Золотые будни Колымы

Глава 1

Неделю назад наша геологическая партия начала свой полевой сезон. Радостное событие, которое мы ждали всю зиму, наступило обычно и буднично. Утром мы сдали постельное бельё коменданту общежития тёте Кате. Собрали личные вещи, сложили их в рюкзаки. Находиться в опустевшей комнате не хотелось. Ожидая указаний, слонялись из угла в угол по общежитию.

Некоторые от безделья загоняли кием бильярдные шары в красном уголке. Игра не клеилась. Азарта не было. Поглядывали в окно. Ждали Клепикова, геофизика, который что-то задерживался.

Наконец к дому подъехала машина. Хлопнула входная дверь в коридоре и послышались быстрые шаги. Дверь красного уголка была открыта. Клепиков (это был он) заглянул в комнату, сказал отрывисто:

– Кончайте стрельбу. Грузите свои манатки в кузов.

– Тебя только за смертью посылать… – начал было Женя Пастухов, смуглый стройный парень лет двадцати двух, неугомонный искатель приключений. Он с иронией поглядывал на запыхавшегося Клепикова, который был старше его лет на восемь.

В отличие от него Клепиков выглядел слишком упитанным, на юмор реагировал без тонкостей, брал напором характера

– Машина сломалась, осел вислоухий, – оборвал он Евгения без дипломатий.

– Не вешай лапшу на уши. У Семёновой, наверное, чаи распивал, – не отставал Пастухов, желая потешиться и повеселить других.

– Что тебе объяснять. Был дубиной и останешься. Живей бросайте вещи в машину. Я сейчас на склад поеду, – повторил Клепиков и вышел.

– Смотри раскомандовался. Хлебом не корми. Пойдём, а то сдуру уедет, придётся нам на себе рюкзаки тащить, – сказал Таялов, рослый парень с удивительно атлетической фигурой. Он располагал к себе всех своим дружелюбием.

Мы не спеша направились вслед за Клепиковым.

Женя, одетый в модную разноцветную нейлоновую курточку, дразнящим попугаем залез в кузов машины, принимал у нас рюкзаки.

Клепиков сидел в кабине машины и о чём-то разговаривал с шофёром.

На улице было прохладно. В огородах лежал снег. За долгую северную зиму снег впитал в себя грязь и копоть.

– Куда едем на мороз? – обронил с грустью Таялов, вспомнив, наверно, про юг, из которого он к нам приехал.

– А мне лучше в тайге сопли морозить, чем здесь клопов кормить, – отозвался Женя, подойдя к борту, нагнувшись, он попытался снять с меня шапку, – всё что ли?

– Гитара твоя осталась в комнате, – сказал я, улыбнувшись Пастухову, и ударив его, шутя, по руке.

– Пусть пока полежит, – Женя постучал поверху кабины машины, пританцовывая, как циркач. Его длинные волосы разметались от ветра.

Дверка кабины открылась. Клепиков встал на подножку и заглянул с созерцающим начальствующим видом в кузов.

– Поедешь со мной, – приказал он Пастухову.

– Здрасте, я ваша тетя, а почему я? Я что грузчик?

– За вещами будешь смотреть.

– Да кому они нужны?

Клепиков выругался и хотел что-то сказать, но вмешался Таялов:

– Женя, поезжай, не выступай, или хочешь, я поеду. На складе побросают в машину дырявые палатки и гнилые спальные мешки. Им всё равно, а нам жить.

– Ладно, уговорили. Я не гордый. Если надо поеду.

– Балда ты, – сказал ему Клепиков, – голову морочишь. Время с тобой только теряешь.

– Ну, ты, валенок, молчи, – недовольно ответил Пастухов, на дюйм приближаясь к Клепикову.

Мы видели его спину, она передвигалась, как сверкающий красками памятник, готовый опрокинуться и сорваться с пьедестала спокойствия.

Лицо Клепикова покраснело. Он схватился рукой за борт кузова, затем отшатнулся назад. Видно было, что Клепиков сдерживает себя. В другое время перепалка этим не кончилась. Дошло бы до ругани. Но Клепиков торопился.

– К двум часам придёте к Управлению экспедиции. Не опаздывайте, – сказал он нам.

– Сань, – гитару мою возьми, не забудь, – попросил Пастухов Александра Блатного. Машина уехала.

***

Через три часа мы уже тряслись в кузове бортовой машины. Лежали на тюках свёрнутых палаток. Отъехали за полтора часа от посёлка по трассе километров сорок, затем свернули на зимник и проехали ещё километров шесть. Наконец машина остановилась. Шофёр заглушил мотор.

– Слезайте, приехали! – весело сказал он нам.

Побросали груз с машины прямо в снег с ослепительной белизной. Вокруг стояла необычная тишина. Сопки кое-где были прикрыты лесом.

Машина уехала. Завхоз с Клепиковым пошли выбирать место для лагеря.

Мы взяли топоры и стали рубить тонкоствольные лиственницы. До вечера нужно было успеть поставить палатки на восемь человек.

По погоде одетые в телогрейки. Но, как начали рубить, сразу их поснимали, остались в свитерах, так как стало жарко.

Клепиков взял ружьё, что-то сказал завхозу, пошёл в сторону сопки. Когда он проходил мимо нас, мужики, бросив на мгновение работу, проводили его взглядом, но ничего не сказали.

Таялов и Блатнов расчищали снег до земли на месте установки палаток.

Блатнов был без шапки. Он её не носил зимой. Волосы его были светлыми густыми. Глаза голубые. Коренастого телосложения. Ему было лет тридцать. Родом из Смоленщины.

Срубив лиственницу, обрубали на месте все ветки и сучья, и тащили её волоком по снегу, укладывали на расчищенную площадку.

Пастухов сбивал нары и делал остов для палаток.

Увлечённые работой, не чувствовали усталости и голода. Торопились до сумерек поставить палатки. Уже через час натянули три четырехместные палатки. Сбоку в палатке было отверстие для трубы. Установили железные походные печки. Трубы торчали из палаток на два метра.

По календарю уже пошла середина мая.

Как-то неожиданно изменилась наша жизнь. Нет перед глазами казарменных стен общежития, и исчезло чувство безвыходной тоски.

От чистого лесного воздуха и лёгкого мороза слегка закружилась голова. Настроение было приподнятым. Положив на нары спальный мешок и рюкзак, я вышел из палатки. Солнце коснулось своим сверкающим диском верхушки сопки. Синие тени легли на ближние сугробы и заячьи тропы.

Я решил немного пройтись по склону сопки. Наст снега, сбитый весенними ветрами, начал проседать, таять и уже не выдерживал тяжести тела. Ступая осторожно, стараясь не провалиться в снег, я шёл от дерева к дереву, дотрагиваясь пальцами до серой шершавой коры стволов лиственниц, пока не вышел на открытое место.

На склон сопки падали последние лучи догорающего в закате солнца, освещая снежное безмолвие красноватыми отсветами.

Заметил торчащие над снегом какие-то ягоды и направился к ним. Неожиданно для себя спугнул стаю куропаток, которые вылетели прямо из-под ног и, громко хлопая крыльями, полетели от меня в лес, словно белые хлопья ожившего снега.

Я сорвал несколько ягод голубики, поднёс к губам. Удивительно, они сохранили терпкий сок.

Наст снега исчерчен ниточками следов от куропачьих лапок. Куропатки здесь кормились или готовились на ночлег.

Вспомнил о Клепикове, который, наверное, бродил поблизости. Осмотрелся кругом. Но кроме седых лиственниц с бородами лишайника на ветках ничего не заметил.

Лес кругом был чахлый. Лиственницы тонкие. Тронешь рукой за ствол и можно сломать. Стало смеркаться. Я пошёл в сторону лагеря. Вскоре солнце скрылось за сопкой. В безоблачном небе стали загораться звёзды.

Палатки мы поставили в один ряд.

Приятно после напряженной работы лежать на нарах. В палатке темно. Только отсветы огня в печке и, вылетавшие изредка из щели дверки искры, позволяли глазам различать предметы внутри палатки.

Пахло свежестью оттаявшего дерева, корой и смолой.

Женя сбегал к завхозу. Он записал на нашу палатку: котелок, сковородку, выдал пару свечей, консервы и дюжину замёрших яиц на ужин.

Зажгли свечку и поставили её в банку из-под тушёнки. Темнота отступила к краям палатки.

Стола у нас не было. Между нарами поставили пару ящиков. Земля холодная. Поэтому хотя в палатке было жарко, сапоги мы не снимали.

– Сходи к завхозу за пачкой чая, – попросил меня Блатнов, чуть покашливая.

Я поднялся с нар и вышел наружу, не одев телогрейку. В соседней палатке тоже горела свеча, двигались неясные тени от находившихся там людей. Слышался приглушенный разговор. Я прошёл мимо и направился к крайней палатке, смутно виднеющейся в ночи.

Палатка завхоза была без света. Я подумал, что завхоз, наверное, лег спать. Но всё же решил войти в палатку, откинув полог.

– Дядя Коля, слышишь? – спросил я неуверенно. В ответ молчание. Я зажёг спичку и сплюнул от досады. Закутавшись в спальный мешок с головой, на нарах лежал кто-то и, по-видимому, спал. Закрыв полог палатки, я пошёл обратно. На всякий случай заглянул во вторую палатку. К счастью, Лесков, наш завхоз, которого я звал дядей Колей, был здесь. Мужики пили чай, сидя на нарах.

– Приятного аппетита, – сказал я.

– Доброго тебе здоровья за хорошие слова, – ответил мужик с бородой, лукаво взглянув на меня. Остальные заулыбались.

– Дядя Коля, дай нам чай для заварки.

– Что чафирить собрались? – спросил строго Лесков. Вид у завхоза солидный. Волосы, подстриженные ёжиком, делали его лицо каменным. Маленькие колючие глаза прожигали насквозь, что нельзя выдержать взгляд:

– Пастухов взял у меня чай, что ещё надо?!

Я пожал плечами.

– Дядя Коля, откуда я знаю. Я же у вас чай не брал.

– Ладно, бери, – завхоз протянул мне открытую пачку, которая лежала на походном столике, – не смотри на меня волком, чуть отсыпали. Завтра ко мне придёшь, распишешься. Запомни, парень, я строгий учёт веду продуктам. В конце сезона с тебя вычтут за питание.

– Правильно, учи его, Николай, а то он думает, что у нас коммунизм, – сказал широкоплечий мужчина лет сорока, посматривая на меня дружелюбно и снисходительно.

Пламя свечи дрожало от движения воздуха. Лица сидевших скрадывались слабостью света.

– Ты, что первый раз в партии? – спросил меня участливо Лесков, морщины легли на его лоб, делая его совсем старым, – не знаешь законов тайги. Знаешь, кто здесь хозяин? Я отмолчался.

– Медведь хозяин, – твердо ответил за меня завхоз, подергал себя за нос, чтобы не чихнуть и не сглазить, – и продолжил, – запомни, парень. Никогда не жди, что тебе кто-то поможет. Надейся только на себя.

Мужики молча пили чай, держа двумя руками поллитровые зелёные кружки. Чай был горячим. Они временами дули в кружки. Я стоял посредине, нагнув голову, чтобы не касаться верха палатки, держа в руке пачку чая, не решаясь уйти.

