Варнаки, или сказ о сибирских разбойниках

Разные люди жили в селах и деревнях Матушки – Сибири. Да и судьбы у них были разные. Жизни свои проживали – всяк, как мог. Может, как ума хватало, а может, как на роду написано было. О некоторых и сказать было нечего, жил вроде человек, а вспомнить-то и нечего… Но были такие!… О них до сих пор по Сибири легенды да сказы ходят.

Стояло туманное прохладное утро. По дороге тянулся небольшой обоз. На передних козлах, зябко кутаясь в зипун, сидел атаман Власка. На дрогах, прижавшись друг к другу и укрывшись попоной, спали мужики. Власке не спалось. Лошади шли мирным шагом, «козья ножка» тлела в уголках рта, а мысли, как надоедливые пчёлы, роились в голове, не давая покоя. Что-то тревожно было на душе у атамана. Вроде всё прошло удачно, и мужики целы, и удача справная, а в душе – смута, и какая-то неведомая ему прежде тоска, нет-нет да и захлестнёт душу. А может это грехи смертные да загубленные души преследуют его. Так ведь знал, на что шёл. И всё же рука всё реже и реже поднималась, чтобы перекрестить лоб. Знать, тянут грехи. Ох, как тянут…

Туман стал опускаться. Первые лучи солнца пробивались сквозь верхушки деревьев и освещали берёзки в золотом наряде, что стояли по обочинам дороги. В лучах солнца листва заиграла чистым золотом… Да, повидал он на своём веку этого золота. За последние годы, что промышлял разбоем, столько его перевидал, что и не счесть. Да только радости-то и нет…

Помнит Власка, как поначалу не было в нём этой злости и ярости. Напускал свирепый вид да распалял себя, чтобы, не дай бог, мужики какой слабинки в атамане не приметили. А потом всё пошло как по маслу и покатилось, и поехало. Никого не щадили: ни женщин, ни детей, ни стариков. Кончали на месте, чтобы концы в воду. Вдруг в памяти всплыла не такая уж давняя история, да в таких подробностях, будто вчера всё было…

По тракту проезжала карета. Степан с Павлом, выскочив из засады, схватили лошадей под уздцы, Антип топориком раскроил голову вознице. Из кареты мужики выволокли девушку и хорошо одетого барина. Тот что-то хотел сказать, но его оглушили прикладом по голове, вмиг раздели и в исподнем оттащили в овраг. Потом раздался выстрел, мужики вернулись быстро… Испуганная барышня, совсем ещё молодая, дрожала как осиновый лист. Двое парней, Григорий да Михайла, смотрели на неё, разинув рты. И впрямь, барышня та пригожая была.

– Ну, что уставились?!– Степан грубо дернул девушку за руку, стал снимать с неё кольца.

Девушка не сопротивлялась, губы её дрожали, а по щекам текли слёзы. Большие глаза, полные слёз, с мольбой смотрели на этих невесть откуда взявшихся лохматых мужиков. Чего в них было больше – страха или мольбы о пощаде, сказать трудно. Но грубые мужские руки резко дернули серёжки, порвав мочки, и те вместе с каплями крови оказались на грязной ладони разбойника.

– Не надо, пожалуйста, не надо!– шептала девушка.

Но её никто не слушал. Сняли драгоценности, одежду. Девушка зарыдала в голос. Антип взял её за волосы и вопросительно посмотрел на Власку.

–Кончай! – сказал атаман.

И резкий взмах ножа пересёк горло девушки. Брызнула кровь. Антип брезгливо отбросил тело девушки в сугроб. Потом распрягли лошадей, перегрузили скарб на дроги.

–Приберите, – сказал атаман, указывая на тело девушки и повозку.

Несколько человек быстро уложили тело в сани и спихнули их в овраг…

А потом послышался звон бубенцов, мужики по команде схоронились в сугробах по обочинам дороги. Увидев жандармов, сопровождавших карету, он дал знак – замереть, и карета проехала мимо…

–Да, дожил, – зло пробормотал Власка – Покойнички являться стали.

Потом, досадуя на самого себя, нехотя, с натугой перекрестил лоб…

Не спится Катерине… Проснулась среди ночи и лежит… Кровать – то большая, перина пуховая, одеяло тёплое, а холодно одной в постели… Всё реже стал появляться дома Власка, всё реже стал миловать свою Катюшу. Конечно, понимала Катерина, что муж ради неё да детей пошёл на это. Да только тревожно и тяжело на душе…

Да… Власка, когда-то ласковый да заботливый, стал совсем другим. Он по-прежнему красив, разве что седина ранняя по кудрям серебрится. Конечно, возмужал, стал серьёзнее и суровее. Ясное дело – от такой-то жизни…

Затяжелели веки Катерины,… и видит она себя молодой. Идёт она с подругами к околице, где гармонь заливается. Парни шутками встречают девчат, а глазами всё Катюшу провожают. Да ещё вдогонку припевки разные поют:

–Катерина, как картина…

– Хороша да хороша, да коли бы наша-…

Да, хороша девушка да и рода старинного казачьего. Красавица, умница и работница справная.

Уж не раз и сваты наведывались, но только смеялась Катюша. А родители не неволили любимую дочь свою. Ведь только семнадцать минуло. Да и братья стеной стояли:

– Не неволь Катю, батя!

–Вона мать расхворалась, так весь дом на ней держится.

–Успеет ещё…

А дом-то не маленький, и хозяйство тоже. Но по хозяйству отец с братьями управляются, а Катя все больше по дому. Да, редко ходила она на гулянье. Тогда уговорили её подружки, а тятенька платок красивый из города в подарок привёз. И шла в тот вечер Катюша по деревне, как королева со свитою.

Вдруг в конце улицы показались всадники. Девушки с шумом бросились врассыпную. Одна Катя продолжала спокойно идти, как ни в чем не бывало. А впереди всех на вороном коне скакал парень. Его раньше в деревне никто не видел. Красив, глаза горят, конь в мыле… И вдруг его конь встал на дыбы перед девушкой.

–Стой, Зверь! – крикнул парень.

И от крика ли его, от испуга ли, но вдруг сжалось сердечко у Кати. А парень лихо соскочил с коня, подходит к ней и смеётся:

– Чо, спужалась?

– Ну вот ещё!– зарделась девушка.

Тут подъехали другие парни. Начались шутки да смех.

– Ну что, Власка, как тебе наши девчата?

Тот в ответ только смеялся:

– Да что сказать, и вправду такой красоты отродясь не видывал!

Катюша смутилась, румянец покрыл и без того алые щёки. Набравшись смелости, подняла она глаза. И оборвалось сердечко… Перед ней стоял высокий, красивый, широкоплечий парень. Чёрные глаза его светились лаской и нежностью.

–Как звать тебя, красавица?

Девушка еле слышно прошептала:

– Катерина! – и быстро пошла к подругам.

А за околицей уже собралась молодёжь – парни в красивых рубахах, девушки в нарядных кофтах и цветных юбках. Но самое главное – это расписные платки на девичьих плечах, тут уж у кого краше…

Пела гармонь на разные лады- то весело и задорно, то печально и нежно. Несколько красивых девичьих голосов выводили «страдальную». Как только подошла к подругам Катерина, среди парней пробежала волна оживления. Из толпы вышел Степан, здоровый парень, силач и работяга. В развалку подошёл к девушке:

– Почто поздно так, Катя? Заждались тебя!

–А чего меня ждать? Гуляйте себе, а я тут постою да на вас посмотрю.

–Да без тебя какая радость гулять-то? Вот теперь можно и поплясать. Пошли?

–Ступай, Степан, пляши, а мне нет ни какой охоты, – и Катя отвернулась к подругам.

Степан вздохнул, почесал затылок и пошёл к парням, слушать их насмешки. Уже не раз отказывала Катя Степану, но тот с завидным упрямством повторял и повторял свои предложения. А гармонь заливалась, звала… Девушки, красуясь, приплясывали на месте. И вдруг все головы повернулись в одну сторону. Катя тоже посмотрела …По улице с парнями шёл тот, что скакал на коне. На нём была красная рубаха-косоворотка. Парень подошёл прямо к Кате, слегка наклонил голову набок и сказал:

–Ну, здравствуй, Катерина! Не откажи со мной сплясать! – и протянул руку. Катя как в тумане протянула ему свою…, и поплыла земля под ногами…

Да, кажется, это было совсем недавно, а вот уже и дети подрастают. И жизнь вроде у них сложилась, и в доме достаток. Да только что-то не в радость он становится. Можно нарядиться, как королевна, да что толку- куда пойдёшь? Соседи и те косятся на неё. Правда, в глаза смотрят заискивающе, улыбаются. Да видна их дешёвая вежливость. Из страха они перед ней рассыпаются. Ведь она – жена грозного атамана!

В большом городе у крупного промышленника Ильи Петровича была дочь. Звали её Нинель. Жили они в большом доме, обставленном по последней моде. В хорошем достатке жили. Илья Петрович, рано овдовевший, души не чаял в своей дочери. И хоть он весь был поглощён работой, но дочери внимания и заботы уделял много. И гувернантку ей нашёл хорошую и библиотеку собрал большую, а как подросла да расцвела – женихов начал присматривать.

Но не интересовалась женихами Нинель. Гимназию закончила хорошо. И всё больше за книгами в библиотеке сидела.

– Голова-то не палата, может не выдержать, – говорил отец. – Шла бы ты хоть с молодёжью пообщалась. Вон сколько молодых да богатых парней на тебя засматриваются. Хоть бы в оперу или на бал съездила.

– Полно, папа, мне и дома хорошо. А книг у нас, слава Богу, много, так что не скучно мне. А про парней я и не думаю.

– А пора бы уже присматривать себе подходящую партию. Вон чем Аркадий Ильин тебе не пара? У его отца дело хорошее, надёжное. Сын ему помогает. А с тебя глаз при встрече не сводит. Слюнки так и бегут! – и отец разразился заливистым смехом.

– Да полно вам, батюшка… – Нина смутилась и ушла в свою комнату.

Там села в глубокое кресло, зажгла лампу и раскрыла книгу. Что-то не читалось. Взгляд упал на портрет матери, что висел на стене. Не помнила Нинель свою маму. Вот только по портрету и знала. Да ещё со слов отца. Бывало, выпьет он немного, достанет маленький портрет и плачет: «Марфа моя любимая! Почему ты меня покинула? Разве не любил я тебя? Не баловал?» А маленькая Ниночка подойдёт к отцу, прижмётся к коленям и тоже заплачет. Отец погладит её по головке, поцелует в лобик: – Расти, дочка, умницей да красавицей, как мама твоя. Нинель и впрямь красавицей выросла. Глаза огромные, чёрные. Волосы длинные, густые. Черты лица тонкие, правильные. Стройная, гибкая. Осанка гордая, поступь легкая. По улице идёт – люди оглядываются. И была у Нинель тайна…

А тайна эта была – книга. Да не простая, а волшебная. Книга та и не книга вовсе, а собеседник живой. Вот встанет перед Нинель какая-нибудь задача. Откроет она книгу, а ответ – уже готов. И сразу всё ясно да понятно станет.

А попала эта книга к ней очень странным образом…

Возвращалась как-то Нина из гимназии. Темнело уже. Девушка шла быстрым шагом, прижимая к себе учебники. Начался дождь, подул ветер. И вдруг как загрохочет всё вокруг, как засверкают молнии. Вздрогнула девушка и пустилась бежать. До дому оставалось рукой подать, как вдруг перед ней появилась женщина. Странная какая-то, волосы распущены, глаза горят, а она смеётся и танцует… Встала Нинель как вкопанная, ни рукой, ни ногой пошевелить не может. А женщина та к ней всё ближе и ближе подходит, в глаза смотрит, смеётся.

–Не бойся ничего! Возьми, доченька, книгу эту. И дар мой возьми в придачу!– и протянула книгу.

И что странно, дождь как из ведра, а книга – сухая. Машинально взяла девушка книгу, подняла глаза, чтобы поблагодарить странную женщину, а её-то и нет. Как будто и не было…

Прибежала Нина домой, вся мокрая до нитки, учебники все намокли. А книга та – сухая! Спрятала её Нина подальше, чтобы отец не нашёл, сама переоделась в сухое. И тут почувствовала девушка, что навалилась на неё какая-то слабость, пол закружился под ногами…

Пролежала она в горячке две недели. Каких только докторов не приглашал к ней отец, целые консилиумы собирал у её постели. Поправлялась Ниночка медленно. Да и вести она стала себя странно. Всё больше тревоги вызывало у отца её поведение. Всё время стала проводить в библиотеке. И раньше любила дочь сидеть за книгами, а тут совсем оторваться не может. А то явится в кабинет отца, посмотрит ласково и скажет:

–Не тревожься, батюшка, всё у тебя завтра сладится. И товар пойдёт, и компаньоны на твои условия согласятся.

Дивился отец. Он никогда не посвящал дочь в свои дела, да и разговоров о деле при ней не вёл. И что странно – вправду на завтра всё шло, как она говорила. А ещё была у Ильи Петровича от дочери маленькая тайна: одна женщина, роду не знатного да и не очень примерного поведения. Но взяла она его за душу. Ну не каменный же он, столько лет вдовствует. Так где-то раз в неделю позволял себе пускаться во все тяжкие. Ох, и жаркие же были эти ночки. Что за баловница да придумщица была его Ксюша. Да только вот до денег и подарков уж очень жадная. Но прощал ей это Илья Петрович за ласки её сумасшедшие. Но от дочери это скрывал, всё делами отговаривался.

Как-то заходит Нина в кабинет отца, странно так на него смотрит и говорит:

–Оставь её, батюшка. Не ты ей люб, а деньги твои. А ей что ты, что другой – всё равно. Лишь бы деньги давали. – И вышла.

Долго не мог прийти в себя Илья Петрович: «Кто мог дочери сказать про Ксюшу?» Всех перебрал – никто не мог! Домашние не знают, а в том доме, где они миловались, кроме них никого не было. Да и извозчиков он всегда разных брал.

–Чудно! Ты смотри, как по- взрослому говорит. Я и сам знаю, что Ксюшка – стерва продажная. Но откуда Нина это знает? Вот вопрос.

Далёкая сибирская деревушка Малая Уря, это забытое Богом место, стояла в стороне от большого Московско-Сибирского тракта. Как говорится, подальше от царя да от начальства.

Когда-то опальные казаки с Дона, повздорив с атаманом, облюбовали это место. Позже здесь стали селиться "странные люди" – так называли пришлых. Никто не спрашивал, что привело их сюда, откуда они. И только породнившись, и то не всегда, узнавали историю того или иного рода.

Со временем деревня разрослась, появились справные пятистенки. Стали выделяться своим хозяйством и достатком некоторые семьи. Но какой-то бунтарский дух ходил по деревне, не давая мужикам жить и работать на земле спокойно. Если пьянка – то с драками, да такая, что вся деревня сходилась стенка на стенку, ведь тут все были знакомые или сродственники. А после, с побитыми мордами да сломанными рёбрами, долго пили мировую да лобызались по пьяни. Но если, не дай Бог, беда у кого приключится – сойдутся всем миром и помогут.

Уютно разместилась деревня на берегах шустрой речки Урьки. Не широка речушка – сажень десять от берега до берега, а как разольётся по весне – так будто и впрямь река! Две улицы тянулись по обоим её берегам. С одной стороны деревня прижималась к косогорам, покрытым берёзовыми перелесками, а с другой – уходила в степь, в разнотравье. Обе улицы имели застройки добротные, всё больше пятистенки да крестовые дома из толстых лиственничных брёвен. А наличники да узоры на воротах – это уж у кого краше! Каждый хозяин с любовью вырезал да выпиливал, порой и мастеров нанимали, но чаще справлялись сами. Как говорили старые люди, коли с любовью да душой сделано, так и житься будет хорошо да любо.

На краю улицы, что ближе к косогору, почти у самой околицы стояла небольшая изба без лишних украс, но ладно когда-то поставленная, аккуратно и с любовью. Время пощадило её, и она весело смотрела своими окнами вдоль улицы. А жил в этой избе старый дед Иван. Колдуном местным считался. Травы разные знал, людей лечить брался. Но нраву был весёлого да и выпить не дурак. Так что если и не получилось чего, отболтается – обиду никто не таил. И не боялся его никто. А что колдуном звали, так то, больше в шутку, да в память о его жене – покойнице. Вот та точно колдовкой была. И порчу могла напустить, и падёж на скот. Ну и лечила, конечно. А красавица была писаная. Любил её Иван пуще света белого. И по травы с ней ходил, и в лечении помогал – так и научился кое-чему. Да померла колдовка, молодой совсем померла.

В грозу дело было. Кругом всё грохотало, сверкало, дождь лил как из ведра. А она в одной нательной рубахе, с распущенными волосами выскочила во двор, да давай смеяться и по двору бегать. А потом упала и затихла. Иван бросился к ней, а она не дышит. Глазами неподвижными в небо смотрит и улыбка на губах…. Взялся он её трясти, к себе прижимать, целовать – всё без толку. И взвыл Иван нечеловеческим голосом…

Давно это было. Долго горевал, пил Иван. Да верно люди говорят – время лечит. Постепенно успокоился. Но про женитьбу даже слышать не хотел. Так и жил на краю села один, пока в прошлую осень не появилась в его доме Марфа.

Дед Иван стоял на крыльце. Солнце садилось за крышу соседнего дома. Холодный осенний ветер лениво, но настойчиво лез под душегрейку.

– Идри твою корень! – незлобно выругался старик.

