Долгие версты Сибири

Посвящается памяти моего отца, сибиряка Александра Андреевича Овсянникова

Вместо эпиграфа:

Начиная писать эту книгу, подумал, что чужие книги почти не читают. Все хотят читать свои. Я тоже…

Глава 1. Москва мятежная

– Поспешай, воровское семя, охальники! Нагрешили супротив Государя нашего православного. Тепереча шибче шевели лаптями! Не в цепях да колодах, поди! Эдак до ночи на постой не станем, – ворчал пожилой бородатый конвоир, пихая прикладом ружья отстающих ссыльных.

– Не замай мя, божедурье! Бабу своя погоняй да на лавку ложь аль к ейной жопе леписи. Мы со тобой, чай, не венчаны.

На шум перебранки приблизился старший охраны, нарочный посыльщик, и громко молвил своё веское слово:

– Сызнова, Ивашка Суря, бузишь! За оное воздастся тебе, пустобрёх! Вот ужо надену в Купавне колодки – иначе, тварь сатанинская, заворкуешь!

Колонна бредущих по дороге растянулась. Шедший впереди стрелец Михаил Нашивошник почти не слышал и не вникал в свару. Запомнилась только странная кличка «Суря». Думал лишь об одном…

По нахоженной Владимирке после изнуряющей дневной жары брела под конвоем небольшая партии ссыльных. По их сутулым и потным спинам гуляли отсветы позднего заката, не то зарева от догоравших московских пожаров. Каждый ряд ссыльных соединялся железным прутом, который снимали на время кормёжки и сна.

Тракт выбирался из густых лесов и перелесков, почти не дававших прохлады. Дневная жара проникала всюду. Истомно и душно было в лесу. Лишь под вечер дышалось немного легче.

В московской суматохе сразу после бунта не смогли быстро, но основательно снарядить партию ссыльных. Многие проблемы придётся решать по пути в далёкую Сибирь. Для ускорения продвижения ссыльного обоза обеспечат его телегами и лошадьми в большом и богатом селе Купавна.

Скоро Старая Владимирская дорога войдёт в Купавну. Усталым путникам было не до новой деревянной церкви Святой Троицы и прочих пейзажно-архитектурных красот. По соседству в большой арестантской избе их ждал скупой ужин и короткий ночлег. Поели солёную рыба из щедрого Бисерова озера с квашенной капустой. Старший конвойный расплатился кормовыми деньгами. До пересыльного пункта во Владимире путь ещё очень долгий.

Короткая летняя ночь быстро сморила арестантов и их конвой. Смердящую гнилой соломой и густым потным запахом избу наполнил многоголосый с почти соловьиными трелями мужицкий храп.

Мишка Нашивошник не спал. Тихо, как бы по нужде, поднялся, прошмыгнул мимо дремавшего охранника в опустевший двор. Не спал и недавний смутьян Ивашка Суря. Одели ему на шею обещанные деревянные колодки, а в них скоро не уснёшь. Он мог лишь провожать глазами другого ссыльного, догадываться и сильно завидовать.

Во дворе за крепкими дубовыми воротами слышны шаги и говор ночных караульных. Мишка отогнул подгнившую доску в высоком заборе подальше от ворот, протиснулся к заросшим крапивой и лопухами огородам. Таясь и крадучись, пока было темно и безлюдно направился в сторону погасшего заката, обратно к матушке-Москве.

Шёл ночами, сторонясь оживлённого тракта, отдыхал днём на берегах мелких речушек. Не быстро, но добрался до города. В душном летнем зное редкий порыв южного ветра донёс тухлый запах от Сукина болота. Дальше шёл, избегая людных мест. Миновал новую немецкую слободу, которая станет зваться Лефортово. Там уже жили зажиточные иноземцы, вытесненные из православного центра города.

Проходя с опаской окраины города, добрёл до деревни Марьино, Марьинской слободы за недавно возникшим Камер-Коллежским валом. Это место имело нехорошую славу. На развилке больших дорог давно шалили мариинцы. Грабили проезжий люд, прячась в густых Марьиных рощах.

В это смутное время грабители вместе с другими смутьянами поджигали и грабили хоромы ненавистных бояр. Собирались, когда поуспокоится, справить новые лавки на Торгу у Лобного места для сбыта богатой добычи. Потому стало здесь безопаснее. Уже недалеко было до дома, до ставшего родным села Бутырки.

Давно ли забрали оттуда? Но сильно тянуло душу и тело к пригожей жене Авдотье и чадам своим. Жили давно, нажили троих детишек. Но не наскучили друг другу – так полагал стрелец Михаил Петров сын Нашивошник.

Проживал он с семьёй за границей тогдашней Москвы, в прилегавшей к ней Бутырской слободе. Он и другие стрелецкие семьи вели крепкие хозяйства с хорошими огородами, выпасами и сенокосом для скота.

Смеркалось. Жизнь в слободе затихла, разбрелась по избам. Никого не встретив, Михаил миновал пахнущую свежим срубом деревянную церковь Рождества Богородицы, пересёк почти пустую Дмитровку. Лишь редкие крестьянские телеги, спеша загодя к московским базарам и Охотному ряду, везли к утренней торговле свою немудрёную снедь.

Здесь, далеко от центра покойно, словно ничего не стряслось. А не прошло и двух недель, как в стольной Москве отшумел бурный «соляной бунт». Ещё дымились в центре города почти сгоревшие улицы. Кое-где возникали стихийные очаги новых поджогов. Многие мелкие речки и колодцы обезводились, не хватало воды даже для питья.

В Бутырской слободе запаха гари почти не было. Михаил благополучно добрался до своей избы. Молодая ещё жена, услыхав скрип калитки, выглянула из амбара и, оторопев от изумления или ещё чего, увидела пропавшего и нежданного мужа:

– Мишка! Господи Исусе! Ужо не чаяли тебя узрети. Откель сам?

– Убёг…

– Батюшки! Царица небесная! Заходь шибче во избу, облобызай чад – почивают, поди – а со завтрева поутру хорониси во бане!

Затворяя за мужем дверь, Авдотья заметила, что от сеновала в амбаре к калитке мелькнула тень, и немного успокоилась.

Опасения за нежданного мужа были не напрасны. О побеге стало известно. За домом поглядывали. В дом беглого ссыльного могли нагрянуть верные царю стрельцы. Пришлось несколько дней отсиживаться в бане, а когда темнело, уходить в избу. Но это не спасло. Поглядывали и углядели…

Что же было до описанных приключений стрельца Михаила Нашивошника? Что так круто изменило его жизнь? Но прежде сделаем небольшое отступление.

Русские люди строго повинуются своим господам, верно стоят за них. Живя в рабстве и под жестоким гнетом, любили господ своих. Но если гнет переходил меру, в них возбуждалось опасное восстание. Когда однажды вышли из терпения и возмутились, не легко бывает усмирить их. Пренебрегая всеми опасностями, они становятся способны на насилие и жестокость. Делаются совершенно безумными людьми.

В 1648 году случилось одно из крупнейших городских восстаний периода царства Алексея Михайловича – «соляной бунт». Причиной стали рост налогового бремени и повышение цен на соль в несколько раз. В восстании принимали участие посадские люди, городские ремесленники, стрельцы. Они разоряли боярские дворы, устраивали поджоги. Несколько царских сановников было убито разъярённой толпой

Охрана грубо разогнала людей. Самых настойчивых отправляла в застенок. Некоторые стрельцы решительно отказывались разгонять недовольных. Правительство пыталось задобрить восставших, раздавая деньги, угощая водкою и мёдом. Но результат, если и был, то пока хмель не пройдёт.

Восстание было сурово подавлено, а наиболее активные участники арестованы и сосланы в Сибирь. Стрельцов ссылали в службу в Казань и многие сибирские города и остроги, иногда вместе с семьей.

Большая часть стрельцов продолжала верно служить царю-батюшке и активно участвовать в подавлении бунта. Михаил Нашивошник и некоторые его товарищи были возмущены жестокой расправой с восставшими. И это не скрылось от зорких глаз их противников. Самых активных участников бунта сразу казнили. Других, включая Нашивошника, схватили и без следствия и суда отправили в далёкую сибирскую ссылку.

После побега нашего героя с ссыльного этапа, за его домом приглядывали. Углядели странные явления в Михайловом дворе, частые хождения его жены в баню с кулями провизии. Однажды в сумерках особо любознательный сосед, якобы, видел подозрительную мужскую фигуру, крадущуюся из бани к избе. Об этом было доложено кому следует, и в дом Михаила нагрянули непрошенные гости.

Михаила второй раз схватили и сразу отправили в Константино-Еленинскую башню Кремля, которую в народе называли «пытошной». Здесь в нижнем ярусе содержались арестованные. Разбойный Приказ находился в той же башне и с трудом справлялся с большой нагрузкой. Дожидаться своей очереди Михаилу пришлось не одну неделю.

Но настало время, когда его начали водить на допросы, долгие и частые. Многих допрашивали с особым пристрастием. Использовали полезные для этого дела приспособления (кнут, дыба, иглы под ногти). Досталось и Михаилу, но было терпимо. Страшных пыток применять не стали – он не упирался. То немногое, что знал, рассказывал. Дознавались о сообщниках и подробностях побега для наказания виновных.

– Пошто, дьяк, терзати жаждешь? Чево ведал, сказывал. Не со зла к царю-батюшке супротивничал, токмо по жалости к невинно страждущим. А де убёг – по бабе да чадам грезил. Невмочь было. Да нынче такоже мочи нет. Смертию казнить либо миловать – воля Божья! Ждать невтерпёж…

– Сучье ты вымя! Казнить аль нет – не тебе ведать! Да бабу со чадами, коль потребно будет, со тобою заедино!