– С огнём осторожней. Дверку печки не открывайте, а то палатку спалите, – посоветовал мне по-отечески Лесков. Для него я был, конечно, неопытный птенец.

– Ладно, дядя Коля я пойду. Спасибо за чай.

Я вернулся в свою палатку. Молча положил на ящик пачку грузинского чая. Посмотрел на печку. В котелке таял снег.

Женя пристроился на нарах, подложив под спину спальный мешок, курил, стряхивая левой рукой, осыпавшийся пепел со свитера на землю, затем небрежно бросил окурок, раздавив его каблуком сапога.

Саша Блатнов, посвистывая, чистил сковородку. Всем видом, показывая, что заниматься приготовлением пищи ему не впервой. Он ведь был женатым, только о своей жене не любил вспоминать, оставил её где-то в деревне, зная, что она не пропадёт. Бабы сельские крепкие. Недаром на них держатся колхозы, а их мужья, такие как он, в бегах.

– Будем без масла жарить яйца? – съехидничал он, устремляя на нас укоряющий взгляд. Его лицо с правильными очертаниями так и светилось умом, только вот волосы как назло были соломенного цвета.

– Брось на сковородку тушёнку, а потом можно туда же яйца, – посоветовал ему Женя чисто по-холостяцки.

Я взялся очищать скорлупу. Яйца до того перемерзли, что без скорлупы сохраняли свою форму, не растекались в ладони.

– А что если это яйцо сырым съесть? – поинтересовался Женя, живо наблюдая за мной, как я держу в руке очищенное яйцо.

– Ты, что шары глотать умеешь? – обернулся я к Жене, готовый к его очередной шутке.

– Глотать не буду, а грызть могу, – отозвался он, выставив чуть вперед свой длинноватый нос под пламя свечи, словно принюхиваясь. Тень от его лица на стене палатке уродливо увеличилась, он добавил, – брось-ка мне одно яйцо.

Я бросил. Женя поймал его на лету одной рукой. Затем подбросил его слегка вверх и снова поймал, обжигая льдом пальцы.

– Этим яйцом можно убить наповал, как каменное!

Мы положили на сковородку очищенные от скорлупы яйца и стали ждать, когда Саша закончит колдовать над печкой.

***

На следующий день продолжили рубку лиственниц. Необходимо было сделать стеллажи для продуктов. Складом стала большая шатровая палатка. Туда перетащили ящики, разгрузив ещё одну машину.

Работали вместе с завхозом, выполняя его команды, как и где устанавливать стеллажи. Сбили из брёвен и жердей двухъярусные полки. На верхнюю полку сложили продукты, которые могли бы отсыреть от земли и испортиться. На нижнюю полку сложили ящики с консервами.

Сегодня приехали шурфовщики. Наш лагерь расширялся. Приезжающие устанавливали себе палатки. Палатки ставили в один ряд. Полог палаток был обращен в одну сторону. Таким образом, у нас образовалось нечто похожее на улицу.

Каюр Блатнов потихоньку начал возводить свои постройки. Загон для лошадей сделал напротив нашей палатки, используя для этой цели тонкие жерди, которые прибил к врытым в землю кольям. Лошадей ещё не было, но их ждали, как нам сказали, из Якутии.

Начальник партии Лариса Николаевна Мальцева оставалась в Управлении экспедиции до окончательного набора рабочих.

Пережидали весеннюю распутицу, чтобы с первыми тёплыми днями разъехаться по своим точкам.

Всю неделю у нас стучали топоры и молотки, визжали пилы. В метрах триста от лагеря поближе к сопке шурфовщики построили склад для взрывчатки. Тяжелые Мазы разбили своими колёсами мох, проделали на торфе глубокие рытвины, пока возили взрывчатку.

Мы постепенно стали обживаться на новом месте. После обеда обычно собирались у плетня, сколоченного Блатновым на скорую руку, чтобы полчаса поболтать перед работой.

– Где твои лошади? Сам что ли будешь овёс жрать? – начинал кто-нибудь из шурфовщиков подтрунивать каюра.

Саша Блатнов лежал под навесом, прислонившись спиной к куче соломы. Его небритое лицо было накрыто накомарником. Хотя комаров ещё не было, но завхоз всем выдал накомарники на лето. Блатнов, казалось, дремал.

Из шурфовщиков выделялся один. Он был высокого роста. Волосы у него ярко рыжие, подстриженные коротко. На лице густо сидели веснушки. Но конопатым его здесь никто не называл. Рабочие его уважали. Обращались к нему запросто и звали Васькой.

Несмотря на своё могучее телосложение, Василий Князев выглядел романтической мягкой натурой. Взгляд слегка застенчивый. При разговоре на его щеках появлялся румянец. Говорил он рассудительно, в меру, отзывался на шутку.

Двое из шурфовщиков, сговорившись, перелезли через ограду и под общий смех собравшихся взяли мешок с зерном и положили его на живот Блатному.

– Так не пойдёт, – сразу отозвался каюр, приподнимая накомарник с глаз и щурясь от солнца, – уберите мешок. Раздавите меня, черти!

Но те, ухмыляясь, притащили второй мешок и свалили его каюру на ноги.

Блатнов попытался сбросить мешки с себя, но ему не дали.

– Ради тебя стараемся, дурило, – с ехидцей проговорил коренастый шурфовщик средних лет, – лежишь на сквозняке. Ветром сдует.

Шурфовщики с интересом поглядывали на Блатного и, ожидая от него ответных действий, подзадорили.

– Мужики, а может он йог?

– Блатной, после такой нагрузки можешь смело ложиться под пресс, ничего с тобой не будет.

– Как с курицей под петушком…

– Сам ты кур в щах! – ответил Блатнов, разбрасывая мешки и, вставая, решительно на ноги. Глаза его сверкали огнём, в белых волосах запуталась соломка, ещё немного он вспыхнет от возмущения.

– Вам только лопатой жонглировать да углы в шурфах равнять, циркачи! – разошелся не на шутку каюр. Женщин в лагере не было. Стесняться было некого.

– Ты приходи к нам, Блатной. Мы тебя на воротке на дно шурфа1 спустим. Лопатку дадим. Бадейку одну землей нагрузишь. Мы её поднимать начнем, да нечаянно бросим. Ты уж не оробей. Лопатой прикройся. Да ищи спасительный угол. Вот это будет цирк! – предложил Василий и захохотал вместе с мужиками.

– Я приду к вам и протухшей селёдки вам в шурф накидаю, чтобы вы в землю зарылись, как кроты, – не остался в долгу Александр.

– Был у нас в прошлом году такой шутник, забулдыга, спьяну захотелось ему плёнкой целлофановой шурф накрыть, чтобы дождём его шурф не заливало, да свалился в шурф и давай орать. Мы сначала не поняли, кто и где кричит. Когда разобрались, смотрим, а он внизу шурфа ворочается. Его окликнули. Он на нас смотрит ошалелыми глазами и говорит: “Помогите, мужики, в шурф спустился, а как наверх вылезти не могу, забыл…”, – рассказал историю шурфовщик с бородой. Раздался взрыв смеха.

– А что его понесло шурф плёнкой накрывать? – спросил Мишка, заядлый охотник и рыболов, тоже шурфовщик.

– А ты его спроси. Головой, когда падал, ударился и получил сотрясение мозга. Ничего не помнит. Как в шурф попал. Пришлось его нам самим оттуда вытаскивать.

– Смотри, Блатной, мы тебя ночью в спальном мешке на верхушку сопки отнесём. Пусть тебя там росомаха съест вместе с твоей селёдкой, чтобы нас не пугал и воздух нам не портил.

– Это вы можете, – проворчал Саша Блатнов, поднимая брошенный шурфовщиками мешок, направился к навесу, где лежали в штабеле на настиле из жердей мешки с овсом для лошадей.

– Ну что, Степан Егорович, – спросил Князев, обращаясь к взрывнику, – будешь взрывать?

– Да, ребятки, я пошёл заряжать. Курите, пока не взорву.

Взрывником у нас был старик. Ему было с виду под шестьдесят. Лицо его было обветренное красное. Когда он снимал шапку, то очертания лица становились резче от большой лысины на затылке и он казался старше своих лет. Пальцы его были искривлены болезнью суставов. Указательного пальца на правой руке не было, отбило, как он говорил, от неосторожности при подрыве капсюля детонатора.

Взрывы у шурфовщиков были через день. Так как шурфы находились недалеко от лагеря, около пятисот метров, взрывы звучали оглушительно громко.

Дядя Степан взрывал огневым способом при помощи бикфордова шнура, к которому прикреплял детонатор. Взрывчатку он укладывал в лунки – их пробивали вручную ломом шурфовщики.

Обычно окончание взрывных работ шурфовщики определяли по числу прозвучащих взрывов.

Когда взрывы закончились и дали команду “отбой”, я пошёл вместе с Женей Пастуховым к его шурфу, посмотреть, как взорвалась порода. Ещё не подходя до линии шурфов, можно было определить, что здесь копают. Снег был грязный. Поднятые взрывом куски породы, падая на снег, изрешетили его, виднелись кучи выброшенной из шурфов земли.

Мы подошли к шурфу. Остановились у края. Я заглянул вниз. Пахло газами аммонита. Глубина шурфа была порядочная, более двух метров.

– Как ты там внизу работаешь? – спросил я у Пастухова, – дышать нечем.

– Ничего, выдохнется, – ответил Женя, внимательно рассматривая дно шурфа, – кажется, удачно взорвалось, в ширину шурф не разбило.

Он присел на кучу земли, положив под себя рукавицы. Я тоже присел рядом. Мне было интересно смотреть, как проходится шурф.

– Почему шурфы ранней весной копают, – спросил я у Жени, – ведь сейчас земля мёрзлая?

– А летом никто шурфы не копает.

– Почему?

– Водой заливает. Мерзлота начинает таять. Стенки шурфов рушатся. Надо крепить и воду постоянно откачивать. Одна морока. А самое неприятное за шиворот капает.

К нам подошел взрывник.

– Можешь работать, – сказал он Пастухову, – я проверял, отказа нет.

– Была не была, – Женя встал, поднял свои рукавицы, отряхнул их от земли и, направился к торчащим на снегу лому и лопате, взял их. Сбросил с плеч телогрейку с меховым воротником. Положил её на кучу земли. Бросил лом и лопату в шурф.

– Полезу работать, – сказал он мне.

Пастухов нагнулся. Взялся руками за край шурфа. Упёрся ногами в мёрзлую стенку. Начал потихоньку спускаться вниз, опираясь спиной, руками и ногами, а потом прыгнул на дно шурфа.

– Как же ты будешь выкидывать землю, – поинтересовался я.

Женя поднял голову вверх, посмотрел на меня. Длинные волосы его были расчёсаны прямым пробором и опускались до плеч.

– Очень просто. Встань со стороны моей телогрейки, чтобы мне не попасть в тебя.

Я переместился немного в сторону.

Женя нагрузил лопату землей, поднёс её горизонтально на уровень своей груди и затем резким движением поднял свои руки вверх, направляя лопату через голову за спину.

От неожиданности я отпрянул. Комья выброшенной земли упали на метр за устьем шурфа.

– Ну, ты даешь, как минометчик прямой наводкой!

– Это ещё что, вон Васька с четырехметровой глубины землю выбрасывает.

