Волчонок с пятном на боку. Роман, рассказы
Редактор Ирина Щеглова
Корректор Оксана Сизова
Дизайнер обложки Тимур Морозков
© Семён Морозков, 2024
© Тимур Морозков, дизайн обложки, 2024
ISBN 978-5-0064-5118-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Волчонок с пятном на боку
Одиночество – достаточно большое несчастье, нечто вроде тюрьмы.
Винсент Ван Гог
Пролог
Сколько Оуг себя помнил, старики всегда рассказывали истории об этих скалах. Сейчас вершин – как пальцев на руке, но, говорят, раньше их было на одну больше. Мудрый шаман Шуо сказал, что, когда останется всего три скалы, внуки наших внуков снова будут уметь летать, но им придётся покинуть это место. Не будет здесь ни дичи, ни воды, и даже племя широконосых – врагов извечных – исчезнет навсегда. От большого огненного круга до бледного круга ночи – каждый день этой жизни покажется коротким, как полёт стрелы, но люди научатся жить долго… Слишком долго. Их будет окружать вечно холодная белая пыль, и оттого они станут одинокими и злыми. Всё это случится нескоро, а сейчас на могучих плечах охотника распласталась тяжёлая добыча. Оуг глядел на скалы. Оуг улыбался. Оуг возвращался домой.
Двое
Зима пришла в Н-ск поздно. Почти под самый Новый год. С утра холодный декабрьский ветер принёс первую снежную крупу. Белыми полосами она устраивалась до весны в трещинках мёрзлой земли; вихрь упрямо крутил позёмку, гнал под навесы обшарпанных подъездов её новые, ещё не нашедшие приюта волны. Крупа шуршала, металась вдоль домов, норовила пробраться в подъезды, порывами сбегала с асфальта на мёрзлую грязь, застревала в давно пожухшей траве, но ветер вновь выдувал её. Снег оседал под опустевшими лавочками и сломанными качелями.
На окраине городка, у остановки автобуса, лоскутками телефонных номеров трепетали выцветшие объявления. Они предлагали: «похудеть», «купить ваучер», «выучить английский за ночь»; кое-как держались в надежде быть сорванными и унесёнными в тепло бедных квартирок и унылых домишек. Сходящие с автобусов пассажиры давно не обращали внимания на эти объявления. Люди глядели лишь под ноги и зябкой вереницей спешили вдоль толкучки на пустыре, минуя шеренги пожилых людей, продающих тряпьё, старые книги, банки с домашними соленьями и всякую всячину, шли дальше – через речку, по мостику, безвозвратно затягивающему в серый городок.
В автобусе, все полтора часа тряского пути, Колян читал инструкцию, потом он снова открыл коробку и принялся рассматривать её содержимое; аккуратно перебирал на коленях пакетики, поролоновые подушечки, какие-то дополнительные штекеры и провода. Он боялся уронить на пол и потерять хоть какую-нибудь бумажечку. Сегодня, почти в канун Нового года, сбылась его заветная мечта. Он наконец купил видеокамеру фирмы Hitachi – результат жесточайшей экономии и постоянных ночных смен на хлебозаводе. Правда, если бы не бабушкина сберкнижка «на предъявителя», доставшаяся ему в наследство прошедшим летом, – не видать бы ему камеры как своих ушей. Недостающие восемьдесят шесть долларов пришлось одолжить на полгода у друзей в «качалке». Но удачно – под скромные пять процентов в месяц. Раскрыв коробку ещё в комиссионном магазине, Колян бережливо сложил и убрал во внутренний карман своего китайского пуховика цветастую, с непонятными иероглифами плёнку от упаковки. Теперь эта плёнка шуршала и неприятно кололась острым уголком сквозь водолазку. Или это кололось вылезшее из пуховика пёрышко? Колян, однако, был сосредоточен на другом. Вот проехали местную природную достопримечательность. На двести метров вздымались ввысь над лесом три большие скалы. Говорят, тысячи лет назад скал было пять. Колян на секунду задумался, быстро вставил в камеру аккумулятор, нажал на красную кнопку ON. Моргнув синим светом, аппарат заработал. Вставил кассету, но скалы уже остались позади, и Колян выключил камеру. Стал ждать, когда за перелеском, отделяющим колхозные поля, покажется окраина Н-ска. Ему не терпелось начать снимать, пока не стемнело, – запечатлеть для истории этот знаменательный день. «Ритка завтра вообще офигеет. Это тебе даже не Лёхин двухкассетный Sharp с сидюком. Покруче. Но на дискач камеру не таскать. Ни-ни», – думал Колян. В областном центре он решил сегодня не задерживаться. Безнадёжно длинные, давно привычные очереди у продовольственных магазинов нагоняли уныние. «Колбаса подождёт до следующей поездки в райцентр. Это – ничего, обойдёмся. Да и талоны на сахар и гречу ещё есть, а дед, хоть он и поп, наверное, получит перед праздником ветеранский паёк из немецкой „гуманитарки“», – прикидывал Коля. И мысли с удовольствием возвращались к видеокамере. А ещё он думал, что скоро у военной части они с пацанами откроют «качалку». Рядом поставят целый ряд палаток. Одна из них – его. И станет Колян кооператором, но платить за место и крышу своим не надо… Жить им с дедом станет легче. Вот о чём мечтал учащийся местного сельхозтехникума, молодой человек двадцати годов от роду Николай Смирнов в самом начале незабываемых девяностых.
- * * *
Дома было скучно и неинтересно, пахло подгоревшей гречкой и воском. Дедушка спал под бубнящий телевизор. Будить его Колян не стал, на цыпочках подошёл к столу и включил настольную лампу. Разложенный на кресле подрясник почти сполз на пол; Колян расправил его и повесил на вешалку с обратной стороны двери. Со стола молнией слетел перламутровый таракан. «Странный какой-то, такой весёленькой расцветки, не отечественный. Наверное, с бананами прикатил из-за моря».
Колян поснимал на камеру спящего деда, потом на несколько минут направил камеру на телик. Там разыгрывалась очередная трагикомедия. Нахрапистый депутат хвастался победой на выборах в Государственную Думу. Кто-то упирался, не желая отдавать ему микрофон, но депутат в ответ ругался и наскакивал, норовил пихнуть оппонента, грозился всех посадить и расстрелять. Студия возбуждённо гудела, предвкушая весёлое представление, аплодировала. Ведущий передачи робко призывал к спокойствию, видимо, опасаясь попасть под горячую руку харизматичного слуги народа. Дед со словами «доведут народ до цугундера эти…» – пробурчал ещё что-то, повернулся на другой бок и положил подушку на голову. Колян на мгновение застыл: «опять начнет мораль читать», уж очень не хотелось объясняться с дедом насчёт очередного прогула в техникуме.
Колян перестал снимать, убавил у телика громкость и решил просмотреть видеозапись через маленький экран камеры. Дедуля получился нормально, но вся съёмка с телевизора шла с полосками. Колян машинально глянул в окно. Короткий пасмурный день подходил к концу, ветер поутих. Он вышел во двор, чтобы успеть поснимать при дневном свете. Попробовал. Снова посмотрел, что получилось. Картинка дёргалась, камера шарила по сторонам: дом – небо, дом – двор, подъезд – человек на лавке, и снова вверх – вниз; слишком быстро и бестолково. Пока окончательно не стемнело, всё хотелось успеть, за всем уследить, и «чтобы плёнки потратилось не слишком уж много». Прикрывая рукой камеру, Колян достал инструкцию, попытался найти раздел о способах съёмки. У самого подъезда на лавочке неподвижно сидел съёжившийся от холода человек. «Что-то легко он одет. Наверное, с собакой гуляет», – подумал Колян. Окликнул незнакомца:
– Эй, товарищ, – человек не шевельнулся. – Господи-ин!
Никакой собаки вокруг не наблюдалось. Мужик сидел, скрючившись, опустив на грудь голову в лыжной шапочке, поджав под живот обе руки. «Пьяный, что ли?» – сообразил Колян. Подошел поближе.
– Чего тебе, родной? – мужик вдруг резко поднял голову.
От неожиданности Колян дернулся, камера чуть не выскользнула из рук.
– Ох… блин. Да ничо. Всё нормально, вам не плохо?
– Мне?.. Мне так же, как весь последний год, – красные, опухшие глаза молодого мужчины пытливо глядели на Коляна. – Наверное, думаешь, что я «синяк»? А я трезвый уже три недели, это составляет пять целых и семьдесят шесть процентов от продолжительности года.
– А, так это ты сидел тут и считал? А я думал, спит человек или умер…
– Ага-ага, – отозвался незнакомец. – Просто холодно сегодня, как раз было бы логично пригубить… – мужик кивнул на окна первого этажа. – Тут гонят табуретовку, народ всегда берёт за полкопейки. Знаешь? Я бы взял, да денег нет… сов-сем.
– Так домой иди, что тут высиживать, – Колян потерял к незнакомцу всякий интерес и, отвернувшись, опять включил камеру.
– Да что ты будешь делать, всего-то несколько кнопок, а как снимать – не понимаю, – Потом смотреть невозможно, все дёргается, – пробормотал он с досадой.
– Домой, – хмыкнул мужчина. – Рано ещё. Давай лучше тебе помогу. Я и не с такой техникой был на «ты». Может, и не поверишь, но я же бывший телеоператор. Когда-то в самом Горно-Алтайске на телеузле поработать успел. Ты поснимай, а после глянем, и я тебе объясню, что и где ты делал неверно. Что запишешь – сотрём потом, и все дела.
– Да ла-ан! Раз так – давай, помоги, – недоверчиво произнес Колян, но камеру из рук не выпустил, хотя и вспомнил, что уже много раз встречал этого человека. Город-то маленький.
– Я Степан Грачёв. Зови Степаном, – назвался мужик и протянул руку. – Я просто небритый, но считай, наверно, ровесники мы.
– А я Колян, – представился, но руки не подал, сделал вид, что занят камерой, а сам покосился на обветренные, синюшные от холода и явно давно не мытые руки нового знакомого.
Степан улыбнулся, понимающе покачал головой:
– Давай, включай камеру. Веселее будет. А то мне зябко.
Колян включил камеру и принялся водить ей из стороны в сторону.
– Слушай, родной, не надо дёргать камеру. И зумом пока не балуйся. Это позже объясню. Телик смотришь? Стоит чувак, вопрос задаёт другому или говорит о чём-нибудь – кадр не шелохнётся. Попробуй так же… Представь, что ты оператор, а репортаж твой во «Взгляде» показывать будут.
– Так нет его уже!
– Это к примеру. Хорошо, пусть в программе «Время». Эта – точно надолго. Просто снимай меня. Я буду что-то рассказывать, иногда чу-уть двигаться, а ты следи, чтобы я за кадр не вышел. Держи камеру и не дёргай ее почём зря. Как кивну – можешь один раз навести на дом, а потом обратно на меня. Ме-едленно.
