Ночь ведьмы. Книга первая

Размер шрифта: 13

* * *

Каждой ведьме, которую сожгли, и каждой ведьме, которая наблюдала, и каждой клятве, что была дана в дыму.

Предупреждение о триггерах

Домашнее насилие (в воспоминаниях), тюремное заключение по ложному обвинению, телесный хоррор, убийства, физические пытки, психологические пытки, эмоциональные манипуляции, потеря контроля над телом посредством магии, жестокое обращение с детьми (в воспоминаниях/впоследствии), жестокое обращение с животными (одно воспоминание).

1. Фрици

Декабрь 1591 года

Глаза моей матери – сам огонь, они пылают так яростно, что я чувствую их жар на коже. Огонь прожигает меня насквозь, испепеляя, а я беспомощно стою посреди нашей маленькой кухни, раскинув руки и сжимая в кулаках пустые пузырьки из-под зелий.

– Иди, Фридерика, – говорит мама командным тоном. – Иди в подвал.

Крики битвы снаружи не утихают. Как долго длится сражение? Каждый крик, сопровождающий атаку, до сих пор кажется мне раскатом грома, который проносится по моим венам, будто призывая: «Очнись. Опасность. Беги».

Мама повторяет:

– Иди, сейчас же.

Я зашла сюда, только чтобы пополнить запасы и найти подкрепление. Нашему ковену нужна помощь…

– Мама, ты не можешь просить меня прятаться. Не можешь.

Она бросает взгляд за перекошенное окно. На единственном мутном стекле висит защитный талисман – прутья ясеня, сплетенные треугольником и украшенные веточками розмарина, которые все еще выглядят свежими и источают сладко-цветочный аромат. Много хорошего этот талисман принес.

Много хорошего принесло каждое из наших защитных заклинаний.

Я сгребаю травы, разложенные на кухонном столе. Береста березы – для защиты, семена фенхеля в кедровой шкатулке – для обороны. Что же сработает, чего будет достаточно? Я принесла из погреба все, что у нас было, все оставшиеся травы, но я поворачиваюсь к открытому люку, будто есть что-то еще, какое-то чудесное решение, которое я пока не вижу, потому что слишком напугана.

– Мама, – пытаюсь я вновь. Я запинаюсь, мой голос звучит слишком высоко, а движения получаются судорожными. Когда я снова тянусь за травами, кедровая шкатулка опрокидывается и десятки нежных ароматных семян фенхеля рассыпаются по деревянному полу. – Позволь мне приготовить дополнительные зелья. Я смогу сделать все быстро. Позволь попытаться…

Линии вокруг ее обычно улыбающегося рта тянутся вниз. Она приглаживает непослушные светлые, как у меня, кудри, будто хочет смахнуть бессилие и печаль. Я уже видела ее такой, этот образ отпечатался в моей душе, и я знаю, с неожиданной вспышкой осознания, что изменилось за последние несколько секунд.

Исход битвы балансировал на грани надежды еще до того, как все началось. Мы всегда знали, что охотники на ведьм придут за нами, поэтому у нас были приготовлены средства защиты и разработаны планы, но успех слишком зависел от удачи.

И она с самого начала от нас отвернулась.

То, что моя мама увидела снаружи, говорило ей: мы не сможем победить. Мы не победим.

Я прижимаю пустые склянки к груди.

– Мы сражаемся. Мы должны продолжать бороться!

Мама делает шаг ко мне и кладет ладонь мне на щеку. От нее пахнет потом и порохом.

Снаружи кричат. Крики моей семьи. Крики хэксэн-егерей[1], подлых охотников на ведьм. Заклинания взрываются, звуки выстрелов пронзают воздух.

– Mein Schatz[2], – шепчет мама, ласково проводя большим пальцем мне по щеке. – Мне не нужно, чтобы ты сейчас храбрилась. Мне нужно, чтобы ты слушалась.

Я засовываю склянки для зелий в кожаные сумочки, висящие у меня на поясе, и хватаю маму за запястья.

– Мама, пожалуйста… Мне нужно тебе сказать…

Она целует меня в лоб.

– Я люблю тебя, Фридерика.

А потом она толкает меня. Со всей силы.

Я отступаю назад в ошеломлении и натыкаюсь на открытую дверь в подполье.

«Это моя вина, – вот что я собиралась сказать. – Эта битва, охотники на ведьм, которые оказались здесь, – моя вина. Ты не можешь уберечь меня от всего…»

Я падаю, пытаясь уцепиться за деревянную лестницу, ударяюсь ногами о стену, а потом с глухим стуком обрушиваюсь на земляной пол подвала.

Яркая, сводящая с ума боль пронзает мое тело, когда я поднимаю взгляд и вижу, что сверху на меня смотрит мама, освещенная так, что вместо ее лица я вижу лишь темноту.

– Подожди! – кричу я. – Нет…

Она захлопывает дверцу люка. Я слышу, как звякает цепочка, как мама надвигает на люк ковер.

– Волк, лисица и сила кости, – говорит она, ее голос звучит приглушенно. – Помогите мне уберечь этот дом. Защитите и позаботьтесь, оберегите и укройте, даруйте свою силу этой отчаявшейся матери.

– Мама! – Мои крики бесполезны. Ее защитное заклинание означает, что даже если бы кто-то стоял на люке, он не смог бы меня услышать. А если кто-то и знал прежде о существовании этого подвала, то забудет о нем и не вспомнит, пока действует заклинание.

Моя мать знаменита своей мощной защитной магией, но это не останавливает меня от того, чтобы вскарабкаться по лестнице и начать колотить кулаками в дверь.

Хотя звуки, которые я издаю, полностью заглушаются, я слышу, что происходит снаружи: крики сражающихся по-прежнему разносятся эхом по нашей деревне.

Слезы текут по моему лицу, но я в ярости их игнорирую. Я не могу плакать. Я должна действовать.

Все еще стоя на лестнице, я поворачиваюсь к внешней стене погреба. Окно – мы с мамой установили его для вентиляции после того, как в прошлом году наши запасы покрылись плесенью. Сейчас окно загорожено ящиками и бочками, но оно достаточно большое, чтобы я смогла через него вылезти…

Дверь в дом с грохотом распахивается, и мое тело сжимается. Я знаю, что это не мама собирается уйти – у меня над головой раздаются чьи-то шаги, шуршат ее юбки, когда она поспешно оборачивается к незваному гостю.

Я застываю на лестнице, каждый мускул в теле напрягается, я прислушиваюсь, задержав дыхание. Я даже не смею молиться.

– Коммандант Кирх, – говорит мама бесстрастным голосом.

Из моего горла рвется крик. Сдерживая его, я прижимаю ладонь ко рту.

– Вы думали, что сможете спрятаться? – спрашивает коммандант.

– Я не прячусь, – без колебаний отвечает моя мать. – Я ждала вас.

Между ними повисает тишина. Я могу представить, как они смотрят друг на друга – моя мать, каждая черта которой говорит, что она самая могущественная ведьма в округе, и коммандант охотников Дитер Кирх, который всего на два года старше меня, излучающий смелость и уверенность, которые смогли сделать его в таком юном возрасте главой хэксэн-егерей.

За мою мать ему дадут огромную награду. Его осыплют похвалой. Он разделался с ковеном, последним в округе, и убить мою мать – значит убить старейшину. Могущественную ведьму.

Мой ужас сменяется яростью, дыхание становится прерывистым, слезы текут по лицу.

Он не прикоснется к ней.

Когда он говорит: «Взять ее», я кричу.

Я бью в люк плечом, но дверь не подается, и никто наверху не подозревает, что я здесь. Кроме мамы, а я знаю, что она даже не посмотрит вниз, когда хэксэн-егери вваливаются в дом, чтобы ее схватить.

Лязг железа. Но не слышно ни борьбы, ни сопротивления. Она идет добровольно.

Она знает, что мы проиграли.

Она знает, что Бирэсборн пал.

Мою мать не будут долго держать в заточении – ее доставят в главный город, в Трир, где состоится показной суд, прежде чем ее привяжут к столбу.

Все ее защитные заклинания и все обереги. Долгие годы мы наблюдали, как соседние ковены уничтожаются или им приходится бежать, чтобы спастись. Мы оставались последним уцелевшим ковеном в этой части Священной Римской империи, но теперь и нас уничтожили.

В последние месяцы многие из старших ведьм настаивали на том, что нам надо уйти. Угроза со стороны хэксэн-егерей была слишком большой, а мы становились все слабее.

– Мы должны отправиться в Черный Лес, – сказала моя тетя Кэтрин неделю назад. Она становилась все смелее в спорах с моей матерью. – Лесной народ Источника примет нас.

– И как перевезти десятки людей нашего ковена в место за сотни миль отсюда? – спросила мама, стараясь сохранять спокойствие во время встречи с другими старшими ведьмами. – Как ты думаешь, насколько далеко мы сможем уйти, если хэксэн-егери почти стоят у нас на пороге? Они будут преследовать нас, пока не достигнут источника нашей магии. Мы не можем так рисковать. Кроме того, это наша ответственность – разобраться с угрозой, которую представляют хэксэн-егери, – Дева, Мать и Старица.

Тетя Кэтрин вздохнула, и ее лицо побледнело.

– Значит, нам остается только умереть здесь? Ждать, пока охотники прорвутся сквозь нашу защиту?

– Нет, – пообещала мама. – Нет. Мы найдем способ добраться до них. И покончить с этим.

«Покончить с этим».

«Наша ответственность».

Мой желудок сжимается от этой подавляющей, отравляющей ответственности, пока я спускаюсь по лестнице.

Мы не можем сдаться.

Я не могу сдаться.

Я разбираю нагромождение из ящиков и бочек, которые закрывают окно, наши запасы валятся к моим ногам: свекла, редис и картофель катятся по земляному полу.

– Дева, Мать и Старица, – молюсь я вслух, оттаскивая последнюю бочку. Но я даже не знаю, о чем молюсь. Прошу о спасении? О силах? Об утешении? Все, мне нужно все, и ни одна молитва не даст мне этого. Я оставляю один ящик, чтобы использовать его как стремянку, и запрыгиваю на него. Окно едва ли достаточно большое, чтобы просунуть через него голову, – смогу ли я пролезть? Мамины чары распространялись и на этот выход из подвала?

Мы не стали тратить деньги на стекло, просто воткнули в землю несколько железных прутьев. Хорошая ведьма остановилась бы и сотворила заклинание, чтобы сломать решетку, но я не моя кузина, которая умеет управлять горящим пламенем; я не могу, как мама, призывать животных так же легко, как дышу. Что я использую? Травы. Бесполезные, глупые травы, и как они мне теперь помогут? Да и у меня все равно их не осталось – мы отнесли последние на кухню, когда мама велела мне спрятаться, так что все, что у меня есть, это я сама и пустые склянки для зелий.

Я работаю быстро, стираю пальцы в кровь, пока разгребаю землю и камни. Хвала Триединой, мы с мамой не слишком искусные строители. Раньше я шутила, что это окно однажды рухнет, но, schiesse[3], никогда не думала, что буду радоваться этому.

Один из прутьев вываливается.

Крики снаружи становятся громче.

Я поднимаю глаза, прежде чем успеваю подумать, что этого делать не стоит. Мой взгляд останавливается на группе людей, которые находятся в нескольких шагах от окна: два хэксэн-егеря яростно сражаются с парой ведьм. То, что происходит перед моими глазами, повторяет сцены, которые происходят по всей деревне, – ведьмы пытаются изгнать незваных гостей из ковена.

Охотники используют мечи, рубя и нанося удары.

Ведьмы сражаются, применяя единственно доступное им средство – магию. У некоторых есть оружие, но удачно направленное заклинание может быть столь же эффективным, как и клинок.

Одна из ведьм ковена, Агата, специализируется на ткачестве. Ее ткацкий станок создает ткани, вплетая заклинания в шерсть. У синего платья, которое на мне, подол вышит зеленым узором из ясеней – для защиты.

Теперь Агата, мощно раскрутив сеть по дуге, ловит одного из охотников. Тот кричит, и я слышу шипение, когда его кожа закипает от магии, вплетенной Агатой в сеть.

Рядом с ней Готфрид, который, как и мама, умело обращается с животными. Он свистит, и дюжина воронов срывается с деревьев, нападая на другого охотника. Его крики соединяются с криками товарища, и на мгновение у меня появляется надежда – разве могут простые люди противостоять нам? Мы прогоним их. Конечно, мамины опасения были напрасны…

Но охотник в сетях Агаты изворачивается. Без единого звука.

Он пронзает Агату мечом.

Я замираю, ужас, которого я никогда не испытывала, приковывает меня к месту.

Готфрид издает вой. Этого момента слабости оказывается достаточно – другой охотник отмахивается от воронов и бросается на него, сбивая с ног и прижимая к земле. Я вижу, как сверкает металл, как лезвие рассекает воздух между ними, вопль Готфрида резко стихает.

Двое охотников вскакивают на ноги и бегут к группе сражающихся, бросаясь в схватку с новой энергией. Я будто стала телом, не способным мыслить.

Я использую освободившийся железный прут, чтобы разгрести землю под двумя оставшимися, мое сердце бьется о ребра. Если я смогу сделать проем пошире, то выберусь наружу… я выберусь наружу и… и…

Все больше криков долетает до подвала, все больше душераздирающих воплей, по мере того как битва завершается и охотники вырезают мою семью, а меня преследует единственная мысль. Единственный невыносимый вопрос.

«Где моя мама?»

Я ведь должна была увидеть, если бы охотники волокли ее через площадь. Разве нет? Куда они ее забрали?

– Приберегите эту!

Голос комманданта Кирха.

Я смотрю туда, откуда он доносится. На другой стороне площади коммандант направляется к тюремному фургону. Он указывает на девушку, которую уводит один из хэксэн-егерей.

– Лизель! – кричу я кузине. Мой голос тонет в шуме битвы, который прорезают душераздирающие крики. – Лизель…

Она вопит от ужаса, когда коммандант выхватывает ее из рук хэксэн-егеря и бросает в тюремный фургон. Прежде чем захлопнуть дверь, он что-то ей говорит, что-то, от чего крошечная девочка со светлыми волосами и поблекшим взглядом съеживается.

Мои глаза расширяются, наполняясь яростью, и едва не теряю равновесие. Я думала, что мы сможем одержать победу в этой битве… думала, мамины страхи напрасны…

Но теперь я вижу, чего она опасалась, и понимаю то, о чем она знала: нам конец.

Площадь передо мной превратилась в поле битвы. Земля залита кровью. Тела лежат грудами, а те немногие, что еще живы, погибают под жестокими ударами охотников, потерявших голову от жажды крови.

Так много ведьм погибло.

Слишком много.

Я опускаюсь на земляной пол, сжимая железный прут решетки, и меня рвет.

«Дева, Мать и Старица, простите меня, простите, пожалуйста, простите…»

Молитва дается мне легко, но я чувствую, что она бесполезна. Они меня не услышат.

Слишком поздно. Что бы я ни делала – слишком поздно.

Железный прут выпадает из моих пальцев и с глухим стуком ударяется о пол. Бессилие сковывает меня с такой силой, что я начинаю дрожать и не могу остановиться, не могу взять под контроль свой страх.

«Ты знаешь, как помочь».

Нежный и резкий одновременно, этот голос вызывает волну мурашек, которая прокатывается по моей шее. Слова, соблазняя и в то же время причиняя боль, разносятся у меня в голове. Я обхватываю себя руками, зажмуриваясь, в ушах звенят крики, которые доносятся снаружи, – дикие вопли, которые страшнее любой боли.

«Ты знаешь, как помочь, Фрици».

«Нет. Нет, не знаю».

«Без трав. Не используя никакие инструменты».

«ХВАТИТ!»

«Просто произнеси заклинание. Ты знаешь слова. Ты их помнишь».

Мои губы размыкаются. Я ненавижу ту часть себя, которая это делает, которая прислушивается к тьме, нашептывающей сладкие обещания, пока искушение ласкает мои щеки, будто не несет ответственности за одну из самых больших до сегодняшнего дня травм моей жизни.

Мои мышцы теперь дрожат не от страха, но от напряжения, пока я сдерживаюсь, чтобы не послушаться этого голоса, не поверить обещаниям дикой магии, которая витает в воздухе, ждет момента, когда сможет заставить меня преступить черту. В подвале темно, тени сгущаются, приближая холодную зимнюю ночь, – они окутывают мое дрожащее тело, и во мне не остается ничего, кроме страха и слабости.

Все вокруг умирают. Лизель в тюремном фургоне.

Что я могу сделать?

– А все ведьмы слышат голос, мама? – спросила я несколько лет назад. Мне было тогда лет десять. – Голос, который просит меня попробовать дикую магию? Это богиня разговаривает со мной так же, как Перхта[4] с тобой?

Перхта, Мать, давно выбрала мою маму как одну из своих любимых ведьм. Это означает, что она постоянно говорит с моей мамой, направляет и благословляет ее, – но быть избранницей богини! Как любая юная ведьма, я мечтала об этом больше всего на свете.

Но как мама посмотрела на меня! Клянусь, я никогда не забуду, каким стало ее лицо, гримасу отвращения, которую она скрыла за широкой улыбкой.

– Богини действительно говорят с нами, но никогда бы не попросили использовать дикую магию. Даже не думай об этом, mein Schatz. Думай только о том, как будешь сопротивляться соблазнам. Скажи мне, кто ты?

Мое сердце упало. Богиня меня не выбрала? Даже Хольда[5], Дева, юная, пылкая и умелая? Конечно, я была достойна ее благословения!

– Я добрая ведьма, мама, – сказала я и улыбнулась. – Зеленая ведьма!

Она кивнула.

– Добрая зеленая ведьма, верно.

Я повторяю себе это. Добрая ведьма. Зеленая ведьма. Я применяю травы и создаю заклинания. Я не слышу голоса в своей голове, не чувствую его соблазна, я добрая ведьма…

«Выживет ли после всего случившегося добрая ведьма?»

Я, вскрикнув, вскакиваю на ноги, сжимая в руке железный прут, и, собрав последние силы, расшатываю прутья на окне и выгребаю землю, чтобы увеличить проход.

Я не сдамся. Ни сегодня. Ни завтра. «Никогда».

Я бросаю эти слова в темноту, сопротивляясь голосу в своей голове. «Никогда, никогда ты не получишь меня, ты уже достаточно отняла».

Струйка дыма просачивается в окно подвала.

Это мог бы быть туман, разгоняемый на рассвете ветром, что обычно для зимы, если бы не запах. Аромат дерева и золы, землистый и насыщенный, напоминающий о костре, горящем летней ночью, или тлеющем пламени под кипящим на кухне котлом. И дым не невинно-серый, а тяжелый, удушающе черный.

Меня наполняет ужас.

Мне нужно выбраться из подвала. Сейчас же.

Клубы дыма застилают площадь, заполняя подвал, пока мне не становится так тяжко моргать, будто под веки насыпали песок, а каждый вдох начинает жечь легкие.

Когда мне удается высвободить из земли прутья, я ставлю еще несколько ящиков под окном и подтягиваюсь к проему.

Цепляясь за края, я выбираюсь наружу. Земля размазана по моей голубой юбке, а рубашка с квадратным вырезом покрыта пятнами грязи и пота, когда я поднимаюсь на ноги.

– Мама! – кричу я в дыму, кашляя при каждом вдохе. – Тетя Кэтрин! Лизель!

Почему ни один хэксэн-егерь до сих пор не набросился на меня? Может, они не видят меня за дымом, но должны ведь были услышать мои крики. Мне все равно. Меня охватывает паника, и я снова зову родных.

Ветер меняется.

Небо проясняется. Ослепляющий голубой. Полдень, холодный декабрьский день.

Лизель хотела приготовить сегодня сливовый пирог, но использовать яблоки вместо слив. «Нет, – сказала я ей, – извини, Лизель, я не могу. Маме нужна моя помощь в домашних делах, которые я не сделала вчера, ведь был мой день рождения».

Мой день рождения.

Мысль об этом разбивает мне сердце, дробит на мелкие части то, что уцелело, и в ужасе я вижу, что стало с Бирэсборном.

Повсюду лежат тела, оставленные там, где их постигла смерть. Я замечаю среди убитых несколько хэксэн-егерей, но их немного. В основном это мои люди, мой ковен.

На мгновение я замираю, мир теряет форму, и я понимаю, что я – единственная, кто остался в живых в деревне. Хэксэн-егери ушли. А мой ковен…

В центре площади стоит столб.

Как долго я пряталась в подвале? Слишком долго или недостаточно?

Ветер свистит, подхватывает клубы дыма, поднимая их все выше, а я слышу только стук сердца, отдающийся в ушах. Ненавижу отсутствие шума больше, чем крики, ненавижу всепоглощающую тишину.

