Школа. Никому не говори. Том 3

Глава 1.

Понедельник. До звонка на первый урок оставалось десять минут. Лыткина, пританцовывая от нетерпения, торчала у кабинета физики да ждала, когда подружки приготовятся к уроку и выйдут для разговора.

По пути в школу Близнюк, первая услышав про увиденное у старого кладбища, строго наказала, что стоит посовещаться сугубо в своей компании – с глазу на глаз.

– Ну, Катя, слушаем!.. Что там у тебя?! – недовольно кусала губы Тарасова.

– У меня бомба!!! – заговорщицки прошептала Лыткина, широко округлив густо накрашенные зелёные глаза.

– Давай шустрее! Скоро урок начнётся!

– Судя по тому, что мы выперлись из кабинета, это какая-то гадкая сплетня? – заподозрила Селиверстова.

– О, Викуль, поверь: это кое-что покруче! – хищно оскалилась Близнюк. – Давай, Катя! Порадуй нас!

– Короче, я в субботу ездила к бабуле и случайно увидела, как Поспелова гуляет у кладбища с Ибрагимовыми и их тусовкой!

– Врёшь!!! – охнули девицы разом. – Да ну нафиг!!!

– Тихо, блин, заткнитесь! – шикнула Близнюк, осмотревшись. – Дайте Катюше рассказать!

Дослушав сбивчивый монолог захлёбывавшейся от возбуждения Лыткиной, одноклассницы не могли скрыть изумления.

– Катя, а ты, случаем, не обгляделась?! – недоверчиво нахмурилась Света. – Мне слабо верится, что Поспелова общается с Ибрагимовыми…

– Я не слепая! Конечно, уверена! Знаешь, сколько я торчала и пялилась, а потом тихонько позади рулила, чтобы не спалили?!

– Да вкурила, блин! Просто это как кирпичом по башке: такое услышать! – отмахнулась Тарасова и резко заглохла из-за короткого тычка в бок от Юли.

Мимо четвёрки прошла быстрым шагом молчаливая Люба, даже не взглянув на сплетниц. Тихая, неулыбчивая и неприветливая.

– Ну вы, мля, позырьте – муха натуральная! Её Тим чморит, пацаны гноят, девки ржут! Кому сдалось с ней общаться?! Только какому-то ненормальному! – продолжила ворчать Тарасова, едва тихоня скрылась за дверью. – Кто такие Ибрагимовы – их знают не то что в школе, а в городе, мать вашу! И кто такая Поспелова?!

– Ну, Свет, ты утрируешь! – заметила Вика. – Поспелова симпатичная, даже красивая, просто тихая и безответная… Ой, Света, не закатывай глаза: это факт! Может, Степанченко и не любит её, но других-то это не касается. Остальные тупо не вмешиваются, предпочитая держаться подальше.

– Хочешь сказать, с ней общаться у нас хотят?!

– Я этого не говорила. Она и сама на контакт не идёт.

– Ай, Вика, поверь, и начинать не стоит! – состроила гримасу Лыткина. – Поспелова занудная. То ей нельзя, это нельзя! То мама не разрешает, а она боится. С ней общаться – лишить себя нормальных людей, слушать про хозяйство и книжки, натянуть мешок на голову и не выходить из хаты!

– Вот видишь, Катя! Ты-то знаешь, что она мымра серая! – опять включилась Тарасова. – О чём с ней тогда будут говорить близнецы, куда ходить? Ну реально как представляешь? Кто-нибудь видел хоть раз в их круге что-то похожее на нашу задротку? К Сэро девки тянутся, как наркоманы к конопле, а второй…

– Имир, – подсказала Юлиана. – Круглый отличник, спортсмен, комсомолец, примерный пай-мальчик, звезда школы, влажная мечта всех девочек, ах-ха-хах!.. Знаете что, зайки? Это всё понятно, но Катя увидела то, что увидела. И это шок-новость! Думаю, мы просто чего-то не знаем, не понимаем. Недооценили Поспелову – в тёмном омуте черти водятся. Фиг знает, зачем они возле кладбища лазили, будто мест больше нет… Говоришь, Катюш, там и другие из компашки были?

– Да. Вместе постоянно на дискаче. Не из нашей школы.

– Знаю Коробкина Дениса, – припомнила Близнюк. – Он из четвёртой. Смазливый такой пацан, высокий, светлый! Лучший друг Сэро. Мудак этот Денис редкий! Девочки плачут. Даже не знаю, от кого больше слёз: от Ибрагимова или от Коробкина.

– Говоришь, оба брата были, Кать?

– Да, да, да! Сколько повторять?!.. Имир ей помог перейти канаву, даже обнял, а Сэро потрогал её лицо! Они прямо общались, понимаешь?! Ржали, дурачились, как очень близкие друзья! И остальные с Поспеловой вели себя так же! Светик, поверь, я сама охренела!!!.. Чего морщишься?

– Просто я в школе ни разу не видела, чтобы Ибрагимовы и мыша болтали… Они вообще не пересекаются. Как-то недавно шла по коридору позади Сэро, а навстречу – Поспелова. Ничего не было: ни здрасьте, ни кивка или взгляда. Как чужие… Странно!

– Вот и я о том же думаю, девочки, – согласилась Юлиана. – Страннее некуда!

– А Виноградова знает? – поинтересовалась Селиверстова. – Чего уставились?!

– Зачем ей знать? – нахмурилась Близнюк. – Тем более от нас! Её парень – пусть сама и разбирается!

– Юль, мне кажется, так нельзя! Это не по-человечески. Надо сказать.

Раздалась трель звонка.

– Не дёргайтесь! Училки ещё нет. Объясню, Катя, почему стоит помалкивать. Мы не знаем, что конкретно у Ибрагимовых и Поспеловой за отношения. Она встречается с Имиром? Или – с Сэро? Или это дружба? Может, они шли могилы раскапывать да покойников грабить и не хотят, чтобы кто узнал! В школе ни фига не видно, правильно говорю? Значит, что-то здесь не так.

– Тем более Камилле надо знать! – встряла опять Лыткина, не желавшая прятать сенсацию.

– Хорошо, Катя, давай! Иди расскажи! Последствия тебе разгребать!

– Какие последствия?! – испугалась она.

– Такие, моя хорошая! Виноградова изо всех щелей свистит, что у неё с Сэро любовь-морковь! Жмётся с ним, сосётся, трётся возле 10 «Д», а он её даже не посвятил, что общается с Поспеловой! Где Виноградова была в субботу, а?!.. Почему не с близнецами и их тусой? Почему в тусе была Поспелова? А, Катюш?.. Думать за тебя кто должен?!

Лыткина, не понимая, моргала.

В замечательной четвёрке подруг была своя иерархия. И рыжая Катерина занимала в ней самое низкое место, непроизвольно служа собирателем сплетен, личной шестёркой Юлианы и её же цепной охранной собачкой – такой являлась негласная цена за право находиться среди трёх красивых статных ярких девчат, постоянных завсегдатаев дискотек и баров.

Близнюк, конечно же, была главной, ядром компании. Эффектная Юля, перейдя в № 7 из-за травли в № 1, лоск и манеры, приобретённые за прошлые годы учёбы в элитном богатом классе, не утратила, чем и отличалась от остальных из 10 «А». Девочка держала себя спокойно, гордо, степенно, как-то даже по-королевски. Это и привлекало Игната Картавцева: парнишка нутром чуял в Юльке того, кто побывал на дне, и одновременно видел недосягаемую красавицу, получив которую сразу можно стать уважаемым пацаном.

Юлиана всё своё нищее детство протаскалась по квартирам постоянно менявшихся маминых сожителей да по съёмным, самым дешёвым, хаткам – за что сполна хлебнула презрения и гадких насмешек от богатеньких одноклассников, росших в благополучных полных семьях. Потом мать нашла силы помириться с бывшей свекровью, родной Юлиной бабушкой, проживавшей в просторном доме, и у девочки наконец появилась собственная комната. Бабка – хоть и пустила их к себе, помогала деньгами и едой – была ещё той стервой и сполна выедала мозг чайной ложечкой и невестке, и внучке самыми разнообразными попрёками.

Близнюк мечтала уехать от бабушки как можно дальше, поэтому цеплялась к парням побогаче и изо всех сил старалась понравиться, угодить, стать ближе. Виноградова умудрилась ей перейти дорогу: сначала осудила, а потом дала затрещину. Да и где? При всём честном народе, на потеху всей старшей школе! Те парни-девятиклассники, что лицезрели Камилкину пощёчину, каждый раз, когда видели Юльку, не забывали нагло поскалить зубы.

«Я глотала хамство в первой школе, но унижать себя здесь никому не позволю! – размышляла Юля, слушая доклад Лыткиной на пути в школу. – Звезду Виноградову променяли на монашку Поспелову, ха! Отщепенка трётся со всеми дружбанами Сэро да контачится с братом, а Камилла пыль глотает! Надо приберечь новость для моего звёздного часа! Уж чтобы был взрыв так взрыв, помощнее атомного! Чтобы Виноградова кровавыми слезами сполна умылась!»

– Уверена, что правильно поняла увиденное? А если нет? А если всё же перепутала Ибрагимовых с похожими на них людьми?.. Кто Ибрагимовы в нашей школе, Катя, напомнить? У них орава кентов, крыша да поддержка зубастая! Оба наглые как со школотой, так и с преподами! Помнишь, как Имир грымзу Борисовну под себя подмял на раз-два? Знаешь хоть кого-то, кто умеет так же? Вот видишь! А Сэро, по-моему, вообще без тормозов и скорый на язык! Представляешь, что будет, если братья узнают, что это ты, Катенька, приписала им отношения с нашей чудачкой?

– С чего вдруг они узнают, что это я?! – усомнилась Лыткина, с испугом покосившись на Свету да Вику, что закатили глаза от её недалёкости.

– А ты думаешь, когда Камилла побежит разбираться насчёт Поспеловой, Сэро не поинтересуется, откуда она это взяла? Надеешься, что Виноградова не выдаст? Выберет твою шкуру вместо того, чтобы угодить лишний раз красавчику?.. Ага, жди, дурочка!

– Ибрагимовы воспримут новость минимум как оскорбление, и могут устроить тебе приятную жизнь и в школе, и в городе, – просветила Катю Света, заносчиво скривившись.

– Или пришьют тебе репутацию безмозглой курицы, – согласно кивнула Юлиана. – Короче, Катя, про увиденное в субботу никому не говори. Поняла?.. Или всё же хочешь променять нас на Виноградову?

– Ты что, Юля?! – выпучила зенки Лыткина. – Не хочу!

– Это нас всех касается, девочки! Во избежание проблем с близнецами, Поспелову, смотрите, не трогайте! Даже с чужих шуток не смейтесь! Мали ли, как может прилететь от Ибрагимовых и их впряги! Договорились?

– Конечно, Юльчик! Что за вопрос?! Катя, тебе-то дошло?

– Физичка идёт! – предупредила Вика, увидев степенно шагавшего педагога.

– Если хочешь действительно во всём разобраться, – прошептала Близнюк Лыткиной, входя в кабинет с бесновавшимся 10 «А», – лучше подкати к Поспеловой и выведай детали, прощупай почву. А потом мне расскажешь. Поняла?.. Вот и молодец! Тогда займись делом: наладь отношения с молчуньей, не теряй времени.

***

Весь урок физики Поспелова сидела и дёргалась: то хотелось почесаться, то плечом повести, то пригладить волосы – девочке казалось, что у её вида сзади что-то не так и это надо исправить. Люба интуитивно несколько раз оборачивалась и сталкивалась с наглыми, сверлившими её насквозь серо-синими глазами Тимофея, усевшегося аккурат позади.

«Глянь-ка! Зенки не отводит! Не прячет под пол, как раньше! – усмехался Степанченко, мстительно поедая взглядом обернувшуюся тихоню. – Ещё и пялится! Смелая стала!»

Неделю злившийся Тимон наблюдал за объектом своих преследований и близнецами. Никаких следов взаимоотношений! Поспелова вела себя в школе так же, как и раньше. Либо ходила одна, либо с Федотовой да Лаврентьевой, от остального коллектива держалась особняком, пряталась в тени, молчала и толком по сторонам не смотрела.

