Повесть «Каштановый год»

Повесть.

1.

– Вот, что за народ, просишь, умоляешь, всё без толку. Ироды, а не люди! – выругалась чуть не плача Людмила Павловна Брыкина.

Ругалась она так чуть ли не каждое утро, стоило ей только выйти на задний двор универмага, где стояли железные контейнеры под мусор. Людмила работала в универмаге уборщицей – это была её основная работа, а дворником она согласилась уж так, ради небольшой доплаты, даже не предполагая какую тяжёлую ношу, взваливает на свои хрупкие плечи.

Вся беда была в том, что на протяжении двух десятков лет, до пришествия капитализма мусорными контейнерами пользовались как сотрудники магазина, так и жители рядом стоящих панельных пятиэтажек. Но наступили новые времена: бизнесмен, выкупил народную недвижимость в частную собственность и сразу огородил территорию. Мнения и привычки сограждан новоиспечённого капиталиста не волновали, а те в свою очередь, словно в отместку ему, продолжали нести мусор не к новой мусорной площадке, что очень далеко и неудобно, а всё так же к универмагу. И забор не помог – только хуже получилось. Жильцы ничего лучше не придумали, как кидать пакеты через забор. Разумеется, не у всех это выходило удачно; большинство пакетов пролетало мимо, они рвались, лопались, а когда дул ветер так мусор вообще разлетался по всему двору, улетая часто за ворота. По праздникам здесь просто вырастали горы мусора. Так что вскоре праздники Людмила возненавидела. Её интеллигентное воспитание в такие дни разом испарялось, хотя бытует суждение, что истинные интеллигенты остаются таковыми при любых обстоятельствах. К Людмиле, по всей видимости, это суждение не относилось.

Выругавшись, она закатывала рукава и принималась наводить во дворе порядок. Облачалась она по лету в длинный изрядно ношенный чёрный халат: по зиме в тёмно-синюю латанную перелатанную телогрейку. Зимой обувалась хоть и в замызганные и страшные на вид, но всё ещё крепкие дутыши, которая не без желчного юмора называла «прощай молодость»; голову прикрывала чёрной вязаной шапочкой. Неприглядный вид ничуть не смущал Людмилу. Собственно её профессия не предполагала иного антуража в одежде. И потому заношенная одежда, согбенные плечи, собранные в пучок тёмные волосы, усталое, но вполне привлекательное лицо, напоминали в ней заезженную лошадь.

Прибираясь, она переставала бурчать вслух, но про себя ещё неслась в потоке ругани куда-то за край мироздания: «Эх, почему же мне так не везёт? Мне, Людмиле Павловне Брыкиной?»

Вообще-то, по имени отчеству на работе к ней никто не обращался – Люся и Люся. Лишь только директор окликал её по фамилии, видимо пресловутая субординация не позволяла снисходить до простых человеческих отношений, и выходило это у него грубо, без всякого уважения. И слышалось не Брыкина, а Быкина. Быкина – это уж совсем! Впрочем, Людмила к такому обращению привыкла.

К сорока восьми годам она, вообще, ко многому привыкла. Уничижительные интонации, улавливаемые в голосах что знакомых, что не знакомых ей людей уже не задевали её самолюбие. Наверное, так было не всегда, но те, кто знали её на данный момент, другой Люсю не представляли.

Бросив ещё пару гневных реплик на ветер, она принялась собирать разбросанные картонные коробки. В одной из коробок обнаружила трёх сдохших маленьких котят; совсем малюсеньких, только родившихся. Сокрушённо покачала головой; набила коробку прочим мусором, скинула в ящик, тщательно вытерла о фуфайку руки в перчатках, словно к ним могла прилипнуть какая-то зараза, словно через плотную ткань могло просочиться и въестся в кожу что-то смертоносное и гадкое. Только после того, когда весь разбросанный мусор был собран, она взялась за метлу. Мела она ровно, размашисто, будто в поле косой работала. Та неторопливость, с какой она подметала мусор на одной части двора, затем переходила на другую, выдавала в ней не леность, нет, таким усердием она выдавала своё скрупулёзное отношение к своим обязанностям.

Несколько пакетов разорвались, мусор, как всегда отнесло за ворота; Людмиле пришлось открыть ворота и мести за территорией универмага. Другая бы на её месте проделала это быстро, и не столь тщательно, но только не Людмила: она и не заметила, как принялась подбирать мусор уже на достаточно отдалённом расстоянии от забора.