Я падаю на колени перед столбом. Ее обгоревшие останки удерживаются у обугленного столба железной цепью.

Они не увезли ее в Трир. Не устроили ей даже фальшивого суда.

Они заклеймили ее грудь. Изогнутая буква «D» означает dämon. «Демон».

Я не слышала, как она кричит, когда коммандант поджигал ее, когда клеймил, – она бы ни за что не доставила ему такого удовольствия.

«Mein Schatz».

Я сгибаюсь пополам. Не могу заставить себя стоять. Царапаю землю, вонзая ногти в почву, и из недр моей души, из самого нутра вырывается крик.

Это обещание.

Это начало.

2. Отто

Город Трир пахнет страхом и дерьмом.

Я набрасываю на плечи черный плащ и закрепляю его на шее брошью в форме пронзенного сердца. Кожаные ботинки начищены до блеска. Пояс оттягивают меч, который висит в ножнах на левом боку, и пистолет в кобуре на левом, но прежде чем открывать дверь в штаб-квартиру хэксэн-егерей в Порта-Нигра, я замираю, ощущая каждое спрятанное на своем теле оружие, думая, как добраться до каждого мгновенно.

Один кинжал у меня за спиной и еще один, поменьше, в сапоге. В рукавах рубашки по серебряному ножу, их стоимость огромна, но они оплачены из личной казны архиепископа.

Флакончик со святой водой на шее. Вшитый в плащ свиток пергамента со стихом из Исхода[6], написанным на латыни, который благословлен самим папой римским. Крошечная баночка с иерусалимской землей, позвякивающая в кармане рядом с золотым крестом, единственным, что осталось у меня от отца.

Недостаточно пронзить ведьму клинком, чтобы низвергнуть ее в ад.

Наше оружие предназначено, чтобы рвать плоть и сжигать душу.

Я распахиваю дверь и попадаю в каменный коридор. Как и ожидал, охотников на ведьм здесь меньше, чем обычно. Чтобы следовать плану и регулярно получать новости из города, пока нахожусь в разъездах, я сократил последнюю поездку по южной части епархии.

– Kapitän! – кричит парень из низших чинов, подбегая ко мне.

Это новобранец, Йоханн, он еще слишком молод, чтобы участвовать в патрулировании за пределами города. Сказать по правде, он совсем мальчишка, лет пятнадцати-шестнадцати. Я старше его всего на несколько лет, но разница в возрасте ощущается… чем-то неправильным. У парня пушок на подбородке, а в глазах светится невинность.

– Что еще? – ворчу я.

– Коммандант Кирх еще не вернулся, – заикаясь, произносит мальчишка. – Я… мы не знаем об изменении времени казни.

– Изменении?

Парень качает головой.

– Ja, Kapitän[7]. – Он протягивает мне листок.

Я выхватываю бумагу у него из рук. На ней печать архиепископа, а также печать палача, этого напыщенного осла. Они оба значительно старше нас и все же прячутся за спинами таких мальчишек, как Йоханн.

«Как я».

Есть причина, по которой хэксэн-егери так молоды. Говорят, чтобы противостоять дьявольской силе ведьм, нужны молодость и крепкие мускулы праведных юношей. Самый старший из нас – коммандант Дитер Кирх, а ему чуть за двадцать. В свои девятнадцать я уже капитан, его заместитель. Честно говоря, меня повысили до этой должности только потому, что за мной стоит имя моего отца. Непотизм[8] сыграл мне на руку, как и личное одобрение комманданта.

И что уж там, в Трире почти не осталось праведных юношей, готовых носить черные плащи. То, что началось как мания, переросло в нечто еще более мрачное. Ходят слухи о восстании. Архиепископ, может, и возглавляет борьбу против ведьм, но прихожане начинают сомневаться в праведности его крестового похода. В конце концов, на его руках и шее больше золота, чем уходит на милостыню.

К несчастью для сомневающихся, архиепископ, как говорят, уже узнал о их богохульстве, о богохульстве, которое выжигают тем же огнем, что и ведьм.

Архиепископ восседает на троне, наблюдая за казнями издалека. Палач разжигает костры, но именно хэксэн-егери, мальчишки, которых он тренирует, привязывают хэксэн[9] к столбу. Именно они тащат стенающих, сопротивляющихся людей на костер.

Именно они искореняют зло, будто это сорняк, который завянет и умрет на солнце.

Между хэксэн и остальными стоит огонь. Огонь и такие мальчишки, как Йоханн, которых приучили делать всю грязную работу.

«Глупцы».

Я быстро просматриваю текст. Архиепископ составил указ на латыни – это, в конце концов, распоряжение Церкви, – но также и мера предосторожности. Немногие из младших чинов умеют читать по-немецки, и почти никто из них не знает языка Божьего.

– Я осведомлен об этом, – говорю сухо.

Лицо Йоханна покрывается ярко-красными пятнами. Он нервничает в моем присутствии.

– Просто… в отсутствии комманданта Кирха…

Я направляюсь к своему кабинету, и Йоханн бежит за мной, стараясь не отставать. С самого начала я настаивал на том, что единственный способ сделать работу хэксэн-егерей по очищению епархии от зла по-настоящему эффективной – это наладить хорошую коммуникацию, и моей ролью в подразделении стало создание подобной системы. Часто моя работа утомительна и не без трудностей, но она также означает, что я первым узнаю, когда будет следующее сожжение и куда будут отправлены патрули.

Поэтому мне известно, что коммандант Кирх покинул Трир с почти половиной наших людей. Это была незапланированная операция, вызванная тем, что был обнаружен большой и сильный ковен. Должно быть, это стало неожиданностью для комманданта, который в противном случае не покинул бы город в такой важный момент. Я знаю, что он одержим поиском ковенов, в которых все еще есть старейшины. Неудивительно, что он решил напасть, как только получил сведения, даже если из-за этого пришлось оставить город почти без защиты хэксэн-егерей.

Я уже знал о казни, назначенной на солнцестояние через несколько дней. Как правило, сжигают одну-двух ведьм каждые несколько недель, но архиепископ отложил все, намереваясь устроить крупное сожжение в конце года, чтобы продемонстрировать торжество добра над злом и наполнить холодный декабрьский воздух дымом от горящих тел ведьм.

Именно поэтому я поспешил в город, прервав свою поездку.

В конце концов, много чего приходится делать, если собираешься помогать в убийстве сотни людей.

«Ведьм, – напоминаю я себе, входя в кабинет. – Они не люди. Они ведьмы».

– Но, сэр… – Йоханн мешкает в дверях, не зная, можно ли ему войти в крошечную каменную комнату, которая служит мне кабинетом.

– Что еще? – нетерпеливо спрашиваю я. До солнцестояния нужно спланировать многое, и у меня нет времени на хнычущих мальчишек, которым нечем себя занять, кроме как волноваться.

– Капитан Эрнст, мы уже несколько недель держим ведьм в тюрьме. Никаких сожжений. Там… становится тесно.

– Да, – отвечаю язвительно, – когда ведьм не сжигают, а вместо этого оставляют в тюрьме, они, как правило, просто так не исчезают. Что ты предлагаешь сделать?

По правде говоря, я боюсь назначенного дня. Город задохнется от вони горящего мяса. Желудок скручивает при мысли об этом, хотя я никак не выдаю своих эмоций.

Вся Священная Римская империя увидит дым, поднимающийся над Триром, и каждый будет трепетать от страха. Так, как того хочет коммандант.

Если приказ архиепископа будет выполнен.

– Если коммандант Кирх не вернется до солнцестояния… – начинает Йоханн, но останавливается, пытаясь составить связную фразу, – мы не знаем, что делать. Возможно, вы могли бы дать разрешение перевести заключенных в другое место или… – Его голос смолкает под моим грозным взглядом.

Я прищуриваюсь, обдумывая варианты.

– Я осмотрю тюрьму, – говорю я. В мои планы не входило перемещать заключенных. Я прохожу мимо Йоханна и иду по коридору. Когда не слышу шагов парня, следующего за мной, кричу: – Пошли!

Йоханн с трудом поспевает следом, пока я спускаюсь по массивной винтовой лестнице.

Штаб-квартира хэксэн-егерей находится в Порта-Нигра – Черных воротах, построенных римлянами, когда они захватили город-государство Трир сотни лет назад. Здание перестроили в церковь, и верхний этаж используют охотники на ведьм.

Я продолжаю спускаться по железной лестнице, закручивающейся спиралью, которая спускается, минуя церковь, все глубже и глубже под землю.

– Сэр? – пищит Йоханн, но я не обращаю на него внимания.

В Трире не осталось ничего, что не затронул бы Рим. Германские народы входят в Священную Римскую империю не без причины – прошли столетия, но наши камни были высечены римскими рабочими, наши улицы нанесены на карту римскими картографами, а религия просочилась в сознание людей благодаря римским императорам. Сам Константин Великий жил в Трире.

Его люди проложили акведуки.

Огромная система туннелей под улицами Трира достаточно древняя, но все еще в хорошем состоянии, созданная для доставки в город чистых вод реки Мозель. Не многие помнят об этом сейчас, спустя столетия. Ходят слухи, что в акведуках бродят призраки, и Йоханн крестится, когда я подхожу к входу в подземелье. Он и правда еще ребенок.

Только охотники на ведьм бродят по акведукам.

Я протягиваю Йоханну факел, и он держит его, пока я с помощью огнива поджигаю смазанный маслом моток, закрепленный на конце палки. Я пропускаю Йоханна вперед, и хотя факел дрожит в его руке, мальчишка входит в узкий проход – ссутулившись, но шагая уверенно.

Дневной свет не проникает внутрь туннелей. Холодная вода хлещет у нас по ногам. Тусклый факел дрожит в руке Йоханна.

Это не имеет значения. Я закрываю глаза, приветствуя темноту. Я знаю эти переходы лучше, чем кто-то другой. Йоханн нервно вглядывается в боковые туннели, ссутулив плечи.

Двадцать минут, которые мы бы потратили, петляя по извилистым улочкам, расположенным над нами, стали десятью минутами в акведуках. Туннель разветвляется, а затем выводит нас в подобие колодца с кирпичными колоннами, поддерживающими этаж над нашими головами. Каменные ступени ведут к двери.

– Я никогда не разберусь в этих туннелях, – прискорбно говорит Йоханн. Факел мерцает, когда я вставляю железный ключ в отверстие.

Я оглядываюсь на Йоханна и вижу, как он лениво вертит факел в руке.

– Осторожно! – рявкаю я.

Мальчишка подпрыгивает, едва не поскальзываясь на влажном полу.

Я выхватываю у него факел.

– Видишь вот это? – Я указываю на бочки, которые стоят на приподнятых над землей досках под кирпичными столбами, защищающими их от воды. Йоханн кивает, широко раскрыв глаза. – Они полны пороха, ты, unverschämt[10]. Будь осторожен с факелом.

– Зачем хранить это здесь? – бурчит Йоханн, но, встретив мой испепеляющий взгляд, больше ничего не говорит.

Распахнув дверь, я вталкиваю Йоханна внутрь и вешаю погашенный факел на стену. Мы поднимаемся по ступенькам, оставляя на камне мокрые отпечатки ботинок. Когда мы оказываемся внутри главной базилики, стражники кивают в знак приветствия, стоит нам войти в зал.

Я оглядываю тюрьму с ужасом, хотя на моем лице и не отражается никаких эмоций. Некоторые из этих ведьм находятся за решеткой уже месяц. Сено у них под ногами истерлось, покрылось коричневыми пятнами и заплесневело там, где еще не сгнило.

Я приказываю сердцу оставаться холодным, никакой жалости. Это здание было выбрано как самое безопасное и святое, способное сдерживать зло. Там, где обычно собирается паства, из каменного пола торчат железные прутья, удерживающие хэксэн в плену. Перед алтарем только одна дверь, запертая на тяжелые цепи и три замка.

– Вы же видите, сэр, – говорит Йоханн слишком высоким голосом, – здесь почти не осталось свободных мест. Если коммандант Кирх вернется с новой партией после падения ковена на севере…

– Коммандант Кирх может с этим разобраться, – говорю я.

– Может, нам стоит некоторых переместить? В Порта-Нигра есть кельи…

– Монашеские кельи, а не камеры для заключенных, – срываюсь я. До того как были созданы отряды хэксэн-егерей, верхняя часть этого здания являлась монастырем. – Ты что, хочешь держать ведьм рядом с костями святого Симеона?

Йоханн бледнеет.

– Я просто… мне кажется… – Его голос стихает до шепота, но я все равно улавливаю слова. – Мне это кажется неправильным, нет? Это ведь бесчеловечно.

Ему следовало бы бояться говорить подобные глупости. Если бы коммандант Кирх услышал столь дерзкие высказывания от новобранца, он бы как минимум выпорол юнца.

Я бью мальчишку кулаком в челюсть, удар получается сильным, быстрым и неожиданным. Парень делает оборот вокруг своей оси, прежде чем рухнуть на каменный пол. Кровь сочится с его губ, когда он смотрит на меня широко раскрытыми от страха глазами.

Я присаживаюсь перед ним на корточки, прежде чем он успевает подняться.

– Ты предлагаешь, новобранец, предоставить этим hexen помещения получше? – Я говорю громко, чтобы мой голос был слышен всем. Каждый человек в огромной зале – будь то ведьма или солдат – слышит меня. – Ведьма продает душу дьяволу, – рычу я. – Все они останутся здесь. За этой решеткой. Пока их не сожгут. Их комфорт мало волнует любого настоящего хэксэн-егеря. – Я выпрямляюсь, возвышаясь над новобранцем, и смотрю на него свысока. – Ты меня понял?

– Да! – пищит он. – Сэр!

Я вскидываю подбородок и оглядываю зал. Примерно сотня ведьм, запертых в клетке, рассчитанной максимум на две дюжины человек. Стражников меньше, чем обычно – большинство из них с коммандантом Кирхом в его походе на север. Но этого достаточно.

Мои слова разносятся по базилике. Хэксэн-егери, стоящие на страже у входа или патрулирующие зал, шагая с прямыми спинами, челюсти сжаты.

Ведьмы – те, кто еще в силах осмыслять свою горестную участь, – тихо рыдают.

Мои слова лишили их последней надежды.

Я чувствую, как они наблюдают за мной, когда я прохожу мимо клетки к главным дверям базилики. Тусклый свет проникает сквозь окна, высеченные высоко в камне.

– Прямо как его отец.

Я слышу шепот за спиной, но не останавливаюсь, чтобы посмотреть, кто из хэксэн-егерей произнес это. Люди видят во мне моего отца. Фанатика, полного страсти, воина веры. Его смерть не была благородной, но его репутация все еще жива. Именно благодаря отцу я смог так быстро продвинуться в рядах охотников на ведьм, хотя никогда не держал в руках факел и не поджигал костры. Может, я и заместитель командира и все остальные забыли правду, но я не забыл: меня никогда не испытывали.

Я организовывал патрулирование, я работал стражником, но не разжег ни одного костра.

Интересно, что бы подумал об этом отец?

Я сдерживаю улыбку, грозящую искривить мои губы, зная, что бы он подумал о готовящейся казни и что мне следует сделать в день солнцестояния.

Молодой новобранец плетется за мной. На его подбородке уже расплывается синяк.

– Ты прав, Йоханн, – объявляю я, не поворачиваясь к мальчишке. – Тюрьма переполнена. Но не настолько, чтобы не нашлось места для еще одной ведьмы.

– Сэр? – подает он голос.

Я подхожу к выходу из тюрьмы. Вильгельм – старший хэксэн-егерь среди дежурящих. Он вытягивается по стойке «смирно», когда я останавливаюсь перед ним.

– Сколько подразделений осталось в городе? – спрашиваю я. Хотя знаю, что с коммандантом Кирхом ушло много людей, не уверен в точном количестве.

– Четыре, сэр.

– Соберите группу из пяти человек, – говорю я Вильгельму. – Чтобы поймать ведьму, о которой я думаю, не потребуется много усилий, но она хитра. – Я не хочу, чтобы город остался беззащитным, но и не могу рисковать, сражаясь с ведьмой в одиночку.

Особенно с этой.

Вильгельм отдает мне честь, кивает и поворачивается, чтобы собрать людей, как я приказал.

– Приведи мою лошадь, – говорю я Йоханну. Мальчишка бросается к конюшням.

Пока они выполняют мои поручения, я выхожу на свежий воздух, отгораживаясь от ведьм. В конце концов, именно для этого и предназначены стены. Чтобы нечисть оставалась невидимой, пока ее не сотрут с лица земли.

– Сэр, ваша лошадь. – Йоханн прибывает за несколько секунд до возвращения Вильгельма, который появляется в сопровождении пяти мужчин – четверо верхом, один ведет лошадь, запряженную в повозку с установленным на ней деревянным ящиком. В ящике имеется узкая дверь с железными прутьями, для освещения и вентиляции внутри. Взрослый человек не смог бы встать там в полный рост, и такое грубое дерево и дрянная конструкция не подходят даже для животных.

Я медленно обвожу взглядом каждого из ожидающих моей команды мужчин. Это верные хэксэн-егери, одни из лучших. Их широкие плечи покрыты черными плащами, тускло сверкают эмалевые значки охотников на ведьм.

Я принимаю от Йоханна поводья лошади.

– Ты поедешь на повозке, – говорю я мальчишке.

Его глаза округляются от радости, и он забирается и садится на грубую скамью.

– Куда мы направляемся, сэр? – спрашивает он, когда я усаживаюсь на лошадь.

– Бернкастель, – отвечаю я.

Позади меня раздается шепот, когда охотники осознают важность нашей миссии. Йоханн – единственный, кто готов высказать вслух то, что подумали остальные.

– Бернкастель? – говорит он. – Разве это не тот город, из которого вы родом?

– Да. – Я прикусываю язык. Несколько стражников вышли посмотреть, что за суматоха снаружи и куда собрался их капитан, так скоро после возвращения в город и незадолго до массового сожжения в день солнцестояния.

Я чувствую на себе их взгляды. Большинство ведьм, которых поначалу ловили хэксэн-егери, были родом из Трира, но поскольку охота растянулась на годы, а потом и на десятилетия, охотники стали раскидывать сети все дальше, охватывая окрестные деревни и городки, привозя ведьм в город, чтобы казнить.

Тем не менее в наши дни родные земли важного хэксэн-егеря редко оказываются под пристальным вниманием.

Я тяжело вздыхаю, мои плечи сгибаются под ношей того, что должно быть сказано и что должно быть сделано.

Я поворачиваюсь к охотникам.

– Мы едем в Бернкастель, – говорю я. – Это в дне пути на восток. Там есть ведьма, она живет одна у реки. Девушка. – Мускул подрагивает у меня на челюсти. – Это моя сестра. Мы отправляемся арестовывать ее.

3. Фрици

Лесные кустарники цепляются за мои ноги, когда я пробираюсь вперед, плотнее кутаясь в плащ. Он мне великоват – я стащила его с прилавка в одной из деревень по пути вместе с широкополой шляпой и шерстяным платьем с льняной сорочкой, чтобы защититься от холода. Плащ пахнет лошадьми.

Я продолжаю идти. Шаг. Еще один.

Мне следовало задержаться в Бирэсборне, чтобы собрать припасы. Настоящие припасы, одежду потеплее и еду, а не несколько бутылочек для зелий, которые лежат в мешочках, привязанных к моему ремню.

Но каждая потраченная минута – это минута, которую хэксэн-егери используют, чтобы довести Лизель до Трира.

Поэтому я иду. И продолжу идти.

Еще шаг.

И еще.

«Мы должны отправиться к лесному народу», – пыталась убедить тетя Кэтрин мою мать и совет старейшин.

Я будто слышу эхо ее мольбы.

«Нам следовало уйти в Черный Лес. Почему мы позволили всему зайти так далеко?»

Старейшины говорят об этом детям, как только они начинают осознавать опасности, которые нас окружают.

– Если что-нибудь случится, отправляйтесь в Черный Лес, – учат они. – Лесной народ защитит вас.

Но просить о приюте лесной народ, избранных богиней хранителей источника магии, скрытого в темных глубинах Черного Леса, – это решение, к которому прибегают только самые отчаявшиеся ведьмы. Решение, на которое осмеливаются, когда не остается других вариантов, – чтобы попасть туда, нужно преодолеть много-много миль, отделяющих от Черного Леса, скрываться в пути от хэксэн-егерей и избегать опасностей, которые поджидают на окрестных территориях.

В любом случае большая часть этого звучит как сказка на ночь. Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Особенно для такой ведьмы, как я.

