Устойчивое развитие. Как обеспечивать рост бизнеса и создавать долгосрочные ценности
Вступительное слово от партнеров
Устойчивое развитие – тема, вызывающая массу дискуссий и привлекающая все большее внимание власти, бизнеса и общества. Ее основные задачи – гарантия долгосрочной стабильности, эффективное управление рисками, качественная трансформация в управлении процессами. Многие элементы данной системы – а устойчивое развитие все-таки следует воспринимать как сбалансированную систему социально-экологических и управленческих факторов, безусловно, влияющих на основные бизнес-процессы компаний, – на самом деле не являются чем-то новым, требующим кардинальной трансформации привычных практик.
Цель устойчивого развития – гармонизация потребностей настоящего времени и будущих поколений без ущерба кого бы то ни было: человека, бизнеса, государств, окружающей среды.
Настоящая книга является ценным сборником уникальных российских практик путей трансформации бизнеса с целью создания дополнительных драйверов роста. Несмотря на то что каждый путь, как и причины этой трансформации, уникален, общим является одно: большая доля успеха в данном процессе связана с осознанием мотивов, побуждающих к изменениям, и степенью сотрудничества различных субъектов, следовательно, чем больше компаний включаются в повестку устойчивого развития, тем эффективнее будет общий результат.
Устойчивая бизнес-модель – модель будущего, и я приглашаю вас сообща менять мир с целью лучшего, более экологичного и социально справедливого будущего.
Алибек Айбекович Тналин, генеральный директор ПАО «ЭЛ5-Энерго»
Предисловие
Выходящая в 2024 году книга про ESG может показаться кому-то данью прошедшей моде, потому что мир за последние несколько лет изменился чрезвычайно сильно. И особенно заметен в этих изменениях отлив глобализации – притом что ESG, несомненно, глобальный лозунг. Возможно, последний глобальный лозунг, который остался точкой консенсуса в разбегающихся вселенных.
Тем не менее хотелось бы поддержать и авторов, и читателей книги тем, что речь идет скорее о настоящем и будущем, чем о прошлом. Да, глобализация ушла, но она вернется. Глобализация – волнообразный процесс. Если смотреть на данные по перетоку людей, капиталов, услуг, товаров – не за 5–10 лет, как привычно делают макроэкономисты, а за 150 лет, – то вырисовывается совсем другая картина. А так и надо смотреть, потому что мировое хозяйство существует по крайней мере с 1857 года, когда первый мировой экономический кризис объял все экономики мира, показав образовавшееся единство, связанность этих экономик.
С тех пор глобализация приходила и уходила. И разумеется, ее спады были тесно связаны с военными конфликтами. Кстати, максимум этого процесса был достигнут не в обжитом нами XXI веке, а накануне Первой мировой войны – в 1913 году.
Глобализация вернется, потому что идею Адама Смита об экономической эффективности разделения труда никто не опроверг.
Люди все равно лучше делают то, что любят и умеют делать. Поэтому периодически растет связанность экономик через систему специализации. Что же ее разрушает? Это трудный вопрос. Но, скорее всего, отток глобализации связан с культурными дистанциями, потому что слишком тесная взаимосвязь большого количества весьма разнообразных обществ и экономик приводит к многочисленным напряжениям даже внутри достаточно близких друг к другу стран Евросоюза, не говоря уже о различиях в странах на разных континентах.
Попытка сжать культурно разные страны под общей координацией оборачивается разбеганием их, отливом глобализации. Думаю, что возврат глобализации произойдет вместе с активизацией идей устойчивого развития и ESG. В этом смысле те, кто сейчас занимается подобными проблемами, должны отличаться от остальных достаточно длинным взглядом. Они смотрят не себе под ноги, а туда, где из-за горизонта возникают иногда новые явления, иногда повторения того, что мы уже видели.
Вообще, без длинного взгляда жить трудно. Потому что когда мы думаем всего на год-два вперед, мы очень редко занимаемся главными проблемами. Потому что фактически злоба дня довлеет над человеком и решаются проблемы, с которыми можно справиться в краткосрочной перспективе. А важнейшие проблемы вряд ли решаются меньше, чем за 10 лет, потому что 10 лет – это время вызревания человеческого капитала, сдвига в ценностях, в технологиях и т. д.
В России, к сожалению, мало людей, которые мыслят на период 10–20 лет, потому что одной из действующих культурных черт российского общества является высокое избегание неопределенности. Мы входим по этому показателю в число стран, которые могут считаться чемпионами, но вряд ли должны этим гордиться. Что такое высокое избегание неопределенности? Это страх перед будущим. Конечно, он появляется неслучайно. Его возникновение связано с теми шоками, которые переживала страна в своей истории, и желанием закрыться от радикальных поворотов, погрузиться в некоторую надежность стационарного, стабильного существования.
