Двадцать лет одного лета. Дело № 48

ДИСКЛЕЙМЕР

Все события в данной книге вымышленные. Любые сходства с реальными событиями или людьми случайны. Автор не несёт ответственности за причиненный вред своими историями. Всё написанное является исключительно личным мнением автора.

Также в книге имеется ненормативная лексика, которая не имеет цели кого-то оскорбить или унизить, а вставлена лишь для того, чтобы передать реальный язык общения героев и пополнить Ваш словарный запас. В книге описано множество сцен курения, употребления алкоголя и секса, но сам автор не курит и не пьёт. Относительно последнего – не Ваше дело. Книга носит исключительно развлекательный характер.

Посвящается моему отцу

ЧАСТЬ 1

Глава 1

Был поздний октябрьский вечер. Домой, в свою холостяцкую квартиру на окраине города он не спешил. Кроме старой и своенравной кошки Серафимы его там никто не ждал. Наслаждаться полным одиночеством за два года ему уже порядком надоело, поэтому сейчас он старался скрыться от него, полностью погрузившись в свою работу. К его глубочайшему сожалению она давно уже перестала приносить то удовольствие и удовлетворение, которые его радовали и которыми он гордился на первых порах становления своего дела. По подоконнику без умолку барабанил осенний дождь. Последние прохожие торопились в свои теплые уютные дома. На столе стоял недопитый бокал бурбона «Джим Бин». За те два часа, что он проспал, два кусочка льда уже полностью растворились в бокале, но добавлять свежие не хотелось. При одной только мысли о чём-то холодном его передёрнуло, и он поёжился. В офисе было довольно холодно. Не смотря на октябрь месяц, отопление еще даже не думали давать и сейчас ему приходилось сидеть в пальто. Залпом допив остатки бурбона, он уже собрался отправиться домой, когда в кармане зазвонил мобильный телефон.

– Алло, Вениамин, привет. Болдырев Дмитрий беспокоит, помнишь такого?

От неожиданности он застыл. Димку Болдырева он помнил ещё с 2001-го, когда тот пришёл трудиться в отдел ещё совсем молодым опером, прямо с институтской скамьи. Димка был на два года младше него самого. Тогда Димке прилипло прозвище «Мишка «Гамми», одного из героев диснеевских мультфильмов. У него было упитанное телосложение, низкий рост, короткая светлая стрижка «ёжик» и по-детски доброе лицо, совсем не свойственное для сотрудника уголовного розыска. Но со временем стало ясно, что его внешние данные на качестве работы никак не отражаются. Так он и пёр с первых дней службы: и выпить немного мог в компании, и про работу никогда не забывал.

Он вытащил из портсигара скрученную заранее сигарету и закурил. Разговор не обещал быть долгим, так как Димка сам по себе был не многословен и относился к тому типу людей, которые не любят без толку чесать языками. Да и просто так, по-дружески, они с ним никогда не созванивались, не было у них общих тем для разговоров. Видимо у Димки для него была какая-то важная информация. Интересно, как он вообще его нашёл? Ведь общих знакомых у них не так уж и много, но спрашивать об этом не стал.

– О, Димон, привет, конечно, помню, сколько лет, сколько зим. Как сам?

– Отлично, тебе вот привет от Лерки.

– От какой? Азовой?

Несколько лет назад он как-то заехал в свой бывший отдел по какому-то рабочему вопросу и был очень сильно удивлён, что всего лишь за год, из старого костяка следователей и бывших коллег осталась работать по должности следователя одна лишь Азова Лера. Слободина Валерия, которую он также знал много лет в их счёт не входила, так как давно была уже начальником. Все остальные просто разбежались кто куда. И почему-то именно Азова первая пришла ему в голову, кто мог бы передавать ему привет? Но он ошибся.

– Да нет, от Слободиной. Она вот рядом сейчас.

На заднем фоне он услышал знакомый женский выкрик: «Венька, привет!».

Слободина Валерия была в своё время его ученицей, которую он буквально выцарапал из цепких лап действующего на тот момент начальника дознания и забрал к себе в отдел. Она была подающим большие надежды дознавателем, и он быстро смекнул, что, переманив её к себе в отдел на должность следователя, он приобретёт отличного работника, который сможет пахать без устали и сна. К тому же она была молода и полностью соответствовала его предпочтениям, но эти её качества не были основополагающими в принятии им решения. Безусловно он, будучи на тот момент свободным от всякого рода отношений, не мог пройти мимо привлекательной особы противоположного пола, но заводить отношения на службе, да к тому же со своими прямыми подчинёнными, было не в его правилах. Однако поступиться некоторыми своими принципами он всё же иногда себе позволял.

В дальнейшем его планам было суждено осуществиться, однако в скором времени Слободина превзошла его самого не только по сроку службы, но и по специальному званию и должности. В отличие от него она дослужилась до самого «потолка», который только возможен в территориальном отделе, став начальником следственного отдела. А вот ему этого достичь так и не удалось, несмотря на то что несколько лет он фактически исполнял обязанности того самого начальника следственного отдела.

– О, спасибо, ей тоже привет. А Вы … ммм…

– Да, – решил не ставить Карецкого в неловкое положение Димка. – Мы расписались три года назад.

– Ничего себе, – ответил Карецкий. – Поздравляю от души. Последний раз, когда я с Леркой говорил по телефону, а это было около года назад, она ничего не говорила про вас.

– А зачем распространяться на личные темы? – без каких-либо эмоций ответил Димка и Карецкий был полностью с ним согласен в этом вопросе. Однако он и подумать не мог о том, что Лерка сделает своим избранником Болдырева. На его взгляд они были совсем не подходящей парой друг другу. От этой новости ему не много стало грустно и где-то в глубине души он внезапно ощутил не понятно откуда взявшийся приступ ревности.

«Высшая степень эгоизма», – промелькнула в его голове мысль. Но он и предположить не мог, что Слободина в третий раз выйдет замуж, да к тому же за Димку.

Вновь старые, давно похороненные им воспоминания и события полезли в его голову. Он вспомнил ту, давно забытую историю их отношений: как они завязывались, как он уступил Леру своему коллеге, ставшим в последствии её вторым мужем. Но это было в прошлом, и он поспешил вновь забыть о тех годах и выкинуть из своей головы мысли о том времени, которые всё же вопреки его желаниям, периодически затягивали его в омут тех лет. Однако звонок Болдырева его не на шутку встревожил.

– Я чего звоню… Помнишь дело Белинской Полины?

Остатки сна, отступившего всего несколько минут назад, вновь обрели более чёткие очертания. Как от удара бейсбольной битой его вновь отбросило в те далёкие времена. Теперь его память воскрешала в его сознании давно забытые очертания смазливого личика той белокурой девчонки, которая до сих пор являлась ему во снах. Конечно же он помнил то дело. Не проходило и дня без воспоминаний о нём и о Полине, однако этим он предпочитал ни с кем не делиться. Это дело было только его. У каждого следователя найдётся одно или парочка таких дел, которые даже после службы не оставляют его в покое по различным причинам. Таким и было для него дело Белинской Полины.

– Какое из? Кражу или … – он не успел договорить.

– Или… ответил Димка. – Кажется, мы его нашли. Но есть одна существенная проблема – доказательств практически нет. Вернее, их нет вообще.

Его ноги подкосились, и он буквально плюхнулся в кресло. Пепел от сигареты упал на стол, но он не обратил на это внимания. Он положил телефон на стол, предварительно включив громкую связь, достал из тумбочки бутылку бурбона и плеснул себе ещё стакан.

– Продолжай, – сказал он. – И кто злодей? – не смог удержаться от вопроса Карецкий, но Болдырев держал интригу.

– Не по телефону. Отдел помнишь где находится? Завтра к 11 сможешь подъехать? На проходной скажешь к начальнику отдела.

– Добро. Приеду. А кстати, кто там сейчас у руля?

– Ты с ним разговариваешь. Ладно, до завтра, жду.

Карецкий внезапно закашлялся. Болдырев Димка – начальник отдела? Он не верил своим ушам. Ему стало крайне неловко, называть Димкой целого начальника районного отдела полиции. «Но ведь я был не в курсе», – поспешил оправдать он свой конфуз и своё некорректное общение. «Завтра же извинюсь», – успокоил он себя, а сам тем временем искренне порадовался за него: «Дослужился до начальника отдела. Ай молодец, удивил». Он отключил громкую связь и нажал кнопку отбоя звонка. Сигарета ещё не догорела в его руке, но он затушил её в стоящую на углу стола стеклянную пепельницу. Залпом опрокинув в себя остатки бурбона, он вызвал такси и уже через час лежал в своей холодной постели. Он закрыл глаза, но сон не шёл. Мысли вновь закрутились в его голове и бурлящим потоком понесли его с бешеной скоростью назад прошлое.

Глава 2

Двадцать лет тому назад, здесь ещё был пустырь. Отдел милиции, в котором ему предстояло трудиться, располагался на самой окраине спального района, рядом с конечной остановкой единственного автобуса, следовавшего от сюда до ближайшей станции метро. Здесь было тихо и спокойно. Но лишь на первый взгляд. Он прекрасно помнил тот апрельский день 1999 года, когда по распределению от института, ему выпал «счастливый билет» пройти практику в самом криминальном районе его родного города. Мало того, что удача ему «улыбнулась», послав в одну из самых криминогенных точек города, так ещё и путь до места работы и обратно ежедневно отнимал у него два часа его жизни. То ещё удовольствие, но делать нечего: дал присягу – изволь служить.

А четырьмя годами ранее, он вылез из-за школьной парты и понятия не имел, по какому течению жизни и в каком направлении его понесёт дальше. Он был беззаботным, весёлым, добрым, но очень слабым и болезненным пареньком. Практически все его детские воспоминая, особенно о летних месяцах, омрачались присутствием на его голове теплой шапки-шлема, заботливо надетой его мамой в тридцатиградусную жару. Но отит и ангина, вечно настигающие его в самые неожиданные периоды жизни, были далеко не самыми ужасными воспоминаниями. Буквально на каждом застолье по случаю своего дня рождения он не уставал выслушивать удивительные возгласы своего отца и матери о том, как ему вообще удалось выжить при родах и даже дотянуть до совершеннолетия.

Однажды, буквально перед самым окончанием средней школы, у него состоялся настоящий, и крайне неприятный для него первый мужской разговор с отцом:

– Ты решил, кем ты хочешь стать?

– Нет пап, ещё не решил. Вы отдали меня учиться в специальную школу с углубленным изучением французского, чтобы я потом стал переводчиком, но ты же сам видишь, что к языкам у меня нет никакой предрасположенности.

– Что значит «ещё не решил»? А когда ты решишь? И к чему у тебя есть хоть какая-то предрасположенность, чёрт побери, – выругался отец и продолжил. – Включи башку: на следующий год в армию загремишь и уедешь в Чечню или ещё куда. Для этого я тебя растил?

– В армию не хочу, – не уверенно, и даже испуганно пролепетал тогда он, опустив в пол глаза и понимая, что ничего дельного из него скорее всего в этой жизни не получится.

– Если ты не хочешь думать своей пустой башкой, тогда я за тебя подумаю. Альтернативу армии вижу только одну – милиция. Пойдёшь?

– Я хочу стать адвокатом, – неуверенно проговорил тогда он. – Наверное…

– Что ты там лопочешь, не слышу.

Отец всегда разговаривал с ним сурово.

– Я хочу стать адвокатом, – более уверенно, сжав руки в кулаки, проговорил он.

– Вот и отлично. Чтобы стать адвокатом, нужно знать, как работает эта система изнутри. С самых низов, так сказать. Поработаешь, посмотришь, что к чему, ну а дальше сам… Это последнее, что я могу сделать для тебя в этой жизни.

И отец сделал так, что он, не имея должных физических навыков, смог поступить в одно из самых престижных в то время учебных заведений для мальчишек – Высшую школу милиции. А престижная она считалась в те времена хотя бы потому, что здесь с первого курса, учащимся платили не стипендию, как в обычных ВУЗах, а полноценную зарплату. Таким образом, уже учась в высшем учебном заведении, он получал свои первые деньги. Не большие, но всё же гораздо больше, чем стипендия студентов в любом другом образовательном учреждении.

Тогда он понятия не имел, насколько его отец был прав. Да, он был суров с ним, порою даже излишне, но его отец воспитывал двух пацанов погодок – его и младшего брата, и ошибаться он не имел права. Как жаль, что он это понял лишь спустя многие годы и не успел как следует отблагодарить отца ещё при его жизни. В любом случае, он был безмерно благодарен ему за то, что он дал основу, заложил фундамент, благодаря которому он и стал тем, кем есть сейчас. И он ни капельки не жалел, что пошёл по указанному отцом пути.

Говорят, студенческие годы самые лучшие и весёлые. Он был с этим в корне не согласен. Для него студенческие годы в школе милиции, были самые неприятные, самые кошмарные. Все четыре года, его, ещё мальчишку, со спрятанным под милицейской рубашкой «пацификом» на шее, ломали практически в прямом смысле этого слова. Здесь он впервые узнал, что приказы не обсуждаются, а выполняются чётко и беспрекословно. За неповиновение здесь можно получить наряд на работы или того хуже – по морде. Тут он впервые встретил абсолютно не таких как он людей и чуждых ему по своему мировоззрению: склонных к насилию, к власти, к самоутверждению за счёт других и просто мерзавцев. Он ненавидел это место всеми фибрами своей души. Ему претило всё, что так или иначе было связано с насилием, с оружием, с формой одежды. До этого он был свободным, а стал частью системы.

В первые же дни ему пришлось состричь длинные светлые волосы, убрать подальше в кладовую свою гитару, снять любимые ботинки «Доктор Мартинс» и обуть жесткие и неудобные берцы. Рваные джинсы и свитера в стиле Курта Кобейна пришлось заменить на мрачную, мышиного цвета патрульно-постовую форму, а на голову надеть ужасно неудобную кепку, вечно натирающую ему лоб. Так начало происходить его погружение во взрослую, полную опасностей и ответственных решений жизнь. Нельзя сказать, что это было легко, но и не посильным трудом это назвать тоже было сложно. Конечно же случались моменты, когда ему было просто не выносимо. Хотелось всё бросить и забыть, как страшный сон. И одной из таких серьёзных проблем стали для него занятия по физической подготовке и рукопашному бою. С рождения имея слабую физическую подготовку и проблемы со здоровьем, от любой серьёзной физической нагрузки у него на лице выступал холодный пот и каким-то чудом ему удавалось избежать прилюдных падений в обмороки. Регулярные уроки по рукопашному бою вызывали у него долго не проходящие приступы тахикардии, не говоря уже о повреждённых и отбитых частях тела во время бросков и ударов об маты. Это всё было абсолютно не его.

Со временем он смог развить в себе такие качества, о существовании которых даже не подозревал. Так, презирая и не желая мириться с любыми видами работ на территории института, подобно таким как чистка плаца от снега, копка траншей, мытьё полов, и прочее, он самостоятельно открыл в себе способности, которые в дальнейшем неизменно в нём проявлялись и помогали в различных сложных жизненных ситуациях. Чтобы комфортно чувствовать себя в подобной обстановке, он, не без отцовского совета, проявил хитрость. До него быстро дошло, что, если не хочешь что-то делать, нужно найти того, кто это сделает за тебя. Таким образом в нём открылись организаторские способности, которые ему достались от обоих родителей. Он научился организовывать буквально любой процесс и выполнять любую, даже самую не нужную работу в кратчайшие сроки и крайне эффективно. Эти его вновь открывшиеся навыки весьма быстро были замечены руководством курса и уже через три месяца с момента поступления в институт, он, не имея абсолютно никакого опыта командования людьми, получил погоны младшего сержанта и был назначен командиром отделения. Это было впервые в его жизни, когда удача ему улыбнулась во весь рот. Именно благодаря этому назначению, у него появилась возможность законно не посещать те предметы, к коим у него не лежала душа. Его отделение чаще других заступало на уборку территории и на дежурства в столовую и было неоднократно отмечено руководством как самое лучшее на курсе. Зачёты и экзамены по сложным для него наукам, он, как младший командующий состав получал, как правило, автоматом или через «магазин». Таким образом он влился в абсолютно новые для него реалии и быстро привык к своим погонам с двумя лычками, которые вскоре уже сменили его первые, хоть и маленькие сверкающие звёздочки.

И вот, спустя почти четыре года, он, молодой младший лейтенант юстиции, практически окончивший высшее учебное заведение, уже стоял перед проходной территориального отдела милиции1 для начала прохождения практики. Для него, вчерашнего студента, здесь всё было в новинку. Он хорошо помнил первую мысль, промелькнувшую тогда в его голове: «Надеюсь долго я здесь не задержусь. Должность адвоката не за горами». Но тогда он не мог даже представить, на сколько велико было его заблуждение и как круто всё изменится в его жизни. Переступив порог отдела, он открыл дверь, которой ещё долго не суждено будет закрыться.

В тот первый день в его голове сформировался образ следователя, скульптором которого выступил заместитель начальника следственного отдела – Круглов Сергей Михайлович, которого все называли просто – Михалыч. Он причислял себя к старинному роду кубанских казаков, так как был уроженцем какой-то станицы Краснодарского края. По возрасту Михалыч был не многим старше Карецкого, однако выглядел он гораздо старше своих лет. Ростом он был не высоким, жилистым, на голове редкие волосы с залысинами, нос длинный, с горбинкой, на котором всегда находились очки в тонкой металлической оправе. За его ухом неизменно торчала сигарета, о наличие которой он частенько забывал и, оставшись в очередной раз без курева, шёл стрелять сигареты у коллег. Торчащая при этом за его ухом сигарета не редко вызывала у его коллег недоумение, но отказать Михалычу те не решались.