Увлечённая работой она не сразу обратила внимание на двух мужчин зашедших во двор. Она, вообще не обратила бы на них внимание, если б не услышала окликающий их голос:

– Э, мужики, так же нельзя – это кричал третий. Он шёл чуть за ними, отставал по той причине, что те двое не хотели с ним общаться. Людмила, продолжая мести, глянула в их сторону.

Двор им был не знаком; только в незнакомом месте так озирается человек. Они увидели скамейку в глубине двора и направились к ней. Они прошли в пяти шагах от Людмилы. Третий всё плёлся позади, сузив глаза и засунув руки в широкий пуховик зелёного цвета. Людмила ясно разглядела следы тяжёлого похмелья на лицах всей троицы. Один из них, самый здоровый, с манерами беспринципного вожака пристроился на скамейку и достал бутылку водки из-за пазухи куртки. Ведающими пальцами свинтил пробку; предвкушающим взглядом нырнул в прозрачное горлышко бутылки, шумно набрал воздуху в лёгкие и сделал несколько глотков. Он опохмелялся с закрытыми глазами. По лицу его пробежала судорога. Страдающий организм не очень-то благосклонно отозвался влиянию чужеродной энергии. Он передёрнул плечами и тяжело отдуваясь, протянул бутылку второму.

Людмила с отвращением отвернулась от них и продолжила мести. Она уже почти домела дорожку до бордюра, взяла пакет, который набила разлетевшимся мусором, как услышала осипший и умоляющий голос всё того же третьего. Те двое без интереса к нему продолжали сидеть на скамейке, словно пара сапог выставленная на показ. Прислушивались к себе, на просьбы третьего оставались безучастными. Мерзкая сцена! «У – у, пьянь подзаборная! Чтоб вас всех!»

– Мужики там моя доля, не увлекайтесь – третий шагнул к ним и протянул руку. Здоровяк вновь припал синими губами к горлышку и резко оттолкнул руку просящего. Но тот упрямо, даже с вызовом опять потянулся к бутылке, и это окончательно взбесило здоровяка. Он вскочил, выругался и сильно оттолкнул третьего. Второй – Людмила обозвала про себя его «обмылком» – бросился здоровяку на помощь. Скорее всего, в этом необходимости не было. Зачем полез то? Дружку подсобить? Ведь говорят же: двое дерутся – третьему зрелище. Завязалась драка. «Обмылок» при том, что был меньше всех ростом и вид имел самый жалкий, в драку отчего-то полез с показным рвением, да к тому же матерно ругался на весь двор. Вдвоём они быстро смяли и повалили третьего. Людмила едва сдержалась, чтобы не плюнуть в их сторону; такого безобразия ей ещё не доводилось видеть. Потасовка достигла своего логического конца: двое безжалостно мутузили ногами упавшего мужчину. Очень тихо и старательно. Людмила замерла. Ей никак не хотелось быть свидетельницей драки, но оставаться совсем безучастной не позволила совесть и воспитание. Да, да, совесть и воспитание! А вдруг эти двое переусердствуют и просто изувечат мужика. Вон, «обмылок» как старается! Мерзкий тип. Впрочем, все они мерзкие!

Мужчина, что лежал болезненно вскрикнул. Двоих не состоявшихся его собутыльников это не остановило. Людмила положила пакет у распахнутых ворот, и неуверенно направилась в сторону дерущихся. Метлу держала в руках так, как держат бабы вилы в страдную пору. К слову сказать, не доводилось ей ни вил держать в своей жизни, ни в страде пахать; городская она была, и всю жизнь прожила в городе, она и в деревне то была всего два раза, по молодости, но, как держат бабы вилы, представление имела – кино насмотрелась. На неё не сразу обратили внимание.

Она шла в надежде, что во дворе кто-то появится, и это остановит дебоширов. Но никто во дворе не появился – десять утра, в такой час дворы традиционно пусты. То, что появление какой-то зачуханной дворничихи остановит пьяных нарушителей общественного порядка, она не надеялась.