Но при такой установке, конечно, вряд ли можно рассчитывать на распространение инновационных технологий или развитие венчурных рынков. Рецепт против высокого избегания неопределенности связан прежде всего с тем, что называют культурой неудач. То есть нужно признать, что ошибки совершать можно. Ничего страшного в этом нет. Страшно скрыть ошибку, не обдумать ее, не изменить поведение в результате совершенного промаха. Но истинные подвижки и открытия случаются только после некоторой серии ошибок. Значимость длинного взгляда начинают сознавать и на верхних уровнях принятия решений в России. С 2023 года действует стратегия развития финансовой грамотности и финансовой культуры до 2030 года, где одна из целей – продление горизонта принятия решений у граждан, что важно и для перехода к инвестиционной деятельности, и для развития институциональных инвесторов, и для изменения экономического поведения.
Поэтому утверждение долгого взгляда – это общее основание для того, чтобы понять, что вопросы устойчивого развития – не лексика того или иного периода, а реальные глубокие проблемы, которые накатывают на нас из будущего. Конечно, трудность обращения к проблемам ESG и устойчивого развития связана не только с ощущениями прошедшей моды, но и с издержками, потому что, да, так получается дороже вести хозяйственную деятельность, чем без признания этих базовых понятий. Что можно сказать тем, кто не решается пойти на соответствующие издержки?
Это фактически издержки на открытость, на социальную отчетность, то есть, вообще говоря, на увеличение доверия, – снижение всех видов трансакционных издержек в коммуникации различных субъектов рынка. То, что сейчас воспринимается как издержки, на самом деле есть инвестиции, снижающие последующие издержки. Это инвестиции в новый институт, а доверие к институтам лежит в основе обобщенного межличностного доверия.
Расчеты известных французских ученых Алгана и Каю показали, что это один из главных ресурсов развития российской экономики, который может на треть увеличить валовый продукт на душу населения в случае повышения обобщенного доверия людей друг к другу (до того уровня, которого достигала еще 10 лет тому назад Швеция).
Последнее, что хотелось бы заметить. Я скорее ESG-скептик, чем ESG-оптимист, потому что, с моей точки зрения, ESG очень напоминает некую каучуковую идеологию или даже мифологию, терпеть которую люди готовы хотя бы потому, что это последняя точка общечеловеческого согласия.
Однако за обложкой ESG стоит вполне реальная проблема, а именно проблема построения институтов, которые способствуют достижению целей устойчивого развития. Мне не кажется, что нынешние направления институциональной реализации ESG являются правильными и сбалансированными, потому что фактически они, безусловно, создают скорее выигрыш развитых стран с увеличением проигрыша стран отстающих. Обращаю ваше внимание, что дедушка нынешней институциональной системы, Киотский протокол, делал ровно наоборот. И в этом смысле был великим творением умов, согласия и договороспособности.
Именно поэтому мне кажется, что более эффективная институциональная реструктуризация обеспечения целей устойчивого развития еще впереди. Это дело правительств, экспертных кругов, бизнеса, работающего на транснациональных рынках, но, для того чтобы этим делом заниматься, надо видеть достигнутое – а бизнес-практика уже накопила необходимый объем позитивных решений.
Книга, предлагаемая вниманию читателей, особенно во второй своей части, содержит большое количество конкретных кейсов, которые можно примерить к себе, своему бизнесу, своей отраслевой направленности. Именно поэтому она полезна не только для философского размышления об отдаленных судьбах человечества, но и для принятия бизнес-решений сегодня и завтра – ради послезавтрашнего дня.
Александр Аузан, д. э. н., профессор, декан экономического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова
Введение
Современный мир становится все более единым, изменчивым и одновременно хрупким. Глобализация связала экономики разных стран, по-настоящему непроницаемых границ почти не осталось, новые технологии и продукты быстро добираются до каждого уголка Земли. Почти каждая вещь, которой мы пользуемся, – результат совместной работы нескольких компаний из разных стран и континентов.
Одновременно глобальными стали и проблемы: открытые границы облегчают перемещение и капитала, и беженцев. Эпидемии превращаются в пандемии, локальные войны и голод порождают массовую иммиграцию, а последствия экологических катастроф сказываются на всем мире. То же касается и бизнеса. Можно ли было представить еще шестьдесят лет назад, чтобы компания платила штрафы за ущемление прав зарубежного персонала, экологические нарушения или эксплуатацию детского труда поставщиками?
Новые технологии сделали нашу жизнь более комфортной, но одновременно подняли уровень запросов к ее качеству. Наши современники считают нормой то, что век назад было бы редкой роскошью: здоровую еду, посильный рабочий день, права человека. Однако для многих миллионов обитателей планеты голод и ежедневная борьба за жизнь так и остались реальностью. И это уже не только их проблема, ведь мы все в общем доме.
При этом пандемия COVID-19 2020–2022 годов показала, насколько по-разному можно воспринимать даже очевидные глобальные угрозы. Пока весь мир боролся с опаснейшей болезнью, кто-то отчаянно доказывал надуманность проблемы, рассуждал о несправедливости защитных мер и даже заговоре врачей и фармацевтических компаний. К счастью, правительства, врачи и фармацевты сделали свою работу, пандемия осталась в прошлом, а голоса скептиков затихли.
