Светлейший. Первый игемон империи
Креативные продюсеры издания – писатель, драматург Михаил Владимирович Крупин, журналист Сергей Израилевич Брутман.
Автор и издательство «Вече» выражают благодарность художнику Андрею Ромасюкову за создание образов и сюжетов из биографии А. Д. Меншикова.
© Митин С. Г., 2021
© Ромасюков А. Н., иллюстрации, 2021
© ООО «Издательство «Вече», 2021
Сергей Герасимович Митин (р. 1951 г.) прошел большой путь управленца и политика. Был главным инженером и генеральным директором оборонного завода в Горьком (позднее Нижнем Новгороде), избирался депутатом Государственной Думы, с 1997 по 2007 год работал заместителем министра экономики РФ, заместителем министра промышленности, науки и технологий РФ, заместителем министра сельского хозяйства РФ. Доктор экономических наук, профессор.
С 2007 по 2017 год С. Г. Митин – губернатор Новгородской области. С 2017 года – член Совета Федерации РФ.
Эта книга о первом губернаторе ГОРОДА на Неве, ГОРОДА, который вырос в безлюдном и болотистом месте, ГОРОДА, неповторимого по трудолюбию построивших его людей, мужеству его жителей, красоте его улиц, дворцов, мостов и каналов
Возмездие
Всего в версте от Новгорода на юго-восток лежит заболоченная местность, прежде отделявшаяся от города Федоровским ручьем. На краю этого места, вязкого и ветреного, но названного новгородцами Красным, то есть красивым, полем, в XVIII веке находилось кладбище, известное под именем Скудельничьего, где хоронили бедняков, странников и казненных преступников.
Само Красное поле и через века сохранило свои особенности. Разве что скудельница ушла в прошлое, а на Рождественском кладбище в наше время стало престижно упокоиться среди плит и крестов, хранящих память о коренных фамилиях города, пережившего немало перемен, как счастливых, так и трагических.
И вот на расстоянии четверти версты от этого печального места к 8 ноября 1739 года поставлен был эшафот, а по-русски – плаха.
Именно здесь, невдалеке от самого сердца бывшей вечевой Новгородской республики, на родине российской демократии, состоялась казнь четверых князей Долгоруковых, попытавшихся повернуть вспять ход развития послепетровской Российской империи.
Казнь князей Долгоруковых
19 ноября 1739 года близ Новгорода
Таков оказался итог, во многом закономерный, долгой истории интриг и предательств, которая еще развернется перед нами на страницах этой книги. Мы позволили себе начать ее почти с самого конца сюжета: 21 октября 1739 года императрица Анна Иоанновна своим высочайшим указом созвала генеральное собрание для суда над некогда могущественнейшими Долгоруковыми.
Может быть, не без умысла, казнь решено было совершить здесь. Получилось символично: на полдороге между двумя столицами – новой, Санкт-Петербургом, страстно тяготеющим, как и сам император-основатель, к морю, и старой, континентальной – столицей великих и невеликих Иоаннов и первых Романовых. 8 ноября, в суровой ноябрьской мгле, точно в насмешку над памятью славного вольного города, на Красном поле под Новгородом и состоялась публичная казнь представителей одной из знатнейших фамилий империи, в чьих жилах текла кровь самого Рюрика – родоначальника Русского государства.
Обвинённый в государственной измене Светлейший князь Иван Алексеевич Долгоруков принял смерть лютую. Прежде чем княжеская голова рассталась с шеей, Рюриковичу отрубили левую руку, правую ногу, после чего несчастному, уже потерявшему сознание, отсекли остальные конечности. Быстрее и с меньшими муками расстались с жизнью два его родных дяди, Сергей и Иван Григорьевичи, и двоюродный дядя Василий Лукич Долгоруковы: они подверглись усекновению головы.
Зловещая тишина, повисшая над эшафотом, нарушалась, помимо воя ветра, лишь ударами топора да молитвенным шепотом страдальцев. Истинно русское мужество, с которым Иван Алексеевич принимал муки, не позволив себе ни единого крика и не прервав молитвы, вызвало уважение даже у палачей. В последние мгновения жизни мысли некогда всесильного, богатейшего вельможи, обер-камергера двора и фаворита юного императора Петра Второго, обращены были к Создателю. Как говорит в своих записках князь Иван Михайлович Долгорукий, внук Ивана Алексеевича, о трагической гибели своего деда: «Смерть, столь неожиданная, суровая и мучительная, искупила все грехопадения юности его, и кровь, обагрившая Новгородскую землю, сию древнюю колыбель геройских подвигов, должна примирить прах его со всеми врагами племени нашего».
Как знать, не посетило ли перед казнью душу терзаемого страдальца раскаяние в участии в расправе над другим некогда всесильным вельможей, верным сподвижником самого Петра Великого?
Загадочная личность переломной эпохи
Имя Александра Даниловича Меншикова нам известно со школьной скамьи. Но что мы знаем о нем? В какую сторону склонялись весы хрестоматийных оценок этой исторической фигуры? К признанию великих заслуг Меншикова перед Отечеством или к снисходительному скепсису по отношению к «плуту Алексашке»? Приходится признать, что именно вторая оценка главенствовала как в имперской дореволюционной историографии, так и в советской, да и продолжает во многом главенствовать в современной исторической науке.
Лучшее олицетворение поговорки «из грязи в князи», «счастья баловень безродный», полуграмотный казнокрад и «полудержавный властелин», неоднократно подвергавшийся жестоким выволочкам Петра Алексеевича – сурового царя-труженика на российском троне – вот главные ассоциации, которые вызывало имя Меншикова даже у самых старательных выпускников средних и высших учебных заведений России в самые разные времена.
Чтобы с первых страниц избегнуть субъективности собственных оценок, начну с перечисления основных званий и должностей, которых за тридцать три года «государевой службы» Александр Данилович Меншиков достиг. Генерал-фельдмаршал с 1709 года, а в последний год службы (1727 г.) – генералиссимус и адмирал. Бессменный начальник всей российской кавалерии с 1705 года. Президент Военной коллегии с 1719-го. Член Лондонского королевского общества по развитию знаний о природе с 1714-го. «Первый сенатор» Правительствующего сената Российской империи и «первый член Верховного тайного совета» (с 1726 года). Кавалер орденов Святого апостола Андрея Первозванного (1703 год, награжден вместе с Петром Великим), Белого орла (Речь Посполитая, 1705 г.), Слона (Дания, 1710 г.), Черного орла (Пруссия, 1715 г.), Святого Александра Невского (Российская империя, 1725 г.). Рижский генерал-губернатор (1710–1713 гг.). И главное – генерал-губернатор Ингерманландский и Санкт-Петербургский с 1703 года (с небольшим перерывом и до конца службы).
Кстати, должность губернатора была учреждена в 1703 году в России впервые. Таким образом, Меншиков стал первым губернатором в истории нашей державы.
По этой причине, пожалуй, здесь уместна небольшая историческая справка, поясняющая, откуда в русском языке явилось слово «губернатор».
И по-латыни (gubernator), и на древнегреческом (κυβερνήτης) губернатор означает «кормчий». По-видимому, именно от слова «губернатор» произошло слово «губерния», а не наоборот. То есть над территориями сначала назначали управителя, а потом смотрели – сколько территорий и населения удержит он «под своей рукой».
Однако примерно в XIV–XV веках в России возникает некий административно-территориальный округ – губа.
Это сегодня слово «губа» на российской карте сохранилось лишь на побережьях: Кольская губа, например, или Обская. Есть и менее известная – Колючинская. Или вот на Новой Земле – Белушья губа: и как бухта, и как посёлок на её берегу. В точности по «Толковому словарю живого великорусского языка» Владимира Даля: «морской залив, затон, заводь взморья». Но в той же лингвистической кладези Даля «губовина» – страна, край, область, округ, уезд, волость, а на новгородском и псковском диалектах – также селенье, усадьба, двор, изба; «губная грамота» – документ, данный на землю, поземельная крепость. И должности имелись – губного старосты и губного же дьяка. А место, где староста заседал да судил земляков, именовалось «губной избою». Губный «также значило поземельный, от губа, округ, владение».
Лингвистические расследования могут обернуться детективом не хуже исторических. Между прочим, на Русском Севере «губами» именовали (да и сейчас продолжают) любые грибы, годные ко столу. Кто-нибудь сошлется на то, что они-де пухлыми своими краями схожи с губами человеческими. Но ведь от поганок их по этому признаку не отличишь. Может быть, просто северяне видели в грибах щедрый дар в остальном скуповатой на урожаи земли и именно это отмечали?
В общем, не поискать ли еще и здесь происхождение слова «губернатор»?
Да если и не так, то понятно, что созвучие иностранного слова давно знакомому, своему, русскому, позволило названию новой должности и новой административной единицы быть более понятными и близкими простому человеку, легче прижиться в языке.
Есть и другие, более древние названия руководителей территорий (как правило, руководителей назначаемых). Прокуратор (лат. procurator) – в Древнем Риме так называли высокопоставленных чиновников, управляющих провинциями. А кроме того, по Михаилу Булгакову: «Римского прокуратора называть – игемон. Других слов не говорить». Игемон (др. – греч. ηγεμον) – военачальник, наместник, начальник области.
Наименование «русского игемона» губернатором, пожалуй, продержалось в нашем Отечестве дольше всех. Должностные наименования – «служилый князь», «воевода», «наместник», «первый секретарь обкома» – более локальны и по времени своего существования, и по территориям, на которых применялись. А вот должность губернатора, учрежденная Петром Великим в самом начале XVIII века, просуществовала более двух веков, вплоть до Октябрьской революции. И более того, после образования Российской Федерации на обломках СССР она вновь была учреждена и присутствует в государственной системе новой России уже 30 лет без малого. По всей видимости, это – оптимальный для нашего государства формат руководства российскими территориями.
А первым губернатором, читай – первым главным игемоном Российской империи – и стал Александр Данилович Меншиков. Именно этому человеку – «первопроходцу» сложнейшей, ответственной должности, «первому среди равных» в кругу сподвижников первого российского императора, достигшему на короткое время вершины власти после смерти Петра I, по меткому сравнению младшего современника Андрея Нартова, «прегордому Голиафу», низвергнутому в итоге не в пример ему мелкими деятелями, посвящена эта книга.
Немало литературных трудов – публицистических, научных, художественных – было посвящено различным этапам политической, финансовой, военной деятельности или личной жизни А. Д. Меншикова. Масштабная и многообразная деятельность этого человека заслуживает современного, отдельного и целостного исследования. Постараемся же обобщить «с высоты нового века», в ракурсе современных геополитических и социальных реалий опыт многих исторических исследований, жизнеописаний, монографий и трактатов, посвященных Петровской эпохе и одной из её важнейших персон. Думается, само наше время с его максимальной свободой исследователя весьма этому способствует.
Первые попытки исследования биографий Меншикова и его современников явились еще в XIX веке. Но русская историческая наука в ту пору только развивалась, возможности историков распоряжаться фактологией, разрозненной, полузакрытой, не сведенной воедино, были невелики. В советское время эти возможности многократно возросли, историческая наука в СССР, как и все другие области знаний, сделала большой рывок вперед, но теперь объективности исторических оценок мешало другое – известные идеологические клише, которые навязывали советским историкам правящая партия и государство. Лишь сегодня, считаю, становится возможен объективный, беспристрастный, не ангажированный идеологически взгляд на деятельность главнейших исторических фигур. Тем более что объем фактических материалов для осмысления их роли сегодня велик как никогда.
В наше время относительной свободы хочется взглянуть на деятельность Александра Меншикова еще и в таком – свежем, как мне кажется, ракурсе. В истории нашей страны было немало выдающихся руководителей государства, как бы они ни назывались – великие князья, цари, императоры, главы правительств, генеральные секретари, президенты. Безусловно, результаты деятельности правителя во многом определялись окружавшими его помощниками и соратниками – доверенными, преданными людьми, разделяющими со своим «сюзереном» радость побед и горечь поражений. Эти люди зачастую брали на себя выполнение наиболее рискованных и сложных, порой непопулярных, часто непривычных задач, шли бесстрашно непроторенным путем впереди всех, дабы не подвергать самого властелина смертельной опасности.
Портрет Меншикова (1716–1720).
Неизвестный художник
Нам известно имя Вещего Олега, сподвижника легендарного князя Рюрика, верного опекуна малолетнего княжича Игоря. Этот дружинник, приняв на себя функции великого князя, за время малолетства Игоря расширил пределы Русского государства, занял смоленские, киевские, многие другие земли, перенес столицу своего государства из Новгорода в Киев, отбил натиск Хазарского каганата, ходил в победоносные походы на Византийскую империю, выводя Русь на берега Черного и Средиземного морей.
История сохранила имя ближнего соратника Дмитрия Донского – Дмитрия Боброка-Волынского, безудельного князя, боярина и воеводы, который в 1380 году возглавил судьбоносный Засадный полк в Куликовской битве.
В особом ряду приближенных к государю людей стоит Григорий Иванович Скуратов-Бельский, известный нам как Малюта Скуратов – верный сподвижник Ивана Грозного, один из предводителей опричников.
У императрицы Анны Иоанновны наиболее приближенным и доверенным лицом был небезызвестный Эрнст Бирон. У императрицы Елизаветы, дочери Петра Великого – фаворит и предполагаемый тайный супруг граф Алексей Разумовский. За 37 лет правления Екатерины Великой немалую лепту в историю России внесли её ближайшие фавориты и сподвижники – Григорий Орлов, победивший чуму в Москве, Григорий Потемкин, подаривший России застроенное городами и портами черноморское побережье.
Имя графа Аракчеева стало известным в годы царствования Александра Первого. Феномен «аракчеевщины» – результат воплощения именно императорской воли, а не желания самого Алексея Андреевича, не только героя Отечественной войны 1812 года и гениального реформатора русской артиллерии, но и, о чем знает значительно меньший круг людей, автора одного из самых гуманных и справедливых по отношению к крестьянам проекта отмены крепостного права. Небезызвестен и Александр Христофорович Бенкендорф, военачальник, герой наполеоновских войн, решительно поддержавший в сложное время декабристского восстания Николая I и ставший шефом жандармов и одновременно главным начальником III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии.
Этот список можно дополнять многими высокопрофессиональными и компетентными, мужественными и ответственными, талантливыми в своем роде людьми, посвятившими жизнь служению руководителям Российского государства.
Но и в этом перечне Александр Данилович Меншиков занимает особое место. Российский государственный и военный деятель, ближайший сподвижник Петра I, как ни странно, больше известен нашим современникам тем, что в юности торговал пирогами с зайчатиной, плясал перед Петром и Лефортом, а потом якобы безостановочно воровал из казны.
И одна из основных задач этой книги – развеять эти вульгарные мифы. Разглядеть сквозь их туман истинное лицо самого выдающегося соратника Петра Великого, полководческие и государственные деяния которого вполне соизмеримы с деяниями самого Петра. А его место в истории – в одном ряду с Вещим Олегом, Боброком-Волынским, Григорием Потемкиным. Другие, пусть и знаменитые сподвижники российских царей – все-таки фигуры масштаба куда меньшего.