– Эй вы, отморозки! – выкрикнула она, остановившись в нескольких шагах от них. Скорее всего, она не совсем ясно представляла, кто такие отморозки, но она слышала это слово чуть ли не каждый день то на улице в разговоре школьников, то среди молодых людей студенческого возраста, то среди людей старшего поколения, то, в конце концов, слышала по телевизору, который смотрела каждый вечер часами. А там, в различных сериалах героев с прилипчивым названием «отморозок» показывали бесперебойно и во всей красе. Вот у неё и сложилось мнение, что те, кто затевают драку в общественном месте – обязательно отморозки. Ну и вдобавок внешний вид этой троицы. Про собственный внешний вид она не подумала.

Мужчины прекратили драку. «Обмылок» воззрился на Людмилу зло и удивлённо. Здоровяк тоже опешил от её смелости:

– Тебе, что мамаша, заняться нечем? Метлу в зубы и шкандыляй отсюда.

– Иди, иди, давай – подхватил пренебрежительный тон его приятель. По всей видимости, «обмылок» во всём потакал здоровяку. Людмила, ничуть не робея выкрикнула:

– Сейчас полицию вызову, вы у меня допрыгаетесь!

Она редко когда становилась храброй. Очевидно, побитый вид третьего придал ей отваги. Тот в свою очередь, воспользовавшись паузой, привстал на колено; правая щека его была расцарапана, из носа слабо выбегала жидкой струйкой кровь.

«Экзекуторы» переглянулись.

– Я тебе эту метлу сейчас… – зло сказал здоровяк.

– Только попробуй – не менее зло ответила Людмила и опять, уже смелее шагнула в их сторону. Очевидно, она и сама не ожидала от себя такой дерзости. Всё, что она увидела – секундное замешательство в глазах здоровяка. В отличие от своего дружка – «обмылка». Тому, похоже, было без разницы с кем иметь дело.

«Обмылок» подскочил и схватился за метлу. Потянул на себя уверенный, что Людмила без сопротивления выпустит черенок из рук. Однако она упёрлась. И тут «обмылок» умышленно выпустил метлу. Конечно же, Людмила, не ожидая такой подлой уловки, упала на землю, да неудачно, плечом ударилась о цветочную клумбу, сделанную из декоративного камня. Последние годы подобными клумбами принялись облагораживать скучные и серые дворы города. Всё хоть что-то радующее глаз, чем вообще ничего. «Обмылок» довольный своей выходкой рассмеялся, поднял метлу и откинул к забору. При этом непристойно выругался и с победным выражением на лице оглядел поле боя. Здоровяк одобрительно рассмеялся. Людмила поморщилась, схватилась за ушибленное плечо.

– Погодь, придурок! – вдруг выкрикнул третий: он уже поднялся. Теперь нарушители общественного порядка воззрились на него, и лица у обоих посеклись нервным срывом. Здоровяк был ближе к третьему, он и шагнул первым. Произошла стычка. Даже не стычка, а что-то вроде короткого боя, как на боксёрском ринге. Здоровяк успел выбросить вперёд кулак, уверенный, что подденет в подбородок противника, но противник неожиданно ловко уклонился и очень смачно, а главное точно приложился кулаком прямо в лоб. Раздался характерный шлепок. Здоровяк, даже не охнув повалился на землю.

«Обмылок» проявил собачью преданность – не раздумывая кинулся на выручку приятелю. Как уж он рассчитывал победить, было непонятно. Весь его боевой арсенал состоял из вздыбленных бровей, сморщенного носа и скабрёзных слов. Он даже толком замахнуться не смог. Мужчина в зелёном пуховике перехватил его руку и вывернул; несостоявшийся собутыльник тонко взвизгнул, изогнулся, судорожно ища безболезненное положение для руки. Он так несколько секунд и вертелся, не переставая повизгивать, а когда его отпустили, рухнул на колени и отполз в сторону, словно побитая собака.

Мужчина подошёл к Брыкиной, протянул руку.

2.

Да, он не походил на брутального спасителя из многосерийных сериалов про бандитов и полицейских. Да и на мужчину слегка покусанного жизненными передрягами тоже не тянул; достаточно было взглянуть на него, чтобы понять – выпивал он часто и крепко. Отсюда и неухоженный внешний вид, и заросшее клочковатой, словно ощипанной бородой лицо. Людмила, между прочим, терпеть не могла бородатых мужиков. Как и остриженных наголо. Она была поклонницей естественной красоты. Что природа дала, тем и надо гордиться. Воспитание то было или жизнь подлатала её мировоззрение – не важно; важно то, что вся эта история с алкашами её вывела из себя. От протянутой руки, к слову сказать, она не отказалась.