Он сегодня был трезв. Да и то, проснулся среди ночи от какого-то предчувствия. И вот целый день шатается из угла в угол, места себе не находит. Заняться ничем не может, руки не слушаются. Он сел на крыльцо, закурил самокрутку. Старый пёс подошёл, ткнул теплой мордой в колени.

– Что, старый, жив ещё? – Иван потрепал пса.

Тот благодарно лизнул хозяину руку.

– Ну-ну! Без нежностей! – отпихнул собаку старик. – Вот, псина, какие дела. Живём мы с тобой, как два старых пня, никому не нужны. Ни себе, ни людям. Вот была бы жива моя Машенька, так и счастье было бы живо. Может детки бы народились. Весело было бы. Эх! – и на глазах Ивана появились слёзы…

Вдруг пёс навострил уши и поплёлся к калитке. Оглянулся на хозяина, несколько раз гавкнул и завилял хвостом.

– Совсем рехнулся, старый. Ну, кто там может быть?

Но пёс стоял у калитки и незлобно лаял.

– Эх, зараза, нет тебе покоя, да и мне не даёшь, – Иван, кряхтя, поковылял к воротам.

Калитка со скрипом отворилась.

– Свят, свят! – закрестился Иван, отступая во двор. Ноги стали, как ватные. – Мария! Машенька! – прошептал он, оседая в грязь.

– Здравствуйте! – и девушка смело шагнула во двор. – Что с вами, дядя Иван?

Тот очумело смотрел на девушку, мотал головой, но ничего сказать не мог.

– Я не Мария! Я ваша племянница, Нина. Моя мама была родной сестрой вашей жене, – девушка пыталась поднять старика. – Пойдёмте в дом, я вам всё расскажу.

Долго не мог прийти в себя Иван. Но постепенно из рассказа девушки стал немного понимать, что происходит. Её сходство с женой было очень сильное. Ведь он помнил свою Марию совсем молодой, и будто не было прожитых в одиночестве лет. Он силился понять, о чём говорит Нина, но в голове была одна мысль «Мария! Мария!»

А когда страсти улеглись, Иван спохватился:

– Чего же это я так сродственницу встречаю?! – и засуетился по дому.

Когда закипел самовар, гостья вышла из комнаты переодетая и немного отдохнувшая. Иван поставил на стол нехитрую снедь.

– Чем богаты, – смутился он.

– Не беспокойтесь. Я не голодна. Вот только устала очень, – Нина разлила себе и Ивану чай.

– Надолго ли к нам? – сдавлено спросил он.

– Навсегда! Если, конечно, вы не против.

– Что ты, что ты! Вот радость-то какая! Да живи, сколь хошь! Места хватит. Вот только провиант у меня скудный.

– Это ничего. Как-нибудь. Руки – ноги, слава Богу, на месте. Да и деньги есть. Проживём, – совсем другим тоном сказала Нина.

– Мать твою Марфой звали?

– Да, Марфой.

– А давай, дочка, я тебя Марфой звать буду. Вроде, как в память о матери. Мне жена про неё много говорила. Да и то, имя твоё в нашей деревне странно звучать будет, пересуды разные пойдут. А так будешь дочкой моей, Марфой. Новая жизнь – новое имя.

– Марфой так Марфой! Я согласна, – каким-то новым для себя голосом сказала Нинель.

Откуда взялась в деревне Марфа, никто толком сказать не мог. Просто появилась и всё. Порядок навела в доме, во дворе. Иван стал ходить чистым да сытым. Но даже по пьяни, никто не мог у него выведать, что за девка живёт в его доме.

–Дочь она мне, Богом данная – вот и весь сказ.

Дочь – не дочь, но для жены молода. Да ещё бабы говорили, что больно на его жену – колдовку та девка похожа была. Много судачили про неё местные бабы, подойти с расспросами к ней пытались. А она так посмотрит своими огромными глазищами, что у смельчаков тех душа в пятки уйдёт, страх да беспокойство одолеют. И бежали они от этих глаз куда подальше. На селе она редко появлялась, всё больше дома была. И хоть сторонились и побаивались Марфу деревенские бабы, а чуть что, к ней за помощью обращались. Знаниями она владела огромными, хоть и молода на вид была. Да ещё даром каким-то особым обладала, чего никак не могли понять бабы. Нет, конечно, были и у них в селе бабки знающие, но не со всякой бедой они могли справиться. Коль хворь мальца прихватит, или роды у кого трудные – шлют гонца к Марфе. Та не отказывала, приходила. Прямая, в чёрном платке, молчаливая. Глаза большие, мудрые. Войдёт в избу, крест перед иконой наложит. Лёгкий поклон всем отвесит. И сразу вокруг тишина воцаряется… Не одну жизнь спасла.

А только вскоре и с Иваном беда приключилась. Как-то вечером, зашёл он к другу-соседу своему Григорию. Странный какой-то. Встал посреди избы, поклонился в пояс на все четыре стороны и сказал:

– Проститься я пришёл! Жена моя, Мария, за мной ныне ночью придёт!

–Сдурел, старый, что ли?– Григорий с домочадцами уставились на него.

–А понимай, как хошь, да лихом не поминай! А ещё прошу, если что, пособи Марфе, дочке моей. Гордая она, сама помощи не попросит. Так что просьбу мою помни – пособи!

Ещё раз поклонился всем, шапку на голову одел и в сени вышел. Да вдруг вернулся и с какой-то странной улыбкой сказал:

– А гроза ныне знатная будет!

На том и ушёл. И впрямь, в эту ночь гроза разразилась не шутейная! Всё громыхало да сверкало так, что не приведи бог!..

А на утро пришла к Григорию Марфа, попросила помочь с похоронами Ивана. Григорий долго не мог прийти в себя. Потом оседлал коня и поехал к уряднику…

Вот так и осталась Марфа совсем одна, вроде и народу вокруг полно, да уж видно судьба такая – в стороне от людей держаться.

Обоз медленно приближался к знакомым местам.

– Слышь, атаман, кажись скоро дома будем?– из телеги, весь в соломе и заспанный, вылез Антип. – Эх, банька, бабы, самогон!– раскрыл он в улыбке свой беззубый рот.

– Уймись, бабы тебе! Зубов и тех нет!– сказал кто-то из-под попоны.

–А я их не зубами, – захихикал Антип.

Мужики заржали, стали просыпаться и отряхиваться. Солнце уже взошло. Несколько подвод, груженных скарбом, медленно спускались с горки по дороге в деревню. К последним подводам были привязаны осёдланные лошади. Среди мужиков началось оживление.

– Ну, наконец- то, как люди, в постельку да с женкой,– Павло томно потянулся.

–А у кого нет женки, с твоей что ли покувыркаться, – высунул голову Антип.

Павло с презрением посмотрел на тщедушного Антипа:

–Да моя бы тебя, сморчка, в постели граблями искала.

– А чё меня искать, я всяк раз сам, как чёрт из табакерки выскакиваю. А бабам я люб, не смотри, что плюгавенький! Не тем беру! – и лукаво подмигнул.

Мужики опять заржали.

–Так, хлопцы, долго не пить, не баловать в деревне, не драться, – строго сказал атаман.– А то я на расправу скор.

Все сразу притихли. Да, крут их атаман на расправу и жесток. Может, за то и слушались его, уважали. И мужики, не сговариваясь, подумали о недавнем случае на хуторе…

… Ночью ворвались в дом, пристрелив собак и сбив все засовы. С порогу застрелили мужика и бабу, которые, не успев даже одеться, бросились к дверям. А когда забрав всё, что было ценного в доме, собрались уходить, услышали, как кто-то скулит под кроватью. Тимофей нагнулся: «Ой, там девка!»– не успел он договорить, как из-под кровати стрелой вылетела девчонка лет пятнадцати и бросилась Тимохе на шею.

–Возьми меня себе, не убивай! Я тебя любить и слушать буду! – сквозь слёзы молила девушка. Атаман держал в руке обрез:

– Отбрось! – сказал он строго Тимофею.

А Тимоха, молодой здоровый парень, с интересом смотрел на висящую у него на шее девушку. Та вцепилась в него, как кошка, и что-то продолжала горячо говорить.

– Оставь её мне, – и парень посмотрел на атамана.

– Отбрось!– ещё твёрже сказал Власка.

– А может, я её домой в деревню отвезу… – но договорить не успел. Раздался выстрел, и Тимофей вместе с девушкой рухнул на пол.

–Ты чо, охренел?– раздался голос из толпы.

–Кто ещё не будет меня слушать? – и атаман поднял свой обрез.

Все молчали. Потом тело Тимофея положили на дроги, завернули попоной, и Макар отвёз его в соседнюю деревню. Родителям сказали, что жандармы пристрелили…

–Мамка, тятька едет! – вбежал в дом пятилетний Егорка.

Катерина быстро отряхнула руки от муки, бросилась к сундуку, достала нарядную кофту. Подбежала к зеркалу, поправила волосы, и без того аккуратно уложенные на голове.

Заскрипела калитка. Катя выбежала на крыльцо. Во двор степенно входил Власка. Катя радостно бросилась мужу на шею и прильнула к нему всем телом.

–Ну-ну! Будет, – холодно сказал он и отстранил её от себя. – Устал я. Баньку бы.

–Да, да! Сейчас, – Катя, проглотив обиду, попыталась улыбнуться, но слёзы сами полились из глаз. Она отвернулась и побежала хлопотать по хозяйству.

На крыльце собрались все дети Власки. Мал мала меньше. Старшему Ивану был уже десятый год, а самую меньшую Стешу держала на руках восьмилетняя Агаша. Самый шустрый и смышленый Егорка повис на отце.

–Тятя, а что ты мне привёз?

–Да уж не обижу!– отец устало улыбнулся. – Только после. Дайте с дороги отдохнуть.

Но таяло сердце грозного атамана при взгляде на своих детей. Ладные и смышленые, да и красотой Бог не обидел. Вот ради них и пошёл он этим страшным путём. «Будь он не ладен!» – и Власка сплюнул. Так любил он думать, оправдывая свой выбор. Скорее перед самим собой. А перед людьми ответ держать он не собирался. Скорее всего, перед Богом. Но тут уж и сказать-то будет нечего в своё оправдание. Не по Божьим заповедям живёт, ох, не по Божьим! О смертных грехах позабыл и самые страшные из них нарушил. И знал Власка – не будет ему оправдания на том свете. «Да и ладно, пока туда не собираюсь».

Власка зашёл в дом, как всегда прибранный да ухоженный. Вкусно пахло домашней стряпнёй. Да уж, хозяйкой Катерина была отменной. Всё в её руках спорилось, и ладно как-то умела всё украшать. То салфетку вышьет на комод, то занавески на окна, а от такой малости красота в доме прибавляется. Да и дети чистые, опрятные, сытые да ухоженные.

Тут в дом вбежала Катерина:

–Баню растопила, сейчас на стол накрывать буду. Умойся пока, – и долила воды в умывальник.

Взгляд Власки остановился на жене. Хороша! Вот уже и четверых детей ему родила, а также хороша. Да может, даже ещё краше стала. Что-то плавное и женственное появилось в её фигуре и движениях. Нет, не зря выбрал себе в жены Катерину Власка!

– Да не суетись ты, поди сюда, – как-то ласково позвал он.

Катерина счастливо заулыбалась и поплыла к мужу какой-то волнующей походкой. Власка обнял жену и стал страстно её целовать да рукам волю давать.

–Ой, не время, дети в доме, – слабо отбивалась Катерина.

–А я чо, я так, – смутился он, – До ночи додюжу, – и хмыкнул себе в усы.

Весело вспорхнула Катерина с колен мужа и стала быстро накрывать на стол. Её щёки пылали счастливым румянцем, и глаза горели от простого бабьего счастья.

Разошлись мужики по хатам. Кто по своим – местные, а кто на постой – те с других мест. У кого семья в этой деревне, тот всегда домой рвётся. Всё же хозяйство без мужика осталось. Всегда есть чем заняться. А пришлым – раздолье полное…

Стас, Антип и Илья «стояли на постое», как они любили выражаться, у одной вдовой женщины, Фроси. Дом большой, хозяйство хоть и не велико, да без мужской руки в запущение прийти может. И когда пришли к Фросе с просьбой три мужика пустить их на постой, она долго не колебалась. Разместила их в горнице, а сама в спальне обустроилась. Да и не стеснили они её вовсе. Приедут, дня три попьют, победокурят, потом по хозяйству помогут, да и снова уедут, то на неделю, а, то и подолее. А подарки они ей дарили знатные, да и деньгами не обижали. Так что не в тягость были ей постояльцы эти. А на Илью, самого молодого из них, она уже давненько засматривалась. Странный он какой-то. Всё больше молчит, да книжки читает. А когда подопьёт с мужиками, то песни поёт, да так, что сердце у Фроси замирает сладко-сладко. А то раз, когда дрова рубил, рубаху скинул… Залюбовалась Фрося красивым мужским телом… Как он играл топором… Хорош собой, да не глядит он на Фросю. И про себя ей ничего не рассказывает. Вежливый, и всё тут. А ей уже нет сил ждать, сохнуть по нему начала. А ту рубаху, что он вместе с мужиками дал ей постирать, долго обнимала, вдыхала его запах, а потом уткнулась в неё и разрыдалась…

Уже пять лет как одна живёт, а годок-то тридцатый всего пошёл. Женского счастья не ведала совсем. Муж был строгий, даже злой. Старше Фроси лет на пятнадцать. Пил много, особенно последнее время, да бил иногда жену «для науки», как любил поговаривать. Хорохорился тем, что взял её из большой бедной семьи, без приданного, а что совсем молодую да пригожую – это он не поминал никогда. Сам уже вдовый, ему хозяйка в дом нужна была. А хозяйство немалое имел, купцом средней руки был. Но не было меж ними любви: ни у Фроси к мужу, ни у него к ней. А когда замерз в санях по пьяному делу – долго не плакала. Схоронила и зажила по своей воле. Молодая да ладная и не бедная – сама себе хозяйка! Бывало, забегали на огонёк мужички местные. Водочка, закусочка, то да сё… Но увидела Илью – всё как рукой отрезало. Всех ухажёров махом отвадила, за собой следить стала, ничего лишнего себе не позволяла.

И была у неё тайная надежда, что полюбит её Илья, и будут жить они как положено мужем и женой. Да может Бог даст, дети пойдут. А то муж-то бесплодный был, потому и пил да её бил. Это ему в городе лекарь сказал, а то поначалу Фросю пытал, что не рожает. А как из городу вернулся, так запил крепко, и всё того доктора словами матерными крыл, будто он во всём виноват. А ребёночка Фросе, ох, как хотелось. Хоть и поздно по местным меркам, но на всё воля Божья. И Фрося неистово молилась.

Марфа открыла глаза:

– Батюшки, день на дворе, а я всё сплю. Да и то – спешить некуда.

С тех пор, как живёт она в этой глухой деревне, время будто остановилось. День похож на день. Ночь на ночь. Одна она и днём, и ночью. Порой, какая- то неясная тоска подступит к душе, и начнёт душа беспокоится да маяться. Но верное средство знала она от тоски той – это книга заветная. Откроет её с мыслями об одиночестве да тоске, а там строчки всплывают – ответ дают. Но вот что-то странное в последнее время говорить та книга стала. Вот вчера фразу непонятную сказала:

–Радуйся своему одиночеству, скоро ему конец придёт, да много горя принесёт.

Вот и понимай, как хочешь. Чему радоваться? Одиночеству? И чего бояться?

–Да ладно, вот управлюсь по хозяйству – поговорю с ней ещё, – подумала Марфа о своей книге. Вспомнила сегодняшний сон. Да и сон ли это? Скорее воспоминания об отце, о доме. Эти мысли доставляют ей боль. Ну, значит так должно быть. Видно Судьба у меня такая. А о батюшке молиться буду, чтоб здоров был, да меня простил.

И Марфа зажгла лампадку перед иконой. Хоть заставляла она себя ежедневно молитву творить по утрам да вечерам, но не было благодати в душе от молитв тех. Вот разве что за батюшку. А так скорее машинально крестила лоб да шептала: «Отче наш…».

Зябко кутаясь в цветастый платок – подарок деда Ивана, Марфа обошла дом. Хоть и не большие хоромы, да светлые, уютные. Прибралась, растопила печку. Налила себе чаю, села к окну, а мысли снова унесли её в родной город, в родной дом…

И вспомнила, как после той встречи с чудной женщиной, стала она совсем другой. И чувствовала себя как-то странно. Будто всё она знает наперёд. Слышит мысли людей, видит их недуги. А началось всё с кухарки. Дородная молодая женщина служила у них на кухне. Готовила вкусно, весёлая да ласковая, а главное – аккуратная была. Вот уже второй год она приходила к ним каждый день и стряпала на кухне, сама и за продуктами ходила. Впервые был так доволен прислугой Илья Петрович.

– Не ворует и готовит сносно, – поговаривал он, но по всему было видно, что он очень доволен.

Так вот, однажды Нина зашла на кухню за чем-то, уже и не помнит. Посмотрела она на Таю, их кухарку, которая что-то помешивала в большой кастрюле на печке, и вдруг видит, что у той в животе ребёночек. Маленький такой, калачиком свернулся. А живота вроде ещё и нет. Подошла она к ней и говорит:

– Ребёночек у тебя будет. Ты уж береги себя.

Та за живот руками схватилась, неужто видно, срок-то ещё не велик.

– Да не видно ещё. И не бойся, отец тебе из-за этого в месте не откажет, будешь у нас работать, пока сможешь, до самых родин, – и ушла.