Организации и компании, которые занимаются устойчивым развитием[1], сталкиваются с похожим отношением к своей работе. Около сорока лет ООН, государства и бизнес-сообщества совместно занимаются решением глобальных экологических, социальных и экономических проблем. Несколько десятилетий выстраиваются международные, национальные и корпоративные механизмы достижения цели «избавить человечество от тирании нищеты и нужды, исцелить и обезопасить нашу планету»[2]. Но до сих пор есть и те, кто всерьез рассуждает о «естественном изменении климата» и «надуманности проблем», а их возражения обычно сводятся к простому выводу: «Можно ничего не делать».
Однако следование принципам устойчивого развития уже стало необходимым условием успеха современной компании. Сегодня без ESG[3] -трансформации почти невозможно выйти на крупнейшие международные рынки сбыта или капитала, удержать перспективную молодежь, избежать репутационных рисков. И движение в этом направлении продолжится.
Глава 1. Что изменилось после 2022 года
Глобальные кризисы и вызовы – это сложные, многофакторные, долгосрочные задачи, решение которых требует значительных усилий и средств. Есть соблазнительный выход – отрицать сам факт проблемы или приписывать ее слишком могущественным для человечества силам, а в итоге не делать ничего. Например, объяснять глобальное потепление «завершением малого ледникового периода», многовековыми природными циклами или искать в нем положительные последствия вместо борьбы с выбросами парниковых газов. К сожалению, реальность не дает нам возможности переждать проблемы. Атмосфера продолжает накаляться, засуха разрушает плодородную почву, вымирают многие биологические виды.
Даже самые ярые скептики концепции устойчивого развития признают необходимость природоохранных мер. Но много ли будет пользы для планеты, если перенести вредное производство из богатой страны в бедную? Помогут ли строгие экологические законы там, где нет контроля над выбросами, а опасные отходы можно безнаказанно закапывать в лесу или сливать в реку? Возможно ли выявить нелегальные свалки или ночные выбросы там, где местные жители, которые хоть и страдают от этих нарушений больше всего, но не имеют возможности донести информацию до контрольных служб? А ведь мы живем в едином мире, где даже во вполне благополучной стране ребенок может взять в руки игрушку с ядовитой краской из-за слабого экологического контроля в далекой стране-производителе.
Глобальные кризисы требуют комплексного решения на всех уровнях. С точки зрения бизнеса это означает работу одновременно с тремя аспектами ESG – экологическим[4], социальным и управленческим. Например, с точки зрения ESG пандемия стала испытанием на прочность социальных факторов (S) корпоративного сектора. На фоне крайней нервозности и повальных болезней сотрудников компаниям приходилось на ходу перестраивать технологические процессы, цепочки поставок, внутренние инструкции. Забота о здоровье и безопасности персонала стала важнейшей задачей менеджмента. Компании активно занялись, казалось бы, далеким от основного бизнеса делом: ремонтировали больницы, закупали медицинское оборудование, открывали пункты вакцинации.
Отметим, что назвать этот кризис полной неожиданностью нельзя. Всемирный экономический форум в отчете о глобальных рисках за 2019 год указывал среди прочих опасностей «бактерии, вирусы, паразиты или грибки, которые вызывают неконтролируемое распространение инфекционных заболеваний… приводящих к массовым смертельным исходам и экономическим сбоям»[5]. А еще в 1987 году в докладе Всемирной комиссии по вопросам окружающей среды и развития (комиссии Брундтланд) говорилось о вполне реальной опасности глобальных эпидемий и мерах подготовки к ним.
Большая часть медицинских исследований сконцентрирована на поиске лекарств, вакцин и других технологических методов. Многие изучают болезни, распространенные в промышленно развитых странах, поскольку существенная часть общего оборота фармацевтических компаний приходится именно на лечение этих недугов. Необходимо срочно расширить исследования тропических болезней, связанных с окружающей средой, которые становятся основной проблемой здравоохранения в странах третьего мира. Эти работы должны сосредоточиться не только на новых лекарствах, но и на принятии санитарных мер по борьбе с этими недугами[6].
События 2022 года имели, конечно, другие причины и активнее воздействовали на факторы управления (G), но последствия для бизнеса оказались похожими. Компании были вынуждены срочно перестраивать базовые схемы работы, искать новых поставщиков, жертвовать чем-то ради выживания. У многих организаций значительно сократилось количество ресурсов – финансовых, временных, человеческих.
Для российских компаний значительно изменилась мотивация заниматься ESG-повесткой. Если в начале 2022 года около 70 % респондентов называли «растущие требования инвесторов» ключевой причиной, то в 2023 году главным драйвером в России стал регулятор[7]. Просто забыть о ESG-повестке не получилось бы ни у кого хотя бы из-за требований российского законодательства. Но иностранные инвесторы играли очень важную роль в продвижении ценностей устойчивого развития в России на корпоративном и государственном уровнях, а после 2022 года их влияние существенно ослабло.
В этих условиях те, кто и раньше считал тему устойчивого развития «не очень понятной и точно не жизненно необходимой», на время отошли от нее. Конкретные причины могли быть разными. Кто-то изначально планировал использовать «новое модное увлечение» для проведения IPO (первичного публичного размещения акций) и привлечения западных инвесторов, что теперь стало очень затруднительным. Другие решили просто переждать бурное время.