Встали у подъезда. Сломанная дверь всё время скрипела и хлопала, а с первого этажа, из приоткрытой форточки квартиры, почти без перерыва нёсся отборный мат, неудержимо воняло ацетоном и сгоревшим луком. Тогда отошли к большой трансформаторной будке, в самый угол огромного двора. Фон для съёмки, конечно, не очень. Вдоль всей будки – через дверь с навесным замком пестрело красным: «Спартак – чемпион, Кони – суки, Надюха – не Динамо, а честная давалка…» – часть адреса с телефоном Надюхи не поместились, и надпись криво уползала за угол будки, отрывисто переходя ниже, на бетон покосившегося трехметрового забора. На самом заборе чёрной краской большими буквами было выведено: «Как жить??» В закутке двора почти не было ветра, а постоянно горевшая лампочка большого фонаря давала достаточно света. Колян с важным видом включил камеру, и Грачёв начал свой рассказ.
- * * *
– Здравствуйте, дорогие товарищи. Меня зовут Степан Степанович Грачёв. Я – бомж и по случайному стечению обстоятельств ваш экскурсовод по Н-ску, который, как вы понимаете, я знаю очень хорошо. Но для начала расскажу о себе. Родился в Москве в тысяча девятьсот семидесятом году, в семь лет переехал с родителями в Н-ск, где проживали родители моей матери. Здесь я учился до пятого класса и до сих пор считаю этот город родным. Отец у меня был военным, поэтому мы часто меняли место жительства. Окончил школу я в Горно-Алтайске, потом учился в Новосибирском университете, сначала на экономическом факультете. Отец погиб в Афгане в восемьдесят третьем. Прямо под Новый год. На этих днях – ровно десять лет, а помянуть нечем, да и пить бросил… наверное…
Степан опустил голову и, как условились, кивнул. Картинка поползла вдоль забора, всё же захватив последние цифры Надькиного телефона. Дёргано вернулась обратно. Сцепив руки в замок и переминаясь с ноги на ногу, Степан продолжал:
– В восемьдесят девятом я перешёл на отделение социологии. На последнем курсе стал подрабатывать помощником на передвижной телестанции. Это я способ такой нашёл собрать материал для дипломной работы. Там я и научился обращаться с телекамерой, даже ускоренные курсы окончил. В один день всё пошло в моей жизни на-пе-ре-ко-сяк. Как-то после съёмок очередного сюжета меня с приятелями пригласили на день рождения. Мы снимали в маленьком посёлке. Дело было вечером, возвращаться в Горно-Алтайск поздно, и мы с ребятами решили остаться до утра. Когда к застолью присоединились местные парни, возвратившиеся с киносеанса из клуба, возникла пьяная, жестокая драка. Мы с товарищем тоже сильно пострадали, а один из сельских парней погиб. Показали на меня. В общем, домахался я там до обвинения в убийстве. Пока с делом разбирались, отсидел в предварительном заключении почти полтора года. Против всякой логики и закона. По факту. Вернулся в Н-ск в прошлом декабре, оказалось, что остался на улице. Мама после смерти моего отца стала набожной. В храм ходила каждый день – как на работу. А уж как я попал в «историю», так она не адвоката искать стала, а с паломниками в Иерусалим подалась. Вымаливать мне прощение. Так и не знаю, куда делась. В храме нашем в Светёлкино был много раз, но никто ничего не знает, и о маме моей новостей никаких нет. Пока я сидел, умерла бабушка. Она перед смертью завещала мне «однушку», но что-то там напутала с документами или обманули её… В итоге квартиру после её смерти продали по левой доверенности. Так я и оказался на улице.
Колян перестал снимать. Картинка уперлась в землю.
– Так у тебя ничего нет?
– Смешно спросил: «Ничего?» Это как посмотреть…
Колян смутился:
– Я к тому, что живёшь где, ночуешь?
– Родной, расслышал ты? Я – б-бомж теперь. Летом ночевал где придётся, а зимой всегда в подвалах. Открытых много. Там трубы отопления – не так холодно, но сыро и пакостно.
– А на жизнь как зарабатываешь?
– Бутылки собираю, металлолом, на станции иногда что-то гружу. Сразу, как выпустили, поехал в Горно-Алтайск. Пробовал оператором, но не берут на прежнее место. Говорят, чтобы сначала в универе всё наладил. Тогда шуму много было с делом уголовным, и никого не интересует, что невиновен оказался. А теперь видишь, за год как я выглядеть стал? В таком виде где устроишься? Сначала соседи бабушки помогали, но увидели раз пьяным – отвернулись. Люди быстро такие решения принимают. Признаю, был грех такой в прошлую зиму. Так холодно было в подвале, что перебрал пару раз, хотя в студенческие годы – не поверишь – не пил вовсе. И тогда, на дне рождения злополучном, – ни грамма.
– Так зачем ты здесь? Надо тебе опять в Горно-Алтайск подаваться.
Экскурсовод зябко повёл плечами и, притоптывая на месте, уверенно ответил:
– Весной теперь. Когда тепло станет. Я же всё время за квартиру воевал. Только днями стало ясно – не вернуть её. Сейчас не доеду, холодно.
– А где питаешься?
– Недавно верующие кормили. У храма палатку два раза в неделю ставит «Армия спасения». Иногда автобус какой-то приезжает. И сегодня приедет. Суп горячий, хлеб, чай. Ещё одноклассники иногда помогают.
– Понятно. А сегодня, допустим, что ел?
Степан не ответил.
– Так ты ел? – настаивал Колян.
– Сегодня пока ничего. Да и не хочу особо. Кажись, заболеваю, температура, что ли. К пяти пойду. К автобусу. Ладно, Колян. Ты камеру-то подними, что землю снимаешь? Вот найду жильё, работу. Потом восстановлюсь в универе. А то какая учёба, если спать негде, работы нет, почти всё моё имущество на мне. На этой позитивной ноте разрешите закончить наш репортаж из славного города Н-ска. Теперь начинается запланированная экскурсия. До новых встреч, дорогие товарищи. Вёл репортаж Степан Грачёв. Давай, Колян, что у нас там получилось?
Птицы смеются
Запрокинув голову, Оуг вглядывался в серое небо. Он с сожалением провожал взглядом пролетающих птиц. «Мой верный лук! Эти вкусные птицы кричат над моей головой пятый день кряду. У них красивые перья. Дружно хлопая крыльями, стая летит в сторону Синей горы. Птицы смеются, что Оуг не может в них попасть. Дочка всегда говорит, что птицы просто собираются вместе – в своё племя, зовут отстающих. Смешная девчонка». Почти все листья упали с веток, а вечерами густой туман плывёт над серыми лугами и рекой, укрывая тишиной засыпающий, почти прозрачный лес. Уже пахнет холодной пылью. Совсем скоро она прилетит и закружится в воздухе, вода в озере станет твёрдой, и по ней можно будет ходить в соседний лес. Опять кричат птицы, но их никак не достать. Бесполезен даже его лук, самый большой во всём племени. Уже третий лук в долгой жизни лучшего охотника. «Как это они – и плавают, и ходят, и летают? Вот бы и мне с ними! Надо вспомнить. Если по ту сторону сна получается, по эту тоже должно получиться. Плавать уже умею, но вот летать… Люди давно разучились. А я смогу! Научу всё племя, посажу на спину мою черноглазую Ою и мою чудную беловолосую дочь; улетим отсюда за великую Синюю гору, туда, где всегда тепло и нет белой холодной пыли».
Дойдя до больших скал, Оуг остановился, сбросил с плеч добычу, присел на камень, сделал очередную зарубку на кости. Чуть прикрыв глаза, охотник поднял голову. Принюхался. Из-за леса тянулся едва уловимый запах костра. «Да, теперь до дома совсем недалеко». Но рана на ноге саднила всё сильнее, и он решил обойти скалы вокруг, через лес.
Ещё издали он заметил, что в деревне появилась пара новых хижин – значит, пока его не было, охота на Большого Рога была удачной. Из костей этого мохнатого великана племя строило хижины. Подойдя ближе, охотник понял, что в поселении никого нет. Из-за шума водопада он не сразу расслышал гулкие удары, доносившиеся с холма. Оуг свалил добычу у своего жилища и направился к священному камню у большой пещеры.
Вождь собрал племя у входа в большую пещеру. В ней хранятся припасы племени, но прикасаться к ним без разрешения вождя запрещено. В этом месте племя собирается не часто – в страшную непогоду или когда Великий вождь и мудрый шаман Шуо сообщают племени важное. Сегодня такой день. Мудрый Шуо стоит у большого священного камня. Оуг всё видит.
Перед входом в пещеру прямо на земле сидит Великий вождь. Он получит имя только после ухода во вторую жизнь. Но вождь ещё очень могуч, он не скоро покинет племя.
Слева от вождя стоит его жена – добрая Эо. Рядом с ней – их сын Эос. Смуглый, цепкий, сильный парень; он гордо держит в руках свой первый лук. Эос уже опытный охотник, на его сильной шее ожерелье с пятью большими волчьими клыками. Вокруг вытоптанной площадки застыли охотники. Женщины и дети толпятся в центре. Все терпеливо ждут. Наконец вождь положил перед собой два чёрных камешка, и мудрый Шуо выступил вперёд. Он обошёл вокруг священного камня, поклонился пещере и громко сказал:
– Славная весть, люди! Вы знаете – Великий Вождь и его добрая Эо ждут второго сына! С его рождением вернётся время, когда наши сыновья и дочери снова смогут летать, как птицы. Как когда-то летали наши предки! Мы верим, что это время вернётся. И теперь, в ожидании второго сына, каждый день мы будем приносить сюда по одному малому камню. После его рождения мы устроим праздник и принесём священному камню большую жертву. Бизона или, может, даже Большого Рога.
Люди затоптались на месте, зашумели и в знак большой радости подняли руки. Шуо дождался, пока все успокоятся, и продолжил:
– Великий вождь позвал нас не только за этим. Впереди холода, недалеко кружит племя широконосых, а наши припасы тают. Мы думаем, что кто-то крадёт их из пещеры! Если это широконосые – изловим их. Если кто-то свой – наказание для предателей будет самым суровым.
Люди в знак печали и возмущения опустили руки. Охотники стали приплясывать, грозно потрясая копьями и луками. Вождь поднял руку – почти сразу наступила тишина. Он с усилием встал с земли и медленно произнес:
– От большого огненного круга до ночного бледного круга – у пещеры теперь будут стоять два сторожа. Кроме самых малых детей, охранять припасы будут все. По очереди. Вот – первые.
И он указал пальцем на первых сторожей. Мудрый Шуо опять выступил вперед:
– До тех пор, пока не поймаем вора, будет так, как сказал наш Великий вождь. Так хотят духи пещеры, так хочет священный камень – шаман снял с себя длинное ожерелье, приложил его к священному камню и снова надел.
Вождь сел, достал из-за пазухи два маленьких белых камешка и положил их перед собой. Тогда Шаман опять поклонился священному камню и пещере, все подняли руки вверх и стали расходиться. У входа в пещеру остались двое. Сыновья вождя и шамана – большие друзья Эос и Шуос.
