Трясина

Размер шрифта: 13

Глава первая, в которой друзья рассказывают страшные истории

– Бежим через подпол!

Тоха на правах хозяина поднял дверцу подпола на кухне, и мальчишки спустились в темноту. Федя опустил дверцу над головой и, нечаянно задев густую паутину, вскрикнул.

– Тише ты! – шикнул Тоха откуда-то сбоку. – Иди сюда! Тут есть дверь, через которую я мешки картошки в подпол по осени таскаю.

Федя удивлённо спросил:

– Ты чего сорвался так резко?

– Да мать в окно увидел. Она ругается, не разрешает никого в гости приводить. Говорит, приберись сначала, а потом и води кого хочешь. А я что? Мне вечно не до этого, и ей – с работой-то в школе – тем более.

– А сейчас нам куда?

– Видишь полоску света? Где-то там…

И Тоха с Федей двинулись к стене. Наверху раздался голос:

– Антон! Ты где? Надо воды наносить в баню!

Тишина. Снова шаги, скрип половиц. Забрякала посуда.

Тоха наконец нащупал проём, отодвинул засов, тихонько приоткрыл дверь – не заскрипит ли?

Скрипнула. Тогда Тоха стал открывать медленно, по миллиметру.

– Что это? – послышался голос Тохиной матери. – Опять домовой балует под полом? Говорила я, что у нас кто-то живёт, – никто не верит, ещё и коллеги стыдят, что учительница, а суеверная.

Низкая дверь впустила немного света. Тоха приложил палец к губам и махнул Феде рукой: мол, пошли. Он переступил через высокий порог одной ногой, другой. Подождал, пока выберется Федя, медленно затворил дверь, закрыл снаружи на массивную вертушку.

Мальчишки, согнувшись в три погибели, прошмыгнули в дымчато-зелёные кусты живой изгороди, из кустов – на дорогу, и бежать.

– Куда теперь-то? – немного задыхаясь, спросил Федя.

– Давай на нашу базу на дереве! – предложил Тоха.

Они добежали до небольшого пруда в конце улицы, дальше пошли пешком.

А вот и роща, ещё по-майски прозрачная, с набрызганными светло-зелёной краской листьями и яркими жёлтыми островками мать-и-мачехи. В стороне от тропинки, на одной из старых берёз на высоте метров пяти построена база из старых досок, которые разрешил взять Федин отец, местный деревенский священник. Он с семьёй приехал в село Бурундуки, где жил Тоха, семь лет назад по распределению. Тогда общими силами здесь была построена небольшая церковь. Мужики помогли отстроиться и батюшке, отцу Николаю.

Вот тогда-то соорудили и Федя с Тохой своё собственное стратегическое жилище на дереве. Правда, теперь оно стало мальчишкам уже маловато, но там всё ещё хранились бинокль, старая карта, жестяная банка с монетами, крючками, пуговицами и даже обломком ножа.

В домик можно было забраться только по сучьям. Но хоть и болталось на ветках какое-то подобие верёвочной лестницы, была она скорее для антуража.

Одним словом, девчонкам в это убежище вход был заказан: ни одна из них наверняка не смогла бы залезть в святая святых, даже если бы обнаружила это жилище.

Тоха с Федей привычными ловкими прыжками забрались наверх и расположились на полу: Тоха у двери, Федя – у маленького окна с противоположной стороны.

– Тебе не влетит от матери? – спросил Федя.

– Не-а, – ответил Тоха. – Вечером воды в бочку принесу, и порядок. Что ей за меня переживать? Она вон за своих двоечников переживает – ей хватает. А иногда и за отличников. А я что? Думаю, она рукой на меня махнула…

Федя покачал головой, достал из кармана свёрток и положил на полку со словами:

– Вот, НЗ принёс. «Неприкосновенный запас» значит: свечу, спички и сухари. Пригодятся!

Он двинул неосторожно локтем и столкнул жестянку с сокровищами с полки. Жестянка грохнулась, всё рассыпалось.

– Посвети мне! – попросил Федя.

Тоха достал телефон из кармана, включил фонарик, наклонился, подсвечивая тёмный угол. И, пока Федя ползал на коленках, собирая мелкие железяки, спросил ехидно:

– Что, для тебя это до сих пор сокровища? Давай выкинем эту банку! Какой раз падает. Мы уже не малыши, чтоб дорожить всякой дребеденью.

– Нет, – возразил Федя, – это из нашего детства. Представь, будет тебе тридцать лет, откроешь ты эту банку и скажешь: «Эх!» – и пойдёшь совершать подвиги. Например, деньги зарабатывать. Или дом строить. Проснётся в тебе азарт…

– Ха-ха, – перебил его Тоха, – ну ты сочинитель!

– Да ты знаешь, сколько у моего отца таких артефактов?! – не сдавался Федя. Он стал перечислять: – Кораблик деревянный с парусом, самодельный; старинное серебряное кольцо с всадником, распиленное с одной стороны, – так что даже на мой палец как раз будет; АКМ – как настоящий, с прикладом, даже щёлкает!

– «Калаш» – то у него откуда? – удивился Тоха.

– Я допытывался. Говорит, купил, мол, это просто модель… – ответил Федя.

– Всё равно круто. У священника – и кольцо древнее с всадником, и модель АКМ хранится… А ты посмотри, что у нас: монетки какие-то, гайки, крючочки…

– Не какие-то, а старинные. Может, они даже ценные, – возразил Федя.

– Вот у твоего отца сразу понятно, что были приключения и жизнь интересная. А у нас… Скукота! У моего бати ничего из детства не сохранилось – всё сгорело ещё до моего рождения. А теперь у меня и отца-то нет…

– Извини, – тихо сказал Федя.

– Да что, что он дал-то мне? – вздохнул Тоха. – Он не пил только когда я маленьким был. Я даже помню, как он любил меня носить на плечах. Когда в лес ходили или в деревню к бабушке. Помню, страшно было – потому что высоко. А за волосы или за уши папкины ухватишься – здорово! Дух захватывало! Страшно, но ещё хотелось. Я себя супергероем считал, властелином мира!

– Ну ты даёшь! – улыбнулся Федя. – А потом что?

– А потом они с матерью ругаться часто стали. Мне всё время хотелось спрятаться или вообще сбежать куда-нибудь, чтоб ничего не слышать. А потом… отец пить начал. С мамкой они почти не разговаривали уже. Или только переругивались – и отец снова уходил, чтоб новую порцию добавить. Так-то один раз ушёл, а зима была, мороз градусов тридцать. Да и нашли его наутро в сугробе, метрах в ста от дома. То ли домой идти не захотел, то ли не смог уже. Вот и замёрз насмерть, – сказал Тоха.

Мальчишки помолчали. Сокровища были собраны, фонарик на Тохином телефоне ещё горел.

– Зато отец тебе смотри какую фамилию дал! Ка-за-ков, – вдруг сказал Федя. – Благородная фамилия, героическая. Может, твои дальние предки из казаков были. И вообще, если бы не отец, тебя и на свете-то не было бы!

– Да уж! – усмехнулся Тоха.

– Только не фамилия делает человека, а человек фамилию. Это мне отец говорил. Да ты фонарик-то выключи! – вдруг спохватился Федя. – А то нам зарядки на игру не хватит.

– И правда! Что это я? – Тоха быстро выключил фонарик на телефоне.

Сгущались сумерки, в домик через окно проникало всё меньше света.

– Эх, жаль, что мать так рано домой пришла! – вздохнул Тоха. – Уроки не успели сделать. Может, тогда с утра, перед школой сделаем? Если встанем, – усмехнулся Тоха. – Пошли играть!

– Давай!

Мальчишки достали телефоны.

– Сегодня связь хорошая, – отметил Тоха.

– Вообще мы везунчики, – подтвердил Федя. – Ну у кого ещё есть база на дереве, да ещё и на возвышенности? Интернет только тут, наверное, и ловит.

– Угу, – подтвердил Тоха, уткнувшись в телефон. – Слушай, тут новая версия «Страйка» вышла. Только там не боевики, а нечисть всякая – рогатые да хвостатые, оборотни разномастные, лешие…

– Огонь! Давай потестим! – обрадовался Федя.

– Ты за кого будешь? – спросил Тоха.

– Конечно, против нечисти.

– Я тогда тоже.

– Смотри, их даже М-16 не берёт!

– Чёрт, я ранен!

– Уходим! Вон в тот бункер слева!

– А-а-а… – прорычал Тоха. – Их в бункере ещё больше, чем снаружи!

– Тра-та-та! На тебе, на! А, без толку!

– Вот засада! Всё, я убит.

– И я…

Мальчишки хотели сыграть по новой, но тут Тохин телефон, печально моргнув и жалобно пискнув, умер.

– Всё, зарядка закончилась, – констатировал Тоха и спрятал телефон в карман.

– Эх, это всё из-за фонарика, он много жрёт. – Федя тоже спрятал телефон. – Что будем делать? Домой?

– Да неохота, рано ещё. А давай… – начал было Тоха.

– Страшные истории рассказывать! – подхватил Федя.

– Точно!

Мальчишки даже рассмеялись, оттого что подумали об одном.

– Про нечисть! – предложил Федя. – Ты что-нибудь знаешь?

– А как же! – ответил Тоха. – Вот, например, мне двоюродный брат прошлым летом рассказывал.

Тоха смешно насупил брови, сделал страшные глаза и начал рассказывать жутким голосом:

– В одном большом городе жила-была маленькая девочка. Ну, как маленькая – училась в третьем классе. Она добиралась из школы одна на троллейбусе. Ей надо было проехать всего три остановки. И вот однажды зимой их задержали в школе – то ли класс украшать к Новому году, то ли ещё что. И когда она вышла на остановку, было уже темно. На остановке не было ни одного человека! Стоит она, стоит, мёрзнет уже, а троллейбус не идёт! И вообще – ни автобусов, ничего, только машины – жих! – туда-сюда. А телефонов тогда ещё не было, чтоб маме позвонить.

И вдруг едет троллейбус. Как раз нужный номер. Странный такой – чёрного цвета, и в окнах темно. И людей не видно в троллейбусе. Даже водителя она рассмотреть никак не могла! «Ну, – думает, – это из-за того, что окна тёмные. Вот и не видно никого. Лучше всё равно сяду, чем на остановке замерзать». И села. Еле-еле забралась по высоким ступеням со своим тяжеленным рюкзаком. Села, оглянулась – а и в самом деле троллейбус-то пустой! Она подумала: «Может, выскочить?» Но тут двери заскрипели-заскрипели – и захлопнулись.

Поехал троллейбус, а на других остановках не останавливается! Вот и нужную проехали. Девочка – к дверям, барабанила-барабанила, а троллейбус всё едет! Кое-как прошла она вперёд, к водителю – а водителя-то и нет! Пусто за рулём! Девочка как закричит от ужаса, а троллейбус всё едет и едет. Вот за город выехал, там и троллейбусных проводов-то нет. А троллейбус всё едет и едет.

Видит девочка: к кладбищу подъехали. Двери заскрипели-заскрипели – и открылись. А девочка и не знает, что страшнее: то ли в чёрном троллейбусе без водителя оставаться, то ли на кладбище выходить.

– Ну как, вышла она? – спросил Федя.

