Седьмое небо
Глава 1. Неизвестный 1947-й год
Как оказался здесь я не совсем понял: несколько часов назад я сел в поезд в Арсеньеве, куда перегнал на гарантийный ремонт Ка-52, который замучил техников своими отказами: то одно, то другое, то третье. И ехать недалеко, до Хабаровска-2. Нас отвели для получения новой техники туда, а так, последнее время, базируемся в других местах, немного западнее, есть там такая территория «404», и там требуется частенько работать по земле. А техника имеет противное свойство: «изнашиваться». Вот нас и отвели, дескать, на отдых. Мало того, что не домой, так еще и четвертый месяц никак не можем объявить, что перевооружение закончилось. На голове у меня солидная шишка, но кому из нас она принадлежит я еще не разобрался. Мой «визави» – лейтенант-летчик-истребитель, впрочем, по документам он стал лейтенантом четыре дня назад, хотя служит уже давно, с 1938-го, девять лет. Сам я – полковник, заканчивал Качу, был истребителем, затем пришлось переучиваться, когда вертолетчикам понадобились «истребительные навыки», уходить из армии и потом возвращаться: предложили поработать испытателем под Москвой, а с 2009-го года машина, которую мы готовили, была задвинута в то место, через которое у нас гланды удаляют. Так как со здоровьем все нормально, то пригласили в Торжок, готовить кадры для подобных машин. Несколько командировок по «горячим точкам». В итоге, принял вертолетный полк в конце 2021 года. Два года отбарабанили, затем прилетели в Хабаровск и несколько застряли. Но почему все о себе да о себе? Так молчит лейтенант. Судя по всему, придется мне одному выкручиваться. Едет в Улан-Удэ переучиваться на новую технику. Зовут Андрей, 20-го года рождения. С наградами не так густо, но есть интересные: французский орден «Кавалера ордена Почетного легиона». Насколько я понял, воевал он в 1-м ГИАК, если с французами пересекался. Тут же сплошная секретность: В/Ч-номер, П/П-номер. Завалюсь я на этом, если не очухается. Едет из Владивостока, четверо суток назад в летную книжку внесена запись о том, что им были сбиты два «РБ-29М». Ничего себе! Ладно, едем в Улан-Удэ, будем выручать парня. А что со мной произошло – я не знаю. Полный провал в памяти. Помню, что сердце закололо, вышел в тамбур, душно стало в вагоне. Утром стало известно, что шишка не моя, «подрезали» лейтенанта ночью в тамбуре, куда он покурить вышел. Проводница его подобрала, в свободное купе положила, перенесла его вещи. Все-не-все, я не знаю, но меня она успокоила, спросив не сперли-ли у меня денежный аттестат. Аттестат был на месте, поэтому в Хабаровске, стоять там будем долго, можно зайти в сберкассу и получить. Что я и сделал. Пересекли Амур, в Арге в купе появились два милиционера НКПС, которые принесли полевую сумку, подписанную моей новой фамилией. В ней оставались какие-то бумаги. Спросили о деньгах, я показал аттестат, с которого во Владивостоке снято 700 рублей. Удивительное дело, «мент» вытащил из кармана и отсчитал эту сумму.
– Обидчик твой уже покойник, а денег в сумке было много. Они ему ни к чему, а тебе пригодятся.
С меня он попросил только расписку. Еще я расписался в протоколе, который они составили. Трое суток до Улан-Удэ ехал спокойно, потом начал немного волноваться. Все-таки, между нами хренова туча лет, другие уставы, другой сленг, который в авиации весьма распространен. Но, появилась небольшая надежда, что лейтенант жив, просто ударили его качественно. Ничего, двадцать семь лет, молодой еще, оклемается!
Утром на четвертые сутки, прибыл в Улан-Удэ. Парнишка еще постанывает у меня в голове, но мысли пока бессвязные. Делать нечего: на площади у вокзала стоит «лучший друг летчика», длинноносый зеленый автобус, изготовленный из автомобиля ЗиС. Поднимаюсь и спрашиваю у водителя:
– Вы не подскажете: как попасть вот сюда? – я показал свое предписание.
– Я туда не еду, мы на Уду, это в другой стороне. А автобус на «Сокол» будет через полчаса. Обычно вон там встает. Там навес есть. Подожди его там.
Ждать пришлось довольно долго, но водитель разрешил пройти в салон, и через час остановил автобус возле штаба. Там меня задержали ненадолго, тот же автобус забросил меня на еще одну площадку в Иволгинске. Рядом находился колхоз «Красная иволга», военный городок носил название по этому колхозу. (Позже на месте старых казарм остался небольшой полигон и стрельбище.) Именно там находилась покрытая металлическими плитами ВПП, три казармы и центр переучивания «Сокол». Еще две площадки находились на востоке и на севере от самого поселка «Сокол». Но там базировались поршневые самолеты Ла-9 и Ла-11. Два реактивных самолета «МиГ-9» были спрятаны в ангарах в Иволгинске. Вот такая секретность! В штабе меня уже оформили, вопросов особо не задавали. Здесь базировалась учебная эскадрилья 117-го ЗАП. Я доложился о прибытии комэску.
– Да, мне уже звонили. А ты в курсе: на что подписался?
– Нет, не особо. Направил меня сюда командарм 10-й.
– Считай, что сослали. За какие грехи?
Я передал ему летную книжку.
– С сорок третьего года и двадцать шесть боевых? А самолеты-то кто сбивал? Ведущие дарили?
– Разрешите не отвечать на некорректные вопросы?
– Интеллигент, што-ле?