Мы видим, что исчезают компании, которые занимались ESG-тематикой исключительно для пиара или из-за следования общей моде, а кто-то даже не брезговал гринвошингом[8]. И в конце концов останутся те, кто понимает, в чем польза от тематики ESG и устойчивого развития, кто встраивает эти ценности в корпоративную ДНК. Поэтому изменения 2022–2023 годов в некотором смысле полезны для российского рынка[9].
Ирина Бахтина, с июля 2021-го по декабрь 2023 года директор по устойчивому развитию, РУСАЛ
Скептиков объединяет то, что они замкнулись на локальном рынке и текущих задачах. К счастью, большинство российских компаний решили не отказываться от ESG-практик[10], хотя и внесли в них поправки из-за изменившихся условий. Прагматики намерены и дальше работать с зарубежными организациями, а ESG-повестка активно развивается по всему миру, в том числе в странах Азиатско-Тихоокеанского региона[11]. Иными словами, стратегически для них все осталось по-прежнему.
На форумах и семинарах мы часто наблюдаем дискуссии скептиков и прагматиков на тему ESG в сегодняшних условиях.
– Зачем продолжать заниматься зеленой энергетикой или логистикой, когда западные рынки все равно закрыты? – недоумевают первые. – И зачем вообще делать что-то сверх того, что требует от нас государство?
– Но российское законодательство развивается в том же направлении, – объясняют вторые. – Если мы сегодня строим новый цех, то должны учитывать будущие требования к производству. Иначе инвестиции будут напрасными. И как вы собираетесь торговать с Азией, если там те же требования в области ESG?
Типичный представитель компании-скептика обычно аргументирует свою позицию непредсказуемостью будущего.
– Как можно планировать работу, когда все постоянно меняется? – возмущается скептик. – Мы закупали «углеродные единицы», а теперь нам говорят, что этого мало. Все рапортуют об успехах в производстве чистой энергии, а мировое потребление газа и нефти только растет. Все это мало похоже на искреннюю заботу о планете!
На первый взгляд, многие упреки скептика справедливы. Но неправ он в самом главном – в отношении к ESG-повестке как к чему-то стороннему, навязанному внешними силами, очередной помехе «нормальному бизнесу». Скептик даже может открыто называть устойчивое развитие изначально вредным для экономики изобретением неких глобальных сил. Трудно сказать, что здесь первично: нежелание меняться или подлинная вера в теорию заговора. В любом случае скептик относится к ESG как к обременению, без которого лично ему будет лучше. А что касается проблем охраны окружающей среды, «так на наш век хватит, да и некоторые ученые сомневаются в необратимом изменении климата».
В отличие от скептиков, компании-прагматики успели «распробовать» ESG как инструмент повышения эффективности. Типичный представитель такой организации своими глазами увидел, как улучшается бизнес благодаря ESG-трансформации. Он понимает, что эта якобы навязанная концепция полезна ему.
– Меняется не только внешний мир, но и наша страна. Молодое поколение действительно заботится об экологической ситуации, стремится реализовать себя, хочет гордиться своей работой, – объясняет прагматик. – Компаниям тоже нужно меняться. Уже не получится откупиться от государства «углеродными единицами», а от персонала – небольшим повышением зарплаты. Придется все делать на совесть: сокращать выбросы, развивать социальные проекты, вовлекать сотрудников. Иначе компания просто не выживет в новом мире.
С точки зрения прагматика, все текущие изменения относятся к тактике, а стратегия не изменилась. Да, европейские власти на время возобновили использование угольных электростанций, но одновременно они же приняли решение об ужесточении норм выбросов парниковых газов к 2030 году. Причем в более жестких условиях будут работать именно европейские компании и их партнеры. О какой же недобросовестной конкуренции может идти речь?
И скептик, и прагматик искренне заботятся о своих компаниях, но это топ-менеджеры, которые по-разному смотрят на мир. Скептик оценивает прежде всего ближайшую перспективу, риски потерь и старается обойтись минимальными изменениями существующей схемы работы. Раньше для него главным основанием заниматься ESG были жесткие требования иностранных партнеров, теперь – более мягкие национальных регуляторов. Но в обоих случаях для него это внешние силы, которые только мешают нормальной работе.
Формально прагматик находится в той же ситуации, но оценивает среднюю и дальнюю перспективу – этим и отличается его подход. Международные и российские ESG-драйверы для него не только источник ограничений, но и создатели новых правил игры, открывающие дополнительные возможности. Прагматик не боится перемен и стремится извлечь из них пользу: внедрять в компании передовые технологии, вовлекать персонал, заходить на перспективные рынки. Он не тратит силы на противодействие мифическим глобальным заговорщикам, а действует сообразно обстановке.
– Если мы поставляем товар на восточный рынок, то должны анализировать, какие там ожидания сегодня и будут завтра. Клиенты хотят все более низкоуглеродную продукцию – и будут хотеть, потому что устойчивое развитие – глобальный тренд, – объясняет прагматик. – Значит, нужны решения, например, для работы с водородом и углекислым газом: оборудование для перекачки, трубы, хранилища. Это растущие рынки, где можно зарабатывать.