От всех перечисленных нами выдающихся деятелей отличает нашего героя и то, что он даже близко не имел их «стартовых возможностей». Ни по знатности рода, ни по возможностям начального образования, ни по тем преференциям, которые дает человеку благосостояние его родителей, Меншиков не мог конкурировать ни с одним из вышеперечисленных достойнейших людей. Он сделал себя сам.
И не только себя. Вместе с Петром, своим государем, соратником и другом, он построил свою страну, ту самую империю, с которой начинается отсчет величия России на мировой арене. Вместе с Петром и другими «птенцами гнезда Петрова», рангом поменьше, создал для этой империи современные армию и флот, промышленность и градостроение, заложил основы науки, многих европейских производств и новой государственной организации. Завоевал для империи надежный выход в Балтийское море и возвел новую, великую столицу. Фактически правил государством при Екатерине Первой. Поэтому он – в славном ряду сподвижников российских государей – занимает ОСОБОЕ МЕСТО.
«В сопровождении счастия»
Российская история вообще удивительно богата на сильные личности. Но есть в ней такие фигуры, которые настолько возвышаются над общим полем, что и масштаб их личности, и весь объем их свершений крайне сложно оценить. Массовой аудиторией они воспринимаются, как правило, стоящими особняком «столпами», поскольку в результате их деятельности государство и общество меняются порой кардинально.
Один из таких выдающихся деятелей – Петр Великий. Но смог бы он стать тем, кем стал, достичь того, чего достиг, если бы не отыскал уникальных соратников, преданных сподвижников себе под стать? Если бы не действовали рядом с царем-тружеником (а также царем-реформатором, царем-строителем, царем-воином и царем-мореходом) люди с исключительными, многогранными, универсальными дарованиями? Конечно, без них Петру не удалось бы столь многое. «Один в поле не воин», это несомненно.
С легкой руки гениального русского поэта Александра Сергеевича Пушкина ближнее окружение Петра Великого стали именовать «птенцами гнезда Петрова». По словам советского историка Н. И. Павленко, «Петр… из окружающего его общества притянул к себе лучшие силы, взял лучших людей…»
Мы не ставим это под сомнение. Отметим только, что по прошествии веков легко рассуждать – приметил, угадал, приблизил, поручил, возвысил… На самом же деле отыскать человека, который пройдет с тобой огонь и воду и воплотит твои главные замыслы, твои самые дерзновенные планы, – задача очень нелегкая. Иногда – невыполнимая.
В окружении Петра такой человек был.
Да, Петр умел окружить себя блестящими личностями. Одни были старше него, другие младше. Одни приходили, другие уходили. Множество замечательных личностей за время царствования Петра I участвовали вместе с ним в его революционных преобразованиях, мирных трудах и военных победах. Многие возвысились. Многие канули в небытие. Но один человек прошел с Петром Великим весь его великий путь. Был «правой рукой» царя-воина, царя-реформатора, царя-строителя с самого начала его царствования до конца. И даже после смерти Петра Алексеевича, став на два года фактически «первым лицом» в империи, выступал охранителем завоеваний Петра.
Происхождение Александра Меншикова остается до сих пор тайной российской истории. «Родился он в Москве от весьма незначительных родителей, лет 16-ти он, подобно многим другим московским простолюдинам, ходил по улицам и продавал так называемые пироги», – пишет современник-иностранец, пересказывая байку высокородных сановников. Князь Куракин в незаконченной «Истории царствования Петра I» заявил, что Меншиков «породы самой низкой, ниже шляхетства» (то есть из городских простолюдинов). Согласно одной версии, Александр Данилович – сын крестьянина, который пристроил своего отпрыска в учение к пирожнику в Москве. По другим сведениям, отец Меншикова служил конюхом при царе Алексее Михайловиче.
Существует и версия, согласно которой отец нашего героя Данила Меншиков (первоначально Даниэль Менжик) был шляхтичем из Великого княжества Литовского, взятым в плен во время затяжной русско-польской войны 1654–1667 годов. Впоследствии он служил при царском дворе конюхом. Эта романтическая гипотеза заслуживает внимания: известно ведь, что Петр очень остерегался приближать к себе людей, чьи семьи были так или иначе повязаны службой с именитыми боярскими родами. В те годы ещё хорошо помнились уроки русской Смуты, когда бывший слуга Романовых, Григорий Отрепьев, был приближен патриархом в царствование Годунова, и какой национальной трагедией его самозванчество обернулось.
Вид Кремля с реки Москвы. Лубочная гравюра XVII века
Нет, сомнительно, чтобы Меншиков происходил из челяди родовитых семей. Но и приближать удальца из совершенно безвестного рода было не менее опасно. Так в царское доверие легко мог втереться чей-либо лазутчик. А вот человек из обедневшего литовского (точнее, польско-белорусского) шляхетского рода всех бы устроил. Еще его отец утратил всякую связь с западной Отчизной (в результате плена и войны), пригрелся при дворе московского царя. Как большинство польских шляхтичей, Даниэль Менжик наверняка был прекрасным наездником и фехтовальщиком на саблях, поэтому его навыки вполне могли оказаться востребованы при дворе Алексея Михайловича. Таким образом, новоявленный род Менжик-Меншиковых вполне мог предоставить юному Петру смышленого и отважного ровесника-адъютанта, в преданности которого можно было не сомневаться.
Заметьте: эта версия не противоречит, в сущности, и истории с «торговлей пирогами». В годы междуцарствия, когда «опекунша малолетнего Петра», правительница от их с братом Иоанном имени, царевна Софья отказывала двору младшего царя в пристойном содержании, бывшие слуги почившего в Бозе царя Алексея Михайловича вполне могли заняться мелкой торговлей, чтобы пережить лихие времена.
Но когда Петр начал набирать силу, еще практически в отрочестве создавать свои «потешные полки», Менжик-Меншиковы, конечно, могли оказаться среди первых, о ком вспомнили и кого снова призвали на службу к «Преображенскому двору».
Разумеется, легенды о прибытии того или иного рода из чужих земель (в тех случаях, когда было нужно придать этому роду «больше блеска») во все времена были довольно распространены. Но род Менжик, герба Венява, действительно в Польше известен. В конце XIV – начале XV века некоторые его представители играли видную роль при польском дворе.
Примечательно, что княжеский герб, утвержденный в 1707 году вместе с пожалованием Александру Меншикову княжеского титула, имеет сходные черты с гербом Венява шляхетского рода Менжик.
Сведения о возникновении этого герба в самой Польше очень разнятся. Одни польские историки считают, что он привезен в польские земли из Германии, другие полагают, что из Венгрии. По иным сведениям, род Венявы (rod Wieniawow) прибыл в Польшу вместе с чешской княжной Доубравкой (Dąbrowką), ставшей женой польского короля Мешко Первого в XI веке. Но самая известная в землях Речи Посполитой легенда о происхождении этого герба относится к XIV веку.
Вот эта легенда. Во время охоты правителя Моравии на него помчался дикий зубр, угрожая поднять охотника на рога. Но один из его спутников, рыцарь Ластек, кинулся наперерез, ухватил зубра за рога и отвел угрозу от князя. А потом, свернув из прутьев молодого дуба кольцо, сумел вдеть его зубру в нос и привёл быка – уже в качестве дара – к своему господину. Моравский правитель еще был не готов к новой встрече с диким быком и крикнул рыцарю «Wien haw» (это по-моравски «Подойди один»). Ластек послушно передал зубра одному из придворных, но бык, видимо, почуяв менее уверенную руку, вырвался на свободу. В итоге Ластеку пришлось убить его мечом. А правитель Моравии наградил Ластека недвижимостью и пожаловал герб «Wien haw», который трансформировался в «Веняву». Впредь Ластек (и любой его потомок) получал право подходить к властелину Моравии вооруженным и общаться с властелином тет-а-тет, без присутствия телохранителей господина на этой встрече.
Позже род Менжик, обладающий гербом «Венява», обеднел. Следы этого рода после XVI века для современного историка потеряны. Но давайте попробуем сличить герб Менжик (Венява) и герб Меншикова, учрежденный в 1707 году.
На гербе Венява – окольцованный зубр, над ним – лев на задних лапах с мечом в правой передней лапе. На гербе Меншикова быка нет, и это вполне объяснимо: в XVIII веке изображение на гербах рогатых зверей уже считалось неэстетичным. Зато Александру Даниловичу следовало отразить в гербе собственные важные заслуги. Поэтому на его гербе возник военный корабль, всадник с поднятым клинком, петровские солдаты-гвардейцы, а также пушки и знамена. А вот лев на задних лапах никуда не делся, перекочевал с герба Менжиков на герб Меншиковых.
В Речи Посполитой до XVII века включительно существовал ещё один род Менжик, но герба Вадвич. Так, в числе защитников Смоленска от русских войск (1654) упомянут литовский (то есть белорусский в переводе на язык современной историографии) шляхтич Станислав Менжик. Он же фигурирует в списках смоленской шляхты, присягнувшей на верность царю Алексею Михайловичу после взятия русскими войсками Смоленска. И самое главное – в более позднем списке присягнувших московскому царю белорусских дворян около фамилии Менжик стоит пометка: «Взят к Москве». Конечно, чтобы уверенно отождествить этого человека с отцом Александра Меншикова, доказательств не хватает. Но и утверждать обратное нельзя. Приняв православие, Станислав вполне мог взять из «Святцев» имя православного святого Даниила (Даниэля, Данилы). Увы, ждать точного документального подтверждения этой гипотезы спустя три с половиной века было бы наивно.
Похоже, справедливо Александр Сергеевич Пушкин писал о том, что «торговля Меншикова пирогами – скорей всего, завистливая небылица, пущенная боярами».
В любом случае наличие высокородных предков, похоже, мало волновало Петра. Все равно он намеревался создать и начал создавать новую аристократию, желая иметь собственных графов и князей, которых прежде не бывало на Руси. А теперь будут – по его, Петра, воле. И одним из первых титул графа получил Меншиков. И герб тоже. В 1702 году по ходатайству российской власти он был возведен императором Леопольдом I в достоинство графа Священной Римской империи германской нации. За хлопоты об этом канцлер Ф. А. Головин обещал послу в Вене: «Тебе заплата будет добрая, что и сам возможешь рассудить. И другим бы было во угождение». «Другим» – это явно царю.
Графу – как же без герба? Вот только выглядел ли графский герб Меншикова так же, как тот, который вы видите, – неизвестно. Он, бесспорно, существовал, комендант Олонецкой верфи И. Я. Яковлев рапортовал графу летом 1705 года: «Шнява… совсем готова и на гакаборте герб Вашей особы вырезан и вызолочен». Но мы описываем герб княжеский, появившийся позже – в январе 1706-го, когда уже следующий император Священной Римской империи, Иосиф I, подписал соответствующий диплом. Доедет сей документ до Меншикова осенью, между боями, речь о которых впереди. И новоиспеченный князь не удержится, чтобы не похвастаться в письме еще одному видному деятелю эпохи, П. П. Шафирову: «Диплом мой собственной рукой его цесарского величества подписан, и при том канцлер и тайный секретарь закрепили, какого диплому еще никому не давано».
Никому еще!
А в дипломе говорится – на латыни, одном из официальных языков этой империи, – что дан он «Александру Даниловичу Меншикову и его потомству с титулом светлейшего». В тот момент такого величания Россия еще не знает. Может быть, и поэтому для Петра так соблазнительно было получить для того, кого он называл «сердечным другом», титул «illustrissimi». «Светлейший» – это больше, чем просто «иллюстрий» – «сиятельный», выше которого не бывало гражданского чина и в Византии, подарившей Руси многие образцы для подражания. Следом российский самодержец выдаст князю свою жалованную грамоту, в которой «приложение светлейшего» повторит и затвердит.
Потому в этой книге Александр Данилович и именуется – Светлейшим. Латыни он, пожалуй, не знал. Но то, что он – Светлейший, сознавал все последующие годы.
Подвиг предка Меншикова, рыцаря Ластека, на охоте в Моравии. XIV век
Между прочим, в дипломе говорилось: «Герб твой родовой частью благосклонно подтвердили, частью умножили и вновь прибавили…» Если к чему «прибавили» мы не знаем, то новый герб, который «тебе и потомству твоему употреблять позволяем и повелеваем», описан детально: «щит четверочастный, с которого первое поле верхнее серебряное представляет вставшего льва, совсем красного, выставившего язык, и хвост вверх поднявшего, держащего в правой лапе две мерные трости, на крест положенные, по концам позолоченные, в знак пожалованного тебе генеральского достоинства; второе поле верхнее синее содержит герб Великого княжества Литовского, премененными красками изображенный в знак, что оная провинция есть отчизна твоя; правое нижнее поле являет корабль золотой оснащенный и плавающий, в знак морского твоего достоинства при самодержавном царе московском; четвертое, или левое нижнее поле, показывает военные победоносные знаки, в память, что оный царь тебя, многими войнами и победами прославившегося, учинил полномочным начальником своим; щит средний золотой раздвоенный, разделивший надвое герб, Священныя Римския империи и Королевства Польского, с находящимися между голов обоих орлов короною московскою, со вложенным в грудной щит коронованным сердцем, родовым фамилии твоей гербом, изображает память твоих услуг как нам, так и самодержавному царю и королю Польскому доселе оказанных, и ревность твою к оказанию оных впредь, над всем гербом находятся пять шлемов решетчатых, и коронованных, кроме среднего, который покрыт княжескою шапкою; из сего выходят, раздвоенные прежде средним щитом гербы Империи и королевства Польского, близ сего находящийся с правой стороны представляет собой сердце – природный герб. С левой стороны лев в щите изображенный, первый шлем с правой стороны представляет замок, главнейший Ижерскаго княжества герб, с тройною башнею и тремя распущенными знаменами, из которых средне красное, а по сторонам находящиеся серебряныя или белыя; пятый или последний левый шлем представляет собой герб Корельской провинции, которой ты губернатор, равномерно как и Ижерский. По сторонам герб держат два солдата, по-немецки одетые с мушкетами, верхнее платье синее, а прочее красное, в шляпах строфокамиловыми (то есть страусиными) перьями убранных, отвороты (если надобно будет) с правой стороны серебряные и красные, с левой стороны золотые и синие; щит обведен цепью ордена святого Андрея, на каменьях оной подписано по российски: За веру и верность».
А понизу – собственный девиз удостоенного. На латыни – «Virtute duce, comite fortuna». То есть, на родном наречии, «Под руководством храбрости, в сопровождении счастия».
Описание длинное, но если его не воспроизвести полностью – как мы узнаем, что лев на нем изображался красный, огненный? И как удостоверимся, что Меншиков тоже верил, и всерьез, в свои литовские корни: «оная провинция есть отчизна твоя»…
Кстати, обретенный герб Светлейший, будучи человеком практическим, употреблял не только на предметах роскоши. В Военно-историческом музее артиллерии, инженерных войск и войск связи хранятся две бронзовые пушки, казенные части которых украшены литыми гербами Меншикова. Одна из них, отлитая в 1709-м для князя, была 126 лет спустя возвращена императором Николаем I правнуку сиятельного владельца, тоже военачальнику. Пушки такие уже вышли тогда из военного обихода, значит, возвращалась не как орудие – а ради герба…
Герб первой ветви Менжиков (герб Венява)
И все же многие современные историки считают вполне установленным фактом, что Александр Данилович в ранней юности «торговал подовыми пирогами вразнос». Хотя со всей достоверностью это тоже в общем-то не установлено – лоток тот не найден.