– Где-то так, по большому счету.
– Интеллигент, значит, интеллигент, ничего, обломаем. – пообещал «красивую жизнь» комэск. Но направил его жить не в казарму, к которой бывший старшина давно привык, а в Иволгинск, на квартиру. Красивым словом «квартира» – это строение было не назвать. Знаете, что такое: саман? Это глина, перемешанная с соломой, из которой делались необожженные кирпичи. Затем они подсушивались на солнце, и укладывались в стены. «Раствором» служила жидкая глина. Лес здесь, в степи, почти не растет. Большая часть домов в поселке была такой. Сверху это сооружение было накрыто толстым слоем соломы. Вдоль «короткой стены» были сложены местные дрова: кизяк. Это сено, пропущенное через корову. Колхоз был животноводческий, коровы находились почти круглый год на свободном выпасе, в стойлах стояли только удойные коровы. Травы здесь растут хорошо, коров много, местные жители собирали кизяки и складывали это дело в стопочку на солнечной стороне дома. Этим и топились, на кизяке готовили пищу. Хозяйка, вдовая молодуха, с явным интересом рассматривала «меня». Война закончилась, в колхозе, в основном, одни женщины остались. Из мужиков было несколько инвалидов, тоже пользующихся популярностью, несколько подростков, и довольно большое количество стариков. До войны «Красная иволга» была процветающим колхозом.
– Ну, лейтенант, давайте знакомиться? Марина меня зовут. – она выставила на стол казанок с картошкой, и ловко счищала с неё кожуру, изредка поддевая её ножом.
– Меня зовут Андрей.
– И «неженатик», как все, сюда приезжающие? Потом выясняется, что жена где-то там есть.
– Нет, Марина, не женат. – это я знал точно, среди документов была и справка о смерти, и собственноручная биография. Хозяйка еще раз изучающе посмотрела на меня, вышла в сени, вернулась, держа под фартуком солидного размера бутыль с самогоном. Гоняли за него крепко, но все равно гнали. Но на стол бутылку она не поставила. Мне самому пришлось доставать из чемодана банку американской тушенки и «казенку», водку с белой наклейкой и залитой сургучом пробкой. Водка котировалась выше. Хозяйка даже повеселела, жилец оказался «не жадным».
– Сюда-то какими судьбами? Надолго?
– На переучивание, и ненадолго. Месяца два-три.
– Все так говорят, а остаются навсегда. – хмуро сказала Марина. Чуть позже выяснилось, что три человека, проживавшие в той комнате, в которую меня поселили, остались здесь на кладбище колхозном. Топливо на «МиГе» должно было иметь немецкую присадку, сделанную из метилового спирта. Этой присадкой травились технари, пытавшиеся ее перегнать, а из-за ее отсутствия взрывались двигатели. Она детонационные свойства повышала. Тогда я этого не знал, но насторожился, так как второй человек мне говорил, что дело не совсем простое. Дело в том, что немецкие двигатели летали на синтетическом бензине в смеси с метиловым спиртом. А такое топливо в стране не производилось. Смесь изготавливали «на коленке» техники, проверяли детонационную стойкость, и заправляли самолет. А там – как повезет. При недостаче спирта двигатель взрывался, при избытке – останавливался. Именно поэтому реактивная техника в Германии в конце войны применялась редко. С двигателями работали, через некоторое время сумели перевести их на ТС-1, потом на «четверку», и даже на «восьмерку». Но это было «потом».
С «хозяйкой», естественно, об этих технических проблемах никто не разговаривал. Я, краем уха, от отца, знал об этой проблеме: он переходил на реактивную технику именно в это время, начинал еще в Ростоке, где стоял их полк, а на этом аэродроме было много реактивных «Ме-163, 262» и «Не-162». Первые подлёты на этой технике он выполнил там. Потом их перебросили на Дальний Восток, а первый полет на «МиГ-9» он выполнил уже в 1948-м. Уже на модернизированных двигателях под наше топливо. Мне повезло меньше, мне предстояло летать на BMW-003 и JUMO-004, причем не на тяжелом керосине, а на смеси бензина и спирта. Фактически, эта смесь использовалась для двигателей: BMW-003, но каким-то образом именно ее рекомендовали немцы, и первые года все летали на нем. Потом обман вскрылся, но это было позже. Хозяйка быстро охмелела, ей бы вообще не пить, да еще «гости» появились. Соседки зашли на огонек. Их она водкой не поила, на них и самогон ей было жалко тратить. Соседки довели даму до постели, а я выпроводил их из дома, хотя слышал, что они уселись на лавочке под окнами спальни Марины и долго лузгали там семечки, ожидая продолжения банкета. Скорее всего, такие-же вдовы, как и сама Марина. Я уже видел десятый сон, когда заскрипела дверь, и на меня сверху навалилась дама. Типа, что ж ты делаешь, подлец, раззадорил и в кусты? Да не раззадоривал я тебя! Все было тихо и мирно. Соседки приходили, они тебя раздели и баиньки уложили.
– А с ними-то что не ушел?
– Да не люблю я пьяных баб. Не интересно.