– Не знаю, – ответил Тоха. – Только эту девочку с тех пор никто не видел – ни мама, ни папа, и в школе она не появлялась больше. С полицией искали – не нашли. А нашли, говорят, потом весной, когда снег таять начал. Около кладбища.

– Уф, хоть и знаю, что сказочки это, а всё равно теперь стану бояться мимо нашего сельского кладбища ходить.

– А я уже боюсь, – усмехнулся Тоха. – Да всё равно хожу, приходится – живём-то рядом.

– И как там Саввиха в самом крайнем доме живёт? Вот уж ей, наверное, страшно.

– Да что страшно! Говорят, она с нечистой силой дружит, чего ей бояться?

– Да ладно! С чего это ты взял? Вроде бабка как бабка. Ну старенькая, ну сгорбленная. Так это же возраст. А что в церковь не ходит, так воспитание, может, такое. Вон, твоя мать тоже не ходит.

– Да про Саввиху всякое говорят… – неуверенно сказал Тоха. – Я точно-то не знаю…

– А что говорят? – выпытывал Федя.

– Что её травки да ворожба от нечистого. Говорят, умеет она видеть, чего другие не видят. Не бывает это так просто. Так мать рассказывала. А больше я ничего не знаю.

– А хочешь, я тебе правдивую историю расскажу? – вдруг спросил Федя. – Я её от отца слышал. Правда бывает в тысячу раз страшнее сказок, даже самых кровожадных.

– Сам-то не струсишь? – усмехнулся Тоха. – Ну давай, люблю я такое: чтоб внутри всё обрывалось.

– Мне батя рассказывал, – начал Федя. – Ему лет восемь тогда было. Все его по-простому Колькой звали. Однажды послал отец его в лес бересту драть с маленьким топориком. Роща недалеко была – всего километра два до неё. Туда-сюда сходить да бересты надрать – не больше, чем на полдня. А был как раз Духов день, большой праздник. Вот идёт отец-то мой, к роще уж берёзовой подходит, видит: старичок сидит с длинной бородой. Но что-то странное в нём, а что – понять не может. Старичок спрашивает так запросто:

– Хочешь, Коля, новые кроссовки?

А батя думает: «Ничего себе, кроссовки уж в лесу предлагают!» А самому-то хочется, он и говорит:

– Хочу, дедушка! А что за них возьмёте?

– Да ничего ценного, – говорит. – А только приходи сюда, вот к этой берёзе, каждый день, как темнеть начнёт. Зарубку тут сделай, словно сок хочешь взять. Вот тебе берестяной туесок-непроливайка для сока. Да смотри, не пропускай ни одного дня, месяц ходи. Пропустишь – худо будет. И не говори никому об этом! А кроссовки на – прямо сейчас бери. Что увидишь – не удивляйся. И каждый день на коре этой берёзы новую зарубку делай, как бы отмечайся.

Лохматый старик достал из мешочка кроссовки – белые с красным, совсем новые, неношеные, с надписью «Адидас» – мечта любого мальчишки! Они ж тогда редкостью были. Впору пришлись!

Батя ботинки старые тут же под берёзой скинул, кроссы надел, зарубку первую сделал, туесок под неё подставил. Пока бересту драл – старичок исчез, а береста в тот раз хорошо сходила со ствола – ровно, крупными кусками.

Вот вернулся он домой, его похвалили за хорошую работу, спрашивают, откуда обувка такая модная. А батя мой и отвечает:

– Да в лесу на ветке висели. Ничейные, значит.

– Нехорошее это дело, – говорит его отец, – не для тебя они висели. Отнеси завтра на место.

Но батя заартачился, говорит:

– И ботинки свои уж наверняка не найду, да и вон какие хорошие кроссовки.

Ну отец его и сдался – разрешил оставить.

На следующий день ближе к вечеру батя собирается снова в рощу.

– Зачем? – спрашивает отец.

– Да я зарубку сделал, может, сок натечёт. Витамины всё же.

– Какой сок? Июнь месяц на дворе, сок-то ранней весной собирают!

А всё равно батя пришёл и трёхлитровую банку принёс.

Дома стали пить этот сок – и отец вообще перестал не то что ругать Колю, а даже замечания делать. И мать во всём с ним соглашается. Ну, батя-то и стал этим пользоваться – всё с друзьями в футбол гоняет, по дому дел не делает, книги все в туалет отнёс – и ничего ему за это нет от родителей. Только видит батя: мать что-то смеяться перестала, сама как кукла механическая – ходит по дому, делает что-то, а ни поговорить с ней по душам, ни слова ласкового не услышать. Отец спать почти перестал – сидит до полночи, потом ляжет, а всё ему не спится. За месяц так усох – аж скулы торчат, кожа серая, взгляд тусклый.

Видит батя: что-то неладное творится. И сам он злой какой-то стал, на родителей даже огрызаться начал. С друзьями перессорился. А ничего поделать с собой не может. «Ну, – думает, – что-то неладное с этими кроссовками. Не пойду-ка в рощу сегодня». Взял да и не пошёл. Но темнеть стало – и ноги сами туда потянули. Голоса страшные в голове слышались: «Иди, не то худо будет! Обещание держи, а то накажем! Кроссовки взял – расплачивайся». Так боролся батя несколько дней, но всё равно ходил к берёзе – принуждали. Только сок стал выливать в поле.

Отец его через несколько дней спать по одному-два часа начал. Тогда батя однажды пошёл, снял кроссовки, связал их шнурками и закинул на ветку берёзы. А сам ботинки свои искать стал. Искал-искал, нашёл в траве, уж жуки-червяки в них поселились. Выкинул он их всех, надел на ноги свои старые ботинки: «Что моё – то моё! А чужого мне и даром не надо!»

Откуда ни возьмись, старичок опять перед ним. Говорит:

– Носил? Носил! Теперь три срока, что носил, расплачиваться будешь. Проценты за отказ большие! Тебе безопаснее было бы обратно их взять.

Батя вдруг понял, что было странного в этом старичке – глаза зелёные-зелёные, как ряска в пруду, у людей таких не бывает. И прямо в глаза не смотрит. Испугался мальчишка ещё больше, перекрестился, да и дёру из леса! А позади – смех громогласный:

– Ха-ха-ха! У-х а-ха-ха!

И правда, ещё несколько месяцев промучились они все из-за этих кроссовок. А бате всё голоса слышались: «Возьми верёвку да ступай к берёзе. Там знаешь, что делать». Или ещё: «Не спи, не спи, а то придём за тобой, земля под берёзой твоим домом станет». Батя говорит, ой что они тогда пережили.

А спасла его знахарка. Отпоила зверобоем, полынью да ещё какой-то травой.

– Что за трава? – спросил Тоха.

– Да я названия не помню. А знахарка говорила, что такая напасть случилась, потому что мальчишку в великий праздник работать отправили.

Когда отец с матерью стали снова воспитывать батю – иногда и ругать да наказывать, если по делу, – ему счастьем это было! Ну и ласка, конечно, появилась в доме. Тепло стало снова, по-человечески. Вот из-за этого всего батя-то мой и стал священником, когда вырос.

– А что, он ведь мог, наверное, у старичка того что-нибудь и ещё попросить, кроме кроссовок? Что кроссовки? Тьфу, ерунда! Вот если бы я повстречал такого волшебника, я бы уж не прогадал! Я бы поторговался с ним!

– Да как ты не понимаешь, что это никакой не волшебник был?! – возмутился Федя.

– А кто же, если волшебство творит?

– Может, леший это был, может, ещё кто. Нечистая сила, в общем. Они все ловят человеческие души на приманку!

– Я бы много отдал, чтобы мать на меня не кричала! – размечтался вдруг Тоха. – Уж я бы не прогадал…

– Дурак ты, Тоха!

– Сам дурак. Ничего ты не понимаешь! Я домой, – Тоха резко встал.

Они молча выбрались из убежища на дереве, молча пошли по тропке в село, держась в отдалении друг от друга. Спорить о жизни больше не хотелось. Каждый, не прощаясь, направился к своему дому.

Тоха зашёл в избу. Мать сидела в стареньком кресле без накидки и перечитывала Толстого. У Тамары Георгиевны – так звали его мать – в этом учебном году были старшие классы, с восьмого по одиннадцатый. И мало того, что в ближайшем будущем им предстояло сдавать выпускные экзамены по русскому, так две девочки выбрали ещё и экзамен по литературе.

– Мам, а что поесть? – спросил Тоха, поднимая крышки пустых кастрюль на плите.

– Картошка вчерашняя в холодильнике, – отозвалась мать. – А если не хочешь, то лапшу себе завари.

Тохе картошка уже надоела. Он включил чайник, пока вода закипала, разломал лапшу в глубокую миску, добавил масло и специи из пакетиков. Залил кипятком.

Через пять минут ужин был готов. Вооружившись ложкой и вилкой для воды и для густой лапши, – Тоха любил именно так – он принялся поглощать свою нехитрую еду. Тепло разлилось по телу, мальчишка улыбнулся, серое облако недавней ссоры с другом рассеялось. Тоха с удовольствием пошёл носить воду в баню.

– Ты сделал уроки? – крикнула ему вслед мать.

– Сделал! – без зазрения совести соврал Тоха.

«Эх, как сейчас с уроками быть? – с сожалением подумал Тоха. – Восьмой класс, задают всё больше и больше. Вдвоём-то легче учиться». У друзей было своеобразное разделение труда: Тоха делал точные предметы и английский, а Федя – остальные. А потом они друг у друга переписывали, немного изменяя домашку для вида. Процесс учёбы был отлажен, чтобы она занимала минимум времени. А теперь из-за этой дурацкой ссоры всё рушилось.

«Ладно, чего там, помиримся, – решил Тоха, – ну подумаешь, не сошлись в чём-то, удобство в учёбе важнее». И он подошёл к колодцу. «Жаль, что отец не успел сделать водопровод», – подумал Тоха.

Громыхая вёдрами, иногда по пути расплёскивая воду, Тоха постепенно заполнил бачок для горячей воды в бане, потом две ванночки. Заодно наносил дров, чтоб завтра этим не заниматься. А в голове у него роились мысли – и все вокруг истории, рассказанной Федей.

«А ведь если всё это правда, – думал он, – от скольких проблем можно было бы сразу избавиться! А что если пойти к Саввихе? Разговорить её, повыспрашивать. Может, она что-нибудь сделает?»

Глава вторая, в которой Тоха понимает, что Федя ему не друг, а соперник

В понедельник вся маленькая сельская школа гудела, как улей. И совсем не из-за предстоящих экзаменов. Все обсуждали только одну новость.

– В нашей-то деревне – да вышку ставят! – не переставали удивляться старшеклассники.

– Вот наиграемся теперь! – Даже началка готовилась нырнуть в глубины Интернета и застрять там как можно дольше.

– Круть, Интернет будет! Заживём! – Ученики все как один ёрзали, подпрыгивали и вертелись на уроках, обсуждая потрясающую новость и норовя выглянуть в окно – посмотреть, что там делают мастера-монтажники.

Замер и осмотр местности провели ещё в конце осени.

– Вишь, карусель какую для ентой нечисти-то делают. И всю местность им теперича как на ладони видать будет, – говорила ещё тогда в магазине бабка Анисья, которой было сто лет в обед.

