Обречëнная быть

Дорогой читатель,

Должна сознаться: столько мыслей было у меня в голове, несколько вариантов предисловия было мною написано…

В сущности, хочу сказать лишь одно: с трепетом и уважением отношусь к твоему разуму и сердцу.

Хотелось предостеречь, настроить, наставить на этот читательский путь.

Представляю, будто стою рядом с тобой, дорогой читатель, на берегу реки, сажаю тебя в лодку и отправляю в это плавание к глубинам мысли, твоим глубинам. Прими мои объятья за спасательные жилеты. Мы проследуем его вместе, этот путь, я всегда буду рядом, помни об этом.

Любви тебе.

Обречённая быть

Глава А

Лето в Петербурге бывает жарким. Воздух порою становится настолько душным, что задыхаешься. Это был как раз один из таких июльских деньков. Было знойно и пыльно.

Машины гудели в пробке. Ветра не было. Такое явление в Петербурге – редкость, и в ней нуждались все жители сейчас.

По набережной вдоль автомобильной пробки шла девушка: красивая, стройная, высокая, лёгкой походкой, только сейчас она шла тяжело, волоча ноги, еле сдерживая дрожь в коленях. Длинные волнистые шиповниковые волосы её были аккуратно уложены, и, возможно, если бы обычный петербургский нелёгкий ветерок развивал их, то Вера выглядела бы ещё красивее. Бирюзовые, как над ней были небеса, глаза её, такие живые и радостные по обыкновению, были наполнены печалью и болью. Ведь в жизни всё так хорошо складывалось: мама, папа, окружавшие её заботой и любовью благородных родителей, отличное образование, любимый человек, с которым она уже встречалась два года, и у них намечается свадьба, и тут… Такая красивая, такая молодая и такая неизбежность…

Вера шла, и из глаз её текли слёзы. Она вытирала их, потом устала и прекратила это делать. Слёзы лились градом. А солнце светило так ярко, так сильно. Оно жгло лицо, особенно там, где Вера уже успела натереть его.

«Как ненавистно мне это солнце.» – подумала она.

Зайдя в сквер, Вера достала мобильный телефон, набрала номер любимого и попросила приехать к ней. Она говорила очень быстро, чтобы не заплакать в трубку. Как только он сообщил во сколько приедет, она позволила слезам выступить опять. Пройдя сквер, она направилась прямиком к дому.

«Какая духота! Верно, будет гроза.» – промелькнуло у неё в голове.

Вера зашла в квартиру. С кухни доносился аромат свежесваренного борща.

«Мама… мамочка, как я скажу тебе, что всё закончится так скоро…» – с горечью подумала Вера.

Услышав, что Вера пришла, мама вышла с кухни.

– Вера! – воскликнула она, увидев заплаканное личико дочери. – Дорогая, что с тобой? – с испугом произнесла она, потянув руки к лицу Веры.

Вера закусила губу, чтобы не заплакать вновь.

– Родная моя! – мама взяла дорогую свою головку и положила себе на плечо. Вера оказалась в согнутом положении – она переросла маму ещё в восьмом классе.

«Мама, мамочка…» – Вера крепко обняла её.

– Мама… – пересилив себя, слабеющим и дрожащим голосом произнесла она.

– Доченька моя! – мама легонько шевельнула плечом, и Вера подняла голову, обратив взгляд на маму. Мама посмотрела ей в глаза, сначала пристально, затем глаза её начали бегать, и она чуть слышно произнесла:

– Неужели?

Вера молча кивнула и отошла от мамы в сторону кухни.

– Но разве… Они же говорили… Скажи мне… – мама терялась.

В этот момент с кухни раздался хлопающий звук – закрылось окно.

«Точно гроза.» – подумала Вера и поспешила в кухню. Закрывая окно, она заметила, как несколько крупных капель стекло по стеклу. Мама зашла вслед за ней. Вера посмотрела на суп, стоявший на плите – мама в последнее время так редко его варила. Несколько слёз опять скатились к губам. Она облизнула губы и проглотила слёзы.

– Верочка… – нежно произнесла мама.

«О, мама! Как я вам с отцом скажу, что всё, что вы вкладывали в своё чадо – напрасно. Сколько денег было потрачено на учёбу, различные секции, путешествия, развития вашей Верочки. А она теперь… теперь… уже на смертельной финишной прямой.» – с глубоким и тяжелым вздохом подумала Вера, глядя на дождь за окном. Несколько раз сверкнула молния, но она этого не заметила.

А ведь хотела и сама ещё попутешествовать, сама маме суп поварить. Да что там! Старость родителям обеспечить, внуками порадовать. Вера сделала вдох. Собравшись с последними силами, сжав руку в кулак, стиснув на секунду зубы, она выдохнула.

– Мама, давай обедать! – бодро произнесла она и повернулась с улыбкой к маме.

– Но ты так ничего мне и не сказала, – заметила мама.

– Да что говорить? Всё хорошо. – Вера натянула улыбку: та искренняя улыбка, что была на еë лице в первый раз, появиться там уже не смогла.

– Доченька, но ты плачешь. Расскажи мне всё, хорошая моя, – с этими словами мама подошла к ней и погладила по плечу.

– Мам, я хочу есть! – с небольшим раздражением сказала Вера.

Она подошла к кастрюле и стала помешивать в ней поварёшкой, наслаждаясь ароматом.

Глава Б

Дождь лил уже второй час. Вера ждала любимого. Пытаясь отвлечь себя от мыслей и от жуткого предчувствия неудачного разговора, она перебирала вещи в шкафу. Вера настраивала себя сказать правду, – ту правду, которую придумала, ту правду, которой хотелось больше, чем этой болезни. Раздался звонок в дверь. Это он. Он. Он, который видит сегодня её в последний раз. В этом она себя убедила. Дверь открыла мама, но Вера мигом выскочила из комнаты и помчалась в прихожую, чтобы мама не успела сказать то, что пока известно только им двоим. Поприветствовав любимого, она взяла его за руку и повела к себе в комнату.

Она встала у окна, думая, что и как сказать. Его же посадила на стул перед собой и облокотилась на подоконник. Она только сейчас заметила, что за окном льёт дождь. “Наконец-то дождь и ветер.” – невольно подумала Вера, взглянув в окно.

Сам диалог, собственно, мало имеет смысла переводить его на бумагу. Ясно лишь то, что Вера не смогла придумать ничего лучше, чем самую дурацкую и бессмысленную ложь, которую только и способна придумать женщина, чей разум находится во власти любящего сердца. Она призналась любимому, что любит другого, и чтобы не мучить друг друга предложила поскорее расстаться. Егор (любимый), разумеется, ничего не понимал, вытирал Вере слёзы, утешал, прижимал к себе, целовал в голову.

Как бессильны мы пред своими чувствами, но как становимся сильней, когда желаем счастья дорогим и близким, жертвуя собой. Что-то такое думала про себя Вера. Слёзы сменялись поцелуями, поцелуи слезами.

Многое ещё можно рассказать об этом грустном свидании, но, наверное, не стоит. Это свидание было последним.

Так решила она.

Проводив Егора до двери, оставив его в смятении, непонимании и разочаровании, Вера пошла в кухню и принялась пить чай. Чай с душистой мятой несколько успокоил её. Она перестала плакать. Кажется, слёзы кончились. Ведь невозможно плакать бесконечно.

Оказалось, возможно.

Вера легла спать, но вместо этого она снова начала плакать. Она думала, как несколько часов назад вышла из клиники, получив не самые радостные известия…

Дождь за окном уже докапывал и доносился лёгкий свежий ветерок из приоткрытого окна. В такой час легко засыпается. Но не Вере. Она начала мучить себя различными мыслями: то думала, как отдалить роковую минуту, то бросалась в счастливые воспоминания детства и юности, то размышляла, какого её маме и за что это ей самой.

Круговорот мыслей, где была капля логики, долька здравого смысла, а в основном уныние и самозаклинание, привёл в конечном счёте к одному только очень грустному выводу: как правильно завершить свой жизненный путь?

Странно называть вопрос выводом , но что ж, бывает.

И всё же: во имя чего и на что потратить последние силы?

Вера встала с постели, походила по комнате, подошла к окну, открыла его и стала жадно вдыхать прохладный воздух летней ночи. Сначала нервными быстрыми глотками, потом всё медленнее. Вера обняла саму себя за плечи и стала их гладить. Она закрыла глаза и начала дышать глубоко. Ветер растрёпывал ей волосы, она чувствовала, как будто он делает её сильнее. Дыхание стало ровнее. В эту ночь она чуть-чуть стала сильнее, во всяком случае ей так показалось. Она вернулась в кровать, перевернула мокрую от слёз подушку и легла головой на сухую сторону. Она начала приводить мысли в порядок, и в процессе наведения такого рода порядка, уснула.

Судьбой, в которую так не верила наша героиня, на жизнь отведено было четыре месяца. На все надежды и мечты. А что можно успеть за четыре месяца? Что? Да, ничего.

Но, с другой стороны, ведь не четыре дня…

Утром в голову нашей Вере пришла отличная мысль – прожить остаток жизни с пользой, но не для себя, а для других. Почему же раньше такая мысль не приходила ей в голову? Почему живём, не задумываясь?

Итак, Вера решила, что ей просто необходимо стать общественно полезной. Такого рода заключение породило следующую мысль – она просто обязана прожить, именно прожить за эти четыре месяца свою Жизнь, прожить так, чтобы было не грустно умирать, чтобы каждый день и час были наполнены смыслом и пользой. Дарить людям любовь, заботу во что бы то ни стало, жертвовать собой. Но кому? Родителям? Они счастливые, действительно счастливые. Егору? Он сможет разлюбить. Мужчины это умеют. Конечно, сейчас он не находил себе места, – ему трудно мириться с какой-то непонятной мыслью, что у Веры есть другой. Откуда? Когда она успела с ним познакомиться? И почему столько слёз и боли в любимых глазах?

Но Вера объяснила всё Егору, попросила не звонить, не писать, не приезжать. “Будь счастлив.” – сказала она ему тогда напоследок. Что это могло обозначать? С чем связано такое непонятное поведение?

Вера искренне хотела, чтобы её дорогой и любимый человек был счастлив. Она заверила себя и его в том, что он сможет ещё найти красивую, умную и здоровую девушку, сможет полюбить её и будет, обязательно будет счастлив. Ведь Вера так желает ему этого. А сильные желания женщин всегда исполняются, тем более когда не в угоду им самим. Это тоже было одним из её убеждений.

Мысли увлекали её чувства, когда она думала о Егоре. Она любила его, но убедила себя в том, что поступила с ним правильно.

“Так кому же всё-таки дарить счастье?” – вернулась к своим размышлениям Вера. Обеспеченным, здоровым и счастливым? Зачем? Значит, несчастным и обездоленным! Тем, кто так жаждет любви, ласки, внимания! Но кто? Да и кто есть у неё? И что она может дать, кроме счастья? Знания?

В прошлом году Вера окончила университет, получив звание учителя русского языка и литературы. Но она не работала по специальности. Она подрабатывала репетитором и копирайтером.

Ей всегда хотелось работать учителем, но ей внушили, что, став педагогом, она испортит себе нервы.

Обучаясь в школе и вузе, она всегда присматривалась к учителям и преподавателям, их отношению к ученикам и студентам, оценивала их методы преподавания и многое вынесла для себя из этих наблюдений. Учителя и преподаватели, разумеется, всегда попадались разные, но в общей сложности, они были одинаковы в отношении к прилежным ученикам и заумным студентам – их уважали, ставили хорошие оценки, ленивым и глупым, соответственно, – плохие. Это просто и очевидно. Что касается самой Веры, она всегда училась неплохо, в школе без троек, а университет с дипломом красным окончила. Особенных неприязней или симпатий с учителями и преподавателями у неё никогда не случалось. Она была самой обычной школьницей и самым обыкновенным студентом. Дикостей или странностей за ней никогда не числилось и не замечалось.

