Проклятие памяти

И сказал [Господь]: что ты сделал? голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли; и ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей.

Бытие 4:10

Пролог

Июнь 1608 года. Флоренция

Правда – самая оболганная и невозможная вещь в мире. Ее помнят лишь очевидцы. Искаженно. Частями. Каждый свою.

Человеку свойственно быстро забывать хорошее, запоминать плохое – неосторожный взгляд, в сердцах сказанное слово, раздувать свои обиды – настоящие или мнимые, оправдывая ими свои грубость, зависть или подлость в отношении других, легко верить в плохие поступки других, считая их закономерностью, а хорошие объяснять случайностью. Слово рушит репутацию, родные становятся врагами, начинаются войны, а правда скрывается под слоем лжи. И если несколько раз повторить выдумку, то люди в нее поверят.

Как странно устроена память! Он, который считал, что может управлять чужими умами, который смог изменить свою судьбу, сейчас не мог справиться со своими воспоминаниями.

От невозможности хотя бы на время избавиться от изнуряющих мыслей рыхлый, тучный мужчина лет шестидесяти, волосы и аккуратная бородка которого были словно подернуты инеем, протяжно и жалобно вздохнул, откинувшись на постели на высоко взбитые подушки.

Решив отвлечься, он осторожно поднес поближе к глазам настольную печать, которой кто-то заложил страницы его Библии: изящно вырезанная ручка, каменное навершие в виде шара, на основании нанесен герб.

Ласка, несущая во рту лавровую ветвь, и над ней гордо развевающаяся лента с девизом «Amat victoria curam». Победа любит старание. Франческо придумал эту эмблему вместе с Бьянкой… а вот и герб Медичи – три павлиньих пера, продетые в горизонтально расположенное кольцо, и над всем надпись «Semper». Всегда.

Эти символы он очень хорошо знал и надеялся больше никогда не увидеть.

Голубые глаза мужчины под седыми бровями потемнели и приобрели оттенок пасмурного зимнего неба. Когда-то красивые губы, теперь потерявшие юношескую упругость, сжались от внутренней боли. Он не хотел помнить!

Мужчина швырнул изящный предмет в стену, удовлетворенно отметив, как с металлическим лязгом от печати отскочила какая-то часть. Если бы он мог так разбить свои воспоминания.

Как посмеялось над ним время. Та, имя которой он приказал убрать из всех документов, чьи гербы были сбиты с зданий, портреты сожжены, чье имя стало проклинаемым, кого называли не иначе как «Колдунья», «Сквернейшая Бьянка», «Ужасная Бьянка», приходила к нему, тревожа и напоминая о прошлом. Раньше только ночью, во сне, теперь и днем. Она смеялась над ним в этих видениях, как и тогда, в юности, дразня его своим чарующим смехом, обвиняя его взглядом медовых глаз. Молодая, манящая, непокоренная, ускользнувшая от него в вечность, не дав ему насладиться триумфом.

Теперь засыпать для него стало мукой: он ужасно боялся увидеть Бьянку и еще больше страшился, что она перестанет к нему приходить.

Фердинандо Медичи, великий герцог Тосканский тревожно смотрел на огонь свечи, стоявшей на маленьком столике рядом с кроватью, – время его жизни уходило, не удержать в руке, как и пламя, которое колебалось от сквозняка. Скоро он предстанет перед высшим, самым неподкупным судом Господа: семейная болезнь Медичи не пощадила и его, приближая конец. Его тело мучила подагра, а душа сжималась от страха перед расплатой.

Какой круг Ада, из тех, что так живо расписал Данте в своих стихах, ждет его? Он попадет в обитель жестоких? Или его будет судить Минос, истязая ураганом в преисподней? А может ему предстоит томиться в Поясе Каина? Сможет ли он оправдаться?

Тот, кто подбросил эту печать, знал, что Фердинандо умирает и давал понять, что предательство не забыто. Мужчина застонал от своих мыслей. Как самонадеян он был, полагая, что никого из помнящих не осталось. Он ошибался.

Что он наделал? Фердинандо издал то ли хрип, то ли всхлип, пытаясь перестать думать о брате и Бьянке. Его рука, потянувшаяся за вином, задрожала, серебряный кубок опрокинулся. Фердинандо не делал попыток его поднять и завороженно смотрел как темно-вишневая жидкость заливает столешницу, инкрустированную изысканной мозаикой из полудрагоценных камней, живопись в камне, которую возродил его брат и славу развития которой он присвоил себе. Как и многое другое.

Фердинандо оттолкнул от себя столик, который зашатался, но устоял. От резкого движения по атласному покрывалу заскользила Библия, отложенная в сторону, когда взял в руки печать и погрузился в свои тревожные мысли. Книга упала рядом с кроватью с гулким стуком и раскрылась. Глаза Фердинандо испуганно метнулись к священному тексту, выхватывая строчки: «…И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его».

Фердинандо закрыл лицо полными руками и заплакал.

Первая глава

Ты видишь сам, как преходящи блага,

Которые Фортуною даны,

Слепой со дня рождения Фортуной.

Данте. «Божественная комедия». Ад

19 октября 1587 года. Флоренция

Иногда жизни бывает мало, чтобы, пройдя через муки ожидания и потери, не пустить в душу ненависть и сохранить любовь. Как простить за прошлое, в котором было много страданий? Как продолжать верить и любить?

Женщину терзала боль, но она знала, что осталось терпеть совсем недолго. Часы жизни, которые ей были отпущены, истекали. И находясь почти у неизбежного предела, оглядываясь на пройденный путь, Бьянка не понимала, как мужчина, которого она безмерно любила, мог не прийти, чтобы проститься с ней?! Всегда необузданная, порывистая, склонная сначала делать, а потом размышлять, категоричная в своих суждениях Бьянка чувствовала, как в ее душу вползала ненависть, вытесняя любовь.

– Отомщу! Жестоко! – бормотала она быстрым, горячечным шепотом. – Пока не знаю как, – она запнулась и выпалила, – но отомщу! О, Франческо! – ее голос взлетел на выдохе и замер в груди раскаленной обидой. После паузы она продолжила с жесткими, угрожающими интонациями. – Клянусь, ты узнаешь, что значит страдать!.. Мучиться!.. – эта гневная речь, хотя и сопровождалась большими паузами, совершенно истощила ее, и она в изнеможении откинулась на подушки.

Бьянка дышала сипло и прерывисто, вглядываясь в темноту ввалившимися, блестящими от лихорадки глазами. Собравшись с силами, она с трудом заговорила:

– Ты пойме-е-ешь, – прошептала она, – как больно любить и знать, что любимый человек выбирает не тебя, а долг! Свою проклятую честь, но не тебя! – дыхание прервалось, больная закашлялась, а потом яростно выпалила. – Ненавижу! – она остановилась, помолчала немного и выдохнула. – О, как я ненавижу, тебя за то, что ты уходил к жене! Каждый раз, когда за тобой закрывалась дверь, мое сердце разрывалось от боли! – умирающая привстала на локте, вглядываясь во что-то, видимое только ей. Ее брови сдвинулись к переносице, потом лицо разгладилось, и она опять забормотала. – Как же я была счастлива, когда ты возвращался, Франческо! Снова и снова! Это было прекрасно и так мучительно! – голос Бьянки стал нежным, мечтательным. Она о чем-то задумалась, а потом словно выплюнула. – Негодяй! Как ты мог мне врать, что жена – это только политика, а меня ты любишь?! Политика? А дети, которые у вас рождались один за другим?! – она закашлялась, помолчала и продолжила свою исповедь. – Я умирала, каждый раз, когда слышала, что ненавистная Иоанна родила! А я никак не могла…

Бьянка металась по белоснежным подушкам и стонала. Тело было липким от пота, лоб влажно блестел. Она часто проваливалась в беспамятство или видела картины прошлого, заново переживая их. Ее постоянно тошнило и бросало то в жар, то в холод.

– Я так хотела родить тебе сына, – говорила она своему невидимому собеседнику, – но сначала не получалось, а когда я родила, все вдруг обвинили меня, что ребенок не мой!..

Женщина рассмеялась зловещим, безумным смехом, который оборвался всхлипом. Возможно, она сходит с ума? Пусть так, в ее положении это не самое страшное.

Уже десять дней после того злосчастного семейного ужина она терзалась от боли, все больше слабея. И все это время рядом были только служанки, ухаживающие за ней, да и тех часто меняли. Франческо не приходил. Да, она знала, что он тоже тогда почувствовал себя плохо, но у него были хорошие доктора. И он должен быть уже здоров.

Потревоженная резким звуком, который издала больная, в спальню вбежала горничная, вытерла лоб своей госпоже и быстро выскользнула вон. Слуги, получившие категорический приказ кардинала Фердинандо Медичи оказывать умирающей помощь, но не разговаривать с ней, бежали от Бьянки, как от прокаженной.

– Сколько раз я хотела разорвать эту связь! – она перевела дыхание. – Я пыталась уехать из Флоренции! – продолжала свое покаяние Бьянка. Священник, за которым решено было недавно послать, еще не приехал, а от исповеди кардиналу Фердинандо Бьянка решительно отказалась. – Отец, конечно, был не в восторге, но он бы принял меня. Все же деньги моей матери у меня были! – шепот Бьянки ускорился, словно она хотела быстрее закончить свои муки. Отрывистые, рубленые фразы беспощадно жгли ее память. – Мой позор все уже готовы были забыть! Я же была вдовой! Все было пристойно в глазах общества! Почти прилично. Но ты, Франческо, – снова воззвала она к кому-то невидимому, – так молил меня остаться! Я сдавалась! Чертова слабость! Ненавижу! – выкрик забрал все ее силы, и она со стоном упала на подушки.

Никто не вошел к ней и не потревожил. Бьянка лежала на влажной постели, ей было больно. Тело страдало, но сильнее мучилась ее душа, которая металась словно птица в клетке, пытаясь найти ответы, которых не было, или дать прощение своим врагам, на которое она уже не была способна. И увидеть истину, знание которой ее ранила, она тоже не хотела.

Через некоторое время больная продолжила:

– Ненавижу! Себя! И тебя! – слезы полились из глаз, затекая в уши. Она не пыталась их остановить. – Ты превратил мою жизнь в чистилище! Куда там мессеру Данте с его адом! – Бьянка снова задохнулась. Ее саму сейчас напугало ее богохульство, но остановиться она не могла. – Ненавижу, что прощала! Эти покорные слова апостола Павла: «Любовь долготерпит»! Что он знал о любви, святоша?! О настоящей любви?! Зачем я слушала святых отцов?! Что понимает церковь в делах сердечных?! Сколько обид ты мне нанес, Франческо! А я прощала и прощала! Ненавижу! За то, что верила и хотела быть рядом!

Бьянка понимала, что лжет сама себе – она любила даже сейчас и знала, что простила бы Франческо все, если бы только он пришел к ней. Ее душа разрывалась от противоречивых чувств – любовь, ненависть, обида и непонимание терзали ее.

Когда она была в сознании, то постоянно прислушивалась, не скрипнет ли дверь и не появится ли Франческо на пороге. Но в комнату бочком протискивалась очередная служанка: подносила воду, отирала лоб, и все это без единого слова, отводя глаза в сторону. Все молчали! Никто не разговаривал с ней. В этом всеобщем безмолвии ее голову разрывали обвиняющие голоса, которые она когда-то слышала. Они звучали то тихо, то набирали мощь: «Колдунья! Проклятая колдунья!»

Бьянка металась по сбившейся постели. Забыв о поношении святых отцов, она пыталась молиться, но начав привычно произносить: «Санта Мария…», снова потеряла сознание.

В следующий раз вырвавшись из глубин беспамятства, Бьянка вспомнила последний прием на вилле Поджо-а-Кайано, который Франческо устроил в честь примирения с братом.

Стены и потолок обеденного зала были украшены великолепными фресками на исторические и мифологические сюжеты, которые по приказу Его Святейшества, Папы Льва1 выполнили лучшие художники Флоренции Понтормо, Андреа дель Сарто, Франчабиджо. Папа из рода Медичи, Джованни Медичи, щедрый покровитель искусств, как и его отец Лоренцо Великолепный, ценил мир и всеми силами уклонялся от войны, и под конец жизни растратил всю папскую казну и умер без причастия.

Бьянка с усилием переключила свои мысли от смерти без покаяния – страшно, ужасно, Святая Мария, помоги ей избежать такой участи! – к воспоминаниям о встрече на загородной вилле, когда ее Франческо был рядом. Пусть хотя бы в воображении он будет с ней.

Под сводчатыми потолочными розетками горели десятки свечей, создавая мягкую и таинственную атмосферу. По центру зала был установлен длинный стол, покрытый белоснежной скатертью из натурального льна и украшенный серебряными и золотыми столовыми приборами, стеклянными кувшинами и фужерами, которые отражали свет свечей и играли разнообразием оттенков. Вокруг стола были расставлены обитые мягкой тканью стулья с высокими спинками.

Воздух был наполнен запахом свежих цветов, размещенных на столе в прекрасных букетах. Тихо звучала музыка. Ароматы свежих специй, фруктов и мясных блюд, изысканных закусок и роскошных десертов соблазняли присутствующих их попробовать.

Бьянка смеялась, когда Франческо рассказывал что-то смешное, и ежилась, когда ловила взгляды, которые на нее бросал его брат. Франческо ошибается, думая, что Фердинандо все забыл и простил. Он помнит! Все ее усилия примирить братьев были тщетными. Она даже обратилась за содействием к Святейшему Отцу Сиксту2, моля образумить Фердинандо и упросить его забыть обиды. А ведь был еще Франческо, который тоже не хотел прощать брата за его беспорядочное, вольное обращение с деньгами, и за его отношение к Бьянке, как к падшей женщине. Фердинандо постоянно корил брата за женитьбу на ней, когда герцог мог выбрать любую девушку из знатной семьи, даже королевской. С большим трудом ей удавалось достичь хрупкого мира, который рушился от любого неосторожного слова. Как правило, начинал Фердинандо, который раз за разом с маниакальным упорством упрекал ее в безнравственности. Франческо же защищал ее честь, и снова начиналась вражда, тлевшая уже второе десятилетие. И только деньги, которые Франческо перечислял брату после просьб и заступничества Бьянки, немного смиряли привыкшего жить на широкую ногу кардинала. Но ему всегда и всего было мало. Сколько бы ему не дали, ему постоянно не хватало. И все начиналось снова. Фердинандо брал деньги и искренне презирал брата за то, что он их ему дает.

Ей казалось, что за столько лет она смирилась с холодной ненавистью Фердинандо, но во время этого затянувшегося ужина ей много раз хотелось выплеснуть вино в его надменное лицо, смыть с него это злобное выражение. Она чувствовала угрозу, которая исходила от него, но не знала, как ей противостоять.

Бьянка застонала от мучительных воспоминаний, замотала головой по подушке, пытаясь избавиться от невыносимых мыслей, и словно желая убежать от своего преследователя, вновь провалилась в беспамятство.

Любимый Франческо наклонился над ней, нежно глядя на нее. Его карие глаза в свете свечи отливали янтарем. Как же она хотела погладить его темные волосы, которые он стриг коротко. Она смотрела на его бледное лицо, которое с возрастом потеряло свою угловатость и стало более мужественным. Ее манили его губы, которые она так любила целовать. Бьянка подняла руку, чтобы провести ладонью по его щеке и прошептала:

– Любовь моя!

Внезапно Франческо отстранился от нее и исчез.

Бьянка почувствовала, как горе потери охватило ее, и очнулась. Она все так же была одна, сгорая от лихорадки.       Слабым голосом она позвала:

– Пить…

Появившаяся служанка молча приподняла ее голову, напоила и помогла устроиться на подушках, деловито поправила свечу, коптящую на столике около кровати, поклонилась и собралась уходить. Бьянка, с трудом собирая ускользающие мысли, прошептала:

– Священник?

– Не приходил, Ваша светлость, – шепотом же отозвалась служанка.

– А Его светлость? – с надеждой спросила Бьянка.

Служанка промолчала и отвела глаза. Бьянка не могла даже крикнуть на негодную, чтобы вытрясти из нее ответы, и просто продолжила задавать вопросы:

– Какой сегодня день?

– Девятнадцатое октября, Ваша светлость.

– А час?

– Скоро рассвет. Уже около пяти, наверное, Ваша светлость.

– Иди, – Бьянка слабо махнула рукой.

Служанка, нарушившая строгий наказ не разговаривать с больной, как ошпаренная выскочила за дверь, молясь про себя, чтобы никто не заметил ее оплошности.

Бьянка смотрела на горящую свечу и думала, что за десять дней болезни ее Франческо так и не пришел к ней. Находясь в полубреду, она убеждала себя, что он видимо, разлюбил ее. Иного объяснения его отсутствию рядом с собой она не видела. Истерзанная недугом, оставленная наедине со своими мыслями, она уверила себя, что он и не любил ее никогда, а она сама придумала сказку о взаимных чувствах. Осознавать это было очень горько. Смириться с этим совсем невозможно.