Шёл месяц за месяцем. Самых несговорчивых сажали в «щель» —. узкий коридор в стене Кремля – с заклёпанными устами, которые расклёпывались на допросах. Там не встать, не сесть, не повернуться. Больше суток не выдерживали, многие сходили с ума. Нарабатывался полезный опыт, который потом использовался не один век.

Михаил на допросах держался покорно выпавшей ему доли. Ничего не скрывал. Да скрывать было нечего. Сообщников не было. Попал под горячую руку, как многие другие стрельцы. Дознавальщики, после многих допросов это поняли и смягчились к нему.

Загадка русской души – уживаются в ней порой жестокость и христианское сострадание. Чего больше? Часто от должности зависит. Бывают и врождённые склонности.

– Бога да царя нашего чтишь да бабу жалеешь, да чадолюбив – похвально сие. Чай, не супротив царя, Богом данного, злонамеренность держал. Супротив слуг его подлых да бояр коварных. Сами ихний гнёт несём.

Такую крамольную речь повёл тихим голосом дьяк Разбойного Приказа. Решил он по возможности смягчить приговор Нашивошнику. Взвесив все его грехи, милостиво решил не казнить, а повторно направить в ссылку под более строгим присмотром.

Дело тянулось аж до конца ноября – бюрократия на Руси всегда было неповоротлива. Решено было с женой и тремя детьми сослать его в Тобольск. Не в самую дальнюю ссылку – не на Енисей или Лену.

Начальник Тобольского «стола» был новым человеком в Сибирском Приказе. Не втянулся ещё в курс ссыльных дел. Сперва в отношении Нашивошника был дан им такой наказ: «…ехать… нигде не мешкая, и вести ево скована и беречь накрепко, чтоб тот колодник над собою какова дурна не учинил и с дороги, и с стану не ушол…»

Близилась зима, и семью Михаила с другими ссыльными должны были везли в телегах или санях. Постоянный ссыльный Тракт ещё не оформился, не обустроился. До зимы – рукой подать. Нести охрану надлежало стрельцам Ссыльного и Разбойного приказов. И тут разгорелась межведомственная свара. Стрельцы Разбойного приказа возмущались:

– Разбойный Приказ аж на сто годов старшее Сибирскава. Сей нам не указ. Сами следствие чиним да приговор вершим. Поди, не первую партию по этапам водим.

Страсти разгорелись:

– Не окаянные мы фетюки да Богом прокляты! – шумели бывалые в подобных «экспедициях» стрельцы. – К зимовищу во Самару не поспеем. Ссыльных уморим да сами сгинем!

До Волги и сплава до Самары, где обычно зимовали партии ссыльных, добраться до морозов в короткие дни поздней осени не было никакой возможности. Построенная в том году крепость Синбирск – ближайшая от Москвы на Волге – была ещё неспособна принять и отправить дальше ссыльный обоз. Довести «пассажиров» живыми и самим остаться в здравии практически невозможно. После долгих препирательств решили отложить ссылку до весны, после весенней распутицы.

Ссылка до Тобольска была в «места, не столь отдалённые», в отличие от дальних мест Сибири. Без налаженного тракта надеялись на авось и благоприятные обстоятельства.

Глава 2. От Москвы и до окраин

Готовили обоз к отъезду, снаряжали основательно. Отправляли ссыльных в телегах. Учитывая сложность пути и охранения, их количество было не велико – около 20, половина которых была с семьями.

К Михаилу Нашивошнику за его прошлый побег полагалось особое внимание. К семьям ссыльных бывало более мягкое отношение. Один из охранников как-то сказал Нашивошнику:

– Ти, Мишка, вор да огуряла! Государю нашему вражина. Однакож чада за грехи твои ответа не несут.

Бывшая тогда поблизости жена Авдотья добавила:

– Мужнины бабы ответа такоже не несут.

Среди охранников-стрельцов были знакомые Михаила. Они старались потом делать ему и другим ссыльным стрельцам кой-какие послабления. На ноги будут надеты обычные кандалы. Они позволят относительно свободно передвигаться на стоянках. У нас, как известно, строгость законов компенсируется не обязательным их исполнением.

Выехали из Москвы ранним весенним утром, как рассвело. Зелень лесов была нежна. Солнце не жаркое. Воздух свеж. Начальная часть пути в направлении Владимира была уже известна Михаилу Нашивошнику. Теперь её преодолели гораздо быстрее, нигде не задерживаясь.

После памятной ему Купавны короткую остановку сделали только в Покрове. Дали передышку лошадям и попользовались щедрыми съестными дарами мужского монастыря Антониевой пустыни. Медлить было нельзя, чтобы успеть к ночи добраться до Владимира.

Темнело, когда миновали владимирские Золотые Ворота. Мимо Спасского Златовратского монастыря въехали в большой по тем временам старинный город. Сразу направились к Крепости. От неё кроме названия да ворот с останками стен детинца ничего крепостного не оставалось.

Михаил в густеющих сумерках успел заметить Рождественский монастырь и величественные Успенский с Дмитриевским соборы. Между ними лепилась местная администрация. По другую сторону Большой улицы угадывались избы служилых людей и строения монастырских дворов. Большие посады Владимира, со множеством деревянных и каменных церквей отсюда были почти не видны.

Нашли предоставленный обозу пустующий двор с несколькими избами. К остывающему ужину – скромным «дарам» администрации – очень пригодились гостинцы монастырского Покрова. Кучно разместились на ночь. Пассажиры обоза с его караулом, сморённые длинной дорогой, готовились ко сну.

– Агафья, люба моя! – сказал Михаил жене – На мя не серчай! Бог не оставит. Тебя да чад наших, сколь мочи будет, сберегу. Мужнин да отеческий долг довершу. Терпи да воздастси!

Агафья не ответила. Молча ушла в свой угол избы.

Утром в обратном порядке – побудка, прогулка по нужде в дальних углах огороженного двора, жидкая каша на завтрак, быстрые сборы и в путь. С ночи зарядил по-весеннему ещё холодный дождь.

«Всякий дождишка трудящему человеку отдышка». Но тут эта поговорка была совсем не к месту. Укрылись, кому, чем бог послал. Выезжали из Владимира крутой нисходящей улицей на Летний перевоз через Клязьму.

Заливные луга перед рекой ярко зеленели умытые дождём. Плавучий деревянный мост смыло весенним паводком. Новый, к счастью, недавно смогли навести. Переправились и двинулись дальше.

До Мурома ближе, чем от Москвы до Владимира, но мокрая, местами раскисшая дорога не располагала к быстрой езде. По сторонам тянулись бесконечные густые смешанные леса, дубравы, луга и поля. Деревень было мало. Большие остановки не предвиделись. Под конец дня дождь стих и кончился. Ехать стало веселее.

Переправа через разлившуюся по весне Оку была организована на большом плоту – перевозе. В несколько заходов-заплывов до темна с трудом управились.

Промокшие и замёрзшие после холодного и сырого дня ссыльные и охрана не чаяли поскорее устроиться на ночь.

Вечером перед ночлегом Авдотья, жена Михаила, встретив во дворе мужа, не спешила к нему с жаркими объятьями.

– Ирод ти, Мишка, страмец окаянный! Креста на тебе нет! Но кой ляд давеча убёг да нынче при себе ведёшь? Уморишь мя со чадами. Доведёшь до греха. До завтрева уйду почивати к старшому стражу Федоту. Он ужо на мя глаз положил. Пригожа ему. В охранной избе теплее да сытнее. Ты ужо не взыщи.

– Бог тебе судья! Токмо чада сберегай… – смог ответить Михаил и крестясь пошёл прочь. Они впредь старались не встречаться. Лишь Михаил иногда навещал детей. Делился с ними гостинцами после щедрых подаяний.

Муром раскинулся по высокому берегу Оки. Показался светлым и просторным. Церкви и монастыри делали его нарядным Во многих местах дымили трубы изб – бабы варили обед. День обещал быть солнечным. Потеплело.

Дубовая крепость, где размещался обоз, оказалась на насыпной горе левого берега Оки. После вчерашнего прохладного и сырого дня в разных концах обоза слышался хриплый, затяжной кашель. Но лечиться было нечем. Сушиться и обогреваться тоже. Их избы не топились. Арестантская пища не сулила крепкого здоровья.

Предстоял долгий, но почти прямой путь до Казани через небольшие в большинстве поселения. Расстояние было приличное, дороги неважные. Ближайшим большом городком был Арзамас. До него добрались к вечеру.

Весна поворачивалась на лето, становилось теплее. На обширных вокруг полях взошли зерновые. Лето начиналось тёплое, но не сухое. Урожай должен быть неплохим.

До темна обозникам удалось увидеть уже не малый по тому времени город. На холме стоял большой деревянный Кремль. В нем высился тоже деревянный соборный храм Воскресения Христова. Совсем недавно был построен кирпичный Спасо-Преображенский собор.

В Кремле нашлось место для просторного размещения ссыльных и охраны. Ночевали в кишащих блохами, тараканами и клопами избах. После обильной на сей раз еды на мелочи уже не обращали внимания – привыкли. Спать, спать, спать!

Следующая большая остановка в деревне Сергач. До неё целый день пути, поэтому выехали рано. В Сергаче удалось устроиться в большом крестьянском дворе. Он был недавно очищен под хозяйственные нужды растущего селения. Двор во владениях боярина Бориса Морозова – виновника соляного бунта. Тот был во временной опале царя и двор пустовал. Ограда не была надёжной, как в острогах и крепостях, потому пришлось усилить ночную охрану.