Степан Грачёв девять лет спустя. Бабзин
Из Нефтеречинска, где Степан прожил последние три года, он вернулся в Н-ск несколько месяцев назад. Степан часто вспоминал родной город, хотя с Н-ском и были связаны самые трудные, можно даже сказать, беспросветные годы его жизни. Но всегда возникало какое то тягостное, смутное, нелогичное желание вернуться – память о детстве, любопытство, ностальгия? Хотелось увидеть старых знакомых и школьных друзей, чтобы они тоже увидели и удивились, как Степан изменился сам и смог изменить всё в своей жизни. Он не мог разобраться в себе, да и не до этого сейчас было. Он ещё не оправился от того, что произошло в Нефтеречинске. Когда стало понятно, что из Нефтеречинска придётся уезжать, Степан не сомневался, куда податься. Неподалёку от дома, где в юности жил с родителями и бабушкой, он снял крохотную квартирку. Думал – приехал ненадолго. Но судьба распорядилась иначе.
Никто даже и в столицах толком не знает, что это такое – «со-ци-оло-гия» и какой с неё толк в реальной жизни! До 1989 года в СССР не было такой научной дисциплины. Одно из первых в стране отделений социологии при экономическом факультете было организовано именно в Новосибирском университете. Специальность Степана и раньше не производила никакого впечатления на потенциальных работодателей ни в Новосибирске, ни в Кемерово, ни в Горно-Алтайске. Хоть корочка НГУ солидная, но работу по профилю он найти не мог. Оттого и оказался в Нефтеречинске.
В крохотном Н-ске выбора не было вовсе. Устроился Степан на хлебозавод. Пожалуй, одно из последних худо-бедно функционирующих предприятий. Людей с высшим образованием в городе было немного: на собеседовании показал диплом, рассказал об опыте работы, лишних вопросов о прошлом не задавали. Взяли Степана в отдел реализации готовой продукции. Как пошутила кокетливая «кадровичка»: «с перспективой повышения до продавца на „Ваньке“». Этого самого «Ваньку» Степан уже успел разглядеть. Ему сразу показалось, что за те без малого девять лет, что он отсутствовал, жизнь в Н-ске радостнее не стала. Если что и поменялось, явно не в лучшую сторону. Городишко так и застрял в «девяностых». Из расположенной на его окраине военной части уволили почти всех гражданских. Колючку и вышки, примыкающие к огромному полигону, передвинули, часть капитальных строений, некогда относившихся к закрытой территории и станции, отдали в аренду под торговые и продовольственные склады. Зато теперь Н-ск стал известен на весь район своим рынком «Вонюшинский», названным в честь местной речушки Воньки. Вот народ и прозвал рынок «Ванькой». Скопление сотен разномастных палаток, торговых павильончиков и площадок не совсем походило на простой колхозный или строительный рынок, каких развелось по стране несметное множество. Приезжающие в город сразу оказывались в торговых рядах. «Ванька» раскинул свои щупальца от остановки областных автобусов, тянулся по большому пустырю, перебирался по мостику через речку и заканчивался почти на центральной улице города. Палатки разноцветной грибной поляной уже разрослись и на площади перед бывшим Горсоветом. На «Ваньке» можно было купить что угодно – от колбасы до газовых пистолетов; продукты здесь соседствовали с одеждой и обувью, а контейнеры с бытовой техникой и стройматериалами плавно переходили в павильоны, где продавались домашние животные. С левой стороны мутные личности торговали автомобилями и автозапчастями. Напротив автостоянки – разноцветным сайдингом красовалась пара комиссионных магазинов, палатка-ломбард и единственный на весь Н-ск пункт обмена валюты.
Большую часть года «Ванька» утопал в непролазной грязи. Кое-как местами проложенные деревянные настилы качались и прогибались под ногами толпы, били по ногам, швырялись брызгами и сгустками грязной жижи. В летнее время настилы служили приютом для грызунов, обильно расплодившихся по всей округе. Запах на территории рынка стоял неприятный, вполне созвучный названию речки. Несло подгнившим картофелем и рыбой, дешёвой обувной кожей, старым галантерейным магазином с пыльным трикотажем; у покупателей першило в горле от бытовой химии. У речки к этому букету примешивался смрад от установленных подозрительно близко к воде туалетных кабинок. Рынок, конечно, был местом неприятным, но важным для городка. Как утверждало городское руководство, «социально значимым объектом, выводящим город в районе и даже в целой области в лидеры торговли и сервисных услуг».
Работа на хлебозаводе муторная. Короткие зимние дни мелькали за однообразной чередой одних и тех же дел и пустых забот. С утра до вечера надо было обзванивать магазины, кондитерские и торговые центры по всей области. Иногда для ведения переговоров необходимо было куда-то ехать и заключать договоры. На это уходил весь день.
Сегодня после поездки в райцентр Степан возвратился гораздо раньше обычного. На работе следовало обязательно появиться, но Степан решил вернуться к концу рабочего дня. Около двух часов дня в приподнятом настроении он шёл от остановки в сторону дома. Степан не любил рынок, но возвращаться в город всё равно приходилось сквозь его торговые ряды. Он шагал и думал, что премиальные полтора процента от суммы заключённого договора на поставку печенья подоспеют как раз ко времени оплаты за квартиру. Взгляд его равнодушно скользил по рядам палаток и лицам людей, как вдруг зацепился – пожилая женщина, одетая в фиолетовое, несуразно длинное пальто. Поднятый, облезший до подкладки некогда каракулевый воротник скрывал её лицо. Она стояла спиной к проходу и рылась в куче подпорченных овощей, сваленных в деревянный ящик. В полиэтиленовом пакетике уже просвечивал небогатый улов – несколько картофелин и морковь. Степан окликнул:
– Мамаша, а ма-ма-ша-а!
На секунду сгорбленная фигура застыла. Потом, покачав головой, словно не соглашаясь с чем-то, женщина продолжила перебирать содержимое ящика.
– Мамаш, я ж вас зову, – Степан подошёл вплотную.
Пожилая женщина повернулась. Из-под надвинутого на самые брови тёмно-серого платка на Степана уставились два слезящихся на холоде уголька. «Руки в синеву, кожа сильно обветренная. Точно бомжиха», – соображал Степан. Потом отметил, что выглядит женщина не так плохо. Зимой, в её положении. Да и дурного запаха нет. Значит, как-то она устроена.
– Вы что, новый хозяин палатки? – глядя в землю, она обреченно опустила пакет. – А я спросила разрешения у продавца. Он не против. Вы не думайте, я с разрешения. Вот только…
– Да нет, мамаш, – перебил Степан, – я просто прохожий. Купил овощей, а оказалось много, – неуклюже врал Степан, – вам не нужно? Я могу отдать. Обратно не возьмут.
Степану вдруг показалось, что она посмотрела на него слишком уж пристально, словно припоминая что-то важное. Деловито спросила:
– А овощи-то где, сынок? – наклонила голову, выглядывая сумку или пакет, но у Степана в руках была только толстая папка.
– Овощи, они… – Степан не знал, что ответить. Овощей не было, он только что решил купить их старухе, но застеснялся, и всё получалось нелепо и глупо. – Мать, я просто хочу их купить тебе. Да не ройся ты тут! – выпалил он.
Не дожидаясь ответа, шагнул к окошку палатки:
– Здрасьте. Родной, мне кило картошки, моркови грамм триста, пару луковиц. А, лимон дайте ещё и баночку лечо. Хлеба батон тоже, в целлофане который. Посвежее…
Женщина молча приняла продукты. Робко глянула внутрь пакета. Часто-часто утвердительно покачала головой, прижала пакет к груди. Сделав глубокий вдох, она снова хотела что-то сказать, но только сжала губы.
Со словами «ну вот и отлично» Степан развернулся и зашагал прочь.
На следующий день – в свой законный выходной – Степан отправился на «Ваньку». Через час хождений вдоль рядов он наконец на неё наткнулся. Вместе с другими стариками, торгующими всяким хламом, бабка стояла у самой остановки автобуса. На ящике были разложены с десяток картофелин и лимон, а на бумажке, в расщеплённой палочке, воткнутой между досок, аккуратно выведена цена.
– О, мамаша, здравствуйте! – поздоровался Степан. – Вы, я гляжу, коммерцией занимаетесь.
– И тебе не хворать, Стёпа. Дак лимон нельзя. Изжога замучает. А картошки многовато было. Вчера испекли чуток в мундирах. Остальное таскать тяжело, а хранить особо негде. Мышки – они всё найдут. Деньги нужны, вот в полцены продаю. А ты никак в область собрался?
Всё, что было сказано про лимон и картошку, Степан слушал вполуха. «Откуда она знает моё имя»? – единственное, о чём он думал в эту секунду.
– Что, Стёпа, так удивился? Откуда знаю, как звать тебя?
– Да… откуда знаете?
– Ещё на той неделе ты проходил тут, а вот вчера в сумерках не сразу признала. А я думаю – ты али не ты. Я Зинаида Викторовна. Не узнал меня, конечно? А я тебя ещё мальцом помню. Твоя соседка я. Ты во втором подъезде в четвёртой квартире жил на первом этаже, а я в третьем подъезде в первой квартире, тоже на первом. У нас получалась стена общая. Ты всё мячиком в стенку мне лупасил. Так с твоими бабушкой да мамкой и познакомилась. – Зинаида Викторовна улыбнулась, – Но отца твоего не помню.
– Бабзин, ты, что ли? – Степан от волнения присел на корточки.
– Я, я, Стёпа. Уж точно не святой дух пока ещё. Ты меня всегда Бабзиной и называл. А твоя родная бабулька-то – Валентина Ивановна, царствие ей небесное, всё гордилась тобой. Что студент ты в Новосибирске, или где там, был… Ты, я знаю, в историю попал. Валентина сама не своя ходила. Да, было от чего. Мамка-то твоя уехала. Так схоронили Валентину мы. А квартиру твою, Степа, продали сволочи какие-то. Весь подъезд о том говорил потом. Ну прости, прости меня, что говорю лишнее… Вижу, неприятно тебе всё это слушать. Я ж потом на улице видела тебя. Бездомным был ты. Пьяным тоже видела. Да, прости меня, сынок, побоялась подходить. Не знала, не чаяла, что ты за человек стал… после тюрьмы-то. А потом пропал куда? Грешным делом думала, сгинул бедолага. Видишь, как оно теперь вышло. На улице жить мой черёд настал. Наказание мне, наверное. За чёрствость и равнодушие…
– Да ладно. Чего уж там, Бабзин. Как же вышло так? Хотя погоди. Забирай свои овощи. Пойдём ко мне, поговорим.
- * * *
Бабзин сидела на кухне, у самой плиты и спиной к батарее, перебирала в руках уголки платка. Её каштановые с редкой сединой волосы были острижены коротко. Степан подумал: «Совсем по-мальчуковски». На плите засвистел чайник. Газ не выключила, отодвинула чайник в сторону.
Степан стал наливать в чашки только что заваренный чай. Вытащил пачку пряников и высыпал их на тарелку.
– Ну, Бабзин, рассказывай! – Степан поставил перед ней чашку, пододвинул тарелку с пряниками.