Доктора же даже и не пытались ей помочь, сочтя ее состояние безнадежным, а может по чьему-то приказу. Она знала, что отравлена. Она, которую народ считал отравительницей, умирала от яда. Если бы ей не было так плохо, она бы рассмеялась. Но безумная боль продолжала разрывать ее изнутри.

Он так и не пришел. Эта мысль неотступно билась в ее голове. Франческо, человек, которого она любила больше жизни, так и не простился с ней.

20 октября 1587 года. Флоренция

Последние сутки перед смертью Бьянка практически не приходила в себя, и только на последнем вздохе она приподнялась на локте и выдохнула куда-то в небо: «Ты будешь мучиться», и ее медовые глаза закрылись навсегда.

Наконец-то допущенный к герцогине священник увидел, что страдания Бьянки закончены – ее лицо было умиротворенным и очень красивым. На ее полных бледных губах отдыхала слабая улыбка.

Было три часа дня.

***

Москва, наши дни

Я откинулась на спинку стула и устало потерла глаза. Уже несколько часов я билась над загадкой, которую никак не могла разгадать – определить владельца настольной печати.

В задумчивости я рассматривала лежащий перед ней предмет – изящный столбик, украшенный резным орнаментом, венчало навершие из красноватого камня. На матрице печати хорошо просматривалось изображение юркого зверя, похожего на куницу, и фраза «Ama… curam». Часть слов была утрачена.

Я уже подняла все имеющиеся у меня книги по геральдике, пересмотрела множество сайтов, пытаясь определить хотя бы зверька. Больше всего он походил на горностая.

Печать принадлежала кому-то из особ королевской крови? Тогда должны остаться записи, но на геральдических сайтах не было нужных мне сведений.

Решив дать отдых глазам, я опустила голову на скрещенные руки, обдумывая найденную информацию. Перья, кольцо и надпись «Semper». Это девиз семьи Медичи, но горностай… Таких символов не было в их роду. И что значит это «Ama…»?

Решив закончить дела на сегодня, я быстро приняла душ и посмотрела в запотевшее зеркало. Оно отразило мое усталое лицо, огромные зеленые глаза и взлохмаченные рыжие волосы. Показав своему отражению язык, я натянула пижаму и сказала себе строгим голосом:

– Анна, иди-ка ты спать! Подумаешь обо всем завтра.

Но даже удобно устроившись под одеялом, я все равно продолжала думать о печати.

Так, Лоренцо Великолепный иногда использовал девиз «La temps revient», что значило – время возвращается, или время перемен.

Я нашла информацию, что Папа Римский Лев Десятый, который в миру был Джованни Медичи и приходился сыном Лоренцо Великолепному, выбрал своей эмблемой ярмо, перевитое лентой с надписью «Suave», что значит благо. Изысканный, утонченный Папа-аристократ, вкушающий радость жизни с девизом: «Поскольку Бог дал нам папство, давайте наслаждаться им».

А вот Алессандро Медичи, герцог флорентийский, выбрал своей эмблемой носорога с девизом «Non buelvo sin vencer», что в переводе со староиспанского значит «Я не вернусь без победы». И он побеждал, пока его не убили.

Что еще я знаю о девизах семьи Медичи? Так, следующий за Алессандро герцог Козимо выбрал своим девизом «Festina lente» или спеши медленно, не поступай необдуманно. И всегда придерживался этого принципа в своей жизни. Его кумиром был Гай Юлий Цезарь, который первый провозгласил этот тезис.

Для своей любимой жены Элеоноры Толедской Козимо выбрал герб с изображением птицы чибис, с собравшимися под ее крыльями птенцами, и девиз «Сum pudore laeta fecunditas», что значит «Счастлива плодовитость со скромностью».

Но это все не то! Что же я упускаю? Должно быть что-то еще, что я не заметила. Лихорадочный бег мыслей сменился сном.

Его дела закончены, и молодой человек поспешил к любимой. Бросив поводья на руки слуге, он быстро взбежал по ступеням и остановился перед входом в ее комнату. Говорили двое: мужчина и женщина. Он отдернул руку от двери, которую открывал, услышав звонкий женский смех и затем легкий вскрик.

Франческо почувствовал холодную ярость, когда посмотрел в приоткрытую дверь и увидел, как его Бьянка лежит в объятьях какого-то юнца, который целовал ее. Глаза, которые он так любил, сейчас смотрели на склонившегося над ней незнакомца, а ее руки упирались ему в грудь, видимо притягивая к себе еще ближе, как она часто любила делать с ним, Франческо. Приглядевшись, он отпрянул от двери, узнав юношу! Это был Фердинандо! Его брат!

Тварь! Какая же она тварь! Ведь еще утром она этими же губами целовала его.

Он почувствовал, как его замутило. Не один брат, так другой?! Горячая кровь требовала немедленно разобраться с соперником, но он не желал, не мог сейчас видеть предательницу и слышать ее ложь. Брат! Он не хотел его крови на своих руках. Не теперь, после стольких потерь! Мария! Лукреция! Джованни! Гарсия! Его сестры и братья! И мать! Столько утрат за каких-то семь лет! Отец не переживет новый скандал. Он и так стал похож на тень себя прежнего, а ведь ему всего сорок пять. Разве это возраст для мужчины?! Нет, он не нанесет ему новый удар, но как трудно сдержаться! Бежать! Прочь отсюда, от этих вероломных изменников!

Франческо бросился вон из дома и мчался, закутавшись в черный плащ по улицам Флоренции, совсем забыв про оставленного коня.

Как хорошо, что он не смог убедить отца дать разрешение на их с Бьянкой брак. Отомстить! Так, чтобы этой лгунье стало тошно. Так, чтобы она почувствовала на Земле жар и холод чистилища, и сама молилась, чтобы попасть туда скорее. Провести ее босиком через все круги Дантова ада!

Женюсь! Отец говорил, нам нужно породниться с Габсбургами, чтобы наше герцогство признали в Европе? Отлично! Иоанна, так Иоанна!

Перед его глазами всплыло лицо невесты: длинное, узкое с выражением, как у вялой рыбы. Она проигрывала роскошным знойным итальянкам. Зато обладала высоким положением и родством с императором Священной Римской империи, что было необходимо для молодого герцогства.

И тотчас же перед его мысленным взором предстало другое лицо – распахнутые медовые глаза, опушенные длинными рыжеватыми ресницами, разметавшиеся по плечам локоны медно-золотых волос – его Бьянка. Его ли?!

Он зарычал сквозь зубы, прогоняя из памяти ее образ. Как быстро она забыла о своей любви, о которой ему шептала.

Нет и не было никакой любви. Женщины лживы! Все, как одна, похожи на искусительницу Еву! Какая разница кто рядом: Иоанна, Бьянка? Любовь – это сказки на потеху публике. Долг превыше всего. Он женится на Иоанне, чтобы иметь высокое покровительство. Как говорили в его семье: «Деньги, чтобы получить власть: власть, чтобы сохранить деньги». Любовь не для него!

А брат, тоже, предатель! Прочь его! Жизнелюбивый братец! Как рано он начал ценить женские прелести! Пусть убирается в Рим! Он уже получил кардинальский титул, вот пусть и идет… в Папы!

Франческо закашлялся от быстрого бега.

Я рывком села на постели, вырываясь из тяжелого сна. Меня душил кашель. Несколько минут я боролась с ним и вскоре смогла дышать ровно, успокоилось бешено колотящееся сердце. Я поплелась на кухню.

Налив воду в бокал, я с ногами устроилась на кухонном диванчике. Перед глазами до сих пор стояло лицо мужчины из сна. Продолговатое и казавшееся чуть заостренным из-за короткой черной бородки. Длинный тонкий нос и чувственные полные губы под небольшими усиками. Короткие темные волосы. Мужчина был красив какой-то печальной, трагической красотой. Я снова, как наяву, увидела его глаза – карие с янтарными крапинками, сначала светившиеся нежностью, затем загоревшиеся жгучей ненавистью. Я невольно поежилась, вспоминая его эмоции. Все было так реально, и меня до сих пор захлестывали отголоски чужого страдания. Никогда в своей жизни я не переживала такого.

Кто этот мужчина, которого предали? И почему мне так больно от его страданий? Хотя какая разница? Что только во сне не приснится? Но все было так явно, как в жизни…

Машинально я взяла в руки настольную печать с фигурной ручкой, которую мне принесли на атрибуцию. Нужно будет написать коллегам во Флоренцию, возможно, у них есть сведения о подобном гербе. А пока нужно поспать, все остальное подождет. Я посмотрела на электронные часы. Было пять утра.

Вторая глава

Любовь, забыть которую нет сил

Тому из нас, кто истинно любил.

Данте. «Божественная комедия». Ад

Венеция, 1563 год, зима

– Сальве, синьора, простите, я так неловок, – рука незнакомца протягивала Бьянке карманный молитвенник, который выпал из ее рук при столкновении. Девушка приняла книгу, а потом перевела взгляд на молодого человека в красном бархате. Она хотела было нахмуриться, но юноша улыбался ей так учтиво и при этом был так красив, что она на секунду задержала дыхание.

Почти черные глаза под густыми темными бровями смотрели на нее чуть насмешливо, но все же почтительно. Нос с небольшой горбинкой придавал его лицу немного пиратский вид, а на его губах изящного рисунка, как у греческих статуй, она задержала взгляд на мгновение дольше, чем положено. Из аккуратно уложенной прически выбивался крупный завиток черных волос и изящно падал на лоб.

«О, мой Бог! – подумала Бьянка. – Как он прекрасен! Клянусь, я никогда не видела такого красивого юношу». Но нужно было отвечать, и она кротко, как положено добропорядочной, воспитанной венецианской девушке из хорошей семьи, прошелестела:

– Спасибо, синьор.

Конечно, ей вовсе не полагалось заговаривать с молодыми людьми, которым тем более она не была представлена, да еще и на улице! Стыд и позор! Но так случилось, что сопровождающую ее служанку Марию Донати оттерла толпа при выходе из церкви, а на нее налетел этот юноша. И он был так галантен и очарователен, что Бьянка, забыла обо всех наставлениях отца («Все молодые люди – прохвосты и мошенники и хотят от девушки только одного! Помни, что ты принадлежишь к древнему и славному роду Капелло!»), немного приподняла покрывало, в которое закуталась по требованию отца, и улыбнулась незнакомцу. Под солнцем золотом блеснули ее рыжие волосы, и ткань снова опустилась, скрыв ее лицо. Ее горничная подбежала к ней:

– Донна Бьянка, простите! Только не говорите вашему отцу.

– Пойдем, Мария, – мелодично ответила девушка. И госпожа со служанкой удалились, оставив молодого человека в задумчивости.

Пьетро Бонавентури мечтательно посмотрел им вслед. «Бесподобная красавица! И, говорят, очень богата! Но идти к ее отцу мне не с руки. Что бедный клерк, служащий в банке Сальвиати, может предложить? Да он меня и на порог не пустит. Но она будет моей! Находчивости мне не занимать!» С этими мыслями он наконец развернулся, поспешив в остерию, где его уже ждали друзья.

***

Затаившись в тени портьеры у входа в библиотеку, Бьянка внимательно слушала. Оказывается, мачеха присмотрела для падчерицы хорошую партию, как она выразилась, – сына дожа Приули и теперь пыталась уговорить отца девушки, дать согласие на этот брак.

Бьянка едва успела зажать себе рот рукой, крик недоверия и ярости рвался из нее. Ни за что! Мерзкий, противный Лодовико с вечно потными руками, которыми он так и норовит ее потрогать, если они по чьему-то недосмотру (по недосмотру ли?) оставались наедине.

Бьянка прислушивалась к голосам, которые становились все громче.

– Бартоломео, послушай. Это завидное предложение для Бьянки, – нежно ворковала мачеха.

– Но ее мать мечтала, что дочь сможет выбрать себе мужа сама. Ты же понимаешь, что она очень богата, красива и может заключить блестящий союз с ровесником, – не очень уверенно бубнил в ответ отец Бьянки.

– Нет, это ты меня послушай! Чем не прекрасный выбор – сын дожа? – голос мачехи в конце просто взлетел, но все же не перешел в крик.

– Но он же старик, по сравнению с ней! Ему уже тридцать семь, а ей только пятнадцать! И это уже его второй брак! – выдвинул последний довод Бартоломео Капелло.

– Когда это кого-то останавливало? – женщина завершила фразу смешком.

Услышав такое от мачехи, Бьянка едва не выбежала из своего убежища, чтобы вцепиться ей в лицо. Верно! Ее-то точно не остановило, что Бартоломео был старше, и это был для него второй брак! Змея! Ох, какая же мачеха змея! Подлая, расчетливая! Да, и сама Лукреция Гримани уже успела побывать замужем за Андреа Контарини, а ее союз с Бартоломео Капелло только упрочил положение ее семьи.

Бьянка не хотела думать о том, кому и сколько выгод может принести ее замужество, причем не только ее родственникам, но и союзным домам – Морозини, Гримани, да и семейству Приули тоже. Так было установлено предками – родниться с членами тех патрицианских семей, кто был включен в Золотую книгу Венеции.

– Бартоломео, послушай. Мой брат Джованни раньше был патриархом Аквилеи, а теперь простой епископ. Он хотел быть кардиналом, но его не выбирают, так как подозревают в ереси. Слишком вольно его мысли трактуют Библию, слишком близко они звучат к идеям Лютера3. Ты знаешь, что этот бывший монах заявил на Вормсском рейхстаге 1521 года, когда слушали его дело? Сейчас, – Бьянка услышала, как зашуршала бумага: – Вот, нашла. «Если я не буду убежден свидетельствами Писания и ясными доводами разума – ибо я не верю ни папе, ни соборам, поскольку очевидно, что зачастую они ошибались и противоречили самим себе, – то, говоря словами Писания, я восхищен в моей совести и уловлен в слово божье… Поэтому я не могу и не хочу ни от чего отрекаться, ибо неправомерно и неправедно делать что-либо против совести. На том стою и не могу иначе. Помоги мне бог!» Надо сказать, мой брат, как и многие из нас свободолюбивых жителей Серениссимы, достаточно вольно смотрит на религию – не важно какое вероисповедование у человека, вера не должна главенствовать в делах. Как ты понимаешь, такое отношения для Ватикана как кость в горле, тем более если эти идеи изрекает представитель церкви. И теперь Джованни нужна поддержка на Вселенском церковном соборе в Триденте. Брата вызвали туда, чтобы обвинить. Он сможет оправдаться, если на его стороне будет серьезная политическая фигура, такая как дож Венеции Джироламо Приули. И если мы отдадим Бьянку замуж за его сына Лодовико, то дож поддержит оправдание моего брата. Я молю тебя, Бартоломео, помоги мне. Нам нужен этот брак с семейством Приули.

– Хорошо-хорошо. Ты права. Надо быстрее выдать замуж Бьянку. Она становится слишком красивой, и мне надоело охранять ее невинность. Брак – это хороший выход, а сын дожа, действительно, неплохая партия. И пусть ее муж следит за ней. Вот только, что делать с ее наследством? Придется отдавать, или… – ответ отца погрузил Бьянку в размышления, и она подумала, что это же выход. Свадьба решит вопрос с деньгами, которые она должна получить после замужества, и со свободой – ведь тогда уже не нужно будет находиться дома взаперти и можно посещать приемы и карнавалы, о которых она только слышала.

Голоса стали приближаться. Бьянка, боясь быть замеченной, тенью скользнула прочь. Оказавшись в своей спальне, она дала выход гневу: в стену полетели подушки, а сорванные с вешалок скромные платья были свалены кучей. И все же шуметь Бьянка опасалась, знала, что слуги тут же побегут жаловаться отцу, а тот запрет ее и лишит немногих развлечений, которые у нее еще оставались: молитвы в церкви, прогулки в садике около дома и открытого окна, из которого она могла наблюдать за чужой жизнью и весельем. Немного успокоившись, Бьянка задумалась.

Ее красавица мать, тихая и скромная Пеллегрина Морозини, зависела от мужчин: ее жизнью распоряжались сначала отец, а потом муж. Теперь эта же участь предстоит и Бьянке. Покорно принять то, что с подсказки мачехи придумал для нее отец.

Но нет, замуж за этого противного Лодовико Приули она не пойдет! Уж, лучше в монастырь. Ее взгляд остановился на отражении в зеркале – стройная фигурка, рыжеватые волосы – такую красоту запереть вдали от мира? Не бывать этому!

Отец никогда ее не любил. Рождение девочки было для него неприятным сюрпризом. Ему были нужны наследники. Да, один сын Витторио у него уже был, но девочки только уносят приданное из рода, а сыновья усиливают семью. Едва взглянув на новорожденную дочь, Бартоломео больше не обращал на нее внимания.

Воспитанием Бьянки занималась Пеллегрина, и смерть матери, которая наступила так рано, когда девочке едва было десять лет, выбила опору из-под ее ног. Отец привел в дом новую жену очень быстро, справедливо считая, что о детях должна заботиться женщина. Только мачеха не смогла заменить мать! Нет, она не была с ними жестока, но дать тепло, так необходимое детям, она не смогла.