Традиционные активно растущие зеленые технологии, такие как ВИЭ или электротранспорт, уже быстро растут в АТР, прежде всего в Китае. Южная Корея занимает десятое место по объему рынка электромобилей, большие надежды возлагаются на Индию – по прогнозам, к 2030 году она займет тут четвертое место. Значимый рост ожидается и для технологий улавливания и хранения углерода, особенно высоким будет спрос в странах Юго-Восточной Азии, которые не могут позволить себе быстрый отказ от «грязной» электроэнергии[12].
Прагматики исходят из того, что глобальные экологические, социальные или политические проблемы разрушают внешнюю среду бизнеса. Неважно, насколько вы успешны в очередном годовом отчете, если расплатой за это станут невыносимые условия жизни.
– Бизнес работает не в вакууме, а на одной планете, в одном обществе, – объясняет типичный руководитель компании-прагматика. – Например, Всемирный банк прогнозирует[13] к 2050 году огромную экологическую миграцию – 216 млн человек, и этот процесс уже идет. Для сравнения, последний миграционный кризис из-за событий на Ближнем Востоке оценивают в 2,5 млн. Это будет катастрофой и для государств, и для бизнеса. Разве это и не наша проблема тоже?
Более дальновидные компании не только учитывают внешние требования и тренды в области ESG, но и сами стараются делать все возможное для достижения целей устойчивого развития. Их корпоративные документы обычно ставят более жесткие ограничения по ESG-показателям, чем рамки законодательства или инвесторов.
– Идея Парижского соглашения состояла в том, чтобы не допустить повышения среднегодовой температуры более чем на полтора градуса к 2100 году, – говорит прагматик. – А мы достигнем этого рубежа к 2035-му, на 65 лет раньше. Это говорит о быстро нарастающих тяжелых последствиях, что необходимо учитывать в стратегических планах бизнеса.
События 2022 года мало повлияли на отношение многих российских компаний-прагматиков к ESG-повестке, потому что они уже интегрировали принципы устойчивого развития в свою корпоративную культуру, «изменили свою ДНК». Отметим, что немалая их часть была прочно связана с иностранными партнерами или имела западные материнские компании, из-за чего в 2022–2023 годах им приходилось делать сложный стратегический выбор, вплоть до ухода из России. Но те, кто остался, по-прежнему вдохновляют коллег своим примером и стимулируют их к ESG-трансформации.
По мере развития компании ESG становится гарантом дальнейшего роста и соответствия современным требованиям – ни один крупный международный партнер, биржа или банк не станет сотрудничать с компанией, у которой нет зеленых практик. Устойчивое развитие – это не только элемент стратегии, но и путь ведения бизнеса в современном мире[14].
Дарья Гончарова, директор по устойчивому развитию, «Полиметалл»
В каком-то смысле такие компании уже живут в будущем, в другом обществе. Они стараются учитывать интересы не только акционеров, но и потребителей, партнеров, сотрудников. Их подход к бизнесу можно назвать «здоровым образом жизни»: они стараются прилагать усилия сегодня, чтобы жить дольше и обеспечить лучшее во всех смыслах будущее. Причем зачастую это общая позиция – ее разделяют и сотрудники, и владельцы, и руководители.
Сегодня лидеры в области устойчивого развития все чаще относят себя к «борцам» – людям, которые считают, что мир меняется в худшую сторону, но у них есть возможность изменить его, в том числе делая организацию гибче, улучшая ее ключевые показатели и обеспечивая ей долгосрочные конкурентные преимущества. Лидеры нового типа не стремятся добиться экономической эффективности любой ценой. Они видят свою задачу в привнесении большего смысла в деятельность бизнеса, не жертвуя ее финансовыми показателями, а балансируя и создавая долгосрочную ценность деятельности предприятия для всех[15].
Скептик относится к ESG как к вынужденным тратам, своеобразному налогу внешним лоббистам, а прагматик – как к возвратным инвестициям. Заметим, что на ESG-мероприятиях их дискуссии чаще всего заканчиваются конструктивно: скептики заражаются энтузиазмом прагматиков, особенно после конкретных примеров из практики.
При всем пугающем масштабе кризисов 2020–2022 годов сложно придумать сценарий отмены или существенного отката ESG-повестки и в мире, и в России. Цели устойчивого развития ООН по-прежнему актуальны, причем времени на их достижение остается все меньше. ESG-отчетность постепенно стандартизируется и превращается в обязательную на международных рынках. А правительства, центральные банки и крупнейшие инвестиционные фонды прямо заявляют о неизменности курса. Проще говоря, стратегически не изменилось ничего.
Интерес к теме устойчивого развития точно никуда не уйдет – я бы сравнил это с финансовой отчетностью. То, как формировались такие стандарты, как US GAAP, IFRS, РСБУ, очень похоже на то, как сейчас формируются нефинансовая отчетность и аудит. Это просто станет своего рода гигиеной: те компании, которые этим не занимаются, не будут интересны инвесторам. Следование ESG-принципам станет частью ДНК любой нормальной компании, которая хочет, чтобы ее продукты покупали, хочет иметь инвестиционную привлекательность[16].
