Потусторонним вход воспрещён

Часть 1. Василий

Ночью мне снилось метро. Я спускался в пахнущий креозотом древний павильон, проходил барьер турникетов, долго тащился вглубь земли на шатком эскалаторе. И уже внизу ловил себя на внезапном ощущении опасности, только не мог понять, в чем дело. Вокруг суетилась толпа. Час пик. Я не мог разглядеть название станции: надписи плыли, стоило сфокусировать на чем-либо взгляд, хотя вот она – череда геометрически правильных, выверенных букв на соседней стене.

Почему-то я догадался, что собравшиеся здесь люди не просто стоят, а сосредоточенно ждут чего-то. Чего-то поважнее поезда. До меня долетали приглушенные шепотки. Речь казалась шелестящей, как отголоски в пыльном динамике. В мою сторону не смотрели, и я не решился подойти и с кем-то заговорить. Узнать, что происходит.

Неожиданно окружающие замолчали и все как один повернули головы по направлению к тоннелю. Светя фонарями, из черной завесы перегона приближался к платформе дребезжащий состав. Напротив меня распахнулись двери: пустой вагон приглашал войти. Повинуясь неосознанному стремлению, я шагнул вперед, затем устроился в дальнем углу. Люди чинно и как-то механически рассаживались следом, пока пространство между колоннами не опустело. Двери клацнули, смыкаясь, я не различил, объявили ли следующую станцию, и если да, то какую? Мягко набирая обороты, поезд помчался вглубь тоннеля. Внезапно голоса в вагоне, скрежещущая темнота и эхо подземки слились воедино, у меня заложило уши. Стараясь прогнать наваждение, я затряс головой и зажмурился, а когда открыл глаза, вокруг была кромешная пустота. Без света. Без ощущений. Вакуум.

…Я снова стоял на той же станции, в окружении прежних механически-болтливых незнакомцев. В какой момент нас выкинуло обратно? И как? Я завертелся по сторонам, силясь понять хоть что-то, но натыкался лишь на равнодушные взгляды. Казалось, никто, кроме меня, не замечает странностей. Я был словно в театре. Театре для одного зрителя. А вокруг творился жутковатый иммерсивный спектакль. Пассажиры буднично переговаривались, медленно моргая и не меняя спокойно-сосредоточенных выражений лиц. Голоса сливались в бессловесный гул, похожий на гудение пчелиного роя. Потом я разобрал: зудели рельсы – вибрировали низко, едва различимо. Звук ввинчивался в сознание, будоражил.

В черной глубине перегона снова показались два ярких луча света, поезд затормозил, двери приветливо разъехались, приглашая войти, и мягко сомкнулись за спиной, когда все расселись, дисциплинированно, как школьники в преддверии поездки с классом.

Сидевший напротив меня человек в длиннополом пальто поднял голову. На меня слепо уставилось гладкое, покрытое толстым слоем блестящей глазировки кукольное лицо с ровными провалами глаз и шарнирной нижней челюстью. Она дрогнула, отвисла, обнажая черную прорезь рта. Я невольно попятился, вжимаясь спиной в стенку вагона.

«Осторожно… Следующая станция „Проспект Просвещения“…» – услышал я у себя в голове. Мужчина же снова захлопнул рот и отвернулся в сторону.

Движения. Гул. Скрип рельс. Пустота.

Обволакивающая тяжесть. Страх. Точно лопнул барьер пространства и времени, и поезд несется теперь в другой реальности, в ином измерении, и будет мчаться в ледяном пугающем ничто до скончания века…

Сверху послышался грохот, а следом за ним непонятное лязганье и скрип. Я подскочил в кровати, с радостью осознав, что сплю у себя дома, а дурной сон остался просто сном, растворился туманной дымкой.

Я сидел под одеялом в предрассветной мгле и напряженно вслушивался. Звуки снаружи напоминали скрежет гвоздя по металлу и одновременно гулкие удары, словно в пустое ведро бросали яблоки. Я встал и на цыпочках подкрался к окну.

Во дворе клубилась терпкая синеватая тьма. Тонкая полоска рассвета еще еле проклюнулась, горизонт был лишь нежно подернут желто-розовым. Зубчатой кромкой явно вырисовывались на нем перепады городских крыш и трубы дымоходов. Из щели между стеклом и рамой тянуло неприятным сквозняком. Я зябко поежился, но решительно повернул ручку и рванул хлипкую створку на себя. В комнату ворвался ветерок, смахнул с пачки листов верхние страницы театральной пьесы. Перевесившись через стол и подоконник – потому что мое рабочее место располагалось вплотную к окну, – я выглянул во двор.

Тишина. Пусто. Даже ни единого горящего окна в доме напротив.

«Приснилось», – решил я.

Просыпаться оказалось жаль, хоть я и рад был избавиться от зацикленного кошмара. Теперь пусть хоть ведьмы пляшут на крыше, но мне осталось спать до будильника всего четыре часа…

Утро принесло свет и ясность мысли. Удивительно, насколько легко в темноте верится во всякое… потустороннее. Скрип на крыше или легкий ветерок сквозь неплотно закрытые двери – и фантазия тут же угодливо рисует неведомых чудовищ.

Я нехотя выбрался из-под одеяла и выглянул в окно на серый пустынный двор: близкие окна соседнего дома (блестящие темные стекла похожи на лакричные леденцы), несколько берез, достающих макушками до второго этажа, припаркованные между подъездов автомобили. Старый район. Престарелая сонная тишина.

Я распахнул окно, впуская в комнату свежий воздух. Ворвавшийся сквозняк мелко заколол щиколотки, закусал, точно маленький оголодавший зверек, еще не умеющий добывать себе пищи, но уже раз и навсегда познавший коварность своей хищной натуры.

Но на этот раз я готовился к холоду: активно замахал руками и ногами, приступая к ежеутренней зарядке. Сквозь тонкую стенку слышалось бормотание телевизора. Видно, сестра проснулась раньше и соображала на кухне завтрак – на себя и заодно на меня. Голос ведущей новостной передачи зачитывал программу неприятностей на грядущий день.

Чтобы не слышать ее, я сосредоточенно продолжил упражнения, ободряя себя командами:

– Больше амплитуда, шире шаг! Держим темп!

Поняв, что такая добыча, как я, ему не по зубам, докучливый ветер теперь рассеянно гулял по подоконнику. На нем царил бардак: пыль, старинная пепельница с отколотым краем, зарядка от телефона, фарфоровая статуэтка из Надиной коллекции редкостей (как только попала сюда?), беспризорный носок и комнатный цветок.

Пластиковый горшок с растением стоял на блюдце из чайного сервиза, куда стекала неприятного вида желтоватая вода – видимо, сестра озаботилась наконец-то полить чахлую герань, чтобы та не загнулась окончательно. Я остановился перевести дыхание и пригляделся. Показалось, будто продолговатые листья оплетены сетью тонких серых линий, похожих на трещины.

Я осторожно отколупнул странную плесень. Под ногтем осталась пыль. Ветер подул и смахнул с подоконника мелкие крошки.

– Надь, ты бы купила своей герани удобрения. А то она здесь совсем засохнет! – крикнул я в распахнутую дверь. Мне что-то ответили, но из-за телевизора я не разобрал что и хотел уж было переспросить, как завибрировал лежавший на тумбочке телефон. Я в один прыжок подскочил к нему и, не глядя, нажал на «Принять вызов».

– Не спишь, дружище? – послышался в трубке бодрый голос Димона – старого приятеля, с которым вместе учились в институте искусств. Именно на такой версии имени он прилюдно настаивал, хотя оно упорно не ложилось мне на язык. Но быть просто Димой тот отказывался категорически.

– Нет, у меня собеседование через два часа. Готовлюсь.

– Как-никак на нормальную работу наконец устраиваешься? Или все еще пляшешь в своем театре?

– Вообще-то я художник-постановщик.

– Не суть.

Я неприятно поморщился:

– Это давний знакомый семьи. Предложил мне приличную должность. В музее.

– Приличная должность в музее – звучит как оксюморон. А если серьезные деньги, то, значит, блат?

Я вспомнил известный анекдот и чуть не ляпнул в ответ: «сестла». Но Димон не позволил мне вставить хоть слово и напористо затараторил:

– Как наша договоренность на вечер?

– Ты все еще помнишь тот дурацкий спор? – Я мысленно взвыл и закатил глаза к потолку.

– Я отчетливо помню, что ты проспорил, и мне достаточно. Встреча же только для твоего блага, как ты не понимаешь?

Голос был шутливым. Немногие знали, что именно этой беззаботной шутливостью студент Димон доводил до белого каления даже самых стойких преподавателей. И как ни странно, всегда добивался своего.

Я услышал шаги за спиной и обернулся. На пороге комнаты стояла вышеупомянутая «сестла» с чашкой кофе в руках и беззвучно мне выговаривала, чтобы я «заканчивал свою болтовню и шел собираться, времени осталось мало».

– Да, иду, – сказал я, чтобы избавиться от гнетущего призрака ответственности за плечами, и услышал в телефоне бодрое и довольное:

– Ну, значит, договорились! Жду тебя в семь, адрес вышлю. Пока.

Я открыл было рот, но недовольство пришлось бы выражать пустому экрану – приятель сбросил вызов.

– Ты понятия не имеешь, на что я подписался сейчас из-за тебя!

С этой фразой я эффектно возник на пороге кухни. Она была просторная, как и любая комната в квартире – бывшей коммуналке с высокими потолками, заложенными дымоходами и рассыхающимися подоконниками, по которым даже летом гуляет тонкий ветерок.

Надежда пританцовывала возле плиты – с растрепанным рыжевато-русым пучком волос, нечесаная и смешная, в длинной футболке и одном полосатом сползшем носке. Эдакая Пеппи Длинныйчулок. Только без чемодана с якорем.

– Звонила бабуля. Сказала, чтобы набрал ей после собеседования. У нее сегодня встреча с поставщиком очередной старинной редкости. Сама забудет, ты ж знаешь, – не оборачиваясь, сказала она. – Я пожарила тебе яичницу.

– Спасибо.

Я бухнулся на угловой гобеленовый диванчик. Щелкнул по кнопке пульта, крадя у ведущей голос. Выпуск новостей кончился, теперь с экрана вещала эффектная тетенька из передачи про здоровье. На мою бестактную выходку она не обратила внимания. А вот Надя обратила. Но не на выходку, а на хмурое настроение.

– Что за тип тебе звонил? Я даже через трубку услышала его голос, и даже так он мне не понравился.

– Бывший одногруппник, общаемся до сих пор. Недавно вот тоже виделись.

Я как-то разом и очень сильно пожалел, что с самого утра согласился принимать вызовы – что телефонные, что судьбы. Прозрачное мартовское солнце выглянуло на минуту из пелены серых облаков и, прорвавшись сквозь легкие кухонные занавески, подсветило ловкую и складную фигурку Надежды. Волосы на ее голове вспыхнули бронзовым, как пучок тонких металлических проволок. Я даже залюбовался.

– И что он у тебя выпытывал? – Сестра выразительно повела бровью.

С момента, как мы начали независимую от родителей жизнь, в ней появилось тонкое металлическое колечко. Помню, тогда я старательно сделал вид, будто не обижаюсь, что сестра не посоветовалась со мной, прежде чем делать пирсинг. Во всяком случае, у нее тоже есть жизнь. Свои желания и тайные стремления.

– Проспорил ему поход к экстрасенсу. К какому-то колдуну, который конструирует судьбы. – Я закатил глаза, криво улыбнулся, всем своим видом демонстрируя, как отношусь к затее приятеля.

– К настоящему колдуну, он загубил таких, как ты, не од… Одного. Вообще же, славно! – неизвестно чему обрадовалась Надя. – Может, он прояснит, почему ты до сих пор не найдешь нормальную девушку. Знаешь, Вась, я ведь уже переживаю…

– Хоть ты не начинай, пожалуйста.

Она замолчала, чтобы не драконить меня еще сильнее. Но замолчала с таким видом, что становилось понятно: Надя не отказывается от своих слов, а лишь до поры до времени приберегает их у себя, намереваясь применить позднее с еще более разрушительной силой.

– Я вечером в клуб иду с друзьями, – добавила она как бы невзначай.

Я оценил тонкость игры: сначала ослабить мое сопротивление, потом выдать будничным тоном задумку, которая при любом другом раскладе вызвала бы бурю моего негодования, и таким образом очистить совесть. «Ну я же говорила тебе, ты чем слушал?»

– Это в какой?

Я не собирался вестись на провокацию.

– У Гавани. Один парень, Волька, организует большую тусовку. Наши с универа обещали прибыть. Так что я буду в надежной компании, не паникуй. И вообще, у меня, походу, у единственной с потока еще нет фотки в их зеркале. Так и из жизни выпасть можно.

– Волька? Это типа Волька Ибн…

– Нет! – Надя хихикнула, прикрывая ладошкой рот. – Это типа Вольдемар.

– Имена-то какие.

– Псевдоним, наверное. Не знаю. Не будь занудой, братец.

– Чтоб в двенадцать дома была.

– Ну!

– Никаких «ну». Тебе сколько лет? Родители, когда уезжали, не для этого мне тебя доверили.

– Вообще-то девятнадцать. Если ты не заметил…

Надежда надулась, но виду не подала. Я видел по ее улыбке – нехорошей такой, робкой, покорной. Как в ужастиках с невинной юной девой, которая и оказывается в итоге главной ведьмой на селе.

– Иди уже, опоздаешь. Некрасиво получится.

И то верно. Я засуетился, проглатывая остатки кофе и подбирая с тарелки крошки яичницы. Надя следила за моими действиями молча, с неразличимым выражением лица. Уже в прихожей она позволила себе оттаять:

– Ты же был моего возраста, Вась. Неужели нет?

– Я приду вечером, и поговорим.

Тихий смешок:

– У тебя же сегодня встреча с духами.

– Духи за тобой не присмотрят.

– За тобой бы кто присмотрел… Ты все-таки спроси у шамана своего.

– Спрошу, – пообещал я.

– И позвони бабуле после собеседования! – донеслось мне вслед.

Выходя из парадной, я споткнулся и чуть не улетел носом вперед. Ветвистая трещина тянулась из-под дома и коварно дыбилась раскуроченным асфальтом. Утро не задавалось…

Поддавшись суевериям, я пренебрег метро и решил добираться на собеседование на маршрутке. Взяв курс на остановку за углом дома, я понял, что решил так не один. Когда нужный номер причалил к поребрику, в салон ввалилась целая толпа. Остро выпирающие локти, неудобно торчащие в проходе сумки я преодолел с достоинством, протиснулся в дальний угол и приготовился достать из кармана наушники.

Двери скрипнули. Последней на подножку заскочила бойкая девушка-волонтер в рыжей флисовой куртке с эмблемой на рукаве:

– Подождите, пожалуйста!

Пока они с водителем разговаривали, я ощущал копившееся в салоне напряжение. Даже недовольство. Но больше всего – настороженное внимание. О происшествии с четырьмя пропавшими детьми знали, пожалуй, чуть ли не все в городе.

Девушка сказала что-то еще, после чего вручила водителю цветную распечатку из своей стопки. Я заметил фотографию пацаненка лет десяти и крупную подпись: «Помогите найти ребенка».

– Ну мы едем или как? – возмутилась женщина в передних рядах. Волонтер окинула салон печальным усталым взглядом и вышла из маршрутки. Я смотрел на листовку, прикрепленную возле прохода, у всех на виду, и думал, что нечто смутное о пропадающих в городе детях мелькало и в моем сегодняшнем сне про метро.

Часть 2. Марго

Если не спать всю ночь, то к утру мир становится кристально-прозрачным, точно стеклышко очков, только что заботливо протертое тряпочкой. Цвета обретают глубину, звуки – осязаемость: еще немного, и ощутишь кончиками пальцев отголоски темного города, его бессонную, неутихающую жизнь. Привяжешься к нему тонкими невидимыми нитями, сделаешься частью. Сделаешься своей…

Но этой ночью, сидя на подоконнике, я ничего не чувствовала. Стоило ожидать: город не примет чужа́чку. Здесь наши желания совпадали: я его тоже не принимала. Считай, квиты.

Окна выходили на запад – вдалеке сонно клевали носами подъемные краны речного порта, похожие на гигантских цапель. Небо синело наслоениями дымных туч. Ни лучика рассвета. А закаты здесь похожи на какое-то сценическое утопление: когда на глазах у всех болезненно-бледное напудренное солнце погружается в свинцовые воды залива и наступает мгла.