Имир то тусил с такими же звёздами просвещения, как и он сам, то торчал в компании дружного и весёлого 10 «Д», то балагурил среди школьных приятелей вместе с братом. Сэро оказывался на виду везде, сразу и всюду: в толпе верных ребят, насмешливо-обаятельный, перешучиваясь с кокетками, что крутились возле него юлой.

Как пересеклись пути молчаливой одиночки и двоих сливок школьного общества, Степанченко никак сообразить не мог. Сначала решил, что тихая Люба привлекла внимание бабника Сэро, оценившего высоко её хорошенькую внешность.

«Почему они в школе притворяются чужими? Поспелова, по идее, должна козырять знакомством с Сэро, как прыщавый поц – дорогой иномаркой, а не отмораживаться! Может, цыган парится и не хочет разглашать? Нафига он при мне тогда её тискал и на ушко сопел?!.. Всё не вяжется!»

Окончательно поставила Тимофея в тупик недавно случившаяся ситуация. Степанченко вечером шёл по обочине, когда путь перерезал резко остановившийся мотоцикл. С Коробкиным разговор был краткий, но ёмкий. Денис в жёсткой, сдержанной форме попросил Тима держаться от Поспеловой подальше и выразил надежду, что Любино настроение впредь из-за одноклассника портиться не будет. Тимон заверил серьёзно настроенного шатена, что прекрасно всё понял и недоразумений с его стороны более не последует.

«Переходить дорогу Коробкину себе дороже: ему челюсть сломать, руку или ногу ничего не стоит. Не зря «Бешеным» прозвали! Да и под ним половина ребят четвёртой школы, если не больше. С братвой той лучше не ссориться. Но почему он вступился за Поспелову, а не цыгане? Она пожаловалась ему? Почему не Ибрагимовым? Значит, курва встречается с Коробкиным, иначе зачем ему впрягаться? А что же в субботу на тротуаре тогда было? Сэро же дал понять, что Поспелова – его. Наигрался и кинул в лапы дружбану? Тёлками эти двое гавнюков любят меняться. Мля, хрень какая-то!.. Я что-то упускаю. Но что?»

Тимон размышлял, сверля взглядом впереди сидевшую Любу. Ему хотелось засунуть палец под защёлку её лифа, контуры которого проступали через трикотажную водолазку, и сильно сильно натянуть. Лиф бы расстегнулся, Поспелова вскочила бы, покраснела, попросилась на выход, а Степанченко с рядом сидевшим Матвеем Сысоевым от души громко бы поржал. Лучше теперь так не делать – вольное весёлое время злых шуток над ровесницей безвозвратно утекло.

«Раньше вообще не жаловалась, сахарная! Почему сейчас начала? Ежу понятно, что тебя бы рано или поздно какой-нибудь хрен заприметил. Но Ибрагимовы с Коробкиным, мать твою?!»

Женьке Пасечнику после выходки с Розой братва Ибрагимовых хорошо намяла бока, и побитый обиженный пацан через знакомых передал слившему его Тимону, чтобы тот на территории шестой школы свою рожу не показывал.

Тим покосился на соседа и друга Матвея, потом обернулся к позади сидевшему Илье Жванику и задорно подмигнул. Поставить в известность друзей о взаимоотношениях тихони с опасными парнями шатен не спешил. «Коробкин вёл речь только обо мне. Об Илюхе и Моте слова не было. Зачем лишать их возможности поглумиться над Любкой и порадовать меня? Если их набуцкают потом – я не при чём. Сделаю вид, что не в курсе был. Хватит и того, что еле отвертелся от вопросов после стычки в сортире! Чуть авторитет не уронил!.. Виноградова, курица, как поломойка последняя к этому козлу липнет, пока он с Поспеловой гуляет! Хотя плевать на неё – пусть стерва сама разбирается. Проблемы Камиллы не мои трудности. Можно лишь чуток перца подсыпать, чтобы нежная королева снежная Любонька не расслаблялась».

Урок закончился. Класс зашумел. Поспелова вскочила и начала собираться под пристальным липким взглядом Тимофея. По лицу её было видно, что она чувствует внимание ровесника, но отвечать взаимностью не собирается.

Степанченко от злости скривился, нахмурился: «Легко не отделаешься, дорогуша! Чёрт, может попробовать поговорить, домой проводить? Что знаешь обо мне и Сэро в прошлом? Что цыган знает про моё отношение к тебе? Сколько козырей у него на руках, а у тебя? Но ты же разговаривать не будешь – впрочем, как всегда. Я же нищеброд в твоих глазах, да? Будешь красивую моську при общении воротить и базарить сквозь зубы? Коза заевшаяся! Но то ли ещё будет, сучка?»

Тихоня поспешно выскочила за дверь. Тимофей встал, потянулся, забросил скромные принадлежности в ранец и вышел следом.

Глава 2.

Новый год подкрался незаметно. После окончания четверти Люба успела сбегать к Паше в гости, попрощаться с ним и Денисом (Коробкин повёз Овчинникова на зимние каникулы к отцу в Ейск и собирался остаться там вместе с другом), поесть с приятелями свежепожаренных гренок с чаем и посмотреть комедию с Джимом Керри. Близнецы уехали с матерью в Турцию и вернуться должны были только перед учёбой.

Девочка заранее набрала книг в библиотеке, чтобы не скучать. Немало чтива подкинули для разнообразия Паша и Имир. Будет чем на выходных заняться помимо домашней работы.

За три дня до первого января на Солнечном 27 началась подготовка к празднику. Люба вымыла дом, подмела ковры, постирала занавески, налепила несколько тазов пельменей впрок, разложила по трёхлитровым банкам из чана квашеную капусту, напекла пирожков с капустой, картошкой, вареньем и сухофруктами – в семье Поспеловых готовили большими объёмами про запас.

В последний день декабря Василий Михайлович с утра растопил баню, и к вечеру, хорошенько прогревшись и набравшись жару с паром, место для купания должно было быть готово. Баня была единственным местом, в котором Поспеловы приводили себя в порядок ровно раз в неделю.

Для Любы купание раз в семь дней доставляло неимоверные проблемы. С чистой головой она козыряла только два дня, а потом приходилось собирать волосы в прилизанный хвост, чтобы прикрыть неопрятность причёски. От ехидных одноклассниц это не укрывалось. Вертлявая Надя Лёвочкина с язвительно-показной заботливостью интересовалась при всех, почему тихоня не моется. Вика Селиверстова повелительно-учительским тоном спрашивала, зачем носить хвост, который совсем не идёт, и требовала снять резинку. Люба жутко стыдилась грязных волос и готова была от бесцеремонных комментариев провалиться.

Перед Сэро и его приятелями Поспелова ходить неопрятной не собиралась и повадилась втихую мыться в тазике в котельной, чтобы мать не унюхала подвоха и не устраивала раздражённо-назидательные лекции о менингите, о пользе грязных волос для здоровья, о защите от порчи, о совращении чистой причёской парней. На мамины постулаты после знакомства с Ибрагимовыми девочке стало совершенно наплевать – появление перед компанией неряхой было смерти подобно.

У Поспеловых в котельной была бесхозная и ненужная ванна. Без горячей-холодной воды и канализации.

– Мам, когда мы её подключим и будем купаться? – спросила дочь, мешая на небольшом колченогом столике, покрытом истёртой от времени клеёнкой, в десятилитровой кастрюле оливье.

– Когда-когда?.. Никогда, – отмахнулась сердито женщина. – Рядом с газовым котлом ванну подключать нельзя по технике безопасности!

– А нафига она тогда там стоит?.. Давайте в другое место перенесём и сделаем нормальную ванную комнату. Как у приличных людей! Как у Виноградовой и Лыткиной, как у Чумаков!

«Как у Дениса с Пашей. Почему-то в их малюсеньких домах место для ванны и унитаза нашли, а в нашей огромной фазенде – нет».

– Как-как?! – передразнила её мать. – Чего на других оглядываешься, как голодающая? Хочешь, чтоб из-за ванны весь дом в плесени был? Чтобы стены от сырости прогнили насквозь и разрушились? Ванна стоит впрок, дочка. Вырастешь, замуж выйдешь, деток нарожаешь и будешь пользоваться!

– Когда я вырасту, её либо тараканы съедят, либо она потрескается от пыли и времени! – парировала Люба словами Сэро. – От бани летняя кухня в плесени и копоти. Посмотри, мама, на потолок и стены! Здесь находиться страшно, не то что еду готовить и есть! Все испарения оседают на стенах. Пол мыть бесполезно – он вечно в земле, потому что между домом и пристройкой навеса нет, вся грязь прётся! Вот толку от мытья? Вчера час корячилась, землю с досок соскребала, а вы с отцом снова в калошах заперлись! Как будто половик не для вас постелили!

– Только о себе и думаешь, эгоистка! – попрекнула мать. – А о моих ногах кто будет думать?

Женщина задрала юбку и продемонстрировала ноги ниже колен в жутких чёрно-синих пятнах и уродливо вздувшихся узлах вен. Икры плотно обмотали кусками шерстяной материи.

– После стольких лет неподъёмного труда мёрзнут и болят! Обувь сниму, по холодному полу похожу, а потом выть от боли и лезть на стенку буду!

– Мам, мне жаль, но давай, чтобы кухню в свинарник не превращать, постелем половики…

– Не поможет, Люба! Сколько мучаюсь! Отопления-то нет. Кухонная печь избушку греет.

– Можешь тапочки купить. У всех, где я бывала в гостях, летние кухни опрятные и уютные – поселиться хочется, не то что готовить! Почему у нас копоть, плесень и грязь?

– Тапочки – не выход. Ноги-страдалицы ныть всё равно будут. У других кухни чистые, потому что за жизнь бездельники не трудились столько, сколько я на своём горбу вынесла! – разозлилась Григорьевна, обиженно вертясь на низкой скамейке. – У них есть время строить из себя чистюль. Что у модницы-мамашки Камиллы (сидит в конторе, бумажки перебирает), что у мерзкой мамки Лыткиной (школьный секретарь – ха, трудяга нашлась!) от безделья руки развязаны, вот и прихорашиваются, красоту наводят!

– Так я не говорю, что ты это будешь делать, мам! Могу сама следить за кухней, как и раньше, но мне хочется, чтобы ты и папа поддерживали порядок. Вам ведь не сложно?

– Поддерживать?!.. Дочь, я полумёртвая с работы прихожу! Сижу до глубокой ночи, всё перепроверяю за сволочами-станционниками, чтобы из-за их козней с ж/д не вылететь или, ещё хуже, в тюрьму не сесть да на твоём будущем крест не поставить! Кто зарабатывать будет?!.. Меня правдами-неправдами выжить стараются, в нос тыкают возрастом и пенсией! А как я уйду? Ты на шее камнем висишь! Школу не окончила, специальности нет, замуж не вышла! Что с дурёхой делать?! Ну хорошо, брошу работу и начну красоту поддерживать, как чёртова Нюра…

Люба поджала губы – сейчас начнётся! Тётя Нюра – пенсионерка – жила за чистоплюями Петуховыми одна в большом доме, доставшемся ей после смерти состоятельного мужа.

– Ишь, королевна! Волосы на старости лет накрутит, губы красной помадой обведёт, шёлковый платочек повяжет и цокает на каблучках с утра на рынок от безделья, когда порядочные люди на работу идут! И чего прошмандовке не цокать да юбкой по колено добрым людям не светить?! Икры-то красивые, не убитые! Я боюсь обувь тоньше или туже надеть, чтобы ноженьки, мученицы, не замёрзли и не опухли, юбкой до пяток варикоз прикрываю!

– Ты же сама по молодости ноги под удар подставляла и несерьёзно к ушибам относилась, когда врачи предупреждали… И тяжести вечно таскала…

– Мать виновата, конечно! Я могла бы, Люба, и по врачам таскаться, а работать за меня кто должен был?! Кто дом строил?! Я строила, чтоб тебе где жить было! А Нюра воспитателем в садике задницу грела! Не надсадилась за муженьком, большим начальником, потому что, хитрая лиса, замуж удачно вышла! Полдня посидела с детьми – и домой, чистоту блюсти, цветочки садить! Всё розами затыкала на клумбах от безделья! А пахала б, как я, за твоим размазней-отцом, то гавна б крепко хлебнула и нос напомаженный не задирала! Посмотри-ка: маникюр, каблучки, бигуди, одёжка модная! Пенсионерка, а хорохорится! Хорошо строить царицу-чистюлю за хозяином-мужем! А будь бы мамашки-модницы за твоим ленивым батькой, весь бы лоск давно слетел! И не до чистоты с розами – волосы бы рвали, чтоб семью прокормить да заработать!