Дмитрий Коломыцын, директор по корпоративным финансам и связям с инвесторами «Группы НЛМК»
Глава 2. Отношение к устойчивому развитию зависит от горизонта планирования
Одна из крупных российских компаний внедрила в модель своей работы внутреннюю «цену на углерод». Это показатель, который они вводят в финансовую модель, когда оценивают текущие и будущие проекты. Компания считает, что плата за выбросы – вопрос времени, этих расходов не избежать.
Такой подход дает интересный эффект. Вполне рентабельные в реальных условиях проекты после поправки на «цену на углерод» могут оказаться убыточными. И наоборот, проекты по снижению выбросов из заведомо убыточных превращаются в прибыльные.
Если оценивать эту практику формально, то получается, что компания помещает себя в искусственную реальность. Сегодня нет никакой платы за выбросы, поэтому финансовая модель неверна, а организация теряет прибыль. Но что будет через 10 или 20 лет? Ведь крупные проекты обычно долгосрочные. Нет смысла вкладывать деньги в объект, который сегодня дает прибыль, но станет убыточным через несколько лет, когда ужесточится законодательство.
Можно ли считать дальновидным предпринимателя, который не учитывает долгосрочные глобальные тренды? Однако скептики именно так и поступают, когда откладывают ESG-трансформацию до последнего. Другими словами, отношение компании к устойчивому развитию во многом зависит от горизонта планирования, управленческой зрелости.
– Но законы постоянно меняются, – возражает скептик. – То Европа заново запускает угольные электростанции, то регулятор объявляет бесполезным прямое улавливание углекислого газа. Как можно что-то планировать в таких условиях?
Действительно, Supervisory Body, надзорный орган Парижского соглашения, в своей записке предложил[17] минимизировать роль технологических решений удаления углекислого газа – Carbon Dioxode Removal (CDR), а взамен активнее развивать природные решения. В этом смысле скептик прав. Компании, которые внедряют CDR-решения, оказались в сложной ситуации и даже составили коллективное письмо[18] с критикой выводов Supervisory Body.
Неправ скептик в другом. Цели устойчивого развития (ЦУР) остаются неизменными, но корректируются недостаточно эффективные методы их достижения. Проблема, на которую обратил внимание Supervisory Body, – сомнительная польза существующих CDR-решений из-за их дороговизны и технологической сложности. Во-первых, они не по карману развивающимся странам. А во-вторых, слишком дорогая технология улавливания сама по себе увеличивает затраты мировой экономики и лишь отдаляет цели устойчивого развития.
Мероприятия по удалению, основанные на инженерных разработках, технологически и экономически не обоснованы, особенно в масштабах, и представляют неизвестные экологические и социальные риски (P-12, R-83:a, R-84:a, R-50:c, d). В настоящее время на долю этих видов деятельности приходится абсорбция, эквивалентная 0,01 млн тонн CO2 в год (С-15:а) по сравнению с 2000 млн тонн CO2 в год, удаляемыми в результате наземной деятельности. Эти мероприятия не способствуют устойчивому развитию, не подходят для реализации в развивающихся странах, не способствуют снижению глобальных затрат на смягчение последствий и, следовательно, не служат ни одной из целей механизма статьи 6.4[19].
В каком-то смысле Supervisory Body защищает интересы планеты точно так же, как руководитель-скептик – своей компании. Нет смысла вкладываться в развитие бесперспективных из-за своей дороговизны технологий – вместо решения проблемы можно получить много новых. Но действия Supervisory Body, конечно, лишь подчеркивают неизменность главной цели; критикуется конкретный способ ее достижения, и ни о каком отказе от задачи сокращения выбросов нет и речи.
Как бы ни менялось в будущем практическое наполнение ESG-повестки, компания-скептик всегда окажется в проигрыше, поскольку она не готовится ни к какому варианту, кроме невероятного: глобального отказа от ЦУР. Напротив, более прагматичные компании, которые учитывают в своих стратегических планах ESG-повестку, получат мощное конкурентное преимущество в ближайшем будущем. Действительно, и российское, и международное законодательства в этой области меняются постоянно, но логика перемен очевидна: достижение целей устойчивого развития. Потому не так важно, в каком конкретно году появится то или иное требование регулятора.
Федеральный частный проект «ЭкоОтвет» ассоциации «РусПРО» – один из примеров реализации такой стратегии. Компании-участники начали развивать систему раздельного сбора и переработки отходов в рамках расширенной ответственности производителя. О том, будет ли такая ответственность закреплена законом, споры шли вплоть до его принятия в 2023 году. Пока одни предприниматели и бизнес-сообщества активно доказывали регуляторам и общественности, что нельзя ставить производителей в такие жесткие условия, это резко снизит их рентабельность, другие компании сосредоточились на более реальной цели. Они готовились работать в новых условиях. Еще в 2018 году появилась Ассоциация производителей, импортеров товаров, осуществляющих самостоятельное выполнение нормативов по утилизации отходов от использования товаров и упаковки «РусПРО», на которую учредители переложили основные технические вопросы.
Ассоциация подбирает переработчиков отходов. Она же их проверяет – выезжает на производство, наблюдает за переработкой, оценивает потенциал, заказывает внешний аудит. Нам важно, чтобы все было прозрачно, без манипулирования показателями или имитации работы. Переработчиков достаточно много, и их нужно контролировать – «РусПРО» берет эту работу на себя.