Бьянка сидела на постели чуть раскачиваясь и обнимала себя руками, загораживаясь от боли воспоминаний. Она смотрела на портрет матери, который написал Тициан. Молодая женщина с золотистыми волосами, убранными в замысловатую прическу, задумчиво смотрела на нее. Бьянка взмолилась:

– Мама, мама! Если бы ты могла дать мне совет, что же мне делать. От отца я ничего хорошего уже давно не жду.

Отец всегда пренебрегал ей и отодвигал в сторону, если они встречались. Он даже хотел отправить ее в монастырь сразу после смерти матери, но по завещанию, которое составила Пеллегрина, большая доля наследства оставалась Бьянке. И отправить дочь к монахиням – это значило расстаться и со своими деньгами. С будущим зятем можно было договориться о размере приданного, с церковью нет. Жадность заставила Бартоломео Капелло оставить Бьянку дома, но он постарался сделать ее жизнь невыносимой, практически заперев в доме и приставив соглядатаев. Дочь была для него товаром, который можно было выгодно продать.

Что ж, она отомстит отцу и выйдет замуж за первого встречного, или пойдет в куртизанки. От своей смелости Бьянка тихо рассмеялась. И пусть отец почувствует свою вину и поймет, как был не прав. Она опозорит его на всю Венецию. Бьянка начала строить свой план мести.

***

Флоренция, 1564 год, апрель

Впервые Бьянка увидела его в церкви. Ее внимание привлек легкий шепот, который прошел по рядам собравшихся, когда под каменные своды ступил невысокий черноволосый молодой человек в сопровождении нескольких мужчин. Невысокий, стройный юноша шел, не глядя по сторонам, и люди перед ним расступались, словно морская волна отбегала от берега.

Бьянка скучала по морю, каналам и чайкам. Во Флоренции все было по-другому. Она вспомнила Арно, на берегах которого выстроился город. Она слышала о страшном наводнении, которое случилось здесь несколько лет назад. Еще долго будут помнить бесчинства реки в тот год. До следующего наводнения. Поежившись, Бьянка подняла руку, перекрестилась и помолилась про себя: «Санта Мария, пусть это будет еще не скоро. Лет через сто». К счастью, все это случилось до того, как они с Пьетро приехали во Флоренцию.

Подумав о своем муже, Бьянка едва заметно поморщилась. Какой наивной дурочкой она была, что поверила речам Пьетро, который оказался совсем не тем, за кого выдавал себя в Венеции при знакомстве.

Пьетро словно случайно подстраивал их встречи и уговаривал выйти к нему ночью в сад. И еще он был очень красив!

Бьянка вспомнила, как однажды вечером она спустилась в маленький сад рядом с домом. Ей хотелось насладиться вечерней прохладой, подумать о прочитанной недавно книге. Она нашла у отца «Декамерон», который написал Джованни Боккаччо, и ее сразили эти новеллы – благородные юноши и дамы, пикантные истории, некоторые были совсем неприличны. Она тихонько рассмеялась и испуганно вскрикнула, услышав, как за спиной глубокий мужской голос произнес:

– Что рассмешило прелестную донну? О, не бойтесь меня, прелестная Бьянка, я не обижу вас. Я – Пьетро Бонавентури. Помните, мы с вами встретились в церкви Сант-Апонал? Я подал вам ваш молитвенник.

Бьянка уже успела взять себя в руки и спросила:

– Что вы здесь, делаете, сер Пьетро? Вы же не должны быть здесь. Я позову слуг!

– О, прелестная Бьянка, прошу вас не быть столь суровой со мной. Ваша красота затмевает звезды. Ваш лик столь прекрасен, что луна, стыдливо скрывается за тучей, не смея касаться своим светом вашего божественного лица. Когда вы идете, кажется, что мир замирает и смотрит вам вслед.

Бьянке было приятно слушать слова мужчины, хотя они и казались ей немного напыщенными, но пусть говорит дальше.

И Пьетро продолжал, он рассказал, что родом из Флоренции и происходит из семьи Сальвиати. Бьянке была знакома эта фамилия, ее отец имел дело с банком, которым владела эта семья в их городе.

– Вы столько красивы, прелестная Бьянка, что я не мог спать, пока не узнал, где вы живете и не проник в ваш сад, надеясь бросить на вас хотя бы еще один взгляд.

Бьянка рассмеялась и ответила:

– Посмотрели? Прекрасно. А теперь удалитесь, сеньор Пьетро, или уйду я.

– Я уйду, но обещайте, что завтра придете в этот сад вновь. Клянусь, я просто хочу быть рядом и видеть вас.

– Прощайте, сер Пьетро. Никаких обещаний.

– О, не будьте столь суровы, прелестная Бьянка. Вам это совсем не идет.

И, насвистывая какую-то веселую мелодию, Пьетро Бонавенутри выскользнул из калитки на улицу. Бьянка шумно выдохнула и чуть не подпрыгнула, вновь услышав голос, раздавшийся у нее за спиной:

– Донна Бьянка, вам не следует быть одной в саду вечером и разговаривать с молодыми людьми.

– Мария! – Бьянка с облегчением повернулась к своей служанке, хвала Господу, это была всего лишь Мария, а не кто-то из слуг отца. – Прошу тебя не пугай меня так больше. Ты ни о чем не расскажешь отцу. Иначе, клянусь, я пожалуюсь, что дверь в сад была не заперта, и тогда накажут уже тебя.

– Просто будьте осторожнее, донна Бьянка.

Бьянка убежала в свою комнату. И только закрыв дверь, она наконец почувствовала себя в безопасности. Бросившись на кровать, она вспоминала красивое лицо Пьетро. Как завиток непослушных волос выбивался из-под красного берета и падал ему на лоб. Как он нежно смотрел на нее. Девушка заулыбалась и закрыла лицо руками, вспомнив, что он называл ее прелестной Бьянкой. Она никогда больше не пойдет вечером в сад.

И, конечно, пошла. И ходила снова и снова. Мария неодобрительно качала головой, но не говорила ничего отцу и открывала калитку для Пьетро.

Как волнующе было, когда Пьетро притянул ее к себе, а потом подарил ей ее первый поцелуй, и она пропала: влюбилась в него и готова была идти за ним, куда бы он ни позвал. Когда его руки позволили себе больше, скользнув по ее ногам, чуть вверх, она только протяжно выдохнула и прижалась к любимому еще теснее, в надежде узнать то, что только смутно понимала, читая «Декамерон».

В ноябре, сразу после своего дня рождения, когда ей исполнилось пятнадцать, она почувствовала, что беременна, и паника накрыла ее.

В том, что не стоит обращаться с просьбой о свадьбе к отцу, Пьетро как-то сразу ее убедил, и она с ним согласилась. Ее родные выбрали для нее другого жениха, и то, что Пьетро член семьи Сальвиати, уже не имело значения. Бьянка не хотела замуж за Лодовико Приули, но и в монастырь теперь она не пойдет, что уже хорошо. Она будет с любимым.

Пьетро убедил ее, что им лучше пожениться тайно, ведь оба семейства будут против их брака – Венеция давно враждовала с Флоренцией, а была еще и дож Приули, поддержка которого была нужна ее семье. И они бежали из города ночью, обвенчавшись в маленькой церкви в деревне возле Болоньи на пути во Флоренцию.

Только все получилось совсем не так, как она мечтала. Оказалось, что она, Бьянка Капелло, дочь патриция Бартоломео Капелло, вышла замуж за проходимца из обедневшей семьи, всего лишь клерка в банке Сальвиати (ей, хотелось бы посмеяться над своей доверчивостью, только почему-то на глаза навернулись слезы, и она быстро промокнула их уголком платка). Драгоценностей, которые она прихватила, убегая из дома отца, хватило ненадолго. Вернее, Пьетро отобрал их у нее и быстро прогулял. Он всегда мечтал о красивой жизни! Один из скандалов, которые теперь между ними случались постоянно, лишил ее иллюзий.

– Навязалась на мою голову! – Кричал Пьетро, потрясая у нее перед носом своим кулаком. – Бесприданница! Где твое шикарное приданое, о котором судачили в Венеции? Все оказалось пшиком!

– Негодяй! – не осталась в долгу Бьянка. – Грязный обманщик! Все твои слова были ложью!

– Меня нигде не берут на работу по милости твоего отца. Моего дядю Джанбаттисту Бонавентури после нашего побега бросили в тюрьму, где он скончался, да и твоя служанка Мария не избежала суда. Ее обвинили в помощи нам. Мне угрожают арестом, выдачей венецианцам и смертью! Знаешь, какой декрет издал ваш сенат? «Если упомянутый Пьетро когда-нибудь объявится в лагуне или будет в нее насильно привезен, его голова должна быть снята с его плеч на виду у публики». Все из-за тебя, Бьянка! А теперь ты еще и своего ребенка на меня хочешь повесить? Чем мы его кормить будем? – орал на нее Пьетро.

– Ах! Значит это мой ребенок?! Это не ты мне его сделал? – Бьянка, не помня себя от гнева, открыла мешочек с драгоценностями, который прятала у себя на груди. – Уж, как-нибудь прокормлю! – В свете свечи ярко блеснули украшения, которые она высыпала себе на ладонь.

Как завороженный Пьетро шагнул к ней, протягивая руку, но она быстро спрятала свое сокровище за спину и покачнулась от тяжелой пощечины, которая обрушилась на ее щеку. Зарычав, Пьетро выхватил у нее из рук заветный мешочек:

– Не смей от меня ничего скрывать! Твое имущество принадлежит мужу! И ты – моя собственность! И не ори на меня! Помни свое место, теперь ты нищая!

Бьянка держалась за живот, в котором впервые затолкалось дитя, почувствовав испуг матери. По ее щекам текли слезы. Так растаяли ее надежды на счастливую жизнь. Любовь умерла позднее.

Бьянка зажмурилась, вспомнив последнюю безобразную сцену с мужем, которая поставила точку в их коротком браке. А какая у них была любовь! Куда она ушла?

Они жили в убогом доме его родителей на Пьяцца-ди-Сан-Марко. В тот вечер Пьетро поздно вернулся, она не ложилась, дожидаясь его («Хорошая жена должна служить мужу своему» – втолковывали ей Пьетро и его отец). И теперь она и Пьетро сидели на маленькой кухне, отмытой и отдраенной ее стараниями, потому что слуг ее свекор рассчитал: зачем тратить деньги, если в доме появилась бесплатная работница, жена сына. И никого не волновало, что она в Венеции занимала высокое положение. Вышла замуж, слушайся мужа и свекра! У-у-у-у, в Бьянке поднималась волна холодной ярости! А ничего, что ее обманули? Что Пьетро выдавал себя за другого? Но муж все время искал виноватых, и теперь виновной во всех бедах, свалившихся на них после побега, стала она.

Пьетро постоянно срывал на ней свою злость. Вот и сейчас он бросил свой недоеденный ужин и наступал на нее, тыча в воздух куском хлеба, который держал в руке.

– Надоело! Бьянка, надоело! Что с тобой случилось? Ты видела себя в зеркало? Ты стала страшной и старой! Ты словно истеричка обвиняешь меня в чем-то, – он снова ткнул хлебом в сторону Бьянки.

Бьянка поморщилась от того, что он назвал ее страшной и старой, ей же всего шестнадцать лет. Хотя за последний год с момента побега из Венеции она действительно повзрослела и казалась себе мудрой женщиной, знавшей жизнь. Но страшная? Ее называли самой красивой девушкой Венеции. Пьетро раньше называл ее прелестной. Старая? Он с ума сошел? Бьянка смотрела на Пьетро и не узнавала его. Он был всего на два года старше, но она для него была уже старой, а он себя чувствовал покорителем женщин. Как ее угораздило во все это вляпаться? Ее раздумья прервал Пьетро, который вернулся за стол, но не желал успокаиваться:

– Мне надоели твои вечные упреки: «Не гуляй с друзьями, Пьетро. Не приводи никого домой, Пьетро. У нас маленькая дочь, Пьетро. Я устала, Пьетро. Ты меня любишь, Пьетро?» – его голос стал гнусавым, когда он пытался передразнивать Бьянку.

Ее передернуло от омерзения. Взять бы сейчас медный кувшин и огреть бы мужа по тупой башке, но она сдерживалась, а Пьетро еще не закончил:

– Чего ты добиваешься, Бьянка? Чего ты хочешь от меня? Ты ждешь, чтобы я приносил домой деньги? Как я могу это сделать, если по твоей милости я теперь не могу нигде устроиться! Все из-за тебя! – Бьянку снова передернуло от его слов, а Пьетро, не замечая этого, продолжал: – Вари свою похлебку, Бьянка, и не забывай переворачивать мясо. Ты знаешь, что я люблю его хорошо прожаренным. И если ты попробуешь еще раз поссорить меня с друзьями, я не погляжу на то, что ты моя жена, ты вылетишь отсюда как пушечное ядро! – говоря это, он еще раз ткнул хлебом в сторону Бьянки. – Быстро и стремительно! Ты мне не нужна, Бьянка! В тебе нет никакой ценности для меня! И помни, что дочь останется со мной!

Он загоготал. Весь его вид сейчас внушал Бьянке омерзение. Чертов обманщик! Что она в нем нашла? Как оказалась в этом нищем доме? И ведь это все она сделала с собой сама.

Да, у него был красивый берет, лихо заломленный на бок, а черная прядь волос, норовящая упасть ему на глаза, сводила ее с ума. Его поцелуи, которым он ее научил, пьянили как мед. Казалось, что ничего лучше с ней не случалось за всю жизнь. Как же… Лучше! Ничего страшнее с ней не случалось точно. Она бросила для него семью, перспективный брак, положение в обществе, рискнула всем! Родила ему дочь. Он же поселил ее в бедном доме, заставил быть прислугой его родителям, ухаживать за парализованной матерью, да еще теперь стал водить друзей в гости, а его ночные отлучки?! После которых от него пахло другими женщинами!

Бьянка скрипнула зубами от досады, и Пьетро, как охотничья собака, унюхавшая дичь, поднял голову от тарелки и продолжил:

– Не думай, что я шучу. И я не потерплю, чтобы повторилось то, что ты сотворила с Алонзо. Подумаешь, попытался прижать тебя к стенке и ущипнуть за попу. А нечего крутить задом перед всеми! Если вертишь, плати! Ты думаешь я не понял, что это ты добавила ему слабительного в еду? Мерзкая злобная тварь, ты, Бьянка, вот кто ты такая! Ты будешь слушаться меня, или я найду на тебя управу!

Бьянка ненавидела его сейчас так сильно, что ее даже трясло. Рука потянулась к ножу, лежащему на столешнице, но потом она остановилась, передумав, решив, что не хочет отмывать кухню и с наслаждением бросила глиняную тарелку на пол. Стало легче. Она фыркнула от удовольствия, чем заслужила разъяренный взгляд Пьетро. Нет, она не собиралась это терпеть, грозно уперла руки в бока и рявкнула:

– Пьетро, угомонись! Твои друзья – нечистоплотные свиньи, которые только и могут, что жрать, пить вино и сыто рыгать! Ты не смеешь приводить их сюда! У нас нет денег, чтобы кормить такую ораву! А если какой-нибудь кобель еще раз попытается зажать меня в темном уголке около кухни, поверь, моя коленка всегда найдет свою цель! Бьянка Капелло сумеет себя защитить! И пусть они берегут себя и держатся от меня подальше, если в будущем хотят быть отцами! Запомни, если хоть один из них еще раз появится здесь, уж, я придумаю, как его выставить вон! Мне надоело готовить на вас, потом драить кухню и выслушивать упреки твоего отца, что я плохая жена его сыну! И только посмей еще раз меня ударить! Оскоплю!

Очередная тарелка полетела на пол, разлетевшись на мелкие осколки, как их семейная жизнь. Как ее любовь! И Бьянка с Пьетро, разом замолчав, посмотрели друг на друга. Рубикон был пройден.

Задумавшись о своих бедах, Бьянка не следила за мессой. Ей нужно было хорошо подумать, как выбраться из той ямы, в которую она скатилась, поверив улыбкам и обещаниям Пьетро. Нет, она не намерена прозябать в бедности. Она своими руками столкнула себя в эту грязь, значит, сможет выбраться. Бьянка снова перекрестилась: «Санта Мария, помоги мне!»

Чтобы успокоиться, она посмотрела на молодого человека, чей приход в церковь привлек внимание. Интересно, кто он? Кто-то из сеньоров, наверное, судя по красивому и дорогому наряду. О чем она только думает?!

И тут ее сердце пропустило удар, а потом учащенно забилась: вот оно! Это же решение ее проблем! Она обзаведется богатым покровителем. Пьетро глупец, если думает, что запер Бьянку Капелло на кухне!

Между тем незнакомец осенил себя крестным знамением, и Бьянка увидела какие у него изящные и длинные пальцы. Словно почувствовав ее взгляд, юноша оглянулся и снова сосредоточился на проповеди. Что ж, красив! Не так как Пьетро, но это и лучше.