Лесной народ охраняет источник магии, Начальное Древо – колоссальное, состоящее из трех сплетенных вместе деревьев, каждое из которых старше самого времени и было даровано одной из богинь и наполнено ее магией. Сила Начального Древа дает жизнь всей магии, и лесной народ следит, чтобы магический Источник, берущий начало из Древа, оставался защищенным от разрушительных сил – таких как дикая магия.

Добрые ведьмы получают доступ к магии Источника, следуя правилам, установленным богинями и соблюдаемым старейшинами.

Но для других ведьм, злых, открыта магия иного рода, магия хаоса и зла, о которой говорят так же тихо, как и о лесном народе, но со страхом, в котором слышатся предупреждение и ужас.

Ведьма может сделать все что угодно с помощью дикой магии, той, из-за которой на нас охотятся. Однако ведьма может черпать силы только из одного источника, поэтому, чтобы получить доступ к дикой магии, она должна разорвать свою связь с Источником, а затем открыться для дикой магии, совершая злодеяния – жертвоприношения, месть и убийства. Чем дольше ведьма черпает силу из дикой магии, тем больше ее душа искажается, пока ведьма не станет тем, к чему стремится: воплощенным злом.

Когда я смешиваю зелья, произносимые мной заклинания связывают меня с Источником чистой магии и наполняют зелья силой.

Когда Лизель шепчет свои заклинания над зажженным пламенем, они соединяют ее с Источником, напитывают магией ее кровь и позволяют увидеть ответы на вопросы в огне.

Когда мама произносит свои заклинания над костями, мехом или животными, они связывают ее с магией и позволяют управлять существами или читать пророчества по костям и даже…

По крайней мере, так было раньше. Раньше она могла это делать.

Мое сердце пронзает боль, и я прижимаю руку к груди, сжав кулак.

Лесной народ и Начальное Древо находятся под защитой богинь, спрятанные в непроходимой чаще Черного Леса. Это почти сказка, но теперь…

Почему мы не уехали раньше?

Почему мы остались в Бирэсборне?

Эта мысль не дает мне покоя с тех пор, как я отправилась в путь. В памяти всплывают слова мамы: «Это наша ответственность – разобраться с угрозой, которую представляют хэксэн-егери».

Больше не осталось ковенов, которые могли бы им противостоять. Ведьмы, которых не сожгли, бежали в Черный Лес. Мы потерпели поражение.

Нет, это я. Из-за меня произошла та бойня.

Чувство вины – это свинец, тяжесть в моих легких, невидимая, но неумолимая. Когда я встряхиваю головой, чтобы сосредоточиться, насколько это возможно в моем изнеможении, чувство вины не уходит – оно отступает, но ждет, как и горе, терпеливо наблюдая. Оба знают, что в конце концов одолеют меня. Оба знают, что под их властью я почти уничтожена. Они не торопятся.

Я заглушаю приступ тошноты, в голове проносятся образы, гротескное преображение людей, которых я любила, в трупы. Хэксэн-егери работали тщательно, я не смогла найти следов других спасшихся.

Но кто-то же еще должен был спастись. Верно? И если так, они отправились бы в Черный Лес. Моя тетя. Мои кузины. Кто-нибудь из малышей. С того момента, как научились говорить, они знали: «Если придут охотники и в Бирэсборне больше не будет безопасно, идите в Черный Лес. Идите к лесному народу. Они примут вас».

Но Лизель не сбежала.

Мой затуманенный взгляд скользит по просветам между кронами деревьев, в которых виднеется небо, я устала, и у меня все болит. Но надо продолжать идти, продолжать…

Я представляю, как моя кузина дрожит в холодной темной клетке, как ее маленькое тело сотрясается от рыданий, пока она ожидает суда в Трире.

Еще один шаг. Еще один. Все тело болит, скованное зимним холодом, но эта боль глубже, чем поверхностный дискомфорт, мои мышцы сводит так, что с каждым ударом сердца приходит напоминание, что я жива.

Пепел у меня в легких – но я жива, я прошла через дым.

Порезы на пальцах и руках – но я жива, я прорыла себе путь из подвала. Песок в моих глазах – но я жива, я выплакала все слезы, пока горела моя мать.

Жива. Жива.

Слово звучит как насмешка, но я продолжаю идти.

Сколько дней прошло с тех пор, как я покинула Бирэсборн? В животе урчит, и я достаю из кожаной сумки один из найденных клубней. Он хрустящий и безвкусный, но заглушает голод. Это становится небольшой поддержкой среди непрекращающейся бури.

Уже далеко за полночь, какой бы день это ни был. В преддверии зимы зелень леса редеет, но ее достаточно, чтобы не пропускать даже лучик лунного света. Воздух свежий, с примесью влаги после недавнего дождя, который застыл на моем плаще заиндевелыми капельками. В каждом вдохе ощущается влажность, которая говорит о приближении снега, гниющих растениях и плотной, напитанной водой земле.

Я пробираюсь сквозь чащу, полагаясь на ощущения и звуки. Кругом непроглядная тьма, так что я бы и не узнала, если бы за мной кто-то следовал, не так ли?

Нет. Я лишь пугаю себя – если бы за мной следовали, это были бы хэксэн-егери, и они набросились бы на меня, когда я крала эту одежду. Темнота играет с моим разумом злую шутку.

И усталость. Боль начинает усиливаться. Хватит думать. Хватит жаловаться. Надо просто иди.

Я смотрю на небо, чтобы определить направление, но звезд не вижу. Повсюду только темнота. Я все еще иду на юг? Сердце бешено колотится, и меня охватывает паника.

– Лесной народ, сила трав и чар, – напеваю я колыбельную, делая следующий шаг. Голос звучит непривычно грубо. – Не дайте добрым детишкам увидеть кошмар. Лесной народ, трава и кора. Бросить плохих детишек во тьме уж пора.

Это ложь. Бросить плохих детишек во тьме уж пора.

Плохие дети не во тьме. Они здесь, рядом с нами.

Это такая неприкрытая ложь, что я сдерживаю смех, но он рвется из груди, и боль пронзает меня, так что я начинаю всхлипывать – verdammt[11], только не опять, только не опять.

Мой плач усиливается, и глаза наполняются слезами. Почему их все еще жжет? Разве я не выплакала весь дым и пепел?

Я опираюсь на ствол дерева. Я так устала, но надо продолжать идти.

Еще шаг, и что-то обвивается вокруг моей ноги.

Я кричу. Это… хэксэн-егерь хватает меня за лодыжку, его лицо в чудовищном оскале…

Я взмахиваю руками и падаю на колени. Но никто не тащит меня к столбу для сожжения, а когда я поворачиваюсь, нащупывая то, обо что споткнулась, нахожу только изогнутый корень.

Корень.

Не охотник на ведьм.

Все мое тело сжимается, и schiesse, как же я ненавижу себя. Это корень дерева. Я закричала и выдала себя из-за корня дерева.

Промозглая темнота смыкается вокруг плотнее, чем стеганое одеяло. Ноги подкашиваются, и я опускаюсь на влажную почву.

Меня трясет, я вскакиваю на ноги и бью себя по щекам.

Не спи, unverschämt!

Еще шаг. И еще. Я замечаю просвет в листве над головой – я все еще направляюсь на юг. Это хорошо.

Еще один шаг.

И еще.

Один за другим, пока не дойду до Трира.

4. Отто

Путешествие в Бернкастель проходит в торжественном молчании.

Охота на ведьм продолжается половину нашей жизни. Ни один хэксэн-егерь – ни один человек во всей епархии – не остался незатронутым судебными процессами.

Все началось, когда мне было десять. В течение многих лет мы слышали истории о деревнях, которые изгоняли зло, сжигая ведьм на площадях. Архиепископ дал согласие на эти казни, а затем создал отряд хэксэн-егерей, чтобы судебные процессы и казни проходили эффективней.

Какое-то время, несмотря на ужасы, происходящие за пределами нашего города, мы жили мирно. Даже счастливо. Под руководством мачехи я превратился из мальчика в мужчину. Она была единственной матерью, которую я знал, и я любил ее как только может сын. Она часто сдерживала гнев моего отца.

Мы были настоящей семьей.

Затем судебные процессы прокатились и по нашему городу. Сначала в колдовстве заподозрили пожилую женщину, на ее землю претендовал ее двоюродный брат. Мать обычно успокаивала моего вспыльчивого отца, но судебные процессы привели ее в ярость. Она заговорила о ереси – но не о ереси обвиняемых ведьм. А о ереси фанатиков, которые их сжигали.

Это был не первый раз, когда отец ударил, и даже не в первый раз сломал ей нос. По ее губам текла кровь, и она сплевывала ее, называя мужа человеком, который познал только страх, а не Бога.

Отец пришел в ярость, услышав упреки моей мачехи. Я до сих пор это помню. Мы с Хильдой прятались на чердаке, держась за руки и дрожа, когда он вышел из дома.

Вернулся он с хэксэн-егерями.

Он заставил нас смотреть, как ее сжигают.

– Я убью его, – прошептал я Хильде той ночью. – Только подожди.

Но мне не представилось возможности сдержать свое обещание. У отца начался кашель. Сначала он говорил, что из-за дыма у него воспалилось горло. Но хрипы и мокрый кашель не проходили. Затем отец заявил, что жена прокляла его перед смертью, заключив сделку с дьяволом.

– Тогда молись, – холодно сказал я. – Или твоему богу не справиться с одинокой невинной женщиной?

Он попытался ударить меня, но его тело сотряс очередной приступ кашля. Кровь смешалась со слизью.

– Однажды, мальчишка, – проговорил он хриплым голосом, – ты поблагодаришь меня. Ты увидишь, как сильно этот мир нуждается в очищении.

На следующий день он умер.

И это, как ничто другое, доказало мне, что Бог существует.

Какое-то время мы с Хильдой выживали в одиночку. Мать когда-то варила пиво, чтобы скопить немного денег, пока наш отец наполнял золотые сундуки собора монетами. Она отлично обучила Хильду пивоварению. Я занимался садом рядом с домом. Мы с Хильдой охотились – в основном ставили в лесу ловушки на кроликов.

Мы выжили.

Но не простили.

И никогда не забывали.

Когда я подрос и наши деньги начали заканчиваться, а в городе стали говорить, когда же Хильда выйдет замуж и за кого, я отправился в Трир.

Я прошел обучение у Дитера. Я стал продвигаться по служебной лестнице, и высокая должность досталась мне благодаря репутации моего отца.

Я сделался капитаном охотников, убивших мою мать.

И теперь я возвращаюсь домой.

За сестрой.

* * *

Дом все такой же, каким я его запомнил. Переехав в город, я поначалу часто навещал Хильду. Позже мне пришлось сохранять дистанцию между нами, и время нас разделило.

Из трубы поднимается дым.

В ту первую зиму, проведенную без мамы, Хильда ни разу не разводила огонь. Но сейчас печка топится, и неудивительно, ведь стоит холод, а Хильде нужен огонь, чтобы варить пиво.

Я останавливаю лошадь. Мужчины, следующие за мной, делают то же. Повозка грохочет по изрытой глубокими колеями дороге. Я представляю, как моя сестра едет в ящике, стоящем в повозке, как ее тонкие руки и ноги ударяются о грубое дерево, пока ее везут в Трир.

Один из мужчин пришпоривает лошадь, останавливаясь рядом со мной. Это Бертрам, я тренировался с ним.

– Сэр, вы можете остаться снаружи, – говорит он. – Арестовывать родственника нелегко. – Он встречается со мной взглядом, и я вижу в его глазах сочувствие.

Я отрицательно качаю головой:

– Нет. Я хочу, чтобы она знала, что это я выдал ее. Не могу допустить, чтобы зло существовало в моей собственной семье.

Бертрам сжимает челюсти и уважительно кивает.

Я быстро спешиваюсь. Лучше покончить с этим поскорее.

Я расстегиваю брошь, с помощью которой мой плащ держится на плечах, и позволяю ткани упасть на седло, стараясь, чтобы на нее не попала грязь. Мои люди следуют моему примеру – несмотря на холод, клубящийся из трубы дым намекает, что внутри будет душно.

Мать хорошо научила Хильду – нужно поддерживать в печи огонь, пока варится пиво.

Меня пронзает боль при воспоминаниях о доме и о том, что он для меня значил. Когда-то.

Три коротких уверенных шага, и я у двери, мои люди следуют за мной.

Я чувствую оружие, спрятанное у меня на теле.

– Боже, благослови праведников, – произносит Бертрам, когда я протягиваю руку к двери. Его слова заставляют меня замешкаться, ненадолго, мои пальцы холодеют на железном кольце.

За окном что-то мелькает. Каштановые волосы. Белая косынка. Хильда внутри. Она напевает себе под нос, в печи потрескивает огонь – она не заметила прибывших мужчин.

Мой взгляд останавливается на подоконнике, где стоит глиняная миска со сливками. Бертрам следит за моим взглядом. Он крестится. Такие чашечки со сливками являются маленькими подношениями лесному народу.

Древний обычай кельтов, который еще не искоренили.

Я распахиваю дверь.

Моя сестра оборачивается, широко раскрыв глаза. На долю секунды я встречаюсь с ее взглядом, полным любви. У нас с сестрой общая кровь только по отцу, но мы росли вместе, были счастливыми детьми, которые по-настоящему любили друг друга.

Ее взгляд скользит мне за спину.

Она замечает мужчин.

Лошадей.

Ящик на телеге.

И когда снова глядит на меня, я вижу в ее карих глазах яростный протест. Она знает.

Пора.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает она.

– Я слишком долго закрывал глаза на твои занятия. – Я стою в дверях. Чувствую, как Бертрам и остальные у меня за спиной ждут приказа, чтобы войти в дом, но я им не позволяю. Пока нет.

Это моя сестра.

Этот момент принадлежит нам.

– Какие у тебя доказательства? – выплевывает Хильда. Свет печи мерцает на ее волосах. Ее непокорность и удушающая жара не смиряют хэксэн-егерей, стоящих на ее пороге.

Мой взгляд задерживается на котле, установленном на огне. Он медный, а не железный.

– Сосуд для зелий? – спрашиваю я, выгибая бровь.

– Для пива, ты, чертов дурак, и ты это прекрасно знаешь.

Я поднимаю остроконечную черную шляпу, которая лежит на столике у двери. Она называется «геннин» – мама тоже носила такую, чтобы выделяться в толпе, когда продавала пиво на городском рынке.

Еще один знак ведьмы.

– И метла у двери! – говорит Бертрам. Он пытается сунуть метлу мне в руку, но я не беру ее. Метла падает на земляной пол.

– Разве можно судить женщину из-за котла, шляпы и веника? – спрашивает Хильда, уперев руку в бок. – Я зарабатываю на жизнь, варя пиво. А как еще мне его делать и продавать?

Метла – это знак, который используют женщины в епархии. Выставляя ее за дверью, Хильда дает понять, что у нее есть пиво на продажу. Большинство людей не умеют читать, но этот знак достаточно распространен и является приглашением зайти в дом и купить товары домашнего производства.

Я слышу, как мужчины за моей спиной беспокойно переминаются с ноги на ногу. У каждого, у кого есть мать, есть и дом, в котором найдутся котел и метла. Геннины – старые и вышедшее из моды шляпы, но достаточно распространенные в городах, где есть рынки.

По комнате пробегает рыжий кот.

– Фамильяр! – вопит Бертрам, тыча пальцем.

Хильда недовольно ворчит.

– Я варю пиво с хмелем! Мыши любят хмель, но кошки любят мышей.

Я качаю головой.

– Ведьмы прячутся у всех на виду, – говорю я. – Но детали сходятся. У тебя, кажется, на все есть оправдание.

– Мне не в чем оправдываться. – Голос Хильды становится жестким. – Мое единственное преступление заключается в том, что я до сих пор не вышла замуж. Я девушка, которая осмеливается жить одна, и…

– Одна ли? – я позволяю словам легко слетать с губ, будто они не имеют значения, но они становятся для Хильды ударом. – Или ты живешь с дьяволом? Часто тебя навещает ковен?

Хильда вздрагивает, наконец осознав, что ничто не заставит все это – меня – исчезнуть.

– Твою мать сожгли как ведьму, – говорю я без эмоций. Говорю так, будто для меня она не была матерью. – Я надеялся, Хильда, что ты не пойдешь по ее стопам.

– Bruder…[12] – ее голос надламывается от страха.

– Я тебе не брат, – говорю я, свирепо глядя на Хильду.

Эти слова уничтожают ее. Ее едкие ответы и проклятия замирают на губах. Она превращается в девочку, которая приходила ко мне, ободрав коленку или обжегши пальцы. Ее глаза умоляют меня, и ее тело, кажется, сжимается от осознания, что я не спасу ее.

Не в этот раз.

– Хильда Эрнст, – объявляю я, – настоящим я арестовываю вас за злейшее преступление – колдовство. Вы предстанете перед судом в Трире, а затем будете приговорены к смерти от огня здесь, на Земле, прежде чем Бог отправит вашу душу гореть в аду.

5. Фрици

– Взволнована перед предстоящим вечером, mein Schatz?

Мама замешивает тесто на столе, ее руки до локтей покрыты мукой. Солнечный свет просачивается в кухонное окно, столбы света подсвечивают белесую пыль в воздухе, которая поднимается, когда мама бросает горстки муки на тесто. Ее шупфнудельн – мое самое любимое блюдо – картофельные клецки, которые получаются маслянистыми, хрустящими и умопомрачительно вкусными.

Также она готовит мое любимое рагу – «Гайсбургский марш», – который варится в огромном котле на огне, отчего в нашем доме пахнет пряным бульоном, а еще мама попросила тетю Кэтрин купить на рынке мой любимый апфельвайн[13].

В конце концов, девушке исполняется восемнадцать только раз.

Я беру стакан с сидром и заставляю себя улыбнуться маме.

– Конечно, – говорю я и делаю глоток. Сидр разливается по моему языку, как жидкий золотистый мед, и с пряным привкусом оседает в горле.

Расслабляющий эффект алкоголя почти заставляет меня признаться маме. Слова вертятся на языке, смешиваясь со сладостью сидра.

Я чуть не произношу вслух: «Мама, я его пригласила. Он возвращается».

Мама останавливается, чтобы откинуть волосы с лица. На лбу у нее остается след от муки.

– Совсем скоро ты станешь старейшиной, как я, – говорит мама с гордой улыбкой. – Ты так быстро взрослеешь. Мне с трудом в это верится.

Я отвечаю ей сардонической улыбкой.

– Я еще не доросла до такой старости.

– Старость? Ты считаешь, что я старая?

Я смеюсь вместе с ней.

– Кроме того, – добавляю я, – может, я вообще не стану старейшиной.

Мама начинает скатывать половину теста в длинную трубочку. Она переводит глаза со своего занятия на мое лицо и обратно.

– О? Дева, Мать и Старица зовут тебя куда-нибудь еще?

Я наклоняюсь вперед, расплескивая апфельвайн. Несколько капель падают на пол.

– А что, если они вообще со мной еще не говорили? – Слова вырываются из моего рта так же неожиданно, как проливается сидр из стакана, это еще одно пятно, с которым мне придется разбираться. – Что, если Триединая никогда не заговорит со мной?

Абноба, Старица, мудрая, безвременная и умелая, она защитница лесов и главная хранительница жизни.

Перхта, Мать, богиня правил и традиций, охоты и зверей.

Хольда, Дева, хранительница в загробной жизни, богиня зимы, дуальности и единения.

Они направляют, благословляют, присматривают – и иногда разговаривают с нами. Насколько мне известно, это тихий шепот, который успокаивает душу и наполняет ощущением правильности. Именно так мама узнала, что станет главой нашего ковена. Перхта, Мать, явилась к ней в видении. Именно так моя кузина Лизель, которой всего десять, практически с младенчества знала, что станет самой могущественной авгур[14] в своем поколении; Абноба, Старица, проявила к ней большой интерес.

У меня есть связь с силой, как и у других ведьм, – магия Источника течет через меня, когда я использую травы и зелья, но у каждой ведьмы есть талант, который она развивает с раннего возраста, исходя из интересов, потребностей или склонностей. Это один из законов, который способствует сохранению магии Начального Древа: ведьмы придерживаются своей специальности и следуют правилам, установленным лесным народом. Работа с растениями и зельями всегда давалась мне легко.

Но ни одна богиня не говорила со мной о моем высоком предназначении. И во мне не пробуждалось никаких особых сил.

«Ну… это не совсем правда, не так ли?»

Я заставляю голос в моей голове замолчать, и мурашки пробегают у меня по спине.

Мама видит, как я волнуюсь. Она кладет руки на стол и смотрит на меня так пристально, что мне хочется сдаться, склонить голову в знак подчинения. Но я выдерживаю ее взгляд.