Бывало, Вера обнаруживала, как учителя порою пытались проникнуть в души учеников, понять их, почему они себя так или иначе ведут, дерзят им, почему не хотят ничего учить. Эти учителя тратили на таковых своё внеурочное время, объясняли им многое, вели разговоры “по душам”. Но, как отмечала для себя Вера, дело никогда не доводилось до конца. Дети может и менялись в лучшую сторону и начинали проявлять тягу к грызению гранита науки, но как-то ненадолго, озорство и лень брали вверх. Учителя – люди, и, разумеется, им надоедало возиться с такими ребятами. У них есть и свои дела, и свои дети…

Анализируя способности учителей к их деятельности, их методы преподавания, наблюдая со стороны, как они благосклонны к отличникам и как критичны к двоечникам, Вера приобрела некоторый опыт наблюдателя, получила теоретические знания, и это всё ей хотелось бы испробовать, что называется, на собственной шкуре.

Поразмыслив, взвесив все “за” и “против”, Вера приняла для себя решение, окончательно и бесповоротно: на днях она уезжает к родственникам в глушь, где острая нехватка учителей, да и вообще мало ведётся просветительской деятельности. А она, Вера, девушка, родившаяся и проживающая в культурной столице нашей прекрасной Родины, так много знает из истории, религии, философии, литературы, и, что самое важное, – психологии. Она постарается поделиться всеми своими знаниями с деревенскими подростками, став учителем в местной школе.

Так она думала.

Стоит ли описывать всё негодование родителей (отец был уже извещён о болезни), когда Вера сообщила им, что поедет в глушь к двоюродной бабушке. Доживать…

Не стоит.

Мама Веры планировала отправить её в Швейцарию, подлечиться, набраться сил и энергии, возможно прибавить ещё пару месяцев жизни… Мама в тайне надеялась на чудо. Вера же никогда не верила в чудеса. Ей это казалось бредом. Да и в Бога она не особо-то верила. Многое она не понимала в этой вере. И уж тем более уповать на чудо ей казалось уделом слабых. “Так и умру, надеясь на чудо. – думала она, – Так и не успев принести никакой пользы людям”.

Итак, движимая благими намерениями, преследуя наивысшие цели, превозмогая боль и уповая на силу духа, Вера отправилась в путь.

Глава В

Когда едешь поездом дальнего следования, когда мелькают, сменяя друг друга, поля, леса, деревья, посёлки, а вокруг незнакомые люди, всегда тянет погрустить.

Выпив чая, Вера забралась на верхнюю полку, и, взяв сборник рассказов Чехова, принялась читать. Строки, как деревья и столбы, мелькали перед её глазами, – она не вчитывалась, она думала о своём. О своей короткой жизни. Вдруг она резко захлопнула книгу, и лицо её искривилось в гневе. Добрая по натуре, Вера вдруг взбесилась от мысли, что почему это она, такая молодая и красивая должна умирать? Почему именно она? Почему не любая другая? Почему именно ей отведено всего лишь каких-то четыре месяца…?

Хотя с чего она взяла, что четыре? Может поезд сейчас сойдёт с рельсов… случайно…

Вера спрыгнула с полки и направилась в туалет, но проводница, идущая ей навстречу, сообщила, что закрыла его, так как они приближаются к станции, на которой будут стоять около сорока минут.

Если бы Вера была бомбой, она взорвалась бы. Вера лишь выругалась, но подышать свежим воздухом и сменить обстановку не отказалась бы.

Она прогуливалась по платформе, и её взору представлялись: молодые пары, смеющиеся и целующиеся, пару беременных женщин, держащиеся за руки своих любимых мужей, молодые семьи с маленькими детьми, пожилые люди, сидящие на скамье и читающие одну газету на двоих.

Вера остановилась, зажмурила глаза с такой силой, что у неё в голове щёлкнуло. Потом с силой открыла их. Она подошла к киоску с журналами и газетами. Там ей попались на глаза обрывки заголовков: “вышла замуж”, “…родила двойню”, “сыграют в одном спектакле…”, “рискнули и победили!” и тому подобное.

Вера с напряжением выдохнула. Что-то щемило в груди, к горлу подступал режущий комок, в голове застучало. “Только бы дотерпеть до туалета…”, но глаза её покраснели. Она сделала глубокий вздох, это не помогло – в глазах уже стояли слёзы. Она быстрыми, заплетающимися шагами пошла к вагону.

– Девушка, ещё можно почти полчаса гулять. Посмотрите, как ярко светит солнышко, – ласково произнесла проводница в тот момент, когда Вера уже хотела подняться с платформы в вагон. Она оглянулась. Действительно светило солнце – она не замечала его прежде. “Ненавижу солнце!” – подумала Вера и вбежала в вагон. Там никого не было. Она села на нижнюю полку под своей и залилась слезами, постоянно вытирая глаза и успокаивая саму себя. “Сейчас не надо… уже скоро поезд тронется… не надо плакать… Люди ведь вокруг уже скоро появятся.”

Народ и вправду начал заходить в вагон, послышались весёлые шутки, смех, дружеские похлопывания. Каждый из этих звуков отдавался в сердце Веры оголённой проволокой.

Поезд тронулся, наконец-то тронулся. Вера вскочила с нижней полки, и, закрывая лицо ладонями, спешно пошла в туалет. Пока шла, она заметила, как какая-то женщина посмотрела на неё с недовольством, как у какой-то миловидной девушки соскользнула улыбка с лица, как только Вера встретилась с ней взглядом, как какой-то старичок посмотрел на неё с сожалением. (Странное это было явление, одновременно пытаться скрыть слёзы и в то же время бросать взгляды на окружающих.) Вера резко дёрнула дверь в туалет. Она закрыла за собой дверь, опрокинула крышку унитаза, кинулась на него согнутыми в локтях руками, положила голову на руки и зарыдала. Такого в Петербурге не было. Так она ещё не плакала никогда. Никогда. Она истерила: хватала себя за волосы, за одежду, била ногами по полу, выкрикивала мерзкие слова. А поезд нёсся. Но звук мерно стучащих колёс не мог заглушить вопли Веры. В один момент она ударилась коленкой об унитаз. Вера простонала. Она начала растирать рукой место ушиба. Физическая боль несколько притупила душевную. Вера потихоньку начала успокаиваться. Она встала, покачнулась, но успев схватиться за ручку двери, удержалась на ногах. То ли поезд поворачивал, то ли она совсем обессилела от слёз – этого Вера не поняла. Она нажала на кран – оттуда потекла чуть тёплая вода, а Вера хотела бы ледяной. О, как много она бы сейчас отдала за то, чтобы вбухнуться в снег или окунуться в холодный источник. Хоть она никогда так и не делала, ей казалось, что только ледяная вода или снег смогут привести её в чувства.

Вера набрала в ладони воды и умыла лицо. Потом ещё раз и ещё раз, затем побрызгала на себя водой. Она чуть улыбнулась, глядя в зеркало. Какой ужас! Вера отпрянула от него, потом снова приблизилась. Куда делась та весёлая, добрая Вера? Всё лицо её было распухшее, как, извините, у пьяницы, глаза красные–красные, как, опять же пардон, у наркомана. Она попыталась глубоко вздохнуть – сорвалась, с первого раза не получилось. Получилось со второго. “Я больше не должна плакать! Так я вгоню себя в гроб намного раньше. Надо…” Вера грустно улыбнулась сама себе. Она поправила волосы. Ещё раз умыла лицо и спокойно открыв дверь, степенно вышла из туалета. Собравшиеся в очередь дети, молодёжь, и тот старичок, смотревший на неё с сожалением – все они сейчас смотрели с изумлением. “Они думают, что я сумасшедшая. Это точно.” – стараясь не замечать их, подумала Вера.

Она забралась на свою верхнюю полку и стала смотреть на деревья, поля, станции… Глаза начали закрываться, сердце стучать медленнее. Вера начала успокаиваться. Завтра она начнёт совсем другую жизнь. Жизнь без слёз. Это она себе пообещала.

Глава Г

Поезд приближался к городку, в котором последний раз Вера была в детстве. Как всё изменилось! Появились новостройки и супермаркеты вдоль железнодорожных путей, когда раньше здесь были поля и леса. “Ничего себе они здесь цивилизацию устроили.” – подумала Вера, глядя в окно.

В поезде началась обычная суета – люди стали собираться: было слышно, как падали какие-то мелкие предметы, как с грохотом снимали чемоданы с верхних полок, как какая-то женщина сказала: “да куда ты кладёшь, мне дай.”

У Веры уже всё было собрано. Она отрешённо, не замечая никого и ничего вокруг себя, смотрела в окно. Поезд замедлял ход. Вот уже показалась платформа. “Прощай моя прошлая жизнь.” – промелькнуло у Веры в голове.

Она встала, взяла ручку чемодана и двинулась к выходу из вагона. Вера хотела выйти первой. Но народ уже собрался, и она встала за каким-то суетящимся молодым человеком.

Вокзал, по своему обыкновению, был пропитан ароматом горячих пирожков, сдобных булочек, пышек, как называют пончики в Петербурге, недорогим кофе, а также суетой, криками, смехом. Вера пошла перекусить в тихое место, которое находилось недалеко от вокзала.

Дальнейший путь её подразумевал использование электропоезда.

Находясь в нём, Вера почувствовала, как лучи солнца сквозь окно греют лицо и плечи. Людей в вагоне было немного. Вера предалась воспоминаниям. Воспоминаниям о Егоре. Вспомнила, как он позволял ей всякие милые нежности, такие, как поцелуи в глаза. Как она позволяла себе такие нежные милости, как пощекотать своими длинными ресницами его щёки. От тёплых лучей солнца и приятных воспоминаний ей стало очень хорошо и она улыбнулась. Через секунду она сжала губы, чтобы не показаться пассажирам чокнутой, но потом снова улыбнулась.

Странные мы всё-таки существа, – люди. Когда едем куда-то одни или находимся где-то одни, среди совершенно незнакомых лиц, мы боимся показаться смешными, глупыми, ненормальными. Если мы счастливы, зачем же пытаться заглушить это состояние? Почему? Может лучше показаться ненормальным, но зато счастливым? Что плохого в том, что ты улыбаешься или даже смеёшься? Плакать на людях, орать, что, кстати, оказывается, легче, и, происходит чаще, – это, согласитесь, некрасиво. А улыбаться? Разве плохо? Улыбнитесь, читатель.

Вера оказалась во власти своих воспоминаний. Как приятно было думать о Егоре. Как удобно было с ним помолчать, как горячо можно было с ним поспорить. Как хорошо было в его объятиях. Вдруг Вера передёрнулась. “Зачем уехала, дура?” – обратилась она сама к себе, озлобившись. Действительно, зачем? Быть может затем, чтобы на закате своей жизни принести обществу пользы вдвое больше, чем за все свои двадцать три года.

Когда случается горе или беда с тобой, то злоба, жажда мести и боль от несправедливости берут вверх – так устроен человек. Но стоит приложить усилия, чтобы любовь, всепрощение, понимание и осознание преодолели вкупе всю ту ярость и боль, как откроется совсем другой мир и его краски станут намного ярче. Много усилий. Но это того стоит. Стоит наконец понять, что жалеть себя, мстить за себя, да и вообще жить для себя – это игра в одни ворота, в которой невозможно победить, наверное также, как и проиграть, поэтому и смысла в в это игре нет, поэтому стоит жить больше для других. Жаль, только мы редко и только в крайних случаях это понимаем. И продолжаем жить для себя.