Александра кипела от гнева и обиды. Женщины ухоженные, красивые, удачно вышедшие замуж вызывали у неё лютую ненависть, смешанную с презрением. Сколько себя девочка помнила, мать категорически осуждала в соратницах умение хорошо выглядеть и нравиться успешным состоятельным мужчинам, за которыми дамы оказывались как за каменной стеной и жили в удовольствие. «Это проституция, дочь! Ты должна уметь себя обеспечить и ни на чьей шее не висеть! Ничтожества, а не жёны! Домработницы убогие! Только волосы крутить и умеют!»

– Могла и ты не трудиться, мам. Построили бы средний домик и зажили припеваючи. Ты бы губы красила, ноги красивые показывала и розами бы всё усадила…

– Ишь как у зелёной легко! А как бы ты, моя хорошая, без видного дома в школе себя чувствовала, а? Гордиться-то нечем было! Пришлось бы учиться в шестой или четвертой, в кущерях, среди всяких там… Тьфу, господи! Сколько проживёшь – благодарить меня будешь!

– Я, мама, тебя строить не просила. И знаешь, может, мне в четвёртой и лучше бы было!

– Что несёшь, сумасшедшая?! Люба, ты ли это?! Или подменили? Моя дочь не может такое городить! Окстись! От Василия глупости набралась?!

Григорьевна пристально стала вглядываться в лицо школьнице. Люба отвернулась, приняла отстранённый вид. Спорить не было смысла.

– Батька всю жизнь на одном месте проработал. Образование бросил. Пил как проклятый. Слабый, хилый, здоровьем не вышел, только газетки да книжки читает! Ни зарплаты хорошей, ни шабашки – ничего в дом не притащил, как нормальные мужья. Хоть бы спёр где, как Петухов, так нет же – и на это не способен. Живу с чудом в перьях только ради детей и мучаюсь с бездельником, мучаюсь!

Дверь в кухню резко открылась. Вошёл Василий со стопкой дров. Отец брёвна для растопки банной печи припасал с лета с поразительной рачительностью: хватало на всё холодное время года.

Мама замолчала. Отец присел на старенькую крошечную скамейку у печной заслонки и принялся ворошить прогоревшие угли. Люба в тишине с тоской оглядела помещение.

Заслонка банной печи выходила в кухню. Печь грела баню и огромные чаны с водой для купания. В чаны Александра добавляла засушенные травы для лечения и очищения. Купалась семья либо стоя, либо сидя на табуретке, в огромных железных тазах (в тех самых, в которых Люба стирала): в одном мылились, в другом ополаскивались. Огрызок сливной трубы в стене у самого пола выходил на улицу и накрывался половой тряпкой, чтобы из отверстия не дуло холодом по распаренным ногам. Когда расплескавшаяся вода превращалась в озеро, тряпку убирали. Всё вытекало вон и стояло огромной мыльной лужей снаружи, потому что деваться воде было особо некуда.

Находиться подолгу в бане из-за влажного тяжёлого пара и удушающего жара было невозможно. Поспеловы купались, кутались в полотенца и одежду на летней кухне, а затем, красные и разомлевшие, бежали по открытому холодному двору (нередко под дождём и порывами злого ледяного ветра) в дом, чтобы очухаться после парилки да попить свежего чая с мёдом.

Копоть и сырость украшали летнюю кухню разводами черной плесени. Летом Люба стены белила, только без толку. Низенькие, вечно запотевшие окна, покрытые облупившейся синей краской, были заставлены хламом: ржавыми банками, битыми тарелками, обрывками газет, мотками растрёпанных веревок и прочей рухлядью. Мать запрещала выкидывать – авось пригодится.

Мыши подъели подгнивший пол по углам и прожрали лазы в изгаженной, проржавевшей насквозь газовой плите. Люба, каждый раз зажигая духовку, боялась, что ненароком поджарит нескольких замешкавшихся тварей.

Тараканы стали особым злом из-за неряшливости хозяев и содержавшейся в сараях животины. Ночью, если зайти в пристройку и включить свет, столкновение с черно-рыжим шевелящимся ковром было неизбежно. Не было ни раковины для мытья посуды, ни шкафов (чистые тарелки и чашки Люба складывала на столе). Вместо них – лишь полка для кастрюль да кран на ржавой трубе, торчавшей из пола. Под краном тусило ведро на табуретке. В ведре мыли посуду, еду, тряпку, руки. Вода расплёскивалась и стояла вонючей лужей у основания трубы, из-за чего та ржавела и протекала (отец течи латал резиной и проволочным жгутом).

Кухонный интерьер вызывал у Поспеловой тошноту и неприятие. «Что у Коробкина домик-малютка, что у Овчинникова. Там нашли место как для уборной с ванной, так и для опрятной уютной кухни. У Камиллы не кухня, а загляденье! У Кати Лыткиной из-за стола выползать не хочется: ни запаха прогорклого масла, ни жирных пятен, ни копоти на стенах. Нафиг нужен дворец, если в нём ничего для удобства и комфорта нет? Почему другие ребята живут иначе?» – сокрушалась тихоня.

– Люба, занеси тазы в баню, чтоб согрелись. Мать не любит холодное железо. – Василий Михайлович, вырвав дочь из раздумий, подкинул пару дровишек в печь. Отец любил топить; он сидел в одиночестве у огня на скамейке весь день и всё думал, думал.

Девочка огляделась. Она не заметила, что мать устала молчать и ушла.

– Ещё тряпкой трубу сливную заткни, чтоб жар не выходил. Да, забыл! Я доел последнюю краюху. Тётка в армянском ларьке говорит, что привоз навряд ли будет. Завод бастует, зарплаты людям не платят. Так что собирайся и иди в центр. Вдруг где в магазине булочка старенькая завалялась. А то Новый год без хлеба – как-то нехорошо! И быстрее давай. Пять вечера уже.

***

Тридцать первое декабря выдалось хмурым, мрачным и промозглым. Люба топала от магазина к магазину, отошла довольно далеко от центра, вглубь, в кварталы совершенно незнакомые. Всё тщетно – пустые полки.

Стемнело. Надеясь найти хоть полбуханки, тихоня всё брела и брела. «Ещё два магазина – и домой. И так полгорода обыскала. Вины моей нет – я сделала всё, что могла».

Впереди забрезжила вывеска небольшого семейного магазина. Люба в надежде ускорила шаг. Две пожилые женщины, шедшие позади, тоже. Подойдя к входной двери, бабушки резво и бесцеремонно отпихнули уставшую от долгой бесплотной ходьбы девочку и влетели вовнутрь. На полке тосковали три последних буханки.

– Давай одну – тебе, а две – мне! – крикнула одна из женщин.

– А может, мне одну отдадите?.. Всё-таки Новый год на дворе, – культурно попросила Люба.

– Нет, не отдам! Молодая ещё! Меньше будешь есть, стройнее останешься! – ехидно ответила матрона и резво забрала из рук продавца товар.

Поспелова от удивления не нашлась что ответить. «Правильно Сэро сказал: чёрт бы побрал этих бабок!» – с обидой подумала тихоня и вышла не солоно хлебавши вон.

Ночная пасмурная темнота покрыла городские улицы. Усталая Люба из-за редких фонарей брела в полутьме и разглядывала станицу.

Из открытых форточек несло запахами праздничной еды, алкоголя, выпечки, раздавался смех счастливых, довольных людей, готовых встречать Новый год и новую жизнь. Окна светились гирляндами, блестели мишурой, где-то на стёклах были наклеены вырезанные из бумаги снежинки, снеговики. Слабый порыв ветра приносил со дворов дымок от мангала с ароматом свежего сочного шашлыка, динамичную музыку, песни Верки Сердючки, гомон подвыпивших компаний.

На улицах царила пустота. Все, кто хотел, видимо, уже пришли-приехали к друзьям-родственникам и от души наслаждались вечером. Люба, представляя заставленные едой столы и радостные компании в чужих домах, чувствовала себя одинокой. Она не хотела возвращаться на Солнечный 27 – в пустой тоскливый безрадостный большой дом без гостей и без любви. В родном жилище тихоне было неуютно, плохо, и этот вечер исключением не являлся.

«Что сейчас делают близнецы в Турции? – Люба представила улыбающееся лукавое лицо Сэро и спокойно-строгое, с прищуром – Имира: – Конечно, веселятся! Они вообще грустить умеют?.. А Денис и Паша чем заняты? Гуляют по Ейску? Там в центре, наверно, красивый салют в полночь пустят! Город-то большой!» Школьница тепло улыбнулась и посерьёзнела. Не хочется домой, да ещё и без булки! Зря время потратила. Но надо возвращаться.

– Что, не нашла? – недовольно поморщившись, спросила Григорьевна едва вошедшую дочь.

– Нет нигде. Весь центр обошла, незнакомые районы облазила. Пусто. Многие магазины и ларьки вообще закрыты.

– С твоей расхлябанностью только за смертью посылать! Новый год без хлеба! Дожили! Как пюре, оливье и буженину есть? Праздник коту под хвост из-за нерасторопной неумехи!

Люба глянула на часы – 22:45. Баня уже была чуть тёплой. Вода ещё горячая в чанах – хорошо, на плите греть не придётся. На скамье чистых полотенец не было. Только использованные валялись в углу для стирки. Придётся опять переться в дом через мокрый грязный двор.

«Спать хочется». Укутанная в полотенце и халат, школьница устало упала в кресло. 23:40. Девочка покупалась быстро, но потом подолгу сидела в холодной кухне, не желая идти в дом. Если бы в пристройке были диван и отопление, то подросток с удовольствием встретила бы полночь там. Родители, насупленные, недовольные, смотрели телевизор, ожидая новогоднего концерта на ОРТ.

– Остались без хлеба в такую ночь! – разворчалась Александра. – А рынок и магазины заработают не раньше третьего января. Хуже нерасторопности только бесполезность!

– Брат приезжал? – перевела разговор десятиклассница.

– Нет, – стушевалась мать. – Завтра, наверное, сыночек приедет! Празднует в компании приличных людей.

– С хлебом, – съязвила Люба. – А Борис Иванович приходил?

– Да, приходил. Сидел целый час, новости рассказывал. Мы с Василём послушали.

– Что ж вы с папой его послушали, а хлеба не попросили?

– Да вот как-то не сообразили… Точно, надо было у Бори спросить!

– Надо было, – согласилась подросток, чувствуя, как её накрывает волна злости. – У Чумака булок десять про запас лежит. Он ведь хлеб сам печёт.

Григорьевне нечего было ответить на дельное замечание дочери. Женщина крякнула, смутившись, и, недовольно поджав губы, отвернулась к телевизору.

– Калитку закрыла? – поинтересовался отец. – А то хлопать будет, ветер подымается.

– Закрыла.

– В Новый год всякая шваль по дворам шастает в поисках наживы. Больше всего краж в праздники и случается, – занервничала Шура.

– А нам-то какое дело? Калитка закрывается на щеколду хлипкую. Ни замка на ключ, ни навесного, ни крепкой задвижки. Все соседи ходят как к себе домой. Заходи не хочу, бери не хочу. Я так понимаю, никого не волнует, обворуют нас или нет.

– Если вор захочет обокрасть, то обворует. Никакие замки не спасут.

– Тогда чего переживаешь за калитку, мама?.. Если никакие замки не спасут! Можно забор на металлолом сдать и жить без него.

– Что ты несёшь?!

– Ничего, мам. Просто заметила. Кто-нибудь ещё приходил с поздравлениями?

– Приходила эта… Помнишь её?.. Я ей горшок с геранью давала.

– Бабушка с Ленина?

– Да. Герань у неё сгнила. Она ругалась, что цветок погиб, потому что руки гнилые его дали! – возмутилась Григорьевна.

– В новогодний вечер ей было не стыдно дряни хозяевам наговорить, а потом несколько часов сидеть чаи пить, – поддержал жену Василий Михайлович.