Были у Михалыча две, на его взгляд, «не такие уж и серьёзные» проблемы. Их можно было бы даже назвать «особенностями». И первая такая особенность – у Михалыча было очень плохое зрение. Для Карецкого, в прочем также, как и для всех других коллег, навсегда осталось загадкой, как он с таким зрением прошёл военно-врачебную комиссию, которая, как все тогда считали, была в разы строже, чем у космонавтов, готовящихся к полёту на околоземную орбиту. Первая проблема – плохое зрение, ему особо не досаждала: он, конечно, не мог без очков с десяти шагов отличить мужчину от женщины, но, как не уставал повторять он сам, рано или поздно фигура к нему приблизится и в конечном счёте ему не составит труда это сделать, нужно лишь подождать. Вторая его особенность – дальтонизм, ему также не особо досаждала за исключением одного: как любил говорить сам Михалыч, он не мог отличить красный цвет от зеленого, в связи с чем за руль без «штурмана» он не садился. Его невозможно было встретить за рулем без попутчика, который бы ему подсказывал, какой сигнал горит на светофоре.

Михалыч был один из немногих, у кого в то время была своя машина, но использовал он её крайне редко: его день, как правило, заканчивался в одном из местных баров, поэтому до дома он добирался исключительно на такси. На работу он также приезжал либо на общественном транспорте, либо вообще пешком, ибо жил он всего в пятнадцати минутах ходьбы от места работы. Он был настоящим живчиком, чрезмерно активным, суетным и подвижным. Он не мог спокойно сидеть на месте, ему постоянно требовалось куда-то сбегать, что-то узнать или уточнить и зачастую конечные точки его маршрута находились в разных частях здания

отдела. После каждого такого забега по конторе, уровень потоотделения Михалыча несколько возрастал, из-за чего его очки, до этого тихо и мирно покоящиеся на переносице, сползали на кончик носа, но чётким и отработанным движением среднего пальца правой руки Михалыч технично заталкивал их обратно на прежнее место.

У подчиненных и коллег этот жест вызывал с трудом подавляемые взрывы смеха, у руководства – недовольство и раздражение. Но Михалыч ничего не мог с этим поделать, как будто этот жест был у него от рождения.

Его манера одеваться, ещё в первые дни практики Карецкого, вызывала лёгкое недоумение: черные классические кожаные ботинки, светло-голубые джинсы в обтяжку его атлетических конечностей всегда дополняла белоснежная сорочка с черным или серым галстуком и светло-серым пиджаком в черную точку. Весьма странное сочетание – пиджак и джинсы, в то время так ещё не ходили. Но, как не уставал повторять сам Михалыч: «Настоящий следователь, сидящий за столом, должен выглядеть презентабельно – пиджак и галстук к ношению обязательны, а что находится под столом, то не видно. Ты можешь быть хоть в трусах, хоть без них, но рубашка и галстук должны быть обязательным атрибутом. Ведь следователь – это белая кость милиции!». Всех своих подчинённых, не обязанных носить форму и предпочитающих носить свитера и водолазки, он называл не иначе как геологами. Он требовал от них соблюдения выдуманного им дресс-кода следователя, но, встречая отчаянное сопротивление, зачастую вызванное отсутствием средств на покупку костюма, смягчался и переставал сильно настаивать. Однако это не означало, что он им разрешал так ходить. На лицо был явный саботаж, который прощать он не собирался. Просто у Михалыча были свои методы воздействия и в последствии все мало-мальски серьёзные дела он вёл исключительно с теми, кто соглашался с его позицией. Лично для Карецкого костюм, рубашка и галстук стали обязательным атрибутом его новой работы, а в дальнейшем и вовсе данный стиль одежды стал для него повседневным.

Известен факт, что большинство, связавших свою жизнь со службой в органах, злоупотребляют спиртными напитками. Михалычу тоже ни что человеческое было не чуждо, но к данному вопросу, в прочем, как и ко всем остальным, он подходил со всей собранностью, ответственностью и полной самоотдачей. Ежедневные тренировки он никогда не пропускал. Вопреки устоявшемуся мнению, что «все менты пьют водку», вкусовые предпочтения Михалыча несколько отличались от пристрастий его коллег. В то время, как все вокруг освежались «пшеничным фрешем», Михалыч отдавал предпочтение более лирическим напиткам. На первой строчке его рейтинга стояла Белорусская «Зубровка». Если бы сейчас существовала возможность перенестись на машине времени в те далёкие времена, то в нижней части сейфа у Михалыча, можно было бы обнаружить две, а то и три бутылки «Зубровки», припасённых им на всякий случай. Когда запасы его любимого напитка иссякали, он неизменно вызывал к себе стажёра, давал ему денег и тот бежал в магазин для пополнения запасов. Вторым в рейтинге напитков Михалыча по убывающей, следовала настойка «Зверобой» и замыкала тройку лидеров «Рябина на коньяке». Михалыч всегда отличался стабильностью, поэтому на десерт, всё употребленное внутрь, шлифовалось пивом «Балтикой № 9». При отсутствии оной, на замену приходила «Охота Крепкое», но это было крайне редко, так как у Михалыча, как он сам утверждал, после неё случались провалы в памяти, возникали головные боли и приступы изжоги.

Также, Михалыч обладал поистине острым чутьём и незаурядными умственными способностями. Особо приближённые к нему люди называли его «Решалой». За долгое время работы в отделе Карецкий неоднократно замечал и не уставал удивляться, как коллеги из других подразделений, заходившие к Михалычу с какой-то своей безумно сложной и не имеющей, на их взгляд, решения проблемой, выходили от него через минут пять или десять, буквально окрыленные. Как он это делал, никто не знал, но в качестве благодарностей в его шкафу почти никогда не было недостатка в его излюбленных напитках. Однажды, после какого-то праздничного мероприятия, проходившего в стенах отдела, Михалыч, как всегда, подойдя к данному вопросу со всей ответственностью, так и не смог встать из-за стола и дойти до дома самостоятельно. Коллеги, никогда не бросавшие своих в беде, транспортировали бренное тело Михалыча до его же рабочего кабинета, где у того имелся диван. Там они и оставили уставшего коллегу приходить в себя до утра. Естественно, родные Михалыча обрывали всю ночь телефоны отдела, но дежурный, будучи заранее проинструктированный, без эмоционально и холодно отвечал, что Сергей Михайлович находится на выезде – на чрезвычайно серьёзном преступлении. Утром же Михалыч сам обзванивал не выспавшуюся ночью родню и уже протрезвевшим, но немного виноватым голосом рассказывал разного рода небылицы: то про внезапно загоревшийся склад с товарно-материальными ценностями одного из лидеров всем тогда известной местной преступной группировки, то про ликвидацию очередного наркопритона с тоннами героина. Во все свои истории он неизменно приплетал своего покровителя и непосредственного начальника всего следственного отдела – Ларионыча. И тот никогда не отказывал прикрыть своего любящего гульнуть зама, поскольку этот же зам в нужный момент отвечал Ларионычу тем же. В качестве доказательств своего законного отсутствия дома, родным позже демонстрировалась районная газета, где, в разделе криминальных сводок, периодически появлялась нелепая статейка на тридцать-сорок слов без особых подробностей: то о каком-то пожаре на каком-то складе; то об очередной удавшейся попытки сотрудников милиции помешать распространению запрещённых веществ на подконтрольной территории. Но никто из родственников Михалыча не знал, что главный редактор той районной газеты был его хорошим знакомым и постоянным гостем на праздничных мероприятиях в отделе.

Вообще об исключительно положительных качествах Михалыча можно говорить довольно долго, но к сути истории это особо не будет иметь отношения. Однако необходимо обязательно сказать, что Михалыч – Человек с большой буквы: в меру добрый, отзывчивый, справедливый. Эти его качества в дальнейшем сыграют важную роль в становлении Карецкого как следователя и всей его карьеры, но на тот момент последний об этом не догадывался, как в прочем и о том, с чем ему предстояло столкнуться в скором времени. Для молодого следователя Михалыч в первую очередь был эталон следователя и тем, на кого можно и нужно равняться.

Итак, началась практика. Всё, чему Карецкого учили в институте, Михалычем было велено забыть и обучаться пришлось с из нова. Поскольку работа следователем ему всегда была интересна, обучение его шло с лёгкостью: за два месяца практики он с лёгкостью выполнил план по направленным в суд уголовным делам и официально получил приглашение после выпускных экзаменов прийти работать в этот отдел. Он с радостью принял данное приглашение и до выхода на работу, дабы не тратить на дорогу слишком много времени, снял со своей тогда ещё девушкой Ингой их первую квартиру.

В коллектив вливаться не пришлось, так как со времен практики его уже знали и встретили как старого и в меру опытного сотрудника. Михалыч как-то незаметно взял его под свою опеку, стал для него наставником буквально во всём. Помимо рабочих вопросов, ему пришлось в прямом смысле вливаться и в не рабочие моменты жизни следователя, а именно ежедневные «тренировки», освобождение от которых давалось только дежурным по отделу или, как любил шутить сам Михалыч – умершим. Поэтому каждый день Карецкий прекрасно знал, чем будет заниматься вечером.

Тренировки проходили в одном из двух баров, существовавших в то время на весь спальный район, с романтическим названием «Рандеву». Это было место встречи двух противоборствующих в повседневной жизни сторон – ментов и бандитов. Иногда туда захаживали заблудшие прохожие, не имеющие отношения ни к одной, ни к другой стороне, но очень быстро, изучив контингент данного заведения, спешили ретироваться. «Рандеву» было единственным местом, где вышеуказанные два сословия вполне себе мирно сосуществовали. Незатейливая и вкусная еда, недорогие напитки, бильярд, игровые аппараты, широко распространённые в 2000-х., живая музыка с уже не молодой исполнительницей модного в те года шансона с хриплым и прокуренным голосом. Всё это создавало в этом заведение ощущение некоего уюта и тепла, за которым многие сюда приходили, чтобы выпить, отдохнуть или просто пообщаться.

Карецкий довольно быстро обустроился на новом месте, на котором ему предстояло провести следующие семь лет, хотя, естественно, тогда он этого не знал. Потекли его трудовые будни, но далеко не серые. Буквально каждый божий день готовил ему что-то новое и интересное, поэтому он не сразу понял, о чём идёт речь, когда в отделе кадров его спросили, собирается ли он в отпуск. Стоит ли говорить о том, что ходить в отпуск или хотя бы на выходные, у него не было никакой нужды и желания. Он буквально жил на работе, он жил работой. И, как часто бывает, по иронии судьбы, именно его новая работа стала причиной расставания с любимым человеком, но обо всём по порядку.

Когда стало известно о том, где именно ему придётся трудиться, его первая любовь, с которой у него на тот момент были уже довольно крепкие и весьма серьёзные отношения и которую звали Инга, предложила снять для них квартиру в том же районе. Она была из очень обеспеченной семьи. Для неё территориальное расположение их квартиры было не принципиально, так как в её семье был личный водитель, услугами которого она пользовалась в любое время и в любом объеме. И когда её родители предложили оплатить им аренду квартиру на два года вперед, их щедрое предложение было встречено радостно и с благодарностью. Его же месячного заработка едва бы хватило на оплату и половины месяца проживания, поэтому здесь он был целиком и полностью во власти Инги. Он это всегда понимал, и ему это сильно не нравилось, но она убеждала его, что деньги для неё не имеют абсолютно никакого значения и что для неё важен только он и их совместное будущее.

Они поселились в многоподъездной девятиэтажке, на широком проспекте, условно делившего весь район на северную и южную его стороны, всего в пяти минутах ходьбы от его новой работы. Их квартира, окна которой выходили во двор на южную сторону, располагалась на самом верхнем этаже. В летние месяцы солнце светило в их окна с утра и до самого вечера, из-за чего находится в ней в жаркие дни было практически невозможно. В один из теплых осенних вечеров, сидя с Ингой во внутреннем дворе на лавочке в тени деревьев рядом с детской площадкой, он, рассматривая фасад дома, совершенно случайно обратил внимание, что между крышей и окнами их квартиры, на белой штукатурке фасада из плитки желтого цвета выложено изображение солнца. В этом не было ничего необычного, небольшое украшение дома, которые можно встретить практически на любом здании, однако в глаза ему бросилось то, что изображение солнца было расположено не по центру дома, а с небольшим смещением в сторону и оказалось чётко над окнами их квартиры.

– Смотри, – он указал Инге на изображение. – Наша квартира находится прямо под ним. Наше место под солнцем.

Инга скептически отнеслась к его словам, отметив лишь, что он излишне романтичен для своей профессии. Он и сам порою это замечал, но ничего не хотел менять и уж тем более не хотел меняться сам. Их жизнь текла своим чередом: он проводил все дни, включая выходные, на работе. Инга заканчивала обучение в престижном столичном ВУЗе и, менее, чем через год ожидала получения диплома. После института она планировала поступить на службу в Министерство иностранных дел и, если повезёт, со временем уехать за границу. Его же эти планы не совсем устраивали, особенно после того, как он окунулся с головой в свою новую работу. Но время всё расставило по своим местам: прожив в общей сложности почти два года, Инга устала мириться с его работой и графиком. В один из таких дней, когда он в очередной раз не пришёл ночевать домой, она собрала свои вещи и ушла, оставив его одного в некогда их маленькой, но горячо им любимой квартире. Для него, тогда ещё совсем молодого и не опытного, только начинавшего познавать взрослую жизнь, это был первый и один из самых сильных ударов, который впервые заставил его упасть, но затем подняться и продолжить свой путь.

Он ни в коем случае её не винил, это был в первую очередь его выбор, однако переживания были долгими и оставили неизгладимый след в его душе. Спустя много лет он с теплотой вспоминал ту прежнюю жизнь, но, если бы у него была возможность вернуться в те времена и всё исправить, он знал, что поступил бы точно также. Работа следователем стала для него смыслом жизни, подчёркивающая его значимость и наделяя некоторыми, гораздо большими правами, чем обычных гражданских лиц. К сожалению, расставание и последующие переживания стали неблагоприятно отражаться на результатах его деятельности и поэтому заглушить горесть утраты вызвался Михалыч, который, как известно, никогда не бросал своих один на один с бедой. Он регулярно стал осуществлять положенные, по тем временам, обследования жилищных условий личного состава, с обязательной отметкой об этом в специальном журнале, который исправно вёлся им же. Если бы кому-нибудь данный журнал сейчас попался бы в руки, то за двухтысячный год он бы смог увидеть записи о трех, а то и четырех посещениях в неделю квартиры следователя Карецкого для проверки жилищных условий.

Расставание с Ингой послужило для Карецкого неким спусковым механизмом. Жизнь молодого следователя довольно длительное время упрямо катилась вниз по наклонной. Алкоголь лился рекой, зачастую прямо на рабочем месте, в рабочее время и с молчаливого согласия самого Михалыча. Карецкому это было дозволено, потому что таким образом Михалыч вырабатывал у молодого следователя редкую способность уметь трезво мыслить и эффективно работать в любом состоянии и в любое время дня или ночи. Выпивая довольно приличную дозу, Карецкий мог спокойно провести всю ночь на рабочем месте и самое главное – без ошибок составить обвинительное заключение. А на утро, с абсолютно свежей и не затуманенной алкогольными парами головой заступить на суточное дежурство, ни капли, при этом, не нуждаясь в полноценном сне и отдыхе. Работа для него и была тем самым отдыхом, потому что только занимаясь своим любимым делом он в скором времени перестал страдать по своей первой любви и серьёзно задумался о карьерном росте.

Прошло почти два года с того момента, как он впервые переступил порог этого отдела. Из зеленого курсанта он довольно быстро превратился в настоящего следователя, которого Михалыч стал называть не иначе, как бизон. Почему бизон? Это было Карецкому не известно, но кое-какие предположения на этот счёт у него всё же имелись. Как-то, в один из обычных будних дней, присутствуя в кабинете Михалыча при допросе им подозреваемого, Карецкий успешно разыгрывал из себя роль молодого и дорогостоящего адвоката перед «проблемным» будущим арестантом. Подобной самодеятельностью им приходилось заниматься не раз. Карецкому это было не по нраву, к тому же актёрскими способностями он не обладал от слова совсем, однако это делалось лишь для облегчения своей работы и убеждения подозреваемого добровольно отказаться от услуг защитника, обеспечить явку которого именно в текущий момент зачастую не представлялось возможным. В течение допроса Карецкий расхаживал с умным видом и надутыми щеками по кабинету и, в какой-то момент обратил внимание на приоткрытую дверцу шкафа, где у Михалыча был временно организован так называемый «бар». Карецкий краем глаза стал разглядывать этикетку горячо любимого Михалычем напитка – «Зубровка», на которую прежде он не обращал никакого внимания. Прямо по центру этикетки, между деревьями, красовался огромный зубр. И тут Карецкого осенило: возможно Михалыч просто спутал двух животных. В любом случае, это прозвище Карецкому нравилось, и перечить Михалычу не было никакой нужды. Таким образом он, с лёгкой подачи своего непосредственного руководителя, превратился из обычного начинающего следователя в опытного бизона следствия, о чём Михалыч не забывал повторять в те редкие моменты, когда необходимо было поддержать и дополнительно замотивировать молодого следователя.