Глава Е

Перед глазами Веры за стеклом электропоезда промелькнуло название станции “Изюминское”. “Пора выходить.” – подумала Вера. Она встала, взяла чемодан и вышла в тамбур. Поезд остановился, с шумом открылись двери, и свежий прохладный вечерний воздух ворвался, растрепав волосы Веры. Это был какой-то новый, другой, не такой, как в Петербурге воздух. Она сошла на платформу. Метрах в десяти от себя Вера увидела тех дорогих и близких, которые обещались её встретить. Сколько же она не виделась с ними? Лет пять или может быть семь? Когда они приезжали в Петербург к ним? Да, давно она их не видела. Вдруг одна из трёх встречающих увидела Веру и метнулась с улыбкой к ней. Это была двоюродная бабушка. Её седые волосы трепались по ветру, также как и её лёгкая накидка. Она подбежала к Вере так быстро, как могла. “Господи, ба, дорогая!” – слёзы брызнули из глаз Веры.

Как крепко её обнимала эта маленькая и худощавая старушка. Вера взглянула ей в лицо – как же оно состарилось, сколько морщин, брови стали совсем седые, нос обвис, но глаза – это были всё те полные огня небесно-голубые глаза, заряжающие всё вокруг добротою и любовью. Кожа состарилась, руки ссохлись, но глаза – глаза ещё были полны жизни.

– Ох, ба! – выронила сквозь слёзы Вера и перевела взгляд на подошедших встречающих – двоюродную тётю со своей шестнадцатилетней дочерью, являющейся, соответственно, внучкой бабушки.

– Дорогая наша, наконец-то кто-то из вас приехал в наш Богом забытый край.

Вера улыбнулась. Ей не пришлось натягивать улыбку, чего она опасалась.

– Да не такой уж и забытый! У вас столько всего понастроили.

– Это верно. – резонно заметила тётя.

Она обняла Веру как-то сдержанно, даже холодно. Она мало изменилась, но видно было, что глаза у неё какие-то грустные.

– Машенька! – Вера начала обнимать самую молодую представительницу этого рода. – Как ты выросла! – посмотрев на неё с восхищением сказала она. – Как похорошела. Ты просто расцвела, дорогая!

– Спасибо, Вера! – ответила Маша, и незаметно для бабушки и мамы, кокетливо чмокнула Веру прямо в губы. Вера смутилась: “Где она набралась этого пафоса?”.

Глава Ё

Посёлок, куда прибыла наша героиня, был разделён на две части, как, собственно, здесь их и называли: городскую и сельскую.

Первая её часть представляла собой малоэтажные дома, построенные в пятидесятых и шестидесятых годах прошлого столетия, местами уже облезлые и демонстрирующие свои внутренние составляющие. Гуляя меж этими домами, можно было обнаружить пару-тройку магазинов одежды и обуви, несколько сетевых продуктовых, а в основном маленькие тесные гастрономчики, бизнес-центр, расположившийся в недавно отстроенном доме, несколько новостроек, небольшой рынок и маленькую разрушенную часовню, сквозь сохранившиеся стены которой попадали лучи солнца и освещали городскую часть посёлка.

Дачная или сельская часть от городской разделяло поле. Поле же имело несколько тропинок, ведущих из одной части в другую, но жители, разумеется, чаще всего предпочитали узкий, деревянный, длиною в метров тридцать мост, перекинутый через поле. За полем находился весьма редкий лес, сквозь который можно было увидать расположившееся за ним дачные участки. Деревянные обветшавшие домики сменялись коттеджами, но старых домиков с огородами было намного больше чем коттеджей с аккуратно отстриженной травкой.

Из одной части в другую можно было добраться за двадцать минут. Представляете себе, петербуржец или любой другой житель большого города, вам до дачного участка двадцать минут добираться пешком?

Была, разумеется, и объездная вокруг поля, дорога.

Дом вышеупомянутого нами семейства, состоящего только из представительниц женского пола, был очень симпатичным, уютным и довольно таки большим. Он был отделан сайдингом салатного цвета, имел множество окон, и даже, одно витражное цветное с острым углом на чердаке, спроектированное некогда главой этого семейства, т.е. двоюродным дедом Веры. На первом этаже располагались кухня, гостиная или как здесь её называли комнатой общего отдыха, гардеробная, туалет и душевая комната, второй этаж имел три спальни, на каждую жительницу дома, соответственно. Выглядит всё вполне шикарно, но это не совсем так. На кухне был старый, советский холодильник, работающий бесперебойно, такая же плита, правда, порою выкидывающая фокусы, в комнате общего отдыха стоял телевизор девяностых годов, такой пузатый, а вернее…, но привлекательность этой комнаты заключалась в двух старых, но сделанных из добротного дерева книжных шкафах, где на всех полках плотно прижавшись другу к другу стояли книги. В этой же комнате находился бордовый диван, тоже отдающий стариной, но очень мягкий и удобный. Подле него несколько лет назад был положен ковёр, висевший долгое время на стене. У стены стоял небольшой стол и пару стульев для вечернего чаепития, которое, к сожалению, случалось всё реже. Почему к сожалению? А потому что весьма интересные и откровенные семейные разговоры случались за этим чаепитием. В каждой комнате было уютно и тепло. Глава семейства, о которой мы уже упомянули и который уже почил, продумал постройку дома до мельчайших деталей – каждая комната, кроме кухни, днём была залита солнцем и согревала в холодные дни. Уют поддерживали замечательные пастельных тонов, тоже ещё советских времён занавески. В гардеробной в основном висели вещи Маши, юной модницы. Было, правда, много пуховых бабушкиных платков, присылаемых на каждый новый год оренбургской родственницей. Эту родственницу, что говорится, хлебом не корми, а всё дай повязать: она и днём и ночью и вместо обеда создавала эти согревающие красивые русские вещи.

Теперь мы можем определить, что семейство богатым никогда не было, и в особо голодные времена даже было решено снести некогда пристроенную обширную террасу, (где устраивались чаепития в послеобеденный час и заводились душевные разговоры вечерами), дабы расширить огород. Сейчас средств хватало, но избытка не наблюдалось.

Отмечая, что только три представительницы женского пола населяли дом, мы утаили, что была ещё и четвёртая – небольшая ласковая серая кошечка.

Спальни второго этажа были мало отличительны по габаритам, только бабушкина комната была порядка двадцати метров. Но следует отметить, что некогда там жил и спал ещё и дедушка. С учётом просторности этой комнаты, в бабушкиной спальне сушились различные травы: мята различных сортов, зверобой, чабрец, тархун, хранились семена и находилась, в сезон, рассада.

Во всех комнатах была старая, но ещё очень хорошая мебель, только в Машиной была новая модная, и комната отделана даже с определённым дизайном. И только у Маши был балкон.

Вере была предложена именно эта комната, что очень удручало Машу, однако она переехала в комнату мамы, но, разумеется, не без сцен истерик, типичных для её возраста. Маша предлагала переехать матери к бабушке и поселить Веру в освободившейся комнате, однако это предложение было отвергнуто и по весьма понятным причинам, ведь именно машина комната являлась самой солнечной в доме, и тут же были, как мы уже отмечали, новая мебель и балкон.

Вера, завидев комнату и оценив её обстановку, заметив недовольство и раздражительность в глазах Маши, а также предполагая будущие её ссоры с матерью, хотя бы с непривычки житья в одной комнате и многие другие поводы для них, обнаружив некоторое неудобство и почувствовав дискомфорт, находясь в комнате, любезно отказалась от предоставленного ей жилья. Ликованию Маши не было предела, правда, сначала она выкинула капризик, жалуясь на бесполезность переноса многих вещей и косметики, но, к счастью, она быстро отошла. Вере же была больше по душе чердачная комната с тем самым замечательным витражным окном. Вера была так счастлива снова подняться туда, почувствовать уют той комнатки, вспомнить, как она здесь играла в прятки с соседскими ребятишками, как здесь она написала своё первое стихотворение, как здесь она в дождливые дни так много прочитала книг и так много играла в куклы. В той комнате можно было расположиться, поставить раскладушку, обогреватель, здесь тоже были розетки, а днём было очень светло, как и во всём доме. Бабушка, разумеется, принялась отговаривать Веру от такой идеи, но это было уже тщетно – желание поселиться пришло мгновенно. Пока Вера общалась с бабушкой, Маша на радостях даже помыла пол в чердачной комнате и прибралась там.

Обед, каким встретили Веру, являл собой настоящее пиршество. Помимо основного блюда – изысканной солянки и плова на второе, на столе было множество бабушкиных заготовок: маринованные огурцы, грибочки, лечо, кабачковая икра и множество других интересных съедобных прелестей. Маша, по случаю приезда столь долгожданного гостя испекла шарлотку. Она, правда, пригорела, но была очень сладкой.

Вера, не склонная к обжорству, уплетала всю эту вкуснятину, что говорится, за обе щёки. Поедая всё это и слушая рассказы родственниц, она на некоторое время позабыла и о своей болезни и о всех тех событиях, предшествовавших отъезду. Но наступила ночь. И Вера, хоть и прогулявшись на свежем воздухе, всё же не сразу заснула. Она снова предалась своим грустным думам, воспоминаниям и плакала, плакала в особенности над мечтами о будущем, которого у неё нет.

Утро было солнечное, Вера проснулась чуть позже бабушки и помогла ей с завтраком. Разговор за едой особо не клеился, Вере не хотелось говорить о своей участи, итак всем известной и переживаемой. Тётя отправилась на работу, а Маша побежала к подружке. Бабушка отправилась в огород, Вере ничего не оставалось как последовать за ней.

Так и проходили дни. Свежий воздух, солнце, здоровая пища и чаи из трав крепили днём здоровье Веры, а ночью она его растрачивала на слёзы. Ей очень хотелось обратно в Петербург и совсем забыть о болезни, кинуться в объятья Егора, прижаться к маме, поддержать за руку отца. Но ведь она уже сделала свой выбор, и он не мог быть неправильным, и выбору своему должна быть верна.

Наконец, Вере нужно было устроиться на работу, собственно, сделать первый шаг к тому, ради чего она приехала.

В одно августовское утро, назовём его прекрасным, Вера вошла в небольшое здание, построенное рядом с детским домом. Ей боязно было устраиваться сюда, поскольку детский дом порою получал детей из колоний и уличных беспризорников, но, увы, её подбадривала мысль о творении добра и несении пользы.

“Внутренне убранство” школы не могло не удручить нашу героиню; войдя в него Вера почувствовала какую-то давящую пустоту. Стены были обшарпаны, туалет находился в прямом смысле на развалинах, – в конце коридора отсутствовала стена, находилась какая-то деревянная перегородка, а за ней, среди старых кирпичей и разрухи находились туалеты – уличные туалеты. К своему успокоению, Вера разузнала, что зимой открывают другие туалеты, которые находятся в здании. В школе напрочь отсутствовали зеркала или диванчики, что было нормальным явлением в любой другой школе, где бывала Вера. Пустые голые серые стены, побитые окна, треснувшие подоконники, тусклый свет из свисающих с потолка запылённых лампочек – это больше было похоже на тюрьму, нежели на учебное заведение. К огромной своей радости, Вера обнаружила на одном из этажей висящие на стенах портреты некоторых учёных и писателей. Правда, радость длилась недолго – Вера увидела, как Маршаку кто-то подрисовал изящные усики, Толстому, Льву Николаевичу, безжалостно отодрали кусок бороды, глаз Веры не без отвращения заметил некоторые непристойные надписи и рисунки – не шалость детей удивила её, а другое, – почему по прошествии лета, портреты не заменены на другие или хотя бы просто не сняты, а “зарисовки” детей не замазаны и незабелены. Но, наконец, ознакомившись с заведением и почувствовав его не самую благоприятную атмосферу, Вера направилась в кабинет директора.