– А что тут рассказывать, Стёп. Сам всё видишь, – прикрыв глаза, она осторожно отхлебнула кипяток. – Помнишь, квартиры-то наши через стенку на первом этаже располагались. Ты туда ходил? Видал, что там сейчас? Сначала был, как его, видеосалон. Потом какой-то магазин. А сейчас там знаешь что?
– Вроде фирма какая то?
– Ага, жулики, а не фирма. Нотариус там сидит. Может, даже тот самый, что квартиру мою помог продать. Гадёныш черножопый. Ну, в смысле – русский он. Но всё равно…
– Это что значит – и твою, Бабзин, квартиру продали?
– То и значит. И мою… Я же одна на свете белом. Почти. Раз утром в почтовом ящике нашла открытку. В открытке той известие, что по подписке на книжку выиграла мильоны-миллиарды. Я, дура, рот разинула от удивления. Позвонила по телефону, на открытке напечатанному. Идиотка. Пришли ко мне две красотки и молодой человек, подарки принесли. От собеса и общества заботы о малоимущих «Надежда». Сказали, офис у них в Горно-Алтайске главный. Они ко мне неделю ходили. Добродетелями притворялись. С тортиками да с разговорами «за жизнь», тогда и начали осторожно предлагать договор аренты или как его…
– Договор ренты? Может, путаю, но у тебя же сын есть. Мы с ним ещё пацанами на великах гоняли.
Бабзин как не расслышала или пропустила эти слова мимо ушей. Степан почувствовал, что лучше и не переспрашивать. «Такие времена – и бандиты, и Карабах, и Чечня, война кругом, да мало ли что могло произойти».
Бабзин, как ни в чём не бывало, кусая пряник, продолжила рассказ:
– Во-во. Что будут поить-кормить, а квартира потом им перейдёт, как я в мир иной отойду. Я даже отказаться не успела. Они как поняли, что я хоть и одна живу, но сын есть, интерес сразу потеряли. Я ж и выгляжу всю жизнь лет на десять старше, а как же – по башке-то жизнь всегда стучала.
– Ну что ты, Бабзин, такое говоришь, – глядя в сторону, начал было Степан, – выглядишь не…
– Не трепись, Стёпа, не ври, не успокаивай, – перебила гостья, – сама знаю всё как есть. И сейчас, через два года, уже на все семьдесят с бо-ольшим гаком тяну, если не на восемьдесят уже. У меня все в роду старше своих лет выглядели. Жизнь была не простая. Я правнучка профессора Ершова-Шеловского. Тогда, после революции, всё с ног на голову перевернулось, и прадед мой с кафедры Санкт-Петербургского университета прямиком попал на рытьё то ли окопов каких-то, то ли канала. Матросня его туда пригнала, хорошо ещё не расстреляли. И только потому в живых остался, что, когда матросы вломились в квартиру, он им «Martel» сразу выдал. Бутылку целую. Коньяк этот матросня революционная в те дни пила, считай, вместо воды. Фото есть одно старое, семейное, а больше ничего не осталось. Дед мой человеком тоже был образованным, интеллигентным, инженером от Бога. Видать профессорские корни живучие были. Всё ещё белая кость. Только и эту косточку в лагере сгноили. И вот – я, полюбуйся, как на косточку грязь налипла. Воспитывала меня бабушка. Мы тогда уже из столиц под Новосибирск перебрались, где дед работал инженером на заводе. Отца своего я не знала и даже не видела никогда. Мама тоже рано умерла. Ой, а чего это я…
– Да ты о жуликах тех мне рассказывала! Что стряслось тогда?
Бабзин всплеснула руками и продолжила свой невесёлый рассказ:
– Да, прости-прости, в общем, тогда черти эти, они пластинку сменили и предложили мне кредит взять, чтобы, как сказали, «жизнь поправилась и новые возможности открылись». Кредит на пять или семь лет – на выбор, выгодный, под гарантию их общества. Что программа есть такая государственная, потому как много денег в сберкассах народ потерял. Страхование кредита, как они говорили, будет от их «Надежды». Объясняли мне, что задача у них неимущим ровно сто кредитов выдать по области, но только самым нуждающимся, а не абы кому. Тем, у кого родственников нет. И очередь, мол, уже большая. Торопиться надо. Какие-то ксероксы показывали, из газет копии. Договор заключая, мечтала – ремонт сделаю, чуть жизнь наладится. И о чём только думала? А я картину милую сердцу себе рисовала. Дома – ремонт, полный холодильник, новое пальто, сапоги зимние и… телевизор ещё. А всё жадность и глупость наша советская. Неистребимая вера в халяву и в то, что государство нам что-то обязательно даст. Но я ж думала, что умная, на МММ-мы всякие не клюнула раньше, и вот стала справки наводить. Девки эти телефоны мне все нужные сами дали, ничего не скрывали, в область куда звонить объяснили, кого звать. Даже сами раз номер набирали. По номерам тем мне все подтвердили. И вдруг девочки эти пропали. Я занервничала, что не упущу ли такую возможность, позвонила сама им. Идиотка, говорю же тебе… Приехали они споро, привезли документы, сказали, что проект завершается, что я в очереди уже девяносто пятая из сотни. Поэтому, чтобы не упустить шанс, подписала я все второпях. Деньги получила почти сразу. На счет в Сбербанке, никаких наличных! Так-то оно так, но скоро приходить стали письма, чтобы оплачивала проценты, стали даже звонить. Кредит оказался не беспроцентный, и не на пять лет, а на пять месяцев, и под гарантию моей квартиры – меленькими буковками. Да еще банк не Сберегательный, а какой-то с названием похожим. А гарантии «Надежды» никакой не было. Да и сама «Надежда» только на ксерокопированной бумажке существовала. А название-то – «Надежда»! Издевательство одно. В общем, выперли меня из квартиры за неуплату процентов и невозврат кредита. Только не красавицы эти, а молодцы какие то горластые, южной наружности и вида бандитского. Банка хозяева, вроде как. Подумала было в милицию идти. Только у отделения нашего увидала я этих бизнесменов, как они с начальником ГУВД ручкались да обнимались. Я тогда в суд собралась, да они приехали ко мне поговорить. Сказали, что если без суда всё подпишем, так они не будут требовать ещё штрафные выплаты, и про сам кредит забудут. Вроде как получается, что продала им квартиру я. Уговорили, испугали, уболтали меня. Заступиться некому было. Сначала у соседки пару месяцев жила, да стыдно стеснять людей. Потом к ней и дети переехали. Живут тяжело, свою квартиру сдают. В общежитии техникума полгода меня по знакомству терпели, пока директор ремонт не затеял. А как отремонтировали общежитие, замки понавесили кодовые, турникеты, охрану в форму одели, так туда и не попасть стало. Вот я по подвалам и обретаюсь. Правда, пару раз в месяц к соседке бывшей хожу помыться. Дай бог ей здоровья. Пускает меня. И чемодан мой у неё ещё на сохранении. А на деньги те окаянные, кредитные, что получила тогда, и сарайку не купить, всё уже потрачено. На работу не берут, ну ты же понимаешь. В таком-то виде. Считай, продала квартиру я за три копейки от её реальной цены. И твою квартирку с моей объединили в итоге. С улицы вход сделали. Так что, Стёпа, попали мы как кур во щи – или кур в ощип? Это кто как говорит, но смысл тот же. Ты раньше, а я позже, – она горько вздохнула, отмахнулась. – Эх, да что я все о себе. Сам-то как? Гляжу – не нарадуюсь.
Степан ничего не ответил. Все время, пока Бабзин рассказывала свою историю, слушал внимательно, к чаю не притронулся. Встал, долил чаю в её чашку. Повернулся к мойке, из горы грязной посуды выудил отмокавшую сковороду и принялся отскребать с неё пригоревшее пюре. Справился быстро. Повернулся и как бы между прочим объявил:
– Бабзин, ты это… оставайся пока здесь, у меня. Квартира однокомнатная, но ничего. Я на кухне спать могу. Матрац лишний есть. Тут места достаточно. Работа есть у меня, не пропадём. Через две-три недели оклемаешься, и там решим, что делать.
Бабзин отвернулась к окну.
– Что молчишь, а, Бабзин?
– Не молчу я… – она плакала беззвучно.
– Ну, ну. Полно тебе, Бабзин.
– Да кто я тебе, – сквозь слёзы, сдавленно только и пролепетала она, – не могу нахлебничать.
– А ты по хозяйству будешь. Всё чин чинарём. Порядок дома блюсти надо. Говорю же, пару-тройку недель, а там решим. Ты же и работу сможешь найти, если жить будет где. А там и сама на ноги встанешь…
– Ой, не знаю я, Стёпа. Там, в подвале, я не одна… Бросить не могу их. Светку-горемыку и деда одного. Старый он совсем. Мы втроём, считай, друг за дружку два года как держимся. Ведь, не поверишь, не алкаши и не лихой народ. Люди они хорошие, просто попали в ситуацию. А в подвале более-менее тепло, электрочайник есть с плиточкой, спим на топчанах, матрасы не рвань какая. Дед даже санузел наладить умудрился. Так что сносно всё, но спасибо тебе. Не могу я бросить их! Пропадут без меня.
Степан с досады хлопнул себя по коленям, покачал головой, вскочил со стула и вышел на лестничную площадку, к мусоропроводу. Закурил. На верхних этажах хлопнула дверь, гавкнула собака, что-то переливчато звякнуло, но не разбилось. Степану показалось, что по ступенькам покатилась пустая бутылка, донеслось: «ну что за жизнь така-а-я, твою мать»!? Потом ударила железная дверца. Сверху по трубе мусоропровода загрохотало, полетело со стеклянным звоном вниз. Степан резко затушил сигарету.
Вернувшись на кухню, он увидел, что Бабзин моет посуду.
– У меня есть часа полтора. Веди, Бабзин, в подвал.
В подвале
С первого этажа неслась новогодняя песня: «Но-вый год стучится, ско-ро всё случится… Сбу-дет-ся, что снится…»
В подвале чувствовалась сырость, пахло мышами и извёсткой. Периодически из стояков слышался шум сливаемой воды; водопроводные трубы, исторгая из себя странные утробные звуки, урчали и напряжённо гудели. Обиженно молчали лишь укутанные в желтоватую стекловату еле тёплые трубы отопления. Жильцы этого грустного обиталища давно ко всему привыкли и уже не обращали никакого внимания ни на запахи, ни на посторонние звуки.
Поляков недовольно поморщился, глядя на приплясывающую Светлану:
– Светка, ну-тка долбани по трубе, – не выдержал Поляков. – Не могу слушать эту мутотень в мильонный раз. До Нового года месяц, а он празднует. Недоросль, жертва Олимпиады.