Долго не могла прийти в себя Тая.

А потом и пошло. Идёт по улице – шумно от мыслей людских. А порой и смешно. Вон та девица ступает важно, а в голове: «спину держи, голову выше» – видать маменькины уроки повторяет.

А вон ямщик на козлах горюет:

–Эх, неудачный день сегодня. И клиентов нету, и денег нет. Ни выпить, ни жене лекарства купить. Может на другую улицу переехать?

– А вы к вокзалу езжайте, там сейчас поезд подходит. Вот и будет работа, – сказала Нина.

У возницы глаза на лоб полезли. «Свят, свят!» – начал крестится он, ошалело глядя на красивую барышню.

– И то, что это я в дела чужие лезу, людей пугаю! – и Нина пошла дальше.

Она уже начинала привыкать к своему новому дару. И он ей нравился. Жить стало как-то веселей и интересней. Кажется, что знает она всё и обо всём. И это её ни капельки не удивляет.

– Ишь ты, расфуфырилась краля. Живет как у Христа за пазухой! Сытая да ладная. А я вот ещё ничего не ела и не пила.

Нина оглянулась. У края тротуара стояла грязно одетая, пожилая, явно пьющая женщина. И недобрыми глазами смотрела на Нину.

– Нате, выпейте. Может легче станет, – Нина протянула несколько монет женщине…

А вот навстречу идёт молодая, бледная, хорошо одетая девушка. У неё туберкулёз, и совсем нет сил бороться за свою жизнь. Дни её сочтены. И Нина поспешила дальше. Она не может помочь этой девушке, да и имеет ли она право?

И она возвращалась домой, в свой кабинет. Там она садилась в мягкое, уютное кресло, доставала свою заветную книгу. Всегда с волнением и трепетом открывала её Нинель. Какие только вопросы не задавала она ей. И книга знала ответ на любой из них.

–Скажи, а есть ли жизнь на звёздах? – спрашивала она.

–Да, есть! – всплывали буквы.

–И что она разумна? Как мы?

– Есть и ещё разумнее, – был ответ.

Это очень удивляло Нину. Ну, разве такое может быть? Но книге она верила. Значит – это правда. И она задумчиво подошла к окну.

Да, неисповедимы твои пути, Господи!

Вдруг холодок пробежал по спине. Нина обернулась. Книга, оставленная на кресле, светилась каким-то голубоватым светом. Девушка удивилась, подошла и раскрыла книгу.

–Беги к Ильиным! Отцу твоему плохо! – было написано там.

Нина быстро собралась и, взяв на улице извозчика, поехала к Ильиным. Волнение за отца усиливалось.

–Быстрее! Быстрее! – торопила она возницу.

Подъезжая к большому особняку промышленника Ильина, она заметила несколько карет, стоящих у входа. Вбежала на крыльцо. Дворецкий распахнул дверь.

– Где батюшка? Что с ним?

– В кабинете. Там доктор.

Нина вбежала в кабинет без стука. Там, на мягком большом диване лежал её отец. Рядом толпились хозяин дома, два незнакомых господина и врач, который держал руку Ильи Петровича, проверяя пульс.

– Что с ним? – Нина бросилась к отцу.

– Вы кто? – доктор строго поднял брови.

– Это дочь его, Дмитрий Александрович, – сказал хозяин.

– Ах, дочь! Так пойдёмте, барышня, в гостиную. Побеседуем.

Нина смотрела на отца и видела, что ему очень плохо. Сосуды головы и сердца были переполнены густой, тяжёлой кровью.

– Пускание ему сделайте. Скорее! – с мольбой сказала она врачу.

–Ну-с, барышня, это не вам решать! – начал было доктор, но осёкся и с удивлением посмотрел на молодую встревоженную девушку.

– Хотя может вы и правы. Принесите сюда таз и чистое полотенце, – и ещё внимательнее посмотрел на Нину.

Когда состояние Ильи Петровича улучшилось, он пришел в себя. Рядом сидела его любимая Ниночка и держала его руку в своих руках. Она видела, что кризис миновал, кровь спокойно течёт по сосудам, и отцу больше ничего не угрожает.

А в соседней комнате сидели за чаем несколько влиятельных господ и доктор.

– Да, могли его потерять. Такого удара он мог и не пережить. Ай да умница у него дочь! Вовремя совет мне дала. Возможно, компрессы и пилюли не оказали бы нужного действия.

– Да полно вам, доктор, переживать! Жив Илья Петрович и, слава Богу!

– А что дочь у него и то, правду сказать, особенная какая-то. Красоты невиданной и ума неслыханного, – сказал один из гостей.

– Да, господа, вот бы её в невестки мне. Сын уже давно любуется ею, но не смотрит на него Нинель, – хозяин задумчиво отхлебнул чай из чашки.

– Так может, есть уже на примете какой-нибудь счастливчик?

–Да нет. Илья Петрович говорит, что только книжки она свои и любит.

– Да, где много знаний, много и печали, – многозначительно подвёл итог полный господин.

Следователь жандармерии Поляков Иван Степанович, дородный мужчина лет сорока, сидел у себя в кабинете. В дверь постучали.

– Да. Войдите, – сказал он.

На пороге стоял высокий, хорошо одетый молодой человек.

–Честь имею. Уваров Сергей Иванович. Разрешите обратиться по личному делу.

–Да. Присаживайтесь. Я вас слушаю.

– Тут вот какая история… Ко мне должна была приехать моя невеста с отцом. Я их очень жду. Договор был на прошлый месяц. Но их всё нет. Ну, думаю, мало ли что могло их задержать. А вчера письмо пришло от её мамы. Спрашивает, как доехали и когда свадьба. И из письма выходит, что выехали они месяц назад, как мы и договаривались. Но их до сих пор нет. И домой они не вернулись, раз мать пишет. Думаю, случилось что-то с ними в дороге. А тут езды-то всего дня два. Может, вы что знаете?– и молодой человек с мольбой посмотрел на следователя.

Тот задумчиво раскуривал трубку.

– Информацией такой пока не владеем. Но пошаливают мужики на тракту.

А про себя подумал: «Уже не раз люди пропадали, а то и убитых находили. Но они за собой следов стараются не оставлять».

– Боже милостивый!– молодой человек побледнел.

Поляков спохватился, что может чего лишнего сказал, ведь юн ещё этот господин, слаб.

– Да вы успокойтесь. Мы примем меры. Поищем вашу невесту. А вы будьте любезны заявление написать. И внешность их подробно опишите. А то кого мы искать будем?

– Да, да, конечно! Я всё напишу. Так неужели что могло с ней случиться?– руки его дрожали, на глазах блестели слёзы.

– Ступайте к писарю. Он даст вам перо и бумагу. Напишите заявление на имя начальника управы. Да приметы поподробнее. Ступайте.

Молодой человек встал и какой-то весь сникший, медленно пошёл к двери. Обернулся:

– Вы только найдите её!

– Непременно!– и опять облако дыма.

– Папа, а почему нашу маму Марфой звали? – Нина сидела у кровати отца. Он уже поправлялся, но врач строго приказал неделю провести в постели. И вот он теперь маялся бездельем. И хотя чувствовал себя хорошо, врача ослушаться не хотел.

– Да, дочка, имя её какое-то странное, в наших кругах не принятое. Да и сама она была из глухих Сибирских мест, из Енисейской губернии. Но красавица была – не то слово! Увидел я её у купца Волошина и оторопел. Помню, как сейчас.

– Кто это? – спрашиваю. А он сощурился так хитро и говорит:

– Родственница моя, сиротка. Из глухомани ко мне как-то добралась. И не роднились мы с ними, а тут, поди ты, как снег на голову: – Я ваша племянница, Марфа Пантелемоновна Волошина!

А и то, был у меня брат старший, Пантелемоном звали. Так ушёл из дому ещё мальцом. Больно прыткий был, отцу поперёк всё говорил, вот и разругались они с отцом крепко. Тот в сердцах из дому сына родного и выгнал. А этот гордый был, нет, чтобы отцу в ноги броситься, так туда же:

–Ну и Бог с вами! И без вас не пропаду! – и ушёл.

С тех пор о нем ни слуху, ни духу. Мать все глаза проплакала, а отец её утешал:

–Ничего, горя хлебнёт – вернётся.

Ан не вернулся! Как в воду канул. Считай, лет около двадцати прошло. А тут на тебе – явилась! Да что ещё чудно, так иконку кажет, что у Пантелемона с рождения на груди была. Говорит, что отец перед смертью ей её передал, да к родне в город ехать велел. И приданное у неё есть. И золотишко, и деньги. Может, гулящим человеком брат был. Господи, прости!– и осенил себя крестом.

– А девчонка смышленая, держит себя с достоинством. Ну а красавица, сам видел! Что с ней делать, ума не приложу? – и хитро так на меня смотрит. А я в ту пору уже при деле был, дяде помогал. Да и сам кое-что начинал. Мне двадцать второй год шёл.

– А сколько ей лет?– как-то глупо спросил я и засмущался. Волошин, мужик уже тёртый, всё понял:

– Да шестнадцать уже миновало. Вот бы в руки хорошие отдать, чтобы душа за родственницу не болела.

Тут я выпалил:

– Мне отдайте! Сватов пришлю!

Засмеялся старый лис:

– Ох, горяч ты, парень! Вот так с первого разу – и сразу сватов. Ну, коли приглянулась, помозговать надо. Да с дядей твоим потолковать. А ты ступай, поговори с ней. В горнице она.

– Ног под собой не чуял, – продолжал отец. – Хоть, давно это было, а помню, как сейчас. Захожу, а она за пяльцами сидит, глаза потупила. Хоть и слышала мои шаги, а головы не подняла. А из окна на неё свет солнечный падал так, что, казалось, вся она светится. Волосы чёрные, синевой играют, коса длинная через плечо на грудь легла. До чего же хороша, дух захватило!

Я кашлянул:

– День добрый!

Она подняла на меня свои огромные глазища, а в них весёлые чёртики пляшут!

– Добрый, коль не шутите, – ответила она.

А голос у неё такой бархатный да нежный, что совсем я голову потерял. Стою перед ней, как дурак, сам не свой, а что делать и говорить, не знаю. Тут встала она, подошла ко мне и в глаза посмотрела серьёзно. Да от взгляда того мороз по коже пробежал.

– Знаю мысли твои, чувства твои ведаю. Нет злых умыслов у тебя. Нравлюсь я тебе. Пойду я за тебя – так тому и быть. Присылай сватов. Хоть не долгой, но счастливой будет жизнь наша! – и ушла.

Помню, мчался я, очертя голову, к дяде. Он у нас в семье был за старшего. Отец после удара ещё не оправился и от дел отошёл. Жил с матерью в деревне. А я при дяде в городе. Нам в то время несколько заводов и мануфактур принадлежало. Так я у дяди правой рукой был. Своих сыновей у него не было, только дочки, вот и был я ему вместо сына.

Деловой хваткой он обладал недюжинной, многому меня научил. Любил он меня по-своему, за дело – суров был, а коль всё ладно у меня идёт, то одобрит, не поскупится и на слово хорошее.

Помню, ворвался я к нему в рабочий кабинет да как закричу:

–Скорее, дядя, сватов посылай к купцу Волошину. За его племянницу сватай меня!

Дядя удивлённо уставился на меня:

– Остынь! Ишь, как жениться приспичило, что и поздороваться забыл. Что за спешка такая? Сядь и толком объясни, в чём дело? – и налил мне стакан воды. Воду я выпил, немного успокоился.

– Дядя, миленький, девушку встретил! Красоты невиданной! Влюбился с первого взгляда! Жизнь без неё мне не мила! Пошли сватов, а то, не дай бог, кто шустрее нас окажется. Уведут красавицу!– ну и что-то ещё в этом роде я ему лепетал. А он смотрел на меня глазами умного доктора и молчал. Когда мой пыл остыл, я почему-то расплакался.

– Ну-ну! Полно тебе, будет! Что как девица красная слюни распустил. Вижу, не помогут тебе слова мои здравые. Я тебе уже невесту присмотрел и с её отцом, моим компаньоном, уже потолковал. Всё время выбирал с тобой поговорить. Да опоздал, вижу. Ладно, посмотрим, что за красавица у Волошиных объявилась, – и не поверишь, сам к нему поехал.

А тот был рад с таким, как наш род, породнится, но марку держал. Но в свой черёд всё порешили, сговорились о свадьбе.

А я ещё несколько раз к ним в гости заезжал. Зайду, бывало, сяду подле неё и смотрю на неё. А она смеётся:

–Ну что как на икону смотришь? Твоя я буду! Свадьба уже скоро!

А свадьба была красивая, но странная. Платье ей дядя заказал у лучшей модистки. Когда Марфа вышла в залу, аж дух у всех перехватило, и тишина восхищённая повисла. А она плывёт, вся в кружевах. И такая красивая, что слова меркнут перед красотой её. А вот в церкви всё пошло наперекосяк. Она к алтарю пошла, а крест на себя не наложила. Свечи венчальные всё гасли, да у батюшки кадило из рук выпало. Народ зашептался, я на неё глянул, а она счастливо так улыбается, и будто всё это её только забавляет. Ну, я и успокоился. В приметы особенно не верил. Короче, стала она моей женой. И не было на свете никого счастливее меня! Но что чудно, мысли она умела читать. Бывало, поговорю с кем в её присутствии, а когда одни останемся, она и скажет: «Не верь ты ему. Он обмануть тебя хочет. Уже с другим сговорился, а от тебя ждёт, что ты в цене ему уступишь». Или: «А эта женщина на тебя виды имела, для своей дочери. Вот и не знает, как бы тебя уколоть. Да болезнью её бог наказал, так что не сердись на неё, недолго она проживёт». И верно, померла та женщина вскоре.

А между нами лад был. Ну, что любил я её, ты уже поняла. Та любовь мне такие силы давала, что дела мои резко пошли в гору. Дядя нарадоваться не мог. Отделил меня, хозяином поставил над несколькими мануфактурами. А я хоть и работал изо всех сил, но моя душа всегда домой рвалась. Лечу домой как на крыльях, извозчика тороплю. А дома она! Как сказочная принцесса. Уж я ей нарядов понадарил, украшений всяких. Ей всё шло, что бы она ни надела. Легко она ко всему относилась, весело. Баловаться да шалить очень любила. Но порой запиралась у себя в дальней комнате и сидела там долго-долго. Раз как-то я не удержался и подсмотрел. А она вошла в комнату, свечи зажгла, книгу какую-то странную достала…

– Книгу! – встрепенулась Нина. – Какую книгу?

– Да я толком и не рассмотрел. Большая такая, в старинном переплёте. Я попытался войти и книгу ту рассмотреть. Но она так на меня посмотрела, что душа в пятки ушла. И сказала:

– Оставь это. Не твоего ума дело, – я больше и не пытался.

А как-то раз спросил я у неё про родных. Она рассказала, что отец её братом Волошину приходится.

–А мать и бабка колдовками были.– Так и сказала – колдовками.– Боялся их народ, не любил. Но знали они много и даром необычным владели. Так-то. Вышла мама замуж за парня пришлого, вольного. Любили они друг друга. Родились у них две дочки. Старшая Мария, да я. Мария вышла замуж за Ивана и в Канском уезде живет. А мамку злые люди камнями забили. Кто его знает за что. Может, и было за что. А папка бросился её спасать, так ему вилы в живот воткнули. Промучился он несколько дней, да на моих руках и помер. Похоронила я родных и сиротой осталась.

– А бабушка?

– А с бабушкой другая история. Ещё мама жива была, бабушка как-то засобиралась.

– Ты куда?– спросила мама её – Ведь гроза нынче будет!

А та встала так, распрямилась и сказала:

– Пора мне, доченька. А что гроза, так это наша стихия. Она нас породила, она нас и заберёт. – Спокойно так говорила – А девочек своих береги. Не долгий век у вас всех.

И ушла. Больше её мы и не видели. А гроза тогда и вправду сильная была. А ещё мама сказывала, что бабушка её в грозу родила, и сама она нас с Марией тоже в грозу родила, вот ведь как… Да, много знали мама и бабушка, но недолог их век был. И мой тоже короток будет, так что люби меня и радуйся!

Не понравились мне тогда её последние слова, но она засмеялась, заиграла меня, чтобы я особого внимания на них не обратил. А потом ты у нас появилась! Вот радость была! Но помню, как она с грустью на тебя посмотрела и сказала:

–Прости, доченька, что судьбинушку тебе нелёгкую дала. Но ты теперь одна из роду нашего будешь дело продолжать!

Потом резко обернулась, увидела меня, тебя к себе прижала и замолчала. Так я ничего и не понял. А когда тебе третий годик пошёл, будто подменили мою Марфу. Странная какая-то стала. И раньше были у неё странности, но тут совсем другой стала. Всё больше молча по дому ходить стала, задумчивая, бледная. И куда её веселье подевалось? И ещё грозы бояться стала. Как начнётся гроза, она ко мне бежит, прижмется, дрожит вся.

А ту ночь я никогда не забуду. До чего она ласковая да нежная со мной была. Но смотрю, слёзы у неё на глазах.

– Что случилось? – спросил я с тревогой.

– Хороший ты, добрый! И полюбила я тебя всем сердцем. Да только счастья мало я тебе дала.

– Ну что ты, ещё столько счастья у нас впереди! – перебил я её.

А она смотрит на меня своими большими глазами, а в них такая тоска, что сердце защемило.

– Нет, милый, кончилось наше счастье. Доченьку береги! – и отвернулась.