– Козел! – сказала Марина, обиделась, но не ушла. Легла рядом, немного поворочалась и уснула. Уже позже комэск признался, что её квартира числилась квартирой покойников, поэтому он меня туда и сослал, не понравился я ему с первого раза. Позже мы нашли общий язык с ним. И с Мариной – тоже. Вышла замуж она перед самой войной, муж ушел на фронт еще в 41-м, она родила мальчонку, который через год умер, скарлатина. В начале 45-го муж был жив и воевал в Венгрии. Потом письма перестали приходить, но и похоронки не было. С 1946-го числилась вдовой. Никаких преимуществ это не давало. Трижды влюблялась в постояльцев, все погибли. Помирились мы с ней утром, после завтрака, было воскресенье, и мне на службу идти не требовалось. Марина встала рано, корова в хлеве замычала, требуя, чтобы ее подоили. Я встал следом за ней, но после того, как она вышла из комнаты. Оделся, умылся. Вошла хозяйка с крынкой молока.
– Молочко свеженькое будешь, Андрюша?
Я кивнул, она налила молоко в большую кружку. Отрезала два крупных куска хлеба и села рядом.
– А ты?
– Я уже пила. Тебе наговорили на меня?
– Кто?
– Летчики и соседки.
– Я знаю о тебе только то, что ты сама сказала. Соседки твои уложили тебя спать, а сами долго сидели под окнами. Они у тебя открыты были.
– Ты ко мне не входил?
– Нет, ты пришла ко мне ночью.
– Я на тебя обиделась!
– Почему и зачем? Я, вроде, ничего не сделал.
– Вот именно, а мне этого хотелось. Ты думаешь, что это нужно только вам?
– Я ничего не думаю. Водка была лишней, тебя с нее развозит. Соседок обругала: «Зачем приперлись?»
– Да разговоры пошли, что все, кто селится у меня оказываются на кладбище. Они и пришли посмотреть на нового кандидата в покойники. Ведьму из меня спешат сделать. А я не ведьма. Просто жить хочу, и не одна.
– Насколько я понял, у них те же проблемы. Нет?
– Такие же, только они похоронки на мужей получили. Я – нет. 10-го мая 1945-го года пропал без вести, вышел из госпиталя в городе Печь, в часть не прибыл. Война же кончилась! До сорок шестого у меня никого не было, хотя на постое стояли летчики из ЗАПа. Пять лет никого не было, я Николая ждала. Потом поняла, что жду напрасно. А тут вместо ЗАПа устроили переучку. Миша, он обходительный такой был. А меня уже просто трясло, я же пять лет без мужика. Говорил, что любит, что женится. Женат он был. Уехал к ней. Потом замполита поселили, Волочкова. Он и сейчас здесь. С ним мы дружили, но не более того. Потом к нему Валя приехала, с ней тоже дружим. А переучка началась, трое подряд, все молодые. Все «сергеи». Красавцы, слов нет! И один за другим. Все здесь лежат. Тебя, Андрюша, привел Прохоров, учти, сам он на «МиГах» не летает. Там что-то не так, двигатели взрываются. Машка Завьялова с инженером вашим спит, живет он у нее. Она говорит, что смертники вы все. Ты этого, видимо, совсем не знаешь. Я же хотела тебе все отдать, а ты меня не взял.
– Марина, давай не будем об этом. Эти все дела решаются на трезвую голову. Иначе: «не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки». Слышала такое?
– Слышать – слышала. Я что, не красивая?
– Красивая. Если что-то получится, то получится, но, без водки. Пойми меня правильно.
– Я тебя поняла. Вот именно такой мужик мне и нужен. Я – нашла, то, что я хотела.
Ну что ты с ней сделаешь? Только то самое. Она раззадорила себя этими мыслями, у нее все получилось почти мгновенно. И у меня появилась подружка. Кстати, «моего визави» это тоже коснулось: тело-то его! Заговорил!
Сон прервал голос дежурного по СКП: «Боевая тревога! Дежурному звену – взлет!». Шлемофон, лежавший на бедрах, схвачен двумя руками, «косичка» с «папой» СПУ привычно брошена на правое плечо, краги в руку и бегом! Выскочив из «комнаты отдыха», имевшей отдельный выход, «последний старшина-летчик» побежал к стоянке. «Звена», как такового, не было. В комнате должны были находиться четыре летчика, но никого не было. Технари уже запустили двигатели четырем машинам, но от СКП бежал только один летчик. Его машина стояла второй в ряду. Доклад техника, правая дверь «Кинг кобры» открыта. Левая рука привычно отклоняет заглушку на борту, помогающую забраться на дорожку на плоскости. Затем старшина исполнил «Пируэт»: в «кобру» садятся задом, а затем вбрасывают в кабину ноги, при этом левая нога должна быть выше правой, чтобы перебросить её через вал винта. Вот полковые шутники и прозвали это движение «пируэтом». Следом за ним на крыло впрыгивает Кузьма, техник. Он помогает набросить ремни парашюта, и подает плечевые справа. Три щелчка на замке парашюта, затем поясной. Плечевые просто наброшены. Щелчок «пап-мамой», поворот ручки подачи кислорода, левая рука прижимает маску ко рту, и старшина «закусывает удила», проверяя поступление кислорода. Правая рука возвращает кран на место. Эта же рука вверх до плеча, пальцы показывают знак «Закрывай». Кузьма откинул щеколду, и помог закрыть дверь, но не спрыгнул, как обычно, а стоит, держась за форточку. Наклонился куда-то к хвосту, затем сунул записку старшине и спрыгнул с крыла. Старшина прочел писульку: дежурный написал только позывной «сурка», так что, у командира полка небольшой запой, задание придется выполнять одному.
– Я – первый, добро на взлет!
– Первый, взлетайте!