Не будем тратить наш прекрасный лес на изложение скучного собеседования с директором детского дома, отметим, только, что Веру взяли, взяли, что называется, с распростёртыми объятиями. Это немудрено: здесь никогда не учительствовали те, кто получали высшее образование в Петербурге. Разумеется, у директора осознание того факта, что девушка приехала из большого города в посёлок работать, вызвало небывалое удивление. Приятная наружность директора, спокойствие духа и харизма расположили Веру к нему и она без особого стеснения и сомнений поделилась с ним своим горем. Вера попросила не распространять эту информацию, ей бы хотелось сохранить её в тайне. Директор, выслушав Веру, погрустнел. Он искренне сочувствовал ей. Грустно стало ему ещё и потому, что он представил, как будет жаль ему учеников, когда молодая учительница, только пришедшая к ним уйдёт от них раньше наступления зимы. Но делать было нечего: одиннадцатый класс оставался без учительницы, тем более последние месяцы обучения в десятом классе велись без преподавания русского языка и литературы. Прошлая учительница, уже будучи в возрасте, умерла в марте, читая сочинение одного из учеников. Замену ей так и не нашли.

Дополнительной причиной принятия молодой девушки на работу не в самое лучшее для такой красавицы (так показалось директору, сравнивающему Веру с некоторыми местными девушками) место, была как раз её молодость. Директору хотелось, и уже давно, разбавить учительский сорокалетний (и старше) состав молодой кровью.

Вера не стала интересоваться безалаберностью работников детского дома, уборщицы и учителей, и с позволения директора приобрела краску, замазала непристойности, и сняла подвергшиеся издевательским действиям портреты.

Глава Ж

Имея цель изложить дальнейшие события, которые будут происходить в Изюминском, нам следует обратить внимание на одно обстоятельство, свершившееся в то время, когда героиню нашу настигла истерика (напомним, это было в поезде).

В тот день, когда Вера покинула отчий дом, в него ворвался Егор, вернувшийся из недельной командировки. Произошло это следующим образом.

Со всех ног, закинув чемодан домой, переодевшись, но не поев, Егор метнулся в дом вериных родителей. Он бы явился сюда раньше, даже на следующий день после того непонятного разговора, оставившего в душе Егора смятение, в сердце – смешанные чувства, но ему немедленно следовало отправиться в командировку. Егор, конечно, звонил Вере, но абонент был недоступен, и социальные сети Вера не посещала. Сообщение, отправленное по электронной почте ответа не получило. За эту неделю как раз Вера успела всё обдумать, поплакать, поприжиматься к маме и набеседоваться с отцом, принять окончательное решение и, в конечном счёте, уехать.

Егор не шёл, он бежал к дому, где жила “дама его сердца”. Вдруг он остановился, перевёл дух. “Что же я бегу, как мальчишка? Надо подумать, что сказать” – помыслил он. В поле зрения его попал магазин цветов. Он зашёл туда и приобрёл – букет алых роз – Вере и лилий – её маме.

Печальную тишину, осевшую в квартире родителей Веры нарушил громкий отрывистый звонок. Потом ещё один такой же.

Мама Веры подошла к двери и открыла её.

– Егор? – чуть слышно произнесла она.

– Да, я. – громко ответил он и подал ей цветы. Егор стоял на пороге с протянутым букетом лилий в одной руке и спрятанным за спиной букетом роз для Веры в другой.

Мама Веры находилась в состоянии отрешённости, поэтому никак не ответила на этот жест.

– Егор, я думаю… – она глубоко вздохнула.

Егор шагнул в квартиру. Из кухни вышел отец Веры.

– Здравствуйте! А где Вера? – обратился он к нему.

– Её дома нет. – ответил тот сдержанно. – Егор, послушай. Мы очень тебя любим и уважаем, но вынуждены тебе сказать, что Веру ты больше не увидишь. – Он сделал несколько шагов навстречу Егору.

– Почему? Что она гуляет с этим… кавалериком?! Думаете, я поверил? Мы любим друг друга, и, если она придумала эту чепуху, чтобы проверить мои чувства, то вот я здесь. И не отступлюсь. Где она?

– Егор, ты должен понять… Мы знаем, что ты всегда был добр к нам, но есть вещи…

– Где она?! – не выдержал Егор.

Он нахмурил брови и посмотрел на мать Веры. В её глазах стояли слёзы.

– Простите меня. – смягчился он. – И, возьмите, цветы, пожалуйста. – мама Веры наконец приняла их. – Но всё же ответьте мне, где моя Вера? – умоляюще произнёс он.

– Егор, ты очень хороший… – начал отец.

– Слышал я уже это! – оборвал он. – Простите, – Егор пытался успокоиться, – но я хочу знать где она и что с ней. – Егор почувствовал, что от него что-то скрывают и что-то плохое. – Что с ней? Я не уйду отсюда, пока не увижу её, – сделав шаг в сторону отца Веры, сказал он.

– Она уехала… – шёпотом произнесла её мать.

– Куда?

Родители Веры молчали: отец непоколебимо, мать, судя по её дрожащим губам, казалось, вот–вот скажет что-то.

– Вы мне всё расскажите! – Егор взял цветы из рук вериной мамы и положил оба букета на комод в прихожей. Он наклонился к её лицу.

– Я вас умоляю! В чём дело?

– Егор… – молвила она, и из глаз её брызнули слёзы.

– Да что же такое происходит?! – вне себя прокричал Егор. Мама Веры подняла глаза на него и ужаснулась, увидев, сколько бешенства в этих глазах молодого человека, всегда спокойного и доброго.

– У неё рак… – забывшись, резко сказала она и в ужасе от того, что произнесла, схватилась ладонью за рот.

Егор стоял не шевелясь с широко открытыми глазами. Прошло несколько секунд.

– Что? – спросил Егор и почувствовав, что теряет равновесие, облокотился на комод.

Мама Веры закрыла лицо руками. Отец Веры подошёл к жене и обнял её за плечи.

– Егор, уходи лучше, – сказал он.

Егор помотал головой.

Отец глубоко вздохнул. В этом вздохе почувствовалось столько печали и негодования, что Егору стало совестно за свою дерзость. Но вдруг его начало колотить, сердце забилось чаще.

– Рак чего? – сжав кулаки, спросил он

– Егор, мы больше ничего тебе не скажем. Ты и этого не должен был знать. Об этом нас просила Вера. Мы очень рады, что знакомы с тобой и о лучшем зяте мы и мечтать не могли, но всё вышло не так, как мы хотели. Мне очень жаль, – его голос дрогнул.

Егор сглотнул. Он почувствовал, что в нём растёт ярость.

– Сколько? Сколько ей осталось?

– Егор, – спокойно и тихо произнёс его собеседник, – от любой информации о ней тебе будет только хуже. Ты станешь что–нибудь придумывать, искать ходы и выходы. Но Вера этого не желает, пойми.

– Но… разве вы не понимаете, что я люблю её?

– Понимаем, – он отошёл от жены ближе к Егору. Она открыла лицо.

– Да вы даже попрощаться с ней не даёте! О, что я говорю… – потирая лоб произнёс Егор.

– Она уже прощалась с тобой. Вера сделала правильный выбор в своей жизни, мы не сразу поняли его, и не сразу оценили. Неужели ты думаешь мы не отговаривали её? – он положил свою ладонь Егору на плечо. – Но она убедила нас. Убедила, что лучше проведёт остаток жизни с пользой для людей, отдавая всю себя. Ведь за этим мы и пришли в этот мир. Желание это её оказалось сильнее страха перед смертью и привязанности к дому.

Егор вцепился в руку несостоявшейся тёщи.

– Сколько? Сколько ей осталось?

Он упал на колени перед ней не столько от желания вымолить правду, сколько от бессилия и посмотрел ей в глаза.

– Четыре месяца… – поддавшись жалости к Егору, молвила она. Она всхлипнула, осторожно высвободила свою руку из рук Егора и ушла в кухню. Егор по–прежнему стоял на коленях. Мысли его смешались. Ведь даже проклятых эти четыре месяца можно было провести вместе, он бы отдал ей всю свою любовь. Он бы увёз её туда, куда бы она не пожелала, он бы с работы уволился, он бы носил её на руках больше, чем она бы ходила, изнемогая от боли в спине, он бы каждое утро ей завтрак готовил, хоть и не любил готовить, да он бы… он бы…

Егор поднялся с колен. Глаза у него были красные, но не от злости, а от напряжения – он старался сдержать слёзы. Он с горечью посмотрел на отца семейства.

Егор вытер глаза, – нет слёз не было, он просто потёр глаза. Он заметил, как на столике в прихожей стоит ваза, в которой всегда стояли цветы для Веры. “Разбить бы её. Разбить о свою голову.” – подумал он и тронул её рукой. Нет, как он может поступить так с любимой вазой своей Веры.

– Я понял, – наконец молвил он. – Хотя нет, я ни черта не понял! Да как вы смогли отпустить её?! И куда? – с вызовом сказал он.

– А как поступил бы ты? Доживал бы, отсчитывая вместе с близкими свои дни. Вера собралась и уехала. А задержи мы её, она бы нам этого не простила.

– Эгоисточка… – вдруг с нежностью произнёс Егор.

– Егор, послушай: это не забудется никогда и даже не вылечится временем, время мало кого лечит, но новые эмоции и впечатления захлестнут память, новые дни и новые переживания отдалят тебя от сегодняшнего дня и согреют душу.

– Что за лирика… – с грустью произнёс Егор. – Это она говорила так?

– Верно.

– Что я могу сделать для неё?

Отец Веры покачал головой.

– Вы издеваетесь…

– Она просила нас, чтобы ты оставил её.

Егор схватил вазу и… прижал с груди.

– Я могу хоть письмо ей написать?

– Не надо.

Вы жестоки. Горе сделало вас такими? Обычно оно смягчает сердце. Вы даже не даёте мне надежды… – Егор был совсем потерян, он безотчётным движением поставил вазу на место.

– Егор…

– Можно я хотя бы в её комнате посижу, прошу вас.

Отец вздохнул.

– Ну проходи, – разрешил он.

Егор вошёл в комнату своей возлюбленной. Какой давящей была пустота в этой комнате! Он сел на край её кровати. Повсюду висели и стояли рамки с фотографиями: здесь маленькая Вера с большой собакой, здесь Вера пошла в первый класс, тут она с папой ест крабов на берегу моря, а здесь… здесь они. Сидят, обняв друг друга крепко–крепко. А на лицах столько счастья! В глазах столько блеска. Егор взял эту фото–рамку и начал с грустной улыбкой разглядывать брови, нос, щёки Веры. Какая же она у него красивая! Какие волосы, какие локоны! Как много бы отдал сейчас, чтобы прижать их к своим щекам.