Сползать с нагретого места оказалось обидно, да и попросту лень. По ощущениям было часов семь. Спать не хотелось. Мысленно отметив, что ближе к полудню я пожалею о решении не ложиться, я огляделась. По углам комнаты высились унылые композиции из картонных коробок – венец современной абстракции и кубизма.

Мои шкафы и письменный стол еще не доехали. Из разговора мамы со службой доставки выяснилось, что ждать их стоило дня через два-три. К тому времени следовало разобрать вещи и освободить место для сборщиков мебели. Только как его освобождать и куда все складывать, если нет даже полок? Замкнутый круг. Торжество абсурда. Апогей дурацкого переезда.

Возле моих ног, обложкой вверх, лежал на полу раскрытый альбом. Вспомнилось, как наша школьная компания долго спорила, какой дизайн выбрать. Почему-то тогда казалось жутко важным, чтобы у всех были одинаковые. Сошлись на однотонных, с простеньким рисунком. Сто двадцать шелестящих кармашков. Мы собирались заполнить все их к выпускному.

Заполнили, ага… Только не плачь снова, Марго. Переживешь. Может, они еще приедут на каникулах…

Я пружинисто встала, не давая унынию вновь прокрасться в мысли. Домашние стягивались на кухню обычно ближе к восьми, и, подчиняясь странному закону утреннего семейного притяжения, я двинулась сначала в ванную, а потом на запах жареных магазинных блинов и кофе.

В кухне чувствовалось напряжение. Как в кабинете во время каких-нибудь важных бизнес-переговоров. Или в очереди к стоматологу.

Наш рыжий персидский котяра с креативным именем Васька (идея сестры) суетился и громко орал, настаивая на пессимистической интерпретации реальности: что миска с едой наполовину пустая, нежели полная. Мама делала вид, будто спокойно занимается утренними делами, игнорируя недовольные крики. Восьмилетняя Василиска могла бы стать единственным свидетелем, кто из них первым даст слабину: мама в очередной раз насыплет корма прожорливому рыжему ленивцу или же кот устанет требовать и займется вторым своим любимым делом – сядет на подоконник и будет мечтать о снующих мимо балконов птицах.

– Привет, – осторожно сказала я и села за стол рядом с сестрой. Та не отреагировала, хотя в хорошие дни мы поддерживаем дружеский нейтралитет.

Мама, не оборачиваясь, вяло махнула рукой:

– Ты, как всегда, вовремя. – От нее это могло значить как одобрение, так и тихое раздражение. Сейчас я не разобрала интонацию. – Успокой своего троглодита. Он скоро по ночам орать начнет.

Но кот внезапно замолчал, по-охотничьи пригнулся, оттопырив пушистый раскормленный зад, кинулся за чем-то невидимым, скользнувшим по батарее, и нервно заскреб лапой плинтус. Может, перепутал комок пыли с мышью. Хотя откуда взяться грызунам в новой квартире, да еще и на двадцатом этаже типового панельного дома, его не заботило.

– Кыш! – шикнула на него мама. Но не слишком строго.

– А Рита сегодня опять не спала ночью, – вставила свои пять копеек Лиска. Всегда поражалась логике сестры и умению так невзначай и «вовремя» приплести к ситуации мои грехи.

Мама не обернулась:

– Ну так правильно ж, доча. Рита у нас считает, что родители дураки. Советуют ей какую-то ерунду, нарочно запрещают. А сбитый режим и проблемы со здоровьем – так кто ж в это верит.

Теперь за легким непринужденным тоном недовольство читалось вполне отчетливо. Ясно. Утренний ритуал взаимных упреков.

– Не начинай, пожалуйста.

– Не начинать чего?

– Вот этих своих… переживаний. Если ты так заботишься о моей нервной системе, то, может, не стоило увозить меня из Самары в другой часовой пояс, лишать возможности нормально доучиться год, в нормальном окружении?!

– Рита. – Тяжелый вздох, лица по-прежнему не разглядеть. – Мы не раз обсуждали. Когда ты прекратишь?

Я вдруг почувствовала раздражение. Будто электрическим током хлестнуло. Подозревая, что по-другому разговор не продолжится и, неразрешенный, повиснет в воздухе, я прицепилась к первому, что пришло в голову:

– Я не понимаю, в чем проблема сокращать имя по первой его части, а не по второй?

– А я не понимаю, в чем проблема не портить семье настроение прямо за завтраком? Переезд был необходим. Всем нам. Тут и лучшие условия, и учиться будешь не в простой школе, а в гимназии. А у папы больше шансов получить повышение. Василиса, ешь кашу, не расстраивай маму. Надеюсь, твое имя не придется сокращать по первой части?

Последнее, конечно, относилось к сестре. Лиска заулыбалась, довольно заболтала ногами. Новые стулья, возносившие сидящего высоко над полом, ей нравились. А меня раздражал узкий кухонный остров с подставкой для фруктов, похожий больше на барную стойку, но никак не на место, где можно собраться на ужин всей семьей.

Папа крикнул из коридора, что уходит на работу и чтобы мы закрыли за ним дверь. Полминуты спустя он появился в кухонном проеме и повторил просьбу лично. Точнее, из-за угла появились лишь его голова и плечи.

– Ты сегодня не поздно, па? – Я развернулась к нему вместе со стулом.

– Постараюсь.

– Сводишь меня на эту вашу дамбу? Хоть одним глазком глянуть…

– Постараюсь организовать полноценную экскурсию, – подмигнул он. Затем глянул на маму, иронично выгнул бровь и кивнул в сторону коридора. Та оставила кухонное полотенце рядом с плитой и деловито вышла. Она была в светло-бежевом брючном костюме, в котором обыкновенно ходила на работу.

В кухне остались только мы вдвоем. Лиска чему-то улыбалась, рассеянно глядя на искусственную зеленую ветку с лимонами, украшавшую короб вытяжки над плитой. Мама позаботилась и все бесполезные и многочисленные элементы декора отправила вперед, чтобы побыстрее придать «новой квартире обжитой вид». Если бы я могла выбирать, то предпочла, чтобы вместо коробок с посудой служба по переезду потеряла именно их.

Василиса продолжала колошматить пяткой о ножку стула и наконец довела меня.

– Ты можешь прекратить?!

Сестра замерла, подняла голову. В глазах ее читалась крайняя обида. Лицо напряглось, сморщилось, нижняя губа оттопырилась и нехорошо задрожала.

– Все, началось…

Я предчувствовала короткую, но яркую в исполнении истерику, которая – конечно же! – не понравится маме, а она вот-вот начнет опаздывать на работу (а еще нужно отправить Лиску умываться и проследить, чтобы она собралась на свой кружок по рисованию; и чтобы кот не выскочил в открытую дверь, пока мама вынесет пакет с мусором к мусоропроводу). И – конечно же! – в утренних слезах младшей дочери всецело и безоговорочно буду виновата я. Что бы она ни сделала.

Я быстро отпила пару глотков нетронутого чая из маминой кружки, схватила со стола телефон и ретировалась в коридор. Без зрителей сестре мгновенно перехочется устраивать оперный концерт сопрано, а я, между прочим, тоже планировала уйти из дома пораньше.

В прихожей раздавались голоса родителей (странно, я думала, папа уже успел уйти):

– Риелтор обещала подготовить документы на продажу квартиры как можно быстрее. Она уже написала с утра, что нашла для нас несколько потенциальных покупателей.

– Нашей квартиры?!

Я замерла в дверном проеме. Мама вздрогнула и картинно прижала руку к сердцу, мол, не-подкрадывайся-же-так-сколько-раз-можно-просить?!

– Пап, но ты обещал, что квартира останется! Что мы не насовсем!

На секунду отец смутился, быстрым нервным движением поправил на переносице очки, устраивая их поудобнее. Я невольно потянулась к своим. Тонкая золотая оправа отца слегка блеснула.

– Дочур, но мы же все обсуждали… – начал он смущенно и неловко, теребя редкие тонкие усики (он совсем недавно отпустил их, и, на мой взгляд, такое преображение ему совершенно не шло).

Но тут вступилась мама:

– Мы подумали, что не стоит терять время и лучше направить все силы и средства, чтобы поскорее обустроиться здесь, чем переживать, стараясь жить на два города.

– Конечно! Лучше было сразу оборвать все, связанное с прошлым! – вспыхнула я.

– Вот попробуешь накопить на свое жилье, тогда поговорим!

Папа деликатно кашлянул. Мама едва заметно дрогнула лицом и обмякла, кажется, поняв, что слегка перегнула палку.

– Предлагаю вечером, когда я вернусь, еще раз сесть и обдумать разные варианты. И прийти к общему, который всех устроит!

– Конечно, когда вы уже все решили, – пробормотала я, но папа сделал вид, что не расслышал, поспешно чмокнул маму в щеку, подхватил портфель и вышел.

Я нарочно долго завязывала шнурки, макушкой чувствуя мамин взгляд. И сопела – от недовольства, обиды и отчаянного, пусть и глупого, желания, чтобы меня, взрослую дылду, обняли и пообещали, что будут любить всегда. И что перестанут наконец считать ребенком, который не в состоянии сам выбрать, какая школа ему лучше и где ему лучше.

Чувство противоречия росло внутри, лопаясь, как шипучие пузырьки газировки. Не вовремя защипало в носу.

– Сходите сегодня погулять. Погода хорошая, посмотришь район, – осторожно произнесла мама.

– Это еще зачем? – пряча стыд, и недовольство, и слезы, буркнула я.

– Я обещала Лиске сводить ее к набережной, покормить чаек.

– Ты обещала, а я своди.

Внутренне я понимала – спорить бесполезно, но противилась сдаться хотя бы из принципа. Чужой город, незнакомая школа, последний год учебы, в который рядом со мной не будет друзей, не будет знакомых улиц, любимых кафешек, куда мы вваливались дружной компанией каждую пятницу, не будет наших торговых центров и наших тусовок. Ничего нашего. И вдобавок навесить на себя работу няньки я не планировала совершенно.

В кармане пискнул телефон. Курьерский чат просыпался.

– Все, мне пора.

Я выпрямилась и развернулась к двери, но мама ловко поймала меня за рукав. Улыбнулась как могла подбадривающе:

– Культурная столица, детка, расслабься. Походи по музеям, авось с кем-нибудь познакомишься. К тому же каникулы. И прекрати быть такой злыдней, честное слово! Здесь когда-то жило не одно поколение нашей семьи.

На мамино «детка» я не отреагировала, хотя терпеть не могла, когда меня так называли. Взяла за ремень сложенный самокат, сумку и вышла, на ходу доставая из кармана наушники.

Пока убитый ремонтниками грузовой лифт медленно полз с двадцатого этажа вниз, мне удалось распутать проводки, но сеть не ловилась. Возле подъезда я разложила самокат, проверила в кармане зарядку для телефона и – на всякий случай – проездной и, прежде чем отправиться в увлекательное путешествие по маршруту первого заказа, открыла чат в «Телеграме»:

Приветик, кто сегодня на смене! Друзья, в городе потерялся ребенок, родители и волонтеры просят помочь. Поглядывайте по сторонам. Если увидите, звякните по номеру. Спасибо!

Я вчиталась в столбик примет в тревожной оранжевой рамке. Восемь лет. Пропала во время прогулки три дня назад. Желтый дождевичок, синий сарафан, белые колготки, резиновые сапожки. Как в кино, где образы детей всегда – сама невинность и чистота.

Сердце тревожно екнуло. Я представила на месте потерявшейся девочки себя, потом – Василиску. Задрала голову к небу, замкнутому в угловатую рамку крыш. Картинка перед глазами покачнулась, вознамерившись сделать крутой оборот. Суровая громада незнакомого города придвинулась, нависла, придавила к земле.

Сизая пелена, цеплявшаяся за антенны и чердачные люки, припасала дождь. Надо успеть сделать все дела, пока небесный ушат воды не обрушился на голову. Может, и не придется идти ни к какой набережной и никаким чайкам…

Будь у города стихийное воплощение, то им однозначно оказался бы ветер. Напористый, непостоянный, то выставляющий вперед ладонь, не давая пройти, то наоборот – подталкивающий побыстрее, как нетерпеливый ребенок, который хочет показать что-то важное.

Ветер шумел в ушах, когда электросамокат разгонялся почти до максимума своей скорости, неясно шептал, но шепот прерывался неразличимыми помехами, словно слушаешь плохо настроенное радио.

Я быстро вошла в азарт, а потому почти не глядела по сторонам, только на дорогу, резво убегавшую под колеса. Улицы мелькали одна за другой: прямые, строгие, будто некто нарезал остров прямоугольными кусками вдоль и поперек, точно огромный пирог.[2] И над названиями долго не задумывался: Большой проспект, Средний, Малый… Первая линия, Вторая, Третья…

Новый район быстро сменила историческая застройка: невысокие здания с желтыми и бурыми стенами; лупоглазые окна; резкие перепады крыш, усеянных антеннами; трамвайные провода, сетью укутавшие улицы.

Меня преследовал строгий взгляд: педантичный, привыкший к порядку Город наблюдал, как юркая девчонка с сумкой-термосом рассекает серебристые лужи на мостовых и спугивает стаи ленивых голубей…

Очередное уведомление телефона настигло меня ближе к концу четырехчасовой смены. Адрес значился всего в квартале от ресторана, где предстояло забрать заказ. Непонятно, зачем вообще ждать курьера, если можно прогуляться пешком десять минут. Но, видимо, у тех, кто заказывает платную доставку, свои на это причины.

Получив в окне выдачи увесистый пакет, я в приподнятом настроении помчалась по маршруту.

Улица, на которую я свернула, не походила на остальные. Вместо проезжей части тут разбили клумбы, посадили деревья, установили фонтан. По сторонам мелькали вывески кафе. Летом здесь наверняка зелено, уютно и приятно гулять, но сейчас все смотрится голо. Скучно.

Над улицей разносился колокольный звон. Возле пересечения линии с проспектом виднелись острые башни собора – цвета нежно-розового, как заварной клубничный крем.[3] Стрелка навигатора уверенно кренилась навстречу.

Я выехала на мощеную дорожку между сквером и розовой стеной храма. К дороге выдавался фасад двухэтажного оштукатуренного флигеля. Я свернула за угол, в длинный, как кишка, переулок. С одной стороны его огораживала бесконечная рыжая стена здания с зарешеченными окнами, с другой – сетка забора между редкими покосившимися столбами. За забором, на заднем дворе храма, агрессивно топорщил стебли высокий сухой бурьян.

Стоило въехать в переулок, как голоса и звуки улицы потухли, сделались вязкими, едва досягаемыми. Я медленно направила самокат вперед. Гравий сухо трещал под колесами, и короткие щелчки его походили на хруст костей.

Наконец желтая стрелка навигатора уперлась в финишный флажок. «Вы приехали!» Я развернулась, подняла голову. Стрелка указывала на двустворчатую, потемневшую от времени дверь флигеля. Над ней круто выпирал круглый плафон светильника, похожий на банку, которую ставят на спину во время болезни. При высоком росте об него можно было нечаянно стукнуться лбом.

Круглая ручка в виде головы непонятного существа смотрелась массивно и неуместно. Я поискала глазами звонок и нашла сбоку на стене кнопку. Решительно вдавила ее пальцем и замерла, прислушиваясь. В прихожей глухо звякнуло, но шагов не последовало. Я нажала звонок еще раз. Убегавший в стену тонкий проводок выглядел ненадежным. Может, поломалось?

Придумывая, как бы еще привлечь внимание, я скосила взгляд и заметила табличку. По синему полотну бежала золотая буквенная вязь. Под ней красовалось такое же, как на дверной ручке, существо с телом крупного млекопитающего, но с птичьей головой и крыльями. Мифический грифон?

– Испытательная лаборатория НИИ ГИИС[4], – вслух прочитала я. Но не успела понять, что бы значили последние буквы, как дверь подалась внутрь и навстречу мне высунулась светловолосая лохматая голова молодого человека.

– К кому? – спросил тот, немного опешив. Он был в изрядно запачканном лабораторном халате, а из-под расстегнутых верхних пуговиц проглядывал ворот вишневого свитера.

– Доставка. Вы делали заказ, – пробормотала я.

Лицо незнакомца расслабилось, но внутрь он меня не пропустил. Так и стоял, загородив проход. Пришлось доставать заказ прямо на пороге, поддерживая коленом тяжелую квадратную сумку.