– Врёшь? – не поверил я.

– Сам видел.

– Не может быть, что он через двухэтажный дом землю перебросит?

– А ты спроси у мужиков.

– А где Васька работает? – поинтересовался я.

– Иди в сторону нашей бани.

Я пошёл по тропинке, проложенной шурфовщиками в снегу.

Небольшой распадок спускался к ручью, где шурфовщики сделали небольшую баню, которую обтянули полиэтиленовой пленкой.

Навстречу мне шёл Князев с взрывником. Я остановился. Увидев меня, Князев спросил:

– Что, студент, в гости пришёл?

– Посмотреть, как вы работаете, – ответил я, уступая им дорогу.

– Смотри, студент, может в жизни пригодится, – на ходу посоветовал Князев и, шутя, хлопнул меня по шапке, которая сползла набок и чуть не упала в снег. Я молча поправил шапку. Князев оглянулся, в глазах блеснули озорные огоньки.

Я отправился дальше. Решил взглянуть на баню, которую так хвалили шурфовщики. Подошёл к бане, если так её можно назвать, скорее всего, это был каркас, обтянутый плёнкой, наподобие теплицы.

Открыл дверь и зашёл вовнутрь. Посередине бани шурфовщики поставили железную печку с духовкой, в которую наложили камней. По бокам стояли скамейки, сделанные из ящиков из-под аммонита. Пол был обшит досками. На печке стоял цинковый бачок для горячей воды и такой же бачок стоял в углу прямо на полу для холодной воды. Бачки сейчас были пустые.

В бане тянуло холодом. Я подумал: как можно мыться в таких условиях? Пнул ногой замёрший веник из берёзовых веток. Вышел из бани. Прикрыл за собой дверь.

Прогулялся вдоль ручья. Было тихо. Чуть-чуть только журчала вода подо льдом. Вода местами пробивалась через лёд, разливаясь, образуя наледи.

На другой стороне ручья виднелись остроконечные терриконы, насыпанные при отработке здесь заброшенных шахт.

***

Геологи приехали к нам, капризно заявив о себе. Но им прощалось всё, они были женщинами.

Дни стояли тёплые. Снег уже почти весь растаял, обнажив прошлогоднюю засохшую траву.

Лиственницы ещё недавно казались безжизненными, стали изменяться на глазах. Шишки порозовели. Ветки покрылись зелёными шариками полураскрывшихся почек с пучками молоденьких иголок. Прямо из почек выросли небольшие коричневые веточки, тоже усыпанные свечками почек.

Лес оставался прозрачным. Но если всмотреться в даль уходящих сопок, можно заметить, что-какая-то зелёно-коричневая дымка окутала окрестности.

Весна в этих местах недолгая. Не поймёшь, когда наступает лето.

В жизни лагеря намечались перемены. Наш отряд, состоящий из геофизиков, должен направиться вскоре на место своей работы в долину ручья Радостного, что примерно в шести-семи километрах от нашей базы.

В эти дни я читал инструкции по приборам магнито- и электроразведки.

Клава Семёнова, геофизик, показала мне, как работает магнитометр.

Руководителем нашего отряда был Голованов Николай Иванович. Очень сёрьезный на вид человек. К подчиненным относился вежливо, никогда не повышал голоса. Когда надевал очки, казался академиком. Высокого роста. Худощавый.

Третьим геофизиком был Клепиков. Слава Клепиков был среднего роста, широкоплечим и полным. Двигался он всегда быстро. Если с ним идти рядом, то нужно было ускорить шаг, чтобы не отстать от него. Быстрый шаг никак не связывался с весом его тела. Скорее всего, это была привычка, приобретённая им в маршрутах. Характер у него был неуравновешенным, он часто мог вспылить по пустякам.

Ещё по совместному проживанию с ним в общежитии между нами установились натянутые отношения. В незначительных словах, которыми мы обменивались по необходимости, не было искренности и желания продолжать беседу. Я чувствовал его показное превосходство. Его присутствие тяготило меня.

Клава старше меня на год. Ростом чуть ниже. Черты её лица были правильные. Каштановые волосы прикрывали слегка её шею. Глаза какие-то особенные. Дело даже не в цвете глаз, которые были непонятного цвета: зелёного или серого, а в их выражении, они то искрящиеся, то томные, но в любом случае в них светилась какая-та тайная сила, которая притягивала, как магнит. Приятно находиться рядом с ней, слышать её грудной голос, но если я встречался с её пытливым взглядом, я смущенно отводил глаза, и словно какая-та теплота прожигала меня изнутри.

Мы упаковывали наши приборы в ящики, готовились к переезду.

– Серёжа, принеси мне, пожалуйста, рейку, – попросила меня Катя Прямикова, геолог, девушка лет двадцати, она год назад закончила техникум.

– Какую рейку? – спросил я.

– Ту что лежит рядом с треногой теодолита.

В большой палатке днём светло, так как открыты окна. В ней не жили. Палатка приспособлена для обработки пород в полевых условиях. Геологи её звали “камералкой”.

Я направился к ящикам сложенным в правом от входа углу палатки.

– Хочешь, я тебе покажу, как работать с нивелиром? – спросила меня Клава, улыбаясь, разглядывая меня на расстоянии, словно я был похож на сокровище, когда я принёс Кате сложенную рейку с красными и синими цифрами и стал смотреть, как Клава протирала ватой оптические линзы нивелира.

– Зачем он ему нужен? – перебил её неожиданно Клепиков, входя в палатку, – пусть займётся делом.

– Чем ты его хочешь заставить заняться? – Клава, вздрогнув, с удивлением посмотрела на Клепикова.

– Найду чем занять. Работы навалом, – ответил ей неопределенно Клепиков.

– Иди со мной, – сказал он мне.

Клепиков выбрался из палатки. Девушки, пожав плечами, промолчали. Я вышел следом за ним. Он направился к своей палатке быстрым шагом.

– Подожди меня здесь, – Клепиков юркнул в палатку, – иди сюда, – услышал я его приглушенный голос, словно из какого-то подземелья.

Я откинул полог палатки и заглянул с интересом вовнутрь. Слава сидел на нарах и держал в руках металлическую катушку. Смотрел пытливо на меня. Лицо его было каким-то злым.

–Ну, что встал, как пень на пороге. Бери эту катушку.

Я, пригнувшись, вошёл в палатку. Взял из рук Клепикова катушку.

– Выходи наружу, – отрывисто сказал он.

Я молча вышел из палатки и безучастно стал ждать, что теперь скажет Клепиков. Мне было как-то безразлично. Он подошел ко мне. Крутанул барабан катушки. Искал, как я догадался конец провода. Дыхание его было учащенным.

Размотав немного провода, Клепиков освободил наружный конец провода. Осмотрелся по сторонам. Подошёл к лиственнице, таща меня за собой, как на аркане, так как катушка с проводом была у меня в руках. Нагнулся и привязал провод к стволу лиственницы.

– Давай шагай в сторону сопки вместе с катушкой пока до конца её не размотаешь.

Я не успел даже спросить, зачем это нужно, как Клепиков развернулся и двинулся невозмутимым шагом в камералку.

Проклиная Клепикова, я медленно стал разматывать на ходу провод-звонковку. Этого провода на катушке было намотано, наверное, больше полкилометра. Мне пришлось то пятиться спиной, то, держа катушку сбоку, идти напролом через кусты, лесть на сопку, пока, наконец, бобина катушки не оказалась пустой.

Я остановился. Что мне теперь делать? Пастись с этой катушкой, как козел на привязи? Постоял в нерешительности, держа в руках злополучную катушку. Не знаю, почему я не бросил её на мох.

Чтобы отвлечься, забрался немного выше по склону. Наш лагерь был как на ладони. Идти обратно в лагерь мне не хотелось. Подумав, я привязал конец проволоки к стволу лиственницы. Взял катушку в руки. Посмотрел, запоминая место, если придётся сюда вернуться. Полез наверх на сопку.

“Ну и концерт, – посмеялся про себя, – привязали два дурака два конца проволоки к деревьям и вся работа!”

Сопка довольно крутая, покрытая мхом. Подниматься по ней неудобно. Сапоги тонули во мху, сбивая ноги. Наконец, я добрался до пологой площадки, которая снизу казалась верхушкой сопки. Мох кончился. Склон, покрытый камнями, тянулся к очередной вершине сопки, но она отсюда казалась недостижимой высотой. Дул пронизывающий холодный ветер, порывы его рвали башлык штормовки. Дальше идти я не решился.

Перед глазами разворачивалась грандиозная панорама горных цепей. Лагерь был далеко внизу. Палатки казались маленькими.

Наш лагерь находился в большой долине, посредине её протекала мутная речка. В многочисленных распадках брали свое начало звонкие ледяные ручьи, впадающие в эту горную речку, которая разливалась по долине. Начиналось весеннее половодье.

Леса было мало. В основном лес рос на пологих склонах, клиньями уходя на сопку, покрытую рыжими пятнами мха, и кое-где остался снег, он был похож на облака, опустившиеся на лощины сопки.

***

На другой день я пошёл с Верой Костиной, – опытным геологом, и с Катей Прямиковой в маршрут. В рюкзаке у меня лежали мешочки из брезента, предназначенные для образцов пород, и консервы. К вечеру мы должны были вернуться в лагерь. Рюкзак за спиной был лёгким.

Мы перешли вброд речку. Пошли по её песчаному берегу. Погода стояла солнечная. Геологи шли немного впереди. Так прошли мы километра два. Наконец девушки остановились, поджидая, когда я подойду к ним.

– Серёжа, что ты медленно ходишь? – спросила Катя, улыбаясь. Её щёки слегка порозовели от весеннего загара.

– Кто же нас будет защищать от медведя? – добавила Вера. Они засмеялись. Видно им хотелось подурачиться. Я пожал плечами.

– Какие тут медведи. Если за километр видно кругом.

– Иди рядом с нами не отставай. Всё же когда мужчина рядом спокойнее.

– Вы, наверное, обо всём поговорили, вот вам и скучно. Сразу про медведя вспомнили.

Девушки засмеялись.

Геологини приоделись по-походному – в штормовки. Волосы прикрывали оранжевые спортивные шапочки. На ногах у них резиновые сапоги, в которые были заправлены джинсовые брюки. За плечами – рюкзаки.

Речка петляла в долине. Мы вышли на заброшенную дорогу, которой может быть, когда-то пользовались старатели.

Место низкое. Вода стояла на поверхности небольшого болотца. Дорога нас вывела к скалам. Свернули в сторону. Немного постояли, осматривая скальные склоны и, заметив небольшое ущелье в скалах, направились к нему. Стали медленно подниматься по склону каменной гряды.

Временами мои спутницы останавливались и брали образцы пород, отбивая геологическим молотком их со скал. Если они записывали в свои блокноты и работали с компасом, прислоняя его к грани какого-нибудь камня, я садился на валун, либо на кочку посуше и ждал, когда они замерят магнитное простирание и склонение геологического пласта или жилы. Затем мы снова гуськом шли по тропе.

Вера отдала мне охотничий нож. Как я понял на всякий случай. Теперь по сравнению с долиной обозримое пространство уменьшилось. Мы часто поглядывали по сторонам. Особенно напряженно вслушивались в разные шорохи, падение камней, где-то в стороне, скорее всего от естественной осыпи. Но у страха глаза велики.