Зато мы наталкиваемся на свидетельства современников (впрочем, эти свидетельства даны уже после смерти Петра и Меншикова) о том, что Петр в минуты недовольства грозил отправить своего любимца «снова пирогами торговать». А Меншиков в минуты наивысшего градуса царского гнева сам надевал (неожиданно для Петра) деревянный лоток – тем самым ему удавалось рассмешить Петра и избежать суровых последствий его гнева для себя и соратников из «ближнего круга». Может, это так, а может быть – осознанная политическая сплетня с целью не допустить чрезмерного возвышения сына и внука Александра Даниловича.
Герб Александра Даниловича Меншикова, сконструированный в 1707 году с учетом его собственных заслуг
Даже в сплетне бывает важна какая-нибудь деталька, которая вылезает, как шило из мешка, обнаруживая и автора слуха, и мотив, которым он руководствовался, сочиняя пусть забавную, но неправду. Вспомните: чаще всего, упоминая «Алексашкины пироги», уточняют: «…с зайчатиной». Не с говядиной или курятиной, не рыбные, хотя бы и с вязигой, то есть малоценным субпродуктом. А всегда – «с зайчатиной», которая кочует от одного автора к другому, из одного приблизительного пересказа давних событий в другой. К чему такая кулинарная точность?
А к тому, пожалуй, чтобы обиднее звучало.
Видите ли, зайчатина на Руси долгое время оставалась для добропорядочного христианина продуктом, по сути, запретным или хотя бы не одобряемым и оттого малопривлекательным. Связано это было не с христианством непосредственно, а с эхом старозаветного библейского перечня «нечистых» животных, в пищу не годившихся. Все грызуны проходили в том списке единой строкой, включавшей в себя и грызуна-зайца. Он хоть и жуёт траву, как «чистые», да непарных копыт, вот беда, не имеет. Заяц оставался животным малопочтенным для русских староверов, которые сохраняли приверженность требованиям Ветхого Завета. Для остальных же запрет пал в 1650-х годах, когда реформами Патриарха Московского Никона были упразднены некоторые старинные церковные традиции. Пасть-то пал, но зайчатина на некоторое время оставалась продуктом как бы новым, непривычным, сомнительным. В оправдание появилась (и до сих пор бытует) другая версия ее неприемлемости: дескать, подозрительно похожа тушка зайца на кошку, которую в пищу употреблять вообще не пристало. В крайнем случае закрыть глаза на такую начинку соглашалась худородная беднота: голод – не тетка. Тем более что в пирогах еще не сразу и распознаешь, что за мясо в ход пошло. Абсолютная простонародность – вот чем еще знатные недоброжелатели норовили уязвить «пирожника Алексашку».
Впрочем, как видите, «гипотеза о пирогах», в сущности, не противоречит версии о шляхетском происхождении нашего героя. Скорее, оба эти свидетельства весьма любопытно дополняют друг друга.
При этом обе версии не противоречат главному выводу исследователей родословной Меншикова (в том числе и нашему исследованию). Этот вывод по-прежнему состоит в том, что род Александра Даниловича, «полудержавного властелина», не входил даже в сотню российских родов ни по знатности, ни по богатству. Но едва ли это должно умалять заслуги «правой руки Петра» во всех наиболее значимых его предприятиях. Скорее – наоборот. Подняться так высоко от «пирогов с зайчатиной», пусть бы и мифических, на государственный олимп – не каждому дано.
Чем же Александр Данилович приглянулся Петру? И не просто приглянулся, а смог стать вторым человеком в государстве. Остроумием и живостью ума? Смелостью? Отвагой? Преданностью? Умением блестяще выполнять самые сложные и рискованные поручения?..
Поговорим же о его деяниях подробнее, воссоздавая шаг за шагом удивительную жизнь этого выдающегося государственного деятеля, первопроходца, промысловика, военачальника, строителя, ПЕРВОГО ИГЕМОНА-ГУБЕРНАТОРА ИМПЕРИИ РОССИЙСКОЙ. Как без серьезной «клановой» или финансовой поддержки, без специальной подготовки, без отлаженных «социальных лифтов» можно сделаться знатнейшим вельможей, отмеченным титулами и наградами не одной России, но и ряда европейских государств?
«Петр это начал»
Многие деяния Петра Великого невозможно представить без Александра Даниловича, который «отличался красивой наружностью и счастливой физиономией и в своих речах, возражениях и ответах, равно как и в своих приемах, обнаружил бойкий живой ум, здравый рассудок и добросердечие».
Историк, публицист, журналист, издатель, драматург, поэт и прозаик М. П. Погодин высоко ценил заслуги Петра перед Отечеством. В статье «Петр Великий», опубликованной в 1841 году, он писал:
«Мы просыпаемся. Какой ныне день? 1 января 1841 года. Петр велел считать годы от Рождества Христова. Петр Великий велел считать месяцы от января. Пора одеваться – наше платье сшито по фасону, данному Петром Первым, мундир по его форме. Сукно выткано на фабрике, которую завел он; шерсть настрижена от овец, которых развел он. Попадается на глаза книга – Петр Великий ввел в употребление этот шрифт и сам вырезал буквы. Вы начинаете читать ее – этот язык при Петре Великом сделался письменным, литературным, вытеснив прежний церковный.
Приносят газеты – Петр Великий их начал.
Вам нужно купить разные вещи – все они, от шелкового шейного платка до сапожной подошвы, будут напоминать вам о Петре Великом: одни выписаны им, другие введены им в употребление, улучшены, привезены на его корабле, в его гавань, по его каналу, по его дороге.
За обедом от соленых сельдей до картофеля, который он указал сеять, до виноградного вина, им разведенного, все блюда будут говорить вам о Петре Великом.
После обеда вы едете в гости – это ассамблеи Петра Великого. Встречаете там дам – допущенных до мужской компании по требованию Петра Великого.
Вы получили чин – по Табели о рангах Петра Великого.
Мне надо подать жалобу – Петр Великий определил ей форму. Примут ее пред зерцалом Петра Великого. Рассудят по Генеральному регламенту.
Вы вздумаете путешествовать – по примеру Петра Великого; вы будете приняты хорошо – Петр Великий поместил Россию в число европейских государств, и проч. и проч. и проч.» (М. П. Погодин. Петр Великий, Москвитянин, 1841 г., № 1).
Как сказано! И как безупречно аргументированно! Ярко, точно, верно! Реформы Петра действительно носили всеобщий характер. От Ивана Грозного и по сей день реформ в нашем Отечестве хватало. Но все они воздействовали только на отдельные сферы жизни страны. Реформы Петра же отличала их обширность. Они влияли на все стороны жизни каждого россиянина и всего государства в целом. Здесь и экономика страны, изменения и в социальном делении общества, и во внешней политике, и в системе государственной власти, и в духовной жизни, и в культуре, и в быту. А вооруженные силы? А военный и торговый флот? Это вообще – отдельная история.
Именно Петр со товарищи превратил отсталую Московию, которую европейцы считали глухоманью, «медвежьим углом» за периметром цивилизации, в могучую Российскую империю, с которой считались и соседние, и отдаленные державы.
Российской империи не состоялось бы без внедрения в жизнь страны любого из трех нововведений, позволивших России оказаться в концерте великих европейских держав. Здесь очень важно отметить создание могучего регулярного флота, который обеспечил нашей стране доминирующее положение на Балтийском море. По водам Балтики под российским флагом ходили двадцать четыре грозных, полностью оснащенных линейных корабля. И не просто перемещались из пункта А в пункт В, а надежно прикрывали от любой опасности новую столицу – Санкт-Петербург. В отличие от Азовского флота, потенциал которого играл сугубо сдерживающую роль и так и не получил боевого применения, силу и выучку российских моряков-балтийцев еще при жизни Петра I на себе ощутили шведы, потерпевшие поражения на море у Гангута, Эзеля и Гренгама. Россия начала самостоятельно строить первоклассные корабли и обучать офицеров и матросов для службы на них. Петр стал одновременно и вдохновителем, и создателем, и одним из предводителей российского флота, причем сразу победоносного, соизмеримого по своим силам с военными флотами ведущих европейских государств.
Еще одно неоценимое деяние – это создание армии, ядром которой стали профессиональные регулярные формирования. Русское войско XVII столетия состояло из дворянского ополчения, которое созывали лишь тогда, когда наши хищные соседи угрожали рубежам страны с запада или с юга. Если Речь Посполитая или крымские, ногайские татары начинали угрожать, им давали отпор. Отразили – и по усадебкам, заниматься домашними делами. И еще не факт, что, когда мирная пауза затягивалась, даже выказавший героизм при отражении опасности не отвыкнет от оружия, а то и от седла. Правда, другую часть вооруженных сил образовывали полурегулярные стрелецкие полки, выполнявшие в мирное время полицейскую и конвойную службу в столице и городах, где были размещены их гарнизоны. Если возникали на границах конфликты, то без этой части армии тоже не обходились – ее отправляли давать отпор. Вот только боеспособность обоих родов войск оставляла желать лучшего. И это понятно. Какие в то время у дворянина были интересы, кроме своего поместья? Они, конечно же, были людьми патриотично настроенными, честными и мужественными, но пределом их мечтаний было благополучие своей родимой усадьбы. Да и опыта боевых действий и военных знаний не всегда хватало.
В начале XVIII века Иван Посошков, первый русский экономист-теоретик и один из первых же публицистов, описывал Петру «допетровскую службу» так: «У пехоты ружье было плохо и владеть им не умели, только боронились ручным боем – копиями и бердышами, и то тупыми, и на боях меняли своих голов на неприятельскую голову по 3 и 4 и гораздо больше, а хорошо б то, чтобы свою голову хотя головы на три менять. А естли на конницу посмотреть (…), клячи худыя, сабли тупыя (…) Истинно, государь, я видел, что иной дворянин и зарядить пищали не умеет».
Обе слабые военные структуры, доставшиеся ему в наследство, Петр преобразовал в боеспособную регулярную армию. Она теперь комплектовалась, обучалась и снаряжалась по единым стандартам. Создать армию между тем не просто: повелел – и вот она. Военные реформы Петра пришлись на время тяжелейшей Северной войны, в ходе которой армия прошла путь от унизительной «Нарвской конфузии» до успешного взятия Нарвы и вообще всех шведских крепостей в прибалтийском регионе. Не забудем при этом и о целой серии великих русских триумфов у Лесной, Полтавы и Переволочны.
Не менее важное начинание Петра Великого, без которого немыслимо ни одно успешное государство Нового времени, – создание регулярной дипломатической службы. Русская дипломатия по XVII век включительно ограничивалась редкими случаями отправки за границу целевых посольств.
В случае острой необходимости царь и Боярская дума снаряжали в Вену, Париж, Лондон или Варшаву миссию с конкретными задачами различного характера. Последний пример подобной практики – посольство, благодаря многочисленности участников и неофициальному пребыванию в нем царя вошедшее в историю как Великое, имело место в 1697–1698 годах. О постоянных представительствах при дворах государей хотя бы ведущих европейских стран речи не шло, да и иностранные дипмиссии не спешили изъявлять желание прописываться в Москве. Точно так же в русскую столицу приезжали дипломатические делегации с разовыми поручениями и отправлялись на родину после их исполнения. Исключение составляла Швеция, имевшая в Москве своего постоянного резидента, но не в статусе посла. Только благодаря усилиям Петра Россия обрела постоянные посольства в столицах ведущих европейских стран и даже в Константинополе-Стамбуле – столице еще могущественной в ту пору Османской империи. Тогда же и в Санкт-Петербурге поспешили аккредитоваться посольства множества государств.
Всем нам еще со школы хорошо известно, что Петр Первый, «прорубив окно в Европу», стал насаждать в России европейскую культуру. И речь идет не только о том, что он обрезал бороды и заставил носить другую одежду, а о целом комплексе мер, причем весьма обширном. Было необходимо повысить уровень культуры у подданных, добиться их цивилизованного поведения в обществе и, собственно, сформировать это самое общество. На словах-то все кажется элементарным. Но даже самые простые, бытовые новшества, и те принимались современниками Петра «в штыки».
Историки нередко цитируют дневник П. А. Толстого, человека умного и многоопытного. В поездке по Италии его поразил европейский комфорт в гостиницах. Он писал о том, что спал на простынях, что обеденный стол был накрыт белой скатертью, что ему подавали вилки и ножи, что в номере было множество зеркал. Отмечал это – значит, комфорт такой был ему внове. Действительно, в России жили иначе. Хлебали ложками из общей миски, жаркое ели руками. И это – в богатых домах. В российских корчмах (гостиницах допетровских времен) тем более понятия не имели о простынях и вилках. Кстати, Софья-Шарлотта Бранденбургская отметила в 1697 году, что Петр не умел пользоваться вилкой. Что ж, не умел, так научился! И всю страну научил.
До нас дошли и нередко цитируются такие слова царя-реформатора: «Аз есмь в числе учимых и учащих мя требую». То есть – я и сам учусь, и вас учу, имейте в виду. И неизвестно, первая или вторая ипостась важнее. Правильнее сказать, обе важны одинаково и взаимосвязаны. Ибо не научившись – не научишь, а если научить никого не хочешь тому, чем сам овладел, так зачем и учился?
Важным начинанием Петра было и учреждение в своем Отечестве Навигацкой школы – первого специализированного и светского образовательного учреждения, открытого в 1715 году, а также гарнизонных и цифирных школ в провинции. Одним из любимых детищ Петра стала Морская академия. Готовилось открытие Академии наук.
В начале своего царствования он, по примеру венценосных предков, еще советовался с Боярской думой, пока не убедился окончательно, что собрание представителей знатных родов изжило себя, члены его к новым задачам не готовы и их решать не смогут. И учредил Правительствующий сенат, состав которого подбирался уже не по родству и знатности, а по способностям к административной работе. В период военных действий государство зачастую управлялось срочными указами Петра, из столицы отправлявшегося на театр боевых действий. Это были документы, не всегда даже правильно оформленные, написанные наспех на клочках бумаги. Существование Сената придавало работе над законами и их исполнению характер систематический, а в отсутствие царя именно коллективу сенаторов принадлежала верховная власть в стране. Самого венценосца представлял генерал-прокурор: «Сей чин яко око наше и стряпчий о делах государственных».
Однако не всё выходило благополучно с исполнением решений Сената, поскольку приходилось действовать с оглядкой на взаимоотношения государственных мужей. А они были непростыми. Особенно это чувствовалось, когда многие наиболее влиятельные персоны, приближенные к царю, – Меншиков, Апраксин, Шереметев, Головкин – в состав Сената не входили и оттого не всегда беспрекословно ему подчинялись. А у Меншикова вообще были особые отношения с одним из самых авторитетных сенаторов Яковом Долгоруким.