Позади лаборанта густился неясный сумрак. Мне представилась гулкая комната с учебными плакатами на стенах и стеклянные дверцы шкафов, отражающие стылый свет улицы. Лабораторные столы, реактивы в банках с помутневшими этикетками, реторты в подставках, резиновые трубки и еще нечто невнятное, отдающее атмосферой кино то ли о сумасшедших ученых, то ли о маньяках. А может, все разом.

За время, пока я стаскивала с плеч широкие лямки и вынимала пакет с едой, из коридора не доносилось ни звука.

– Спасибо, – сухо сказал незнакомец. Принимая из рук заказ, он случайно дотронулся пальцами до моей руки, и я невольно вздрогнула – холодные, как ледышки. Парень протянул пятитысячную купюру.

– В комментариях вы не указали, что нужен размен. Есть меньше? Я не найду сдачу.

За чопорной формулировкой я пыталась скрыть пугливое смущение. Кажется, даже руку за спину спрятала.

– Будет, – понимающе усмехнулся лаборант и, прежде чем я успела среагировать, канул в темноту. Вместе с заказом и деньгами. Дверь за ним захлопнулась.

Прошло несколько минут напряженного ожидания. Я нервно топталась на месте, чувствуя подкатившую к горлу панику. Во дуреха, а! Ведь в инструкции черным по белому: клиент платит, вы передаете заказ. Оставалось либо довериться честности незнакомого человека, либо… признать, что первый же рабочий день обернулся полным крахом – сегодняшняя зарплата не покроет штрафа за убытки.

Еще раз настойчиво вдавив кнопку звонка, я прислушалась. В ответ тишина. Затем набралась наглости и тихонько толкнула дверь плечом…

Та мягко и бесшумно качнулась внутрь.

В узком длинном коридоре едва хватало места из-за свисающей с крючков одежды, выпирающих тут и там навесных полок, заставленных коробками, и еще непонятного барахла в упаковках, обертках и пакетах. Либо это новое оборудование, либо же я попала сюда в самый разгар генеральной уборки и сейчас спотыкалась об уже списанную технику, готовую отправиться на свалку.

Косой луч прочертил на полу линию света. В воздухе порхали серебристые пылинки. Вот вам и «лаборатория»…

Конец коридора упирался в темноту, но за ближайшим дверным проемом, занавешенным тонкой ветошью, внезапно послышалось неразличимое бормотание. Я нерешительно шагнула под полог и очутилась в небольшом квадратном помещении.

Здесь не было окон, оттого комната больше походила на подсобку или склад. Под потолком ритмично мигала тусклая красная лампочка.

Вдоль стен штабелями высились железные клетки, вроде тех, где держат птиц. А внутри… Внутри копошились похожие на прутики угловатые существа. Не то насекомые, не то худощавые до истощения звери с треугольными мордочками. Их изогнутые, покрытые шерстью тельца подрагивали, выражая тревогу и обостренное внимание к визиту чужого.

Тихая возня наполняла комнату: шебуршание, царапанье крохотных когтей о дно клеток, попискивание, чавканье, шорохи. Красный свет придавал мордочкам существ какое-то недоброе выражение. В воздухе проносились цветные вспышки. Я пригляделась: едва заметный свет исходил и от самих созданий. Голубоватое сияние, наполнявшее пространство, лучилось серебристыми, темно-синими и иногда даже зеленоватыми всплесками, будто законсервированное северное сияние.

Из ближайшей клетки потянулась суставчатая лапка с почти человеческими тонкими пальцами. Я испуганно отшатнулась.

– Эй, ты что здесь делаешь?! – сердито шикнули сзади.

Я вздрогнула и резко обернулась, забыв о громоздкой сумке за спиной. Она зацепила жестким углом одну из клеток, чуть не обрушив ее на пол. В уши впился пронзительный писк существ. В воздух взвилось облако пыли, заставляя меня закашляться.

– Воришка? – не то пожурил, не то усмехнулся стоящий на пороге парень.

Колючее тепло разлилось по щекам. Он еще дразнится!

– А ты сам!..

Я наконец завершила неуклюжий поворот и теперь стояла практически нос к носу с прежним незнакомцем. В красном свете лампы его худое, юное лицо с острыми скулами и упрямой верхней губой выглядело жарким, нездорово румяным. Ресницы ловили багровые отсветы. Выглядело жутковато. Напускная бравада резко улетучилась, я сглотнула.

В живот мне уперлась рука, в которой парень сжимал деньги. Ту нужную сумму, за которой уходил. На сей раз без сдачи.

– На здоровье. – Пока я соображала, лаборант вложил купюры мне в ладонь и сжал пальцы.

– Лёня, что там у тебя попа́дало? – раздался приглушенный женский голос из соседнего помещения. Парень кинул встревоженный взгляд в коридор, затем снова на меня.

– Быстро, – прошептал он.

Холодные пальцы цепко сомкнулись на запястье, и меня уверенно потащили прочь из кладовки, к выходу.

Я буквально вывалилась из тесной духоты на свежий воздух, чувствуя невероятное облегчение. Благо самокат по-прежнему стоял там, где я его и оставила, а не отправился в путь с неизвестным новым владельцем. С трудом осознавая произошедшее, я сунула деньги в карман и схватилась за руль.

– Всего доброго! – поспешно бросила через плечо. – И приятного аппетита.

Выбравшись из тесноты переулка на площадь между розовой церковью и началом бульвара, я ощутила спокойствие. Странное напряжение, возникшее при встрече с парнем из лаборатории и его питомцами, схлынуло, оставив искристую волну мурашек по спине. Сердце все еще учащенно бухало в груди.

Это что, мохнатые богомолы? Или какие-то искусственно выведенные животные? Скрещивают же сейчас гены даже несовместимых организмов – кукурузы и скорпиона, например.

Я вырулила к перекрестку. Слева шумел оживленный проспект. На другой его стороне тянулась галерея торгового дворика: множество повторяющихся желтых арок и витрины магазинов. За ними, пыша важностью, выставляли свои исторические фасады жилые здания, красуясь фронтонами, лепниной, острыми башенками и прочими архитектурными причудами.

В конце улицы, за пологим спуском, угадывалась набережная – ветер доносил солоноватый запах воды и прелых речных водорослей. В этом году снег сошел раньше обыкновенного, но настоящее тепло пряталось в северном городе от посторонних глаз. Вот и сейчас.

Я поискала на небе бледное солнце. Безуспешно…

Возле собора на разворошенной черной клумбе курлыкали голуби. Я опустилась на скамейку поодаль, стянула наушники, заглянула в курьерское приложение – пока тишина. Чувствуя сухость во рту, стащила и поставила рядом с собой громоздкую сумку. Водички бы…

Пальцы задели что-то прохладное, металлическое. Я отдернула руку и опустила взгляд.

На выцветших досках скамейки лежал ключ. Размером с пол-ладони. Длинный стержень с витиеватой головкой, резная бородка. Явно не от обычной двери, скорее – от старинной шкатулки или потайного ящичка. Видимо, выпал из чьего-то кармана. Жалко такой потерять, наверняка он был в единственном экземпляре.

Я взвесила ключ на руке, подкинула, снова поймала. Тяжелый. Может, даже из бронзы.

– Такие ключи, девушка, использовались для отпирания секретных замков. Нередко замочная скважина пряталась так тщательно, что даже отыскать ее представлялось нелегкой задачей.

Я вскинула голову. На другом конце скамейки сидел, опираясь на деревянную трость, пожилой мужчина. В длиннополом пальто с поднятым воротником и в старомодной шляпе. Половину лица его закрывала седая ухоженная борода. В общем-то, выглядел он как достопочтенный господин с какой-нибудь иллюстрации в учебнике истории. Или как профессор Преображенский из любимого «Собачьего сердца». Лакированные мыски ботинок поблескивали на свету. Я удивилась, как он умудрился не запачкаться с такими-то лужами на тротуарах.

«Профессор» захлопнул крышку золотых часов на цепочке и опустил их в карман. Я невольно проследила за ними взглядом: сверху часы украшал плоский отполированный кристалл винно-красного оттенка. Рубин? Безумно дорогой, наверное. Если настоящий…

Незнакомец усмехнулся в усы и продолжил с занятной серьезностью, точно увлеченный предметом университетский преподаватель:

– Порой для открытия одного замка использовали сразу четыре, а иногда даже целых пять ключей. Но это, конечно, уже излишества богатеев. Кстати, занятный факт: в середине четырнадцатого века замочное дело стало настолько популярным и престижным, что император Карл Четвертый учредил новое официальное звание – «мастер по замкам». Вы позволите?

Старик протянул руку в кожаной перчатке, принял ключ осторожно, как будто это был не металлический предмет, а живое хрупкое существо. Близоруко сощурился над ним с видом человека, знающего толк в тонких вещах и изящных искусствах.

– Совершенно понимаю ваше неравнодушие. Дивная вещь! Жаль, но теперь она совершенно бесполезна. В свое время на развалах Васильевского и не такое сыскивали. Ключи без владельцев – словно потерянные дети. Надеюсь, замок, который он отпирал, не прячет ничего ценного…

Ключ вернулся мне в руки. Гладкий и прохладный. Он совсем не нагрелся от тепла пальцев.

И куда мне теперь с ним?

Чувствуя себя непоправимой дурой, я вытащила телефон и набрала в поисковике соцсети «Развал на Васильевском»[5]. Пустой экран покрутил голубое колесико и выдал единственную открытую группу. Чуть больше тысячи человек в подписчиках. Дряхлая атрибутика – не то подсвечник, не то газовая лампа в окружении потрепанных книг – на аватарке.

Если здесь и собрались ценители старины, то объявление вроде «Продам детский костюмчик, недорого. Писать в лс» выглядело явно не к месту. Полистав записи на стене, я глубоко вздохнула и набрала текст:

Нашла забавную вещь возле розового храма у Большого проспекта. Выронили из кармана. Отдам владельцу.

Прикрепив к сообщению фотографию ключа и геоточку, я кинула запись в предложенное и быстро вышла, боясь передумать. Пару секунд посидела неподвижно, глядя под ноги и крепко сжимая в руке телефон, в попытке осознать, какой ерундой занимаюсь. Старик тоже молчал.

– Может быть, вы хотите оставить его себе?.. – Я осеклась.

Скамейка рядом вновь пустовала. Странного незнакомца и след простыл. Я заозиралась по сторонам, зачем-то проверила проездной и ключи в кармане.

«Странно», – подумала я. Голуби по-прежнему суетились на клумбе, мелькали на фоне земли их пестрые спинки. Люди спешили к переходу, стремясь успеть прежде, чем загорится красный. Девушка с телефоном в руке выгуливала пса на другом конце сквера и не смотрела в мою сторону. А старика нигде не было.

Еще раз поглядев на свой мобильник, я сунула его вместе с ключом к другим вещам, торопливо подхватила сумку и взялась за руль самоката.

Кажется, теперь я понимаю, почему мама пугается, если к ней подкрадываются сзади…

Часть 1. Василий

«У каждого в жизни должно быть свое место, и наше – там, где живет история…»

Раиса Пантелеймоновна слыла консервативной женщиной, больше всего на свете ценившей приверженность родным традициям.

«Память общих корней сближает людей, а вера в семейные ценности рождает крепкое общество, где молодые опираются на опыт стариков и, кирпичик за кирпичиком, строят счастливое будущее!»

Себя Раиса Пантелеймоновна относила к потомкам уважаемого дворянского рода Российской империи и все в жизни делала как истинная аристократка: жила – роскошно, старела – красиво, а дочь растила в подобающей строгости, прививая прилежание к учебе вообще и любовь к истории отечества в частности.

Лишь один раз ее методы воспитания дали осечку. Потому что мама оказалась натурой страстной и мечтательной и мужа нашла себе под стать. Вместо того чтобы осесть в родовом гнезде – пустить корни, как сказала бы бабушка, – оба наших родителя укатили куда-то в Среднюю Азию искать с археологической экспедицией следы древнего города Алтын-Депе[6]. Глиняные черепки и истертые временем арабески оказались для них интереснее жизни в северном мегаполисе. А может, матери просто захотелось сбежать из-под пристального внимания зоркой Раисы Пантелеймоновны.

Да и собственные дети давно уже выросли и перестали нуждаться в присмотре.

К нам с Надеждой тетя Рая (называться бабушкой она категорически отказывалась, театрально кривя губы) относилась с показательной нежностью и той напускной вседозволенностью, которой обычно прикрывают разочарование от жизни непутевых детей.

Она регулярно – раз в месяц – звонила по телефону, ленивым голосом интересуясь о новостях, после которых неизменно вздыхала. Я представлял ее в облаке табачного дыма, сидящую на обитом плюшем пуфе в стиле барокко. Задрапированную в шелка и тафту и пахнущую то ли как шкаф с фамильными редкостями, то ли как лавка старьевщика.

Еще никогда бабуля не вмешивалась в нашу жизнь напрямую. Но сейчас, когда работа в театре не ладилась и вместо перспектив на горизонте маячила пустота, тетя Рая решила повлиять и поднять старые связи.

Как и все, что она делала, помощь ее была с налетом аристократической насмешки…

Я думал об этом, пока маршрутка тряслась по заполненному Невскому, настороженно замирала на бесконечных светофорах и давала тревожные гудки в толчее перекрестков.

В Михайловском сквере ветер трепал голые ветви деревьев. Его порывы оголтело носились среди фигурных кустов и пикировали на гравийные дорожки. Посетителей в этот час было немного. Возле ствола огромного каштана куталась в шарф продавщица с красной тележкой «Хот-доги и горячий шоколад». На соседней дорожке гуляла женщина с коляской. Двое детей дошкольного возраста играли, рисуя веточкой на песке. Большинство скамеек рядом с памятником Пушкину пустовали. Я вспомнил, как в первом классе мы приезжали сюда на автобусе, а после экскурсии сделали фотографию с классной руководительницей.

С окон Михайловского дворца взирали на гостей белые лепные грифоны.[7] До открытия оставался еще час, но у главного входа музея, с фронтоном и колоннадой, уже образовалась очередь. Потоптавшись возле дверей вместе с шумными китайскими туристами и объяснив секьюрити, кто я такой и что мне, собственно, нужно, я наконец оказался внутри.

В большом мраморном зале разносился шелест шагов и отдаленных голосов незримых музейных работников. Я завертел головой, однако никого не увидел.

Обычно основной поток посетителей концентрировался у экскурсионного бюро и гардероба. Еще несколько групп собирались поодаль, возле крошечного буфета. Блеск светильников отражался от пола, повсюду попадались на глаза указатели, бегущие строки, вывески. Стояла деятельная суета.

Но сейчас холл музея оказался непривычно пуст. Даже пустынен.

Я подошел к информационной стойке с буклетами на разных языках и расписаниями экскурсий.

– Здравствуйте! Мне бы к Глебу Борисовичу. Не подскажете, как пройти? – обратился я к миловидной девушке, на удачу обнаруженной за стеклом. Та вскинула голову от перебираемых бумаг, приветливо улыбнулась.

– К Гусеву? – ничуть не удивилась она.

– Да, мне сказали, меня встретят, но…

– Пойдемте.

Мы вышли из зоны касс, миновали пустой еще гардероб и безлюдный буфет. В стороне виднелась широкая мраморная лестница: она поднималась до середины этажа, а дальше раздваивалась направо и налево. По стене над ней раскинулись золотые буквы размером с ладонь. Сейчас я не видел их, но помнил надпись наизусть:

«Русскiй музей императора Александра Третьяго. Основанъ 13 апрѣля 1895 г.».[8]

У парадной лестницы моя провожатая неожиданно свернула направо – в неприметную деревянную дверь между стеной и стеллажом музейной сувенирной лавки.

За ней тянулся коридор с бледно-нюдовыми стенами и деревянными нишами, в которых стояли вазы с искусственными цветами. Изредка между нишами возникали двери с табличками: «Научный отдел», «Отдел капитального строительства», «Пресс-служба».[9]

В конце коридора обнаружилась маленькая винтовая лестница. Она вела к площадке с единственной дверью – широкой и низкой. Девушка коротко постучала, толкнула левую створку, заглянула в кабинет и затем приглашающе махнула мне рукой. А сама удалилась.