Я вскочил с постели:

– Ты что такое говоришь? Заболела что ли?

А она поворачивается ко мне, а в глазах чёртики весёлые прыгают.

– Да пошутила я! – и, спрыгнув с постели, начала танцевать. А за окном гроза началась. Я подумал, что сейчас она испугается, ко мне прижмётся. Да не тут-то было! Покрывало блестящее на бёдра себе повязала, волосы распустила и так красиво танцевала, что я залюбовался. А за окном грохочет всё, сверкает. А она всё быстрее и быстрее в танце носится и кружится. А потом упала и затихла. Я к ней, а она не дышит….

В доме Ивана Окладникова, серьёзного зажиточного мужика, начинался день. Его большая семья просыпалась и принималась заниматься, всяк своим делом. Так уж повелось, что и дети, подрастая, приступали к посильному труду. Первой вставала хозяйка – жена Ивана, Олимпиада, и начинала хлопотать у плиты. Подбила тесто, растопила печь. На помощь ей пришла старшая из дочерей, Агафья. Она быстро и умело начала чистить и мыть овощи. Мать ставила горшки с едой в печь. Старшие сыновья Иван да Василий занялись скотом. Младшая Нюрка спешила доить коров. Посадив пироги в печь, ей на помощь пришла мать. Хозяйство у Окладниковых было большое. Одних дойных коров около десятка, так что рабочие руки, ой, как нужны. Когда стадо коров, телят, овец было выгнано в поле, старший сын подошёл к отцу:

– Батя, а что с конями-то делать? Вчерась опять одного не досчитались. Воруют, гады.

– Васятка пущай сегодня пасёт на Гнедом. Да далеко от села не отходит. А я посмотрю, кто тут у нас балует, – и позвал жену:

–Слышь, мать. Ты бы до Катерины дошла. Власка вчера вернулся. Разузнай, что почём, да скажи, что дело у меня к нему есть. А коль время у него будет, пусть даст знать. Свидимся, посудачим.

– Ой, Господи! Да об чём тебе с ним говорить, душегубом.

– Цыц, баба, не твоего ума дело. Сказано, ступай. Ведь Катька тебе сестра сродная, вот и роднись с ней.

Олимпиада, сухонькая курносая женщина, была послушна своему мужу. Да и то – голова он. Но Катьку, сестру свою, недолюбливала с детства. Уж больно та красивая была да везучая. Может, чисто по-женски завидовала ей. Но слово мужа – закон.

Накрыв на стол, поставив посуду и разложив ложки, дочери стояли у стола. Стали собираться сыновья. Старший Иван, названный в честь отца, был уже почти взрослый парень. Над верхней губой пробивались усы, и голос стал басить. Да в плечах раздался – совсем мужиком скоро станет. Второй сын Василий, с нежно-голубыми глазами, был спокойным, задумчивым парнем. И хотя ему уже 16 минуло, был стройным и хрупким. А погодки Пётр и Степан были ещё совсем пацанами. Всё баловались да носились, пока отец их грозным окриком к работе не возвращал. Парни толпились у лавок, поджидая отца. Иван степенно зашёл в горницу, перекрестился на образа и прошёл к своему месту, во главе стола. Молча сел. Вослед бате, сыновья мигом заняли свои места за столом. Олимпиада с дочерьми спокойно и степенно разместились на своей половине, по другую сторону стола. Наступила тишина.

– Господи, благослови! – Иван осенил себя крестом. Все дружно перекрестились и посмотрели на отца. Тот не спеша, взял свою деревянную большую ложку и придвинул к себе миску. Тут же, как саранча, парни набросились на еду, застучали ложками, задвигали мисками. Женщины старались не шуметь, ели молча и быстро.

После завтрака, управившись по хозяйству, Олимпиада надела свой лучший платок, нарядилась, как могла, и пошла к Катерине. Хочешь – не хочешь, а муж велел.

Дом Власки стоял на той же улице, но в другом конце села. И что странно, замечала Олимпиада, проходя по знакомой улице, как только возвращались «гулящие» мужики в деревню – вся деревня словно вымирала. Девки и бабы лишний раз без нужды на улицу ни ногой. Мужики по своим дворам ходят, да на улицу посматривают, не балуют ли пьяные разбойнички. От них всего ожидать можно. Кажется, даже куры и гуси – и те боятся гулять по улице.

– Вот дожили! – усмехнулась она.

А у неё страху не было. Катерина ей сестра. Да и Власка с Иваном дружны были по-родственному. А против её Ивана кто, что сказать может? Хоть он не атаман разбойничий, а мужик крепкий. В деревне его уважали да побаивались. Не так, конечно, как Власку, но всё же. И шла Олимпиада по деревне смело и спокойно.

У крепких высоких ворот Власкиного дома остановилась. Во дворе были злые огромные псы.

«И зачем им собаки? Коли сами хуже собак» – мелькнуло в голове.

– Ой, прости, Господи! Не с тем в дом иду! – и постучала по скобе.

Псы кинулись к воротам. На крыльце появилась Катерина:

– Цыц, ошалелые! Кто там?

– Я, Олимпиада, по делу к вам.

– Сейчас, загоню это отродье, – и Катя погнала псов в клеть.

Гостья прошла в дом.

– Мир дому вашему! – поклонилась у порога. – Господи, благослови! – перекрестилась на иконы.

– Да проходи, сестра, присаживайся. Что за дело привело, сказывай, – Катерина летала по горнице, привечая гостью.

«Ишь, сияет вся. Счастливая!» – подумала с какой- то бабьей завистью Олимпиада.

– Да Иван послал передать Власке, что разговор к нему есть. Что за разговор, я не ведаю, да он мне и не говорит. Как будет время, дай знать.

Тут на пороге появился хозяин. Он слышал последние слова.

– А что тянуть. Вот сегодня к вечеру и приходите в гости. Ведь родственники как-никак, чего чураться. Коль дело есть – обсудим. Так и передай! – и прошёл в дом.

А вечером за хорошо накрытым столом собрались гости. Вроде и не совсем гости – родня, да вот так редко собирались. Хозяйка расстаралась на славу. И гусь запечённый, и поросёночек. А что до пирогов да ватрушек – так не счесть. В центре стола несколько бутылок красивых с вином да водочкой. И соленья всякие, короче всё, что полагается. Не зря Катерина на все руки мастерицей слывёт. Сам Власка, красивый крепкий мужик, с вьющимися чёрными волосами да бородой выглядел, как сказочный богатырь. Белая, вышитая женой, рубаха сидела на нём как влитая. Кушак перехватывал тонкую талию. Катерина разрядилась, как могла. И кофта красивая, и юбка из дорогой ткани. А полушалок так весь сиял золотой росписью.

– Ну, давайте, гости дорогие, за встречу!– хозяин налил себе и Ивану водки, а женщинам вина.

– Да не пью я! – Олимпиада отстранила стопку.

– Да это вино слабенькое, из чистого винограду сделано. Из городу привезено, – уговаривала её Катерина.

Мужики выпили. Закусили.

– Ну, давай по второй!

– Давай!– согласился Иван. Выпили, покряхтели, закусили.

– Ну, что за дело? Сказывай! – спросил Власка Ивана.

Тот дожевал кусок мяса, обтёр губы и спокойно посмотрел на хозяина. Женщины тихонько выскользнули из комнаты…

– А дело такое. Как ты на разбой шёл, у нас с тобой договор был. Ты в деревне не шалишь, местных не обижаешь, а мы тебя не выдаём. Так?

– Ну, так… – недоуменно пожал плечами Власка.

– Так что происходит? У меня кони стали пропадать. За неделю четверых недосчитались. Может и не большая для меня потеря, но коли так дело пойдёт, по миру пустишь. На твоих хлопцев грешу.

– Ну, это ты зря, свояк. Коней твоих мы не трогали. Уговор блюдём. Да и нужды у нас в конях нет. На моей заимке такой табун ходит! Сказка, а не лошади! Но порядок в деревне быть должен. Коли кто из деревенских, узнаю, накажу. А мои-то точно не шалят, я за этим строго слежу. Думаю, не ослушаются, – и разлил по третьей.

Третий день гуляют мужики в доме Фроси. «Всё, сегодня последний день!» – облегчённо подумала хозяйка.

Так уж повелось, что три дня они пьют, в бане моются, куражатся друг перед другом. А потом – всё, людьми вроде как становятся. Это Власка их так держит в дисциплине. Вроде и свобода, да с оглядкой: по деревне пьяными не ходить, к местным не задираться, к девкам не лезть.

– Тьфу, что за жисть! – пьяный Стас сидел за столом и наливал себе очередной стакан самогона. – Как в тюрьме. То нельзя, это нельзя. Зря, что ли я в вольные люди подался.

–А чо, в тюрьме табе также сытно пилось да елось?– Антип появился из-под стола.

– Тьфу, окаянный! Продрыхся? Садись, налью.

На скамье лежал Илья.

– Эй, грамотный, пить будешь?

– Нет, спасибо. Тошно мне, мутит. Я лучше пройдусь, – и встал.

– Да куда ты пройдёшься? Что атаман говорил, забыл? Пьяным носу на улицу не казать.

– Да я только до околка, что за огородом дойду, может, полегчает, – и вышел.

Фрося слышала, что сказал Илья. Ждала она, когда он один будет. Махом принарядилась и пошла за ним следом. А Илья дошёл до первых берёз, бросил на землю зипун, что прихватил с собой, и лёг. По небу плыли облака. Оно было голубое – голубое и высокое. Золотые листья с берёзки медленно падали, плавно кружились в воздухе. Блестела на солнце лёгкая паутина. Илья отрешенно смотрел на это чудо природы.

– Господи, да что же это со мной стало? Как жизнь-то меня повернула.

Вспомнились студенческие годы, друзья – революционеры, которые затянули Илью в свой кружок. Как сначала с недоверием, а потом всё с нарастающим интересом он стал слушать этих пламенных ораторов. Вроде, правильно говорили, что людям свободу дать надо, что правительство о простом народе и не думает. Складно говорили. Соглашался с ними Илья, но не лежало как-то сердце его к борьбе за рабочее дело. Сам он был из семьи не бедной, мещанской. Родители, образованные люди, любовь ему к искусству и музыке прививали. Брали для него уроки пения у местного музыканта. Тот твердил, что талант у мальчика особый, ему бы в столицу, в консерваторию. Но судьба распорядилась иначе.

Как-то вечером он с другом, скорее по привычке, пришёл на собрание революционеров. И когда худой парень, заканчивая свою пламенную речь, закричал: «Смерть царю – тирану!», в дом ворвались жандармы. Долго не разбирались – сослали всех на каторгу в Сибирь. По дороге на каторгу «политических» соединили с уголовниками. Шли пешком. На третий день Илья стал чувствовать себя всё хуже и хуже. Кружилась голова, ноги как ватные стали, передвигался с трудом. Рядом шёл крепкий молодой мужик. Он появился среди политических недавно, видно пришёл с уголовниками. Шёл молча, но стал чаще поглядывать на молодого, слабенького парня.

– Что, хреново тебе? – спросил он участливо – Впервые, поди, в каторгу?

– Да, плохо мне, сил нет. А на каторгу я в первый раз и, видно, последний.

– За что взяли?

– Политический.

– Ну и дурак! – заключил мужик. – Ладно бы за дело. А то за блажь какую-то.

А у Ильи разболелся живот, началась рвота. На привале мужик сел рядом с лежащим на земле парнем.

– Слышь, политический, не осилишь ты эту дорогу. Не выживешь.

– Да, плохо мне… – сухими губами прошептал Илья.

– Слушай меня. Коли жить хочешь, слушай. Кричи, корчись от боли, катайся по земле. А дальше моё дело.

Илья и вправду застонал, стал корчится и шептать, а потом и кричать:

– Помогите, помогите!

Стоящий недалеко молодой солдат- конвоир подошёл ближе.

– Что, не видишь, помирает малец! – грубо сказал ему мужик.

Несколько политических завозмущались:

– Безобразие! Человек умирает, а он стоит и смотрит! – солдат растерялся, это был его первый конвой, и он не знал, что делать. Это поняли каторжники.

– Беги, доложи начальству, а то с тебя за смерть человека спросят.

Солдат сделал было несколько шагов в сторону начальства, находившегося в начале колонны, но тут же вернулся и подошёл к Илье:

– А что сказать то?– наклонился он над парнем. Но договорить не успел. Сзади получил сильный удар по голове, упал, из рук выпала винтовка. В мгновение ока мужик схватил её и вонзил штык в грудь солдату. На счастье мужика, других охранников поблизости не оказалось. По заключённым прошёл вздох ужаса и удивления.

– Вставай, пацан, и дуй за мной что есть силы! – и мужик подхватил Илью. Дальше всё как в тумане. Мелькали деревья, ручьи, звучали выстрелы, орали солдаты. Сначала близко, а потом всё дальше и дальше. И только рядом пыхтел этот здоровый мужик: «Держись, браток, держись!».

Пришёл в себя в какой-то маленькой избе. Было темно и тепло. Свет от печки падал по сторонам, и смутно было видно, что у сколоченного из нестроганых досок стола сидит мужик. Илья почему-то улыбнулся. Мужик повернул голову в его сторону:

– Кажись, очнулся. Думал, не выхожу. Ан нет! Живуч ты, парень. Знать, долго жить будешь, – с нескрываемой радостью заговорил он.

– Пить! – слабым голосом попросил Илья.

– Да хошь пить, хошь исть!– засуетился мужик.

Вот так и свела судьба этих совсем разных людей – Илью и Стаса. Да не просто свела, а связала. Кровавыми делами связала.

Любил Василий лошадей. Мог часами ими любоваться. А что батька посылал их пасти – был очень рад. И ещё был горд, что ему разрешили оседлать Гнедого – молодого статного жеребца, гордость и красу всего табуна. Только сам отец его седлал для себя. Да в город, когда на нем ездили. А тут разрешил Василию его под седло! Радость-то какая! И Вася пришпорил ногами Гнедого. Тому повторять не надо было, будто того и ждал. Стрелой понёсся за околицу, а за ним и весь табун. Весело было на душе у Васи, то ли от быстрой езды, то ли от свободы и простора вокруг. Аж дух захватывало. Но вспомнил он строгий наказ отца, что б от деревни далеко не уходить, и натянул поводья. Конь перешёл на шаг. Около небольшой рощицы стреножил коня, а сам лёг на траву. Кони мирно паслись рядом.

Вдруг Гнедой навострил уши и тревожно заржал. Вася поднял голову. Из леса, тихо напевая, шла девушка. Одета она была по-цыгански пёстро и ярко. Волосы на голове были перехвачены блестящим ободком, который сиял на солнце как корона. На груди позванивали монисты. Подол широкой юбки развевался при ходьбе, а рукава кофты, широкие внизу, были как крылья. Казалось, девушка плыла, а не шла. Василь поднялся ей навстречу. Девушка, увидев его, остановилась. Она смотрела на юношу спокойно и смело.

– Ой, яхонтовый, что уставился? Али девок красивых не видел? – и цыганка играючи подошла к парню.

Вася не мог прийти в себя то ли от неожиданности, то ли от красоты незнакомки. Так и стоял столбом, выпучив глаза и открыв рот. Девушка, смеясь, обошла его и заглянула в глаза. И всё! Что-то закружилось, что-то смеялось и пело, где-то ржали кони, звенели монисты. Но ничего не видел Василь, только эти чёрные лукавые глаза. То ли спал он, то ли нет, но когда он стал приходить в себя, цыганки уже не было рядом. Василь тревожно оглянулся. Не было и двух жеребых кобылиц.

– Ой, попадёт от батьки! Ой, не пережить! – пронеслось в голове.

Он быстро распутал Гнедого, собрал весь разбежавшийся табун и рысью поскакал в деревню. Загнав лошадей в загон, он бегом бросился в избу.

– Батя, цыгане! Это они уводят коней наших! – громко кричал Вася.

Конечно, он был наказан. Но лёжа после порки на сеновале, он вспоминал прекрасную цыганку и улыбался.

Поутру Власка послал за Павлом. Тот пришёл с отёкшим после глубокого похмелья лицом. Сам атаман пил редко и в меру, и очень не одобрял пьяные загулы. Но где-то в глубине души понимал, что мужики после дела грязного да кровавого должны напиваться. Может, чтобы совесть свою заглушить, у кого она ещё осталась, а может, чтобы с ума не сойти. Но после загула, как после бани, они словно возрождались. И поэтому три дня их не тревожил.

– Ну, очухался? – недовольно проворчал он, глядя на Павла.

– Да голова ещё болит, – пожаловался тот.

– Заходи в дом. Полечись. Катя! – позвал он хозяйку. – Подай гостю рюмочку да закусить.

Павел благодарно посмотрел на атамана.

– А теперь к делу. Сегодня собери мужиков в схороне, да смотри, чтобы пьяных меж них не было. Я подойду после обеда. Дело есть. Ступай.

И Павел пошёл исполнять наказ атамана. Местные мужики, в основном, были из казачьих семей. Их отцы и деды были казаками по рождению. И с молоком матери впитывали они удаль да послушание атаману. А что их атаман – разбойник, так это дела не меняет. Слушать атамана надо всегда. А Власку сами выбирали. «Любо!»– сами сказали. Да и впрямь хорош был атаман. И смел, и удал, да и умом Бог не обидел. Слово его слушали, потому и дела шли хорошо. Вот уже сколько лет, как гуляют мужики по тракту Московскому, а потерь, слава Богу, нет. Ну, почти нет. Разве что Тимошка, что атамана ослушался. Да ещё пара – тройка мужиков, но те больше по своей вине. Правда, ранило нескольких, так вылечили, выходили. А добра в схороне было много. Но не торопился с дележом Власка, знать, не хотел до поры баловать мужиков. Так, на еду-питьё давал, а про остальное говорил:

– Погодите, ещё не время. Не боитесь, не обижу!