Оперативное управление страной через исполнение царской воли было возложено Петром на новый, передовой по меркам эпохи, административный аппарат, который заменил систему «приказов», пришедшую к началу XVIII века в ветхость. С 1718 года тридцать четыре приказа заменялись девятью коллегиями. Их президенты становились членами Сената, который мог теперь сосредоточиться исключительно на вопросах законодательства. По сути, появились классические «две ветви власти».
Становление новых учреждений ознаменовалось появлением в России профессиональной бюрократии. Что ж, без этого никуда. Без чиновников не может существовать ни одна государственная машина. Плохо, однако, что и введение президентов коллегий в состав Сената не помогло добиться полной эффективности этого органа. Постоянная зависть и вражда сановных вельмож приводила к тому, что стоило им собраться вместе в отсутствие царя, как начинались ссоры и перебранки.
Конечно, Петр хорошо знал об изъянах любой бюрократической системы и пытался их устранить, как мог. К сожалению, многие пороки бюрократии остались неуязвимы, но, как говорится, «начало – половина дела». Требовалось с чего-то начинать – и Петр начал. А все дела Отечества завершить – одной жизни, одного царствования никогда не хватит. Тем более Петр умер еще полным сил, он не успел состариться на троне.
О реформах Петра Великого написаны тома – это и научные, и художественные труды. Но, как ни странно, куда меньше подробных исследований деятельности петровских соратников, одним из которых был Александр Данилович Меншиков. Какое же место он занимал в этой блестящей плеяде?
Конец эпохи русских янычар
Приступая к нашему повествованию о первом русском губернаторе Александре Меншикове, мы не можем не обрисовать ту историческую обстановку, в которой проходила юность нашего героя.
По сути, столь же радикально, как конец царствования Петра Великого разделил страну на две партии, так и начало его было ознаменовано противоборством двух группировок.
Нельзя назвать воцарение Петра периодом даже относительного спокойствия. Частые стрелецкие волнения, мятежный сподвижник протопопа Аввакума Никита Пустосвят и его раскольники, беспрецедентное соцарствование трех особ, столь поражавшее воображение современников как в Московском царстве, так и за границей. Из сообщения русского посланника в Венеции дворянина Волкова явствует, что ситуация вызывала у венецианского правительства большое недоумение. «Дож и весь сенат дивятся, как служат их царскому величеству подданные их, таким превысоким и славным трем персонам государским!» – приводит он слова одного из сенаторов.
Речь идет о том, что официально в России с 1688 года царствовали одновременно старший брат Иван и младший Петр, для них был изготовлен особый двойной трон. Фактической же правительницей государства была опекунша этих несовершеннолетних государей царевна Софья Алексеевна – их не самая старшая, но самая честолюбивая сестра.
Усиливающиеся властные аппетиты царевны Софьи, дочери царя Алексея Михайловича от его первого брака, требовали быстрого разрешения. Иначе страна могла оказаться втянутой в кровавый междоусобный конфликт. Тут недалеко было и до новой Смуты.
Наградной «угорский» золотой за Крымские походы с изображениями Петра I и Ивана V на одной стороне, царевны Софьи – на другой. 1689 год
Воодушевленная успехом своей дипломатии после заключения в Москве 21 апреля 1686 года (в результате продолжительных переговоров) вечного мира с Польшей на выгодных для России условиях, Софья почувствовала себя «самодержицей». Ей было чем гордиться: по договору поляки официально признавали Киев на вечные времена русским городом (что они оспаривали уже несколько десятилетий, считая Киев незаконно отнятым у Речи Посполитой). Правда, за эту уступку поляков Софья брала на себя обязательство нарушить мир с турками и организовать воинский поход на татарский Крым. Дополнительно Россия обязалась выплатить Польше огромную по тем временам сумму в 146 000 рублей.
Об этой цене дипломатической победы Софьи народу не сообщалось. Киев де факто – по итогам восстания гетмана Богдана Хмельницкого и победоносных русско-польских войн Алексея Михайловича – уже был в составе Московского царства. И трудно судить, нуждалось ли юридическое признание поляками Киева русским в столь больших затратах с русской стороны.
Впрочем, в воинском походе на Крым русская сторона была тоже кровно заинтересована. Хищнические набеги крымских татар регулярно опустошали южные русские окраины так же, как и польские.
Осмелев после своей дипломатической победы, Софья начала выпускать все государственные бумаги с титулом самодержицы, тем самым грубо попирая права своих братьев. Был даже писан портрет царевны со скипетром, державой и с короной на голове, хотя помазана на царство она вовсе не была. Пройдет время, и эта «преступная» парсуна и все оттиски с гравюры, послужившей ее «черновиком», будут разыскиваться по стране и безжалостно уничтожаться. А пока… Если единоутробный брат Софьи Иван, будучи безвольным, болезненным, почти слепым, не очень возражал против подобного порядка вещей, то единокровный брат Петр, деятельный, любознательный, наделенный богатырским здоровьем и амбициозный не менее сестры, примириться со все возрастающими властными претензиями Софьи не мог.
Становилось очевидным, что конфликт между сестрой и братом близится к развязке. Патрик Леопольд Гордон оф Охлухрис, на русский манер – Петр Иванович Гордон, выдающийся шотландский и русский военачальник, контр-адмирал русской службы, в своих записках использует термин «партии», говоря о сложившихся группировках сторонников Петра и Софьи. «Партии» были готовы пойти стенка на стенку.
Петр, однако, долгое время воздерживался от кардинальных мер. Ускорило окончательный разрыв бесславное возвращение русских войск из второго Крымского похода и желание Софьи представить его исход в выгодном свете, действительности вопреки. Петр был категорически против награждения военачальников, руководивших походом, чего Софья настойчиво добивалась, и прежде всего – для своего фаворита князя Василия Васильевича Голицына. С большим трудом удалось уговорить Петра на раздачу наград, после чего он, взбешенный, покинул Кремль и уехал обратно в село Преображенское, свою юношескую резиденцию, где в основном проводил время.
С этого момента началось открытое противостояние между Преображенским и Москвой. На стороне правительницы Софьи были стрельцы, на стороне Петра – потешное войско.
Царевна Софья Алексеевна. Гравюра по оригиналу А. Блотелинга.
Около 1688 года
Живший в XIX веке видный российский историк и исследователь, профессор Дерптского университета Александр Брикнер полагал, что устойчивая легенда о потешном войске Петра, которое являлось якобы отправной точкой организации новой военной системы в России, и о «мнимом значении в этом деле Лефорта» не заслуживают внимания. Петр познакомился с Лефортом после государственного переворота 1689 года, а так называемые «полки иноземного строя» уже широко внедрялись в русское войско наряду со стрелецкими полками и посошным ополчением, еще при отце Петра – царе Алексее Михайловиче. Как бы там ни было, кто бы его ни завел, но войско такое существовало, и в дошедшем до нас списке «потешных» нас интересует имя Александра Меншикова.
К 1687 году военные потехи Петра стали принимать более серьезный размах. В селах Воробьеве, Семеновском и Преображенском устраивались учебные баталии. В этих воинских играх и складывалась «русская гвардия». Петр Иванович Гордон часто помогал Петру советами, отправлял к нему своих людей – барабанщиков, флейтщиков, конюхов, чем вызывал недовольство самого Василия Голицына, влиятельного фаворита. Генерал Гордон оставался в стороне от участия в борьбе двух «партий», но, видимо, интуитивно чувствовал, что держаться надо Петра.
Но и от внимания стрельцов не укрылось усиление позиций мужающего Петра. Поэтому, быть может, в 1687 году Софье и не удалось добиться от них вразумительного ответа на вопрос: «Если бы я вздумала венчаться царским венцом, у стрельцов какая будет отповедь?» Даже изрядно облагодетельствованные царевной стрельцы сохранили верность патриархальному укладу и категорически отказались подавать челобитную о венчании женщины короной московских царей. Поддержка стрельцов была бы крайне важна для Софьи, так как они все еще составляли военизированную привилегированную касту русского общества. Многие иностранные хронографы, такие как Сигизмунд фон Герберштейн, Джером Горсей, Петр Петрей, Жак Маржарет, именовали их русскими янычарами.
Тем не менее 7 августа Софья созвала стрельцов к Кремлю, что и послужило сигналом для окончательного разрыва между правительницей и Петром.
Той же ночью к Петру в Преображенское явились некие лица в сопровождении стрельцов с докладом о том, что в столице составился заговор против царя и его матери – вдовствующей царицы Натальи Кирилловны. Известно, что Петр очень испугался. По воспоминаниям Гордона, это было так: «Петр прямо с постели, не успев надеть сапоги, бросился в конюшню, велел оседлать себе лошадь, вскочил на нее и скрылся в лесу; туда принесли ему платье; он наскоро оделся и поскакал в сопровождении немногих лиц в Троицкий монастырь, куда, измученный приехал в 6 часов утра. Его сняли с коня и уложили в постель. Обливаясь горькими слезами, он рассказал настоятелю Лавры о случившемся и требовал защиты. Стража царя и некоторые царедворцы в тот же день прибыли в Троицкий монастырь. В следующую ночь были получены кое-какие известия из Москвы. Внезапное удаление царя распространило ужас в столице, однако клевреты Софьи старались держать все дело в тайне или делали вид, что оно не заслуживает внимания».
Некоторые ставят в укор царю, что он первым делом подумал о личном спасении, а не об опасности, грозившей его родственникам. Но винить его за бегство – значит не помнить предшествовавшие события жизни Петра. Или просто не обладать даром эмпатии, сочувствия. Петр, верхами ускользающий от опасности, – всего лишь пятнадцатилетний подросток. Как бы ни окреп он к тому времени физически, как бы ни желал власти и что бы ни думал о своих способностях править страной, а всего пять лет назад он, десятилетним ребенком, пережил уже один Стрелецкий бунт, и в памяти его накрепко засели ужасы дворцового переворота, когда убиты были близкие ему люди, дядья по матери. Могли растерзать и самого царевича. Через кровь родных, увы, добрался Петр до того самого сдвоенного трона с окошечком в спинке, проделанном, чтобы сестрица или ее люди могли подсказывать соправителям, что им говорить и делать. Считалось, что и нервный тик, и припадки раздражения, буйства, не покидавшие Петра всю его жизнь, вызваны были нервным потрясением 1682 года. Только представь себя, современник, на мгновение мальчиком-третьеклассником (и даже не школьником, привыкшим жить в коллективе и выстраивать в нем отношения, а просто домашним балованным дитятком), перед которым разворачивается дикая сцена: толпа мужиков в сбитых на бок шапках, с раззявленными в злобном вопле черными провалами ртов в обрамлении взлохматившихся бород, топот ног, стук бердышей, звон и лязг клинков, крики и стоны умирающих жертв… Вряд ли это стало бы для тебя приятно волнующим воспоминанием о забавном приключении. Ощущение, что смерть вернулась за ним вместе с «янычарами», погнало юношу из Москвы, готовой, как ему казалось, снова захлебнуться кровью.
Но были, наверное, и те, кто чувства молодого человека понимал. И готов был разделить с ним опасность. В весьма правдоподобном изложении Алексея Толстого, автора романа «Петр Первый», ставшего классикой русской литературы и устойчивой частью канона общественного восприятия первого российского императора, Александр Меншиков все это тревожное время неотступно был при царе. Якобы именно он, бросившись на другом коне вслед государю, с одеждой Петра в руках, первым нагнал его и успокоил.
В историческом исследовании уже упоминавшегося выше Александра Брикнера нет подтверждения этого факта. Более того, историк полагает, что исключительное доверие к Меншикову со стороны царя сложилось позже, при взятии Нотебурга, и возвышение «пирожника» началось именно тогда.
11 октября 1702 года, в ходе Северной войны, под натиском русской артиллерии шведский гарнизон крепости, построенной новгородцами, но отобранной некогда у русских, капитулировал. Комендант крепости вручил Петру символический ключ от города, который укрепили на западной башне крепости как аллегорию того, что отныне отворены врата в землю неприятеля, и она снова стала русской. Город был переименован царем-победителем в Шлиссельбург, в переводе на русский – ключ-город. Петр придавал большое значение этому событию и, если бывал в Петербурге 11 октября, каждый раз отправлялся в Шлиссельбург, чтобы на Ореховом острове торжественно отметить свою викторию. Комендантом-губернатором Шлиссельбурга Петр назначил бомбардира-поручика Преображенского полка Меншикова. К слову, в этом же чине участвовал в осаде Нотебурга и сам царь.
Нет, кажется нелогичным заключение А. Брикнера о том, что Александр Данилович Меншиков начал свое стремительное возвышение только после взятия Орешка. Совершенно очевидно, что к моменту этой знаковой для русских победы Меншиков уже был одной из ключевых фигур в окружении царя Петра. Ведь еще за пять лет до этого в одном из известных эпизодов, связанных с Великим посольством, Меншиков уже входил в узкий круг, образованный всего десятком молодых людей, обучавшихся корабельному делу на Саардамских верфях вместе с самим Петром. И уже тогда выполнял функции денщика и личного казначея царя.
Бегство юного Петра в Троице-Сергиеву лавру, расторопный Меншиков нагоняет государя с одеждой в руках
В «Дневных записках» Ивана Афанасьевича Желябужского – московского чиновника и одного из первых русских мемуаристов – Александр Меншиков уже в 1698 году упоминается как сержант Преображенского полка. То есть он числился в главной из весьма немногочисленных еще частей новой регулярной армии. Звание, допустим, сравнительно невысокое, но заметное. При этом подозревать Желябужского в стремлении угодить Меншикову, подольститься к нему нет никаких оснований, поскольку Иван Афанасьевич умер задолго до восхождения Александра Даниловича к высотам власти и влияния. Таким образом, комендантом Шлиссельбурга, важнейшего стратегического объекта, в лице Меншикова стал опытный и пользовавшийся абсолютным доверием царя военный.
Другое дело, что в последующие годы Александр Данилович победоносно и стремительно продолжил свое восхождение, а это удавалось далеко не каждому. Известен не только случай Александра Кикина, чья карьера, долгое время шедшая вровень с меншиковской, а впоследствии и жизнь резко оборвались из-за взяточничества и интриг против царя. Ещё более показателен пример Сергея Леонтьевича Бухвостова, которому Петр Великий всегда благоволил, называл «первым российским солдатом» за то, что тот когда-то первым откликнулся на набор в потешное войско. Бухвостов верно и преданно служил Петру и России, в каждом из сражений Преображенского полка был среди храбрейших, неоднократно ранен. Однако, по всей видимости, никаких организационных талантов он не имел и поэтому закончил свою многолетнюю и честную службу всего лишь капитаном гвардии. За смелость и преданность он был достойно вознагражден, но одних этих качеств было мало для того, чтобы сделаться сподвижником Петра Великого, практически встать рядом со своим государем. Столь же сомнительным кажется предположение, что взлет Меншикова связан с кончиной Лефорта (дескать, если бы Франц оставался в живых, то не допустил бы такого возвышения своего «протеже»). Правильнее будет полагать, что личность такого масштаба, как Александр Данилович Меншиков, обязательно была бы оценена Петром по заслугам.
Пылающее сердце «дружочка»
Со всей определенностью историки обозначают только дату и место рождения нашего героя: 16 ноября (по старому стилю 6 ноября) 1673 года в Москве.