Глава 3

Это было обычное, ничем не примечательное дежурство по отделу в составе следственно-оперативной группы. Подходил к концу обычный июльский день, стрелки часов приближались к полуночи. Здание конторы давно опустело, все разошлись либо по домам, либо накачивались пивом или чем-нибудь покрепче в «Рандеву». Он же вынужден был сидеть в своём рабочем кабинете. Свет был потушен, лишь на столе была включена настольная лампа и стояла старая, с множественными трещинами и сколами некогда белая фарфоровая кружка, до половины наполненная мерзким, растворимым, уже успевшим остыть кофе. Залпом допив остатки этого гадкого напитка и прикурив очередную сигарету, Карецкий закашлялся. Сколько штук было им выкурено за сегодня, он не смог посчитать, но явно больше пачки. Он давно уже задумывался о том, чтобы завязать с этой пагубной привычкой, но постоянно откладывал это дело на потом. Однако желание окончательно бросить курить росло в нём с каждым днём. Сделав через силу несколько затяжек, не принёсших ему никакого удовольствия, он затушил сигарету в пепельницу и, сняв китель, направился к дивану, чтобы прилечь отдохнуть, благо дежурство выдалось относительно спокойным. К тому же теперь он мог себе это позволить – прилечь. Пошла уже вторая неделя как он переехал из своего старого кабинета в бывший кабинет Михалыча, в котором стоял хоть и не новый, но вполне себе удобный диван и на котором, при желании, можно было разместиться даже вдвоём. Месяц назад, в связи с уходом Ларионыча на пенсию, Михалыча назначили на должность начальника следственного отдела, и он переехал в свой новый и огромный кабинет. Карецкому же в ближайшее время пророчили освободившуюся должность Михалыча – заместителя начальника следственного отдела, в получении которой лично он не сомневался ни минуты, ибо конкурентов среди его коллег не было. Оставалось добросовестно дождаться повышения и не споткнуться о какой-нибудь никому не нужный проблемный «висяк»2, потерпевший по которому с утра до ночи обивает пороги и закидывает жалобами прокуратуру и другие надзорные инстанции, дабы уличить следователя, ведущего расследование, в его некомпетентности, бездействии и халатности. Он никогда не боялся подобных дел, так как работу свою выполнял добросовестно и в полном объёме. Но порой происходили такие ситуации, что по той или иной жалобе обязательно кто-то должен был быть наказан. Как правило этим «кто-то» всегда оказывался следователь. И не важно, полностью ли он отдавался своей работе или же относился к ней спустя рукава – докопаться можно было буквально до всего.

Карецкий прилёг на диван, соорудив под голову из висевшего в шкафу бушлата некое подобие подушки и уже начал дремать, как из динамика громкой связи, установленного в каждом кабинете на стене под самым потолком над дверным проёмом, раздался голос дежурного:

– Следователь Карецкий! Срочно свяжитесь с дежурной частью.

Чертыхаясь, он поднялся с дивана, сел за стол и снял трубку телефона внутренней связи. После непродолжительного треска, из трубки донёсся голос старого усатого майора Александра Порубы:

– Спускайся, тут материальчик один принесли, злодей в клетке.

Хорошее и спокойное настроение Карецкого мигом улетучилось. Дежурным была произнесена условная фраза – «злодей в клетке», что означало одно: можно начинать волноваться и расстраиваться. Во-первых, данная фраза подразумевала наличие в будущем уголовном деле подозреваемого. А во-вторых, если задержанный до прибытия следователя уже содержался в камере, это, как правило, означало в последующем задержание подозреваемого на двое суток и выход в суд с ходатайством об избрании меры пресечения

в виде заключения под стражу. Карецкому не понаслышке было известно, что это однозначно лишало его отсыпного дня после суточного дежурства и более плотная и кропотливая работа по сбору доказательств в течение двух последующих суток. Надо ли говорить, что надежурить дело с лицом для любого следователя или дознавателя – это как вытянуть на экзамене именно тот билет, который не учил. И хорошо будет, если на одном таком деле всё закончится. Не редко случалось и так, что иной следователь мог надежурить и два, и три дела с задержаниями. И тогда ему на помощь приходили все его коллеги и вместе они разгребали этот завал. Но это уже происходило на следующий день. А сейчас он был один и материал с лицом был, как он надеялся, тоже один.

– Ну, давай свой «материальчик», – проговорил спокойным тоном Карецкий, входя в помещение дежурной части. – Что тут?

Он взял из рук дежурного несколько листов с документами и начала их изучать.

– Квартирная кража, с незаконным проникновением в жилище, а также хищение предметов, представляющих культурную ценность, – отрапортовал дежурный Поруба.

– Что за предметы? – удивился Карецкий и посмотрел на дежурного.

– Картина, – быстро ответил Поруба и указал на рядом стоящую сумку-пакет с прямоугольным предметом внутри и замотанный прозрачным скотчем со всех сторон. – Всё как положено, опечатано, понятые…

– Ван Гог небось, – шутка вылетела из уст Карецкого автоматически, хотя это была всего лишь мысль.

– Да ну какой Ван Гог, – улыбнулся шутке Поруба, – Петр Стаканов, наш местный, на соседней улице живёт.

Карецкий с серьёзным видом посмотрел на дежурного, потом на картину в пакете и затем его взгляд упал на картонную коробку, размером примерно полметра на метр, также замотанную скотчем и опечатанную.

– А это что?

– Хлам всякий, всё оттуда же, в материале всё написано. Вещдоки. Опер хотел о чём-то переговорить с Вами, но его дёрнули на труп, уехал сейчас с прокурорскими.

– Ладно, потом, – ответил он. – Злодей где?

– Злодейка, – поправил Поруба. – В одиночке. Предполагается склонность к суициду.

«Этого мне ещё не хватало», – подумал Карецкий и вслух спросил:

– Что, есть основания?

Дежурный помялся, потом коротко ответил:

– Это моё мнение, интуиция.

– Понял, – ответил Карецкий и добавил: – Ознакомлюсь с материалом, а минут через пятнадцать пусть постовой поднимет злодейку ко мне в кабинет.

Карецкий взял коробку, положил на неё сверху картину и материал проверки, после чего поднялся к себе. Сев за стол, он включил настольную лампу, закурил и с головой окунулся в изучение материала.

Из рапорта оперуполномоченного Прусова С.В. следовало: «Шестнадцатого июля две тысячи первого года, примерно в двадцать один час, Белинская П.А., незаконно проникла в квартиру гр. Колощенковой А.В., откуда тайно похитила картину художника П. Стаканова «Заводская осень», детские резиновые сапоги, различную детскую одежду и комплект женского нижнего белья, а всего имущества, принадлежащего гр. Колощенковой А.В. на общую сумму четыре тысячи пятьсот рублей, чем причина последней значительный материальный ущерб, после чего с места преступления скрылась и распорядилась похищенным по своему усмотрению.

Он отложил материал и сделал очередную затяжку, после чего потушил сигарету и снял трубку телефона внутренней связи.

– Поруба слушает, – раздался в трубке голос дежурного по отделу.

– Поднимать ко мне злодейку пока не нужно. Где у нас потерпевшая? Её опер отпустил?

– Да какой там… В камере сидит, трезвеет, «Му» сказать не может.

Как он и предполагал: очередная подстава от оперов. Наверняка не было никакого «незаконного проникновения». Бухали наверно вместе, и сама же терпила этой Белинской всё и отдала. Внезапно вспомнились слова Михалыча: «Запомни: если есть возможность, отмахаться от материала – используй её. Например, передай его в другие службы для дополнительной проверки или отправь на доработку. Если не получается, пусть он отлежится несколько дней. Но если же материал с лицом и хоть как-то в нём можно усмотреть наш состав, то нужно брать и работать, иначе в следующем месяце нечего будет направлять в суд». В данном случае, даже если в конечном счёте такой квалифицирующий признак как «незаконное проникновение в жилище» отвалится, то значительность ущерба гражданину никуда не деть. А это означает лишь то, что подследственность в любом случае его и дело подлежит направлению в суд.

Он извлёк из материала проверки бланк объяснения потерпевшей и сразу же бросилось в глаза то, что оно написано никак не рукой смертельно пьяной женщины. Почерк ровный, аккуратный, написано практически без ошибок. Очевидно, что писал объяснение кто-то другой.

Изучив полностью материал и объяснения потерпевшей, у Карецкого возникла потребность кое-что прояснить. Закрыв кабинет на ключ, он спустился в дежурную часть.

– Где терпила? – обратился он к дежурному. Тот молча взял со стола связку длинных ключей и вышел из помещения. Карецкий проследовал за ним по длинному коридору, по бокам которого находилось четыре закрытых камеры с толстыми массивными дверьми, выкрашенными грубыми мазками в серый неприглядный цвет. Поруба остановился напротив второй двери, посмотрел в глазок, после чего вставил ключ в замок и открыл её, жестом приглашая Карецкого входить. Он щёлкнул включателем света с наружной стороны камеры и зашёл внутрь. Внос резко ударил запах мочи и грязной одежды. На деревянном помосте, спиной к выходу лежало грузное тело, укрытое каким-то рваным черным пуховиком, из которого в нескольких местах торчали клоки ваты.

– Подъём! – скомандовал Карецкий, но тело никак не отреагировало.

Он легонько ткнул мыском ботинка в спящую спину и тело зашевелилось.

– Ну хто там бль ещё… Сказали шь треззззветь, вот я и треззз икк..вею, – медленно, запинаясь и заикаясь, проговорил прокуренный женский голос.

Женщина медленно поднялась на лежанке и, также медленно повернувшись, уставилась на вошедшего своими мутными и ничего не понимающими глазами.

– Вы написали заявление о краже Вашего имущества? Я должен Вас допросить, – спокойно, но чётко проговорил Карецкий.

– Йия? – женщина в недоумении уставилась на него. – Я ничё не псала икк…

– Так, – удивился он. – Вы же Колощенкова Алёна Владимировна?

– Икк… Ну да, вроде пока я, хотя… икк… не уверенна.

– Вы знакомы с Белинской Полиной? – начал он не спеша задавать вопросы, относящиеся к будущему делу. Ему уже было ясно, что весь материал сфабрикован опером и даже имелись некоторые предположения, зачем он это сделал, но нужно было всё до конца прояснить.

– Полинку-то? Кхе.. – усмехнулась Колощеноква и закашлялась. – Да хто ж её икк… не знает. Хорошая девка, Мать Тереза ёбт… Помошница бль…

На её лице появилась улыбка, больше напоминающая звериный оскал.

– Ясно.

Карецкий повернулся к Порубе:

– Товарищ дежурный, приведите её в чувство и ко мне в кабинет поднимите, – сказал он и выйдя из камеры, направился обратно к себе.

Интуиция ему подсказывала, что дело будет ещё то. Зная Прусова Сергея, опера по заводскому району, где всё это произошло, Карецкий мог предположить, что тот подкатывал к Белинской, да, видимо, безуспешно. Это чистой воды его методы, но… Это были лишь догадки.

Минут через сорок к нему в кабинет доставили Колощенкову. Выглядела она уже гораздо лучше, чем когда он с ней общался в камере для административно задержанных. Было видно, что хмель до конца из неё ещё не вышел, однако речь стала более или менее внятная. Что с ней сделал дежурный, для Карецкого осталось тайной, но она уже была в абсолютно адекватном состоянии.

С трудом, но допрошенная в качестве потерпевшей Голощенкова всё же подтвердила свои показания, данные оперу, но, как Карецкий и предполагал, собственноручно в объяснении она естественно ничего не писала. В силу обстоятельств она могла лишь подписать, да и то, как говориться, с божьей помощью. Из её показаний вырисовывалась следующая картина: она распивала алкогольные напитки со знакомыми у себя дома, в числе которых был молодой человек по имени Алексей. Когда она уже была в состоянии сильного алкогольного опьянения, то решила пойти спать. Зайдя в свою комнату, она увидела пустой диван, на котором ранее лежали разбросанные детские вещи. Также она обратила внимание на отсутствие картины на стене. Будучи в состоянии сильного алкогольного опьянения, в милицию она не обращалась и легла спать.

Спустя какое-то время её разбудил Прусов Сергей. Она его прекрасно знала как оперуполномоченного по их району. Он то и заставил её написать заявление, сказав, что украденные у неё вещи он якобы нашёл. А то, что украла их Белинская Полина, она понятия не имела. Да и не поверила она в это, когда узнала.

– Полинка не могла. Она первая святоша на районе: всем помогает, для всех старается, на себя плюёт… Пьёт, конечно, бывает даже сильно, да кто у нас на Заводской не пьёт. Из-за своего Лёхи переживает, всю синьку в себя вливает, чтоб ему меньше досталось, чтоб здоровье его сохранить. Как ангел-хранитель его. Глупая она, конечно, молодая, но украсть она не могла. Она на нашей грешной Земле оттуда.

Колощенкова указала пальцем руки и глазами куда-то наверх, потом задумалась на секунду и добавила:

– Вот её Лёха мог, но не она.

– Фамилия Лёхи и где живёт?

– Фамилия, по-моему, то ли Антонов, то ли Анохин… Не помню. А живет в том же доме, что и Полинка, Заводская 4. Номер квартиры не знаю, в гостях у него бывать не приходилось.

Оформляя протокол допроса в качестве потерпевшего, пришлось изрядно попотеть в части украденного. Колощенкова понятия не имела, что из имущества у неё было похищено, кроме картины. Поскольку в материале проверки имелся протокол изъятия, показания Колощенковой были дополнены перечнем имущества из этого протокола.

– И последний вопрос: Вы приглашали к себе в квартиру Белинскую?

Колощенкова удивилась данному вопросу, но видимо, будучи грамотно проинструктированной, чётко ответила заученными словами:

– Нет, в тот вечер я её к себе не приглашала.

Это был не совсем тот ответ, который ожидал услышать Карецкий. На лицо явно был признак преступления – незаконное проникновение в жилище. Также потерпевшая подтвердила, что ущерб от действий Белинской для неё является значительным. «Заранее заученная фраза», – подумал про себя Карецкий. «Она ведь даже не понимает, что это означает». Но деваться некуда и, подписав протокол допроса, Карецкий отпустил потерпевшую, вручив ей предварительно повестку на следующий день для проведения опознания изъятых у Белинской вещей и возможного проведения очной ставки.

Вырисовывалась не очень понятная картина: молодая девушка, сильно пьющая, но не опустившаяся в конец, совершает кражу никому не нужных детских вещей, дешёвой картины местного, никому неизвестного художника и комплект женского нижнего белья размера 54. Интуиция подсказывала, что Белинскую либо подставили, либо она не знала, что берёт вещи без спроса. Хотя в принципе это одно и то же. Но, как бы то ни было, уголовное дело формально уже было возбуждено3 и нужно дальше расследовать преступление, если конечно таковое вообще имело место быть. Опыт Карецкого, хоть и не значительный, подсказывал, что разваливать подобные материалы на начальном этапе весьма опасно, даже если весь материал собран «на коленках». К тому же у следственного отдела было крайне мало уголовных дел на перспективу, то есть для направления в суд в следующем месяце. Он же, практически одной ногой стоявший в должности заместителя начальника следственного отдела, должен заботиться ещё и о показателях своего подразделения. «Придётся делать из говна конфетку», – вспомнились ему слова Михалыча, которые он говорил каждый раз, передавая вновь поступивший материал следователю. В этот раз роль Михалыча пришлось играть ему самому, насильно заставляя себя принять сторону потерпевшей в данном деле. Но ему очень хотелось докопаться до истины.

Глава 4

Он снял трубку телефона внутренней связи с дежурной частью и попросил помощника дежурного поднять к нему в кабинет задержанную. Через пять минут в дверь тихо постучали.

– Войдите, – громко сказал он, продолжая ещё несколько секунд внимательно изучать протокол изъятия.

Дверь открылась и раздался голос постового:

– Разрешите?

Карецкий медленно повернул голову. На пороге кабинета, опустив голову вниз, застыла не высокая, худощавая и хрупкая девушка, в легкой, вполне приличной и не дешёвой чёрной куртке из кожзаменителя, с воротником стоечкой и в светло-голубых джинсах. Из-под расстёгнутой куртки он разглядел нелепый, абсолютно не сочетающийся с верхней одеждой голубой свитер крупной вязки с длинными рукавами, по центру которого был ещё более нелепый рисунок в виде зайчика кремового цвета, сжимавшего в своих лапах ярко-красное сердце. Этот свитер выдавал в ней совсем ещё ребенка, у которого только-только начинал формироваться вкус к выбору правильной одежды, но достичь женственности и изящества ему ещё пока мешали яркие и красочные герои мультфильмов и плюшевые игрушки.

Её обувь заставила его удивиться и слегка приподнять бровь: Полина была обута почему-то в домашние тапочки нежно-розового цвета с обрезанными мысами, из которых высовывались наружу маленькие сжатые пальчики с ярко красным педикюром под цвет сердца в лапках зайчика на свитере.

Она стояла на пороге его кабинета, боясь сделать лишнее неразрешённое движение. При первом же взгляде на неё в памяти Карецкого почему-то всплыл музыкальный клип на песню JOE LE TAXI в исполнении совсем ещё юной Ванессы Паради, но перед ним стояла вовсе не она, а всего лишь подозреваемая по уголовному делу – Белинская Полина Андреевна.

Если бы он несколькими минутами ранее не вычитал из материалов проверки, что стоящему перед ним созданию уже исполнилось восемнадцать лет, он мог бы поспорить с кем угодно и на что угодно, что перед ним стоял совсем ещё ребёнок, которому с трудом можно было дать и пятнадцать. Он вспомнил слова потерпевшей о том, что Полина давно ведёт не совсем правильный образ жизни, злоупотребляет крепкими алкогольными напитками, однако внешне ничто не выдавало в этой с виду доброй и милой девчушке пристрастия к зеленому змею. Её лицо выглядело более, чем безупречно, безгранично свежо и ухоженно. Её светлые густые и шелковистые волосы струились тонкими ручейками до самых плеч и спадали ниже по спине, а левый глаз был слегка прикрыт чёлкой, концы которой были заведены за ухо. Её острые и удивительной красоты тонкие черты лица одновременно говорили Карецкому о том, что перед ним стояло совсем ещё юное создание, но в тоже время весь её облик являл перед ним уже вполне зрелую и знающую себе цену молодую девушку. На её совсем ещё юном личике был лёгкий, практически незаметный, но умело нанесённый макияж, подчеркивающий её юность и весеннюю свежесть, который дополняли большие, лазурно-голубого цвета глаза с поистине небывалой длины ресницами, подаренными ей самой природой. На щеках, рядом с уголками губ можно было разглядеть две едва заметные маленькие ямочки, которые, как показалось Карецкому, могли становиться просто сногсшибательными, если бы это милое дитя улыбалось или смеялось, обнажая два ряда ровных, белоснежных жемчужных зубок.

Как только Полина впервые появилась на пороге его кабинета, в его голову тут же закрались сомнения: а того ли человека ему привели. То прекрасное создание, которое сейчас стояло перед ним с виновато опущенной головкой и шмыгающим носом абсолютно не соответствовало тому образу, который мог бы проживать в Заводском районе, алкоголизироваться по наркотическому типу и совершать квартирные налёты. Он никогда не перестанет думать и искать ответа на вопрос, как, по какой причине всевышний наградил это милое дитя столь неземной красотой, одновременно забросив её на окраину города фактически в трущобы, ко всякому сброду – алкоголикам, наркоманам и уголовникам. Этот милый и наивный ребёнок никак не ассоциировался в голове у Карецкого с пьянчугой и воровкой. Здесь должно быть закралась чудовищная ошибка. Это и предстояло ему выяснить, причём в максимально короткие сроки.

– Другой обуви не нашлось? – Он попытался сразу начать разговор с шутки и сгладить её испуг. Она проследила за его взглядом.

– Опер не дал обуться, – робко проговорила она, при этом он уловил в её голосе едва скрываемую агрессию, адресованную уж точно не в его адрес.

– Понятно. Присаживайся.

Карецкий жестом указал на стул, стоящий боком к его рабочему столу. Этика следователя требует ко всем участникам уголовного процесса обращение строго на «Вы», но его язык сам, вопреки сигналам мозга, выбрал такую тактику общения. Возможно, это было сделано интуитивно и с целью снять внутренние зажимы и убрать страх у этого юного создания при общении с представителем власти. Да и для более доверительного общения этот метод подходил как нельзя лучше.

– Спасибо, Вы можете идти, – обратился Карецкий к постовому, продолжавшего всё это время неподвижно стоять на пороге и откровенно пялиться на безупречную пятую точку задержанной. Тот вздрогнул, поморгал глазами, пытаясь снять с себя наваждение и прикрыл дверь снаружи. Затем из коридора послышались удаляющиеся шаги.

Кабинет стал медленно наполняться ароматом её лёгкого весеннего парфюма. «Не успела обуться, но успела надушиться», – промелькнула в его голове мысль, которая вызвала у него лёгкую улыбку. Повисла неловкая пауза. Он словно утратил контроль над собой и не знал с чего начать. Внезапно до него дошло, что весь его мозг устремил всю свою энергию на выработку плана помощи этой девочке. Но он себя одернул и, наконец, собравшись, внезапно охрипшим голосом произнёс:

– Итак, меня зовут Вениамин Сергеевич Карецкий. Представьтесь пожалуйста.

– Белинская Полина Андреевна, – ответила она тихо и вновь шмыгнула носом, уставив взгляд на свои кисти рук, которые пыталась втянуть в растянутые рукава вязанного голубого свитера.

– Простите, я слегка простудилась, – вновь еле слышно, чуть с хрипотцой в голосе проговорила она и провела торчащим из-под куртки рукавом кофты под своим носом. – Не заразить бы Вас.

– Как же так ты умудрилась летом простудиться? – спросил он, абсолютно без фальши в голосе, вкладывая в свой вопрос искреннюю заботу и беспокойство. Она ничего не ответила, лишь подозрительно посмотрела на него и поёжилась, от пробежавшего внезапно озноба. В эту секунду ему по-отечески захотелось просто обнять её, прижать к себе и сказать: «Всё будет хорошо, не переживай». Но, взяв себя в руки, он вышел из-за стола и включил электрический чайник, стоящий на маленьком деревянном столике в углу кабинета. Он смотрел на её спину и заметил, что она вся дрожит. «Видать действительно простудилась», – подумал он про себя, взял бушлат, который лежал на диване, свёрнутый им в виде подушки, расправил и накинул ей на плечи. Она вздрогнула, обернулась и пристально посмотрела ему в глаза.

– Не надо.

Полина привстала со стула, чтобы скинуть бушлат.

– Оставь, – твёрдо сказал Карецкий и положил свою руку ей на плечо, после чего вернулся за своё рабочее место.

– Спасибо, – еле слышно ответила она и плотнее укуталась в него. – Меня закроют?

– Да, – не пытаясь смягчить удар, ответил он. – На двое суток точно, а там будет видно. Всё будет зависеть от того, как ты будешь себя вести и что рассказывать.

– Спрашивайте. Отвечу – как есть, но Вы пожалуйста, запишите в протокол как нужно Вам, я не хочу доставлять проблем.

Он положил шариковую ручку на стол, которую до этого вертел в руках и твёрдо, но как можно спокойнее проговорил:

– Значит так, уважаемая! – От нарастающего в нём гнева, он внезапно перешёл на «Вы». – Если Вы ещё не поняли, где оказались и что за это Вам грозит, объясняю: сейчас Вы будете задержаны за кражу имущества, принадлежащего гражданке Голощенковой. Я не знаю, какие у вас там с ней отношения и что произошло на самом деле, но ближайшие сорок восемь часов Вы проведёте здесь в отделе в камере изолятора временного содержания, а в просторечье «ИВС». Мне не нужно записывать то, что нужно мне. Я хочу услышать, как всё было на самом деле, и Вы мне сейчас это расскажете. Дальше я сам решу, что писать в протокол, а что нет. Вам это понятно?

Видимо он проявил излишнюю жёсткость, потому что Полина вся сжалась в комок и практически полностью скрылась в толще накинутого на её хрупкие плечи бушлата, как черепаха, прячущая своё тело в панцире. Внезапно он понял, что перегнул палку, ведь перед ним сидел совсем ещё ребёнок. Вообще, он не любил проявлять жесткость в подобных ситуациях, уж удовольствия ему это точно не доставляло. И сейчас ему стало противно от чувства превосходства над этим маленьким испуганным зверьком. Более того он ощущал себя здоровенным мужиком, замахивающегося палкой на младенца, беспомощно лежащего на земле. Но этим он лишь преследовал единственную цель – узнать, что же там, чёрт возьми, произошло на самом деле.

– Понятно, – чуть слышно произнесла Полина. – Я сидела дома и ждала Лёшу с работы…

– Секундочку, – прервал он её для одной не большой формальности. – Всё, что Вы сейчас скажете, я запишу в протокол допроса подозреваемой. Однако перед началом допросом я обязан спросить, нуждаетесь ли Вы в услугах адвоката? Если нуждаетесь, но у Вас нет денег, адвокат будет предоставлен Вам бесплатно.

Полина уставилась на него широко раскрытыми глазами, будто не понимая, о чём он сейчас говорит. Затем произнесла:

– Я не знаю. Я впервые в такой ситуации.

– Вы понимаете, что Вам светит до шести лет лишения свободы. Вы совершали это преступление?

– Я не понимаю, о чём Вы говорите. Я ничего не воровала!

Голос Полины сорвался почти на крик и всхлип одновременно, но она взяла себя в руки и сказала ещё раз, только тише:

– Я ничего не воровала, она сама отдала. Точнее он так мне сказал.

– Успокойся. – Его тон к ней изменился и теперь его одолевало желание успокоить её и избавить от страха, который так или иначе будет присутствовать у любого, кто окажется в подобной ситуации. – Давай поступим следующим образом. Хочу, чтоб ты поняла: я тебе не враг, поэтому предлагаю на данном этапе от услуг адвоката отказаться, а там будет видно.

Он не знал, как сделать так, чтобы она поверила ему, а уж тем более доверилась. Для неё он был лишь представителем власти, который выполнял свою работу. Но ему чётко было ясно лишь одно: её жестоко подставили. Карецкий искренне желал ей помочь, но не мог это сказать на прямую, а она не понимала, почему она должна ему поверить. Но она сделала это. Полина молча кивнула своей маленькой белокурой головкой. Он протянул ей бланк уведомления о предоставлении защитника, указал галочкой, где ей нужно расписаться и продиктовал, как написать отказ от услуг адвоката. Она написала необходимый текст и поставила свою подпись в бланке, после чего передала его Карецкому.

– Хорошо, теперь давай расскажи, как всё было, после чего я запишу твои показания в протокол.

– Так вот. Я ждала Лёшу, он задерживался, – начала она, но он снова её перебил.

– Кто такой Лёша?

– Муж мой, точнее парень, мы с ним живём вместе, но не расписаны.

– Ясно, дальше.

– Потом раздался телефонный звонок. Мама меня позвала к телефону и сказала, что это Алексей. Он был у Голощенковой дома, сказал, что я должна прийти к ней в квартиру, тут кое-что нужно было забрать. Я оделась и пошла. Где живёт Голощенкова я знала, так как много раз была там.

Полина робко посмотрела на Карецкого и в его пытливом взгляде прочла немой вопрос, после чего пояснила:

– Выпивали у неё в квартире часто. Когда я пришла, дверь в квартиру оказалась открыта. Я нажала на кнопку звонка и не дожидаясь, когда кто-нибудь выйдет, зашла внутрь и тут же из кухни мне навстречу вышел Лёша. Он был пьян, но не очень сильно. Сказал, что договорился с Голощенковой и та отдаёт нам свои вещи, якобы я могу идти в комнату и брать всё, что захочу. Мне ещё показалось это странным, но я полностью ему доверяю.

Она сделала паузу, затем продолжила:

– Вернее доверяла.

Полина внезапно закашляла. Карецкий поднялся из-за стола, подошёл к закипевшему чайнику и, достав из коробочки пакетик чёрного чая, положил его в свою кружку и налил туда кипятка.

– На, попей. – Он протянул кружку Полине. Она протянула свои ладошки к кружке, но в самый последний момент резко одёрнула их.

– Горячо, – проговорила она. Он, едва не выпустив кружку из рук, всё же удержал её и аккуратно поставил рядом с ней, а сам сел обратно за стол. Достав из пачки сигарету, он закурил.

– А мне можно? – Полина вопросительно посмотрела на пачку сигарет. Он положил сигареты с зажигалкой перед ней. Она достала из неё одну сигарету и прикурила. Сделав глубокую затяжку и выпустив в сторону от Карецкого тонкую струйку сизого дыма, она повернулась и пристально посмотрела на него. Он не смог понять этого взгляда, но на сколько смог его трактовать, он был просящим. Но просящим чего? Она молча смотрела на него, будто находясь в каком-то гипнотическом состоянии: не моргая, её глаза нашли его и теперь впились в него своим жадным взором, как будто телепатически пытались передать какую-то информацию. Он не выдержал этого взгляда и попытался вернуть её обратно на землю:

– И что было дальше?

Она встрепенулась, как будто внезапно отойдя от сна и ответила:

– Простите, мне на секунду показалось, что мы с Вами знакомы очень давно. Я просто пыталась вспомнить, где я могла Вас раньше видеть.

– Мы раньше не встречались, – не много грубо оборвал он полёт её девичей фантазии. – Дальше, что было?

– Леша вернулся на кухню.

– Кто там был ещё?

– Не знаю, кроме него я больше никого не видела. Но голосов было несколько: мужские и один пьяный голос Голощенковой.

– Хорошо, продолжай.

Карецкий достал из ящика стола бланк протокола допроса подозреваемого и стал заполнять анкетные данные, параллельно продолжая слушать Полину, дабы ничего не упустить. Он давно для себя открыл этот приём запоминания: слушая допрашиваемого, ему необходимо было чем-то параллельно заниматься, чтобы чётко и близко к тексту формулировать корректную фразу для протокола.

– Леша вернулся обратно в кухню, а я зашла в комнату. На диване в беспорядке лежали различные детские вещи. У меня у самой детей пока ещё нет, но есть у моих подруг. Я решила взять эти вещи и раздать им, мне то они не нужны. Тут же валялся какой-то пакет, в который я начала их складывать.

– Ты помнишь, что там лежало? Можешь перечислить?

– Нет, конечно, не помню. Я клала в пакет всё подряд. Там были какие-то чепчики, ползунки, кофточки, ничего крупного и запоминающегося не было.

– Так, дальше. – Он записывал всё, что говорила Белинская в протокол допроса подозреваемой.

– Сложив все детские вещи в пакет, я огляделась в поисках того, что бы можно было взять ещё.

– А Лёша разве не указал конкретно, что можно, а что нельзя брать? – задал уточняющий вопрос Карецкий.

– Нет, – ответила Полина. – Он сказал, чтобы я шла в комнату и брала всё, что нужно. Поэтому, сложив детские вещи в пакет, я выдвинула один из ящиков из мебельной стенки, в котором лежало женское бельё. Оно всё было ношенное и я уже хотела его закрыть, как вдруг увидела в пакете абсолютно новый комплект белого кружевного белья. Я его достала, расправила и поняла, что размер довольно большой, мне он точно не подойдёт, поэтому решила взять его для мамы.

Она перестала рассказывать и взяла кружку с чаем. Карецкий дописал фразу и вновь посмотрел на неё. Она молча пила чай и смотрела неподвижными глазами на стену прямо перед собой.

– И ты считаешь нормальным приходить в чужой дом, копаться в чужом белье и брать оттуда что-то для себя?

– Я не для себя.

– Да не важно, – не дал ей договорить Карецкий. – Я к тому, что ты копалась в чужих вещах и брала чужое.

Полина замолчала и опустила голову.

– Выходит, он меня подставил, – тихо проговорила она, продолжая смотреть на стену не моргая, из-за чего у Карецкого сложилось ощущение, что вопрос адресован скорее стене, нежели ему.

– Оба хороши. Ладно, что было дальше?

– Это был не вопрос, – она вышла из задумчивого состояния и продолжила:

– А дальше ничего особенного. Я уже собралась уходить и стояла в прихожей, а Леша продолжал сидеть на кухне. Я его не громко позвала, чтобы он вышел. Когда он подошёл, то посмотрел в сумку и спросил, что я взяла. Я ему ответила, что взяла только детскую одежду. Он внезапно разозлился, стал ходить из стороны в сторону и полушёпотом сказал: «Какая ты никчёмная, что ничего не можешь сделать, даже украсть толком и то не можешь». Я очень удивилась его словам, ведь речь шла о том, что вещи Голощенкова сама отдаёт. Я поставила пакет в угол прихожей и сказала, что я брать ничего не буду. Он рассвирепел ещё больше: замахнулся на меня и сказал заткнуться и держать язык за зубами, иначе…

Полина резко замолчала.

– Что «иначе»?

Карецкий попытался ухватиться за нечаянно обронённое слово и слегка надавить на неё.

– Ничего.

– Рассказывай, не тяни. Он бы тебя ударил?

– Нет, он меня никогда не бил.

– Тогда что «иначе»? Это важно! Это может иметь отношение к делу.

– Пожалуйста, не нужно это записывать. Ничего такого, это не имеет отношения к делу, честно, – взмолилась она. – Я всё сама украла, пишите так.

– Я сам решу, что имеет отношение, а что нет, – грубо оборвал он её, хотя видел, как она в очередной раз вся сжалась в комочек и из её глаз потекли слёзы.

– Я беременна.

Она замолчала и беззвучно заплакала. Карецкий замешкался, так как не знал, что следует говорить в таких ситуациях. Нужно признать, что, услышав эти слова, он облегчённо выдохнул: беременность в данном случае могла бы сыграть положительную роль при избрании меры пресечения, то есть, несомненно, прокурор и судья примут эти сведения во внимание. Не ходя вокруг да около, он спросил:

– Чего же ты ревешь? Радоваться надо. У тебя есть справка от врача?

Эта справка была ему крайне необходима в материалах дела. Он же не переставал радоваться, что ситуация повернулась именно в эту сторону, в противном случае имелись все основания для её ареста. А ему этого очень не хотелось. Он проникся всей душой к этой маленькой беззащитной девочке, и понимал, что этот её Лёша ловко манипулирует её нынешнем положением, хотя до конца ещё не понимал как.

– Справки нет. Вернее, она была где-то, но боюсь, что он её выкинул. Он специально это делает.

– Он не хочет ребёнка?

– Ему не до детей. Проблема в другом: я этого очень хочу, но мне нельзя.

– Это почему же? – его удивляла её рассудительность и правильность мышления, несмотря на свой столь юный возраст.

– У меня серьёзное заболевание, которое может передаться от матери к плоду, так, по крайней мере, мне сказал врач.

– И что это за заболевание?