Мужчина помог ей подняться. При этом не упустил шанса представиться, в чём никакой нужды не было; Людмила подтвердила это взглядом, когда он назвался.

– Чернышев Евгений. Можно Женя!

– Лучше забирай своих собутыльников, и шуруйте со двора.

– Да они вовсе не мои – и поняв, что слушать женщине его нелепицу не интересно, поспешил добавить – Мы, буквально час назад познакомились, скинулись, вот и решили отметить Новый год. Говорила мне мама – не пей с незнакомыми людьми!

Между тем «обмылок» помог очухавшемуся здоровяку встать на ноги; они поплелись со двора, часто многообещающе оглядывались в их сторону, как бы намекая – ничего, подожди, мы с тобой ещё встретимся. Но мужчина не обращал на них внимания, он, похоже, вообще забыл об их существовании.

Он поднял метлу, проверил, цела ли, протянул Людмиле.

– Спасибо, что вступились за меня – сказал новый знакомый.

– Это следствие моей глупости – не тая сарказма, заметила Людмила и взяла метлу.

Тут Чернышев увидел на скамейке посверкивающую стеклом, початую бутылку водки. Почти половина! Предусмотрительный здоровяк оставил её дожидаться, будто девушку в безопасном месте. Бутылка притягивала взгляды Чернышева, манила. Манила не только красочной этикеткой. Чернышев смутился, глянул в сторону поверженных собутыльников, те стояли на углу дома, напряжённо следили за ним. Проводить свою защитницу, а потом вернуться за бутылкой? Мучения от собственной нерешительности и шанса лишится доброй дозы спиртного, мгновенно отразились на его лице.

– Трофеи победителю – Чернышев, наконец-то, перемог смущение и торопливо сгрёб бутылку. Потом, всё так же, чувствуя какую-то страдальческую неловкость, постарался спрятать бутылку в глубокий карман куртки, но карман оказался не настолько вместительным: горлышко предательски высовывалось наружу. Он так и брёл за Людмилой; прятал бутылку, прятал глаза, смущённо улыбался. У самых ворот Людмила оглянулась:

– Что, трубы горят?

Чернышев расслышал в её голосе больше сочувствия, чем брезгливости, это его несколько успокоило от нравственных терзаний.

Он сделал неопределённый жест: пусть сама решает, каково ему; содержимое бутылки уже лишило его покоя; на душе скреблось, царапалось невыносимое желание опохмелиться.

Людмила собралась перед самым его носом закрыть на замок ворота, ключ достала, но отчего-то помедлила; вид у Чернышева был жалостливый. Она спросила:

– А что ты сразу своих собутыльников не отмутузил, вообще вся бутылка тебе бы досталась!

– Несправедливо как-то – заметил он

– Хм! «Несправедливо». Где ты справедливость видел в наше время? Тоже мне – рыцарь печального образа. Закусить-то есть чем? Или так, без закуски, привычнее?

– От апельсинки не отказался бы.

Людмила не сразу поняла, при чём здесь апельсины. Но проследив за его взглядом, устремлённым на яркую коробку из-под апельсинов, поняла ход его мыслей. Она приоткрыла створку:

– Ладно, заходи, защитничек. Присядь вон туда и смотри у меня – сиди тихо!

Чернышев присел куда указали – слева от универмаговских дверей посреди горы бумажных коробок, расставленных на поддоны. Людмила исчезла за дверью. Чернышев думал, её долго не будет, но она обернулась очень быстро. Протянула ему два больших апельсина, понимающе усмехнулась и протянула пластиковый стаканчик. Благодарность и смущение отразились в его взгляде. Он достал бутылку, подставил стакан, но отчего-то помедлил. Людмила смотрела прямо на него, смотрела как-то с грустью, осуждающе что ли. Тут её окликнул зычный голос.

– Вера Михайловна, старшая по смене – испуганно вытаращив глаза, тихо просипела Людмила и метнулась на зов. Чернышев не терял время даром: быстро плесканул почти полстакана, быстро выпил.

Капустный хруст упредил появление Брыкиной. Она вернулась хмурая, расстроенная чем- то:

– Ладно, защитничек, тебе пора. И не бросай шкурки, Тебе тут не мусорка!