Ему верили. После обеда собралось в схороне мужиков с десяток. Ждали Власку.

Про тот схорон особо сказать надо. Место то необычное. Вроде стоит среди холмов и косогоров холм, не очень большой, да и не маленький. Сразу в глаза не бросается, березняком порос, да травой буйной. Но ведёт к нему тропинка незаметная. И вот подходишь к двум берёзкам, а там – лаз. Сверху травой да дёрном заложенный. Но лаз тот и отворятся может, так что и пеший, да и конный внутрь может пройти – проехать. А закроется лаз, и не видать ничего, будто тропинка к горе подошла, да оборвалась. А внутри – пещера, и довольно большая. Неведомо, то ли природа, то ли человек её сотворил. Всё здесь было сделано по уму. И даже где-то наверху окошко было, чтобы свет проникал сюда. В центре стоял большой стол с лавками. Была сложена печь, да так хитро, что с наружи дыму почти не видно было. А жил – сторожил здесь огромный мужик Демьян. Бывший кузнец, а теперь калека. Конями его топтали и избили сильно когда-то.

А дело было так. Жил Демьян с семьёй на краю села около кузнецы. Дело своё кузнечное знал и любил. Жену да детишек своих обожал. Но случилась беда. Рухнуло в одночасье всё счастье его….

Пошла жена в соседнюю деревню с сыном Ивашкой. Недалеко, вроде всего версты три. Там родня у неё жила. Шла по просёлку. Вдруг навстречу всадники. Посторонилась женщина, сына за руку взяла. А те подъехали ближе, рассмотрели её и давай куражить. То ли пьяные были, то ли просто дурь в голову зашла. Только стали они конями женщину к леску гнать. Она сына отпихнула: «Беги в деревню!» – а сама, как могла, отбиваться стала. Малец припустил что есть духу в деревню.

Женщина упала. Тут два здоровых мужика с коней соскочили и давай её раздевать да тешиться. Кричала баба, вырывалась. А третий, на коне, смеялся. Но когда второй на неё полез, из-за поворота показался разъярённый кузнец. Он несся с огромным молотом в руке. Мужики быстро повскакали на коней и хотели уехать. Но Демьян уже схватил одну лошадь под уздцы. Стащил всадника и со всего маху ударил головой об землю. Тот как-то странно дёрнулся и затих.

– Ах ты, гнида! – и один из всадников направил на кузнеца своего коня. Сбив с ног Демьяна, конь больно прошёлся по рёбрам. А другой, соскочив с коня, схватил молот, что обронил кузнец, и несколько раз ударил лежащего на земле. И не миновать бы ему смерти, но тут на дороге показались две подводы. Бросив кузнеца, схватили своего товарища мужики, через седло перекинули да в лесу скрылись. Подъехали люди, подошли к окровавленному Демьяну, а он рукой в траву показывает, мычит что-то. Посмотрели они в траву, а там женщина лежит в позе непристойной, оголённая. Глазами неподвижными в небо смотрит. Придушили её душегубы. Похоронили родственники жену Демьяна. Самого еле выходили. Выжить-то он выжил, но кости переломанные неправильно срослись. Так и стал калекой. Слава Богу, хоть ноги целы были. Но появилась в нём злость ранее не виданная. Может на себя, что не смог жену спасти, а может на мужиков тех, кто его знает. Детей взяли к себе брат с женой. А Демьян исчез из деревни. И появился в отряде у Власки. Сначала Власка отказать хотел, но посмотрел на ручищи его огромные, глаза его злые, и понял, что силён ещё мужик. И приставил его сторожить схорон. Дело вроде лёгкое, но очень ответственное. Хоть и далеко от дорог стоит, но не ровен час, кто забредёт. Демьян себе угол обустроил. Топчан смастерил, печку сложил. Продукты и самогон поставляли ему регулярно. Но он не очень- то до самогону был охоч. Всё больше курил, да в огонь смотрел. Приезжали разбойнички, скарб разный привозили. Так он, вроде как, и казначеем был.

Мужики толпились у стола, некоторые сидели на лавках. Вид у всех был какой-то помятый, вялый. И то, отходняк ещё не прошёл.

– Чего атаман хотел? – в который раз спрашивал у Павла рыжий бородатый мужик. А Павел, правая рука атамана, уже вполне бравый вид приобрёл и спокойно в который раз отвечал:

– Ну не знаю я. Велел собрать всех. Знать, дело есть.

Вошёл Власка. Он оглядел хмурым взглядом собравшихся товарищей.

– Да уж, хороши! – сказал укоризненно. – Хватит бражничать, дело есть, – и сел к столу.

– Ну, дело так дело, – несколько оживились мужики.

– Так вот, где-то около нашей деревни табор стоит цыганский. Я страсть как не люблю цыган, и шалить им не позволю. У честных людей лошадей уводят. Надобно им место указать да лошадей вернуть.

– Слышь, атаман, так ведь в таборе всегда полно стариков и детей. Зачем лишний грех на душу брать? – Степан вопросительно посмотрел на Власку.

– И то, мокроты много, а навару с цыган никакого, – зашумели мужики.

– Цыц, молчать! – и кулак атамана с грохотом опустился на стол. Все замолчали.

– Сам знаю, что дело не фартовое, но порядок навести надо. Если получится просто припугнуть, лошадей отберём, а самих подальше от деревни отгоним. Ну, а коль заваруха пойдёт, сами знаете, что делать. Но чтобы свидетелей не было! – и он оглядел собравшихся. – А остальные всё бражничают? Не надоело? Да ладно, с них другой спрос будет. А мы завтра с утра десятком и пойдем. На конях, под седлом. При полном чтобы оружии были. Мало ли что. Собираемся у Федоровой заимки. Ну, вроде всё. Ступайте.

– Атаман, дело у меня к тебе есть, – привстал худощавый парень.

– Коль дело общее, говори.

– Да не знаю, общее ли, моё ли, – замялся Семён.

– Не тяни. Что за дело?

– Короче, деньги нужны. Мамка шибко заболела, хочу в город к родне везти. Там лекаря приглашать надо, лекарств всяких купить.

– Ну что же, денег дам. И на лечение, и сам приоденься в городе. Демьян, тащи мошну, что поменее, – приказал он кузнецу.

Тот поковылял в угол, из одного сундука достал большой кошель. С грохотом поставил его перед атаманом. Власка неспешно развязал его, достал горсть золотых монет, высыпал их перед Семёном. Немного подумав, добавил ещё одну.

– А мне? И мне! – зашумели мужики, их глаза загорелись жадными огоньками.

– Остыньте! – грозно рыкнул на них атаман.– Кому на дело, говорите. А на пропой и той доли хватит, что Демьян выдаёт, – и повернулся к кузнецу. – Ты подели последний привоз на двенадцать человек.

– Как апостолов у Христа, – сказал Тихон, пожилой мужичок, который отличался набожностью. И даже убивая, крестился: «Господи, прости!». А бывало, на ночлеге отойдёт от костра и молится. Да так неистово, что не видит и не слышит ничего вокруг. Будто хочет единым разом все свои грехи замолить.

– А у Христа тринадцать апостолов было, – сказал Илья.

– Да Иуда не в счёт !– возразил Тихон. – Иуда, он и есть Иуда!

– Ладно, ступайте! – сказал Власка. – Да смотрите, чтобы среди вас иуд не развелось. А ты, Семён, задержись.

Когда все, кроме Демьяна и Семёна ушли, Власка сказал:

– Раз в город едешь, дело тебе одно поручу. Живёт у меня там сродственник, в жандармерии служит. Да ты не бойся, он про нас ничего не знает. Так вот, зайди к нему, подарок свези да узнай, что нового. Может, слухи какие ходят. Да смотри, хитро и осторожно расспрашивай, чтобы не заподозрил чего. А ты, Демьян, собери подарок свояку, жене его да двум дочерям. Слишком не балуй, а вот девкам по серьгам можно.

На том и расстались.

Велика ты, Сибирь – матушка! Просторы твои необъятные, леса твои – тайга нехоженая! Реки твои могучие. И люди живут здесь особые. В большинстве своём гордые да вольные. Кто из пришлых казаков, кто из каторжников. Но норов имеют особый. И дух сильный. Может, в лютый сибирский мороз закалённый. И рождается здесь от родителей этих племя тоже неслабое да непокорное.

Иван младший стоял перед отцом.

– Отпусти меня, батя, к Власке.

– Что! – взревел Иван Окладников. – Что ты ещё надумал? Не было в роду нашем убийц да душегубов. Что, весь род решил запоганить, язви тебя! – сжал кулаки отец.

Сын стоял, опустив голову. Он был готов к такому обороту.

– Чего тебе не хватает? Хозяйство большое, денег сундук полный. Женись, отстроим, любо – дорого. Ишь, чего стервец надумал, в разбойники податься. Чего, скажи, тебе не хватает? – ревел отец.

– Свободы, батя. Да скука заедает. Каждый день одно и то же.

– Ах, скучно тебе. Так женится давно пора. И будет тебе веселье, хошь каждый день. Что-то ты мне ни разу не говорил, есть ли кто на примете?

– Да нет никого, батя. Да и охоты большой нет. – Сын спокойно и смело смотрел на отца.

– Ну, охота придёт. А коль сам не можешь, я тебе невесту сыщу.

– Не надо. Не буду я пока жениться. А к вольным людям я всё равно уйду.

– Ты это из головы брось. Не думай даже. Самовольно уйдёшь – прокляну! – ревел разъяренный отец. – Ступай, делом займись. А дурь из головы выброси!

Сын постоял, переступая с ноги на ногу, и спокойно вышел.

– Ишь ты, вырос уже. Характер у парня, вижу, крутой будет, – и немного смягчился. – Весь в меня! – и улыбнулся.

Что-то расхворался Кузьма Семёнович. Спину заклинило, руки-ноги ломит. Второй день на печи лежит, службу пропускает. Жена его, Дуня, притирки всякие ему втирает, собачиной спину обвязала. Вроде немного ему полегчало, но встать пока ещё не может. По нужде и то с большим трудом сползает с печи. И куда девалась казачья удаль? Слава богу, что домик свой, да печь как в деревне. Вот уже считай, лет десять живёт он в городе, а привычки деревенские не бросает – видать в крови они уже. Скучает по деревне, правда навещает редко. А всё служба, будь она неладна. Служит в жандармерии рядовым. Сначала нравилось – форму дали, паёк да жалованье. Домик купил, хозяйством обзавёлся. Вроде жить можно, но не лежит душа к городу. Домой, в деревню, на простор хочется.

Во дворе яростно залаяли псы. Кто-то стучал в ворота.

–Выйдь, Дуня, глянь. Опять, поди, со службы кого прислали.

Дуня быстро выбежала во двор. Вернулась в дом вместе с молодым парнем. Тот снял шапку и огляделся по сторонам:

– День добрый дому вашему – и неуклюже поклонился.

– Добрый, коль не шутишь. По делу али как?– подал голос с печи хозяин.

– По делу. От Власа Петровича. Кланяться велел, да гостинец просил передать, – гость стоял у двери.

– Так что стоишь, проходи. Я сейчас слезть попробую. Дуня, пособи! -кряхтя, Кузьма спустился с печи.

– Спину прихватило, раз так её так! – выругался он. – Собери, жена, на стол, гостя привечать будем.

Дуня и две её дочери засуетились на кухне. Гость разделся, прошел в горницу.

– Садись к столу. А бабы счас мигом соберут чего-нибудь. Да бутыль с погреба достаньте! – сказал он хозяйкам. И гостю:

– Ну, сказывай, как там брательник мой сродный живёт? Как семья его? Живы, здоровы?

– Да все, слава Богу, здоровы. Живут хорошо. А с вами-то что? Может,

доктор нужен?

– Да доктор у меня свой, вон на кухне копошится. Лечит так, что мертвого на ноги поставит. Я третий день как заболел, а вот вишь, уже хожу помалу. Вот только беда, службу пропустил. Но начальство предупредил. Они хотели меня в конвой, казну сопровождать. А я, видишь, слёг. Ну, поворчали, конечно.

Семен напрягся.

– А что, часто казну возите?

– Да раз в месяц сопровождаем.

– И много казны-то?

– А кто его знает. Повозка крытая. Там один мужик сидит. Ну, мы их встречаем на тракту и меняем тот конвой, что из Красноярска идёт. Те домой, а мы до Канска и ведём.

– А много вас?

Кузьма настороженно посмотрел на гостя:

– А тебе что за беда? Почто интерес имеешь к казне?

–Да упаси Бог! Так, разговор поддержать, – нашёлся Семён.

– А! – успокоился хозяин. – А то, говорят, последнее время на тракту неспокойно стало. Мужики балуют. Грабят да убивают. Но нас пока ещё ни разу не трогали, слава Богу! – и перекрестился на образа. – Но начальство всё равно беспокоится. Раньше пять – шесть всадников сопровождало казну, а теперь поболее десятка собирают. Ну, давай выпьем, чтобы всё у нас хорошо было.

– За хозяев! – Семён поднял рюмку.

Когда захмелевший Семён собрался уходить, Кузьма наказал ему:

– Власке с семейством кланяйся. За гостинец спасибо передай. Может, летом приеду в гости, а пока не могу – служба. Ну, ступай с богом. А я снова на печь – болит, окаянная, сил нет! – и, кряхтя, полез на печку.

Илья Петрович поправился быстро и вновь занялся своим делом. Опять стал пропадать на работе с утра до вечера.

– Берегите себя, папа! – с укором говорила ему Нинель.

Тот только смеялся:

– Да что со мной будет?! Вон, какой Ангел Хранитель у меня! – и нежно целовал дочку в лоб. Жизнь снова вошла в свою колею.

Как-то вечером отца не было дома. Нинель сидела в своём любимом кабинете с заветной книгой. Но что-то сегодня сердце билось неспокойно. Свечи мигали, тени от них метались по стенам. Нинель открыла книгу.

– Отчего мне так тревожно? – спросила она.

И всплыли буквы: « Время приближается! Время грозы. Тебе предстоят большие перемены!»

Вдруг неизвестно откуда взявшийся ветерок загасил свечи. «Ох-ох-хх»-разнеслось по комнате. Нина привыкла уже ничего не боятся, но на этот раз лёгкий озноб пробежал по спине. Снова зажгла свечи. Пока возвращалась в кресло, взгляд невольно упал на портрет матери. Нине вдруг показалось, что он ожил. Мать смотрела с портрета как живая, и улыбалась. Нина резко остановилась. Она только сейчас поняла, что та женщина в грозу и была её мать! Где-то в глубине души она это ощущала, но не могла соединить вместе этот написанный маслом портрет и ту странную женщину под дождём. Но сейчас, глядя на оживший портрет, Нина поняла: « Это ты!». Портрет улыбнулся.

– Мамочка, не пугай меня! – прошептала девушка, чувствуя, как руки начинают холодеть.

Портрет снова стал портретом. Объёмность его исчезла, осталось красивое лицо с чуть заметной улыбкой. Нина для верности провела по нему рукой. Масло, холст.

– Показалось, наверное, – утешила себя Нина.

Она села в кресло, взяла книгу, но открывать не спешила. Мысль о том, что в тот вечер Нина видела свою маму, не давала ей покоя. «Но ведь этого не может быть!» – подумала она и машинально открыла книгу.

«Может!» – было написано там.

Фрося сидела за печкой и глотала слёзы от обиды. Ведь так и не смогла она подойти к Илье там в роще. И вроде рядом он был, да поняла, далёк он от неё, ох, как далёк. Сегодня мужики с утра по хозяйству заняты. Дрова колют, забор поправляют, а Антип стул чудной мастерит.

– Будешь ты на нём, Фросюшка, как королевна сидеть!

– Тоже мне, королевна! – усмехнулась Фрося.

А хотя, чем не королевна? Вон какой красивый платок подарил ей Стас. Но не лежало сердце Фроси к этому здоровому мужику. Взгляд у него хмурый и недобрый. Поначалу рукам волю давал, но Фрося твёрдо ответила отказом, отстал.

– Фрося, где ты? – послышался голос Ильи из прихожей.

Она поправила волосы и вышла из-за занавески:

– Да здесь я.

– Куда дрова складывать? Где тебе удобнее будет? – Илья топтался у порога.

– Сейчас, платок найду, – и Фрося полезла в сундук. А когда обернулась, Илья так же стоял у порога, но смотрел на неё каким-то странным взглядом.

– Красивая ты! – сказал он и смутился. Фрося вся вспыхнула, щёки заалели.

– Неужто, разглядел?– засмеялась она.

Илья полез в карман и достал золотую цепочку с галубым камнем.

– Это тебе, – протянул он смущённо.

– Купил, что ли? – в душе у Фроси боролись два чувства. Она знала про дела разбойничьи своих постояльцев, и что вещь могла быть снята с убитых, с одной стороны. А с другой – её любимый Илья первый раз дарит ей подарок, да ещё такай красивый. Илья понял её мысль и твёрдо сказал:

– У Флора выменял, а где он взял – дело его.

– Спасибо, – сказала Фрося, взяла подарок и ласково посмотрела на него.

Илья смутился:

– Так я пошёл. Ты про дрова-то распорядись, – и вышел.