– Ты, Поляков, не просто старик бородатый и вреднющий, ты знаешь кто? – Светка резко застегнула молнию на красной коротенькой куртке. – Говорю же тебе – это «Дискотека Авария» – прикольный музон. Мне нравится. А Захарка не жертва олимпиады, просто он мулат. И вообще, я сейчас ухожу. В Светёлкино автобус приезжает с гуманитаркой. В прошлый раз говорили, что шмотки привезут и какие то наборы с вкусняшками. Сам же ждёшь…
– А я тебе говорю, не пу-щу в то Светёлкино! Вот в храм к ним доползаю по выходным – к Богу ближе надо быть. Хоть изредка! – И дед перекрестился на бумажную иконку, приклеенную к бетонной стене. – А ты туда только за шмотками да за жратвой для нас. Сегодня не стоит. Ты, дурёха, понимаешь, чем это может закончиться? Сухая обувь для нашего брата важнее, чем продукты. Вон у тебя боты мокрые насквозь, смены нет, на улице минус пять с утра было, у нас тут сифонит из углов, едва плюс пятнадцать. Воспаление подхватишь, и что тогда с тобой, дурой тридцатилетней, делать будем? Ты же знаешь, если дождь, то за едой ходить только в самом крайнем случае! Дождись Зину. Её попросим сходить. Или вона, этого юного любителя музыки и пивка с первого этажа попроси, как его, мулатную жертву олимпиады.
Кошка спрыгнула с колен деда, тот закряхтел, поудобнее устроился в кресле без ножек. Ущербное кресло лежало на полу, у самого окна в приямке. Деда Петя схватил свою палку и пару раз с остервенением ударил по трубе. Музыка стала тише, но через несколько секунд сверху, с первого этажа в приямок упала и стукнула о стекло пустая пивная банка.
– Вот с-сволота, с-свин. Видишь, опять кидает твой толстый афронегритянец пустые банки.
– А ты, деда Петя, ещё и расист, – усмехнулась Светка. – Так Захар и пойдёт для тебя. Да и не дадут ему за нас ничего. Строго там, это же немцы.
Вдруг музыка смолкла, и через несколько секунд запел Высоцкий:
- «Всё впереди, а ныне
- За метром метр
- Идут по Украине
- Солдаты группы «Центр»…
– О, это, наверное, его братик домой заявился, – Светка поморщилась.
Дед прислушался:
– Во-во, у этих завсегда порядок был. Особливо педера… прости Господи, сексуальствующих меньшинств, или как их. И этих, черножо… кожих. «Эт я тебе, холуба, говорю как краевед…”, – с ухмылкой добавил дед. – Сказку Филатова помнишь? Хотя там и не про немцев… Мда. – И старик опять долбанул по трубе палкой.
– Хорош стучать! – прикрикнула Светка. – Каша у тебя в голове, дедунь. Значит, я про гуманитарку рассказывала тебе. У Гансов все наши имена и фотки в анкетах. А идти надо срочно. Зима. Может, шмотки какие перепадут, или обувь привезут. И мне, кстати, не тридцать, а только двадцать девять недавно исполнилось. – Светка с опозданием обиделась и, недовольно напоследок хмыкнув, отвернулась.
Вдруг потянуло сквозняком, входная дверь гулко хлопнула. В коридоре появилась Зина, за ней маячила мужская фигура.
– Участкового привела, а, Зинка? – деда Петя, пытаясь опереться о Светкину руку, попробовал было встать с кресла, но передумал, махнул Светке рукой. – Рановато что-то пришёл. Василий, что не в форме?
Пригнувшись под трубами, Степан вошёл в помещение, поделенное на отсеки старым буфетом и столом. В самом углу, освещённом яркой лампочкой, на кресле без ножек сидел старик. Рядом с ним стояла молодая светловолосая женщина в коротком красном пуховике-дутике и джинсах. На перекинутых через трубы верёвках сушились какие-то вещи и одеяла. На деревянном столе, переделанном из строительных козел, на клеёнке лежали газеты, журналы, несколько мисок, столовые приборы на полотенце, пара чашек, початая бутылка вина, банка лечо. Тут же, перед самой лампой, лежала детская книга, на обложке которой нарисованный барон Мюнхгаузен с глупой улыбкой тащил себя за волосы. С крюка на потолке свисала пара сеток с овощами. На полу по всему проходу между трубами, топорщась по углам, лежал длинный кусок ярко-красного ковролина.
– Вы кто, товарищ? – нахмурив брови, спросил дед.
Бабзин шагнула вперёд, поставила сумку с продуктами на стол.
– Знакомьтесь, это Степан. Соседи мы когда-то были. Вот, к нам в гости привела. Продукты купил нам, пряники тоже есть. Проходи, Стёпа, – пригласила, – это деда Петя, а это наша, можно сказать, почти доча – Света. Она, между прочим, учительницей английского языка в школе работала.
– Да лан, Зина. Что ты, сватаешь меня, что ли? – Светка подошла к столу, взяла кружку, потянула руку к бутылке вина, – Степан, будешь? За знакомство.
Степан поздоровался с хозяевами. От вина отказался.
Через час вся компания пила чай.
Светка сидела в углу на топчане и помалкивала. Дед уже не хмурился, с удовольствием откусывая пряник уголком беззубого рта, вопрошал:
– Мда, иштория у тебя, конечно, как я догадываюсь, неприятная была. – Он спешно дожевал пряник и продолжил. – Ну а у нас тут свои неприятные истории. – Со второго раза деду удалось, не шепелявя, произнести всё предложение. – А твой подвал на Ленинке закрыли давно. Егорыча и Бухая – прошлых приятелей твоих – посадили за кражу, а Осинский Славка – тот упился до смерти. Хороший был человек, и инженер толковый, но водка – она сильнее оказалась. Он на улице замёрз еще позапрошлой зимой. Значится, говоришь, вернулся в город после всех злоключений недавно и ничего хорошего тут не увидал?
Дед шумно отхлебнул из кружки, потом повернулся к Светке – та, зная привычки деда, долила ему кипяток. Дед по-хозяйски продолжал:
– А я вот считаю, не так всё плохо. Никто нас не бьёт и не гоняет. Не то что раньше. ЖЭК терпит нас, порядок тут блюдём, присматриваем, можно сказать, за домом. Участковый тоже мужик дельный попался. Так ты…
Бабзин зло перебила:
– Ага, дельный он, кровопийца. А ты, Петя, что такой нудный? Пристал к человеку, как лист банный к ж… елудку. Может, неприятно ему вспоминать это всё.
Как ни в чём не бывало, деда Петя продолжал:
– Не пойму я тебя, Степан, прошлая жизнь не обрыдла ли тебе! Ну, зачем тебе из квартиры обратно на улицу-то? Ты местечко присмотреть пришёл, а?
Степан улыбнулся. Бабзин чуть не поперхнулась чаем:
– Ты, старый, сдурел. Человек пришёл не за тем. Он помочь пришёл, продуктов притащил, вот меня зовет на постой, но я ж не пойду. Тебя, дурака, не брошу тут, и Светку.
Светка вдруг вскочила, засуетилась:
– Ну ладно, с вами хорошо, а я пошла. Зин, я в храм, туда автобус приедет с гансами. Ты пойдёшь? Час тащиться ещё до Светёлкино. Там же и продуктовые наборы будут.
И, не дожидаясь ответа, не попрощавшись, Светка выбежала на улицу. Дед только и успел крикнуть вслед:
– Дура, ноги ж мокрые! – да куда там. Убежала.
– И я пойду, пожалуй. – Степан встал. – Я буду приходить иногда в гости, вы не против? А, деда Петя?
– Да приходи, конечно. У меня тут и нарды имеются, а играть не с кем. Умеешь?
– Играл пару раз в юности ещё. Толком и правил не помню.
– Так приходи. Научу.
Бабзин сидела задумчивая и грустная:
Стёпа, спасибо тебе. Ты, и правда, не пропадай.
- * * *
Он знал, что с самого утра начальник отдела реализации праздновал юбилей, не пойти нельзя. Степан шел на хлебозавод с тяжёлым сердцем. Накрыли воспоминания, как сам маялся по подвалам и подъездам, когда только на улице оказался, сидел в углу двора и плакал. Рядом валялась пустая бутылка. Подошёл какой-то бомж, забрал бутылку, спросил: «Что плачешь?» Потом сказал, что не всё так плохо, позвал с собой в подвал. Это и был Славка Осинский. В подвале встретились и другие обитатели. Они налили полстакана, чем-то покормили. Так и остался с ними, но постепенно начал пить. Чуть не пропал от водки этой проклятой, переборол с большим трудом.
Степан попал в самый разгар веселья. На весь этаж звучала музыка. В отделе на сдвинутых столах стояла выпивка-закуска. Количество пустых бутылок подсказывало, что веселье длилось не первый час, возможно, с самого обеденного перерыва. Собралась большая компания. Из эмалированного таза призывно благоухал оливье. Народ подходил, зачерпывал себе порцию половником. Кто на блюдечко, кто на пластиковую тарелку, а кто и прямо на ломтик хлеба. Судя по настроению собравшихся и пустым тарелкам с двумя, а то и с тремя вилками в каждой, принесённый салатик хорошо пошёл с водочкой, да под горячий – прямо с конвейера – хлебушек. С поздравлениями иногда заглядывал народ из других отделов, наведывался и персонал, заступающий на ночную смену. Потом стали чаёвничать. Свежайшие торты и печенье из кондитерского цеха никого не удивляли, поэтому до чая у некоторых коллег дело и не дошло. Народ пил, потом стали танцевать. Виновника торжества в состоянии изрядного подпития отправили на такси домой и, сразу о нём забыв, продолжили отрываться «по полной». Степан старался не переборщить с выпивкой, но праздновал и веселился вместе со всеми; ему не хотелось выбиваться из коллектива. Тем более что «трезвенникам и язвенникам» обязательно наливали по штрафной. Настырно-игривая Виктория – давешняя кадровичка, кровь с молоком, – подсела к нему и, как ни отказывался Степан, но всё ж своего добилась. Пришлось выпить с ней пару рюмок, да ещё потом пару на брудершафт. После застолья, проводив её до дома, он задержался у одинокой и любвеобильной коллеги далеко за полночь. Теперь Степан возвращался домой в дурном расположении духа. Он думал о том, что на его работе народ шальной какой то. «Шутки пьяные и идиотские – это ладно, но и трезвые говорят только о жратве, шмотках и деньгах, притворяются и врут на каждом шагу. Кто может – хвастается фотографиями поездок в Турцию, а кто-то и новым автомобилем, бездумно купленным в кредит и теперь стоящем на приколе около дома, поскольку денег на бензин нет, а дома дрессированные тараканы по грязным полкам шастают, да носки и колготки рваные. А у многих, наверное, кто не в многоэтажках, а в домах, – вообще крыша течёт. Тьфу, живём как в гетто. Хотя, может, это я зануда и бирюк, – думал Стёпа, – да ещё воспринимаю всё по-своему. Как-никак, дипломированный социолог. Народ-победитель просто радуется жизни, как может. Вот и Вика, когда я засобирался уходить, обиженно заметила, что я живу как в тумане, или того хуже – „вообще не способен по достоинству оценивать важные моменты в жизни“». С удивлением Степан осознал, что, возможно, всё более прозаично, и настроение у него такое не столько из-за Вики или из-за того, чем живёт и о чём думает народ, но лишь от лёгкого «недоперепития».