“Верочка… ты дура!” – оборвал он свои размышления этой внезапной и злой фразой и покраснел. Но на самом деле, разве не дура? Наверное, нет – она много читала, всегда стремилась к знаниям, всегда совершала какие-то открытия, она таскала Егора по музеям и выставкам. Глаза Егора начали наполняться слезами. Он глубоко вздохнул и взял подушку Веры (бельё было не снято) и уткнулся в него лицом. Она пахла Верой… Таким нежным и таким знакомым ароматом… Да, запахи сильно бьют по памяти. Они быстрее окунают человека в воспоминания и больнее сковывают сердце, нежели какие‐либо памятные вещи или фотографии. Егор вспоминал, как бывало, Вера начнёт что–нибудь быстро и сумбурно рассказывать, потом прервётся, обратив внимание собеседника на изменчивость погоды, кривое дерево или какого-то чудного прохожего, потом, попросит повторить о чём она говорила и продолжит дальше. Бывало, она рассказывала что-то с толком, с расстановкой, вкладывая в рассказ, что говорится, всю свою душу. Егор вспоминал её особые истории, неповторимые по своей забавности, когда она со своими подружками занималась разного рода чудачествами. “И где же сейчас эти подружки? Почему они не остановили её?” – подумал Егор и глубоко вздохнул. А может они её и отпустили и поняли, а только он один дурак её не разумеет, хочет, чтобы она была рядом с ним. А ещё лучше – здорова и, как обычно, весела. Егор не знал, что последнее время, когда всю большую часть она ходила по врачам, сдавая те или иные анализы, она предпочитала проводить досуг с ним, с Егором. Только с ним. А с подругами как-то и звонки стали реже, и приключения потеряли свою забавную пикантность, и они подавно не знали, что Вера больна. Да, две её лучшие подруги не отпустили бы её, просто схватились бы за неё и держали, пока она не передумает уезжать. А она бы и не передумала, – вышел бы скандал. Узнав о её участи, они стали бы чаще видеться и рассказывать только весёлое. Но они не знали… Вера просто медленно и заблаговременно уходила у каждого из жизни, из сердца, из головы…

Егор вышел из квартиры в растрёпанных чувствах, правда, менее растрёпанных, чем в прошлый раз. Тогда его грызла досада от непонимания ситуации, сейчас же его охватило отчаяние. Единственное, что отчётливо понимал он сейчас, так это то, что он больше никогда, никогда не увидит своей Веры. И даже её родителей. Хотя быть может тесный город Петербург как–нибудь сведёт их на улице и они будут долго–долго разговаривать о своих делах и заботах.

Егор недоумевал, как Вера смогла убедить рассудительных и мудрых своих родителей в своей правоте, в своём, как она это видела, смысле жизни. “Сумела убедить?” – да, именно так выразилась её мать. И откуда в ней этот дар убеждения? Чаще всего в спорах выигрывал он, Егор. Или… она просто не хотела оставлять его в дураках. Ведь, мужчина, по определению сильней и убеждать должен он… “Как много я о ней не знал, ” – подумал Егор. А знал бы о ней много, так может и интерес к ней потерял бы, а ведь без этого и любовь гаснет. Так, кажется, когда-то говорила Вера… “Но, нет, дорогая, на любовь это не влияет” – поспорил он с ней в мыслях.

Что ж… Егор был не в самом лучшем расположении духа, ему было горестно и чтобы он мог сделать, чтобы отдохнуть от этих переживаний? Быть может поехать к родителям, поговорить с отцом, чтобы тот похлопал по плечу, положить свою тяжёлую голову маме на плечо? Или может быть к другу, кажется, сегодня футбол…? И, возможно, сложись всё по-другому, равнодушная к футболу Вера сидела бы с ним рядом и за каждый забитый гол любимой Егором команды, она бы кричала звонкое “Ура!” и радовалась не меньше, чем он. Егор с благодарностью вспоминал, как легко Вера его отпускала в спорт-бар и как жертвовала совместными прогулками во имя его рыбалки с друзьями, с какой доверительностью и смирением она позволяла ему вдруг внезапно куда-нибудь уехать. Она доверяла ему целиком и полностью. Да, Егор сам себе так не доверял. Нет, Егор был вполне уверенным в себе молодым человеком, но, как ему казалось, плохо себя знающим, а, следовательно, и самому себе не полностью доверяющему, зато доверяла ему Вера и это ценно.

Так к кому же пойти и куда? Увы, наш герой брёл домой и уже с бутылкой коньяка.

Глава З

Август подходил к концу, Вера несколько раз созванивалась с родителями, порывалась позвонить Егору и написать в социальных сетях, но она пресекала это желание. Вера понимала, что услышав голос любимого, поговорив с ним, она привяжется к нему и он к ней, она снова поверит в своё золотое будущее, забудет реальную жизнь и в итоге поломает жизнь парню своими звонками и слезами.

Вера уже перестала плакать перед сном, но всё же бывало она всхлипнет несколько раз, жалея себя. Но за все те ночи, которые она проплакала, она ни разу не теряла рассудок, и то проклиная всё на свете, то благодаря высшие силы за отведённый срок на жизнь, она с напряжением заставляла верить себя в то, что всё то, что ни делается, всё к лучшему. Конечно, выкинуть из головы всё прошлое и прекрасное было крайне сложно. Вера то со слезами, то с улыбкой вспоминала какие-то моменты из детства, свои приключения, путешествия, открытия, праздники, свидания с Егором, шутки. Молодость… и как могло быть всё иначе.

К счастью, Вера не обезумела от своего горя. Вера изо всех сил старалась легко и просто общаться с бабушкой, Машей и тётей. Вера шутила, Вера общалась, Вера жила и жизнь была жизнью.

Отношения с Машей у Веры, правда, сложились не сразу, ведь Маша представляла собой очень интересную личность – она вроде была лучшей подругой самой красивой и классной девчонки в школе, тоже весьма капризной и дерзкой, а следовательно, имела в классе и в школе авторитет, и в то же время порою она чувствовала, что ей не нравится весь тот пафос, который необходимо было демонстрировать на людях, на переменах и даже на уроках, но уход из крутой школьной компании не сулил ничего доброго. Порою она была какой-то неуверенной в себе и потерянной. Возможно, это было неизбежным следствием ухода отца из семьи в её раннем детстве, а возможно, её внутреннее состояние слишком противоречило её внешним атрибутам.

Несмотря на всё это, Маша держалась с Верой в очень хороших отношениях, и их взаимная симпатия начала расти. Правда, Вера недоумевала от дерзости и пафоса, демонстрируемого периодами перед матерью и бабушкой, но пока что не решалась заговорить с ней на эту тему.

Вера призналась себе как-то раз перед сном что ожидала большего тоскования по дому, но здесь ей было достаточно комфортно. Ей понравилась эта жизнь. Но вскоре предстояло добавить в эту жизнь то, зачем она приехала. Настораживало её одно обстоятельство – грядущая учительская деятельность в школе при детском доме. Какой там менталитет? Какие там дети? Жестокие и озлобленные? Униженные и бедные? Несчастные… Как они её воспримут? Как воспримет их она? И… адекватные ли они? Вера с ужасом представила, как кто-то из них на уроке, вдруг ни с того ни с сего возьмет и выбросится из окна. Да… всякое ведь может случиться. Она ведь совсем не знает их, совсем не знает жизни, которой живут они… И всё-таки верно ли она поступает, ведь можно было бы и по–другому в этот мир принести добро за столь непродолжительный срок, отведённый ей судьбой. Кто знает? Кто подскажет? Будущее… Наступающие события пугают и радуют одновременно, своей неизвестностью. Этим жизнь и прекрасна – как скучна она бы была, если бы мы всё знали наперёд.

Глава И

Предполагая, что весьма непатриотично петербургскому писателю повествовать о событиях, происходящих лишь в Изюминском, мы уделим внимание прекрасному северному городу на Неве; тем более то, что там будет происходить имеет значение для верного и наиболее точного толкования смыслов нашей истории и будет иметь прямую связь с жизнью нашей главной героини и даже оказывать некоторое влияние на эту жизнь.

Город этот, как некоторые верные сыны Отечества, обзывают его городом Петра или колыбелью трех революций или цивилизацией России или как–нибудь еще, к счастью, нам не известных званий и величаний, испытывал на себе разгар лета – в этом году первая половина августа выдалась жарче июля. Остатки пуха, с которыми так не экономично обошелся тополь, распространились по всем переулкам и скверам, а также частично в метро и автобусах. Они лезли в рот, в глаза, но привыкшие к этому жители мегаполиса, стараясь не замечать его, шли на свои работы и отправлялись по своим делам, которые, будем надеяться, являлись благими и полезными для добрых людей. Среди этой толпы, зажмурившейся от палящего петербуржского солнца (да, и такое чудо иногда появляется в нашем замечательном городе), шел молодой человек. По виду его можно было точно и безошибочно определить – он что-то потерял. Но потерял не кошелек, сумку или что-то вещественное, а что-то духовное, так сложно достающееся человеку и трудно понимаемое и опознаваемое им, но так легко теряемое. Это чувство. И это чувство – любовь. Но нельзя сказать что этот молодой человек был лишен его окончательно, но вид его оставлял желать лучшего. Глаза его были наполнены невероятной грустью и непримиримой злобой, а взгляд являл собой пустоту и отрешенность. По синякам под глазами и опухшим векам можно было судить, что человек этот пил, и пил безмерно на протяжении нескольких дней. Волосы его были взъерошены. Человек шел один, совсем один, среди толпы. Толпы, где каждый шел с какой-то целью, где взгляды каждого выражали задумчивость, или, что приятнее, – любовь, либо еще что-то, но никак не пустоту, по которой мы так легко приметили ничем не отличавшегося в одежде или в ходьбе молодого человека. Правда в походке чувствовалась какая-то неряшливость, но она передавала в себе душевное состояние человека, обусловленное тяжестью на сердце. Этим молодым человеком был Егор. Мы оставили его, когда он еще только купил себе первую бутылку коньяка, – на сегодняшний день, таковых выпито было семь. Егор с такого самого дня потерял весь смысл своей жизни, по ночам он выл, выл страшно, так что соседи сверху вызвали раз скорую, думая, что сосед снизу страшно заболел и и изнемогал от боли. Но дверь скорым помощникам не была отворена. На следующий день после возвращения Егор пошёл на работу, но уже через несколько часов покинул ее, а вечером друзья потащили его в бар. Егор напился там, и, вместо желавшего ему от друзей веселья и отвлечения от тягостных мыслей, он подрался с кем-то, что было несвойственным поведением для него, и был выставлен из бара. Друзей его, соответственно, постигла та же участь. После они пошли к несчастному другу домой, развлекали его картами, по пять раз выслушивали одни и те же обзывательства в адрес Веры и ее родителей. Устав от этого, один из друзей предложил сходить расслабиться, куда-нибудь "к женщинам", – бордели и прочее официально запрещены в этом городе, но есть места, как и в любом даже самом консервативном городе, где расцветает, так называемая, свободная любовь… За это предложение молодой человек чуть не получил в нос от пьяной руки Егора, успев увильнутся… Следующий день практически ничем не отличался, преданные друзья преданно пили и горевали вместе с Егором, разделяя его участь и представляя себя на его месте. Попытка растормошить друга, вернуть к жизни не увенчалась успехом, а была наказуемой, что выразилось в неожиданном для молодых мужчин выставлении за пределы квартиры близкого друга. С той ночи, оставшись один, Егор и начал выть. Голос его хрип, сердце болело, какие-то мысли, чаще всего противоречащие друг друг посещали эту некогда светлую голову. Чувства его смешались, мысли спутались, цыпляясь одна за другую. Но спустя несколько дней что-то в голове, еще непропитое подсказало ему выйти на улицу и прогуляться.

И вот теперь мы видим таковым нашего несчастного героя. Его несчастье несложно опровергнуть, но он сам внушил себе это. Шел и шел наш молодой человек. Шел по центру великого города, как вдруг перед ним вырос собор – нет… не Казанский или Исаакиевский, а – Преображенский. Этот небольшой, но вполне величественный, с четырьмя белыми массивными колоннами, собор, как и большинство церквей находился в противоречивом географическом положении. Нам уже привычно видеть церкви рядом с памятниками революционерам. Основная улица, ведущая к этому стасовскому шедевру цвета солнца, именуется улицей Пестеля. Примечательно и то, что на этой же улице располагается ещё один храм таким образом, что собор “смотрит” прямо в него, т.е. церковь в церковь. Уникальность же этого петербургского христианского здания в том, что оно никогда не закрывалось для богослужений, правда, одно время здесь правили обновленцы, т.е. раскольники.

Завидев выросший перед собой храм, Егор подумал: "Опа! Бог! Здравствуй!”. Жажда испытать Божью волю, скукота или тяга к спасению, но что-то все же занесло его в церковь.