А поздно ночью, когда мужики спали, Илья пришёл в спальню к Фросе. И только первые петухи смогли вернуть на землю пылких любовников.

– Ну, проходи, Семён, сказывай, как съездил, как мать, что нового в городе? – Власка сидел на лавке у стола, когда пришёл Семён.

– Да всё нормально. Мать у родственников устроил, денег на лечение дал, так что доктор говорит, что скоро поправится. А брат твой просил кланяться, да за подарки благодарил. Прихворнул он, спиной мается. Даже на службу не пошёл, говорит, казну сопровождать должен был.

Власка оживился:

– Ну, спину ему жинка быстро поправит, она мастерица на это. А что про казну он сказывал?

– Да, говорит, возят ту казну из Красноярска каждый месяц, а они сопровождают. Раньше, говорит, пять – шесть всадников было, а теперь разбойников боятся, до десятка собирают.

Власка задумался

– А когда возят, не сказал?

– Нет. Но он должен был того дня ехать, как я к нему приходил. Это, считай, числа двадцатого было.

– Молодец, сукин сын! – и Власка похлопал Семёна по плечу. – Давно у меня эта мыслишка крутится, да как подступиться к ней, не знал. А тут ты прямо на блюдечке да с окоёмочкой! – Власка радостно потёр руки.

Ещё туман не рассеялся, солнце не встало, а десять всадников выехали из деревни. Собаки подняли было шум, но быстро затихли. То ли признали, то ли испугались.

– Ядрёна вошь, – ругался, кутаясь от сырости в тёплый зипун, Федот, пожилой мужик с окладистой бородой.

– Чо, Федот, климат не тот? – Антип оскалил свой беззубый рот.

– Цыц, тихо! Недалеко где-то здесь, – атаман прицыкнул на мужиков.

Дальше ехали молча. Когда поднялись на крутой косогор, то увидели, что у подножья стояло несколько цыганских кибиток. Рядом было разбито с десяток шатров. Тлели угли погасших костров, а невдалеке мирно гулял табун лошадей. Под Степаном жеребец заржал. Ему тут же ответили несколько кобылиц из табуна.

– Осади! – приказал Власка.

– Да как его осадить, чёртово отродье! – Степан натянул поводья.

– Стас, Илья, – позвал атаман. Всадники подъехали. – Вот что, ступайте в табор, поговорите с вожаком. Добром отдадут коней – не тронем, дадим уйти. А остальным растянуться цепью, – он повернулся к товарищам.

В таборе началось оживление, когда увидели, что два всадника мирно едут среди кибиток и шатров. Несколько мужчин с пистолями в руках окружили пришельцев.

– Кто такие? Что надо? – вперёд вышел цыган средних лет.

– Ты что ли вожаком будешь? – спросил Стас.

– Ну, я! Что надо?

– А надо нам, люди добрые, чтобы отдали вы нам коней, да убрались по добру – по-здорову куда подальше, – с наглой усмешкой продолжал Стас.

– Ух, ты! Испужал! – цыган гордо поднял голову.

– Да мы ещё и не пугали, – в тон ему ответил Илья. – Ну не хотите по-хорошему, сейчас вся сотня здесь будет. Только тогда не обессудьте, в живых никого не оставим, – и поднял руку.

Это был сигнал для разбойников. Со склона раздались крики и выстрелы. Утреннее эхо усилило их, казалось, что всадников было очень много.

– Слышь, барон, отдай, что просят. Жизнь дороже. Вижу, недобрые люди перед тобой стоят, – старая цыганка вышла из толпы. – Не одну душу уже загубили и нами не побрезгуют.

– Стойте! – цыганский барон сделал шаг вперёд – Будь по-вашему.

Илья опустил руку, стрельба и крики прекратились.

– Дайте время на сборы.

– Хорошо. А коней мы сейчас заберём.

– Эй, Степан, Федот, отделите коней, что получше – сказал атаман, он уже понял исход переговоров.

И два всадника поскакали к табуну. Цыганам оставили несколько старых кляч, да пару сносных коней.

– Мужики, – начал было барон. – Хоть ещё пяток коней нам бы…

– Молчать, а то и этих заберём! – заржал Федот.

Вдруг из толпы выскочил цыганёнок лет десяти с пистолем в руках.

– Не отдам коней! – и выстрелил в Федота. Тот схватился за плечо.

– Ах ты гадёныш! – и сабля просвистела в воздухе. Цыганёнок упал, истекая кровью. Поднялся крик, в руках цыган замелькали ножи и пистоли.

– Стоять! – барон поднял руку. – Стоять, я сказал!

Толпа затихла, только плач матери стоял над табором.

– Уходим. Быстро уходим, – и обернулся к всадникам. – Отпустите нас, мужики, сами видите, в основном, бабы да дети, – и наклонил голову…

Когда табун лошадей в сопровождении всадников поднимался по склону, атаман видел, как быстро сворачивались шатры и собирались вещи в кибитки.

– Вот так-то! Не балуйте! – сказал он вслух и повернул коня.

Нинель не спалось. Уже и отец вернулся, горничная, накормив его, ушла спать. В доме наступила тишина. Но не было покоя в душе у девушки.

«Отчего вечер сегодня такой чудной, – думала она, лёжа в постели. – Книга что-то странное предвещает. Портрет ожил. А главное, я теперь знаю, что видела свою маму… Может быть, она жива? Ведь не могут умершие говорить и танцевать. Хотя, книга говорит, что могут. Я ей верю. Всё может быть, просто мы мало знаем и понимаем».

С того памятного дня, когда повстречалась со странной женщиной, Нина перестала удивляться чудесам, своим способностям и новым знаниям, которые приходили неизвестно откуда. Теперь на мир она смотрела совсем по-другому. Будто видела все видимые и невидимые его стороны. Постепенно тревога, связанная с предстоящими переменами, сменилась спокойной уверенностью, что всё будет хорошо. Она знала, что сможет всё перенести, чувствовала в себе силу необъяснимую. И верила судьбе.

Ей вдруг очень захотелось поговорить с портретом. Она взяла свечу, накинула пуховый платок поверх ночной рубашки и вышла в коридор. В кабинете Нина зажгла ещё свечи и села в кресло напротив портрета.

В ней не было страха. Она была торжественно спокойна.

– Мама, поговори со мной! – Нина смотрела на портрет.

Прошло несколько мгновений, портрет ожил. Красивая молодая женщина с улыбкой сказала:

– Здравствуй, доченька! Я долго ждала этого момента. Рада, что ты сама захотела поговорить со мной. Я всегда следила за тобой, знаю все твои мысли и дела. За тот вечер прости, что напугала тебя, но я должна была передать тебе нашу родовую книгу. В ней, как ты уже поняла, ответы на твои вопросы есть, но не на все. На самые главные тебе самой отвечать придётся.

– Мама!.. – голос Нины дрогнул, она не произносила это слово уже много лет.

– Знаю, доченька, о чём спросить хочешь. Что за перемены тебя ждут? Вот об этом я и хочу с тобой поговорить. Тебе предстоит путь далёкий, в места наши родные. В Канском уезде, в глухой таёжной деревушке жила моя сестра Мария. Там ещё жив её муж – твой дядя Иван. Ступай к нему. Там твоё место. Только в тайге может наша сила быть несокрушимой. Только там ты познаешь её до конца. И ещё, самое главное, там ты встретишь свою любовь… – она замолчала, глаза её покрылись влажной пеленой, но она продолжала. – И хоть не долгой будет та любовь, но она стоит жизни. И от этой любви родится девочка, надежда всего нашего рода. Ей передадим все наши знания и способности. А тебя там оберегать будет твоя бабка. Так что ничего не бойся. Я тоже всегда с тобой буду. А теперь ступай. Мне пора.

И женщина на стене снова стала портретом.

– Слышь, мать, поди открой! – Иван Окладников встал с лежака.

На дворе заходились лаем собаки, а кто-то настойчиво стучал в калитку. Олимпиада выскочила на крыльцо, но к воротам уже спешил Василий. За калиткой стоял всадник:

– Скажи бате, что Власка велел коней своих забрать. Они сейчас за околицей. Поторопитесь,– и ускакал.

Иван с двумя старшими сыновьями быстро запрягли бричку и поехали за околицу. Там гулял табун, охраняемый парой всадников.

– Глянь, батя, наш Малыш и Красавчик! – радостно закричал Василий.

Он смело вошёл в табун и обуздал двух хороших коней. Потом нашлись и остальные.

– Слышь, Иван! Власка сказал, бери, сколь хочешь коней, – один из всадников подъехал ближе.

– Благодарю! Но чужого мне не надо, – Иван говорил спокойно, с достоинством. – А своих заберу. Власке поклон и благодарность передайте.

И повернул бричку в деревню. Сыновья верхом гнали остальных коней.

В большой избе на краю села собралось с полтора десятка человек . Хозяева съехали в город, а дом оставили под присмотр знакомым из соседней деревни. Чем занимались постояльцы, хозяев, видно, не интересовало. Лишь бы за домом смотрели, да плату исправно платили. Так что никто не мог помешать. Когда все расселись, Власка встал.

– Ну что, заскучали, соколики? Негоже рысакам долго в стойле стоять. Может, пойдём, погуляем?

– Да грязь на дворе. Вон дожди три дня лили, – начал было Павел.

– Молчи уж! Грязи он испугался! То не грязь, а так, земелька мокрая. Грязи в душе у каждого больше, – задумчиво произнёс атаман.

– И то, от бабьего подола да от сытого стола отрываться не хочется, – хихикнул Антип.

– Так вот, кто не хочет, не неволю. А дело предстоит трудное, но прибыльное, – спокойно оглядел собравшихся Власка.– Казну брать будем!

– Ишь ты! Казну!

– Ты чо, атаман, рехнулся?

– Да там охрана.

– Жандармов полно! – загалдели мужики.

– Цыц! – кулак атамана упал на стол, аж зазвенела посуда в буфете. – Сказал, неволить не буду. А кто пойдёт – не обижу!

Мужики присмирели. Кто сидел, опустив голову, кто отвернулся от взгляда атамана. Поднялся здоровенный детина:

– Дело говорит атаман. Засиделись!

– Да кому охота на смерть верную идти? – подал голос Павло. – Это вам не мужиков проезжих обдирать. И не заимки грабить. Казна охраняется хорошо.

– Так ты не идёшь? – Власка смотрел на него в упор.

Павел смутился.

– Да я что? Я как все. Только дело ты задумал серьёзное.

– Что серьёзное, не спорю, – Власка говорил уже спокойнее. – Вот и обмозговать его надо.

И стал излагать свой план.

«Пора!» – Нинель открыла глаза, удивлённо огляделась и села в постели.

«Что это?» – она не могла понять. Может, ей послышалось или приснилось?

– Да, приснилось, наверное, – и стала одеваться.

Сошла вниз, в столовой был накрыт завтрак. Отец ел и читал газету.

– Доброе утро, доченька! – он нежно поцеловал дочь в лоб.

– Доброе утро, папа! – и, нахмурившись, сказала: – Опять за столом газеты. Ведь уговор был!

– Да ты погляди, что в стране делается! – Илья Петрович был возбуждён. – Революционеры из всех щелей, как тараканы выползают. В Сибири мужики на дорогах разбойничают! – и он снова погрузился в газету.

«Пора!» – отчётливо прозвучал в голове знакомый женский голос. При мысли, что придётся расстаться с отцом, у Нины сжалось сердце.

– Что с тобой, доченька? – Илья Петрович поднял голову от газеты. – Бледная ты какая-то. Уж не прихворнула ли часом?

– Да нет, батюшка, погода, наверное, меняется. В голове что-то стучит. Пойду, прилягу.

– Иди, моя хорошая, иди. Может за доктором послать? – спросил встревоженный отец.

– Не беспокойся ты так, – и Нина ласково улыбнулась отцу.

И вдруг подошла к отцу, обняла его и поцеловала в небритую щёку.

– Ну, что ты! – смутился отец.

Он не привык к таким нежностям. Нина, тоже смутившись, быстро пошла к себе.

Войдя в кабинет, она села в своё любимое кресло. Погода за окном и правда начала меняться. Поднялся ветер. Он обрывал оставшуюся листву с деревьев и жалобно завывал под окном. Беспокойство в душе сменилось решимостью. Нина открыла книгу. «Пора!» – всплыли буквы.

– Да, пора! – закрыв книгу, Нина подошла к окну. За стеклом моросил мелкий осенний дождик.

– Гроза будет! – И тут же заспорила с собой: – Да Бог с тобой, какая гроза осенью? – Она улыбнулась.

Затем твёрдой походкой вышла в коридор. За отцом захлопнулась дверь в передней. Нина прошла в свою комнату, достала дорожный баул. Машинально сложила в него самое необходимое. Быстро вернулась в кабинет и взяла книгу.

«Дорога предстоит дальняя, трудная. Всё будет хорошо. Судьбу свою в дороге встретишь!» – было написано там.

Вдруг молния полыхнула за окном, и раздался раскат грома. Нина вздрогнула, а потом рассмеялась: «Гроза!». Она начала кружиться по комнате и смеяться. Потом быстро оделась, поцеловала портрет матери, взяла баул и выбежала в дождь.

– Гони! – торопила она извозчика, стараясь перекричать раскаты грома.

Марфа словно очнулась от сна. За окном начало смеркаться. «Что же это я целый день провела в воспоминаниях?». Ей казалось, что надо ещё раз в мыслях пережить всё заново, а потом отпустить прошлую жизнь от себя. Ту жизнь, что якорем держит и не даёт возможности идти навстречу новому счастью и, как сказала мама, большой любви. «Всю?» – Марфа задумалась. Если честно, она не хотела отпускать от себя те несколько мгновений, что пережила она на пути сюда.

Дело было прошлой осенью. Нина ехала в почтовой карете. Мелькали верстовые столбы. Места были ей не знакомы. Они то пугали непроходимой тайгой, то радовали берёзовыми рощицами. На душе постепенно становилось спокойнее. Все сомнения улеглись. Это как всегда перед дальней дорогой, немного жутковато, но сделаешь первый шаг, и всё пойдёт своим чередом.

Рядом в карете сидели хорошо одетый господин и его жена. Женщина была больна, и это тяготило богатого господина, хотя он делал вид, что внимателен к своей жене.

«Да, бедняжка, дни твои сочтены. Не видать тебе ни любви, ни радости. Не успеешь сойти в мир иной, как на твоём месте окажется другая, молодая да здоровая. Она уже ждёт твоей смерти.» – так подумала Нина, лишь взглянув на эту пару. Ей это было неинтересно. Мужчина вызывал неприятное чувство. Он уже давно масляными глазками разглядывал Нину. Наконец, ей это надоело. Она подняла глаза и так посмотрела на него, что тот засуетился и начал укрывать ноги пледом своей жене.

– Вот так-то лучше! – подумала девушка.

А когда дорога стала подниматься вверх по косогору, и карета поехала медленнее, из леса выскочили всадники и с гиканьем поскакали к карете. Возница резко натянул поводья. Лошади встали. Впереди на вороном коне скакал красивый всадник. Не знала Нина, что было в нём красивого, ведь лицо рассмотреть было трудно, но он весь был как сказочный принц, прекрасный и стремительный. Девушка не испугалась. Она открыла дверцу и вышла из кареты. За спиной визжала больная женщина, на козлах крестился ямщик. Нина как во сне пошла навстречу всадникам.

– Стоять, Зверь! – раздался грозный окрик, и конь встал на дыбы.

Теперь Нина увидела лицо этого всадника и поняла, что передней её судьба. «Да, это он!». Она стояла, и смело смотрела в глаза незнакомого мужчины. Тот тоже смотрел на неё. А тем временем всадники окружали карету.

– Стоять! – незнакомец поднял руку, всадники остановились. – Назад! – скомандовал он и стал медленно поворачивать коня. Он удалялся, не отрывая глаз от девушки. Нина вернулась в карету. Все были живы – здоровы, хотя и напуганы. Они продолжили путь до уездного города Канска.

Власка вздрогнул и проснулся. На дворе вечерело.

– Эка беда! Заснул средь бела дня! – усмехнулся он и задумался.

Опять та девушка приходила к нему во сне. И будто не сон это вовсе, а несётся он на коне наперерез почтовой карете. Видит, как из кареты выходит девушка несказанной красоты. И будто не идёт, а плывет ему навстречу. Он окунается в её огромные чёрные глаза и тонет в них…. Так и не смог тогда объяснить товарищам атаман, почему они отпустили эту почтовую карету, почему всех оставили в живых и ничего не взяли. Да он и сам ничего не понимал, только снова и снова тонул в этих огромных глазах. Сердце при этом сладко замирало. Прошёл уже почти год, а он не может забыть эту встречу.

– Проснулся? – Катя лисой прильнула к мужу.

Тот холодно отстранил её:

– Ступай, на стол собери – вечереть будем.

Катя обиженно поджала губу и пошла на кухню. Она уже привыкла к резкой смене настроения мужа.

Постепенно растаяла последняя надежда на приезд любимой Сонечки. Прошло уже больше года, а ничего нового он не узнал.

– Ищем – с! – только и был ответ Полякова, к которому несколько раз обращался Сергей. – Найдём – сообщим, – как-то безнадёжно говорил он.

Хоть и любил, как казалось Сергею, он Сонечку, но не зря говорят – время лечит. Он сегодня поймал себя на том, что стал обращать внимание на проходящих мимо барышень. Вон идут две весёлые девушки. Они смеются, не замечая ничего вокруг.

– Молодые, беззаботные, – по взрослому подумал о них Сергей.