Дальше крупных селений не предвиделось. Ехали меньшими этапами и медленнее, поскольку дороги оставляли желать много лучшего. В мелких селениях менять лошадей стало сложнее. На покупку овса лошадям денег пока хватало, да и свежая травка зеленела вовсю. А вот сменить уставших лошадей удавалось не всегда. Приходилось делать вынужденные днёвки. Грелись и сушились у костров.

Ночевать приходилось, как придётся – где помогали угрозы от центральной власти, где быстро скудеющая подорожная казна. В старом селении Атищево не сговорились с местными чувашами. Пришлось ночевать в чистом поле в телегах. Охранники почти не спали, сменяясь в ночных караулах. Не мог уснуть и Михаил. Думал о судьбе своей горемычной. Где сейчас так любимая прежде Авдотья? В каких кустах с Федотом кувыркается?

Рядом тоже не спал пожилой ссыльный стрелец Степан Каляда. Был он крепкий, жилистый. С ним сослали сына его Дмитрия, юного совсем. Лишь недавно, по стопам отца определился он в стрельцы. Вместе с отцом защищал бунтовщиков в Москве и с ним же вместе был сослан. Промок и застудился он по дороге в Муром. Теперь лежал рядом с отцом в холодном поту и ознобе.

– Пошто ворошитеси? Поди, сбечь удумали? – раздался строгий голос охранника. – Вот ужо я вам!

– Сын мой хворый покоитца. Водой студёной чело мочу. Куды ж сбёгну? При себе не захватишь. Без мя тут вовсе сгинет, – отвечал Степан. – Карауль, оставь сумления!

В другой чувашской деревне пришлось стрелецкой силой принудить дать обозу ночлег. Лишь в татарском селении Нурлаты сговорились. Сказалась близость Казани и усиление русского влияния в этих краях. Оттуда и до Волги недалеко.

К концу дня – на великой русской реке. С западной стороны волжских далей пылал необычно яркий закат. Над водой без устали кричали чайки. Долго сворачивали обоз и продавали по дешёвке лошадей с телегами. Темнело, когда на двух больших дощаниках переправились через Волгу. В сумерках разгрузились и под самую ночь вошли в Казань. Кратчайший путь до этого большого волжского города оказался не самым близким.

В темноте удалось быстро, почти без ужина устроиться в острожке большого каменного Кремля. Неподалёку был главный храм города – тоже каменный Благовещенский собор. Когда переправлялись через Волгу, в последних отсветах заката видели за рекой Казанка на высокой горе женский Зилантов монастырь.

На ночлеге в Казани Авдотья не в первый раз проникла в охранную избу. Дальше всё, как обычно, с главным охранником Федотом. После известных в таких случаях действий, уставшую с дороги Авдотью потянуло в сон. Задремав, она вдруг снова почувствовала на себе жадные мужицкие руки.

– Федот, прости Христа ради! Зело сморило мя со пути долгава. Дозволь почивати до утрева!

– Федот да не тот! Скоро ебутца белки, посему и ведутца мелки! – раздался над ней незнакомый голос, а за ним громкий хохот по охранной избе.

Мы не станем мусолить подробности той ночи с голодными по бабам мужиками. Лишь под утро с самыми первыми казанскими петухами смогла Авдотья добраться почти на карачках до общей ссыльной избы…

На другой день начнётся подготовка к долгому и трудному пути вверх по Каме. Охранную команду сменят на новую. Для старой команды прощальная ночь получилась славной.

В допетровские времена было официально разрешено выпускать преступников для сбора подаяний. Какого-либо «пропитания» арестантам, отправленным в ссылку, с собой почти не выдавалось. Вместо этого им разрешалось питаться за собственный счет или просить милостыню. Сердобольность русского человека общеизвестна, и с подаянием в городах до Урала проблем не было.

Вошли в Казань накануне почитавшегося там праздника Владимирской иконы Божьей Матери. Благодаря ей небесные силы вступились за Русскую землю. По дороге к Казани редко удавалось попользоваться подаяниями. Ссыльные были измучены и истощены трудной дорогой с частым хождением пешком из-за нехватки сменных лошадей. С отчаянной надеждой выжить ждали они возможность заняться попрошайничеством в богатой Казани.

С утра начались приготовления к дальнейшему водному пути. Ссыльных же повели к Благовещенскому собору, где начинались праздничные моления. Последними в колонне шли Михаил со Степаном.

– Ни коем разом не чаял, што христарадничать Бог направит, – ворчал Степан. – Кабы не чадо хворое, не сподобилси на оное. Кормити его надобно. Господи помози!

– Да я тож токмо чад моих ради, – отвечал Михаил.

Они присоединились к другим нищим на ступенях паперти и рядом с храмом. Стрельцы-охранники удобно разместилась поблизости для долгого ожидания конца службы. Со с трудом скрываемым интересом и периодически крестясь на храм божий, поглядывали они на стройные фигуры молодых монашек и ладных прихожанок.

Прослышав о прибытии партии ссыльных, прихожане щедро несли к храму пирожки, кулебяки, яйца и прочую домашнюю снедь. К середине дня было собрано немало подаяний, и ссыльные с охраной вернулись к обозу. Михаил понёс большую часть своих съестных трофеев к Авдотье с детьми.

Похудевшая от трудного пути Авдотья, с красными от бессонной ночи глазами кинулась в ноги Нашивошнику.

– Прости, Миша, за сие мя грешную, Христа ради! Бес попутал. Чад наших питати велика нужда есмь.

Ничего не ответил Михаил, обнял детей и ушёл к другим ссыльным, которые жадно поглощали казанские дары.

А тем временем завершилась смена охранной команды. Новые стрельцы начали быстро, но толково готовиться к долгому пути. Дело это было не простым. Решено было ограничиться одним дощаником. Там разместить семьи ссыльных и небольшой провиант. Остальные ссыльные и охрана должны идти пешком. Предусмотрен и подъём паруса при попутном ветре. Рассчитывали дойти по реке до Соли Камской к началу-середине августа.

Был выбран крупный, но относительно лёгкий «неводный» дощаник. Он мог вместить до 10 взрослых с небольшим грузом. Наняли ещё пару дощаников до начала бурлацкого подъёма по Каме.

С раннего утра погрузились и тронулись. Взяли самое необходимое: соль, крупу, сухари, большой котёл с треногой для готовки еды. Довольно скоро добрались до устья Камы и с попутным ветром к вечеру успели доплыть до уже большого русского села Чистое Поле.

Здесь в то время быстро развивался бурлацкий бизнес. Кама стала важнейшей водной артерией в сторону Сибири. По ней часто ходили купеческие челны и целые караваны, партии переселенцев. Пока понемногу, начали «сплавлять» куда подальше и ссыльный контингент.

Предстояло идти левым нахоженным берегом Камы. Быстро нашлась свободная команда бурлаков. Провиантом на первые дни запаслись у зажиточных крестьян. Отпустили лишние дощаники и подготовили всё необходимое для долгого пути.

– Откель сам будешь? – спросил Михаил не молодого уже бурлака.

– Вятские мы. – отвечал бурлацкий «шишка», бригадир – Издавна на отхожий промысел хаживал. Во Московь да Тверь. Такоже во Твери бурлачить стал. Нынче порешил чад да бабу при себе сюды сдвинути. Тута бурлаки, почитай, не бродяжки волжския. Не босяки пропоецы. Артель, однако…

– А коим боком тебе артельность люба? Чай, егда себе хозяин, вернее станет. Хошь туды, хошь сюды – живи по нраву. Токмо ежели сам не сдюжишь.

– Не сдюжишь – ясно-понятно. Однакоже не токмо во том ейная сила. Добрая артель воле вольной не препон. Поди, грабити да разбойничати артельно сподручнее – ухмыльнулся бурлак. – А коли тяжкое да долгое дело без крепкой артели не сладити. Нынче и старатели чаще к артели клонятца.

– Бурлацкое дело токмо летом бывает. Однакож и во зиму жить надобно, – продолжил Михаил. – Артель, чай, не пособит.

– Так да сяк делов хватат. Изба при себе. Зимою по камскому льду ямщицкей промысел справляю. В тайге промышляю тож, рыбалю. Сложа руки не сиживаю. На хлеб-соль завсегда разживуси. – И добавил с хитрой улыбкой – Да на бурлацкей достаток грех жалитьси.

Бурлак был прав. То, что художник Репин своей «бурлацкой» картиной заработал за три года, небольшая бурлацкая артель зарабатывала за два месяца. И труд у них был не особенно тяжёл, лямку тянули редко. Обычно они устраивали на судне барабан и подтягивались с помощью закреплённого впереди якоря.

Но затянулся их диалог. Заспешил бурлацкий бригадир. Дела по снаряжению для трудного пути ждать не могли.

Наняли две телеги для совсем слабых и больных ссыльных, для самых малых детишек. Утром, не задерживаясь, двинулись дальше. Больших проблем с дальнейшим передвижением быть не должно.

Весь день шли довольно бойко. Смогли легко дойти до Камских Полян. Нашлись просторная клеть и амбар для путников. Хозяева небескорыстно поделились кой-какими съестными припасами. На следующем этапе неподалёку было село Бетьки с Троицким монастырём. Прослышав о партии ссыльных, монахи вынесли на берег монастырские дары.

Двигались дальше. Погода благоприятствовала. Ветер дул в спину и в парус дощаника. Благополучно достигли Мысовых Челнов. В этом бойком месте для путников нашёлся большой амбар. Дальше до Соли Камской деревень было мало. Те, что были, совсем не большие. Купцы и прочие проезжие ночевали обычно в своих челнах и дощаниках.