– Ой, давайте будем выходить из этой глуши, – не выдержав, сказала Катя Прямикова, – что-то мне не по себе. Кто-то камни сваливает.

– А может это медведь прошлогодние запасы ищет? – предположил я.

– Да ты что! – ужаснулась Вера.

Мы сидели на большом камне. Рюкзаки сложили в кучу. Мешочки с образцами, когда они заполняли наши рюкзаки, мы вытаскивали и складывали недалеко от тропы. Что с ними будут делать дальше, я не знал.

– Летом здесь очень красиво. Речка внизу. Скалы как на Кавказе, – сказала восторженно Вера. Её голубые глаза осветились мечтами, и лицо сразу стало воодушевленным, загадочным. Сколько же на её памяти разных встреч, впечатлений, интересных случаев из жизни? Ведь по возрасту она старше нас.

– Серёжа, ты хотя бы костёр зажёг, – Катя, сузила свои медовые глаза до безжалостных бойниц, из которых колючими искрами вдруг посыпались стрелы обвинения, передернула плечами, – холодно мне.

Я, озадаченный таким неожиданным поворотом, осмотрелся.

– Где я найду дров для костра. Вокруг одни камни.

– Какой ты, Серёжа, невнимательный. Мог бы заранее набрать сухих веток стланика, – заметила, укоряя меня за нечуткость, Вера, переглянувшись с Катей.

– Мы проходили через заросли стланика. Ты ещё чуть не упал, когда через них перелазил, – напомнила мне Катя, закипая от возмущения, что у меня нет стыда за бездействие.

– Кого ты просишь. Он, наверное, костра разжечь не сможет.

Вера бросила на меня леденящий взгляд, брови её сошлись у переносицы, достала из кармана пачку болгарских сигарет “Шипку”. Вытащила сигарету. Чиркнула спичкой. Прикурила. Затянулась. Закашлялась. Отодвинулась от нас. Стала смотреть на речку.

Я поднялся. Лучше быть на ногах и подальше от этих кикимор. Ставят из себя обиженных. Подошёл к своему рюкзаку. Вытащил оттуда банку с тушёнкой и килькой. Нарезал хлеб ножом. Затем открыл банки.

– Будете, есть? – обратился я к девушкам.

– Давай, – живо согласилась Катя.

Вера бросила свою дымящуюся сигарету в камни.

– Надо было бы с собой термос взять, – пожалела Катя, вдруг став прежней, кроткой, не обижаясь на меня.

Мы ели бутерброды. Сухой хлеб еле лез в горло.

– От твоей еды мне ещё холодней стало, – сказала мне Катя весело.

Она встала. Потянулась. Затем вдруг толкнула меня в грудь, да так, что я не удержался и слетел с камня. Этого поступка я от Кати не ожидал. Я растерялся. Девушки хохотали. Особенно заливалась смехом Катя. Румянец покрыл её щёки. Лицо её в этот момент было прелестным. Я, понарошку потирая бок, встал.

– Ну, ты, что совсем того…? – и шагнул к Кате.

Она отбежала от меня. Я сделал ещё один шаг, но, запнулся об кочку и упал. Девушки даже взвизгнули от хохота.

– Тоже мне жених! Заморозишь нас совсем или от смеха умрём, – сказала Вера, поднимаясь, – пошли дальше.

Мы накинули на плечи рюкзаки. Я показал Кате кулак. Она улыбнулась. Губы её беззвучно шевельнулись.

***

Через несколько дней после затяжных дождей я, Блатнов и Таялов вернулись на то место, где геологи оставили образцы пород.

Когда мы шли туда, небо вновь заволокло низкими тучами. Не успели мы подойти к скалам, как пошёл дождь.

Речка, через которую я спокойно переходил с девушками, на глазах увеличивалась в размерах. В лавине мутной воды неслись побелевшие от времени брёвна, лежавшие на месте стоянки, живших когда-то здесь людей, может быть оленеводов.

– Надо было нам пойти именно сегодня за твоими камнями, – проворчал Таялов, – промокнем, как курицы.

Всё же мы добрались до последнего обнажения, где лежали оставленные образцы пород. Забрав все мешочки с камнями, решили сократить обратный путь. Поднялись до верха скал и спустились с крутой сопки, скорее сбежали по склону, так как невозможно тихо спуститься вниз, если тебя сзади подталкивает своей тяжестью в лопатки рюкзак. Каким матом крыл каюр геологинь за их увесистые мешочки, которые они оставили нам в подарок на скальных обнажениях.

Туман скрыл сопки и сполз в распадок. Мы стояли у самой воды и не решались войти в бурлящий поток.

– Не перейдём здесь. Слишком узкое место. Вода собьёт с ног, – сказал Николай Таялов.

– Пойдём вдоль речки к перекату, – ответил, не возражая, Блатнов.

Вода хлюпала у нас в сапогах, так как брюки давно промокли от дождя.

Продираясь сквозь заросли кустарника, которые обойти было нельзя, мешал крутой склон сопки, мы прошли метров сто пока, наконец, не вышли на открытое место, где ручей, сбегающий с распадка сопки, сливался с речкой, придавая ей быстроту своих вод.

Местность в этом месте была заболочена.

– Может, попытаемся здесь, вроде течение воды послабее, – предложил я, замедлив шаг. Николай и Саша остановились.

– Здорово живёшь. Нас тащишь в воду, – отшутился Блатнов, – а не знаешь брода. А если затянет в трясину?

– Да мы же здесь проходили, – ответил я.

Подняли до бёдер скрученные голенища болотных сапог и вошли в речку. Через три шага почувствовали всю силу несущего потока.

Вода била о сапоги. Ноги не находили опору на дне. Ещё мгновение и мышцы ног не выдержат давления воды. Камни на дне реки откатывались от сапог.

– Давай руку, – крикнул мне Таялов.

Его мужественное лицо придало мне уверенности.

Я лихорадочно протянул свою руку. Стало легче держать равновесие. Взявшись за руки, мы двинулись втроём дальше.

– Крепче держись, – предупредил меня Таялов.

Я шёл последним. На стремнине вода залилась в сапоги. Ледяная, она словно обожгла икры ног. Еле дотерпев до конца переправы, мы, как ошалелые, выскочили из воды и, сбросив с плеч рюкзаки, стали снимать сапоги, выливая из них воду, стоя разутыми в мокрых портянках на кочках какой-то травы.

Дико закричав, Блатнов упал. Мы сразу не поняли в чём дело. Николай босиком подбежал к Саше. Тот крутился на траве от боли.

– Нога, – стонал он.

Таялов поднял ногу Блатного вверх, оттягивая пятку.

– Что мышцу свело? – спросил он.

В побелевших от боли зрачках Саши сквозила тоска. Я молча смотрел на него.

***

Два дня, не переставая, шёл дождь. В палатке было холодно. Дрова в печке не горели. Сырость и влага пропитала всю одежду. Пытались укрыться от стужи в спальном мешке, который почти не грел. К палатке нельзя было прислониться, промокла насквозь.

Привезли лошадей. Каюр, прихрамывая, поставил их под навес мокрых промёрзших.

Сопки были закрыты плотным туманом. Казалось, что это облака опустились до самой земли. Шум дождя не заглушал рёва несущейся воды в ручье, который превратился в настоящую речку. Какова должна быть река, если сейчас ручьи, как реки!

Чтобы пополнить запасы продуктов завхоз Лесков решил поехать на машине в объезд на другой берег реки Дебин через мост, который находился в пяти километрах ниже по течению реки от места расположения нашего лагеря.

В помощники он взял меня. Ехать не хотелось. Было холодно. Дорога раскисла от воды. Машину трясло и кидало в сторону от рытвин и промоин в полотне дороги, хотя шофер вёл машину тихо и осторожно. Дорога была сделана в скале. С одной стороны была сопка, с другой крутой откос берега реки.

Не подъезжая до моста, шофёр вдруг остановил машину и выругался:

– Кажется, приехали. Кардан стучит.

Он заглушил двигатель. Открыл бордачок. Взял из пачки “Беломорканал” папиросу. Дунул в мундштук. Засунул папиросу в рот, прижал пальцами мундштук, повернулся ко мне:

– Ну, что, студент. Поможешь мне заменить крестовину? – спросил он меня.

– А что мне делать? – поинтересовался я, хотя мне не очень хотелось вылезать из тёплой, пусть прокуренной, пахнущей бензином, кабины.

– Не спеши. Обмозгуем сначала.

Шофёр зажёг спичку, прикурил папиросу и выпустил облако дыма.

До моста оставалось совсем немного. Я заметил на краю дороги стволы тополей, которые росли только вблизи моста. Туман был таким плотным, что не видно было и в десяти метрах впереди.

Шофёр открыл дверку кабины, и сразу потянуло сквозняком. Мы вылезли из кабины. Дождь хлестал с порывами ветра. Около моста просигналила машина.

Шофёр обошёл машину, пнул сапогом заднее колесо, присел, пытаясь заглянуть под машину. Мы с завхозом стояли рядом. На завхозе была надета плащ-палатка, которая защищала его от дождя и ветра.

– Ничего не поделаешь, как не крути, а под машину лесть надо, – недовольно, но спокойно сказал шофёр. Он встал на подножку машины и заглянул в кузов.

– Студент, ты, сможешь залезть в кузов? – спросил он меня.

– Могу, – ответил я, – а что?

– Подай мне брезент.

Я взялся за край борта, поставил ногу на борт заднего колеса, подтянулся и перемахнул через борт кузова. Ближе к кабине лежал свёрнутый брезент, которым мы хотели накрыть продукты.

– Этот что ли? – не решительно спросил я.

– Ты угадал.

Я подошёл к брезенту, взял его за край.

– Он же мокрый. Что ты с ним будешь делать?

– Мокрый, зато чистый, – ответил шофер.

Я молча подал в руки шофёру потяжелевший от воды брезент. Затем спрыгнул с кузова, держась рукой за борт.

Шофёр постелил на землю брезент и полез под машину.

Со стороны моста опять просигналила машина.

– Что они там сигналят, пойду, посмотрю, – Лескову не стоялось на месте, и он оправился к мосту.

Шофёр что-то насвистывал, но, услышав слова Лескова, замолчал, но тут же выругался:

– Вот старый хрыч надумал за продуктами в такую непогоду ехать. Валяйся теперь в грязи.

Я присел на корточки и старался понять, что должен буду делать, если потребуется моя помощь.

– Ведь проверял недавно кардан. Видел, что люфт есть, а не заменил, шприцом только смазал, думал, что дотяну до гаража, – говорил скорее сам с собой шофёр, как бы ругая себя. Мне было видно лишь его ноги.

– Так и знал. Разбило крышку. Рассыпался игольчатый подшипник. Повезло нам студент, что не весь кардан снимать.

– Что сломалось? – спросил я.

– Хорошо, что медленно ехали. Разбило крестовину. Оторвался бы кардан от заднего моста, перевернуло бы машину.

– Неужели! – воскликнул я, забыв даже про слякоть и дождь.

– А ты что думал. Запросто. Ещё не то бывает. Сломались бы на перевале. Никакие бы тормоза нас не удержали бы от дороги… в рай.