Ему шел двадцать второй год, но после перенесённой потери он чувствовал себя совсем взрослым.

– А та, что слева, хороша. Глаза у неё такие голубые, как камешки в серёжках. Стоп! – и он резко прервал себя. – А ведь такие же серёжки с голубым камнем он подарил Соне в день помолвки. Они ей понравились, и она с ними не расставалась.

Девушки тем временем прошли мимо него.

– Не может быть! Да и мало ли серёжек с голубыми камнями. Хотя ювелир, знакомый отца, говорил, что они уникальны, и других таких нет. Конечно, нельзя верить старому еврею – ювелиру. Ведь подороже продать – его основная цель. Но что-то подсказывало Сергею, что это они.

Он догнал девушек:

– Извините, не подскажете, где дом купца Куприянова?

Те перестали смеяться и с интересом смотрели на молодого человека. Та, что привлекла его внимание, ответила:

– Да вы прошли его. Это там, за углом.

Сергей неотрывно смотрел на серёжки. «Точно, они!» Поблагодарив девушек, он пошёл в ту сторону, что ему указали. Но когда те продолжили свой путь, стараясь быть незамеченным, проследил за ними. И только после того, как девушки скрылись за высоким забором, заспешил в управу.

– Разрешите! – ворвался он в кабинет Полякова.

Тот недовольно поморщился. Устал он объяснять этому настойчивому молодому человеку, что пока не нашли его невесту. «Да и не найдём…» – думал он. И только хотел открыть рот, чтобы в очередной раз сказать привычную фразу: «Ищем», как тот выпалил:

– Я нашёл!

Глаза у Ивана Степановича стали удивлённо округляться.

– Кого нашёл?

– Да ни кого, а что! Я серёжки Сонины нашёл. На девушке одной. И знаю, где она живёт. Вы у неё спросите, где она их взяла! – парень был взволнован, говорил быстро. Его волнение передалось Полякову.

– А вы уверены, что это именно те серёжки?

– Да, уверен. Но чтобы сомнений не было, у ювелира Абрама Давидовича надо спросить. Он нам их продал. Он в этом деле большой толк знает.

– Да, – Поляков пустил клубы дыма. – Вот ведь как интересно. Может, это и есть ниточка к тому клубку нераскрытых преступлений, что творятся в его уезде, – подумал он, а вслух сказал:

– Посмотрим. Вы адрес напишите и завтра эдак в полдень пожалуйте в управу.

Когда за молодым человеком закрылась дверь, сыщик погрузился в раздумья.

Появление в доме Кузьмы Семёновича жандармского следователя произвело большой переполох. Сам хозяин стоял по стойке «смирно», в глазах его был испуг.

– Ну-ну, успокойся, дружок, – по-отечески ласково сказал ему следователь, хотя они были почти ровесники.

Тот продолжал стоять навытяжку.

– Вот скажи, мил человек, откуда у твоей дочери серёжки дорогие с камнем чудесным, а?

– Дык это… свояк подарил. Сродственник из деревни.

– И что, сильно богат твой сродственник?

– Дык, хто его знает, ваш благородь, ну не бедный.

– А знаешь ли ты, мил человек, цену этим серьгам?

– Дык, хто же дарёному коню в зубы смотрит, ваш благородь.

– А стоят они, по моим раскладкам, целое состояние. Но ты успокойся. До выяснения обстоятельств, я изыму у тебя эти серёжки, а тебе расписку дам, чтобы ты не волновался. И если те серьги не краденные, то верну тебе их.

– Не краденные, ей Богу, не краденные, – закрестился Кузьма. – Хошь у брательника спросите, который мне их подарил.

– Спросим, обязательно спросим, – и следователь убрал серьги в карман. – Так где же живёт твой родственник?

– Да в Малой Уре, верст сорок от городу будет.

Выехали рано утром, верхом. Только одна подвода везла нехитрый скарб. Дождя, слава Богу, не было, но утро было сырое и холодное. Под ногами лошадей хлюпала размокшая земля. Листва уже опала, лишь кое-где одинокие листочки держались за ветки.

Всадников набралось человек около двух десятков. «Ишь ты, почти все поехали, а ведь не неволил», – думал атаман.

Большую Урю, что стояла на тракту, объехали лесом. Власка понимал, что такой отряд не может быть не замеченным, поэтому выбирал просёлочные дороги. Телега да пара всадников, не хоронясь, ехали трактом. Нужно было как можно дальше от своих мест отъехать. Не было точных сведений, когда повезут казну. «Может, ждать придётся, так хоть бы дождя не было» – думал атаман.

– Эй, Михайло, – подозвал он молодого парня на резвом скакуне. – Ступай на тракт, проскачи вперёд, посмотри, что да как. Только пугач оставь, а то не ровен час, шум раньше времени поднимешь, а это ни к чему. А как карету с жандармами увидишь, хоронись и к нам лети. Понял?

– Понял, атаман! Будь спокоен! – и парень стегнул коня. Тот птицей полетел по просеке.

– Да, кони у нас что надо! – залюбовался Власка всадником.

И отряд продолжил путь.

Когда солнце сквозь редкие облака поднялось в зенит, спешились на обед. Уже проехали достаточно далеко, объехали три деревни, что лежали на тракту. Михайло ещё не возвращался. После небольшого отдыха поехали дальше.

– Слышь, Павло, сгоняй на тракт, да оставь пару мужиков на нашем месте, перед подъёмом. Там и схорониться есть где, да и страховка не помешает. А ты, Илья, скачи ближе к дороге, чтобы Михайло, оголец, не пролетел мимо.

Прошло ещё несколько часов. Отряд расположился на отдых. Солнце начало клониться к закату. Из кустов внезапно показались два всадника. В первом, что летел очертя голову, атаман узнал Михайло, за ним не мог поспеть Илья.

– Атаман! Едут! – закричал Михайло, осадив взмыленного коня.

– Где они сейчас? Сколько их?

– Ещё далеко. Едут средней рысью, через час где-то здесь будут. А конвой человек около десяти жандармов.

– Готовсь! – скомандовал Власка, и отряд всадников потянулся к тракту.

Выбрав удобное место и расставив людей, атаман приказал ждать. Вернувшись из разведки, Павло рассказал, что они уже близко. Впереди едут два жандарма, два по бокам кареты и шесть сзади.

– Господи, сохрани и помилуй! Прости нам грехи наши, вольные и не вольные! – шептал Тихон, крестясь.

Остальные молчали и ждали.

Отряд разделился так, чтобы отрезать путь к отступлению со всех сторон. Лесок, близко подошедший к тракту, скрывал всадников.

И вот показалась почтовая карета в сопровождении жандармов. Они ехали лёгкой рысью. А когда последние всадники проехали условленное место, прогремели выстрелы, и толпа мужиков ринулась на конвой. Тех нескольких минут, что замешкались от неожиданности жандармы, было достаточно, чтобы решить исход боя. Несколько охранников, даже не успев выхватить оружие, упали замертво. Но кто-то успел, и два мужика рухнули с коней. Всё смешалось. Слышались стон и крики. Постепенно бой стих. Разбойники открыли уже ни кем не охраняемую карету. Там сидел толстый старый господин, у его ног стоял кованный сундук. Господина выволокли из кареты и зарубили шашкой. Содержимое из сундука пересыпали в мешки и перекинули через сёдла лошадей.

– Уходим! Быстро! – скомандовал атаман.

Он с небольшой группой товарищей подъехал к телеге, на которой лежало два трупа, закрытых попоной.

– Кто? – сдавленным голосом спросил Власка.

– Семён и Флор, – угрюмо сказал возница.

– Сеном прикрой и в деревню. Похороним по-людски, – и, надев шапку, пришпорил коня. Но, отъехав немного, остановился:

– Слышь, Павло, что-то мне кажется, мы не доделали. Свези мешки в схорон, а я со Стасом вернусь. После вас догоним, – и развернул коня.

А когда подъехали к месту недавней битвы, из-за кареты раздался выстрел. Власку будто чем-то ударило в грудь, и он упал на шею лошади. Стас доскакал до кареты, прозвучала пара выстрелов. Это он добил раненного жандарма, который, собрав последние силы, стрелял в атамана.

Красная пелена застилала глаза, не хватало воздуху, сознание медленно покидало Власку.

– Держись, атаман, держись! – твердил Стас, пытаясь удержать его в седле. Тут подоспели ещё мужики, которые, заслышав выстрелы, вернулись на помощь. Атамана бережно сняли с коня и положили на телегу, рядом с убитыми. Илья как мог, перевязал рану. Влили в рот самогону, укрыли.

– Держись, атаман, держись! – то и дело повторяли мужики.

Повозка и несколько верховых жандармов остановились у дома Власки. Из брички вышел полный господин:

– Ну, веди к родне, – сказал он одному из служивых.

Тот спешился, отдал поводья товарищу и постучал в ворота.

– Кто там? – послышался голос Катерины.

– Это я, свояк ваш из городу! – Кузьма Семёнович старался перекричать лай собак.

– Сейчас, загоню псов. Ну, пошли, окаянные.

Катерина открыла калитку. Рядом с родственником стоял незнакомый мужчина, а позади него ещё несколько жандармов. Сердце Катерины сжалось от страха и плохого предчувствия. Она стояла в калитке и растерянно смотрела на этих людей.

– Муж дома? – спросил незнакомец.

– Нет. В лес за дровами с мужиками уехал, – нашлась Катерина.

– Ну, так подождём. В дом пригласите? – и господин попытался пройти.

«Ой, что же будет? Власка может в любой момент вернуться. Не нужна ему эта встреча!» – пронеслось в голове у Кати.

– Проходите в дом, я сейчас. Только собак покрепче затворю, а то не дай бог, вырвутся, – и прошла за дом. Там она нашла старшего сына.

– Иван, беги на наш хутор. С него видна дорога. Жди там. Как отец с мужиками поедут, предупреди, что жандармы у нас. Пусть поостерегутся. Сам будь осторожнее, да хлеба возьми, кто знает, сколько ждать придётся.

– Проходите, гостями будите, коли приехали – уже совсем другим тоном сказала успокоившаяся хозяйка. – Может чай поставить?

– За чай спасибо – ответил господин, с нескрываемым интересом оглядывая дом. – Так когда, говоришь, хозяин вернётся?

– А кто его знает, может дня через два. Поехал дрова на зиму заготавливать.

– Да не сезон, вроде, осенью дрова заготавливать, – и цепкий взгляд уставился на Катю. Но не робкого десятка была эта женщина. Её стала даже забавлять такая ситуация. Тревога сменилась игривым настроением.

– Ох, и не говорите. Сама переживаю. Так ведь прображничал всё лето. Как после покоса загулял, вот только и пришёл в себя, за ум взялся. Так я поставлю самовар?

– Бражничал, говоришь? Да всё, видно, не прогулял, – следователь оценил взглядом добротную обстановку дома.

– Ну, до этого, слава Богу, не дошло. – Катя достала из буфета красивые чашки. – А что за дело у вас к мужу? Может, я чем помогу?

– Да дело-то пустячное, казалось бы, но узнать надо. Вот родственник ваш говорит, что подарки от вас получил. Так? – обратился к жандарму следователь.

Тот так и стоял у порога.

– Так точно, ваш благородь! – вытянулся служака.

Сердце у Кати опять сжалось. Нет, не зря не любила она этого человека. Так вот откуда беда идёт. Но тутже спохватилась:

– Ах, это! А что ты стоишь у порога, как не родной? Проходи. Как жена? Как дети?

Кузьма не ожидал такого гостеприимства.

– Да, слава Богу, живы – здоровы.

– Так вот, – перебил их толстый господин. – Среди подарков ваших серёжки были одни, с камешком голубым. Вот и хотелось бы мне узнать, где вы их взяли?

– А их мне муж из городу привёз, но не понравились они мне, уж больно вычурные. Больше молодым подойдут, а мне и такие сгодятся, – и убрала волосы с уха. Следователь уставился на серёжки в ушах хозяйки. Они были тяжелого золота с большими рубинами. «Тоже цены не малой» – подумал он.

– Уж больно дорогие подарки ваш муж дарит.

– А не уж-то я того не стою? – и Катя кокетливо подбоченилась.

– Стоишь, конечно, стоишь! Вон, какая красавица! Вот только вопрос напрашивается, а откуда деньги такие? – и пристально поглядел на хозяйку.

Та опять нашлась:

– Да не поверите, наследство привалило! Дядька мужнин сыскался, что в городе Красноярске жил. Купец был, а как помер, так долю и завещал мужу.

– Это какой дядька? – заёрзал на стуле Кузьма. – Мне что-то не сказывали.

Катя так посмотрела на родственника, что тот сник. Повернулась к следователю:

–А я почём знаю? Только там из всей родни один Власка помянут был.

Катерина говорила быстро и складно, не давая рта раскрыть незадачливому родственнику.

По дороге в город следователь вспоминал весь этот разговор. «Что-то здесь было не так. Но уж больно складно говорила эта красивая бабенка. Да, надо ждать возвращения старого жида. Чёрт унёс его к родне. А что нового он может сказать? Ну, подтвердит, что эти серьги продал Уваровым. Ну и что?

Какая связь с этой бабой и её мужем? Может, правда, где в городе купил? Расспросить самого, конечно, надо. Где? Когда? У кого? Может, тогда связь какая-нибудь и появиться. Хотя и наврать может».

Так думал Поляков, кутаясь в плед и безбожно ругая дорогу.

Когда отряд показался на дороге, Ваня стрелой бросился бежать навстречу.

– Стойте, стойте! – кричал он им.

Впереди скакал дядя Павел и Михайло. Увидев мальца, остановились.

– Нельзя вам в деревню! Жандармы там! – выпалил Иван, задыхаясь от бега.

– А батя где? – спросил он, оглядывая подъезжающих всадников.

Павел слез с коня:

– Ранен твой батя. Там, на телеге лежит, – и не успел договорить, как мальчишка подбежал к телеге, сдёрнул попону. Там был окровавленный труп Флора. Иван побледнел и упал без сознания. Подбежали мужики, стали трясти и бить по щекам парнишку.

– Ишь ты малец, как тебя напугало!

– Да мал ещё, такие страсти видеть.

– Об отце сильно спужался, а сердце- то слабенькое ещё, – переговаривались мужики, бережно укладывая мальца на траву.

– Так что делать будем, Павло? – спросил Стас. – В деревню ехать нельзя, а атаман совсем плох.

Павел поднялся с земли, подложив под голову парнишки свою шапку.

–А делать будем так. Двое свезут казну в схорон. А ты, Стас, скачи в деревню, да осторожно, смотри. Там на краю живет женщина молодая. Бабы сказывают, любую болезнь лечить может. Возьми второго коня для неё. Если согласится – вези.

– А не согласится?

– Тоже вези,– твёрдо сказал Павел. – А мы отвезём Власку на дальнюю заимку. Там его никто не найдёт. А ты дорогу помнишь?

– А то! Я её как свои пять пальцев знаю, почитай полгода там с Ильёй жили.

– Ну, тогда поспеши! Илья, глянь, как там атаман?

– Тяжело дышит, плохо ему.

– Да уж! Эй, гляньте, малец глаза открыл. Ты чего, браток, как барышня кисейная, сознанию теряешь?

Ваня сел, огляделся:

– А где папка? Что с ним?

– Да жив твой папка, жив. Пока жив…– грустно сказал Павел.

Марфа открыла глаза. Предчувствие чего-то нового наполняло её. Вспомнила сон, будто они с мамой, как две подружки, сидели на берегу небольшой таёжной речки. И слова матери:

– Главное, доченька, в жизни – это любовь! Ты скоро познаешь любовь женщины и, я верю, любовь матери. Не проста будет твоя дорога к счастью. Много тебе придётся испытать. Но любовь стоит этих испытаний, – и печально добавила: – Знаю я твой путь, доченька, да свои руки не подставишь. Это твой путь, твоя судьба. Только, главное, не бойся ничего. Страх всегда крылья вяжет да ноги спутывает. А мы тебя хранить будем да помогать, как сможем.

С чувством торжественной радости и какого-то непонятного томления Марфа привела себя в порядок. Умылась, тщательно уложила две тугие косы короной на голове, надела любимую белую вышитую кофту и длинную чёрную юбку. Вскипятила самовар. Но есть совсем не хотелось. Подошла к зеркалу.

– Ишь, вырядилась! – сказала сама себе и засмеялась. – Ну, прямо как невеста!

Но улыбка сошла с её губ. Опять перед глазами встал тот мужчина на лихом коне, и сердце сладостно сжалось. «Кто он? Увижу ли я его?». И сама себе ответила: «Да! Скоро!».

Вдруг в окно постучали. Марфа накинула платок на плечи:

– Кто там?

–Помощь твоя нужна, – у окна стоял бородатый мужик. – За тобой послали. Человек один умереть может. Срочно велели привезти.

– Да, да! Я сейчас! – и Марфа стала собираться.

– А верхом сможешь? – оглядев её, неуверенно спросил он.

– Да! – твердо сказала Марфа.

На небольшой полянке, окруженной со всех сторон непроходимой тайгой, стояла изба, и вела к ней одна узкая тропинка. И хоть называлось это место дальней заимкой, но пользовались ею редко. Так вот в этой избе, на полатях из досок, на куче грязного тряпья лежал Власка. Он был без сознания и бредил. Илья несколько раз менял повязку, смоченную в самогоне, и беспомощно разводил руками. Несколько мужиков толпилось в избе, не зная, что делать.

– Уж хошь бы ведьму эту успел Стас привести.