– Извините, а как вас зовут? – спросил Чернышев, глядя на неё сверкающими не то от искрящегося снега, не то от выпитого синими глазами и смущённо улыбался.

– Иди уж! Кавалер! – без злобы отмахнулась от него Людмила. Отмахнулась так, как отмахиваются от назойливой собаки, случайно и непонятно отчего прибившейся к незнакомому человеку….

3.

За спиной она явственно услышала приглушённый кашель и обернулась. Прошло три дня, она уж про него и забыла.

– Здравствуйте! – почему-то этот, в общем-то, немаленький мужчина постоянно смущался. Такой вид, будто что-то украл или обидел кого.

– А, здравствуй! – не очень миролюбиво проговорила она, присматриваясь к нему – её удивила перемена, произошедшая с ним за несколько суток. Тёмно – зелёный пуховик не выглядел столь безобразно, как в прошлый раз; вместо потрёпанных тёмных брюк, болтавшихся на нём тряпкой, он был одет в тёмно-синие джинсы, и борода, главное борода, она приобрела ухоженный вид, и стала не то, что меньше, а какой-то аккуратной, и немного даже привлекательной. Синие глаза случайного знакомого, глуша смущение, светились приветливым настроением. Он стеснительно улыбнулся.

– Ты чего такой улыбчивый с утра? Никак опохмелился уже? – и, поняв, что угадала, укоризненно покачала головой – Учти, на сей раз апельсин нема, закончились.

– Да я не за этим заглянул. Тогда-то отблагодарить не успел, растерялся как-то. Да ещё выдул в гордом одиночестве треклятую – повинным голосом молвил он, продолжая смотреть всё так же прямо и приветливо.

– Ты что? Во мне собутыльницу увидел? – она возмущённо фыркнула, вышло у неё это как-то чересчур демонстративно. И сама, досадуя на себя, чувствуя, что не к месту и понапрасну злиться на постороннего человека, отворачиваясь, добавила: «Ступай своей дорогой, не маячь, как репейник»

– Репейник цветёт только летом, а по осени выгорает – спокойно возразил он и добавил – А вы так и не представились. Впрочем, прошу извинить меня за назойливость, я узнал, как вас зовут – Людмила!

Она не без удивления уставилась на него: «А ещё что узнал?»

– Больше ничего. Я только именем интересовался. Не могу же я к вам обращаться без имени. Это верх неприличия для мужчины.

– Слушай, ты…. мужчина. Сейчас развернулся через левое плечо и пошёл приплясывающей походкой отсюда, пока девчонок не кликнула – Людмила для пущей убедительности, что не шутит, ступила к двери универмага.

– Извините Людмила, извините! У меня, просто сегодня день рождения, вот пришёл…

– Вот и ступай отсюда имениничек, и больше не появляйся!

Она отвернулась и взялась перетаскивать поддоны. Поддонов было с десяток, все они лежали недалеко от дверей, их требовалось сложить в углу друг на друга. Несложная работа для мужчины, но не для женщины. Чернышев молча наблюдал, как Людмила надсадно пыхтя, перевернула один поддон, взялась за второй.

– Давай помогу – он впервые обратился к ней на «ты». Это вырвалось непроизвольно, он почувствовал себя неловко. Людмила, тяжело отдуваясь, смахнула капельки пота со лба, полезла в карман фуфайки. В чёрных перчатках, словно насадки в руках рыбака, блеснули ключи. Она отворила одну створку:

– На опохмелку не проси, нет ничего.

– Да я так, от чистого сердца. К тому же я не с пустыми руками – он с торжествующим видом потряс увесистым пакетом.

– Давай проходи, только шустро, у нас, вообще-то, посторонним на территории находиться запрещено – про посторонних Людмила придумала на ходу, зачем, сама не знала, видимо, чтоб не прошенный знакомый не возомнил чего о себе, да с работой не затягивал.

Чернышев отложил в укромное место пакет, принялся за работу. Управился за пятнадцать минут. У неё бы заняло гораздо больше времени.

– Фу! Всё хозяюшка, принимай работу – он взял пакет, но покидать двор не торопился. Глуповатая улыбка не сходила с его лица.

– Да присядь, отдышись – спокойно проговорила Людмила. Они отошли в уже знакомый им угол, он, сминая робость, присел на деревянный ящик. Молчал, взглядывал, щурясь то на неё, то в синь неба. Воздух был стылый, по-зимнему колючий. Солнечные блики играючи прыгали по шершавым серым стенам пятиэтажек, слепо и весело били в окна, предвещая что-то хорошее, жизнеутверждающее. Расхрабрившиеся воробьи пулемётным чириканьем расклёвывали вялое течение утра.