– Кошмар какой! – шокировалась Люба. – Чёрт бы побрал этих бабок!

– Это ещё что за выражения?!.. Нельзя клясть пожилых! – одернула её Александра.

– А пожилым в канун праздника приходить в чужой дом клясть хозяев и жопу по несколько часов отирать на чужих харчах можно? Зачем вы её пустили и за стол посадили?

– А что, выгнать надо было?

– Взашей!

– Преклонный возраст выгнать?! Бог накажет! Да и как потом людям в глаза смотреть?!

– Ха! Чумак бы выгнал! И Бог бы его не наказал. И в глаза бы Борису Ивановичу смотреть никто не перестал. Все могут, а вы – нет!

– Люба, какая муха тебя укусила?!

– Какая?.. Я с пяти вечера до одиннадцати ночи топталась по городу в поисках булки, пока вы сидели пили чаи с Чумаком и полоумной бабкой, даже не додумавшись попросить хлеба!

– Ой, ты посмотри-ка! – отмахнулась мама. – С тебя не убыло! Если б ты озаботилась хлебом вчера или сегодня с утра, проблемы бы не было. Устроила с моря погоду! Я и Василь работаем с утра до ночи, можем сегодня и дома посидеть, пока ты бегаешь. Надсадилась она! И это твоя дочерняя благодарность за наш труд?! Мы оба уже на пенсии, только ради тебя работаем!

– Так не работайте. Я вас об этом не просила.

– Ты бы, что ли, заработала и нас с отцом прокормила?.. Работалка не выросла! Какая может быть работа у безалаберной лентяйки? Никакой в доме пользы нет толком!

– А от тебя есть? – парировала дочь.

– Люба! – грозно насупив брови, проговорила Александра Григорьевна, наклонившись с окаменевшим лицом. – Заболталась, подруга! Где язык распускать научилась?! Кто позволял хамить матери?! Щас быстро помело поганое покороче завяжу, да надолго! Посмотри-ка! Рот раззявила! Ремнём быстро горб перепоясаю! Не заставляй грех брать на душу в святой праздник!

– Замолчите обе! – рявкнул отец. – Ельцин говорит. Люба, подойди и сделай погромче!.. Ну вот, всё прослушали!

Никто за перепалкой не заметил, как президент начал поздравлять россиян. Люба замолчала и невидящими глазами посмотрела на экран. Ей было всё равно, что говорил лидер её страны. Куранты пробили полночь. За окнами послышался треск фейерверков и петард. Начался «Голубой огонёк»: жизнерадостные румяные лица артистов лучились благодатью. Мама вышла и зашла вновь в зал.

– Ну что ж, семья, с Наступившим! Вот, Люба, подарок, – женщина говорила хмуро, тяжело, будто не хотела находиться на Солнечном 27 в компании мужа и дочери. – На что денег хватило.

В руках матери были дешёвые вязаные фабричные перчатки.

– Это тебе, родная. Носи на здоровье. После того что ты наговорила, само собой, не стоило и этого дарить, но не важно. Держи! Ну, возьми же!

– Не хочу, – отрезала тихоня. – Раз не стоило дарить, так и не дари, мама. Не больно-то и надо!

Григорьевна, оглушённая, замолчала. Годами накопленный стресс, подавляемый из последних сил, неудовлетворённость жизнью, непрожитые обиды, несбывшиеся мечты и желания – всё скопом навалилось на пожилую женщину после грубого ответа подростка, девочки, не позволявшей огрызаться, и взорвалось, словно вулкан.

– Господи боже мой, вот дрянь я вырастила, а! Какая скотина! За что такое наказание, господи?! – женщина охнула, закрыла лицо руками и, глубоко всхлипывая, истошно зарыдала. – Поила, кормила, куска лишнего не доедала, чтобы последняя наглая тварь попрекнула меня моим же подарком! Ничтожество ослиное! Свинья неблагодарная! Глаза твои бесстыжие! У всех дети как дети, а у меня мразь треклятая растёт! За что ты меня так наказал?! Вырастить паршивого полудурка кусок! Что лупишься бараньими глазами, дубина стоеросовая?! У-у-у, скотинушка!!!

Перепуганная Люба огорошенно смотрела на волком вывшую мать, что билась в истерике, заламывала руки и захлёбывалась в собственных слезах. В зале повисла жуткая тишина. По телевизору пел мажорную песню беззаботный Валерий Леонтьев. Певца на экране осыпали блёстками и мишурой, гости широко улыбались и пили шампанское.

– Да лучше бы я грех на душу взяла и в поганом зародыше удушила ублюдка, чем на свет подлую хамку родила! Ты не дочь, нет! Не может бесчеловечная гнида быть дочерью! Бесполезная ты дешёвка! Какой от волчьего подкидыша прок в доме?! Проститутки кусок! Воспитываешь её, воспитываешь, а всё равно гадина ленивая под забором как последняя лярва сдохнет! Ни чести в тебе, ни достоинства, ни красоты, ни ума – ничего! Ты позор на мою голову! У всех родителей в классе девочки – умницы, красавицы, любо-дорого глядеть! Одна ты как репей подколодный, как паразит по миру болтаешься! Ни рожи ни кожи, глиста кладбищенская! Люди не дураки, всё видят! Паскудная мразь растёт! Никому без меня не нужна будешь, лохудра, пугало огородное! Никто тупорылую дубину замуж не позовёт! Будешь свой век с матерью доживать, дармоедина, подстилки кусок! И подарок ты этот не заслужила, сволочь! У-у-у-у, ссыкуха!!!

Александра, плача навзрыд, вскочила с дивана, побежала в гостиную, вернулась с ножницами и с остервенением покромсала несчастные перчатки на куски. Плохо управляемые ножницы тряслись в её руках. Изуродованный новогодний подарок с презрением был брошен на пол.

Школьница оторопело молчала, боясь даже пошевелиться. С улицы послышались радостные вопли праздновавших соседей.

– Правильно невестка говорила, что в дурке твоё место! По тебе тюрьма плачет! Ничего хорошего из ирода вырасти не может! Ни к чему не пригодна, морда козья! Зачем я выродка косорукого родила?! Кретинки кусок!

Мама наконец замолчала. Лишь продолжила громко, исступлённо рыдать, закрыв лицо руками.

– Да, хорош праздник! – медленно заговорил Василий Михайлович. – Не стыдно дубинушке? Довела мать! Кровопийца малохольная. Спасибо, доченька, за праздник. Говорят, как встретишь Новый год, так его и проведёшь. Вот пусть тебе всё, что сделала матери, во сто крат злом обернётся. Что посеешь, то и пожнёшь. Не было дочери, и ты не дочь.

– Не дочь она мне! Не дочь! – выкрикнула следом Григорьевна и ещё сильнее разрыдалась.

Убитая словами, бледная, без единой кровинки, тихоня встала с кресла и ушла в комнату. Лёжа на кровати в темноте, она ещё долго слушала сквозь стену всхлипы и причитания товарного кассира, низкий голос отца, пытавшегося успокоить жену, бабахи новогодних ракет и выкрики счастливых пьяных гуляк.

Глава 3.

«Как же было хорошо!» – школьница приоткрыла глаза 1 января после безмятежной ночной дремоты. Проснувшееся сознание участливо припомнило всё, что случилось в Новогоднюю ночь, и подросток ощутила прилив отравляющего, гадкого разочарования.

«Не хочу просыпаться! Хочу снова уснуть! Навсегда! Ну пожалуйста!!!» – десятиклассница свернулась калачиком под тяжёлым ватным одеялом и плотно закрыла веки, желая обратно погрузиться в глубокую дрёму. Но не судьба. Панцирная сетка заскрипела под периной, напоминая, что пора вставать. Люба позволила себе ещё часик поворочаться в постели, а потом нехотя, с душным горьким чувством встала в новый день нового года.

В доме царила донельзя враждебная атмосфера. Родители держались сообща, особняком, не здоровались и с глубочайшим отчуждением игнорировали провинившуюся дочь. На лицах матери и отца отпечатком ложилась ненависть, едва Люба появлялась в поле их зрения.

Непримиримой враждой и лютой ненавистью Солнечный 27 оказался пропитан практически на все новогодние каникулы. Родители бойкотировали дочь, делали вид, что она в доме – чужеродный элемент, не имеющий права не то что на добрый взгляд, даже на перемещение в стенах родных пенат. Взрослые постоянно совещались, недобро шушукались, вычеркнув напрочь ребёнка как из жизни, так и как факт самого существования. Тихоня хоть за юные годы и привыкла к наказывающему поведению от предков, но именно эта ссора выбила её напрочь из колеи.

Шурик за две недели каникул с поздравлениями к родителям так и не приехал. Люба этому искренне радовалась: она боялась представить, как мать будет жалиться на поганую дочь любимому старшему сыну, чтобы получить сочувствие и поддержку. Девочка страдала, мучилась от вины и чувствовала себя неимоверно одинокой. Она завидовала по-чёрному своему брату, Варе Илютиной, Тимону и многим другим. Всем тем, у кого были друзья, кому было куда пойти, согреться, излить душу. Кто не был так бесконечно одинок, как пятнадцатилетний подросток с Солнечного 27. Всё, что имелось, – это комната, книги и два окна, в которые она глазела на серые кубанские будни.

«Хорошо, что туалет на улице! Не нужно проходить гостиную и пересекаться с кирпичными физиономиями предков!» – радовалась тихоня домашнему неустройству впервые в жизни. Время покушать старшеклассница старалась выбирать тогда, когда родители уходили либо в летнюю кухню, либо на улицу, либо – если вариантов посидеть в гостиной одной не было – накладывала еду в тарелку и уносила к себе. Подросток обнаружила, что бойкот бойкотом, но мыть грязную посуду так и осталось её обязанностью. Сначала из чувства вины школьница перемывала гору за всей семьёй. А потом решила, что раз она в доме враг № 1, значит, и посуду вражеские руки должны мыть только за собой, как и убирать ровно свою комнату, ну и готовить только на себя, разумеется.

Несчастные перчатки, искромсанные нервной материнской рукой, так и валялись одиноко на полу в зале, пока Люба их по-тихому не подняла и не унесла к себе. «Бедняжки! За что же вам так досталось? – размышляла она, поглаживая испорченную вещь. – Лежали на рынке, никого не трогали, пока вас не купили и не принесли сюда. А потом ни за что изуродовали. Не пришло вам счастья быть полезными. Порезали, изувечили, чтобы вы очутились в мусорке раньше, чем жить начали. Ну ничего! Я это исправлю».

Люба зашила и примерила. Теперь перчатки, все в шрамах, где-то бугристые, где-то перекошенные, выглядели как вещь из гардероба самого Франкенштейна. Тихоня полюбовалась и спрятала залатанные рукавички в карман школьной куртки.

Один раз мать всё же обратилась к подростку сквозь зубы, чтобы узнать, куда делись два бутылька с лекарством из нижнего ящика письменного стола отца.

– Я их выбросила. Они были давным-давно просрочены.

Мгновенно озверев, Александра Григорьевна влепила дочери с размаху довольно болезненную пощёчину.

– Клешни твои поганые только и могут, что портить да выбрасывать, скотина ты треклятая!

Школьница, погладив ударенную щёку, в неприятном недоумении вновь спряталась в своей комнате.

В этот же день на Солнечный заявилась двоюродная сестра Лена, просидевшая с родителями в зале больше полудня. В комнату к изгнанной из семейного круга Любе родственница зашла лишь для того, чтобы передать просьбу:

– Тётя Шура хочет, чтоб ты сходила к Таисии Фёдоровне и отнесла ей от всей семьи гостинцы.

– А она сама сходить к любимой подруге не желает? – ехидно поинтересовалась она в ответ.

Лена вышла, но вскоре вернулась.

– Мать говорит, что в твоей лени и бестолковости даже не сомневалась. Ну, тётка ещё много чего наговорила… Только не проси повторять!

– Не стоит. Наизусть знаю. Пусть не переживает! Ленивая дочка сходит.

– Хочешь, компанию составлю?

– Нет. Развлекайся здесь. Будет кому кучу пирожков доесть. С собой обязательно возьми побольше. И кусок буженины.

