. Этот кардинальный шаг во многом роднит Лыщинского и Тонди, позволяет с определенной степенью достоверности проецировать мысли последнего на события XVII века.

Для читателей ХХI века, привыкших ассоциировать имя Казимира Лыщинского со словом «атеист», его желание стать католическим священником или ученым богословом является несколько неожиданным. Однако это говорит лишь о том, что в то время человек под влиянием общества и церкви вырастал верующим и повышенный интерес к вопросам о Боге логично вел в церковную, а точнее, в монашескую среду. Стать атеистом ищущий мог лишь вследствие нестандартного личного и интеллектуального развития.

Что касается собственно новициата, то никто не мог миновать эту ступень. Ни одно лицо не допускалось к религиозному посвящению (которое состоит в том, что оно дает обеты), если прежде не подверглось испытанию послушничества.

Религиозное посвящение – это был тот самый священный договор, приняв который, посвящаемый определял взаимные обязательства между собой и религиозным организмом, т.е. в данном случае – Орденом иезуитов. Связавший себя договором с иезуитами, посвящал себя Богу и религиозному организму (ордену) и отдавался им посредством трех обетов: бедности, целомудрия и послушания, – пишет А. Тонди180.

Цель новициата была двоякой. С одной стороны, вступающий в Орден знакомился с новым образом жизни, к которому желал приобщиться, а с другой – религиозная организация изучала и оценивала качества и способности претендента, чтобы судить о его пригодности. Новиций должен был получить воспитание характера и сердца, необходимое рыцарю Христа, научиться самоотречению и беспрекословному повиновению, молитвам и созерцанию, исповеданию и богослужению181