Дежурное звено еще со времен войны, ставилось так, чтобы взлетать с места. Старшина подал руками сигнал убрать колодки, Кузьма нырнул под крыло и вынырнул с противоположного борта с двумя тросиками в правой руке, на которых болтались два упора. Прибавлен газ до полного, отданы тормоза, и «кобра» побежала по полю. Отрыв, рукоять уборки в верхнее положение. Планшет на коленку и слушаем задание: Курс 195, эшелон 120, следовать к Славянке. От Славянки вправо к Хасанскому. По данным перехвата, из Бусана вылетело два борта. Следуют в квадрат 02-34. Как поняли, приём?
– Понял, ноль два тридцать четыре. Опять «Мэрид леди» летит.
– Ноль-ноль-ноль. – передал дежурный, приказывая замолчать.
«Одно хорошо: в том углу связи с полком не будет! «Сурок» сейчас протрезвеет, и начнет права качать. Сколько это еще будет продолжаться – одному богу известно!» – подумал старшина, четвертый год подряд летающий ведомым командира полка. Лететь не так далеко, примерно 200 километров, полчаса на крейсерской. Маршрут знакомый, там разворачиваются американские разведчики, отслеживающие перемещения войск и грузов в Северной Корее. Пересекать границу нам запрещено, хотя за ней стоит дружественная армия. Американцы повадились начинать маршрут отсюда, чтобы проследить все поезда на перегоне от Хасана до Пхеньяна. У корейцев, вроде как, авиация есть. Им передали еще до войны с Японией, но опытных летчиков там практически нет. Они еще только учатся.
Ситуация сильно напоминает предвоенные 1940-1941 года, когда немцы из группы полковника Ровеля вели разведку западных округов СССР, а у нас не было высотных самолетов, могущих достать Ju-86 и Ju-88S, как по высоте, так и по скорости. «Kingcobra» совершенно свободно могла достать RB-29M или его собрата FB-29A. На машине, на которой летел старшина, стоял двигатель V-1710-93 с дополнительным свободным нагнетателем. Его высотность (без провалов по двум границам)была выше, а по скорости с ним не могли сравниться ни «Мустанг», ни «Спитфайр», во всяком случае в 1947-м году. С двумя «маленькими» «Но»: только на большой высоте и с незаполненными крыльевыми баками. Поэтому старшина сразу после взлета перевел расход «из крыльевых баков». Первые сто километров шел на высоте 6 000 метров, затем закрыл форточки, зажал их, герметизировав кабину и полез наверх, к самому потолку. Дежурный по СКП майор Маношин, штурман полка, молчал, несмотря на доклад о повороте на Хасан и изменение высотности. Константин Васильевич не пил, и не входил в «когорту» комполка. Будем надеяться на то, что не успеет «сурок» проснуться.
Набрав высоту по полученному приказу, несмотря на то, что до цели было еще достаточно далеко, старшина начал внимательно осматривать носовой сектор. Увы, целей не было видно! Неожиданная помощь пришла по радио.
– «Шестьсот сорок п-п-первый», каскад! – «Каскад» – это флотский авианаводчик.
– Слушаю, каскад.
– Убавляйся, им еще пятнадцать минут сюда ползти, покрутись.
– Понял.
Старшина вновь выложил на коленку планшет, поставил «кобру» на мелкий вираж, и начал считать на круглой логарифмической линейке. Затем перенес точку, отложив радиус средней скорости разведчиков за 15 минут. Изменил, уменьшил, крен, пошел по более пологой окружности.
– Каскад, я их вижу, уточните мою точку относительно нитки.
– Крутнись обратно и выходи на курс через 50 секунд.
– Вас понял.
Переложив машину, старшина смотрел на приборную доску сверху слева. Секундная стрелка лениво перескакивала с одного деления на другое.
– На курсе!
– Отлично, прибавляй, им две минуты до границы. Я сообщу.
Американцы были чуть ниже, а малый газ не давал инверсионного следа. Дымно-ледяные спутные струи двух разведчиков явно проступали на фоне сплошных облаков, характерных для здешнего раннего лета.
– Обрезай и принуждай к посадке! – дал команду авианаводчик.
Обычно этим маневром все и заканчивалось! Когда в хвост паре бомберов сваливается звено «кобр», то амеры, как только обнаруживали истребители, ложились на курс отхода. А в этом случае этого не произошло. У FB-29-10 – двенадцать огневых точек, управляемых как стрелками, так и командиром огневых установок. Увидев одиночный истребитель, с переворотом заходящий им в хвост, ведущий чуть сбросил ход, а ведомый слегка прибавил. Они пошли к крылу крыло, ощетинившись 24-мя крупнокалиберными браунингами. Курс они не меняли, шли по своему заданию. Еще на перевороте старшина понял, что сближаться нельзя, изрешетят. Он убрал обороты и перевел двигатель на нулевой шаг. Это категорически запрещалось, но играя шагом он добился того, что чуть провалился под разведчиков и после этого задрал нос на малом шаге. Почти завис на горке, прибавил обороты и шаг, уравнялся по скорости, и взглянул в открытую таблицу переговоров. Переключился на 16-й канал, и на ломаном английском объявил, что самолеты США, следующие курсом норд в районе озера Хасан, нарушили границу СССР и обязаны следовать на посадку. В ответ раздался хохот и длинная тирада на английском. Старшина переключил станцию и спросил авианаводчика:
– Что говорят?
– Смеются, говорят, что у тебя хотелка не выросла.
– Понял, до связи!