И действительно, рабочие в синих фирменных куртках с блестящей надписью на спине «Одолень-Сети» не обманули. Через полгода, плюс один месяц – на задержку, а как же иначе! – вышку уже монтировали. Рядом с водонапорной башней, похожей на огромное ржавое опрокинутое ведро, за один день вырос тонкий серебристый металлический столб, середина и верх которого были увешаны какими-то цилиндрами, коробами, антеннами.

«Теперь играть можно будет даже дома! – радовался Тоха. – Ну не одной же учёбой, в самом деле, заниматься!»

Интернет в селе Бурундуки был и до вышки, но только на почте и в кабинете директора школы – с никакой скоростью и с миллионом фильтров – об этом знали даже младшие. Поэтому директора подкупить на ночное сидение в Интернете никто не покушался, да и доисторический комп на почте был никому не нужен. Все, кому надо было, лазили по деревьям и по крышам с телефонами, правда, это было не очень удобно.

На первом уроке математики Тоха обдумывал план действий, пытаясь найти повод заглянуть в дом к Саввихе, и ни на какие разговоры не обращал внимания. На втором уроке литературы он вместе со всеми сдал тетрадь по развитию речи. Но там не было сочинения, он не силён был их писать в одиночку.

Вместо сочинения Тоха начеркал в тетради: «Уважаемая Тамара Георгиевна! Простите, я не смог написать сочинение. Умные мысли так и не пришли».

Да-да, «Тамара Георгиевна»! Мать Тохи строго разделяла школу и дом и не позволяла сыну называть её мамой в школе. Только официальное обращение! Никаких поблажек в оценках. Поэтому по русскому и литературе у Тохи были оценки хуже, чем по другим предметам.

Тоха сел, как обычно, за первую парту. Это самое спокойное место. Только сегодня один – Федя был за последней. И на литературе к нему подсела Яна!

Тоха ревниво покосился на них.

Яна, как всегда, весело щебетала, Федя ей улыбался и что-то рассказывал с умным видом.

В восьмом классе было двенадцать человек, и не заметить этой болтовни Тамара Георгиевна никак не могла. Но она не сделала ни одного замечания! «Почему?» – недоумевал Тоха.

Вместо этого она задавала вопросы классу, игнорируя последнюю парту у окна. Тоха отвечал невпопад и в результате получил трояк.

На большой перемене Федя подошёл к Тохе:

– Ты чего такой хмурый? Ну поссорились, с кем не бывает. Если хочешь, приходи сегодня.

А Тоха и сам не мог понять, что с ним. Янка, что ли, добила его? То она Тохе улыбается, то с Федей сидит за одной партой и мило с ним болтает.

– У меня другие планы на сегодня, – сдержанно ответил Тоха.

– Ну как знаешь, – как ни в чём не бывало махнул рукой Федя. – Ты сочинение-то сдал?

– Сдал, конечно, – ответил Тоха. – Что уж я, сочинение сам не напишу? – Ну не говорить же, в самом деле, что он написал в тетради только просьбу о помиловании?

– Отлично! – обрадовался Федя. – А Яна попросила объяснить ей, как тезисы по истории писать. Она в шесть придёт. Если передумаешь, и ты давай.

«Тоже мне, благотворительный фонд нашёлся», – подумал Тоха, неопределённо покачав головой, и отошёл к окну.

На стекле были видны чьи-то грязные отпечатки пальцев, след от чёрного маркера. Тоха дохнул на стекло – в этом месте вдруг проявился полукруг, начерченный пальцем. Дохнул ещё и ещё раз рядом – и проявилось сердечко. А за окном пробивалась из земли и на деревьях нежная зелень, появлялись тут и там первые одуванчики. Даже небо было особенное – голубое-голубое, мечтательное-мечтательное, с белыми барашками.

«У них будет почти свидание, – думал Тоха, – а я что, стану торчать на своей веранде? Ведь ещё не факт, что Янка Федю выберет, ещё можно побороться!»

Яна была красавицей. Не сказать, что с идеальной внешностью – лицо длинноватое, но при её высоком росте это не бросалось в глаза. Тёмные густые каштановые волосы по пояс, которые она любила носить распущенными, были её главным украшением. Хотя учителя регулярно делали ей за это замечания. Но она отвечала: «У меня от любых причёсок болит голова!» – и продолжала сражать наповал мужскую половину школы.

А глаза! Она умело пользовалась подводкой и густо красила ресницы. И ещё с шестого класса в них появился какой-то притягательный дерзкий блеск и неизменная насмешка, но она умела так опускать глаза, что Тоха отчаялся разгадать её. Каждый взгляд Яны, брошенный в его сторону, повергал его в смятение, радость и будил неведомые и неопределённые надежды.

В прошлом году Федя из угловатого, нескладного мальчишки вдруг превратился в рослого красавца с тёмными вьющимися волосами. Яна явно им заинтересовалась, и с тех пор Тоха никак не мог понять, есть у него шансы или нет.

Кто-то ткнул Тоху в бок, и он очнулся, снова оказавшись среди обычного шума перемены. Он оглянулся. Янка!

– А что, Тоха, делать уроки вместе – это интересно! – подмигнула она и хохотнула. – Приходи! – И Яна, не дожидаясь ответа, взмахнув волосами, быстрым шагом удалилась по коридору.

«Что Федя ей сказал? Почему она меня позвала?» – недоумевал Тоха. Но настроение у него поднялось. Он отвернулся от окна, встал лицом к то и дело пробегающей мимо малышне.

Ему пришла в голову гениальная мысль: «Если Федя всегда улыбчивый, радостный, у меня пусть будет, наоборот, таинственный и загадочный вид, бледное лицо, задумчивый взгляд и… синяки под глазами. – Тоха даже улыбнулся от своей придумки. – Посмотрим ещё, по кому станет сохнуть Янка, по мне или Феде».

Дело портило одно: Янка любила красиво одеваться и уж точно не была скромной простушкой, которую деньги не интересуют. Федина семья жила небогато, но в достатке, и дом у них был новый, а вот Тоха… Зарплата у Тохиной матери была небольшая, денег ни на что не хватало. Из приличной одежды у Тохи было две рубашки и одни брюки, которые стирались в выходные. А Тохина мать уже третий год ходила в школу в трёх платьях по очереди. Но ей, казалось, было всё равно. Дома тоже постоянно что-то выходило из строя и требовало денег: то раковина треснула – пришлось купить простую алюминиевую, то зеркало, что висело на стене, разбилось – купили обычное настольное, то ещё что.

«Как же осточертело жить в нищете! – Тоха даже стукнул кулаком по подоконнику. – А у меня пока ни образования, ни профессии. Хотя… Ведь можно же что-то придумать. Не все же разбогатели благодаря профессии».

На остальных уроках Тоха сидел, рисуя на листке в клетку вензели, круги и закорючки. Он думал. После уроков он сам подошёл к Феде. Предложил ему:

– Пойдём посмотрим, как вышку делают.

– Отличная идея! Заодно спросим, когда её запустят в работу.

– И можно будет резаться в игры даже дома, – довольно сказал Тоха и в шутку толкнул Федю плечом. Тот раскрыл ладонь, и они скрепили примирение звучным хлопком.

Когда Тоха вернулся домой, мать сидела в кресле и проверяла тетради. Иногда она что-то бормотала под нос, комментируя написанное или читая вслух. Только-только Тоха, даже не переодевшись в домашнее, взялся за разогретые рожки с яйцом – она открыла его тетрадь по развитию речи.

– Это что такое? – поднялась мать с кресла с раскрытой тетрадью в руке. – Это что такое? Ты думаешь, если мать учительница, то можно и не учиться, что ли? Просто так тебе всё нарисует?!

Тоха даже попятился от матери с тарелкой в руках. В таком гневе он её давно не видел.

– Мам, ты что? Я же пошутил. Я напишу, просто именно в тот день я правда не смог.

Но мать не оценила шутки.

– Шутка – это то, что делается или говорится не всерьёз, а ради развлечения и веселья, – процитировала она толковый словарь. – А у тебя это – издевательство, лень и неумение взять себя в руки и усадить за стол! – Она продолжала наступать, размахивая перед Тохой его тетрадью. – Вырос дылдой, а ума не видно! – Мать замахнулась тетрадкой. – Позор на мою голову! Да у тебя все оценки, наверное, липовые!

Тоха попятился ещё, наступил на что-то, чуть не упал, но вот тарелка с рожками всё-таки выпала из рук, противно брякнув.

Мать как-то сразу вдруг успокоилась, тихим, но твёрдым голосом сказала:

– Бери веник и тряпку. Уберёшь – сразу садишься за сочинение. При мне. И пока не напишешь – никаких дел, друзей, погулять и прочего. Всё ясно?

– Ясно, – пробурчал Тоха.

У него на глаза навернулись слёзы, и он ничего не мог с этим поделать. Тоха подметал, сгребая рожки в совок, вытирал пол, наклонившись как можно ниже. Уф, отпустило. Он исподлобья взглянул на мать, она на него даже не смотрела.

Вздохнув, Тоха вымыл руки и сел за стол – писать это разнесчастное сочинение. Какие там темы? Тоха выбрал одну из трёх. Он сидел, покусывал кончик ручки. Слова не шли. Минут через пять мучений Тоха только-только начал писать первые два слова, как мать хлопнула ладонью по столешнице:

– План! Где план?

«Да зачем этот план?» – подумал Тоха, но возмутиться вслух не рискнул. Он послушно написал в черновике цифры: 1, 2, 3.

Мать закатила глаза:

– Один, два, три – это план для второго класса, ну максимум для пятого! Ты – в восьмом, понимаешь? В восьмом! И план у тебя должен быть сложный!

«Да он и так для меня чересчур сложный. Я не знаю, что писать ни в сочинении, ни в плане», – подумал Тоха и перечеркнул написанные цифры.

– Так, спокойно, – скомандовала себе Тамара Георгиевна, уже принимая роль учительницы, а не матери. Она несколько раз глубоко вдохнула-выдохнула, взяла ручку с красной пастой и принялась объяснять, задавать вопросы, подводить к мыслям сына, как самого последнего двоечника.

Тоха сначала ничего не понимал – между ним и матерью как будто стояла стена, через которую не могло пробиться ни одно объяснение. Но постепенно, видя, что мать на него больше не кричит, Тоха успокоился, и стена пропала, дело пошло.

– Не надо писать техническими словами. Пиши человеческим языком, – то и дело напоминала ему мать, поглядывая на то, что он пишет.

Через два часа черновик был готов. Тоха взглянул на часы. Было полседьмого.

– Чёрт! Чёрт! – Тоха выскочил из-за стола. – Мам, мы должны были с Федей встретиться. Мам, можно я пойду?

– Вот твоя благодарность! – проворчала мать. – Я из-за тебя тетради недопроверила, к урокам не подготовилась, а ты… Ладно уж, иди, придёшь – перепишешь на чистовик. Сегодня же! – на всякий случай уточнила она.