Подраконила подросток маму лишь из вредности и обиды. Такой шанс выпал за две недели: пропасть из душного родного дома в гостях у доброй бабы Таси на целый день! Это дорогого стоило! «Ничего, скоро школа. Увижу братьев, к Паше в гости схожу! Может, Ден меня покатает!»

Таисия Фёдоровна девочке неимоверно обрадовалась. Всё так же было чисто в побеленной, опрятной до скрипа малюсенькой низенькой летней кухне. Всё так же тикало множество старинных часов в тишине зала, покрытого шерстяными коврами. Пожилая женщина и старшеклассница долго душевно болтали. А потом Любу, измученную родительской ненавистью, согревшуюся в искренней душевности бабы Таси, прорвало. Поспелова неожиданно громко разрыдалась.

Воцерковлённая старушка не на шутку перепугалась. Десятиклассница, всхлипывая и постанывая, пересказала новогодний инцидент.

– Ох, нехорошо получилось! – покачала головой женщина. – Сколько жестоких слов! А ведь зло никогда не забывается. Добро стирается из памяти, а злоба впивается в душу и оставляет незаживающие раны. Жаль мне тебя, доченька. Но родители скоро отойдут и снова пригреют. Они любят, просто запутались…

– Нет! – выкрикнула рыдающая тихоня. – Любили бы меня родители, никогда бы такого не наговорили! Разве так любят, бабуля? Я обидные слова не в первый раз слышу! Хотите, наизусть перескажу? Нигде я не нужна: ни дома, ни в школе – никому. Ни одного человека не знаю, кто бы сказал, что я хорошая, красивая, любимая! Только и слышу: бесполезный урод, дерьма кусок… Везде отталкивают, гонят как паршивую собаку, попрекают! В школе шарахаются, как от заразы, дружить брезгуют, даже не здороваются! Что я за человек такой? Зачем живу? Зачем родилась?.. Вот мама говорит, что лучше б аборт сделала, и я с ней согласна! К чему рожать, если ребёнок ещё на свет не появился, а ты уже его ненавидишь? Почему я живу и мучаюсь?! Не хочу так! Вообще жить не хочу! Для чего это нужно?! Хватит, надоело!

Люба всхлипнула последний раз и замолчала, насупившись, сурово сдавив челюсти. Кисти рук её сжались в кулачки, костяшки пальцев побелели. С лица ушёл румянец, оставив мёртвую белизну и синеватые, будто подсохшие, губы.

«Ох, нехорошо! Боже Милостивый!» – переполошилась набожная Таисия Фёдоровна, наблюдая за ребёнком. В подростке проступили признаки той непреодолимой решимости, когда человек, доведённый до грани, готов отказаться от самого ценного, что у него есть.

– Легко, солнышко, не хотеть жить. А ты, наоборот, звёздочка моя, попробуй жить не для родителей, не для одноклассников, не для других людей, а для себя.

– Не хочу для себя жить! Зачем оно мне надо? Почему меня все ненавидят? Как будто пришла в этот мир, чтобы меня пинали и гнали! Для чего такая тоска лютая?!

– Бог милостив. Если бы Всевышний хотел, ты бы не родилась или умерла. Как твоя сестра.

– Как Лена? – тихоня подняла на старушку заплаканные красные глаза.

– Да. Лена выполнила предназначение, и Бог её забрал.

– Какое, интересно, у неё было предназначение?

– Одному Богу известно, доченька! Может, научить родителей чему-то важному, ценному. Возможно, они усвоили урок Судьбы. А, возможно, и нет. Потом Владыка тебя послал в наш Мир. Мама, конечно, думает, что это она постаралась. Выносила, родила, выкормила… В этом есть доля правды. Но присутствует в твоём появлении на свет и Божья рука! Ты здесь нужна.

– Для чего?

– Это ты сама должна понять, усвоив все уроки, которые преподносит Судьба. А насчёт людей… Ну что я могу сказать, золотко? О любви, доброте говорят все. А вот делать, чувствовать и уж тем более дарить другим могут единицы из нас. Может, и хорошо, что ты хлебнула и увидела столько плохого. Знаешь теперь, что у зла и нет лица, и одновременно есть – в людях, в каждом из нас. А одноклассники… Люба, они всего лишь глупые дети! Пройдёт время, много времени, и ты будешь вспоминать о школе с лёгкой усмешкой, а не с печалью.

– Я так не думаю!

– А здесь и думать нечего. Оно того не стоит, родная. И люди твоих мыслей, поверь, совсем не стоят. Легко, деточка, не хотеть жить из-за чужой неприязни и злых слов. А ты, Люба, живи не для, а вопреки. Назло. Наперекор. Чтобы не надеялись тебя легко сломать и использовать. Договорились?

Таисия Фёдоровна крепко обняла подростка и заглянула ей своими чёрными пушистыми глазами прямо в душу. Люба, ещё раз всхлипнув, нашла силы улыбнуться старушке в ответ. Пожилая женщина с удовлетворением поняла, что всё сказанное ею достигло цели.

– Всё проходит, крошечка! И это пройдёт, поверь. Я, старая, хорошо знаю. Правда на века. Обещаешь жить вопреки?

– Обещаю! – кивнув, улыбнулась школьница.

Успокоившись вконец, десятиклассница, выйдя поздним вечером из уютного домика Таисии, глубоко вдохнула холодный сырой воздух зимней кубанской погоды. Получив в гостях отдушину, необходимую для успокоения мечущегося сердечка, Поспелова подставила порыву резкого свежего ветра заплаканное лицо и осознала – остро, сильно, до оскомины – как она всех, кто её посмел когда-то обидеть, искренне люто ненавидит.

***

Люба окончательно приняла условия бойкота на Солнечном 27. Готовила, убирала, стирала и мыла лишь только за и для себя. К родительским горам тарелок и грязных вещей она не прикасалась. Всё наготовленное впрок на праздники к последним денькам каникул постепенно съелось.

«Нужно зарабатывать самой, чтобы от родаков не зависеть. Можно забрать документы из школы и поступить в техникум или ПТУ, чтобы мама вконец взбеленилась. Уехать подальше, например, в Краснодар. Но это я смогу сделать только летом. И, опять же, нужны деньги. Где достать столько денег?! Боже, как же страшно-то!»

В субботу впервые в новом году в её комнату зашла Александра Григорьевна и заговорила. Правда, сквозь зубы и без тени улыбки на лице.

– На рынок со мной сходишь?

– Схожу. – Люба оторвалась от книги. То, что мама пришла сама, означало начало примирения.

– Собирайся.

Весь путь до рынка мать и дочь шли молча. Школьница не собиралась разговаривать. Молчать она умела, да и ей всегда находилось о чём подумать. Александра же упорно держала язык за зубами из сохранения гордости, привыкнув, что вечно виноватая дочь, как раньше, ягнёночком заглядывая в глаза, начнёт добродушно болтать – они помирятся и всё будет по-прежнему. Только Люба уже не была прежней и так не считала. Она хотела искренних извинений, после которых бы попросила прощения сама, но прекрасно знала, что их не последует. Мама никогда не извинялась. А ребёнку надоело идти на сближение первой.

Городской базар располагался в центре города, облепив палатками местную реку, как комарами, с двух сторон. На первом берегу расплодился, словно грибы после обильного дождя, вещевой рынок, создавая на полдня (особенно в выходные) целый палаточный городок, правильной формы, с мини-улочками, на которых палатки стояли лицом друг к другу, пестря товаром на любой цвет, размер и вкус.

Поспеловы вступили в ряды плывшей между торговых точек праздной толпы. Десятиклассница крутилась, выхватывая взглядом то в одной палатке, то в другой интересные вещи. «Нечего пялиться! Мама ничего не купит!» – расстроилась она, но разглядывать обновки не перестала.

– Любушка! Постой! Иди сюда! – окликнула родительница. – Смотри, я тебе кофточку шикарную присмотрела!

«Блин, ну как всегда – бабья прелесть! – скривилась Люба, едва увидев длинную закрытую объёмную серую кофту из пушистой шерсти, расшитую бисером. – Сэро опять оборжётся!»

– Александра Григорьевна, ну что вы! Это не для молоденькой девчушки вещь, а для Вас, – улыбнувшись, тактично заметила торговка. – Школьницы в таком не ходят. У них своя мода. Стоит ли дочку в неудобное положение перед ровесниками ставить?

Люба выдохнула: «Хоть кто-то меня понял!»

– Зато спина закрыта! И грудь. Не простудится!

– Ой, да ладно Вам, Александра Григорьевна! В школу сходите да молодёжи это расскажите! Заодно посмотрите, как они Вас послушают! – рассмеялась хозяйка палатки. – Зачем же совсем юную девочку, только начавшую жить, в бабу взрослую рядить? Красоту портить! Согласна, Люба?

– Э-э-э-э… Ну да. Вы правы. – Тихоня удивлённо посмотрела на торговку, которую видела впервые и точно знакома не была.

Женщина, поняв причину удивления, улыбнулась.

– Мои дети с тобой в одной школе учатся. В 10 «Д». Мальчики-близнецы. Ибрагимовы. Сэро и Имир. Знаешь их?

От неожиданности услышанного кровь прилила к Любиному лицу. Уши загорелись алым пламенем. Десятиклассница, раскрыв рот, вытаращила глаза: «Ни за что бы не подумала, что передо мной их мама!» Не так себе Поспелова представляла родительницу Ибрагимовых, совсем не так.

В приятной полноватой женщине, на Любин взгляд, не было ничего цыганского. Синие глаза. Невысокая. Немного смуглая кожа. Круглое миловидное лицо. Современная и ухоженная дама. Макияж, маникюр – всё при ней. На ногах – дорогие, качественные, из кофейной кожи, полуботинки на среднем каблуке. Зауженная юбка из светлой джинсовой ткани застёгивалась на железные пуговицы от верха до низа и доходила лишь до середины ног, демонстрируя окружающим качественный, плотный, совсем не дешёвый капрон. Верх – приталенная шубка из короткого кремового меха. Длинный прямой пепельный волос подвязан в тугой конский хвост. Голову вместо платка элегантно опоясывал тонкий кашемировый шарф цвета увядшей розы. Лала, видя, как её разглядывают, скромно опустила умные внимательные глаза и чуть улыбнулась.

– Они на Вас совсем не похожи! – не удержавшись от шока, выпалила девочка.

– Совсем не похожи, точно! – согласилась торговка, нежно прищурившись и слегка качнув головой; длинные золотые серёжки в ушах чуть дрогнули. – Мальчики мои – вылитый Алмаз. Особенно Сэро – он даже шальным нравом в папку пошёл! Мою внешность только Роза взяла. Остальные детки смешали нас обоих.

– Да, у вас большая семья, хорошая! – вставила Шура Поспелова, не обратив никакого внимания на реакцию Любы, потому что не могла оторваться от злосчастной серой кофты. – И всё равно, дочь, примерь! Вдруг пойдёт к лицу!

Тихоня побагровела от возмущения.

– Не буду! Если хочешь, сама в неё наряжайся!

– Действительно, Александра Григорьевна, примерьте сами! – отозвалась цыганка. – Кофта как раз для Вас. Я хорошую скидку сделаю, как всегда. Вы же меня знаете! Только, кстати, из Турции привезла новый товар.

«Братья тоже здесь?» – старшеклассница чуть не ляпнула вопрос вслух, но вовремя спохватилась, занервничала и начала крутить головой.

– Ой, нет, Лала, что ты!.. Куда такую красоту на старости лет носить! Помирать пора, а, чтобы в гроб с собой тащить, вещь слишком хороша!

– Рано Вам на тот свет собираться! Живите и радуйтесь! А для Любы у меня палатка с молодёжными штучками в другом ряду. – Лала подмигнула девочке: – Там Руслана дежурит. Она тебе интересное подскажет…

– Ой, нет-нет! В другой раз! – перепугалась подросток, не готовая к знакомству со старшей сестрой Сэро. – Мы деньги только на продукты взяли!

– Ничего страшного, мы в долг дадим! Когда сможете, вернёте.

– Нет, не надо, я не могу! Мама, куда нам там пора? Пойдём уже!

– Да, пойдём. Всего хорошего, Лала!

Едва Поспеловы отошли от палатки, Александра пихнула дочь.

– Молодец, вовремя меня увела оттуда! А то я бы точно потратилась! Уж больно кофта красивая!