Она ломала голову, думая, как узнать о нем. Как? Да, люди сами расскажут, когда будут уходить со службы, нужно только подслушать. Хорошо, что она пришла сегодня в церковь одна, а муж вернется только вечером. Редкая удача!

Незнакомец подошел к причастию. Пора! Бьянка стала пробираться к выходу и успела увидеть, как угодливо пропускали юношу окружающие. Кто же он?

Около выхода Бьянку обогнали мясник и булочник, негромко переговариваясь между собой:

– Интересно, что понадобилось одному из Медичи в нашей церкви? Почему он не в капелле Медичи или Дуомо4? – вытирая лоб рукавом, спрашивал мясник.

– Да, Бертольдо, это странно, – бубнил в ответ толстяк булочник. – Чтобы наследника отпустили с такой маленькой охраной?

– Да, разве можно его удержать? Говорят, как только он вернулся из Испании, куда герцог Козимо его отправлял, дона Франческо частенько можно увидеть в городе с друзьями и практически без охраны.

Наследника? Бьянка резко остановилась и посмотрела прямо перед собой. Значит, это был Франческо Медичи. Она невольно снова подумала, что он очень красив и юн. И это может ей помочь.

Выйдя из церкви, Бьянка вдохнула ароматы свежего хлеба, рыбы, ветра, простора, наполняющего улицы Флоренции. Живой и вкусный воздух, так отличающийся от церковного полумрака, пахнущего сыростью и свечами. Но наслаждаться свободой было некогда, нужно было спешить домой. Если она задержится, свекровь нажалуется Пьетро, а тот снова устроит скандал. Как она чудовищно устала! Ворочать парализованную женщину, которая всегда была ей недовольна, выносить за ней горшки. Свекор ни в чем ей не помогал, а только изводил своими наставлениями, как нужно правильно слушаться мужа и попрекал ее в смерти своего брата Джанбаттисты. Потом слушать новый скандал, который закатит Пьетро, вернувшийся после гуляний по тавернам, злой и раздраженный, так как денег снова не хватило. И как же она его ненавидит! Только все равно нужно идти – дочь, наверное, давно уже проснулась и требует внимания.

Вспомнив о дочери, Бьянка улыбнулась. Ее малышка была прелестна. Она была спокойным ребенком. Когда Бьянка держала ее на руках, она была готова простить мужа. Вместо всех богатств мира, которые ей обещал Пьетро, все, что он смог ей дать – дочь, которую она назвала Пеллегриной, в честь своей матери. Мать завещала ей часть своего состояния, а что она оставит после себя? Ради Пеллегрины она была готова бороться.

Бьянка шла, придерживая полы плаща, который еще остался от ее прежней жизни и думала: «Я верну себе свое положение. Я красива. Умна. И удачлива. Я образованна. Я умею говорить с мужчинами. Этот Франческо молод и хорош собой, и это меня радует. Я смогу его соблазнить. Нет, пока я не знаю, как это сделаю. Но я умею строить планы. И в этот раз я не промахнусь! Мне нужен этот мужчина! Я хочу есть досыта, не думать о том, где брать одежду! Хочу красивые платья, которые не натирают мое тело! Не задыхаться каждый раз от ненависти, когда Пьетро тянет ко мне свои руки, гадая хочет он меня ударить или приласкать! Не думать о том, чем кормить ребенка!»

От этой мысли Бьянка поморщилась и еще глубже закуталась в плащ.

Отец после ее бегства не желал о ней даже слышать – опозорила семью. На кого ей теперь надеяться? Только на себя и свою красоту. После родов она расцвела, и ее девичья фигура приобрела роскошную пышность. Что ж, она придумает, как познакомиться с этим красавчиком Франческо. Ночью, когда все уснут, у нее будет время все обдумать. Она выберется!

***

Тонкая вуаль сверкнула на солнце и опустилась прямо на плечо молодого человека в темном плаще, скакавшего по улице в окружении нескольких спутников. Подняв руку и дав сигнал сопровождающим, он подхватил легкую ткань и остановил коня. Чуть привставая в стременах, молодой человек начал озираться по сторонам в поисках той, кому принадлежал этот предмет.

Один из его спутников в черном берете крикнул ему:

– Франческо, едем. Тебя ждет отец.

И вдруг откуда-то сверху раздался мелодичный женский смех. Франческо поднял голову. Из окна второго этажа выглядывала девушка – рыжеватые, ничем непокрытые волосы сияли на солнце. Смеющиеся губы приоткрывали белые ровные зубки, а цвет огромных глаз он не мог разглядеть, но готов был поклясться, что они прекрасны.

– Мессер, вы поймали мою вуаль. Спасибо, – без стеснения начала красавица. Она говорила низко и чуть хрипловато.

Франческо показалось, что ее голос погладил его, и сам не ожидая этого от себя он с волнением спросил:

– Разрешите мне вернуть ее вам, донна? – он сделал паузу, ожидая, что незнакомка назовет свое имя.

Девушка дразняще рассмеялась и промолчала.

Франческо не понимал почему, но она его манила. Ему хотелось заглянуть в ее глаза и разглядеть их цвет, почувствовать ее губы на вкус и слушать ее голос, который так понравился ему.

Тихий смех, раздавшийся снова, прозвучал для него ангельской музыкой.

– Не сегодня, мессер, – промурлыкала она.

– А чего ждать? – задорно прокричал он ей в ответ.

Новый смешок, и нежный голос окутал его своей лаской:

– Вы всегда столь поспешны, мессер? Мы не знакомы. Я не могу принять вас у себя, – она оглянулась вглубь комнаты, к чему-то прислушалась, и снова повернулась к окну.

Ее слова были суровы, но губы, которые их произносили, улыбались. Франческо понял, что ему рады, но в доме она не одна. Он гадал: кто же она? Девица? Нет, слишком смелая. Замужняя особа? Возможно. Такая красавица должна быть замужем. Тем интереснее.

– А если познакомимся? – напирал он. Франческо сам не понимал, что с ним происходит, вся его сдержанность, которой его с детства учили и которой он напитался при испанском дворе, испарилась: он вдруг почувствовал, что не может ее оставить и просто уехать.

Один из его спутников подъехал к нему и что-то проговорил вполголоса. Франческо нахмурился, кивнул и опять поднял голову к заветному окну.

– Назовите свое имя, мадонна? – попросил он.

Она снова тихо засмеялась и сказала:

– Вы же знаете, мессер, это не по правилам. Я и так все их нарушила, заговорив с вами. Я не могу, – она покачала головой. В волосах золотом переливалось солнце. Франческо на мгновенье показалось, что он видит их разметавшимися по подушке и едва не застонал вслух. Чуть хрипловато от нахлынувшего возбуждения он спросил:

– Но как я смогу вас найти, если не буду знать имя?

– Мессер настолько беспомощен, что не знает, где можно встретить понравившуюся девушку? – она вновь рассмеялась. – Не верю. – Она опять прислушалась к чему-то в комнате. И тут же на улице послышался первый удар колокола церкви Святого Марка – тягучий, размеренный. Девушка снова улыбнулась, посмотрела на Франческо и начала закрывать окно: – Колокол зовет к службе. Время вышло. Мессер, вы догадаетесь как вернуть мне вуаль, а если нет…

Окно захлопнулось.

***

Франческо сам не заметил, как полюбил. Если бы кто-то спросил его, что было в этой девушке, что так привлекало его? Он бы не смог ответить. Его пленяли медовые глаза Бьянки, ее удивительный голос, который ласкал словно бархат, ее веселость и темпераментность. Она была красива, но еще больше его манил к себе ее ум. С ней было интересно разговаривать о науке, о лаборатории, в которой он проводил много времени, она разбиралась в живописи и поэзии, была остроумна и напоминала ему горный родник, который живо пробивался из-под земли и бежал по камням, весело журча. К ней хотелось припасть, как к воде в жаркий день, чтобы напиться. И он никогда не мог утолить свою жажду до конца. Она непрестанно влекла его к себе.

Сначала он думал, что это будет короткое увлечение – одно из многих, которые у него случались. Через верных людей он все разузнал о прелестнице из окна в доме на Пьяцца-ди-Сан-Марко. Его не смутило ни то, что она замужем, ни то, что у нее была маленькая дочь. Все, что интересовало его, он уже знал – она будет его. Как долго? Это совсем неважно. Разве это имеет какое-то значение? Он ее хочет и возьмет то, что ему нужно, чего бы это ему не стоило.

Франческо встретился с Пьетро Бонавентури, чтобы посмотреть на своего соперника. «Красив, – думал Франческо, – но я богат, и, если понадобится я выкуплю у него его жену».

– Сер Пьетро, – обратился Франческо к мужу Бьянки, – у вас есть то, что нужно мне. Назовите вашу цену.

– Что же это, мессер? – заинтересованно спросил Пьетро.

– Ваша жена.

Слова были сказаны и услышаны. Франческо смотрел, как сначала недоуменно расширились глаза мужчины, а потом понимающе сузились, и уже не удивился ответу:

– Ежемесячное содержание и должность. Мне же нужно кормить нашу малютку Пеллегрину. – Франческо показалось, что про дочь Пьетро сказал специально, ожидая уколоть его побольнее. – После того скандала в Венеции, мне трудно найти работу, а семье нужны деньги. Я хочу, чтобы Флоренция разрешила нам жить здесь, чтобы я не опасался выдачи в Венецию. Разве для сына герцога это проблема?

И Пьетро получил желаемое. С должностью и деньгами было легко. Сложнее было уговорить отца, герцога Флорентийского Козимо, выдать разрешение на жительство семьи Бонавентури в Флоренции. Он вспомнил тот разговор с отцом.

– Тебе так нужна эта девка? – От голоса отца, в котором сквозило презрение, Франческо поежился.

– Да, отец.

– И что ты для этого готов сделать?

Этот вопрос озадачил Франческо, но он, не колеблясь, ответил:

– Все.

– Эта девчонка сбежала из дома своего отца, прихватив драгоценности, и опозорила семью. Кстати, этот брак с юнцом, соблазнившим ее, не сильно спас положение. Венецианские послы постоянно требуют от меня выдачи скандальной парочки из Флоренции. Это катастрофа на уровне политики. Если бы отношения между нашими государствами были теплее, я бы давно так и сделал. Ее надо отдать в монастырь, чтобы не подавала плохого примера нашим дочерям, а соблазнителя отправить на виселицу. Но соглашаться с ними сейчас, я не вижу смысла. Нужно подумать, как мы можем использовать это на благо Флоренции. Ты знаешь, Франческо, что все достанется тебе. Я с детства учил тебя управлять государством, сын мой. Понимаю, что пока ты не готов взять в свои руки бразды правления нашим государством, но мне было всего семнадцать, когда оказалось, что править городом буду я. Кузен Алессандро был еще молод, недавно женился на Маргарите Австрийской и казалось, что у него еще много времени, чтобы обзавестись потомством. Только судьба и наш кузен Лорензаччо5 решили иначе. Что понадобилось герцогу Алессандро в спальне сестры Лорензаччо не мне тебе рассказывать, не маленький уже, все понимаешь. Там темная история: то ли Лаудомия сама пригласила к себе герцога, то ли Алессандро решил воспользоваться правом сильного. Только разгневанный родственник не мог спустить такого оскорбления, что и следовало ожидать. Алессандро же почему-то к этому не был готов. Так что убийством кузена Лорензаччо сразу вычеркнул себя из круга наследников, и тогда старейшины обратились ко мне.

Отец горько вздохнул и продолжил:

– Ты знаешь мою историю, сын. Пример убитого Алессандро заставил меня поклясться, что в браке я буду верным, чтобы ни одному оскорбленному мужу ли, брату ли или отцу не пришло в голову разбираться со мной, защищая поруганную честь своей родственницы. И потом мне повезло, – Франческо услышал, как обычно суровый голос отца стал более теплым, приобрел душевность: – я встретил твою мать Элеонору. Не буду врать тебе и говорить, что я выбрал ее сразу. Нет, сначала я хотел жениться на вдове Алессандро – Маргарите. Такая женитьба была бы выгодна мне и принесла бы поддержку императора Священной Римской империи Карла, дочерью которого она была. Правда, внебрачной. И если для Алессандро, который сам был бастардом, такой брак подходил, то нужный вес мне, как политику, такой союз добавил бы немного. Да, и ее отцу Карлу потребовалась поддержка Святого престола, на котором находился Папа Павел6 из рода Фарнезе, и тогда Маргариту выдали за внука понтифика Оттавио, а мне предложили невесту из дома Альба – сторонников Карла. В семье Педро Альвареса де Толедо, вице-короля Неаполя, троюродного брата императора Карла, было две дочери – Изабелла и Элеонора. И хотя Изабелла была старше и предназначалась мне в жены, увидев твою мать в первый раз, я влюбился и попросил ее руки. – Герцог встал из-за рабочего стола, за которым застал его разговор с сыном, подошел к окну, отвернулся и замолчал.

Франческо терпеливо ждал, когда будет продолжен рассказ. Конечно, он знал семейную историю, но перебивать отца было немыслимо. Козимо потянулся за кубком с вином, который стоял на столике рядом, медленно пригубил из него и сказал:

– Элеонора была прекрасна. Ореховые глаза, розовые губы, которые напоминали сердечко, нежная кожа с легким румянцем. Я сказал, что женюсь только на ней. Конечно, это было не по правилам, но этот брак нужен был не только мне, но и императору Карлу7. Тогда одну сестру заменили другой. И ты знаешь, что мы были счастливы с твоей матерью более двадцати лет. Я доверял ей, я любил ее, я баловал ее и наслаждался ее обществом. У нас родилось одиннадцать прекрасных детей. Кого-то Отец наш отправлял к нам ненадолго. – Козимо снова замолчал.

Франческо знал, что отец вспоминает имена умерших детей и возносит за них молитвы – Пьетро, Антонио, Анна. Они умерли в младенчестве, как и Бьянка, которую в семье звали Биа. Девочка родилась от связи отца с какой-то женщиной, еще до встречи Козимо с Элеонорой, и до смерти малышки, которая произошла в пять лет, воспитывалась в семье Козимо. Франческо не помнил их, слишком мал был сам и только слышал о них. Но увидев, как отец поднес к глазам руку, словно стараясь защититься от яркого света, понял, что он вспомнил Марию, свою любимицу, которой не стало накануне ее свадьбы в неполные семнадцать лет, а затем судьба, видимо посчитав, что дала ему и так много минут радости, отняла у него следующую дочь. Прекрасная Лукреция – подруга детских проказ Франческо, его любимая сестра.

Франческо с трудом сглотнул, он будет думать, что Лукреция уехала от него далеко и просто не может ему написать, так проще, чем знать, что он никогда не услышит ее звонкого голоса, поддразнивающего его: «Чекко, я доскачу до того дерева быстрее тебя!» Нет, он не будет о ней думать, пусть его красавице-сестре будет хорошо в Эдемских садах.

Перед глазами возникла фреска Мазаччо8, представляющая изгнание Адама и Евы из Эдемского сада, – страдающие лица прародителей, навсегда покидающих рай. Стыд. Боль. Обида. Раскаяние. Но его сестра была невинна, ей было только шестнадцать. Что она успела увидеть за свою жизнь? Кого обидеть? Чем нагрешить? Думать об этом совсем не хотелось, и Франческо с усилием вернул свое внимание к речи герцога.

То, что потом сказал отец, не укладывалось в голове Франческо. Оказывается, Козимо устал и не смог оправиться после свалившихся на него следующих ударов – смертей жены Элеоноры и сыновей Джованни и Гарсия, умерших в течение двух недель один за другим два года назад. Их смерти скинули его в омут отчаяния, на краю которого он уже давно находился. И сейчас он хотел передать Франческо управление Флорентийским герцогством, а сам хотел бы удалиться от дел и жить на вилле ди Кастелло, изредка наезжая во Флоренцию.

C грустью глядя на своего первенца, Козимо сказал:

– Глупец живет лишь для себя, а ты должен жить ради своего долга. Я так жил, теперь твое время.

– Традиции! Долг! – Возразил Франческо. – Отец, где вы видите здесь любовь? Проще родиться захудалым солдатом, чем принцем!

– Серьезно, мой мальчик? Ты правда так считаешь? Только завтра я отправлю тебя на поля сражений и не спрошу твоего мнения, что ты хочешь и о чем мечтаешь. Ты до сих пор думаешь о романтике? Ее нет ни в войне, в жизни, ни в любви. Ты обязан мне подчиниться – я твой отец. Не нравится? Иди в сточную канаву и смотри за жизнью оттуда. Ты считаешь, что имеешь право на семейное состояние? Так вот нет! Следуешь правилам, имеешь доступ к семейным активам, нет – проваливай в свою жизнь. Но и семья тебя не поддержит. Со мной никто не церемонился, когда я в свои семнадцать стал герцогом! Тогда я не хотел этого! Я не говорил тебе об этом, но тогда я был влюблен, но не смог жениться на любимой, не мог даже быть рядом с ней – она умерла в родах. От этой любви мне осталась дочь, твоя сестра Бьянка. Маленькая Биа была чудесным ребенком, и Господь призвал ее к себе. Отец наш забирает к себе лучших.