Людмила закурила. Поймав на себе удивлённый взгляд, сделала вид, что молчаливые нотации, как и произнесённые вслух ей доводилось выслушивать, и причём, не раз, но ей наплевать. Она большая девочка, и отдаёт отчёт своим поступкам.

– А у тебя, что, правда, день рождения сегодня?

– Правда! Даже паспорт есть. Взял с собой, но по другому поводу. Показать?

– Не надо.

– Я купил вино. Хорошее. Предлагаю выпить немного – он вдруг замолчал, напряжённо взглядывая на неё. Ему подумалось, что ещё скажет слово, и «хозяйка» двора, заваленного мусором, прогонит его. Брыкину кто-то окликнул, опять, как тогда. Она потушила сигарету и негромко сказала: «Сейчас стаканы принесу»

– Да есть у меня стаканы! – негромко выкрикнул он ей вслед – У меня и орехи есть. Миндаль. Очень, говорят фуршетно и эстетично с вином. Долго ждать?

Она махнула на него рукой и засеменила к дверям. Уходила она, покачивая головой, будто ругала его про себя. Вернулась она не так скоро. Прошло где-то пятнадцать минут. Эти минуты для Чернышева явились сплошным мучением; в пакете лежала початая бутылка водки,– незадолго до встречи с ней выпил для храбрости – и он с трудом сдерживал себя, чтоб не отхлебнуть хоть немного. Вдруг она выйдет в ту самую минуту, когда он присосётся к горлышку, неловко будет, стыдно. Опять же запах может учуять. Ведь, учуяла как-то запах полчаса назад. Или догадалась. Нет, догадаться невозможно. Они знакомы-то…. Он принялся высчитывать, сколько они знакомы. Высчитал – три дня! Чернышев с удивлением поймал себя на мысли, что все эти три дня, что они не виделись, эта женщина будто была рядом с ним и он с ней, сам того не понимая, разговаривал.

Наконец, она вернулась.

– Давай только быстро. Шеф приехал. Он любитель проверять мою работу. Восемь лет знает меня, и всё проверяет.

Стаканы на сей раз Чернышев предусмотрительно прихватил с собой, причём, не стаканы, а фужеры. При виде фужеров Людмила многозначительно хмыкнула, тонкие брови изогнулись дугой, в глазах застыло удивление.

– Ну как? – спросил Чернышев, довольный своей предусмотрительностью. Он даже от удовольствия, прижмурился, словно окатило теплом или слово какое доброе услышал. Он налил по полстакана, и они выпили.

– Вот орешки. Миндаль. Закусывай.

Людмила передёрнула плечами. Чернышев пристально всмотрелся в её лицо, робко поинтересовался:

– С похмелья что ли?

– Сладкое больно – ответила Людмила и потянулась в карман телогрейки за сигаретами. Её опять окликнули.

– Тебе пора идти.

– А давай, посидим где-нибудь? Отметим это дело! Тут кафе есть недалеко, вполне приличное кафе! – и осёкся. Он заметил слабую усмешку на её губах – не поверила. Ему захотелось объясниться: решительно объясниться. Сказать ей, что та история с утренней опохмелкой досадное недоразумение, что он по натуре далеко не тот, за кого она его приняла. Нет, он не алкаш, не бомж, он нормальный мужчина, разве что подвержен некоторым слабостям. Одна из них, это верно, неумение пить, неумение вовремя остановиться. Он заглянул ей в глаза и наряду с насмешливостью, прочитал крайнюю степень безразличия. Желание объясняться пропало.

Её опять позвали. Совсем не вовремя.

– Иди, уж, ухажёр!

– Так я дождусь. До какого часу работаешь?

Вопрос остался без внимания. Она выпроводила его за территорию и закрыла замок.

Строгая!

4.

Чернышев нагнал её через две улицы от универмага. Он это сделал с умыслом, чтоб не компрометировать её. Он надеялся, что проявленная им предусмотрительность не останется без её внимания, тронет её. Дескать, смотри, какой я догадливый! Людмила предпочла не заметить его находчивости. Не сказать, что его появление обрадовало её. Она смерила его недоумевающим взглядом.