Мы говорили на страницах этой книги о нескольких версиях происхождения Меншикова. Попробуем взглянуть на эту тайну здесь с другого ракурса. А именно кто поддерживал ту или иную версию происхождения нашего героя? Может быть, происхождение или сословные интересы апологета той или иной гипотезы прольют свет на причины, по которым он столь уверенно придерживался одного мнения и старался поскорей опровергнуть другое.
Итак, по наиболее распространенной версии, популяризированной Алексеем Толстым, Алексашка Меншиков – простолюдин, уличный торговец пирожками, замеченный другом Петра Францем Лефортом. Противники этой гипотезы полагают, что боярская верхушка придумала этот эпизод в целях уничижения выскочки.
Сторонником первого суждения выступал известный русский историк, публицист и общественный деятель Николай Иванович Костомаров. Кем же был он по происхождению сам? Оказывается, знаменитый историк по рождению являлся крепостным. Его отец, помещик Воронежской губернии Иван Петрович Костомаров, сторонник Просвещения, взял в жены крепостную крестьянку Татьяну Петровну Мельникову, которую присмотрел из дворовых девок. Просвещенный помещик отправил крепостную невесту в московский частный пансион. По стечению обстоятельств брак был заключен уже после рождения сына Николая, который становился в силу действовавшего тогда в России законодательства крепостным своего отца. К сожалению, Иван Петрович не успел оформить родительские права должным образом: внезапная трагическая смерть оборвала его жизнь. Может быть, в этом кроется причина того, что знаменитый историк так рьяно защищал легенду о простонародном происхождении выдающегося государственного деятеля. Николаю Ивановичу Костомарову в его «Русской истории в жизнеописаниях ее главных деятелей» юный Меншиков виделся остроумным и бойким мальчишкой, который балагурством подманивал покупателей к своим лоткам с пирогами.
«Случилось ему проходить мимо дворца знаменитого и сильного в то время Лефорта; увидев забавного мальчика, Лефорт позвал его к себе в комнату и спросил: “Что возьмёшь за всю свою коробку с пирогами?” – “Пироги извольте купить, а коробки без позволения хозяина я продать не смею”, – отвечал Александр – так звали уличного мальчика. “Хочешь у меня служить?” – спросил его Лефорт. “Очень рад, – отвечал тот, – только надобно отойти от хозяина”. Лефорт купил у него все пирожки и сказал: “Когда отойдёшь от пирожника, тотчас приходи ко мне”. С неохотой отпустил пирожник мальчика и сделал это только потому, что важный господин брал его в свою прислугу. Меншиков поступил к Лефорту и надел его ливрею».
Как уже говорилось, и диплом Священной Римской империи (на латыни), и жалованная грамота Петра I князю Меншикову (на русском языке) утверждали, что князь происходил из литовских дворян: «оная провинция есть отчизна твоя». Напоминаем, что в те времена Литвой называлась вся восточная территория Речи Посполитой, которая непосредственно Польшей не являлась. В нее входили территории современной Западной Украины, Белоруссии и Литвы.
Того же мнения придерживался и Александр Сергеевич Пушкин: «…Меншиков происходил из дворян белорусских… Он отыскивал около Орши своё родовое имение. Никогда не был он лакеем и не продавал подовых пирогов. Это шутка бояр, принятая историками за истину».
Мальчик Алексашка Меншиков торгует пирогами у дворца
Это мнение напрямую смыкается с достаточно правдоподобной гипотезой о шляхетской родословной Александра – о том, что его отец (или дед?) был взят в плен во время русско-польских войн Алексея Михайловича и принадлежал, как уже говорилось, к рыцарскому роду Менжик герба Венява либо герба Вадвич.
Что, кстати, отнюдь не противоречит сообщениям других источников о том, что Александр родился в семье придворного конюха. Наоборот, оно делает вполне закономерным его появление в «потешных войсках» молодого царя Петра. Польские шляхтичи (а точнее, белорусско-литовские паны) в ту эпоху были лучшими наездниками и фехтовальщиками, нежели московские дворяне, поэтому принятие захваченного в плен удальца на царскую службу, а затем и его приближение ко двору, вполне правдоподобны. Более того, как мы уже говорили, зачисление самого Александра Даниловича на службу в потешный полк Петра выглядит весьма логичным. Ввести в ближний круг юного царя правильнее было людей, никак не замеченных в связях с прежними боярскими, княжескими и даже дворянскими родами. А в те годы практически второй русской Смуты, стрелецких бунтов, хованщины, противостояния Нарышкиных и Милославских, темных манипуляций и интриг царевны Софьи быть полностью уверенным нельзя было ни в одном из коренных семейств Московского царства. В этой ситуации отпрыск одного из пришлых родов (причем явившихся в Россию совсем недавно) идеально подходил для роли поверенного, денщика и адъютанта.
На наш взгляд, догадку о западном происхождении нашего героя подтверждает и этимология фамилии Меншиков. Если бы она принадлежала исконно русскому роду, ее происхождение можно было возвести к прозваниям Меньший, Меньшой, Малой, Малец, Малый. Но тогда фамилия героя звучала бы как Меньшов, Малов, Мальцев. Определения-прозвища Меньшик или Меншик в русском языке отсутствуют. Зато они весьма характерны для западных славян – поляков, чехов, сербов и хорватов. Словцо Mężyk, с носовым «н» перед «ж», переводится как озорное присловье «муженёк», «дружочек» или не менее забавное определение своего ближнего – «тот человек».
Легенда о торговле пирогами в этом случае кажется не столь убедительной. Хотя, с другой стороны, пока Петр был совсем мал и не набирал еще «потешного войска» (то есть не достиг 13 лет), бывшие верные слуги его отца вполне могли бедствовать. По крайней мере, большее количество верных слуг Алексея Михайловича из его колоссального царского подворья наверняка было вышвырнуто на обочину жизни. Уж, конечно, Софья не стала бы содержать на полном довольствии огромный штат ездовых, конюхов, телохранителей, псарей, сокольничих, загонщиков и т. п. своего отца. Во-первых, затратно, а во-вторых, велика вероятность, что они примут сторону не дочери, а сына покойного государя. Проще всех разогнать или хотя бы на время отдалить от царских особ, разослать по иным «городам и весям». Но, думается, прежнему двору не очень-то хотелось покидать Москву. У многих уже были собственные «добрые дворы», «хозяйства». Москва ведь жила полусельской жизнью. У каждого мало-мальски справного дворянина и даже мещанина был сад, огород, конюшня, хлев, ледник, курятник. У кого-то – мельница, у всех – пекарни. Таких из Москвы быстро не выкуришь.
Конечно, эти люди были готовы понести определенные «лишения» во время междуцарствия и, перетерпев лихие времена, дождаться заветного мгновения, когда снова понадобится их верная служба. Вот Петр подрастет…
В эти-то годы, когда челядь (и даже «служилые дворяне») с бывших царевых угодий сидели «без службы», они вполне могли чем угодно промышлять, лишь бы выжить. И выгонять каждый день сыновей со двора с лотками на ремнях через плечо.
И они дождались! Петр возмужал и, прислушавшись к мудрым советникам, набирал гвардейцев в свой первый «потешный полк» из отцовского ближнего окружения, выставленного Софьей за порог и пока сидящего без дела.
«Как скоро его светлость явился в эту роту, тотчас же был принят его величеством в число солдат (в октябре 1691 года), потому что он отличался красивой наружностью и счастливой физиономией и в своих речах, возражениях и ответах. Равно как и в своих приемах, обнаружил бойкий живой ум, здравый рассудок и добросердечие». Это свидетельтво мы читаем у историка С. М. Соловьева. Надо заметить, и в трудах больших ученых трудно отделить документальные свидетельства от фольклорных. Тем не менее описание – яркое и лестное.
Польша и Литва в XVII веке
Вот так, еще подростком, бойкий юноша Меншиков попадает в поле зрения царя и вскоре становится наперсником его игр, неотступно следует за ним в путешествиях, принимает участие во всех начинаниях, в первую очередь в создании знаменитых «потешных полков». Наперсник даже внешне – под стать помазаннику, который всю жизнь в буквальном смысле возвышался над своим окружением: в Меншикове росту – два аршина и двенадцать вершков, то есть всего на два вершка уступает царю-великану. Они практически неразлучны. В 1693 году царь-капитан назначает друга-Алексашку бомбардиром своего Преображенского полка.
В княжеском гербе Меншикова есть одна деталь, рассказать о которой самое место – здесь (не исключено, что украшала она и утерянный герб графский). На центральном щитке и над одним из рыцарских шлемов изображено коронованное сердце. Изображения коронованного или горящего сердца имелись и на керамических бело-синих плитках, которыми отделают интерьеры будущего дворца Меншикова в Санкт-Петербурге. Эта редкая в геральдическом «языке» – и единственная в русском гербовнике! – эмблема означала преданность «сердечного друга» своему сюзерену. Не мог не внедрить ее в свой герб тот, кого в юности царь называл «Herzenkind» – «дитя сердца», и кто письма царю подписывал – «от всего моего верного сердца». «Дружочек», словом, «друг сердечный».
…Судьба даровала царевне Софье семь лет у власти. Справедливости ради надо отметить, что общая направленность как внешнеполитической ее деятельности (Крымские походы), так и внутриполитической (переустройство страны на европейский лад) были вполне в духе будущих грандиозных петровских преобразований. Правда, фаворит царевны Софьи – Василий Голицын – был поклонником французского Просвещения, иезуитов и короля Людовика XIV, а Петр, напротив, французского влияния на себе практически не ощутил. Ему был ближе и интересней опыт иных европейских стран.
Утвердившись на русском престоле, Петр, естественно, стремился упрочить свое положение успешными внешнеполитическими действиями. На момент прихода к самостоятельному правлению Петра Алексеевича вопрос с Польшей можно было считать решенным. Теперь первостепенными задачами становились выходы к Черному и Балтийскому морям. От этого зависели обуздание хищнических набегов Крымской орды и оттеснение Швеции с исконно русских побережий Балтики.
Швеция на тот момент представляла собой могущественную морскую державу, обладала опытной и эффективной армией. Ее границы, кроме сегодняшней Швеции, охватывали Финляндию, современные Эстонию и Латвию, часть Карелии и даже несколько территорий современной Германии. По сути, это была империя. К схватке с таким противником Российское царство было еще совершенно не готово. И Петр прекрасно отдавал себе отчет в этом.
Как гласит народная мудрость, «умный учится на чужих ошибках». Поэтому неудачи Крымских походов Софьи и Голицына о многом сказали юному Петру. В ту эпоху подвластные Москве земли от Крыма и Черного моря вообще отделяли огромные незаселенные пространства, бездорожье, отсутствие опорных крепостей, поэтому военные походы против последнего осколка Золотой Орды и стоявшей за его спиной могущественной Османской империи требовали тщательной организации и колоссальных финансовых вложений. Стратегический гений Петра подсказал ему единственно правильное решение.
Наиболее близкой к Москве турецкой цитаделью был Азов. Завладев им, Россия получала выход в Азовское море, а значит, возможность атаковать восточное побережье Крыма в обход считавшегося неприступным Перекопа, а также штурмовать с моря и суши Керченский пролив, за которым уже Черное море.
Часть войска Петр отправил под командованием боярина Шереметева непосредственно против Крыма, чтобы нейтрализовать татарскую конницу, которая могла бы прийти на помощь турецкому гарнизону. Основное войско под командованием Гордона пошло на Азов. Несколько позднее, чтобы не обогнать пешее войско, вниз по течению Дона двинулись и струги, груженные припасами, мортирами, ядрами. На одном из этих стругов находились царь, Франц Лефорт и расторопный царский адъютант Александр Меншиков.
«В марсовом ярме»
Значение легендарных Азовских походов Петра как первых шагов на долгой и многотрудной дороге к утверждению страны в статусе великой морской державы трудно переоценить. Но важны они были и для биографии нашего героя: именно в этих походах бомбардир Преображенского полка Александр Меншиков получил боевое крещение.
Хотя взятие Азова еще не выводило Россию напрямую к берегам Черного моря, одержанная здесь победа обещала открыть большие перспективы, приблизить Россию к достижению заветной цели и окрылить Петра.
В первой военной кампании молодого царя на его стороне выступила украинская Гетманщина во главе с Мазепой, а противниками, помимо Османской империи, являлись Крымское ханство и Тарковское шамхальство – молодое государство, возникшее на северо-востоке Дагестана после крушения более древнего кумыкского государственного образования. Тарковское шамхальство обладало очень важными стратегическими позициями в самом Дагестане и влияло на экономические и торговые связи с Россией и несколькими другими государствами.
Первый Азовский поход, впрочем, не позволил решить все задачи, которые ставил перед собою русский царь. Главным достижением кампании было занятие русскими двух каланчей, стоявших на противоположных берегах в устье Дона, выше Азова. На этих сооружениях турками были укреплены стальные цепи, препятствовавшие движению кораблей по Дону в море. Так что ликвидацию этих цепей, перекрывавших для нас Дон в течение нескольких сотен лет, можно было уже считать большим шагом вперед.
Вдохновленное удачным рейдом Шереметева, в результате которого был взят важнейший опорный пункт крымцев за пределами полуострова – Кизикерман, в апреле 1695 года царское войско от Всехвятского моста на Москве-реке двинулось на Азов. Во главе каравана, растянувшегося на несколько верст, на высокой корме царского струга Петр, Франц Лефорт, Автоном Головин и Алексашка Меншиков, «еще не нюхавшие пороху», покуривали трубки, всматривались в пустынные неведомые берега, балагурили и спорили о том, кто из них первым войдет в басурманский Азов, освобожденный от врагов Христовой веры.
Надо признать, что до подхода к самому Азову каких-либо конкретных тактических действий начинающими полководцами запланировано не было. На струге Петра царила беспечность, поддерживаемая веселыми рассказами Меншикова. Что за крепостца Азов и как воевать ее, никто не понимал. Думалось: на месте будет видно, авось разберемся.
Главнокомандующего как такового не было, походом командовал военный совет из трех «енералов»: шотландца Патрика Гордона, швейцарца Лефорта и русского боярина Автонома Головина. Сам царь формально числился в этом походе капитаном бомбардирской роты Преображенского полка.
На одном из перевалочных пунктов в Паршине царская свита отписала в Москву князю Ромодановскому, оставшемуся приглядывать за столицей: «Мин хер кениг… Холопи твои генералы Автоном Михайлович и Франц Яковлевич со товарищи – в добром здоровии, и нынче из Паншина едем в путь в добром здоровии же… В марсовом ярме непрестанно труждаемся, и про твое здоровье пьем водку, а паче – пиво…»
Соавторам коллективного послания кое-как удалось поставить свои подписи под письмом: «Франчишка Лефорт… Олехсашка Меншиков… Петрушка Алексеев…»
Впрочем, когда караван причаливал к Митешовой пристани невдалеке от Азова, уже никто не шутил, и даже трубки потушили. Каждый, от простого солдата до московского царя, ощутил близость смертельной опасности.