– А что за ведьма? – спросил Илья

– Да живёт в нашей деревне колдовка одна. То ли девка, то ли баба, кто её знает. Красивая очень. Так бабы говорят, что всё она знает и умеет, хошь и молодая. А ещё боятся её бабы. Говорят – колдовка. Да хто его знает.

– Да пусть хоть ведьма, хоть колдовка, лишь бы атаману помогла. Что-то совсем плох он,– сказал Илья, ещё раз оглядев Власку.

– Да, – вздохнули мужики. – Лишь бы помогла.

Марфа скакала на резвом гнедом коне так легко и уверенно, будто всю жизнь провела в седле. Когда свернули на узкую тропинку, Стас оглянулся:

– Поберегись, ветки тут.

Но Марфа скакала, не замечая ничего вокруг. Сердце билось в груди радостно и тревожно. Она знала, что будет встреча с НИМ, и была готова к этой встрече. Подъехав к избе, спрыгнула с коня, взяла свой узелок и твёрдо вошла в избу. Мужики расступились. Девушка прошла к лежанке. И сердце вздрогнуло – ОН! Но состояние его было совсем плохо. Сильный организм боролся, но силы уходили с такой быстротой, что она поняла, надо спешить. Она видела, что смерть, оскалив свой беззубый рот, приближается к этому человеку. И, собрав все силы, она громко крикнула:

– Прочь!

Мужиков как ветром сдуло. Они решили, что это им было сказано. Старуха злобно поворчала и, погрозив костлявым пальцем, ушла. Марфа быстро осмотрела рану.

– Да, плохая рана. И лёгкое задето. Крови много потеряно.

Она вышла из избы. Мужики со страхом смотрели на неё.

– Принесите воды, растопите печь, а потом езжайте восвояси.

Мужики бросились исполнять. Быстро растопили печь, поставили на неё котёл с водой.

Марфа тем временем сидела около раненного, положив ему руки на раны. И что-то шептала. Она сама не знала, откуда взялись эти слова, но очень верила, что помогут. Под руками что-то жгло, щипало, но она продолжала неистово творить то ли молитву, то ли заговор, не обращая никакого внимания на стоящих рядом мужиков. Она знала, что нельзя терять драгоценное время, а то старуха продолжала показывать свой костлявый палец. И только когда ладони стало лишь слегка покалывать, она устало обернулась к мужикам:

– Ступайте, оставьте нас одних. Завтра привезите еды и самогона. Да белья чистого побольше, перевязки делать,– властным тоном сказала девушка.

– Вот дрова, вода. Соль, спички да сухари, а завтра привезём остальное, – сказал Стас и обернулся к мужикам. – Езжайте по домам, только осторожно. А про атамана никому не слова!

– Ясно дело!

– Да что мы не понимаем?

–А поправится атаман, как думаешь, девка? – и осекся мужик.

Совсем не шло это слово к стоящей перед ними молодой женщине, которая излучала такую силу, что мужикам было жутко.

Марфа пропустила эти слова мимо ушей и машинально ответила:

– Конечно, поправится. Надеюсь.

Когда мужики уехали, Марфа обошла поляну. Она сама не знала, что ищет. Но вот заметила травку небольшую, и рука сама потянулась к ней. Затем ещё и ещё. И вот уже с целым пучком трав она вернулась в избу. На лежанке, по-прежнему, без сознания лежал раненый. Но дыхание стало заметно ровнее.

– Не отдам! – громко сказала девушка и поставила котел на печь.

– Мамочка, помоги! – шептала она. – Вот была бы с собой книга, так знала бы, что делать,– подумала она.

– А ты сердце своё слушай, – прозвучал в голове голос матери. – А книга тебе больше не нужна. Все знания у тебя уже есть. И наша помощь с тобой.

– Спасибо, мамочка! – девушка взяла отвар и подошла к больному.

Только сейчас она смогла спокойно рассмотреть его. Сердце предательски забилось сильнее: «Да, это он!» – она узнала в нём того лихого всадника. Конечно, она сразу поняла это сердцем, но теперь убедилась в этом ещё раз. Осторожно присела на край лежанки. Марфа скорее поняла, чем увидела, что дело пошло на поправку. Но лицо было очень бледным, черты заострились. Сил было ещё очень мало. Сказывалась большая кровопотеря. И тогда, повинуясь какому-то необъяснимому чувству, она взяла его руки в свои и стала мысленно переливать ему свою кровь. Она представила, как из её сосудов кровь медленно вливается в его, как спокойнее и увереннее начинает биться его сердце. О, чудо! Лицо Власки стало постепенно розоветь. Губы перестали пугать своей синевой. Марфа устало разжала руки. Ей казалось, что силы сейчас покинут её. Но она взяла чашку с отваром и, осторожно приподняв голову, влила в рот больного несколько глотков. «Пока всё…» – устало подумала девушка и прилегла рядом на широкий топчан.

Сознание возвращалось медленно. Сначала сквозь туман выплыли закопчённые доски потолка, потом Власка уловил отблеск лучины на них.

«Где я?» – мысль была тяжелой и тягучей.

Попробовал пошевелиться, но грудь резанула сильная боль. «Значит, жив!» – подумал он как-то отрешённо. Вместе с сознанием постепенно стала возвращаться и память.

«Да, в меня стреляли» – всплыло в памяти – « И, видать, серьёзно задели».

Он чувствовал боль в груди, которая мешала ему дышать. Руки не повиновались, когда он хотел ощупать рану. Власка выругался, как ему показалось, громко. И вдруг к нему пришло ощущение, что он не один. С большим трудом повернул голову и увидел рядом девушку.

«Она!» – и Власка почувствовал, что сознание снова покидает его. То ли от счастья, то ли от боли. И снова туман тяжелой пеленой навалился на него.

Марфа открыла глаза. Может, ей показалось, что она слышала стон и шорох? Сколько прошло времени, она не знала. За окном было ещё темно, и на столе догорала лучина. Она посмотрела на лежащего рядом мужчину и улыбнулась. Теперь она твёрдо знала, что он будет жить. Что-то неуловимо знакомое было в лице этого чужого человека. Оно было красивым. Чёрные волосы волнами обрамляли лицо, но в них уже искрилась седина. Борода придавала ему строгий и серьёзный вид. Марфа ласково провела рукой по волосам и губами коснулась его губ. Волна нежности захлестнула её. Захотелось прижаться к этому сильному и красивому мужчине, но она встала и вышла на крыльцо.

Небо начало светлеть. Из-за елей пробивались несмелые лучи света. Было прохладно. Марфа поёжилась и плотнее закуталась в тёплую перелину, что была одета поверх белой кофты. Она стояла и смотрела, как из-за леса стало величественно появляться солнце. Она не думала ни о чём, просто радовалась тому, что встаёт солнце, что в этой избе лежит мужчина, которого она так хотела увидеть ещё хоть раз. И что он будет жить. Тому, что он рядом! Она знала, что он вошёл в её жизнь навсегда.

– Мамка, батю ранили! Он совсем помирает! – влетел в дом Ваня.

У Катерины выпала из рук и разбилась красивая чашка. Казалось, она не заметила этого. Беспомощно опустилась на стул. Ваня бросился к ней.

– Поедем на дальнюю заимку, его туда повезли. Дядя Павло сказал, что он жив пока, – мальчишка теребил мать.

Катерина пришла в себя:

– Я поеду одна. Ты на хозяйстве за старшего останешься.

Сын пытался возразить, но мать была непреклонна.

– За младшими присмотри. Скотину накорми. Если что не сможешь, к тёте Фросе обратись, она поможет. Только лишнего не болтай, – говорила Катерина, быстро собираясь в дорогу.

Затем оседлала свою любимую кобылу и верхом поскакала в лес.

Власка открыл глаза. Теперь сознание вернулось к нему окончательно. Он понял, что лежит на своей дальней заимке. Попробовал шевельнуться, но боль обожгла его.

«Рано ещё, но, слава богу, кажется, жив. Спал долго. Вон даже во сне опять ту незнакомку видел» – подумал он и улыбнулся.

Скрипнула дверь, Власка повернул голову – и от неожиданности закрыл глаза. «Кажется, снова брежу» – мелькнуло в голове. Но когда он опять открыл глаза, видение не пропало. К нему шла, а ему казалось – плыла, та прекрасная незнакомка. Она радостно улыбалась:

– Слава Богу, пришли в себя. Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, хорошо, – тихо, с трудом сказал Власка.

Дышать было трудно, а говорить тем более. Но он пересилил боль:

– Ты кто? Как здесь… – кашель прервал его вопрос.

Марфа по-матерински ласково прикоснулась к нему:

– Тихо, тихо, тихо. Говорить вам ещё рано. А что интересно, думай, я тебе отвечу, – сама не заметила, как перешла на «ты».

Когда кашель унялся, и обессиленный Власка опустился на подушки, девушка спокойно сказала:

– Я Марфа. Ваши товарищи позвали меня вчера вам помочь. Вы ранены, и довольно серьёзно. Но кризис миновал. Будете поправляться. А пока выпейте этот отвар, – и поднесла кружку к его губам, бережно подняла его голову. Когда он с трудом сделал пару глотков, сказала:

– Молодец. А сейчас я повязку сменю, а то вон опять кровью после кашля намокла, – и осторожно стала снимать повязку.

Оторвала от чистого куска материи, который взяла с собой, длинную полосу, край её обмакнула в отвар.

Власка, не отрываясь, смотрел на девушку. Она была совсем рядом, а он не мог даже поднять руку, чтобы прикоснуться к ней, не мог даже пошевелиться.

– Чёрт! – то ли от боли, то ли от отчаяния вскрикнул он, когда Марфа наложила на рану мокрую повязку.

Она видела, как ему больно. Скорее, чувствовала эту боль. Она долгим настойчивым взглядом посмотрела ему в глаза. «Спи!» – приказала она мысленно. Власка весь обмяк и закрыл глаза.

«Ну, вот и хорошо. Будем лечиться».

Марфа стала мысленно разговаривать с его телом. Она видела, что край лёгкого разорван и лежит в крови. Осторожно взглядом соединила края, затем положила руку на рану и представила, как лишняя кровь вытекает из раны. «Давай, зарастай!» – просила она поражённое легкое. По её рукам в рану текла живительная энергия, и больной орган словно наполнялся светом.

Дыхание стало спокойнее и увереннее. Одышка почти прошла.

– Ну, вот и славно. А то вчера помирать собрался. Нет уж! – Марфа с нежностью смотрела на него. – Ты сильный, ты очень сильный. Скоро будешь совсем здоров, – и она улыбнулась своим мыслям. – Ведь вся жизнь ещё впереди. Мы только нашли друг друга….

Катерина неслась на коне во весь опор. Она слегка пригнулась к шее лошади и ногами постоянно била её по бокам. Она очень спешила, ей казалось, что она может опоздать. От этой мысли становилось ещё беспокойнее. Вдруг впереди на тропе Катя заметила двух всадников. Она быстро узнала в них Павла и Михайло. Через седла у них были перекинуты мешки. Они ехали не спеша и разговаривали. Увидев Катю, остановились и виновато смотрели на неё.

– Что с ним? – тревожно спросила женщина.

– В грудь, на вылет. Совсем плох вчера был, – начал было Павел, но Катя уже не слушала его. Пришпорив коня, она понеслась дальше.

Вот уже и знакомая полянка. Катя натянула поводья, лошадь резко остановилась. Спрыгнув, она побежала в избу, чуть не сбив с ног девушку, которая выходила из двери. Тревога за мужа была сильнее любопытства, она не остановилась. Тусклый свет с трудом пробивался через маленькое окошко. Катя бросилась к топчану и, обхватив Власку руками, упала ему на грудь.

Тот застонал от боли и открыл глаза.

– Жив! Слава богу, жив! – Катя целовала его лицо, руки, по её щекам бежали слёзы.

– Катя! – еле слышно сказал муж.

– Да, родной, я. Я с тобой. Ну, как же так, любимый, не уберёг себя? – Катя прижала руку Власки к своему лицу. – Как себя чувствуешь? Сейчас позову мужиков, увезём тебя на подводе домой – суетилась она.

Власка поверх головы жены увидел огромные глаза незнакомки. В них было столько печали, что дрогнуло сердце грозного атамана. Он чувствовал, что силы прибавляются, но жене сказал:

– Слаб я ещё. Здесь отлежусь. Правда, доктор? – обратился он к Марфе.

Катерина только сейчас увидела, что у печи стоит красивая девушка и печально смотрит на них. Катя встала с колен и подошла к ней. Да, она узнала, это была та самая колдовка, что жила в доме Ивана. Видела её как-то раз, когда соседка послала за ней, чтобы помочь разродиться снохе. Вспомнила, что бабы про неё говорили, будто любую хворь вылечить может.

– Так это ты его лечишь? – Катя с каким-то неприятным чувством смотрела на девушку.

– Да. Ранение серьёзное, – отвернувшись, добавила: – Дорогу может не перенести, вновь кровотечение откроется.

– Ладно, пусть здесь лежит, а я за ним ходить буду, – согласилась Катя.

В избу несмело вошли мужики и с тревогой посмотрели на атамана.

– Ну, слава Богу! – перекрестился Павел, увидев, что атаману лучше. – А то ведь думали, что не жилец совсем.

– Не каркай, Павло!– и Михайло облегчённо вздохнул.

– Вот провизию привезли, самогон. Как просили.

– Самогон? – удивилась Катя. – Зачем самогон?

– Чтобы раны промывать. И, когда боль нестерпимая бывает, внутрь принимать, – спокойно сказала Марфа.

Мужики явно оживились. Было видно, что они рады улучшению самочувствия атамана. Подошли ближе к топчану. Власка поднял на них глаза.

– Сказывай! – обратился он к Павлу.

– Всё нормально, – он с опаской оглянулся на Марфу. Но взгляд атамана был спокоен и как бы требовал продолжения.

– Мужиков определили, – как-то туманно сказал он.

Атаман понял.

– Долю их родне отдайте. Проследите, чтобы всё по-людски было. Помогите, чем надо.

– Ты не волнуйся, поправляйся, – сказал Михайло. – Потом всё порешаешь.

– Ладно, мужики, ступайте. И ты, Катерина, ступай… – голос Власки слабел. – Устал я. Отдохнуть надо. Слаб ещё.

– Нет, я с тобой останусь. Тебе уход да забота нужны, а чуть полегчает, домой свезём. Да, – вспомнила Катя. – Жандармы из городу приезжали с родственником твоим. Про серёжки какие-то спрашивали, мол, где брали? Так я сказала, что ты мне их на базаре в городе купил, но мне не понравились, вот родственнику и подарили.

– Молодец, баба! – похвалил её муж.

– Теперь мне уж точно долго домой нельзя показываться. Жандармы ещё могут приехать. Как я им пулевое ранение объясню? Да и шум, поди, уже поднялся… – голос совсем слабел.

Марфа подошла к больному.

– Оставьте его. Он ещё слаб. Ему покой нужен.

– Да я лучше тебя знаю, что моему мужу нужно! – с вызовом сказала Катя. Марфа спокойно посмотрела на неё:

– Так может, мне уйти? Но предупреждаю: к вечеру жар поднимется, а к утру умереть может, – и так посмотрела на Катю, что та сникла и уже спокойнее сказала:

– Не обижайся. Верю, дело своё ты знаешь. Вот только сердце моё от горя да тревоги за мужа разрывается. Как он здесь один будет?

– Не беспокойтесь. Через три дня встанет, тогда и решайте, куда его везти, – и вышла.

– Ну ладно, раз так, поеду я. Дети одни дома. А завтра приеду.

– Сказано, через три дня, – Власка пытался говорить твёрдо. – Да и на след кого можешь навести. Поправлюсь я. Ступай, – и устало опустился на подушки.

А Марфа тем временем брела наугад, куда глаза глядят. В сердце была пустота. От радости не осталось и следа.

«Жена… – думала она отрешённо. – А ведь я и не подумала, что у него жена может быть, дети. Ведь он уже не мальчик, старше меня лет на десять. Да и жизнь у него своя. И нет мне места в его жизни. Но тогда зачем мы встретились? Ведь ничего случайного не бывает».

Знала она ответ, но радости от этого не прибавилось. Чужой он, а чужое брать нельзя. Так учили с детства. В библии сказано: «Не возжелай жены ближнего…», в данном случае – мужа. Это один из смертных грехов.

Звонкий ручеёк пересёк ей дорогу. Девушка устало опустилась на пригорок – бережок. Задумалась, глядя на воду.

«Надо же такому случиться. Только нашла, и уже потеряла. А казалось, что он тоже рад встрече…Как он на неё смотрел!… Жена у него красавица, наверное, любит он её. Да и мудрено такую не любить, – незнакомое чувство ревности шевельнулось в груди. – А я ему кто? Лекарка да колдовка, как говорили мужики».

Машинально переплела косы, вновь уложив их короной.

– Что делать? Мамочка, ты слышишь меня?

– Да, доченька, знаю, о чём спросить хочешь, – послышался голос матери. – Вот мой совет. Самое заветное чувство на земле – это любовь! Знать, тебя не минуло это счастье. А что всё не так гладко сложилось, не горюй. Чем горше рябина, тем слаще она после мороза. Это и есть твоя любовь. А принять её или отвернуться, это твой выбор. Не всегда молва людская бывает права. Если встретились двое, если загорелись любовью их сердца, значит, есть на то благословение небес. Иногда и повоевать за неё можно. Она того стоит. Знаю я, доченька, что дальше будет. Но ты сама должна сделать выбор. И не бойся ничего.