– Фридерика, – говорит она, и ее голос полон такой нежности, что у меня на глаза наворачиваются слезы. – Ты доверяешь мне? Веришь, что я достойна быть главой нашего ковена?

Я опускаюсь на табурет, упираясь спиной в стену.

– Да. И я знаю, что ты собираешься сказать – поскольку я твоя дочь, моя кровь гарантирует, что Дева, Мать и…

– Ни в коем случае. Кровь не имеет никакого отношения к тому, что Триединая захочет говорить с тобой. Не додумывай за меня, дитя.

Я молчу, крепко сжав губы.

– Я собиралась сказать, – ее брови приподнимаются, но она улыбается, – что я не допускаю в наш ковен никого недостойного. Даже своих родных. Если ты не доверяешь себе, доверься мне и моему желанию защищать нашу семью. Ты видела, на какие жертвы я пошла, чтобы обеспечить нашу безопасность. Триединая заговорит с тобой, когда придет время. Наберись терпения.

Мама отводит от меня взгляд.

Но через мгновение добавляет:

– Ты все еще слышишь голос, который просит тебя использовать дикую магию?

В ее словах не слышится никаких эмоций.

«Что, будешь ей врать, а? Какой смысл врать? Она видит правду».

– Нет, – быстро отвечаю я. – Уже много лет.

Она кивает, хмыкнув. У меня перехватывает дыхание, когда мама начинает с такой силой вымешивать оставшееся тесто, что стол сотрясается.

– Если бы ты была недосягаема для богинь, – говорит она, – я бы давно тебя вышвырнула.

* * *

Дым клубится.

Я кашляю, продираясь сквозь морок…

Нет, нет, мама! Лизель… я иду, клянусь, я иду…

Я бегу, но дым вьется и сгущается, и я задыхаюсь в нем, легкие наполняются воздухом, только чтобы сжаться в приступе кашля…

Меня пронзает судорога, и я просыпаюсь. Действительность, разорвав сновидения, оглушает меня так, словно я выпила слишком много апфельвайна, и иглы головной боли пронзают череп.

Я сажусь, хватая ртом воздух, обхватив голову руками.

Я спала.

Unverschämt, ты идиотка!

Должно быть, прошлой ночью я еще раз споткнулась. Растянулась на корнях деревьев, среди корявых кустов, и хорошо хотя бы то, что меня не смог бы увидеть никто, кому бы довелось проходить мимо. Поблизости нет больших дорог, но это не значит, что тут не попадаются другие путешественники, которые надеются избежать встречи с солдатами или хэксэн-егерями.

Застонав, я наклоняюсь вперед, пытаясь унять головную боль. Мои рубашка, юбка и ботинки покрыты инеем. День зимнего солнцестояния еще не наступил, но зима приближается быстро и неумолимо.

Мне нужно сделать запасы – если прошлой ночью был мороз, большинство полезных трав скоро погибнут от зимних холодов.

Но Лизель может уже быть в Трире, если увезшие ее охотники не делали по пути остановок.

Несколько часов беспокойного сна прояснили мое сознание достаточно, чтобы я поняла, что не могу появиться в Трире, находясь в полубезумном состоянии. Головная боль глухо пульсирует в висках, и я опускаю голову между согнутыми коленями.

Schiesse. Как мне вообще удавалось так долго продержаться? Я позволила горю управлять мной, и вот к чему это привело.

Глубокий вдох. Нужно просто время, чтобы…

Я снова дышу. Осторожно втягиваю носом воздух.

Дым.

Мне не приснилось.

Я вскакиваю на ноги. Тело одеревенело от сна на твердой земле, и я морщусь, потирая затекшую спину и возвращая тепло конечностям, пока пытаюсь понять, где я.

Солнце еще не поднялось высоко – едва рассвело. Я стою лицом к югу, может быть, чуть к юго-востоку, и принюхиваюсь, как охотничья собака, чтобы понять, откуда приносит запах дыма.

Туда – в ту сторону.

Спотыкаясь, я иду вперед. Сон настолько затуманил мой рассудок, что я не спрашиваю себя, зачем двигаюсь в сторону пожара. Но меня тянет туда, как рыбу на крючке.

Еще через несколько шагов лес расступается, образуя небольшую поляну. На ней стоит одинокий домик с соломенной крышей, его оштукатуренные белые стены перекрещивают деревянные доски, которые нуждаются в покраске, но выглядят прочными. Из каминной трубы над покатистой коричневой крышей поднимается дым.

Я замираю на опушке леса. Мой разум все еще затуманен, и я смотрю на дым, будто он вот-вот покажет ответы на небе. Лизель умеет читать подобные знаки.

Желудок урчит, указывая на еще одну проблему. Я не обеспечила себя запасами еды.

Что ж, там, где есть дом, есть люди, а там, где есть люди, есть и еда.

Мама вбила мне в голову законы нашего ковена еще до того, как я научилась ходить. Мы несем в мир добро, и этим добром питается Источник магии. Привнесение в мир зла подпитывает дикую магию, и мы не касаемся дикой магии.

Я крала, после того как ушла из Бирэсборна. Но воровство ведь не приносит в мир ничего плохого, не так ли? Скорее… отнимает добро.

Я осматриваю поляну, но никого не замечаю и иду к дому.

Задняя дверь выходит в небольшой сад, и несколько окошек разбросано по задней стене. Тот, кто находится внутри, может легко увидеть меня. Мой желудок сводит.

Я рискну.

Земля в саду вскопанная и мягкая после недавнего сбора урожая. Осталось несколько растений, более крепких, позднеосенних, которые могут выдержать заморозки и холод. Зимняя зелень и тыквы.

Я опускаюсь на колени, срываю две оранжевых тыквы и собираюсь броситься в лес.

В доме что-то падает. Может, опрокидывается стол или стул.

– Ты чудовище! – кричит женщина.

Я крадусь ближе к дому, прижимаясь к стене, чтобы меня не было видно из окон. Внутри снова слышится грохот, будто кто-то борется.

И в этом шуме различаются топот ног, лязг мечей, звук извлекаемого оружия, который ни с чем не спутать.

Мое сердце подскакивает к горлу, я огибаю угол дома и останавливаюсь перед двором. Я осматриваюсь и замечаю привязанных к ограде лошадей, которые перебирают копытами землю.

Еще я вижу тюремный фургон.

Лизель.

Слезы застилают мне глаза. Может, Триединая все-таки не отреклась от меня.

Или, по крайней мере, от Лизель, но какова бы ни была причина, я приму этот подарок.

Я бросаю тыквы. Из дома доносятся грубые, насмешливые голоса мужчин, которые думают, что у них все под контролем. Женщина, которую они арестовывают, сопротивляется, осыпая их оскорблениями – я бы посмеялась, если бы у меня были силы на смех.

Пара окон выходит во двор перед домом, и передняя дверь открыта.

Я срываюсь с места и мчусь к лошадям. Это боевые кони, и моя спешка их нисколько не смущает. Я падаю рядом с телегой, поскользнувшись на мокрой дороге, но теперь я скрыта от глаз тех, кто в доме, и никто не кричит: «Hexe!»[15] или «За ней!».

И все же я задерживаю дыхание, заставляю сердце успокоиться.

– Лизель? – произношу я хриплым голосом. – Лизель?

Я стучу по ящику, установленному на телеге.

Ответа нет.

Возможно, она без сознания. Или связана. Или…

Она жива. Он хотел заполучить ее живой. Она должна быть жива.

Дрожа, я поднимаюсь на ноги и подхожу к задней части повозки. Там есть окошко с железной решеткой, и я встаю на ступеньку, чтобы подтянуться и заглянуть внутрь.

– Лизе…

Я не успеваю произнести полностью ее имя.

Там пусто.

Это не тот отряд, который арестовал мою кузину. Который уничтожил наш ковен.

Какая же я глупая. Я думала, что Триединая могла бы закрыть глаза на мои грехи. Что меня вознаградят хотя бы для того, чтобы вознаградить Лизель.

Что теперь делать?

Я знаю, чего я не буду делать.

Не буду продолжать блуждать по лесу, потерянная, отчаявшаяся, напуганная.

Охотники топчут эту землю, землю, которую они украли у племен, живущих здесь, и вселяют ужас в тех, кто придерживается древних обычаев. А теперь они арестовывают еще одну невинную женщину, тащат ее в Трир, чтобы осудить и казнить страшной смертью. Пришло время им задрожать.

Пришло время им испугаться.

Где-то глубоко, среди всплеска праведного гнева я слышу счастливый вздох.

Это должно было бы заставить меня задуматься.

Я была бы не первой ведьмой, которая вот так сломалась. Поддалась дикой магии из-за злости и гнева только для того, чтобы стать той, против кого борются хэксэн-егери: смертоносным демоном, способным насылать проклятия на стада домашнего скота, ослеплять людей на месте и калечить плоть одним щелчком пальцев.

Их страх пред нами не совсем беспочвен.

И сейчас я чувствую это сильнее, чем когда-либо. Было бы очень легко уничтожить их всех.

Но тогда я бы уничтожила и себя.

Дикая магия извращает. Это яд. Она черпает силу из мерзостей мира, и прикоснуться к ней – значит позволить душе сгнить.

Я спрыгиваю с повозки. Охотники еще не вышли из дома – между ними разгорается спор, один кричит на женщину, пытаясь ее успокоить.

Ей не следует успокаиваться. Она имеет полное право быть в ярости.

Я в ярости.

И собираюсь действовать.

«Да, – говорит голос в моей голове, радуясь. – Да. Действуй! Заставь их страдать!»

«Не с помощью дикой магии, – огрызаюсь я. – Мне не нужна ты, чтобы быть могущественной».

Я спешу за дом, чтобы попасть в сад. Мой взгляд скользит по нему, ища, ища…

Что-то врезается мне в ногу.

Я чуть не вскрикиваю. Но когда опускаю взгляд, вижу, что на меня снизу вверх смотрит рыжая кошка, и возглас застревает у меня в горле.

Мама любила кошек. За все годы у нас их было несколько дюжин.

Кошка гортанно ворчит. Она отстраняется, взмахивая хвостом, и перепрыгивает через садовую ограду…

На розмариновый куст.

Я тянусь к нему. Здесь есть и крапива, и гамамелис…

Мощные защитные травы.

Я достаю один из пустых пузырьков, которые взяла с собой, когда покидала Бирэсборн. Из дома доносится крик. И звук железных кандалов, защелкивающихся на запястьях.

Скорее, скорее…

Я наполняю пузырек травами и добавляю щепотку снега, чтобы быстро приготовить зелье.

Пожалуйста, пусть это сработает.

Я спешу к дому. Глубокий вдох, медленный выдох, и пинком ноги я распахиваю заднюю дверь.

Внимание всех: хэксэн-егерей, женщины, которую они арестовывают, – переключается на меня.

Многие бросают на меня свирепые взгляды, предполагая, что я представляю угрозу, что я либо еще одна ведьма, либо охотник. Запястья женщины закованы в кандалы, цепь, отходящую от них, держит хэксэн-егерь, вид у которого, скорее, не сердитый, а перепуганный.

Хорошо. Пусть боится.

– Травы и растения с корнями, что блуждают, – я начинаю произносить заклинание, которое призовет магию Источника и превратит эти травы в защитное зелье. – Помогите мне сохранить этот дом в безопасности. Защитите и позаботьтесь, сберегите и укройте, одолжите свою силу этой одинокой дочери.

Слезы наворачиваются на глаза, когда я сплетаю слова. Мое заклинание соединяется с маминым, тем, которое она использовала на мне.

В мое заклинание вливается горькая, щемящая печаль, и я чувствую, как сила растет, поэтому повторяю слова…

– Травы и растения с корнями, что…

– Остановите ее! – кричит охотник, держащий цепь. – Hexe!

– …сохранить этот дом в безопасности. Защитите…

Хэксэн-егери бросаются ко мне.

– Сберегите и укройте, одолжите свою силу этой одинокой дочери!

Я выкрикиваю слова. Они вырываются из глубины моего сознания тугим узлом ярости, который они там завязали, а мои ладони, сжимающие пузырек, становятся обжигающе горячими.

Слишком горячими. Я отшатываюсь, разжимая руки, и пузырек летит вперед, как ядро из пушки. Он падает на пол и разбивается вдребезги, выпуская наружу густой зеленый дым.

Это зелье не должно дымиться.

Все больше и больше… Хэксэн-егери вопят. Я не вижу женщину, но когда пытаюсь пройти вперед, сила заклинания отталкивает меня, прочь из кухни, прочь из дома, швыряя через сад.

Я падаю на землю, ударяясь головой о садовый столб, и все вокруг погружается во тьму.

6. Отто

Где она?

Я поднимаюсь на ноги. Дым повсюду. Задыхаясь, я пытаюсь оглядеться.

– Хильда? – выдавливаю из себя.

Никто не отвечает. Быстрый поиск в доме дает понять, что ее здесь нет. Остальные охотники все еще лежат на полу, без сознания. Мне они безразличны. Я не собираюсь выяснять, живы ли они, а прохожу мимо их неподвижных тел, огибая перевернутый стол.

Этот дым зеленый.

В голове начинают мелькать смутные образы.

Где моя сестра?

Кто это был?

Задняя дверь распахнута. Молодая женщина ворвалась в дом и бросила… зеленый дым? В Хильду. Хильда исчезла.

Ее… нет.

«Нет. Нет, нет, нет», – кричит мой разум. Она не может исчезнуть. Весь план полетит к чертям, если…

Там. У ограды в саду. Кто-то лежит. Хильда?

Нет.

Другая.

Я бегу, топча посадки. Разум не поспевает за тем, что я делаю, но действовать приятно. Женщина, похоже, без сознания, но я не рискую. Я бросаюсь на нее, прижимая ее плечи к земле коленями. Она стонет, ее веки трепещут, и я взмахиваю рукой, призывая на помощь серебряный кинжал, спрятанный в моем рукаве.

Может, я и капитан хэксэн-егерей, второе лицо после комманданта, но я никогда не верил, что ведьмы существуют на самом деле.

До сих пор.

– Что ты такое? – рычу я на это существо, приставив лезвие к ее нежному белому горлу.

Ее взгляд медленно фокусируется. А затем глаза сужаются, наполняясь ненавистью.

Ее губы насмешливо кривятся. Я неосознанно повторяю ее ухмылку и сильнее прижимаю кинжал к ее горлу. Она сглатывает, вена на ее шее пульсирует, отчего кожа под лезвием краснеет. Говорят, серебро причиняет ведьмам боль.

Хорошо.

– Где она? – спрашиваю я. Мой голос резок, нетерпелив. Кажется, я слышу позади шорох. Охотники приходят в себя.

– Кто? – У ведьмы хватает наглости выглядеть растерянной.

Я выплевываю проклятие.

– Моя сестра.

– Твоя?.. – Она замолкает, когда я сильнее прижимаю к ее горлу кинжал. Под лезвием выступает тонкая струйка крови.

Убить ее было бы просто.

И меня бы похвалили за это. Мне бы аплодировали как герою, который в одиночку убил ведьму, победившую с помощью магии отряд охотников.

Но мне нужна Хильда.

– Да, моя сестра, ведьма. – Я давлю коленями, не обращая внимания, как девушку перекашивает от боли. – Что ты с ней сделала?

– Ты пытался арестовать собственную сестру? – выдыхает она с презрением.

Я игнорирую вопрос. Она сопротивляется, будто верит, что может сбросить меня с себя, но я намного сильнее, и, более того, меня не волнует, какую боль я ей причиню. По крайней мере, пока это помогает вытянуть из нее ответы.

– Я защитила ее, – шипит девушка, когда я давлю сильнее. Ее слова вырываются с тяжелым дыханием – она не может свободно дышать под моим весом, давящим ей на грудь. – От таких чудовищ, как ты.

Прежде чем успеваю спросить ее, что, черт возьми, это значит, Бертрам выбегает в сад и мчится ко мне.

– Капитан! – кричит он. – Капитан Эрнст!

Я бросаю сердитый взгляд через плечо. Этот дурак раздавил тыквы моей сестры, спеша мне на помощь.

Ведьма подо мной извивается, думая, что я отвлекся настолько, что она сможет сбежать. Я почти смеюсь над ее бесполезным сопротивлением. Одним быстрым движением я отталкиваюсь от нее, рукой сживая ее ключицу, так что ее ослепляет боль. Прежде чем она успевает пошевелиться, я рывком поднимаю ее на ноги, хватаю за тонкое запястье и выворачиваю руку. Она вскрикивает, когда я вынуждаю ее застыть, ее рука вывернута так, что, если она попытается убежать, мне потребуется лишь небольшое усилие, чтобы вывихнуть ей плечо.

– Принеси кандалы, – приказываю Бертраму.

– Что ты собираешься сделать, – говорит девушка равнодушным голосом, – сжечь меня? – Она говорит так, словно ей все равно, но я вижу, как у нее на лбу выступает пот, а глаза вспыхивают. – Прихватил с собой клеймо, чтобы поставить и на меня метку демона?

«Она видала сожжения». Эта мысль приходит мне в голову, но я прогоняю ее. Клеймение ведьм – это кое-что новое, что коммандант придумал несколько месяцев назад. Если эта ведьма знала, как действует ее черная магия, то должна была понимать, что не следует применять ее перед отрядом чертовых хэксэн-егерей.

Сквозь разбитую дверь я вижу, как другие охотники, наконец, поднимаются. Бертрам зовет на помощь – раздается лязг железных цепей и деревянный стук, когда дверь тюремного ящика, стоящего в повозке, распахивается.

Мяу.

Я чуть не наступаю на рыжую кошку. Она ластится к моим ногам.

– Отстань, Роза, – приказываю я. Только моя сестра могла дать мышелову имя, но она питает слабость к этим тварям.

Ведьма тихо повторяет имя кошки. Роза. Ее розовые губы складываются в идеальный кружок, словно она удивлена. Роза трется головой о лодыжку ведьмы, и у меня внутри все переворачивается, когда я вспоминаю истории, как ведьмы превращают кошек в своих фамильяров. Эта hexe околдовала питомца моей сестры?

– Ты расскажешь, где моя сестра, – говорю я шепотом.

– С чего это? – огрызается она. – Чтобы ты смог сжечь и ее?

Другие охотники подходят к нам. В руках Бертрама железные кандалы. Я не могу ничего больше сказать.

– Ты не сгоришь, hexe, – шепчу я дрожащим голосом.

Ее глаза расширяются.

– Но еще пожалеешь об этом, когда я с тобой разделаюсь.

7. Фрици

Тюремная повозка раскачивается, попадая в колею, из-за чего меня отшвыривает к стене, а железные кандалы на запястьях дергаются, и я ощущаю запах старого металла и ржавчины. Охотники не особо спешат, и я задаюсь вопросом, не потому ли, что их предводитель думает, будто мы можем по дороге наткнуться на его сестру.

Может, мы ее и правда встретим.

Но я надеюсь, что ей удалось скрыться. Она воспользовалась дымовой завесой, которая поднялась из-за моего заклинания (до сих пор понятия не имею, почему оно взорвалось; возможно, среди тех трав росло что-то еще?), и убежала в лес. Теперь, когда хэксэн-егери ушли, она, должно быть, вернулась в дом и приводит его в порядок. Пока я несу бремя ее судьбы.

Меня охватывает чувство вины. Чувство вины, страх и пробирающий до костей ужас.

Нет. Я не буду думать об этом. Не буду размышлять о том, как, пытаясь спасти Лизель, я закончила тем же, что и она.

Я ударяюсь головой о стену, и из груди вырывается сдавленный стон.

Все происходящее в последние несколько дней шло по наихудшему из возможных планов, так что я могла бы подумать, будто проклята, если бы не знала правды.

Это не проклятие.

Это я.

Мои поступки навлекли на меня наказание. Мое прошлое стало отравлять будущее.

Я выдавливаю нервный смешок. Schiesse, в этой сырой темной коробке я не ощущаю ничего, кроме усталости, которая просачивается в мой мозг. Я выжила только благодаря решительности, благодаря движению вперед, с одним желанием спасти Лизель. Но здесь и сейчас передо мной открывается бездна горя, зияющая пропасть, от которой я убегала, наконец забирает меня.

Но это даже хорошо. Я с радостью утону в пустоте, если она поможет мне отвлечься от мыслей о том, что я пленница хэксэн-егерей. Что меня везут в Трир, где меня ждет участь похуже той, которая настигла мой ковен.