Ещё два дня шли довольно споро с попутным ветром. Потом река повернула к северу. Парус ставили реже, течение ускорилось. В особенно трудных местах тянуть лямку помогали стрельцы-охранники и, кто был в силах, ссыльные. Часто приходилось ночевать на берегу, под открытым небом.

Близилась половина пути до последнего пункта на Каме – Соли Камской. Многие ссыльные были сильно истощены, не могли помогать бурлакам, с трудом брели по берегу. Иногда приходилось нанимать тягловых лошадей. Нашивошник держался дольше многих, но и его силы были на исходе. Помогала лишь мысль, что от него зависит жизнь и благополучие семьи, особенно детей. Это позволяло найти последние силы, идти дальше.

Жители попутных деревень, сколько могли, помогали домашними харчами, несли хлеб, молоко. Набожность с христианской добродетелью делали своё дело. И народная мудрость – от сумы да от тюрьмы не зарекаться.

Еды не хватало. Как-то посчастливилось – завалили медведя. Случилось это на открытой стоянке. Ранним утром стрелец-охранник пошёл в ближний густой кустарник по большой нужде. Вдруг, видит пасущегося в малиннике медведя. Тот так увлёкся сладкой ягодой, что поздно почуял опасность. Метким выстрелом под лопатку стрелец сразил его наповал.

В стане – большая радость. Освежевали медведя. Шкуру отдали бурлакам на выделку. Стали варить в котле похлёбку. Остаток мяса завернули в большой куль и прицепили к дощанику, чтобы не портилось при летней жаре. По такому случаю пришлось делать днёвку. Стрельцы расселись вокруг костра с кипящим котлом и вожделенно вдыхали нежнейший аромат.

Герой дня, меткий стрелок стал рассказывать:

– Егда узрел сиволапого, ажна дух свело. Едва во членах дрожь унял, пищалью целити начал…

– Де по нужде шёл, сказываешь? Кой же первей обосралси – ты аль топтыгин? – спросил кто-то удачливого охотника. По широкой реке далеко разнёсся дружный гогот стрельцов.

В прикамских лесах начали дружно поспевать ягоды и грибы. В редкие днёвки для отдыха семьи ссыльных отпускались на подножный корм. Собирали грибы-ягоды, горный лук, другие полезные травы. Варили грибные похлёбки со щавелем и крапивой. Перепадало от семьи и Михаилу. Это тоже помогало ему выживать.

Степан в свободные от ходьбы и бурлацкой лямки минуты не отходил от лежащего в телеге, а потом в дощанике сына. Покармливал, чем мог – молоком от редких крестьянских даров, поил горячим чаем с малиной.

– Терпи, Митяй! Егда доберёмси с Божьей помощью до Тоболеска, оженю тебя на ладной девке. Внуков наплодите. У ихних стрельцов подворья крепкие. Славно жить-поживать станем…

Повседневная тяжесть дороги, заботы о детях постепенно сгладили сложные отношения Михаила и Агафьи, но осадок остался. Такова была их семейная жизнь. Стерпится, но уже не слюбится.

Вдоль реки в основном шла уже гористая таёжная местность. Всходившее с побудкой ссыльных солнце сперва освещало верха ближних горных гряд. Потом добиралось и до речных берегов. Дни стояли жаркие. Об изобилии комаров и прочего гнуса ночью и днём даже говорить не стоит.

Миновали русское поселение, починок Егошиха. После тяжелейших переходов и постоянного голода во время мучительного продвижения вверх по Каме несколько ссыльных умерли от истощения и болезней. Их по-быстрому хоронили в прибрежных сёлах. Семьи покойных отправили с оказией обратно в Москву. Казалась, дощаник должен был облегчиться. Но их место занимали больные и сильно истощённые ссыльные.

Умер и сын Степана. Отец держался, но до конца пути был мрачен. Кроме Михаила, почти ни с кем словом не обмолвился. Тот ободрял его, как мог.

Путь по Каме близился к концу. В первых числах августа под вечер сверху реки потянуло дымом. В шедшей очередной партии бурлаков возникло беспокойство. Они были из села Усолье, которое должно скоро появиться за поворотом Камы.

– Ой, никак, беда! Горит в Усолье! Каково бабам нашим со чадами?! Чаль дощаник, братва! Бечь шибче надобно… – раздавались отчаянные голоса бурлаков.

В разгар сухого лета горело почти всё Усолье. Половина стрельцов бежала за бурлаками помогать тушить пожары и спасать добро погорельцев. Остальные остались готовить ночлег на берегу у причаленного дощаника.

Поселения в верховьях Камы образовались недавно. В основном из беглых крестьян и вольных переселенцев. В отрыве от привычной прежде сельской общины здесь приходилось больше рассчитывать на себя. В таёжном окружении и суровом климате сильнее пригождалась индивидуальная предприимчивость и сноровка. Но в общей беде выручал старый сельский мир с его «артельностью» по неволе.

Горели дома у многих из бригады бурлаков. Отбурлачили они в этом году. До зимы нужно успеть поставить всем миром новые срубы, хоть как-то обустроиться. На счастье, в Усолье в то время оказались бурлаки из Соли Камской. Они утром и потянули дощаник дальше. До конца водного пути добирались почти два дня.

Их встретил хорошо укреплённый город с посадом. Центр солеварного промысла и важнейший перевалочный пункт в Сибирь. Каменных строений, кроме производственных, в городе не было, а деревянные, встретившие наших невольных странников, – крепостные постройки, избы и церкви – регулярно горели и ставились заново.

В Соли Камской был специальный пересылочный пункт. Охрана снова сменилась. Ссыльным дали день отдыха. Сносно накормили казёнными припасами.

Предстоящий путь до сибирских рек по построенной уже давно Бабиновской дороге был тоже большим и трудным. Но нахоженная за полвека дорога давала некоторые преимущества. Возникшие вдоль тракта небольшие поселения были богаты рыбой и дичью щедрой уральской тайги. Это не сильно, но облегчало продвижение ссыльных.

Степан после смерти сына больше молчал. Грустил, тосковал. Как-то особенно мрачным был. Стал плакаться Михаилу:

– На кой ляд, Мишка, тепереча жить стану? Един аки перст. Ни бабы, ни чад. Сгину со тоски!

– Брось жалитьси, Стёпа! Мне тож не сладко. Есть баба – да нет бабы. Токмо грех великий во унынии. Егда прибудем в Тоболеск, поживати наново станем. Невзгоды порешим. Тебе бабу ладную сыщем. Чад заведёте. Хозяйство пособлю сладити. Да я коим-то разумением покой сыщу. Всё во руках Божьих.

– Твоими устами да мёд пить…

На том их грустный разговор оборвался.

Обоз снабдили подводами и лошадьми на первые этапы перевального пути. На «Государевой дороге» появились ямщики, проводящие караваны в Верхотурье и обратно. Дорога брала начало от торговой площади у Троицкого собора.

Бабиновская дорога стала в то время главной через Уральский Камень в Сибирь. Проложенная в самом конце 16 века по царскому указу Артемием Бабиновым, за полвека до наших событий, она постоянно претерпевала изменения. Условия перевалов с каменными обвалами и размывами горными речками периодически делали дорогу почти непроезжей. Летом часто превращалась в горную тропу, на которой без вьючных лошадей не обойтись. И так на почти 300-километровом пути.

На окраинах расположенных по тракту некоторых сел и деревень находились этапы и полуэтапы – деревянные казармы, обнесенные тыном. Полуэтапы предназначались только для ночевки арестантских партий, на этапах полагалась и дневка.

Нашим путникам повезло. Незадолго перед их появлением дорога была отремонтирована и приведена в относительный порядок. Делалось это силами жителей часто расположенных небольших селений.

Не станем подробно описывать утомительно длинный путь ссыльных от Соли Камской до Верхотурья. Каждодневные тяготы и лишения делали его даже по своему скучным и однообразным. Не скрашивала и горно-таёжная природа с живописными пейзажами.

Русский человек имеет свойство свыкаться с самыми тяжёлыми испытаниями, если они тянутся очень долго. Автору этих строк в далёкой юности довелось побывать на реке Яйве и её притоке, где-то поблизости от бывшей Бабиновской дороги. Должен признаться, что впечатления были совсем иными.

Но вернёмся к нашему рассказу. Без больших потерь – двое болящих умерли – и увлекательных приключений, скорее поздно, чем рано, добрался ссыльный обоз до верховий притоков одной из великих сибирских рек. Когда входили в уже большой сибирский город Верхотурье, был самый конец августа.

Город расположился на левом высоком и скалистом берегу реки Тура. Там была построена деревянную крепость с таможней – ворота в Сибирь. Появился и Никольский монастырь с мощами верхотурского чудотворца Св. Симеона Праведного, небесного заступника уральской земли.

Разместились, как обычно, в границах крепости. Здесь было много подходящих дворов для торговых обозов и ссыльных партий. Тут и осели на пару дней отдыха после трудных этапов и для подготовки к новому – долгому сплаву по сибирским рекам.

Болящие ссыльные, не успевшие помереть в дороге, могли маленько оклематься и подкормиться острожным провиантом. В ссыльном меню преобладали не изысканные, но сытные сибирские блюда с рыбой и дичью. Беда лишь, что порции было малы. Голод усмиряли, но не пожируешь.

Взяли большой грузовой дощаник, чтобы вместилась вся партия ссыльных с охраной. С парусом, поскольку река там проявляет равнинный характер, сильно петляет и течёт медленно. Парус пригодится часто.

Снарядившись и пополнив на первое время оскудевшие пищевые припасы – поутру отчалили. Поплыли, хоть не быстро, но без проблем. Ссыльные могли расслабиться после трудного предыдущего пути. Начались частые сентябрьские дожди. Это досаждало водным путникам, но после прочих тягот было терпимо.

За полдюжины дневных этапов (ночевали часто в дощанике) достигли следующей большой остановки в городе Туринск. Но незадолго до него случилось небольшое происшествие.

Река стала сильно петлять. На одном из крутых изгибов реки «расчёска» упавших в воду деревьев перекрыла часть русла. Образовался большой завал из сплавлявшихся стволов деревьев, речного хлама и топляка. Стали обходить, но упёрлись в край завала. Молодой стрелец пытался шестом оттолкнуться от него, потерял равновесие и выпал за борт. Течение тянуло его под завал.

Сидевшие рядом Степан с Михаилом вскочили на ноги.

– Поживей хватай, Мишка, канат! Кидай да тягай шибче! Помози! Чай, сам-друг выдюжим.

Подоспели другие стрельцы, и общей силой вытащили бедолагу. С той поры к Степану и Михаилу стало особое отношение охраны. Им давали лучшие куски из мясных и рыбных похлёбок. Слух о находчивых ссыльных потянулся до самого Тобольска и в последствие помог им в устройстве на новом месте сибирской ссылки.

Достигли Туринска, по-тогдашнему – Епанчина Града Ещё с воды путники могли видеть весь город. С его основания имелась деревянная крепость. В ней старая, но обновлённая, тоже деревянная Борисоглебская церковь. К тому времени она стала зваться Спасским собором. На посаде была видна Покровская церковь в возникавшем монастыре.

К тому времени город, благодаря пашням, расположенным рядом с ним, стал крупным сибирским центром хлебной торговли. Весь предшествующий путь ссыльным хлеба почти не доставалось. Он был очень дефицитен в тогдашнем Урале и в Сибири. Довольствовались скудной пайкой сухарей. В Туринске обозный запас хлеба, муки и сухарей заметно пополнился.

Город уже привыкал к ссыльным этапам. Соответствующая инфраструктура налаживалась. Сложности с днёвкой и ночлегом наших ссыльных не возникло.

Дальнейший путь до Тюмени во многом повторил плаванье от Верхотурья до Епанчина Града, но река стала шире и медленнее. Чаще приходилось ставить парус. За неделю с небольшим управились.

А вот и Тюмень. В ней давно был построен деревянный Тюменский острог, ставший первым русским городом в Сибири. Тогда же за рекой напротив образовалась Бухарская слобода. Она, как и более поздние слободы, обнесена деревянными стенами. Требовалась защита от периодических нападений враждебных сибирских татар.

Достопримечательности эти не привлекли внимания ссыльных. К тому времени продуктовые запасы ссыльной «экспедиции» заканчивались. Сидели на голодном пайке. Существенно пополнить запасы в Тюмени не представилось возможности. Было лишь скромное угощение жадного тюменского воеводы. А путь до Тобольска не близкий.

Принято решение снова выпустить в большой город ссыльный контингент для сбора подаяний. Подоспел большой праздник Рождества Пресвятой Богородицы. Неподалёку стоял деревянный храм Михаила Архангела. В день праздника к нему отправились под конвоем наши путешественники.

– Мишка, сие тебе двоякого рода празднество – пошутил в кои-то веки Степан, – У соименника твово побиратца станем.

– Богохульник ты, Стёпка! Креста на тебе нет! Сгинь! – ответил Михаил и занялся нелюбимым делом – просить милостыню.

– Крест-то вот есть. Да пошто Бог мя покарал, сына прибрал… – сказал Степан и снова загрустил.

А как там Авдотья? Мы, следуя загогулинам нашей ссыльной Одиссеи, про неё едва не забыли. Замкнулась она в себе и заботах о детях. Другие жёны ссыльных, знаю про историю с Федотом, косо посматривали и особо не сближались. Примечал её только молодой стрелец Андрей. Тот, что едва не утонул в речном завале. Был он моложе Авдотьи и холостой.

Стрелец часто засматривался на неё, не потерявшую следов былой красоты даже в испытаниях трудного пути. Только похудела, осунулась, стала загадочной и привлекательной для неопытного в амурных делах стрельца. Но помня одного из своих спасителей, мужа Авдотьи, он не решался делать резких телодвижений. Тайно любовался ладной бабёнкой и вздыхал в сторонке.

Команда стрельцов-охранников, сменившая прежнюю в Верхотурье, была из Тобольска. Вот и надеялся Андрей, что там что-то может сдвинуться, измениться, произойти в его отношениях с тайной зазнобой. Молодым он был, наивным и мечтательным.

Дальше до Тобольска сёла стояли вдоль возникавшего Сибирского тракта, не всегда у реки. Встречались и острожки, охранявшие поселян-земледельцев от случавшихся набегов воинственных кочевников. Поэтому с ночлегом и кой-каким провиантом особых проблем не ожидалось. На деле всё оказалось сложнее. Острожки теряли своё оборонное значение, разрушались, горели. Больших сёл было ещё мало, а малые поселения на реке не давали надёжных пристанищ путникам.

После недолгой стоянки в Тюмени двинулись дальше. Ветер переставал быть попутным. Парус ставили редко. Остановки на ночлег стали чаще. Первая после Тюмени остановка будет у села Созоново. Ветер на сей раз сделался почти попутный, и удалось пройти по извилистой реке до большого села к вечеру. Над ним возвышалась деревянная церковь Святой Великомученицы Екатерины. Переночевали и отправились дальше.

Следующий день был похож на предыдущий по характеру реки и расстоянию до следующей остановки в недавно возникшем селе Покровское. Рядом ещё стоял небольшой острожек и была деревянная церковь Покрова Святой Богородицы. Здесь порешили устроить днёвку, пополнить продуктовые запасы в немногочисленных, но крепких крестьянских хозяйствах перед ещё долгой дорогой до Тобольска.

Ночевали рядом с центральной Большой улицей. Чтобы не терять время даром, отпустили семьи ссыльных просить милостыню по селу и у церкви Покрова. Часть ссыльных ходила с ними под присмотром нескольких стрельцов. Известный нам охранник Андрей вызвался в числе других стрельцов сопровождать их. Но он больше приглядывал за Авдотьей. Она делала вид, что не замечает его. Михаил и Степан побираться не пошли, помогали приводить в порядок дощаник после долгого пути от Верхотурья.

После Покровского река повернула к северу, но немного спрямилась. Ветер совсем перестал быть попутным. Продвигались медленнее, только течением реки. Пересаживаться на возникавший ямской тракт, названый Тобольским, не стали – спешить было некуда.

Два дня плыли мимо нескольких других новых сёл. Ночевали в дощанике. Оба эти этапа оказались долгими. Плыли с раннего утра до вечера уже короткого осеннего дня.

Ветер сменил направление, и плыть стали быстрее. До вечера нужно было доплыть до нового села Бронниково. Там, по словам стрельцов, уже строился полуэтап – деревянное строение, обнесённое тыном – для остановки и ночлежки ссыльных партий.

К вечеру приплыли. Ночевали в большой казённой избе, ещё пахнущей свежим деревом. Уставшие от долгого водного пути спали крепко, домашние паразиты там ещё не завелись. Обеспечение питанием ссыльных здесь ещё не наладилось. Вечером и утром доедали остатки дорожного припаса. Надеялись следующим днём добраться до другого большого села.

Окрестные пейзажи давно перестали быть яркими, горными. Сменились на унылый западносибирский ландшафт. Но нашим путникам всё было похер – скорей бы закончились их мытарства!

С почти попутным ветром плыли до Карачинского. Как крупное село оно продолжало формироваться из расположенных вокруг однодворных деревень. Однако проходящий поблизости Тобольский тракт быстро делал село крупным транзитным поселением перед Тобольском. Имелись постройки для набиравшего силу потока ссыльных. Близость столицы Сибири позволяла неплохо снабжать Карачинский этап всем необходимым. Здесь ссыльные и их охрана смогли почти досыта поесть и разместиться на последний дорожный ночлег.

Рано отплывать не планировали. До Тобольска было рукой подать. Во второй половине короткого дня приблизились к Тобольску. С воды открылась красивая панорама главного города Сибири.

Центральная часть Тобольска высилась над подгорным посадом. В старом остроге, в его окружении высилась Софийская соборная церковь. Рядом с городом виднелось несколько монастырей. В разных частях города было много церквей, словно деревянное ожерелье опоясывающих его.

Дивная панорама не могла не очаровать любого странника. Но нашим ссыльным было не до того – близился конец их мытарствам. Путь окончен.

Михаил Нашивошник скоро станет почти полноправным тобольским стрельцом. Проживёт в городе не меньше 15 лет и неоднократно будет упомянут в тобольских документах того времени.

Подытоживая описанные выше события, можно сделать одно любопытное заключение.

Четыре года спустя, повезли в сибирскую ссылку тем же путём из Москвы через Тобольск главаря церковного раскола протопопа Аввакума. Везли в гораздо более комфортных условиях, чем наших ссыльных.

Путь Аввакума занял тоже 4 месяца. Он продолжался с сентября по декабрь. Дорога в осенне-зимний период имела свои преимущества и недостатки, по сравнению с летним. До Волги нужно было добираться жестокой распутицей в короткие осенние дни. Но продвижение потом в зимних санях было, как правило, быстрее, чем по воде. Поэтому, хоть неожиданно, но не очень удивительно, что продолжительность этих двух «путешествий» практически совпала.

Просто совпадение? Случайно ли? Не знаю…

Глава 3. В местах, не столь отдалённых

Попали Михаил с семейством, Степан и прочие ссыльные после долгого и тяжкого пути в славный город Тобольск. Он был почти полностью восстановлен после пожара 1643 года, когда сгорел прежний город и весь посад. Тобольск, как птица Феникс, быстро возрождался после частых опустошительных пожаров.

Да простят меня торопливые читатели, но не могу отказать себе и некоторым из вас в удовольствии проникнуть внутрь этого замечательного старинного города.

Кремль Тобольска состоял из трёх основных частей, «дворов»: Воеводского, Гостиного и Софийского – резиденции митрополитов. Двор воеводы загромождали многие казённые постройки. Красовались Вознесенская и Троицкая церкви. Имелись кузня, зелейный (артиллерийский) погреб, пушечный амбар и тюрьма. На деревянной Спасской башне били часы-куранты.

От Княжьей башни Воеводского двора в город спускался бревенчатый мост. Софийский и Воеводский дворы были разделены оврагом крутого взвоза, который выводил на Красную площадь у Софийского собора. Другой взвоз поднимался с Нижнего посада к Никольской церкви на углу Софийского двора.

Кремль всегда заполняла толпа: казаки, служилые люди, дьяки, челобитчики, купцы и работники. Посадские жители толкались в шумных торговых рядах. Там вопили лотошники, глашатаи выкликали указы воевод, нищие просили милостыню. Писцы за деньги составляли мужикам «ябеды». Попы и монахи, проходя через кремль, скороговоркой молились на кресты храмов, чтоб не увязнуть в скверне бурлящей жизни.

Вокруг Кремля рассыпались усадьбы Верхнего посада. Жить здесь было неудобно. На верхотуре Алафейских гор не было ни речек, ни колодцев. По взвозам безостановочно тащились телеги и сани водовозов. Вода текла сквозь щели бочек прямо на дорогу. Летом превращала её в глиняное месиво, а зимой – в ледяной жёлоб.

У воротных башен Кремля в кабаках гомонили пьянчуги. Звенели колокола Вознесенской церкви, при которой была богадельня. В Успенском девичьем монастыре коротали свой век печальные вдовы погибших ратников.

Нижний посад рассекали извилистые речки, перекрытые плотинами с мельницами. Через речки были перекинуты мосты. Подворья строились без всякой системы, как душе заблагорассудится. Улочки посада пролегали вкривь и вкось. Очень сурово смотрелись глухие сибирские ограды – заплоты из лежачих брёвен. На улицу из изб глядели маленькие окошки с кружевными наличниками. Над тесовыми крышами виднелись шатры колоколен и покрытые лемехом луковки церквей. Главный торг Нижнего посада располагался на Троицкой площади.

Берег Иртыша занимали многочисленные пристани. На них имелись причалы, амбары для товаров и снастей, верфи-плотбища, склады брёвен и досок, пильные мельницы. На воде покачивались десятки парусных кочей и дощаников. Поодаль замкнуто стояла Бухарская слобода с мечетью. Из всего этого состояла, как бы теперь сказали, архитектурно-планировочная структура города.

По делам и просто так тоболяки встречались в кабаках, кружалах или корчмах. Здесь хозяйничали блюстители порядка – целовальники. Самыми злачными местами были подпольные «зерновые дворы» – притоны, где играли в зернь (русские кости). Столь же злодейскими были и торговые бани. При них обретался всякий лихой сброд.

По церковным праздникам устраивались пышные богослужения и крестные ходы. По народным праздникам – гулянья с разными потехами вроде кулачных боёв, взятия снежной крепости, катаний с гор или хороводов. С начала апреля Тобольск веселила ярмарка. Особым развлечением были публичные экзекуции. На «правёже» – месте исполнения судебных решений – били должников кнутом или батогами, вершили казни. Поглазеть на это собирался весь город.

В Тобольске существовал невольничий рынок, где продавали «ясырей» – рабов. Чаще всего это были инородцы. Девка, например, стоила как шесть коров. «Ясыри» были в услужении во многих зажиточных семьях. Ничего зазорного в том не видели. Ещё на невольничий рынок выставляли невест. В Сибирь с Руси под конвоем пригоняли разных блудниц, воровок, нищенок и разбойниц. Холостые мужики покупали их себе в жёны.

Татары были значительной частью населения Тобольска. Жили в своих слободах, в зимних юртах, которые почти вплотную примыкали к деревянной жилой застройке русских. Татарам приходилось мириться с новыми порядками, чтобы жить на своих исконных землях. Те, что не мирились, жили далеко от города в кочевых стойбищах и, хоть всё реже, устраивали вооружённые набеги на город. Для того и был тобольский стрелецкий гарнизон. Потому его постоянно пополняли, в том числе, из ссыльных стрельцов.

Местные стрельцы помнили о подвиге Степан и Михаила на реке по пути в Тобольск. Их поселили в казённой избе, в одной из изб Стрелецкого Приказа в Кремле.

Михаил с семьёй и Степаном начали устраиваться на новом, пока временном месте. Однажды Нашивошник увидел вроде бы знакомое лицо ссыльного стрельца. Был он в кандалах и с другими ссыльными ждал размещения в тюремных избах. Тот тоже узнал Михаила.

– Не ведаю имя твое, да памятую коим образом сбёг ти со этапа во Купавне. Ивашко Суря кличут мя, – представился встреченный Михаилом стрелец.

– Михайло Нашивошник есмь я. Запамятовал, коим разом примечал тебя. Однакож прозвище твое, кажись, ведомо мне. Не ти ли бузил пред Купавной?

– Я и есмь, – смеясь ответил Суря.

Толком не знали они пока друг друга. Но любая встреча на чужбине, даже почти не знакомых людей, располагала к сближению и разговору. Рассказал Суря о своей ссылке и о предстоящем скоро дальнейшем пути в Якутский острог на Лене. Михаил – в двух словах о своей. Поговорили о том о сём. Что ещё могут обсуждать едва знакомые люди? Конечно, насущные политические проблемы, пока стукачей рядом нет, а охранник отвлёкся на других ссыльных.

Разговор зашёл о делах державных. Вспомнили и о последнем Рюриковиче – Иване Грозном. Стал Ивашка рассказывать:

– Во роду нашем издавна о царёвых правлениях весьма наслышаны. Я токмо на первый взор грубиян да охальник. Сам во боярском доме завсегда о делах тех внимал. Дед мой, Фетка Яковлев сын Суря, аж самому Иоанну Грозному прислуживал. Был при опричном дворе наиглавнейшим государевым конюхом.

Замолк Суря на минуту и продолжил:

– Сурово было царствие Ивана. Многия злодейства при нем были. Карал виновных да невинных. Да об оном особ сказ, не нам грешным суд вершити, – сказал и стал дальше о корнях своих рассказывать.

– Опосля опричнины завершения подалси дед во стрельцы. Сын его, отец мой, такоже во стрельцах числилси. Покуда за нрав евойный строптивые, за свары да потасовки со иными стрельцами из стрельцов погнан был. Государевым служилым человеком осталси. Мя определил на охранну службу во двор княжий человеком с пищалью. – Замолк Ивашка и добавил – Нагляделиси отцы-деды мои на всяки разны времена. Особливо памятен им царь Иван Васильевич.

Вздохнул Суря и продолжал:

– Знамо дело, лют был царь Иван. Да и в нем просветление являлоси. Загубил не мало безвинных душ, да осёкси под старость. Казнить перестал да во завещании каялси во содеянном. Однакож, покаяния сменялиси приступами ярости пуще прежней. Не пособило пред Господом краткое раскаяние. Кара Божья настигла Русь-матушку. Крымцы со ногайцами ополчилиси, да ливонцы верх одержали. Да Смута великая на многия лета Русь обуяла. Долго след царёвых грехов тянетца…

– Складно сказываешь Ивашко, – прервал его Михаил. – Поведай мне, отколь стоко бед на Руси? Неужто правят токмо ироды? Неужто Господь не наставит на дела праведные? – спросил Нашивочник. – Что же, Сурька, при первом нашем царе Романове, при Михаиле Фёдоровиче, дела государевы не сладили?

– Наставлял Господь, да редко внемлют власть имущие. Слаб был Михаил Фёдорович характером да учёностью, такоже не совладал с державою. Не во пример ему, сын Алексей – да простит ему Бог нашу ссылку сюда, хошь обидную, да не по зряшному делу. При оном не мало дел праведных свершилоси. Державу скрепил, не кровью – законными уложениями да укладом разумным. Владения Руси-матушки ширит ажна до самого Тихого океяна. Православие выправить замыслил. С небезгрешной Европой, однакож, связи крепит. Крестьян да подданных к господской руке да заботе причаливает. Русь завсегда буйством славилась. Алексею-батюшке, самодержцу великому надлежит руку крепкую имети, дюжую, да по-божецки праведную.

Вздохнул тяжело Суря и заканчивал долгую речь свою:

– Егда бунт соляной поднялси, не сторонилиси мы наособицу, да сам ведаешь, коим боком вышло. Не токмо мы страдаем – первопричинникам корыстным Государем нашим суровый правёж учинён. Коего самосуд порешил. Давнего наставника свово сызмальства, Бориса Морозова, не помиловал Государь справедливый. Сказывают, в монастырь к Кириллу Белозерскому сослал.

Михаил подытожил беседу:

– Всё во руках Божьих. Царь наш – наместник ево меж нас грешных.

– Бог-то Бог, да не будь сам плох! На Бога уповай, да сам не плошай! – философски закончил Ивашка.

Подошёл к ним стрелец, приглядывавший за ссыльным этапом:

– Завершай, белебеня, ересь нести! Намолвишь на иной приговор. Дал себе волю! Поди к своим!

– Сам поди к лукавому, цербер казанский! Опостылел, чай! Да тюрю по большим чарам ложи – жрать хотца.

Поговорили Михаил с Ивашкой и разошлись.

Крепчал Тобольск столицей Сибири, но порядка в нём не хватало. Видный государственный муж Василий Борисович Шереметев был послан царём в Тобольск для налаживания разных дел. В первый год правления Шереметев по царскому указа разослал отписки по всем, подчиненным ему, сибирским городам и острогам.

Из начала этих отписок видно, какого рода сведения дошли до Москвы: «Ведомо учинилось, что в Сибири, в Тобольску и в иных Сибирских городах и в уездах, мирские всяких чинов люди да жены их да дети… к церквам Божиим не ходят, и умножилось в людях во всяких пьянство да всякое мятежное бесовское действо, глумление да скоморошество со всякими бесовскими играми».

Городовые воеводы и слободские приказчики несколько раз вычитывали вслух у церквей отписку Шереметева и били батогами ослушников, но чародейные игры и «бесовские действа» не прекращались.

К тому времени в городе возникла острая нехватка рабочих рук. Тобольск до конца не оправился от пожара, когда он почти полностью сгорел. Каждое лето шёл сплав древесины, которая накапливалась, а зимой обрабатывалась и развозилась для новых построек и судостроения. Дефицит рабочих рук остро ощущался на городских верфях. Суда строили постоянно.

После летних трудов праведных, накопив деньжат, почти всё мужское население ударилось в бесконечные запои. Большинство трезвых горожан уходили зимой на пушной промысел в тайгу. Заниматься зимними городскими нуждами стало практически некому.

Мудрый воевода нашёл выход из почти безвыходного положения. К зиме в городском остроге накопилось много транзитных ссыльных, вынужденных дожидаться вскрытия рек для дельнейшего пути по этапам. А городские власти должны были кормить дармоедов. Вот и порешил воевода занять их общественно полезной деятельностью. Задержался в Тобольске и Суря до начала весеннего судоходства, пришлось трудиться в поте лица своего бунтарского.

Михаил Нашивошник после встречи и разговора с Ивашкой Суря стал задумываться о законности и справедливости, о грехе и праведности. Но часто думать о высоких материях недосуг было. Нужно жизнь свою обустраивать, избу строить. Зима на носу. Спасибо жалостливым стрельцам – приют дали. А по зиме плотничать самое оно. Стал он со Степаном новые избы готовить.

Строились в стрелецкой слободе. Плотничали вдвоём. Материалами Стрелецкий Приказ обеспечивал. Дело быстро спорилось. Немного помогал спасённый ими на реке стрелец Андрей. Но он больше семьёй Михаила интересовался – на Авдотью поглядывал, которая со старшими детьми носила плотникам еду.

Михаилу со Степаном проектировать не пришлось. Дома рубили, как было заведено в тех краях. Срубы ставили не большие, но удобные – домишки, приспособленные к местному климату. Постройки соответствовали общему типу, принятому тогда в Сибири. Дома – на высоком подклете, срублены в «обло» из крупного леса. Имели двускатную крышу. Снабжены маленькими обыкновенными окнами. Внутри дом делился на две половины сенцами, к которым вело высокое крыльцо. Архитектура такого дома проста и незатейлива. На дворах строились баньки и небольшие сараи. Держать скот пока не собирались.

В слободской съезжей избе стрелецкая администрация выделила новым поселенцам место под огороды рядом со слободой. Но осенью только расчищали землю, готовя к весенним посадкам. К весне избы построили. Дворы обнесли тыном. Поселились.

Жили по соседству, помогали друг другу в хозяйственных делах. Дети Михаила подружились со Степаном. Он мастерил для них игрушки, часто брал с собой на рыбалку. Истосковался по семейной жизни. Авдотья не возражала – Михаил стал холоднее относиться к ней и детям. Он стал выпивать, засиживался в подгорном кабаке. Такого в прежней жизни за ним не наблюдалось.

Не желай другу того, чего сам лишился – хоть и не по своей воле. Вопреки тому Михаил наставлял Степана:

– Изба без бабы – сирота казанская. Тебе, Стёпа, нынче сам Бог велит невесту сыскати да семью справити.

– Каво, Миша, во жёны брать стану? Сторговати на пристани блудницу да воровку – не гоже мне.

Так и стал жить Степан один в новом доме. Но питьём не увлекался. Находил другие занятия для души. Кроме игрушек, мастерил домашний инвентарь. Помогал Авдотье с заготовкой продуктов на зиму, особенно с консервацией рыбы и дичи. Стал заядлым охотником. Иногда брал с собой в тайгу Михаила. Но тот был менее удачлив, не хватало охотничьей сноровки и упорства. Плохо выслеживал дичь. Часто только мешал Степану. Но их дружбе это не вредило. Когда уходили вдвоём в тайгу, это почему-то становилось известно стрельцу Андрею. Тогда его часто видели у дома Михаила.

Тесен мир стрелецкой слободы. Бабы постоянно ходят за водой и на базар. Щёлкают на завалинках кедровые орешки. Гоняют гусей и ребятишек. Судачат обо всём, что видели и не видели. В жаркие летние дни – их в Сибири немало – наружная жизнь немного стихает. Перемещается в прохладу рубленых изб.

Там, в укрытии от любопытных глаз разгорались семейные и не семейные страсти. Наружный жар сменялся жаркими страстями на жёстких лавках и пуховых перинах. Пыл перинно-лавочных и половых сношений, не охлаждала студёная, из погреба, брага. Часто случались иные деяния. Доходило до мордобоя и членовредительства. В отличие от патриархальных семей центральной Руси, в стрелецких семьях ещё не бывало снохачества. Или крайне редко – у старожилов. У прочих всё впереди. Сибирь только обживалась.

А тем временем Авдотья стала заметно беременеть. Казанские приключения не прошли даром. В положенный срок родила сына. Нарекли его Григорием. Михаил косо смотрел на новорожденного. Но деваться некуда – пополнилась семья Нашивошника четвёртым ребёнком. Определить отца не было никакой возможности. Поэтому, как сказал поэт: «Пусть считается пока сын полка».

Пришлось Михаилу со Степаном окунуться в новый стрелецкий быт. Однако, кроме взаимопомощи, принятой там в общих бедах, стрелецкая жизнь шла больше особняком. Каждый сам по себе. Новых поселенцев не обижали, помня об их прошлой заслуге. Они, пожив там, стали замечать отличия от их прошлой жизни. Оторванность от «центов цивилизации», суровые условия Сибири, пёстрый состав новых сибиряков – всё это накладывало особый отпечаток на стрелецкую жизнь.

Грубость нравов, присущая той эпохе, не могла не сказаться в повседневном стрелецком быте. Несмотря на всяческие ограничения, пьянство и все сопутствующие ему явления были для стрельцов обычным делом. Неоднократно в Стрелецком приказе рассматривались дела о жестоких преступлениях, совершенных в хмельном угаре. Чаще всего жертвами побоев и поножовщины становились стрелецкие жены.

Стрелецкая администрация, по мере сил и желания, принимала кой-какие меры, чтобы не усугублять и без того не спокойную жизнь. Михаил, будучи немного грамотным, с трудом, но смог прочитать висевший на схожей избе потрёпанный от ветра с дождём указ: «На корчмах пить да зернью играть или иным каким воровством воровати или которую обиду или для жонок насильство чинити – засим наказати, смотря по вине, велети бить батоги да метати на время во тюрьму». Стрелецкие начальники старались угодить новому воеводе. Но польза от указа была не велика.

Нужно сказать, что тобольские стрельцы не были перегружены повседневной работой. Из этого, видимо, исходила их часто разгульная жизнь. Кто был посерьёзнее и более ответственным в семейной жизни, находил себе полезные занятия и промыслы. Изготавливал нужный для жизни инвентарь, разные изделия их меха и дерева, продавал их на Торгу. Часто в город прибывали плавучие ярмарки. На них шла бойкая жизнь – покупали, продавали, развлекались, чем могли. Многие стрельцы увлекались охотой в окружавшей город тайге, ловили рыбу. Рубили и сплавляли лес для городских нужд.

Условия для землепашества были ограничены узкими поймами сибирских рек. Но некоторые стрельцы имели там «заимки». В летнюю страду косили на корм скоту, выращивали, что могли. Те, кто поленивее обходился городскими огородами. В конце лета почти все «шишковали» – занимались сбором кедровых шишек и запасали на зиму орехи. Здесь, как во всех сибирских городах, щёлканье орешков было постоянным занятием, особенно у женщин и детей.

Михаил и Степан повели свою службу тобольскими стрельцами. В трудах и заботах о хлебе насущном время шло незаметно. Стрелецкого жалованья хватало в обрез. Выручали огороды и рыбалка с охотой в свободное от стрелецких обязанностей время. К ссыльной жизни и службе стали привыкать. Так прошло несколько лет.

Однажды в зимний рождественский день Михаил поднимался крутым Торговым взвозом между Софийской соборной церковью и Вознесенским собором. Он весь был погружён в тоску от невзгод своей семейной жизни. Вдруг, увидел, как из собора вышел новый настоятель с большим посохом в позолоченных яблоках. Михаила поразила высокая, стройная фигура аскета и благолепие всех его движений.

Михаил часто посещал церкви Тобольска, молился. Незадолго до этого он со Степаном и другими стрельцами вешали в Софийскую соборную церковь присланный новый колокол. До этого там находился небольшой Углицкий колокол, присланный сюда Борисом Годуновым в заточение из Углича, за то, что при убиении царевича Димитрия, били в него в набат. Угличане, смущенные звоном этого колокола, были так же сосланы.

Михаил знал, что совсем недавно в городе появился опальный протопоп Аввакум. Был наслышан о его удивительных проповедях. Побывав на службе в соборе, Михаил сам в том убедиться. Поэтому сразу признал знаменитого иерарха, предводителя церковного Раскола.

– С Рождеством Христовым, святой отец! – с большим почтением приветствовал его Михаил.

– Такоже тебя с Рождеством, сын мой! – любезно ответил Аввакум

– Никак не чаял во святыя рождественски дни узреть тебя ликом к лику! Сие воистину великий праздник мне грешному! – восторженно сказал Михаил, и навеялись ему благие слова. – Егда буде до прошествия четырёх лет сему прибыл да воззрел со реки Тоболеск-град, да почудилось мне, будто град оный завис на пути к небесам Господним. Ни коим разом не чаял нынче созерцати тебя пред очами моими грешными, святой отец!

– Чадо мое! Радостно внимать мне мудрым речам твоя во сем славном граде Тоболеске! Будь здрав, раб Божий!

На том они и расстались.

До конца дней своих помнил Михаил эту встречу. Душевный свет от неё долго держался в нём. От блаженного света шло тепло и согревало его тоскующее сердце. На время стихали все сомнения и муки несчастной семейной жизни. Крепла вера в справедливого бога, любовь к нему, ко всему доброму, светлому.

Всё бы хорошо складывалось на новом месте. Ссылка оказалась не столь тяжёлой, как могли ожидать. Сибирь остро нуждалась в человеческом ресурсе. Вольных переселенцев было не так много, как требовалось на её огромных территориях. Поэтому государство старалось создавать приемлемые условия жизни, в том числе и для сосланных всех категорий. Ссылали даже на руководящие должности – комендантов, воевод и прочих «государевых людей».

Постоянными бедствиями новых сибиряков являлись враждебные аборигены и частые опустошительные пожары. Если с первой бедой кое-как справлялись острожные гарнизоны, то от пожаров в деревянных городах и крепостях спасения не было.

В Тобольске большие пожары случались периодически раз в несколько лет, а то и каждый год. В бытность там наших героев известно несколько только очень крупных пожаров. В один из них сгорело 25 дворов, гостиный двор и много татарских юрт. В следующем году сгорел Знаменский монастырь. Ещё через год сгорели Богоявленская церковь, торги, мост, много русских дворов и все юрты. В другой раз пожар уничтожил Владимирскую церковь, городские кузнецы, много юрт.

Причинами частых пожаров было то, что дома строились тесно, улицы были узки, особенно в татарской слободе. Юрты были с чувалами – открытыми очагами – из которых летели искры.

Пожар 1657 года тушили, как было принято, «всем миром». Многие проявляли чудеса храбрости, обгорали, спасая жалкое имущество и скот. Начали гореть избы Михаила и Степана. С большим трудом удалось их потушить. Особенно пострадала изба Степана.

Степан с отчаянья решил уйти в мужской Знаменский монастырь, находившийся в подгорной части Тобольска у Иртыша. Там раньше жила семья Аввакума, скитавшаяся теперь с ним по Сибири.

– Будет, Мишка! Срок настал завершати мирскую жизнь! Знать, худо молил я Бога об прощении грехов моих. Карает мя беспрестанно. Не сказывал тебе – по младости доводилоси со девками шалить. Брюхатил да сбегал. Воистину Бог всё помнит! Ти молишьси усерднее супротив мя. Тебя он сберегает. Стану шибче молитца такоже.

Что мог на это ответить Михаил ставшему близким другом Степану? Что и его, Михаила, не сильно балует семейное счастье. Но его худой мир не сравнить с чередой бед друга. И он промолчал.

Постригся Степан в монахи. Усердно молился и трудился в монастыре. Черед два года случился в Знаменском монастыре большой пожар. Степан и там проявлял храбрость и героизм. Потом помогал восстанавливать его. Прожил там несколько лет.

Виденное там разительно отличалось от того, что рассказывал Михаил о светлом образе протопопа Аввакума и его проповедях. Сам Степан никогда не бывал среди старообрядцев, не видел их быта. Но слышал о том благолепии и добрых старых традициях, которые в них бережно хранятся. Православие, проникшее в тогдашнюю Сибирь, мало берегло и блюло эти традиции. Формально никонианство, то есть возникшее после Раскола новое православие, не успело здесь распространиться. Но старая вера, оторвавшись от своих исконных корней, на сибирских просторах и вольнице редко могла устоять от многих мирских искушений. То, что Степан видел у многих обитателей монастыря, никак не вязалось с образом Аввакума и его благочестием.

Ушёл он из монастыря и пришёл исповедаться к старому другу Михаилу:

– Друг сердешный! Не в мочь стало мне жити во сей греховной обители! Узрел сполна не столь праведность христианскую, сколь деяний бесовских. Поведаю лишь малую толику сего, – сказал Степан и продолжал. – Митрополита Сибирского и Тобольского домовые дети боярские митрополичьими десятниками во разные сибирские города посылаютси. Да там бесхозных девок и вдов к разным пакостям принуждают. Иных, догола раздев, груди им до крови давят да прочие гадости силою творя. Грозятси во блядню упрятати, продают разным никчемным людям. Да деньги себе берут, – в большом волнении рассказывал Степан. – Иссяк предел терпежу моему!

– Господи Боже мои! Не чаял сие проведать! – поразился Михаил. – Коем же образом впредь жить, коли сие во святой обители творитси?

– Долго помышлял да сумлевалси. Иного пути жажду. Слыхивал давеча, вертался во Тоболеск святой отец Аввакум. Не ведаю, на кой срок, да надобно к ему иттить. Посодействуй в оном благом деянии! Ты сказывал, ведомый ему стал.

Ошарашенный всем услышанным, припомнил Михаил давнюю встречу. Не мог он отказать близкому другу.

Порешили идти к Аввакуму. Тот как раз в 1663 году вернулся из дальней ссылки и был недолго в Тобольске перед новой ссылкой с трагическим для него концом. За прошедшие ссыльные годы Аввакум сильно осунулся, сгорбился, но не потерял живой блеск в казавшихся большими на исхудавшем лице глазах.

Аввакум выслушал внимательно Михаила и Степана. И только воскликнул:

– О, человече, о, беззаконниче! Господи, помози!

Сильно озаботился. Долго думал. Потом вышел куда-то. Через недолгое время вернулся с листом бумаги в руке.

– Внемли сын мой! Сию грамоту схорони да никоему смертному об ей не сказывай, – сказал он Степану. – Во сей грамоте указано, во кое место следовати. Да коему вручити надобно. За мною во след ушли за Уральский Камень верные рабы Господа. Да тут сподвижники мои во достатке были да есмь.

И добавил:

– Указал следовати к иноку Долмату. Путь во Долматову пустынь не близок. Следовати надобно долго мимо Тюмени да дале почитай не мене. Иди потаенно, иначе сочтут за беглого ссыльного. Бог тебе во помощь!

Низко кланялись Степан с Михаилом. Благодарили, как могли.

– Идите с миром, верныя рабы Божьи! Да не покинет вас Всевышний!

На этом аудиенция закончилась. Стал тайно собираться Степан в не близкий путь. Простился с Михаилом. Похоже, что навсегда.

Что было написано в той грамоте, никто не узнал. Куда ушёл Степан, дошёл ли до Долмата и как жил дальше – до сих пор никому не известно. Может, когда и выяснится, но вряд ли…

Жизнь Михаила Нашивошника в Тобольске продолжится ещё больше десяти лет. Но скоро она подвергнется решительным переменам.

Давно стал Михаил замечать, что жена на сторону поглядывает. Охладел к ней совсем. Явных поводов к разводу Авдотья, вроде бы, не давала, пока не соблазнилась долгими и назойливыми ухаживаниями Андрея. Тот жил неподалёку в Стрелецкой слободе. Между командировками по сопровождению ссыльных этапов он не переставал преследовать Авдотью и добился своего.

Как и что между ними было, доподлинно неизвестно. Но слухи и разговоры по городу, где почти все знали друг друга в лицо, пошли. Не прошли они и мимо Михаила. Это стало последней каплей, переполнившей чашу её прежних грехов. Да и обстоятельства личной жизни Михаила не стояли на месте…

– Покину тебя, Авдотья, да чад заберу. Без мя, ежели кой не подберёт – сжалитси либо в помутнении греховных помыслов – всё едино во блядне сгинешь.

Глава 4. Там, где солнце встаёт

Но вернёмся к началу 1650 года, к началу пути Сури из Тобольска в Якутск. Однако предварительно сделаем небольшое отступление.

Благодаря счастливому предпринимательству Строгановых и удачливым колониальным походам Ермака, появилась русская Сибирь – гигантская губка, без которой Россия захлебнулась бы в собственной крови и своих же испражнениях. Впитывая все это и таинственным образом перерабатывая в себе, она при легчайшем нажатии отдавала и отдает свои бездонные пока сокровища.

Впитывала всё. Человеческие «отходы» европейской части России – каторжане, ссыльные, изворотливые авантюристы, фальшивомонетчики, грабители и убийцы, беглый люд всех мастей, пленные иностранцы и изменники. Впитывала и наиболее активный и предприимчивый контингент центральной Руси – вольные переселенцы, предприниматели всех видов и масштабов, землепроходцы и исследователи неизвестных прежде огромных территорий.