– Да не за что, – сухо бросила Люба, всё ещё красная от смущения после неожиданного знакомства, но довольная, что Григорьевна ничего не поняла.

Перейдя через реку, семья окунулась в гомон продуктового рынка. Тут на деревянных прилавках под треугольными крышами торговали овощами, рыбой, фруктами и многим другим съестным. Продавщицы топтались возле большущих стальных канистр с домашним утренним молоком и разливали его в принесённые покупателями баллоны и бидоны. Самым желанным было молоко парное, только из-под коровы. Оно обычно звучало на вкус нотами скошенной сухой травы и тёплого хлева. Тут же в тазах, покрытых марлей, стояли сметана и творог: их зачерпывали узким железным совком-лопаткой, накладывали в банку покупателя и ставили на механические весы с гирями.

Крытых, основательно построенных рядов было мало. Мест для всех продавцов не хватало. Чтобы занять место «повкуснее», торгаши приезжали на рынок ни свет ни заря или отправляли на бронь своего человека. Кто не успевал, располагался в стихийных рядах-однодневках и обустраивал торговую точку как мог. На столиках или ящиках мостили коробки с колбасами, сосисками, халвой, козинаками, конфетами. Продавец нагребал сладости руками в пакет, затем шустро расставлял гирьки на весах, отсчитывал сдачу и обслуживал следующего.

От домашних овощей и фруктов рынок ломился летом, а зимой – от заграничных. В отдельном проходе торговали живностью: здесь стоял гогот домашней птицы, шебуршались в клетках кроли, чирикали нежные жёлтые комочки-цыплята. Летали перья. Продавцы хватали бесцеремонно утят за горло, грубо, быстро – и перекладывали в ящики покупателей. Чуть дальше организовались амбары с зерном и комбикормом. Работники в высоких кирзовых сапогах лазали по горам зерна, лопатой сбрасывая его поближе к выходу. Другие работники вёдрами насыпали корм в мешки, стоявшие на платформе огромных напольных весов.

Не пройдя и первого ряда от моста, товарный кассир столкнулась со знакомой пожилой женщиной. Завязался разговор.

– Дочка какая у тебя красавица, Шурочка! Хозяйка растёт, – дежурно отметила с улыбкой благочестивая старушка-божий одуванчик.

– Да, воспитываю, стараюсь! Она у меня умница! Любонька на рынок со мной пошла, чтобы помочь, – тут же расхвасталась мама. – Повезло мне с доченькой: будет на кого в старости положиться!

Школьница стала разглядывать свою обувь. Какая бы ни была ругань на Солнечном 27, мама сор из избы выносить избегала, другим запрещала и строго наказывала: «Меньше чужие знают – лучше спят!» Благодаря такой политике семья Поспеловых смотрелась в глазах посторонних порядочной, воспитанной и благополучной. А что там за стенами дома происходило, знали только домочадцы. Вот и сейчас перед очередной значимой бабулькой Григорьевна изображала заботливую мать и достойную жену, скрывая малейшие следы ссоры, лишь аккуратно давая понять отпрыску – вскользь, словом, жестом или мимикой – что та должна быть ей благодарна за сохранение репутации хорошей невесты.

– Бывают, конечно, недоразумения, но Люба старается делать выводы, исправляет ошибки и стремится к лучшему. Правда же, солнышко? – Шура пронзительно взглянула на подростка, прищурив сурово глаза.

– Конечно, правда! – не выдержала вранья будущая невеста. – На Новый Год, например, мама разрыдалась и пожалела, что аборт не сделала! Что родила волчьего выродка и скотину. Маму понимаю! Как тут не плакать?! Воспитываешь-воспитываешь, а растёт проститутки тупой кусок, который сдохнет под забором, потому что никто на убогих не женится. Обидно, правда? У всех дочери как дочери, а мамуле дубина с бараньими глазами досталась! Ничего, мам, скоро всё закончится: через три года, в восемнадцать лет, дочь-ублюдок станет совершеннолетней и избавит тебя от мерзкой обузы!

У старушки от услышанного чуть глаза из орбит не выпали – такое потрясение женщина испытала. Шура, не зная, куда провалиться со стыда, смогла лишь скомканно, неуместно хихикнуть, глупо улыбаясь и пряча забегавший взгляд от собеседницы.

– Любушка, ты что-то напутала!.. Я так не говорила! Все ругаются дома, зачем…

– Что именно я напутала? Что не родня тебе? Уже снова дочкой вдруг стала, а не мразью? Быстро мнение меняешь, мама! – школьница вызывающе глянула на оторопевшую знакомую и улыбнулась обезоруживающей детской улыбкой (именно так говорил колкости Сэро: мило, но нагло, глядя жертве в глаза): – Думаю, уж Вы-то маму понимаете. Сами детей так же воспитывали, верно?.. Всего хорошего! Идём, мама!

Люба уверенно потопала дальше. Смущённая донельзя Александра – за ней. Эффект неожиданности сработал качественно: у матери не было для выходки дочери подходящих слов, чтобы высказаться по делу, – от произошедшей встряски всё смешалось в голове. Девочка сама не осознавала, что её заставило выкинуть этот финт: слова резко подошли к горлу и без разрешения хозяйки вырвались наружу. Поздно, ничего не исправить. «Да я и не собираюсь ничего исправлять! – Тихоню затрясло от неуправляемого гнева. – Не нужна нахрен ни репутация в глазах чёртовых бабок, готовых отобрать в канун Нового года последнюю булку, ни хвалёная правильная жизнь! Что ни делай, всё равно мразь! Ничего, справлюсь».

– Зачем выставила меня дурой при посторонних?! – зашипела, схватив отпрыска за локоть, Шура, наконец найдя подходящие слова для случившегося. – Могла бы и подыграть, а не выставлять родную мать фашистом и живодёркой!

– Я тебе в Новый Год и целых две недели каникул достаточно подыгрывала! – выдернула руку старшеклассница. – И зачем подыгрывать? Порядочные люди говорят только правду! Ты же правду мне 31 декабря говорила, верно? К чему же мне людей добрых обманывать?

– Затем, что тебе ещё замуж выходить! А у этой женщины пятеро внуков-мальчиков твоего возраста из порядочных семей! Как ты додумалась такое выкинуть?!

– А чего церемониться? Всё равно с тобой доживать свой век старой девой буду! Так ведь?

– Да ну, Люба! Хватит к словам цепляться! Только плохое и помнишь! Совсем обленилась, дом запустила! Пол немытый, еды не наготовлено, посуда грязная, бельё вонючее в бане горами лежит…

– Не знаю, о чём ты, мама! В моей комнате чисто, одежда моя постирана, посуду я за собой мою. А своё вы и сами уберёте. Для этого помощь малохольной дочки не требуется.

– Ишь какая! – возмутилась не ожидавшая такого расклада женщина. – Я-то возьму на себя хозяйство, а тебя, дурёху, обеспечивать кто будет? Деньги где возьмёшь, глупая башка?

– Где-нибудь возьму! Дурёхи тоже на что-то способны. Буду работу искать, но от тебя и папы не зависеть постараюсь уж точно!

Не веря ушам, Шура, изумлённая решительностью дочери, остановилась.

– И где же будешь работу искать? Без образования никому ты не сдалась!

– Ну так и проститутки кусок может на что-то сгодиться! – задрала нос тихоня.

Григорьевна побледнела от гнева.

– Ой, здравствуйте-здравствуйте, мои дорогие-хорошие!!!.. Какие люди! Какими судьбами?! Как мы рады вас видеть! Верно, Наденька?

«Да леший бы вас, уродов, побрал! Сегодня что, «Место встречи изменить нельзя»?!.. Чего вас всех на рынок попёрло?!» – покоробилась юная Поспелова, глядя на Лёвочкину и её вездесущих родителей, всегда разгуливавших по городу вместе. Маленькие, юркие, наглые и до невозможного прилипчивые предки Надьки, как и их отличница-дочь, умели подольститься где надо, годили кому следовало – в общем, могли запросто залезть без мыла в самый узкий и труднодоступный проход, что как раз-таки успешно проделывали с Бортник и остальным педагогическим коллективом. Поспеловых небогатое семейство Лёвочкиных считало за людей полезных, иначе бы прошли мимо яростно шептавшихся Любы и Шуры, постаравшись не попасться тем на глаза.

– Привет, Люба! – широко улыбнулась маленькая щуплая Надя, приветливо моргая хитрыми злыми глазами.

– Привет, – сухо выдала Поспелова. «Улыбаешься, ведьма! А в школе делаешь вид, будто я куриного помёта след! Вот всё-таки не зря Кабан тебя «Редиской» называет!»

– Чего спорите? – елейно поинтересовалась Надькина маман, жадно сверля Поспеловых сальными глазёнками.

– Мама хочет конфет дорогущих к чаю на месяц вперёд накупить, а я против. Говорю, что лучше торт спеку, чем мы всей семьей будем есть непонятную заграничную гадость! – очередью выпалила школьница, зная, что завистливые, жадные до чужого Лёвочкины живут скромно и подобное враньё заглотят. «Раз уж считаете, что мы богачи, хавайте!»

Троицу перекосило, но они быстро справились и снова натянули улыбки в тридцать два зуба.

«Чёрт, они же не отвяжутся! Не хочу тут околачиваться!»

– Знаешь что, мамулечка? Постой, поговори с приятными людьми, пока я пробегусь по рынку и куплю необходимое. Домой сама товар отнесу. Нечего тебе спину надрывать и ноги! Договорились? – тихоня опять примерила милую детскую улыбку, скопированную подчистую у Сэро.

– Конечно! – растерялась и обрадовалась Александра. – Держи, доченька, деньги и сумки…

От «приятной» компании школьницу сдуло ветром. Тихоня на рынке чувствовала себя как рыба в воде, давно привыкнув постоянно закупаться на семью в одиночку. Сумки заметно потяжелели, но и к этому подросток привыкла – в её доме девочке таскать тяжести было не зазорно.

Радуясь, что наконец избавилась от общества мамы и других неприятных физиономий, Поспелова уже было расслабилась, как вдруг, когда она выбирала зелень, её сзади кто-то крепко обнял.

– Привет, хозяюшка!

– Привет, – сдавленно проговорила испугавшаяся Люба и, обернувшись, обнаружила Наташу.

Глава 4.

Кокетка, прижавшись к тихоне, приветливо улыбнулась.

– Подумала сначала, что не ты! Но нет, не ошиблась! Ты ещё во-о-о-о-н там стояла: возле пожилой женщины и какой-то семьи. Это твоя бабушка? Помогаешь?

– Вообще-то это моя мама, – недовольно буркнула Поспелова, расплатилась с продавщицей и, подобрав котомки, развернулась прочь от непрошеного общения.

– Ой, не знала! – сконфузилась Ната. – Тебе помочь? Давай я одну сумку понесу!

Люба не успела ответить, как девушка выхватила из её рук одну из хозяйственных авосек.

– Ого, какая тяжёлая! Разве можно такие тяжести таскать?!.. Ты что?!.. Спину не жаль?

– Если не по силам – не утруждайся. Я привыкла. Давно с базара продукты ношу.

– И тебе себя не жалко?

– Что значит «жалко»? А кто за меня носить их будет?

– Родители. А тебе, чтобы не надорваться, можно поменьше покупать. Или везти на велосипеде, если машины нет. Моя мама в хирургии медсестрой работает. Говорит, что, если спину сорвать или живот, страдать от болей потом всю жизнь будешь. Мне и сестре она запрещает таскать тяжёлое. Мол, вы девочки, ещё детей вынашивать и рожать. Беречься надо!

Любе нечего было на это ответить; она лишь раздражённо поджала в гримасе губы.

– Я всё равно помогу. Далеко живёшь?

– Возле Таманской. Слушай, не надо, зачем? Одна справлюсь! У тебя свои дела есть. Ведь тоже за чем-то на рынок пришла!

– Уже нашла, что искала. – Рыжая приподняла небольшой свёрток. – Вчера щуки солёной захотелось! Вот, купила. С икрой продавщица выбрала! Так что у меня дел нет: с тобой пройдусь да поболтаю.

– Только ради одной сухонькой щучки на рынок тащилась?!

– Ну да. Я в паре кварталов от рынка живу. И за меньшим сюда бегала.