Шофёр вылез из-под машины. Он посмотрел на меня смеющимися глазами, видимо, тешился, что нагнал на меня страха. Руки у него были грязные от копоти и масла. Он прошёл к кабине. Отодвинул сиденье. Достал немного ветоши. Протёр свои руки.

Встал на подножку. Нагнулся. Рубашка задралась, обнажив голую волосатую спину. Дождь стучал по обнаженной спине. Но шофёр, казалось, этого не замечал. Он искал что-то в железном ящике, который был под сиденьем.

Около моста снова просигналила машина. Потом две.

– Что-то случилось. Авария, наверное, какая-нибудь, – сказал шофер.

Он спрыгнул с подножки, держа в руках несколько гаечных ключей и монтировку.

– При таком тумане столкнуться друг с другом, как ночью чужой сапог надеть, если сильно прихватит…

– Может быть чем-нибудь помочь? – посодействовал я.

– Нет, я сам.

Он снова полез под машину. Его участи я не завидовал. Лежать на земле под дождём. Когда льёт как из-под ведра, да ещё в грязи. Я старался не обращать внимание на дождь. Мне казалось отсиживаться в кабине, когда человек работает, подло. Я снова присел на корточки. Хотя мне в спину лил дождь, а телогрейка, чувствовалась, уже промокла, и через воротник под рубашку поступала вода.

– Студент, принеси мне молоток, зубило и ключ на десять.

– Где их взять?

– Посмотри в ящике под сиденьем.

Я пошёл к кабине. Из тумана показалась фигура завхоза.

– Завхоз идет, – сообщил я шоферу.

– Чёрт с ним. Неси, что я тебе сказал, – услышал я в ответ. Молоток и ключ я нашёл сразу. Зубила что-то не мог найти. Подошёл завхоз.

– Плохи дела, ребята. Мост размыло. Дальше дороги нет.

– А что случилось? – спросил шофер. Он бросил работу и вылез из-под машины.

– Вода прорвала дорогу перед мостом с двух сторон. Встали машины на трассе.

– Ну и дела, – шофер свистнул, – мне же надо было бензином заправится. Литров двадцать осталось в баке.

Мы снова залезли в кабину. Это известие изменило наши планы.

– Я говорил, что это половодье добром не кончится, – рассердился Лесков, – я уже тридцать лет живу в этих местах, но такой дружной весны ещё не было. Вот те крест, – Лесков перекрестился, морщины пробежали по его лбу, он достал носовой платок, отсморкался, – снегу зимой много выпало. На склонах сопок наст снега был больше метра.

– Что ты объясняешь, словно я сам не знаю, – перебил шофёр Лескова, вытирая тряпкой замасленные пальцы.

– Что теперь будет? – поинтересовался я.

– Пока вода в реке не убавится, ничего сделать будет нельзя, – твёрдо ответил Лесков, глянув на меня люто. Видимо, он переживал, что придётся ограничить нас пайком.

– Да нет, так не оставят. Что-нибудь сделают. Шутка ли трасса остановилась. Никакой связи между посёлками, – возразил шофёр, выкуривая папиросу быстрыми нервными затяжками.

– Ты рассуди, как реку остановишь? Или другой мост построишь? Ну что устранил поломку?

– Мне осталось работы на пять минут. Надо же вот приключение! Я хотел поставить машину в гараж на яму. Масло в двигателе надо заметить.

Шофёр снова полез под машину. Я стал искать зубило, но не нашёл его.

– Дядя Ваня, – обратился я к шофёру, – нет зубила.

– Принеси мне молоток и отвёртку из-под клапана, понял?

– Сейчас принесу.

В кабине сидел Лесков.

– Ну что долго ещё, – спросил он меня.

– Я за отвёрткой пришёл, – ответил я.

– Вот нелёгкая, машина, как назло сломалась, – проворчал завхоз.

Через несколько минут мы с дядей Ваней вместе затягивали болты у кардана, прикрепляя фланец к заднему мосту.

– Сильнее закручивай, слабак, болты, – сказал мне шофёр, проверяя болты, закреплённые мной.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать один осенью будет, – отозвался я.

– Местный что ли или приехал сюда?

– Я из города Миасса.

– Родители там живут?

– Нет, я учился в геологоразведочном техникуме.

– На кого?

– На геофизика.

– А бродяга. Тогда все ясно. Вылезай из-под машины, студент.

– Придётся ехать к мосту, – сказал шофёр, когда мы сели в кабину, – мне здесь не развернуться.

Он включил зажигание и нажал на газ. Машина поехала. Я напряженно всматривался вперёд сквозь лобовое стекло, которое забрызгивало дождём. Двигались щётки, очищая от воды узкий полукруг.

Не доезжая до моста, мы остановились. Вышли из машины, и пошли пешком. То, что я увидел, поразило меня. На дороге вереницей стояли машины. Толпились люди. Мы подошли к ним.

Река размыла насыпь перед мостом с двух сторон, образовав два новых русла.

Деревянный мост теперь казался островком, на котором стояла грузовая машина с включёнными фарами, она каким-то чудом успела проскочить через первый провал дороги. Но это лишь обострило ситуацию, если вода снесёт мост, значит, погибнет шофер, из этого бурлящего потока ему не выбраться. Машины стояли также на другом берегу, там тоже толпились люди. Рассмотреть хорошо вокруг мешал туман и дождь.

– Разбушевалась стихия.

– А этот на “Аннушке” выскочил на мост, хотел проскочить, да в штаны наложил.

– Да разве это шофер, какого черта его понесло на мост. Все горячо обсуждали случившиеся.

– Меня удивляет, что мост держится.

– Ничего вода свое возьмёт, сваи подмоет, недолго мосту стоять осталось.

Ветер усилился. Дождь хлестал в лицо. Похолодало. В воздухе закружилась снежная крупа. Мокрая одежда совсем не грела. Видимость почти исчезла. Даже в двух шагах ничего нельзя было различить. А снег словно прорвался из тумана, всё валил и валил, засыпая обнажённую мокрую землю. Впечатление было такое, что возвращалась зима.

По-прежнему неукротимо шумела река, устремляясь в пробитую её брешь в обход моста, продолжая разрушать дорогу и расширяя свое русло.

На мосту просигналила машина и замигала передними фарами, включив дальний свет, пытаясь пробить тусклым светом белесую мглу.

Шофёр просил о помощи. Несмотря на то, что все были облеплены снегом, и ветер продувал насквозь, никто не расходился.

– Что сигналит, словно мы боги, –ё обронил кто-то, – ничего мы не сделаем. Такая его судьба. Он жилец пока мост стоит.

– Трос или даже верёвку на мост уже не перекинешь. Да где их взять. Поди, метров десять до моста.

– А какой смысл? Только раньше его утопим.

– Одна надежда на дорожников. Если приедут с техникой. Может, что сделают.

С нашей стороны река размыла часть дороги, что смогла, так как в основном дорога была пробита в скале и уходила от речки на подъём. На другом берегу, дорога в свое время была насыпана на торф. Вода, не успевая протекать около моста, заливала низменную часть долины, выходя из своего русла. Таким образом, дорога встала как временное препятствие на пути набирающей силу воды. Поэтому нам понятно стало, что на том берегу машины с включёнными фарами начали отъезжать назад, освобождая опасную часть дороги.

Меня окликнул завхоз. Я обернулся.

– Садись в машину. Сейчас поедем, – сказал он мне. Я взглянул на дорогу. Наш шофёр развернул машину. Мы сели в машину и поехали обратно в лагерь.

***

Новость о том, что река прорвала мост, быстро разнеслась по лагерю и расстроила всех.

Снег облепил палатки, прикрыл мох, но под снегом хлюпала вода. Сопки побелели. Туман рассеялся. Лес казался сказочным. Ветки лиственниц были прикрыты пушистой снежной шалью. Чёрными пятнами выделялись следы на снегу и обнажённая земля.

Лошади стояли понурые в загоне. Они были худые, костлявые бока выпирали из кожи. Во время переезда на машинах по дорогам Якутии до лагеря их почти не кормили.

Шурфовщики закончили проходку шурфов. Геологи взяли пробу со стенок шурфов, но наличие золота в пробах после промывки не обнаружили.

Промывал шлихи2 Василий Князев, смывая водой из ручья крупинки породы деревянным лотком.

– Милая, я бы рад тебе подарить на колечко, – старался он утешить геолога Веру.

Надежды разведки на золото на этом участке не оправдывались. Решено было продолжить работы на верхушке сопки, что возвышалась над лагерем. Поэтому шурфовщики оставались в лагере. Только теперь им предстояло копать не шурфы, а канавы.

Прошёл один день. Мост держался. Хотя вода не уменьшалась, а наоборот прибывала. Прошедшие дожди принесли с собой много воды, которая устремилась, стекая со склонов сопок, вместе с ручьями в русло реки.

Машины на трассе стояли. На место происшествия приезжало районное начальство. Видимо, что-то решали.

День был солнечный. Снег растаял. Небо было синее, без единого облака. Где-то издалека послышался рокот вертолёта. Вертолёт перелетел сопку и повернул в сторону моста.

– Бедолагу решили вертолётом с моста снять, – высказал предположение Мишка-шурфовщик.

–Держи карман шире. Будут тебе из-за этого вертолет гнать, – возразил Блатнов.

–А что ведь надо спасать.

–Да кому он нужен. Как впрочем, я или ты, –Блатнов встал и пошёл к лошадям. Лошади были низкорослые, заросшие шерстью, дикие, ещё не ходили под седлом.

Блатнов вывел лошадей из загона и пошёл с ними в лес.

Через полчаса со стороны моста послышался глухой взрыв. Мы недоумевали.

– Что они там взрывают?

– Дорогу что ли?

– Надо же как-то воду спустить, – сказал Лесков.

Вечером приехал на уазике Клепиков и рассказал нам о следующем. Он находился на том берегу. Ночевал в машине. Когда прилетел вертолёт. Первым делом подняли шофера, перевезли его вертолетом и высадили на дорогу. Водители подбежали к нему.

Глаза у потерпевшего лихорадочно блестели. Лицо его осунулось. Черты лица были покрыты синими тенями. Он сильно продрог от холода и душевного напряжения. Нервы его сдали. Сначала он ничего не мог толком сказать. Голос его дрожал. Ему дали выпить стакан водки и посадили в тёплую кабину.

Затем машины отъехали в безопасное место, так как было принято решение взрывать лёд за мостом.

Вертолёт завис над мостом. Двое взрывников в оранжевых комбинезонах спустились по лестнице на лёд. Из открытого люка на верёвке были опущены мешки с взрывчаткой.

Взрывники установили накладные заряды прямо на лед. Закончив работу, они подожгли бикфордовы шнуры. Быстро поднялись обратно по лестнице вверх. Захлопнули за собой дверцу люка.

Вертолёт отлетел в сторону. На льду струились сизые струйки дыма. Через минуту раздался взрыв, взметнув вверх белую порошу раскрошенного льда и столб воды.

Таким образом, лёд под мостом и за мостом был разбит. Вода, проникнув в освобождённое пространство под мостом, снесла все льдины вниз по течению реки. Мост при взрыве нисколько не повредило. Только в машине, стоявшей на мосту, волной взрыва выбило лобовое стекло.

К вечеру напор воды стал уменьшаться. Река постепенно стала входить в своё русло. Дорожники засыпали грейдерами и бульдозерами обрушенную часть дороги и открыли движение через мост.