Время клонилось к четырём часам дня. Потеплело. Крещенские морозы шли на спад. Небо, воздух, крыши домов – всё дышало незримо подступающей весной. Наверное, это ощущение было преждевременным, но оно было таким желанным и уместным после холодов, которые простояли почти неделю. Не радоваться белому зимнему дню, не вдыхать эти новые, будто ожившие запахи, не наслаждаться вдруг пробудившимся новым явлениям в природе было невозможно.

Пакет оставался при нём. Вот только пухлость пакета заметно убавилась. Да и глаза Чернышева подозрительно ярко блестели. Водочный перегар она не уловила, видимо, Чернышев хорошо закусывал.

– Вы, что за мной следили?

– Следить – занятие скудоумных, а я вычислил. Перед самым обедом заглянул в ваш магазин, представился сантехником из местного жэу, якобы с ревизией отопления. Морозы-то вон, какие стоят!

– Всех местных сантехников мы знаем в лицо. Они часто к нам заглядывают, особенно с утра.

– Так я с одним из них и заглянул к вам. С Тарасовым.

– Это, который старый такой? У него одна бровь белая! – Людмила с интересом посмотрела на Чернышева.

– Да с ним. Душевный старик. А бровь это у него от ожога кипятком. Ещё по молодости. За бутылку согласился подыграть мне.

– И к чему такая одержимая находчивость?

– У меня сегодня, действительно, день рождения, и почему-бы мне не провести его с вами.

– Вы ещё скажите, как в кино – с понравившейся женщиной!

Людмила как-бы увидела себя со стороны; на голову ниже рослого крепкого мужчины, в грубых на войлочной основе, пусть и тёплых, сапогах; в чёрном объёмном пуховике, купленном ещё лет десять назад, уже давно вышедшем из моды, устаревшем только потому, что выглядело, будто из старого забытого всеми фильма. А на голове! Господи, что у неё голове?! Почти такая же вязаная шапочка, как и у этого… как же его фамилия?! Фамилию она не вспомнила, а вот имя, да – Женя! Точно Женя! Почему она запомнила его имя?! Когда-то, много лет назад у неё был парень, которого тоже звали Женей. Грустное воспоминание. И неуместное.

Они встали у регулируемого пешеходного перехода. Чернышев покрутил головой и отчего-то оживился:

– Надо же! Судя по всему, мы соседи. Во – о – он, видите кирпичную пятиэтажку? Это мой дом. Третий подъезд!

Людмила промолчала.

– Людмила, вы по-прежнему игнорируете моё предложение? Создаётся такое впечатление, что моё присутствие вас если не утомляет, то и особой радости не приносит.

Чернышев нарочито заговорил в шутливом тоне, рассчитывая на то, что это принесёт ему определённые дивиденды: Людмила обязана была растаять и пересмотреть свою молчаливую отстранённость. Во всяком случае, на это надеялся Чернышев.

– Послушайте, как вас зовут? – Брыкину юмор Чернышева не тронул.

– Евгений! Евгений Чернышев. Можно Женя.

– Хорошо. Так вот Женя! Я отработала в отличие от некоторых почти полный рабочий день, следовательно, устала, голодна, и спешу домой, чтобы заняться домашними делами.

– Извините, я что-то не подумал. Вы одна живёте? Ну, в смысле…. – и он замялся. Спрашивать замужем ли она – глупо; оба прекрасно поняли в первый же день знакомства, что оба свободны. Как поняли? Он, к примеру, по её взгляду. Ему вдруг вспомнился герой фильма «Москва слезам не верит», который, не особо-то углубляясь в женскую психологию, озвучил незамысловатую формулу: у незамужних женщин взгляд на мужчин оценивающий. Вот Людмила и смотрела на него оценивающе. И ещё с осуждением, чем с макушкой выдала себя. Замужние женщины на таких мужчин совсем не смотрят. Даже с пренебрежением не смотрят; много чести для таких мужчин. А то, что он не женат, это было понятно и без слов. Достаточно было не только взглянуть на него, но и поговорить.

Он потом весь вечер того дня и всю ночь мучился, не находя покоя. Вспоминалось прошлое, вспоминалась жизнь, та жизнь, которая иногда возвращалась к нему во снах, напоминала о себе, будоражила нервы и сердце. Два дня он страдал, а потом пришло желание оправдаться, показать себя в несколько ином в более презентабельном и благородном виде. Потому и пришёл к универмагу. Не случайно же?