Глава 2. Неудачная шутка и ее последствия
Половину 1944-го над Курляндским котлом он летал на «убивце»: Як-9ДУ. У него была 45 мм пушка с мизерным количеством снарядов. Его «Кинг кобра» имела нормальный гиростабилизированный прицел, единственное что, точка прицеливания на нем автоматически не переносилась. Вычислитель не работал. Но замерить дистанцию он мог! Внес 141 и 1 (размах крыльев в футах), а кольцо поставил на километр. Чуть прибавил шаг и пошел на сближение. Как только законцовки коснулись кольца, произвел одиночный выстрел из пушки. Проследил трассу и перенес точку прицеливания. Выстрел! Взрыв на обшивке! Два подряд, удерживая марку, еще один взрыв. Обратил внимание, что начал сближаться, опять заиграл шагом, и накатился на ведущего снова. Выстрел! Попал! Еще один, тоже там. Вдруг из ведущего вырвалось пламя, и он сбросил ход, а его огневые ощерились огнем. Старшина поднырнул под трассы, ушел в сторону и, прекратив атаковать ведущего, атаковал снизу ведомого. Так как угол был довольно большой, то из пушки не работал, бил из двух крыльевых крупнокалиберных «Браунингов», имевших большой запас патронов. Добившись попаданий, увидел, что ведомый, у которого моторы не пострадали, резко прибавил обороты, пытаясь выйти из-под обстрела. Пара разделилась, и атаковать стало немного проще. Старшина чуть в стороне набрал несколько сот метров, выполнил змейку и оказался в хвосте ведомого. Уже были видны результаты обстрела: кормовая установка смотрела в сторону и не работала, но менять установку прицела старшина не стал, и атаковал противника из 37 мм пушки, работая в центроплан. С такого расстояния целиться по мотогондолам было бессмысленно. Добился четырех попаданий с двух одиночных и двух двухпатронных выстрелов. Замолчала верхняя носовая башня, счетверенное «помело», и он решился набрать высоту и ударить по кормовой. Заходил точно с хвоста, в непростреливаемом секторе высокого киля. Ударил из четырех пулеметов, и на проходе добавил в упор из пушки четырьмя одиночными по фюзеляжу. Один из ОФов разорвался между кокпитом и носовой башней. После этого RB завалился чуть влево и пошел на разворот. То есть частично потерял управление, так как прекратил выходить из советского воздушного пространства. До границы ему оставалось не так много, десяток километров. Но старшина увидел, что ведущий сумел погасить пожар на борту и находится на курсе отхода. Пришлось атаковать его на встречном курсе, на разворот времени бы не хватило, а у того были остановлены внутренние двигатели, и сильно поддымливал один из крайних. Носовая верхняя башня вела огонь, но била в сторону, оказалась рассогласованной. Так что, работал прицельно только пулемет бомбардира. Пройдясь по остеклению из всех стволов, старшина ушел на косую петлю, получив при этом несколько попаданий от кормовой башни. Но «кобрик» слушался, появившаяся было «радуга» за хвостом затянулась и оборвалась. Ведущий самолет вращался в плоском штопоре и уходил вниз. А за ведомым появились купола «ирвингов», шесть парашютов. Он, по-прежнему, шел курсом 30 градусов в сторону Владивостока, но начал задирать нос, у него остановились внешние движки. Самолетом явно никто не управлял. Топливо еще было, поэтому старшина, на всякий случай, прошелся еще раз сверху, ударив по центроплану последними, из 58-ми, снарядами из пушки. Носовые пулеметы тоже прекратили вести огонь.
– Каскад, шесть четыре. Что с нижним?
– Восемь куполов, падает, из штопора не выходит. Второй загорелся, больше никто не выходил. Отличная работа. Сам как?
– Залатают.
– Можете оставить район, доложил НШ, он поздравляет с победой.
Через полчаса старшина сел в Воздвиженке. Кроме Кузьмы, его никто не встретил. Зашел на СКП, доложился майору Маношину.
– Молодец, но зря ты это сделал, не надо было их валить. Звонил Папивин, вылетел сюда. Что щаз будет! Не уходи далеко. Петру Ивановичу доложись. Черт, не успел я тебя проинструктировать.
– Да, блин, завел меня этот гад, дескать, «женилка не выросла».
– Да, ладно. Живой, а то, что три дырки привез, так это мелочи. Иди в штаб.
С замом у старшины были нормальные отношения. Он в полку давно. Старшина появился в нем весной 1943-го, полк уже стал гвардейским, после ввода и первого боевого именно Муравьев, тогда комэск, подал рапорт, и вечером, тогда старший сержант, стал гвардейцем, с записью в красноармейскую книжку. Это обстоятельство позволило вернуться в полк после ранения на Курской дуге. Полк под Брянском понес очень тяжелые потери, и их отвели на переформировку в самом начале сражения. С лета по декабрь 1943-го лежал в госпиталях и «отдыхал» в санаториях. Сумел пройти медкомиссию, после проникающих в грудную клетку, отлетать три месяца в ЗАПе, и получил направление в тот же самый полк. Была такая привилегия у гвардейцев. Полк базировался на 1-м Прибалтийском, предварительно отличившись в операции «Багратион». Речка там есть Курляндская Аа, и город Митау. Вот там полк и стоял. Активная часть боев уже закончилась. Немцы хорошо организовали оборону Курляндии, а немецкий флот уверенно снабжал прижатую к морю группировку всем необходимым. Во время первой фазы операции 3-я воздушная армия уверенно выбила авиацию противника, и мужики расслабились. В котле истребительной авиации не было, штурмовики и бомберы начали летать без прикрытия. В один из сентябрьских дней полк Пе-2 взлетел бомбить Стенде, но вернулось только несколько машин. Старшина уже успел сдать район, дважды облетал его именно с Муравьевым, который в полку и отвечал за летную подготовку. Герой Советского Союза, тогда майор, сейчас подполковник. В общем, они взлетели парой, командование требовало найти аэродром истребителей противника. Все было в порядке, на земле связь работала. Пошли в набор, вошли в облако, на выходе старшина самолет майора не увидел. Ответа на запрос не пришло, связь с КП тоже куда-то ушла. Маршрут майор проложил еще на земле, поэтому старшина пошел по нему. Поднялся до Юрмалы, там артиллеристы пытались потопить какой-то самотоп, но мазали. Старшина прошелся над баржей и обстрелял ее из пулемета. Она остановилась, после этого артиллеристы по ней попали. А старшина продолжил поиски майора. Возвращаться он, честно говоря, просто побоялся. В итоге, пройдя над Рижским заливом и довернув по маршруту к городку Роя, самолет ведущего он так и не нашел. Зато юго-восточнее села Руда увидел взлетающих «фоккеров». Ума хватило тут же залезть в облако, хотя официально допуск к СМУ он еще не получил, и более 70 километров идти в нем, при этом умудрился не заблудиться, и не забыл снять на АФА ту самую площадку с «фоккерами». А его уже полчаса «искали»! Обзванивали НП. Из Юрмалы сообщили, что одинокий «Як-3» появлялся, с полосами на хвосте 1-го ГИАК, проштурмовал самоходку в заливе, помог её утопить.