***

На следующий день мы повели лошадей в ближайший горняцкий поселок. Мне Блатнов дал, как он сказал, самую спокойную лошадь. За свою жизнь я первый раз сел на лошадь. Седла не было. Я еле держался на крупе лошади, придерживая в руках поводья. Ехал последним. Впереди ехали Блатнов и Мишка-шурфовщик.

Управлял лошадью я не умело, сдерживал её. Лошадь гнула набок голову. Плохо мне подчинялась. Вдруг я с ужасом заметил, что удила слетели с губ лошади, и она показывала мне свои зубы. К счастью, не доезжая до моста, Блатнов слез с лошади и сказал нам:

– Дальше поведём пешком. Лошади могут испугаться машин.

Воспользовавшись остановкой, я показал Блатному, что у моей лошади еле держится уздечка. Саша подошел к лошади, взял её за морду и быстро вставил удила.

Мы шли, прижимаясь к обочине дороги, когда впереди или сзади показывалась машина. По трассе мы прошли километра два до поворота дороги на посёлок прииска. Лошадей оставили возле стройцеха, площадка которого располагалась перед посёлком. Блатнов пошёл в контору узнать, где можно подковать лошадей.

Стройцех был примитивным. В дощатом бараке находилась пилорама. Кучи брёвен лежали на склоне сопки. В другом бараке располагались контора и столярная мастерская. Выше по склону проходила трасса. Посёлок был внизу. Отсюда хорошо были видны дома, в основном одноэтажные. Через посёлок протекала небольшая речка. Долина была узкая, с двух сторон возвышались сопки.

Ждали мы недолго. Дверь конторы открылась, и к нам по ступенькам крыльца спустились Блатнов вместе с мужчиной в фуражке железнодорожника. Они подошли к нам. Мужчина поздоровался. Взглянул на лошадей, выругался:

– Мать вашу…Довели лошадей до такого состояния. Как они на ногах стоят, и хребет себе не сломали! Откормите сначала, а потом приводите.

– Не можем мы ждать, – ответил Саша.

– Нет у меня кузнеца. Идите к зам. директору Школьнику. Насколько я знаю, кузнец с завтрашнего дня уходит в отпуск.

– Может он сегодня подкуёт лошадей?

– Тогда идите к кузнецу и с ним договаривайтесь, – посоветовал начальник стройцеха.

Мы направились к лошадям. Я хотел взять за поводья свою лошадь, но она отшатнулась от меня и отбежала в сторону.

– Заходи с одной стороны, а я с другой попробую, – сказал мне Саша, увидев, что я не могу поймать лошадь.

Лошадь, скосив глаза, смотрела на меня. Я потихоньку стал к ней приближаться. Осталось сделать всего один шаг и схватить поводья, но вместо этого я машинально выставил руки вперед, словно проверяя её на «вшивость», испугав своим резким движением лошадь. Она дернулась и поскакала от нас.

– Ты, что делаешь, дурак! – закричал Блатнов, – совсем испугаешь лошадей.

Лошади были не привязанными. Заметались встревожено по двору стройцеха.

– Отойди в сторону я сам.

Саша пошёл к лошадям, которые остановились, нагнули головы и жевали растущую траву у обочины дороги. Он быстро успокоил их.

Мы взяли лошадей за поводья и повели их в конюшню, что находилась по другую сторону речки.

Конюшня была старая. Брёвна почернели. Рядом с конюшней были огороды. Мы привязали лошадей к столбам. Дали им немного сена из стога. Стали ждать Блатного, который ушёл в кузницу.

Наконец пришёл кузнец. Саша завёл одну из лошадей в станок. Кузнец встал сбоку лошади, приподнял её левую переднюю ногу и поставил её на деревянную подставку, очистил от грязи и навоза копыто, стал сбивать зубилом неровную кромку копыта. Затем взял подкову, предварительно нагретую на костре. Положил её на копыто, стал забивать осторожно четырехгранные подковные гвозди по кромке копыта, чтобы не задеть живую плоть. Лошадь начала дергаться.

– Стой, дура, – крикнул на неё кузнец, – ей не больно, просто не привыкла. Ноги ей видимо никогда якуты не путали. Он кое-как прибил к её передним ногам подковы и загнул гвозди, утопив их в подковных бороздках. Рашпилем хорошо зачистил копыта.

На лбу у кузнеца выступил пот. Он вытащил из кармана брюк грязный носовой платок, протёр им лоб, снял фуражку. Постоял, немного отдохнул, посмотрел на нас немигающими глазами, усмехнулся. Подошёл снова к лошади, поднял ей заднюю ногу, рассматривая копыто. Неожиданно лошадь дернула ногой и чуть не сшибла кузнеца.

– Вот ошалелая! – рассердился кузнец.

Вытер со лба пот рукавом рубашки, надетой поверх серого свитера. Попытался было снова поднять заднюю ногу лошади, но та забилась в станке, не давая ему поднять ногу.

– Леший с ней. Выводи её из станка. Пусть успокоится. Заводи другую.

Блатнов развязал дрожавшую лошадь и повёл её к конюшне. Михаил молча взял за поводья свою лошадь и завёл её в станок. Кузнец поднял ногу лошади. Почистил ей копыто. Приготовил подкову. Но лошадь не дала ему её подковать. Забилась как первая. Не подпуская к себе кузнеца, ударила его слетевшей подковой по руке.

– Нет, не могу больше так работать. Мне завтра в отпуск, надо приготовиться к отъезду, – кузнец поглаживал ушибленное место и тоскливо смотрел на нас, – ищите другого кузнеца.

– Где мы его найдём? – потерянно отозвался Блатнов.

– Спросите Жигалова. Он большой охотник до лошадей, бывший кузнец, работает в механическом цехе, – посоветовал нам кузнец и ушёл.

Блатнов почесал затылок рукой, пошёл в механический цех. Я и Миша сели на брёвно и стали ждать. По другую сторону речки стояли дома барачного типа, рядом с небольшим мостом дымила труба котельной. Прождали примерно с час.

Саша привёл какого-то мужика в засаленной от масла спецовке. Мужик был рослый. Волосы у него были смоляные. Лицом он походил на цыгана. Посмотрев на лошадей, он вздохнул:

– Заморили совсем. Им бы погулять вволю, а вы на них сразу насели, погубите в своих переходах.

Блатнов стоял рядом с лошадью и трепал её за холку.

– Без подков они разобьют себе копыта об камни.

– Что, правда, то, правда, – согласился мужик.

Он подошёл к лошади, поднял ей ногу и привязал верёвкой к перекладине станка. Лошадь стояла спокойной с согнутой левой передней ногой. Мужик нагнулся и стал вбивать гвозди в копыто. Лошадь забилась, дергая верёвку.

– Стой смирно, – прикрикнул кузнец, стараясь не испугать голосом лошадь, – ногу себе сломаешь!

Он развязал веревку и отпустил ногу лошади на землю.

– Где вы таких лошадок взяли?

– В Якутии.

– Они дикие и пугливые, тяжело с ними сладить.

Он поднял ногу лошади, посмотрел, хорошо ли прибил подкову, загнул гвозди. Затем поднял вторую ногу и стал привязывать согнутую ногу верёвкой. Вдруг лошадь забилась, да так, что зашатался весь станок. Мужик сплюнул и развязал верёвку. Сел на бревно, закурил.

– Не могу я подковать вам коней. Я ещё жить хочу. Я нутром чувствую, что дикая кобыла ударит меня копытом по голове прямо в темечко.

Блатнов развел руками, смотря вслед уходящему мужику.

– Неужели здесь нет настоящих кузнецов, – возмутился Мишка-шурфовщик, – что теперь делать будем?

– Поведём лошадей обратно в лагерь. Пусть у Мальцевой голова болит, – проворчал Саша.

Глава 2

Настал долгожданный день, когда наш отряд оставил базу, перекочевал на новое место, в долину ручья Радостного, где нам предстояло провести весь полевой сезон.

Было нас четверо рабочих и трое геофизиков. Расположились мы в двух палатках. Со мной жили двое молодых парней, школьники из посёлка Ягодное, и повар Леонид. Во второй палатке жили Голованов, Клепиков и Клава Семенова. Наши палатки стояли недалеко от ручья.

Начался июнь. Мы находились в широкой долине. Вокруг нас были сопки.

Лиственницы радовали глаз своей нежно-зелёной хвоей. С веток прыгали белки. Возле ручья разросся тальник, где прятались стаи куропаток. Дурманили голову запахи багульника. Цвела шикша, брусника, голубика. На склонах сопок очень много было цветов прострела. В зарослях кедрового стланика кричали кедровки. Пекло солнце. Появились комары. Они не давали нам покоя.

В палатке в трехлитровой банке была налита маслянистая белая жидкость от комаров. Ей растирали лицо, шею, а также руки. Мазь отпугивала комаров, но они кружились рядом. Мазь помогала до первого пота. Стоило только вспотеть, как сила её пропадала. Комары впивались в лицо, залетали при дыхании прямо в рот. Глаза щипало от мази. Сверху лица мы набрасывали мелкую чёрную сетку накомарника, но это помогало мало.

Так как наш отряд был небольшим, первое время работали все вместе. Клепиков стал добродушным малым, исчезли с лица чванство и важность, с шутками и прибаутками он переносил нивелир. Мы же устанавливали в створе профильной линии вешки с кусочками белой материи, которую привязывали сверху.

Клепиков смотрел в нивелир и рукой показывал нам, где нужно устанавливать вешки.

Вешки заготавливали из молодых лиственниц, безжалостно срубая их под корень и обстругивая топором зелёные ветки. Приходилось также срубать всё, что росло в створе. Таких профильных линий нужно было пройти три вдоль долины длиной по два километра и три поперёк долины длиной по одному километру.

На обед всегда приходили в лагерь. Повар готовил нам обед в основном из консервов. Ели баночные щи и борщи. За хлебом ходили по очереди в посёлок, который находился примерно в пяти-шести километрах в следующей долине за сопками.

Леса в долине было мало. Виднелись отвалы от старых горных выработок. Они заросли травой и буйно цветущим осотом. Из песка и гальки местами торчали куски погнутых рельсов, листы железа.

Я, проходя мимо, смотрел на искорёженную местность долины, и, думал, как долго ещё будет лечить время нанесённые земле раны. Видимые следы горных работ на поверхности это лишь маленькая частица, сколько же спрятано в земле в выработках железа: рельсов, вагонеток, ломов, кайл, лопат, которых никто не вытаскивал.

Я останавливал свой взгляд на полузасыпанных сводах шахт, что навечно спрятали тайну проходки, давно обвалив и засыпав штреки, рассечки, осевшей с годами землей.

Ставить вешки на жидкой глине эфельных отвалов было опасно. Можно было провалиться в трясину. Такие места мы обходили стороной, ставя вешки с краю.

Заканчивая проходку центральной продольной линии, мы подошли вплотную к действенному лесу. Местность стала выше. На террасе рос вековой лес. Лиственницы были толстые, одному не обхватить ствол. Несколько таких гигантов встали на нашем пути. Топорики у нас были маленькие охотничьи. Рубить такие стволы ими было невозможно. Да как-то не поднималась рука на таких красавцев – богатырей, что, расставив свои длинные ветки, как мохнатые лапы, устремились вверх. Нужно было закинуть назад голову, чтобы рассмотреть край неба сквозь ажурную сеть ветвей.