На выжженных полях, за которыми маячил Азов, валялись мертвые лошади да разбитые, сгоревшие телеги. Это войско Гордона, пришедшее по суше первым, переведалось уже с ногайской конницей. Та налетала, как правило, из-за холмов с тыла, с фланга, осыпала русских горящими стрелами. Проносясь по касательной, секла кривыми саблями, хватала, что плохо лежит, и снова уносилась за холмы.
Следуя от Митишевой пристани к Азову, царь и Меншиков вовсю крутили головами, ожидая нападения ногайцев. Но Гордон – в честь царского прибытия – выставил усиленные дальние дозоры, держал наготове запорожских казаков Мазепы, расставил легкие пушечки: чуть что – бить по холмам картечью. И татары в этот раз не сунулись. До лагеря Гордона добрались без происшествий.
Отсюда уже были видны каменные высоченные азовские стены и башни. Настоящая цитадель!
Вся численность московского войска, прибывшего и по суше, и на стругах по Дону, составила 31 000 человек. В азовской цитадели сидел всего-то семитысячный турецкий гарнизон под командованием Хасана Арслан-бея. Но колоссальные стены и узкие частые бойницы цитадели обеспечивали туркам значительное преимущество. Кроме того, с тыла московскую рать продолжала щипать татарская конница – и сколько тысяч всадников там было, одному Богу известно. А с моря в Азов продолжали прибывать подкрепления.
Гордон принял на себя непосредственное командование полками, вставшими против азовской цитадели с юга (у него имелось примерно 9500 воинов, 43 дальнобойные пушки и 10 мортир). Артамон Головин со своими полками встал с восточного, правого, фланга (у него было 7000 солдат и стрельцов), с этой стороны находилась и ставка Петра (то есть, по всей вероятности, здесь был и Меншиков). Под рукой царского друга Франца Лефорт оказалось самое сильное войско – около 13 000 человек, 44 тяжелые пищали и 104 мортиры. Лефорт встал с запада от крепости – на левом фланге. С 2 июля начались осадные работы…
Петр приступил к обязанностям первого бомбардира Преображенского полка и одновременно фактического руководителя всей кампании. Разумеется, чтобы совмещать столь разнородные обязанности, требовался волевой, компетентный и распорядительный адъютант. Им и был Меншиков.
Итак, Петр и трое полководцев – Гордон, Головин и Лефорт – начали обсуждать, как одолеть им азовские стены. Из Турции морем, галерами и шнявами, заходившими в устье Дона, велась бесперебойная поставка продовольствия и боеприпасов в Азов, посему было понятно, что взять крепость измором не получится. Меншиков вызвался с малым отрядом совершить разведывательный рейд по окрестности. Воротившись, доложил, что к ногайцам прибыло подкрепление, а стало быть, теперь нельзя исключить и совместной атаки конных степняков и осажденных турок, которые могут решиться на вылазку из крепостных стен.
Лефорт тут же начал настаивать на штурме. Все согласились с ним. Решили атаковать с двух флангов и по центру одновременно. Идти в лоб выпало Гордону. Петр со своими бомбардирами два дня обстреливал из единорогов и малых мортир стены и город. Затем, перед сигналом к штурму, поскакал с Меншиковым к ставке Гордона.
Грянули барабаны, заревели трубы… С развернутыми знаменами главная колонна Гордона двинулась на ворота. Петр усилил эту колонну, как мог: придал ей несколько рот своей гвардии – преображенцев и семеновцев, да еще казаков и стрельцов.
Именно тогда и удалось захватить две «каланчи». Так в войске называли каменные башни, возвышавшиеся на обоих донских берегах. Алексашка подсказал «господам генералам» кликнуть добровольцев, пообещать по десяти рублев за взятие каланчей. Вызвалось до двухсот донских казаков, им в подкрепление отрядили солдат (вёл их Меншиков – ему Петр сказал: «Сам присоветовал, вот сам и отвечай!»), и ночью, подобравшись к одной каланче, подорвали железные ворота. Ломами отвалили гнутое железо, ворвались. Турок там было около тридцати человек, половину зарубили, половину скрутили. В каланче насчитали пятнадцать пушек. Бомбардир Меншиков тут же приказал их развернуть – и палить через Дон по каланче, что напротив. Палили так, что из второй каланчи турки сами ушли. Половину солдат Меншиков сразу туда отрядил – на пяти лодках.
«Дело было великое, – так написал об этом Алексей Толстой в своем романе. – Дон свободен».
А вот штурм самого Азова захлебнулся – янычары дрались выше всех похвал, защищая свою самую северную крепость.
В начале августа полки Лефорта, которым было придано 2500 донских и запорожских казаков, снова двинулись на Азов, но и эта попытка не принесла желаемого результата. В осадном лагере воцарилось уныние: после неудачного штурма в русском войске недосчитались около 1500 человек – убитыми и тяжелоранеными.
План осады и покорения Азова русской армией в 1695 и 1696 годах
Чем дольше шли сражения, тем очевидней становилось всем несовершенство русской армии. И прежде всего, стрелецкого войска. Да, оно побеждало при царе Алексее Михайловиче, отце Петра, и поляков, и мятежных казаков Стеньки Разина, но явно не было готово к войне с армиями двух воинственных империй, оттеснивших Русь от двух морей. Стрельцы с большим запозданием, как будто нехотя, повиновались приказам, ломали строй. И в целом взаимодействие между разнородными подразделениями русского войска осуществлялось из рук вон плохо. «Русские янычары» воевали по-своему, полки иноземного строя – по-своему, казаки – по-своему. Дисциплина и воинский дух были в самом зачатке.
Но что было хуже всего, стрельцы со времен Ивана Грозного выродились в отдельное сословие, даже некую касту. У каждого было подворье, хозяйство, сады-огороды, батраки… А главное, стрельцы все больше превращались в отдельную политическую силу, к которой всё чаще шли на поклон различные боярские и княжеские кланы в своей борьбе за власть: заигрывали, соблазняли вооруженных людей. «Российским янычарам», не в меру избалованным столичными привилегиями, уже казалось дикостью идти на смерть здесь, под немилосердным южным солнцем, в тысячах верст от своих богатых, огороженных высокими частоколами дворов. Как там пел народ о Стеньке, в конце концов стрельцами побежденном? «Нас на бабу променял»? Вот-вот…
Увы, не были они уже той силой, которая сначала завоевала для Ивана IV Казань и Астрахань, а потом на протяжении четверти века вполне успешно противостояла армиям сразу нескольких сильных европейских стран. Безнадежно ушло их время: в каждом штурме они первыми теряли отвагу и силу натиска, начинали пятиться…
Возможно, именно тогда Петр и понял, что ему необходима как воздух новая армия. И, возможно, привела Петра к этим мыслям особенно заметная на фоне бесполезных стрельцов отчаянная храбрость Алексашки Меншикова. Петр видел, как Алексашка с криком, с обнаженной шпагой, проскакал сквозь отступающее стрелецкое войско в сторону турецкой крепости, многих вдохновил своим примером, увлек за собой – и тем самым остановил беспорядочное бегство штурмовой колонны. Видел и окровавленную шпагу Алексашки. Тот законно хвастался своими подвигами – как заколол турецкого агу, отобрал османское имперское знамя… «Уж ага у меня на шпаге, а все верещит, ятаганом машет! Вот какие у турок начальники!» – такие слова вложил в уста Меншикова Алексей Толстой в своем «Петре Первом», описывая этот эпизод Азовского похода.
Фантазия выдающегося русского прозаика, разумеется, при этом опиралась на глубочайшее изучение доступных тогда документов эпохи. Как мы знаем, русские прозаики со времен Пушкина и Льва Толстого при описании исторических событий работают даже скрупулезнее иных ученых-историков – ведь литераторам надо описать реалистично и зримо, в движении, каждую деталь той или иной исторической сцены. Поэтому русский исторический писатель кропотливо изучает не только документы, относящиеся непосредственно к событию, но и всю эпоху в мельчайших нюансах – исторические костюмы, нюансы зодчества, вооружения, религии, культуры и, конечно, не ошибиться в языковых характеристиках народа и его правителей. Именно поэтому мы считаем себя вправе приводить здесь, по мере надобности, и некоторые фрагменты исторических романов, ставших классикой (разумеется, ссылаясь на источник).
Отчаянность Меншикова была вполне возможна – и вполне объяснима. Удивительной показалась бы она скорее уж у кого-нибудь из родовитых. Тот же Иван Тихонович Посошков, сам из простых – сын ремесленника, вышедший в купцы и водочной торговлей наживший себе дома в Новгороде и Москве, обращал внимание государя на дворян, «что попечение о том не имеют, чтоб неприятеля убить, а о том лишь печется как бы домой быть, а о том еще молятся и Богу, чтоб рану нажить легкую, чтоб не гораздо от нее поболеть, а от великого государя пожаловану б за нее быть, а на службе того и смотреть, чтоб где во время бою за кустом притулиться…». С такими людьми, держащимися, по словам Посошкова, принципа «Дай бог великому государю служить и сабли из ножен не вынимать», славы не добудешь и интересы Отечества не отстоишь. Что им слава, что им Отечество – у них хозяйство есть, его бы не потерять. А Меншикову саблю в ножнах оставлять было незачем, потому что терять ему было нечего. Может, и не бывало на его плечах лотка с «пирогами с зайчатиной», но и богатства не было за его плечами. Терять нечего, а приобрести в бою кое-что можно. Даже – многое.
Как знать, может, тогда-то юный русский царь, ставший свидетелем первых ратных подвигов «своего Алексашки», и возмечтал впервые, чтобы только из таких воинов, как его верный друг, состояла вся русская армия.
А Меншиков умел уже не только геройствовать, но и думать. Из своего боевого опыта он быстро делал выводы, которые были бы большой удачей и для маститого полководца. Своими наблюдениями он поделился с Петром и тремя генералами на военном совете и заслужил похвалу многоопытного Гордона.
– Вооружение у них способнее нашего, – утверждал Меншиков, когда ему дали слово. – Ятаганы – бритва! Пока ты его шпагой али бердышом, он три раза голову снесет. Так что, покуда мы стен не проломаем, – турок не одолеть. Стены надо ломать. А солдатам вместо длинного оружия – ручные бомбы да казачьи шашки!..
В этом монологе, также взятом нами из романа А. Н. Толстого, определенно есть большая доля авторской фантазии, но суть размышлений лучших солдат и командиров русского войска передана, думается, точно.
«Ломать стены» можно было только минами – вести подкопы. То есть предстояла очень долгая, опасная (прямо возле стен коварного и сильного врага) работа. При этом продовольствие у русского войска было уже на исходе, и следовало вдобавок с опасной работой еще и поторопиться.
На 25 сентября был назначен окончательный штурм крепости. В этот день Семеновскому и Преображенскому полкам, поддержанным казаками Мазепы, удалось захватить две башни и ворваться в город. Вести штурмовые колонны Петр поручил на этот раз своему бывшему стольнику Федору Апраксину.
На одну из взятых башен Азова вскарабкался и Меншиков. Жаль, в пылу боя не было времени и оглянуться, видят ли снизу его Петр и Лефорт?!
Турки, однако, успели перегруппироваться, и Апраксин, не поддержанный стрелецкими частями, вынужден был отступить.
Штурм Азова в 1695 году. Схватка Меншикова в рядах русской гвардии с янычарами в проломе стены
В первых числах октября было принято решение осаду с крепости снять. Русские покинули свой лагерь. Но 3000 стрельцов были оставлены в захваченных оборонительных каланчах, названных «Новосергиевским городом». Эти каланчи сыграют неоценимую роль во время второго Азовского похода.
…Одаренность Петра как военачальника и его умение анализировать просчеты и поражения, чтобы использовать опыт для достижения желаемого результата, отмечались не раз. Неудача первого Азовского похода, обусловленная в том числе и отсутствием морского флота, подтолкнула царя начать масштабное строительство кораблей на верфях в Воронеже. Город выгодно располагался на лесистом берегу реки, которая была притоком Дона. И лес-то какой – всё больше дубравы, самое то для судостроителя.
В этот период центр управления государством практически переместился из Москвы в Воронеж. Петр бывал в городе более десяти раз, издавал указы и принимал важные государственные решения. Именно здесь через несколько лет Петр даст поручение Меншикову строить крепость на Балтике (по макету самого царя), которая известна нам сегодня как Кронштадт. На реке Воронеж в течение пятнадцати лет строились парусные многомачтовые красавцы-корабли для первого в истории нашей страны регулярного военно-морского флота.
Да как споро принялась Россия за дело! Если первая галера сошла на воды реки Воронеж 2 апреля 1696 года, то 27 мая на волнах качались уже 22 галеры, в сопровождении мелких суденышек вошедшие в Азовское море. А всего менее чем за год, ко второму азовскому походу, там смогли сладить более двухсот кораблей. С их помощью и удалось взять наконец неприступную прежде крепость Азов. Со временем в Воронеже появилась и Немецкая слобода, как в Москве, были построены дома для Меншикова (уже князя) и Апраксина (уже графа).
День 2 апреля 1696 года, когда в торжественной обстановке были спущены на воду большие гребные суда – галеры «Принципиум», «Святой Марк» и «Святой Матвей» – и стал днем основания Военно-морского флота России. Конечно, это были ещё не полноценные корабли, а всего лишь речные суда ограниченной мореходности, которым ставилась задача пройти через устье Дона и блокировать Азов, не позволяя туркам перебрасывать к нему подкрепления и припасы водным путем. Для этого требовалось прежде всего нарастить в кратчайшие сроки флот количественно, ради чего не жалели ни сил, ни средств.
Личный состав флота под командованием Франца Лефорта был укомплектован 4225 солдатами. Численность сухопутной армии составила теперь 75 тысяч человек (в два раза больше численности войска первого похода). В состав армии на этот раз вошли и донские казаки – около 5 тысяч человек. Главнокомандующим сухопутными войсками был назначен боярин Алексей Шеин. Общее руководство походом по-прежнему осуществлял сам Петр I.
Меншикову пока, как видим, серьезный пост не доверен. Он, конечно, рвется в бой, готов в любом ответственном деле покрыть себя славой, но… То ли его оттесняют родовитые, то ли сам Петр еще не набрал достаточно авторитета, чтобы, вопреки традиции и недовольству знати, вручить сыну конюха важную должность. А, может быть, просто царю лучше пока храброго и преданного, сметливого и наблюдательного Меншикова держать при себе. В первые годы царствования так безопасней, спокойнее.
Азовский атаман
Второй поход начался с прорыва русских кораблей и «лодочного флота» в Азовское море. Там Петру удалось отбить все атаки турецкого флота, который вновь попытался прийти на помощь осажденному Азову. Верится, что Меншиков не мог не принимать участие в этих баталиях. И уж, конечно, наблюдал за происходящим, все примечал и оценил, что такое блокада большой крепости с моря. Этот опыт вскоре понадобился Александру в Северной войне.
К слову, в ходе боевых действий по взятию Азова впервые русской армии удалось добиться взаимодействия флота и армии. Одновременно с действиями парусных и гребных судов у стен крепости сосредоточились и сухопутные войска.