В ней было светло и тихо. Народу было немного, пару человек что‐то покупали в свечной лавке. Догорали свечи, чувствовался легкий запах ладана. Егор прошел вперед. Справа от себя он увидел молодую женщину, стоящую у иконы и что-то быстро шептавшую. Он прошел вперед так, чтобы увидеть ее лицо целиком. Посмотрев на нее он усмехнулся с мыслью: "Чего молиться-то? На лице ж написано, – счастливая." Егор находился рядом с женщиной, и она заметила его и его смешки, но не предала значения и усердно молилась. Наконец она закончила и с доброй улыбкой обратилась к Егору:

– Я могу вам чем-то помочь?

Егор сначала несколько оторопел, затем ответил со злобной улыбкой:

– Мне кажется, что здесь помогает Бог.

По-прежнему улыбаясь, милая женщина мягко ответила:

– Но Бог помогает через людей.

"Какое глубокомыслие!" – чуть не произнес Егор и усмехнулся своей мысли.

– Что случилось у вас?

“Да, так я и рассказал.” – снова со злобной усмешкой подумал Егор.

Но через минуту он уже сидел с этой женщиной и докладывал о том, как бессмысленно он проживал последние дни. Он, разумеется, как подобает всякому сильному мужчине, избегал подробностей, но отметил, что причиной его длительного запоя стало расставание с любимой девушкой.

– И, понимаете, она мне что-то лепечет, что нашла другого, но я-то знаю, что это ложь. Самая глупая из всех женских лживостей и ошибок.

– Вы попытались что-нибудь узнать? Какая может быть реальная причина?

– Нет. Откуда я знаю?! – взбесился Егор.

– Не возмущайтесь. – тихо произнесла женщина. – Мне кажется, вы, как будущий муж должны были понять или разузнать…

– Должен! – с гневом перебил Егор, – но я нашёл более простой путь. На тот момент. Точнее я знаю… Моя Вера больна.

– Имя у неё такое… – самозабвенно произнесла собеседница Егора. – Чем?

– Не знаю, но больна сильно. Неизлечимо, по-видимому. Но я не понимаю, зачем она уехала? Ведь мы могли что-нибудь придумать или… – Егор осёкся, неожиданный колющийся комок подступил к горлу и готов был вырваться наружу.

Женщина заметила это и пошла к чану со святой водой, налила полный стакан и поднесла Егору.

Тот взял его, отпил залпом полстакана, проглотил, выдохнул и сказал:

– Спасибо. – ему стало легче.– Или мы хотя бы могли куда-нибудь съездить вместе – продолжил он, – или не знаю, может даже свадьбу справить… Не знаю, что будет потом… Мне она нужна сейчас.

– А вы подумайте, что будет потом, как вы будете жить без неё и сможете ли.

– Не хочу!

– А вы всё же подумайте.

Как ни старался Егор представить своё будущее без Веры, оно никак не представлялось. Нет, это невозможно! Как жить без неё? Зачем жить? Чем заниматься?

Егор сам не замечая дороги, добрёл до Летнего сада. Он сел на скамейку, опёрся локтями в колени, и положил голову в ладони. Полная горечи, солёная, скупая слеза скопилась в его глазу и неспешно стекла по лицу. Он вытер её.

“Да что ж это я?” – воскликнул он в мыслях, вскинул голову, и ветер вытер слезу. Посмотрел вокруг: у дерева стояла молодая женщина и ждала, пока её малыш, сидя на корточках, налюбуется жучком в траве. В другой стороне резвился молодой папа с двумя детьми: один ёрзал на его плечах, а другой пытался раскачаться на папиной руке. Совсем рядом, на соседней скамье сидела парочка, смотря в небо и что-то весело обсуждая. Всё это было жёсткой проволокой, колящей сердце. Егор резко встал и пнул скамью. Затем сел обратно и глубоко вздохнул. “Нельзя мне сдаваться!” – подумал он. “Просто нельзя.” Он закрыл глаза, потом закинул голову и посмотрел в небо. Жизнь вокруг перестала существовать: он перестал слышать смех детей, пение птиц, реплики и слова. Он разглядывал небо: оно было голубое–голубое, солнце стояло в зените и пекло, но Егор этого не замечал. Он вгляделся в небо и замер, как будто увидел в нём что-то особенное, неподвластное человеческому глазу. Он закрыл глаза и почувствовал лёгкий ветерок. Жизнь потихоньку начала доноситься до его ушей.

– Господи… – прошептал он. – Не дай мне погибнуть, не дай мне раскиснуть… Дай мне сил и терпения. И прошу тебя, очень прошу – дай мне увидеться с Верой, как бы она не выглядела, чтобы она не говорила, во что бы не была одета. Мне всё равно. Просто дай мне её увидеть.

На следующий день Егор отправился в церковь. Он походил по ней, поизучал иконы, полюбовался росписью на стенах, но, к сожалению, ни одной путной мысли не пришло ему в голову. Он вышел из церкви и начал думать, что ему просить у Бога и у него ли? Как жить дальше?

Трудно было понять, что действительно нужно – сила воли, чудо, терпение, но глупо просить у Бога, Вселенной, Высших сил чего-то неопределённого, грош – цена таким мольбам, поскольку не получив ожидаемого, человек начинает гневаться на Бога. Нельзя Бога просить, чтобы что-то свершилось, этого не свершится, но попросить помощи, чтобы свершить это самому – это верно.

Вдруг Егор остановился – его осенила потрясающая мысль и он взмолился вслух:

– Господи, помоги мне определиться! Помоги понять, чего я хочу.

Глава Й

Наступил праздник знаний – первое сентября. Вере предстояло знакомство с одиннадцатым классом, трудным классом – подростки, которых уже так потрепала жизнь. Вера видела ребят на линейке, она волновалась, стоя там. Но Вера сумела себя перебороть. Она подошла к двери, за которой находился… находился другой, незнакомой ей мир. Набравшись храбрости, она дёрнула ручку двери и вошла в класс. И остановилась. Вера улыбнулась и стала смотреть на каждого ученика по отдельности, начав с дальнего к ней ряда. В классе стояла гробовая тишина, все смотрели на неё: кто-то с удивлением, кто-то с интересом, кто-то с равнодушием.

– Здрав… – Вера осеклась и чуть не вскрикнула, встретившись взглядом с последним из тех, с кем она устанавливала зрительные контакты, процесс установления которых длился не более двух секунд.

За последней партой сидел молодой человек, один не просто за партой, а во всём ряду один. Его взгляд приковал к себе взгляд Веры. “Дьявол!” – пронеслось у неё в голове. Вера ужаснулась собственной мысли, но не могла оторвать своего взгляда. Она смотрела ему прямо в глаза – это были мелкие тёмно–карие, почти чёрные глаза. Колючие. Так показалось Вере в третью секунду вглядывания. Вера попыталась отвести глаза в сторону, но не смогла. Это был невозможный взгляд. Нельзя сказать, что тяжёлый или злой – нет, это был необъяснимый. Вера не могла понять, чем она так приковалась к этим глазам. Позднее она объяснила себе: в этом взгляде было что-то особенное, нечеловеческое, по–своему привлекательное и умопомрачительно чарующее. Наконец совзглядчик медленно отвёл глаза в сторону, и в это мгновение Веру передёрнуло, как будто отпустило. Немного помолчав она произнесла:

– Здравствуйте, ребята! Меня зовут Вера Андреевна. Я буду вести русский язык и литературу, – Вера снова улыбнулась.

До сих пор мы не упоминали об улыбке Веры? Она была очаровательной, милой, и что самое главное – искренней. В лице Веры не было ничего особенного или интересного, это было лицо обыкновенное – нельзя сказать, что писаное ангелами, но вполне красивое и приятное.

Вера снова улыбнулась – как она обрадовалась, увидев, что ей улыбаются в ответ. Вера полурешительно двинулась к учительскому столу, оглядела стул – клея и кнопок не было, и она с уверенностью уселась.

– Итак, давайте знакомиться. Я приехала к вам из Санкт–Петербурга, здесь я живу у родственников в сельской части. – С губ Веры не сходила улыбка, правда, Вера начала чувствовать некоторое волнение: во-первых, из-за весьма негромкого ответного приветствия, во-вторых, из-за молодого человека, напугавшего её, а в-третьих, из–за гробовой тишины, не покидающей класс; и улыбка становилась всё более натянутой. Вера открыла журнал – в списке значилось около сорока фамилий. Она подняла глаза на ребят:

– Но вас здесь значительно меньше.

В ответ – тишина. Тогда Вера обратилась к милой девочке, сидящей за первой партой:

– Скажи, пожалуйста, где остальные?

– Это список давний, кого-то перевели, кого-то, – девочка затихла.

– Кто-то сдох, – раздался голос с усмешкой.

Вера посмотрела на парня.

– Люди смертны, чë. – хихикнул он.

Вера не знала, что ему ответить, но виду, не показала, лишь значительно промолчав, снова обратилась к милой девочке:

– А сколько вас сейчас должно ходить?

– Человек пятнадцать.

– Хорошо. Спасибо. Что ж, пробежимся по списку, никакого урока и просто немного пообщаемся, – Вера вновь озарилась своей очаровательной улыбкой.

Класс хранил тишину.

Вера стала внимательно изучать сидящих перед собой ребят, и взгляд её потускнел: она увидела сальные волосы, растянутые рукава свитеров, грязные ногти, а у некоторых и руки. Она вспомнила своих аккуратных, чистеньких, элегантно одетых одноклассников из обеспеченных семей, к одной из которых принадлежала она сама. Это было столкновение двух миров. Мира чистых спокойных доброжелательных подростков и злых, грязных и невежественных, каких она видела сейчас перед собой. Она посмотрела ребятам в глаза и поймала в основном грустные, озлобленные взгляды и один небрежно ехидный и полный равнодушия. Только две девочки, сидящие на среднем ряду за первой партой смотрели на нее доброжелательно. Обе были с аккуратно собранными волосами в хвостик и с чистыми ногтями. Они сидели с прямой спиной, прилежно сложив руки на парте. Девочки внимательно смотрели на Веру, чуть улыбаясь. "Что делают здесь эти милые создания?" – промелькнуло у нее в голове. Вера невольно перевела взгляд на парня лет пятнадцати, облокотившегося всей массой на парту. Он сидел, сжав кулаки. Вера с брезгливостью посмотрела на его жирные волосы и гнойные прыщи вокруг рта. Но самым ужасающим были глаза и выражение лица этого юного человека. Это были стеклянные злые глаза сорокалетнего пьяницы с темным прошлым. На щеке его она заметила крупный шрам, а на виске свежий рубец. Их взгляды встретились: злобный и пустой, и испуганный и какой-то проникновенно жалостливый. У Веры сильно забилось сердце, она пыталась выдержать этот взгляд на себе, но еще секунда и она сдалась, почувствовав тяжесть в голове, вызванную зрительной борьбой – Вера отвела взгляд. "Убийца наверно" – пронеслось у неё в голове и дрожью обдало пальцы рук.

Во избежании путаницы в дальнейшем, мы сразу обозначим имя этого героя. Его звали Свят, полное имя – Святослав.

Вдруг Вера услышала скрип стула – парень за третьей партой вызывающе раскачивался на нём и ехидно улыбался. Первое, что захотела Вера – это сделать ему замечание, но желание расположить ребят к себе было сильнее. “Верно, лидер.” – промелькнуло у неё в голове.

– Молодой человек, расскажите о себе.

– Что рассказать? – продолжая раскачиваться, откликнулся парень. – Петя зовут. С русским у меня туго, литру вообще ненавижу, так что отношения у нас не сложатся, – с уверенностью ответил он.

Вера рассмеялась.

– Отчего же?

– Ну я же только что объяснил.

– Думаю, ты не прав… – по–доброму улыбнувшись ему сказала Вера. – Итак, давайте сейчас каждый по очереди представится и расскажет коротко о себе, – обратилась она уже к ребятам. Некоторые ребята кивнули.