Мы бросили свои топорики и решили прогуляться по лесу. Я пошёл с Виктором, Сашей. Клепиков, Клава остались поджидать Голованова. Он немного отстал от нас.

Светило солнце, проникая своими лучами вглубь леса. Тревожно свистнул и прыгнул на ствол лиственницы бурундук. Прячась за ветку, он смотрел на нас своими маленькими глазками. Хвост у него был пушистый.

Мы вышли на поляну. Кругом торчали пни, почерневшие от времени. Сзади раздались крики, нас звали, пришлось идти обратно.

– Что разбежались по лесу, словно по грибы пришли? – сказал недовольно Клепиков, убивая с ожесточением вдобавок комара на своем лбу.

Мы подошли поближе к сидящим геофизикам.

– Сбегайте кто-нибудь за пилой, – попросил вежливей и интеллигентней Николай Иванович, обращаясь к нам.

– Что будем пилить, – высказался я нерешительно, – а нельзя как-нибудь обойти?

– Ты, что предлагаешь нивелиром сквозь дерево смотреть? – Клепиков засмеялся, черты его лица отразили выразительную мимику из комических морщин, – отмочил студент. Как скажет, хоть падай!

– Да это не кустарник рубить, – вставил веское слово Голованов, – попотеть придется.

Виктор и Саша стояли рядом со мной. Ироническая улыбка бродила по их лицам.

– Можно мы вдвоем сходим? – попросил Виктор.

– Ладно, идите. Только быстро. Одна нога здесь, другая там.

Ребята заверили, что вернутся быстро и исчезли в чаще леса.

– Понабрали мелюзгу в отряд, работать некому, – Клепиков сломал в руках сухую ветку.

–Лучше их взять, чем бичей, – ответил Голованов, закрываясь от солнца ладонью, – Мальцева рассказывала, что половина рабочих в партии уже запила.

– Где они деньги берут? – поинтересовалась Клава. Она прилегла животом на мох, подвинувшись к Голованову

– Продукты ящиками таскают в посёлок и обменивают на водку.

– Вот люди…

– Это не люди, а бичи, – поправил её Клепиков, – я их хорошо знаю. Они за сто грамм родную мать продадут. Я на них насмотрелся. Одно радует, что зимой на них мор. Кто-нибудь из них свалится пьяным на улице и замёрзнет. Коля, ты помнишь Макаронку? – Клепиков повернулся к Голованову.

– Левого коммуниста?

– Да, слесаря с автобазы. У него ещё постоянно были причуды, как зайдёт в пивную ко всем пристает: “Зарежу, и концы в воду”. Значит, кто-то обидел его, не дал ему пива. Но он это говорил без всякой злобы. Кто его не знал, тот, естественно, от него шарахался. Как отгадаешь, что у него на уме…

– Постойте, постойте, – перебила разговор Клава, пальцами выуживая изо мха соринки, – почему левого коммуниста? Разве такие бывают? – она вопросительно посмотрела на Николая Ивановича.

– Он попал сюда по этапу как фракционер.

– Я не знала, что у нас были левые коммунисты. Как интересно! – Клава, изогнула жеманно спину лодочкой, захлопала одновременно в ладоши и застучала сапогами, чуть приподнимая ноги. Получились чудесные аплодисменты руками и ногами.

– Рассказывай, Слава, извини, что у тебя перебила.

– Что тут интересного. Я так к слову сказал. За пьянку Макаронку выгнали из гаража. Одно время он работал грузчиком в овощном магазине. Всегда ходил поддатым. Отморозил себе руки. Упал возле хибары Ивановой, бывшей своей жены. Уснул, пролежал на морозе до утра. Даже водка в бутылке, что в кармане куртки была, замёрзла. Отрезали ему руки. Больше я его не видел.

– Какой ужас! – воскликнула поражённая Клава. Она приподнялась и села.

– А почему вы его зовете Макаронкой?

– Ему в драке отрезали часть уха.

Клепиков замолчал. Смотрел куда-то вдаль своими серыми глазами. Простое ширококостное лицо было невыразительным. Клава смотрела на него какими-то другими глазами, словно взвешивая его слова.

– Слава, ты пьёшь? – спросила тихо она.

– А что я святой. Как все. На работе не пью, – Клепиков почему-то смутился её вопроса и опустил глаза.

– В нашей жизни без этого нельзя, – сказал, подмигивая Клепикову, Голованов, – жизнь будет не интересной.

– Разве в водке счастье? – не унималась Клава.

Мы промолчали. Я смотрел, как прыгает с ветки на ветку бурундук. Здесь их много. Очень любопытный зверёк. Когда его застанешь врасплох, он испуганно свистит.

Слава Клепиков лёг на мох. Закрыл глаза, дремал, положив руки за голову. Я отмахивался от наседавших комаров. Клепиков лежал неподвижно, словно его комары не беспокоили. Клава что-то писала в своём полевом блокноте.

Я изредка смотрел на неё. Одета она была в зелёную штормовку. Кудри её были немного взлохмачены. Джинсовые брюки заправлены в короткие резиновые сапожки. Спортивная красная футболка плотно облегала её высокую грудь.

Голованов, надев очки, читал журнал о шахматах.

Прождали примерно с час, пока в створе профильной линии не появились ребята. Саша нёс пилу на плече. Виктор шёл следом. Они поднялись по косогору. Подошли к нам. Саша бросил пилу на мох. Ребята сели на поваленное дерево.

– Оленя видели, – сказал Саша.

– Где? – поинтересовался Клепиков, приподнимаясь.

– Недалеко от лагеря в распадке, – ответил Саша.

***

Был знойный день. Мы проходили поперечную линию. Она пересекала долину, а её края находились на верхушках сопок. Одна из сопок была каменистой, а вторая, где мы сейчас работали, заросла стлаником. Нам приходилось буквально каждый метр подъема по крутому склону сопки вырубать топором. Вряд ли можно было бы добраться до вершины сопки без просеки в дебрях душистого лапника. Упругие ветки кустов сплелись между собой узлами, ноги соскальзывали с них. Нужно было перелазить с куста на куст, чтобы продвинуться вперёд.

Ноги застревали между веток и сдерживали движение. Наступить ногой на твёрдую землю было невозможно, если это и удавалось, то кедровый стланик становился непроходимым, так как был выше нашего роста. Приходилось снова карабкаться на куст, чтобы сделать шаг вперёд.

Нам часто попадались медвежьи запасники, заваленные сухими ветками. Но как косолапый Мишка умудрялся пробираться в этих местах, одному Богу было известно.

Мы проходили просеку, срубая раскидистые ветки с длинными иголками и отбрасывая их в стороны. Нельзя было рассмотреть, что делается рядом, буйно растущие ветки закрывали обзор. Можно было видеть только синее небо над головой и вдыхать густой запах хвои. Сюда даже не долетали комары. Временами лишь кричали кедровки, встревоженные нашим присутствием.

Устав махать топорами, мы сидели в проделанной нами просеке. Курили и вели разговор.

– Эйнштейн перевернул мир теорией относительности, – объяснял нам популярно Саша, – представьте себе четвертое измерение, когда размеры тел ширина, длина и высота зависят от времени. Правда, невероятно, но параллельные прямые пересекаются в бесконечности!

Саша восторженно доносил до нас осознанный им смысл физических законов. По всей видимости, они захватили его воображение, не давали ему покоя, он бредил ими наяву.

У Саши была нескладная долговязая фигура. Плечи у него были узкими. Его друг Виктор заметно отличался. Смуглое лицо. Длинные волосы ежеминутно падали со лба, прикрывая его глаза. Виктор запрокидывал голову, отбрасывал назад свои длинные пряди волос. Это был хиппи-мальчик. Он держал двумя пальцами сигарету. Щуря глаза, смотрел на Сашу и иронически задавал вопросы:

– Ты говоришь, что между двумя точками можно провести несколько прямых? Я в это не верю. Твой Эйнштейн авантюрист! А ты шарлатан! – Виктор взял свой топорик в руки и слегка взмахнул им, задел по ветке стланика, срезал кору.

– Да между двумя прямыми общими точками будут точки их пересечения, – заметил я, – но, чтобы через две точки проходили разные прямые, это уже слишком.

– Не верите, не надо, – буркнул Саша. Его угреватое лицо покраснело.

– А ты докажи. Проруби между двумя вешками несколько просек.

– Вам не понять. Законы теории относительности действуют там, где пространство искривлено.

– В комнате смеха?! Где кривые зеркала?

– У тебя извилин нет в башке, – Саша рассердился на своего дружка и замолчал, нахмурив брови. Наклонив голову, стал рассматривать небольшой камень.

– Смотрите, золото, – сказал он вдруг нам.

– Покажи, – попросил я.

– Тебе покажи, – передразнил он меня и сунул камень в карман кожаной курточки.

– Миллионер, будем, что ли дальше работать или в лагерь пойдем? – спросил иронически Виктор своего приятеля.

– А что там делать? На нарах в палатке лежать?

– Тогда пошли на рыжую сопку. Леонид говорил, что об неё самолёт разбился.

– Сегодня уже поздно. Лучше с утра сходим. Отпросимся у Голованова в ближайшее воскресенье.

– Давайте спустимся вниз в распадок, попьём воды в ручье.

– А льда не хочешь?

– А где ты его возьмёшь? – недоверчиво спросил Виктор.

– Да ты на нём сидишь, – ответил Саша.

– Не на льду, а на мху.

– Дурак, смотри!

Саша сорвал под ногами мох. Под покровом мха забелел лёд.

– Ну, ты гигант! – воскликнул Виктор.

– Знаешь, мне идея пришла в голову. Сделаем мороженное, – предложил Саша.

– Из чего? – неуверенно спросил я, ожидая подвоха.

– Из сгущенки. Заморозим здесь во льду.

– С вами, я смотрю, не пропадёшь, – сказал я, прерывая наш отдых. Мы поднялись. Взяли в руки топоры.

***

Далеко внизу расстилались долины с мягким покровом мха. С сопки сбегали вниз каменистые кручи, заросшие кустами чёрной и красной смородины. Склоны сопки были усыпаны брусничником. Прошлогодних ягод было так много. Полежав под снегом и морозом, они почернели, налились сладким соком, стали мягкими. Мы накинулись на лакомые ягоды. Ели их до оскомины на дёснах. Срывая их осторожно горстями, отправляя прямо в рот.

Лёгкий ветерок отогнал комаров. Как необычна природа севера! Она сохранила свои первозданные черты. Казалось, в этих местах ещё не ступала нога человека. Куда не обратишь свой взор, кругом причудливо уходят в необозримую даль синие сопки, переходя в снежные вершины, где летом никогда не тает снег. Тёплый воздух проникает в ледовые кладовые замёрзших сопок, оживляя древнюю воду и наполняя ей истоки тихих еле журчащих ручьёв. После долгого перехода встретишься с таким маленьким ручейком. Встанешь перед ним на колени и напьёшься обжигающей губы студёной водой.

С сопки хорошо было видно пройденную нами просеку на соседней сопке.

Виктор внимательно всматривался вдаль. Его что-то заинтересовало. Он повернулся к нам.

– Не пойму, что-то в просеке движется или мне кажется?