Командование войсками на этот раз было приведено в больший порядок. Боярин Алексей Семенович Шеин (в первом походе он командовал петровской гвардией – Преображенским и Семеновским полками, которые показали себя с лучшей стороны, даже ворвались в Азов, но не были поддержаны стрельцами и казаками и вынужденно отступили) разделил свое войско на три «генеральства» (дивизии по-нашему). Гордон и Головин, по сути, сохранили посты. Третью дивизию принял генерал Ригимон. Лефорт теперь возглавил флот.
Меншиков с его народной смекалкой подсказал Петру: пообещать всем крепостным и холопам, добровольно вступающим в войско, свободу. Царь издал высочайший указ – и войско тут же выросло вдвое, достигнув 70 000 человек. Причем в него влились не согнанные силком, а добровольцы, то есть по определению наиболее решительные и отважные люди.
К войску присоединились запорожские и донские казаки, а также калмыцкая конница.
И вот 16 мая 1696 года русское войско обложило с суши цитадель Азова.
Еще с прошлогоднего взятия каланчей Меншиков был на отличном счету у донских казаков. Предприимчивый и веселый Александр быстро находил общий язык с представителями этой свободолюбивой «воинской касты». Именно он 20 мая 1696 года и повел их лодки и галеры на штурм каравана турецких грузовых судов в устье Дона. В итоге были уничтожены 2 огромные османские галеры и 9 малых судов, а одно небольшое плавсредство захвачено. Эта геройская вылазка, впрочем, осталась без вознаграждения – генералы уже начинали ревновать к «дерзкому выскочке». Говорили Петру: «Грузовые баржи захватил, подумаешь! Вот тоже – Стенька Разин! И что ему теперь – за это орден дай?»
В конце мая 1696 года русский флот вошел с Дона в Азовское море и тем самым лишил осажденных снабжения продовольствием, боеприпасами и людскими резервами, которые шли сюда по Черному морю из метрополии. Подошедшая турецкая военная флотилия не решилась вступить в бой с «дикими варягами», лодки которых заполонили устье Дона и всю прибрежную морскую гладь.
А Меншиков затаил нешуточную обиду на «господ генералов». И 17 июля, выждав только завершения подготовительных осадных работ, самовольно повел полторы тысячи донских (и часть запорожских) казаков на приступ. Ворвавшись в крепость, казаки «атамана Меншикова» сумели засесть в двух ее бастионах. Оттуда Александр отправил Петру и Шеину вестовых с требованием поддержать его почин – «пока османы не опомнились!».
Шеин требовал расстрела Меншикова «за самовольство», бомбардир Петр в гневе даже выпустил одно ядро по бастиону, занятому «атаманом». Но, остыв сам, урезонил и Шеина – мол, для того, чтоб Алексашку расстрелять, его сперва надобно вызволить. И Шеин отдал приказ начать массированный обстрел Азовской крепости и готовить общий штурм.
Через день, 18 июля, турки выслали парламентеров. Лишенные подвоза провизии и боеприпасов, да еще и потерявшие два бастиона, они выразили общее согласие покинуть крепость – но с условием, что им разрешат забрать свои семьи, а также всё имущество, которое они смогут вынести. Петр великодушно согласился с условиями турок. На башнях крепости спустились османские знамена.
Утром 19 июля начался исход турок из Азова. Восемь русских полков выстроились в две шеренги от крепостных ворот к реке. Бей Азова вручил Петру ключи от крепости. 16 турецких знамен склонились перед русским царем и главнокомандующим Алексеем Шеиным.
Одно отравляло Алексею Семеновичу Шеину жизнь – беззаконное геройство Меншикова. Будь это кто-то другой, а не любимец Петра, Шеин точно казнил бы его перед строем без лишних раздумий. Сейчас на это требовалось получить «высочайшую санкцию». А Петр был явно склонен замять происшествие – мол, победителей не судят. Он хоть и пожурил Александра, не наградил очередным повышением в звании (что было бы прямым оскорблением для Шеина) и даже наложил штраф в два бомбардирских жалованья, был настолько окрылен победой, что приказал о самовольстве Александра больше никому не поминать. Как ни крути, а Меншиков весьма содействовал победе! Если б не его дерзновение, как знать, может, месяцы еще сидеть бы под Азовом всем войском.
Но Шеин мимо Меншикова проходил мрачнее тучи – всем своим видом указывал Петру, как пагубно для армейской дисциплины оставлять такую страшную вину без наказания. На праздничном пиру стал даже поминать, как под ногами у него мешались «незваные бомбовые командоры» и что из-за этого – потерь в два раза больше, чем могло быть. И вообще в европейских армиях за такие действия одна награда – скорый суд и расправа на месте!
Петр понял, что само собой раздражение командующего не развеется, Шеин уязвлен в самое сердце подвигом Меншикова, к которому сам не причастен. И Петр не был бы Петром, если бы не придумал гениальный выход. Он здесь же, на пиру под стенами Азова, присвоил боярину Шеину звание генералиссимуса! Высшее воинское звание в Европе, про которое на Руси еще и не слыхали. У первого русского генералиссимуса голова закружилась от счастья, полководец разом перестал быть «униженным и оскорбленным» Меншиковым и судьбой. В конце пира Петр приказал Шеину и Меншикову обняться в знак забвения прошлых обид. Пьяные воины обнялись. Меншиков поклялся более не самовольничать, Шеин велел ему – вплоть до Москвы – ехать в казацком армяке, вывернутом наизнанку, с надписью «последний Стенька Разин», и на этом успокоился. Обиженный Меншиков едва не разъярился снова, но Петр, обняв его, шепнул, что Шеин пьян зело и наутро ничего не вспомнит. Так и вышло.
Медаль в память взятия Азова. 1696 год. Надпись на реверсе: «Молниями и волнами победитель»
И по сей день Алексей Семенович Шеин остается первым генералиссимусом в военной истории России. Впрочем, Меншиков впоследствии оспаривал приоритет Шеина, не без оснований утверждая, что первым генералиссимусом русской армии является именно он – Александр Данилович. Аргументом в пользу Меншикова, получившего это звание 12 мая 1727 года, служил тот факт, что в Уставе русской армии в 1696 году такого воинского звания еще не существовало, и Петр фактически присвоил это звание Шеину в обход Устава, как бы «в порыве восторга».
Восторги – восторгами, а дело делать надо. Уже к 23 июля Петром «со товарищи» был разработан строительный план новых азовский укреплений. Ведь многие стены и башни крепости серьезно пострадали от обстрелов русской артиллерии.
Поскольку у Азова не было большой и безопасной гавани для речного и морского флотов, в конце июля был найден удобный залив на Таганьем мысу. Именно там через два года были основаны порт и город Таганрог.
Впрочем, по завершении Азовских походов, несмотря на их очевидный успех, вскоре стала ясна недостаточность полученного результата: выход в Черное море был невозможен, пока Османская империя и ее вассальное Крымское ханство удерживали Керченский пролив. Без завоевания Крыма мечты о Черном море (а тем более о Средиземном) можно было забыть. Да и для морских походов воронежские суда были слабоваты. Для дальнейших кампаний требовался большой, современный военно-морской флот. Дело это было крайне непростое, недаром все предыдущие русские цари – и Иван Грозный, и Борис Годунов, и первые Романовы, Михаил и Алексей, – с ним не справились. В отличие от сухопутного вооружения в военно-морских навыках и снаряжении страна отставала от европейских держав лет на двести минимум. Необходимо было привлекать специалистов из Европы (и как можно скорее учиться самим), изыскивать немалые финансы, концентрировать на верфях «рабочие руки». А где все это взять?
Азовский флот под Азовом в 1696 году. Гравюра А. Шконебека, 1700 год
Тем не менее в октябре 1696 года Боярская дума – под серьезным нажимом Петра и нескольких его сподвижников из русской знати – «приговорила» (то есть приняла официальное решение): «Морским судам быть!» Петром заранее была выверена вся программа военного судостроения. После этого Боярская дума не смогла уклониться от утверждения «царского прожекта». «Приговор» же был таков: в самые ближайшие годы следует спустить на воду 52 боевых корабля! (А в итоге их количество было даже увеличено до 77.) Разумеется, для финансирования этого небывалого проекта потребовались новые повинности и налоговые сборы. А для того чтобы жертвы эти не оказались напрасными, – и ещё кое-что было надобно.
Странствие «учимых»
В самом начале своего правления Пётр l поставил задачу выхода к Чёрному морю с целью доступа к рынкам Средиземноморских стран. Начало царствования Петра совпало с периодом военных действий Священной лиги с Османской империей. Священная лига, основанная в 1684 году папой Иннокентием Xl, состояла из Священной Римской империи, Венецианской республики и Речи Посполитой. В 1686 году к Священной лиге присоединилось Русское царство. Крымские походы русской армии против турок 1687 и 1689 годов под предводительством фаворита царевны Софьи князя Василия Голицына были крайне неудачны. Критика этих губительных походов и продолжение войны с Турцией стали приоритетами внешней политики молодого Петра. Ближайшими и наиболее перспективными направлениями были выбраны турецкие крепости, находящиеся в устье Дона и низовье Днепра – Азов, Кызы-Кермень, Эски-Таван и Аслан-Кермен на Днепре. На днепровском направлении русскими войсками командовал 43-летний белгородский воевода Борис Петрович Шереметев.
В кампании 1695 года русско-украинское войско взяло у турок три крепости (30 июля – Кызы-Кермень, 1 августа – Эски-Таван, 3 августа – Аслан-Кермен). Имя Шереметева стало известно всей Европе. При этом Азов так и не взяли. Нужна была помощь союзников. Летом 1696 года Азов пал, но этот успех показал, что дальнейшая война с Османской империей возможна только при объединении усилий всех стран – участниц Священной лиги.
Петр ясно понимал, что Османская империя легко не смирится с потерей Азова. А выход на черноморский простор требует еще более серьезной кампании. Без сильных союзников здесь не справиться.
Необходимо искать союзников в Европе. Лучше всего создать антитурецкую коалицию в Юго-Восточной Европе. Для этого надо было договориться с основными политическими игроками. Признанный лидер европейских государств того времени – Франция и её король Людовик XlV были заняты борьбой за испанский престол. Польский король Ян Собеский умер в 1696 году, что значительно снизило антитурецкие позиции в Польше. Поэтому Пётр планировал посетить Варшаву, Вену, Ватикан и Венецию. Венеция в данном случае рассматривалась как место с непревзойденными строителями морских галер, которых Пётр планировал использовать на первом этапе войны и строительства кораблей. Амстердам и Лондон рассматривались как столицы ведущих морских держав. Особое место уделялось Мальтийскому ордену, имеющему большие навыки вооруженного противостояния Османской империи.
Летом 1698 года в самое, может быть, необычное государство Европы, созданное на острове Мальта рыцарями Суверенного военного ордена госпитальеров Святого Иоанна, прибыл посланец Петра I – Петр Андреевич Толстой. Боярин по поручению царя изучал ратное дело. Глава ордена – Великий магистр – разрешил ему осматривать оборонительные сооружения острова и оснастку боевых кораблей. Толстой даже принял участие в морском сражении с турками, о чем ему было выдано соответствующее свидетельство. Этот боевой опыт был, может быть, самым главным в его поездке: Петр искал в лице ордена христианских воинов-рыцарей будущих союзников в борьбе с магометанами. Не успел стольник Толстой вернуться в Москву, как на Мальту прибыл еще один русский корабль – на этот раз с посольством, возглавляемым ближним боярином царя Борисом Петровичем Шереметевым. Его миссия была составной частью «Великого посольства», которое возглавлял сам царь Петр I, подписавший указ, в котором так была указана задача Шереметева: «Ради видения окрестных стран и государств и в них мореходных противу неприятелей Креста Святого военных поведений, которые обретаются во Италии даже до Рима и до Мальтийского острова, где пребывают славные в воинстве кавалеры». Борис Петрович был торжественно встречен и дважды принят Великим магистром Раймондом де Перейлосом. В знак уважения к России Великий магистр возложил на царского посла украшенные бриллиантами орденские знаки и, таким образом, Б. П. Шереметев стал первым русским православным почетным кавалером католического Ордена Св. Иоанна Иерусалимского.
И Борис Петрович Шереметев тоже будет рваться на борт военного судна госпитальеров, чтобы ввязаться в бой с иноверцами. В его подчинение будут переданы две боевые галеры, что, безусловно, показывает степень доверия русскому военачальнику.
Следом за ним рассчитывал лично побывать у рыцарей и Петр I.
Чтобы заручиться поддержкою в войне против Турции, подтвердить серьезность намерений уже существующего союза – Священной лиги, и наконец, укрепить дипломатическими методами положение России, и было организовано Великое посольство, маршрут которого предполагал, помимо прочего, и визит на Мальту. Путь в «страну святых чудес», старую добрую Европу вместе с Петром ожидал и Александра Меншикова.
Наш герой упомянут царём уже в самом начале первого письма, отправленного Петром с одного из постоялых дворов дьяку Андрею Андреевичу Виниусу. Список московских волонтеров 1697 года, отправившихся в чужие края, возглавляет сам Петр (он обозначен в этом списке как десятник Петр Михайлов), а в подотчетном «Михайлову» десятке среди знатных дворянских фамилий значится и Меншиков.
Интересно рассмотреть в сравнении с судьбой Александра Меншикова жизненный путь другого важнейшего сподвижника Петра I – Бориса Шереметева.
Борис Петрович – представитель влиятельного боярского рода. Его предок Василий Андреевич Шереметев – московский дворянин служил у Московских князей Ивана III и Василия III. Во время царствования Ивана Грозного был назначен в 1534 году воеводой в Новгород. Фамилия Шереметевых ведёт свое происхождение от общих с Романовыми предков и долгое время при последних представителях династии Рюриковичей Шереметевы занимали при дворе почти равные положения с будущими венценосцами. Борис Петрович был старше и царя, и его ближайшего товарища на два десятка лет, его молодость и начало карьеры пришлись на годы, которые по большому счету можно назвать междуцарствием – промежуток от смерти Алексея Михайловича (Тишайшего) в 1676 году до отстранения правительницы Софьи Алексеевны от власти в 1689 году.
Начал свою службу Борис Петрович в 13 лет комнатным стольником при дворе отца Петра – Алексее Михайловиче. Был воеводой и наместником. В 1682 году в возрасте 30 лет получил боярский титул. Был на дипломатической службе, в 1686 году договаривался с поляками о заключении мира.
Пока Петр и Меншиков еще только учились военному искусству вместе с «потешным» войском, Шереметев уже командовал крупными отрядами в столкновениях с турками и крымцами и принимал участие в переговорах с поляками о вечном замирении, которое должно было гарантировать спокойствие на западной границе для свободы рук в решении вопроса о выходе к морям. Во время первого Азовского похода в 1695 году Б. П. Шереметев во главе отдельного корпуса сумел своими операциями в низовьях Днепра не только отвлечь значительные силы неприятеля от основного театра военных действий, но и лишил его нескольких важных крепостей.
29 декабря 1701 года в сражении при Эрестфере (50 км от Тарту) русская конница генерала Б. П. Шереметева разбила шведский корпус генерала В. А. Шлиппенбаха. Это была первая победа русских войск над шведами. Борис Петрович стал генерал-фельдмаршалом и кавалером ордена Андрея Первозванного. По поручению Петра I известие о воинском звании и орденские знаки вручил Шереметеву лично Александр Данилович Меншиков. Перехватив стратегическую инициативу, зимой 1702 года русские войска заняли крепости Мариенбург, Нотебург, Ниеншанц. (Нотебург был переименован в Шлиссельбург.) В 1703 году вся Восточная Лифляндия оказалась под русским контролем.