Меня пробирает дрожь. В горле хрипит, и то ли крик, то ли рыдание вырывается наружу. Нет, нет, нет – я не доставлю охотникам удовольствия увидеть мое горе. Я еще не в тюрьме в Трире, не так ли? Значит, не все потеряно, дорога займет как минимум полдня, и им, скорее всего, придется разбить на ночь лагерь или остановиться, чтобы сменить лошадей. Как только они это сделают, как только меня выпустят из этого ящика – а им придется это сделать, разве нет? – я начну действовать. Сбегу. Или сражусь с ними. Украду оружие. Они забрали мои склянки для зелий, но оставили плащ и шляпу, так что я смогу выжить в лесу, как бы ни было холодно. Все что угодно, лишь бы сбежать.

Лизель рассчитывает на меня.

И я ее не подведу. Не теперь.

Повозка кренится в сторону, так что я слетаю с сиденья, а мои скованные запястья не позволяют мне удержаться за скамейку. Я с грохотом падаю на грубый пол, и крик боли срывается с моих губ.

Повозка останавливается.

Я лежу, уставившись на зарешеченное окошко в двери. Снаружи раздаются шаги. Грубые голоса.

– Тут неподалеку есть место для лагеря, – говорит капитан. Хэксэн-егерь, тяжесть которого я до сих пор ощущаю на своих плечах, хотя полоска крови, оставленная на шее его клинком, уже подсохла. – Проверьте все. Мы останемся здесь на ночь. А вы, трое, рассредоточьтесь. Хильда Эрнст, возможно, все еще где-то в этих лесах. Она не могла пересечь реку – если она сбежала в хаосе, который подняла эта hexe, то может быть где-то поблизости. Вероятность небольшая, но проверить стоит.

– Капитан, а что насчет… – Голос смолкает. Затем тихо добавляет: – Ведьмы?

Я криво улыбаюсь. В словах молодого охотника слышится страх. Он придает мне сил, как веревка, брошенная в изрезанную трещинами пропасть.

– Тебе страшно, Йоханн? – поддразнивает кто-то. – Тогда, может, оставить тебя на страже?

Повисает пауза.

– Если это приказ. – Но, Дева, Мать и Старица, похоже, он в ужасе.

Я упираюсь плечом в стену фургона, отчего вся конструкция раскачивается, и это вызывает у Йоханна испуганный возглас, а затем невнятное бормотание, отчего я наполняюсь радостью.

Один из охотников смеется.

Другой ударяет кулаком по стенке фургона.

– Тихо там! – Это капитан.

– На самом деле я не издала ни единого звука, – язвлю я. Если бы я не была такой измученной, голодной и подавленной, смогла бы мыслить более рационально. Но сейчас единственное, что удерживает меня на плаву: звук отвращения и раздражения, который издает капитан.

– Я останусь на страже, – говорит он своим людям. – А вы идите.

В ответ раздается громкое «Ja, Kapitän!», а потом звук шагов удаляется от дороги и теряется в лесу. В тот момент, когда я понимаю, что мы одни, я вскакиваю и пинаю дверь.

– Ты собираешься меня выпускать?

Тишина.

Я хватаюсь за прутья – в этом ящике я не могу встать прямо, поэтому, чтобы выглянуть в окно, мне приходится пригнуться, – и тогда я вижу капитана, который стоит ко мне спиной.

Его руки скрещены на груди, спина прямая, как палка, на широкие плечи накинут безупречно чистый черный плащ. Этот плащ, темные волосы и глаза – капитана можно было бы принять за тень, если бы не его бледная кожа. Все в нем говорит, что он полностью контролирует ситуацию. Он выглядит так, словно его отлили из железной формы идеального хэксэн-егеря.

Ярость закипает во мне.

– Эй, я с тобой разговариваю!

Тишина.

Я дергаю за прутья.

– Ты не можешь держать меня здесь всю ночь, jäger. Где мне, по-твоему, справлять нужду?

Это заставляет его вздрогнуть.

– О, я оскорбила твои представления о том, как должна разговаривать женщина?

Он поворачивает ко мне голову, и я вижу его искаженный яростью профиль.

– Ты не женщина, – говорит он. – Ты ведьма.

– Я человек. – Он избегает встречаться со мной взглядом, но я пристально смотрю на его лицо. – Меня зовут Фридерика…

Он обрывает меня, взмахнув рукой:

– Твое имя не нужно для нашего…

– А мои друзья, кузины, люди, которых я люблю, зовут меня Фрици, вот так, arschloch[16].

Его челюсть напрягается. Я понимаю, что он запомнил мое имя. Это очеловечивает меня.

Был ли он в составе отряда, напавшего на мой ковен? Там царил хаос: бой и мечущиеся в воздухе заклинания, а затем подвал, огонь, дым…

– Зная имена людей, которых ты убиваешь, становится сложнее обрекать их на смерть? Хорошо. Не перечислить ли мне имена ведьм, которых вы сожгли? Начну с последних, в Бирэсборне, – говорю я, пытаясь найти его больное место.

Он отводит взгляд в сторону.

– Я путешествовал. В том патруле был коммандант Кирх. А имена не помешают хорошему охотнику выполнять свои обязанности.

Имя Кирх звучит во мне, как удар колокола, и эмоции вдруг переполняют меня.

– Ах, да, Кирх, ваш Всемогущий.

– Он не Всемогущий.

– Нет? О, верно, ведь он отчитывается перед архиепископом. Ваш коммандант, неумолимая рука этой чумы, которую вы осмеливаетесь называть святым человеком. Скажи честно, вы, охотники, видите лицо архиепископа, когда закрываете глаза во время молитвы? Или только когда закрываете глаза на его прихоти?

Его лицо багровеет.

– Обдумывай свои слова, hexe. Я не потерплю богохульства.

– Кстати говоря… как там коммандант? Вернулся в Трир? – Я балансирую на грани, но мне нужно знать. Лизель уже в Трире? Или ее все еще везут туда, как и меня? Может, она где-то неподалеку, возможно даже, этот отряд должен соединиться с отрядом комманданта Кирха.

Капитан не отвечает. Его лицо принимает суровое выражение, сухожилия на шее натягиваются, и он поджимает губы, но это не ненависть хэксэн-егеря к ведьме – тут что-то глубже. Что-то личное.

– Ты злишься на меня? – спрашиваю я. – Сердишься, что я задела тебя за живое или что не позволила арестовать сестру? Дуешься на меня, да?

Капитан резко поворачивается ко мне и делает шаг к фургону. Я замечаю, как он бросает взгляд на лес, проверяя, по-прежнему ли мы одни.

– Ты понятия не имеешь, во что ввязалась, – выплевывает он. – Годы планирования и…

– Ты понятия не имеешь, какой ты безнадежно больной, – бросаю я. – Мир был бы лучше, лишившись твоего присутствия. Подумай об этом, охотник: если бы ты умер, никто не стал бы тебя оплакивать, а соседи бы порадовались.

– А кто стал бы оплакивать тебя?

Мои губы приоткрываются, но ответ жестокий и краткий: никто.

Он видит, что задел меня. Но не улыбается, не радуется своей победе.

Он изучает меня. Его холодные карие глаза смотрят внимательно. Глаза, которые видели, как горели сотни людей. Глаза, которые наблюдали, как сопротивлялась охотникам его сестра.

В его взгляде нет ничего, пустота, от которой по телу у меня бегут мурашки.

С ненавистью я могу справиться. Я угадываю жажду власти и доминирования.

Но это безразличие? Он выглядит так, будто, не колеблясь, мог бы вонзить нож мне в сердце и оставить умирать на дороге.

Я задаюсь вопросом…

– Почему ты не убил меня? – спрашиваю, держась в тени подальше от окна.

Может, его и не было в Бирэсборне, но он не лучше тех, кто там оказался.

Его напряженное лицо немного смягчается.

– Зачем ты использовала магию в доме, полном хэксэн-егерей?

– Ты когда-нибудь отвечаешь на вопросы прямо?

– Ты недостойна ответов, hexe.

– Фрици. О Дева, Мать… – Я трясу головой. – Разговаривать с тобой то же, что беседовать со стеной. – Я думаю, что наш разговор окончен, и поворачиваюсь, чтобы сесть на скамейку.

Но капитан хмыкает.

– Что за заклинание ты применила?

Я замираю. Мои губы изгибаются, и я снова прижимаюсь к окну, позволяя охотнику увидеть мой гнев, мою решимость.

– Защита. Достаточная, чтобы позволить твоей сестре сбежать.

– Но вот этого я не могу понять, – говорит он тихо. – Моя сестра не сбежала бы.

– От сумасшедшего брата, который пытался ее арестовать? Ты прав, она должна была принять тебя с распростертыми объятиями.

Капитан прищуривается. Он качает головой, будто я дурочка, будто это я отказываюсь отвечать прямо.

Раздаются шаги, это охотники возвращаются с разведки.

– Почему тебя так волнует, что твоя сестра сбежала? – ворчу я. Капитан не смотрит на меня, ожидая, когда его люди приблизятся. – Ты в любом случае нашел ведьму, которую можно привезти в Трир.

Что-то в его позе меняется. Я не могу сказать, что именно. Он выпрямляет спину? Или снова напрягается, потому что злится?

Что бы это ни было, я вздрагиваю, когда он бросает на меня злой взгляд.

Теперь в его глазах читается холодная расчетливость. Он решает что-то, о чем я могу только догадываться.

В памяти всплывают его слова: «Ты не сгоришь, hexe. Но еще пожалеешь об этом, когда я с тобой разделаюсь».

Мне внезапно кажется, что я должна умолять о пощаде. Будто он целится в меня из пистолета и мне осталось жить лишь несколько секунд.

Но я сжимаю губы и гневно смотрю на него, кипя от негодования, вызванного одним его присутствием.

Я не стану его бояться.

– Капитан, территория свободна, – говорит один из охотников.

– Хорошо. – Он отворачивается от меня. – Разбиваем лагерь.

Он делает несколько шагов в сторону леса, прежде чем приказать:

– И ведьму захватите.

Я радуюсь, но моя радость длится недолго. Дверь фургона распахивается. Я смотрю на двух хэксэн-егерей, на их лицах читается смесь страха и отвращения, и понимаю, что, пока я находилась внутри этого ящика, они оставались снаружи. А теперь, если мне не удастся сбежать, придется провести всю ночь в лагере охотников, надеясь на то, что их отвращение будет сильнее любых других побуждений, которые у них могут возникнуть.

Один из мужчин протягивает руку, чтобы схватиться за цепь, соединяющую мои оковы. Он дергает так сильно, что я вылетаю из фургона, падая на грунтовую дорогу, и изо рта у меня вырывается крик.

Охотники смеются. Что-то меняется, напряжение исчезает за одну секунду – и я вижу, что их страх превращается в агрессию.

Один хэксэн-егерь грубо хватает меня за волосы, выбившиеся из-под шляпы, и запрокидывает мне назад голову. Я охаю – ничего не могу с собой поделать, мое тело инстинктивно реагирует на боль.

Если они меня не боятся.

Если я не вызываю у них отвращения.

У меня нет возможности защитить себя.

Меня охватывает страх, наполняя грудь холодом.

– Бертрам! Отставить! – Голос капитана звучит совсем рядом.

Я судорожно вдыхаю, морщась от того, как охотник сжимает мне волосы.

Мужчины замирают. Они смотрят на Бертрама и отступают назад.

Капитан встает передо мной. Он видит, как Бертрам вцепился мне в волосы, и его щеки пылают.

– Никто, – он обводит взглядом своих людей, – не будет прикасаться к ведьме. Ясно?

Повисает тишина, а затем охотники угрюмо кивают.

Бертрам отпускает меня.

– Это всего лишь ведьма, капитан. Мы повеселились с другими.

Мужчины смущенно переминаются с ноги на ногу. Их страх возвращается, и я почти слышу их мысли.

«С другими, да. Но другие никогда не использовали магию».

Какими бы храбрыми ни считали себя эти хэксэн-егери, они никогда прежде не сталкивались с настоящей магией. Некоторые из тех, кто постарше, вероятно, встречались с настоящими ведьмами в прошлом. Первыми жертвами охоты на ведьм были в основном настоящие ведьмы – теперь же, после стольких лет, в течение которых моих людей сжигали или вынуждали бежать в Черный Лес, теми, кто сегодня становится жертвой, являются невинные люди, обладающие магией не в большей степени, чем хэксэн-егери.

Моя паника стихает, напряжение в груди медленно исчезает. Я вижу, как беспокойство расползается по лицам мужчин, словно иней по мерзлой земле.

Капитан переводит сердитый взгляд на Бертрама:

– Эта ведьма загрязнена злом. Она находится во власти комманданта Кирха, и я не допущу, чтобы кто-то из моих людей стал жертвой ее козней. Понятно? – Он делает угрожающий шаг к Бертраму, подчеркивая, какой он высокий по сравнению с остальными, напоминая о весомости своего присутствия. – Никто не будет прикасаться к ней, – повторяет он. – Понятно?

– Есть, капитан! – хором произносят охотники.

Бертрам склоняет голову:

– Есть, капитан.

Капитан кивает в мою сторону.

– А теперь свяжите эту hexe, – приказывает он и уходит.

Место для лагеря представляет поляну с обугленной ямой для костра. Хэксэн-егери быстро принимаются за работу, раскладывая спальные мешки, собирая дрова и разжигая огонь. Вскоре поляна превращается в единственный остров тепла и света среди надвигающейся темноты и ночного холода.

Я привязана к дереву на краю поляны, достаточно далеко от костра, так что каждый порыв ветра заставляет меня дрожать. Но по крайней мере, я сижу и не попадаюсь на глаза охотникам, поэтому, когда они начинают распределять вечерние обязанности – раздавать пайки, ухаживать за лошадьми, организовывать дежурство, – я оглядываюсь по сторонам.

Кандалы прикреплены к дереву веревкой – ее будет легко перерезать, если я найду что-нибудь острое. Я могу дотянуться до зарослей слева от меня, но свет костра туда не попадает – есть ли там травы, которые можно использовать? Скорее всего, там лишь сорняки. Но поблизости много камней, и один из них наверняка будет достаточно острым, чтобы перерезать веревку.

Как мне дотянуться хотя бы до одного? Если у меня получится наклониться, то, возможно, я смогу подкинуть камень ногой и поймать…

Четверо хэксэн-егерей расположились вокруг костра, они едят, передавая друг другу бурдюк, и громко смеются, что говорит о их духе товарищества. Капитан чуть поодаль разговаривает с тремя охотниками, которые проверяли окрестности в поисках Хильды. Они не нашли ее, и я улыбаюсь. По крайней мере, эта невинная женщина в безопасности.

Один из мужчин, сидящих у костра, толкает в плечо парня, которому не больше пятнадцати:

– Йоханн, ведьма выглядит голодной. Почему бы тебе не покормить ее, а?

Ах да, это тот пугливый.

Лицо Йоханна бледнеет. Но он берет миску и протягивает ее соседу, чтобы тот зачерпнул тушеного мяса.

Его рука дрожит. Он расплескивает содержимое миски, и мужчины громко хохочут.

– Schiesse, Йоханн, ты совсем зеленый, да? – Бертрам взъерошивает ему волосы. – Тебя только от материнской груди отлучили!

Новый взрыв смеха. Лицо Йоханна краснеет, но он послушно встает и смотрит мне в глаза.

Он колеблется.

– Дело не в этом, – говорит он мужчинам, пытаясь сохранить самообладание. – Я никогда… оно сильное. Верно? Я никогда не видел такой магии.

Охотники резко замолкают. Несмотря на их решительный настрой, я замечаю, как ужас Йоханна отражается в каждом из них, и не могу сдержать дикой ухмылки.

Они все еще боятся меня.

Хорошо. Я доверяю их страху больше, чем приказу капитана.

Они стараются не смотреть на меня, но безуспешно. Когда я показываю зубы, один из мужчин крестится.

Капитан выбирает этот момент, чтобы выйти на свет костра. Он берет бурдюк и миску с тушеным мясом у Йоханна. Если он и замечает их напряжение, если и слышал разговор, то не подает виду.

– Первая вахта, займите свои посты. Остальные – спать. Завтра нам рано вставать.

Никто не спорит, и все расходятся. Я слежу за тем, куда идут двое патрульных – один на север, другой на юг, они, скорее всего, будут медленно обходить периметр лагеря, пока их не сменят. Но между ними будет достаточно пространства, чтобы мне удалось проскользнуть. Я могу подождать, пока на вахту заступит Йоханн, и использовать его страх в своих интересах.

Мне просто нужно выпутаться из этой чертовой веревки. Даже в кандалах я смогу убежать.

Я поднимаю голову и поворачиваюсь, чтобы лучше разглядеть оковы…

Когда на меня падает тень.

– Ты не сбежишь.

Я медленно разворачиваюсь, чтобы хмуро посмотреть на капитана, но огонь освещает его со спины. Я не вижу его лица.

Мгновение, и мне представляется мама. Она стоит над ходом в погреб. Ее лицо в тени.

Мой пульс учащается, и я сжимаю замерзшие руки в кулаки.

– Твоя сестра будет не единственной, кто сбежит от тебя сегодня, – огрызаюсь я.

Его плечи напрягаются.

– Она не сбегала. Ты что-то с ней сделала. И ты скажешь, что именно.

– Verpiss dich, jäger[17], – произношу я спокойным голосом.

Мне следует не злить его, а делать все, что в моих силах, чтобы казаться маленькой, незаметной и неопасной.

Но мой учащенный пульс наполняет ненавистью каждую клеточку тела, и я едва могу разглядеть мир сквозь пелену ярости. Мне хочется наброситься на него, пнуть в пах, хочется плюнуть ему в лицо, выцарапать глаза.

Он опускается передо мной на корточки. Я отползаю назад, прижимаясь к дереву, и мой гнев перерастает в холодный, безжалостный страх.

Капитан наклоняет голову, оценивая меня, съежившуюся у дерева, с широко раскрытыми глазами и подтянутыми к груди ногами.

– Никто тебя не тронет, – говорит он. – Мы не звери.

– Нет, вы просто сжигаете людей заживо. Очень цивилизованно.

Он протягивает мне что-то. Миску с тушеным мясом. Бурдюк.

– Ты голодна, – произносит он.

Мне очень хочется послать его подальше, но я прикусываю губу и трясу скованными руками.

– И ты накормишь меня, только если я скажу, где твоя сестра? – спрашиваю я. – Это, конечно, поведение человека, который вовсе не является зверем…

Он кладет бурдюк на землю и берет ложку.

Он же не собирается…

Собирается.

Капитан подносит ложку к моим губам.

Я ошеломленно смотрю на него.

– Не позволяй своему упрямству лишать тебя здравомыслия, – говорит он. – Ешь.

– Будет очень неловко, если твоя пленница потеряет сознание от голода до того, как ты сможешь ее помучить, не так ли?

Его челюсть напрягается. Он снова подносит ложку к моим губам.

– Ешь, – повторяет он, и его командный тон такой естественный, что звучит как что-то привычное.

Тушеное мясо – грубая и простая еда, дорожный паек, приготовленный на растаявшем снеге, но от его запаха у меня начинает урчать в животе. По дороге из Бирэсборна я немного перекусывала и едва утоляла голод, а если хочу сегодня чего-то добиться, мне понадобятся силы.

Я приоткрываю рот и пробую предложенную еду.

– Вот, – говорит он. – Это так сложно?

О, я пну его, как только наемся.

Я все еще не вижу его лица в темноте, за его спиной горит костер. Он замолкает, пока кормит меня, опускает ложку обратно в миску и подносит мне порцию за порцией, ничто в его движениях не намекает, что он недоволен тем, как медленно я ем или как неприятно ему кормить меня. Это так не похоже на резкого, озлобленного человека, каким он был прежде, что я невольно отшатываюсь, опускаю глаза, и с каждой ложкой, которую получаю, мне кажется, что он в чем-то побеждает, что я уступаю ему.

– Ты не права, – шепчет он в темноте.

Я не отвечаю.

– Я никогда никого не сжигал заживо.

Я ничего не могу с собой поделать – мое насмешливое фырканье больше похоже на рычание. Он решил солгать о том, чем, должно быть, гордится больше всего? Это ловушка.

Он открывает рот, будто хочет что-то сказать, но потом, похоже, приходит к заключению, что это бессмысленно. Он поворачивается, берет бурдюк и протягивает мне.

Я запрокидываю голову, и пиво стекает мне в горло. Оно хмельное и ароматное и сразу согревает мое тело, что становится проблемой – усталость снова подкрадывается ко мне. Мой постоянный спутник. Но я яростно моргаю и сажусь прямее, заставляя себя собраться.

Капитан затыкает пробкой бурдюк.

– Можешь спать. Я же сказал, никто тебя не тронет.

Я смеюсь. Смех получается горьким и резким.

– Прости, что не верю в ценность твоих слов, охотник.

Он замирает на миг.

– Тебе все равно не удастся сбежать.

Я отказываюсь смотреть на него, сердито уставившись на колени.