Поспелова поняла, что от Натальи отвязаться не удастся. Растерянность от неожиданного появления кокетки сменилась раздражением. Язык зачесался от злого желания как следует нагрубить бывшей любовнице Сэро.

Школьницы зашли в мясной павильон, расположившийся в небольшом кирпичном здании. Едва девочки занесли ноги над порогом, как их оглушили вопли продавцов, требовавших купить именно у них парное мясо. Прилавки были завалены рульками, окороками, пластами мяса на рёбрах, шматами сала, ножками, ушами и хвостами для холодца. Люба не любила этот отдел из-за крови на прилавках, стука топора, дробившего кости, гор сырого мяса. Здесь пахло смертью, явной и неприглядной. Наглые, бесцеремонные продавцы виделись ей падальщиками, плясавшими над трупами убитых животных. Школьница ела мясные блюда, но только не те, что приготовила сама, потому что помнила оравшую дурниной птицу, которую нёс отец ко бревну с топором, запахи разделываемой тушки, тёплых кишок и сырого свежего мяса.

Чей-то прилавок украшала свиная голова в запёкшейся крови и подпалинах. Что-то внутри заставляло Любу вглядываться в мёртвую плоть, в стеклянные незрячие глаза, отталкивающие и устрашающие. Наталья казалась потерянной и не произнесла ни звука, пока Поспелова оплачивала покупку. Видимо, мясной отдел вызывал у рыжей примерно те же ощущения, что и у тихони.

На выходе из мясного Поспелова, к неприятной неожиданности, столкнулась с Лыткиной, приклеившейся было с расспросами и начавшей зазывать в гости. Та, не готовая к общению, кое-как отмахнулась. Катя ещё некоторое время смотрела вслед бывшей подружке и её яркой компаньонке, в которой тут же узнала одну из компании Ибрагимовых.

Девушки, виляя в потоке праздной толпы, вышли с продуктового и подошли к мосту. Люба из-за окончательно испорченного настроения сохраняла напряжённое молчание, а у Наташи, не успевавшей поравняться с ней из-за плотного течения медленно бредущих людей, никак не получалось заговорить. Модница видела, что угрюмая десятиклассница ей не особо рада, но решила во что бы то ни стало пробить холодную завесу отчуждения, которую сама же по глупости умудрилась вместе с Ленкой соорудить.

Поспелова резко остановилась, прижатая к перилам моста. Ната затормозила следом, принявшись разглядывать причину остановки. Толпа гуляк перестроилась и стала лениво огибать плотную кучку людей возле ограждения. Изрядно смутившаяся, после непродолжительных приветствий и раскланиваний, Люба переговаривалась с темноволосой женщиной средних лет, одетой неброско, даже скромно. Стоптанные сапоги, затёртое, в выцветших пятнах, пальто, на голове шапка из порядком лежалого меха. Лицо дамы, припухшее и несвежее (видимо, от хронического бытового пьянства), выражало почтение крайней степени, а растянутая до ушей подобострастная улыбка демонстрировала синеватые зубы вперемешку с золотыми и стальными коронками.

Мадам, обрадованная встречей, решительно не желала дать девчонке уйти, задавала назойливые вопросы и, подойдя неприлично близко, заставляла последнюю вжиматься в кованые перила моста.

Выход из приветливо-липкого капкана перегородил темно-русый сутуловатый высокий парень лет двадцати, с неприятным хулиганским лицом, в выражении которого читалась кабацкая развязность вперемешку с плебейским невежеством. Засунув руки в карманы и нависнув над юной девой, отчаянно стеснявшейся из-за докучливого внимания, молодой человек разглядывал ту сальным взглядом настолько бесцеремонно, что у Натальи засвербело под ложечкой.

– Похорошела, деточка! Загляденье! Глаз не оторвать! Хоть прямо сейчас замуж ягодку выдавай! Тимоше скажу, чтоб он тебя к нам домой привёл чаю попить! Не стесняйся, заходи в гости!

– Ну, даже не знаю, – промямлила перепуганная и растерянная Люба. Она крутила головой, ища возможность вырваться, но заточители ещё крепче сомкнули приветливый круг.

– Учишься с Тимофеем в одном классе, а не дружишь почему-то. Знаю, строгая мама следит. Но чего же моего сына стесняешься? Ведь друг друга с детского садика знаете! Я его хорошо воспитала! Он мальчик добрый, ласковый, порядочный – тебе ничего плохого не сделает!

Долговязый парень оторвал от побелевшей Любы беспардонно-ехидный взгляд, посмотрел на Нату, наблюдавшую за сценой, и улыбнулся самодовольно-развязно. С левого боку вместо зубов красовался ряд стальных коронок.

– Пропустите нас, пожалуйста! Мы опаздываем! – громогласно заявила рыжая, интуитивно почувствовав необходимость вмешаться. Она схватила Поспелову за руку и грубо вытолкнула из дружеских тисков семейства Степанченко.

– Куда это вы опаздываете?! – смешалась Зинаида, недовольно оглядывая яркую да броско одетую Любину спутницу.

– По делам, тётенька, по делам! Работа не волк, в лес не убежит. А вам – всего хорошего! – отстрелялась Ната.

– И вам! До встречи, Любонька! – крикнула напоследок женщина быстро уходившим вдаль подросткам. – В гости заходи!

Тихоня не обернулась. Она пошла чуть ли не бегом. Казалось, тяжёлая сумка в руке не обременяет движений. Наталья удивлялась её скорости, поравняться не успевала. Скоростной запал прошёл через четыре квартала от рынка, когда они спустились с возвышения проезжей части к пустынному тротуару набережной. Люба остановилась, поставила авоську с продуктами на землю, потянулась, отдышалась и начала разминать затёкшую руку.

– Устала? – посочувствовала догнавшая Ната. – Может, посидим на ступеньках у воды, выдохнем? Или торопишься?

Десятиклассница с грустью посмотрела на неё, отвернулась, затем, выдержав паузу, ответила:

– Мне некуда торопиться.

Школьницы спустились к реке и присели на край холодной бетонной ступеньки. Темно-зелёная вода мелкими волнами колыхалась и плыла куда-то мимо.

– Ты, однако, популярная! – улыбнулась Наташа. – Всем от тебя что-то надо!

– Всем от меня что-то надо, только моё мнение спросить забыли! День сегодня какой-то не очень. Впрочем, как и все уже прошедшие в новом году, – хмуро улыбнулась Люба, глядя на течение. – Не перевариваю рынок. Столько народу! Обязательно с кем-то столкнёшься.

– Ещё б чуть-чуть, и мамушка тебя бы прямо с моста домой к себе уволокла, а назад не выпустила! – засмеялась рыжая, прикуривая. – Приглядела тётка сыну невесту! Везёт тебе! Баба, конечно, настырная до тошниловки. Передо мной так ни одна мамка не ластилась! Сынок-то тебя плотоядно как рассматривал! Он вроде красивый на мордашку, но какой-то диковатый…

– Это не мой одноклассник, а его старший брат Сергей. Говорят, дурной, непутёвый.

– А-а-а! А твой одноклассник другой?

– Тимофей? Да. Красивый. Веселый очень. Друзей много. Все его поддерживают. Девочки без ума; особенно когда в классах помладше были. Сейчас у некоторых парни есть, но на Тимона всё равно заглядываются.

– Ух ты! Популярный! Повезло с женихом! И свекровь уже от тебя в ударе!

– Считаешь, что мне повезло?.. Забирай! Я не жадная.

– Чего красавчиками раскидываешься?

– Наташа, я нравлюсь маме Тимона, но не ему самому. Он меня ненавидит, презирает и открыто чурается. Уверена, если б дали ему право на убийство, он бы меня голыми руками удушил, на части расчленил и в разных концах света закопал! Иногда я даже не знаю, кто меня ненавидит больше: он или его компания.

– Ох, нифига ж себе! – нахмурилась модница. – А мамка лезет и знать не знает! Решила всё за сына. Вот же родители!

– Молчу о том, что он меня несколько раз бил. Как сам, так и с друзьями, – вздохнула Люба.

– Прям бил?!

– Прям бил. Так что радуйся, Наташа, что за тобой ни одна подобная мамашка не бегает и не пытается угодить. Завидовать нечему. Я лично была б рада, если б я и Тимон никогда бы в этой жизни не встретились.

Рыжая сочувственно взглянула на школьницу.

– Почему к тебе такое отвратительное отношение, Люба? Ты красивая, интересная, человек хороший…

– Правда что ли?!.. А я поняла, что в вашу компанию не вписываюсь, потому что среди ваших друзей нет людей, которые бы водились с такими, как я. Вы же с Леной на днюхе Санька так и не поняли, что я там делала, не так ли? – съязвила сверстница, пристально и зло вглядываясь в Наташино лицо. Та покраснела, испытав укол совести. – Хотя нет, вы поняли, что я там делала, лишь когда я объяснила, что на вашего Сэро не покушаюсь. Так ведь?

– Люба, извини, пожалуйста! Мне очень стыдно! Я не со зла…

– Вот как?!.. А от чего же? Из ревности?

– Как бы да. – Рыжая ещё больше покраснела от неловкости и стыда, глупо хихикнув. – Я подумала, что у тебя и Сэро отношения, потому что рядом с ним просто так не могла ты появиться…

– Наташа, рядом с Сэро абсолютно все девушки появляются просто так и просто так исчезают. В том числе и я. Все на что-то рассчитывают, но только зря время тратят.

– Почему? – насторожилась ровесница.

– Не знаю толком. Понимаешь, когда я ещё не была знакома с Сэро, то мне казалось, что он недосягаем. Как что-то дорогое и очень редкое! А к дорогому и редкому сокровищу могут приближаться только лучшие из лучших! Я завидовала «лучшим» и наблюдала за ним и Имиром. Когда мы начали общаться, я поняла, что…

Люба, задумавшись, замолчала. Наталья подождала, но вскоре её терпение не выдержало.

– И?..

– Знаешь, почему я завидовала?

– Девушкам?

– Нет. Не только девушкам, но и самому Сэро.

– Почему?

– Потому что была уверена, да и до сих пор так считаю, что и у этих девушек, и у Сэро есть то, чего нет у меня и никогда не будет. Любви и уважения. Сэро любят и уважают все, понимаешь?.. С ним хотят общаться, дружить, находиться рядом. А я странная, ненормальная, чужая для всех «богачка». Ты вот решила, что я понравилась маме одноклассника. Нетушки! Ей нравятся мои несуществующие богатства! Не могу только никак понять: где они богатства нашли-то?! В моем доме, в моей семье? Нет их! Почему к одним людям тянутся за просто так, а других – за просто так – ненавидят и избегают? Я никому никогда ничего плохого не делала! Почему ты, едва меня увидев, брезгливо скривилась, а второй раз решила указать место и унизить? Когда ты увидела первый раз Сэро, то повела себя с ним точно так же, как со мной?

Кокетка поджала губы. Она не знала, что ответить на столь откровенную тираду. Что-то смутное, болезненное ёкнуло в сердце, и она невольно почувствовала неприятную горечь во рту.

–Так вот, Наташа, Сэро прекрасно знает, как выглядит в глазах девчонок и какова его цена. В моей школе многие хотят получить его, выпендриваются, клеятся, строят глазки! А Сэро… Он как ветер. Летает там, где хочется. Непредсказуемый и своенравный. Как кот, который гуляет сам по себе. Сэро со всеми и одновременно ни с кем. Принадлежит только себе – и больше никому. Натура, наверно, цыганская такая!

Поспелова замолчала, начав разглядывать свои руки.

– Рыбку хочешь? – предложила Ната, озадаченная монологом тихони.

– Хочу, – откликнулась хмурая школьница.

Ровесница зашелестела пакетом, достала рыбину и начала сдирать шкурку.

– А сигарету хочешь?.. Не смотри такими глазами! Мне кажется, тебе надо. Вдруг поможет расслабиться?

Десятиклассница согласно кивнула. Наталья наблюдала, как Люба неумело берёт зажигалку и пытается прикурить, но не вмешалась. Поспелова заглотила дым и хрипло закашлялась.

– Лучше не вдыхай глубоко. Первый раз?

– Ага, – еле выдавила осипшим голосом девочка.