Заработал пешеходный транзит. Людской поток мгновенно подхватил их и понёс. Разговаривать не представлялось возможным, нужно было быстро переходить широкополосную дорогу. Когда толпа поредела, Чернышев спросил: «Выходит, вы отказываетесь составить мне компанию и общими усилиями отметить мой день рождения. У меня, кстати, сегодня юбилей!»

Да, ему, Евгению Чернышеву сегодня пятьдесят лет. В, общем-то, ничем не примечательный день, ему казался необыкновенным. Он и хотел его провести соответствующим образом.

Сегодня утром, он был полон решимости! Он сегодня многое вспоминал из той, прошлой жизни. И какое-то отрадное, отчасти давно забытое чувство шевельнулось в нём. Чернышев все эти дни не пил, выглядел, как ему казалось, свежо. Он прихорашивался перед зеркалом, он готовился к тому, что Людмила примет его приглашение, они посидят в недорогом кафе, куда он иногда захаживал. Хозяин кафе знал Чернышева, знали Чернышева и сотрудники кафе, – разрешали ему приносить спиртное с собой. Ради такого события он достал давно не извлекаемый из недр шкафа костюм. Сколько же он его не одевал? Лет семь, поди. Он дожил до такой черты, что уже и забыл, что у него есть костюм. Кстати, неплохой костюм: тёмно-синего цвета, очень красивый.

Кафе, так кафе! Пусть даже и дорого, пусть он, потом почти неделю будет жить впроголодь в ожидании пенсии. Ничего, перебьётся на картошке и макаронах! Впервой что ли? Главное, чтобы согласилась. Он горел этим желанием провести с ней вечер. Про то, что Людмила может отказаться, он не подумал. Он был уверен, что согласится. А собственно, отчего родилась в нём такая уверенность? Наверное, от того, что её давно никто не приглашал на ужин. Если, вообще кто-нибудь приглашал. Да ещё в кафе! Он надеялся, нет, он был уверен, что его предложение вызовет в ней бурю эмоций, и она согласиться. Он погладил белую рубашку, надел костюм, посмотрел на себя в зеркало…. И понял, что костюм только всё испортит. Больно он в нём какой-то неестественный, чужой.

– Поздравляю! Во-первых, у меня нет подарка; во-вторых, я не одета для подобающего мероприятия; в-третьих, у меня напрочь отсутствует настроение. Согласитесь, что нет смысла, отмечает такой знаменательный день с человеком, у которого нет настроения. Немного удивлена, что у вас не нашлось ни одного более близкого человека, чем я, для празднования юбилейного дня рождения – Людмила перешла на грубость, это не было защитной реакцией, скорее всего это было желание и впрямь избавиться от него.

Она напомнила про близких людей, и ему стало как-то неуютно и грустно. Действительно, что он к ней привязался со своей распирающей радостью. Ну, день рождения и день рождения, ей-то с чего радоваться? Хорошо, что хоть в последнюю минуту костюм передумал одевать? Клоунаду устроил бы тут!

Волна благодушного настроения вызванного алкоголем ослабла.

Он стянул вязаную шапочку: от волнения бросило в жар. Под шапочкой, оказывается, скрывались густые тёмно-русые волосы. При такой-то шевелюре и борода смотрелась куда как приятнее, и лицо, неожиданно помолодевшее, в целом выглядело симпатичнее. Она, пожалуй, впервые взглянула на него без пренебрежения и впервые поймала себя на мысли, что доведись им познакомиться при других обстоятельствах, она на него не исключено смотрела бы другими глазами.

Чернышев не заметил, как в расстроенных чувствах расстегнул молнию пуховика. Мелькнул снежный отворот рубашки. Костюм вернул на плечики, а белоснежную рубашку всё-таки одел. Зря, что ли так тщательно гладил? Проходящая мимо женщина с интересом посмотрела на них. Нет, не на них, и Людмила это заметила, а на Женю.

Людмила внезапно остановилась и сказала подчёркнуто холодно:

– Я надеюсь, вы не будете провожать меня помимо моего желания?

Чернышев беспомощно огляделся по сторонам, без всякой надежды напомнил про недопитую бутылку вина и про заказанный столик. Людмила пожала плечами, вроде как посочувствовала: