Энн из Зелёных Крыш

© Перевод. В. Бернацкая, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Глава 1

Миссис Рейчел Линд удивляется

Дом миссис Рейчел Линд стоял на том месте, где основная дорога Эйвонли спускалась в неглубокую лощину, окаймленную ольховником и фуксией – цыганскими сережками. Посреди лощины тек ручей, начинавшийся в лесах старика Гутберта, про этот ручей говорили, что в лесах он, еще молодой, бежит стремительно, совершая немыслимые кульбиты и разливаясь таинственными заводями, но у дома Линдов успокаивается и принимает благообразный вид, будто понимает, что рядом с жилищем миссис Рейчел надо вести себя чинно и соблюдать приличия. Похоже, ему было ведомо, что миссис Рейчел постоянно сидит у окна и зорко следит за тем, что происходит вокруг, включая ручьи и детей, и если ей что-то покажется странным или неуместным, она не успокоится, пока не докопается до причины.

Многие жители Эйвонли и окрестностей внимательно следят за тем, что происходит у соседей, запуская собственные дела, но миссис Рейчел Линд была из тех удивительных созданий, которые способны заниматься своим хозяйством, не упуская из вида и того, что творится у других. Она слыла превосходной хозяйкой, успевала все делать вовремя и хорошо, а еще вела кружок кройки и шитья, помогала в воскресной школе и принимала активное участие в церковно-благотворительной организации и Обществе помощи миссионерам. И при такой нагрузке миссис Рейчел ухитрялась часами сидеть у окна на кухне, вязать полушерстяные одеяла (она связала уже шестнадцать, как с благоговейным трепетом перешептывались домохозяйки Эйвонли) и не спускала глаз с дороги, пересекавшей лощину и преодолевавшей крутой подъем на горку, где земля была красноватого цвета. Поселок Эйвонли расположен на небольшом треугольном полуострове в заливе Святого Лаврентия, окруженном с двух сторон водой, и поэтому каждый, кто из него выезжает или в него въезжает, должен ехать по дороге через лощину, где непременно попадет под неусыпное око миссис Рейчел.

Однажды днем в начале июня она сидела, как обычно, у окна. Стоял теплый солнечный день. Сад на склоне за домом был в полном цвету, над бело-розовыми бутонами жужжали рои пчел. Томас Линд – маленький коротышка, которого жители Эйвонли называли не иначе как «муж Рейчел Линд», сеял на холме за сараем поздний турнепс; должно быть, тем же самым занимался Мэтью Катберт из Зеленых Крыш на своем большем поле возле ручья. Миссис Рейчел было это доподлинно известно, потому что она собственными ушами слышала, как он говорил Питеру Моррисону прошлым вечером в магазине Уильяма Дж. Блэра, что на следующий день собирается сеять турнепс. Конечно, вопрос задал Питер, так как было известно, что Мэтью Катберт никогда по собственной воле ничего о своих делах не рассказывает.

Однако именно Мэтью Катберт в половине четвертого, в самый разгар трудового дня, неспешно миновал лощину и въехал на холм; более того, он был одет в выходной костюм и белую рубашку, а это говорило о том, что он выезжает за пределы Эйвонли, и ехал он в коляске с запряженной гнедой кобылой, и это означало, что он пускается в дальний путь. Так куда же едет Мэтью Катберт и зачем?

Будь на его месте любой мужчина из Эйвонли, миссис Рейчел, проворно сложив два и два, получила бы ответ на оба вопроса. Но Мэтью так редко покидал свой дом, что должно было случиться нечто чрезвычайное, что побудило бы его ехать куда-то среди бела дня. Это был самый робкий человек на свете, ему претило находиться среди незнакомых людей или в любом другом месте, где от него ждали разговоров. Мэтью при полном параде с белым воротничком, пустившийся непонятно куда в коляске, – такое не часто увидишь! Как ни ломала миссис Рейчел голову, причину таких действий она не нашла, и ее послеполуденный отдых был полностью испорчен.

«Пойду-ка я после чая в Зеленые Крыши и разведаю у Мариллы, куда это он отправился, – решила в конце концов эта достойная женщина. – Обычно в это время года он в город не ездит, а в гости вообще никогда не ходит. У него, конечно, могли закончиться семена турнепса, но, если б он поехал за ними, то не стал бы так наряжаться и брать коляску. Ехал он неспешно – значит, не за доктором. И все же что-то случилось со вчерашнего дня, что заставило его пуститься в путь. Вот загадка! И не знать мне ни минуты покоя, пока я не получу ответа на вопрос – что заставило Мэтью выехать сегодня из Эйвонли?»

Итак, после чая миссис Рейчел вышла из дома. Путь до усадьбы Катбертов был недолгим – всего четверть мили по идущей вверх дороге. Там в окружении плодовых деревьев стоял большой разлапистый дом. Для точности скажем, что еще какое-то, довольно значительное, расстояние миссис Рейчел пришлось идти по тропе. Отец Мэтью Катберта, такой же робкий и молчаливый, как пошедший в него сын, приступив к возведению усадьбы, постарался настолько, насколько можно, отодвинуться от соседей и в то же время не углубиться в лес. Дом поставили в дальнем углу земельного участка, где он и стоит до сих пор, почти не заметный с главной дороги, вдоль которой вытянулись дома более общительных жителей Эйвонли. Миссис Рейчел Линд считала, что такое житие на отшибе – жизнью не назовешь.

«Да это просто существование, и больше ничего, – говорила она про себя, идя по протоптанной дорожке вдоль кустов диких роз. Ничего удивительного, что Мэтью и Марилла – оба с чудинкой. Живут вдвоем, как отшельники какие-то. Деревья трудно назвать подходящей компанией, хотя их здесь хватает. Мне больше по душе люди. Но хозяева, похоже, довольны – наверно, привыкли. Человек ко всему привыкает. У ирландцев есть такая поговорка: даже к виселице можно привыкнуть».

С этими словами миссис Рейчел свернула с тропы на задний двор Зеленых Крыш. Двор был очень зеленый, опрятный и ухоженный, на одной его стороне росли высокие, патриархальные ивы, на другой – пирамидальные, ломбардские тополя. Нигде ничего лишнего – ни палки, ни камешка, будь что не так, миссис Рейчел сразу бы заметила. Лично она не сомневалась, что Марилла Катберт подметает двор так же часто, как дом. Можно было есть прямо с земли – грязи не прибавится.

Миссис Рейчел энергично постучала в кухонную дверь и, услышав приглашение войти, ступила внутрь. В Зеленых Крышах кухня была радостным местом – точнее, могла бы им быть, если б ее не отчищали до такой степени, что она выглядела стерильным, нежилым помещением. Окна в ней выходили на восток и запад. Через западное окно, смотревшее во двор, в кухню лился мягкий свет июньского солнца. А если глянуть в увитое плющом восточное окно, можно увидеть с левой стороны вишневые деревья в белом наряде, а чуть ниже, в лощине у ручья, стройные березки, покачивающие своими кронами. У этого окна обычно и сидела Марилла Катберт, когда ей удавалось присесть. Она недоверчиво относилась к солнечным лучам, казавшимся ей слишком задорными и безответственными для мира, который следует принимать всерьез. Сейчас она тоже сидела здесь за вязанием, а стоящий за ее спиной стол был уже накрыт для ужина.

Еще толком не закрыв дверь, миссис Рейчел цепким взором приметила все, что было на столе. Марилла поставила три тарелки – значит, кроме Мэтью, к вечернему чаю ждали кого-то еще. Но посуда была не парадная, и на стол хозяйка поставила только джем из лесных яблок и пирог – выходит, гость ожидался не так чтобы очень важный. Тогда зачем белый воротничок и гнедая кобыла? У миссис Рейчел даже голова закружилась от невозможности разгадать эту тайну, да еще связанную с таким спокойным, совершенно не таинственным местом, как Зеленые Крыши.

– Добрый вечер, Рейчел, – бодро приветствовала ее Марилла. – Прекрасная погода, правда? Присаживайтесь. Как вы поживаете?

Мариллу Катберт и миссис Рейчел связывало нечто, похожее – за неимением другого слова – на дружбу, – несмотря на всю их непохожесть или благодаря ей.

Марилла была высокой и худой женщиной, состоящей из одних углов без намека на изгибы, ее темные волосы с легкой проседью были всегда крепко скручены узлом и скреплены двумя агрессивно торчащими металлическими шпильками. Она выглядела как женщина не очень сведущая, но с твердыми нравственными устоями. Таковой она и была, но в очертании ее губ было нечто, позволявшее предположить наличие у нее чувства юмора.

– У нас все хорошо, – сказала миссис Рейчел. – Но я испугалась за вас, когда увидела, как Мэтью выезжает сегодня из поселка. Не за доктором ли он едет, подумала я.

Губы Мариллы сложились в ироничную улыбку. Она ожидала прихода миссис Рейчел, понимая, что соседке не даст покоя вид неспешно проезжающего мимо Мэтью.

– О, нет. Сейчас я прекрасно себя чувствую, хотя вчера у меня раскалывалась голова, – ответила она. – Мэтью отправился в Брайт-Ривер. Мы забираем из приюта в Новой Шотландии маленького мальчика, который приедет на поезде сегодня вечером.

Если бы Марилла сказала, что Мэтью поехал в Брайт-Ривер за прибывающим из Австралии кенгуру, это не удивило б миссис Рейчел больше. Некоторое время она стояла как громом пораженная. Невозможно предположить, чтобы Марилла издевалась над ней, но на какие-то секунды она поверила в это.

– Ты не шутишь, Марилла? – потребовала она ответа, когда к ней вернулся дар речи.

– Конечно, нет, – ответила Марилла так невозмутимо, словно забирать мальчиков из приюта в Новой Шотландии не было чем-то необычным, а входило в число необходимых весенних работ на любой приличной ферме в Эйвонли.

Миссис Рейчел была в полной растерянности. Ее мысли превратились в цепочку из восклицательных знаков. Мальчик! Марилла и Мэтью Катберт берут мальчика! Из приюта! Мир поистине сошел с ума! Чему после этого удивляться! Ничему!

– Как такая мысль могла прийти вам в голову? – потребовала она ответа.

Решение приняли без консультации с ней – вот, что было самым неприятным.

– Мы и раньше об этом подумывали. Практически всю эту зиму, – ответила Марилла. – Перед Рождеством сюда заезжала миссис Спенсер, и она рассказала, что весной собирается взять маленькую девочку из приюта в Хоуптоне. Там живет ее кузина, миссис Спенсер ее навещала, и все о приюте разузнала. С тех пор мы с Мэтью не раз вспоминали разговор с ней. И решили взять мальчика. Мэтью стареет – ему ведь шестьдесят – и он уже не такой ловкий, как раньше. И сердце у него шалит. А вы сами знаете, как трудно в наше время найти подходящего помощника. Никого нет, кроме глупых французских мальчишек-недоростков, а если и возьмешь кого-то из них и чему-то научишь, то он норовит либо сбежать на завод по консервированию омаров, либо вообще в Америку. Сначала Мэтью предложил взять мальчика из метрополии. Но я твердо заявила «нет». Мне не нужны на ферме лондонские бродяжки арабского происхождения, хотя и среди них, наверно, попадаются приличные экземпляры. Пусть мальчик лучше будет из местных. Здесь тоже есть риск, не отрицаю. Но на душе у меня будет спокойнее, и я буду крепче спать, если мы возьмем канадского мальчика. В конце концов мы решили попросить миссис Спенсер, когда она поедет за девочкой, подобрать нам подходящего мальчика. На прошлой неделе до нас дошла весть, что она собирается в путь, и мы через родственников Ричарда Спенсера в Кармоди передали просьбу, чтоб она захватила с собой смышленого мальчика лет десяти-одиннадцати. Это лучший возраст, решили мы – достаточный для помощи по дому и подходящий, чтобы успеть правильно воспитать. У него будет не только крыша над головой, но и хорошее образование. Утром мы получили телеграмму от миссис Спенсер, ее принес почтальон со станции, в ней сообщалось, что они прибывают на поезде в пять тридцать сегодня вечером. Поэтому Мэтью и поехал в Брайт-Ривер. Там миссис Спенсер передаст мальчика мужу, а сама поедет дальше до Уайт-Сэндз.

Миссис Рейчел гордилась тем, что всегда без лукавства высказывает свое мнение. И на этот раз, услышав и оценив такие поразительные новости, она не отступила от своих принципов.

– Положа руку на сердце, Марилла, я уверена, что вы совершаете большую глупость, и очень рискованную к тому же. Вы не ведаете, что творите. Берете чужого ребенка в свой дом, ничего о нем не зная – ни его характера, ни кто его родители, ни того, что из него получится. Только на прошлой неделе я прочла в газете, как живущие на западной стороне Острова супруги взяли из приюта мальчика, а он ночью поджег дом. Поджег нарочно! Приемные родители чуть не сгорели в своих постелях. Я знаю и другой случай – усыновленный мальчик высасывал содержимое яиц, и отучить его от этой досадной привычки никак не удавалось. Спроси вы моего совета – а вы этого не сделали, – я бы сказала: ради всего святого, даже не думайте об этом. Вот так.

Эта бестактная речь, казалось, не произвела на Мариллу никакого впечатления. Она продолжала вязать.

– В ваших словах есть резон, Рейчел. У меня самой были сомнения, но Мэтью упорно стоял на своем. И когда я это поняла, то сдалась. Мэтью редко чего-то требует, но когда такое случается, я понимаю, что мой долг – ему уступить. Что до риска, то он есть во всяком деле. Даже от родных детей непонятно, чего ожидать. А Новая Шотландия недалеко от наших мест. Мы ведь не берем ребенка из Англии или Штатов. Он не может сильно отличаться от наших детей.

– Ну, будем надеяться на лучшее, – произнесла миссис Рейчел таким тоном, который говорил, что она сама на это не надеется. – Только не говорите, что я вас не предупреждала, если он сожжет дотла Зеленые Крыши или насыплет стрихнин в колодец. Такой случай был в Нью-Брансуике, где сирота из приюта отравил семью, и все они скончались в жутких муках. Только тот приемыш был девочкой.

– Ну, мы берем не девочку, – сказала Марилла таким тоном, словно отравленные колодцы были исключительно женским делом и от мальчика такой беды можно было не ожидать. – Никогда не думала взять на воспитание девочку. Меня удивляет миссис Спенсер, решившаяся на это. Но ей может взбрести в голову взять домой весь сиротский приют.

Миссис Рейчел хотелось дождаться приезда Мэтью с приемышем, но, прикинув, что раньше чем через два часа он не вернется, она сочла за лучшее дойти до дома Роберта Белла и рассказать новости. Это произведет сенсацию, а миссис Рейчел ничего так не любила, как производить сенсации. И она удалилась к большому облегчению Мариллы, в которой снова возродились под влиянием миссис Рейчел прежние сомнения и страхи.

– Вот это история! – воскликнула миссис Рейчел, ступив снова на тропинку. – Не почудилось ли мне это? Правду сказать, мне жалко этого бедного мальчика. Мэтью и Марилла ничего не знают о детях и будут ждать, что он окажется мудрее и благоразумнее своего дедушки, если тот у него только есть, что сомнительно. Странно даже представить в Зеленых Крышах ребенка – там никогда детей не было. Мэтью и Марилла были уже взрослыми, когда дом строился – если они когда-нибудь были детьми, а глядя на них, в это трудно поверить. Не хотела бы я оказаться на месте этого приемыша. Мне просто жаль его!

Эти слова миссис Рейчел от всего сердца произнесла перед дикими розами. Однако, если б она видела одинокого ребенка, терпеливо дожидающегося помощи на станции Брайт-Ривер, ее жалость многократно бы умножилась.

Глава 2

Мэтью Катберт удивляется

Мэтью Катберт и гнедая кобыла неспешной трусцой проехали восемь миль до Брайт-Ривер. Красивая дорога вилась вдоль ухоженных уютных ферм, пихтовых рощ, пересекала лощины с пышно цветущими дикими сливами. Воздух был напоен ароматом яблочных садов и лугов, которые простирались до горизонта, теряясь в перламутово-багряной дымке.

Мэтью нравилось ехать так, в свое удовольствие, за исключением тех моментов, когда на пути ему попадались женщины, с которыми надо было поздороваться хотя бы кивком. На острове Принца Эдуарда было принято кивать всем встречным – неважно, знаешь их или нет.

Мэтью испытывал страх перед всеми женщинами за исключением Мариллы. Вид этих таинственных существ смущал его, вызывая чувство, что они в душе посмеиваются над ним. И, возможно, в этом не ошибался: выглядел он и правда странновато – фигура неказистая, седые волосы до сутулых плеч, окладистая, мягкая, темная борода, не стриженная с двадцати лет. Можно сказать, что и в двадцать, и в шестьдесят он выглядел почти одинаково – разве только седины прибавилось.

Когда Мэтью добрался до Брайт-Ривер, нужного поезда там не было. Он решил, что приехал раньше времени, привязал кобылу во дворе небольшой гостиницы и пошел на станцию. На длинной платформе никого не было – только в дальнем конце на куче сваленной черепицы сидело живое существо, оказавшееся при ближайшем рассмотрении девочкой. Мэтью мельком это отметил и постарался как можно быстрее прошмыгнуть мимо. Если б он присмотрелся, то увидел бы напряженную позу ребенка и взволнованное выражение глаз. Девочка сидела в ожидании кого-то или чего-то – ей не оставалось ничего другого, кроме как, собрав все свои силы, ждать.

Мэтью столкнулся с начальником станции, который запирал кассу, чтобы успеть домой к ужину, и спросил того, скоро ли прибудет поезд пять тридцать по расписанию.

– Поезд пять тридцать пришел и отбыл полчаса назад, – ответил бойкий железнодорожник. – Одного пассажира высадили, за ним должны приехать. Это маленькая девочка, она сидит вон там, на груде черепицы. Я пригласил ее в зал ожидания, но она строго ответила, что предпочитает оставаться снаружи. «Здесь больше пищи для воображения», – сказала она. Ну и штучка, я вам скажу.

– Я приехал не за девочкой, – беспомощно произнес Мэтью. – Я жду мальчика. Он должен быть здесь. Его обещала привезти из Новой Шотландии миссис Александр Спенсер.

Начальник станции присвистнул.

– Здесь какая-то ошибка, – сказал он. – Миссис Спенсер сошла с поезда с этой девочкой и доверила ее мне. Сказала, что вы с сестрой решили взять девочку из приюта и скоро за ней заедете. Вот все, что мне известно, и никаких других детей я тут не прячу.

– Ничего не понимаю, – проговорил растерянно Мэтью. Как жаль, что сейчас он не мог посоветоваться с Мариллой!

– Расспросите лучше девчонку, – посоветовал беспечно начальник станции. – Думаю, она все объяснит. Поверьте, язык у нее хорошо подвешен. Может, в приюте закончились мальчики.

Голодный начальник станции весело поспешил к ужину, а несчастный Мэтью остался стоять на месте. Ему было проще зайти в клетку с хищниками, чем подойти к девочке – незнакомой девочке— сиротке и потребовать ответа: почему она не мальчик? Мэтью внутренне застонал и, повернувшись, медленно побрел по платформе.

Девочка заметила мужчину еще раньше, когда он проходил мимо, и теперь не спускала с него глаз. Мэтью не смотрел на нее и не знал, как она выглядит, но сторонний наблюдатель увидел бы девочку лет одиннадцати, одетую в очень короткое, тесное и уродливое платье из желто-серой полушерстяной ткани. На голове у нее была выцветшая коричневая матросская шляпа, из-под которой торчали, падая на спину, две ярко-рыжие тяжелые косы. Веснушки на маленьком личике, бледном и худом, тоже были рыжие, рот – большой, как и глаза, которые в разных обстоятельствах могли быть зелеными или серыми.

Внимательный наблюдатель увидел бы больше обычного соглядатая, его внимание привлек бы четко выраженный, заостренный подбородок, большие живые глаза с озорным огоньком, красиво очерченный, выразительный рот и высокий умный лоб. Короче говоря, наш проницательный наблюдатель пришел бы к выводу, что в теле маленькой бродяжки, которой так боялся чудак Мэтью, заключен незаурядный дух.

Мэтью удалось избежать мучительной необходимости начать разговор первым: девочка, поняв, что он направляется к ней, встала, сжимая одной худенькой смуглой ручкой потрепанную, старомодную дорожную сумку, а другую – протянула ему.

– Вы, наверное, мистер Мэтью Катберт из Зеленых Крыш? – произнесла девочка приятным звонким голосом. – Рада с вами познакомиться. А я уж стала бояться, что вы вообще не приедете, и воображала разные вещи, которые могли вас задержать. И тогда решила: если никто не приедет, пойду по тропе к той большой дикой вишне на повороте, взберусь на нее и проведу там ночь. Я бы не сробела. А как прекрасно спать при лунном свете в ветвях дикой цветущей вишни, правда? Я не сомневалась, что утром вы приедете, если сегодня не удалось.

Мэтью неуклюже взял худенькую маленькую руку девочки – и вдруг понял, что сделает. Он не расскажет ребенку с сияющими глазами о том, что произошла ошибка, а возьмет ее в свой дом, и Марилле придется с этим смириться. В любом случае нельзя оставить эту девочку в Брайт-Ривер, пусть даже и произошла ошибка. Так что все вопросы и объяснения отложит на потом, когда они благополучно доберутся до Зеленых Крыш.

– Прости, что я опоздал, – робко произнес Мэтью. – А теперь пойдем. Лошадь ждет во дворе. Давай сюда сумку.

– Я сама справлюсь, – весело отозвалась девочка. – Она не тяжелая, хотя там все мои вещи. А потом ее надо уметь носить, иначе ручка оборвется; так что лучше я понесу – знаю, как ее надо прихватывать. Это очень старая сумка. Я так рада, что вы приехали, пусть я теперь и не проведу чудесную ночь на дикой вишне. А дорога у нас предстоит долгая? Миссис Спенсер сказала – восемь миль. Я рада, потому что люблю ездить. Как здорово, что я буду жить у вас и стану вашей. У меня никогда не было по-настоящему близких людей. Но хуже всего было в приюте. Я была там только четыре месяца, но и этого с лихвой хватило. Думаю, вы не были сиротой в приюте, поэтому вам не понять, что там за жизнь. Ничего хуже нельзя вообразить. Миссис Спенсер сказала, что плохо так говорить, но я никого не хотела обидеть. Легко прослыть плохой, даже не догадываясь об этом, правда? В приюте все были хорошими. Но там мало простора для воображения – разве только наблюдать за другими сиротами. Конечно, интересно придумывать о них разные вещи: например, представлять, что твоя соседка за столом – на самом деле дочь графа, которую в младенчестве похитила злая кормилица, не успевшая перед смертью признаться в своем злодеянии. Днем у меня не было времени, поэтому эти фантазии рождались ночью, когда я лежала без сна и мечтала. Думаю, из-за этого я такая тощая – жутко тощая – так ведь? Кожа да кости. Мне нравиться воображать, что я хорошенькая и пухлая, с ямочками на локотках.

Тут маленькая спутница Мэтью замолкла – отчасти потому, что утомилась, а отчасти потому, что они подошли к коляске. Она не произнесла ни слова, пока они не выехали из деревни и не покатили вниз по склону холма. Дорога здесь местами проваливалась в мягкий грунт, и часто их головы были на несколько футов ниже поверхности холма, цветущих диких вишен и стройных белых березок.

Девочка протянула руку и отломила ветку дикой сливы, хлестнувшую коляску.

– Как красиво! О чем вы думаете, глядя на склонившееся к вам дерево в белом, кружевном уборе? – спросила она.

– Ну, не знаю, – сказал Мэтью.

– Конечно же, о невесте в белом одеянии, с прелестной кружевной вуалью. Я никогда не видела ни одну невесту, но представляю, как она выглядит. Не думаю, что я когда-нибудь сама буду невестой. Я такая простушка – никто не захочет на мне жениться, разве что приезжий миссионер. Они, наверное, не очень разборчивы. Но белое платье, надеюсь, у меня когда-нибудь будет. Это мое самое заветное желание. Я так люблю красивую одежду. А у меня, насколько помню, никогда не было красивого платья – но ведь все впереди, правда? Зато могу вообразить, будто я роскошно одета. Покидая приют сегодня утром, я испытывала стыд за свое убогое платье из этой ужасной ткани. Представляете, все сироты должны такое носить. Один торговец из Хоуптона прошлой зимой подарил приюту триста ярдов этой ткани. Кое-кто говорил, что тот не смог ее продать, но я лично думаю, что этот дар от чистого сердца. В поезде мне казалось, что все смотрят на меня с жалостью. Тогда я собралась с духом и вообразила, что на мне невероятно красивое, голубое, шелковое платье – если уж начинаешь фантазировать, надо представлять себе что-то действительно стоящее. И еще – большая шляпа, украшенная цветами и перьями, золотые часы, лайковые перчатки и сапожки. Настроение у меня поднялось, и я получила большое удовольствие от поездки на остров. Никакой морской болезни на пароходе я не испытала. Миссис Спенсер тоже чувствовала себя хорошо, хотя обычно при качке страдает. По ее словам, ей было не до болезни, потому что она все время следила, чтобы я не свалилась за борт. Она сказала, что в жизни не встречала такого шустрого ребенка. Но если таким образом удалось спасти ее от морской болезни, я только рада. Просто мне хотелось своими глазами увидеть все, что только можно на пароходе. Кто знает, будет ли у меня еще шанс! О, посмотрите, вон еще вишни в цвету! Этот остров – прямо цветущий сад! Я уже люблю его и счастлива, что буду здесь жить. Я и раньше слышала, что остров Принца Эдуарда – самое красивое место на земле, и часто представляла, что я там живу. Но я и вообразить не могла, что мое желание сбудется. Чудесно, когда твои мечты сбываются, не так ли? А эти красные дороги такие забавные. Когда мы сели на поезд в Шарлоттауне и за окном замелькали дороги, я спросила у миссис Спенсер, отчего они красные. Она ответила, что не знает, и попросила пощадить ее и не тормошить больше. Хватит с нее той тысячи вопросов, которые я уже задала. Наверное, так и было, но как узнать о том, что вокруг тебя, если не задавать вопросы. Так скажите, отчего они красные?

– Как сказать… Я не знаю, – признался Мэтью.

– Надо будет это выяснить. Как прекрасно, что есть вещи, о которых ты со временем все узнаешь! Думая об этом, я испытываю радость, что живу. Мир так интересен. Если б мы все о нем знали, он не был бы и наполовину таким интересным. Тогда не осталось бы места для воображения. Наверно, я много болтаю? Люди всегда делают мне замечания. Может, вас тоже раздражает моя болтовня? Скажите, и я тогда замолкну. Я могу заставить себя остановиться, хотя это нелегко.

К своему удивлению, Мэтью получал удовольствие от ее болтовни. Как большинству молчунов, ему нравились разговорчивые люди, если те не требовали от него активного участия в беседе. Но ему и в голову не могло прийти, что можно наслаждаться обществом маленькой девочки. По совести говоря, с женщинами ему всегда было нелегко, но с маленькими девочками – еще хуже. Он испытывал отвращение к их манере робко прокрадываться мимо и отводить глаза, словно боясь, что он их проглотит, скажи они хоть слово. Именно так в Эйвонли вели себя хорошо воспитанные девочки. Но этот конопатый дьяволенок совсем не походил на них, и хотя Мэтью с его медлительностью с трудом поспевал за ее стремительной мыслью, ему была приятна ее болтовня. И он ответил с обычной робостью:

– Говори на здоровье. Я не возражаю.

– О, я так рада. Я чувствую, что мы с вами подружимся. Это такое облегчение говорить, когда хочешь, и не слышать, как тебя постоянно одергивают: дети якобы должны быть тише воды, ниже травы. Мне это говорили миллион раз. И еще смеялись надо мной из-за того, что я произношу умные слова. Но если у тебя умные мысли, нельзя не употреблять умные слова, правда?

– Звучит разумно, – сказал Мэтью.

– Миссис Спенсер сказала, что у меня язык без костей. А разве бывает иначе? А еще сказала, что ваш дом называется Зеленые Крыши. Я спросила: почему? А она ответила, что он утопает в зелени. Я ужасно обрадовалась – очень люблю деревья. А рядом с приютом их вообще не было, если не считать несколько жалких кустиков с побеленными подпорками перед входом. Эти кустики напоминали сироток. Глядя на них, хотелось плакать. Я говорила им: «Ах, вы бедняжки! Если б вы оказались в большом, настоящем лесу в окружении других деревьев и у ваших корней рос мягкий мох и колокольчики, плескалась речка и пели птицы, вы бы выросли в лесных великанов! А здесь это невозможно. Мне понятны ваши чувства, крошки». Сегодня утром было тяжело с ними расставаться. К таким вещам привязываешься, правда? А поблизости от Зеленых Крыш есть речка? Я забыла спросить у миссис Спенсер.

– Ну, есть ручей, чуть дальше от нашего дома.

– Прекрасно. Всегда мечтала жить у воды. Хотя не верила, что так будет. Мечты ведь не часто сбываются. А как было бы хорошо, если б сбывались! Но теперь я чувствую себя почти счастливой. Полностью счастливой не могу, потому что… Кстати, как вы думаете, какого она цвета?

Она перекинула через плечо одну из длинных, блестящих кос и поднесла к глазам Мэтью. Тот не привык определять оттенки дамских локонов, но в этом случае сомнений не было.

– Рыжего? – спросил он.

Девочка отбросила косу со вздохом, исходившим, казалось, из самой глубины сердца и говорившим много о предмете ее постоянных страданий.

– Да, рыжего, – безропотно согласилась она. – Теперь вы понимаете, почему я не могу быть полностью счастлива. Как может быть счастлива рыжая девочка? Другие вещи – веснушки, зеленые глаза и худоба – меня не так беспокоят. Я могу представить, что их нет. Могу представить, что кожа моя прекрасна, как лепесток розы, и глаза фиалкового цвета. Но с цветом волос так не получается. Как я ни стараюсь. Я говорю себе: «Мои волосы жгуче черного цвета, как вороново крыло». Но ничего из этого не выходит. Я ни на минуту не забываю, что они просто рыжие. Это разбивает мне сердце. Я всю жизнь буду от этого страдать. В одном романе я читала о девушке, которая страдала всю жизнь, но там дело было не в рыжих волосах. Ее волосы струились чистым золотом, открывая алебастровый лоб. Что такое алебастровый лоб? Я так и не выяснила. Может, вы скажете.

– Боюсь, не скажу, – ответил Мэтью, у которого начала кружиться голова. Он испытывал сейчас такие же ощущения, что и в детстве, когда во время пикника один мальчик затащил его на карусель.

– Это должно быть что-то замечательное, ведь девушка была неземной красоты. Как вы думаете, какие чувства испытываешь, если обладаешь неземной красотой?

– Понятия не имею, – простодушно признался Мэтью.

– А я часто воображаю себя красавицей. Скажите, что вы предпочли бы – обладать неземной красотой, выдающимся умом или ангельской добротой?

– Ну, как сказать… не знаю.

– Я тоже не знаю. Никак не могу решить, что лучше. Впрочем, это значения не имеет, потому что мне ничего из этого не светит. Уж ангельски доброй мне точно не быть. Миссис Спенсер говорит… О, мистер Катберт! О, мистер Катберт!! О, мистер Катберт!!!

То не были слова миссис Спенсер. И девочка не выпала из коляски. Да и Мэтью не сделал ничего из ряда вон выходящего. Просто дорога свернула в сторону, и они выехали на Бульвар.

Бульвар – так жители Ньюбриджа называли часть дороги длиной 400–500 ярдов – проходил под аркой из широко раскинувшихся ветвей огромных яблонь, посаженных много лет назад чудаковатым старым фермером. Над головой – длинный навес из белоснежных нежных цветов. Под ним – сиреневый полумрак, а далеко впереди – закатного света небо, похожее на витраж в виде розы в кафедральном соборе.

Эта красота потрясла девочку. Она откинулась в коляске и сложила на груди руки, восторженно устремив взор кверху – на пышную белоснежную красу. Даже когда они выехали из-под арки и покатили по длинному склону к Ньюбриджу, девочка все еще молчала и не шевелилась. С восторженным лицом она смотрела вдаль, на закат солнца, и перед ее глазами на сияющем фоне проносились видения. В молчании проехали они через Ньюбридж, шумную деревушку, где их облаивали собаки, с криком провожали дети, а из окон выглядывали любопытные лица. За последующие три мили девочка не проронила ни слова. Видно было, что молчать она может так же долго и упорно, как говорить.

– Ты, наверно, очень устала и проголодалась, – осмелился наконец заговорить Мэтью, увидев в этом причину затянувшегося молчания девочки. – Но ехать недолго осталось – всего одну милю.

Девочка с глубоким вздохом рассталась с грезами и устремила на Мэтью мечтательный взор, который еще не успели покинуть волшебные видения.

– О, мистер Катберт, – прошептала она, – что это было? То место – все в белом цвету, которое мы проехали?

– Ты, видно, говоришь о том участке пути, который зовется Бульваром, – ответил Мэтью после недолгого размышления. – Место и правда красивое.

– Красивое? Нет, красивое – неточное слово. И не великолепное, нет. Оба определения не подходят. Оно – блистательное, именно блистательное. Впервые мне не захотелось ничего не улучшать. Воображение смолкло. Вот здесь, – и она приложила руку к груди, – возникло ощущение счастья. И странно – мне стало больно, но боль была приятная. Вы испытывали такое, мистер Катберт?

– Как сказать. Что-то не могу припомнить.

– А у меня такое каждый раз, когда я вижу что-то по-настоящему прекрасное. Бульвар нельзя называть просто приятным или красивым местом. Такое определение ничего о нем не говорит. Его нужно назвать – дайте подумать – Белым Путем Блаженства. Так будет лучше, правда? Когда я не знаю имени человека или места, я выдумываю свое, и потом всегда так их про себя называю. В приюте была одна девочка, ее звали Хепзиба Дженкинс, но я всегда думала о ней, как о Розалии де Вер. Пусть другие называют то место Бульваром, для меня оно навсегда останется Белым Путем Блаженства. А что, до дома действительно всего одна миля? Я этому рада, и в то же время мне грустно. Грустно, потому что дорога была такая приятная, а я всегда грущу, когда что-то приятное кончается. Конечно, потом может прийти что-нибудь еще приятнее, но в этом нельзя быть уверенной. То, что приходит на смену, часто приятным не назовешь. Это я по своему опыту знаю. И все-таки радостно сознавать, что едешь домой. Сколько я себя помню, у меня никогда не было настоящего дома. И при мысли о доме у меня опять возникает сладкая боль. Ой, как красиво!

Коляска перевалила через холм. Внизу открылся пруд, больше похожий на речку – так далеко и причудливо он вытянулся. Посредине был перекинут мост, и от него вплоть до янтарного пояса песчаных холмов, отделявших пруд от темно-синего залива, вода переливалась множеством оттенков – нежнейших шафранно-розовых и изумрудных, и еще других, ускользающих, которым трудно подобрать названия. Выше моста, в колеблющихся тенях елей и кленов, растущих на берегу, пруд мерцал темной водой. То там, то здесь склонялись над прудом дикие сливы, словно девушки в белых платьицах, стоящие на цыпочках и ловящие в воде собственное отражение. Из заболоченной верхней части пруда доносился звонкий, окрашенный нежной печалью лягушачий хор. На склоне из цветущего яблоневого сада выглядывал серый домик, в одном окне, хотя только начинало смеркаться, уже светился огонек.

– Это пруд Барри, – сказал Мэтью.

– О, это название мне тоже не нравится. Я назову этот пруд Озером Мерцающих Вод. Это подходящее для него название. Я знаю это по нервному трепету, если он охватывает меня, значит, название подобрано точно. Вас когда-нибудь охватывал нервный трепет?

Мэтью задумался.

– Пожалуй, да. Мне всегда не по себе, когда я вижу уродливых белых гусениц, которые копошатся в грядках огурцов. Глаза бы мои их не видели.

– Не думаю, что это вещи одного порядка. А вам как кажется? Ведь между гусеницами и озерами с мерцающей водой мало общего. А почему этот пруд называют прудом Барри?

– Думаю, из-за того, что как раз над ним стоит дом мистера Барри. Это место называется Яблоневый Косогор. Если б не тот большой куст, мы увидели бы отсюда Зеленые Крыши. Но нам надо еще переехать мост, обогнуть холм – примерно полмили осталось.

– А у мистера Барри есть дочки? Только не очень маленькие – как я примерно?

– Есть одна – лет одиннадцати. Ее зовут Диана.

– Ох! – восхищенно выдохнула девочка. – Какое прекрасное имя!

– Ну, не знаю. На мой взгляд, есть в нем что-то ужасное – языческое. Куда лучше Джейн, или Мери, или другое разумное имя. Но когда девочка родилась, у них жил учитель, родители попросили его выбрать дочке имя, он и назвал ее Диана.

– Жаль, что при моем рождении такого учителя рядом не было. О, мы уже на мосту. Сейчас закрою крепко глаза. Я всегда боюсь переезжать мосты. Каждый раз мне кажется, что, как только мы достигнем середины, мост сложится, как перочинный нож, и мы окажемся в ловушке. Поэтому я закрываю глаза. И все-таки на середине открываю, ничего не могу с собой поделать, ведь если он и правда рухнет, я должна это видеть. Какой будет веселый грохот! Мне это понравится. Сколько же замечательных вещей в мире! Ну вот и проехали. Сейчас обернусь назад. Спокойной ночи, Озеро Мерцающих Вод. Я всегда желаю спокойной ночи полюбившимся вещам точно так же, как и людям. И мне кажется, им это нравится. Вода в пруду будто улыбается мне.

Когда они въехали на следующий холм, Мэтью сказал:

– Вот мы почти и дома. Зеленые Крыши вон…

– Не говорите мне, – взволнованно перебила его девочка, останавливая уже поднятую руку и закрывая глаза, чтобы не видеть, на что он указывает. – Я попробую угадать. Уверена, мне это удастся.

Девочка открыла глаза и огляделась. Они были на вершине холма. Солнце уже село, но в нежных сумерках еще можно было разглядеть местный пейзаж. К западу на фоне бархатисто-оранжевого неба вздымался церковный шпиль. Внизу была небольшая долина, а за ней – мягкий покатый склон с разбросанными по нему уютными фермами. Глаза девочки мечтательно и восхищенно перебегали от одной к другой. Наконец они остановились на крайней слева, расположенной дальше от дороги – цветущие яблони белым пятном выделяли ее во тьме сумеречного леса. Над фермой на юго-западной стороне стального неба ярко сияла, как символ надежды, кристально-белая звезда.

– Вот это место, да? – спросила девочка, указывая на дом.

Мэтью восхищенно стегнул гнедую кобылу.

– Ну что ж… Ты угадала. Наверно, миссис Спенсер тебе подробно все расписала.

– Вот и нет. Я правду говорю. Ее слова могли относиться и к другим фермам. Я совсем не представляла, как наша ферма выглядит. Но сердце подсказало, что вот он, мой дом. Мне кажется, что я во сне. Я столько раз сегодня щипала себя, что моя рука, наверно, вся в синяках. Время от времени сердце мое сжимается от страха, что все это мне снится. Тогда я щиплю себя, чтобы убедиться в обратном. Но потом мне пришло в голову, что если это сон, то лучше подольше не просыпаться, и я перестала себя щипать. И вот, это не сон, и мы почти дома.

Она восхищенно вздохнула и погрузилась в молчание. Мэтью беспокойно заерзал на сиденье. Он был рад, что Марилле, а не ему придется рассказывать маленькой сиротке, что она не будет жить в доме, о котором мечтала. Они проехали мимо погруженного во мрак дома Линдов, не укрывшись, однако, от вездесущего ока миссис Рейчел, а потом, миновав лощину, покатили к Зеленым Крышам. По мере приближения к дому у Мэтью сердце защемило с такой силой, что он даже испугался. Его не так беспокоили затруднения, которые эта ошибка доставит ему и Марилле, он думал только о предстоящем горестном разочаровании ребенка. При мысли о том, что восторженный свет в глазах девочки может погаснуть, у него возникло неприятное чувство сопричастности к убийству, похожее на то, что испытывал он, когда ему приходилось убивать ягненка, или теленка, или любое другое невинное маленькое существо.

Когда они свернули к дому, во дворе было совсем темно, только листья тополя нежно перешептывались над ними.

– Прислушайтесь, как во сне разговаривают деревья, – тихо проговорила девочка, когда Мэтью помог ей выбраться из коляски. – Какие прекрасные сны им снятся!

И, крепко вцепившись в дорожную сумку, где лежали «все ее богатства» она последовала за Мэтью в дом.

Глава 3

Марилла Катберт удивляется

Услышав, как Мэтью открывает дверь, Марилла поспешила навстречу, но, увидев странную маленькую фигурку в уродливом платье из грубой ткани, с длинными рыжими косами и вопрошающе горящими глазами, она застыла на месте как вкопанная.

– Что это значит, Мэтью Катберт?! – воскликнула она. – Где мальчик?

– Никакого мальчика не было. Там была только она, – жалким голосом произнес Мэтью.

Он кивнул в сторону девочки, только сейчас сообразив, что не знает ее имени.

– Никакого мальчика? Мальчик должен быть! – настаивала Марилла. – Мы предупредили миссис Спенсер, что нам нужен мальчик.

– Но она его не привезла, а привезла ее. Начальник станции подтвердил. Я был вынужден забрать девочку с собой. Нельзя было ее там оставлять, пусть даже и произошла ошибка.

– Вот те раз! – возгласила Марилла.

Во время этой перепалки девочка молчала, но из ее глаз, перебегающих от одного к другому, исчезла прежняя радость. Наконец до нее дошел смысл сказанного. Уронив свою бесценную сумку, она шагнула вперед и в отчаянии стиснула руки.

– Я вам не нужна, – воскликнула она. – Не нужна, потому что я не мальчик. Этого можно было ожидать. Я вообще никому на свете не нужна. Могла бы догадаться, что долго такая радость продолжаться не может. Должна была понять, что ничего хорошего со мной не может произойти. О, что мне делать? Я сейчас разревусь!

Девочка и правда разрыдалась. Упав на стоящий у стола стул, она плакала навзрыд, обхватив лицо руками. Слезы лились рекой. Марилла и Мэтью обменялись растерянными взглядами. Никто из них не знал, что говорить и делать. Наконец Марилла, запинаясь, произнесла:

– Ну-ну… Перестань. Ничего не случилось.

– Еще как случилось! – Девочка подняла голову. Лицо ее было все в слезах, губы дрожали. – Будь вы сиротой, вы бы тоже плакали, если б приехали в место, надеясь, что он будет вашим домом, и узнали, что вас там вовсе не ждут, потому что вы не мальчик. Ничего более трагического со мной не случалось!

Угрюмое выражение лица Мариллы смягчила неожиданная улыбка – несколько неестественная от редкого применения.

– Хватит плакать. Никуда мы, на ночь глядя, тебя не отправим. Поживешь здесь, пока мы во всем не разберемся. Как тебя зовут?

Девочка мгновение колебалась.

– Я бы хотела называться Корделией. Вы не возражаете? – пылко проговорила она.

– Корделией? Тебя что, так зовут?

– Не-е-ет. Это не совсем мое имя. Просто оно мне нравится. Так изысканно звучит.

– Я что-то не пойму. Если Корделия не твое имя, тогда как тебя зовут?

– Энн Ширли, – неохотно призналась владелица этого имени. – Но, прошу, зовите меня Корделией. Раз я здесь надолго не задержусь, вам все равно, как меня называть. А Энн – такое неромантическое имя.

– Неромантическое… Вот глупости! – презрительно фыркнула Марилла. – Энн – хорошее, разумное имя. Тебе нечего его стыдиться.

– О, я его совсем не стыжусь. Просто Корделия мне больше нравится. Я всегда воображаю, что меня зовут Корделия, – по крайней мере, в последнее время. Когда я была маленькой, то представляла себя Джеральдиной, но сейчас мне больше нравится Корделия. Впрочем, если хотите, можете звать меня Энн, только в письме добавляйте «и».

– Не все ли равно, как пишется имя? – сказала Марилла, снова неестественно улыбнувшись, и взялась за чайник.

– Что вы! Это очень важно. Так гораздо красивее. Когда вы произносите имя, разве вы не видите его в уме напечатанным? Энн выглядит ужасно, а вот Энни – совсем другое дело. В этом случае я смирюсь с тем, что меня не будут звать Корделия.

– Ну хорошо. Тогда скажи, Энн с «и» на конце, как могла произойти такая ошибка? Мы просили миссис Спенсер привезти мальчика. В приюте что, не осталось мальчиков?

– Да их там тьма-тьмущая. Но миссис Спенсер твердо сказала, что вы хотите девочку лет одиннадцати. И заведующая предложила меня. Вы даже представить не можете, в какой я пришла восторг. От радости я не смогла уснуть. Ну почему вы, – с упреком повернулась она к Мэтью, – не сказали мне на станции, что я вам не подхожу, и не оставили меня там? Тогда я не увидела бы Белого Пути Блаженства и Озера Мерцающих Вод и мне не было бы так тяжело.

– О чем она говорит, не пойму? – потребовала ответа Марилла, глядя на Мэтью.

– Она… она просто вспоминает наш разговор по дороге, – поспешно произнес Мэтью. – Пойду, пожалуй, отведу кобылу в конюшню. Пожалуйста, Марилла, приготовь чай к моему возвращению.

– А миссис Спенсер везла еще кого-нибудь, кроме тебя? – продолжила Марилла после ухода брата.

– Да, везла Лили Джонс к себе домой. Лили только пять лет, она потрясающе красивая, и у нее чудесные, каштанового цвета волосы. Если б я была красивая, и у меня были бы каштановые волосы, вы бы оставили меня?

– Нет. Нам нужен мальчик – помощник Мэтью на ферме. Девочка нам без надобности. Сними шляпу. Я положу ее и твою сумку на стол в прихожей.

Энн послушно сняла шляпу. Мэтью вскоре вернулся, и они сели ужинать. Энн не могла есть. Тщетно она пощипывала хлеб с маслом и ковыряла яблочный джем из стеклянной розетки рядом с тарелкой. Как говорится, ей кусок в горло не лез.

– Ты ничего не ешь, – сказала Марилла, глядя на девочку с упреком, словно это был серьезный недостаток.

Энн вздохнула.

– Я в глубоком отчаянии. А вы способны есть, когда находитесь в глубоком отчаянии?

– Никогда не была в глубоком отчаянии, так что не скажу.

– Правда? И вы никогда не пытались представить себе, что находитесь в глубоком отчаянии?

– Нет.

– Тогда вы, скорее всего, не поймете, что это такое. Очень неприятное чувство, на самом деле. Кладете кусочек в рот, а проглотить его не можете, даже если это шоколадная карамелька. Я один раз съела шоколадную карамельку два года назад. Это было что-то волшебное. С тех пор мне часто снилось, что у меня много шоколадных карамелек, но, как только я собиралась положить конфету в рот, я тут же просыпалась. Надеюсь, вы не обиделись на меня? Все очень вкусно, я просто не могу есть.

– Полагаю, она очень устала, – сказал Мэтью, который после возвращения из конюшни не произнес ни слова. – Уложи ее спать, Марилла.

Марилла прикидывала в уме, где постелить Энн. Для желанного и ожидаемого мальчика она приготовила место на кушетке подле кухни. Там все было опрятно и чисто, но для девочки тот уголок не совсем подходил. Гостевую комнату она в расчет не брала, так что для сиротки оставалась только каморка на чердаке, под крышей. Марилла зажгла свечу и велела Энн следовать за ней. Та безропотно повиновалась, захватив по дороге из прихожей шляпу и сумку. Прихожая была угрожающе чистой, а комнатка под крышей, где в результате оказалась Энн, выглядела просто стерильной.

Марилла поставила свечу на треугольный столик на трех ножках и постелила постель.

– Ночная рубашка у тебя, надеюсь, есть? – спросила она.

Энн кивнула.

– Даже две. Наша воспитательница сама их сшила. Они жутко тесные. В приюте всегда всего не хватает, поэтому там все неудобное – во всяком случае в таком бедном приюте, как наш. Я просто ненавижу тесные рубашки. Хотя в них тоже хорошо спится – не хуже, чем в длинных с рюшками вокруг шеи – и это единственное утешение.

– Давай раздевайся поскорей и ложись. Через несколько минут я приду за свечой. Я не доверю тебе затушить, еще спалишь дом.

Когда Марилла ушла, Энн тоскливо обвела взглядом комнату. Свежепобеленные стены были болезненно голыми, и, глядя на них, Энн подумала, что они должны стыдиться собственной наготы. Пол тоже был голым – только посредине лежал круглый плетеный коврик. Таких она прежде не видела. В одном углу стояла высокая, старомодная кровать на четырех темных ножках. В другом – уже упомянутый треугольный столик, а на нем украшение – пухлая подушечка из красного бархата, достаточно плотная для булавок самого авантюрного склада. Над столиком висело небольшое – шесть на восемь дюймов – зеркало. Между столиком и кроватью было окно с белоснежной муслиновой занавеской с оборками, напротив стоял умывальник. Помещение было настолько аскетично-суровым, что словами не передать, и Энн даже пробрало холодом. Еле сдерживая рыдания, она торопливо скинула одежду, натянула тесную ночную рубашку и прыгнула в постель, где зарылась лицом в подушку и натянула одеяло на голову. Придя за свечой, Марилла увидела на полу неряшливо разбросанную одежду, это – и еще взбаламученный вид постели – говорило о том, что в комнате кто-то есть.

Марилла осторожно подобрала одежду, аккуратно сложила ее на строгий желтый стул и потом со свечой в руке подошла к кровати.

– Спокойной ночи, – неловко, но добродушно пожелала она.

Из-под одеяла с поразительной быстротой вынырнуло бледное личико.

– Как вы можете говорить о «спокойной ночи», когда меня ждет худшая ночь в моей жизни? – укоризненно произнесла обладательница личика.

И тут же снова скрылась.

Марилла медленно спустилась по лестнице и принялась мыть оставшуюся после ужина посуду. Мэтью курил, что было верным знаком его растерянности. Курил он редко – Марилла не одобряла эту вредную привычку. Но когда он чувствовал необходимость покурить, сестра закрывала на это глаза, понимая, что мужчинам иногда надо выпустить пар.

– Ну, попали мы как кур в ощип, – раздраженно проговорила Марилла. – Вот что значит передоверять свои дела другим. Родственники Спенсеров все перепутали. Завтра кому-то из нас придется поехать к миссис Спенсер, это уж как пить дать. Девочку нужно вернуть в приют.

– Да, наверное, – неохотно отозвался Мэтью.

– Что значит «наверное»? Ты в этом разве сомневаешься?

– Ну, девочка действительно очень милая. Ей так хочется здесь остаться, что жалко отправлять ее обратно.

– Не хочешь ли ты, Мэтью Катберт, сказать, что мы должны оставить ее?

Изумление Мариллы не могло быть большим, если бы Мэтью выразил желание стоять на голове.

– Нет, я не то имел в виду, – пробормотал Мэтью, чувствуя, что его загнали в угол. – Думаю, никто не ждет от нас, чтобы мы ее оставили.

– Конечно, не ждет. Какая нам от нее польза?

– Может, ей будет польза от нас, – неожиданно для самого себя выпалил Мэтью.

– Похоже, Мэтью Катберт, что девчонка тебя околдовала! По глазам вижу, что ты хочешь ее оставить.

– Она, и правда, очень занятный ребенок, – настаивал Мэтью. – Слышала бы ты, что она говорила мне по пути домой.

– Да, язык у нее хорошо подвешен. Я сразу поняла. Но это не говорит в ее пользу. Мне не нравятся болтливые дети. Я не хочу девочку, но, если б захотела, ее бы не выбрала. Что-то есть в ней непонятное. Нет, надо отправить ее обратно в приют.

– Я мог бы нанять мальчишку-француза в помощь, а для тебя она стала бы компаньонкой.

– Я не нуждаюсь в компаньонках, – отрезала Марилла. – И не собираюсь оставлять ее здесь.

– Как скажешь, Марилла, – сказал Мэтью, отложил трубку и встал. – Пойду спать.

Вслед за ним, перемыв посуду, отправилась на покой, решительно нахмурив брови, и Марилла. А наверху, в каморке под крышей, одинокий, жаждущий любви и дружбы ребенок заснул в слезах.

Глава 4

Утро в Зеленых Крышах

Яркий дневной свет разбудил Энн. Она села в постели, растерянно глядя в окно, из которого лился поток веселых солнечных лучей. На фоне голубого неба колыхалось что-то белое и пушистое.

Энн не сразу поняла, где находится. Сначала ее сердце охватил восторг от чудесного зрелища, но потом разом обрушились горькие воспоминания. В Зеленых Крышах ее никто не ждал, потому что она не мальчик.

И все же утро было прекрасным, и за окном пышным цветом распустилась вишня. Энн спрыгнула с кровати и побежала по полу. Она толкнула оконную раму, та с натугой заскрипела, словно к ней век не прикасались (почти так и было), и наконец поддалась, хотя для этого пришлось приложить немалые усилия.

Энн опустилась на колени, любуясь красотой июньского утра, ее глаза блестели от восторга. Какое восхитительное место! И как горестно, что она здесь не останется! Какой простор для воображения!

Огромное вишневое дерево росло так близко от дома, что его ветви били по окну, а цвело оно так роскошно, что зеленых листьев почти не было видно. Сад окружал дом со всех сторон: по одну – росли яблони, по другую – вишни, и все они цвели одновременно. Поверх травы стелился ковер из одуванчиков. Немного дальше росла сирень – вся в фиолетово-лиловых цветах, утренний ветерок доносил их нежный аромат до окна.

За фруктовым садом простирался зеленый луг, усеянный клевером, он спускался в лощину, где бежал ручей. На берегу раскинулись группки белых берез, беззаботно растущих в подлеске из папоротников, мхов и прочих лесных растений – там можно было хорошо отдохнуть. За ручьем возвышался холм – зеленый и пушистый от елей и пихт; в нем был просвет, и Энн увидела краешек дома, который заметила днем раньше с другой стороны Озера Мерцающих Вод.

Слева стояли большие амбары, за ними зеленели спускавшиеся по склону поля, они открывали взору сверкающую синюю гладь моря.

Энн с нежностью взирала на эту красоту, жадно впитывала ее в себя. Бедный ребенок, как много уродливого видела она за свою жизнь! Но то, что предстало перед ней сейчас, было выше самых смелых ожиданий.

Энн стояла на коленях, позабыв обо всем, кроме окружавшего ее великолепия, пока не почувствовала руку на своем плече. Маленькая мечтательница не услышала шагов Мариллы.

– Пора одеваться, – сказала та коротко.

Марилла не понимала, как нужно говорить с этим ребенком, и непривычная ситуация заставляла ее быть чрезмерно строгой и резкой, хотя она этого совсем не хотела.

Энн поднялась и глубоко вздохнула.

– Разве это не прекрасно? – восхищенно произнесла она, указывая рукой на красивый вид за окном.

– Да, дерево большое, – сказала Марилла, – и цветет обильно, но плоды оставляют желать лучшего – они мелкие и червивые.

– Я не имею в виду это дерево, оно красивое, завораживающе красивое, и цветет восхитительно, я говорю обо всем – и о саде, и о деревьях, и о ручье, и о лесе, обо всем этом прекрасном мире. В такое утро, как сегодня, любишь весь мир, правда? Я слышу, как ручей смеется внизу. Вы замечали, какие смешливые эти ручьи? Все время смеются. Их смех даже зимой доносится из-подо льда. Я так рада, что рядом с Зелеными Крышами есть ручей. «Какая для нее разница?» – возможно, подумаете вы, все равно она здесь не останется. Но для меня это имеет значение. Мне будет приятно вспоминать, что в Зеленых Крышах есть веселый ручей, пусть я его больше никогда не увижу. Если б его не было, у меня осталось бы неприятное чувство, что здесь чего-то не хватало. Сегодня я не в глубоком отчаянии. В такое утро это невозможно. Как прекрасно, что на свете есть такая вещь, как утро! Вы согласны? И все же мне грустно. Я воображаю, что вы ждете именно меня, и я останусь здесь навсегда. И тогда на время успокаиваюсь. Но потом осознаю, что все это мечты, с ними пора расстаться, и тогда мне становится больно.

– Лучше оденься и спускайся вниз, а не предавайся мечтам, – проговорила Марилла, как только у нее появилась возможность вставить слово. – Завтрак на столе. Умывайся и причешись. Окно оставь открытым и застели постель. Поторопись.

В случае необходимости Энн могла быстро собраться, и через десять минут она, аккуратно одетая, умытая, с причесанными и заплетенными в косички волосами, спустилась вниз, чувствуя удовлетворение, что выполнила все требования Мариллы. Одно лишь она забыла – застелить постель.

– А я здорово проголодалась, – радостно объявила Энн, скользнув на стул, поставленный для нее Мариллой. – Теперь мир не кажется таким гиблым местом, как вчера. Как прекрасно солнечное утро! Правда, дождливое – мне тоже нравится. Каждое утро по-своему хорошо, правда? Вы не знаете, что произойдет днем, и можете вообразить, что захотите. Но я рада, что утро сегодня не дождливое – когда светит солнце, легче быть веселой и не поддаваться унынию. А я чувствую, что сегодня меня ждут нелегкие испытания. Можно беззаботно читать про чужие горести и невзгоды и воображать, как героически ты справилась бы с ними, но, когда дело касается тебя, все не так просто.

– Ради бога, попридержи язык, – сказала Марилла. – Для маленькой девочки ты слишком много болтаешь.

После этих слов Энн послушно замолкла, и в комнате надолго воцарилась тишина. Затянувшееся молчание вызвало у Мариллы нервную реакцию – пауза была какая-то неестественная. Мэтью за весь завтрак не проронил ни слова. Впрочем, для него это было обычным поведением. Никто не нарушал тишину.

С каждой минутой Энн становилась все более задумчивой, ела рассеянно, отрешенно устремив невидящий взгляд огромных глаз на небо за окном. Марилла еще больше занервничала. Ее мучило неприятное чувство, что, хотя эта странная девочка и сидит у них за столом, ее душа в это время витает на крыльях воображения в далеком мире грез. Кому захочется терпеть в доме такого ребенка?

По какой же необъяснимой причине Мэтью хотел ее оставить? Марилла чувствовала, что за ночь это желание брата не прошло, не исчезнет оно и дальше. Таков уж Мэтью – если что вобьет в голову, то держится за это крепко – и эта молчаливая настойчивость в десятки раз эффективнее любых слов.

После завтрака Энн вышла из задумчивости и предложила помыть посуду.

– А ты хорошо ее моешь? – недоверчиво спросила Марилла.

– Даже очень. Хотя лучше всего мне удается ухаживать за детьми. Тут у меня большой опыт. Жаль, что у вас нет детей, за которыми надо смотреть.

– Я бы не хотела, чтобы в моем доме было больше детей, чем сейчас. По совести говоря, ты одна большая проблема. Ума не приложу, что с тобой делать. Такого чудака, как Мэтью, больше не найти.

– Но он такой милый, – укоризненно проговорила Энн. – Просто замечательный. Он не противился моей болтовне – похоже, ему даже нравилось. Я сразу увидела в нем родственную душу.

– Вы оба немного не в себе, если ты об этом, – фыркнула Марилла. – Хорошо, вымой посуду. Не жалей горячей воды и потом вытри все досуха. Мне есть чем заняться сегодня утром, а днем надо будет поехать в Уайт-Сэндз и повидаться с миссис Спенсер. Ты поедешь со мной, и там решим, что с тобой делать. Сейчас мой посуду, а потом поднимись наверх и застели наконец кровать.

Марилла держала Энн в поле зрения, пока она мыла посуду, и убедилась, что девочка ловко с этим управляется. Постель она убрала не так успешно, не освоив пока искусства борьбы с периной. Когда дело все же было закончено, Марилла, чтобы избавиться от девочки, разрешила ей пойти погулять до обеда.

Радость осветила лицо Энн, и она с горящими глазами бросилась к двери. Однако на пороге вдруг резко остановилась, повернула назад и села у стола. Свет померк в ее глазах, словно кто-то резко его потушил.

– Что еще такое? – недовольно спросила Марилла.

– Я боюсь выходить из дома, – проговорила Энн голосом мученика, лишенного всех земных радостей. – Если я здесь не останусь, нет никакого смысла еще сильнее привязываться к Зеленым Крышам. На воле я перезнакомлюсь со всеми деревьями, цветами, садом и ручьем и тогда всем сердцем их полюблю. Мне и так сейчас тяжело, и я не хочу, чтобы было еще тяжелее. Я с радостью вышла бы на улицу. Кажется, что меня оттуда зовут: «Энн, Энн, выйди к нам! Давай поиграем!» – но лучше не выходить. Что толку привязываться к чему-то, если впереди разлука. А находиться вдали от любимых тяжело. Я сначала очень обрадовалась, думая, что останусь тут жить. Здесь столько всего можно полюбить, и никто не станет тебе препятствовать. Но сейчас я смирилась с мыслью, что придется уехать, и потому боюсь выходить из дома – вдруг смирение снова покинет меня. Скажите, как зовут эту герань на подоконнике?

– Яблочная пеларгония.

– Я не имею в виду название. Какое у нее домашнее имя? Как вы ее зовете? Хотите, я придумаю имя? Можно, я назову ее… дайте подумать… Красуля, хорошее имя… Могу я звать ее Красуля, пока нахожусь здесь? Прошу, позвольте!

– Да зови как хочешь. Но какой смысл давать имя герани?

– Мне нравится давать всему имена, даже герани. Так окружающие нас вещи становятся больше похожи на людей. Как знать, может, герань обижена в своих чувствах оттого, что ее называют просто герань? Вы ведь не хотите, чтобы вас все время называли только женщиной? Да, я буду звать ее Красулей. Сегодня утром я дала имя вишне за окном. Теперь она Снежная Королева – она такая белая. Конечно, вишня не всегда цветет, но можно представить, что всегда, правда?

– Никогда в жизни не видела и не слышала ничего подобного, – бормотала Марилла, спускаясь в погреб за картошкой. – Действительно, интересный ребенок – Мэтью прав. Скажу откровенно, я сама с любопытством жду, что она еще скажет. Девчонка меня околдовывает. А Мэтью сразу подпал под ее чары. Мне все сказал его взгляд, когда он выходил из дома. Вчера он тоже намеками говорил о том же. Был бы он, как другие мужчины, которые все говорят напрямик. Тогда с ним можно было бы спорить. Но как быть с мужчиной, который просто смотрит и молчит?

Когда Марилла вернулась после своего путешествия за картошкой, Энн сидела в глубокой задумчивости, подперев подбородок руками. Ее глаза были устремлены в небо. Марилла не трогала ее, пока не пришло время обеда.

– Так я возьму сегодня коляску с гнедой кобылой, Мэтью? – спросила Марилла.

Мэтью кивнул и тоскливо глянул на Энн. Марилла перехватила его взгляд и мрачно сказала:

– Я собираюсь в Уайт-Сэндз уладить наше дело. Энн я возьму с собой. Возможно, миссис Спенсер удастся сразу отправить ее в Новую Шотландию. Я оставлю тебе чай, а сама вернусь к вечерней дойке.

Мэтью ничего на это не ответил, и у Мариллы возникло чувство, что она все говорит впустую. Что может быть хуже мужчины, который никак не реагирует на твои слова? Разве что такая же женщина.

Когда подошло время, Мэтью запряг лошадь в телегу, и Марилла с Энн тронулись в путь. Мэтью открыл перед ними ворота и, когда они проезжали мимо, сказал как бы в пустоту:

– Утром приходил этот мальчишка Джерри Бют из Затона, и я обещал нанять его на лето.

Марилла никак не отозвалась на эти слова, но с такой яростью огрела плетью бедную гнедую, что толстая кобыла, не привыкшая к такому обращению, рванула вперед изо всей мочи. Отъехав на некоторое расстояние, Марилла обернулась и увидела, что несносный Мэтью, прислонившись к воротам, тоскливо смотрит им вслед.

Глава 5

История Энн

– Хочу вам сказать, – проговорила доверительно Энн, – я приняла решение насладиться этой поездкой. По собственному опыту знаю: если твердо решить, что получишь от чего-то удовольствие, так тому и быть. Но решение должно быть обязательно твердым. На время нашего путешествия я забуду, что мне суждено вернуться в приют. И в голове будет только одна наша дорога. О, взгляните, как рано распустилась дикая роза! Правда, красиво? Как вы думаете, приятно быть розой? Если б они еще могли говорить! Не сомневаюсь – мы услышали бы чудесные истории. А розовый цвет самый завораживающий, правда? Я его обожаю, но мне он не к лицу. Рыжие не могут носить розовые платья – даже в мечтах. Вы встречали людей, которые были в детстве рыжими, а с возрастом цвет волос у них изменился?

– Нет, таких не встречала, – безжалостно ответила Марилла, – и, думаю, в твоем случае надеяться на это не стоит.

Энн тяжело вздохнула.

– Вот и с этой надеждой придется расстаться. Моя жизнь – сплошное «кладбище разбитых надежд». Помнится, такую фразу я прочитала в одной книге, и всегда повторяю это себе в утешение, когда в очередной раз что-то не ладится.

– Не пойму, как это может утешить, – удивилась Марилла.

– Эти слова звучат красиво и романтично, и я могу вообразить себя героиней из книги. Я так люблю все романтическое, а разве можно представить что-нибудь романтичнее кладбища разбитых надежд? Вы так не считаете? Я почти рада, что у меня оно есть. А Озеро Мерцающих Вод нам по пути?

– Рядом с прудом Барри, если ты его имеешь в виду, мы не окажемся. Мы поедем прибрежной дорогой.

– Как прекрасно звучит – «Прибрежная дорога», – мечтательно произнесла Энн. – Она так же красива, как это звучание? Как только вы произнесли эти слова, в моей голове сразу же возникла прелестная картина. Уайт-Сэндз тоже звучит неплохо, но мне больше нравится Эйвонли. Чудесное название. В нем слышится музыка. А далеко до Уайт-Сэндз?

– Пять миль. Вижу, ты явно настроена на разговор. Тогда поговорим о чем-то дельном. Расскажи мне о себе.

– В том, что мне известно о себе, нет ничего интересного, – поспешно произнесла Энн. – Вот, если б вы позволили рассказать то, что я придумываю о себе, было бы гораздо интереснее.

– Нет, уволь меня от твоих фантазий. Мне нужны голые факты. Начни с самого начала. Где ты родилась и сколько тебе лет?

– В марте исполнилось одиннадцать, – приступила со вздохом Энн к изложению голых фактов. – Родилась я в Болинброке, Новая Шотландия. Отец, Уолтер Ширли, был учителем в городской школе. Мать звали Бертой. Уолтер Ширли и Берта Ширли – красиво звучит, правда? Я рада, что у моих родителей такие благозвучные имена. Было бы ужасно, если б отца звали, например, Джедедайя, вы согласны?

– На мой взгляд, неважно, как человека зовут, главное – как он себя ведет, – сказала Марилла, почувствовав, что сейчас самое время преподать урок морали.

– Ну, не знаю. – Было видно, что Энн задумалась. – Я читала в одной книге, что розу как ни назови, она будет источать тот же нежный аромат. Но я никогда не могла этому поверить. Разве роза будет такой же изысканной, если ее назовут чертополохом или скунсовой капустой. Наверное, отец остался бы хорошим человеком, даже нося имя Джедедайя, но я уверена, что это было бы для него тяжким испытанием. Моя мать тоже была учительницей, но, выйдя замуж, она, конечно, бросила работу. Муж – это большая ответственность. Миссис Томас говорила, что мои родители были большими детьми, бедными, как церковные мыши. Они жили в крошечном желтом домике в Болинброке. Родительский дом я никогда не видела, но часто представляла его себе. В моем воображении, у окна гостиной росла жимолость, в палисаднике – кусты сирени, а у калитки – ландыши. И на всех окнах муслиновые занавески. Они придают особенный уют дому. Там я родилась. По словам миссис Томас, такого невзрачного ребенка она больше не видела – худющая, маленького роста, только глаза большие, но мама считала, что красивее меня нет никого на свете. На мой взгляд, мать лучше знает своего ребенка, чем бедная женщина, которая приходит в дом убираться, ведь так? Мне приятно, что я маме нравилась. Думаю, я бы очень расстроилась, если б узнала, что явилась для нее разочарованием – ведь вскоре после моего рождения ее не стало. Когда она умерла от лихорадки, мне было три месяца. Как бы мне хотелось, чтобы она пожила подольше, и я бы помнила, как звала ее «мамой». Наверное, приятно произносить это слово «мама». Отец умер через четыре дня после мамы – тоже от лихорадки. Так я оказалась сиротой. Миссис Томас рассказывала, что люди растерялись и не знали, что со мной делать. Даже тогда я была никому не нужна. Видно, такая уж у меня судьба. Родители были родом из отдаленных мест, и все знали, что никого из родственников в живых у них не осталось. В конце концов миссис Томас согласилась меня взять, несмотря на свою бедность и пьяницу-мужа. Она выкормила меня из рожка. Как вы думаете, есть что-нибудь особенное в кормлении из рожка, что делает тех, кого кормили, лучше других людей? Потому что, всякий раз, когда я шалила, миссис Томас с укоризной вопрошала – как я могу быть такой плохой девочкой, если она выкормила меня из рожка?

Мистер и миссис Томас переехали из Болинброка в Мэрисвиль, и до восьми лет я жила с ними. Я нянчилась с их детьми – все четверо были младше меня – и, надо сказать, дело это не из легких. Потом мистер Томас попал под поезд и скончался, и его мать предложила миссис Томас переехать с детьми к ней, меня же взять категорически отказалась. Миссис Томас, по ее словам, стала ломать голову, не зная, что со мной делать. Тогда миссис Хэммонд, жившая выше по реке, увидев, как я ловко управляюсь с детьми, сказала, что возьмет меня. Так я стала жить в их доме, стоящем на выкорчеванной от пней поляне. Место было уединенное. Уверена, если б не мое воображение, я не смогла бы там жить. Мистер Хэммонд работал на лесопилке, а миссис Хэммонд сидела с детьми. Их у нее было восемь! Она три раза рожала близнецов. Я люблю детей, но не в таком количестве, близнецы три раза подряд – это уж слишком. Так я и сказала миссис Хэммонд после последней пары. Я ужасно устала таскать их на руках.

Я жила у миссис Хэммонд более двух лет. Потом мистер Хэммонд умер, и миссис Хэммонд утратила интерес к домашнему хозяйству. Она раздала детей по родственникам и уехала в Штаты. Никто не хотел мной заниматься, и мне пришлось перебраться в Хоуптонский приют. Там меня тоже не ждали, ссылаясь на переполненность. Но в результате приняли, и я прожила там четыре месяца до приезда миссис Спенсер.

Закончив рассказ, Энн с облегчением вздохнула. Она не любила вспоминать о своем жизненном опыте в мире, которому была не нужна.

– Ты хоть в школу ходила? – спросила Марилла, направляя гнедую кобылу на прибрежную дорогу.

– Недолго. Немного ходила в последний год жизни у миссис Томас. А когда жила на реке, школа от нас была так далеко, что зимой до нее не добраться, а летом в школе каникулы. Так что в школу я могла ходить только весной и осенью. Но в приюте я, конечно, училась. Я с удовольствием читала стихи и многие из них знаю наизусть. Например, такие, как «Битва при Гогенлиндене», «Эдинбург после наводнения», «Бинген на Рейне», а также отрывки из «Владычицы Озера», а также «Времен года» Джеймса Томсона. Нельзя не любить поэзию, от которой мороз по коже пробирает, вы согласны? В учебнике для пятого класса есть стихи, называются «Падение Польши» – вот они как раз такие. Хотя я была в четвертом, но старшие девочки давали мне его читать.

– А эти женщины – миссис Томас и миссис Хэммонд – хорошо к тебе относились? – спросила Марилла, поглядывая на Энн краем глаза.

– Ну, как сказать, – произнесла, запинаясь, Энн. Ее нервное личико вдруг покраснело, она явно смутилась. – Они очень старались. Я знаю, они старались изо всех сил. А когда люди хотят быть к тебе добрыми, ты не обижаешься, если у них это не всегда получается. У них и без меня забот хватало. Представляете, каково это иметь мужа-пьяницу или родить три раза подряд близнецов! У меня нет никаких сомнений, что они, как могли, старались быть ко мне добрыми.

Марилла больше не задавала вопросов. Энн сидела молча, с восхищением взирая на прибрежную дорогу. Глубоко задумавшись, Марилла рассеянно управляла кобылой. В ее сердце шевельнулась жалость к девочке. Как ее обделила жизнь любовью и лаской! Тяжелая работа, бедность и невнимание – вот все, что у нее было. У Мариллы хватало проницательности, чтобы прочесть между строк подлинную историю жизни Энн и догадаться, что та пережила. Неудивительно, что девочка так мечтает обрести настоящий дом. Жаль, что ее надо отвести обратно в приют. А что, если ей, Марилле, пойти навстречу Мэтью, удовлетворить его необъяснимый каприз и оставить Энн у них? Брат явно этого хотел, да и девочка, вроде, хорошая, вполне обучаемая.

«Конечно, она болтушка, – думала Марилла, – но ее можно от этого отучить. И в том, что она говорит, нет ничего грубого, никаких жаргонных словечек. Она довольно воспитанная. Похоже, что ее родители были приличными людьми».

Прибрежная дорога была «лесистая, дикая и пустынная». Справа густо разрослись карликовые пихты, их дух не сломили долгие годы борьбы с морскими ветрами. Крутые скалы красного песчаника так близко подступали слева к дороге, что не столь устойчивая кобыла, как гнедая, могла изрядно потрепать нервы путешественникам. Внизу, у основания скал скопились груды отшлифованных волнами камней, а в маленьких песчаных бухточках поблескивала, похожая на драгоценности, морская галька. Дальше простиралась мерцающая синева моря, а над ней парили чайки, чьи крылья на солнце отливали серебром.

– Как прекрасно море! – воскликнула Энн с широко распахнутыми глазами, она наконец вышла из затянувшегося молчания. – Однажды, когда я жила в Мэрисвиле, мистер Томас нанял фургон и повез нас на морское побережье в десяти милях от дома. Несмотря на то что мне пришлось все время следить за детьми, я наслаждалась каждой минутой этого дня. Все эти годы я жила воспоминаниями о нем. Но ваш морской берег еще прекраснее, чем в Мэрисвиле. Какие чудесные чайки, правда? Вам никогда не хотелось быть чайкой? Мне бы хотелось – только я родилась девочкой. Представьте себе – просыпаешься на рассвете, взмываешь в воздух и весь день свободно паришь над чудесной морской синевой и только к вечеру возвращаешься в родное гнездо. О, я так и вижу себя в небе! А скажите, пожалуйста, чей это большой дом впереди?

– Это отель «Уайт-Сэндз». Его хозяин – мистер Керк, но сезон еще не открыт. Летом сюда приезжают толпы американцев. Им тут нравится.

– А я боялась, что это дом миссис Спенсер, – проговорила печально Энн. – Мне не хочется туда. Кажется, что это конец всему.

Глава 6

Марилла принимает решение

Однако в должное время они добрались до места. Миссис Спенсер жила в большом желтом доме у бухты. Она встретила их на пороге, и на ее добродушном лице отразились разом и радость, и изумление.

– Моя дорогая! – воскликнула она. – Вот уж кого я сегодня не ждала, но я очень вам рада. Привяжете лошадь? Как поживаешь, Энн?

– Хорошо, насколько это возможно, спасибо, – ответила Энн с помрачневшим лицом.

– Полагаю, мы немного у вас посидим – пусть лошадь отдохнет, – сказала Марилла. – Но надолго не задержимся – я обещала Мэтью скоро вернуться. Видите ли, дорогая миссис Спенсер, произошла досадная ошибка, и я приехала в этом разобраться. Мы с Мэтью просили передать, чтобы вы привезли нам из приюта мальчика. Так и сказали вашему брату Роберту, что хотим взять мальчика лет десяти-одиннадцати.

– Что вы говорите, Марилла Катберт! – Миссис Спенсер не могла скрыть своего огорчения. – Роберт передал мне через свою дочь Нэнси, что вы хотите девочку. Ведь так было, Флора Джейн? – обратилась она к дочери, которая тоже вышла на крыльцо.

– Именно так, мисс Катберт, – подтвердила серьезно Флора Джейн.

– Я очень сожалею, – сказала миссис Спенсер, – но, поверьте, мисс Катберт, тут нет моей вины. Как мне казалось, я все выполнила, согласно вашим пожеланиям. Нэнси – такая легкомысленная особа. Сколько раз я отчитывала ее за беспечность!

– Это наша вина, – смиренно признала Марилла. – Нам следовало бы самим связаться с вами, а не перекладывать такое важное дело на других людей. Как бы то ни было, ошибка произошла, и ее надо исправить. Можно ли вернуть ребенка в приют? Ее возьмут назад, надеюсь?

– Думаю, это возможно, – задумчиво произнесла миссис Спенсер. – Хотя, может быть, и не придется ее отсылать. Вчера к нам заходила миссис Питер Блюит и говорила, что очень жалеет, что не попросила привезти ей девочку, которая помогала бы ей по хозяйству. У миссис Блюит большая семья, и ей трудно без помощи. Энн ей подойдет. Какой счастливый случай! Тут не обошлось без руки Провидения.

Марилла не видела в этом руки Провидения. Просто появилась неожиданная возможность сбыть с рук нежеланную сироту, но Марилла почему-то не испытывала облегчения.

Она лишь мельком видела миссис Блюит – невысокую женщину с сердитым лицом, худющую, как скелет, но кое-что о ней слышала. Говорили, что она никудышная хозяйка, и даже с лошадью справиться не умеет. Уволенные служанки рассказывали страшные вещи о ее жутком характере, крайней скупости и дерзких, драчливых детях. Марилла испытала угрызения совести при мысли о передаче Энн на произвол этой страшной женщины.

– Надо будет с ней обсудить этот вопрос, – сказала Марилла.

– А вот, к счастью, и она идет, – воскликнула миссис Спенсер, сопровождая гостей через прихожую в гостиную, где их обдало холодом, как будто воздух, пробиваясь сквозь темно-зеленые, плотно закрытые ставни, потерял все свое тепло. – Как удачно! Все решим прямо сейчас. Располагайтесь в кресле, мисс Катберт. А ты, Энн, садись на диван и не ерзай. Дайте мне ваши шляпки. А ты, Флора Джейн, поставь чайник. Добрый день, миссис Блюит. Мы как раз говорили, как удачно, что вы проходите мимо. Позвольте вас представить друг другу. Миссис Блюит. Мисс Катберт. Простите, я на минутку вас покину. Я забыла попросить Флору Джейн вынуть булочки из плиты.

Миссис Спенсер выскользнула из комнаты, предварительно открыв ставни. Энн сидела молча на диване, крепко сцепив на коленях руки, и напряженно смотрела на миссис Блюит. Неужели ее отдадут этой женщине со злым лицом и колючим взглядом? От этой мысли у нее комок встал в горле и в глазах защипало. Она испугалась, что не сможет сдержать слез, и как раз в этот момент вернулась миссис Спенсер, раскрасневшаяся и сияющая. Казалось, в ее силах справиться с любыми трудностями – физическими, психологическими и духовными.

– Похоже, в отношении этой маленькой девочки произошла ошибка, миссис Блюит, – сказала она. – Я была уверена, что мистер и мисс Катберт хотят удочерить девочку. Мне так передали. Но оказалось, что речь шла о мальчике. И если со вчерашнего дня вы не передумали, эта девочка как раз то, что вам надо.

Миссис Блюит смерила Энн зорким взглядом с головы до ног.

– Сколько тебе лет и как тебя зовут? – потребовала она ответа.

– Энн Ширли, – пролепетала испуганная девочка, на этот раз не вдаваясь в особенности написания имени, – и мне одиннадцать лет.

– Гм… Ты не выглядишь на свой возраст. Но ты жилистая. А такие – лучше всего. Но если я решусь тебя взять, учти, ты должна быть хорошей девочкой – умелой, ловкой и послушной. Свое содержание ты должна отработать – заруби это себе на носу. Пожалуй, я избавлю вас от нее, мисс Катберт. Малыш очень капризный, я с ног валюсь, ухаживая за ним. Если вы не возражаете, я прямо сейчас ее заберу.

Марилла взглянула на Энн, и ее сердце дрогнуло при виде бледного личика с глазами, полными скорби. Беззащитное маленькое существо, покинув одну западню, тотчас угодило в другую. Марилла поежилась от неприятного чувства – если сейчас она оставит без внимания этот умоляющий взгляд, он будет преследовать ее до самой смерти. Миссис Блюит ей решительно не нравилась. Передать в руки такой женщины чувствительного, ранимого ребенка! Нет, такого она допустить не может!

– Даже не знаю, – медленно протянула она. – Мы с Мэтью точно не определились, как быть с девочкой. Что до Мэтью, он хотел бы ее оставить. Сюда я приехала, чтобы узнать, как произошла такая ошибка. Наверно, будет лучше, если я заберу Энн домой, и мы еще раз с Мэтью все обсудим. Я должна сначала переговорить с ним и только тогда окончательно все решить. Если мы не придем к обоюдному согласию, тогда завтра, ближе к вечеру, привезем девочку. В случае, если от нас не будет известий, это будет означать, что мы решили оставить Энн. Вас это устраивает, миссис Блюит?

– А что мне остается? – грубо буркнула та.

От слов Мариллы личико Энн озарилось радостью. Исчезло потерянное выражение лица, в глазах промелькнула надежда, они стали глубокими и яркими, словно утренние звезды. Девочка полностью преобразилась и, когда миссис Спенсер и миссис Блюит в поисках нужного для гостьи рецепта, вышли из комнаты, она вскочила и бросилась через всю комнату к Марилле.

– О, мисс Катберт, я не ослышалась? Вы действительно можете оставить меня в Зеленых Крышах? – задыхаясь от волнения, прошептала она, словно боялась, что от громкого голоса волшебная перспектива может разрушиться. – Вы так сказали? Или мне пригрезилось?

– Думаю, тебе надо научиться контролировать свое воображение, Энн, чтобы отличать реальность от вымысла, – сказала Марилла сердито. – Да, ты не ослышалась – я такое говорила. Но ничего пока не решено, и, возможно, тебе придется отправиться к миссис Блюит. Она нуждается в тебе гораздо больше, чем я.

– Да я предпочту, скорее, вернуться в приют, чем жить у нее, – горячо проговорила Энн. – Она прямо… буравит тебя глазами.

Марилла еле сдержала улыбку, хотя сознавала, что должна выговорить Энн за такие слова.

– Маленькой девочке должно быть стыдно говорить такое о незнакомой женщине, – строго сказала она. – Вернись на место, сиди тихо и помалкивай – веди себя так, как положено воспитанному ребенку.

– Я постараюсь сделать все так, как вы хотите, только заберите меня, – пообещала Энн, покорно садясь на диван.

Когда этим вечером они подъезжали к Зеленым Крышам, Мэтью встретил их на дороге. Марилла еще издали увидела, как он беспокойно ходит взад-вперед, и сразу поняла, в чем дело. Когда Мэтью понял, что сестра вернулась не одна, на его лице проступило радостное выражение облегчения. Марилла не обмолвилась ни словом о поездке, пока они не остались наедине за амбаром, где доили коров. Там она вкратце пересказала ему историю Энн и поделилась тем, как прошло объяснение с миссис Спенсер.

– А этой Блюит я бы и собаку не доверил, – сказал Мэтью с необычным для него пылом.

– Мне она тоже не нравится, – согласилась Марилла, – но надо решать – отдать девочку ей или оставить у себя. Похоже, ты хочешь Энн оставить, в таком случае и я согласна – то есть мне придется согласиться. Я не сразу смирилась с этой мыслью. Но, похоже, это наш долг. Я никогда не занималась воспитанием ребенка – тем более девочки, и боюсь опростоволоситься. Однако я сделаю все, что в моих силах. Считай, что с моей стороны возражений нет – Энн может остаться.

Радостная улыбка озарила застенчивое лицо Мэтью.

– Я так и думал, что ты придешь к этому решению, Марилла, – сказал он. – Девочка такая занятная.

– Было бы лучше, если б ты мог назвать ее полезной, – возразила Марилла. – Но я приложу руку и постараюсь этого добиться. Только учти, Мэтью, ты не должен вмешиваться в методы моего воспитания. Старая дева мало чего знает о воспитании детей, но старый холостяк, думаю, знает еще меньше. Так что предоставь это дело мне. Если у меня не получится, у тебя будет время исправить положение.

– Ну, что ты говоришь, Марилла. Я тебе полностью доверяю, – поспешил заверить сестру Мэтью. – Но прошу, будь с ней добра – насколько это возможно при воспитании. Мне кажется, она из тех детей, с которыми можно добиться результатов только любовью.

Марилла презрительно фыркнула, всем своим видом показывая, что не стоит ему совать нос в женские дела, и, взяв в руки ведра, пошла доить коров.

«Сегодня вечером я, пожалуй, не скажу Энн, что мы ее оставляем, – размышляла Марилла, разливая молоко по кувшинам. – Иначе она так разволнуется, что ночью глаз не сомкнет. А в своем ли ты уме, Марилла Катберт? Разве могла ты представить, что настанет день, когда ты удочеришь сироту? Удивительное дело, но удивительнее то, что захотел этого Мэтью, который всегда в ужасе шарахался от маленьких девочек! Но как бы то ни было, мы решились на эксперимент, и бог знает что из этого выйдет!»

Глава 7

Энн молится

Вечером, перед сном Марилла строго сказала Энн:

– Вчера я обратила внимание, что ты, раздеваясь, бросаешь одежду на пол. Это плохая привычка, и я не стану закрывать на нее глаза. Все, что с себя снимаешь, аккуратно складывай вот на этот стул. Я не люблю неаккуратных девочек.

– Вчера вечером я была в таком смятении, что об одежде даже не думала, – сказала Энн. – Сегодня я все тщательно и красиво сложу. От нас в приюте тоже это требовали. Но я часто об этом забывала – спешила поскорее забраться в теплую постель и погрузиться в мечты.

– Если хочешь остаться у нас, постарайся не забывать, – предупредила Марилла. – Ну вот так лучше. А теперь помолись на сон грядущий и ложись в постель.

– Я никогда не молюсь, – заявила Энн.

Марилла посмотрела на нее с ужасом и изумлением.

– Что ты говоришь, Энн? Разве тебя не учили молиться? Бог хочет слышать молитвы маленьких девочек. Разве ты ничего не знаешь о Боге?

– Бог – это дух, бесконечный, вечный и неизменный в проявлениях мудрости, силы, святости, добра и истины, – бойко, без запинки отбарабанила Энн.

Марилла с облегчением вздохнула.

– Значит, ты все-таки что-то знаешь! К счастью, не совсем язычница. Где тебя этому научили?

– В воскресной школе при приюте. Там хотели, чтобы мы знали весь катехизис. Мне это нравилось. Как великолепны эти слова – «бесконечный, вечный и неизменный»! Грандиозно! Словно звучит большой орган. Это не совсем поэзия, но что-то очень близкое, правда?

– Сейчас мы говорим не о поэзии. Речь идет о том, что тебе нужно молиться. Да будет тебе известно, что пропускать вечернюю молитву страшный грех. Боюсь, ты очень плохая девочка.

– Если у тебя рыжие волосы, легче быть плохой, чем хорошей, – с укоризной произнесла Энн. – Тот, кто не родился рыжим, никогда не поймет, какое это несчастье. Миссис Томас сказала, что Бог специально наградил меня рыжими волосами, и тогда я перестала о Нем думать. Кроме того, я так уставала к ночи, что мне было не до молитв. От того, кто ухаживает за близнецами, трудно ждать другого. А вы как думаете? Скажите откровенно.

Марилла решила, что нужно немедленно заняться религиозным просвещением Энн. Нельзя было терять ни минуты.

– Пока ты находишься под моей крышей, Энн, ты должна читать молитвы.

– Конечно, если вы так хотите, – радостно согласилась Энн. – Я сделаю, что угодно, чтобы доставить вам удовольствие. Только скажите, что нужно говорить. Когда лягу в постель, я придумаю по-настоящему хорошую молитву и буду всегда читать ее перед сном. Сейчас, когда такое пришло мне на ум, думаю, это будет даже интересно.

– Молитву читают, стоя на коленях, – смущенно проговорила Марилла.

Энн послушно опустилась на колени и серьезно посмотрела на женщину.

– Почему надо читать молитвы, обязательно стоя на коленях? Хотите, скажу вам, чтоб я сделала, если бы захотела молиться? Я вышла бы из дома одна и встала посереди широкого поля или углубилась в дремучий лес и там воздела бы глаза ввысь – высоко-высоко, – в чудесную небесную синеву, которой конца и края нет. И тогда почувствовала бы приближение молитвы. Теперь я готова. Что нужно говорить?

Марилла смутилась еще больше. Она намеревалась научить Энн традиционной детской молитве – «Боже, я отхожу ко сну…», но, как уже говорилось, ей было не чуждо чувство юмора. Она понимала, что сейчас заучивание молитвы неуместно. И тут ее осенило, что эта короткая и наивная детская молитва, сокровенная для детишек в белых ночных рубашках, лепечущих ее у материнских коленей, совершенно не подходит для этой веснушчатой колдуньи, которая ничего не знает о Божьей любви, потому что не получила любви человеческой.

– Ты достаточно взрослая, чтобы молиться сама, – проговорила наконец Марилла. – Просто поблагодари Бога за все его милости и смиренно попроси о том, чего хочешь.

– Хорошо. Я постараюсь, – пообещала Энн, зарывшись лицом в колени Мариллы. – Милосердный Отец Небесный – так говорят священники в церкви, значит, и в моей молитве можно – так ведь? – и она вопрошающе подняла голову. – Милосердный Отец Небесный, благодарю Тебя за Белый Путь Блаженства и за Озеро Мерцающих Вод, и за Красулю, и за Снежную Королеву. Я так благодарна Тебе за все Твои благодеяния, которые сейчас пришли мне на ум. А если говорить о том, чего я хочу, всего не назвать – желаний так много. Поэтому назову только два, самые важные. Позволь мне остаться в Зеленых Крышах, и еще – сделай так, чтобы я стала красивой, когда вырасту. С уважением, Энн Ширли.

Я правильно все сделала? – нетерпеливо спросила она, поднимаясь на ноги. – Если б у меня было больше времени подумать, я бы выразила свои мысли гораздо изящнее.

Бедная Марилла чуть не грохнулась в обморок от такой немыслимой молитвы, но, вспомнив о духовном невежестве девочки, поняла, что непочтительной та быть не намеревалась. Она уложила Энн в постель, мысленно поклявшись, что на следующий день научит ее правильно молиться. Когда Марилла со свечой выходила из комнаты, девочка позвала ее.

– Я сейчас вот о чем подумала. Наверное, мне, вместо «с уважением», надо было сказать «аминь»? Ведь священники так говорят. Я про это забыла, но чувствовала, что в конце молитвы надо добавить что-то еще. Как вы думаете, это важно?

– Не думаю, – сказала Марилла. – А теперь будь паинькой и засыпай. Спокойной ночи.

– Сегодня я могу сказать «спокойной ночи» с чистой совестью, – отозвалась Энн, уютно зарываясь в мягкие подушки.

Марилла вернулась на кухню, поставила свечу на стол и посмотрела на Мэтью.

– Вот что я скажу тебе, Мэтью Катберт… Пришло время всерьез заняться этим ребенком и научить ее уму-разуму. Энн почти язычница. Только представь себе – до сегодняшнего вечера она ни разу не молилась! Завтра отведу ее к пастору и попрошу детский молитвослов – вот что я сделаю. Как только я сошью ей подходящую одежду, она начнет ходить в воскресную школу. Похоже, меня ждут изрядные хлопоты! Но, видно, иначе нельзя жизнь прожить. Похоже, до этого времени я не знала забот, но теперь мое время пришло, и надо постараться не ударить в грязь лицом.

Глава 8

Воспитание Энн начинается

По причинам известным только ей, Марилла до полудня следующего дня не говорила Энн, что ее оставляют в Зеленых Крышах. С утра она загрузила девочку разными делами и внимательно следила за тем, как та с ними справляется. К полудню Марилле стало ясно, что Энн ловкая и послушная, не ленится и легко обучается. Единственный ее серьезный недостаток заключался в том, что во время работы она могла погрузиться в мечты и забыть обо всем на свете. Тогда только резкий оклик или непредвиденная случайность возвращали ее на землю.

Закончив мыть посуду после обеда, Энн повернулась к Марилле с выражением отчаянной решимости на лице – в страхе услышать жуткий приговор. Худенькое тело сотрясала дрожь, лицо пылало, зрачки расширились, от чего глаза стали почти черными. Крепко сжав руки, она произнесла умоляющим голосом:

– Мисс Катберт, прошу вас, скажите, какое вы приняли решение. Все утро я старалась быть терпеливой, но чувствую, что не могу больше оставаться в неведении. Это непереносимо. Пожалуйста, скажите.

– Ты не прополоскала кухонное полотенце в чистой горячей воде, как я просила, – невозмутимо проговорила Марилла. – Прежде, чем задавать вопросы, пойди и сделай это.

Энн послушно взялась за полотенце и сполоснула его. Потом снова повернулась к Марилле с мольбой во взгляде.

– Ну что ж, – начала Марилла не в состоянии найти повод, чтобы уклониться от ответа. – Мы с Мэтью приняли решение оставить тебя при условии, что ты будешь хорошей, послушной девочкой, которая ценит заботу о себе. Что такое? Что с тобой, Энн?

– Я плачу, – растерянно произнесла Энн. – Сама не знаю почему. Я так рада. Рада – это слово не передает всех моих чувств. Я радовалась Белому Пути и цветущей вишне – но это другое. И оно больше радости! Я так счастлива! Я буду стараться изо всех сил быть хорошей. А это нелегкая задача. Миссис Томас часто говорила, что я очень плохая девочка. Но я сделаю все, что смогу. Только не пойму, почему я плачу?

– Думаю, ты очень взволнована – просто не в себе, – с неодобрением сказала Марилла. – Сядь на стул и успокойся. Боюсь, ты легко переходишь от слез к смеху. Да, ты можешь остаться, и мы постараемся хорошо воспитать тебя. Ты пойдешь в школу. Правда, до конца учебного года осталось всего две недели – нет смысла торопиться. Начнешь учиться в сентябре, когда кончатся каникулы.

– Как мне вас называть? – спросила Энн. – По-прежнему, мисс Катберт? Или можно тетя Марилла?

– Нет. Называй меня Марилла. Я не привыкла, чтобы ко мне обращались мисс Катберт. Это меня раздражает.

– Но просто Марилла звучит неуважительно, – запротестовала Энн.

– Ничего подобного. Если произносить имя с уважением, не будет никаких проблем. Все в Эйвонли, независимо от возраста, зовут меня Марилла – кроме священника. Он называет меня мисс Катберт.

– Мне бы очень хотелось называть вас тетя Марилла, – мечтательно произнесла Энн. – У меня никогда не было тети – и вообще никаких родственников, даже бабушки. Тогда я почувствовала бы, что действительно являюсь членом семьи. Разрешите называть вас тетя Марилла!

– Нет. Я не твоя тетя. Не думаю, что будет правильно называть людей теми, кем они не являются.

– Мы могли бы вообразить, что вы моя тетя.

– У меня не получится, – мрачно проговорила Марилла.

– Вы что, никогда не представляете вещи не такими, какими их принято считать? – спросила Энн, раскрыв глаза от удивления.

– Никогда.

– Ох, – печально вздохнула Энн, – как много вы теряете, мисс… Марилла!

– Я не вижу смысла давать вещам другие имена, – возразила Марилла. – Когда Бог даровал нам жизнь, Он не думал, что мы захотим в ней что-то менять. И это навело меня на мысль… Энн, пойди в гостиную – только, смотри, не натопчи там и мух не напусти – и возьми цветную открытку с каминной полки. На ней текст Молитвы Господней. Сегодня днем улучи время и начни учить ее наизусть. Чтоб я больше не слышала той молитвы, какая звучала из твоих уст вчера.

– Наверно, она действительно была нескладная, – попыталась оправдаться Энн, – но у меня совсем нет опыта. Нельзя ожидать, что человек, который прежде ни разу не молился, сделает это хорошо. Вчера, лежа в постели, я придумала (как вам и обещала) замечательную молитву. Она была почти такая же длинная, как у священника, и очень поэтичная. И что вы думаете? Проснувшись утром, я не помнила ни единого слова. Боюсь, больше мне не удастся сочинить ничего подобного. Когда пытаешься что-то повторить, ничего хорошего не выходит. Вы обращали на это внимание?

– Я советую тебе, Энн, вот на что обратить внимание – сразу исполняй мои требования, а не стой истуканом и не вступай в спор. Иди и сделай то, что тебя просят.

Энн стремглав бросилась в гостиную, но обратно не вернулась. Прождав ее минут десять, Марилла отложила вязание и с недовольным видом пошла за девочкой. Энн неподвижно стояла перед картиной, висевшей на стене между окнами. Мечтательная дымка заволокла ее глаза. На девочку из сада падал, проходя меж яблонями и виноградными лозами, бледно-зеленый свет, озаряя маленькую фигурку неземным сиянием.

– О чем ты задумалась, Энн? – окликнула ее грозно Марилла.

Энн вздрогнула и вернулась с небес на землю.

– О ней, – указала она на довольно удачную репродукцию картины «Христос, благословляющий детей». Я представила себя среди детей – вон той девочкой в голубом платье. Она стоит в стороне, как будто у нее никого нет – как и у меня. И выглядит такой одинокой и печальной, правда? Думаю, у нее нет ни отца, ни матери. Она хочет, чтобы ее тоже благословили. И стоит на отшибе, чтобы ее никто не заметил, кроме Него. Мне словно передаются ее чувства. Сердце учащенно бьется, руки похолодели – как у меня, когда я спросила у вас, могу ли остаться. Девочка боится, что Он не заметит ее. Но Он ведь заметит, как вы думаете? Я пыталась представить, как это произойдет. Она потихоньку приближается к Нему, пока не оказывается совсем рядом. И тут Он видит девочку и кладет руку на ее голову. И какая же радость охватывает ее! Жаль, что художник изобразил Его таким печальным. Почему-то на всех картинах Он такой, вы замечали? Но я не верю, что Он действительно так выглядел, иначе дети боялись бы Его.

– Энн, – сказала Марилла, удивляясь, почему она не прервала этот монолог раньше, – так нельзя говорить, это непочтительно.

Энн с удивлением подняла на нее глаза.

– Непочтительно? Почему? Я испытывала благоговение. Как я могла быть непочтительной?

– Я верю тебе, но нельзя так фамильярно говорить о подобных вещах. И еще, Энн, когда я посылаю тебя за чем-то, приноси это сразу, а не стой, позабыв обо всем с мечтательным видом. Прими это к сведению. Возьми открытку и возвращайся на кухню. Там сядь в углу и выучи молитву наизусть.

Энн прислонила открытку к вазе, в которой стояли ветки цветущей яблони – она принесла их утром, чтобы украсить обеденный стол. Тогда Марилла неодобрительно глянула на эту затею, но промолчала.

Подперев подбородок руками, Энн на несколько минут целиком погрузилась в чтение.

– Мне нравится, – сказала наконец она. – Очень красивая молитва. Я слышала, как ее читал руководитель воскресной школы при приюте. Но тогда она не произвела на меня впечатления. Слишком неприятен был его скрипучий голос и скорбное лицо. Казалось, он исполняет какую-то тяжелую повинность. Это не стихи, но у меня такое чувство, словно я прикоснулась к настоящей поэзии. «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое!» Это же чистая поэзия! Звучит, как музыка. Я буду рада выучить ее наизусть, мисс… Марилла.

– Хорошо. Так учи и не болтай зря, – осадила ее Марилла.

Энн слегка наклонила к себе вазу, нежно поцеловала розовый бутон и на некоторое время снова ушла в чтение.

– Марилла, – вдруг спросила она, – как вы думаете, найду я в Эйвонли закадычную подругу?

– Какую… подругу?

– Закадычную – ну, близкую, какой я могла бы открыть душу. Я всю жизнь о такой мечтаю. Раньше я думала, что это так и останется мечтой. Но последнее время сбываются мои самые заветные желания – может, и это сбудется? Как вы думаете, это возможно?

– В Яблоновом Косогоре живет Диана Барри, она примерно твоего возраста. Очень милая девочка – возможно, вы подружитесь, когда она вернется домой. Сейчас она гостит у тети в Кармоди. Но тебе придется следить за собой – миссис Барри очень требовательная женщина. Она не позволит Диане дружить с невоспитанной девочкой, которая не умеет себя вести.

Глаза Энн, смотрящей на Мариллу сквозь яблоневые ветки, зажглись интересом.

– А как выглядит Диана? Она не рыжая? Надеюсь, что нет. То, что у меня рыжие волосы, – это плохо, но я не выдержу, если такие же будут и у моей близкой подруги.

– Диана – очень привлекательная девочка. У нее черные глаза и волосы и румяные щеки. Еще она добрая и смышленая, что важнее, чем быть просто хорошенькой.

Марилла, как и Герцогиня в Стране чудес, не могла обойтись без морали, твердо веря, что в воспитании ребенка мораль должна сквозить в каждом слове.

Но Энн, не обратив внимания на моральную подоплеку, увидела в этих словах лишь увлекательные перспективы.

– Как же я рада, что она хорошенькая! Хорошенькая – почти то же самое, что красивая. Хочется, чтобы близкая подруга была красивой, раз уж тебе не повезло. У миссис Томас в гостиной стоял книжный шкаф со стеклянными дверцами. Правда, книг там не было – в шкафу миссис Томас хранила дорогой фарфор и банки с вареньем, когда они у нее были. Одна дверца была разбита. Ее разбил мистер Томас, когда был под хмельком. Но другая уцелела, и я воображала, глядя на свое отражение в стекле, что за ней тоже живет девочка. Я назвала ее Кэти Морис, и она стала моей подругой. Я подолгу с ней разговаривала, особенно в воскресные дни и рассказывала все, что было на душе. Кэти стала моей радостью и утешением. Мы придумали, что шкаф волшебный, и если б я знала заклинание, то могла бы открыть дверцу и, несмотря на фарфор и варенье миссис Томас, вошла бы в комнату, где она жила. И тогда Кэти Морис, взяв меня за руку, отвела бы в чудесное место, полное цветов, солнечного света и фей, и с тех пор мы бы счастливо жили там вдвоем. Когда меня передавали миссис Хэммонд, сердце мое разрывалось от горя – ведь я расставалась с единственным другом. Кэти Морис тоже страдала, я это знаю – она плакала, когда целовала меня на прощание через стеклянную дверцу. В доме миссис Хэммонд не было книжного шкафа. Но недалеко, у реки, была зеленая долина, и в ней обитало прелестное эхо. Оно отзывалось на каждое слово, даже если говоришь негромко. И я вообразила, что мне отвечает маленькая девочка по имени Виолетта, с которой мы дружим. Я любила ее так же сильно, как Кэти Морис – ну, почти… Вечером, накануне отъезда в приют, я простилась с Виолеттой, ее прощальный привет вернулся ко мне, и он звучал так печально. Я привязалась к ней всем сердцем и потому не надеялась обрести близкую подругу в приюте – тем более что там не хватало простора для воображения.

– Я думаю, это только к лучшему, – сухо произнесла Марилла. – Я не одобряю таких необычных привязанностей. Ты слишком зависишь от своих фантазий. Лучше найди себе подругу в реальном мире, а эти выдумки выбрось из головы. Постарайся, чтобы до миссис Барри не дошли эти россказни о Кэти Морис и Виолетте, а то она подумает, что ты много болтаешь языком.

– Нет, не подумайте, такое не случится. Я мало кому это рассказываю – эти воспоминания священны для меня. Только вам мне захотелось рассказать. Ой, взгляните! Большая пчела выбирается из бутона. Какой прекрасный домик – цветок яблони! Как уютно спать в нем, когда его раскачивает ветер! Если б я не была человеком, мне бы хотелось родиться пчелой и жить среди цветов.

– А вчера ты хотела быть чайкой, – фыркнула Марилла. – Твои желания меняются слишком часто. Я велела тебе выучить молитву и держать рот на замке. Но, вижу, ты не можешь не болтать, если кто-то находится рядом. Так что отправляйся в свою комнату и сиди там, пока не выучишь.

– Я ее почти выучила – осталась только последняя строчка.

– Неважно. Делай, как тебе говорят. Иди к себе, доучивай молитву и не выходи оттуда, пока я не позову тебя, чтобы помочь приготовить чай.

– Могу я взять с собой яблоневые ветки для компании? – попросила жалобно Энн.

– Нет. Не надо устраивать в комнате беспорядок. Лучше вообще не срывать их с дерева.

– Я тоже так подумала, – сказала Энн. – Не стоило лишать раньше времени эти прелестные цветы жизни. Будь я цветком яблони, не хотела бы для себя такой участи. Но искушение было слишком велико. Как вы справляетесь с неодолимым искушением?

– Энн, ты слышала, что тебе говорят? Иди к себе в комнату.

Тяжело вздохнув, Энн повиновалась. В своей комнатке под крышей она села на стул у окна.

– Ну, молитву я выучила. Поднимаясь наверх, я запомнила последнее предложение. А теперь представлю, что вещи в этой комнате выглядят иначе – такими и останутся они навсегда. На полу – белый бархатный ковер, расшитый розами, на окнах – розовые шелковые шторы. Стены украшают золотые и серебряные парчовые гобелены. Мебель изготовлена из красного дерева. Сама я никогда такую мебель не видела, но сочетание «красное дерево» звучит роскошно. На кушетке небрежно разбросаны изысканные шелковые подушки – розовые и голубые, малиновые и золотистые, и я в изящной позе сижу, откинувшись на них. Я вижу свое отражение в великолепном большом зеркале на стене – высокая, с королевской осанкой девушка, на мне белое кружевное платье, на груди крест из жемчуга, и жемчужины сверкают в волосах. Волосы мои чернее воронова крыла, а кожа цвета слоновой кости. Меня зовут леди Корделия Фицджеральд. Нет, не так… Это уж слишком.

Пританцовывая, Энн подошла к маленькому зеркалу и всмотрелась в свое отражение. Из зеркала на нее серьезными серыми глазами глядело усыпанное веснушками лицо.

– Ты всего лишь Энн из Зеленых Крыш, – строго проговорила она, – и можешь, сколько угодно изображать из себя леди Корделию, ты ей не будешь. Но в тысячу раз лучше быть Энн из Зеленых Крыш, чем Энн из Непонятно Откуда.

Она потянулась губами к зеркалу, нежно поцеловала свое отражение и вернулась к открытому окну.

– Добрый день, Снежная Королева. Приветствую и вас, дорогие березы в лощине. И тебя милый серый домик на холме. Станет ли Диана моей близкой подругой? Надеюсь, что станет, и я крепко ее полюблю. Но я никогда не забуду Кэти Морис и Виолетту. Они очень расстроятся, если их забудут, а я не хотела бы кого-то расстраивать – даже маленькую девочку из книжного шкафа или девочку-эхо. Я должна никогда их не забывать и каждый день посылать воздушный поцелуй.

Энн послала пару воздушных поцелуев в сторону цветущей вишни, а потом, подперев подбородок руками, погрузилась в мечты.

Глава 9

Миссис Рейчел Линд приходит в ужас

Энн жила в Зеленых Крышах уже две недели, когда миссис Рейчел Линд пришла впервые посмотреть на нее. Надо отдать справедливость, вины миссис Рейчел тут не было. Сразу после визита в Зеленые Крыши эту достойную даму сразил жестокий не по сезону грипп. Миссис Рейчел редко болела, испытывая презрение к тем, кто уступает болезням. Однако грипп занимал особое место – его, по ее глубокому убеждению, посылал перст самого Провидения. Как только доктор разрешил ей выходить из дома, миссис Рейчел первым делом отправилась в Зеленые Крыши. Она сгорала от любопытства – так не терпелось ей поскорее взглянуть на сиротку, которую приютили Мэтью и Марилла. О той в Эйвонли ходило много разных слухов и догадок.

Энн старалась не упустить ни одного мгновения из этих двух недель. На новом месте она перезнакомилась со всеми деревьями и кустарниками. За яблоневым садом Энн обнаружила тропу в рощице и прошла по ней до конца. По дороге ей попадались настоящие сокровища – ручей, мостик, пихты, арка из диких вишен, заросли папоротника, сплетения веток клена и рябины.

Она подружилась с родником в долине – ледяным и кристально-чистым, его, обложенного гладким красным песчаником, окаймлял папоротник с большими, как у пальмы, листьями. Бревенчатый мост приглашал ее перейти через ручей.

Этот мост привел быстрые ноги Энн к лесистому холму, где под густыми и стройными елями и пихтами царил вечный полумрак. Единственными цветами здесь были ландыши, воздух был пропитан их нежным ароматом, среди ландышей затерялось лишь несколько бледных, воздушных цветков лапчатки, словно души прошлогодних цветов. Паутинки серебряными нитями оплетали деревья, и казалось, что еловые ветви и шишки по-дружески болтают между собой.

Эти восхитительные открытия свершались Энн в часы, отведенные для отдыха, и, вернувшись, она вполголоса пересказывала свои впечатления Мэтью и Марилле. Мэтью ничего не говорил, но каждый раз слушал ее рассказы со счастливой улыбкой на лице. Марилла разрешала девочке «болтать», но потом, заметив, что сама начинает с интересом вслушиваться в «болтовню», быстро ее осаживала, приказывая держать язык за зубами.

Когда пришла миссис Рейчел, Энн была в саду, наслаждаясь бесцельной прогулкой среди густой, колышущейся травы, озаренной красноватым светом заходящего солнца. В ее отсутствие почтенная дама рассказала во всех подробностях историю своей болезни, с таким удовольствием смакуя каждое болезненное ощущение, каждое изменение пульса, что Марилла подумала: «Оказывается, и в гриппе могут присутствовать приятные моменты». Исчерпав все свое красноречие, миссис Рейчел заговорила об истинной цели своего визита.

– До меня дошли удивительные вещи, касающиеся вас и Мэтью.

– Я сама до сих пор удивляюсь, – ответила Марилла. – Только сейчас начинаю привыкать.

– Жаль, что произошла такая нелепая ошибка, – сочувственно произнесла миссис Рейчел. – Но разве вы не могли отправить девчонку обратно?

– Наверное, могли бы, но не отправили. Она запала Мэтью в душу. Да и мне она нравится, хотя, признаю, что у нее есть свои недостатки. Наш дом совсем изменился. Энн согрела его и словно внесла в дом солнышко.

Марилла увидела в глазах миссис Рейчел явное неодобрение и поняла, что сказала больше, чем намеревалась.

– Вы взяли на себя большую ответственность, – мрачно проговорила гостья. – Тем более что у вас нет опыта обращения с детьми. Вы ничего толком не знаете ни о ней, ни о ее склонностях. Кто знает, что вырастет из такого ребенка? Я не хочу пугать вас, Марилла.

– Я не из пугливых, – сухо ответила Марилла. – Когда я что-то начинаю, то довожу дело до конца. Наверное, вы хотите увидеть Энн? Сейчас я ее позову.

Энн сразу же прибежала. Лицо ее восторженно светилось после прогулки в саду. Смутившись от присутствия в доме постороннего человека, она нерешительно застыла у порога. Вид у нее был весьма невзрачный – из-под короткого, тесного, приютского платьица неприглядно торчали худые, казавшиеся чересчур длинными ноги. Веснушки никогда в таком количестве раньше не высыпали у нее на лице и были заметнее обычного. Ветер растрепал на непокрытой голове волосы, которые прежде никогда не казались настолько рыжими.

– Да, тебя явно выбрали не из-за красоты, – категорично заявила миссис Рейчел. – Она была из числа тех милейших людей, которые гордятся тем, что всегда говорят в лицо правду, какой бы неприятной та не была. – Она просто кожа да кости. И еще страшненькая. Подойди ближе, девочка, дай на тебя посмотреть. Бог мой, она вся в веснушках! А волосы рыжие, как морковь! Говорю тебе, подойди ближе!

Говоря «подойди ближе» – миссис Рейчел не ожидала того, что случилось. Одним прыжком Энн преодолела кухню и встала с пылающим от гнева лицом перед миссис Рейчел. Губы девочки дрожали, худенькое тело била дрожь.

– Я вас ненавижу, – проговорила она сдавленным голосом и топнула ногой. – Как я вас ненавижу… ненавижу… – Девочка с каждым выкриком топала все сильнее. – Как вы смеете называть меня костлявой и некрасивой? И еще – веснушчатой и рыжей. Вы грубая, невоспитанная, бесчувственная женщина!

– Энн! – воскликнула Марилла в ужасе.

Но Энн продолжала бесстрашно смотреть в лицо миссис Рейчел, глаза ее пылали, руки сжаты в кулачки – вся она излучала страстное возмущение.

– Как вы смеете говорить обо мне такие вещи? – яростно вопрошала она. – Вам бы понравилось услышать такое о себе? Что вы толстая, неуклюжая и начисто лишенная воображения тетка? Если я оскорбила ваши чувства, знайте, мне до этого нет дела. Надеюсь, что оскорбила. До вас никто не делал мне так больно, даже муж миссис Томас, беспробудный пьяница. Этого я вам не прощу! Никогда! Никогда!

И Энн снова топнула ногой.

– Ну и характер! – воскликнула испуганная миссис Рейчел.

– Энн, иди в свою комнату и не выходи, пока я тебя не позову, – велела Марилла, с трудом обретая дар речи.

Обливаясь слезами, Энн бросилась к двери, захлопнув ее за собой с такой силой, что стоявшая на полках посуда сочувственно задребезжала. Вихрем промчавшись по коридору, она взлетела вверх по лестнице. Снизу было слышно, как дверь в ее комнату с грохотом захлопнулась.

– Да, вам не позавидуешь! Трудно воспитывать такую штучку! – проговорила миссис Рейчел с не поддающимся описанию величием.

Марилла открыла рот, не зная, с чего начать – с извинений или порицаний. Но то, что она произнесла, стало сюрпризом для нее самой:

– Вам не стоило так колко отзываться о ее внешности, Рейчел.

– Надеюсь, Марилла Катберт, вы не одобряете эту ужасную выходку, свидетельницей которой вы только что стали? – спросила возмущенная миссис Рейчел.

– Конечно, нет, – медленно произнесла Марилла. – Я не оправдываю Энн. Она была неучтивой, и я еще поговорю с ней об этом. Но нужно делать скидку, учитывая все обстоятельства. Ее никогда не учили хорошим манерам. А вы очень жестко вели с ней разговор, Рейчел.

Марилла не удержалась от этого упрека, в очередной раз удивившись самой себе. Миссис Рейчел встала с видом оскорбленного достоинства.

– Я вижу, Марилла, что теперь мне нужно тщательно следить за своими словами, ведь нежные чувства сирот, привезенных бог весть откуда, учитываются в первую очередь. Прошу, не волнуйтесь – я нисколько не обиделась. Мне просто очень жаль вас. Вы еще натерпитесь с этим ребенком. Последуйте моему совету (в чем я сомневаюсь, хотя я воспитала десять детей и двух схоронила) и сопроводите ваш «разговор» березовой плеткой. Это как раз то, что нужно для такого ребенка. Ее норов подстать огненным волосам. Ну, доброго вечера, Марилла. Надеюсь, вы будете, как прежде, заглядывать ко мне. Но от меня в ближайшее время визита не ждите – здесь могут наброситься с оскорблениями. Для меня это что-то новенькое.

После того как миссис Рейчел выплыла из дверей – если так можно сказать о тучной женщине, которая всегда ходила вперевалочку, Марилла, приняв очень серьезное выражение лица, направилась в комнату под крышей.

Поднимаясь по лестнице, Марилла не могла толком понять, как себя вести. Она очень переживала из-за случившегося. Особенно неприятен был тот факт, что Энн показала свой характер именно перед Рейчел Линд. Марилла упрекала себя за то, что ее больше заботит отношение соседки к досадной сцене, чем изъяны в воспитании Энн. Неясно также, какое наказание следует применить. Дружеское предложение использовать плетку (эффективность которой доказывал пример детей миссис Рейчел) не привлекал Мариллу. У нее в голове не укладывалось, как можно отхлестать ребенка. Нет, нужно отыскать другой способ наказания – Энн должна осознать чудовищность своего поступка.

Войдя в комнату, Марилла увидела, что Энн лежит на кровати лицом вниз и горько плачет. Девочка не сняла грязные ботинки, и они замызгали чистое покрывало.

– Энн, – мягко окликнула ее Марилла.

Никакой реакции.

– Энн, – уже строго обратилась она к девочке, – сейчас же встань с кровати и выслушай меня.

Энн неуклюже сползла с кровати и села рядом на стул. Она сидела прямая, как струна, – лицо опухло, слезы размазаны по щекам, глаза буравят пол.

– Ты показала себя во всей красе. Неужели не стыдно?

– У нее нет права называть меня рыжей уродиной, – с вызовом ответила Энн.

– А у тебя нет права впадать в такую ярость и дерзить взрослым. Мне было стыдно за тебя, Энн, очень стыдно. Я ждала, что ты будешь вести себя вежливо с миссис Линд, а ты меня опозорила. Не понимаю, за что ты так взъярилась на нее – ты ведь сама часто называешь себя рыжей и некрасивой.

– Это большая разница. Одно дело – говорить самой такие вещи, а другое – слышать, как посторонние люди так тебя называют, – проговорила, всхлипывая, Энн. – Ты знаешь, что так оно и есть, но надеешься, что другие этого не замечают. Вы, наверное, считаете, что у меня ужасный характер, но я просто не могла с собой совладать. Когда она произнесла эти грубые слова, кровь бросилась мне в голову и дыхание перехватило. Я уже не могла себя сдерживать…

– Да уж, показала ты себя в наилучшем свете. Представляю, что миссис Линд наговорит соседям, а, поверь мне, она не преминет это сделать.

– А какие чувства испытали бы вы, если б вас при всех назвали костлявой уродиной, – проговорила Энн со слезами в голосе.

Далекие воспоминания пробудились вдруг в душе Мариллы. Она была еще совсем маленькой девочкой, когда услышала, как одна из ее теток сказала другой: «Какая жалость, что малышка такая некрасивая». Боль от этих слов жила в Марилле до пятидесяти лет и только потом притупилась.

– Я не на стороне миссис Линд – ей нельзя было такое говорить, – сказала Марилла, смягчив тон. – Рейчел бывает очень несдержанная. И все-таки это не служит тебе оправданием. Она незнакомый тебе человек, пожилая и к тому же моя гостья – вот три причины, по которым тебе следовало бы проявить к ней уважение. Ты была грубой и дерзкой, и – тут Марилле пришла спасительная мысль насчет наказания – ты должна пойти к ней, извиниться за плохое поведение и попросить прощения.

– Ни за что, – упрямо, с мрачной решимостью проговорила Энн. – Придумайте мне любое другое наказание. Засадите в темное, сырое подземелье, полное змей и жаб, держите на хлебе и воде, и вы не услышите от меня ни слова жалобы. Но просить прощения у миссис Линд я не стану.

– У нас не заведено сажать людей в темные, сырые подземелья, – сухо произнесла Марилла, – тем более что в Эйвонли их трудно найти. А вот извиниться перед миссис Линд придется, и ты будешь сидеть в своей комнате до тех пор, пока не скажешь мне, что готова это сделать.

– Значит, я буду сидеть здесь вечно, – сказала Энн печально, – потому что у меня язык не повернется сказать миссис Линд, что я сожалею о моих словах. Как я смогу? Я нисколько об этом не жалею. Мне грустно, что я вас расстроила, но я рада, что все ей высказала. Это большое облегчение. Ведь не могу же я сказать, что сожалею, если это неправда? Даже представить такое не могу.

– Возможно, к утру у тебя воображение разыграется, – сказала Марилла, поднимаясь, чтобы уйти. – В твоем распоряжении ночь, чтобы подумать о своем поведении и образумиться. Ты говорила, что постараешься быть хорошей девочкой, если мы оставим тебя в Зеленых Крышах, но сегодня вечером в это верится с трудом.

Пустив парфянскую стрелу в мятущуюся душу Энн, Марилла вернулась на кухню. Ум ее был в беспокойстве, душа – в смятении. Она злилась на себя не меньше, чем на Энн, потому что всякий раз, когда она вспоминала растерянное лицо миссис Рейчел, на ее губах дрожала улыбка, и она с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

Глава 10

Энн приносит извинения

Вечером Марилла ни словом не обмолвилась Мэтью о случившемся. Но наутро, когда Энн продолжала упорствовать, отказываясь приносить извинения, ей пришлось объяснить Мэтью, почему девочка не вышла к столу. Марилла в подробностях рассказала, как было дело, стараясь донести до брата всю чудовищность проступка Энн.

– Я рад, что Рейчел Линд дали от ворот поворот. Назойливая старая сплетница, – такова была одобрительная реакция Мэтью.

– Ты меня удивляешь, Мэтью Катберт. Поведение Энн перешло все границы, и все-таки ты принимаешь ее сторону. Может, хочешь сказать, что ее и наказывать не надо?

– Ну… не совсем так, – заерзал Мэтью. – Немного наказать можно. Только не переусердствуй, Марилла. Не забывай – ее некому было воспитывать. Ты ведь дашь ей чего-нибудь поесть?

– Неужели я заставлю девочку голодать, чтобы добиться хорошего поведения? – возмутилась Марилла. – Энн будет регулярно получать еду – я сама буду ей относить. Но пока она не извинится перед миссис Линд – из комнаты выйдет. Так и знай, Мэтью.

Завтрак, обед и ужин прошли в полном молчании – Энн не сдавалась. Марилла каждый раз относила наверх поднос со всякой снедью и приносила потом назад почти полным. После ужина Мэтью заволновался. Неужели Энн ничего не ест?

Когда Марилла пошла вечером загонять коров, Мэтью, улучив момент, тихо, как грабитель, прошмыгнул в дом и бесшумно поднялся по лестнице. Обычно Мэтью перемещался в пространстве между кухней, коридором и комнатой, где он спал. Редко, когда на чай приходил священник, он робко проскальзывал в гостиную. А наверх поднялся лишь однажды, когда помогал Марилле клеить обои в гостевой комнате. С тех пор минуло четыре года. Пройдя на цыпочках по коридору, Мэтью остановился перед комнатой под крышей, и прошло несколько минут, прежде чем он решился тихонько постучать, а потом приоткрыть дверь и заглянуть внутрь.

Энн сидела у окна на желтом стуле и печально смотрела на раскинувшийся внизу сад. Она выглядела такой маленькой и несчастной, что у Мэтью к горлу подкатил ком. Он тихо прикрыл за собой дверь и на цыпочках подошел к девочке.

– Энн, – прошептал он, словно боялся, что их подслушивают. – Как ты, Энн?

Энн слабо улыбнулась.

– Ничего. Фантазии помогают скоротать время. Конечно, мне одиноко, но со временем, надеюсь, привыкну.

Представив себе долгие годы заточения, Энн храбро улыбнулась.

Мэтью вспомнил, что надо торопиться сказать, что хотел, пока не вернулась Марилла.

– Послушай, Энн, может, сделаешь, что просят, и покончим с этим? – прошептал он. – Все равно рано или поздно придется уступить – Марилла на редкость упрямая женщина, от нее не отвертишься. Прошу тебя – пойди ей навстречу, и все уладится.

– Выходит, мне надо принести извинения миссис Линд?

– Вот именно. Принести извинения – и не больше, – с готовностью подтвердил Мэтью. – Уладить это дело, так сказать. Как раз это я и хотел сказать.

– Ради вас, я готова согласиться, – задумчиво проговорила Энн. – Будет правдой сказать, что я сожалею о случившемся, потому что так оно и есть. Но вчера все было по-другому. Я просто голову потеряла от бешенства, и это продолжалось всю ночь. Это мне известно наверняка – я три раза просыпалась, и каждый раз меня охватывала ярость. Но утром я успокоилась. Злость отхлынула, я только чувствовала себя опустошенной. Мне стало очень стыдно. Однако я гнала от себя мысль об извинении перед миссис Линд. Это казалось мне унизительным. И решила – лучше останусь здесь навсегда, чем пойду на примирение. Но для вас я это сделаю, если хотите…

– Конечно же, хочу. Без тебя внизу ужасно одиноко. Сделай это, признай свою вину – будь хорошей девочкой.

– Хорошо, – покорно согласилась Энн. – Когда Марилла придет, я скажу ей, что раскаиваюсь.

– Правильно, Энн. Это очень правильно. Только не говори Марилле о нашем разговоре. Она решит, что я влезаю не в свое дело, а я обещал держаться в стороне.

– Буду держать язык за зубами, – торжественно обещала Энн. – Не понимаю, почему так говорят. Язык и так за зубами.

Но Мэтью уже скрылся, боясь, как бы она не передумала. Он поспешил уйти в самый дальний конец пастбища, чтобы Марилла не заподозрила, что он поднимался наверх. А Марилла, придя домой, была приятно удивлена, услышав жалобный голосок зовущий ее сверху.

– Что там еще? – спросила она из коридора.

– Я признаю, что была не права, и готова извиниться перед миссис Линд.

– Очень хорошо. – Марилла постаралась скрыть облегчение, услышав эти слова. Она не представляла, как бы себя вела, если б Энн не пошла на попятную. – После дойки сразу отправимся к ней.

Марилла подоила коров, и они двинулись к дому миссис Линд; одна шла торжествующая, с гордо поднятой головой, другая – понурая и удрученная. Но на полпути Энн, будто по волшебству, неожиданно повеселела. Плечи ее расправились, походка стала легкой, глаза устремились на закатное небо, во всем ее облике ощущалось еле сдерживаемое возбуждение. Марилла с опаской отнеслась к такому перерождению. Энн не выглядела кроткой, полной раскаяния девочкой, какой ей следовало предстать перед обиженной миссис Линд.

– О чем ты задумалась, Энн? – строго спросила она.

– О том, что мне нужно сказать миссис Линд, – задумчиво ответила Энн.

Ответ был обнадеживающим, во всяком случае таким казался. Но Марилла не могла избавиться от мысли, что в задуманном наказании что-то идет не так. Энн не могла выглядеть такой восторженной и сияющей.

Но она оставалась именно такой, пока не предстала перед очами миссис Линд, которая сидела с вязанием у кухонного окна. Здесь радость исчезла с ее лица, сменившись выражением скорбного раскаяния.

Не сказав ни слова, Энн неожиданно рухнула на колени перед изумленной миссис Рейчел и умоляюще простерла к ней руки.

– О, миссис Линд, я так раскаиваюсь, – произнесла она дрожащим голосом. – У меня нет слов, чтобы выразить всю глубину моего раскаяния, их не найдешь ни в одном словаре. Вам придется самой это домыслить. Я ужасно себя повела по отношению к вам и опозорила дорогих Мариллу и Мэтью, позволивших мне остаться в Зеленых Крышах, хоть я и не мальчик. Я испорченная и неблагодарная девочка, заслуживающая строгого наказания и изгнания из общества достойных людей. Как я могла впасть в гнев – ведь вы сказали чистую правду? Каждое ваше слово было справедливым. У меня действительно рыжие волосы, я костлявая, уродливая и вся в веснушках. Я тоже сказала вам правду, но я не должна была ее говорить. О, миссис Линд, пожалуйста, простите меня. Если вы этого не сделаете, я буду скорбеть всю жизнь. Вы ведь простите бедную сиротку, пусть и со скверным характером? Уверена, что простите. Скажите, что это так, миссис Линд.

Энн сложила руки и склонила голосу в ожидании приговора.

Сомнений не было – речь была пронизана искренностью. И Марилла, и миссис Линд это почувствовали. Но что-то подсказывало Марилле, что Энн упивается признанием своей ничтожности и наслаждается тщательной продуманностью такого самоуничижения. В чем тогда смысл придуманного Мариллой наказания, которым она гордилась? Энн превратила его в удовольствие.

Простодушная миссис Линд, не обладающая проницательностью, ничего не заметила. Она считала, что Энн чистосердечно признает свою вину и приносит извинения, и ее, не лишенное доброты, сердце растаяло.

– Встань же, дитя мое, – сердечно произнесла она. – Конечно, я тебя прощаю. Я сама была слишком резка с тобой. Но такой уж я прямолинейный человек. Ты просто не должна на меня обижаться. Твои волосы действительно ярко-рыжие, но я знала одну девочку – мою школьную подругу, кстати, – чьи волосы были того же цветы, что и у тебя, но с возрастом они потемнели и приобрели красивый каштановый оттенок. И я нисколько не удивлюсь, если с тобой произойдет то же самое.

– О, миссис Линд! – Энн глубоко вздохнула и поднялась на ноги. – Вы подарили мне надежду. Я буду всегда считать вас моей благодетельницей. Я готова все вынести – только бы знать, что в будущем мои волосы будут приятного каштанового цвета. Насколько проще быть хорошей, если у тебя красивые каштановые волосы, правда? Скажите, можно мне, пока вы разговариваете с Мариллой, посидеть у вас в саду на скамейке под яблоней? Там мечты будут рождаться сами собой!

– Конечно, дитя. Беги! И, если хочешь, можешь собрать букет нарциссов в дальнем углу сада.

Как только дверь за Энн закрылась, миссис Линд поднялась, чтобы зажечь лампу.

– Да, она действительно необычный ребенок. Сядь лучше на этот стул, Марилла, – он удобнее. А тот я держу для наемных рабочих. Странная девочка, но есть в ней что-то притягательное. Теперь меня не удивляет, что вы с Мэтью решили ее оставить. Я не осуждаю вас. Она может вырасти хорошей девочкой. Конечно, выражается она довольно странно… немного возбужденно, что ли, но это пройдет – теперь она будет жить среди воспитанных людей. Еще эта вспыльчивость… Утешает то, что вспыльчивые люди быстро остывают и не бывают хитрыми или коварными. Храни Господь от хитрых детей. Так что, Марилла, девочка мне скорее понравилась.

Когда Марилла собралась домой, Энн вышла из ароматных сумерек сада с букетом белых нарциссов в руках.

– Я хорошо извинилась, правда? – гордо сообщила она. – Я решила, раз уж на то пошло, сделаю это по высшему классу.

– Да, ты все сделала правильно, – ответила Марилла.

Она сердилась на себя за то, что при воспоминании об этом извинении ей хотелось рассмеяться. Казалось, следовало бы отругать Энн за хитрость, но это будет смешно выглядеть! Марилла успокоила свою совесть тем, что строго сказала:

– Надеюсь, тебе больше не придется прибегать к извинениям. Надо учиться контролировать себя, Энн.

– Это было бы нетрудно, если б люди не обсуждали мою внешность, – сказала Энн со вздохом. – Остальное меня не так беспокоит, но от разговоров о цвете моих волос я просто устала и сразу начинаю кипятиться. Как вы думаете, со временем мои волосы действительно станут красивого каштанового цвета?

– Ты слишком много внимания уделяешь своей внешности, Энн. Боюсь, ты очень тщеславная девочка.

– Как я могу быть тщеславной, зная, что я некрасивая? – запротестовала Энн. – Я люблю все красивое, поэтому ненавижу смотреться в зеркало и видеть уродливое отражение. Мне становится очень грустно – так всегда бывает, когда я смотрю на безобразную вещь. Ее всегда жалко.

– Тот хорош, кто для дела гож, – процитировала Марилла пословицу.

– Мне такое уже говорили, но у меня есть некоторые сомнения, – скептически заметила Энн, нюхая нарциссы. – Как сладко пахнут эти цветы! Как мило, что миссис Линд разрешила их собрать. У меня не осталось к миссис Линд никаких недобрых чувств. Когда тебя прощают, на душе становится легко, не так ли? Как ярко сегодня светят звезды! Если представить, что на звездах живут люди, какую вы выберете? Я – вон ту, яркую и большую, прямо над темным холмом.

– Энн, помолчи, – попросила Марилла, уставшая следить за скачками мыслей Энн.

Девочка замолчала и хранила молчание, пока они не свернули на тропу, ведущую к дому. Их лица обвевал легкий ветерок, напоенный пряным ароматом мокрых от росы папоротников. Вдали в сумраке деревьев весело светилось окно кухни в Зеленых Крышах. Энн вдруг прижалась к Марилле, и ее ручонка скользнула в жесткую ладонь женщины.

– Как приятно знать, что ты возвращаешься в свой дом, – сказала она. – Я уже полюбила Зеленые Крыши, полюбила так, как прежде не любила ни одно место. Нигде я не чувствовала себя дома. О, Марилла, я так счастлива! Я могла бы начать молиться прямо сейчас, и мне не было бы трудно.

От ощущения маленькой руки в ладони сердце Мариллы наполнило приятное тепло – чувство материнства, которого ей, возможно, в жизни не хватало. Это непривычное и сладостное чувство ее испугало. Она постаралась вернуть себя в прежнее состояние, прибегнув к привычной морали.

– Если будешь хорошей девочкой, Энн, то всегда будешь счастлива. И тебе не будет трудно читать молитвы.

– Читать молитвы не то же самое, что молиться, – раздумчиво сказала Энн. – Я собираюсь вообразить себя ветром, колышущим верхушки деревьев, а устав, спущусь и нежно пробегусь по папоротникам, потом полечу в сад миссис Линд и заставлю цветы танцевать, а потом, промчавшись над клеверным полем, окажусь у Озера Мерцающих Вод, где от моего дыхания по воде пойдет рябь из искрящихся легких волн. Про ветер много чего можно вообразить. Поэтому я лучше сейчас помолчу.

– Слава Богу! – благочестиво подытожила Марилла.

Глава 11

Энн делится впечатлениями от воскресной школы

– Ну как, нравится тебе? – спросила Марилла.

Энн стояла в своей комнате и мрачно взирала на три новых платья, разложенных на кровати. Одно было из ситца табачного цвета, который Марилла купила прошлым летом у торговца, соблазнившись его видимой практичностью; другое – из сатина в черно-белую клетку – эту ткань она приобрела зимой в магазине уцененных товаров; и наконец третье – из грубой ткани уродливого синего оттенка, купленной на этой неделе в Кармоди.

Платья Марилла сшила сама, и все они выглядели как близнецы – простые юбки плотно прилегали к лифу, рукава были самой обычной кройки.