Карецкий был крайне далёк от всех этих медицинских познаний и задать такой не тактичный вопрос было скорее желанием узнать что-то новое для себя, нежели сделать ей больно. Видимо она это поняла и тихо проговорила:

– Гепатит «Б».

Она не стала ждать какой-то реакции от него и продолжила:

– Я очень хочу ребёнка, а он против и при каждом удобном случае грозится рассказать об этом своей матери. Она у него работает главврачом в нашей поликлинике и найдёт способы и методы убедить меня сделать аборт. Я же хочу выносить этого ребёнка.

Услышанное не произвело на Карецкого абсолютно никакого впечатления. И не потому, что он был чёрствый или бесчувственный, нет. Он просто понятия не имел, что это за болезнь и как с нею живут люди. Он аккуратно сделал на маленьком листочке, лежащем возле подставки для ручек пометку для себя: «изучить заболевание гепатит Б», а сам, в протоколе, в графе «семейное положение» указал: не замужем, беременна. И тонким простым карандашом приписал: «нужна справка».

– Хорошо, я записал, что нужно. Продолжай.

– А дальше… Дальше он быстрым шагом ушёл в комнату, откуда я взяла детские вещи и через минуту вернулся. Он нёс в руке сумку-пакет, в котором лежало что-то прямоугольное. Я спросила у него, что это, на что он ответил, что это картина, которую мы повесим у себя в квартире, когда она будет. Затем он грубо приказал, чтобы я брала пакеты в зубы и валила отсюда. Вслед он добавил, что вернётся через час. – Она остановила свой рассказ, и спросила: – Вы можете это не записывать?

– Что именно?

– Ну то, что Лёша вынес и передал мне картину. Я хоть и молодая, но прекрасно понимаю: если я такое скажу под протокол, вы подтяните Лёшу как соучастника, а я этого не хочу. К тому же тогда у меня будет уже «группа лиц».

Карецкий был поражён её знаниями в области уголовного права.

– А куда же я теперь дену эту картину и твоего Лёшу? – по-отечески спросил Карецкий, пытаясь немного разрядить обстановку. Он взглянул на неё сочувственно и ему стало искренне жаль этого ещё совсем маленького человечка, который вляпался в такую скверную ситуацию «благодаря» своему близкому. В нём буквально начинало закипать чувство ненависти к этому Лёше, и он понял, что сейчас она будет брать всё на себя.

– Укажите в протоколе, что я взяла эту картину. Про Лёшу ничего не пишите. Пожалуйста.

Карецкий в уме стал быстро анализировать дальнейшее развитие событий по принципу «что будет, если…». И ключевым был вопрос: что будет, если он запишет в протокол её показания, где Алексей является соучастником? Он представил, как вызовет его на допрос. Тот естественно станет всё отрицать. На очной ставке сама Полина откажется от своих показаний, потому как даже сейчас она не желает его в это втягивать. Всё! Подозрения с Лёши снимутся, и Полина пойдёт по делу одна, как и сейчас. А иных доказательств причастности к краже Алексея не найти однозначно.

– Хорошо, я не буду это записывать, но тогда что я должен написать про картину?

– Напишите, что я сама взяла её, когда собрала детские вещи в пакет.

Он записал в протокол данные слова и дальше у него возник ещё один не менее важный вопрос:

– А как тебя задержали? Как ты оказалась здесь, в отделе, с вещами Голощенковой? Расскажи мне подробно про то, кто, где и как тебя поймал.

Полина на минуту задумалась, решая говорить ей правду или нет. Карецкий уже научился распознавать, когда человек собирается ему соврать, поэтому сухо сказал:

– И не нужно ничего придумывать. Я всё равно узнаю, как было на самом деле.

В этом она уже перестала сомневаться. Полина опустила голову, разглядывая пальцы рук, затем сказала:

– Прусов. Он давно хочет, чтобы я с ним стала встречаться. Сегодня, когда я шла с вещами от Голощенковой, у самого подъезда ко мне подъехал Прусов на своей машине. Он перегородил мне дорогу к подъезду и просил, чтобы я села к нему для серьёзного разговора. Я понимала, что он хочет, поэтому отказалась. Тогда он выскочил из машины, схватил меня рукой за локоть и сказал, что даёт мне последний шанс, а если я откажусь, то сильно об этом пожалею. Я не хотела быть с ним, но не знала, как это обернётся для меня. Я ему сказала, чтобы он оставил меня в покое и больше не приезжал сюда. Тогда он вырвал у меня из рук пакеты и спросил, что это. Я ему сказала как есть, что эти вещи мне отдала Голощенкова, что тут в основном детские вещи. Он в ярости бросил пакеты на землю и уехал, а я подобрала с земли раскиданное и пошла к себе домой. А примерно через час в квартиру позвонили. Дверь открыла мама. Я не знала, кто там пришёл, поскольку сидела в своей комнате, смотрела телевизор и ждала Лёшу. Через мгновение дверь в комнату открылась и на пороге я увидела Прусова Сергея, который буквально в охапку собрал пакеты с вещами Голощенковой и сказал, чтобы я поехала с ним. Сначала я отказывалась, но потом увидела на пороге двух сотрудников милиции в форме и поняла, что он что-то задумал. Уже тогда до меня дошло, как он это всё вывернул, но ничего поделать уже не могла. Да и не хотела, мне было плевать, в тюрьму или на расстрел он меня повезёт. Но с ним я быть не хотела.

Его догадки подтвердились. Прусов был в своём амплуа. Карецкий, на сколько себя помнил, всего лишь по одному взгляду на человека всегда мог сказать с вероятностью ошибки в один процент, хороший перед ним стоит человек или плохой. И чуйка его в отношении Прусова Сергея в очередной раз не подвела. Он ему не нравился ещё с первых дней работы, когда Карецкий проходил стажировку. Но самое не приятное во всей этой истории – это то, что он не в силах был ничего исправить. Да и не должен, по сути. Прусов – опер, у него свои методы работы, Карецкий – следователь. Он обязан беспристрастно подходить к расследованию, а сейчас он заметил, что стал занимать сторону подозреваемой, что в его профессии было просто не допустимо, поскольку он не адвокат. Да к тому же он до конца ещё сам не убедился, что в действиях Полины отсутствует состав преступления, а именно хищение имущества Голощенковой. Скорее наоборот, вот только злодея Прусов ловко подменил.

– Полина Андреевна, – официально обратился он к сидящей рядом с его столом Полине, закончив составлять протокол допроса. – Ознакомьтесь внимательно со своими показаниями и, если всё верно, дайте знать: я подскажу, где нужно будет поставить свою подпись.

Немного переосмыслив своё отношение к подозреваемой, он вновь стал обращаться к ней на «Вы». Это её несколько смутило, потому что после обращения к ней по имени отчеству, она уставилась на него своими светло-голубыми глазами, в которых Карецкий прочитал одновременно испуг и разочарование, вызванные её излишней доверчивостью по отношению к нему.

– Я Вам верю, – проговорила она. – Где подписать.

– Так не пойдёт, – сказал он. – Ознакомьтесь пожалуйста с протоколом, после чего у меня к Вам будет ещё один вопрос, но уже без протокола.

Данная фраза, произнесённая Карецким гораздо мягче, чем предыдущие, вновь вселила в неё надежду. От его слов повеяло заботой и желанием разобраться в этой глупой ситуации, и она безропотно взяла протокол и углубилась в чтение. Через минут пять она положила на стол протокол допроса и сказала:

– Всё верно. Где подписать?

Шариковой ручкой он указал места в протоколе, в которых необходимо было поставить свои подписи, после чего составил прокол задержания в качестве подозреваемого.

– Прежде чем я отведу тебя в изолятор временного содержания, один вопрос: в какой поликлинике ты наблюдаешься? Я имею ввиду, где стоишь на учёте по поводу беременности?

Глава 5

– Вениамин, можно Вас, на секундочку?

Карецкий уже выходил из изолятора, куда отвёл Полину, когда возле самой двери его окликнул дежурный по изолятору Владимир.

– Да, Володь, слушаю.

– Она есть хочет, а мы её на питание только завтра поставим. Есть возможность, чтоб ей родня передачку передала? Мы пропустим. Хотя бы завтраком покормить. Жалко уж больно девчушку…

– Я что-нибудь придумаю, спасибо.

Выйдя из помещения изолятора, расположенного на первом этаже здания районного отделения милиции, Карецкий направился прямиком к Прусову, дабы расставить все точки над «и».

– Зашибись ты мне свинью подбросил.

Карецкий уверенным шагом зашёл в кабинет Прусова Сергея, который, вернувшись с выезда, даже не удосужился зайти к Карецкому и поинтересоваться судьбой своего материала. В кабинете было темно, лишь от экрана работающего телевизора исходил серый

мерцающий свет. Тот сидел за столом, по-хозяйски закинув ноги на стол и смотрел какой-то фильм.

– Расслабляешься, смотрю?

– А что не так? – поинтересовался Прусов, явно проявляя безразличие. – Я её поймал, всё оформил, даже протокол осмотра места происшествия составил, чтоб ты не мотался. Твоя задача теперь «забить» её по 91-ой4 и выйти с арестом.

– Не тебе мне тут задачи ставить, – взорвался Карецкий. – Подсунул мне беременную малолетку и сидит довольный.

– Беременная? – Прусов попытался вложить в свой вопрос искреннее удивление, но у него это не получилось. – Я не знал, ей богу. Это она тебе сказала? – В его голосе чувствовалось явное безразличие и спокойствие.

– Нет, я сам поставил диагноз. Я же старый опытный гинеколог, забыл? – съязвил Карецкий. – Естественно она, кто же ещё.

– Ты её слушай больше, она ещё и не на такое способна.

– Зато я знаю, на что ты способен, – прорычал Карецкий. – Баба тебе отказала, и ты решил избавиться от неё?

– Что ты несешь? – сквозь зубы процедил Прусов, отчего его лицо вытянулось и стало похоже на морду скунса. – Я тут точно не причём, что она беременная.

– Несут куры яйца, а я задаю вопросы. Я не знаю, при делах ты, или нет, но узнаю. Попрошу завтра в одиннадцать прибыть ко мне на очную ставку.

С этими словами он положил перед ним заранее подготовленную повестку о вызове к следователю. Фактически Прусов ему был не нужен и очную ставку проводить между ним и Полиной никакого процессуального смысла не было: Прусов её взял с похищенными вещами, которые та вынесла из квартиры. Они это оба отрицать не будут, соответственно противоречий никаких нет. Но вот знала ли Полина, что ворует, это уже другой вопрос. Для этого очная ставка не нужна, к тому же у Карецкого уже были признательные показания от Полины.

– Я завтра не смогу, после суток, так что сорян, – продолжая пялится в экран телевизора, не поворачиваясь к Карецкому, проговорил Прусов.

– Да мне по барабану, – спокойно ответил Карецкий. – Я тоже после суток, однако благодаря твоему говноматериалу, буду ещё двое суток тут конфетку из него лепить. Поэтому жду завтра в одиннадцать. Вот тут подпись поставь о получении. – Он указал пальцем на строчку в повестке.

– Слушай, я реально завтра не могу, у меня планы на это время, давай послезавтра?

Карецкий стоял и молча ждал, когда тот распишется.

– Ну ты и…

Прусов наверняка хотел вставить какое-то ругательство, но Карецкий на это никак не отреагировал. Тот поставил подпись и щелчком пальца презрительно вернул ему корешок от повестки, отчего тот взмыл в воздух, после чего приземлился точно на самый край стола возле Карецкого. Нисколько не удивившись точности своего щелчка, Прусов злобно проговорил:

– Дверь не забудь прикрыть, когда выйдешь.

– А я пока не собираюсь уходить, – спокойно сказал Карецкий. Он заметил, что Прусов начинал изрядно нервничать.

– Сколько тебе времени нужно, чтобы через час у меня в кабинете сидел Лёша?

– Какой Лёша?

Прусов захлопал глазами, делая вид, что не понимает, о ком идёт речь.

– Ты прекрасно знаешь, о каком Лёше я говорю. Второй фигурант по твоему материалу.

Карецкий умышленно назвал Лёшу соучастником преступления и закинул эту не совсем достоверную информацию, чтобы Прусов ещё больше разнервничался. В то же время он прекрасно понимал, что Алексей наверняка является агентурным сотрудником Прусова и терять его просто так тот не собирался.

– Какой второй участник кражи? Что ты опять несёшь? – вновь, с изрядной долей презрения, проговорил Прусов.

В этот раз Карецкий уловил в его голосе нотки испуга, которые отчётливо резанули его слух. На это и был расчёт. Противника нужно было вывести из душевного равновесия. Карецкий улыбнулся.

– Мужик её, с кем она шмотки тягала, – спокойно пояснил он. – Тот самый, который её туда вызвал и тот самый, который показывал, что брать. Соучастник, одним словом.

Карецкий не стал озвучивать, что это всё не вошло в протокол допроса, однако для вышеуказанных своих целей этого вполне хватало.

– Ну это уже слишком!

Прусов сорвался со стула и встал перед Карецким во весь рост, расправив плечи, как петух крылья перед боем. Весовые категории у них были явно разные: Карецкий сильно проигрывал ему в этом, однако он никак не отреагировал на то, что Прусов буквально нависал над ним.

– Материал хочешь развалить? Валяй! Ща всё решим.

Прусов театрально резко вернулся на своё место, сел за стол, снял трубку телефонного аппарата и стал лихорадочно набирать чей-то номер. Через несколько секунд он бросил трубку на рычаг. Должно быть не все в четыре часа утра сидят рядом с телефоном и ждут от него звонка.

– Странное у Вас мышление, товарищ оперуполномоченный, – спокойным голосом проговорил Карецкий. – Не знал, что всестороннее и объективное расследование по делу для Вас является развалом материала. А что действительно странно, так это то, что от Вашего опытного взгляда ускользнула вторая часть статьи сто пятьдесят восемь, а именно группа лиц по предварительному сговору. И этот факт говорит либо о Вашей халатности, либо о желании выгородить соучастника или скрыть важные обстоятельства по делу. Завтра об этом будет доложено руководству, можете не сомневаться.

– Я никого не выгораживаю, слышь?

Голос Прусова сорвался на крик, граничащий с визгом. Спокойный монолог Карецкого окончательно вывел его из себя, а по опыту ему было известно, что человек, выведенный из равновесия способен наговорить много чего лишнего, а может даже и полезного. – Леша тебе нужен? Будет тебе Лёша.

С этими словами он выскочил из-за стола и подойдя к шкафу, стал надевать куртку. На этом их общение можно было считать оконченным, и Карецкий направился к выходу из кабинета.

– Да, и ещё, – он уже открыл дверь, но остановился. – Ты же знаешь Хвостову Татьяну?

Прусов услышал эти слова и вздрогнул, однако попытался сохранить спокойствие хотя бы в этом вопросе. Он сделал вид, что пытается вспомнить это имя.

– Ну, же… Вспоминай… подруга Белинской…

Карецкий смотрел на Прусова с улыбкой.

– А она-то тебе на хрена?

– Да хочу уточнить у неё некоторые вопросы, относительно Вашей с ней встрече у подъезда Полины.

Карецкий решил окончательно добить Прусова. Никакой Хвостовой Татьяны на самом деле в тот момент рядом с Полиной не было. Да и вообще никакого отношения к данному уголовному делу она не имела. Просто Карецкому вдруг вспомнилось одно из первых уголовных дел, где некая Хвостова Татьяна задерживалась за хранение наркотиков, и чья фамилия Прусову была отлично известна. Но Карецкий знал, что она могла там быть чисто теоретически, поскольку жила в одном подъезде с Полиной.

– Ты же в порыве своей страсти просто её не заметил, а она следом за Полиной шла и всё видела. И как ты проверил сумки с похищенными вещами, и как отпустил злодейку с похищенным. Хотя да… Извини, ты же на тот момент ещё не знал о краже. Заявительница к тебе чуть позже обратилась с заявлением. Хотя постойте: Голощенкова? Как она могла? Она же пьянющая в стельку была. Говорят, даже ходить не могла.

Он не стал дожидаться какой-то реакции от Прусова на «контрольный выстрел» и выйдя из кабинета, прикрыл за собой дверь. Через секунду за дверью раздался сильный удар чем-то твёрдым по шкафу. Возможно, это был кулак Прусова. «Сработало», – подумал про себя Карецкий и, довольный собой вернулся в свой кабинет. Едва он зашёл и включил чайник, чтобы попить кофе, дверь в его кабинет распахнулась и на пороге возник Прусов.

– Вениамин, чего ты завёлся? Давай поговорим, как мужчины.

Вся спесь испарилась и Прусов пришёл с покаянием.

– Я завёлся? Да я само спокойствие. Я смотрю это у Вас что-то не срастается, уважаемый.

– Давай не будем ругаться! Скажи конкретно, что от меня требуется?

– Я уже сказал, кто мне нужен и когда. Лёша и Вы.

– Да что ты всё «выкаешь»? Давно же уже вместе работаем…

Прусов помялся.

– Ладно, я сейчас за Лёшей, только боюсь он будет не в кондиции…

– Значит, ты был в курсе, что он бухает? И почему-то мне даже кажется, что ты знаешь где…

Карецкому показалось, что Прусов сейчас поплывёт. Скользкий тип, но за два года работы с ним Карецкий уже успел его изучить.

– Он был там, у Голощенковой, – виновато проговорил Прусов. – Но где он сейчас, я не в курсе, поеду искать. Слушай, давай без группы? Ты же понимаешь, что это мой человек.

– О! – Карецкий поднял указательный палец вверх. – Вот как ты заговорил? А что ж ты мне раньше лапшу вешал, что ты не в курсе ни про какого Лёшу?