Козимо задумался, а потом сказал:

– Быть правителем тяжело, Франческо. Какой путь выберешь ты? Кем быть? Герцогом, который прожигает жизнь? Любовницы, пиры? Заниматься наукой? Или изменить мир многих, делая их жизнь лучше?

Франческо стоял перед отцом, понимая, что если он согласится, то времени на любимые занятия наукой у него останется мало, не будет той свободы, которая у него сейчас была, но и отказаться он не мог. Рано или поздно он примет бремя власти. Состояние здоровья отца видимо ухудшается. И Бьянка! Он хотел эту женщину! И если это поможет замять тот скандал с Венецией, значит он этим займется.

– Я согласен, отец.

– Не думал, что ты согласишься на такое, – хмыкнул отец. – Ты ее действительно любишь?

– Не знаю, – честно ответил Франческо. – Но я ее хочу.

Так много было сделано и теперь оставалось уговорить Бьянку. Устроить свидание он попросил свою знакомую Анну Ример ди Монтальво, герцогиню Мондрагонскую, которая вместе с мужем Фабио Арразола де Модрагоне проживала в палаццо вблизи пьяцца Санта-Мария-Новелла.

Пьетро, как добропорядочный муж, проводил ничего неподозревающую жену и оставил в гостиной, дожидаться хозяйку. Бьянка услышала легкий стук за своей спиной, повернулась, и увидела, что из потайной двери, скрытой в книжном шкафу, появился Франческо.

– Мессер! – Она склонилась перед ним в приветственном поклоне. – Это вы! Вы все же смогли меня разыскать…

Ее глаза смотрели на него с мягкой нежностью, а губы слегка улыбались. Она казалась очень юной. Невозможно было поверить, что у этой хрупкой девушки уже был ребенок. Огромные глаза и пухлые розовые губы на ее чуть удлиненном лице создавали чарующую смесь невинности и искушенности.

– Это было нелегко, монна9 Бьянка.

Она слегка приподняла левую бровь, отметив новое обращение, значит, действительно знает, кто она, и что она замужем.

Франческо видел, как заледенело ее лицо, когда она узнала, что Пьетро продал ему возможность быть с ней. Затем она рассмеялась, гордо вздернула подбородок и произнесла:

– Что ж, мессер, тем хуже для него, и тем лучше для вас. Я ваша… – и шагнула к нему.

***

Флоренция, 1564 год, 11 июня

Коронация Франческо проходила при большом скоплении народа, но отец принял решение на этом действе не присутствовать. Франческо так и не смог понять, что здесь было: политический расчет или усталость.

Герольд зачитывал отречение герцога, а Франческо смотрел на людей, которые собрались в зале Пятисот Старого Дворца, и думал, что сегодня его отцу исполнилось сорок пять лет. Много или мало это для мужчины? Из них двадцать восемь лет отец служил Флоренции. Был ли он рад тому, что когда-то город выбрал его герцогом? Отец никогда не говорил об этом, но он постарался выполнить свой долг.

Долг – Франческо ненавидел это слово, оно отдавало обреченностью. С самого рождения он знал, что ему предстоит править, жениться на выбранной девушке и заниматься тем, что приличествует и важно для его государства. Его мысли, чувства и желания не ставились в расчет. Если бы он не встретил Бьянку, ему бы было все равно, он спокойно принял бы свой жребий. Но встреча с венецианкой заставила его думать о том, что было бы если… Если бы он был простым парнем, который мог распоряжаться своей жизнью.

Простым? Да, тогда он никогда бы не смог встретиться с Бьянкой. Он бы не смог заинтересовать знатную красавицу. Что бы не натворила эта девчонка, она была благородных кровей. Да и простые люди не особо своими жизнями располагают. Так что не надо сетовать на свою участь: он родился сыном герцога, первым сыном, и будет править.

Герольд между тем вещал:

– Мы решили передать административные нагрузки и доходы Принцу, сыну нашему, для нашего общего блага. Мы передаем ему все права по управлению, за собой оставляя только титул, герцогское достоинство и верховный авторитет – как условие, удобное для сохранения целостности государства.

После прочтения письма герцога в зале восстановилась небывалая тишина. Франческо понимал, что подобного город еще не знал. Выдержав подходящую паузу, он сказал:

– Я готов взять на себя груз государственных проблем, но я соглашусь на это только с советом и помощью граждан Флоренции и магистрата. И я готов управлять государством Флоренции и Сиены по поручению герцога Козимо, моего счастливейшего отца.

Он закончил слова присяги городу, и один за другим старейшины стали подходить к нему и целовать его руку. Он понимал, что для гордых флорентийцев этот жест подчинения, который еще никому в истории Флоренции, не выказывали, ему не простят. Флорентийцы будут считать его худшим из всех правителей этого города, потому что он первый посмел унизить их. Его наследникам будет легче. Зачем это понадобилось его отцу?

Он вспомнил спор с отцом, который состоялся у них накануне передачи власти:

– Франческо, мы должны показать им, что все свободы города закончились. И им не на кого пенять, как на самих себя за то, что когда-то они изгнали Медичи из Флоренции и за то, что они потом униженно приползли к ним, прося ими править. Мы должны показать им, что являем им милость, соглашаясь быть их государями.

– Но, отец, они никогда не простят нам этого оскорбления их чести.

– Чести? Что они знают о ней! Это слово для них давно забытый звук, еще тогда, когда они прислушивались к словам безумного монаха Джироламо Савонаролы10, когда на кострах «сует» сжигали научные трактаты, музыкальные инструменты, драгоценности, шахматы, произведения искусства. Даже Сандро Боттичелли11 пошел за безумным проповедником и сжег несколько своих картин на этих кострах. Флорентийцы легко забыли добро, когда Лоренцо Медичи поддерживал бедняков, освободив крестьян от денежных выплат своим хозяевам. Я не говорю уже о том, что он установил мир с Миланом и Неаполем, покровительствовал людям искусства и науки. И чем отплатили эти добрые люди Лоренцо? Они изгнали его семью из города. И ты просишь меня пощадить их честь? Нет! Не бывать этому! Они будут униженно целовать твою руку, чтобы помнить, что ты выше их, что ты оказываешь им милость, правя ими.

– Отец, но почему я?

– Потому что, сын мой, я могу сделать для тебя, то, что никто не мог сделать для меня.

– Не мог? Или не пришло время?

– Не играй словами. Да, понадобилось почти тридцать лет, чтобы заставить этих упрямцев есть с моей руки. И теперь они ни на что не способны, только пить на пирах и сплетничать о нашей семье и друг о друге. Флорентийцы теперь уже не те, что были раньше. И я заставлю их это понять.

– Но, отец…

– Нет, Франческо, все будет так, как я сказал. Тебе нести бремя быть первым.

– Меня возненавидят.

– Какое тебе дело до их ненависти?

Франческо понял, что он не сможет переубедить отца, и ему оставалось только подчиниться. Что ж с ненавистью народа он проживет как-нибудь, главное – спокойствие отца.

Принц-регент Флоренции смотрел, как гордые представители флорентийских родов подходят к нему, целуя его руку. Рождался новый порядок, когда правление одного человека становилось важнее мнения старейшин. Последовавшая затем литургия, отслуженная в Дуомо, показала всем собравшимся – кто главный в этом городе, чья власть теперь освящена и Святым Духом.

Козимо не присутствовал ни на оглашении отречения, ни на торжественной мессе, ни на последовавшем за тем обеде, он удалился в палаццо Питти, намереваясь остаться в стороне от такого двусмысленного события – старый герцог еще не умер, а нового уже приветствуют. Франческо не знал, справится ли он со свалившимся на него грузом власти?

Он и не предполагал, что Козимо несколько дней назад отправил письмо герцогу Урбинскому Гвидобальдо, в котором писал: «Я нахожу его возможно даже старше его лет, учитывая его интеллект, и это дает мне большую надежду на то, что он справится с той ношей, которую я возлагаю на его плечи».

Гонцы также везли письмо к испанскому королю Фелипе12, в котором Козимо уверял, что он остается герцогом, избранным Божьей милостью, и не может полностью отречься от своего достоинства. Господь избрал его на правление, и только Он мог отозвать его вновь. Если бы Франческо только предвидеть, в какое положение он поставит себя, согласившись стать принцем-регентом.

***

Флоренция, 1565 год, март

Бьянка стала для Франческо наваждением, ради нее ему было не жаль расстаться со своей свободой. Каждую ночь она шептала ему о любви и дарила ему себя каждым жестом, смехом, теплом! С ней он чувствовал себя желанным и уже не мог жить без нее, расставаться с ней становилось мучительным, и Франческо решился на еще один разговор с отцом.

– Отец, мне нужно с вами поговорить, – Франческо стоял перед герцогом и получив от него поощряющий кивок, продолжил: – Отец, прошу вас, выслушайте меня. Я люблю Бьянку. Я не мыслю своей жизни без нее. Она красивая, умная, добрая. В ней много талантов. Когда вы узнаете ее, она вам точно понравится. Позвольте мне жениться на ней…

Франческо видел, как глаза его отца постепенно зловеще сужаются, и последние слова проговорил уже совсем тихо. Козимо стукнул кулаком по письменному столу, за которым он сидел, и вскочил:

– Мой сын сошел с ума? Мой мальчик она тебя околдовала? Что ты говоришь! Я не для этого тебя воспитывал, чтобы ты сейчас заявлял мне такое! Никогда! Никогда не будет твоей женой женщина, сбежавшая из отчего дома, опозорившая себя кражей фамильных драгоценностей, родившая ребенка другому мужчине, ставшая поводом для новых разногласий между двумя государствами – Венецией и Флоренцией! Никогда! И слышать ничего не хочу об этом браке! – Он властно поднял руку в жесте, призывающем к молчанию, когда увидел, что Франческо намерен что-то возразить. – Твой долг жениться на Иоанне Габсбург из Австрии. Она сестра императора Священной Римской империи Максимилиана. И именно такая поддержка нам нужна. К тому же, она юная девушка, у которой, заметь, не было в прошлом никаких сомнительных историй.

– Отец, у нее и не могло быть ничего! Все, о чем она мечтает – это монастырь! Она не сможет получить счастья в браке. Я не смогу дать ей его. Прошу вас, отец, сжальтесь, вы не можете так поступить, – все же не сдержался Франческо.

– Могу! И поступлю! Не твое дело ее счастье! Наши послы уже пять лет ведут переговоры с императором о твоем браке. Сначала я хотел женить тебя на девушке из испанской ветви Габсбургов, но король Испании Карл, не поддержал эту идею. Мы долго обговаривали с ним и с Фердинандом, отцом Максимилиана, какой союз максимально выгоден для всех, и так, уж, случилось, что только Иоанна поможет усилить наш альянс. Вот смотри, как австрийский посол описывал предлагаемых невест: «Правитель мой говорит, что может предложить своих дочерей. Есть у него Маргарита. Барбара – худовата, зато веселая. Есть еще Елена, но Елена горбата, так что, наверное, нет. Есть еще Магдалена, но той уже двадцать девять лет, так что, наверное, нет. Есть еще Иоанна – красавица, выглядит меньше, чем на девять лет, хотя ей уже то ли тринадцать, то ли четырнадцать. А есть еще и другие дочери, но я бы советовал Маргариту – пухленькая и веселая». Мы решили, что из всех имеющихся девиц брачного возраста в королевской семье Иоанна для тебя лучший выбор. Я даю деньги и военную поддержку Габсбургам, они помогают нам получить власть над Тосканой. Так что скоро будет свадьба. И потом ты знаком с Иоанной.

– И именно поэтому я прошу отменить этот брак, отец. Даже ее братья считают ее скучной.

– И все же ты женишься на ней.

– Но ведь их отца Фердинанда13 уже нет, а ее брат Максимилиан14 может и не согласиться? Ведь теперь он новый император. Возможно, он не поддержит решение своего отца и позволит Иоанне уйти в монастырь?

– Никуда он не денется! Слово дано, бумаги подписаны. Свадьба назначена на декабрь. Монастырь – не место для девушек с королевской кровью. Они слишком значимые фигуры в политике, чтобы ими разбрасываться. И потом, если бы, – заметь я сомневаюсь и говорю тебе «если бы», – Максимилиан отказался, то деньги, которые есть в нашей семье смогли бы уговорить даже самых несговорчивых. В браке важны интересы государства, а не чувства. Все, Франческо, иди и начинай подготовку к свадебным торжествам. Мы должны устроить воистину королевскую свадьбу, чтобы о ней долго говорили наши соседи, чтобы они поняли, что мы породнились с императорами. В октябре поедешь за невестой. Путь до Инсбрука, где вы должны будете встретиться, неблизкий. А про эту свою колдунью и думать забудь. Хотя… спать с ней ты можешь продолжать. У каждого мужчины должна быть любовница.

И он снова спокойно уселся за стол, взял перо и что-то начал быстро писать. Франческо понял, что аудиенция закончена. Он вышел, понимая, что не привел никаких доводов в свою защиту. Отец сразу начал с козырей – долг. Он старший сын, наследник и обязан служить семье.

Франческо застонал – долг! Его с рождения учили тому, что он будет править государством, что он Медичи и обязан быть лучшим. Он знал, что о любом его промахе сразу доложат отцу. Так было, когда он случайно расколол вазу, когда его выбили из седла на тренировке, когда его мутило весь день после первой попойки с друзьями в остерии. Обычно отец просто хмурился и говорил, как сын его разочаровал и опечалил, но после той гулянки отчитал его грозно и высказал ему, что он в его годы уже правил герцогством, а у Франческо все пирушки на уме. Была бы жива матушка…

Матушка… Нежная, любящая мужа Элеонора. Потеряв ее отец стал еще более вспыльчивым, так хотя бы мать сдерживала его порывы. Но в воспитании наследника они были едины – должен уметь владеть собой, помнить, что друзей у него не может быть и привыкать быть одиночкой.

Франческо вихрем промчался по коридорам дворца, вниз по лестнице и выскочил в сад. Гнев и ярость требовали выхода. Он чувствовал себя загнанным в ловушку, из которой нет выхода. Вступить в ненавистный барк или отказаться от любимой женщины. Франческо кинулся бежать в сторону конюшни, желая только одного – вскочить на любимого коня и мчаться прочь из Флоренции в тосканские поля. Нестись до тех пор, пока не уйдет из сердца невыносимая боль невозможности ничего изменить.

– Франческо, стой! – Внезапный окрик заставил его остановиться.

Повернувшись, Франческо смотрел, как к нему спешит невысокий мужчина.

– Ты вылетел так, словно за тобой мчатся все демоны ада, – вымолвил художник и изобретатель Бернардо Буонталенти15, который, подойдя, сдернул с головы черный берет и вытер им смуглое лицо.

Его темные волосы были коротко острижены, а карие глаза тепло смотрели на Франческо. Бернардо исполнилось шестнадцать лет, когда его родители погибли во время наводнения. Герцог Козимо взял осиротевшего талантливого юношу в свою семью и помог получить образование, к которому тот так стремился. Бернардо как губка впитывал в себя знания. Его интересовало все – военное дело, технические науки, скульптура, живопись.

Разница в десять лет и пропасть в социальном положении не помешала дружбе наследника герцога Флоренции Франческо Медичи и незнатного, но одаренного Бернардо Буонталенти.

Бернардо стал наставником Франческо, прививая юному сыну Флорентийского герцога интерес к наукам, поощряя его жажду открытий, развлекая забавными механическими игрушками, которые легко рождались в его воображении и создавались его руками. Бернардо был тем человеком, с которым юный Франческо мог поделиться своими горестями и радостями без нравоучений и возведения глаз к небу, сопровождаемых тяжкими вздохами: «Вы же наследник».

– Что опять поссорился с Его светлостью? – с пониманием спросил Бернардо. И вопросительно взмахнул правой рукой.

– Бернардо! Это ужасно! Он не стал даже слушать меня! Бьянка…

– Пошли пройдемся, Франческо. Тебе сейчас это нужно. Чем дальше от дворца, тем меньше шансов, что нас услышат и передадут герцогу наш разговор.

– Да-да, пойдем.

Третья глава

И время прочь, и пространство прочь,

Я все разглядела сквозь белую ночь:

И нарцисс в хрустале у тебя на столе,

И сигары синий дымок,

И то зеркало, где, как в чистой воде,

Ты сейчас отразиться мог.

И время прочь, и пространство прочь…

Но и ты мне не можешь помочь.

Анна Ахматова. «Шиповник цветет»

Москва, наше время

Сырой осенний воздух уже просочился сквозь пальто и холодил меня изнутри. Я не любила работать на пленэре. Я быстро замерзала, пальцы становились непослушными, так и норовили выронить карандаш из рук, а я сама становилась какой-то неповоротливой и хрупкой, казалось, если кто-то меня коснется, я осыплюсь обледенелыми осколками на землю.

Человек, который мне позировал, не мог усидеть на месте: старался привстать и увидеть, что я рисую. И это мне ужасно мешало и нервировало. И так холодно, а его постоянные смены позы только затягивали процесс.