Мы стали смотреть в сторону просеки. Я прищурил глаза. До просеки отсюда было примерно с километр. Либо ветер качал ветки стланика, либо двигалась какая-та точка, то, появляясь, то, исчезая в зарослях.

– Да это же медведь! – догадался Саша.

– Точно медведь! – в раз, выдохнув воздух из груди, ответили я и Виктор.

По телу пробежала дрожь.

– Вот это да. А мы собирались идти туда работать после обеда.

– Нет, меня туда теперь ничем не заманишь! – воскликнул Виктор. Непонятно какие мысли появились у него в голове, если он выразился так восторженно? Не поймёшь: обрадовался или расстроился.

– Гори синим огнем такая работа! – добавил запальчиво я, поддерживая общее настроение, не задумываясь.

– Надо у Голованова попросить пистолет, – предложил Саша. От волнения он встал на цыпочки и приобрел уверенность.

– Ты что в медведя стрелять собрался? – усмехнулся я.

– Если ближе с ним встретишься, наложишь в штаны, – добавил Виктор, снисходительно посмотрев на друга.

Ветер дул в нашу сторону, поэтому медведь не замечал нашего присутствия. Но на таком расстоянии он вряд бы нас учуял. Мы потихоньку сползли на противоположный склон сопки. Направились, не мешкая, прямо в лагерь. Гуськом друг за другом. Чуть ли ни бегом.

– Вы что, как ошпаренные примчались? – улыбаясь, спросила нас Клава, выходя из своей палатки.

– От медведя убежали! – посмеивался Николай Иванович, снимая очки, оторвавшись от любимого занятия – от теории шахмат, видя наше замешательство.

Время было обеденное. Кроме нас все уже раньше пришли в лагерь. Сидели за столом. Голованов положил на журнал свои очки. Ждали, когда Леонид разольёт в металлические чашки супа из котла.

– А где Слава? – обратилась к нам Клава, поправляя рукой свою прическу.

– Его с нами не было, – ответил я.

– Как не было? Он же пошёл к вам. Разве вы не встретились?

– Нет, мы его не заметили.

– Мы медведя на просеке сейчас видели, –сказал Виктор, прерывая тягостное молчание.

– Как медведя видели? – встревожился вдруг Голованов, – что же вы молчите!

Клава ойкнула:

– Мне страшно! Где же Слава?

Голованов встал с лавки и пошёл к палатке. Он юркнул в неё и подчас вышел, держа в руке карабин. Мы сразу поднялись. Дело принимало серьёзный оборот. Я заметил на столе охотничий нож и машинально взял его в руки.

– Леонид, пошли со мной к сопке, – коротко сказал Николай Иванович и закинул на правое плечо ремень от карабина.

– Обедайте, не ждите нас, – обратился к нам Голованов.

Я отдал нож Леониду. Он молча взял его. Николай Иванович и Леонид быстрым шагом пошли в сторону сопки. Через минуту они скрылись в небольшом молодом лесочке.

– Я же говорила Славе, пойдём сразу в лагерь, – тоскливо обронила Клава, – а вы не слышали никаких криков?

– Нет. Было тихо, – ответил ей Саша. Клава пытливо смотрела на нас, как бы ища поддержки и защиты.

Прошло примерно с полчаса. Суп в тарелках, остыл. Но мы не ели. Напряженно ждали возвращения наших товарищей. Прислушивались, но ничего не нарушало тишину, кроме журчащего ручья и назойливо гудящих комаров. За ручьем круто поднимался отвесный склон сопки, усыпанный осыпями мелкой гальки.

– Давай залезем на сопку. Посмотрим, не идут ли наши? – предложил Саша Виктору.

– Не надо никуда лесть, – возразила Клава.

Вдруг мы услышали неясные голоса приближающихся к нам людей. Это были Голованов, Клепиков и Леонид. Клава мгновенно преобразилась. Щёки её покрылись лёгким румянцем. Глаза заблестели.

– Почему костёр не горит? – спросил Николай Иванович, – нас ждете? Вот вам медведя привели.

Они засмеялись.

Клепиков подсел к нам. Лукавый взгляд его глаз смутил нас. Он был в хорошем настроении.

– Говорите, где вы медведя видели? – допытывался он, переглядываясь и подмигивая Клаве.

– На просеке, – ответил Саша.

– Это я там был. Вас лодырей искал. Где вы были?

– На сопке.

– На какой сопке?

– Вот на этой, – Саша показал рукой на вершину сопки.

– Что вы с неё могли увидеть? – недоверчиво возразил ему Клепиков, – охламоны, людей только напугали!

– Это был медведь! – упрямо стоял на своём Саша. Лицо Клепикова слегка помрачнело от какой-то мысли.

– Мы туда больше без оружия не пойдём. Дайте нам пистолет, Николай Иванович, – сказал Виктор. Он привстал от возбуждения, но затем снова сел на лавку.

Голованов медлил с ответом. Он о чём-то думал.

– Пистолет я вам не дам. Не имею права. Вы ещё нечаянно друг друга перестреляете. А на сопку завтра сходим вместе. Покажите, в каком месте видели медведя. Леонид подбросил сухих веток в костёр.

***

После обеда я пошёл с Леонидом вниз по ручью. За плечом у меня висел карабин. Леонид шёл не торопясь. В руке у него было удилище. Леска с блесной опущена в воду.

Леонид решил поймать хариуса, скользя по поверхности воды крючком с надсаженным оводом, особенно осторожно заводя его в глубокие места. Но хариус не попадался. Так вниз по ручью мы прошли километра два. Удача нам не улыбнулась. Хариус, наверное, спустился к устью ручья.

Погода стояла сухая. Дождей не было уже давно. Слева от нас расстилалась долина, поросшая кустарником и мелколесьем. Около ручья тянулись заросли ивняка. Вдруг Леонид остановился и позвал меня:

– Иди сюда.

Я отстал от него на несколько шагов. Рассматривал окрестности. Поэтому не сразу сообразил, что он хочет мне показать.

– Смотри, – повторил Леонид, показывая мне следы на иле около ручья. Вода в ручье спала, обнажив перекат, который ещё хранил влагу.

– Чьи это следы? – поинтересовался я.

– Медведь прошёл здесь совсем недавно.

Я с удивлением рассматривал следы, похожие на ступни человека. Страх я не испытывал. Скорее проявлял любопытство. Посмотрел на Леонида. Он держался невозмутимо. Словно перед нами были следы не медведя, а какой-то собачонки.

Конечно, Леонид, как давний житель этих мест, привык ко всему. Его лицо чуть заросшее рыжей бородкой и усами было обвеяно ветрами, закалилось невзгодами жизни. На него можно положиться при случае.

Как обманчива бывает тишина. Шли беззаботно ни о чём не подозревали, а, впереди, может быть, скользнув звериным взглядом, пробирался к зарослям смородины и малины медведь.

Мы прошли ещё немного вдоль искрящейся от солнца воды в ручье, что журчала еле слышно, обтекая круглые камни. Потом повернули обратно, и пошли через лиственничник. Мох стал сухим, обламывался под сапогами, образуя провалы. Пахло багульником.

Свистели евражки, подавая друг другу сигнал тревоги. Завидев нас, они вставали на задние лапки, чтобы хорошо нас рассмотреть. Затем исчезали в норах или разбегались по кочкам. Мох кончился. Начались кустарники карликовой ивы и тальника. На земле лежало много заячьего помёта.

Я ткнул носком сапога какие-то странные кучи, похожие на огромные муравейники, но почерневшие и безжизненные. Под ногой оказались обыкновенные опилки.

– Откуда здесь опилки?! – я остановился, удивленно оглядываясь, стараясь понять. Леонид взглянул на кучи опилок, которых здесь было очень много, нахмурился и ответил:

– Здесь была пилорама.

– Пилорама?! – повторил я и ничего не понял.

– Да, лет тридцать назад. Здесь была зона, – он, немного помолчав, добавил, – лагерь заключённых.

Я молча смотрел на опилки, что больше походили на землю. Леонид стоял рядом. На простодушном лице слегка выступил пот. Леонид был небольшого роста. Он был молчалив. Жизнь, похоже, его сильно потрепала, и он свыкся со своей судьбой. Но невольно мой живой интерес пробудил в нем воспоминания.

– В этой долине когда-то находилось тысячи людей, – начал он свой рассказ и сел на сухие опилки, как бы приглашая меня отдохнуть, – летом от белой одежды зеков всё белело вокруг. Работали вручную. Пески возили к бункеру на тачках. Видишь по склону сопки линию канавы?

Леонид показал мне рукой на сопку. Сопка была длинной. Склон её был относительно ровным. Недалеко от вершины действительно просматривался срез, похожий на ров, который с небольшим уклоном тянулся через всю сопку.

– Её зеки пробивали в скале. Потом выстилали канаву деревянными колодами, по которым спускали воду к промприборам, В то время электроэнергии было мало, водяные насосы не использовали. Приходилось собирать воду с сопок. А работали, знаешь как? Не так как сейчас. Хочу, выйду на работу, хочу, посплю. На работу гнал страх.

Один раз мы спускались по отвалу, а охранник, как заорёт: “Быстрее, гады бегом!” и дал очередь из автомата. Кто знает по нам или в воздух. Назад никто не оглядывался. Одна мысль только в голове вертелась – добежать до монитора живым. Со скотиной лучше обращались, чем с нами. Издевались, как хотели. На лошадей для смеха надевали валенки на ноги, а нас гоняли разутыми по снегу в сорокаградусный мороз.

Я с уважением и с каким-то затаенным страхом вглядывался в Леонида. Старался подавить в себе брезгливость, что невольно росла во мне от слов Леонида. В мозгу моём стучала мысль: “Преступник! Отсидел свой срок, а до сих пор злости не убавилось”.

Каким-то подсознанием я понимал, что об этом говорить вслух нельзя, поэтому я делал вид, что сочувствую. Но всё же рассказ Леонида вызывал необъяснимый протест.

Суровые невыносимые условия лагерной жизни. Неужели нельзя было поступать с ними по-человечески?

Я в то время не знал, что отлаженная машина террора пропускала людей через гигантскую мясорубку, не оставляя от сотен её жертв никаких следов. Только спустя годы я понял, что Леонид ни в чём не виноват, что он, несмотря на все невзгоды, сохранил в себе черты человека, пусть маленького, но всё же человека.

Я помню, в то время задал ему глупый вопрос:

– Леонид, а ты после того как тебя освободили, был дома?

Леонид сверкнул глазами, у него задрожали пальцы рук. Он так посмотрел на меня зло и с ненавистью, что я испугался.

– Нет, домой я не поехал. Остался здесь. Пусть считают меня мёртвым, – тихо ответил он.

Мы пошли дальше.

– Смотри, в шурф не упади! – предупредил меня Леонид, обходя стороной залитую водой яму.

Таких ям здесь было много. Шурфы были пройдены очень давно. Стенки их обвалились.

Я заметил какую-то дощечку, лежавшую возле одного такого полуобвалившегося шурфа. Наклонился, придерживая приклад карабина, взял её в руки.

Дощечка выцвела под солнцем. На ней сохранилась полуразмытая надпись, сделанная карандашом. Скорее всего, это был номер шурфа и год проходки. Если я правильно разобрал надпись, то шурф проходили в 1940 году, двадцать восемь лет назад.