– Просто оставь меня в покое.

Его близость тревожит. Поэтому он меня накормил? Чтобы я наелась и была слишком уставшей, чтобы бежать? Мои руки дрожат, и я поднимаю глаза, но только для того, чтобы бросить на капитана хмурый взгляд.

Дева, Мать и Старица, я никогда никого не ненавидела так сильно, как этого человека.

– Оставь меня в покое, – повторяю я, когда он медлит.

Он встает. Я думаю, что он собирается уйти, но он только бросает пустые бурдюк и миску к огню. Затем достает из сумки, висящей у него на поясе, моток веревки и привязывает один конец к моему запястью.

– Оков недостаточно? – рычу я.

Молча – о Триединая, спаси меня, этот человек почти не разговаривает, – он разматывает веревку и привязывает другой конец к своему запястью.

Теперь мы связаны.

Он почувствует ночью любое мое движение. Если только я не смогу перерезать веревку, не разбудив его. Насколько крепко он спит? Может быть…

– Я очень чутко сплю, – говорит он, увидев выражение моего лица. – И пока ты не скажешь то, что мне нужно узнать, я не спущу с тебя глаз.

Я больше не могу этого терпеть. Я отвожу ногу назад и замахиваюсь, чтобы пнуть его, но он легко уворачивается, и когда делает это, свет костра падает на его лицо.

Он не улыбается. Не смеется над моей беспомощной попыткой бунтовать.

Он выглядит так, словно ему самому… больно.

Капитан опускается на землю рядом – но вне моей досягаемости – и прислоняется спиной к дереву. Он скрещивает руки на груди, натягивая веревку между нами, и закрывает глаза.

Я дергаю за веревку, надеясь, что он упадет, но ничего не происходит.

«Триединая, помоги!» – хочется закричать мне. Хочется наброситься на него. Нужно прогнать эту ярость, иначе я пойму, что это вовсе не ярость.

А страх.

Сегодня ночью мне не сбежать.

А это значит, что завтра меня привезут в Трир как пленницу и все шансы на освобождение Лизель будут потеряны.

Огонь в костре стихает и с шипением превращается в тлеющие угли, от которых исходит оранжевое сияние. По моим щекам текут слезы. Я не могу остановить их, я даже не могу их стереть, и беспомощность заставляет меня плакать сильнее. Я перестаю сдерживаться.

Вчера моя мама умерла.

Я не позволяла себе почувствовать это. Не по-настоящему. И сейчас я сжимаю зубы, умоляя себя не думать об этом. Еще рано. Я буду ее оплакивать, но еще рано…

Я всхлипываю в темноте, стараясь не издавать громких звуков.

«Дева, Мать и Старица», – я молюсь, но мне больно осознавать, что они не услышат. Что я одна.

«Одна ли?»

«Уходи, – я прогоняю голос. – Не сейчас. Пожалуйста. Оставь меня в покое».

Я зашла так далеко и не поддалась дикой магии. Почему голос решил, что я сдамся, если до сих пор этого не сделала?

Я не получаю ответа.

8. Отто

Я веду отряд обратно в Трир. Моя лошадь впереди остальных, потому что я хочу путешествовать в тишине. Я не обращаю внимания на других охотников и скрип тюремной повозки, прислушиваясь только к своим мыслям. И эху криков сестры.

Все пошло не по плану.

И теперь Хильда…

Не думаю, что она мертва. Ведьма, она называет себя Фрици, похоже, не думает, что Хильда мертва. Просто пропала.

– И она в безопасности, – настаивала ведьма. Она явно думает, что Хильда сбежала, но я знаю, что это не так. «Так где же она?»

Черт бы побрал эту ведьму, представляю, как все выглядело с ее точки зрения. Невинную женщину арестовывают за колдовство, приговаривая к смертной казни от истязаний или сожжению на костре. Настоящая ведьма попыталась спасти ее, и…

И теперь все мои планы полетели к чертям.

Я учел все, взвесил шансы, обдумал возможности. Рассмотрел все вероятные исходы.

Но не учел настоящих ведьм.

Они не должны быть настоящими! В этом и смысл!

Бертрам пришпоривает коня, чтобы ехать рядом со мной. Чем ближе мы подъезжаем к городу, тем шире становятся дороги. Мы миновали нескольких торговцев, которые собираются на Кристкиндэмаркт[18], но все сторонятся, завидев хэксэн-егерей в черных плащах.

– Это с трудом укладывается в голове, – тихо говорит Бертрам.

Он ближе всех мне по возрасту и является главным охотником из тех, что служат под моим началом. Он прошел нелегкий путь, его история полна арестов и сожжений, а записался он в охотники, когда был моложе Йоханна. Возможно, из-за этого он испытывает ко мне что-то вроде духа товарищества, несмотря на отсутствие у меня желания общаться с ним.

– Сколько лет мы этим занимаемся? – беспечно продолжает он.

«Слишком много», – думаю я.

– Но я еще не видел настоящей колдовской силы, – продолжает Бертрам. – Хотя, – добавляет он задумчиво, – встречал одного из первых хэксэн-егерей, и он клялся, что магия реальна.

У меня округляются глаза. Не секрет, что архиепископ нанимает в качестве охотников молодых людей. Оправданием всегда служило то, что юноши сильнее телом и их души более невинны, а и то и другое необходимо для поимки ведьмы. Но мне только сейчас пришло в голову, что, хотя аресты и продолжаются уже много лет, я нечасто общался с кем-то из первых хэксэн-егерей.

– Он говорил, что поначалу ведьмы боролись с помощью магии, – продолжает Бертрам. – Сказал, что видел это собственными глазами. Некоторые из охотников сошли с ума, и архиепископ отправил их в монастырь. Я решил, что он тоже спятил, раз несет такую чушь. – Бертрам замолкает, оглядываясь на фургон. – А теперь я думаю, что первые хэксэн-егери, возможно, сражались с настоящими ведьмами, и оставшиеся, должно быть, ушли в подполье или что-то в этом роде.

Я по-прежнему молчу. Дай Бертраму малейшую возможность, и он будет болтать часами. Я привык его игнорировать, но впервые нахожу то, что он говорит, стоящим.

– Ну что ж… – Бертрам смотрит на меня. Очевидно, что он прощупывает почву, пытаясь понять, как много я ему позволю. Встану ли на защиту веры хэксэн-егерей, отчитаю ли за то, что он не проявил слепого послушания.

Я ничего не говорю. Вчера я ударил Йоханна за богохульство, но у Бертрама, по крайней мере, хватает ума говорить так тихо, что его слышу только я.

– Я всегда считал, что это вроде как обман, – говорит он, понизив голос. – Я имею в виду, нельзя не заметить, что, когда мужчина хочет другую жену, проще сжечь настоящую как ведьму, чем получить одобрение папы римского на развод. Если в городе два пекаря, один обвинит другого в колдовстве, чтобы не было конкуренции.

Обвинения, которые разносятся по Триру, подпитываются жадностью и страхом. Если хочешь получить выгоду, нужно просто зажечь спичку. Если ты чем-то отличаешься от остальных – кажешься слишком шумным или слишком тихим, слишком сильным или слишком слабым, – тебя отправляют на костер.

Все мы – каждый житель епархии – причастны к этому. Пока архиепископ проповедовал об очищении города от греха, мы только наблюдали. Сначала он запретил въезд в город протестантам, затем евреям. В Трире должны жить только католики.

Но этого оказалось недостаточно.

Затем настала очередь ведьм. Но их не запретили – их стали убивать. Теперь, когда уже слишком поздно, в городе зреет недовольство. В Трире остались хорошие люди, готовые сражаться. Но они только шепчут о бунте. Им нужно что-то погромче ревущего пламени, чтобы подтолкнуть к восстанию.

Однако страх пока сдерживает сопротивление. Архиепископ поступил хитро. Разделил людей, заставил их чувствовать себя одинокими. Дал понять, что, если они не подчинятся, их заклеймят как ведьм.

И сожгут за колдовство на костре.

Я понимал это с самого начала, когда мою кричащую мать бросили в огонь.

Но я думал, что, возможно, другие – даже в отрядах хэксэн-егерей – просто охвачены паникой и не видят правды. Вот почему, как я предполагал, на роли, которые вызывали ужас у мужчин, назначали мальчиков. Юношей радикализировать легче, можно было ожидать от них слепого послушания.

Хильда понимала это. И, благослови ее Бог, умоляла меня перед своим арестом не чтобы спасти себя, а чтобы попытаться спасти других. Чтобы заставить охотников понять: невиновна не только она, но они все.

Но Бертрам явно знает правду. Несмотря на то что ему говорили о колдовстве, он никогда не верил в него.

И все равно разжигал костры.

– Интересно, будет ли она гореть иначе, чем другие, – говорит он с любопытством.

Я смотрю на него из-под капюшона.

– Если ты с самого начала знал, что сожженные на самом деле не были ведьмами, почему ты все еще носишь плащ?

Бертрам пожимает плечами, черная ткань колышется.

– Это работа, – говорит он.

К моему горлу подкатывает приступ тошноты.

Я видел зло – коммандант Кирх не поднялся бы на вершину карьерной лестницы, если бы точно не знал, что делает. Палач хвастается богатством, которое он заработал, участвуя в судах над ведьмами. Он знает, что делает. Он наслаждается жестокостью, которая приносит ему прибыль. Архиепископ, возможно, самый злой человек из всех, кого я знаю, ведь он все это придумал.

Я видел зло.

Но до этого момента, до разговора с Бертрамом, я и не осознавал, как часто зло носит маску сострадания.

* * *

Трир раскинулся на западе, шпили церквей устремляются в утреннее небо, сияя за городскими стенами в ореоле святости.

Мост через Мозель ведет к восточной городской стене, по этой дороге проходит самый оживленный транспортный поток в город. Но вне городских стен тоже есть здания, построенные из камня, который уже крошится, много веков назад, другие – это временные деревянные конструкции.

А еще здесь римские руины.

Вместо того чтобы направляться к воротам, я увожу отряд с главной дороги, направляюсь к восточной части Трира, за пределами крепостной стены. Слева возвышаются руины древнеримских бань, покрытые обломками и щебнем, оставшимися после того, как люди разворовали каменные блоки.

Этот город построен на костях рухнувшей империи.

Гигантские каменные глыбы возвышаются у обочины дороги, создавая проезд, к которому я направляю отряд. Я слышу глухой стук и злые проклятия, доносящиеся из тюремного фургона, когда Фрици швыряет в деревянном ящике, который подскакивает на дороге.

Я поворачиваю лошадь назад, отмахиваясь от Йоханна, который едет самым последним. Отряд хэксэн-егерей передвигается с обычной легкостью. Мы все, даже самые юные, уже участвовали в перевозке заключенных.

Римляне убивали кельтов ради забавы, после того как поработили их. Рассказывают истории, как гладиаторы в блестящих доспехах выходили на арену, сверкая металлическим оружием, и сталкивались с голодными избитыми кельтами, вооруженными только палками и камнями. Иногда римляне ловили медведей или, что еще хуже, диких кабанов и позволяли природе убивать людей, поклоняющихся природе.

Ради забавы.

Интересно, сочли бы те кельты свою смерть лучшей, чем та, на которую мы обрекаем их потомков-ведьм?

Я спешиваюсь, отдавая поводья одному из парней. Даю знак остальным, чтобы они отошли, и подхожу к тюремной повозке. Мои ботинки стучат, когда я поднимаюсь на ступеньку и, взявшись за железные прутья окна, подтягиваюсь и заглядываю в камеру.

Ведьма – Фрици, напоминаю себе, – забилась в дальний угол. Косые лучи света не добираются до нее, но даже в темноте я замечаю яростный блеск ее глаз. Узнавание мелькает на ее лице, когда она понимает, кто смотрит на нее сверху вниз.

Узнавание быстро сменяется ненавистью.

Я не был уверен, что буду делать, пока не увидел ее. У меня возникла идея, когда она заявила, будто мне на все плевать, пока у меня есть ведьма, которую можно посадить в тюрьму. Она права – мне действительно нужна ведьма, которую можно посадить в тюрьму. И тем не менее я размышлял об этом все долгое утро. Теперь же, когда я вижу ее ненависть, меня наполняет решимость, необходимая, чтобы действовать.

Я присоединился к хэксэн-егерям после того, как они сожгли мою мачеху. Не потому, что верил в них.

Я хотел уничтожить их изнутри.

На протяжении многих лет я продвигался по карьерной лестнице, скрывая маленькие обманы – незапертые камеры, детей, которые исчезали до того, как их успевали арестовать, предупреждения, которые давал семьям, помогая бежать, прежде чем к ним придут охотники. Наследие моего отца-фанатика придавало мне авторитет среди хэксэн-егерей, но любовь мачехи всегда помогала держаться подальше от них.

Однако что бы я ни делал, этого всегда было недостаточно.

Особенно после того, как я воспользовался именем отца и стал вторым охотником после герра[19] комманданта. Всегда было понятно, что Дитер Кирх не просто выполняет приказы архиепископа. В его действиях нет веры или слепой убежденности в том, что он творит добро.

Ему нравится убивать. Он наслаждается этим. Он работает над тем, чтобы сделать убийства еще более мучительными, запихивая обвиняемых в ужасные тюрьмы и клеймя невинных людей буквой «D», обозначающей dämon – демон, прежде чем казнить.

Он не хочет, чтобы сожжения ведьм прекращались. Крови, пролитой на улицах Трира, ему никогда не будет достаточно.

Раньше я думал, что мания сжигать ведьм утихнет, и надеялся только спасти как можно больше людей, прежде чем орден хэксэн-егерей придет в упадок. Но когда я сблизился с коммандантом Кирхом, когда увидел всю глубину его порочности, я понял…

Ничто, кроме восстания, не остановит охоту на ведьм.

Поэтому мы с сестрой разработали план.

Все было продумано. Месяцы подготовки – кража ключей от дверей тайных туннелей, продумывание маршрутов для побега, подрыв системы связи, – все это имело смысл, только если я арестую Хильду и предам ее суду. Она бы организовала заключенных, а я бы освободил их.

Массовое сожжение, запланированное архиепископом, казалось переломным моментом. Освободить всех в разгар рождественского поста, на Кристкиндэмаркте, где все могли это увидеть.

Пока я был в патруле на юге, я подготовил последние составляющие плана, даже договорился о лодке, которая доставила бы нас с Хильдой из Трира в Кобленц по реке, чтобы мы оставили позади все воспоминания об этой жизни. Я бы не смог оставаться в епархии, если бы, ворвавшись в базилику, освободил сотню ведьм, но я надеялся, что этого мятежного акта будет достаточно, чтобы побудить людей выступить против зла и остановить круговорот страха, в котором их держит архиепископ. Мой план состоял в том, чтобы бороться, находясь внутри ордена, и спасти как можно больше людей, а затем сбежать в другое королевство или епархию, где я мог бы начать с сестрой новую жизнь.

Но с исчезновением Хильды, куда бы ее ни отправила эта hexe, я потерял связь с заключенными.

И я потерял сестру.

Я стараюсь не думать об этом, хотя мысль причиняет почти физическую боль. Кажется, ведьма уверена, что Хильда в безопасности. Знаю, Хильда хотела бы, чтобы я сосредоточился на спасении невинных. Но я чувствую себя разбитым и потерянным, когда думаю, что она… где-то в другом месте.

«Сосредоточься», – напоминаю себе. Я годами учился выглядеть безжалостным хэксэн-егерем. Быть вне подозрений.

Я не сдамся теперь.

Я грозно смотрю на Фрици. Ей не хватает места, чтобы встать в полный рост, но она не съеживается.

Она осталась моей последней надеждой.

Я прижимаюсь лицом к решетке.

– Послушай, – говорю я шепотом, чтобы слышала только она. – Делай, что я говорю. В точности.

– Ты не можешь заставить меня…

– Если хочешь выжить, слушайся меня. Я могу спасти тебя, если ты будешь слушаться.

«Я могу спасти вас всех», – говорю себе.

И надеюсь, что это так.

9. Фрици

Я моргаю, уставившись на решетку окна, когда капитан спрыгивает на землю и отходит от телеги.

«Я могу спасти тебя, если ты будешь слушаться».

Подобная угроза ожидаема от хэксэн-егеря.

Я слышала разные истории от ведьм, которые проезжали через Бирэсборн, большинство из них искали безопасное место, другие спешили укрыться в Черном Лесу после того, как их ковен погиб. Все затихали, когда гости рассказывали свои истории. О том, откуда они пришли. О том, от чего сбежали. Даже детям, прижимающимся к ногам родителей, позволяли узнать об ужасной реальности. Мы все должны были это услышать, потому что чувствовали нависающую над нами угрозу.

«Это могли быть вы. Это может случиться с любым из нас».

«Слушай и будь начеку».

Поэтому я в подробностях знаю, что делают с нами охотники. Даже с теми, кто не является ведьмами, кто случайно оказался в Бирэсборне, не подозревая, что здесь живет ковен, – мама все равно впускала пришельцев, и мы кормили их и снабжали припасами для путешествия. Хэксэн-егери, которые приходили с кандалами.

Хэксэн-егери, которые не дожидались суда, чтобы сжечь невинных людей.

Хэксэн-егери, которые приходили в дома с «заблаговременным предупреждением» об аресте и обещанием разрешить все мирным путем, если им окажут определенные… услуги. «Дайте нам одну ночь, – говорили они, – и вы останетесь живы».

Каждая новая история оказывалась страшнее, чем предыдущая, и рисовала картину мира, где жаждущие власти мужчины без зазрений совести заявляли о своей праведности и непорочности.

Так что у меня нет иллюзий по поводу обещания капитана. На самом деле это угроза.

Но что насчет серьезного выражения на его лице? Страха в глазах?

Я прижимаю кончики пальцев к вискам и медленно потираю их. Я просто не выспалась. Все произошло слишком быстро, и я ошибаюсь в своих выводах. Серьезность легко могла быть нетерпением. Страх скрывать манию.

Дверь тюремного фургона распахивается. У меня нет сил подняться, и я успеваю только встать на колени, прежде чем хэксэн-егери до меня дотягиваются.

Я вижу, что мы находимся среди руин, которые остались от римлян, первых колонизаторов этих земель. Первых, кто посмотрел на мой народ и счел нас животными. Я окидываю взглядом камни и щебень, стену Трира, простирающуюся за этими развалинами, и моя усталость усиливается.

Капитан отсылает большую часть своих людей обратно на дорогу, так что со мной остаются он и еще двое. Один из них – мальчик, который не осмеливается посмотреть мне в глаза, Йоханн.

Другого зовут Бертрам.

Он хватает цепь, которая скрепляет кандалы на моих руках, и в его глазах появляется отвращение, когда он оглядывает меня в холодном солнечном свете.

– Давайте поскорее посадим ее под замок. Я хочу выпить пинту пива.

Йоханн бормочет что-то, соглашаясь. Но капитан колеблется, на его лице проскальзывает что-то мрачное, прежде чем он отворачивается, не говоря ни слова.

Не знаю, чего я ожидала. Что они отведут меня в тюрьму? Что тут найдется лестница, по которой мы поднимемся и переберемся через стену Трира? Но когда Бертрам тянет меня к небольшому арочному входу, вырубленному в камне под стеной, я замираю.

Туннель. Туннель под городом.

Они проводят так всех ведьм или для меня запланировали что-то особенное?

В моем мозгу закипают мысли – старые римские акведуки, просто еще одни чертовы развалины, – но в панике я упираюсь пятками в землю и пытаюсь безуспешно вырваться из хватки охотников.

Бертрам злобно смотрит на меня.

– Ну, давай, попробуй сбежать, – срывается он и дергает меня вперед. – Я с удовольствием проткну тебя.

Он двигает бедром, привлекая мое внимание к мечу, висящему у него на поясе, но моя паника не утихает, а мы подходим все ближе к входу в туннель. Темнота, маленькая дверь в небытие, и я не могу заставить легкие сделать вдох.

У меня возникает ощущение, что если я войду в этот туннель, уже никогда не выйду обратно, и из всех ужасов, которые я пережила за последние дни, этот нависает надо мной, поглощая меня целиком.

«Чего ты боишься в темноте, Фрици? Ты знаешь, как сбежать. Ты всегда знала».

Из горла вырывается крик. Я в отчаянии. Теперь голос может меня соблазнить, я знаю, что может.

Я могу сдаться. Очень легко.

Но могу и сбежать. Спасти Лизель. Спасти себя.

«Лишь произнеси заклинание. Начни говорить слова. И все это закончится».

Другие ведьмы моего ковена тоже знали эти слова. У нас было помещение для хранения священных текстов, заклинаний, передаваемых из поколения в поколение на свитках и книгах в переплетах, но было и несколько рукописей, которые мама держала под замком в своей комнате и запрещала нам читать.