Я переступил порог. Кабинет директора музея напоминал зал для занятия танцами. Льющийся из широких окон свет ломтями лежал на выцветшем паркете. Только вместо зеркал и станков боковую стену занимала коллекция странных глазастых масок.

В торце стоял массивный письменный стол. Среди полос света и тени я не сразу различил сидящего за ним человека. Он что-то писал.

– Здравствуйте, Глеб Борисович!

Заметив меня, мужчина поднялся. На нем был светло-серый костюм. Седые, почти белые волосы, уложенные лаком, гладко прилегали к голове, над бородой явно постарался стилист. Чем-то директор Гусев напоминал мне крутого деда из рекламы сотовой связи.

– Добрый день, Василий. Рад вас видеть!

Он подошел ближе и протянул руку. Гладкое, загорелое лицо Глеба Борисовича лучилось множеством морщинок в уголках рта и возле глаз, особенно заметными, когда он улыбался. Он указал на лупоглазые расписные физиономии – круглые и овальные, взиравшие на нас со стены.

– Вижу, вас привлекла моя коллекция, – в голосе отчетливо звучало удовольствие. – Это ритуальные маски народа сонгье, Центральная Африка. Шаман изготовлял их из цветной глины и расписывал красками, когда заболевал член племени. Считалось, таким образом в маску заточали злого духа, приносящего болезнь. Впрочем… не столь важно, я снова увлекся и болтаю о своем. Всю жизнь изучал российскую культуру, а слабость питаю ко всяким жутковатым африканским древностям. Скоро сам превращусь в музейный экспонат и можно будет ставить рядом с ним.

Гусев махнул рукой в сторону гипсовой фигуры в человеческий рост, одетой в национальный костюм неизвестного мне племени. Она стояла в углу, почти за шкафом, а оттого я не заметил ее при входе. Фигуре плохо прорисовали лицо, и оттого казалось, что замерший взгляд буравит директору затылок.

– Подарок от коллег из этнографического музея. Жест внимания к юбилею. Впрочем, неважно. Я ждал нашей встречи, Василий. Признаться, недавний звонок от Раи меня заинтриговал. Только по разговору я представлял вас еще моложе.

Мне вспомнились друзья отца – бородатые, с загорелыми в длительных экспедициях лицами и дружеским прищуром. Они трепали меня по волосам и говорили, как я подрос за лето. Сейчас слова Гусева были чем-то вроде такого же детского «комплимента».

– Тетя Рая считает, будто мы с сестрой все еще дети.

– И наверное, права! Да садитесь уже наконец! В ногах правды нет.

Я опустился в кресло, стоявшее возле письменного стола, а Гусев устроился напротив, взял ручку с подставки в виде распахнувшего крылья бронзового орла, покрутил в пальцах и положил на место.

– Вы учились в институте искусства и реставрации. Кто был вашим руководителем?

– Профессор Лыткин.

Гусев внезапно рассмеялся:

– Лыткин? Старый прохиндей. А еще разбрасывается такими талантами!

Я слегка опешил:

– Не скрою, на мою успеваемость в институте не жаловались, но все же не талант.

– Талант проявляется в деле. Давайте без предисловий: скажите, что вы думаете по этому поводу?

Гусев достал телефон, что-то поискал, затем придвинул ко мне мобильник через стол. Фото захватывало угол картины. Темный однотонный фон. Камера фокусировалась на сети тонких угловатых вкраплений, точно звездочки трещин в местах шелушения краски. Я увеличил фотографию и пригляделся внимательнее.

Теперь отчетливо проступали нитяные наросты плесени. Нечто похожее я заметил утром на листьях Надиного цветка. Хотя это, конечно, ерунда. Не может быть, чтобы и растения, и картины поражали одни виды грибков.

– Чья это вещь? – спросил я.

Гусев внимательно следил за мной, сцепив пальцы рук в замок и уперев в получившуюся конструкцию подбородок.

– Одна из работ Кустодиева. Гораздо интереснее не чья она, а что с ней.

– Что? – как попугай отозвался я и смутился. Глупо как-то. Или я чего-то не понимаю?

– Как известно, плесень – болезнь, которая развивается на картине в течение многих лет. Поэтому периодически все работы музея осматривают, дабы предотвратить порчу или ликвидировать ее на начальной стадии. Здесь же, – Гусев перегнулся через стол и провел двумя пальцами по экрану, – мы имеем дело не с обычной голубовато-дымчатой плесенью. Это фото сделали неделю назад, а это – сегодня.

Директор пролистнул несколько фотографий вперед.

Я невольно присвистнул.

Теперь поражение заполняло весь угол картины в кадре. Густая серо-зеленая поросль скрывала живопись, а кое-где и наползала на багетную рамку. Я сомневался, можно ли вообще спасти произведение после такого.

– Колонии размножаются с чрезвычайной скоростью, и они словно «проедают» полотно по всей его толщине. Вы когда-нибудь встречали подобное?

– Если честно, у меня было немного практики. – Я пристыженно пожал плечами.

– Но хотя бы слышали о чем-то похожем?

Гусев явно на что-то намекал, прежде чем сказать правильный ответ, но я лишь отрицательно помотал головой.

– Наши местные реставраторы и вообще все сторонние специалисты, к которым я обращался, так же пожимают плечами. Сегодня обнаружились еще три очага на разных ценных полотнах. Поговаривают, мы столкнулись с чем-то неизвестным. Живым. Простите за каламбур, ведь грибок в каком-то роде тоже жизнь, но… Здесь речь идет о неких других качествах. О некоторых зачатках мышления…

Знаете тип людей, которые нарочно говорят при других несусветную чушь и смотрят на собеседника. Посмеется? Недоуменно сморщится? Или прямо скажет: «Что за бред ты несешь?»

– Если вы рассчитывали увидеть первоклассного специалиста, то, боюсь, вы ошиблись. Мне льстит ваше внимание, но эту картину уже не спасти. Во всяком случае, я тут бессилен.

Гусев встал, прошелся вдоль кабинета, задумчиво поправил одну из масок на стене, затем вздохнул:

– Искусство устаревает. Искусству не хватает заботливых рук. Думаю, вы меня поймете. Сейчас молодым не нужны скучные древности, им подавай зрелища. Признаться, я и о вас был такого мнения…

– И? – улыбнулся я.

Гусев снова прошелся туда-сюда, пиная носками ботинок воображаемые предметы на полу.

– Я хотел взглянуть на вас. Увидеть ваш характер. Честно скажу, одной важной для работы черты ему пока недостает. Двух – вряд ли, но одной совершенно точно. – Заметив, что я ошарашенно молчу, директор остановился напротив и продолжил доверительно: – Я ни на что не намекаю, но ваша бабушка умеет убеждать. Она попросила о достойном занятии для вас. Настойчивая женщина. Больше всего ценю в ней и вообще в любом человеке всего два качества.

– И какие же? – недоверчиво спросил я, чтобы хоть что-то спросить.

– Первое – твердость. Второе – верность призванию. Этому городу нужны Хранители для его историй. И вы как нельзя лучше могли бы подойти эту на роль. Не сейчас. Возможно, чуть позже.

– Зачем вы мне это рассказываете? – Вопрос получился слегка грубым, и я поспешно добавил: – Я имею в виду, что вы хотите, чтобы я сделал? Если даже профессионалы не могут сказать о причинах…

– Причина здесь одна, – жестко отрезал Гусев и махнул рукой, будто отсекая сказанные мной слова. – Речь идет не о картинах. А об истории в широком масштабе. Это место, этот город – особенные. Здесь события ложатся друг на друга, как слои краски. Искусство не цель, а инструмент. Особый язык, если хотите. Так наше будущее разговаривает с нами через прошлое. И сейчас оно говорит о большой опасности.

– Глеб Борисович, я не понимаю… Вы директор одного из самых известных музеев города, за двадцать лет добились большого развития для него. Лучшие специалисты не только в России, но и во всем мире готовы поработать с теми картинами, которые тут хранятся. Почему вы назначаете мне встречу и предлагаете работу? Неужели из-за старинной дружбы? – Я замолчал, подумав, не обидится ли Гусев на упоминание возраста. Ведь одно дело шутить о себе, а совершенно иное – когда кто-то другой набирается наглости заговорить о щепетильных темах.

Глеб Борисович задумался:

– Не скрою, фамилия многое значила для меня.

– И для бабушки тоже. Она даже в ЗАГСе настояла, чтобы мама оставила свою фамилию, а не брала отцовскую. И чтобы ее дети… Теперь, вероятно, одна лишь вежливость не позволяет вам выставить меня за дверь. Или же вы просто смеетесь…

Я осекся, потому что взгляд скользнул в сторону, где стояла фигура в национальном наряде. Манекен усмехался. На секунду неподвижное лицо его натурально пошло трещинами и расправилось в жуткой улыбке, обнажая гипсовые зубы.

– Все в порядке?

Я зажмурился, пытаясь прогнать наваждение, а когда снова открыл глаза, передо мной стоял только Гусев. Он внимательно смотрел на меня.

– Просто померещилось.

Я опасливо покосился на фигуру в углу кабинета. Та неподвижно замерла и признаков жизни больше не подавала.

– Бывает. Чувствительность и восприимчивость к тонкому миру во многом важна. Поэтому я и пригласил тебя. – Он незаметно перешел на «ты». – Остынь, парень, – очень по-простому вдруг сказал Глеб Борисович, перестав улыбаться. Залез во внутренний карман пиджака и протянул мне визитку. – Подумай и, если надумаешь, позвони. Пока все картины не умерли. Нет людей больших и маленьких, есть те, кому их место в жизни мало, велико или впору. Твой род со дня основания города считался его Хранителем. Это место твоих предков. Но свое ты должен найти сам. Я могу только помочь…

Мы распрощались быстро и очень сухо. Мне некогда было придумывать любезности. Услышанное мошкарой роилось в голове, и я не мог ничего разобрать. Самым разумным представлялось выбросить воспоминания о странной встрече как можно скорее.

Когда я спустился в вестибюль музея, цифровые часы над кассами показывали такое время, что возможности для неспешной прогулки уже не оставалось. Но и когда я рысцой добежал до автобусной остановки, положение было неутешительным.

Двадцать минут, чтобы доехать через все светофоры и мосты.

Переводя взгляд с запруженного автомобилями проспекта на спуск в подземный переход, я думал, что на метро доберусь всего минут за десять. Человеческий поток исчезал в распахнутом зеве станции «Гостиный двор». И никто из прохожих не топтался, как суеверный болван, у двери.

В конце концов, не может же глупый сон стать причиной, по которой я реально опоздаю на работу!

На эскалаторе я наткнулся на светящуюся рекламу выставки по истории фотографии. В голову снова полезли слова директора. Какой еще «хранитель историй»? Ощущение, что мы говорили одновременно об одном и том же, но при этом – каждый о своем. Не удивительно, что они с бабулей в дружеских отношениях – оба одинаково чудны…

Поезд подъехал к платформе, я машинально шагнул в вагон, встал у выхода, чтобы без толкотни выбраться на следующей станции. Двери сомкнулись. Наружные ворота с тихим клацаньем закрылись, отделяя состав от платформы.

Но не успели стенки тоннеля слиться на скорости в клубящуюся темноту, как поезд дернулся и затормозил. Вагон резко качнулся, кто-то схватился за поручни, чтобы не упасть. Недовольно вскрикнули. Из динамика прорезался скрипучий голос машиниста: «Уважаемые пассажиры! Просьба сохранять спокойствие, наш поезд скоро отправится…»

Повинуясь невольному желанию видеть говорившего, я поднял глаза к потолку, а когда снова посмотрел вперед, за поручень рядом с моим лицом цеплялась рука.

Необычная рука. На широком запястье рассыпались созвездия коричневой старческой пигментации. Редкие волосы топорщились в разные стороны. То, что я сперва принял за блеклую татуировку у задравшегося рукава пиджака, шевельнулось и вдруг зеленоватым пятном растянулось по кисти до кончиков пальцев, словно ряска на воде.

Знакомый узор из серо-зеленых звездочек, как на цветке утром и на картине в музее, обволок кожу. Показалось или по плесени прошла волна? То ли вибрация, то ли нервное сокращение…

Над ухом раздался сиплый вздох. Затем еще один – глуше. Я испуганно отпрянул. Мужчина интеллигентного вида, в шляпе и очках, схватился рукой за горло, пытаясь втянуть легкими воздух. Что это? Удушье? Сердечный приступ?

Из-под пальцев его медленно расползалась живая пульсирующая пленка.

Я остолбенел, ноги прилипли к полу.

Выпучив глаза и уже обеими руками пытаясь содрать с себя невидимую удушающую петлю, мужчина с грохотом повалился в проход.

Плесень упрямо лезла в нос, в уши, она пухла и разрасталась на глазах, поглощала волосы и одежду.

Горло сковал ужас. Надо было рвануться к панели связи с машинистом, достать телефон и поймать сеть, вызвать скорую. Надо было сделать хоть что-то, но я просто замер, беспомощно озираясь.

Люди неподвижно сидели на местах. Весь их вид выражал пустое равнодушие. Никто не кинулся на помощь. Будто бьющийся в судорогах человек на полу был в порядке вещей – как утренние новости или песни уличных музыкантов, провожающие по пути на работу. Но неправильным казалось не только это.

Нечто странное проглядывало во всех пассажирах. Неестественная похожесть. Даже позы: руки ладонями на коленях, спины прямые, головы опущены так, что не различить лиц. Точно безвольные манекены на складе, ожидающие, когда за ними придут. Зеленоватый свет жирными мазками ложился на оголенные части кожи, на которых расцветали уродливые паутинки серой гнили.

Что это? Новая неизвестная болезнь? Хищные микрогрибы? Или галлюцинация от недостатка сна?

Я попятился. Вздохи под ногами прекратились, мужчина затих. Под густыми наростами уже не рассмотреть было тела, только серую шевелящуюся массу. Наконец и она успокоилась. Притаилась, внемля шевелению рядом. А может, даже вглядываясь в следующую жертву.

Звенящая тишина впилась в мозг, от страха я не различал собственного дыхания, не слышал гула крови в висках, хотя сердце колотилось как сумасшедшее.

Может, и я сам – сумасшедший?..

Может, и меня нет? Сгинул под натиском неведомой ползучей твари?

На секунду в голове прояснилось, точно мигнул сигнальный значок – выход! Бежать! Спасаться! Я опрометью рванулся к дверям. И тут же замер, пошатнулся.

Пол сотрясло от низкого, нарастающего рева. Стены тоннеля пришли в движение, завибрировали. Стекла зазвенели и покрылись трещинами. Что-то ворочалось и утробно рокотало под землей – под толщей реки, в недрах города, под его древними болотами.

За стеклом с криво треснувшей надписью «Не прислоняться» загорелся свет. В короткой вспышке мелькнули силуэты троих людей, застывших посреди пустынного бетонного зала. Похоже на законсервированную станцию: высокие своды, блеклая плитка, лепнина на стенах, строительные козлы и полотна белой полиэтиленовой пленки.

«Какой перегон? Какая платформа?! Мы на середине пути, над нами только река!»

На незнакомцах были одинаковые темные накидки. По глянцевой ткани стекала вода, лица скрывали глубокие капюшоны. Не обращая внимания на льющиеся с потолка струи, все трое одновременно воздели руки вверх, повинуясь такту неслышной мелодии.

Гром заполнил вагон, прокатился в голове. Тьма хлынула в перегон и на платформу, слизнула фигуры странных людей. Свет погас. И снаружи, и в поезде.

Затем все стихло. В единую секунду.

И спустя, наверное, вечность безмолвного ожидания из репродуктора донесся мягкий голос диктора: «Станция „Василеостровская“».

– Ты опоздал, – многозначительно постукивая пальцем по циферблату наручных часов, сурово сказала Оксана. На девушке были юбка-карандаш и блузка с длинным рукавом, подчеркивающие красивую фигуру. Возле темно-синего – в тон юбке – галстука поблескивал фирменный бэйдж. Раньше мы работали вместе, но совсем недавно Оксану повысили до старшего менеджера зала, и в голосе ее с того дня прибавилось строгости.

Я застыл на пороге служебного входа: запыхавшийся, с прилипшими к вискам волосами. От метро я несся как ошпаренный, так и не поняв, что произошло в перегоне. По эскалатору поднимался бегом, люди оборачивались вслед, гадая, на какой пожар несется этот чудак.

Здесь все выглядели спокойными.

– Да ладно? Сколько сейчас?

– Пятнадцать минут в копилку твоих опозданий.

– Серьезно?

– Дурачком-то не прикидывайся, не прокатит.

Оксана с обреченным видом закатила глаза и протянула мне руку. Стрелки часов стояли на десяти пятнадцати. По моему плану, я должен был оказаться на работе без десяти десять. То есть почти на полчаса раньше.

– Даже не представляю, как так вышло, – пробормотал я.

– Что, вот так честно? – Девушка слегка опешила. – А где же оправдания вроде «переводил бабушку через дорогу» или «возвращал хозяйке похищенную хулиганами сумку»?

– Поезд застрял в перегоне.

Это было почти правдой. Оксанин взгляд вперился мне в переносицу. Неуверенный. Размышляющий.

– У тебя две минуты, – наконец произнесла она. – Тогда я ничего не видела.

– Спасибо! – горячо и вполне искренне сказал я.

Оксана равнодушно повела плечом, мол, прибереги пока благодарности:

– Ты сегодня на выдаче. Хоть это не забыл?

Через несколько минут, уже собранный, я стоял возле прилавка. Теперь не растрепанный парень, а вполне себе дисциплинированный работник общепита.

Только мысли, в отличие от тела, никак не удавалось подчинить, и они то становились вялыми и заторможенными, то снова пускались в галоп, а сердце принималось стучать учащенно и нервно.

Я не мог понять, что видел полчаса назад. Было ли случившееся в метро реальным или же я где-то повредился рассудком?

– Молодой человек, извините!

Я поднял голову.

Передо мной стояла девушка из утренней маршрутки. В руках волонтер держала изрядно похудевшую стопку цветных листовок, канцелярский нож и скотч.

– Я из благотворительной организации. Мы ищем ребенка. Вы не против разместить здесь ориентировку на мальчика? Это может помочь поиску.

– Я… я не знаю. Поговорите со старшей зала.

Я указал на Оксану, стоявшую поодаль. Волонтер кивнула. Волосы, собранные в две тонкие косички, подпрыгнули в такт движению головы.

Метро. Пропавшие дети. Сны. Снова метро. То ли галлюцинация, то ли… видение? Но откуда взяться видению? Я не верю в мистику. Даже «Битву экстрасенсов» ни разу не смотрел.

– Разрешила.

Девушка-поисковик вернулась после разговора с Оксаной. Я помог ей прикрепить листовку к стойке выдачи заказов. Она уже собиралась уходить, но я осторожно тронул ее за рукав:

– Скажите, но вы же проверяете какие-то версии, строите догадки? Куда они все пропали?

Несколько секунд девушка смотрела на меня, очевидно решая, можно ли рассказать. У нее были серьезные и отчего-то казавшиеся печальными карие глаза. Если глаза – зеркало души, то обладатель этих глаз точно не способен причинить зло. Я даже подумал: а не попросить ли у нее номер телефона? – но сдулся.

– Не знаю, – наконец выдохнула волонтер. – Мы все проверяем. Каждый звонок, каждую зацепочку. Без толку. Как сквозь землю. Просто злая магия – четверо детей…

Магия. Метро. Монстры. Три «М».

– Извините, можно мне мой заказ?

К прилавку потянулась рука с телефоном, открытом на курьерском приложении. В центре экрана горели черные цифры. Девчонка нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Низкая, темненькая, со смоляными завитками волос и ахматовским носом. В огромных серо-зеленых глазах плескалась детская наивность и детское же упрямство. Девочка нервным движением поправляла на носу очки в тонкой оправе и хмурилась. Зеленая фирменная куртка казалась ей слегка велика, рукава приходилось закатывать, а вместо похожей на короб сумки за спиной гораздо уместнее смотрелся бы школьный рюкзак.

И давно детей берут в доставщики?

– Я пойду. Если увидите – вот тут телефон, – как бы подводя черту под разговором, сказала девушка-волонтер, указывая на крупные оранжевые цифры номера внизу ориентировки. Я скользнул по нему взглядом, рассеянно протягивая школьнице ее заказ, а когда поднял глаза, ни курьера, ни поисковика с листовками рядом уже не было.

Магия…

Терпкое слово вязало рот, точно недозревшая хурма. Лучше с ней не сталкиваться. С магией, в смысле…

Я попытался отбросить все мысли и сосредоточиться на работе.

О вечерней встрече с колдуном думать не хотелось.

Часть 2. Марго

Я боком протиснулась в прихожую, недовольно бормоча под нос. Шкаф подвинули слишком близко к двери, отчего она не открывалась до конца. Сначала я пропихнула вперед самокат, затем втянула за собой квадратную курьерскую сумку. Разуваясь в полумраке, подумала о несправедливости мира вообще и к подросткам вроде меня в частности. Но лучше уж так, чем отчитываться родителям за каждую купленную на их деньги вещь или поход в кино.

Я кинула ключи на тумбочку, засунула форменную куртку и пронзительно пахнущую едой сумку в шкаф и почувствовала, как требовательно свело желудок, намекая, что и мне бы пора перекусить, а не только кататься в обнимку с продуктами туда-сюда.

Пока я справлялась с униформой, из кармана что-то выпало и металлически звякнуло об пол. Старинный ключ! Я уже успела позабыть о нем. Нагнувшись, подобрала находку, повертела перед глазами так и эдак и, не зная, что с ней делать, бросила в выдвижной ящик – к ложке для обуви и запасным батарейкам для часов.

И лишь теперь огляделась.

Квартира выглядела сумрачной, пустынной и какой-то… нежилой. В воздухе еще чувствовался запах недавнего ремонта – дом сдали за пару месяцев до нашего приезда. А собственного запаха жилище пока не успело приобрести. Как и уюта, отличавшего бы типовую квартиру типового дома от всех прочих.

Утром ее заполняли мамин звонкий голос и наводимая ею суета. Папа бродил по комнатам, рассеянно собираясь на работу и отвечая на телефонные звонки и сообщения. Сейчас же в коридоре разносилось лишь ритмичное тиканье часов.

Я сбегала в ванную, протерла влажной тряпкой колеса самоката, закинула в комнату вещи.

Сестра обнаружилась в родительской спальне. Василиска танцевала возле зеркала, беззвучно подпевая незнакомой песне из музыкальной колонки. Дверца шкафа была приоткрыта, сестра выволокла наружу мамины костюмы и платья, нацепила ее летний сарафан и соломенную шляпу.

Я застала кривляния младшей в самой активной фазе. Дальше только прыжки по кровати и попытки накраситься маминой косметикой.

Заметив меня в отражении зеркала, Лиска ойкнула и обернулась.

– Собирайся, – сказала я. – Сегодня гуляешь со мной.

В кухне я подцепила со стойки для фруктов зеленое яблоко, обтерла его о штанину и с наслаждением впилась зубами в упругий сочный бочок.

Васька сидел на подоконнике, неподвижный и оттого похожий на садовую фигурку. На мои шаги он не обернулся, а продолжил наблюдение за птицами. Мне всегда казалось, что кот – самое спокойное и мудрое существо в доме.

– Шел бы лучше к своей тезке, проконтролировать одевание на прогулку.

Кот вяло мяукнул, будто отмахнулся. Рыжим осенним листом бесшумно соскользнул с подоконника. Я проследила за ним взглядом и увидела в дверном проеме Лиску.

Уже при параде. Только куртки с ботинками и не хватает.

Я фыркнула: умеет же быстро собираться, когда надо.

– Пойдем?

Сестра недоверчиво и требовательно смотрела на меня. Точно я обязана мгновенно все бросить и побежать, раз она, такая умница, успела приготовиться быстрее обычного.

– Теперь я буду есть. Я вообще-то с работы. – Мне захотелось потянуть время.

– А когда мы пойдем на речку? К чайкам.

– Какая это тебе «речка»? Ты видела, какая она огромная?

– Ну пойдем уже! – Лиска упрямо топнула ногой. – Ты обещала.

Я невозмутимо пожала плечами и демонстративно медленно откусила яблоко. Сестра насупилась:

– Я маме позвоню. И скажу, что ты специально меня дразнишь. И не хочешь никуда.

Ну, насчет «не хочешь» она недалеко ушла от истины.

– Не позвонишь. – Я хитро прищурилась, собираясь немного пошутить. – Я твой мобильник спрятала. Уберешься в комнате и позвонишь. Заодно расскажешь, какая Марго злая и заставляет тебя собирать раскиданные игрушки. Можешь приступать прямо сейчас.

Лиска надулась, но сдержала слезы. Убежала к себе.

Я усмехнулась, довольная методом воспитания. Доела яблоко, нарочно неторопливо полистала соцсети, проверяя сообщения. Друзья писали, что соскучились, и скидывали фотографии с прошедшей тусовки. Я глядела, как Серёга катает Карину в магазинной тележке, и меня грызла зависть.

Погасив экран и выбросив в мусорное ведро огрызок, я поднялась из-за стола и пошла к сестре. Из комнаты не доносилось ни звука. Может, правда прибирается? Я тогда сильно удивлюсь.

Я толкнула плечом дверь и вошла.

Игрушки валялись на полу, как и прежде. Но что-то изменилось. Зловещая пустота царила в детской. Балконная дверь была распахнута настежь, стекло отодвинуто. Ветер яростно трепал розовую занавеску. Та подпрыгивала и взметалась к потолку, потом снова безжизненно опадала, пока порывы не принимались терзать ее с новой силой.

По ногам скользнул холод. Сердце екнуло. Видимо, холодок непонятным образом пробрался и в него.

Зачем сестра открыла окно?

– Василиса, – негромко позвала я. Никто не ответил.

Может, она в ванной?

Я метнулась в коридор, заглянула во все укромные уголки, проверила шкаф, под кроватями и в спальне родителей.

– Василиса, если мы играем в прятки, то это не смешно! Выходи! Мы хотели пойти на набережную.

Никакого ответа.

Черт! Я снова рванула к окну. Перевесилась через подоконник наружу. В лицо ударил ветер. От высоты двадцати этажей закружилась голова. Нет, ну не могла она… Нет.

Чертыхаясь, я вылетела из квартиры. Проклиная медленный лифт, спустилась и выбежала из подъезда на задний двор, куда выходили Василискины окна.

За домом рос газон с низкими кустиками. Замирая, я осмотрела на нем каждую травинку. С трудом удержалась, чтобы не посмотреть под ветками кустов. Василиски не было…

Глухое отчаяние толкнулось в груди, заполонило легкие, оставив сковывающий тело вакуум. Не понимая, что происходит, я хватала ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды, но не могла дышать.

Мимо проходила женщина с продуктовыми пакетами.

– Извините, – цепенея от смущения и неловкости, произнесла я. – Вы случайно не видели здесь девочку? В серых вельветовых штанах и кофточке. Розовой.

Женщина неопределенно пожала плечами:

– Нет. Может, она на площадке?

Я снова припустила бегом. Детская площадка перед подъездами пустовала. Удивительно. Сейчас же каникулы! Куда подевались все дети?

Но мысль пронеслась на краю сознания, я не стала цепляться за нее. На смену отчаянию пришла почти невесомая надежда. Вдруг я где-то пропустила? Вдруг сестра действительно решила поиграть в прятки?

К счастью, лифт по-прежнему стоял на первом этаже, иначе бы я не выдержала ожидания. Квартира встречала распахнутыми объятиями – уходя, я совершенно забыла о двери. Я еще раз прошлась по комнатам. Звала, просила, извинялась, кричала, ругалась, что так шутят над близкими только бессердечные чудовища.

В конце концов меня настигло осознание: сестры дома нет. Взаправду нет. Я упала на диван в гостиной и беззвучно заплакала.

Что теперь делать?

Лампа над кухонным островком еле слышно стрекотала, как если бы в квартире завелся сверчок. Ее ярко-оранжевый свет падал на раскиданные по столешнице бумаги.

Моложавый оперуполномоченный Ряженый нелепо теребил усы и хмурился, с неохотой заполняя графы в отчетном листке. Он походил на поручика Ржевского из известных анекдотов и почему-то сразу мне не понравился. Его напарница – голенастая брюнетка с конским хвостом на затылке – осмотрела комнату Василиски, а после безучастно следила за опросом в кухне, периодически поглядывая на часы и поджимая губы.

Едва эти двое показались на пороге квартиры, слабенькая надежда, теплившаяся внутри меня, потухла окончательно.

– Почему ты уверена, что твоя сестра упала из окна? – скрывая усталость, проговорил суженый-ряженый.

Время подходило к восьми вечера. Через широкие окна в кухню заглядывали асфальтово-серые неуютные сумерки.

– Я не видела. Я сидела на кухне. А когда зашла в комнату, окно было распахнуто.

– И ты не заметила ничего подозрительного? Как она самостоятельно открывает дверь?

Голос шелестящий и ломкий, как старая бумага. И такой же сухой. Казенный.

– Нет. У нас замок заедает. Я бы услышала, как она уходит.

– Хорошо. Потом ты поняла, что сестры нет. Что ты сделала дальше?

– Я выглянула в окно, но… ничего не увидела там. Тогда я выбежала на улицу.

Повисла долгая пауза. Оперативник перестал писать и что-то соображал, уставившись в одну точку.

– Когда ты выходила, дверь была открыта или заперта изнутри на замок?

– Я не помню, – честно сказала я. Важно ли это теперь?

– Что вы имеете в виду? – насторожился папа.

Они с мамой во время разговора находились тут же, но в допросе не участвовали, даже не смотрели в мою сторону, замкнувшись в себе и своем горе. Без их внимания я чувствовала себя безнадежно потерянной и забытой.

Точно стена выросла – не пробить, не перескочить. Не докричаться.

Ряженый отложил бумаги:

– Я имею в виду, что если бы ребенок правда выпал из окна, то мы бы ее сейчас не искали.

При этих словах мама спрятала лицо в ладонях и беззвучно затряслась. Отец жестко посмотрел на полицейского.

– Пардоньте… не те выражения. Но. Логически ситуация вырисовывается такая: ваша старшая дочь пришла с работы, забыла закрыть дверь. Дети поссорились, и младшая, не дожидаясь сестры, отправилась на прогулку сама.

– Но вся ее обувь в коридоре, – запротестовал папа.

– В пылу обиды ребенок мог уйти и так, – подала голос инспектор по делам несовершеннолетних. Конский хвост подпрыгнул в такт движению головы. – «Назло маме уши застужу», знаете ли…

– Это какой-то бред. Почему тогда она говорит иначе?

Папа кивнул в мою сторону. Несмотря на раздраженный тон, я слышала в голосе отца облегчение. Если Василиса не выпала с балкона, у нас хотя бы есть шанс найти ее живой.

Но я была совершенно уверена, что сестра не выходила через дверь. И от жуткой, сверхъестественной уверенности холодели внутренности и становилось тяжело дышать.

– Потому что когда дети падают с верхних этажей, это смерть. Мгновенная, – отрезала инспекторша. – И мы не сидели бы сейчас здесь, а ехали в морг на опознание!

Мама коротко вздохнула и отчаянно взвыла. Папа, державший ее за плечи, точно тряпичную куклу, разжал руки и кинулся к шкафчику с лекарствами. Сильно запахло сердечными каплями.

Опер придвинул к маме табуретку. Мама бессильно опустилась. Когда папа подал ей стакан с водой, пальцы у нее дрожали.

– Что ты мне налил? Муть одна. – Она закашлялась и отпихнула стакан.

– Успокойтесь, мамочка. Найдем, – белозубо улыбнулся Ряженый.

Такому бы телекамеру или толпу зрителей, а не красоваться перед родителями пропавшей девочки. Вот гадина, а!

– Других ведь не нашли, – глухо произнесла я. На меня обернулись все присутствующие. Впервые за вечер. Опер опять помусолил усы, как мне показалось – с досадой. – Я видела ориентировки. Ведь их вы не нашли.

У мамы задрожали плечи.

«Уйди», – махнул папа, делая страшные глаза.

Я послушно вышла из кухни и толкнула плечом дверь Лискиной комнаты. Окно успели закрыть. Занавеска понуро болталась в углу. С пола на меня смотрели бесчисленные игрушки. В основном куклы: мягкие и пластиковые, с шарнирами и нарисованными глуповатыми лицами, в одежде и совершенно растрепанные.

Я наклонилась, сгребла их в кучу, принялась неторопливо и методично расставлять по местам: на полку в шкафу, на подоконник, на спинку дивана, возле цветочного горшка. Одну, вторую, третью… Как игра. Сделай все правильно, и Лиска вернется. Вернется. Вернется…

Закончив, я упала на диван, зарылась лицом в подушки. Комната звенела от тишины. Я слушала ее, прогоняя всякие мысли, пока безмолвие из звенящего пузыря где-то на границе сознания не разрослось и не заполнило пространство целиком, задавило барабанные перепонки, сплющило и скрыло прочие звуки.

Я не сразу услышала, что меня зовут.

Отец стоял на пороге. Строгий и какой-то осунувшийся, точно огромный гризли после зимней спячки. Очки перекосились на носу.

– Подойди к маме. Ей сейчас нужна поддержка.

– Пап, ты же понимаешь: я не виновата.

– Речь не о том.

– Но я не виновата! Ты мне веришь?

Он безмолвно смотрел на меня. Непроницаемый. Чужой. Не ответив, отец развернулся и ушел.

Сколько прошло времени, я не знала.

В следующий раз, когда я открыла глаза, в коридоре серой тенью застыла мама. Она цеплялась рукой за дверной косяк и выглядела бледной.

– Мам.

Она вздрогнула. Наверное, не ожидала найти меня здесь. Зачем она пришла?

– Мам, – шепотом. – Мам, я не виновата. Честно.

Тишина.

– Мам, я просто не хотела с ней идти. Она меня достала!

Гневный вопль сорвался с языка раньше, чем я успела подумать о словах. Мама зажала рот рукой и выбежала из комнаты, забыв закрыть дверь. Я слышала, как она рыдает в родительской спальне, надрывно, с судорожными всхлипами. До сих пор я не слышала звука ужаснее и горестнее, чем ее плач.

Я зажмурилась, сжалась калачиком на Лискиной кровати, представляя серое грозовое небо, укутавшее дома. И потерявшуюся девочку под его тяжестью.

Груз пережитого дня сдавил виски. Спасительное ничто надвинулось, сковало тело сонной неподвижностью. Я почувствовала, как проваливаюсь в пустоту.

Но сон не принес облегчения – только тревогу и страх. Мне снились люди в метро и теряющиеся поезда. А пассажиры в вагонах превращались в кукол.

Часть 1. Василий

Каждая дверь куда-то ведет…

…Я пришел в себя в темноте – кромешной, хоть глаз выколи. Пощупал затылок и наткнулся на шишку размером с приличную сливу. Надо же, раньше считал, что такое лишь в мультиках бывает. Вслед за беспечной мыслью возник страх, сжал властной рукой горло, стиснул ребра, перекрыл воздух. Голова гудела, точно гулкое нутро кожаного барабана.

Дверь, в которую я шагнул, должна была вести на улицу. В переулок между домами семьдесят семь и три.

Ощупывая пространство вокруг себя, я неловко поднялся. И уперся в низкий потолок или что-то выпирающее с потолка и обитое мягким. В глубине комнаты мерно и гулко капала вода, разбиваясь о бетонную плиту. От стены поднимался равномерный гул. Пахло влажной землей, хотя под ногами хрустел мелкий песок и какая-то щебенка.

Я исследовал толстые трубы, тянущиеся от пола до потолка, холодные и горячие, в толстых кожухах. Вспомнив про телефон, нашарил его в кармане куртки. Бедолаге не повезло – падая, я приземлился аккурат на него. Пальцы ощутили широкую трещину в корпусе. Экран разбился вдребезги. Потыкав несколько раз кнопку включения, я окончательно убедился, что аппарат сдох. Как же теперь отсюда выбираться?

Я обернулся, но не обнаружил позади себя дверь, через которую мог пройти. Только шершавая голая стена. Пригибаясь и вытягивая вперед руки, побрел вдоль нее, чтобы оценить размеры помещения. Шагов через пятнадцать стена сделала поворот на девяносто градусов. Другая оказалась короче – всего семь. Возле третьей стены я споткнулся и чуть не пропахал носом пол. Под ногами были ступеньки. Короткий подъем вел к металлической двери.

Я подергал ручку – заперто. Навалился плечом. Дверь не поддалась. Петли держались крепко. Я стукнул кулаком, пытаясь привлечь внимание. Удар разнесся по комнате. Затем наступила тишина. Я ударил еще. И еще раз.

Гулкое эхо сотрясало помещение, но на помощь мне никто не спешил. Устав колотить, я опустился на верхнюю ступеньку, привалился к двери спиной. Гладкий металл приятно холодил разбитый затылок. В ушах звенело. Перед глазами мелькали зеленоватые вспышки, хотя откуда им взяться без света? Если я очнулся сразу, то на дворе уже должна быть глубокая ночь.

Надо было мыслить разумно. В голове отрывками проносилось все, что я знал о похищениях людей.

Кем бы ни были злоумышленники, ими должна двигать определенная цель. Получить денег? От кого? Надя – студентка, я работаю в театре и в общепите. Родители пропадают в очередной экспедиции. Разве что бабуля. У нее много фамильных драгоценностей. Но кто хорошо знает характер тети Раи, точно не станет давить на нее с помощью внуков – слишком велик шанс быть осмеянным за такую нелепую попытку.

Что еще?

«Если вас похитили, постарайтесь избавиться от всего, что сдерживает ваше передвижение, и осмотреться».

Но меня сдерживает только проклятая дверь! И как осмотреться, если вокруг чернильная темнота?!

«Спокойнее, Василий, спокойнее. Стоит держать себя в руках. Тогда решение точно придет».

А может, мое похищение – дело рук тех, из-за кого в городе пропадают дети? Человек, называвший себя Мастером кукол, не ответил на тот вопрос.

В непроглядном мраке казалось, что случившееся в общежитии мне привиделось. Как сон. Но была кукла, и был подземный тоннель. И был вертлявый парень. Он говорил о ключах и эволюции. Или не так? «Одно Время сменяется другим…»

А еще что сила знания – в чужом неведении.

Ерунда какая-то…

Я снова прислонился затылком к двери. Мысли беспорядочно мельтешили. По ногам поднимался холод. Почти равнодушно подумалось: «Не схватить бы простуду. В театре ставят „Алису в Стране чудес“, как же они без художника…»

Чтобы занять себя чем-то, я сгреб с пола мелкие камешки, стал мять и перекатывать их в ладони с сухим скрежетом. Затем швырнул один в темноту – раздался звонкий стук. Видимо, попал в оголенную трубу. Я кинул второй.

Сколько прошло времени, я не знал. Ученые говорят, внутри каждого человека спрятан естественный счетчик времени – благодаря ему мы чувствуем смену дня и ночи и просыпаемся по утрам. Мой, кажется, сломался. Я засыпал, проваливаясь в зыбкую поверхностную дрему, затем снова просыпался. Кидал камешки в стену – дребезжание металлических труб наполняло пространство. Гул воды внутри них смахивал на шум морских волн.

Я начал проваливаться в какой-то транс.

«Василий», – шепнул тихий женский голос. Прямо на ухо.

Я вздрогнул и охнул, скривившись от боли, когда нечаянно приложился затылком о стену.

Голос снаружи радостно воскликнул. Раздался скрежет. Я едва успел отодвинуться в сторону – дверь распахнулась.

После нескончаемого мрака бледный утренний свет больно ударил по глазам, ослепил, заставляя зажмуриться и машинально отползти в сторону, подальше.

На пороге стояла изумленная девчонка. Лет шестнадцати. В джинсах, черной толстовке и шарфе, намотанном до самого носа. Карман толстовки тяжело оттопыривался. Очки у девушки запотели от горячего дыхания. Волосы топорщились из растрепанного пучка. В руке незнакомка держала маленький предмет, который мгновенно спрятала за спину, прежде чем я успел его рассмотреть.

Она ойкнула и отступила. Но не убежала – уставилась непонимающе. А глазищи огромные и беззащитные, как у теленка.

– Ты тут один?

– Один. Это ты звала только что?

– Ну, я.

– Откуда ты знаешь мое имя? – я слегка опешил.

– Да не твое, с чего ты взял? Или ты вдруг Василиса?

Она внезапно разозлилась.

– Почти. Вася.

Незнакомка хмыкнула. Она выглядела расстроенной. На грани слез.

Я поднялся с пола и обернулся. Комната оказалась подвалом дома, а трубы в кожухах – системой отопления. Стена напротив входа темнела голым бетоном. Никаких дверей.

– Странно. Я даже не помню, как попал сюда.

Девушка настороженно глянула на меня, повела ахматовским носом с легкой горбинкой – принюхивается, что ли? Думает, не пьян ли я.

– Если хочешь… оставайся, – наконец сказала она и развернулась, собираясь уходить.

– О нет, спасибо! Еще одну ночь я здесь не проведу.

Я догнал ее у ворот со двора. Девочка обернулась, спрятала руки в кармане толстовки:

– И что ты собираешься теперь делать?

После слов про ночь в подвале ее голос немного смягчился. Я пригляделся и с удивлением понял: передо мной стоит вчерашняя девочка-курьер. Почему-то открытие радостно поразило меня.

Мы вышли на улицу и теперь вертели головами по сторонам, решая, куда пойти. Логично было расстаться, но что-то не позволяло. Мне – невысказанная благодарность за спасение. Девушке – нечто еще, чего я не мог понять. Она нервно теребила шнурок на толстовке.

– Для начала напишу заявление в полицию. Об удержании против воли в непонятном месте.

Намерение было решительным. Внутри меня зрела обида – детская, давно забытая обида, когда родители оставляли нас с сестрой дома, а сами уходили в гости или театр. Я терпеть не мог закрытых пространств и каких-либо ограничений собственной воли. И уж тем более – сейчас. И совершенно точно – от не пойми кого! Даже в шутку.

Хотя в то, что случившееся продолжало быть розыгрышем, я не верил.

Но распалившийся внутри огонь потух, стоило подумать про оживших кукол. Как я объясню это в полиции?

– Понятно. Удачи. У меня сестра вчера пропала. Еще один загадочный случай их порадует.

Девушка развернулась, теперь явно намереваясь уходить. А я наконец понял, из-за чего та расстроилась: ожидала найти в подвале сестру. А наткнулась на меня.

– Как ты меня нашла? – вторя мыслям, спросил я.

Девчонка помедлила, затем молча показала на раскрытой ладони маленький ключ.

Ключ…

Его она прятала, когда отворилась дверь. Сердце екнуло. По телу пробежал холодок.

– Будешь смеяться.

– Не буду, – очень серьезно сказал я, глядя незнакомке в глаза.

– Тогда тоже расскажи, каким ветром тебя сюда занесло.

Удачное сравнение. С реки подуло пронзительно, не по-весеннему зло. Я зябко поежился. Точно после подвала схвачу какой-нибудь вирус и слягу с температурой.

– Ты торопишься?

Девушка отрицательно покачала головой.

– Как насчет горячего чая? Мне еще нужно заскочить на работу, объясниться. А то телефону каюк. – Я продемонстрировал бесполезный мобильник.

Снова безмолвное пожатие плечами. Нахохлилась, точно воробей. Если и стесняется, то от чая все равно вряд ли откажется.

– Тебя как зовут хоть?

– Марго. Мы можем на метро. Чтоб быстрее, – предложила она.

– Здесь нет рядом станции. И да – я теперь ненавижу метро.

Марго понимающе вздохнула:

– Давай подробнее. И желательно с начала.

Часть 2. Марго

– Ты знаешь, от чего он может быть?

Я вертела на ладони ключ, то убирая его в карман, то вновь вытаскивая.

«У тебя есть ключ… Есть ключ… Ключ…» – крутилось в голове. Еще никогда я не зацикливалась на снах. Но реальность меняла свои законы. Прямое доказательство, что я не сошла с ума и тварь на кухне и в лаборатории, да и сама лаборатория мне не померещились, широко шагало рядом.

Я торопливо семенила возле парня и исподтишка разглядывала его. Смешной – это слово почему-то первым пришло на ум. Высокий, худой, с бледными веснушками на щеках. Курносый и печальный. Даже нахохленный. Если б не грусть, спрятанная в уголках улыбки и на дне глаз, Вася походил на театрального Петрушку. А так смахивал скорее на Пьеро.

Мы шли вдоль той самой красивой пешеходной улицы с фонтаном и скамейками. В спину подгонял величественный тяжелый звон церковных колоколов. Из динамика сувенирного магазина долетала бодрая музыка. Колокольчик на двери пекарни тихонько звенел, возвещая о приходе покупателей. На широком постаменте стоял отлитый из чугуна памятник: нарядный молодой человек в треуголке моряка, сидящий верхом на пушке. Проходя мимо, я прочла надпись: «Бомбардир Василий Корчмин»[13].

– Это ключ от заводной куклы, – уверенно сказал другой Василий. Я даже разозлилась: откуда ему-то знать наверняка?! – В каморке Мастера кукол было много игрушек с заводом. И одна даже… – Парень неприязненно передернул плечами.

Из рассказанного мне вырисовывалась нерадужная картинка: вместо магической конторы мой новый знакомый попал в непонятное место с меняющимся интерьером – то ли общежитие, то ли мастерская по пошиву кукол. Один раз он вообще очутился под землей и шел по узкому тоннелю. А потом снова вышел в комнату, где двигались заводные куклы. И одна из них напала на него по приказу молодого хозяина. Василий хотел сбежать через дверь, но угодил в подвал. Точнее, про подвал мы только сейчас выяснили.

Он отчаянно утверждал, будто то место, говорящие манекены и пропавшие дети как-то связаны между собой. Я не знала, что ответить, но почему-то сразу поверила – особенно про метро, кукол вместо пассажиров и ключи.

Классная руководительница в бывшей школе работала по совместительству психологом. Во время классных часов она любила рассказывать всякие истории и фишки из своей профессии. В частности, что в коллективном бессознательном людей прячутся одинаковые образы.

Так вот: либо этот туманный мрачный город плохо влияет на жителей, подкидывая им одинаковые сны, либо в наших кошмарах прячется нечто большее, чем безумная фантазия…

Я совсем задумалась и не заметила, как между нами повисла неловкая тишина.

– Зачем ты вообще ходил к колдуну? – спросила я.

Всегда интересно, что сподвигает людей на такие спонтанные необычные шаги.

– Из-за девушки.

Я деликатно промолчала, но Василий решил уточнить:

– Я проспорил другу, что на сеансе у мага спрошу, где и когда встречу свою судьбу. А он вызвался сам все организовать.

– И тебе ответили? – уточнила я.

– Я истратил свой вопрос на пропавших детей. Колдун… Если, конечно, это был он, сказал, что потери – естественный процесс, когда одно Время сменяет другое. Белиберда невнятная…

Я поежилась от нехорошего холода внутри живота.

– Откуда ему известно?

– Этого мне спросить не дали. – Василий демонстративно потер затылок. Даже невооруженным взглядом было видно, какая у него там шишка. – Скажи, ты слышала когда-нибудь о Хранителях?

– Нет. Мы всего неделю назад переехали, – отрезала я. И, чтобы хоть как-то унять тревогу, сменила тему с мистической на обыденную: – А где ты работаешь?

– Тут в кафешке недалеко. А вообще – в театре.

Ух ты! С Петрушкой я, кажется, угадала.

Василий махнул рукой, указывая на двухэтажное здание с часами и башенкой. Впрочем, уже знакомое по вчерашней доставке. Я узнала в Васе нерасторопного паренька на кассе, который долго собирал заказ, еще умудряясь болтать с девушкой в рыжей форме. Она оклеивала район ориентировками с детскими фотографиями.

Знай я тогда, что через несколько часов та же беда коснется и нашей семьи…

На стеклянной двери кафе тоже висела оранжевая листовка. Василий пропустил меня вперед, произнес негромко: «Я скоро», – и скрылся в глубине зала. Я заметила, как он направляется к серьезной деловой девушке в узкой юбке и строгой блузке, стоящей у входа с надписью «Служебное помещение».

Я заказала в терминале большой стакан кофе, забрала его и села за столик недалеко от окна. Над стаканом поднимался ароматный пар. Я грела в нем ладони. Так странно и непривычно брать еду для себя. Не упаковывать торопливо в курьерскую сумку, а сесть, как все, глядя на серый город в мелкой завесе грядущего дождя.

Над низким павильоном через дорогу горела синяя «М»-ка метрополитена. Люди появлялись и исчезали в распашных дверях. Напротив замерли чугунные кони, запряженные в синий вагончик, на котором желтели крупные буквы: «Авиа и ж/д кассы». Коней вел под уздцы вышедший из кабины вагоновожатый. Он тоже был частью памятника.[14]

Я достала из кармана телефон. На холоде тот успел наполовину разрядиться. Набрала маме.