От досады я кусала нижнюю губу. Хотелось плакать, все бросить и бежать в тепло. Все, больше до лета я здесь не появлюсь. Не пришла бы и сегодня, да сосед сказал, что он приболел, и его точка на Арбате простаивает. Попросил выйти, постоять с его картинами, может кто-то захочет их купить. Отказать я не смогла. И вот я здесь мерзну. Неудивительно, что Иван заболел: я уже не чувствовала себя. И все же упорно водила карандашом по листу: может согреюсь?

Неожиданно я услышала мужской голос:

– Девушка, вы талантливы! – вздрогнув, я подняла глаза и посмотрела на говорившего. Мужчина лет тридцати пяти. Высокий с плотной фигурой, немного напоминающей медведя. Взглядом художника быстро охватила его лицо: синие глаза, густые брови, прямой нос, пухлые губы, высокие скулы, правильный овал лица, мужественный подбородок, ежик золотистых волос. Красив, черт возьми, и знает об этом.

А мой внутренний голос простонал: «Нет, только не он». Я не понимала: что значит «не он»? И не успела додумать эту мысль, так как незнакомец продолжил:

– Здорово! Вам повезло, – это уже не мне, а моей модели, – получите прекрасный портрет. – И уже мне: – Я сейчас спешу, но вот моя визитка и позвоните мне, я хочу получить от вас свой портрет или картину. Плачу дорого. Как ваше имя?

Визитка? И не просит мой телефон. Да, я бы и не дала. Ага, не дала бы, а деньги? Да, они мне были нужны. И прерывая свои мысли, невзирая на чувство опасности, которое родилось во мне, я ответила:

– Анна.

Незнакомец, так и не назвав своего имени, сказал:

– Прекрасно, Анна. Завтра в два жду вашего звонка. А теперь не буду мешать.

Он уходил, не оглядываясь, а я смотрела ему вслед, мечтая вскочить и мчаться прочь. Вот, только какое направление выбрать, я точно не знала: сердце кричало, что нужно бежать за ним, а внутренний голос вопил, что убегать надо от этого опасного мужчины и подальше.

Моей модели надоело сидеть, и человек начал возмущаться:

– Девушка!

Вздрогнув от неожиданности, я выронила визитную карточку, которую подхватил ветер. Вот и все! Судьба решила за меня. Между тем клиент продолжал:

– Девушка, ну, сколько можно! Я уже устал сидеть! Я замерз! В конце концов, я плачу вам деньги! Немаленькие заметьте! – Смешно, но за эти полторы тысячи я могла только один холст купить, а для работы нужно больше. Гораздо больше. Но и эти деньги мне тоже были нужны. Встряхнув волосами, я постаралась улыбнуться как можно обворожительнее и сказала примиряюще:

– Еще пара штрихов, и ваш портрет готов, – и, выбросив из головы незнакомца, я вернулась к работе.

***

Тимофей Остроухов шел к припаркованной в переулке машине и вспоминал художницу. Среди вернисажа посредственных работ, портретов знаменитостей, которые кочевали от одного художника к другому, и которые ничего не говорили о мастерстве того, кто их якобы нарисовал, его взгляд вдруг выхватил красное пальто и девушку, склонившуюся над белым листом. Ее озябшие руки колдовали над портретом.

Тимофей смотрел на нее, не отрываясь: что в ней было такого, что его остановило? Чуть вздернутый носик, пухлые губы. Нижнюю она изредка чуть прикусывала, когда у нее что-то не получалось. Тогда она слегка встряхивала своими рыжими волосами, смотрела на человека, который сидел перед ней на низком стульчике, едва улыбалась уголками губ, и снова возвращалась к листу. Он зашел к ней за спину и посмотрел на портрет: с листа смотрела точная копия того, кого она рисовала. Он сравнивал модель и портрет. Ей удалось схватить и капризное выражение лица, и надменный вид позировавшего. Талантлива! Черт побери! Что она здесь делает? Почему она с таким даром сидит посреди холодной Москвы и рисует?

Он вышел и встал перед девушкой, которая была занята работой, и он мог беззастенчиво ее разглядывать. Хотя, что уж там, застенчивостью Тимофей вообще не страдал.

Тимофей не придумал ничего лучше, как начать разговор с лести. Она никогда не мешала, а только открывала дорогу к желаемому. Девушка вздрогнула и посмотрела на него. Черт! Черт! Черт! Зеленые, миндалевидные, опушенные черными пушистыми ресницами, смотрели внимательно, без тени улыбки и словно хотели заглянуть ему в душу. Нет! Доступ туда запрещен. Всем. Он давно уже научился быть одиночкой, еще в детстве.

Он добрался до припаркованного автомобиля, скользнул в уже остывший салон. Поежился и включил обогрев сидений. Двигатель успокаивающе урчал. И на Тимофея горькой волной накатило воспоминание, пробивая защитные барьеры его обычной сдержанности.

Где-то тикали часы, которые почему-то никто не подумал остановить, отсчитывая минуты. Тимофей смотрел прямо перед собой, стараясь не видеть ставшее чужим восковое лицо бабушки в гробу и не слышать плач соседок. Он ждал, считая удары, которые отбивали каждый час: вот, сейчас дверь откроется и появится мама. Ее теплые руки обнимут его, и беда отступит.

Он услышал приглушенные голоса у входа в дом, встрепенулся и с надеждой повернулся к двери. Вошла мама: вся в черном, прямая и строгая. Тимофей с плачем бросился к ней, обнял ее колени, стараясь поглубже зарыться в ее тепло, чтобы прогнать тот холод, который он чувствовал с момента, когда вчера утром нашел лежащую бабушку и понял, что ее больше нет.

Холодные, жесткие руки матери резко оторвали от его себя, и ее суровый голос скомандовал кому-то (он не видел) брезгливо:

– Уберите ребенка. Немедленно. Не хочу его видеть. Никогда не хотела. Это все мать.

Тимофей еще цеплялся за нее, плакал, пытался драться с человеком, уводящим его куда-то, не видя ничего от слез, заливающих глаза. Он попробовал разглядеть маму: ее красивое лицо было искривлено злобной гримасой. Поймав взгляд Тимофея, она закричала:

– Ненавижу тебя. Ты испортил мне жизнь. – И после небольшой паузы закончила: – Не приближайся ко мне, никогда! – Мать словно выплюнула эти слова, отвернулась и вышла из комнаты.

Дзынь! С тонким звоном упал на пол и раскололся стакан, выскользнувший из рук соседки, пытавшейся напоить и успокоить Тимофея. Дзынь! Это раскололась жизнь десятилетнего ребенка, навсегда отсекая детство. Раньше он еще пытался и хотел верить: мама любит его.

Не любит, признал враз повзрослевший Тимофей, и понял: он остался один. Совсем.

Сразу сгорбившись, как маленький старичок, шаркая тяжелыми, непослушными ступнями он пошел в свою комнату. Ему сейчас никого не хотелось видеть. Ему теперь некого было любить. Любовь – это боль. Больше никогда!

Тимофей раздраженно стукнул ладонями по рулю. Клаксон резко просигналил. Проходящая мимо машины девушка испуганно подпрыгнула. Молодой человек вернулся в настоящее. В салоне было тепло, он включил поворотник, посмотрел в зеркальце, повернул руль и влился на Садовое кольцо в поток машин.

***

Она не позвонила! Что думает о себе эта девчонка! Он явственно дал ей понять, что она должна позвонить, и он даст ей работу. Таким как она, всегда нужны деньги. Он ждал ее звонка и был гораздо более заинтересован в ней, чем она в нем, как оказалось. В чем он ошибся? А он даже не взял ее телефон.

Искать ее? Вернуться на Арбат? И что он получит? Торжествующий взгляд зеленых глаз и непокорную девицу, возомнившую себя центром Вселенной?

Нет, игра должна играться по его правилам! Он не пойдет к ней. Мало ли красивых девок в Москве?! И Тимофей с усилием вернул себя в рабочий ритм.

А сосредоточиться было на чем. В благотворительный фонд, в котором Тимофей возглавлял юридическую службу, обратился музей с просьбой помочь в покупке нескольких антикварных предметов. Они недавно появились в каталоге одного известного аукционного дома и вызвали интерес у искусствоведов. Развернутая экспертиза приводила доказательства культурной ценности экспонатов и данные, которые были известны о работах. Вместе с музейным экспертом на выставку перед аукционом решили отправить юриста. Если, провенанс16 при повторной проверке будет подтвержден, понадобится его помощь для решения вопросов при заключении договора. Покупатель должен быть бдителен – известный принцип аукционистов.

Так Тимофей оказался в Милане. Он окунулся в атмосферу искусства – оживленная речь, сдерживаемый интерес, внимательное изучение. Эксперт одобрил покупку восьмиугольного столика шестнадцатого века, инкрустированного мозаикой из драгоценных камней, резного комода семнадцатого века и из того же времени богато украшенного резьбой кассоне, свадебного сундука из орехового дерева.

После аукциона Тимофей занялся юридическими вопросами оформления купленного антиквариата и неожиданно для себя оказался на дополнительной продаже вещей, которые не вызвали особого интереса у коллекционеров. Тимофей, несклонный к импульсивным покупкам, сам не понял, как оказался единственным покупателем антикварной печати с резной ручкой и шарообразным навершием из сердолика. Печать не имела подтвержденного провенанса и не заинтересовала никого из присутствующих коллекционеров.

Уже в Москве ему посоветовали обратиться к искусствоведу музея, с которым они сотрудничали. Женский голос вежливо предложил ему приехать на Волхонку, 12 к одиннадцати утра.

Конечно, он застрял в утренних московских пробках, а когда нашел, где припарковаться, ему пришлось почти бежать до служебного входа, где была назначена встреча с искусствоведом, на которую он так безбожно опаздывал.

Он сразу узнал ее. Огромные зеленые глаза, казалось, стали еще больше, когда увидели входящего в музей Тимофея.

– Анна, неожиданно. А как же Арбат?

Бледные щеки Анны внезапно заалели. Это было удивительно, что кто-то еще в наше время умеет так смущаться. Выдержав паузу, ему показалось, что она считала про себя до десяти, Анна ответила:

– Я просто подменяла друга, чтобы он не потерял свое место.

***

Мысли о Тимофее тревожили меня. Он поручил мне узнать историю ручной печати, которую купил. И несмотря на то, что работа увлекла меня, я не могла не думать о заинтересовавшем меня мужчине. Поэтому, когда он предложил встретиться в ресторане, чтобы обсудить то, что мне удалось найти, я с радостью согласилась.

Тимофей встретил меня около ресторана, галантно поцеловал мою руку, от чего у меня побежали мурашки по телу. Швейцар на входе предупредительно открыл дверь.

Я вошла в зал первой и осмотрелась. Интерьер ресторана терялся в полумраке. Официант проводил нас к свободному столику. Я сразу оценила, что сесть можно или на отдельно стоявший диван, или в кресло, которое стояло напротив. Решив, что стол между нами будет прекрасной преградой между мной и мужчиной, который вызывал у меня сложные чувства, я устроилась на диване.

Тимофей с улыбкой подошел и сел рядом.

– Прости, но я предпочитаю, – начала говорить я.

Но он не дал мне продолжить и сказал:

– Да, я тебя понимаю. Я тоже хочу быть к тебе ближе.

– Нет. Не то. Ты не понимаешь. Я хочу… Я не хочу… – Я сбивалась, пытаясь ему объяснить, что он не так меня понял. Мне было неловко быть с ним рядом, казалось, что со мной рядом сидит кто-то опасный, тот, кто охотится на меня. Мне было интересно и страшно. Его близость меня пугала. Я резко привстала, чтобы пересесть в кресло, но он успел взять меня за руку:

– Успокойся, Анна. Все в порядке. Мы среди людей. Да, если бы и не это, я – не маньяк и прекрасными девушками не закусываю. А вот поужинать я бы не отказался. А ты? Что вы можете нам предложить? – Это уже официанту, который оказывается все это время стоял рядом с нашим столиком и делал вид, что ничего из происходящего здесь его не интересует.

Мы сделали заказ. Постепенно я расслаблялась. Тимофей был прекрасным собеседником и рассказывал смешные истории.

– И вот тогда я и понял, что подводная лодка мне не подходит. Нет того простора, который я так люблю. – Его смех вернул меня в реальность, и я услышала только окончание рассказа. О чем он говорил? Если бы сейчас он попросил меня повторить, я бы не смогла. Я беспомощно улыбнулась.

Тимофей легко закинул руку на спинку дивана, и мне показалось, что сейчас он меня обнимет.

– Чудесное вино, не так ли? – спросил он, поднимая высокий фужер на тонкой ножке. В его большой руке хрусталь казался особенно тонким, и это меня завораживало. Усилием воли, я отвела глаза и невидяще посмотрела в зал. – Я люблю чилийское вино. Оно теплое, согретое южным солнцем, терпкое, пьянящее, – говоря это, он придвигался ко мне все ближе. Большой, сильный… Боже! Он не сделает этого. Я закрыла и снова открыла глаза. Ничего не изменилось: он был близко, очень близко. На меня волной накатила паника, и я судорожно сглотнула.

Тимофей внимательно посмотрел на меня, улыбнулся успокаивающей улыбкой и тихо предложил:

– Пойдем, потанцуем?

Он встал, подошел ко мне, чуть склонил голову в приглашающем поклоне и протянул мне руку. Как давно я не танцевала, очень давно. Можно сказать, в прошлой жизни. Вложив свою руку в его, я почувствовала себя немного спокойнее.

Полумрак зала, тепло его руки. Я вдруг словно со стороны увидела мужскую руку, в которой лежит женская ручка в белой перчатке. Узкая. Маленькая. Помотав головой, я снова ощутила свою руку в его. Что это было? Сюжет новой картины?

Тимофей между тем вел меня в круг. Рядом с высоким партнером я казалась особенно хрупкой. Я шагнула в его объятья, теплые руки обняли меня, и мне показалось, что я вернулась домой. Что со мной происходит? Я никогда не теряла голову из-за мужчин. Тимофей что-то шептал мне на ухо, и я чувствовала, как все больше поддаюсь чарам его низкого голоса. Голоса, который обнимал меня, как и его руки. Его руки…

Я снова увидела пару – мужчина в средневековом черном колете танцует с девушкой, в пышном золотистом платье. Ее рыжие волосы сверкают в блеске свечей. Низкое декольте привлекало внимание к ее белой коже и красивой форме груди. Я видела, что они наслаждаются танцем и друг другом. Девушка подняла руку и провела рукой по лицу партнера.

Тихий смех Тимофея вернул меня в реальность. Я стремительно отдернула руку от его лица, вырвалась из объятий и бросилась к своему столику. Какой позор! Схватив сумочку и пробормотав какие-то извинения, я удалилась в туалет. Мне было нужно охладить свое лицо. И вернуть мой разум, чтобы успокоиться и не броситься к Тимофею, умоляя соблазнить меня. Бежать!

***

Молнию на сумочке заело. Я безуспешно дергала подвеску, пытаясь заставить замок заработать:

– Черт! Черт! Черт! Почему именно сейчас?!

Змейку заело намертво. Я досадливо посмотрела на часы, до вылета моего рейса оставалось совсем немного времени. Надо же было этому случиться именно сейчас. Меня бесило, что я до сих пор не решила, как поступить правильно.

Тимофей улетел в командировку в Санкт-Петербург, а потом неожиданно позвонил и пригласил меня присоединиться к нему в этом городе.

Если я сейчас прилечу к нему, то это даст ему уверенность в том, что у нашей истории есть продолжение. У нас уже есть история? Хочу ли я, чтобы из этого знакомства получилось что-то серьезное?

Я задумалась. Да, я хотела. Меня неудержимо влекло к Тимофею. И я сама не понимала, что в нем такого, что ломало все мои защитные барьеры. Когда я видела его, меня захватывал такой поток эмоций, что я готова была бросить все и идти за ним на край света. Это было необычно и непривычно. Это пугало.

И одновременно в такие моменты мне хотелось бежать от него сломя голову. Что я чувствовала? Интерес. Влечение. Предчувствие страсти. Я снова вспомнила, те эмоции, которые испытала, впервые оказывавшись в объятьях Тимофея, когда он пригласил меня на танец: мне хотелось раствориться в нем.

Никогда за все мои тридцать лет, я не испытывала того, что переживала рядом с Тимофеем.

Впервые я влюбилась в 14 лет. Артем был красив, высок, темноволос, хотя еще немного по-юношески угловат. Капитан школьной футбольной команды, от которого были без ума все девочки в школе. Я посвящала ему стихи и рисовала его портреты. Конечно, я понимала, что никто не должен был знать мою тайну. И все же не была достаточно осторожной. Меня часто видели на переменах, склонившейся над альбомом, в котором я что-то рисовала. То, что я скрывала рисунки, только раззадоривало любопытство одноклассников.