Видимо Прусов понял, что вляпался и теперь пытался вылезти из этого дерьма.

– Привези мне Лёшу, а дальше посмотрим, – снисходительно проговорил Карецкий. – А мне сейчас очень нужно будет отъехать. Как привезёшь его, перед моим кабинетом пусть посидит, а если он будет не в себе – в камеру его. Пускай приходит в кондицию до моего возвращения. Да, и ещё…

Карецкий сделал паузу, которая опять насторожила Прусова.

– Я весьма благодарен тебе, что ты произвёл осмотр места происшествия по делам, где участие следователя обязательно. Поэтому, полагаясь на твой профессионализм, я просто уверен, что осмотр был произведён с экспертом и с места происшествия изъяты отпечатки пальцев Белинской, оставленные ею на дверце шкафа. Я же не ошибся в тебе? Где они, кстати, а то дежурный мне ничего не передал?

Это был нокаут! Естественно, осмотр был формальный и без эксперта, хотя в графе «эксперт» имелась чья-то неразборчивая подпись, что лишний раз доказывало, что Прусов имел свой интерес в этом деле.

– Не нашёл он пальчиков никаких, – попытался оправдаться Прусов.

Карецкий просто обожал слушать ложь, особенно когда знал правду.

– Да ты что? – он сделал удивлённый вид и продолжил: – Странно, а вот эксперт мне три минуты сказал, что не выезжал никуда. Это что ж получается, подпись в протоколе поддельная? А это уже статейка, Серёжа…

Карецкий сел за свой стол, достал из сейфа новое дело, извлёк из него протокол осмотра и стал внимательно читать. К своему сожалению, он вновь не ошибся в хитрости Прусова: в протоколе осмотра места происшествия отсутствовал адрес, где проводился осмотр. А это означало, что протокол являлся не корректно составленным и его никак нельзя было привязать к конкретному делу. И Прусов это знал. Он с ухмылкой посмотрел на Карецкого и лишь сказал:

– Тогда выкинь его.

Прусов ушёл, не забыв, как всегда, без спросу угоститься сигаретами, лежащими на столе у Карецкого. Это была одна из его черт, за которую его многие сослуживцы не долюбливали: он выпивал, курил и ел как и все, работающие в отделе, но никогда не покупал ничего сам в магазинах за свои деньги. И в этот раз он как всегда молча подошёл к столу, взял без спроса пачку сигарет и вытащил из неё две штуки. Заметив это, Карецкий не стал возмущаться его беспардонному поведению, а лишь взял пачку с оставшимися тремя сигаретами и демонстративно убрал в карман кителя.

– Хоть бы раз купил себе пачку, – еле слышно проговорил Карецкий.

– Куплю, обещаю. Вот арестуют Белинскую и куплю.

Оставшись один в кабинете, Карецкий стал анализировать весь разговор с Прусовым и понимал, что тот ему этого не простит. Битва только началась.

Он посмотрел на часы – было пять минут шестого. «Неплохо было бы принять душ и позавтракать», решил он про себя. Но, к сожалению, придётся на время отложить завтрак. Необходимо, всё-таки, доделать то, что Прусовым было фактически загублено, а именно произвести осмотр места происшествия. Он спустился в дежурную часть, вызвал дежурного эксперта и, пояснив ему, где конкретно нужно искать отпечатки пальцев, выехали на адрес. Как и следовало ожидать, пьянка в квартире Голощенковой давно закончилась. Дверь в квартиру на настойчивый звонок открыла сама хозяйка, которая была в той же самой одежде, что и в отделе. Она была в квартире одна, гости её разошлись, соответственно Прусову придётся побегать по району, в поисках Лёши.

В процессе осмотра квартиры негласно подтвердились показания Белинской и на одной из ручек шкафа действительно были обнаружены несколько следов папиллярных узоров, вот только их принадлежность могла быть установлена лишь дактилоскопической экспертизой, которая, как показывала практика, длилась в среднем месяца полтора. Но, к счастью, в окружном экспертно-криминалистическом центре у Карецкого был свой человек, точнее бывшая его однокурсница, которая за тортик, а может быть и вообще за одно лишь спасибо могла сократить процесс подготовки результатов до пяти дней. Но для всего этого нужно было время, а его у него, как всегда, не было. В любом случае, дабы не откладывать дело в долгий ящик, он дал указание эксперту получить образцы отпечатков пальцев рук от потерпевшей и в последующем, по возвращению в отдел, предстояло сделать тоже самое с Полиной и с Лёшей, если конечно, последнего найдут.

Глава 6

Спустя некоторое время, уже стоя на пороге отдела, Карецкий посмотрел на часы: времени было семь тридцать утра. Застегнув все пуговицы на своём кителе, он быстрым шагом направился в сторону своего дома. Моросил мелкий прохладный дождик, но его острые и холодные уколы разгоряченная кожа его лица практически не ощущала. Ночь оказалась довольно жаркой на события, которые ещё и не думали заканчиваться. Взяв небольшой перерыв на душ и завтрак, его расчёт сводился к тому, чтобы оказаться в отделе ещё до прихода Михалыча, то есть в запасе у него было часа полтора. Внутреннее чутьё подсказывало ему, что от Прусова должна была прилететь пакость, поэтому он должен играть на опережение.

Зайдя в квартиру, Карецкий снял форму, аккуратно повесил её на вешалку в шкаф и направился в душ. Раздевшись, он встал под обжигающие струи горячей воды, которые долго смывали с него усталость прошлой ночи и заряжали энергией на новый день. Вытершись насухо махровым белоснежным полотенцем, Карецкий повязал его на поясе и направился на кухню. Здесь на скорую руку он приготовил себе яичницу и залил кипятком в кружке две добрых ложки молотого кофе. Перекусив сам, он вспомнил про свою пленницу. Открыв холодильник, он достал из него полбатона докторской колбасы и сыр, порезал всё и аккуратно уложил на три куска белого хлеба. Самый простецкий завтрак для Полины был готов. Маленькая стрелка часов начала своё медленное черепашье движение к цифре девять и Карецкий, быстро одевшись в гражданскую форму одежды и взяв бутерброды, вышел в пасмурное и дождливое июльское утро.

«Первым делом», рассуждал он, «нужно покормить Полину, а потом всё остальное». Он не знал, чем было вызвано это странное желание проявить о ней заботу, но именно эти бутерброды окажутся тем самым спусковым механизмом, который потянет за собой череду некоторых событий. На тот момент Карецкий ни о чём таком не думал, просто обычных человеческих чувств и желания оказать помощь в нём оказалось чуть больше, чем того требовала этика сотрудника милиции и следователя. Сделал бы он подобное в отношении другого такого задержанного, он не знал, но предполагал, что вряд ли. Однако чувство жалости он испытывал абсолютно ко всем задержанным.

Первым делом, зайдя в отдел, он направился в помещение изолятора и постучал в толстую металлическую дверь. Секунд через пять послышался звон связки ключей, после чего один из них вошёл в замочную скважину и дверь тяжело отворилась. На пороге стоял тот самый Володя, который тоже видимо беспокоился за своего «клиента».

– Привет. На вот, передай ей.

Карецкий протянул ему через металлическую решётку выкрашенных серой краской толстых прутьев прозрачный целлофановый пакет с тремя завернутыми в него бутербродами.

– Надеюсь чай с сахаром у тебя не учитывается? – пошутил Карецкий.

– Привет. С чаем проблем нет, напою.

– Спасибо. Передай ей, что зайду чуть позже.

– Хорошо, – ответил Владимир и закрыл тяжёлую дверь.

Времени было уже половина девятого. Карецкий заглянул в окошко дежурной части.

– Дядь Саш, – по-дружески обратился он к Порубе. – Прусов не появлялся? Уехал ещё ночью за свидетелем и пропал.

– Так он привёз какого-то парня, между нами говоря – совершенно никакого, и сказал определить его в одиночку до вытрезвления и твоего прихода, а сам куда-то умчал.

– А данные на задержанного есть?

– Секунду.

Поруба подошёл к столу и взял какой-то лист бумаги, с приколотой к нему копией паспорта.

– Вот. Аношин Алексей.

Он протянул Карецкому рапорт.

– Спасибо, скоро заберу. Как он? Пришёл в себя?

– Спит ещё, минуту назад проверял. Постарайся до полдесятого забрать, а то у меня сдача дежурства, Толик опять орать будет.

Толиком называли начальника отдела – Внукова Анатолия Дмитриевича. Славился он тем, что постоянно подчёркивал свою значимость и превосходство над другими исключительным по громкости криком, при этом никогда не опускался до использования ненормативной лексики. Говорил он, а точнее кричал, чётко, чеканя каждое слово, и выйти из его кабинета после совещания, не поняв сути его криков, было просто невозможно. Процедура эта, однако, не приятная, поэтому никто не хотел просто так расстраивать Толика. В общем Анатолий Дмитриевич был строгий руководитель, но справедливый. Карецкий поспешил успокоить Порубу:

– Заберу, не переживай, – и похлопал его по плечу.

– Кстати зайди к Михалычу. Он просил это сделать, как появишься.

– Он уже здесь? – удивился Карецкий. – Ладно, иду.

Поднявшись на второй этаж, он увидел в конце коридора свет, который исходил из открытой двери кабинета его начальника.

– Рано ты чего-то сегодня, – протягивая руку, Карецкий направился к Михалычу, который сидел за своим столом с кружкой горячего кофе в одной руке и дымящейся сигаретой в другой.

– Здорово, бизон.

Михалыч поставил кружку на стол и пожал руку Карецкому.

– Ну рассказывай, что за кашу ты здесь заварил?

Выходит, утекла информация. Карецкий ни минуты не сомневался, от кого произошла утечка, вопросом было только кому. Он не думал, что Прусов позвонил лично Михалычу и обо всём рассказал. Наверняка он изложил свою версию начальнику криминальной милиции – своему непосредственному руководителю, а тот в свою очередь Михалычу. Как и он, Михалыч понимал, что большой объём информации, прошедший через двух и более людей, уже сам по себе не может быть достоверным. Поэтому он усадил Карецкого за стол для совещаний, и тот ему всё рассказал в мельчайших подробностях.

– Принеси мне дело, я посмотрю, – вынес свой промежуточный вердикт Михалыч. – И кружку захвати, кофе попьём, сейчас кое-что расскажу.

Карецкий быстро сбегал в свой кабинет, взял дело Белинской и свою кружку. Вернувшись обратно, он положил дело перед Михалычем, а сам принялся заваривать себе кофе.

– Короче, братан, – начал Михалыч и машинально поправил сползшие с переносицы очки своим излюбленным жестом. – Зря тебя вчера не было в «Рандеву», там тебя кое-кто спрашивал.

– Кто? – искренне удивился Карецкий.

– Знаешь такую Кристину Шумакову?

– Первый раз слышу эту фамилию. Кто это?

Михалыч хитро посмотрел на него, улыбаясь.

– Не трынди! Ты хочешь сказать, что не знаешь прокурорскую секретаршу?

Теперь до Карецкого дошло, о ком шла речь. Её имя естественно ему было знакомо, однако её фамилия была ему не известна.

– Кристинку-то? Кристинку знаю, – ответил Карецкий. – Я фамилии её не знал до этого момента. Ну, и…, – он подался вперёд в ожидании продолжения.

– Так вот, пришла она вчера в «Рандеву», никогда её там не видел до этого, а тут заходит вся такая…

Михалыч мечтательно посмотрел куда-то в сторону, затем продолжил:

– … В такой узкой красной юбке, в чёрной полупрозрачной блузке. У всех мужиков челюсти отвисли, а она ко мне идёт. Подошла значит и спрашивает, мол, где ты. Ну я сказал как есть, что ты на дежурстве и завтра придёшь. То бишь сегодня. Поэтому отмазки не принимаются, сегодня ты идёшь со мной, я ведь не даю невыполнимых обещаний, тем более прокурорским.

Делать нечего, придётся идти. Но сначала дела.

– Не подведу, – ответил Карецкий. – Ты только дело-то глянь, а то мне сейчас свидетеля нужно идти допрашивать, оно мне может понадобится.

– Понял. Дай десять минут.

Карецкий сел на диван, стоящий в углу кабинета, рядом с рабочим столом Михалыча и погрузился в свои мысли. А все они крутились вокруг Полины. Даже прокурорская секретарша, с которой сегодня вечером предстояла многообещающая встреча, не могла их вытеснить. Внезапно он вспомнил, что до одиннадцати ему необходимо прибыть в прокуратуру для согласования возбуждения уголовного дела. Процесс был формальный, но необходимый. Там то он и увидится с Кристиной. А сейчас его мыслями завладела Полина. Он сидел на диване и размышлял над тем, чем эта молоденькая девчонка смогла его так зацепить, однако ответа пока не находил. Но факт оставался фактом: с того самого момента, как их глаза впервые встретились, буквально каждую секунду она присутствовала в его голове. Он думал о работе – представлял Полину; готовил завтрак и наливал кофе – представлял рядом её же. «Уж не влюбился ли ты, Вениамин», задал он сам себе вопрос и тут же, испугавшись своего первого пришедшего ему в голову ответа, попытался отогнать эти мысли. Неправильно это всё как-то. Затем он припомнил, что не так давно купил золотой маленький крестик на цепочке, который собирался подарить своей бывшей девушке Инге. Но поскольку они расстались, подарок остался у него и где-то затерялся в квартире. Нужно его поискать. Он решил, что в случае, если Полину не арестуют, он подарит его ей. Он так захотел. В его голове стали рисоваться волнующие картины их встречи, как он будет надевать ей на шею кулон, как она захочет отблагодарить его, подарив лёгкий поцелуй… Громкая фраза Михалыча вернула его на землю:

– Ну и пидор же он!

Михалыч видимо хотел это сказать про себя, но слова вылетели из его уст во весь голос.

– Кто? Лёша?

– И он тоже. Но я про Прусова. А кстати, где он сейчас?

Михалыч видимо говорил сам с собой. Он снял трубку телефона внутренней связи и, дождавшись ответа на другом конце, вдруг неожиданно закричал в трубку:

– Кто это? Представляться нужно!

Он выждал несколько секунд, затем продолжил: – Игорь, бль…, ты первый год работаешь? Почему не по форме отвечаешь? Я же не вижу с кем общаюсь. Короче, где Прусов?

Ожидая ответа, Михалыч потянулся к пачке сигарет, но та оказалась пустой. Он зачем-то потряс ею в воздухе, затем смял её и бросил в картонную коробку из-под бумаги формата А4, которая использовалась в качестве мусорного ведра и стоявшую от него метрах в пяти. Смятая пачка точно попала в коробку, как баскетбольный мяч в корзину. Карецкий выставил вверх большой палец правой руки, сжатой в кулак, и показал Михалычу, после чего достал свою пачку и небрежно бросил её ему в руки. Улыбнувшись тому, что кто-то его понимает без слов, Михалыч достал из пойманной пачки одну сигарету. В этот момент в трубке ему что-то начали говорить, потому что он, забыв о своём внезапном желании закурить, задумчиво засунул вытащенную из пачки сигарету за ухо.

– Понял. Как появится, пусть ко мне сразу заходит.

Он положил трубку на место и, вспомнив, что хотел курить, достал из пачки ещё одну сигарету и закурил.

– Я не знаю, как тебе, но мне кажется, что в ближайшие день или два с его стороны будет какая-нибудь провокация, – сказал Михалыч.

– Что ты имеешь ввиду? – в недоумении спросил Карецкий, у которого опыта встреч с провокаторами пока ещё не было.

– Не знаю. Но будь начеку. А самое главное – не оставляй его одного у себя в кабинете.

– Так чего мне ждать-то от него?

– От него можно ждать чего угодно, – задумчиво ответил Михалыч и выпустил струйку дыма вверх. – И напоминаю, что дело ещё не подписано. Я минут через тридцать поеду в прокуратуру, могу захватить тебя с собой.

– Отлично, только не уезжай без меня. Я пойду быстро Лёшу допрошу и поедем.

С этими словами Карецкий вышел из кабинета Михалыча и направился к себе. Он очень надеялся, что этот Лёша пришёл в себя от ночной попойки и ему удастся относительно быстро его допросить. Ещё в самом начале коридора он заметил стоящего напротив двери в свой кабинет весьма опрятного и дорого одетого молодого человека, который оперся локтями на подоконник и бесцельно смотрел в окно. На вид ему было лет двадцать. Светлые волосы челкой свисали на глаза, которую он постоянно убирал, резко откидывая голову назад. От данного движения длинная челка на время замирала в удобном для него положении, но через минуту вновь сползала обратно, закрывая глаза.

– Здравствуйте, Вы к кому? – спросил посетителя Карецкий, искренне полагая, что он ошибся и этот весьма приятный на вид молодой человек вовсе не тот, о ком он сейчас с отвращением думал.

– Мне в дежурке майор сказал сюда подняться. К следователю Карецкому, – ответил с немного дерзкой интонацией юноша и Карецкий понял, что он ошибся. Это был Лёша.

– Это я. А Вы…, – Карецкий дал возможность молодому человеку представиться, хотя нужды в этом уже не было.

– Аношин Алексей. Моя девушка тут у Вас.

– Бодро выглядишь для бухавшего всю ночь, – проговорил Карецкий и открыл дверь в свой кабинет. – Заходи.

Аношин зашёл в кабинет и бесцеремонно сел на стул.

– И как тебе живётся с осознанием того, что твоя девушка в тюрьму поедет со дня на день?