Так что, конечно, мы прочитали.

Моя старшая кузина взяла меня на слабо: «Ты же не боишься увидеть, что там написано?» – спросила она, когда нам захотелось доказать свою храбрость.

Мы прокрались в комнату моей мамы, компания наглых кузенов и друзей, все это время хихикая, не зная, чего на самом деле ищем. Мы слышали страшные истории о богинях, истории, которые поздно ночью шепотом рассказывали у угасающего костра, чтобы заставить нас слушаться: «Перхта придет к вам во сне! Мать знает обо всем, что вы натворили. Если будете плохо себя вести, она вспорет вам животы и набьет их соломой!»

Но это оказалась не сказка. Не выдуманная история, призванная напугать и научить послушанию.

Это было заклинание.

Я помню слова, выведенные тонким витиеватым почерком на пергаменте, под надписью: «Дикая магия».

В конце заклинания говорилось о балансе, о котором твердила мама. О том, что ведьмы должны нести добро в мир, потому что Источник магии берет начало в добре. Чем больше мы делаем хорошего, тем больше магии может использовать ковен.

Вот почему Перхта, Мать, была так непреклонна, когда речь заходила о правилах и традициях. Вот почему Абноба яростно защищала леса. Вот почему Хольда готова была охранять барьер ценой собственной жизни.

Источник поддерживает нас. Это родник чистой магии. Но дикая магия – это потоп, и он разрушает или сводит ведьм с ума, увлекая за собой.

«Чтобы укрепить связь с дикой магией, ведьма должна разорвать связь с Начальным Древом и Источником, – говорилось в рукописи. – Для этого необходимо произнести заклинание».

Лишь некоторые из нас видели те слова. Остальные сидели вокруг, широко раскрыв глаза и хихикая. Лизель находилась там. Ей было тогда около четырех, она была маленькой, пухленькой и внимательной.

– С тобой все в порядке, кузина? – спросила она нежным голоском.

Я захлопнула книгу.

«Произнеси заклинание, – требует голос. – Я могу помочь тебе так, как ты и не догадываешься. Тебе не нужно страдать, не нужно быть пленницей. Произнеси заклинание!»

Слышала ли я этот голос до того, как прочла отрывок из маминой запрещенной книги? Не помню. Не помню времени, когда бы я не слышала его, и сейчас, когда меня тащат к всепоглощающей тьме под городом, я как никогда близка к тому, чтобы сдаться.

Я снова упираюсь пятками в землю, но Бертрам готов к этому, он тянет меня к туннелю, и я следую, беспомощная и потерянная. Я оборачиваюсь и вижу позади себя капитана, за ним идет Йоханн.

Реальность обрушивается на меня.

Из этих туннелей не выбраться.

Я окажусь во власти комманданта Кирха.

Мои губы размыкаются. С языка срывается слово, первое в заклинании.

«Произнеси его, – умоляет голос. – Используй меня!»

Я могла бы убить хэксэн-егерей.

Могла бы использовать дикую магию, чтобы посеять хаос среди этих мерзких людей – и стать тем чудовищем, каким они меня считают.

Меня трясет от ненависти к себе. Я готова произнести заклинание сейчас, чтобы спасти свою шкуру, но не применила его, чтобы спасти маму и ковен?

Эта мысль заставляет меня замолчать.

Слезы наворачиваются на глаза, когда охотник втаскивает меня в туннель. Позади раздается шорох, что-то меняется, а затем я ощущаю запах едкого дыма.

Капитан зажег факел.

Это мало помогает прогнать тьму, и с каждым шагом, который мы делаем вглубь, солнечный свет тускнеет, пока мы наконец не оказываемся один на один с темнотой. До потолка туннеля мне можно дотянуться, лишь вытянув руку над головой. Капитану приходится пригибаться, он сутулится, чтобы не задевать выложенные камнями стены. Звук капающей воды отдается металлическим эхом, слышно лишь это размеренное капание и плеск из-под моих ботинок, когда я наступаю в пахнущие плесенью лужи.

Я сосредотачиваюсь на этих мыслях. На том, что здесь пахнет холодным камнем, железом и землей, на ощущении леденящего холода. Ботинки скользят по грязному камню, и я оступаюсь, цепляясь за Бертрама.

Я чувствую, как твердая рука капитана ложится мне на плечо.

– Осторожнее, – говорит он хрипло и низко.

Я стряхиваю его руку с плеча и продолжаю идти. Бертрам оглядывается, и я замечаю на его лице выражение тревоги.

Ему тоже не хочется находиться в этом туннеле. Он не движется навстречу тюрьме и смерти, но тем не менее я радуюсь, узнав, что тюремщики разделяют со мной хотя бы малую часть страданий.

Основной туннель разветвляется. Когда мы оставляем позади перекресток, меня касается порыв ветра откуда-то слева. Я дрожу от холода. Бертрам тоже, хотя у меня чувство, что он содрогается, скорее, от страха.

– Что это? – спрашивает Йоханн.

– Вентиляция, – говорит капитан. – Продолжай идти, Бертрам.

Бертрам дергает меня за цепь, и я, спотыкаясь, делаю два быстрых шага. Но налетает новый порыв ветра, и Бертрам вопросительно оглядывается на капитана.

Затем переводит взгляд на меня, прищуриваясь.

Он что, винит меня за ветер? Какой же властью я обладаю над этим человеком. Если бы только я могла ею воспользоваться.

Я продолжаю идти, опустив голову, не желая провоцировать Бертрама…

Резкий возглас капитана оказывается единственным предупреждением, прежде чем факел с шипением гаснет.

Густая тьма окутывает меня, удушая. Я ничего не вижу, даже широко раскрыв глаза, мое дыхание становится прерывистым, каждый мускул в теле напрягается.

– Что случилось? Где свет? – Йоханн в панике, его голос звучит истерично.

– Ведьма околдовала ветер! – огрызается капитан. – Бертрам…

Меня обхватывают чьи-то руки. Крик рвется из груди, но большая ладонь зажимает мне рот, заставляя замолчать, когда меня, дернув со всей силой, резко поворачивают влево.

Ноги шлепают по воде.

– Я потерял ее! – голос Бертрама, доносящийся впереди, эхом отражается от стен. И если меня держит не он, то…

Я вырываюсь, поднимая скованные руки, чтобы схватить капитана за плечи, но не могу высвободиться из его хватки – да и зачем? Меня окатывает холодом, когда я чувствую, как напрягаются его мышцы, удерживая меня в объятиях, которые кажутся каменными.

– Ведьма сбежала! – говорит капитан, будто это не он держит меня. – Она не может уйти далеко, Бертрам, иди вперед. Отсюда прямая дорога к Порта-Нигра, если она пойдет этим путем, ничего хорошего ее там не ждет. Йоханн, возвращайся к входу – никого не выпускай, слышишь меня? Я обыщу боковые туннели. Идите!

Громкий крик звенит в моих ушах, и у меня кружится голова. Я хотела бы ничего не чувствовать, но страх подступает, безжалостная рука капитана сжимает мою грудь, выдавливая воздух из легких.

Что происходит?

Почему он солгал?

Шаги перерастают в топот. Бертрам бежит вперед, Йоханн возвращается туда, откуда мы пришли. Капитан неподвижно держит меня секунду, две, три…

Затем оттаскивает на несколько шагов назад, туда, где туннель разветвляется. Или, по крайней мере, я думаю, что мы идем туда – я по-прежнему ничего не вижу, но капитан даже без света находит путь.

Мою кожу покалывает от страха. Ужас сковывает меня, и я чувствую себя совершенно беззащитной.

Я в подземном туннеле наедине с капитаном хэксэн-егерей, и никто не знает об этом.

«Ты говорил, что никто меня не тронет, – думаю я, но не могу заставить себя произнести эти слова. – Ты говорил, что вы не звери».

Не могу сдержать стон, когда он крепче прижимает меня к себе, убирая руку с моего рта.

– Не издавай ни звука, – шипит он.

Я бы закричала, если бы думала, что это что-то изменит, но кто прибежит мне на помощь? Другие хэксэн-егери?

С одним охотником я могу справиться.

Одного я могу убить.

Он сосредоточен на дороге, его дыхание учащается, и я ощущаю, как колотится его сердце. Мы поворачиваем еще раз, наши ботинки хлюпают по лужам, которые, кажется, стали глубже, – еще один поворот, снова хлюпает вода. Как я найду выход отсюда?

Сейчас это не имеет значения. Сначала надо освободиться. Я вскидываю закованные в кандалы руки и бью капитану в живот. Он сдавленно охает и ослабляет хватку, но лишь на мгновение – я успеваю сделать всего один шаг, прежде чем он хватает меня за руку и прижимает к стене туннеля.

Ужас сковывает меня, и туман застилает разум, так что все, о чем я могу думать, – это желание закричать. Предплечье капитана давит мне на грудь, его локти утыкаются в те места, где остались синяки, после того как он поймал меня в саду и прижал коленями к земле. Я морщусь.

– Я не собираюсь облегчать тебе задачу, – выплевываю я, когда ужас сменяется гневом. Я буду использовать его силу, чтобы сопротивляться. – Может, сейчас у меня и нет магии, но у меня есть ногти и зубы. Каждое мгновение, каждый мой вздох будет наполнен борьбой, охотник…

– Борьбой? Schiesse, я же не для этого… прекрати. Знаю, тебе тяжело, – говорит он, и впервые его голос звучит печально, – но если не хочешь оказаться на костре, замолчи и доверься мне.

– Довериться тебе? – выдыхаю я, вырываясь. Он невероятно силен. Он такой сильный, что я понимаю, у меня нет шансов одолеть его, и от осознания этого я начинаю дрожать, ощущая, как ледяная вода просачивается мне в ботинки. Меня заковывали в кандалы, связывали и запирали в тюремном фургоне, но именно его демонстрация силы напоминает, насколько я бессильна.

– Да, – говорит он, и его теплое дыхание касается моего лица. Он состоит из голоса. Голоса в темноте и тяжести тела. – Доверься мне. А если это слишком сложно, подумай, что это единственный способ спасти всех.

– Очистив город от…

– Нет. Людей, запертых в тюрьмах. Я собираюсь их спасти, и ты мне поможешь.

Я таращусь в темноту, широко раскрыв глаза и подняв брови, кажется, до самой линии волос.

Он не ждет моей реакции. Он хватает цепь от кандалов и тащит меня, а я иду, потому что не могу его побороть, потому что у меня нет других вариантов, потому что его слова крутятся в моей голове.

Он пытается спасти людей, которых помог посадить в тюрьму?

Нет. Это уловка. Какое-то последнее испытание перед тем, как хэксэн-егери меня сожгут, перед тем, как Кирх вернется и начнется веселье. Он пытается сломить меня. Вот и все – в этом весь коммандант Кирх…

От мыслей кружится голова. Паника. Меня уничтожили.

Капитан останавливается.

Раздается шорох, звяканье ключей. Я слышу, как ключ поворачивается в замке.

Тусклый свет проникает в туннель. Я подаюсь вперед, меня тянет на свет как мотылька, и паника на мгновение отступает, когда мои глаза привыкают и я могу видеть.

За дверью находится небольшая комната, у одной стены сложены ящики, тишину нарушает только отдаленный размеренный звук капающей воды. В потолке есть отверстие, куда могла бы спуститься лестница. Здесь нет окон и других дверей – это подвал.

У меня нет возможности задать вопрос. Капитан вталкивает меня внутрь.

– Молчи, – говорит он, и я слышу серьезность в его словах, вижу отчаяние на его лице. В этот момент он не бездушный хэксэн-егерь, он мальчишка с широко раскрытыми испуганными глазами.

Он умоляет меня. Умоляет молчать.

– Что происходит…

Но он захлопывает передо мной дверь.

Я бросаюсь вперед, но передо мной оказывается гладкая деревянная панель, и когда я ударяю по ней кулаком, она даже не дребезжит.

– Охотник! – кричу я. Нет ответа. – Охотник!

Тишина.

Я пинаю дверь. Это лишь вызывает острую боль в ноге, и я отшатываюсь, натыкаясь на ящик. Я сажусь, в изнеможении и потрясении уставившись на дверь.

Из отверстия наверху падает бледный свет – должно быть, там есть окна, выход. Ящики вокруг в основном целые, хотя некоторые отсырели от влаги, пол подвала скользкий, а стены гладкие.

Я смотрю на люк в потолке.

В какую бы игру ни играл этот хэксэн-егерь, какое бы испытание ни придумал для меня коммандант Кирх…

С меня хватит.

Я выберусь отсюда, найду Лизель, и мы сбежим в Черный Лес.

«Ты действительно собираешься к ним? – спрашивает голос. – Зачем проделывать такой путь, когда я здесь, чтобы помочь?»

Я фыркаю. «Где ты был со своими советами, когда капитан схватил меня? – ворчу я. – Ты теряешь хватку, Мрак».

Я разговариваю с ним больше, чем когда-либо прежде.

Это не приведет ни к чему хорошему.

Я встаю. Руки по-прежнему в кандалах – надо придумать, как избавиться от них. Но сейчас нужно сосредоточиться на том, как выбраться из подвала.

У стены сложено много ящиков, я могу составить из них что-то вроде башни, на которую можно взобраться.

Я бросаю взгляд на неприступную дверь, ведущую в туннели.

– Я выберусь отсюда, охотник, – обещаю я тишине. – А потом заберу кузину, и мы отправимся к лесному народу.

10. Отто

Если Бог послал мне на помощь настоящую ведьму, то почему же он послал такую, с которой невозможно договориться? У нее странная магия, и мне остается надеяться, что она сказала правду, когда говорила, что защитила Хильду, а не причинила ей вред. С магией я могу справиться.

Но ее ругань? Не уверен.

Я делаю глубокий вдох. Это нечестно. Она напугана и одинока, и откуда ей знать, что черный плащ хэксэн-егеря является для меня лишь маскировкой? И все же. Было бы проще, если бы здесь оказалась Хильда, если бы она помогала мне исполнить план.

У меня подкашиваются ноги, а дыхание обрывается. «Хильда». Если я смогу сделать так, что ведьма начнет мне доверять, она расскажет, где моя сестра. Не думаю, что она сделала с Хильдой что-то плохое, однако… отправила ее куда-то. Возможно, куда-то далеко. Но это не имеет значения. Я найду ее и спасу, и…

Всему свое время. Я бегу по системе акведуков. Сначала к Йоханну – он ближе.

– Никто не проходил, Kapitän! – говорит Йоханн дрожащим голосом – он боится и замерз. Сейчас зима, и мы оба промокли, а ледяная вода хлюпает в ботинках.

Впрочем, он не зря боится.

– Что случилось с факелом? – спрашивает он, когда я прохожу мимо и достаю новый факел из корзины у входа.

Я выбросил его. Пришлось. Если бы я вынес факел из туннелей, стало бы очевидно, что я погасил его в холодной воде, что его затушил вовсе не ведьмовской ветер. Опустить факел в воду было самым быстрым способом погрузить нас в темноту, которая была мне нужна, чтобы скрыться вместе с Фрици.

Я понимал, что Йоханн и Бертрам не смогут сориентироваться во мраке в отличие от меня. Я знал туннели под Триром лучше, чем кто-либо, даже коммандант. Я часто бродил здесь без факела, считая шаги и ища ориентиры, чтобы понимать, в каком туннеле нахожусь.

Темнота никогда меня не пугала. Я прожил в ней достаточно долго.

– Пошли, – ворчу я, не отвечая на вопрос, и веду его по туннелям, освещая дорогу новым факелом.

Йоханн ничего не говорит, пока мы направляемся к Порта-Нигра по пути, который ему знаком. Если бы хэксэн-егери использовали туннели не только для перемещения заключенных, то знали бы, что Фрици могла пойти по одному из шести направлений, которые не вели в тупик. Если бы кто-нибудь потрудился составить карту туннелей, то было бы известно, куда ведет каждое из этих шести направлений и как человек может выбраться отсюда.

Но никто, кроме меня, не знает этого.

Йоханн шмыгает носом. Я не оглядываюсь, но понимаю, что теперь мальчишка и правда напуган. Не из-за темноты. И даже не ведьмы. А из-за последствий, которые ожидают нас из-за ее потери.

Я молчу, быстро шагая. Вскоре туннель увеличивается, расширяясь у входа в Порта-Нигра.

Бертрам стоит там, вглядываясь во тьму, которую разбавляет свет из вентиляционных шахт. Его взгляд встречает нас с надеждой, но потом гаснет.

– Значит, Йоханн не смог поймать ведьму, – хмурится Бертрам.

Что за arschloch. Я даже не пытаюсь скрыть презрения.

– Не Йоханн держал ведьму на цепи, – рычу я. – Она заставила факел погаснуть, но тем дураком, который позволил ей уйти, был ты.

– Ей помогли демоны! – протестует Бертрам, выпучив глаза. – Что-то врезалось в нее с силой десятерых мужчин, вырвав из моих рук!

Йоханн в ужасе вскрикивает, но мне приходится прикусить щеку, чтобы не ухмыльнуться. Демон с силой десятерых мужчин? Я не совсем нежно дернул к себе Фрици, но Бертрам позволяет страху завладеть им.

Хорошо. Это сработало в мою пользу.

– Пошли, – ворчу я спутникам, когда веду их прочь из туннелей, к железной винтовой лестнице, которая тянется от акведука к Порта-Нигра. Наши шаги эхом отдаются среди каменных стен, когда мы поднимаемся.

К тому времени, как мы достигаем Порта-Нигра, я понимаю, что тишина помогла мне больше, чем любые слова. Это один из немногих ценных уроков, которые я усвоил, будучи хэксэн-егерем: даже невиновный сознается в преступлении, если у него не останется ничего, кроме чувства вины и тишины. Глаза Йоханна стали круглыми, как блюдца. Бертрам с мрачным видом шепчет молитву, на которую никто не ответит.

К нашему великому ужасу, коммандант Дитер Кирх вернулся в Трир.

Еще раньше, чем мы подходим к его кабинету, я это понимаю. Среди дежурящих хэксэн-егерей витает холодный страх. Все напряжены. Пока я иду вместе с Бертрамом и Йоханном по коридору, стражники отдают честь так резко, будто хлыщут кнутом.

Я стучу в дверь комманданта Кирха.

– Войдите, – доносится его голос, глубокий и громкий.

Я открываю дверь.

Коммандант Дитер Кирх – высокий мужчина с широкими плечами. Его светлые волосы вьются на концах и касаются накрахмаленного воротничка рубашки. Все в нем говорит о силе и власти, от мускулов, напрягающихся под одеждой, до грубой линии подбородка. Но то, что придает комманданту особую властность и заставляет его бояться, так это глаза. В его глазах есть что-то… жутковатое. Они голубого цвета, достаточно распространенного оттенка, в котором нет ничего примечательного, но… Кажется, будто за радужками его глаз кроются тени, цвета начинают плыть, если смотреть в его глаза слишком долго. Невозможно не почувствовать себя неуютно под его пристальным взглядом.

Коммандант Кирх не спешит, изучая нас. Мокрые ботинки, испачканные бриджи, промокшие плащи.

– Где ведьма? – спрашивает он.

Я работал с Дитером Кирхом много лет: он понимает, что я имею в виду, когда указываю рукой на Бертрама.

Коммандант бросает на него сердитый взгляд, и Бертрам делает шаг назад, натыкаясь на Йоханна.

– Если судить по тому, что говорят люди из вашего отряда, эта ведьма была… могущественной, – начинает коммандант.

Я коротко киваю.

Дитер поворачивается ко мне:

– Ты хотел арестовать сестру для сожжения?

Я снова киваю, на этот раз медленнее.

Дитер подходит.

– Нужно быть… сильным человеком, чтобы выдать кого-то из своей семьи.

– Она не была членом моей семьи, – вру я. – Она была незаконнорожденной. Мой отец зачал ее с ведьмой. Не с моей матерью, – добавляю я, напоминая всем присутствующим в кабинете, что в моих жилах не течет нечестивой крови.

Дитер неспешно кивает.

– И все же, – говорит он, и в его голосе слышатся нотки, которые вызывают у меня удивление. Это гордость? – А потом ее спасла могущественная ведьма. – Его голос мрачнеет. – Та ведьма околдовала твою сестру и отправила ее…

– …в другое место, – заканчиваю я. – Возможно, в ад, где пируют ей подобные.

– Возможно. – Он лукаво улыбается. – Боже, сколько веселья перепало моим людям. Отряд, который я вел, сжег ковен, сопротивлявшийся с помощью магии, а теперь эта маленькая ведьма похищает другую! – Он хихикает, его голос становится выше, но затем его плечи опускаются. – Я подозревал, что некоторые из охотников чувствуют себя немного… подавленными. Не осознавая важности своей миссии. Однако теперь они видят, против чего мы воюем, и это подогревает их пыл.