– Хорошо! – И Тоха выскочил из избы, на ходу просовывая руку в рукав куртки. Он сообразил, что в спешке забыл тетрадь по истории – ведь они собирались конспектировать что-то. «А, ладно, поздно возвращаться», – подумал он. Но тут ему в голову пришла другая, более страшная мысль: «А вдруг они там уже целуются? У Феди же есть своя комната!» Тоху даже прошиб холодный пот. Он вдруг остановился. «И зачем я туда пойду?»

«Да нет! У батюшки в доме – да целуются? Не может такого быть, – успокоился тут же Тоха. – Тем более Янка сама меня позвала». И Тоха всё-таки пошёл к Фединому дому. «Я даже не посмотрел, как выгляжу», – новая мысль засверлила мозг перед самым домом. Он обеими руками пригладил свои тонкие непослушные белокурые волосы, темнеющие к затылку и вискам, поправил рубашку, которую ещё не переодел со школы. «Надо было зубы почистить ещё раз и носки сменить, – подумал Тоха. – Придётся поменьше открывать рот и сидеть, стараясь не двигать ногами».

Он зашёл в сени, отметил, что Янкины лакированные ботинки тут, и робко постучал. Дверь открыла матушка Ольга с малышкой на руках.

– Проходи в комнату, – пригласила матушка, – они там. Но скоро мы укладываемся спать, поэтому ненадолго, не больше часа, хорошо?

– Хорошо, – кивнул Тоха.

Яна в чёрной мини-юбке, в леггинсах и свит-шоте сидела с ногами на заправленной кровати и вообще держалась совершенно по-свойски, как будто бывала тут миллион раз. Федя склонился над письменным столом и что-то подчёркивал карандашом. Видимо, те самые тезисы.

– Смотри, нужно выбирать только самое главное. И стараться записывать коротко, может быть, даже схематично. О, Тоха, привет! – Федя увидел друга и встал из-за стола.

– Привет-привет! – пропела Яна. – Что, всё-таки пришёл?

– Как видишь, – ответил Тоха. – Только вот мать задержала немного. Надо было по дому помочь, – зачем-то соврал он и присел на краешек кровати.

– А мы тут почти заканчиваем, – сказал Федя, разворачиваясь на стуле лицом к гостям. – Осталось переписать. Держи, Яна, – и он передал ей учебник по истории.

Яна открыла тетрадь и, улёгшись на живот и болтая ногами, начала переписывать подчёркнутое Федей.

– Сейчас математику сделаем, и всё. Помогай, а то я долго по математике соображаю.

Трудновато было делать математику. Смысл задачи всё время ускользал от Тохи, а взгляд то и дело останавливался на юбке и укороченных светлых носках Яны, обнажавших лодыжки. И носки, и лодыжки были безупречными. Каждый игривый взмах ноги заставлял задачу плыть бессмысленной вереницей букв перед глазами Тохи. Он сжал виски пальцами, прикрыл глаза, чтоб не видеть лишнего вокруг себя.

«Два компьютера… работают совместно… По отдельности один из них сделал бы работу на 4 часа быстрее другого… А, тут же обычное уравнение! – наконец понял он. – Так, ещё немного. От того, решишь ли ты задачу, зависит мнение Яны о тебе». В словах задачи появилась логика, в цифрах – стройность. Тоха быстро набросал на листе схему задачи, произвёл несколько расчётов.

– Есть! – Он протянул листок Феде.

– Ух ты! – восхитился тот.

Яна посмотрела на Тоху с уважением. Он перехватил этот взгляд, и у него всё заплясало внутри.

– Нам пора, – вздохнул Федя. – Из-за малышки мама не разрешает надолго. Пойдём, Яна, мы тебя проводим, – предложил он.

По дороге до Янкиного дома Федя с Яной всё болтали, шутили, смеялись. А Тоха шёл чуть позади, смотрел на Янкины ноги и слушал с горечью её заливистый смех. В разговорах и шутках ему было бесполезно соревноваться с Федей. Ладно, он возьмёт другим.

«Пора действовать, – решил Тоха. – Завтра вечером точно пойду к Саввихе. Если она знахарка, наверняка у неё есть средства на все случаи жизни».

Глава третья, в которой Тоха идёт к Саввихе за советом

Саввиху звали так по имени давно умершего мужа – Саввы, а по документам она была Маргаритой Вилентьевной. Но её экзотическое для села Бурундуки имя в обиходе не прижилось, и все звали её по-простому, по-привычному – Саввиха.

Тоха ещё раньше выспрашивал у матери про их странную соседку. Но и мать много не знала. От кладбища до дома Саввихи было всего метров сто, там росли деревья. Ей предлагали поставить забор повыше – хотя бы с одной стороны, но Саввиха ни за что не соглашалась:

– Что это я, от своих предков высоким забором отгораживаться буду? Али думаете, я их бояться, что ль, должна? – И добавляла: – Разве забор в этом деле хоть как-то поможет?

На последний аргумент ни у кого слов не находилось. Так и жила Саввиха в старой избе у самого кладбища, и небольшой участок её был огорожен лишь некрашеным штакетником. Сарай покосился, но Саввиха скотину не держала, поэтому махнула на него рукой:

– А, на мой век хватит! Больше-то мне и не надо ничего.

Напротив дома Саввихи, через дорогу на небольшом пустыре стоял старый двухэтажный деревянный овин, где раньше сушили лён. Он давно был никому не нужен – лён теперь не выращивали, и овин пустовал. Матери не пускали туда ребятишек, стращая их тем, что овин может в любой момент развалиться, а особенно тем, что там живёт овинник – страшный волосатый дядька с железными кулаками, который мог, говорят, любому бабайке голову оторвать. Никто из деревенских ребятишек лично не видел бабайки, но построенная родителями иерархия по силе и страшности должна была вызывать опасения. Однако из местной детворы всё равно находились охотники лазить на овин, чтобы пощекотать себе нервы.

Дети видели там пучки развешенной на шестах травы – сельчане решили, что это Саввиха сушила заготовки для снадобий.

Через какое-то время на хлипкой двери овина появился маленький замок. Его, конечно, мог сорвать любой, но это был знак. Знак собственности. И овин оставили в покое.

Саввиха жила обособленно от сельчан, но к ней время от времени приезжали чужие, неместные машины, чаще всего иномарки.

«Опять привораживает, – говорили сельчане, – или гадает». Видимо, слухи об умениях Саввихи вышли даже за пределы района. Свои к ней тоже иногда похаживали за чем-нибудь: кому скотину вылечить, кому пропавшую вещь найти или что посерьёзнее сделать, но каждый старался пройти к ней в сумерках, тайком. Никто из местных ни за что бы не признался в обращении к Саввихе за помощью. Тем более отец Николай во время проповеди иногда напоминал сельчанам, что ворожба и приворот – это очень плохо, хотя лечение травами – полезно.

Тоха постучался к Саввихе вечером, ближе к девяти, когда село уже готовилось ко сну, все сидели по домам, кроме молодёжи.

«Что бы такое придумать? – размышлял Тоха. – Ведь должен быть какой-то повод, не скажешь же Саввихе настоящую причину моего визита и расспросов». Он уже приближался к дому, но в голову ничего подходящего не приходило. «Так, может, живот болит… Глаз дёргается… Пропало что-нибудь ценное… У меня ничего ценного-то нет. Ладно, пусть будет живот».

Свет горел. Тоха отворил калитку, постучался в окно. Шторка отодвинулась, выглянула Саввиха, узнала соседа. Шторка вернулась на место, в доме что-то заскрипело, хлопнуло, у наружной двери отодвинулся изнутри засов, дверь в тёмный коридор открылась.

– Добрый вечер, баба Саввиха, – сказал Тоха.

– Антон, что ль? Ну добрый. Чего пришёл-то? Ведь по делу, чай?

– По делу, да деликатному.

– Заходи, коль не боишься бабки. А то я знаю, всякое про меня говорят.

Тоха шагнул в тёмный коридор.

– Свет тут у меня перегорел, – объясняла по пути Саввиха, – а лампа больно высоко, вот я всё и тяну с заменой-то – страшновато лезть. Я тут всё и на ощупь знаю, зачем, думаю, мне свет?

– Я вам сделаю, баба Саввиха. Уж по лестницам-то лазить и лампочки вкручивать я умею. А может, ещё чем помочь?

Тоха радовался: пока обстоятельства складывались как нельзя лучше.

Саввиха, а следом и Тоха поднялись по ступенькам в сени, тоже тёмные, и вошли в избу. Тохе даже пришлось пригнуться – такой низкой была дверь.

Один угол избы был отделён небольшой заборкой в сторону печи – это была кухня. Повсюду висели мешочки и пучки трав – и побольше, и поменьше. Некоторые пучки были совсем куцые, с остриженными веточками. Печка выглядела свежебелёной, хотя от верхней задвижки над устьем пошли черноватые подтёки от сажи. «Труба течёт», – определил Тоха. Небольшие окна располагались низко к полу. Тоха отметил особенный запах в избе – свежий, пряный, словно прочищающий мозги и уносящий в другой мир, где много ветра и простора.

На стене между окнами Тоха увидел большую старую портретную фотографию в рамке. «Её сын?» – подумал он, рассматривая молодое улыбающееся лицо и гимнастёрку.

Саввиха посадила Тоху за стол, стоявший в простенке между двумя передними окнами. Проверила, плотно ли задёрнуты ситцевые шторы и, пока Тоха оглядывался по сторонам, поставила чайник на кухне.

– А это правда, что вы собираете травы на кладбище, и от этого они имеют особенную силу? – спросил Тоха, когда она вернулась.

– Ты что? – Саввиха даже засмеялась. – На кладбище нельзя ничего рвать, а тем более уносить оттуда – ни ягоды, ни грибы, ни растения какие – вообще ничего нельзя.

– А почему? – спросил Тоха.

Саввиха посмотрела на него внимательно и серьёзно. Поколебалась, но всё-таки ответила:

– Смерть принесёшь. Или болезнь какую смертельную, что одно и то же. Всё, что на кладбище, принадлежит покойникам. Их уважать надо, зачем у них отбирать?

– А земляника там бывает самая крупная, – заметил Тоха.

– Что есть, то есть, – согласилась Саввиха. – Ну выкладывай, чего хотел. Стряслось что, али любопытство покою не даёт?

«А бабка-то непростая», – подумал Тоха и сказал:

– Живот меня мучает. Вот уж недели две.

– А что живот? Болит?

– Да, болит, – соврал Тоха. – И понос…

– Ну, подымай футболку, – приказала Саввиха.

Тоха встал, задрал футболку, выпятил живот. Саввиха тёмными руками с широкой ладонью и крепкими узловатыми пальцами потрогала живот – сверху, снизу, с боков. Движения её были быстрыми, она нажимала там, где ей нужно было, и особо не церемонилась.

– Ну что? – спросила она, подразумевая, видимо, болело ли где при ощупывании.

– Вот тут немного, – неуверенно сказал Тоха. Он уже совсем не был уверен, что так легко удастся провести эту бабку.

Саввиха ничего не сказала. Она вышла в сени, тут же вернулась с каким-то цветастым самошитым мешочком. Бережно развязала его. Тоха увидел там мелкие чёрные сморщенные бусинки.

– Это черёмуха, – объяснила Саввиха. – Вяжет в животе всё, с первого раза.