Ирина Антюшина, директор по корпоративным отношениям и устойчивому развитию Unilever в России и Беларуси, член совета директоров
Теперь, когда федеральный закон о РОП стал реальностью, участники проекта «ЭкоОтвет» оказались лучше подготовлены к новым требованиям. Правильный стратегический выбор позволил им заранее решить многие технические вопросы без спешки и угрозы штрафов. Те же компании, которые надеялись на бесконечное откладывание закона или отказ от его принятия, теперь вынуждены срочно наверстывать упущенное.
С точки зрения стратегического управления главная проблема ESG-скептиков в том, что они всё еще считают наш мир неизменным. Но это давно не так. Еще в конце холодной войны американские военные аналитики ввели термин VUCA (от Volatility, Uncertainty, Complexity, Ambiguity). Иначе говоря, еще мир 1980-х они назвали изменчивым, неопределенным, сложным и неоднозначным. Это была практическая модель для стратегического планирования, которая показала, что успех в VUCA-мире обеспечивают гибкое мышление, инициативность и адаптивность. Постепенно эта концепция проникла в бизнес-среду. Один из видимых результатов – корпорации постепенно отказались от жестких и подробных стратегических планов в пользу гибких и адаптивных. Задачи четко видеть цели и удерживать их в фокусе, глубоко разбираться в проблемах, максимально быстро принимать решения стали для современного бизнеса гораздо более важными, чем подробное планирование.
Концепция BANI (от Brittle, Anxious, Non-Linear, Incomprehensible), которая появилась как развитие VUCA, утверждает, что наш мир хрупкий, тревожный, нелинейный, непостижимый. Например, сирийский кризис, пандемия COVID-19 и события 2022 года показали, как быстро могут меняться, казалось бы, незыблемые правила нашей жизни.
ESG-скептики любят представлять сторонников устойчивого развития романтиками – «борцами за все хорошее против всего плохого», а себя – прагматиками. Но на самом деле они лишь отказываются видеть неизбежное будущее. Когда-то романтиками и бунтарями называли тех, кто призывал учить детей без физических наказаний или утверждал, что свободные труженики эффективнее рабов. История показала, кто в итоге оказался прав и насколько губительно не замечать качественных изменений.
«Все плохое», против которого борются сторонники устойчивого развития, – разрушение общества, экономики и природы. Эти проблемы не исчезнут сами собой, поэтому надолго останутся и цели устойчивого развития, которые фокусируют усилия на их решении. А регуляторы и ответственные инвесторы продолжат формировать такую бизнес-среду, которая будет стимулировать ESG-практики. Именно поэтому неизменность целей и относительная, учитывая глобальный масштаб, гибкость методов – это сильная, а не слабая сторона движущих сил повестки. Романтики эффективнее скептиков, потому что лучше понимают мир и помнят о его хрупкости.
Если же управленец в планировании и работе не учитывает изменчивость и нелинейность развития внешней среды, то это означает его ограниченность – намеренную или нет. Позицию сознательного сужения зоны ответственности бизнеса сформулировал нобелевский лауреат Милтон Фридман в 1962 году в книге «Капитализм и свобода»:
Все шире распространяется мнение, что на руководителях корпораций и профсоюзных лидерах лежит некая «социальная ответственность», помимо служения интересам их акционеров или членов юнионов. Это мнение изобличает глубоко неверное представление о характере и природе свободной экономики. При такой экономике у бизнеса имеется одна и только одна социальная ответственность: использовать свои ресурсы и заниматься деятельностью, рассчитанной на увеличение своих прибылей, соблюдая при этом правила игры, то есть участвуя в открытой и свободной конкуренции без обмана и мошенничества[20].
Тезисы Фридмана и через 60 лет после выхода книги разделяют многие предприниматели. А кто-то идет дальше, как Гордон Гекко, герой культового фильма «Уолл-стрит», когда сводит всю мотивацию бизнеса к алчности:
Суть, леди и джентльмены, в том, что алчность – это хорошо. Это правильно. Она окупается, алчность очищает и дает свободу, она сама суть эволюционирующего духа. Алчность, в чем бы она ни проявлялась, всегда способствовала развитию человечества[21].
В этом же фильме была талантливо показана проблема такого подхода. Ради успеха энергичный капиталист старается всеми силами изменить правила игры в свою пользу. А «открытой и свободной конкуренции без обмана и мошенничества», по Фридману, на практике просто не существует. Вместо нее продолжается бесконечная гонка без правил, которая губит планету и общество. Именно поэтому нельзя сказать, что цели устойчивого развития лишь «дополняют правила игры». Это гораздо более серьезные изменения на концептуальном уровне.
ESG-скептики могут даже признавать очевидные проблемы и природы, и развития общества, но при этом протестуют против вовлечения их компаний в непривычные процессы. Фактически они пересказывают тезисы Фридмана, который считал, что любые дополнительные обязательства подрывают основы бизнеса и «свободного общества».