– Бывает. Тут рядом ларёк был. Я за пивом сбегаю, чтоб рыбу всухую не есть. Будешь пиво?.. Ну вот – опять широкими глазами смотришь! Никогда не пила? А хочешь? Отлично! Я немного куплю. Рыбу съедим, отнесём продукты, а потом (если пожелаешь) пойдём ко мне в гости! Чего так глазеешь всё время, Люба? Мы в одной компании! Пора б и подружиться! – Ната подмигнула удивлённой приятельнице, поднялась по ступенькам к тротуару и, обернувшись, с высоты добавила.

– В первый раз ты мне не понравилась, потому что выглядела иначе, чем те ребята, с которыми я привыкла общаться. Замкнутая, угрюмая, молчишь и совсем не улыбаешься. Людей сторонишься и выглядишь редкой занудой. Ты шла с Сэро, и я не поняла, что этот красавчик в тебе нашёл. Но первое впечатление обманчиво, разве не так? Кажется, у нас много общего, а ты – очень хороший человек и подруга. Как там, в народе, говорят: встречают по одёжке – провожают по уму?

Наталья рассмеялась. Люба чуть улыбнулась.

– Вот что думаю насчёт того, что ты только что сказала. Всё в жизни не так просто, Люба. Если Сэро с тобой общается, значит, нашёл что-то крутое! Уж молчу про Имира… Может, хватит оглядываться на тех, кому ты не нужна? Ума-то не занимать!

– Слушай…

– Что?

– Ты очень красивая. И одеваешься интересно!

– Спасибо! Моя сестра шьёт. Многое перешивает.

– Круто! А ещё на Ариэль похожа, только волос короче!

– Ах-ах! Спасибо! Обожаю этот мультик! Ты первая, кто мне это сказал!

Щука под пиво неплохо ушла. Правда, Люба не смогла понять, почему от невкусного напитка все тащатся. Она провела Нате экскурсию по Солнечному 27, не обращая внимания на глубоко недовольное лицо Александры, которой не понравился внешний вид новой подружки дочери.

Натальин домик, старенький, запущенный и покосившийся, тихоню – любителя состарившегося и брошенного – сразу впечатлил. Скромная чистота внутри, вкусный чай и бутерброды, просмотр фотоальбомов и болтовня до позднего вечера сблизили двух непохожих девчонок. Ната проводила подружку до школы № 1, заручившись от той обещанием приходить к ней почаще, а Поспелова с полным удовлетворением решила, что две недели домашнего ада закончились весьма продуктивно.

«Теперь есть два места, куда можно приходить в гости: Паша и Наташа! Можно ещё к Денису заглянуть. Хотя нет. Неудачная идея. Обойдусь. Чёртовы каникулы закончились наконец! Книги прочитаны, а в понедельник – снова школа, чтоб она под землю провалилась! Как заработать денег, чтобы летом свалить? У меня никогда даже мелочи на личные нужды не водилось», – размышляла подросток, свернувшись клубочком под одеялом, пока сон не одолел.

А в это же время Наталья, сидя в одиночестве за небольшим кухонным столом у окна, размышляла над беседой с Любой и взаимоотношениями в компании Ибрагимовых.

«Она точно подметила, что Сэро как ветер! Как кот. Ветреный кот, ах-ха! Люба умная и наблюдательная! Мне б её осторожность и разборчивость! Наверно, многих проблем бы избежала!»

Девушка спрятала под себя ноги в шерстяных носках и глубоко задумалась о бывших парнях.

В её семье женщины не заморачивались серьёзностью отношений с противоположным полом. Мама забеременела Натальей и её старшей сестрой от разных мужчин, не будучи в браке, и ни один из отцов не остался в семье – оба ушли задолго до рождения дочерей. Ната позже нашла в альбомах снимок папы, расспросила мать о нём и вышла с родителем на контакт, выяснив, что родному папочке ни на грош ни сдалась и что мужик прекрасно поживает без неё в новой удачно сложившейся «правильной» семье и совсем о судьбе брошенной дочки не задумывается.

Мама – зарекомендовавшая себя талантливая медсестра с солидным стажем в хирургическом отделении – не стремилась построить «приличную» полную семью. Девчонки росли, наблюдая в крошечном домишке, доставшемся в наследство от бабули, парад постоянно менявшихся сожителей. Женщина при каждом расставании тарелки не била и волосы на голове не рвала, лишь собирала подруг за бутылочкой крепкого и жаловалась на неудачу и одинокую судьбинушку. Дочки слушали стенания матери и причитания дружеской поддержки, замечали, что снова пропал из домика мужской гардероб, и, взрослея, прекратили называть всякого вновь появлявшегося дядю папой. А в старших классах Ната на каждую свежую мамину любовь обращать внимание вообще перестала.

За половое воспитание девочек медсестра не тревожилась ровно так же, как и за собственные взаимоотношения с мужским племенем. Мальчиков ни Наталья, ни её сестра не стеснялись. Первый секс у рыжей случился в двенадцать лет с другом из компании сестры, парнем семнадцати лет. Девочка отдалась чисто из любопытства, в выборе партнёра совершенно не заморачивалась и ни о чём не жалела. В своём классе в тринадцать лет Ната выглядела не по годам взрослой, и, пока её ровесницы дурачились и разглядывали прыщи на щеках, у неё не было отбоя от женихов – мальчики, как сверстники, так и старше – липли, будто пчёлы на мёд. Девчонка вызывающе одевалась (благо, в доме ей никто этого делать не запрещал), с пацанвой отнюдь не робела и легко шла на контакт, если паренёк нравился.

Чувствуя себя дамой востребованной и опытной, Ната запросто приводила парней домой и не обращала никакого внимания на кривившихся соседей. Уже в пятнадцать школьница стала замечать, что, несмотря на её открытость, обаяние и сговорчивость, практически все юноши после интима начинали избегать её и куда-то испаряться. Кокетка, лёжа в постели, наблюдала, как после нежностей и страстей очередной молодой человек вставал, одевался и, пряча конфузливый взгляд, намекал, что планов на неё нет.

Девушке не удавалось задержать возле себя надолго ни одного пацана, не получалось почему-то вывести на длительные серьёзные отношения новые знакомства, хотя начиналось всё всегда страстно, красиво, романтично. Матери молодых людей кривились или брезгливо ухмылялись Нате в лицо, если она решалась навестить женихов или сталкивалась с их родней на улицах города.

«Не стоило отталкивать Дениса, разрывать с ним из-за истерики Ленки. Он классный, трудолюбивый. Из воздуха деньги достаёт, обеспечивает себя сам. А ведь ему шестнадцать! Ещё школьник! Дарит Ленке подарки, на карман даёт, возит в кафе-рестораны, шмотки покупает, а она ни в грош не ценит. Глупая! Плачет у меня на кухне, кричит, что Ден – кобель, новые шашни завёл, хотя виляет жопой перед Сэро и думает, что Коробкин не видит! Унижает своими выходками и себя, и Дениса да роет яму с изменами! Я бы Дена не разменяла! Но получилось всё по-идиотски. – Ната отпила чай и задумалась об Ибрагимовых: – Люба права, сказав, что все Сэро хотят получить, но он никому не даётся. Если б я подружилась с ней раньше, то повела бы себя по-другому. После него ни на кого смотреть не хочется. Что за человек такой?!»

Сэро в постели играл за целый оркестр. Ласковая нежность сочеталась с бесцеремонной грубостью и невероятной чуткостью. Не нужно было руководить, поучать, организовывать, строить учителя-всезнайку да объяснять, что, где и почему. Повеса умел расслабить и расслаблялся сам. Слово «стыд» Ибрагимову было чуждо. Ноль эгоизма, чёрствости, комплексов и ханжества. Брюнет умел любить и совершенно этого не стеснялся.

Оторвались они по полной. Девушка балдела. Парень от души веселился, шутил, дурачился. Лукавая улыбка не сходила с красивого лица, умные глаза по-доброму щурились. Рыжей было по-настоящему хорошо. Настолько, что, пока юноша спал, она, счастливая и довольная, решила потихоньку оставить на его шее кровоподтёки.

От воспоминания Ната сжалась на стуле. «Ужасная ошибка! Зачем? Как же он взбесился! Но ведь мне ставили синяки парни, и я никогда не злилась. Ворчала и одевала кофту с воротом повыше. А Сэро это расценил как неуважение. Теперь его не видать как собственных ушей! Чёрт! Могла бы и догадаться, что он гордый, как горный орёл! Почему я вечно делаю что-то не так?!» – расстроилась она. Тело опутала тоска и тягучая истома. Оказывается, парни бывают опытными и при этом редкими недотрогами.

«Пусть Сэро ушёл, но хотя бы высказал в лицо причину. Не юлил, не изворачивался и не кривился перед компанией, а, наоборот, вступился и познакомил. Зато Имир… Господи, как же я его боюсь! Такой вредный! «Тебе что, денег за обслуживание дать?» Козёл! Лучше б ударил! Никогда столько не плакала, как после слов этого гавнюка! Зато и «цену», наконец, услышала: обычная дешёвка»

На глаза снова, как в ту субботнюю ночь осенних каникул, навернулись слёзы и полились градом. Школьница не выдержала и конвульсивно задрожала от всхлипываний, рвавших грудь.

«С Имиром нельзя строить из себя кокетку и играть – ему ужимки с уловками до одного места. Ему нужно другое. Но что? Что гад нашёл в Любе? И что в ней нашёл Сэро? – Ната вытерла заплаканное лицо рукавом тёплой вязаной кофты. – Сначала Денис галантно отвёз её домой, слова не сказав никому из гостей. А потом приехал за нетрезвой Леной, которую вальяжно вытащил из общей пьяной тусы и грубо объяснил при всех, чего в ту ночь хотел получить. Какое разное поведение! Не хочу быть больше никогда в такой роли! Не хочу!»

Ната надеялась вернуть повесу ровно до момента, когда на вечеринке за столом начался спор из-за тихони. Она молча наблюдала за пререканиями и поняла, что мышка в компании умудрилась занять совсем иное место. Если бы на балконы полезла другая деваха, никто б париться не стал. Тогда-то рыжая посерьёзнела и, не взяв в рот и грамма за вечер, принялась наблюдать за близким кругом Ибрагимовых, тихо встав в тени дерева.

«Все приглашённые девки были как на подбор. Без комплексов, лёгкие на подъём. Никто из поциков не ушёл один, кроме Паши и Имира… Всё решают близнецы. Особенно Имир. Люба вообще не компанейская. Держалась как чужая. Где Паша, там и Люба – и там же Имир. Ни одну парочку этот хам в дом не пустил. Интересно, а если бы с ним рядом в хате не было Любы – пустил бы? Вроде компания дружная, общая, но у парней свои разговорчики и тайны. Ден не уважает Ленку, лишь пользуется. Впрочем, она сама заслужила, хотя могла бы с Коробкина сливки снимать! Паша, Денис и Имир воспринимают Любу как друга. Ещё бы, неприступная гордячка! Если бы меня так воспитали! Почему маме до бани и моя репутация, и моё будущее, и мои отношения с парнями? Лучше б вместо использования резинок научила держать пацанов на расстоянии!»

Старшеклассница вспомнила, как, окончив девятый класс, привела парня, и он остался жить у неё в доме на всё лето. Ел-пил, не выкисал из постели – мама слова не сказала. А к сентябрю Ната забеременела. Парня от новости из домика сдуло ветром, а мать через врачебные связи организовала дочке операцию, чтобы сохранить всё в тайне от школы и не только.

«Лучше бы мама вмешалась да ремнём перепоясала! Может, ума бы прибавилось в башке, как у Любы! Хотя у неё свои проблемы… Не такая уж она и везучая: мамкам нравится, а парням – нет. Возможно, я, как всегда, делаю поспешные выводы. Хоть мозгов да гордости от неё наберусь. Давно пора! Теперь понятно, почему она мне не понравилась сразу. Не только из-за ревности и монашеского прикида. Взгляд у неё тяжёлый, хмурый. Как у деда, потрёпанного жизнью да многое повидавшего на веку. Лицо б ей попроще – и люди бы расслабились. – Наталья встала, поставила чашку в раковину и пошла укладываться на сон грядущий. – Может, дружа с Любой, смогу снова заинтересовать Сэро или Дениса… Кто знает!»