Однажды, когда я шла на урок литературы, меня окликнули. Я растерянно оглянулась. Мой взгляд выхватил коварную улыбку того, о ком я мечтала. Ничего не успев понять, я почувствовала, как Артем схватил мою сумку, которую я не успела закрыть и рванул на себя.

Мои рисунки грудой вывалились на пол. Лицо Артема на них было хорошо узнаваемо. Густые брови, вздернутый нос, насмешливые голубые глаза. Портреты были хороши, очень.

Я попыталась собрать рисунки, но листы вылетали из моих ставших сразу непослушными пальцев. Я всхлипывала, а вокруг толпились одноклассники, вырывая рисунки из моих рук, насмешничая. Наверное, это бы я пережила, но внезапно услышала ехидный смех Артема и его голос, ставший резким и неприятным:

– Посмотрите только на нее! Чучело, ты куда лезешь? Ты что о себе вообразила? Забирай свои художества, – он ногами начал топтать разлетевшиеся листы.

Я видела, как подошва его кроссовок оставляет на них уродливые узоры. Сколько лет потом я пыталась забыть это: темные следы и злорадный смех, но не могла. Воспоминания приходили ко мне снова и снова.

Тогда родители перевели меня в другую школу, но больше с одноклассниками я не сближалась. Я взрослела. Мои ровесницы влюблялись, выходили замуж. Я жила словно прекрасная принцесса в башне средневекового замка: не впуская никого в свою жизнь, в свое сердце. Конечно, я не была монашенкой, и пару раз у меня случались кратковременные романы, но как только я чувствовала, что скоро будет сделано предложение выйти замуж, я сразу настаивала на расставании. Я боялась новой боли и предательства. И свое сердце доверить никому так и не смогла.

Я полностью отдала себя учебе – решила стать искусствоведом. Мечта быть художницей была похоронена вместе с моей любовью. Только иногда мне мучительно хотелось рисовать, тогда я покупала холсты, доставала краски и творила. Свои работы я не продавала, поэтому это увлечение мне не приносило денег, а только требовало их снова и снова.

В расстройстве я еще раз дернула молнию: ее окончательно заело. Бросив сломанную сумку на кресло, я опустилась на пол и обхватила себя руками. Мысли в голове продолжали метаться. Лететь или отказаться?

Да, нужно признать, что, находясь рядом с Тимофеем, я действительно становилась совсем другой: раскрепощенной, безрассудной, смелой. И мне нравилась эта Анна. Даже моя живопись после нашего знакомства стала другой – смелой, сочной, яркой. Лететь или нет?

Я рассеянно посмотрела на часы и ужаснулась, что прошло столько времени. Вскочив и достав другую сумку из шкафа, я начала лихорадочно перекладывать в нее вещи. Лучше жалеть о сделанном!

Я не помнила, как добиралась до аэропорта, как проходила регистрацию, контроль: механически совершала действия, подавала документы, отвечала на вопросы, а внутри росла радость: «Я лечу к нему! Скоро мы увидимся!»

Внезапно меня охватил страх: «Вдруг он подумает, что я легкомысленная особа, которая бросается на первого встречного? Если я оттолкну Тимофея этой поездкой?» Что я ему скажу? О чем мы будем говорить при встрече?

Больше всего я боялась неловкости, которую мы могли испытать, и разочарования, что Тимофей окажется не таким, как я помнила, что я все себе придумала о нем. Меня до дрожи пугало, что я ничего не почувствую, когда он меня поцелует. А он поцелует…

За час с небольшим полета до Санкт-Петербурга я практически довела себя до состояния нервного срыва. Когда самолет приземлился, я уже окончательно решила, что куплю билет на ближайший рейс в Москву и улечу, объяснив Тимофею, что меня вызвали в музей. Да, да, так будет правильно.

Шагнув за пределы зала прилета, я сразу увидела его. Он стоял с огромным букетом белых хризантем и напряженно смотрел на выходящих, увидев меня он расслабился, улыбнулся легко и как-то по-мальчишечьи задорно, в несколько шагов преодолел разделяющее нас расстояние и обнял меня.

– Анна!

Я стояла в кольце его рук, чувствуя, что все мои тревоги напрасны. Я остаюсь. Я дома.

Я всегда любила Санкт-Петербург, но с Тимофеем этот город стал совсем другим. Мы гуляли по Дворцовой набережной, рассматривали свои отражения в Неве и смеялись. Город отражался в воде, а мне хотелось, чтобы этот момент длился и длился.

Когда у меня неромантично заурчало в животе, я наконец вспомнила, что утром не смогла позавтракать от волнения, а уже наступил вечер. Тимофей рассмеялся и привлек меня к себе за плечи, поцеловав в висок:

– Прости меня, я совсем забылся. Тебя нужно кормить и срочно.

Я смутилась от такой прозы жизни, от обещания, которое скрывалось за его словами, и почувствовала, что покраснела. Но Тимофей уже увлекал в ресторан, рассказывая что-то забавное из своей жизни, и я, улыбнувшись, последовала за ним.

Это был наш второй совместный поход в ресторан. Я вспомнила, как в прошлый раз практически удрала от Тимофея, кое-как объяснив, чем вызвана спешка. Тогда он мне не поверил, но отпустил. Сейчас, наклонившись к моему уху, он шепнул:

– Снова сбежишь?

Я почувствовала, как от его шепота у меня на руках поднялись волоски, меня слегка зазнобило и стало сладко от томительного ожидания.

Нас посадили за уединенно стоящий столик. Тимофей, как и в тот раз, расположился рядом со мной, но теперь мне не хотелось протестовать. Наверное, обслуживание здесь было на высоте. Возможно, что и кормили вкусно. Но я запомнила только горячую руку Тимофея на моем колене и его бархатный голос, когда он что-то рассказывал. Я что-то отвечала ему и мучительно предвкушала его поцелуй. Как это будет?

Резкий звук телефона вырвал ее из грез.

– Анна, извини меня. Мне нужно ответить. Это может быть важно, – Тимофей галантно поцеловал мою руку, уже отвечая на звонок. Внутри меня снова поднялась теплая волна ожидания.

Он не стал уходить из-за стола, что-то тихо отвечал собеседнику, а потом рассмеялся и сказал в трубку:

– Что мы делаем? Мы влюбляемся! Да, она прелестна. Прощай, – и нажал на отбой.

Я поняла, что он кому-то рассказывал обо мне, и это было приятно. Посмотрев в его глаза, которые сейчас казались почти черными, я почувствовала, что он прав – я влюблялась. Это было именно то, что происходило в этот момент. Казалось, что наши души кружатся в вальсе узнавания, а мы все глубже погружаемся во влюбленность. Я – точно.

Рука Тимофея скользнула мне на спину:

– Надеюсь, ты наелась? – Это прозвучало как-то обыденно и привычно. – Пойдем? Или еще что-то заказать?

– Я сыта. Спасибо. Пойдем, Тимофей, – мне нравилось, как звучит его имя. Хотелось произносить его снова и снова. Тимофей. Ласкающе, нежно, обещающе.

Мы снова шли по городу. Тимофей держал меня за руку, а я трепетала, чувствуя, какая горячая у него ладонь, как он сверху вниз заглядывает в мои глаза. Говорить не хотелось. Я думала: «Если он сейчас же меня не поцелует, клянусь, я это сделаю сама. И все прочитанные правила о том, что девушка не должна… Не должна так мучиться, ожидая этого чертового момента. Ну, целуй же уже меня!»

Словно в ответ на мои мысли, руки Тимофея резко повернули меня и прижали к его телу. Его рот яростно обрушился на мои губы, и я внутренне застонала: «Наконец-то!»

Губы Тимофея стали более нежными, когда он почувствовал мой отклик. Мое тело льнуло к его. Поцелуй был долгим и всепоглощающим. У меня начали слабеть колени, и, если бы не руки Тимофея, я бы упала.

Он прервал поцелуй, давая нам возможность перевести дыхание. Ладони Тимофея легко гладили мою спину, подняв на него глаза, я увидела, что он, улыбаясь смотрит на меня. Нежно улыбнувшись в ответ, я высвободилась из кольца его рук и торопливо пошла куда-то, но Тимофей не дал мне спешить. Быстро догнав меня, он снова взял меня за руку и как маленькую девочку повел по Невскому проспекту.

Иногда он поглаживал мою ладонь подушечкой своего большого пальца, и у меня внутри все переворачивалось от желания. Теперь я знала, что нам с ним будет хорошо. Он тоже знал. Говорить не хотелось.

Этот день я помнила из смутных фрагментов. Но то, как мы оказались в гостиничном номере, я помнила очень хорошо.

Тимофей обнял меня, едва мы вошли в номер. Сразу включился мягкий свет, показавшийся нам сейчас резким и грубым. Я потянулась и выключила раздражающее освещение. Не сейчас.

Тимофей ободряюще хмыкнул и начал нежно и лениво поглаживать мою спину руками. Он не спешил поцеловать меня, и это сводило меня с ума. Его губы приближались к моим медленно, слишком медленно.

И когда он наконец поцеловал меня нежно и осторожно, я почувствовала восторг узнавания. Его губы ласкали мои, позволяя привыкнуть к нему. И это было так сладко, что я не могла выносить этого. И чуть отстранилась от него, положив ему голову на грудь. Я услышала, как лихорадочно стучит сердце. Или это наши сердца?! В унисон!

И снова губы Тимофея нашли мои. Его рот творил с моим какое-то волшебство. Я почувствовала, что больше не могу стоять, а его губы уже прокладывали дорожку поцелуев по моей шее вниз. Я старалась сдерживать рвущиеся наружу стоны – да! И выгибалась в его руках, стремясь стать еще ближе, сократить мучительное расстояние. Мои руки с восторгом ласкали его тело везде, куда могли дотянуться. Поцелуев было уже недостаточно, и, внезапно заспешив, мы избавились от остатков одежды. И растворились друг в друге.

Постепенно мир начал наполняться звуками. Тихо гудел маленький холодильник в номере. Зашумели трубы в ванной. У кого-то говорил телевизор.

Я ласково гладила спину Тимофея, наслаждаясь его атласной кожей. Он обнял меня, придвинул ближе к себе, и я почувствовала, как выравнивается его дыхание. Немного отстранившись от него, я посмотрела в его лицо. Он спал.

Чуть повозившись, я удобнее устроилась у Тимофея под боком и тоже провалилась в сон.

Темный город ожил криком стражи под окнами. Я посмотрел на женщину, которая спала в моих объятьях. Рыжеватые волосы разметались по ее плечам, дыхание едва слышно. Мне хочется встать, чтобы взять свечу и рассмотреть ее лицо, но я боюсь, что тогда она проснется. Как давно я не обнимал ее, так как хотел – бережно, наслаждаясь. Как долго я не чувствовал рядом ее тепла, стараясь проводить с ней как можно меньше времени, чтобы не передумать и не простить. Я так скучал без нее. Чувство нежности и тоски затопило меня. Я уже почти решился разбудить любимую, чтобы заглянуть в ее глаза, протянул руку…

Резко сев на постели, я посмотрела на мужчину, спящего рядом. Сон. Снова этот незнакомец. Кто этот мужчина с печальными глазами? Я так остро словно свои чувствовала его тоску и отчаянье. Его чувства разрывали меня. Кто он?

Тимофей перевернулся на бок, лицом ко мне. Его рука пошарила по подушке, ожидая найти меня и не найдя, он приоткрыл глаза и пробормотал:

– Анна, иди сюда.

Отчаянно желая прогнать отголоски сна, я нырнула к нему под одеяло.

Четвертая глава

Увы,

Как велика желаний пылких сила

И как печально кончились они!

Денте. «Божественная комедия». Ад

Флоренция, 1565 год

Бьянка не понимала, куда исчез тот Франческо, которого она полюбила – нежный, ухаживающий, любящий. Вместо него теперь был постоянно придирающийся мужчина. Франческо приходил, не говоря ни слова, брал ее за руку и вел в спальню. Там, он набрасывался на нее словно голодный зверь. Поначалу ее это даже радовало – такую страсть она в нем вызывает, что он не может сдерживать свои порывы.

Но Франческо словно наказывал ее своими ласками. Однажды он привязал ее за запястья к столбикам кровати и мучил ее губами и языком, не давая ей дотронуться до него. Бьянка злилась, металась, пыталась освободиться. Но он своими прикосновениями сводил ее с ума. И вот уже ей самой мучительно захотелось потрогать его, почувствовать под своими ладонями его тело. Франческо же, доведя ее до наивысшей точки наслаждения, улыбнулся и ушел, даже не отвязав ее.

Такого унижения, как потом, ей еще не приходилось переживать. Ее освободила не служанка, а Пьетро, который вернулся с очередной прогулки. Весело позлословив о том, что наконец-то и она наказана, он, вдруг, разом став серьезным, спросил:

– Бьянка, что между вами происходит?

И этот вопрос, который был самым логичным и который она гнала от себя, заставил ее задуматься: что изменилось?

Все началось как игра. После того, как она увидела Франческо в церкви, на постаралась узнать о нем и его привычках немного больше. Всем было известно, что принц проводит много времени в своей лаборатории, его можно встретить в остериях с друзьями, он любит лошадей и охоту. Про женщин не говорили. Но какой молодой человек их не любит?

Она решила искать знакомства с Франческо любым способом. В своей красоте она была уверена, как и в том, что, если она захочет ни один мужчина перед ней не устоит. И Франческо не стал исключением.

Устроить их первую встречу ей помогла удача, которая была на ее стороне. Он ехал мимо ее дома, а она была возле окна. Счастливый случай – вуаль и ее красота раззадорили в нем интерес. Он быстро нашел способ с ней встретиться.

Ударом для Бьянки стало, что муж продал Франческо право стать ее любовником. Почему это так сильно обидело ее? Ведь она сама к этому стремилась? И даже была готова, если потребуется, просить Пьетро, чтобы он познакомил ее с наследником. Но почему-то то, что он так и сделал, сам не оставшись в проигрыше, сильно задело ее.

Теперь она жила в большом доме, который купил для нее Франческо. Здесь же были комнаты для Пьетро (они пытались сохранять видимость приличий, хотя ни для кого в городе уже не было тайной в каких отношениях состоят принц и венецианка) и для Пеллегрины с нянями. Большой штат слуг позволял ей ни о чем не заботиться, но не так давно выбравшись из нищеты, она стала бережнее относиться к тем, кто ей служил, а также не забывала подавать бедным и посылать еду и одежду нуждающимся.

Она сама не заметила, что влюбилась. Франческо был удивительно интересным собеседником. Он рассказывал о своих научных опытах, о книгах, которые прочитал. И его мир открывался перед ней своей многогранностью. Тихий Франческо был полной противоположностью ее мужа. Принц был сложной натурой – немногословным и очень вдумчивым и прежде, чем что-то сказать, он тщательно все обдумывал и всегда искал компромисс, пытаясь найти лучшее решение.

Бьянка знала, что его родные не в восторге от их связи. Герцог даже присылал к ней своего слугу, предлагая денег, если она откажется от встреч с принцем. Бьянка поблагодарила посланника и передала письмо: «Ваше сиятельнейшее превосходительство, синьор Козимо! Я – слабая женщина, и не смогу противостоять вам, если вы объявите мне войну. Не буду уверять вас в своих прекрасных качествах, вы не об их отсутствии беспокоитесь. Но прошу вас пощадить честь вашего сына, который уже достаточно взрослый, чтобы выбирать себе женщину. Прошу вас не оскорблять его своими действиями, пытаясь подкупить меня. Не буду лгать и говорить, что я не люблю деньги. Люблю. Но Франческо сильнее. И я выбираю его. Вы можете мне не верить, но я клянусь вам, что ничего плохого в жизнь вашего сына я не принесу. Все, в чем я виновна – я венецианка, я замужем, я мать. Это то, что я не могу изменить, но за свои грехи я буду отвечать перед Божьим судом. С вами же я говорю как женщина, которая любит вашего сына. Позвольте ему быть счастливым. Я обещаю вам, что я смогу дать ему радость и счастье, пока он будет делать то, что должен для вас и Флоренции. С искренним почтением, Бьянка Капелло».

Его младшего брата Фердинандо она откровенно боялась, зная, что он способен на жестокость, а сестра Изабелла ее восхищала своей величественной красотой и умом.

Франческо был с ней нежным и восхищался ее красотой. Он красиво ухаживал за ней. Он внес в ее жизнь праздник, которого у нее никогда не было, даря ей цветы, драгоценности, ткани на платья. Они ездили на охоту, которую она полюбила. И, глядя, как его гибкое тело прижимается к крупу лошади, когда та собиралась перескакивать барьер, она восхищалась им и боялась за него. Теперь в ней поселился страх потерять его.

И вдруг все изменилось. И она не понимала, как человек, который признавался ей в любви каждым словом, каждым вздохом, вдруг стал таким жестоким. Ей не нравилось то, что происходит. Ее пугала его жестокость. Она не могла себе позволить стать игрушкой в руках мужчины. Снова.