Когда очередь дошла до парня, взгляд которого испугал Веру, прозвенел звонок. У Веры в голове возникла небольшая дилемма: с одной стороны ей не хотелось оставлять его единственного не высказавшимся, а с другой – ей всегда самой не нравилось, когда их класс задерживали на перемену. Но всё само собой разрешилось: некоторые ребята, в том числе Пётр, встали и взяв вещи, направились к выходу из класса. Вера встала и поблагодарила ребят за внимание, взгляды Веры и того парня снова пересеклись, и Вере снова стало не по себе.

Возвращаясь домой, Веру тревожила мысль о том, почему так жутко ей становилось, встречаясь взглядом с одним из учеников. Она, что типично для женщины, помучила себя странными догадками, но вскоре переключилась на мысль иную. Она обдумывала, насколько милой и насколько строгой ей должнО быть с ребятами. Мысль о том, что с ними у неё разница в возрасте значительно меньше, чем с учителями, обнадёживала её на верный и быстрый поиск языка, что называется, “общего". «Надо встать на чью-то сторону – либо быть с ребятами за одно, и идти против учителей, либо наоборот.» – подумала Вера. Мысль была резка, но правдива. Второй вариант не прельщал, какие бы положительные моменты она в выборе его не обнаруживала. Если она сблизится с младшим поколением и умудриться даже стать любима ими, то ненависть коллег будет обеспечена. “Почему, почему никогда невозможно быть любимым всеми, кто окружает? Ведь всегда найдутся, да хотя бы один, кому ты не понравишься и станешь ненавистен. И каким бы хорошим ты ни был и как не стремился бы всем угодить и быть совершеннее, найдутся и те, кого будет бесить твоя "хорошесть" и эти стремления.” – с раздражением думала Вера. Идеальностей не бывает, золотую серединку найти, ох, как сложно и, Вера, еще немного поразмыслив, пришла к выводу, что любить она здесь будет прежде всего ребят. И жить она будет ради них. Они несчастнее учителей. У них нету семьи, дома, тепла и как же не хватает им любви и нежности! Разумеется, Вера четко осознавала, что семьи и дома она им не заменит. Но понимать их, полюбить их сможет, тем более они уже ей все понравились. Это ребята трудные, но ведь и приехала она сюда не отдыхать, а жить, прожить отведенный ей судьбой (в которую она так яростно не верила), остаток жизни не для себя, не себя делая счастливой и любимой, а этих, обездоленных ребят. И, как показалось Вере за этот первый урок, что не такие уж они и сложные. Не такие злые, обиженные, все ненавидящие. Наоборот, добрые и милые. Они даже улыбались ей.

Следующий день не предвещал ничего необычного. Вера провела уроки, исполнила свой учительский долг – задала задания, дети её в большинстве своём слушали. Так прошло несколько дней, несколько дней очень похожих друг на друга. Вера хорошо справлялась с возложенной на неё ответственностью, была пунктуальна, терпима, благосклонна. Некоторые дети, на удивление директора, который всегда был в курсе всех событий, даже делали уроки и не выкидывали фокусов.

Но Вере безусловно хотелось дать детям нечто большее, чем просто знания, ей хотелось порассуждать с ними, поспорить, где надо, сблизиться с ними, но это было не так уж и просто. Постепенно её уверенность в том, что она смогла расположить детей к себе росла, и Вера решила позволить себе взять небольшое ремарочное, отступительное то есть, слово во время урока по литературе.

Чем это было вызвано? Бог его знает, скорее всего желанием Веры высказаться, поделиться с ребятами своими сокровенными мыслями, тем самым создать атмосферу, благоприятно влияющую на духовное сближение. В такие моменты Вера была всегда какой-то воодушевлённой, она преображалась. Такие моменты знал и чувствовал Егор. Ах, как же они оба скучали по этим чудесным мгновениям, по этим интересным беседам и мыслям, если не глубоким, то очень тревожащим, будоражащим сознание, как сказал бы кто-нибудь, тем мыслям, которыми они делились друг с другом. Это происходило не часто и оттого было так ценно и приятно.

Речь эта короткая, этот самодельный вдохновенный монолог имел место быть и не выделялся из общего контекста.

Не поторопилась ли она с такой речью? Столь откровенной и неожиданной? Читатель с грустью, согласиться, что, наверное, в случае Веры, лучше торопиться.

– Когда мы имеем, – мы не бережём, а потерявши – плачем. Общеизвестное выражение, но ведь действительно, мы оцениваем порою многое только тогда, когда потеряем. Так как же оценить и быть счастливым? Вы потеряйте то, что имеете: деньги, славу, любимого человека, веру в себя и т. д., тогда и только тогда поймёте насколько ценно, а скорее всего, бесценно, то, что имели, тогда же и поймёте, какими вы были счастливыми. И станете бережливее относится к тому, что имеете. – Она подумала и добавила: Теряйте, и оценивайте, иначе не оцените никогда! – Она снова подумала и добавила: Так устроена жизнь.

Такое откровение не могло не иметь последствий. Хотя дети весьма вдумчиво её выслушали, они ничего не ответили, но через день к Вере после урока, подошёл тот самый напугавший её молодой человек с колючими, как ей тогда показалось глазами. Его звали Михаил, – Миша.

– Разрешите обратиться?– негромко произнёс он, как бы стараясь не отвлекать Веру Андреевну от прочтения домашних заданий, к которым она приступала сразу же прямо в классе после уроков, и вовсе не потому, что дома нет этой учёной атмосферы, легко настраивающей на проверку сочинений или контрольных, и даже не потому что тяжело носить тетради до дома, – нет, Вере очень нравилось читать детско-юношеские творения, нравилась работа, и не терпелось заниматься этим. Педагогическая деятельность стала для неё большим и приятным открытием, она и не подозревала, что сможет так увлечься.

Вера углубилась в работу, и вовсе не услышала вопроса Миши, но она почувствовала, как кто-то стоит рядом с ней и, оторвавшись от своего дела, повернула голову и подняла глаза на подошедшего. Ей снова стало не по себе, увидев перед собой этого ученика, и сердце забилось чаще, когда Вера обнаружила, что в классе никого нет, кроме них двоих.

– Я могу к вам обратиться? – произнёс ученик.

Вера кивнула и силой отвела взгляд в сторону.

– К чему столько откровенностей с простыми неумными подростками?

Вера удивилась неожиданности вопроса и постаралась скрыть свой страх перед ним, замаскировав его высокомерностью.

– Тебе не по нраву? – посмотрела она на него снизу вверх.

– Мне? Хм… что вы теряли, чтобы так распинаться?

– Мне кажется или ты дерзишь? – Вера не теряла самообладания.

– Но вы не в протестантской школе для прилежных деток из благополучных семей.

– Я понимаю. – Вера встала со стула и оказавшись наравне с собеседником продолжила, но мягче: – Тебя, по-видимому, не оставило равнодушным сказанное мною?

– Как вам сказать… – Миша качнул головой и собрался было сделать шаг к выходу из класса, но остановился и добавил: – По-вашему, следует терять, чтобы понять значимость того, что потерял, чтобы потом уже наверняка ценить вновь данное… Мы все знаем, что прошлое не изменить, а будущее неизвестно, и как же тогда понять, что это, другое действительно ценно. И как смириться с болью утраты? Мы переживает из-за прошлого, боимся его, но разве это не мазохизм? Но это всё к процессам обратимым… А если жизнь свою – как тут поступать?

Вера задумалась. Миша не стал ждать ответа и вышел из класса.

Немного сгрустнув и решив для себя, что этот ученик лишь хотел продемонстрировать свои мысли, узрев в этом желание принизить её и предотвратить дальнейшие её откровения, убедив себя, что такие откровения являются крайне необходимыми для общения и сближения, и более того для проявления силы воли перед этим дерзнувшим умником, Вера вновь обратилась с сочинениям детей.

Но не знала Вера, что никаких претензий к её учительскому поведению не имел этот молодой человек, и более того, не знала она и даже предположить не могла, насколько близким станет ей именно этот “дьявол”, и сколько он ещё поведает ей, и сколько она ещё будет с ним, только с ним одним откровенничать…

Глава К

Вере действительно нравилась её работа. Сочинения детей были очень разные, к сожалению, весьма скудные по содержанию и с изобилием ошибок. Вера понимала, что детям не хватает развития, не хватает воображения, не хватает интеллекта, чтобы написать достойное сочинение, более того, дети здесь не просто ленивы, как многие обычные дети, но к лени добавляется ещё и столь раннее разочарование в жизни, они не видят смысла в постижении наук и приобретении знаний, полагая, что многого они всё равно не добьются. И откуда же взять энтузиазм? Вера чувствовала, как некоторых откровенно не волнует их успеваемость, этому подрастающему поколению сложно было внушить что-либо о пользе учения, но тем не менее Вера старалась, была самоотверженна и креативна в плане подачи материала и работы над ошибками. Так она думала, а, в сущности, она ничем не отличалась от других учителей, только лишь своей молодостью и как ни странно весёлостью. На одном из последних уроков Вера заметила как многие сутулятся, облокачиваются на руку или на соседа или просто в какие-то моменты кладут голову на парту. Вера не делала замечаний, только в определённые моменты просила их особого внимания. Только две девочки за первой партой всегда радовали Веру своим стремлением к знаниям, прямой осанкой и готовностью ответить. Хоть кому-то она здесь была небезразлична… Вера ошибалась – она всем здесь была интересна…

Но, возвращаясь домой, Вера думала совсем о другом.

Размышления её были следующими: “Если человек сидит в удобном для него положении, это означает, что его мозгу легче воспринимать и обрабатывать информацию. Но… лучше было бы иметь привычкой сидеть прямо, не наклоняя голову и не подпирая рукой. Просто школа начальная выматывает нас и сидение прямо становится для многих тяжёлым и ненавистным, поскольку учителя нам это приказывают или требуют этого от нас. Мы раздражаемся. А дома, пока родители не видят, сидим и делаем уроки (если делаем, конечно) в удобной для нас позе. И все эти гимнастики, бассейны – они никогда уже не смогут привить нам любовь к сидению с прямой спиной. Читаем книгу, смотрим фильмы мы уже в привычных для нас позах, чаще всего вредоносных здоровью. К сожалению. Ребёнок должен полюбить сидеть прямо, получать от этого удовольствие, чувствовать себя комфортно, а не видеть в этом насилие, давление и сложность. Сидеть прямо – это естественно, удобно и приятно. Вот как это должно быть. И эту привычку следует вырабатывать с малолетства. Но раз уж здесь это не так, то не будем дёргать этих ребят, заставлять их, раздражать своими наставлениями. Мне же нужно им знания дать, и чтобы они их легче восприняли, следует не принуждать их, не делать замечания и создать благоприятную атмосферу в целом.”

После очередного урока по литературе Миша подошёл к учительнице.

– Я все эти дни имел слабость раздумывать над вашим простым, но всё же интересным высказыванием. О ценностях потерь, – уточнил он. – Вы дерзнули это высказать даже в форме совета. Хм…

Вера молча с удивлением посмотрела на Мишу – её поразило, как он легко, но мастерски выстроил фразу, а ведь многие здесь и трёх слов связать не могут.

– Знаете в чём бесполезность ваших замечательных изречений?

“Дерзит”, – подумала Вера, но не придала этому значение.

– Бесполезность их в том, что не та аудитория перед вами. Кто мы и что нам терять? Свободу? Выбор? Надежду? Мечту? – он на секунду замолчал. – Всё что мы могли, мы уже потеряли. И, позвольте заметить, даже не оценили. Слишком маленькие были. Но, впрочем, сказанное вами трогает.

Вера не заметила, как он вышел из класса, её приятно взволновала хорошая речь ученика.