Она вырвала из старой тетради, посеревшей от времени, чистый листок, свернула его, получился кулёк. Загнула нижнюю часть, сыпнула ягод, завернула сверху.

– Вот, заваришь десять ягод на стакан, кипятить их надо минут пятнадцать, чтоб хорошо заварились. Пусть постоят полчаса. А потом и пей. Сразу должно пройти, если не пройдёт – на другой день ещё раз заваришь.

Тоха взял кулёк, поблагодарил. Причин оставаться больше не было, и Тоха направился к выходу. И уже у двери, обернувшись, спросил:

– Баба Саввиха, это правда, что домовые существуют? И банники, овинники, лешие…

Саввиха внимательно посмотрела на Тоху, даже немного прищурилась. Наконец сказала:

– Правда. Существуют. И не только они.

– А можно я к вам завтра в это же время приду? Свет сделаю, может, что-нибудь починю, поправлю.

– Приходи, приходи, – ответила Саввиха. – Вот завтра тебе, может, и расскажу что, если уж тебя это так интересует.

Она проводила Тоху до улицы, закрыла за ним дверь на засов.

А Тоха шёл домой, попинывая камушки. В воздухе витал терпкий запах черёмухи – на днях расцвела. То ли этот запах так повлиял, то ли запах влажной ещё земли, которая, казалось, дышала каждой пробившейся травинкой, каждым листочком, то ли голову сносило от запаха трав в избе Саввихи, но у Тохи вдруг появилась твёрдая уверенность, что его ожидает ах какое лето! И Янка влюбится именно в него! И вообще всё будет прекрасно!

Тохе вдруг расхотелось идти домой. Его взгляд упал на старый-престарый овин. То самое место, где можно уединиться! И очень удобное – от дома недалеко.

Тоха подошёл к двери и упёрся в замок. Маленький, заржавелый, он, однако, не поддавался. Дверь или доску Тохе выламывать не хотелось – это уж совсем походило на вандализм. Он подёргал и так и эдак – два гвоздя на петле справа чуть двинулись. Тоха аккуратно вытащил правую петлю – и всё повисло на левой. «Похоже, до меня так уже открывали», – сообразил он. Издалека было вообще незаметно, что запор чуть перекошен.

Тоха тихонько отворил дверь, темнота изнутри дохнула на него. Он сделал шаг в эту темноту – ничего не случилось. «И чего я боюсь? – подбадривал себя Тоха. – Вон дом-то, рядом. Надо быстрей наверх, там не так страшно». Он нащупал знакомую лестницу, полез – каждый скрип раздавался в ушах Тохи, как будто это был единственный звук в мире, и его слышал каждый в радиусе пары километров.

Наконец он поднялся, переступил с лестницы на настил. Тоха помнил, что по нему нужно ходить осторожно – местами он мог быть и не приколочен. Запах здесь, в овине, показался ему знакомым. В слабом свете сумерек Тоха рассмотрел висящие по стенам и на двух шестах пучки трав. «Точно такой же запах был в доме у Саввихи! – сообразил Тоха. – Значит, это она тут теперь хозяйничает. Ну ничего, я же плохого тут не делаю…»

В углу Тоха обнаружил кучу сена. Он взял охапку, положил её к окошку, улёгся, закинув руки за голову. В широком квадрате воздуховода уже виднелись звёзды. Сначала Тоха увидел одну, самую большую, потом насчитал ещё пять… семь.

«Как это в древности люди придумывали созвездия? – размышлял он. – Они соединяли звёзды линиями, а потом воображали, на что это похоже?» И он принялся придумывать своё собственное созвездие из звёзд, которые видел. Две рядом, одна пониже, ещё две – сбоку. «О, это же череп! – вдруг понял Тоха. – А сбоку что? Череп с хвостом? Или… существо с хвостом?» Какое-то облако вдруг закрыло самую яркую звезду, потом уплыло дальше – череп ему подмигнул. «Нет, это змей. Воздушный Змей», – успокоил себя Тоха и подмигнул хвостатому змею в небе.

Вдруг внизу стукнуло, сбрякало – раз, другой, третий. Вот словно что-то упало на раскиданные доски. Тохе стало не по себе. «Ветер?» – с надеждой подумал он и прислушался. Нет, ветер не задувал нигде, снаружи было тихо. Потом будто кто стал забивать гвоздь маленьким молоточком. Тоха не шевелился. «Если это кто-то, а не что-то, может, он меня не заметит?» – решил он. Тоха весь превратился в слух. Стук раздался сверху. Скрипнула доска, но где – Тоха не смог уловить. Вдруг ему показалось, что какая-то тень закрыла небо и звёзды. Он протёр глаза: нет, вот оно снова – созвездие Воздушного Змея, придуманное Тохой. Может, его на секунду закрыло облако?

Стало тихо, стуки-скрипы прекратились. Тоха выждал ещё минут десять, шевельнулся – ничего. Он встал с сена, осторожно, стараясь не издать ни звука, прошёл к лестнице. Верхняя ступенька под ним коварно скрипнула. Тоха замер, прислушался. Ничего. Тогда он быстро спустился и вышел на улицу. Как ему там показалось привольно! «Надо же замок закрыть!» – сообразил Тоха. Он вставил в доску два гвоздика правой петли.

«И ничего я не сбежал, – успокаивал себя Тоха. – Всё равно пора домой, а то мать потеряет. Зато теперь я точно знаю, что спросить у Саввихи и как её разговорить».

Когда Тоха вернулся домой, мать уже собиралась спать – перед сном читала книгу.

– Ты чего так поздно? – спросила она.

– Так, гулял, – ответил Тоха. – Хорошо там, весной пахнет. Я сегодня на веранде буду спать, уже тепло.

– Как знаешь, – сказала мать. – Возьми только тёплое одеяло.

Тоха достал из шкафа одеяло и вышел на веранду. Он там не успел ещё ничего подготовить, прибраться, чтоб приятно было в этом закутке быть – считай, что в своей комнате. «Эх, жаль, что ночевать тут можно только летом», – вздохнул он, подвинул ногой валяющиеся тряпки, старую одежду, бросил в угол у окна матрас, вместо подушки нашёл какое-то пальто, которое мать уже давно не носила, укрылся одеялом.

Когда он стал засыпать, перед ним залетал по небу Воздушный Змей с белыми огнями-звёздами по краям и на хвосте. Потом он увидел Янку, она почему-то сидела на берёзе, поигрывая хвостом и распутывая пальцами, как расчёской, длинные зелёные волосы. Потом ему пригрезилась Саввиха. Нос у неё был крючковатый, она клала в кипящее зелье дохлых мышей, аккуратно отсчитывая нужное количество и, держа их за хвостик, опускала в котелок. Потом какую-то траву в ступке растёрла в порошок, бросила и его. Варево забулькало, зашипело, из тёмного стало нежно-бирюзового цвета. Саввиха сняла котелок с огня, налила варево в склянку, протянула Тохе. «Сладко, – подумал Тоха, даже в полудрёме ощущая этот вкус. – Хочу сладкую жизнь». Тут сон окончательно одолел его, и Тоха, кроме черноты, уже ничего не видел.

Глава четвёртая, в которой Тоха получает от Саввихи верное средство

– Так я был прав! – воскликнул Тоха, проснувшись наутро, – он помнил своё вчерашнее видение в полудрёме. – Значит, Саввиха действительно может мне помочь. Она всё знает! – И он вскочил, полный решимости добиться своей цели.

Тряпки на веранде некогда было убирать – пора бежать в школу. Тоха быстро собрался и выскочил, пообещав себе устроить уютное логово на веранде после уроков.

Интернет заработал с утра. Каждый ученик об этом знал. И у каждого был с собой телефон. Сорок пять минут урока – это слишком долго, чтобы терпеть, пока начнётся перемена, а десять-пятнадцать минут перемены – это слишком мало, чтобы что-то существенное сделать в игре. Вот самое очевидное объяснение того, что большая часть учеников так и норовила залезть в телефон прямо во время урока. А противные учителя им мешали.

Янка в этот день в школу не пришла, и уроки тянулись медленно, скучно. Тохе не хотелось ни с кем разговаривать, даже с Федей, поэтому перед каждым уроком, заходя в очередной кабинет, он небрежно кидал свой рюкзак на стул рядом с собой – и сидел один. Едва дождавшись окончания последнего урока, Тоха быстрым шагом направился домой. Он переоделся, бросив одежду прямо на матрас, и направился к овину. Днём не страшно! А думалось там легче, и легче было дождаться вечера, когда можно будет наконец подойти к дому Саввихи незамеченным.

Тоха подошёл к овину и аккуратно вынул правую петлю из косяка, прикрыл за собой дверь, забрался наверх по лестнице и улёгся на лежанку из сена, закинув руки за голову.

Не прошло и пяти минут, как в тишине раздался звук проезжающей машины. Тоха вскочил, припал к маленькому окну. В их конце улицы ни у кого машин не было. Точно! Это к Саввихе приехал кто-то на чёрном мерседесе. Из машины вышел большой грузный мужчина в костюме и направился к дверям. Ему открыли.

«Ничего себе посетители! – подумал Тоха. – Интересно, долго ли он у неё будет?» Мужчина всё не появлялся, зато минут через десять из дома вышла Саввиха. И она направилась прямо к овину!

Что делать? Сбежать незаметно Тоха уже не успевал. Он огляделся: либо вниз, в темноту, либо в кучу сена в углу. Конечно, в сено! Тоха зарылся, закрыл себя сеном получше со всех сторон. Ему ничего не было видно, зато слышно всё.

Снизу скрипнула дверь, вот Саввиха поднялась по лестнице, ворча:

– Опять кто-то повадился тут ходить… Кому неймётся?

Наверное, она увидела в центре лежанку из сена – Тоха совсем забыл его убрать.

– Опять ребятня, – проворчала Саввиха. – Вот попрошу Пахома-овинника их попугать – будут знать. А соседский Антон мне замок перевесит.

С этими словами Саввиха подошла к шесту, на котором сушилась трава, совсем близко к куче сена в углу. Принюхалась:

– Даже запах чужой остался! Ну ладно, потом разберусь, сейчас ждут меня.

Слышно было, как она чикнула большими ножницами, отрезав от пучка травы, потом чикнула ещё раз и пошла к лестнице. Ступеньки скрипнули, шаги удалялись, скрипнула и захлопнулась дверь.

Тоха ещё немного подождал и наконец выбрался из укрытия. Снова подошёл к маленькому окну и увидел, как Саввиха заходит в дом. «Уф! – облегчённо выдохнул Тоха. – Обошлось!» Сердить Саввиху накануне серьёзного разговора с ней совсем не входило в его планы. Вскоре чёрная машина от дома Саввихи отъехала, всё стало на их окраине как прежде – тихо и безлюдно.

Тоха спустился вниз, чтобы обследовать другие пути отступления, открыл тугую дверь, ведущую в сруб – внутреннюю часть овина, оставил её так, открытой настежь, чтоб проникало немного света из коридора.

«Жаль, нет спичек», – подумал Тоха. Он переступил через порог, прошёл вдоль стен. Брёвна как брёвна. Старые, переложенные мхом, который рассыпался от времени.

