Стржига

Приезд

Лес шумит – о плохом говорит.

Прабабкины слова прочно засели в голове. Хотя, казалось бы, столько лет прошло. Анна попыталась вспомнить, когда она последний раз приезжала в деревню. Двадцать лет назад? Двадцать пять? Она и лица-то прабабушкина не помнит. А голос – вполне. Интонацию, фразы, обрывки сказок на ночь, колыбельные. Вот и сейчас девушка лежала на кровати с задранными ногами, слушала лес, а в голове шептало: «Лес шумит – о плохом говорит. Не ходь туда, доченька. Не просто ветер то, нечисть шалит всякая. Древний лес-то, когда мой дед сюды ребёнком переехал, ужо древний был. В дому поиграй, я ограду-то запру, от лиха подальше».

Анна рассмеялась, и голова разболелась ещё сильнее.

Эта поездка её окончательно вымотала. Четыре часа езды по не самым лучшим дорогам на дешёвом китайце – такое себе развлечение. Ноги отекли, шея со спиной задеревенели. Она бы и не поехала, если б баба Маша не померла две недели назад. Сто семь лет – прямо долгожительница, и до последнего сама себя обслуживала. Всем бы так.

Хотя…

Дети прабабки умерли раньше неё. Единственный внук, отец Анны, несколько раз порывался перевезти Марию Николаевну в город, но каждый раз встречал яростный отпор. В итоге махнул рукой. Хочет жить в глуши без медицины и нормальной связи – пущай живёт.

Последние два года с прабабкой почти не общались. Деревня медленно, но верно вымирала. Да, рядом лес и воздух свежайший. Только с транспортной доступностью проблемы, и никакой инфраструктуры рядом. Случись что – скорая будет часа полтора добираться. О школах и рабочих местах говорить не приходится. Один магазинчик да церквушка на двадцать домов, и на том спасибо. Молодёжь разъезжалась, старики доживали своё и оставляли пустующие избы. Грустно, короче.

А ведя Аня любила эти места. Здесь ночью можно смотреть на звёзды, а в воздухе сплетаются ароматы хвои, трав, солнца и ягод. Как в хорошем парфюме.

Жаль, родители перестали её пускать к баб Маше из-за россказней последней. Суеверная прабабка была. То в октябре в лес погулять не пустит: лешие, мол, сегодня хулиганят. То за ту берёзу заходить запретит: там уже настоящий лес, Ауки резвятся, заманивают. То нельзя в полдень и в полночь из дому выходить: Полудница аль Полуночница погубит. То вот: лес шумит…

А что с бабки взять? Сама дремучая была, четыре класса образования. Неужто сказками ребёнку психику испортила бы? Вряд ли. Просто мама Анны, видимо, Марию Николаевну недолюбливала.

Жаль.

Прабабка Анечку обожала. С утра потчевала земляникой со сливками, блинами или свежевыпеченным хлебом со сметанкой. Не той, что сейчас в магазинах: в настоящей сметане ложка стоит, а по консистенции она почти как сливочное масло. И не было никаких аллергий на лактозу.

А вечером Мария Николаевна топила баню. Мыла длинные Анькины волосы душистыми отварами трав, расчёсывала и пела. Голос у прабабки был низким, грудным, могучим, а песни – старинными, истории рассказывающими. Нигде больше женщина их не слыхивала. Надо было записать тексты, был бы материал для изучающих быт и фольклор.

Кстати, о бане.

Может, старое вспомнить? Дров – целая поленница, таз – в углу, трав можно с огорода нарвать. Раз уж приехала. А потом прибраться немного. Скоро уже стемнеет, правда. Но ничего: сегодня электричество есть, только сотовый опять не ловит.

Из-за отсутствия связи не получилось последнюю волю прабабушки выполнить. Больше десяти дней селение было без связи и света. Очередная авария. Так что до родственников почившей соседи не смогли дозвониться. Похоронили сами на местном кладбище, даже без освидетельствования и оформления. Уже после все вопросы решали, пришлось в полицейский участок немного денег занести да гостинцы из города, чтоб могилу не трогали. Неприятно, но самое плохое не это.

Мария Николаевна уже полгода как умоляла её кремировать.

Просто с ума сошла: при каждом появлении связи звонила и просила в землю не зарывать. А то Наташку вон, недавно зарыли, покойницу. При чём тут Наташка, спившаяся внучка одной из прабабушкиных подруг, Анна так и не поняла. Пыталась выяснить, но в ответ какая-то бессмыслица про второй ряд зубов при рождении, молодость на кладбище, упырей да осквернение могилы.

Старость не радость. И спасения от деменции, к сожалению, нет. Даже Стэтхема болезнь не пощадила. А уж он-то насколько моложе, и мозг тренировал постоянно.