– Алло!

– Вы где? – спросила я.

– Возвращаемся с папой домой. Смотрели камеры на подъезде и по району. – Голос в трубке звучал устало.

– Есть новости?

Мама помешкала.

– Нет, – бесцветно сказала она. – Я уже не знаю, что делать. Приедем, поговорим.

На заднем плане у них послышалась возня и автомобильные гудки – наверное, толкались в пробке на проспекте.

– Ладно, – шепотом сказала я и сбросила вызов.

«У меня тоже сегодня ничего не вышло, мамочка…»

Я машинально взглянула в окно. Кафе стояло на возвышении, отчего улица просматривалась далеко вперед. Ветер остервенело трепал деревья. По ним пробегали волны, то клоня ветви к земле, то вновь позволяя им распрямиться. Я пила кофе, глядя в усталом исступлении – треснут ли пополам, сломаются или нет?

Краем глаза я заметила фигуру, подходящую к столу, – Василий вернулся, закончив разговор по работе.

– Здесь всегда такие ветра? – спросила я из-за плеча и обернулась. Но Васи не было.

Куча народа столпилась на небольшом пятачке между терминалами для заказа и кассами. Мимо протиснулся мужчина:

– Я врач. Что случилось?

И хлынули звуки: возгласы, громкие шепотки, хлопки двери. Кто-то попросил у кассира воды. Другой уже звонил в скорую. Я заметила Василия и девушку, с которой он общался, поспешивших из глубины зала навстречу столпотворению.

За чужими спинами не получалось различить происходящего.

– Что такое? – воскликнула я.

– Человеку стало плохо, – добросердечно объяснили рядом. – Лицо перекосило. Как будто инсульт.

– Да не инсульт это! – встряла пожилая женщина по правую руку. – У него вся щека в какой-то темной треснувшей корке. Кожная болезнь. Не трогайте руками! – вскинулась она на кого-то в ближнем ряду. Толпа всколыхнулась, попятилась.

Снова оглушительно хлопнула дверь, отлетела наотмашь и, описав дугу, врезалась в стену. Стекло треснуло, покрылось мелким витиеватым узором, но удержалось в раме. Все вздрогнули. Я оглянулась. Холодный ветер полоснул по лицу, будто порывы его, не наигравшись с ветками на улице, пролезли сюда – качать и ломать людей, биться в тесном зале.

– Вызовите скорую! Кто-то звонил уже?

Я пощупала карман. Кофейный стакан остался забытым на столе. А вместе с ним и… телефон! Я попыталась протиснуться сквозь набежавший народ к своему месту, надеясь, что в суматохе старенький мобильник не привлек ненужного внимания.

– Пропустите, пожалуйста!

– Куда-то торопишься, девочка? – спросили сверху. На плечо опустилась рука. Я вскинула голову.

Передо мной стояли трое в одинаковых плащах – центральная фигура ниже своих товарищей, более тонкая, субтильная. Девушка. На глянцевой черной ткани сверкали крупные капли дождя.

«Какой дождь? Ведь на улице просто ветер!»

У девушки, преградившей мне дорогу, оказалось изящное лицо с россыпью ярких веснушек. Глаза с хищным разрезом чуть мерцали зеленоватым. Из-под капюшона вились длинные рыжие волосы.

– Потусторонняя? – спросила она, но, как оказалось, вовсе не меня.

– Пока не знаю, – ответил высокий смуглый брюнет справа.

Я дернулась, и рука девчонки крепче сжала плечо. Я оглянулась в поисках помощи, но никто в такой участливой толпе не поймал мой взгляд. Слишком увлеклись помощью другому человеку, или же сострадания их хватало лишь на одного.

Вспомнилось: если не можешь победить силой, действуй хитростью. Незнакомка ждала, когда я рвану в сторону, но она никак не ожидала, что я нырну вниз.

Красивые тонкие пальцы с острым маникюром схватили воздух. Но мне-то легче – я мелкая, а значит, более маневренная.

– Володя!

– Я разберусь.

За спиной послышался топот – парень бросился следом.

Ага, разберешься ты!

Я кинулась мимо столов ко второму выходу, забыв про стакан с кофе и даже телефон.

Правильно говорила мама: «Постарайся не потеряться». Я постараюсь, мамочка… А потом мы найдем Василиску, соберемся и уедем. Этот город полон психов!

Часть 1. Марго

И вот я здесь. Среди чудаковатых незнакомцев, бо́льшая часть которых уверена, что город населен не только людьми, но и потусторонней нечистью. И что эти неуловимые создания украли мою сестру. И других детей. Сюрреализм – чудовищный и беспощадный.

Пока такси несло нас вдоль стремительно меняющихся улиц, я пару раз достала телефон и перечитала сообщение от Вольдемара.

Ну и имечко! Наверняка не настоящее, а лишь для отвода глаз. Прикрытие. Как магический полог, из-за которого мы с Васей не должны были разглядеть трех ребят в кафешке. Но разглядели. Хотя даже не старались.

Про Васю не знаю, но я человек, по жизни далекий от всего волшебного. И послушать бы разум теперь, и бежать что есть мочи, бить в тревожные колокола: «Я знаю, кто похитил Василису!»

Только что за упрямый червячок подтачивает изнутри, извивается, притаившись в теплой ямке за желудком? И почему так легко верится словам Лёни и Ярослава, что помощи ждать больше неоткуда?

Ярослав…

Пока он расплачивался с таксистом, я украдкой следила за ним с заднего сидения. Отсюда открывался великолепный вид на его всклокоченную голову, ухо и часть щеки. Обычная щека, обычное ухо – чуть округлое, с розоватым полупрозрачным хрящиком.

Если бы я умела рисовать и надумала изобразить портрет Ярослава Давыдова, то, дойдя до уха, подумала, что парень похож на мышонка – из-за сглаженного кончика. Мышонка, первым бросающегося на кота. Внутренняя взъерошенность и упрямство читались в плотных уголках губ, напряженных скулах и короткой вертикальной морщинке между бровями. А ресницы черные и прямые, стремительные, как пики на чугунной ограде дворца. Жаль, конечно, я не умею рисовать. Мотнув головой, я отогнала непрошеную мысль в сторону.

Мы вышли из машины, оставив несколько озадаченного таксиста гадать, что за необычный спектакль репетировали по пути.

Возле дороги, огороженная решетчатым забором, стояла пятиэтажная школа. Пустая и словно… забытая? Конечно, ведь сейчас каникулы. На детской площадке в стороне резвились несколько детей лет девяти-десяти. Карусель вертелась с натужным ржавым скрипом. Возле нижней ступеньки школьного крыльца лениво потягивалась худая трехцветная кошка. Будем считать, на удачу. Даже если я не знаю, какой именно улыбкой та должна нам улыбнуться.

Автомобиль с желтой шашкой попятился на узкой улице, неловко развернулся и укатил восвояси. Ярослав уверенно свернул на асфальтовую дорожку, ведущую за школьный двор. Мы очутились на бетонном пятачке, зажатом между обшарпанными глухими фасадами без окон. Кирпичная кладка внизу окрашена в бежевые и розовые тона. Причем безобразно: маляры заляпали и подвальные двери тоже. Сизые завитки граффити придавали переулку убитый вид.

Я поежилась, стараясь не отставать. На удивление, даже с костылем Ярик умудрялся идти достаточно быстро.

Дорога вела дальше – между заборами и гаражными коробками – к неприветливому желтому зданию. Железную дверь проходной оставили распахнутой, на посту охраны в предбаннике горела настольная лампа и лежала раскрытая тетрадь с записями посещений. В чашке застыл коричневый чайный налет. Самого охранника нигде не было.

– Странно, – негромко произнес Ярик. – Отлучилась куда-то? Не должна.

Он передвинулся в сторону. Проход за стойку перекрывало ограждение из металлических трубок. В нем была калитка, как на кассе в супермаркете, с красным предупреждающим знаком «кирпич». Ярик щелкнул шпингалетом, отодвинул створку и прошел в серый, полутемный холл. Оглянулся на застывших нас.

– Тебе не кажется, что врываться сюда без спросу немного незаконно? – спросил Вася.

Мама бы оценила воспитание: не лезет без разрешения, общественных правил не нарушает. Не зять, а золото. Я не сдержалась и фыркнула. Вася коротко глянул через плечо – видимо, воспринял на свой счет.

– Не, не думаю, – произнесла я интонацией парня из рекламы кислых леденцов. Протиснулась мимо и встала рядом с Ярославом.

– Нам на второй этаж. Если ничего не случилось, все работники наверху. – Парень махнул в конец коридора, где горела зеленая табличка «Выход» и угадывался путь к лестнице.

Впрочем, в коридоре я все равно оказалась позади. Семенила в темноте, стараясь не наткнуться на тут и там торчащие углы шкафов и тумбочек, вынесенных из кабинетов.

– Мы принципиально не включаем свет или без него интереснее? – спросила я, в очередной раз запнувшись обо что-то на полу.

– Похоже, у них тут не все ладно, – тихо произнес Ярик, зажигая фонарик на телефоне.

Как он сказал в такси? «Если бы все в мире случалось по законам адекватности». Раз его все устраивает, зачем он вызвался помогать нам? И помогать ли вообще?

Изнутри здание меньше всего походило на фабрику. Гораздо вероятнее – на старое учебное заведение или казенную контору. Воздух словно впитал в себя затхлость – душную, как слежавшаяся вата.

Телефон в кармане издал несколько тревожных звуков и затих. Я вздрогнула и остановилась. Снова сообщение от неизвестного? Голубоватый свет телефона разогнал сумрак коридора. На экране висело окошко с пропущенным вызовом от мамы. Через полминуты пришло сообщение:

Ты где?

Я почувствовала себя виноватой. Вот они с папой вернулись в квартиру, а меня нет. И вестей от меня нет. И это после исчезновения Лиски…

На работе, – прикусив губу, написала я. Терпеть не могу врать, но как рассказать о том, в чем сама пока не могу разобраться?

С полминуты телефон молчал, затем выдал новое сообщение:

Приезжай домой. Координатор от волонтеров хочет с тобой пообщаться.

Я набрала ей, но мама сбросила звонок. Секунд через десять пришел ответ:

Мы разговариваем.

Хорошо, – подумала и напечатала я. Подняла глаза.

Ни Василий, ни тем более упрямый Ярослав не заметили, что я отстала. Вот только что, казалось, я слышала их голоса, а теперь коридор снова пуст и темен. Холодный сумрак подступил, обнял за плечи. Навалилась тревога. Я поспешно затолкала мобильник в карман, потом передумала и достала вновь. Зеленая лампочка «Выход» манила к себе. Помня слова Ярослава о втором этаже, я поднялась по лестнице, подсвечивая путь телефоном, и свернула под арку с табличкой «Отделение покраски».

Коридор здесь был в точности братом-близнецом предыдущего, разве что без мебели. Дверные проемы, одинаково безликие и чужие, тянулись по обеим сторонам. Куда теперь? Я бесцельно побродила туда-сюда. Кафельная плитка скрадывала шаги, от звенящей тишины закладывало уши. Ни звука. Ни шороха. Ни щелчка или скрипа.

– Вася, – шепотом позвала я, тревожно озираясь. – Ярослав…

Голос канул во тьму, как в бездонное черное озеро. Томительную паузу спустя вдалеке негромко стукнуло. Я напряглась: не померещилось ли? Следом донеслось неразборчивое бормотание.

– Ребят! Если вздумаете меня пугать…

Я так и зависла после этого «если» и, обдумывая его, осторожно пошла на звук. Кажется, говорили в четвертой комнате слева. Я замерла возле нее и прислушалась. Теперь голоса звучали совсем отчетливо.

– Да тебе показалось. Нет тут никого! Иди работай, – разгневанное свистящее шипение.

Снова стук упавшего на пол габаритного предмета.

– Ай! Камнем тебя посеки! Держи ровнее. За разбитых кукол нам не заплатят.

– Они валятся, как доминошки, – плаксивым басом пожаловался второй. Я прильнула к стене и на всякий случай погасила экран мобильника. Возле лица теперь покоилась перекошенная табличка: «Раскраска барельефов».

За дверью натужно кряхтели и тяжело отдувались.

– Оп, взяли! Оп, потащили! Вперед! – аккомпанировал действию первый голос. Команды повторились не меньше десятка раз, с тем же бодрым выражением. Затем наступила продолжительная тишина.

Выждав еще пару ударов сердца, я отлипла от холодной стены и толкнула дверь. Та медленно распахнулась по широкой дуге. Посреди комнаты неподвижно, несколькими шеренгами стояли люди. Целое немое сборище в непонятном ожидании. Я вздрогнула и испуганно попятилась, не успев потянуть за собой дверь, но ничего не произошло. На меня даже не оглянулись. Через несколько секунд до меня запоздало дошло – это просто манекены. Пластиковые фигуры на штативе. Пусть и в натуральный человеческий рост.

Я осторожно обошла безмолвный строй, посветила фонариком в неподвижные глянцевые лица и, убедившись в их полной безжизненности, наконец позволила себе осмотреться.

В бледном мерцании экрана мастерская ощетинилась множеством резких теней и острых углов. Напротив входа стояли два массивных стола. Лампы на гнущихся металлических ножках были выключены. Кучи принадлежностей для рисования топорщились в подставках или просто валялись рядом. И ни одной живой души. Только выпуклые картонные и пластиковые барельефы лежали и висели на просушке вокруг. Я машинально прочла несколько названий: «Желудок жвачного животного», «Строение кожи», «Общий вид печени». Объемные рисунки хоть и выглядели безобидными, но в мертвецком сиянии внушали неприязнь.

Но кто же тогда разговаривал?

Словно в ответ, сзади деловито завозились:

– Еще дюжина, и готово.

Я рывком обернулась. Свет телефона метнулся в противоположную сторону, выхватил из темноты манекены, стойку с белыми халатами и полки с потрепанными книгами. Никого.

Зато голоса не умолкали:

– Угу. Легко сказать. Тяжеленные…

– А ты их за ноги, за ноги. И башкой вперед!

Напротив замерших манекенов поблескивало мутное настенное зеркало в металлической раме. Казалось, фигуры смотрят в него, как в телевизионный экран. Что-то странное, впрочем, с ним действительно происходило. Я могла поклясться, что голоса раздаются из-под него. На цыпочках, двигаясь бесшумно, я приблизилась к зеркалу.

Возле края амальгамный слой потрескался, пошел ржавой старческой рябью. Мутная поверхность еле заметно дрожала, пуская расходящиеся волны. Я встала к зеркалу боком, не прикасаясь, заглянула в зазор между рамой и крашеной стеной. Ничего. Осмелев, я поддела раму пальцем, потянула на себя и вверх, стараясь не сорвать с креплений. Под ней не пряталось ничего, кроме оголившегося глухого бетона.

Сдерживая вздох разочарования, я собралась медленно вернуть раму на место, но она, подлая, выскользнула из влажных от волнения пальцев и шарахнула о стену с жутким шлепком и стекольным звоном. Я отпрянула. Кажется, стекло уцелело. Только вот выдало меня с потрохами.

– Ты видишь? Кто-то следит.

Я прижала к груди мобильник, загораживая свет фонарика, но было поздно.

– Я проверю, а ты расставляй их, расставляй, хозяин скоро вернется.

Что-то с тихим шлепком упало на пол. Боковым зрением я уловила мелькнувший возле ног голубоватый силуэт. Услышала ехидный смешок. И лишь тогда опустила голову.

Возле книжного шкафа между зеркалом и входной дверью сидел зверь. Больше всего он смахивал на плод неудачного научного эксперимента по скрещиванию животных или фантазию полоумного таксидермиста: верхняя часть туловища явно была взята от мелкого млекопитающего вроде кота, только с совершенно плоской головой. На месте ушных раковин виднелись едва заметные прорези-полумесяцы, какие бывают у крупных ящеров. Задние же лапы заменял селедочный жирный хвост, покрытый крупной чешуей. От нее исходило язычками синее пламя, похожее на пламя газовой горелки, которое почти не светит, разве что греет. Чешуя незаметно переходила в персиковый плешивый мех, врастала в него.

Заметив меня, Потусторонний – а это явно был он! – совершенно по-человечьи растянул морду в улыбке.