В середине были навалены доски. С одной стороны они были сложены аккуратно, как пол. Тоха подошёл туда, ступил. Пол под ним прогнулся и… провалился! Тоха полетел вниз.

Летел он недолго. Почесав ушибленную ногу, Тоха встал в полный рост – до края ямы он мог дотянуться вытянутой рукой. «Вылезти можно будет», – облегчённо подумал он и огляделся. Что это, подвал? Нет, не похоже. Вдруг с одной стороны он нащупал проход, который куда-то вёл. Идти можно было только согнувшись в три погибели. «А вдруг он выходит на кладбище?» – с опаской подумал Тоха, но ему не хотелось именно сейчас испытывать судьбу, у него были гораздо более значительные планы на сегодняшний вечер. «Надо вылезать!» – решил он.

Тоха смог дотянуться до горбылины, спустил её одним концом вниз, ударил ногой, пробуя на прочность. Нет, вылезти по ней не получится, веса не выдержит. Тогда он ударил ногой ещё раз, покрепче – и в его распоряжении оказался кусок горбылины длиной около метра. Земля была податливой, особенно вверху. Тоха выбил обломком нечто наподобие ступенек и выбрался наверх. Потом он наскоро накидал досок, прикрыв яму, – и обнаружил небольшую деревянную лестницу. «А, так вот как тут лазят! Но кому это нужно? Неужели Саввихе?» Тоха решил при случае обязательно всё разузнать.

Одежда у него была напрочь испорчена. В такой к Саввихе не пойдёшь, даже под предлогом отремонтировать что-то. С сожалением Тоха пошёл обратно домой, чтобы переодеться.

Мать уже была дома. На обеденном столе она разложила бумаги и сидела, подперев голову рукой, а правой считала на калькуляторе. Отложила его, начала что-то рьяно писать.

«Отчёты! – догадался Тоха. – Блин, вот я попал».

Его мать люто ненавидела школьные отчёты. Она не меньше недели морально готовилась и всем вокруг говорила: «В среду я буду заполнять отчёты!» Это звучало как угроза, и Тоха понимал, что именно в среду мать лучше не дёргать и вообще не попадаться ей на глаза. В назначенный день Тамара Георгиевна откладывала это самое дело до последнего, с каждым часом становясь всё злее и злее. Вскоре она уже начинала ругаться страшными словами, сначала про себя, а потом и вслух. Поэтому отчёты она брала домой – для сохранности репутации.

Тоха на цыпочках прошёл на кухню. Но мать его заметила.

– Есть нечего! – сказала она. – Даже и не заикайся… Здоровый лоб – свари сам. А у меня отчёты!

– Ладно-ладно, ма, – примирительно сказал Тоха. Он открыл холодильник, но там мышь повесилась.

– И в магазин я не ходила! – зло сказала мать. – Проклятые отчёты! Ненавижу! – Она хлопнула кулаком по столу. – Бесит! Мой мозг отказывается понимать их смысл и тут же вырубается, а сдавать завтра утром!

Тут она внимательнее взглянула на сына.

– Ты где таскался? – вдруг начала она наступление на него. – Я спрашиваю, где ты таскался, что весь так ушлёндался? Я что, дочь миллионера, чтобы покупать тебе двое брюк? А что с курткой?

Тоха отступал, но она успела схватить за воротник и сейчас бесцеремонно вертела его вокруг своей оси, чтобы внимательнее рассмотреть повреждения одежды.

– Карман отваливается, рукав порван, сам весь в земле… В волосах какое-то сено.

– Да мам… Ты чего?.. – успокаивал её Тоха. Ему удалось вырваться, но сбежать совсем он не решился.

– Я тут… работаю почти круглосуточно. Отчёты эти дурацкие делаю, а ты… Так ты бережёшь мать? Мне даже порядок наводить некогда, а ты… Вместо того чтобы что-то взять на себя, всё пакостишь, портишь, разбрасываешь, рвёшь. Об уроках не думаешь, книги не читаешь. Хочешь как отец вырасти? Нищебродом? Пьяницей? Алкашом?

– Мам, не трогай папу… – умоляюще пробормотал Тоха.

Но мать, видимо, решила собрать всё в кучу.

– Нет у меня в доме мужчины, не было и, видимо, не будет! Ну за что мне это?! Огород у нас каждое лето зарастает сорняками, в доме ступить некуда, трубу почистить некому, дровяник скоро упадёт совсем.

– Так отец раньше по хозяйству-то делал, а я… Что попросишь – тоже стараюсь.

– «Стараюсь!» – передразнила мать. – А надо самому видеть! А ты шляешься до ночи где попало, тебе до дома и дела нет! Мне тогда тоже ни до чего дела нет. Да иди ты к чёрту! – вдруг вырвалось у матери от всей переполнявшей её отчётной злости.

Тоха отпрянул, как от пощёчины. Так, в испачканной одежде, и вышел в сени. Через дверь он слышал, как мать зарыдала в истерике. Что-то грохнуло – видимо, она пнула в сердцах стул – и ещё раз – похоже было, что она ножками стола со всей силы вдарила об пол и смачно выругалась. Потом всё утихло.

Тоха стоял в темноте сеней, прислушиваясь. «Лишь бы стёкла не побила, – подумал он. – Да нет, не должна, хоть какой-то разум же в ней остался». Но идти успокаивать мать ему совсем не хотелось: страшновато. Да и чем он ей поможет? Отчёты за неё сделает? Он вздохнул, тихонько вышел во двор, осмотрелся: что бы сделать хорошего, чтоб мать порадовать? Взгляд упал на старый, уже короткий веник. Тоха подмёл застеленную досками часть двора, разобрал заваленный всяким барахлом угол, потом взял отцовский ящик с инструментами, приладил пару отошедших от стены досок. Посмотрел вокруг удовлетворённо, наконец решил: «Ну что ж, пора!» – и, прихватив с собой инструменты, направился к Саввихе.

После ссоры с матерью ему уже было как-то всё равно, что про него подумают в селе. Хуже матери про него всё равно никто не думает. Поэтому пошёл он теперь прямо по улице, не скрываясь.

Свет горел. Тоха постучал. Саввиха выглянула, узнала Тоху, пошла открывать.

– Здравствуйте, – сказал Тоха. – Я это… вот… – и он выставил перед собой ящик с инструментами.

– А-а, – протянула Саввиха, – ну заходи, заходи.

Она проводила Тоху в дом, усадила за стол.

– Счас, хотя бы чаем тебя напою. – И Саввиха пошла на кухню ставить чайник.

Тоха сел на стул, поставил ящик с инструментами рядом, у ног, и принялся разглядывать избу. В первый раз он был поражён количеством трав в её доме, а теперь мог заметить гораздо больше. Крупные красные и жёлтые цветы на клеёнке, жёлто-бежевые обои, довольно выцветшие. А на полочке в углу Тоха увидел небольшую икону – в первый раз он её не заметил. Потом Тоха задержался взглядом на портрете молодого мужчины в военной форме.

– Кто это? – спросил Тоха, указывая на портрет, когда Саввиха вышла из кухни с двумя чашками, от которых шёл пар.

– Это мой сын. Вишь, в Афгане-то не погиб, а вот после… Война повредила ему голову, видать, насмотрелся там всякого, пить начал. Как твой отец, только от другого. А потом в пьяной драке в городе его и порезали. Он не мог себя сдерживать, вот и ввязался во что-то, уж не скажешь, кто первый начал. Может, и сам полез.

Тоха посмотрел на портрет: молодой человек на фото задорно улыбался. «Наверное, специально для матери фотографировался», – подумалось Тохе. Его отец тоже был красивым в молодости: карие глаза, светлые волосы на макушке, которые к вискам и затылку переходили в тёмные. Всё это досталось Тохе по наследству.

– А отчего, вы думаете, мой отец запил? – спросил Тоха.

– Ну, мы с тобой ещё столько чая не выпили, чтоб я тебе рассказала, – сказала Саввиха. – Тут ведь много всякого враз сошлось. Как-нить потом поговорим об этом, рано тебе ещё…

Тоха насупился было («Ничё себе рано, я уже почти взрослый!»), но вспомнил, зачем пришёл. Ему хотелось закончить поскорее со всякими ремонтами и перейти к главному.

Тоха пил чай – а он у Саввихи был особенный, травяной, магазинные она, видимо, никогда не покупала. В чашке плавала разбухшая ягода шиповника и пара каких-то листиков. Допил, поблагодарил, поднялся.

– Баба Саввиха, давайте показывайте, что тут у вас надо сделать.

– Да у меня тоже кой-какой инструмент есть, если надо что – бери во дворе, – сказала она и повела Тоху из избы.

Тоха вкрутил лампочку в коридоре, прибил несколько штакетин к забору – крепко, чтоб навсегда, нарубил колышков для помидоров из старых досок, натаскал торф в теплицу из кучи в дальнем углу небольшого картофельного поля.

– А, да, Антон, ещё бы надо замок повесить на овине. – Саввиха махнула рукой в сторону старой постройки на пустыре через дорогу. – Такой, знаешь, покрепче замок. Кто-то ходить туда повадился, а я там травы сушу, непорядок, как бы не испортили.

– Баба Саввиха, простите меня, это я туда пару раз недавно заходил, – признался Тоха. – Но я ничего плохого там не делал.

– А, так это был ты? – Саввиха задумалась, потом махнула рукой. – Ну ладно, коли ты, не беда. Ты можешь ходить. Только никому об этом не сказывай и никого не приводи. А то знаю я вас, молодых…

– Не буду! Обещаю, – твёрдо сказал Тоха.

– Ну всё, на сегодня шабаш. Теперь, если что, недели через две надо будет подсобить.

– Приду, – кивнул Тоха.

– Как живот-то твой? – спросила вдруг Саввиха.

– Да ничего, нормально, – ответил Тоха. Он-то и забыл уже совсем, что предыдущим поводом прийти сюда был якобы больной живот. – Больше не болит.

Саввиха хитро улыбнулась.

– А он вообще болел? Точно болел?

– Угу, – подтвердил Тоха, уже сомневаясь, а удалось ли ему тогда провести Саввиху.

– Ну-ну, ладно, болел так болел. Пошли, я тебя ужином покормлю, а там и расскажешь, что тебя привело ко мне.

Входя, Тоха чуть не стукнулся лбом о притолоку. Саввиха заставила Тоху вымыть руки с мылом.

Вскоре перед ним стояла тарелка ячневой каши, упревшей, разваренной, сверху в ямке каши лежало растопленное масло. Саввиха подвинула вазочку с малиновым вареньем ближе к Тохе.

– На вот, накладывай, если с вареньем любишь. Лесная, – похвалилась Саввиха.

Тоха малиновое варенье уважал. Мать варенья и соленья никогда не делала, но иногда приносила баночку-другую от коллег. И Федина мать их несколько раз угощала.

– А ведь лесная малина мельче, чем садовая? – спросил Тоха. – Наверное, труднее её собирать? – Он не знал, с чего бы начать разговор, чтобы подвести его куда надо.

Но тут Саввиха сама пришла ему на выручку.

– Мельче, но слаще, – сказала она. – У меня много баночек и с вареньем, и с грибами солёными да маринованными. Мне подсобляют, – вдруг сказала она, улыбнувшись.

– Кто? – спросил Тоха.