Анна помотала головой, стараясь отогнать от себя мысли тёмные да чувство вины. Ну не вырывать же прабабку из могилы теперь, прости господи! И так дел невпроворот: перебрать вещи и попытаться как-то избавиться от дома. Хоть бесплатно переписать. Жалко ведь: строили на века, удобства потом внутри сделали, баня с колодцем, опять же, есть. Вдруг найдётся какой дауншифтер и будет приезжать отдохнуть душой. Потому что семье изба не нужна. Не наездишься, и придёт дом, в котором жило три поколения, в упадок.

Бабушка, прости.

Баня, по ходу, почти растопилась. Женщина поставила нагреваться воду в кастрюльки, в одну бросила листья чёрной смородины, душицы и малины для аромата, во вторую – крапиву с календулой для волос.

Эх. Как же здесь всё-таки хорошо.

Шум листвы, тёплый ветер, темнота. В городе никогда не бывает по-настоящему темно или тихо. Транспорт, баннеры, люди, коммунальные службы, соседи. Был бы здесь нормальный Интернет, можно было б приезжать на лето в дом и работать на удалёнке. Благо, профессия дизайнера позволяет.

Вода закипела. Анна пошла в баню, осторожно ступая по траве. Лес, кстати, перестал шуметь: ветер стих и стало душно. Гроза, что ли, собирается. Хоть бы дороги не размыло, а то заглохнешь где-нибудь и эвакуатор без сотовой связи не вызовешь. Конечно, может чудо случится и в этот раз операторы наладят её побыстрее. Вон, электричество-то работает. Эх.

Баня прекрасна. Пар, запах дерева. Расслабление.

Женщина не торопилась. Попариться – походить по траве – снова внутрь. Сто лет так не мылась. Может и кожа отчистится – на косметологе сэкономит. Анна начала растирать грубой тряпкой лицо, плечи, шею, грудь. Грязь вместе с ороговевшей кожей скатывалась в шарики. Кайф.

Захотелось спать. Женщина вышла из бани как была, голышом. И замерла.

В дверь её дома кто-то стучал. Калитка, что ли, была открыта?

Меньше всего Анне хотелось, чтобы завтра её нагое тело обсуждала вся деревня. И так еле выпроводила делегацию из соболезнующих старух. Будто можно серьёзно оплакивать человека, чей возраст перевалил за сто. Любопытно им было на правнучку поглазеть да кости перемыть. Деревня.

Аня не шевелилась. Хоть бы её не заметили. Наконец, посетитель, точнее посетительница, теперь, когда глаза женщины привыкли к темноте, она явно могла разглядеть светлое платье, пошла прочь. Странно, гостья не была похожа на бабку, только что немного прихрамывала, подволакивала левую ногу. А ещё будто светилась. Анна моргнула: видимо от долгого парения в глазах мерцало.

Фух. Ушла. Пошла к соседскому дому. Может, помощь нужна? Придёт ещё, если понадобится. Тем более, вон, дверь открылась – значит, впустили.

В этот день Анна уже не стала убираться. Доползла до кровати и провалилась в сон. Правду говорят, что на природе крепче спится.

Безмолвие

Утром женщина проснулась в великолепном настроении.

Во всём теле ощущалась лёгкость; в коем-то веке не сушило кожу; волосы пахли чем-то лесным, ведьминским; от мучившей её головной боли не осталось ни следа. Светило солнце. Правда, вчерашняя духота никуда не делась, надо бы открыть все окна, проветрить. Сегодня много дел. Протереть пыль, перебрать прабабкины вещи, отыскать хоть какие-то документы на дом и, если повезёт, фотографии. На память.

Анна любила наводить чистоту. Процесс её умиротворял, а видимый результат неизбежно радовал. Изба была не слишком большая: две комнаты и что-то типа кухни с настоящей русской печью и старинной утварью. Внутри бедно, но чистенько, опрятно: вещи не разбросаны, печь белёная, на окнах занавески в цветочек, на полу – круглые разноцветные коврики из старой одежды, на столе – высохший букет в вазе, спицы с недовязанными носками. Никаких въевшихся пятен или неприятного запаха. Как она в таком возрасте умудрялась за бытом следить? Удивительная была всё-таки женщина.

В общем, процесс пошёл быстро. Аня помыла полы и подоконники, вытряхнула коврики да одеяла, прошлась тряпкой по полкам да прочим поверхностям. Перешла к разбору вещей.

И здесь нахлынуло.