– Это не наш, наш – молодой, только-только в полк прибыл из ЗАПа. На запросы не отвечает.
– Самолет ушел в залив, больше не видели.
Бензина у «Як-3» хватало на сорок пять минут, на сорок третьей минуте старшина коснулся земли на «родном» аэродроме. Зарулил на стоянку, и увидел, что самолет ведущего раскапочен, и в нем ковыряются механики. На КП узнал, что «закладную» на него уже подали, что потерял ориентировку, ушел со связи, и подлежит суду военного трибунала, если жив. Он стоял живой, а «сурок» его костерил последними словами.
– «Не знаю, товарищ командир!» – передразнивал его майор. Оказалось, что выпала антенна рации, она не в кабине, она за бронеспинкой в другом отсеке. И что задание он выполнил, не заплутал и прошел по маршруту, большую часть которого прошел в «слепую», чтобы привезти снимок. А у майора Муравьева отказал «М-107», который обломил привод нагнетателя. Команду на возвращение он ведомому дал, но тот ее уже не услышал. Прилетевший командующий армией, а несколько полков успешно перекопали всё поле под Рудой бомбами и снарядами, сам вручил «Красное Знамя» старшине. Замполет Муравьев доложил начальству:
– Из молодых – он лучший. Уверенно держится за хвост. Хорошо ориентируется. Прекрасно стреляет. Умело использует РУД и активно пользуется изменением шага винта. Где он этому учился – не знаю. Я ему несколько раз проигрывал в учебном бою, именно за счет его неожиданных маневров. У молодых ведь как: полный газ и к ручкам управления они даже не прикасаются. Только то, что между ног, даже педалями почти не работают. У него двигатель активно используется при маневрах. Интересный мальчишка.
Именно благодаря этим словам, через пару дней «сурок» поставил его план полетов своим ведомым. Летели в тыл. Сам командир летал не очень часто. В начале войны начальство требовало от командиров «не оставаться на земле», затем эти приказы практически перестали отдаваться. Одно хорошо, чисто на земле не держал, вскоре старшина стал вводить молодежь, подтягивать им пилотирование, стрельбу и тактику. Времени у него было несколько больше для этого. Муравьев ему доверял, хотя далеко не сразу. А «сурок» стал «сурком» тоже в сорок четвертом. Виной тому был командир полка «Нормандия-Неман», входившего в 1-й ГИАК. В бою тот получил повреждение, и ему на хвост сел «фоккер». Ролан де ла Пуап запросил помощи, и «сурок», имея преимущество по высоте и скорости, пошел на немца, но промахнулся и проскочил. А вот его ведомый заранее оттянулся, успел облегчить винт, прицелиться и сбить «фоккер», затем прибавил и догнал на вертикали своего командира. Если бы не этот маневр, то француз был бы сбит. Но это «сурок» крепко запомнил и до сих пор простить не мог. В результате, несмотря на всякие разные приказы, и шесть сбитых, четыре из которых были «японцы», уже в сорок пятом, старшина подлежал увольнению из рядов РККА именно в этом году. Документы на это уже готовятся в штабе, куда он и направлялся.
– Здравия желаю, товарищ подполковник.
– И тебе не хворать. Можешь не рассказывать, уже знаю. Через семь минут сядет Папивин. Второе февраля, увы, не наступило. Он спит, и пьян в дымину. Так что, ждем командование. Учти, Папивин всегда ему благоволил.
– Я знаю.
Громадный DC-4, второе название «C-54 Скаймастер», сел без коробочки. Начальство может себе это позволить. Естественно, последовал разнос. Хотя сами придумали доплаты за боевое дежурство. С супругой у «сурка» сложные отношения: на фронте он с 1942-го, целомудрием особо не страдал, и продолжал заниматься этим и на ДВ. Плюс любил залить за воротник, а жена обожала «включить пилу» по этому поводу. И «сурок» нашел способ! Он назначал себя, замполита и парторга полка на боевое дежурство, обычно в ночь с субботы на воскресенье. Американцы в воскресенье практически никогда не летали. Но вот именно сегодня на ту сторону пошел внеплановый эшелон, с танками «ИС-3» для Кима. Командиру полка об этом, естественно, никто не сообщил. Старшина, тоже, понятия не имел ни о каких танках. В результате состоялся этот бой с нарушителями воздушного пространства. Святую троицу увезли в комендатуру Уссурийска, после этого генерал-полковник обратил внимание, что рядом с Муравьевым ходит «Старшина».