Дитер медленно проходит мимо меня и идет к Бертраму.

– Ты, – говорит он.

У Бертрама такой вид, будто он вот-вот обмочится, но он расправляет плечи.

– Да, сэр.

– Ты сомневаешься в святости нашего дела?

– Нет!

– Но ты виноват в побеге ведьмы.

– Нет! Нет, я…

Дитер качает головой, и Бертрам закрывает рот так резко, что у него клацают зубы.

– Это был не вопрос. – Взгляд комманданта перемещается на меня.

– Я держал факел, когда мы шли через акведук. Йоханн замыкал группу. Бертрам держал ведьму на цепи.

– Она вызвала ветер, который задул факел! – говорит Бертрам, делая шаг вперед, его глаза горят от ужаса. – И демоны… там были демоны, которые вырвали ее у меня из рук, демоны, которые похитили ее!

Дитер Кирх вскидывает бровь и пристально смотрит на Бертрама, пока тот не замолкает.

Вот они. Чувство вины и молчание, которые делают всю работу.

– Не было никаких демонов, – наконец произносит Дитер не терпящим возражений тоном. – Ты хэксэн-егерь, благословленный святыми. Ни один демон не смог бы приблизиться к тебе. Если только ты не пригласил его.

– Нет! – немедленно заявляет Бертрам. – Я чист. Я был на исповеди, у меня нет грехов, которыми они могли бы воспользоваться!

Дитер поднимает палец, и Бертрам снова замолкает, дрожа. Мы наблюдаем, как Дитер расхаживает по кабинету, стуча башмаками по каменному полу.

– Эта комната когда-то была кельей святого, вы знали об этом? – Бертрам кивает, но Дитер даже не смотрит на него. Он продолжает говорить, небрежно, будто это дружеская беседа: – Святого Симеона. Он стал отшельником, заперся в этой самой комнате, как в могиле, и посвящал каждое мгновение жизни молитве.

Дитер поворачивается к нам, разводя руки в стороны.

– А потом, – продолжает он, – случилось наводнение. Уровень реки Мозель все поднимался, и жители Трира… они обвинили Симеона в том, что он вызвал наводнение. Они назвали его колдуном.

Дитер пересекает комнату, подходит к окну, сделанному из кусочков стекла, скрепленных свинцом. Он касается одной стекляшки.

– Они швыряли в этот дом камни, пытаясь добраться до него и убить. А потом вода в реке отступила. Все закончилось.

– Он был колдуном, сэр? – спрашивает Бертрам, когда Дитер замолкает, смотря на стеклянную панель.

Дитер, тяжело шагая, подходит к Бертраму и дает ему пощечину.

– Нет, дурак, – выплевывает он в ярости. – Он был святым. А ты… ты, – фыркает он, – unverschämt, который не может отличить колдуна от святого! Ты unverschämt, который роняет цепь и обвиняет в этом демонов.

Прежде чем кто-то из нас успеет отреагировать, Дитер хватает Бертрама за шиворот и волочит через кабинет. Бертрам хватается за шею, задыхаясь, но Дитер задумал что-то другое в качестве наказания.

Он пинком распахивает дверь в каменную каморку и швыряет туда Бертрама. Он врезается в стену, разворачиваясь, а Дитер захлопывает дверь и прокручивает в замке большой железный ключ.

– Святой Симеон решил стать отшельником и посвятить себя Богу, – спокойным, ровным тоном сообщает Дитер запертой двери. – Может, ты извлечешь хоть какой-то урок из его выдающейся жизни.

Я сглатываю, глядя на каменную нишу. Она у́же, чем акведук. Внутри не хватит места, чтобы сесть на пол. Бертрам не сможет вытянуть руки – ему едва ли удастся их поднять в таком маленьком пространстве. Не говоря уже о том, что у него нет ни еды, ни возможности справить нужду. Ему остается только стоять в темноте.

Это могила.

За запертой дверью я слышу сдавленные рыдания.

Мы знаем, что коммандант Дитер Кирх не откроет эту дверь по меньшей мере несколько дней. Последний, кто был наказан подобным образом, едва не умер. Когда он вышел, то был бледен и дрожал, и сил ему хватило только на то, чтобы выползти из кабинета комманданта и умолять дать ему воды.

Коммандант Кирх поворачивается ко мне и Йоханну.

– Свободны, – любезно сообщает он.

11. Фрици

Гремя кандалами, я составляю ящики, чтобы взобраться по ним к люку, гнев придает мне сил.

«Verpiss dich, jäger».

Я карабкаюсь вверх, ставлю один ящик на другой, спускаюсь за новым, снова поднимаюсь, чтобы положить его на вершину. Вниз, еще один ящик, снова наверх…

«Verpiss dich, jäger».

Пот течет по лицу. Кандалы врезаются в запястья, оставляя болезненные следы.

Я никогда в жизни не проклинала кого-то так сильно и так много раз.

«Verpiss dich, jäger».

К моменту, когда я собираю достаточно высокую гору, чтобы дотянуться до отверстия в потолке, у меня подкашиваются ноги.

Я устала.

Я голодна.

Все мышцы болят.

Но я все равно карабкаюсь, пошатываясь, пот жжет мне глаза, стекая из-под шерстяной шляпы, а когда я подтягиваюсь, выглядывая в отверстие в потолке, не могу сдержать победоносный возглас.

Если он думал, что сможет одурачить меня бреднями о том, будто пытается спасти людей…

Если он думал, что я сдамся от усталости и горя…

Он ошибся.

Мои губы изгибаются в улыбке, волосы прилипли к лицу, когда я ложусь на спину и замираю, тяжело дыша. Пронизывающий холод в комнате заставляет меня дрожать, но я продолжаю улыбаться, моя победа слишком сладка, чтобы не думать о ней.

Какое-то время я лежу, тяжело дыша, ожидая, когда сердце успокоится. Какой бы замок ни придумал капитан, я его сломаю, и…

Мои мысли замирают.

Глядя в потолок, я краем глаза замечаю лестницу, ведущую к ходу на второй этаж. Я вижу насос, вероятно, подключенный к акведукам, но не вижу, откуда исходит мягкий свет, наполняющий комнату. Он просачивается со второго этажа.

Я резко выпрямляюсь.

Стена передо мной ровная, в ней нет ни окон, ни двери. А когда я поднимаюсь и оборачиваюсь, то вижу, что и другие стены пусты.

Ни окон.

Ни дверей.

Я предполагала, что подвал находится всего на один этаж ниже первого и что отсюда я смогу выбраться на улицу. Но охотник затащил меня куда-то в глубь дома.

Я так сильно стискиваю челюсти, что боль пронзает голову.

Черт бы его побрал. «Черт бы побрал этого мужчину».

Но, слава Триединой, здесь хотя бы есть лестница.

Я плетусь к ней и карабкаюсь наверх.

Наконец-то – окно, достаточно большое, чтобы сойти за дверь, закрытое ставнями, но с щелью у основания, вот источник света, который манил меня к себе.

«Снаружи, – будто говорит этот свет, – свобода».

Спотыкаясь, я пересекаю комнату, не утруждаясь, чтобы остановиться и оглядеться вокруг. «Спасайся, Фрици. Спасайся».

Я хватаюсь за ручку и дергаю.

Она скрипит, но не подается.

Ярость начинает скапливаться у меня в животе. Я упираюсь ногами в пол, обхватываю ручку крепче и дергаю изо всей силы.

Бесполезно.

Я кричу и бью в деревянную панель плечом, но она остается неподвижной, так же как капитан, когда я пыталась вырваться из его хватки. Я слышу скрип, характерное позвякивание железа – он запер дверь снаружи.

Что за пытка?

Из моего горла вырывается крик, и я бью изо всех сил, отчаянно надеясь, что смогу избежать смерти, что смогу спастись, спасти Лизель и сохранить хоть что-то среди хаоса. «Ты не сможешь выпутаться из этого в одиночку», – говорит голос.

«НЕТ, – я заставляю себя ответить. Я не могу игнорировать голос, не могу позволить ему становиться сильнее. – Нет, нет, нет».

Я отворачиваюсь от двери и опускаюсь на пол, мышцы немеют, одна за другой. Я слишком измучена для того, чтобы плакать, – метания между отчаяньем и надеждой высосали из меня последние остатки сил, так что, сидя на полу, я думаю только о том, что мне нужно поспать. Спать? Но капитан вернется, и кто знает, что тогда произойдет? Мой мозг все еще не может найти логичное объяснение его словам – он хочет спасти пленных? Я в бреду. Должна быть в бреду. Я поддаюсь безумию, чтобы не позволить себе осознать жуткие последствия своих действий, пытаюсь найти оправдание, получить передышку. Я шмыгаю носом, вытираю его тыльной стороной ладони, и кандалы лязгают, ударяясь мне в подбородок.

Значит, просто смириться? Ждать его возвращения и покориться судьбе, которую он для меня изберет?

Этот вопрос вызывает у меня прилив смелости.

Ну уж нет.

Хэксэн-егерь не решит мою судьбу.

Если я и погибну от его рук, от пытки, которую он придумает, то буду сражаться до последнего.

«Как мама».

Я наклоняюсь вперед, прижимая руки к груди, будто пытаясь собрать осколки сердца воедино.

Да. Как мама. Я буду бороться.

Я встаю на ноги, осматривая комнату, от усталости мой взгляд затуманен. Это большая комната, такая же, как внизу, справа от меня вдоль стены стоят шкафы, а в глубине – столик и стул. В дальнем углу находится койка, которая выглядит потрепанной, будто недавно на ней кто-то лежал. У капитана есть другие заключенные? От этой мысли меня бросает в дрожь.

Я направляюсь к шкафам.

В первом всякие мелочи, ложки и миски, следующий пуст.

Когда я открываю последний, то смотрю на содержимое, затаив дыхание, боясь, что если моргну, оно исчезнет.

Еда.

И не только пайки, твердый сыр, хлеб и фляжка пива, но и пузырьки с травами. Без сомнения, это травы для приготовления пищи, но все равно травы, и я взвизгиваю от радости, хватая три бутылочки, прежде чем эта галлюцинация растворится в воздухе.

Но травы не исчезают. Все это реально. Они настоящие.

Я откупориваю три бутылочки и нюхаю каждую. Соль, гвоздика, лавровый лист.

Две из них я могу использовать. Две из них могут меня спасти.

Мое сердце начинает биться чаще. Не от ужаса или страха.

От надежды.

Снова.

Сколько раз человека можно лишить надежды и вернуть ее обратно, прежде чем он сломается?

«Еще раз, – думаю я. – Всегда есть еще один шанс».

Я беру кусок твердого сыра, жадно откусываю и невольно прикрываю глаза, ощутив солоноватый привкус – честно говоря, это даже не вкусно, просто еда, но это лучшее, что я когда-либо пробовала. Я беру хлеб – он немного заплесневел с краю, но в остальном выглядит нормально – и, балансируя со своей добычей в руках, ковыляю к столу.

В другой части комнаты замечаю еще одно сокровище: одеяло. Мне стоило бы взять его, чтобы не замерзнуть – здесь тоже очень холодно, – но сейчас мной движут только мышечная память, сила воли и голод.

Прервавшись от поглощения хлеба с сыром, которые я запиваю хмельным пивом, я использую одеяло в качестве метлы. Это дом охотника, так что попытка очистить энергию здесь – занятие смехотворное, но я начинаю с центра комнаты и описываю против часовой стрелки расширяющиеся круги.

«Хольда, Абноба, сильная Перхта, – повторяю я с каждым новым кругом, – Богини, очистите от злой энергии».

Сработает ли это? Я все еще связана с Источником. Я не произнесла заклинание дикой магии. Должно сработать – я следую правилам, очищаю пространство перед работой. У меня не было возможности приготовить травы надлежащим образом, и у меня нет места для ритуала или алтаря, но я сделаю все, что в моих силах.

Этого должно быть достаточно. Богини должны услышать меня. Я выполняю правила, которые они установили для ведьм.

Я заканчиваю с очищением пространства и отрываю куски ткани от одеяла, чтобы сделать мешочки. В каждый кладу немного гвоздики и лаврового листа. Две ложечки, найденные в первом шкафу, вырезаны из дерева, которое я узнала бы где угодно: осина. Ложки легко ломаются, и я кладу обломки к травам. У меня хватит только на четыре порции, но четыре защитных мешочка – это намного лучше, чем ничего.

Я отправляю в рот последний кусок хлеба с сыром и скрестив ноги сажусь на пол так, чтобы видеть и закрытое ставнями окно, и люк, ведущий на нижние этажи.

Затем я шепчу защитное заклинание и жду.

12. Отто

Уже у двери я слышу голос комманданта, окликающий меня. Я останавливаюсь и оборачиваюсь.

Паника разливается по венам, как кислота. «Я укрываю ведьму, настоящую ведьму и планирую разрушить вашу империю страха», – думаю я. Но внешне во мне ничто не выдает этого. Надеюсь.

– Отто, дружище, прогуляйся со мной, – говорит коммандант Кирх.

Я хочу броситься вниз по лестнице и по акведукам добраться до дома, где спрятал Фрици. Она, без сомнения, растеряна и напугана. Она заслуживает объяснений. А я заслуживаю узнать, куда она отправила Хильду.

Но неразумно отвергать предложение комманданта.

Мы спускаемся на первый этаж Порта-Нигра, церкви, которая раньше славила святого Симеона. Сейчас она пустует, если не считать нескольких паломников и молящегося священника. Я слышу бормотание одного из паломников, умоляющего Бога об исцелении своей больной жены. Хорошо, что хэксэн-егери делят одно здание с церковью, паломники напоминают мне, что не все, кто называет себя христианином, злые.

Мы выходим через главную дверь во двор. Солнце высоко в небе, но не дает тепла.

Это мог быть первый этаж Порта-Нигра, которая перестроена из древнеримского здания. С каждым годом город все глубже оседает в землю. Во внутренний двор можно попасть только по широкой лестнице, которая выходит на улицу, следующую к главному рынку.

Дитер обходит здание и выходит к реке. Здесь тихо, холодно и место даже более уединенное, чем его кабинет, где Бертрам, без сомнения, колотит в дверь каморки, умоляя освободить его.

– Расскажи мне о ведьме, – просит Дитер, опираясь о стену и глядя на Мозель. – Той, могущественной.

«Он не знает, – думаю я, заставляя себя поверить в это. – Он не знает, что Фрици в безопасности в моем тайном доме, не знает, что я планирую делать. Он не знает».

– Она не похожа ни на кого из тех, кого мы арестовывали, – честно говорю я. – Она произнесла что-то, и дом наполнился дымом. Моя сестра… исчезла.

Когда я произношу это, к горлу подкатывает желчь. Хильда все еще находится неизвестно где. У меня есть только слово ведьмы, которая заверяет, что моя сестра в безопасности, но…

– Что произнесла ведьма? – настаивает Дитер. – Можешь вспомнить слова?

– Э-э… – Я хмурюсь, с трудом вызывая в памяти тот момент. Я был полностью поглощен арестом Хильды, пытаясь предстать перед другими хэксэн-егерями героем, который готов пожертвовать своей семьей. Я был настолько сосредоточен на том, что говорил, что в общем-то не обратил внимания на то, что сказала Фрици. – Какое-то заклинание.

– Очевидно, – сухо замечает Дитер.

Я погружаюсь в мысли, вспоминая, что тогда произошло.

– У нее были травы, – добавляю я. – Я почувствовал в дыму запах трав. Может быть, розмарин?

– Травы? – Дитер выпрямляется, поворачиваясь ко мне. – Травы, говоришь?

Я киваю.

– Это важно?

– Есть разные типы ведьм, Отто. Некоторые разговаривают с животными. Некоторые видят что-то в огне. Некоторые используют травы для заклинаний.

– Хм.

Дитер внимательно наблюдает за мной. Фрици – она заинтересовала его.

– Мне описали внешность той ведьмы, – добавляет Дитер, сообщая мне приблизительный рост и вес Фрици, а также цвет ее волос и глаз. В общем это верные данные, но все же расплывчатые. – Ты можешь рассказать мне что-нибудь еще о ней?

Я замолкаю. Молчание и чувство вины. Но прежде чем успеваю заговорить, Дитер добавляет:

– Может, даже имя? Охотники говорят, что ты разговаривал с ведьмой наедине.

«Ее зовут Фрици», – думаю я.

Я фыркаю.

– Я только пытался выведать, где моя сестра, чтобы найти и арестовать и ее, – говорю я. – Мои угрозы не впечатлили ее. У этой ведьмы больше храбрости, чем следует иметь любой женщине, и ни капли уважения.

Мгновение – искра, едва заметная и тут же исчезнувшая, – и Дитер, кажется… улыбается. Я прищуриваюсь, и он, заметив это, быстро надевает непроницаемую маску.

– Сожжение состоится через два дня, – напоминает Дитер. – Это будет хорошая чистка. У нас больше сотни ведьм. – Он бросает на меня взгляд. – Я думаю, нам следует оказать тебе честь. Позволить зажечь первое пламя.

Я склоняю голову, бормочу слова благодарности.

– От моего внимания не ускользнуло, что тебе не оказывалось подобной чести прежде, – продолжает Дитер, поднимая взгляд к небу. – Я наблюдал за твоими тренировками. Ты отличный боец, и это позволяет тебе чаще патрулировать епархию, а не работать в городе, а твои образованность и интеллект, конечно же, помогают выполнять распоряжения архиепископа за письменным столом.

– Я служу так, как того желает Бог, – говорю я. Я и не подозревал, что Дитер пристально наблюдает за мной. Заметил ли он, что мои патрулирования не приносят результата? Заметил ли неверно оформленные документы, задержки, которые приводили к побегам? Я считал себя умным, считал, что заметаю следы, но…

– Твое происхождение поспособствовало, но это… неправильно, что ты все еще не ощутил жар Божьей любви в горящем костре.

– Я счел бы это за честь, – выговариваю я, почти давясь словами. – Сжечь сотню ведьм.

– И ты будешь стоять с факелом в руке. – Он смотрит на меня, скривив губы, но это не улыбка. – Чем больше огонь, тем больше душ спасено. Сотня. – Он произносит это число так, словно оно вызывает у него восторг, доставляет удовольствие.

Я не думаю об этом.

Вместо этого сосредотачиваюсь на другом.

У меня есть два дня, чтобы изменить план, чтобы спасти их всех.

И надеюсь, срыва сожжения ведьм столь серьезного, что Трир еще не видел подобного, будет достаточно, чтобы поразить горожан, заставить их сбросить оковы страха и сказать: «Хватит».

Это то, на что я надеюсь. Но я не обманываю себя. Возможно, я не смогу вызвать революцию, о которой мечтаю. Возможно, не смогу спасти всех.

«Сотню и еще одну», – напоминаю себе. Сто ложно обвиненных ведьм и одна настоящая.

– Да, это будет хороший день, – говорит Дитер, замечая улыбку, играющую на моих губах. Schiesse. Я не хотел показывать эмоций. – Конечно, лучше, если мы сможем бросить в огонь еще одну ведьму. Я отправил на поиски больше людей. В этом городе есть места, где она могла бы спрятаться. Но ненадолго.

У меня скручивает желудок.

– Может, она сбежала из города? – предполагаю я.

Дитер закатывается невеселым смехом.

– Нет, – говорит он с полной уверенностью. – Она не покидала Трир.

Откуда он знает?

1 Охотники на ведьм (от нем. Hexenjäger).

2 Мое сокровище (нем.).

3 Черт побери (нем.).

4 Перхта – персонаж германского фольклора, женский дух, связанный с жизнью и смертью.

5 Хольда – германская богиня, покровительница сельского хозяйства и женских ремесел.

6 Исход – вторая книга Пятикнижия, Ветхого Завета и всей Библии.

7 Да, капитан (нем.).

8 Непотизм – вид фаворитизма, заключающийся в предоставлении привилегий родственникам или друзьям независимо от их профессиональных качеств.

9 Ведьма (от нем. hexen).

10 Неуч, бесстыдник (нем.).

11 Черт, проклятье (нем.).

12 Брат (нем.).

13 Апфельвайн (нем. Apfelwein) – разновидность сидра или яблочное вино.

14 Авгур – в Римской империи жрец или жрица, толковавшие волю богов, предсказывающие будущее по поведению птиц, природным признакам.

15 Ведьма! (нем.)

16 Ублюдок (нем.).

17 Да пошел ты, охотник (нем.).

18 Рождественский базар (от нем. Christkindlmarkt).

19 Герр – господин (от нем. Herr).

Продолжить чтение