И пока Бьянка думала, как защитить себя, она услышала сначала от слуг, а потом от Пьетро, что начата подготовка к свадьбе Франческо и Иоанны Габсбург. Мир рухнул. Он женится. Бьянка не понимала, на что она надеялась. Она-то была чужой женой. Беглянкой. Воровкой. Даже несмотря на то, что с нее сняли обвинения, люди помнили. Франческо же был не просто принц-регент Флоренции, он был один из Медичи. Неужели она рассчитывала, что он на ней женится? Да, где-то глубоко в душе она мечтала, что он станет ее мужем. Теперь же Франческо женится, но не на ней. И что? Что теперь делать ей? Она не сможет находиться рядом, смотреть, как он идет к алтарю с другой женщиной. Нет! Бежать!

Бьянка так и не смогла привыкнуть, что Франческо приходил и уходил, когда захочет. И она никогда не могла знать, когда он появится снова. Это угнетало ее. Что она могла сделать?

Тогда она решила, что она не хочет так дальше жить и, она приняла решение уехать из Флоренции. Ей было невыносимо жить рядом с ним и не иметь на него никаких прав. Ее не так воспитывали. Да, возможно, она поздно вспомнила о приличиях, но именно теперь она знала, что не хочет, чтобы в ее жизни было так, как складывалось до этого времени. Она не хотела быть любовницей, быть порицаемой обществом, не иметь возможности общаться с людьми ее круга. Вернее, даже не так. Если бы она осталась в Венеции, не каждая дама или господин из Флоренции могли подойти к ней, чтобы поцеловать край ее платья. Только теперь она поняла, что говорили ей отец и мачеха о чести… чести, о которой она забыла на много лет. Если теперь она о ней вспомнит, не будет ли это поздно?

Она снова подумала, что то, что она сделала со своей жизнью, это ужасно.

Для начала она решила поговорить с Пьетро, ведь он еще оставался ее мужем. Ей было сложно было выбрать время для разговора – муж после того, как Бьянка стала любовницей Франческо, совсем охмелел от открывшихся перед ним возможностей.

Франческо дал ему хорошую должность в правительстве и жалованье, а также привилегию не часто появляться на службе, чем Пьетро и воспользовался, проводя время в остериях и на мессах, соблазняя очередную, отчаявшуюся в семейной жизни вдовушку.

Их отношения с Пьетро стали значительно лучше после того, как они фактически перестали быть мужем и женой. Оказывается, им было о чем поговорить. И снова вернулся тот обаятельный юноша, в которого Бьянка когда-то влюбилась. Сейчас, когда им не нужно было сражаться друг с другом, их отношения стали почти ровными, хотя иногда все же они, не удержавшись, говорили друг другу колкости. И все же Бьянка была даже благодарна Пьетро, что он помог ей соединиться с Принцем. Для нее это был самый лучший путь. И за это она была ему благодарна. За дочь и за Франческо.

Бьянка попросила слугу, чтобы Пьетро зашел к ней, когда появится. Белое нижнее платье с высоким кружевным воротником, оттеняло красоту рыже-коричневого верхнего бархатного платья. Золотисто-рыжие волосы были убраны в узел на затылке и перехвачены лентами. Длинные белые жемчужные серьги бросали нежные отсветы на высокую шею.

– Муж мой, – начала она.

– Даже так? – Удивился Пьетро такому вступлению.

– Не переживай, пожалуйста, я знаю, что для тебя все сложилось неплохо, а мне надоело. Я устала быть игрушкой в руках мужчины, который живет своей жизнью, а я нахожусь на ее обочине.

– Ой, не надо так высокопарно, Бьянка, – поморщился Пьетро. – Никто тебя в постель к Франческо не толкал и, если бы не хотела, могла бы отказаться.

– Пьетро, я не хочу выяснять, кто куда меня толкал, и как я оказалась там, где есть. Меня это уже давно не интересует. Если бы я думала о том, как могла бы сложиться моя жизнь, если бы я не сбежала с тобой, я бы сошла с ума. Но у меня нет времени на иллюзии. Давай вернемся к тому, что я хочу сказать и не перебивай меня. Франческо выхлопотал, чтобы с нас с тобой были сняты все обвинения после нашего побега, – Бьянка подняла ладонь, прерывая возражения, которые были готовы сорваться с губ Пьетро. – Тебя больше не ищут как преступника, мне вернули приданое моей матери, которое когда-то она мне оставила – шесть тысяч крон. У меня есть драгоценности, которые мне дарил Франческо. И все же я твоя жена… Молю тебя, давай уедем из города. Теперь, когда скоро приедет невеста Франческо, я уже не нужна ему. Да, и не пристало мужчине, тем более герцогу, так долго быть с одной женщиной. Нашим отношениям скоро два года. Я знаю, что ему постоянно предлагают выбрать новую фаворитку. Пьетро, представь, как это забавно, эти чопорные флорентийцы, которые обвиняют меня в безнравственности, готовы легко кинуть в объятья герцога или его сына своих дочерей, сестер и даже жен. Да, слишком многим семействам во Флоренции нужны привилегии и протекции герцогской семьи. В Венеции все было не так. Девочка могла идти или в монастырь, или стать куртизанкой, как Вероника Франко, о которой возможно ты слышал, – чтимая куртизанка. Но куртизанка, пусть и честная. И она, и такие как она ущемлены в правах. Пьетро, прошу, давай уедем? Пожалуйста.

– Бьянка, может ты сошла с ума? Причем здесь куртизанки? Ты – замужняя женщина. И разве Франческо прогнал тебя?

– Нет.

– Тогда что это за разговоры об отъезде?

– Я не могу, Пьетро, не могу! Не могу видеть, как он женится.

– Он мужчина.

– Плевать! Плевать мне на то, что он мужчина! Я не могу и не хочу так больше! Смиряться со своим униженным положением вечно ожидающей возлюбленной – печально и больно!

– Как твой муж, я запрещаю тебе…

– О! Как вовремя ты это вспомнил! Тогда я просто уеду!

– Отлично! Тогда Пеллегрину ты не увидишь! Только все наладилось, и ты хочешь все испортить! Только, попробуй!

– И, попробую, Пьетро. Иди.

– Ты не можешь меня отсылать. Я – не твой слуга. Я – твой муж!

– Муж? Ты перестал быть мне таковым, когда отдал меня Франческо.

– Может быть и так, но не в глазах церкви. И дочь я тебе не отдам!

– Пьетро!..

– Бьянка, я все сказал.

– Я все равно сбегу. Я больше не могу. Услышь же меня…

– Сможешь! Все могут, и ты сможешь!

Она резко повернулась, ткань платья обвила ее ноги и расправилась. Бьянка стремительно направилась к выходу. Пьетро последовал за ней. Только снова они выбрали разные пути – Бьянка бежала вглубь дома, а Пьетро устремился в город.

***

Слуги собирали ее вещи и приглушенно переговаривались, обсуждая, что нужно еще положить. Внезапно голоса смолкли.

Увидев, как ее служанка склонилась в поклоне, Бьянка повернулась к двери. Прислонившись к косяку, там стоял Франческо, его прическа была растрепанной, видимо, от быстрой езды. Медленно, почти с тигриной грацией, он пошел к ней. Сделав повелительный жест рукой, он отослал слуг, его беспрекословно послушались, что каждый раз изумляло Бьянку.

– Ты хотела уехать, – обвиняюще сказал ей Франческо.

– Да, – вызывающе подняла подбородок Бьянка, – и я уехала бы. Я устала. Мне надоело быть твоей наложницей.

– Ты не наложница, – осторожно возразил Франческо.

– Да? И кто же я, позволь мне узнать? Наложница – самое невинное, как меня называют люди.

– Ты – моя любимая женщина. Не слушай никого!

– Любимая? И что мне с того?

– Я люблю тебя, Бьянка.

Голос Бьянки смягчился, но звучал все еще непреклонно:

– Ты измучил меня, Франческо… Ты женишься!

– Ты же знаешь, что я должен!

– Что мне твой долг?

– Бьянка, прошу тебя, не рви мне сердце!

– Твое сердце? А что насчет моего?

Ей было больно от его непонимания, от нежелания делить его с кем бы то ни было, от невозможности получить его для себя полностью и владеть им безраздельно. И ей хотелось, чтобы он страдал бы так же, как и она. И слова, которые она выбирала, били его сильнее, чем настоящие удары.

Она увидела, как обычно смуглое лицо Франческо побледнело, и он немного пошатнулся. Бьянка стремительно бросилась к нему.

– Франческо, что с тобой?

Он обнял ее и прижал к себе:

– Никогда, слышишь, никогда, Бьянка, не покидай меня. Ты убиваешь меня тем, что уходишь.

– Это ты убиваешь меня…

– Тш-ш-ш, милая, успокойся. Моя добрая девочка! Пожалей меня, пожалуйста. Мне так нужна твоя любовь! Как я без нее?

Бьянка глухо застонала. Она проиграла. Находясь рядом с Франческо, наслаждаясь его объятьями, она отчетливо поняла, что никогда не сможет его оставить. Да, ее унижала эта ситуация – быть любовницей женатого человека. И какая разница, что многие мечтали оказаться на ее месте, она – представительница знатной семьи, которую воспитывали в уважении семейных ценностей, оказалась на ступень выше куртизанки. А может и не выше! Да, она продавала себя дорого – у нее есть все, что она хочет – роскошные ткани, украшения. Но беда в том, что она хотела только одного, чтобы Франческо был рядом и был ее мужем. И это-то и невозможно – он женится, она замужем. Да, и Церковь никогда не даст им согласия на развод. Только и Франческо никогда не будет просить развод – ответственность перед семьей. Тот долг, из-за которого его сестра Изабелла жила в разлуке со своим мужем, так как дела семьи Медичи требовали ее присутствия в Флоренции.

Бьянка заплакала от жалости к себе, к Изабелле, принесшей свое счастья на алтарь обязательства своей семьи. Бьянка могла бы уйти, и все же понимала, что обманывает себя. Ей никогда не отдадут Пеллегрину – дочь должна расти в семье мужа, и даже если бы Пьетро не было, ответственность за нее нес бы его отец, как старший мужчина в семье. Без дочери она бы не ушла. И от Франческо она не уйдет. Это как вырвать из груди свое сердце. Безвольная! Слезы катились по лицу Бьянки, и она не пыталась их скрыть.

Бьянка почувствовала, как Франческо обнял ее еще крепче и поцеловал, а его руки подняли вверх юбки ее платья. Прикосновение его рук к обнаженной коже доставило ей удовольствие, отвлекая от неприятных мыслей. Бьянка застонала, от начавшей пробуждаться страсти.

Они так и не поговорили. Бьянка тогда не узнала, что встало между ней и Франческо, за что он наказывал ее. Засыпая, она подумала, что им с утра нужно поговорить.

Утром Франческо сказал, что Бернардо Буонталенти будет перестраивать для Бьянки дворец на Виа Маджио. Теперь она будет еще ближе к Франческо – всего через площадь от дворца Питти.

А пока Джорджо Вазари17 был отдан приказ построить переход над Арно потайной коридор, чтобы Франческо мог тайно, без сопровождения стражи, выйти из Старого дворца18 и оказаться в доме на Виа Маджио. Во Флоренции и так много говорили о принце и его колдунье, и Франческо не хотел давать пищу для новых сплетен. Скоро в город приедет его будущая жена, ей постараются доложить о Бьянке, нужно попытаться соблюсти хотя бы видимость приличий. Коридор был построен Вазари за рекордные пять месяцев.

***

Франческо был поражен, когда ему донесли, что у герцога Козимо появилась любовница. Почему-то он никогда не думал, что у отца может появиться другая женщина. Кто мог сравниться с его матерью?

Бросив все дела, он отправился на виллу ди Кастелло, где сейчас жил отец. Промчавшись с небольшим отрядом сопровождения по улицам Флоренции, он вылетел из города. Верховая езда его всегда успокаивала. И приближаясь к вилле он начал сдерживать своего жеребца, наслаждаясь открывающимся видом.

Дом был окружен ухоженным садом, в котором герцог проводил много времени, ухаживая за лимонными и апельсиновыми деревьями, высаженными в горшках. Особенно интересны были редкие сорта карликовых лимонов. Для Флоренции апельсины были редкостью, но у Медичи они уже были. Когда-то Элеонора и Козимо любили заниматься уходом за растениями вместе, теперь герцог просто гулял по красиво оформленным аллеям. Сад разделялся на несколько частей дорожками и живой изгородью. Успокаивающе журчал фонтан, увенчанный статуей Геракла, побеждающего Антея.

Франческо снова нашел отца за письменным столом. Козимо отложил исписанный лист, отправил перо в чернильницу, взял песочницу и посыпал только что написанное письмо, чтобы оно быстрее просохло, а потом обратился к сыну:

– Чем обязан твоему визиту, сын мой?

– Отец, – Франческо снял берет и поклонился отцу, – простите, что я посмел потревожить вас, но мне необходимо поговорить с вами. В городе говорят, что у вас появилась женщина. И я не знаю: верить этому или это сплетни.

– Да, сын мой. На этот раз это правда. Понимаю, что ты удивлен и даже шокирован. Ведь у меня никогда не было никого, кроме твоей матери, а с ее смерти уже прошло три года. Но я достаточно молод. Меня давно одолевают честные флорентийцы, желая пристроить мне подороже своих дочерей. – Козимо невесело усмехнулся. – Честные, как же. Они забыли, что такое честь и помнят только свою выгоду. Они ждут, что я поведу кого-то из их дочерей под венец. Но не беспокойся, мой сын, это никак не скажется ни на тебе, ни на других моих детях. То, что теперь ты – принц-регент, отпугнет многих из тех, кто жаждет стать герцогиней, а если нет, прошу тебя, помни – твоя мать была главной в моем сердце. Ты – мой сын и наследник. Я не буду становиться с каждым днем моложе, наоборот, дай Господь мне сохранить ясный рассудок. Но если вдруг ты когда-то поймешь, что мои решения ущемляют тебя или твоих детей, или интересы Флоренции, я разрешаю тебе отменить мои приказы. Нет, я повелеваю тебе, позаботиться о благе семьи и Флоренции. Плоть человека слаба, прошу тебя, Франческо, помоги нам. Всегда рядом будут те, кто пойдет далеко ради денег. Наших денег. А я ведь достаточно богат. Что ж, я буду брать от жизни то, что мне она дает. Господь знает, сколько мне осталось, сначала я хотел уйти вслед за твоей матерью и моими детьми, но я покорен воле Господа и буду жить. И все же я не хочу создавать тебе проблемы сейчас. Да, я пытаюсь забыться в тепле женской ласки, но ты должен помнить: я тебе доверяю. Знаешь, я стремился к власти не для того, чтобы править Флоренцией, а для того, чтобы обеспечить будущее своих детей. Тогда в 1537 году я мог бы отказаться, не приниматься корону, но я бы не был так уверен, что прожил бы больше года, а жить я хотел. Просто потом появилась твоя мать. И ради нее я хотел быть лучшим правителем – тем, которым гордятся. Таким, как описывал Макиавелли19 в его Государе. Элеонора умерла, без нее мне ничего не нужно. Я отойду в сторону, буду помогать получить корону тебе для твоих потомков. Я уйду на покой!

– И чем вы займетесь, отец?

– Чем? Да, буду собирать и разбирать механические часы как император Карл Габсбург. Ты знаешь, что он считал, что люди похожи на часы – нет одинаковых. И, когда он отрекся от власти, он старался заставить часы идти в унисон, и у него это не получалось. Вообще, я не хочу, чтобы люди Флоренции видели, как я прихожу в немощь, и намерен меньше появляться в обществе. Ты спрашивал про женщину. С согласия своего отца моей любовницей стала Элеонора дельи Альбицци. Ее отец испытывал денежные трудности и легко согласился на связь своей дочери со мной. Ведь я остаюсь герцогом, пусть и номинально.

– Насколько она молода?

– Ей двадцать три года. Приданого у нее нет, так что союз со мной для нее даже благо.

– Отец, но Альбицци. Наша семья враждовала с ними. Ведь раньше Альбицци были некоронованными правителями города, а наша семья забрала у них власть. Вспомните, что почти полторы сотни лет назад представители этой семьи обвинили Козимо ди Джованни де Медичи в намерении захватить власть и в измене. Его даже должны были казнить, но все обошлось изгнанием Козимо из города. И теперь вы и одна из Альбицци вместе?

– Забавно, не правда ли? Несмотря на все свое благородство, она бедна и добровольно согласилась быть моей… хм, спутницей.

– Отец, просто помните, что их семья коварна. Я тревожусь за вас.

– Франческо, я уже давно живу на свете. И давно правлю государством. Я привык, что меня обвиняют в том, к чему я не причастен. И не просто не имею к этому никакого дела, но даже еще пачкал пеленки, когда начали развиваться события. Но я из семьи Медичи, значит, всем должен. У многих к нашей семье за века накопились счета. Но я не буду трусливо прятаться и бояться заговорщиков. Если у семьи Альбиции есть мысль меня убить, что ж ты уже принц-регент. И теперь я веду переписку с Его Святейшеством Пием о присвоении нам титула великих герцогов Тосканских, – Козимо рукой показал на лежащее на столе письмо.