Мало какое событие сможет подорвать самые основы свободного общества так же сильно, как принятие руководителями корпораций какой-либо социальной ответственности, кроме ответственности заработать для своих акционеров как можно больше денег. Эта доктрина носит глубоко подрывной характер. Если у бизнесменов есть некая социальная ответственность, кроме получения максимальной прибыли для своих акционеров, то откуда им узнать, в чем она состоит? Хорошо ли будет, если никем, кроме самих себя, не выбранные частные лица станут решать, в чем состоит общественный интерес? Смогут ли они решить, какое бремя им будет целесообразно возложить на себя или на своих акционеров, чтобы послужить этому общественному интересу? Допустимо ли, чтобы эти государственные функции налогообложения, ассигнования и контроля выполнялись людьми, которые оказались в данный момент во главе определенных предприятий, на каковые посты их назначили группы сугубо частных лиц?[22]
Ошибка позиции ESG-скептиков та же – неверная оценка реальности. Современный бизнес не только действует по установленным правилам в своих интересах, но и усугубляет проблемы, которые привели к появлению задач устойчивого развития. Промышленные отходы и техногенные катастрофы вредят природе, малые зарплаты порождают бедность и голод, забота исключительно об эффективности персонала лишает шансов на самореализацию незащищенные группы. И есть еще сознательные действия предпринимателей того же типа, что и Гордон Гекко, когда ради прибыли поощряется коррупция, намеренно скрываются проблемы, имитируется забота о природе вместо реальной работы.
Когда мы говорили лидерам компаний, что они должны быть сосредоточены исключительно на акционерной стоимости, мы тем самым позволили им отвернуться от состояния общественных институтов, которые исторически служили противовесом сконцентрированной экономической мощи. Мы внушили им, что для роста прибылей они должны ослаблять все, что стоит на пути: выступать против защиты прав потребителей, искажать климатологию, разрушать профсоюзы, вкладывать деньги в отмену налогов и правил. Мы подтолкнули бизнесменов к союзу с популистскими движениями, которые вели активные кампании против государства и отвергали фундаментальные демократические ценности. В краткосрочной перспективе эти альянсы принесли соблазнительные доходы, но в долгосрочной – поставили под угрозу столпы общества и экономики… Проблема не в свободном рынке. Проблема в неконтролируемых свободных рынках и в идее, что можно обойтись без государства и социальных и моральных обязательств по заботе о здоровье общества в целом[23].
Бизнес во всей совокупности слишком активен и слишком велик, чтобы отстраниться от проблем устойчивого развития, часть которых он сам и создает. Менять правила игры в нужном направлении не получится – необходимо перестроить мышление самих «игроков».
– Фридман писал во время холодной войны, когда мир был другим, – объясняет руководитель-прагматик. – Если сформулировать его тезисы иначе, с фокусом не на прибыль, а на акционерный капитал, то она вполне может вписаться в сегодняшнюю реальность. Компаниям экономически выгодно быть устойчивыми: если они станут игнорировать ESG-повестку, их будут бойкотировать потребители, ограничивать финансовые структуры, наказывать регуляторы. Можно сказать, изменились не только правила игры, но и сама игра, включая критерии победы в ней.
Как отмечает профессор Гарвардского университета и автор книги «Капитализм в огне. Как сделать эффективную экономическую систему человечной» Ребекка Хендерсон, «идеи Фридмана не находили широкого отклика вплоть до начала семидесятых, когда первое нефтяное эмбарго произвело переполох, вызвало десятилетнюю стагфляцию, усилило международную конкуренцию, а экономика США начала испытывать значительное давление. В этих условиях не было таким уж безумием поверить, что, если “спустить с цепи” рынок и объяснить менеджерам, будто они обязаны заботиться исключительно о доходах акционеров, это поможет укрепить и экономический рост, и индивидуальные свободы». Это была сознательная идеологическая трансформация – отказ от привычной «человечности» бизнеса ради повышения финансовой эффективности. Более того, забота о чем-то, кроме доходов акционеров, стала рассматриваться как проявление эгоизма или непрофессионализма.
Представители чикагской школы обвиняли в слабых экономических результатах тот факт, что многие менеджеры собственное благополучие ставили выше долга перед инвесторами. Они предложили и решение: привязать вознаграждение исполнительных лиц к акционерной стоимости. Инвесторы охотно согласились. Менеджерам начали говорить, что максимизировать прибыли – их моральный долг и, более того, вопиюще аморально делать что-то другое. Жалованье генеральных директоров стало тесно привязано к стоимости акций компании. ВВП взмыл вверх, а вместе с ним – акционерная стоимость и зарплаты руководства. Но платить за этот рост пришлось планете[24].
Сегодня платить приходится и самому бизнесу. Наши современники все чаще отказываются работать на нанимателя, которому не доверяют и который сознательно игнорирует их интересы в угоду доходам акционеров. А общество и потребители относятся к таким компаниям с недоверием. В результате наниматель вынужден переплачивать персоналу, чтобы оставаться конкурентным на рынке труда, и вкладывать дополнительные средства в маркетинг. Напротив, компании, где сотрудники чувствуют осмысленность своего труда и доверяют руководству, получают конкурентное преимущество (рис. 2.1).