– Твоя работа, что ли?
– Моя, тащ генерал-полковник.
– Кто тебя выпустил?
– Штурман полка, он был дежурным.
– Ему самому надо было в «кобру» сесть!
Старшина отрицательно покачал головой. Маношин – он тоже Герой, но летает на «Як-9У», на «кобру» не переучивался.
– Не было никого, тащ командующий, тревогу объявили, но на сбор ушло время, я уже над Хасаном был. Но справился же.
– Слушай, а ты почему с буковкой «Т» до сих пор ходишь? Демобилизоваться решил?
– За меня решили. Когда в 43-м приказ вышел, я в госпитале лежал, и было не совсем понятно: выживу или нет, и буду ли летать. Потом ЗАП. Там очень хорошо учили, инструктором у меня был Серегин Владимир Георгиевич, летчик-испытатель. Летать он меня научил. А потом, вы, наверное, помните, когда я третью группе «Зеленой задницы» нашел.
– Да-да, помню.
– А когда ее добивали, то де ля Пуапа они довольно сильно повредили. Мы были выше, и командир откликнулся на его просьбу о помощи.
– Это я тоже помню. – усмехнулся генерал-полковник.
– После этого боевых вылетов у меня не было. Только сопровождал командира в тыл и обратно. И вводил молодежь. Повоевать удалось только во время войны с Японией. Четыре сбитых. Командир ВЛК проходил и задержался в Иркутске. Меня Муравьев брал с собой на свободную охоту.
– И ты решил уволиться?
– Нет. Кроме 2-й Одесской авиашколы во Фрунзе, другого образования у меня нет, тащ генерал. И там: ускоренный курс 1942-1943 годов, шесть месяцев, зимой. Выпустился в марте, и сразу в этот полк, минуя ЗАП.
– Почему?
– Есть хотелось, кормили очень плохо, кожа да кости были. А в ЗАПе фронтовой нормы не выдают. Здесь откормили, и успел два боевых выполнить. Стрелял, даже попадал, но как сел практически не помню.
– Я тебя понял. Со здоровьем как?
– Не жалуюсь.
– Сколько пробоин привез сегодня?
– Три.
– Дай-ка летную книжку! Угу, подходишь! Вот что, лейтенант. Поедешь в Улан-Удэ. Там переучишься на реактивную технику, и оттуда в высшую школу воздушного боя, в Липецк. Сегодня отдыхай, завтра жду тебя в штабе.
Разговор был при исполняющем обязанности командира полка, так что в штаб 10-й ВА приехал новоиспеченный лейтенант. Три ордена и три медали. Плюс две желтых и одна красная полоски на правой стороне кителя.
Все это я умудрился «раскопать», как только удалось вывести парня из комы. Я ему не слишком понравился, говорю и думаю не так, как он привык. Но куда деваться, если сам он голоса лишился. А не фиг смолить в тамбуре и ночью! Но главное было не в этих сведениях, а в том, что он помнил о тех машинах, на которых он летал. Я ведь к такой рухляди даже не прикасался. И шанс провалиться был просто огромным. А так: еще повоюем! Мне даже легче, чем ему, ведь он не знает: почему трое его предшественников ушли в беспосадочный полет. А я немного в курсе. Вот завтра мы и начнем удивлять комэска Прохорова, что зря он так относится к интеллекту. И Марину тоже удивим, она ведь, чисто по-женски, пожалеть нас решила. Дескать, такой же смертник, как и трое до него. А нас жалеть не надо! И хоронить, тоже, рановато. Здесь были, такие же, как Андрей, «летуны», с неполным средним образованием, а я – военно-инженерную академию имени Жуковского заканчивал. На реактивной технике. Да и стараться будем не для себя, а, чтобы их меньше погибло. Я же с детства помню, как вдруг прекращались полеты, и дети между собой начинали переглядываться: кто и сколько? Живы или нет? А в воздухе находились не самолеты первого поколения. То, что Андрей пришел в себя и мне стала доступна его память – многое меняет! Точнее, должно изменить, ведь кроме моих желаний есть еще приказы и инструкции, против которых придется воевать.
С такими мыслями и прошел этот выходной день, чтобы рано утром, еще затемно, освободившись от рук и волос Маринки, встать, одеться и пробежаться по утренней прохладе до спортивного городка. Там позаниматься на снарядах, заскочить в столовую на завтрак и встать в строй неполной эскадрильи. Летчиков в ней всего шестеро, при штате восемь. Короткий развод. У меня первый вылет, я же новенький. Для этого в эскадрилье есть старенький Як-7. У меня первая кабина, а во вторую втискивается Прохоров. Даже не запутавшись, запускаю двигатель, прикрыв заслонки, быстро прогреваю чахленький и старенький «М-105А». Его работа мне не очень понравилась, технику надо руки оторвать и отправить служить куда-нибудь на Чукотку.
– Чего башкой мотаешь? – послышалось через СПУ.
– Вернемся, если сможем, руки технарям поотрываю: два из четырех карбюраторов чистить давно пока, и настроить трамблеры.
– Выруливай! У технарей и без этой рухляди работы по самое горло!
Получил добро на взлет, прошел по коробочке, пилотаж на этом «Яке» лучше не показывать.
– Давай домой, за ручку держаться умеешь. – буркнул комэск. Сели, я подошел получить замечания.