– Да кто… – проговорила Саввиха. – Известно кто. Вот выйдешь в лес – даже хоть и не очень далеко, мне уж не по возрасту далеко-то ходить – и скажешь:

Милок-грибок,
Пойди в кузовок.
Подосиновик, да белый,
Да подберёзовик.
А обманки-поганки,
Сидите в ямке,
Не высовывайтесь и не показывайтесь!

А ещё вот так можно:

Грибки-обабки,
Станьте на лапки.
А белые грибы,
Встаньте на дыбы!

И для ягод специальные заклички есть.

– Ну ничего себе! – поразился Тоха. – И что, правда вы тут же, быстро находите ягод или грибов сколько нужно?

– Конечно, – подтвердила Саввиха. – И ни одного клеща на мне не бывает!

– А если вы, например, пойдёте сейчас, в середине мая, то наберёте?

– Ну нет, милок, головой-то тоже думать надо, – ответила Саввиха. – Может, и наберёшь, да только цену за это высокую заплатить придётся.

– Какую же цену? – спросил Тоха.

– А какую назначат.

– Баба Саввиха, – взмолился Тоха, – вы всё загадками да загадками говорите. А я ведь за этим и пришёл – уж очень мне хочется узнать побольше о том, что мы не видим, но оно существует.

– Да зачем тебе? – спросила Саввиха. – Меньше знаешь – крепче спишь.

Тоха задумался. Как объяснить зачем, если и самому не до конца понятно? Тоха решил зайти с другой стороны.

– Баба Саввиха, ну вот представьте, а если после вас никто этих заговоров знать не будет? Вам не жалко, если пропадут знания?

– Ты что, хочешь учиться всему этому? – с недоверием спросила Саввиха.

– Ну, учиться не учиться, а хоть что-то знать.

– Тут нужен какой-то жизненный опыт, понимаешь, Антон? – серьёзно сказала Саввиха. – Это ведь очень опасные знания. Легко могут увести не туда. А человек в силе, с опытом, уже может принять их, потому как падал в жизни-то, и осторожность есть. А ты… не падал ещё, молодой слишком.

– Не падал, говорите? – усмехнулся Тоха. – А то, что я без отца расту, а пока отец был – пил всё время, сколько помню. А с матерью… тоже, знаете, не душа в душу живём. – Тохе не хотелось говорить подробности, но выбора уже не было. – Кричит она на меня всё время. Может быть, есть какое-то средство, чтобы больше с матерью не ссориться? А опыт жизненный у меня будет, повзрослею ведь!

Саввиха смотрела на него внимательно, испытующе.

– Может, ты думаешь, что это похоже на всевластие? Нет, всё совсем не так, – сказала она очень серьёзно. – Я вон со своими знаниями даже собственного сына ни уберечь, ни спасти не смогла, – кивнула она на портрет. – Дорогую цену заплатила, да только уж потом поняла, что это была плата, – она вздохнула.

Тоха молчал. Он ждал, когда Саввиха примет решение. И может быть, даже в его пользу.

– Знахарем тебе не быть, – наконец сказала она. – Для этого нужно, чтобы в сердце было сочувствие. А я у тебя пока его не вижу. Но может быть, только пока. Люди меняются.

Тохе от её слов не было горько. Он чувствовал, что она уже приняла решение, и сердце его трепетало.

– А вот кое в чём я тебе помогу, если ты просишь. Ты ведь просишь? – подчеркнула она.

– Да, – подтвердил Тоха.

– Что ж… – Саввиха поднялась с места, прошла в угол, где стояла кровать. Достала из-под кровати старый деревянный сундук, откинула крышку.

«Без замка», – отметил Тоха.

Саввиха порылась-порылась и достала потемневшую от времени деревянную шкатулку и старую общую тетрадь в тёмно-коричневой кожаной обложке.

«Неужели всё волшебство Саввихи кроется в одной маленькой шкатулке и в тетрадке?» – удивлённо подумал Тоха, словно заворожённый следя за тем, как Саввиха кладёт на стол тетрадь, ставит шкатулку. «Заговоры и обереги», – прочитал он на обложке тетради. Саввиха подняла крышку с вырезанными узорами.

Внутри ровными рядами стояли склянки, некоторые из тёмного стекла, некоторые прозрачные, как от глазных капель. Закрыты они были пробками или притёртыми крышками.

«Вот-вот заискрится волшебство», – ждал Тоха.

Саввиха склонилась над шкатулкой, любовно провела ладонью по крышкам склянок.

– Я не волшебница и не колдунья, – сказала она. – И это просто сушёные травы, ну иногда грибы, стёртые в порошок. И масла, настоянные на травах. Это они, божьи создания, творят волшебство. Человеку такое уже не под силу, потому что он всё дальше отходит от своей изначальной природы…

Голос Саввихи изменился, она теперь говорила как сказку рассказывала – певучим голосом, плавно, то ниже, то выше тоном. И от этого голоса Тохе действительно показалось, что над шкатулкой воздух искрится.

Саввиха отставила шкатулку, сложила ладони вместе, как будто держа небольшой мячик, спросила:

– Какого цвета сейчас шар в моих руках?

Если смотреть как обычно – в ладонях ничего не было, но Тоха решил довериться ощущениям и попытался смотреть как будто сквозь, внутрь предметов, внутрь воздуха.

Саввиха перекатила в ладонях невидимый шар.

– Чёрный! – вдруг сказал Тоха.

– Ну, если космос для тебя чёрный, то возможно. Он фиолетовый, – сказала Саввиха. – Но ты молодец!

Она подкинула шар вверх и снова свела ладони вместе.

– А теперь какой?

– Зелёный, – уверенно ответил Тоха.

– Правильно. А этот? – Саввиха поменяла невидимый шар в руках.

– Этот красный, – сказал Тоха. Он не был до конца уверен, но понял, что надо говорить первый цвет, который ему представится.

– Верно, – сказала Саввиха. – Не пугайся, это детские игрушки. Такое умеет каждый, только большинство забыло, что они умеют. На, подержи!

Тоха подставил сложенные ладони, и Саввиха перекатила в них невидимый шар. Пальцы защипало, как будто они немеют. Он почувствовал, как от кончиков пальцев до локтей и дальше разливается тепло.

– Ну всё, бросай в воздух, на сегодня хватит фокусов! – сказала Саввиха.

Тоха бросил. Пощипывание прошло.

– Ладно, я вижу, что ты можешь. Вот тебе баночка. – Саввиха достала тёмную склянку с притёртой крышкой. – Вот тебе ложечка. – Со дна шкатулки появилась маленькая блестящая медная ложечка с длинным черенком. – Порошок – из будры плющевидной, дурмана и кое-чего ещё, – объяснила Саввиха. – Принять нужно три раза. Сегодня – здесь, при мне. Завтра и послезавтра – дома. Постарайся в одно и то же время.

– Хорошо, – кивнул Тоха.

– Примешь третью ложку порошка – прочитаешь заговор. На следующий день придёшь ко мне, вернёшь склянку и ложку.

– А что, все жизненные проблемы можно решить каким-нибудь заклинанием? – попытался пошутить Тоха.

Саввиха ничего не ответила. Она положила перед Тохой тетрадный листок и ручку, открыла тетрадь, полистала, нашла нужную запись, ткнула в неё пальцем:

– На, переписывай вот это.

Тоха удивился:

– Здесь чернилами написано?

– Да, шариковых ручек тогда не было, – ответила Саввиха. – Это ещё моя бабка писала, Царствие ей Небесное.

Тоха принялся переписывать. Заглавные буквы шли с вензелями, почерк был ровный, но непривычный, старомодный.

– Что это? – спросил Тоха, показывая на незнакомую букву.

– «Ижица», – объяснила Саввиха. – Пиши как И.

Про «ять», похожую на перечёркнутый мягкий знак, Тоха и сам догадался.

– Всё, готово! – сказал он через пару минут.

Саввиха проверила, удовлетворённо кивнула.

Тоха сложил листок и бережно спрятал его в карман брюк.

Саввиха насыпала порошок в ложку, аккуратно стряхнула горку обратно в склянку.

– Смотри ничего не просыпь! – предупредила она. – И чтоб не меньше ложки, а то не подействует. И чтоб не больше – это яд, будет с горкой – отравишься. – Она протянула ложку Тохе. – Подержи во рту, не глотай сразу.

Тоха послушно принял порошок. «Какой же горький!» – сморщился он, перекатывая языком мелкие частички.

– Лишний раз смотри не взаимодействуй, – предупредила Саввиха.

– С кем? – удивился Тоха.

– Узнаешь, – ответила она. – А теперь дай мне пустяковину какую-нибудь, что при тебе есть. Просто символически, в качестве оплаты. Без оплаты нельзя.

– Да у меня и нет ничего… – растерялся Тоха.

Саввиха глянула на него оценивающе:

– Гайтанчик, на котором крестик висит, вполне подойдёт. А ты себе новый сделаешь.

Тоха подставил шею. Саввиха ловко стригнула длинными острыми ножницами.

– Вот и всё! – сказала она, сжимая гайтанчик в ладони. – Держи! – И отдала крестик Тохе.

Тоха сунул его в карман.

Порошок начинал действовать. Тоха вдруг на собственной шкуре почувствовал, что кровообращение человека совершает полный цикл за две минуты. Так их учили на биологии. Словно огонь прошёл по его жилам и опалил всё внутри. Голова закружилась. Комната перед его глазами качнулась.

– Всё, иди-ка ты теперь домой, – сказала Саввиха. – И сразу ложись спать.

Она проводила его до улицы. Тоха шёл как в тумане. Пошатываясь, зашёл на веранду и, так и не раздевшись, повалился на матрас и уснул.

Глава пятая, в которой Тохе становится доступна новая игра

– Ты что, вчера пил чего? – допрашивала его наутро мать. – Ты! В восьмом классе! А уже такое!

– Нет, мам, как ты вообще могла такое подумать?

– Пришёл поздно, в избу не зашёл, спал в одежде, даже куртку не снял. Интересно, что я должна подумать? Да и сейчас глаза у тебя какие-то…

– Да просто голова что-то болит, – признался Тоха и страдальчески поморщился. – Я даже ни с кем из друзей вчера не встречался, вон можешь у Феди спросить.

– Ну смотри у меня, – пригрозила мать. – Если что, и веранды лишишься, и телефона, и гулянок допоздна.

– Понял, ма. Да ты не переживай. Можно я денёк-другой дома останусь? Пока голова не пройдёт?

Тоха действительно выглядел бледным.

– Ладно, – согласилась мать. – Но домашку всё равно будешь делать.

– Хорошо, – кивнул Тоха, а сам был готов прыгать от радости. Но не при матери же!

Когда она ушла, Тоха наконец прибрал на веранде, чтоб было совсем похоже на его собственную отдельную комнату: он распихал кое-как старую одежду по шкафам, освободил пол, подмёл его. Пока прибирался, наткнулся на старый тюль, повесил его на окошко на гвоздики. «Помыть бы ещё окно, – подумал Тоха, – но уж так не хочется с ним долго возиться… А, через тюль не видно, так пойдёт!» Напоследок он постелил простыню на матрас, надел наволочку на подушку. Потом уселся посреди комнаты прямо на пол, оглядел результаты своих стараний – хорошо!