Женщина ощутила стыд. Как так вышло, что человек, дарившей ей в детстве тепло и ласку, закончил свои дни в одиночестве в этой глуши? Она умирала одна, пока Анна занималась своими обычными делами и даже не думала о прабабке. Пусть соседи и заверяют, что смерть пришла быстро и Мария Николаевна не мучилась, но всё равно, она была одна. Без близких. Кому по нраву одинокая смерть? В последний раз не взглянуть на дорогих сердцу людей.

Имеет ли Анна право вообще здесь находиться после такого? Рыться в шкафах, сортировать вещи: эти на выброс, эти продать, эти себе. Тьфу. С другой стороны, если этим не заниматься, то всё просто со временем сгниёт, больше никого не порадует.

Ладно. Уже нет смысла себя корить. Что было, то было.

Одежду женщина перебрала быстро: всё уже изношенное, в заплатках. Посуда была поинтереснее: чугунная кочерга, судя по клейму, ещё позапрошлого века; набор антикварных серебряных приборов; одна-единственная уцелевшая кружка из тонкого фарфора. Откуда она вообще здесь? Деревянная прялка, вековое зеркало в потемневшей раме, зингеровская швейная машинка лохматых годов – прямо как экспонаты краеведческого музея.

Анна улыбнулась, отыскав на полке два новых комплекта белья 1937 года, – подарок на свадьбу, судя по дате. За бельём в баночке лежали монеты, некоторые ещё времён царской России, пуговицы и часы. Также нашлась коробочка, где было одно-единственное фото Марии Николаевны с мужем, пожелтевшая тетрадь в красной кожаной обложке, книга рецептов и брошка с крестиком. Тетрадь Аня положила отдельно: надо обязательно прочесть в память о прабабушке. Вроде всё.

Ещё сундук под кроватью. Господи!

Видимо, под конец жизни Мария Николаевна окончательно выжила из ума. Помешалась на сказках и суевериях. Несколько бутылок с подписью «свитая вада»; колья; куча самых дешёвых крестиков на верёвочке; в мешочке с надписью «сирибро» – серьги-гвоздики; мелки; какие-то ветки и ягоды. Боярышник, что ли.

Анна вспомнила, как разозлилась прабабка как-то раз, когда девочка вылила молочко из чашки Домового, чтобы поиграть с посудой. «Нельзя духов не уважать! Домовой нам помогает, дом оберегает от всякой нечисти лесной. Аксинья, вона, соседка наша, всё не верила, смеялася, якобы неучёные мы. Так и сгорела вместе с домом. То-то же».

Может, мама всё-таки была права.

Вдруг Аня расхохоталась. Это был смех неудержимый, до слёз и хрюканья, до складывания пополам. Просто в сундуке под ветками и крестами лежал противогаз.

Противогаз, мать его!

Если боязнь леших, упырей да водяных ещё была объяснима близостью к лесу, зависимостью от урожая в былые годы и общей деревенской дремучестью, то это… Глуховского, что ли, кто из города бабушке почитать принёс? Женщина полезла за телефоном: этим надо поделиться с отцом, он такой юмор оценит.

Связи ещё не было. Подбешивает. Вот приедет в город – накатает жалобу. Из-за этих мудил прабабушку по-человечески не похоронили.

Долго злиться на кого-то Анна, правда, не могла: всё вспоминала противогаз и каждый раз заходилась в хохоте. Какие ещё сюрпризы принесёт ей этот дом?

В подполе не было ничего интересного: банки с соленьями да вареньем, остатки прошлогодней картошки, да опять засохшие ветки да ягоды. Захотелось есть. Картошка, грузди солёные в банке. Ммм. Простая деревенская вкусняшка. Нутрициологи бы не одобрили.

Правда вот, соли не было. Хотя вроде тоже в фольклоре как защита используется. Анна явно не была экспертом по страшным сказкам. Ладно, зайдёт к соседке, даже гостинцы привезла: сладости без сахара, – для пожилых людей самое то.

На улице было тихо.

Полный штиль, даже трава не колышется. И птиц не слышно, и насекомых. Так странно. Наверное, такую погоду на море называют «затишьем перед бурей». Интересно, была ли у прабабушки страшилка на этот случай? Наверняка. Некоторые люди живут в постоянном страхе даже в такой красоте. Сегодня, кстати, лес был как с картинки. Избушка Марии Николаевны была крайней, метрах в пятидесяти от огромных сосен, с другой стороны – луг да разнотравье. Дальше – лиственный лес. Когда Аня была маленькой девочкой, ей разрешали под присмотром забираться на крышу: боже, какие умиротворяющие открывались виды, особенно ближе к осени. Поле цвело, за ним красным, оранжевым, жёлтым цвёл дальний лес, а рядом с домом тёмной зеленью манили к себе сосны да ели.