Лёша промолчал. А что, собственно, он мог сказать? Он сейчас больше переживал за свою шкуру, но никаких признаков беспокойства на его лице Карецкий не видел.

– Молчишь? Ну молчи, молчи… – Он достал из шкафа бланк протокола допроса свидетеля и сел за стол. – Паспорт с собой?

Аношин вытащил из кармана куртки паспорт в кожаной, местами потертой обложке и протянул его Карецкому. Тот взял документ и принялся заполнять протокол.

– Место работы?

– Склад сыров, на Заводской, 10. Не помню, как контора называется. Грузчик.

– Судим?

– Нет.

Аношин сидел, развалившись на стуле, а с его лица не сходила самоуверенная ухмылка. Карецкий записал в протокол сказанное, где после слов «Не судим» в скобках дописал: «Со слов».

– Причина, по которой Вас сюда доставили, Вам известна?

Карецкий принял официальный тон при допросе на случай, если у Аношина в одежде спрятан микрофон. Он прекрасно помнил слова Михалыча о возможных провокациях со стороны Прусова и как раз через Аношина он вполне мог сделать какую-нибудь гадость. На ряду с этим Карецкий с трудом, но поборол в себе дикое желание встать со стула и что есть силы врезать по этой наглой ухмыляющейся роже. Умение владеть собой и держать себя в руках было заложено у него с рождения.

– Естественно, – с наглой ухмылкой проговорил он. – По делу, надо думать. Иначе чего бы меня сюда дёрнули? Или меня в чём-то обвиняют?

– А сами что думаете?

– Я не думать сюда пришёл, – грубо ответил Аношин. – У меня мало времени и я полагал, что с Прусовым мы вроде бы всё порешали. Он мне сказал, что Вам всё передаст.

– Что передаст? – удивился Карецкий, хотя прекрасно понимал, о чём идёт речь.

– Я думаю Вы сами всё знаете. Я свободен?

Аношин уверенно поднялся со своего места, чтобы уйти, как Карецкий резко остановил его громким криком:

– Сидеть! Я тебе скажу, когда ты будешь свободен. А пока что сиди смирно и отвечай на мои вопросы!

Аношин напрягся. Желваки на его скулах заходили, глаза беспокойно забегали из стороны в сторону. Он шёл сюда ничего не боясь, ведь вопрос с Прусовым он решил, точнее ему так казалось. Но, выходило так, что следак был не в курсе договорённостей и существовала вероятность домой к обеду не попасть. Он вернулся к столу и сел обратно на стул.

Прежде чем переходить к допросу, Карецкому потребовалось немного времени, чтобы остыть и сосредоточиться на деле. Затем он стал задавать обычные стандартные вопросы по характеристике личности и заполнять протокол допроса обычными общими фраза: «Я, Аношин Алексей, в настоящее время прописан по вышеуказанному адресу. На учете у нарколога и психиатра не состою, ранее не судим, к уголовной ответственности не привлекался. В настоящее время проживаю совместно с Белинской Полиной Андреевной, живём вместе около года в её квартире вместе с её матерью, иногда в моей».

– Хорошо, а теперь расскажите своими словами о событиях прошлой ночи и начните с момента, как и когда Вы оказались в квартире Голощенковой, – как можно спокойнее проговорил Карецкий и приготовился записывать сказанное Аношиным в протокол.

– Я возвращался с работы. Времени было около 19 часов. Возле магазина встретил Голощенкову, которая вместе с двумя неизвестными мне молодыми людьми покупала водку. Молодых людей я раньше никогда не видел. Она же сказала, что это её коллеги по работе.

– Как их зовут и где найти?

– Одного кажется Михаилом звать, второго, по-моему, Романом. Фамилий их не знаю, где живут без понятия. Я же сказал, что видел их в первый раз.

– Хорошо, дальше.

– Дальше Голощенкова предложила бухнуть с ними, – Аношин замялся. – У меня с собой не было денег, на что она сказала, что могу отдать деньги потом. Затем мы вчетвером пошли к ней. В квартире мы сели на кухне и стали выпивать. Примерно через час я решил позвонить Полинке домой и сказать, что задержусь у Голощенковой. По телефону она начала возмущаться, но я не стал её слушать и положил трубку. Я правда ещё сказал, что приду домой через час, но её это не устроило. Минут через двадцать в квартиру позвонили. Голощенкова на тот момент уже была пьяная, ходила с трудом и попросила меня открыть дверь и спросить, кто там и что нужно. Я открыл дверь квартиры. На пороге стояла Полина. Она стала просить меня, чтобы я пошёл домой, но я отказался, сказав, что хочу ещё посидеть. Слово за слово, мы с ней разругались, я психанул и ушёл обратно на кухню, оставив её в прихожей.

– А она заходила к вам в кухню?

– Нет, мы разговаривали с ней в квартире. Точнее в прихожей, – поправил себя Аношин.

– Так. А после вашего с ней разговора, она сразу ушла? Дверь за ней кто закрыл?

– Блин, вот честно, не помню… Аношин сделал вид, как будто усердно думает, после чего добавил: – Я дверь за ней точно не закрывал, а вернулся на кухню. Она осталась в прихожей.

– Ясно. Дальше…

– А дальше… – Аношин почесал за ухом, откинул с глаз волосы и продолжил: – Через какое-то время, в квартиру вновь позвонили. Голощенкова к этому времени уже ушла спать в свою комнату, а мы оставались сидеть на кухне втроём. Когда в дверь позвонили, я не знаю, кто её открыл, но через некоторое время к нам на кухню зашёл оперуполномоченный Прусов. Его у нас на районе все знают. Он сказал, чтобы мы все валили с хаты. Я оделся и ушел к себе домой. К Полинке я не пошёл, так как мы с ней поругались.

Аношин говорил в точности так, как и предполагал Карецкий. Не подкопаешься. На очной ставке он однозначно подтвердит свои показания и ему наверняка плевать на Полину, лишь бы свою жопу вытащить из беды. Подтянуть его на группу лиц не получится однозначно. Карецкий записал показания Аношина в протокол допроса свидетеля, после чего пододвинул ему бланк для ознакомления. Тот внимательно перечитал и согласился с написанным. Затем Карецкий передал ему ручку и указал, в каких местах поставить подпись. Сделав это, Аношин уже было поднялся со стула и направился к двери, но Карецкий его вновь остановил.

– Куда это Вы собрались, молодой человек? – спросил он, не глядя в его сторону, продолжая собирать все протоколы по делу вместе для последующего сшивания дела.

– Как куда? Мы же закончили?

– Я вроде ещё не сказал, что мы закончили.

Сейчас Карецкий наслаждался своим превосходством над этим избалованным и самоуверенным молодым человеком.

– Я Вас попрошу присесть в коридоре и подождать меня для проведения очной ставки. Через тридцать минут вернусь. Если же Вам нужно идти на работу, а я Вас задерживаю, то могу выписать Вам повестку, которая является оправдательным документом для Вашего работодателя. Она Вам нужна?

Аношин отрицательно покачал головой и Карецкий выпроводил его из кабинета в коридор. Здесь он поставил ему стул и, не забыв взять дело и статистическую карточку на возбуждение уголовного дела, закрыл дверь на ключ и направился к Михалычу. Подойдя к кабинету, он удивился. Дверь была прикрыта. Это было странно, потому как Михалыч никогда её не закрывал в рабочее время. Это мог сделать лишь начальник отдела, когда заходил к Михалычу для обсуждения какого-либо вопроса. Карецкий тихо приблизился к закрытой двери и прислушался. Из-за двери действительно доносился голос Внукова Анатолия Дмитриевича, говорившего с кем-то на повышенных тонах. Карецкий постучался в дверь и, не дожидаясь ответа, открыл её.

– Заходи, – строго и чётко сказал начальник отдела. – Тебя для полной ясности картины как раз не хватает.

Карецкий зашёл в кабинет и его удивило, что Внуков не протянул ему руку для приветствия, что обычно он делал, не взирая на различия в должностях и званиях. Анатолий Дмитриевич стоял в центре кабинета. Михалыч сидел за своим столом и курил, а рядом с ним, на диванчике, как зажатый в угол побитый воробей, поджав ноги, сидел Прусов с опущенной головой.

– Аношина допросил? – не вводя в курс дела, спросил Михалыч.

– Только закончил.

Карецкий передал Михалычу только что сшитое уголовное дело в отношении Белинской Полины и открыл его на нужной странице – на протоколе допроса Аношина.

Михалыч принял из рук Карецкого дело и углубился в чтение.

– Деньги где? – сурово глядя на Карецкого, спросил Внуков.

Карецкий сделал изумлённый вид.

– Не понял? Какие деньги?

На самом деле он прекрасно понимал, о каких деньгах идёт речь, но предпочёл, чтобы за него говорил его руководитель. Из угла кабинета, со стороны дивана донёсся тихий и испуганный голос Прусова.

– У него ничего нет.

– Закрой пасть! – рявкнул Внуков. – Я не с тобой разговариваю!

И вновь сурово и вопросительно посмотрел на Карецкого.

– У меня действительно никаких денег нет – спокойно и уверенно проговорил Карецкий, отчего лицо Внукова смягчилось.

В разговор вмешался Михалыч, обратившись к Карецкому.

– С тобой Аношин пытался решить вопрос?

Паззл в голове Карецкого уже давно сложился. Как он и подозревал, речь шла о взятке и Внуков был уверен, что Карецкий с Прусовым в одной упряжке. Поскольку честь мундира Карецким замарана не была, он прямо ответил:

– Перед началом допроса Аношин сказал, что с Прусовым вопрос он решил и порывался уйти, однако я его удержал и допросил. Я уже тогда понял, о каком «решении вопроса» шла речь и если честно, думал Прусов сначала ко мне зайдёт…

– Анатолий Дмитриевич, ну я думаю картина тут ясна. – сказал Михалыч обращаясь к начальнику отдела. – А сейчас, я прошу прощения, нам с Вениамином Сергеевичем надо в прокуратуру ехать.

– Да, конечно, – спокойным тоном ответил Анатолий Дмитрий. Он положил свою руку на плечо Карецкому, как бы извиняясь, после чего, посмотрев на Прусова, рявкнул:

– А ты ко мне в кабинет через 10 минут со своим начальником!

Спустя некоторое время, уже сидя в машине, Михалыч спросил Карецкого:

– Есть чем прижать Аношина?

– Да подожди ты с Аношиным.

Карецкого до сих пор не много потряхивало от недоверия, которое выразил по отношению к нему начальник отдела. Была задета его честь и Михалыч это понимал. Он протянул Карецкому сигарету и когда тот взял её, чиркнул перед его лицом зажигалкой. Карецкий прикурил и выдохнул дым в приоткрытое окно автомобиля.

– Забей на Толика, – спокойно проговорил Михалыч. – Он начальник отдела и, если что, его голова полетит с плеч. Сам прикинь, что он должен был подумать или сказать?

– Ладно. – Карецкий стал успокаиваться. Сигарета сделала своё дело. – Что там, в итоге, произошло с Прусовым?

– Чего чего…, – задумчиво проговорил Михалыч. – Денег мне принёс. Надеюсь, ты не обижаешься, что тебе ничего не досталось?

Михалыч засмеялся. Карецкий улыбнулся в ответ.

– Всё-таки не зря после нашего с тобой утреннего общения, я видеокамеру включил на запись. Ну ту, помнишь, которая у меня на шкафу стоит?

Карецкий утвердительно кивнул и Михалыч, усмехнувшись, добавил:

– Какой же я, сука, умный.

Это было одно из его любимых выражений. Они вместе с Карецким расхохотались.

– Чего теперь ему будет? – поинтересовался Карецкий, хотя ответ был очевиден.

– Выкинет его Толик, да и всё. Одним днём. Я так думаю, а там хер его знает. Ладно, давай по Аношину. Так есть чем его прижать?

– Думаю, нет. Сам подумай: Белинская в своём допросе поясняет, что Алексей позвал её в квартиру Голощенковой, а Аношин утверждает, что не вызывал, якобы она сама пришла после телефонного звонка. Это первое. Второе: Полина говорит, будто Аношин указал ей, что брать. Он же в свою очередь это отрицает и весь их разговор был в прихожей. После скандала, Лёша ушёл на кухню, а она оставалась в прихожей. При этом ты понимаешь, что Аношин предупреждён об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний как свидетель, а она нет.

Карецкий сделал паузу, давая Михалычу пропустить через себя всё вышесказанное, параллельно прокручивая в голове показания Полины и размышляя, за что ещё можно зацепиться.

– Так, стоп! – зачем-то громко крикнул Карецкий. От неожиданности Михалыч ударил по тормозам и юзом направил машину к бордюру, автоматически включив сигнал аварийной остановки в своей новенькой «семёрке»5.

– Забыл чего? – спросил Михалыч, когда машина остановилась возле тротуара.

– На картине могут быть его отпечатки пальцев. Она сначала говорила, что картину он

ей принёс, но под протокол сказала, что такого говорить не будет.

Михалыч поправил средним пальцем правой руки съехавшие от резкого торможения на кончик носа очки, молча, с каким-то сочувствием посмотрел на Карецкого и, отключив сигнал аварийной остановки, медленно тронулся дальше.

– Знаешь, братан, что я тебе скажу?

У Михалыча был обширный перечень местоимений, которые он использовал в своей речи при обращении к близким и коллегам. К одному и тому же человеку, в зависимости от

ситуации, он мог применить несколько различных местоимений, которые он тщательно подбирал как наиболее подходящее к данному моменту. К примеру, всех сотрудников своего отдела на совещаниях он с искренней любовью называл не иначе, как «братья и сестры». Это звучало очень мило и забавно и со стороны могло напоминать общение настоятеля прихода со своими прихожанами. Но когда же Михалыч лютовал, что было крайне редко, такое чистое и милое выражение, как «братья и сестры» менялось на абсолютно не литературное: «пид…сы и суки ёб..ые». Выпустив пар, он неизменно извинялся и возвращался к более спокойному общению. Карецкий давно уже выучил весь основной запас местоимений, которые использовал Михалыч в своей речи и знал, что если требовалось убедить кого-то поработать сверх нормы, напрячься дополнительно или как-то похвалить сотрудника, в лексиконе Михалыча имелось сильное и часто им применяемое – «Бизон». Когда же у него был с кем-то серьёзный разговор и принятие решения Михалыч хотел переложить на собеседника, то его он называл не иначе, как «Братан». Карецкому не очень нравилось это обращение, так как зачастую, в силу отсутствия опыта в тех или иных вопросах, он, честно говоря, опасался принимать серьёзные решения. Карецкий предположил, что и сейчас вопрос о привлечения Аношина к уголовной ответственности Михалыч также оставит на его усмотрение. А между тем Михалыч продолжил:

– В данном случае у девахи всё равно третья часть скорее всего будет, поэтому пришьёшь ты ей «группу» или нет, срок от этого особо не изменится.

– А как же всесторонность и объективность расследования?

Карецкий попытался в шутку воззвать к основам правосудия своего старшего товарища и наставника.

– Иди в жопу, – не скрывая недовольства от его нравоучений, но с улыбкой на лице и довольно спокойным тоном проговорил Михалыч. – Сам решай, что ты с ним будешь делать, но мне почему-то кажется, здесь есть ещё что-то, о чём я не знаю и что ты мне не сказал.

Карецкий напрягся. Как он узнал? Догадался? Вряд ли… Нужно срочно что-то ответить, иначе слишком долгая пауза вызовет у него сомнения в его искренности. Но он не видел необходимости что-то скрывать от Михалыча и просто сказал:

– Есть. Я не знаю как сказать…

Карецкий на мгновение замешкался. Михалыч тем временем терпеливо ждал, пока Карецкий соберётся с мыслями. Наконец он проговорил:

– Не могу подобрать правильных слов… Короче, скажу, как есть. Она мне понравилась. Я даже не знаю, в каком смысле. Сам не могу разобраться, но что-то мне не даёт покоя.

– Ты рехнулся? – воскликнул Михалыч и вновь с силой ударил по тормозам. Машина встала как вкопанная. Благо за ними сзади никто не ехал, иначе бы столкновения было не избежать.

– Ты в своём уме?

– Да успокойся, я всё понимаю, поэтому и сказал тебе. Мне нужен совет, как быть.

– Совет тебе нужен? – кипел Михалыч. – Вот тебе мой совет: забудь! Она злодейка, воровка! А ты следак! Она совершила преступление! А ты доказываешь её вину! Вы по разные стороны баррикад! Или ты хочешь связать свою жизнь с преступницей? Пустить свою карьеру псу под хвост? Валяй! Помощь нужна?

Михалыч лютовал. Карецкий не знал, что сказать. Он уже начал жалеть, что решился поделиться с Михалычем, но, как говориться: «Что сделано, то сделано». В одном он был уверен: она не преступница. Её просто подставили. Кто – это он уже выяснил. Зачем? Это тоже было более или менее понятно. Оставался вопрос, что дальше делать со всем этим.

– Михалыч, остынь. Обещаю, что не сделаю никаких глупостей. У меня есть голова на плечах. Я лишь хочу донести до тебя, что она этого не делала, в этом я уверен.

– То есть как это не делала? Я же читал её допрос. Там всё чётко и понятно написано: признаюсь, украла… Или…?

Михалыч запнулся.

– Да.

Карецкий сделал многозначительную паузу, затем продолжил:

– Она была в отказе. Полнейшем. Но не разваливать же дело? К тому же Прусов всё так обставил, что комар носу не подточит, пришлось её убеждать.