Вечерами, после проверки контрольных и домашних заданий своих учеников, Вера находила себя скучающей. Она то придавалась своим школьным воспоминаниям, воспоминаниям о Егоре, безусловно, то представляла как бы она жила в будущем. Порою в часу одиннадцатом у неё с бабушкой случались прекрасные беседы, беседы обо всём: о далёком, о близком, о родном, о чужом, о природе, книгах, картинах, фильмах. Вера иногда думала, что никакой пользы и никакого толка в этих самых минутах нет, ведь она не делает не для кого ничего доброго в такие моменты (но и ничего дурного тоже, а ведь если не дурно, значит – это хорошо?), но они были такими приятными. Иногда беседы случались и на четверых, иногда они с Машей сидели у неё в комнате, разговаривали, порою переходя на шёпот, а порою безудержно и громко смеясь. Часто по вечерам Маша ходила гулять с друзьями. Постепенно, Вера и сама не могла вспомнить того поворотного момента, когда отношения между ней и Машей завязались, и сейчас Вере казалось, что она становилась довольно близким другом Маше. Вера поражалось тому, насколько открытыми и ранимыми могут быть дети в таком возрасте. Неужели она сама была такой?

Но в один вечер Машу как будто подменили. Тогда она собралась гулять в компании, в которой был мальчик “безумно нравившейся” ей, как она выражалась. Это уже не первая её симпатия, и не первое свидание, и Маша знала, как опять же она выражалась: “кое–какой толк в отношениях”. Этого мальчика позвали по просьбе Маши как бы невзначай.

Маша накрасилась, надела одну из своих любимых кофточек, и только, когда Вера зашла к ней напомнить, что они вместе планировали на сегодняшний вечер приготовление пирога, вспомнила об этом и сдержанно улыбнувшись, извинилась. Вера не то чтобы была обижена, ей стало как-то больно. Ведь она так хотела провести время с Машей, научить её чему-то, поговорить с ней о сокровенном, Маша стала ей как младшая сестра, за которую Вера невольно чувствовала, что несёт ответственность. Вера была отрешена, и будто что-то предчувствуя (а так случается с некоторыми больными, – их чувствительность становится тоньше) старалась уговорить Машу не уходить. Маше это не понравилось – завязался напряжённый разговор, исходом которого стало следующее.

Вера выбежала из дома вслед за племянницей.

– Стой! Не права ты! – выкрикнула взволнованная Вера, держась слабеющей рукой за ручку двери.

Маша на секунду остановилась, качнула головой и пошла дальше.

Никому ведь не покажется странным или необычным крикнуть "постой", а потом уже остановившемуся, переведя дух, тихо, но с волнением сказать то самое главное, ради чего останавливали. Но тут все вышло по–другому, и сложно представить как красивую фразу, истинную по своему содержанию, сложную по конструкции можно прокричать. Но Вера именно прокричала, потому что эта мысль пульсировала у нее в голове, как бьется сердце у взволнованного человека. Она чуть пробежала и прокричала фразу, которую, возможно лучше было бы сказать тихо и проникновенно:

– Для того, чтобы почувствовать глубинные чувства, испытать истинную любовь, к этому нужно быть готовым, но не стоит практиковаться на мимолётных романах – они отнимут первозданную чистоту этого прекрасного чувства! – воплем издалась эта фраза из Веры.

Её услышали, наверное, не только соседи, но и жители других домов в округе. Сколько было мощи в этой фразе! И сколько было в ней правды!

Вера иссякла. Кажется, с этой фразой она отдала всю свою жизненную энергию этому миру, состоящему из нескольких домов. Но, выходит, в несколько раз сильнее должна будет вернуться ей эта жизненная энергия.

Маша остановилась. Ей захотелось посмотреть на расчувствуювшуюся тетю, доведенную до этого состояния ее же самой. Она обернулась и увидела ее, чуть согнувшуюся, в позе мольбы. Маша призадумалась и быстрыми шагами устремилась к ней.

– Вер, Вер, а что разве у тебя до Егора никого не было? А? – произнесла она, подойдя к тете.

– Нет. – уверенно ответила Вера.

– Нет, я не в этом смысле, – чуть смутившись сказала она. – В смысле что никогда ты не встречалась что ли ни с кем до него? Никогда не влюблялась?

– Нет.

– И что поцелуйчиков даже на спор не было? И в бутылочку никогда не играла?

– Какой спор? Ну, в бутылочку пару раз играла, но это давно было, и такие подростковые глупости редко кого обходят.

– А может быть ты просто жалеешь, что любила лишь однажды?

– Я до сих пор люблю. Конечно, не жалею. Я бы тогда не смогла полюбить так сильно.

– А я хочу! – отрезала Маша. Хочу влюбиться по уши. Сейчас. Окрыленной ходить, понимаешь? И даже пусть мое сердце пострадает, израсходуется, как ты сказала, но зато это чувство прекрасно, и я хочу этого сейчас! Чего я ждать должна?! И что дальше будет, кто знает?

– Ты осознаешь это только потом, видимо… – выпрямляясь и отводя взгляд в сторону, произнесла Вера.

– Ну и ладно! Я хочу чтоб у меня был парень и все.

Маша с вызовом, характерным для совсем молодых еще девочек, посмотрела на Веру. Затем быстро улыбнулась, как бы на прощание, и пошла. Вера с грустью посмотрела ей вслед и тихо произнесла:

– Жаль тебя. Да и только.

Но вдруг Вера увидела, как Маша резко остановилась, развернулась и пошла обратно к Вере.

Подойдя, она смело и несдержанно спросила:

– А жила тогда?

Вера не сразу поняла, что хотела сказать Маша и она, заметив это, пояснила:

– Жила ли ты, когда твои подружки по вечерам лазили со своими парнями по крышам, пили вино, шутили и целовались? А ты сидела дома целыми днями, смотрела сериалы и пыталась писать сценарии? Я знаю, знаю, как ты проводила время. Скучнее некуда. И я знаю, что тебя по-любому грызла досада, что у твоих одноклассниц были парни, их отпускали в клубы. Ты до Егора ни с кем не встречалась. А я так не хочу, хочу переполненную событиями юность! Пусть в ней будут ошибки, но зато не у телека лучшие года свои проведу!

Маша помолчала.

– Что сериальчики с глупыми шутками не так пагубны для души как курение травки на ветру на крыше Питера? – съязвила она. – А? Ты ж за душевным, так сказать, восстановлением приехала? Я уже насиделась у телека, мама только сейчас разрешила мне до десяти, до одиннадцати гулять, раньше всегда в восемь загоняла. А самое интересное после восьми в тусовках и начинается. Других и на ночёвки пускают. А я хоть сейчас повеселюсь.

– Ну да… хочешь выпить какой-нибудь дряни до рвоты? В ментовку угодить? Этим часто тусовки заканчиваются.

– О-о, не учи меня жизни! Сама ещё только из гнёздышка выпорхнула. – выпалила Маша, – и как они тебя отпустили…

Маша повернулась и, сделав несколько шагов навстречу приключениям, остановилась и вернулась к Вере:

– И чего ты приперлась сюда? Вправлять мозги своим ухоженным Петербургом мышлением? О, как я завернула, – сама себе удивилась Маша. – Слушай, тех, кого ты, как тебе кажется, учишь жизни, знают ее лучше тебя раз в тысячу. Да, они жили и живут, как скоты, ничего святого. И выше им не стать. Но! – Маша подошла ближе к Вере. – Они жили и живут. И тут ты такая просвещенная благовоспитанная преподавать им приехала. Да выучат они твой русский! И без тебя литру почитают, а много им и не надо: писать умеют, кто такой Пушкин – знают и ладно. Но, нет, ведь их надо просвещать, у них есть таланты, они способны стать кем-то больше, чем работниками завода и привокзальных забегаловок! Конечно, могут! Но только без твоего просвещения. Обогатиться они могут и пришив кого-нибудь и обокрав умело! На местных нариков работать могут. Пробьются. Чего ты сюда проповедовать приехала? Доживала бы уже у себя спокойно…

У Веры отключился слушательный аппарат, так как рефлексия напала на неё, и печаль окутала разум. Действительно, что она здесь делает? Ради чего она здесь?

Маша заметила, что Вера как-то проникновенно и грустно вглядывается куда-то вдаль, и не замечает её. Маша пожала плечами, быстро выдохнула и пошла прочь. Вера посмотрела ей вслед и заметила, как та скрылась в наступающих сумерках. Заключительные слова Маши совсем убили последний слабый огонек надежды в Вере на нужность своего существования.

Маша пришла домой в начале первого. Она была встречена воплем мамы и укором бабушки. Маша молча всё выслушала, оглядела обеих и попросила расступиться, дабы подняться к Вере на чердак. Это вызвало новый всплеск эмоций мамы и покачивание головой бабушки. Маша и сама понимала, что Вере нужен покой и вполне вероятно, что она уже давно уснула, но всё же желание поделиться с ней пережитым взяло вверх и она, несмотря на негодование матери поднялась к ней.

Вера подрёмывала, держа в руках всё тот же сборник рассказов Чехова, глубокий сон вот-вот должен был подступить к ней, но чуткость её дремоты мгновенно распознала лёгкий стук кулачка Маши в дверь. Вера отозвалась – Маша вошла и плотно закрыла за собой дверь. Вера приподнялась на кровати. Маша выглядела какой-то потерянной. Волосы её растрепались, а кофта как-то небрежно была сдвинута с левого плеча. Вера вопросительно посмотрела на неё.

Маша съёжилась.

– Ты была права. – тихо и с грустью произнесла Маша, направляясь к окну. Оно было открыто настежь – ночи в этом краю очень тёплые. Маша аккуратно присела на подоконник, что в принципе мало походило на него и сложила руки в ладони. Лунный свет освещал Машу. Картина была по истине завораживающая: витражное окно приняло удивительное очертание и бросало различные по цвету оттенки. Наряд Маши в лунном свете выглядел впечатляюще.

– Сначала всё было нормально. – продолжила Маша. – Мы всей компанией гуляли, выпили немножко, шутили. А потом ребята начали расходиться. Я обрадовалась, – мы с ним остались наедине. Я думала, мы мило побеседуем, посмеёмся вдвоём, а он взял… и начал руки свои распускать…

Вера покачала головой и с сочувствием посмотрела на Машу.

– И что дальше? – тихо спросила она.

– Я пришла домой.

– Да… долго вы гуляли.

– Из него ещё столько мата лезло… – Машу передёрнуло.

Он мне кофточку порвал – сказав это, Маша поправила её, но она снова съехала с плеча.

– Вер, – проникновенно произнесла Маша, и чуть помолчав продолжила:

– Ты прости меня.

Сказав это, она слезла с подоконника, подошла к Вере и села к ней на кровать.

– Ну что ты, милая! – Вера обняла её. – А что ж ты со всеми ребятами не пошла?

– Но он мне так нравился, я и не против была, но не так сразу же. Ну! Где романтика, где нежные слова…

– И, слава Богу, что их не было.

– Я разочарована.

Вера прижала Машу к себе и та положила голову ей на плечо:

– Он просто понял, что нравится тебе и решил взять своё.

– Ну да. Какая ты умная, Вера!

– Я? – Вера рассмеялась, – да я ещё большей дурочкой в твоём возрасте была, но к счастью, не влюблялась.

– Ты прощаешь меня? – Маша подняла голову и посмотрела на Веру блестящими от слёз глазами.

– Да, прощаю, конечно. Только не плачь.

– Хорошо.

– И так поздно домой больше не приходи.

– Да лучше утром.

– Нет. – улыбнулась Вера.

– И прости меня ещё…– она потупила взгляд. – В общем, ты огромная молодец, что приехала сюда!

Огонёк надежды снова вспыхнул и стал сильнее. Быть может для того, чтобы стать сильнее, его и нужно было и вовсе потушить, чтобы зародился новый, иной…

Глава Л