Проходя мимо ночной палатки, Степан замедлил шаг. «Если так пойдёт, завтра с ребятами в спортзале волейбол не сыграю. Да и – хрен с ним. Может, вовсе не буду ходить туда больше…» – раздражённо размышлял Грачёв. Почти без сомнений постучал в закрытое окошко.
– Родные, мне баночку томатов и бутылку «Распутина». У вас не «палёная»?
Суббота началась далеко за полдень. Проснулся поздно, недовольный собой, раздражение росло от очень острого осознания поражения, подлой слабости, так неожиданно легко взявшей над ним верх. Без малого полбутылки «Распутина», приговорённой в остаток ночи, в полном одиночестве, ожидаемо ничего не изменили. В отличие от прошлых лет водка не принесла временного облегчения, ни на минуту не раскрасила действительность зыбкой, иллюзорной радостью. С пришедшей хмурой тяжестью только усилилось болезненное ощущение окружающей несправедливости и полного жизненного тупика; безумный взгляд лубочного персонажа с водочной этикетки подмигивал и словно злорадно вопрошал: «Ну, Стёпка, и чья взяла?» По НТВ астрологи вещали об окончании эпохи Рыб и переходе в замечательную эпоху Водолея, сулящую стране годы процветания, справедливости и безусловного торжества гуманизма. Всё это казалось Степану издевательской, но справедливой насмешкой над его вчерашним падением. Он решительно выключил телевизор, не обращая внимания на головную боль, надел спортивный костюм, кроссовки и вышел на улицу. Минут тридцать он бегал трусцой по микрорайону, приближая торжество гуманизма светлой эпохи Водолея. Однако вчерашний загул и каждодневные полпачки сигарет скоро вернули борца за гуманизм к собственному подъезду. Хотя ноги гудели, а спина раскалывалась, но голова болеть перестала, муторное настроение понемногу улетучивалось.
В воскресенье же всё окончательно наладилось, и день пролетел в домашних делах, чтении, установке программы на самостоятельно собранный компьютер и вечернем просмотре очередных серий «Последнего героя». Уборкой заниматься Степан не любил, обычно ему было лень, и он всячески искал повод, чтобы избежать этого самого тупого, как он считал, занятия. Оставлять квартиру без уборки третью неделю было нельзя. Стирка и глажка заняли ещё больше времени. Пока он занимался домашними делами, думал, что до начала нового года уже не успеть, но сразу после праздников он займётся поисками другой работы. И дело, конечно, не столько в том, что зарплата скромная и большая её часть приходится на гипотетические проценты с продаж. Степану хотелось заниматься именно социологией, – тем, что он считал перспективным и важным, тем, что может принести реальную пользу. Думалось ему, что было бы интереснее работать не в бизнесе, а в государственных структурах. Столько же вокруг обездоленных людей, и даже не только тех, кто живёт на улице. Ему казалось, что необъяснимое возвращение в Н-ск – часть какого-то сложного, ещё непостижимого плана. Для прикладной социологии здесь не просто раздолье – неизведанная планета.
Неизведанная планета
Зелёно-жёлто-фиолетовое сияние нервными всполохами захватывало ночное небо до самого горизонта. Чужой и страшный ночной лес вскрикивал на разные голоса, пугал и манил одновременно. Шуос поёжился, пошевелил веткой угли затухающего костра, подбросил хвороста. Глядя на ожившие пляшущие огоньки, негромко заговорил:
– Что же, сын вождя, впереди долгая ночь. Нам снова выпал жребий сторожить пещеру. Помнишь, в первый раз мы были уверены, что поймаем вора?
Эос молча кивнул.
Шуос плотнее запахнулся в мохнатую шкуру:
– Наступили холода, а вор так и не пойман. Охотники приходят почти без добычи, запасы подошли к концу. Многие голодают. Как пережить эту зиму? Смотри, у большого камня много маленьких камней, значит, скоро родится младший сын Великого вождя – твой брат.
– Хорошо, что мы вместе сторожим, – медленно заговорил Эос, – Помнишь, когда в первый раз мой отец указал на нас, какие мы были гордые? Наверное, многие воины до сих пор грызут от зависти свои копья…
Эос заёрзал на земле, вдруг вскочил, вскинул копьё в сторону костра:
– Может, вор не найден из-за огня? Костёр всегда согревает нас, но мы ничего не видим в ночи. Зато нас видно от самих великих скал!
– Ты прав, давай потушим костёр. Но выдержим ли без огня всю ночь? В пещере ещё холоднее, лучше побудем здесь. Сколько сможем. Как думаешь – это широконосые крадут мясо? А что, если это кто-то из наших? Ты думал об этом?
Эос снова сел на землю.
– Наши? А широконосые сильные и злые, но очень глупые. Не думаю, что они смогли бы так много украсть и не попасться… Видишь – уже падает белая пыль. Посидим без огня. Если и не поймаем вора, то утром увидим его следы.
Эос замолчал. Он думал, может ли быть вором кто-то из племени, но говорить об этом не хотел. Эос считал, что сын вождя должен говорить мало. Даже со своим близким другом.
Друзья затушили костёр. Они сидели спиной к спине, под двумя шкурами бизонов, прислушивались и терпеливо ждали.
– А что, придёт же день, когда твой отец – Великий вождь уйдет во вторую жизнь. Ты станешь вождём. Кого ты возьмешь в жёны?
– Я ещё не думал.
Шуос рассмеялся, толкнул Эоса локтем.
– Э, нет, друг Эос, ты как хитрый лис – хвост по ветру. Не хочешь говорить, но я заметил, как ты смотришь на светловолосую дочь охотника Оуга. Того – у которого самый большой лук!
– Всё может быть. Но она ещё мала.
– Так и твой отец, желаю ему многих дней и ночей, ещё не ушел во вторую жизнь. Девчонка успеет вырасти. А?
И Шуос опять задорно подтолкнул друга.
– Может быть.
Шуос услышал, как урчит в животе у Эоса.
– Да ну тебя… Вот, возьми, поешь. – Он протянул кусочек вяленого мяса – Я-то сегодня уже ел. Скоро твоя мать – добрая Эо приведёт в первую жизнь твоего брата. Все готовятся к его рождению. Женщины плетут украшения, мужчины почти построили новую хижину. Будет праздник.
– Да.
Они спали по очереди. Чутко, как всегда, готовые к схватке с врагом или зверем. Вдалеке часто ухала глазастая птица, где-то хрустнула ветка. Несколько раз было слышно, как со склона осыпались камни. Руки нащупывали копья. Это вышли на ночную охоту лисы и дикие собаки. Ночной лес жил своей обычной жизнью. Дважды друзья подходили к пещере прислушивались. Не найдя ничего подозрительного возвращались на место. Под утро в кустах закопошилась, затрещала «жирная птичка», но… сразу же улетела. Наконец рассвело; подслеповатое солнышко не грело, но по привычке будило осенний лес. И лес медленно просыпался, удивлённо оглядывал накрывшее его за ночь белое, почти прозрачное покрывало. Сторожа заметили следы. Они вели по откосу холма, мимо водопада, вниз и… привели к хижине вождя.
Шуос почтительно пропустил друга вперёд, а сам остался у входа. Внутри большой хижины Эос увидел отца. Великий вождь сидел у небольшого очага. За его спиной с ноги на ногу переминались несколько охотников. Напротив Вождя, закутанные в волчьи шкуры, сидели двое. Оба маленького роста, крепкие, похожие друг на друга, как братья; их лица напоминали Эосу морды каких-то животных. Глядя на скошенные назад лбы, Эос подумал, что «они слишком темнокожие. Должно быть, издалека». Вспомнил, что однажды видел людей их племени в дальнем лесу.
Но всё оказалось иначе. Гости оказались новыми соседями, и они пришли с вестью. Темнокожие рассказали, что Широконосые хотят напасть на их небольшое племя, и они оба – посланники – пришли заключить союз. Темнокожие говорили, что широконосые ничего не знают о духах, о камнях, что живут как дикие животные; жаловались на широконосых, на их постоянные набеги. Оба гостя жадно смотрели на ожерелье вождя, оба подбивали к войне.
Великий вождь выслушал, но ничего не ответил. Велел накормить. Гостей увели, и Вождь обратился к сыну:
– Вот уже много ночей мы сторожим Священную пещеру, но наши припасы тают. Вор не найден. Теперь пришли эти двое и говорят о войне с широконосыми. Я не стал звать мудрого Шуо. Он и так смущает своими речами всё племя. Я хочу услышать тебя, сын мой.
– Великий вождь, я думаю, что у нас своя война. Зима ещё только началась, а у нас уже не хватает еды. Лучше пошли всех мужчин на большую охоту. А там посмотрим.
– Но если мы одолеем широконосых, у нас будет много еды.
– А если они одолеют нас, отец? Мы не знаем, кто эти двое. Может, их мысли недобрые.
Вождь опустил голову и чуть махнул сыну рукой. Эос понял, что разговор окончен, и вышел из хижины.
- * * *
Вечером вождь снова собрал всё племя. Перед ним лежало два чёрных камешка. Племя слушало темнокожих посланников. Они опять рассказывали «о злобных широконосых врагах», о том, что если избавиться от них, то можно будет разделить земли – вплоть до Синей горы. А там уже, говорят, тёплые края, вдоволь мелкого зверья и нет страшных больших кошек с зубами, как наконечник копья. И вообще, за Синей горой всегда жили те, кто будет рад приходу темнокожих и их друзей. И что они не просят слепо довериться им, но лишь разделить добычу с их племенем, которой будет много, победи они широконосых. Для этого надо ударить первыми.
Племя слушало внимательно, но скоро некоторые стали перебивать послов. Кто-то стал спрашивать о том, хватит ли мяса до конца зимы. Один молодой охотник выступил вперёд и громко спросил:
– Великий вождь, зачем нам эта война, если широконосые не крадут наши припасы и редко заходят в наши края.
Кто-то сильно толкнул его сзади, охотник в ответ, не глядя, наотмашь ударил дубиной по ногам обидчика. Тот упал, завязалась жестокая драка. Дети и женщины заверещали, бросились в разные стороны.
Великий вождь встал и заревел, как огромный зверь; из-за его спины в толпу бросились два воина, по пути раздавая тумаки направо и налево. Драка тут же прекратилась.
Вождь простёр ладони в сторону чужаков и спокойно сказал:
– Сейчас вы уйдёте… – вождь поднял обе руки с растопыренными пальцами. – Столько пройдет огненных кругов, и вы вернётесь за ответом.
Вождь сел и подбросил перед собой два белых камешка.
Белые камешки
В понедельник в шесть утра Степан сидел на кухне и слушал «Маяк», нетерпеливо поглядывая за чайником. Шипела газовая конфорка, чайник шумел утробным рокотом, но, как всегда в таком случае, никак не хотел закипать. «Надо перестать обращать на него внимание», – и Грачёв отвернулся к окну. Задумчиво поводил пальцем по замёрзшему стеклу; нарисовал дом, вместо крыши нацарапал к нему купол и крестик, потом добавил детское солнышко. Истеричный свист чайника почти слился со звонком в дверь. На пороге стояла плачущая Бабзин.