Михалыч включил первую передачу, и машина тронулась с места. Он достал сигарету из пачки, лежащей на приборной панели, закурил, сделал пару затяжек, после чего сказал:

– Знаешь, я в тебе не ошибся. Ты всё сделал правильно, но у меня к тебе один вопрос: дальше ты что собираешься со всем этим делать?

У Карецкого не было ответа, а данный вопрос он сам уже неоднократно задавал сам себе. Что делать? А что он хочет? Естественно, он хотел бы, чтобы Полине за это ничего не было. Но как? Дело уже есть, все основные доказательства собраны и приобщены. Это уже закрутилось и ломать дело он не собирался ни в коем случае.

– Я лишь хочу, чтобы её не закрыли, – вслух проговорил Карецкий. – Хотя бы это, большего мне не надо. К тому же она беременна. Не хотелось бы жизнь ломать.

Михалыч ещё какое-то время подумал, после чего ответил:

– У меня нет ответа на твой вопрос, но, почему-то мне кажется, ты и сам знаешь, что нужно делать, – с мутной прозрачностью намекнул Михалыч. – Действуй сам, по обстоятельствам, я чем смогу – помогу. Но учти: дело стоит в плане на окончание в следующем месяце. И если оно развалится, ты больше здесь не работаешь. Услышал?

Карецкий в очередной раз пожалел, что сказал об этом Михалычу. На что был направлен его расчёт? Михалыч не мог поступить иначе. Он не мог ничего ни сказать, ни посоветовать.

– Не беспокойся, всё будет пучком.

Глава 7

Припарковав машину на проезжей части сбоку от здания районной прокуратуры, они вышли в дождливый июльский день и быстрым шагом устремились к главному входу в административное здание, где на первом этаже заседали федеральные судьи районного суда, а на втором располагалось помещение прокуратуры. Поднявшись на второй этаж, они разделились: Михалыч пошёл по своим делам к прокурору, а Карецкий направился к его заместителю, дежурившему накануне вечером для согласования возбуждения уголовного дела. Минут через десять, покончив с этим вопросом и получив стандартную рекомендацию о необходимости выходить с арестом, он направился в канцелярию, которая находилась в приёмной прокурора и где располагалось рабочее место Кристины. Той самой, что накануне вечером интересовалась его особой в «Рандеву».

– Доброе утро, – зайдя в приёмную, бодро и с улыбкой поприветствовал он присутствующих. Помимо Кристины в приёмной прокурора находилась канцелярия, где за не высокой стойкой сидела ещё одна девочка, имя которой Карецкому было не известно.

– Привет! – весело поприветствовала его Кристина, худенькая миниатюрная брюнетка с короткими темно-каштановыми волосами, с весьма завораживающими и очень даже аппетитными формами. Слева над верхней губой маленькой темной точкой красовалась родинка, при взгляде на которую из недр памяти неизменно всплывал образ великой американской актрисы, певицы и модели Мерлин Монро.

– Между прочим, ты меня вчера расстроил…

Она театрально надула губки, и образ американской кинодивы сменило милое и по-детски наивное личико Евгении Симоновой, на этот раз уже советской актрисы театра и кино. Кристина была такого же не большого роста, с изящной кукольной фигуркой, карими, слегка раскосыми глазами и с едва заметными стрелками в уголках. Такие девушки созданы исключительно для любви и семьи, по крайней мере так Карецкому всегда казалось. На ней были обычные темно-синие джинсы и блузка небесно-голубого цвета, которая гармонировала с её карими глазами и темно-каштановыми прядями волос.

Карецкий сделал вид, что искренне не понимает, о чём она говорит.

– Чем же?

Он наигранно вскинул правую бровь вверх и продолжил:

– Расстраивать красивых девушек вообще не в моих правилах, – сказал он, раскладывая одновременно копии документов в специально отведенные для этого лотки.

– Я вчера приходила в «Рандеву», но тебя там не было. А сам говорил, что ты почти каждый день там зависаешь. Надеюсь, сегодня мы увидимся?

– О, я сожалею об этом, но…

Краем глаза Карецкий заметил, как девушка из-за стойки пристально смотрит на него. Он, в присутствии посторонних, по привычке собрался уже продолжить общение с Кристиной на «Вы», но не стал этого делать. Знакомы они были уже больше года и уже давно перешли на «ты».

– Крис, я же не знал, что ты придёшь. К тому же я вчера дежурил.

Ему внезапно показалось, что Кристина специально затеяла этот разговор в присутствии посторонних. Было видно, что девушка за стойкой внимательно их слушает, а Кристина периодически на неё косилась. Он не желал влезать в их дела и продолжил:

– А вот на счёт сегодня не уверен. Я вчера дежурил и жутко устал, если честно.

По его свежему виду, который был достигнут лишь благодаря контрастному душу и крепкому кофе, он засомневался, что она ему поверит.

– А выглядишь бодро, для дежурившего всю ночь, – подтвердила она его предположения.

– Хорошо, – сказал он, улыбнувшись. – Только ради тебя. Часов в семь или восемь постараюсь там быть.

Она улыбнулась и несколько раз игриво приподняла правую бровь. Карецкий понял, что вечер обещает быть насыщенным.

– Хорошо. Тогда до вечера?

– Да, – ответила она и добавила: – Но, если что-то у тебя изменится, набери мне. Рабочий телефон надеюсь не забыл?

– Помню, конечно, – с улыбкой ответил он.

Карецкий вышел из приёмной и направился к лестнице. Нужно было дождаться Михалыча, а выходить на улицу в дождь очень не хотелось. Но в этот день удача была на его стороне. Едва он собрался уже выйти на улицу, как его окликнул Михалыч, идущий за ним быстрым шагом.

– Ты всё? – спросил он его. Карецкий утвердительно кивнул головой. Нужно было возвращаться. Впереди его ждала очная ставка и самый на сегодня, пожалуй, важный вопрос, что же будет с Прусовым. По пути в контору, Михалыч был молчалив, но перед самым отделом он вдруг сказал, обращаясь к Карецкому:

– Если хочешь хоть как-то сократить ей срок, убирай квалифицирующий признак «незаконное проникновение в жилище», и у тебя автоматом отвалится третья часть.

Совет был дельный, но Карецкому это было и без него известно. Легко сказать, вот только как это сделать? В его голове внезапно родилась одна мысль, но особых надежд на неё он возлагать пока не стал.

«В конце концов», – сказал он себе, – «я действительно в первый раз вижу эту Белинскую и будь что будет». Однако где-то глубоко внутри себя другой голос всячески стал выступать в поддержку слов Михалыча. Он понимал, что если так не сделает, то будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Он должен ей помочь во что бы то ни стало. Всей душой он чувствовал ответственность за неё. В подтверждении этим мыслям его мозг вновь нарисовал в его голове грустную и разрывающую сердце картину с обиженным всем и всеми маленьким и беззащитным ребёнком, на защиту которого встать мог только он. Был и ещё один знак с выше, подтверждающий правоту его суждения: при согласовании постановления о возбуждении уголовного дела, у заместителя прокурора этот момент также вызвал сомнения. Видимо, хорошо зная подобную публику, он попросил более тщательно покопаться в данном вопросе. Эта молчаливая поддержка ему сейчас была очень нужна.

Зайдя в свой кабинет, он тут же набрал номер Голощенковой и вызвал её немедленно к себе. Она ответила утвердительно, пообещала приехать через полтора часа. А пока она ехала, он решил провести очную ставку между Полиной и Аношиным.

Само по себе данное следственное действие никогда не вызывало у Карецкого радости. Безусловно проводить очную ставку между двумя людьми ещё куда ни шло, но ведь бывают очные ставки, на которых присутствуют по четверо человек и более: несовершеннолетние обвиняемые со своими законными представителями, педагогами, защитниками и прочие возможные участники уголовного процесса. Представив эту картину, Карецкий с облегчением выдохнул. Сегодня сия чаша его миновала, однако даже после простой версии данного следственного действия, он всегда чувствовал себя измотанным. Очные ставки, проводимые между мужем и женой, отцом и сыном, девушкой и её молодым человеком, и иными близкими между собой людьми, волею судеб оказавшихся по разные стороны баррикад, всегда вызывали у Карецкого самые неприятные чувства. Это были по истине тяжелые для восприятия зрелища, привыкнуть к которым невозможно.

Он записывал поочередно их показания, всеми силами пытаясь не слушать их диалога, игнорировать и пропускать мимо ушей мольбы Полины, адресованные Аношину. Карецкий должен соблюдать нейтралитет и непредвзятость к участникам очной ставки, вынужден лишь наблюдать за ними и молниеносно, со скоростью электронно-вычислительной машины анализировать реакцию участников на тот или иной выпад со стороны оппонента и ни в коем случае не давать волю эмоциям. Это достаточно трудно по началу, но со временем его мозг научился не впускать в себя весь негатив, которым были пропитаны следственные кабинеты. В нужные моменты Карецкому достаточно было лишь включить чёрствость и безразличие к участникам очной ставки, очистить свой разум до полной прозрачности и не занимать ничью сторону. Это помогало.

Аношин вёл себя, как Карецкий и предполагал: он продолжал настаивать на своей непричастности к краже даже несмотря на то, что Полина тихо плакала и неоднократно повторяла: «За что ты так со мной»? Полностью отключив свой мозг и отказавшись от разрывающего его желания вцепиться зубами в горло этого паскудёныша, Карецкий наблюдал за агонией Полины, которая понемногу начинала затихать, мирясь со своим положением и неотвратимостью суда. В очередной раз он убедился в своей правоте, а точнее подтвердил своё маленькое открытие, сделанное им некоторое время назад. За те несколько минут, которые он как бы невзначай давал участникам очной ставки для свободного общения между собой, он слышал такое, чего они никогда бы не сказали друг другу при обычных обстоятельствах. Он узнавал о них и об их отношениях гораздо больше и за гораздо меньший промежуток времени, чем если бы он с ними общался поочередно с глазу на глаз. Многое становилось понятно: кто у них в семье главный, кто к кому и как относится, есть ли уважение друг к другу и прочее. Когда их диалог стих и им больше нечего было сказать друг другу, Карецкий задал вопрос Полине, естественно под протокол:

– Скажите, когда Вы пришли к Голощенковой, дверь в квартиру была открыта или закрыта?

Полина, не раздумывая ни секунды, сразу ответила:

– Дверь в квартиру оказалась чуть приоткрытой. Я позвонила в звонок, но не дожидалась, когда кто-то мне её откроет. Я сама открыла дверь и зашла внутрь. Практически сразу же из кухни мне навстречу вышел Леша.

Следующий вопрос Карецкого был адресован Аношину:

– Алексей, Вы подтверждаете показания подозреваемой Белинской в той части, что дверь в квартиру была открыта?

Аношин задумался. Он явно не получал никаких чётких инструкций от Прусова относительно входной двери и, не зная, как нужно правильно говорить, он стал хитрить:

– Я точно не помню, был пьян. Изначально мне показалось, что я открыл дверь, но сейчас начинаю в этом сомневаться.

Затем, еще не много подумав, он добавил:

– Допускаю, что дверь в квартиру не была закрыта на замок.

Такой ответ Карецкого вполне устраивал, и он решил закрепить полученный результат:

– Алексей, скажите, когда Вы с Голощенковой и друзьями пришли в квартиру потерпевшей, кто зашёл последним и закрывалась ли дверь на замок?

Аношин опять задумался, искренне не понимая, к чему такие тонкости, после чего уверенно произнес:

– В квартиру точно последней заходила Голощенкова. Она открыла нам дверь и пропустила вперед, после чего зашла сама. Закрыла ли она дверь, я не знаю, так как не смотрел и уж тем более не придавал на тот момент этому значения. Если бы мне сказали тогда, что это так важно, я бы обратил внимание.

Последнюю фразу он произнёс дерзким тоном и с язвительной улыбкой. Карецкий решил никак не реагировать на этот выпад и продолжил:

– И последний вопрос. Алексей: до вчерашнего вечера Белинская ранее бывала в гостях у Голощенковой?

Над этим вопросом он ни стал раздумывать ни секунды, сочтя его абсолютно безобидным:

– Да, причём неоднократно. Голощенкова сама звала её в гости.

Записав всё сказанное в протокол, Карецкий решил завершать данное следственное действие, перейдя к формальным вопросам, означающим окончание очной ставки:

– Подозреваемая, Вы подтверждаете показания свидетеля Аношина по последнему вопросу?

– Полностью. Я действительно много раз была в квартире у Голощенковой до вчерашнего вечера.

В глубине души Карецкий начинал ликовать, ведь по закону, все неразрешённые сомнения трактуются в пользу обвиняемого. А если через полчаса ещё и потерпевшая подтвердит то, что дверь в квартиру была открытой, квалифицирующий признак «незаконное проникновение в жилище» можно смело отсекать.

Заполнив все пустующие графы и подписав протокол очной ставки, Карецкий обратился к Аношину:

– Я могу Вам дать пять минут для общения.

– Мне не о чем с ней говорить, – резко и грубо ответил он и попросил выпустить его.

Оставив Полину одну в комнате для допросов, Карецкий вышел в коридор, где передал Аношина конвойному.

– Выпустите товарища, – обратился он к дежурному по изолятору, а сам вернулся в комнату.

– Есть хорошие новости…, – начал он, но Белинская его прервала.

– Спасибо, – еле слышно проговорила она и из уголков её глаз покатились слёзы.

– За что? – в недоумении спросил он, предполагая, что это благодарность за проделанную работу в части «незаконного проникновения в жилище», но он ошибался. Тут она ничего понять бы не смогла.

– За завтрак, – также тихо ответила она. – Вы, думаю, не поймёте, как много это для меня значит.

Карецкий уже и думать забыл про эти бутерброды, но всё же ответил:

– Не стоит, всё в порядке.

– Нет, стоит! – чуть более настойчивее, увереннее и громче произнесла Белинская. – Вы единственный, кто обо мне позаботился. Даже он ничего не принёс. А сейчас можно я пойду? Я очень устала…

– Да, конечно, – спокойно ответил Карецкий и поднялся со своего стула. – Сегодня отдыхай, завтра поедем в прокуратуру и суд.

– Меня арестуют?

– Пока ничего не могу сказать. Отдыхай, ни о чём не думай, завтра всё решиться.

– Спасибо ещё раз за всё, – тихо проговорила Полина и также поднялась со своего места.

– В камере не холодно? – поинтересовался Карецкий, в глубине души желая ещё хоть что-то для неё сделать.

– Терпимо, – сказала она и направилась к выходу из следственного кабинета.

Карецкий вызвал конвойного, который затем проводил её в камеру.

– Вениамин, – окрикнул его из своего кабинета Алексей, начальник ИВС, когда тот, направляясь к выходу, прошёл мимо. – Можно тебя на минуточку?

Карецкий зашел в кабинет начальника изолятора и, не спросив разрешения, устало сел на одиноко стоящий возле стены стул.

– А кто это такая? – задал свой вопрос Алексей. Судя по содержанию вопроса, он был для него, видимо, жизненно важным, но для Карецкого он был не столько неуместным, сколько тупым и не понятным.

– Бля, Лёш, в каком смысле «кто это такая»? Ты меня позвал, чтоб задать этот глупый вопрос?

– Да не, я так…, начал оправдываться Алексей. – Я просто к тому, что как-то она не похожа на воровку, уж я – то разбираюсь в людях.

– Верю, – уже более спокойно проговорил Карецкий, хотя он знал, что Алексей разбирался в людях не больше, чем он в лошадях. – Все мы иногда оступаемся, и она не исключение. Наша с тобой задача – помочь таким людям и направить на путь истинный.

Карецкий поднялся со стула и направился к выходу. Перед самой дверью он остановился и обратился к Алексею:

– Просьба у меня маленькая: дай ей теплое одеяло.

– Хорошо, сделаем, но только потому, что это ты попросил.

Карецкий поблагодарил Алексея и извинился за свою резкость. Затем он покинул изолятор и поднялся на второй этаж в свой кабинет, где вызвал к себе одного из стажёров.

– Жень, смотри внимательно.

Он положил на край стола четыре запроса, ответы на которые необходимо было получить до завтрашнего утра.

– Это запрос к наркологу, – Карецкий указал пальцем на один из листков, лежащий перед Женей. – Этот к психиатру, – он указал на второй. – Этот на характеристику с места жительства, а это… – он не успел закончить предложение. Евгений взял четвёртый запрос в руки и сказал:

– Я уже прочитал, всё понятно. Сроки?

– Вчера, – пошутил Карецкий и они оба улыбнулись. – Шучу. Срок завтра, утро. Четвёртый самый важный.

– Сделаю, – Женя взял все четыре листка и положил их в пластиковую папку, после чего спешно вышел из кабинета.

«Хороший парень, исполнительный, из него будет толк», подумал он про себя, и практически тут же из динамика громкой связи раздался голос дежурного: «Следователь Карецкий, спуститесь в дежурную часть, к Вам пришли».

Глава 8

– Прежде чем мы перейдём к опознанию Вашего имущества, у меня к Вам есть несколько дополнительных вопросов, – начал Карецкий, спустя несколько минут после вызова его в дежурную часть. Потерпевшая Голощенкова прибыла вовремя, и он не стал откладывать в долгий ящик её дополнительный допрос.

– Я Вам их задам под протокол. Но только я очень Вас прошу ответить на них честно и не забывайте, что вы, как потерпевшая по делу, можете быть привлечены к уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний.

– Да знаю я, – с раздражением буркнула Голощенкова. – Давайте уже свои вопросы, только побыстрее, если можно.