– Приве-е-ет, – наконец перекатисто мурлыкнул он и облизнулся.

Бледные усы длиной с ладонь дернулись. Голос у Потустороннего был высокий, с нехорошей сладостью. Не сводя с него глаз, я отступила, но тут же уперлась в спинку стула. Волоча за собой рыбий хвост, Потусторонний по-кошачьи потянулся, выгибая спину и перебирая лапами, и отряхнулся от головы до хвоста. Замерцало сияние. Полетели брызги. Несколько капель попали мне на очки. Я автоматически зажмурилась, а когда открыла глаза, Потусторонний выглядел иначе: теперь рыбья часть исчезла, а вместо нее непонятно откуда возникли две покрытые редкой шерстью лапы. Разминая их, Потусторонний потоптался на месте. Брезгливо отшвырнул выпавшую чешуйку и уставился на меня, будто только что заметил:

– Скажешь что-нибудь наконец, глупая?

Я попыталась шевельнуть языком, но он точно прирос к нёбу. Потусторонний сделал пару шагов по дуге. Он внимательно принюхивался, но нападать вроде не спешил, лишь нервно подергивал тощим полосатым хвостом, в точности котовьим.

– Ну и молчи, если хочешь. Все равно не поверят, – с человечьей досадой отмахнулся он и, виляя задом, двинулся к шеренге кукол.

Я потерла переносицу, не понимая: радоваться, что ему до меня нет дела, или на всякий случай заорать, зовя на помощь. Смахнула воду с очков и, почувствовав что-то липкое, поднесла руку к лицу. Грохнувшее об стену зеркало рассекло мне указательный палец. На подушечке рядом с ногтем выступили крошечные красные капли.

Забыв о манекенах, Потусторонний резко обернулся.

– Во-о-от ка-а-ак, – с непонятным выражением протянул он, не то довольно, не то с затаенной злостью. – Так ты из этих… Древняя кровь. Шипучая. Вкусно. Сильный люд, могущественный. Только зря. – Внезапно Потусторонний затрясся и разразился сухим, трескучим смехом. – Зря-зря-зря! Грядет время, разломы под землей расширятся. Духи вернутся в этот мир. Придет с моря злая вода и погубит город. Бесов град все равно утопнет. И быть месту сему пусту!

Последнее слово он выкрикнул фальцетом, после чего на секунду задумался:

– А может, немного ускорить процесс?

Я и рта не успела раскрыть, как Потусторонний, оттолкнувшись от пола, пружинисто подскочил, целясь когтями мне в бедро. Но не тут-то было… Тупое оцепенение наконец спало.

Я прыгнула вперед и вбок, на лету сбивая стул, ладонями оттолкнулась от дверцы шкафа и бросилась к выходу.

Потусторонний увернулся от удара и, цепляясь мохнатыми лапами, забрался по вертикальной стене на оконный карниз. С завидной легкостью он перемахнул полкомнаты и оказался рядом с входной дверью, на полке с макетом человеческого черепа.

Я шарахнулась назад. Потусторонний оскалился и захохотал. Морда его скривилась. Сбив с полки череп, он с завидной ловкостью метнулся на шкаф и присел, напрягшись перед новым броском. Хвост существа извивался, оставляя в воздухе синеватые росчерки-следы. В комнате будто замерцало миниатюрное северное сияние.

Потусторонний спикировал вниз, вцепился коготками в мой шарф и цепко повис, заорав визгливо и мерзко:

– Я держу ее! Держу! Скорее!

Содрала шарф, изо всех сил швырнула в стену вместе со светящимся уродцем. Затем схватила первую попавшуюся вещь – ею оказалась банка с грязной водой, стоявшая на краю стола, – и швырнула в Потустороннего, который успел откатиться в сторону, подняться и вновь приготовиться к прыжку. Прыжка, однако, не состоялось.

Вода с примесью краски окатила существо, пригибая его к полу. Потусторонний беспомощно засучил задними лапами, которые на глазах срастались и покрывались матовой тускло-зеленой чешуей. Увесистый хвост лупил по полу с влажным чмокающим звуком – прямо как рыба, бьющаяся об лед.

В голове шумело раскатистое эхо. Я развернулась и попятилась к выходу. Сзади простучали шаги. Ярик? Вася? Услышали грохот и вернулись? Как хорошо, уберите скорей это от меня!

Но не успела я обернуться навстречу спасителям, как меня грубо схватили за плечи и потащили по комнате. Краем глаза я увидела Потустороннего, нырнувшего в зеркало, как в прорубь. Я забарахталась в чужих руках, пытаясь вырваться. Тщетно. Тогда я набрала в грудь побольше воздуха и заорала.

Часть 2. Василий

– Лёня сказал, у тебя было видение. – Голос Ярослава вернул меня из глубокой задумчивости. Оказывается, я шел за ним по коридору почти на автомате, не разбирая дороги.

– Видение?

На короткое время я позабыл, что случившееся вчера в перегоне между станциями «Гостиный двор» и «Василеостровская» не было хитрой иллюзией или галлюцинацией от усталости. Во всяком случае, по уверениям лаборанта из НИИ ГИИС.

– Это одна из ваших способностей? Развитых от общения с Потусторонними?

– Способность лишь некоторых из нас, – поправил Ярослав, не оборачиваясь. Он ощутимо замедлился. Специально, чтобы поговорить? Или, скорее всего, вымотался от напряжения? Далеко ли проскачешь на одной ноге, пусть и с костылем. – Кажется, ничего особенного, правда? Ну, мерещатся порой чудаковатые вещи, с кем не бывает. От этого же никто не умирает. Пока.

По спине Ярослава не разобрать было, говорит он всерьез или мрачно шутит. Я нагнал его и пошел рядом:

– Мне казалось, я бредил или видел сон наяву.

– Пассажиры в метро, превратившиеся в кукол. Наши ребята на станции. Рев в подземном тоннеле. Не слишком ли много совпадений для сна или бреда? – Он точно не рассуждал вслух, а спрашивал прямо у меня. Будто я знал ответ! – Скажи, там не было тьмы? – продолжил Ярослав с непонятным выражением: смесь настороженности с легким недоверием. И с надеждой.

– Какой тьмы?

– Обычной, только… как объяснить… Живой. Разумной. Страшной.

– Нет, – решительно качнул головой я и повторил: – Нет.

– Хорошо, – Ярослав слегка приободрился.

Я осмелился на вопрос:

– Откуда у меня ваши способности? Если сами говорите, что просто так ничего не бывает.

– Вопрос на миллион долларов. Советую при возможности поинтересоваться своей родословной. Иногда там находишь много любопытных деталей.

«Даже потенциальных сенсоров в городе наперечет. И все выявлены Хранителями чуть ли не с младенчества…»

«Это единственное видение?..»

«Посмотри по нашим книгам. И на всякий случай по гербовнику…»

Фразы одна за другой всплыли в голове. Почему-то я подумал про тетю Раю и ее аристократические корни, но промолчал. Да, семья у нас не совсем обычная, однако с мистикой жизнь никто не связывал. Разве что мама в Рождество иногда гадала на картах. Только разве для этого нужен особый дар?

«Гусев темнит. Сначала отказывается сотрудничать с Институтом, а сам тем временем ищет себе замену…»

– Я, скорее, по-настоящему сойду с ума.

Ярослав медлил с ответом. Мне показалось, разговор окончен, но тут он вновь подал голос:

– Мы с братом росли среди тайн и семейных легенд, и все равно я чуть не свихнулся, когда впервые получил видение. Хотел учиться на обычную профессию. В универ поступил. На IT. Знаешь, применение компьютерных технологий в медицине. Только зря. Выбрав тебя однажды, Город уже не отпустит.

– Ты так говоришь, будто он и правда живой.

– Живой-неживой, а проверено.

Ярослав замолчал. Мы остановились у подножия лестницы: левый ее пролет вел вверх, правый делал поворот на сто восемьдесят градусов и вел, вероятно, в подвал.

– Заглянем кое-куда. – Ярослав свернул вправо.

– Ярослав?

– Просто Ярик.

– Тебе помочь? – предложил я.

– Не надо. Сам.

Опираясь боком о перила, Ярик спустился по ступенькам, приблизился к крашеной металлической двери и уверенно отомкнул защелку.

– Там две ступеньки, не навернись, – бросил он через плечо с некоторой едва заметной долей превосходства.

Я перешагнул порог. В подвале пахло сырой известкой и плесенью. По ногам дул неприятный сквозняк. Ярослав уверенно направился в темноту.

– Кого мы ищем? Нам разве не на второй этаж?

– Проверяю одну догадку.

Он быстро водил фонарем из стороны в сторону. Взгляд улавливал по бокам от нас голые металлические стеллажи. На полках выстроились друг за другом коллекции гипсовых барельефов, модели черепов и отдельных органов.

Вынырнув из-под стеллажа, мимо нас вприпрыжку пронеслась толстая крыса. Бурый хвост волочился следом. Я шарахнулся. Ярослав невозмутимо проводил зверька взглядом и пошел дальше.

– Кто-то ее спугнул.

– Гнездо хишиг, ворующих сахар и обрывающих телефонные провода? – вспомнил я.

Ярослав качнул головой:

– Было такое дело.

– Название странное.

– Не страннее, чем какой-нибудь «пражский крысарик».

– Ты говорил про видения, Ярик. – Мне хотелось вернуться к волнующей теме. – Они сбываются?

По спине пробежали мурашки. Магия. Метро. Манекены.

– Зависит от нас. Надеюсь, это не сбудется. Мое недавнее, к несчастью, стало явью…

Ярик внезапно затих, направил фонарик на дальнюю стену. Только завязавшееся общение снова оборвалось.

– М-да… – Ярослав аж языком цокнул.

Поперек стены, от пола до потолка, тянулась черная, крошащаяся трещина. Бетонная пыль копилась в складках грубой рогожи, покрывавшей, по всей видимости, кучу мусора. Из-под ткани торчала неподвижная пластиковая рука.

Ярослав шевельнул ее костылем, затем поддел и откинул в сторону угол полотна, высвобождая на свет туловище.

Я вздрогнул. Манекен был один в один как в подземной каморке Мастера кукол. Разве что без звездной накидки и… Я нагнулся, опасливо рассматривая туловище куклы. В груди у нее блестела красно-розовым глянцевая пустота.

– Сердца нет. Может, не полностью собрали? – поделился я соображениями.

– Непохоже.

Ярослав наклонился, нащупал край и резко дернул полог на себя. Облако бетонной взвеси поднялось в воздух, я закашлялся, прикрывая рот и нос рукавом куртки. На полу вповалку лежали пластиковые тела с неестественно выгнутыми руками, ногами и вывернутыми головами. Невидящие глаза стеклянно пялились в пустой потолок.

– Становится интереснее, – пробормотал Ярослав.

Я тяжело сглотнул образовавшийся в горле ком. Вспомнились искусственные клапаны и шестеренки заводного механизма, голос кукольного брата Мастера, похожий на шелест песка.

– Кто же вас сюда притащил?

Я не успел ответить. Над головой раздался далекий пронзительный крик. Только теперь я сообразил, что мы больше не втроем, а вдвоем.

Потому что кричала Марго.

Часть 3. Марго

– Любовь Иоановна, ну что вы? – укоризненно (вот наглец ведь!) произнес Ярик.

Огромная тетка-сторож в форменной кепке с козырьком недоуменно пожала крутыми плечами:

– Нет, я не поняла, вы чего хотели? Фабрика пустая, у меня обход, захожу в кабинет, а тут эта! Стоит, в стену пялится. Подумала, опять воры!

– Хватать-то зачем? – проворчала я, потирая ушибленное плечо.

Первым на мой крик прибежал Василий. Ярик припрыгал минуту спустя, запыхавшийся и тревожный.

Краски и инструменты теперь были в беспорядке разбросаны под ногами. В суматохе мы сбили с подставки еще не закрепленную модель человеческого скелета в полный рост, и теперь россыпь косточек валялась на полу по всей комнате. Белые на черном.

«Этот город построен на костях. Смирись с его правилами», – вспомнились слова Ярика.

– Опять? Что значит «опять»?

В свете фонаря, который сторожиха переводила поочередно с нас на разгромленную мастерскую, лицо Ярослава казалось восковым. Наверное, услышь я свой крик со стороны, тоже перепугалась. Но парень быстро взял ситуацию в свои руки. Наклонившись, ловко подхватил пенопластовый барельеф и вернул на стол к остальным.

Я очнулась и кинулась собирать разлетевшиеся принадлежности для рисования. Вася пододвинул пустое ведро и принялся складывать в него детали скелета.

– Я искала вас, куда вы провалились? – прошипела я.

Василий смущенно мигнул, но ответить не успел.

– Это не наши приятели, посмотри? – позвал его Ярослав.

Гремя ведром с костями, Вася поднялся. Ярослав стоял в стороне и внимательно вглядывался – нет, не в лицо – во внутренности манекена: одного из тех, что немым строем по-прежнему стояли на своих местах.

Я торопливо сгребла в стакан кисточки для рисования и тоже приблизилась к ребятам. При ближайшем рассмотрении манекены оказались более неприятными и зловещими: раскрашенные розоватые и серые внутренности теснили друг друга во вскрытых телах кукол, при этом гладкие лица с горделивым, но безучастным выражением смотрели в одну сторону.

– Не хватает только красных пионерских галстуков, – хихикнула я малость нервно. Впечатления шутка, однако, не произвела.

– Видишь? Сердца нет, – произнес Ярослав.

– Вижу.

Вася колупнул пальцем края круглой, размером со сжатый кулак, полости в груди куклы.

– Почему в полный рост, а не только туловище? – проговорил он рассеянно.

– Для реалистичности, – хмуро отозвалась пожилая Любовь Иванна (или вправду Иоановна?), о которой я почти успела забыть.

Теперь сторожиха выглядела растерянной. И еще слегка оглушенной. Она явно не понимала, что с нами делать: на воров мелкая девчонка и два субтильных парня, один из которых с костылем, не тянули.

– Попрошу вас на выход, молодые люди. – Сторожиха деловито подбоченилась и стала аккуратно притеснять нас к выходу.

– Но…

Я скосила глаза на зеркало, куда скользнул Потусторонний. В нем отражалась противоположная стена, оттого казалось, что это не гладкая поверхность вовсе, а узкий проход, как вентиляция. Я подошла, дотронулась пальцами до прохладного стекла и лишь тогда различила себя в мутной амальгамной глубине.

– Иначе я вызываю полицию, – веско, хоть и не слишком решительно, добавила Любовь Иванна.

– Любовь Иоановна, не выдумывайте, – запротестовал Ярик.

– Давай-давай, Ярослав. Я тебе не Вадим Саныч. Моду взяли – шляться где вздумается.

Отпугивая темноту фонариками, мы двинулись в обратном направлении, к лестнице. Отчасти я даже была рада окончанию визита. Сторожиха шла позади, я слышала ее сопение.

– Ты зачем сюда свернула? – тронул меня за рукав Вася.

– Я услышала голоса, – шепнула я. – В комнате. А потом увидела Потустороннего.

– Что? Здесь еще кто-то остался? – снова всполошилась Любовь Иванна. Остроты слуха ей было не занимать. Ярик приложил палец к губам и сделал страшные глаза.

– Да никого здесь больше нет, – поспешил успокоить он. – Только мы. Кстати, почему? Что у вас с электричеством? Давно так?

Мы вернулись к проходной. Любовь Иванна бросила на стол фонарик, взяла пачку сигарет, облегченно задымила, стоя под козырьком крыльца. Я следила за сменой настроений на ее лице: от обескураженного непонимания до благостной лени. Заметив, что мы не спускаем с нее глаз, Любовь Иванна выдохнула дым в бледное, густое, как йогурт, небо.

– С позавчера, – неохотно сказала она и тряхнула головой с волосами цвета немытой моркови. Черная униформа плотно обхватывала ее пышную фигуру. – Я-то думала, устроюсь где потише, поработаю. Все равно лучше, чем на пенсии. Позавчера сижу на проходной, никого не трогаю, в мастерских уже никого нет. И вдруг здание ка-а-ак тряхнет! По стенам гул прошел. Грешным делом сначала подумала – новый теракт в метро.[27] Время ведь неспокойное. А тут под землей туннель где-то. Электричество выбило почти по всему предприятию. Ну, наверное, авария. Звоню начальству. Стали проверять помещения и обнаружили, что склад, где хранились учебные манекены, обнесли.