Тут он вспомнил о склянке и листочке, которые дала ему Саввиха накануне вечером. Полез в карман – уф, всё на месте. «Надо принять вторую ложку, пока матери нет, – решил он, – но чуть попозже. А пока…»

Тоха даже потёр руки от удовольствия в предвкушении того, чем можно было заняться пока. Он взял телефон, сел в угол веранды на матрас, подложив подушку под спину, – и исчез для этого пространства. Тело, конечно, сидело на матрасе, а сам он ушёл в «Страйк».

Он зашёл под своим ником «Хелбосс». И сразу же на экране выплыло окно:

«При игре за боевиков вам будет доступно новое сверхсекретное оружие с убойной силой 20к, точностью 10к…»

Тоха без раздумий выбрал сторону боевиков. Новое оружие под названием «миниган» было совсем не мини и стреляло так, что с одного щелчка могло уложить двух находящихся друг за другом противников! И почему-то его не нужно было перезаряжать. Был это баг или удивительное свойство минигана, Тоха так и не понял, но это ему пришлось по душе.

Победив в трёх индивидуальных раундах, Тоха увидел надпись:

«Играй каждый день в течение месяца, и тебе будет доступно новое супероружие – самонаводящийся суперган. Опция возможна только на стороне боевиков».

«О! Если у них миниган такой мощный, – сразу прикинул Тоха, – то какой же будет суперган! Я же тогда…»

Тоха замер на месте – так его поразила новая мысль. «Я знаю, как можно легко разбогатеть! Я стану киберспортсменом! Самым крутым! Я буду героем-одиночкой, который может замочить любого противника! – Тоха стал взволнованно ходить по комнате, обдумывая мысль. – Надо проверить, много ли раздают подобного оружия». Пока он ни у кого в игре такого не видел.

Всё ещё в размышлениях, Тоха зашёл в дом, поставил чайник. Задуманное ему казалось очень даже осуществимым, надо просто найти ходы-выходы, показать результат – и его не смогут не заметить. Тоха заварил чашку чая. Мать покупала чай в пакетиках – отвратительное пойло. «Вот будут деньги – стану покупать себе нормальный чай. – Мысли Тохи становились всё глобальнее. – И шмотки. И подарки Янке буду дарить – закачаешься». Он так живо представил себе эту сцену с Яной: как она удивляется, смотрит на него – и вдруг начинает видеть, какой он по-настоящему щедрый, достойный, хороший. Самый подходящий для неё.

Чай был допит. Тоха посмотрел на мерно тикающие часы на кухне – через час с уроков должна вернуться мать.

Он достал склянку и ложечку из кармана, аккуратно насыпал порошок, чтобы было без горки, сровнял, как учила Саввиха.

Теперь порошок не показался ему таким уж горьким. Он приготовился снова ощутить огонь в жилах, во всём теле, но… огонь запылал в голове, да с такой силой! Тоха схватился за голову, согнулся: «Быстрее лечь, пока могу идти!»

Через пять минут он уже вырубился. В глубоком сне ему казалось, что чёрные, красные, оранжевые круги расходились вокруг его головы. Сознание его расширялось и расширялось с этими кругами до бесконечности. Расплывалось, растворялось, сливаясь с темнотой, а потом вдруг раз – и началось обратное движение. Бесконечность сжималась-сжималась – до точки, и это он был той самой точкой, и уменьшение тоже казалось бесконечным. Минус бесконечным.

Он проснулся поздно вечером оттого, что кто-то тряс его за плечо.

– Тоха! Тоха!

Выбраться из глубокого забытья оказалось трудно. Голова была тяжёлая. Тоха открыл глаза. Обеспокоенный Федя всё тряс его.

– Ты вообще в порядке? – спросил он. – Тамара Георгиевна сказала, что ты спишь уже часов десять. Ты что, так от учёбы устал?

Тоха поднялся, протёр глаза.

– Садись, – пригласил он Федю, – я тебе сейчас такое расскажу!

Но тут Тоха спохватился: хоть Федя и лучший друг, но из-за Янки теперь ещё и конкурент. Рассказать хочется, но всё раскрывать точно нельзя.

– Мне такой сон удивительный приснился, – начал Тоха сочинять на ходу. – Как будто я стал самым крутым киберспортсменом в мире. Я стал таким мощным полуроботом-получеловеком, что мог вообще любого замочить. И реакция у меня во сне была – во! А ты меня разбудил, – засмеялся Тоха.

– Понятно, чем ты всё утро вместо уроков занимался, раз такие сны видишь, – хохотнул Федя. – Что, переиграл?

– Да нет, если честно, это Саввиха мне какие-то травки дала. Я ей сказал, что бессонница у меня, хотел проверить, действительно ли она лечить умеет, как про неё говорят.

– Ты что, был у Саввихи? – открыл рот Федя.

– Ну был, и что? Я её на улице встретил, а она сказала: заходи, мол, лекарство дам. Что такого-то?

– Ну не зна-аю… – протянул Федя, но не нашёл, что возразить. – И как там у неё, в доме-то?

– Да так, обычно. Только травки везде, а в остальном – как у всех.

– А сама-то она как? Страшно тебе было или нет?

– Да нет, бабка как бабка. Сын у неё, оказывается, в Афгане служил.

– Завтра придёшь в школу? – спросил Федя.

Тоха задумался.

– Нет, ещё день прогуляю. С утра себе температуру нагоню.

– Ну как знаешь. Осторожней ты с Саввихой-то, не такая она уж и простая, как кажется. Я видел её вчера поздно вечером на перекрёстке за селом, где выезд. Вышла туда, сняла с головы платок, волосы седые распустила, постояла – может, говорила что или делала, я далеко был, не знаю. Затем волосы снова собрала в пучок, платком покрыла и пошла. Мне интересно стало, я потом подошёл туда – и какую-то верёвочку, привязанную к кусту, видел, но не стал трогать, побоялся. Неспроста всё это. Вдруг она тебе вместо средства от бессонницы какое-нибудь зелье подсунула?

Тоха только махнул рукой:

– Не говори глупостей! Даже если и читала что-то? По-разному люди на жизнь зарабатывают, что такого-то. Не убила ведь никого, не бандит она и не разбойник.

Федя с сомнением покачал головой.

– Ладно, пошёл я, – сказал он, помолчав.

Тоха проводил его. Потом прислонился к двери спиной, всё ещё чувствуя слабость в ногах.

«Это он ещё не знает, что за порошок мне Саввиха дала, – подумал Тоха. – И что я сам заклинание буду читать. А то бы, наверное, сразу к отцу своему побежал. Ну уж нет, теперь меня никто не переубедит и не остановит! – Тоха усмехнулся. – Завтра решающий день».

Глава шестая, в которой Тоха впервые варит рожки и знакомится с домовым

Наутро Тоха проснулся раньше матери. Тихонько взял из аптечки йод, ватную палочку, нарисовал себе под мышкой йодную сетку. Потом подумал-подумал – и закрасил йодом всю подмышку всплошную, для верности.

Прозвенел будильник. Тоха оставил пузырёк с йодом и палочку на узком подоконнике, прикрыв тюлем.

– Ты уже не спишь? – удивилась мать, заглянув к нему на веранду.

– Нет, ма. Что-то опять голова болит. Может, у меня температура?

– Надо было вчера начинать лечиться.

Мать принесла градусник. Тоха, не забыв сделать страдальческое лицо, поставил градусник под мышку.

– Тридцать семь и два! – выкрикнул он через пару минут.

Мать пришла с чашкой утреннего чая, потрогала лоб сына. Лоб как лоб. Убедилась, что термометр действительно показывает тридцать семь и два.

– Странно, – пробормотала она. – Лоб нормальный… А глаза какие-то блестящие, с поволокой.

– Ну мам, ты градуснику, что ли, не веришь?

– Верю-верю. Ладно, оставайся дома. Завтра как раз суббота, за выходные долечишься. Пей сегодня чая побольше, пока с липой, а после школы я к соседке зайду за малиновым вареньем.

– К Саввихе, что ли? – удивился Тоха.

– Нет, конечно. С чего ты взял? Разве я у Саввихи что-то просить буду? Поговаривают, что из-за неё сын самоубился, а я за вареньем к ней? К Татьяне Ивановне зайду.

– Самоубился? Как это? – удивился Тоха.

– А то ты не знаешь, что это значит. Да я не в курсе подробностей, – отмахнулась мать. – Что про них говорить! Ладно, пока, лечись давай! – Мать потрепала Тоху по голове.

Её взгляд вдруг остановился на подоконнике.

– Это что? Йод? – Она подошла, взяла палочку, рассмотрела. – Свежая. Ты чего это йодом делал? – спросила она.

– Ранку мазал, – неуверенно ответил Тоха.

– А ну, покажи!

Тоха растерялся. Показывать ему было нечего.

– Сними-ка футболку! – приказала мать.

Тоха угрюмо повиновался. Снимая, встал боком, чтобы мать подмышку не увидела. Но она резко повернула его к себе и увидела большое красновато-коричневое пятно от йода.

– Всё понятно! – констатировала мать и дёрнула его руку вниз. – Разжалобить меня решил? Лодырь! И врун! Вот что самое страшное! Перед людьми стыдно за такого сына!

Она кинула ему рубашку, которая висела рядом на стуле.

– Быстро собирайся! – металлическим голосом сказала она. – Я и так из-за тебя уже опаздываю. Пойдёшь под конвоем.

Она вошла в избу, чтобы переодеться в рабочее платье и взять сумку с тетрадями.

Тохе пришлось подчиниться. Он зло посмотрел на пузырёк с йодом: «Из-за тебя такой день сорвался!»

Через пять минут Тоха был готов. Мать зашла на веранду проверить, сказала сухо:

– Умойся! Причешись, чучело.

Она засунула руку под Тохину подушку, достала оттуда телефон и с победным видом опустила его в свою сумку, пояснив:

– Лишаешься на неопределённый срок.

Они вышли. Мать шагала размашисто, быстро, даже шаги её были сердитыми.

– Как ты поняла про йод? – всё-таки спросил Тоха, когда они подходили к школе.

Мать посмотрела на него с усмешкой:

– Ты что, думаешь, мне всегда было сорок пять?

В этот раз Тоха с Федей сидели вместе на всех уроках. Яна заболела, и на какое-то время они снова стали как раньше, лучшими друзьями, а не соперниками. Однако половина уроков пролетела мимо них – друзья включались в работу, лишь когда были письменные задания. Но как только учитель «включал говорилку», как выражался Тоха, мальчишки начинали тихонько разговаривать.

– У меня дома всё хуже и хуже становится, – пожаловался Тоха.

– Что хуже-то? – прошептал Федя.

– Да с матерью. Каждый день уже стали ругаться, вообще каждый. Вернее, я-то не ругаюсь, это всё она… кричит.

– За дело или так? – поинтересовался Федя.

– И за дело, и так, – признался Тоха. – Ко всему цепляется. Когда она вся в книжках и тетрадках, то меня не замечает. Это ладно, я уже привык. А как на меня посмотрит – так что-нибудь не так! Надоело, – вздохнул Тоха. – Сегодня вон даже телефон отобрала.

Продолжить чтение