– Ох, Степан. Здравствуй. Прости, что к тебе припёрлась без приглашения, да ещё с самого утра. На сотовом телефоне денег нет неделю уже. Наш дед как в воду глядел, Светка захворала сильно.
– Проходи, проходи, Бабзин. На кухню, – Стёпа поспешно отступил в сторону, давая ей пройти. – Да ты что… Я сейчас, секунду. Свитер накину.
Через минуту Бабзин рассказывала историю:
– Светка в пятницу поздно вечером три сумки с гуманитаркой принесла. Выбила на нас троих! Еле приволокла. Зуб на зуб не попадал у неё от холода. А ночью температура высоченная поднялась, думаю, за сорок. В «скорую» позвонила утром от соседа – парень, над нами живёт. Захарка. А «скорая» – собака такая, не едет в подвал. Говорят: идите в поликлинику или вызывайте из платной клиники. Потом трубку часа два не брали. Мы Светку перенесли к Захарке, «скорую» вызвали уже к нему на дом. Они приехали, глянули на Светку, паспорт посмотрели, что прописки нет… Мордами крутить стали. Мы сунули им денег, сколько было. Они послушали её, сделали укол, сказали, что рентген нужен, потому что не исключают воспаление лёгких, и сразу уехали. «Бомжиху» в больничку везти отказались. Не имели же права не брать! Всё за деньги. Скоты. Нелюди.
Бабзин тихо заплакала.
– А сейчас-то что? – спросил Степан.
– А сейчас, – она достала платочек из рукава и вытерла глаза, – сейчас уже сутки прошли. Плохо. Брат Захаркин сводный, как назло, приехал вчера к вечеру. Захарка-то негр наполовину, ты слышал? А брат его по матери, тот блондин-блондин, и на фашиста похож. Бритый, в чёрных ботах ходит. Захарку ненавидит просто. Разорался: «Что ты, чёрный, шваль всякую в дом водишь. Бомжатину, дебил, развёл!» – Короче, сразу выгнал нас с матюгами, чуть не пинками. А Захарку поколотил потом, нам-то снизу слышно всё… Еле с дедом Светку в подвал перенесли. В общем, думаю, надо скорую вызывать как-то, чтобы её в больницу везли. Плохо ей.
– Рентген точно нужен, – согласился Степан, – Если лёгкие, тут и думать нечего. Так?
– Так-то оно так. Только дед старый, сам с трудом ходит. Захар затаился, брат его замордовал совсем. Помог бы ты? Давай позвоним, может, ты сможешь договориться со скорой?
– Звонить не буду. Бесполезно. – Степан мотнул головой и добавил решительно, – Сначала привезем её сюда. Сосед у меня таксует, будет недорого. Потом позвоню и скажу, что сестра приехала из другого города и заболела. А как скорая приедет, вы с дедом не светитесь. Я сам всё улажу. Потом, сколько надо, пусть здесь побудет, ты за ней присмотришь.
– Да куда ж я деда дену-то, Стёпа? Ему ж сто лет в обед. Восемьдесят два, или сколько там стукнуло. Так что…
– А так что и деда забирай, – перебил Степан, – как ещё быть? Вы со Светкой в комнате, я с дедом на кухне. Поместимся пока.
– А оно тебе надо, Стёпа? Ты что?!
– Оно мне не надо, Бабзин. Честно говорю, но я же знаю, что по-другому сейчас не решить вопрос. Да и должок за мной имеется. Потом расскажу. Так что – не спорь. Светка ваша выздоровеет, и съедете. А то меня самого вышвырнут хозяева хаты. Хорошо они вчера только за оплатой приходили, убедились, что всё в порядке. Теперь ждать визита через месяц.
- * * *
С час назад «скорая» уехала; больная спала беспокойным сном в комнате, на разложенном диване. Степан стоял у холодильника. Напротив, на табуретке, не прислоняясь к стене, сидел деда Петя. Из-за всклокоченной бороды, густых стариковских бровей и серой, видавшей виды безрукавки, он был похож на нахохлившегося воробья. Дед тряс в ладонях и изредка швырял на стол два маленьких, белых кубика. У самого окна, не смея поднять глаза на хозяина, примостилась Бабзина. Все молчали. Ровно в десять утра неожиданно ожил трёхпрограммный приемник, и точно в эту секунду на плите взахлёб засвистел чайник. Степан раздражённо выключил газ. Вентиль остался в ладони.
– Твою ж… гадина какая, – еле сдержавшись, бросил в сердцах Степан. Да хватит тебе, дед, швырять камни, как ребёнок малой, ей-богу! – он нагнулся, пытаясь приладить вентиль на место.
– Я не знала. Вот те крест, Степан, – Бабзин размашисто перекрестилась. – Что она там в бреду шептала…
– А я про эту заразу много читал в газете, не передаётся она так просто, хотя народ чего только не болтает, – начал было дед, но осёкся от взгляда Бабзины и замолчал.
Степан, ничего не говоря, принялся разливать по чашкам чай. Дед сидел всё так же прямо, изредка косясь на тарелку с пряниками. Бабзин заёрзала на стуле, попробовала отхлебнуть кипяток, но передумала. Примерно через минуту она попыталась возобновить разговор:
– Она нам не рассказывала ничего. Теперь-то понятно, отчего она из школы ушла. Значит, женишок её того-этого… наградил, и лыжи-то смазал. Сволочуга. Хорошо ещё, сейчас рассказала, когда врач пришёл и укол делать собрался. Короче, Стёпа, хотя в больницу её под разными предлогами не берут, но через день-два, как температура чуть спадёт, мы и уйдём. Сразу. Ты только не волнуйся. Потерпишь чуток? А дед – он прямо сегодня может обратно. А, Петь, верно же я говорю?
– Ага-ага, – согласно забубнил дед, выудил самый большой пряник, и подлил себе в чашку заварки.
– Да знаю, что такое ВИЧ. Что вы мне тут пытаетесь Америку открыть, – Степан встал и закурил в открытую фортку. – Иди, Бабзин, поскорее в аптеку. Покупай антибиотик. Колоть вашу Свету надо начинать, пока на второе лёгкое воспаление не перешло. Что уж говорить теперь. Хорошо ещё, эти врачи послушали её, даже рентген не понадобился.
Степан машинально потрогал шатающийся газовый вентиль:
– Деда одного отпускать не годится. Оставайтесь пока. Несколько дней ничего не решают.
Дед, наконец, опёрся о стену, бодро цапнул с тарелки очередной пряник и вдруг заявил:
– Вот и я выкинул подряд три пары. Значит, удача. Не прогнал ты нас, Степан.
– Ладно-ладно, я на работу сильно опаздываю. Потом научишь играть. Обустраивайтесь пока. Мы с тобой, деда Петя, на кухне спать будем, стол на ночь выносить придётся ко входной двери. Бабзин, ты по дому сама сообрази, что нужно. Вот тут, в ящичке, деньжат возьми, купи продуктов, чтобы на ужин и на завтра. Только имей в виду, денег, кроме этих, до конца месяца не предвидится. Можете, что нужно, из подвала принести. Овощи не помешают. Матрацы, думаю, тоже, но только если они без сюрпризов! Чтобы мне тут без тараканов и клопов. Ага? Ну всё… Но сначала, Бабзин, беги в аптеку. Только вот уколы… кто делать-то возьмётся?
– Я сама, я умею. Медицинские перчатки ещё куплю, – уверенно ответила Бабзин.
– Ну ладно. Я буду вечером. Поговорим ещё про всё.
Степан ушёл и всю дорогу до работы напряжённо думал. Никак не мог поверить, что пустил к себе в дом почти незнакомых людей, да ещё девчонка эта с ВИЧ оказалась. В одно мгновение мелькнула мысль, что «надо вот сейчас, сразу же вернуться и вежливо, но однозначно и настойчиво попросить их покинуть квартиру. Хотя бы вечером, или в крайнем случае завтра утром». До хлебозавода оставалось пройти через улицу, но проход был закрыт. Прямо посередине дороги рабочие отбойными молотками тупо курочили и без того разбитый асфальт, и Степан решил срезать угол, пройдя вдоль бетонного забора через ближайший двор. Ему на глаза попалась знакомая трансформаторная будка. Он узнал и двор, где девять лет назад познакомился с Коляном. В памяти всплыли те холодные декабрьские дни, безнадёга и абсолютно серая пустота. «И где теперь Колян? Надо бы его разыскать». Степану стало стыдно от мысли, что он собирался вернуться и выгнать несчастных «гостей». Надпись про футбол и Надюху на трансформаторной будке почти стёрлась, но на заборе всё так же жирно чернел большими буквами нерешённый вопрос: «Как жить??». Только кто-то дотошный пририсовал и третий вопросительный знак. Степан немного прищурился и, водя по воздуху пальцем, мысленно добавил между секциями забора две буквы. Получилось: «Как ВЫжить??»?
До начала новогодних праздников оставалось меньше недели. В административном корпусе хлебозавода уже нарастало предпраздничное оживление. То тут, то там были слышны взрывы хохота, игривые взвизгивания женщин. Кто-то, крича через весь длиннющий коридор, сообщал сотрудникам кассы что наконец привезли «ножки Буша» и заказы можно будет получить в бухгалтерии сразу после обеда. До полудня народ в отделе активно обсуждал давешнее веселье: кто сколько выпил, кто, что и кому сказал спьяну, а Кузляков – начальник отдела снабжения – «сучок такой», увольняется и уезжает аж в Новосибирск на новую работу. А Левашов всё метит на его место, но совет директоров его точно не утвердит, потому что племянник генерального организует своё предприятие на базе фасовочного цеха; и вообще ходит слух, что скоро сменятся собственники… И так далее, снова и без конца одни и те же разговоры и сплетни. Ещё обсуждалась тема выплат праздничных бонусов и что сотрудники, вышедшие в новогоднюю смену, смогут выбирать в графике отпусков любой летний период.
Промаявшись весь день за составлением отчёта личных продаж, сделав несколько бесполезных звонков, Степан то и дело возвращался к мысли, что вечером дома его ждёт полная неопределённость и невесть откуда взявшиеся неудобства. Нервировало осознание, что он сам всё это придумал и организовал на свою голову, да ещё перед «новогодними». Вспомнилось: «Как встретишь Новый год, так его и проведёшь».
До Нового года остаётся всего несколько дней, но снега нет как нет, а этот день сер и глуп, впрочем, как и вся жизнь вокруг – и раньше, и сейчас, а самое печальное, что и завтра… Из-за этих мыслей Грачёв допустил ошибку в таблице, «экселевский» график не строился, а потому пришлось всё переделывать и сосредоточиться на работе. Как раз вовремя, потому как виновник пятничного торжества – начальник отдела только что пришёл на работу. Он явно пребывал не в лучшем расположении духа, и подозрительные, наспех замазанные следы на его кислом лице напоминали подчиненным, что сегодня легко можно было нарваться на выговор или даже штраф.