– Ты вот, что, гвардеец, это – ЗАП, здесь свои порядки. «Як» – первый на списание, ему два летных часа осталось. Не приставай к технарям. Из-за этих гробов, их особист наизнанку выворачивает.
– А в чем дело?
– Три двигателя взорвалось за два месяца и шесть отказов в воздухе. Дело шьют, в том числе, и мне.
– А можно поподробнее и с документами? Меня же на новую технику прислали переучиться.
– А ты что, в «свистунах» понимаешь?
– Было дело, еще в сорок пятом. Мы в Ростоке базировались, там три машины освоили, без записи в летные книжки, чтобы по заднице не получать от командования. Еще тогда было ясно, что дальше на таких летать придется. Но нас перевели на Приморский фронт. Здесь такой техники не было.
– Во как! Ну пошли!
И, вместо того, чтобы начать изучать «МиГ-9» по книжкам, я его начал изучать руками. Нюхнул топливо, чихнул, и повернулся к командиру.
– А топливо не то, оно пахнет иначе.
– А другого нет, с ним прислали и вот результаты испытаний. Топливо именно это, только в НИИ ВВС и в Москве летали на немецком топливе, но его больше не выпускают.
– А где его с присадкой смешивают?
– Ну как где? Вон станция ГСМ.
И уже трое: я, инженер полка и комэск направились туда, где химичили технари.
– У меня все по инструкции!
– Покажи инструкцию.
Она у него была, для немецкого бензина «В-4».
– А какой у вас бензин.
– Какой привезут, такой и есть.
– Показывайте накладные.
Их было много, и бензины там были совершенно разные, от Г-70 до американского Б-120.
– Вот вам и разгадка: бензины разные, а таблица одна. Задача присадки получить детонационную стойкость 110. Это я хорошо помню по Ме-163. Он, как раз, летал на этой смеси. Надо делать детонационную камеру.
– Че её делать, она есть. – ответил инженер. Я не стал у него спрашивать: «Почему она не стоит в этом помещении?». Не было надобности ссориться с ним. Надо сделать так, чтобы топливо проходило нормальный контроль. К вечеру для всех восьми сортов топлива я посчитал пропорции. Заверил это дело у инженера, и подошли к начальнику штаба полка оформить все это приказом. Тот уперся.
– Это должна прислать Москва. Вы занимаетесь не своим делом.
– Товарищ подполковник, Москве абсолютно все равно, что делается в 117-м ЗАПе. Есть инструкция по эксплуатации двигателя: в летних условиях детонационная стойкость смеси должна быть 110, зимой 98. Это вы видите?
– Вижу.
– Вот результаты проверки: все партии показали 109-111. Оформляйте приказом, или я пойду к особисту. Они как раз ищут виновных в гибели трех человек и в потери семи истребителей.
– Твою мать, лейтенант!
– Не надо упоминать мою маму, тащ подполковник.
Все это повторилось и у командира. Но приказ оформили, и я поплелся по пыльной дороге в Иволгинск. Зашел в хату, а там Прохоров сидит, самогон маринкин гоняет.
– Садись, Андрюха. Степан, зови меня Степаном. Мне звонили, обругали тебя последними словами, сказали, что ты грозил пойти в особый отдел, но, чтобы приказ был. Ты знаешь, какой грех с души ты у меня снял! Я ж себе места не находил, когда троих подряд на кладбище увезли, точнее, то, что от них осталось.
– Доля нашей вины, Степан, в этом есть. Не любим мы инструкции и читаем их наискосок. Авось вынесет. Меня другое интересует: в Германии этот двигатель работал на другом топливе. Тяжелом керосине. А здесь целая инструкция, куча испытаний. Видимо для того, чтобы тягу поднять. Три трупа.
– Пей, не нашего ума дело, Андрей.
– Вопрос я этот подниму, не сейчас, когда машину освою.
– Зачем?
– Так, понимаешь, бензин – взрыво и пожароопасен. Керосин – нет. Поджечь его ой как сложно! А по нам еще и стреляют, иногда.
– А я все у тебя хотел спросить: а что это за «РБ»?
– Американский разведчик и фоторазведчик. Они у нас часто летают. А здесь – нет?
– Нет, сюда никто не летает. Большой?
– Большой, четырехмоторный бомбер. Они Хиросиму и Нагасаки бомбили.
– Вэ-29, что-ли?
– Да, только они называются «Би-29», «Боинг-29», а пишутся через нашу «Вэ». По-английски она «Би» читается.
– Все не как у людей! И как?
– Их двое было, двадцать четыре «Браунинга», а я в воздухе один оказался. У меня четыре «Браунинга» и пушка – 37 мм.
– А почему один?
– Так получилось.
– Колись! – но я отрицательно помотал головой.
– Так получилось, больше никого не было.
– Ладно, замнем вопрос. – ответил комэск, и вопросов более не задавал. Дескать, сам потом скажешь. 117-й ЗАП входил в 10-ю армию, и откровенность здесь была лишней. Но отношение ко мне комэск изменил на 180 градусов. Через две недели я сдал все зачеты по «МиГ-9» и выполнил свой первый полет на нем. А еще через неделю плачущая Маринка провожала меня на вокзале в Улан-Удэ.
– Адрес-то помнишь? Я скучать и ждать буду.
– Ждать меня не нужно, в этот ЗАП я уже больше никогда не попаду. Прощай, спасибо за всё. Все было замечательно! – В этот момент скорый поезд тронулся, Андрей успел вскочить на подножку, а бывшая хозяйка осталась на перроне.
Гл