Что до Шереметева и Меншикова, то после Великого посольства их заслуги множились, а карьерный рост происходил стремительно. И если на первых порах Шереметев был впереди за счет более благоприятного старта, то уже при Полтаве их положение сравнялось – в этот день триумфа над шведами генерал-фельдмаршал граф Шереметев командовал всей русской пехотой, а генерал от кавалерии князь Меншиков всей русской регулярной конницей.
Формальное равенство закрепил опять же итог Полтавы – Меншиков был произведен в генерал-фельдмаршалы.
Обучение Петра и Меншикова на верфях Ост-Индской компании в Голландии. 1697 год
Взаимоотношение между этими безусловно выдающимися людьми, патриотами России, характеризует обращение Бориса Петровича к своему младшему по возрасту товарищу в письме А. Д. Меншикову от 1 декабря 1709 года: «Светлейший князь, генерал-фельдмаршал, мой особливый благодетель и брат…»
Соратничество и весьма возможное в перспективе соперничество оборвала скоропостижная смерть Бориса Петровича в 1719 году. Впрочем, впоследствии соперничество продолжалось – но уже в памяти потомков память об этих двух выдающихся сподвижниках Петра I, и если великий русский поэт А. С. Пушкин в своей бессмертной «Полтаве», противопоставив «благородного» Шереметева и «счастья баловня безродного» Меншикова, все же очевидно отдал первенство по его же определению «полудержавному властелину», то выдающийся скульптор М. О. Микешин в своем памятнике «Тысячелетие России» места для Александра Даниловича парадоксальным образом не нашел, запечатлев в бронзе из всех «птенцов гнезда Петрова» только и именно Шереметева.
В нашей исторической памяти Великое посольство, эта поездка Петра «со товарищи» за границу, связано прежде всего не с поиском союзников против Турции и вообще не с дипломатическими переговорами в Европе, а с тем, что Петр в этом непредставимом для всех прежних царей путешествии научился строить корабли. И действительно, это было так. Переговоры с европейскими монархами кому сегодня интересны? А вот современные знания и умения, полученные «десятником Михайловым» и его спутниками, сделали Россию через каких-то десять – двадцать лет могучей империей, вывели ее, по сути дела, в сверхдержавы XVIII века.
Вместе с Петром в Голландии на верфях Ост-Индской компании изучал чертежи и расчеты, сам рассчитывал и чертил, а затем орудовал топором и рубанком Александр Меншиков. И аттестаты плотников-кораблестроителей они получили вместе.
Из Голландии отправились в Англию – осваивать судостроение на более высоком уровне, учиться проектированию современных парусных бригов, фрегатов и шхун. Там же, не отставая от Петра, Меншиков усваивал фортификацию и артиллерийское И право же, становится смешно, что иным недругам Александра Даниловича, а впоследствии «либеральным историкам» приходило в голову всерьез рассматривать версию о его неграмотности. Кораблестроение, фортификация, артиллерия, геодезия, архитектура, промышленность – как все это мог бы освоить человек, не сумевший ничему обучиться с тех веселых дней торговли пирогами? И как такой человек мог бы удержаться в ближнем окружении Петра, образованнейшего человека России? Да и как Петр мог позволить кому-то рядом с собой учиться спустя рукава и остаться неграмотным. Задача, которую Пётр ставил перед своими облучающимися соратниками, лучше всего характеризует надпись, которую он велел выгравировать на своей печати: «Аз бо есмь в чину учимых и учащихся мя требую».
Голландские корабельные мастера заслуженно чтились среди лучших в мире, и полученный от них аттестат плотника требовал интеллектуальных трудов, которые навряд ли были под силу человеку, не привыкшему хотя бы иметь дело с бумагой и знаками на ней.
Тогда еще ценилась цеховая солидарность, навыками гордились, даже кичились, профессиональные объединения являли собой довольно замкнутый круг, в который не всякого принимали, чтобы не падала цена мастерства в глазах общества (а прежде всего – заказчика, готового за мастерство платить). Впустить в число умельцев недоучку кто бы решился? Тут уже собственная репутация на кону, засмеют ведь: что ж у тебя за выученик-неумеха, как же ты не смог ему тайны ремесла передать, да знаешь ли ты сам-то эти тайны в достаточной мере? Так что для известного корабела было меньшим злом отказать могущественному иноземному владыке, нежели одарить его фаворита незаслуженным дипломом. Знатных по крови хватает, знатных умельцев – всегда меньше.
Хватка в учении, переимчивость подданных очень волновали царя. Он понимал, как много будет зависеть от этих качеств тех, кто должен был стать принципиально новой элитой практически новой страны. Вот он отправляет, например, на учение Петра Толстого – человека фамилии знатной, но снабжает его инструкцией, которая дает понять, что за границу Толстой послан не из-за происхождения и не для того, чтобы там полюбовались на русского аристократа. Нет, послан он «для науки и воинских дел», обязан по возвращении владеть судном, знать чертежи и карты, компасы, снасти, инструменты, паруса – словом, «прочие признаки морские». Особая награда обещана «командированному», если не только научится пользоваться этими «признаками», но и осилит кораблестроение. То есть будет знать, как «на пустом месте» возвести парусную громаду. Тем же озаботил Петр и Меншикова. По словам историка Александра Брикнера, тот был назначен царем овладеть деланием мачт – и преуспевал в конкретной этой работе лучше всех.
А вот кто чему учился и выучился прежде, еще дома, – царя, который «учимый и учащий», занимало, похоже, мало. Не исключаю, что наоборот: «табула раза», чистый лист был ему даже симпатичнее. На чистый лист новые знания занесутся без помарок, вычеркиваний и подчисток – легче будет вперед разобрать. Петр, как известно, шутил, что российский желудок крепок и все переварит. И подбирал себе соучеников, видимо, именно по «крепости желудка» – того, который в голове: по способности бесстыдно чужое схватить, усвоить и к своей, российской, нужде пристроить. А «неполный желудок» уместит, сами понимаете, больше и охотней. Сытое брюхо – оно, как считает русский народ, «к учению глухо», сытость ко сну тянет. Уж это-то допетровская Русь – с ее традицией непременного послеобеденного дремотного отдыха – хорошо знала. Пресыщенность знаниями к тому же ведет.
И пусть мы достоверно не знаем степень предварительной подготовленности Меншикова к освоению наук, но не можем сомневаться, что некая подготовка у него была, а главное – была она умножена природной хваткой. Как говорится, искрой Божьей. Тлела эта искра в нем, и вот – вспыхнула. Разгорелось пламя. Так трут занимается от искры, выскочившей из-под кресала. Благо и трут подвернулся в путешествии достойный: знания-то сплошь новые, не всякому русаку прежде доступные. На что отечественные поморы мастера были ладить суда, да не такие все-таки. Овладеть тем, что другим не далось, – это же как раз для честолюбивого Александра.
«Наш народ, яко дети неучения ради, которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера не приневолены бывают, которым сперва досадно кажется, но когда выучатся, потом благодарят…» – скажет однажды Петр, оправдывая личный произвол, с коим многие годы вынужден был дворянских недорослей и прочих «учимых» чуть ли не носом в умные книги тыкать, наказывать за неуспевание в заморских «борзостях», каковые никак не могли «превзойти» иные из посланных за знаниями. А в этом путешествии царя наверняка не могло не радовать, что Данилыча и неволить не приходится.
Учебные записки Петра I во время его обучения на верфях в Голландии. 1697 год
Данилыч учился – и выучился. «Переваривал» – и «переварил». И потом во всех вышеперечисленных областях, требующих высокой образованности (если не сказать учености), генерировал и успешно воплощал стратегически значимые для Российского государства «прожекты», воинские или мирные.
Вместе с Петром Меншиков в составе Великого посольства присутствовал на торжественных приемах во дворцах европейских монархов, затем – внимательно осматривал арсеналы и монетные дворы, фабрики и мануфактуры, академии и университеты. Смотрел не только на то, на что хозяева перстом указывали: отойдет ото всех, да еще раз глянет, и с одной стороны зайдет, и с другой, и с исподу, да еще, так сказать, «персты вложит» – не боясь их, персты, испачкать.
Заметно, что в эту «учебную» пору Меншиков переживает определенное увлечение Западом. Примерно как любознательный ребенок может увлечься той самой азбукой, если она – с картинками. Во всяком случае, даже уличавшие его в недостаточной образованности отмечали, что царский фаворит успел выучить иностранные языки. Точнее, один – немецкий. И, видимо, учил его на слух, в живых диалогах с иноземцами. В 1710 году датский посол Юст Юль записал: «Князь Меншиков говорит порядочно по-немецки, так что понимать его легко, и сам он понимает, что ему говорят».
Уж если в детские годы «Алексашка» и впрямь не получил пристойного образования, то теперь, рядом с Петром, этот одаренный человек с лихвой восполнил все пробелы ранних лет и стал одним из первых европейски образованных людей в своей стране. По меньшей мере, можно с уверенностью утверждать, что кругозор и эрудиция Меншикова, как и всех людей из царского «ближнего десятка», за время посольства расширились необычайно. И едва ли по знаниям теперь могли с ними соперничать их земляки, оставшиеся в стенах белокаменной Москвы.
Последний стрелецкий мятеж
В иных искусствах Меншиков даже опережал своего высочайшего друга. Так, еще в Польше, при дворе короля Августа II, Александр перенял у разудалых шляхтичей манеру танцевать мазурку, не снимая шпор и сабли. Не усмехайтесь «пустяковому» примеру. Это было, в общем, довольно сложно. Шпоры в танце рвали платья дам, сабля тоже мешалась – того и гляди, самому тебе ноги заплетет. Лишь для опытного и ловкого кавалера это не было препятствием. Напротив, вызывало восторг окружающих – шпоры красиво звенели, а сабля сияла и в особые моменты щекотала дам эфесом. И только Александр за пару вечеров сумел этим искусством овладеть.
Правда, в дальнейшем странствии, уже при дворе датского короля, это привело к нехорошему казусу. Меншиков решил и на торжественном балу у датского посла блеснуть этой польской особой манерой. Для датчан такие танцевальные вольности были в новинку, они стали перешептываться, удивленно приподняли брови. Тогда Петр недолго думая подошел к Александру и так заехал ему в челюсть и в нос, что кровь обагрила жабо и манжеты танцора. Об этом происшествии повествует в своем «Дневнике» Иоганн Корб.
Возможно, столь жесткая реакция Петра объяснялась даже не уроном, нанесенным посольскому престижу, а просто неуместностью лихих экзерциций в такой момент. Датчане могли не знать, что за момент такой, но Петр-то знал: он был взвинчен грозными известиями о Стрелецком мятеже, пришедшими из Москвы. Дома бунт – а Алексашка тут перед дамами вытанцовывает да эфесом, видите ли, дебелых датчанок щекочет…
Путешествие по Европе пришлось прервать, надо было срочно возвращаться на родину, не доделав всего, что было намечено. Не попали на Мальту, Петр не увиделся с Папой Римским… Мятеж был подавлен, когда царь был еще в дороге. Но розыск он положил себе провести лично. Из-за того, что не всех целей Великого посольства удалось достичь, царь был особенно гневен. Он был убежден, что на бунт подбила «русских янычар» сестра, царевна Софья. Не иначе как это она, злыдня, желая вернуть себе власть, сорвала план Петра сплотить всех, кого можно, в борьбе с Османами. Мало ли, что в Новодевичьем монастыре заперта – чай, не на Луне ее келья. Вот только доказательства того, откуда ветер дует, отсутствовали.
Подозрения Петра пали, как ни странно, на генералиссимуса Шеина, который разгромил стрельцов под Новым Иерусалимом. Разгромил – и молодец. Но зачем поспешил сразу же расправиться над их вожаками? Именно они, зачинщики бунта, могли бы пролить свет на участие царевны Софьи в этой новой крамоле. А мертвые – они уже ни на кого не покажут, унесли тайну в сырую землю, и не докопаешься. Петр предположил, что Шеин неспроста казнил вожаков, не дождавшись царского расследования. Да не получил ли генералиссимус за свое «поспешание» богатую мзду от заинтересованных лиц? Петр уж собирался пытать самого Шеина. «Сдеру с тебя кожу до ушей!» – кричал он, ударяя шпагой по стене в вершке от лица генералиссимуса (так пишет первый русский историк Иван Голиков). Даже ближайшие сподвижники, Лефорт и Ромодановский, не могли успокоить государя. Спасая Шеина, хватали царя за руки, тут и им, доброхотам-защитникам, тоже досталось на орехи – князь-кесарь Ромодановский был ранен той же шпагой в руку, Лефорт осыпан кулачными ударами. И только Меншиков сумел привести царя в чувство. Наделенный недюжинной физической силой, ненамного ниже Петра ростом, Меншиков обхватил царя сзади, приподнял и унес другую комнату. Оттуда долго слышались звуки борьбы, брань Петра и увещевания Меншикова. Наконец, через несколько минут Петр вышел успокоенным и даже выпил мировую с Шеиным. Какие нашел Александр Данилович аргументы, которым внял Петр? Что было Меншикову до судьбы Шеина, столь не ладившего с ним во время Азовских походов? Получил ли Меншиков затем свою «долю» от кое-кого за избавление полководца от пытки? Вот уж это до сих пор покрыто мраком неизвестности. Но спасение Шеина говорит нам об одном – о небывалом влиянии Меншикова на царя Петра уже в 1698 году, до Северной войны, в которой Александру Даниловичу еще предстоит так отличиться, что ценность его для государя станет особой. И не только об этом, но и о человеческой и мужской порядочности Меншикова, который не воспользовался случаем отомстить своему хулителю.
Впрочем, дерзость Меншикова не прошла для него даром. Петр во время государевой «разборки» заставил его собственноручно отрубить головы двадцати заговорщикам. Проверял ли Петр таким образом преданность и верность самого Данилыча, его готовность буквально на всё для царской безопасности и пользы? Или это был такой вид наказания? Едва ли в наш «век смягчения нравов» мы это сумеем понять.
Что происходило с душой Меншикова в дни этих казней? Конечно, ему уже доводилось проливать кровь врагов на войне. Но то – в бою, когда воин сам ежеминутно рискует жизнью. Когда – либо ты его, либо он тебя. А здесь – обреченных, несчастных… Никогда не отличался Меншиков чрезмерной чувствительностью и жалостливостью, не в духе времени были такие «телячьи нежности», однако палачествовать – это было слишком не только для потомка рыцаря Ластека, о котором Данилыч то ли знал, то ли нет, но и вообще… Палач, он же кат, уважением в народе не пользовался. Хоть кое-где и получал заплечных дел мастер жалованье из казны, как пушкарь или пограничный казак, но охотников поступать на нужную вроде бы эту должность часто не находилось вовсе, и в иных городах посадским предписывалось силком выдвигать на нее кого-нибудь из «гулящих людей».