В пятом часу вечера зиме надоело притворяться осенью, и наконец повалил снег. В желтоватом свете большого фонаря он плавно и густо опускался большими хлопьями. Через пару часов двор за окном было не узнать. Степану пришла странная мысль: а что, если кто-то там, на небесах, именно сегодня решил уничтожить этот несправедливый мир? Вот таким благородным, гуманным способом. Просто распотрошить огромную снежную подушку и милостиво утопить этот мир в ледяных перьях и пухе. Нужно стереть его до основания, чтобы построить новый, справедливый мир, где не будет горя и одиночества, холода и этой постоянной серости. Было, всё было – наивное желание построить справедливый мир. Ничем хорошим не кончилось. «Какая глупость в голову лезет… Надо отчёт заканчивать, и поскорее домой», – решил Степан.
Он потянулся к телефону на соседнем столе, еле вспомнив, набрал свой домашний номер. Ответили не сразу.
– Да, алло.
– Это ты, Бабзин?
– Ой, Стёпа, а ты где? А я не решилась сразу брать трубку. А потом как почувствовала, что, может, ты…
– Ну как вы там весь день? Купила лекарство? Что с ночевой-то – матрацы принесли?
– Да. Всё в порядке, Стёпа. Не волнуйся. Светка спит, уколы сделала. Уже с дедом и борщ сварили. Тебя ждём. Деньги не брала. Сами обошлись.
– А, Бабзин, ты хлеб, надеюсь, не купила? А то я с работы всегда приношу. Хорошо, я скоро.
И, не дожидаясь ответа, Степан повесил трубку.
Разрешите представиться
Разговора в тот вечер не вышло. Неделя пролетела – как один день. Светка лежала с высокой температурой, Зина колола её по расписанию и занималась по хозяйству. Дед тоже помогал по дому, умудрился даже починить газовый вентиль. Вечером Степан приходил домой к накрытому столу, и ему это нравилось, хоть он и не признавался себе, но после работы не задерживался, торопился туда, где его ждали.
К концу недели Светке стало много лучше. То ли лекарство подействовало, то ли золотые руки Зины, домашнее тепло и куриный бульон. Деда Петя дошёл до рынка и купил для Светки сто пятьдесят граммов замечательного домашнего сала. Дед рассказывал, что его самого в раннем детстве после тяжёлой хворобы выхаживала польская няня Беата. Она делала крохотные бутерброды с салом, нарезая его на тоненькие, прозрачные, почти бумажные ломтики.
В пятницу после работы Степан тоже отправился на «Ваньку». Кроме продуктов по списку, он купил маленькую живую ёлочку. По дороге домой обдумывал, о чём и как будет говорить со стариками и Светкой. Едва переступив порог, Степан застал следующую картину: закутанная в одеяло Светка, держась за дверной косяк, сидела на свёрнутом в рулон матрасе, а деда Петя с Бабзиной пытались потуже стянуть его верёвкой. В прихожей уже стояла собранная большая, полосатая челночная сумка.
– Это вы что тут такое творите, а, Бабзин? Труп заворачиваете или старый телик утаскиваете? – с порога пошутил хозяин, опуская на пол пахучую ёлочку, сумку с продуктами и крохотную сеточку с мандаринками.
– Ох, Стёпа, – подняла от матраца голову запыхавшаяся Бабзин, – а мы уже собрались почти. Светке лучше. Загостились, пора бы и честь знать.
– Нет уж, Новый год на носу. Будем справлять вместе! Распаковывайте свой баул, и давайте наконец обо всём поговорим, – распорядился Степан.
Дед кивнул и, явно довольный, зашаркал на кухню ставить чайник. Бабзина помогла Светке встать и тоже повела ее на кухню. Потом на несколько минут в комнате приоткрыли форточку, чтобы проветрить помещение. Скоро вся компания собралась на разговор. Светка лежала на диване, укутанная до ушей. Степан уселся верхом на ещё не распакованный матрац и оглядел комнату. Бабзин примостилась на краешке дивана, пощупала Светкин лоб, взяла за руку, успокаивающе похлопала по запястью. Дед с удовольствием раскачивался в старом плетёном кресле-качалке, норовя, не слезая с кресла, пододвинуться поближе к телевизору. Рядом на полу стояла его чашка с чаем. Бабзин укоризненно заворчала:
– То ли кресло скрипит, то ли кости твои. Ну что ты, старый, как дитё малое? Хорош качаться, чай прольёшь, да ещё пукнешь тут от натуги.
– А ты громче телевизор сделай, чтобы не услышать, как я пукну, и к форточке открытой пододвинься… Мне не слышно телевизора, ведь твой слуховой аппарат не подходит по размеру, уши не как у слона. А зрение у меня тоже не минус десять, как у тебя, – язвительно парировал дед.
– Ах так, Поляков! Сдурел? Какие минус десять – минус шесть. И какой аппарат, что городишь?! – завелась Бабзин. – Сейчас вообще выключу телик. Мы тут собрались поговорить о серьёзном, а тебя только телик интересует, старый ты польский Пан Беспальчик…
Дед сразу оборвал:
– Между прочим, Зин, Пан Беспальчик в телепередаче «Кабачок тринадцать стульев» – это совсем не то, на что ты нечестно намекаешь. Ты и программу-то эту не видела, только и знаешь чуть что твердить: «пан Беспальчик». А если уж на то пошло, пенсионерка, то мой пан ещё даже очень пальчик, целых два. Можем проверить…
– Да хватит вам, проверяльщики, – тихо вступила Светка. – Деда Петя, Зина, не надо. Шуточки ваши. Перед человеком неудобно даже. Степана послушать собрались.
Дед, явно довольный победой в препирательствах, перестал качаться. Он выкрутил звук на ноль, гордо откинулся в кресле и, заложив ногу за ногу, начал чесать указательным пальцем бороду.
Светка начала разговор:
– Степан, спас ты меня. Я почти ничего не соображала, жар был. Вот и несла всякий вздор. Я уже сегодня уйду, я готова, но сначала я хотела бы объясниться, – можно? Ведь даже ты, Зин, не знала всего. Не хочу, чтобы считали вы меня за шалаву подзаборную.
Степан прислонился к стене, он видел, что старики очень заволновались, спокойно добавил:
– Конечно, Света, рассказывай.
– Сразу о главном. Никакого ВИЧа у меня нет! По образованию я учитель английского языка. Ещё два года назад работала в школе. Жила себе в родном Новосибирске, учила детей и не думала, что жизнь так повернуться может. Как-то мне предложили подработать гидом-переводчиком с иностранцами из «Интуриста». Через какое-то время встретила «его»… Приехал Арчи к нам в Академгородок на конференцию. Шикарный мужчина из Канады. Молодой, перспективный учёный. Они сначала в Москве были денёк, потом в Екатеринбург ездили на встречу с коллегами по проекту. Новосибирск шёл последним пунктом. Зато неделя целая. Встретила его и сразу поняла, что «он» это. Годы шли, а с личным у меня никак не складывалось. Да, с Арчи всё сразу стало как-то просто и понятно. Как на седьмом небе от счастья побывала. Мы ведь даже жениться собирались; он перед отъездом предложение мне сделал. При коллегах своих, в ресторане! Переписывались с полгода, всё-всё распланировали уже. С родителями все вопросы решила, загранпаспорт получила, визу по приглашению оформляла, билеты чуть ли не покупала. Письма мы писали друг другу каждый день, а звонил Арчи примерно раз в неделю, – Светка отвернула голову к стенке, её голос дрогнул, – только кончилось всё плохо.
Бабзин крепче стиснула Светкину руку. Через несколько секунд Светка повернулась обратно. Глаза были красные, но уже без слёз:
– Так вот. Письма вдруг перестали приходить. Целую неделю не было. Он позвонил. Что-то невнятное мямлит, то чуть не рыдает, то орёт в трубку что-то странное – не разобрать. Поняла, что он заболел, что плохо ему. Несколько дней сама не своя ходила, звонить пыталась, но трубку не брали на том конце. И вот через пару недель получаю я от него письмо. Последнее. Покаянное. И в нем он мне рассказывает, что после поездки анализы сдал и нашли у него этот самый ВИЧ. Говорит, чтобы и я проверилась, и что до меня была у него случайная связь в отеле. В Екатеринбурге ещё. Ну а дальше – всё как в тумане. К спиртному не привычная, два дня одна пила, пока до отравления острого дошло. Еле откачали. От домашних поначалу всё скрыла. Не знала, что делать, куда идти… На весь мир обозлилась, на себе крест тогда чуть не поставила. В петлю думала лезть, но пошла и сдала кровь – отрицательный тест. Два раза подряд! Бог миловал, не иначе. Но подруге близкой в школе я уже всё-всё про ситуацию с Арчи рассказала, так она, гадина, всем разболтала, на всю школу, на весь город ославила. До родителей моих сразу слухи дошли. Представляете, что началось… Мать всё плакала, а отец не поверил мне, ругался так, что до сих пор страшно вспоминать. Никогда его таким не видела… Выгнал из дому. Из школы я, конечно, сама сразу уволилась. В общем – удержалась на самом краю, только потому, что подумала: съезжу в Екатеринбург, найду шалаву ту – убью сучку…
Светка вздохнула. Потянулась за стаканом с чаем. Бабзин подала чай, помогла приподняться и придержала голову.
– Да, нашла её через неделю. Виолеттой она называла себя. А оказалось – Лидка, дурёха молодая совсем, она Арчи хорошо помнила. Не мудрено: такого-то мужика сложно забыть. И что думаете? Оказалось, что девки этой несчастней нет на свете белом. Соплячка, сирота круглая, детдомовка, с наркоты кое-как соскочившая. С огня да в полымя – на панель за долги попала. Плакали обе, как дуры распоследние. Не буду рассказывать историю её, это всё не интересно вам будет. Думаю, что Арчи сам виноват был… Чуть не кончилась плохо история эта для меня. Лидка меня привела к мамке местной, на «работу» устраивать. Магдой меня назвала. А мне без Арчи все равно уже было, Магда – так Магда. Правда, «мамка» местная меня сразу раскусила. Выгнала взашей, вместе с Лидкой. Лидка на меня не обиделась, но уезжать из города отказалась. На улицу пошла… А я вернулась домой, собрала вещи, да и куда глаза глядят. Подальше от родного города… Родители и не думали останавливать. Вот такая история моя. А что в бреду там говорила – страхи это. Здоровая я, поверьте! Не стала бы я вам врать в такой ситуации. Просто жизнь так сложилась. А мне учительствовать хочется, по работе настоящей скучаю. Вот, в Светёлкино езжу в храм – не только за «гуманитаркой». Помогаю там, иногда с детками занимаюсь. Хоть смысл в жизни какой-то… Батюшка там – старше деда нашего. Мудрый и добрый. Ещё думаю, надо в нормальное жильё перебираться и в профессию возвращаться. Степан, прости Христа ради. Свалились люди посторонние как снег на голову, – Светлана перехватила руку Бабзины. – Так что, Зина, я считаю, что уже можно уходить.