Зверская сила

Зима, еще вчера карающая злыми ночными морозами вестников весны, как-то разом захирела и отступила. На синем небе вовсю хозяйничало ослепительное солнце. Его бойкие лучи к полудню разогнали завесу сердитого холода и разбудили тот сладостный аромат приближающейся весны, какой самозабвенно вдыхал полной грудью судебный следователь Струнников Афанасий Сергеевич и никак не мог надышаться. Благодать, одним словом! Удивительное настроение случилось у человека, вот, только, заунывный скрип левого колеса коляски напоминал счастливцу, что не всё так прекрасно в этом мире. Несколько минут блаженства оставалось Афанасию Сергеевичу, перед тем как соприкоснется он с очередной трагедией рода людского.

Иуу, – словно шершавым камнем терзал кто-то невидимый ликующую душу молодого следователя, погоди, дескать, недолго тебе радоваться, вон дом-то тот…

Весна осталась за тяжелой дверью парадного подъезда.

– Вот сюда он упал, – суетился перед следователем городовой Алядов, – с четвертого этажа в проём кинулся.

Струнников, всё еще крепко сжимавший зубы, чтоб подготовить себя к спокойному осмотру изуродованного трупа, с немалой толикой удивления рассматривал чистые половицы.

– А где…? – растерянно глянул он на городового.

– В лазарет увезли, – торопливо отвечал Алядов. – Дышал он еще, но не жилец. Жуть, как расшибся. Чего людям не живется? Ведь секретарь железнодорожного съезда! Там же, в чугунных дорогах этих, денег теперь, хоть лопату приноси, а он сверху да головой вниз. Чудеса! А баба одна, из прислуги нижнего этажа, полы здесь помыла, пока мы туда-сюда бегали. Она ж разве понимает чего в следствии? Одно слово – баба…

– Фамилия его как? – остановил Струнников разговорившегося городового.

– Гаршин, ваше благородие, – ответил Алядов.

– Гаршин, – нахмурился следователь. – А не тот ли это Гаршин…

– Тот, молодой человек, тот, – сделал шаг из темного угла седовласый господин, по всем приметам: чиновник по ведомству просвещения. – Это писатель – Всеволод Гаршин.

– Да? – глянул на чиновника Струнников. – Я читал его рассказ «Четыре дня».

Афанасий Сергеевич прочитал этот рассказ о военных злоключениях солдата недавно. Рассказ пришелся следователю по душе своей образностью и правдивостью, а фраза доктора в финале «мы одну вашу ножку-то взяли» вызвала у него какие-то ассоциации со странным видением. Вот и сейчас Афанасию Сергеевичу ясно представился старичок доктор с мохнатыми бровями над добротой глаз, держащий под мышкой окровавленную человеческую ногу. Бр-р-р…

– И чего не жилось? – продолжал недоумевать Алядов. – Молодой, при месте хорошем, живи да радуйся…

– Он хотел жить, – подала голос пожилая дама, стоявшая около лестницы. – Я с ним вчера разговаривала: не думал он о смерти. Путешествовать собирался. Счастливый он был в последнее время, по глазам видать. Уж я-то в глазах разбираюсь: не бывает таких глаз у людей несчастных. А вот старик к нему приходил, у того столько несчастья на лице, что мороз по коже.

– Какой старик? – Струнников велел подойти даме поближе.

– Страшный: нос крючком, глаза безумные, уши уродливые, лицо костистое, словно череп тонким пергаментом обтянули. Он и говорит Всеволоду Михайловичу: бояться нам надо, обещал он нас, как красные цветы истребить. Это я случайно услышала: иду мимо, а они возле подъезда беседуют.

– Было у него в руке что-то, вроде, красного цветочка: то ли бумажка, то ли тряпочка, – дождавшись паузы в рассказе дамы, не преминул сообщить городовой.

– У кого? – Струнников вопросительно глянул на полицейского.

– У самоубийцы, у Гаршина. Я же, почесть, первым сюда прибежал, сразу за дворником. Вот и видел.

– А где теперь этот цветок?

– Кто ж его знает? – развел руками полицейский. – Тут такая суматоха случилась. Его поначалу домой понесли. Потом доктор объявился, отругал всех и велел в больницу везти. До цветка ли уж тут?

С места происшествия Афанасий Сергеевич поехал в лазарет, но тщетной поездка та оказалась: не пустили следователя к страдальцу, разрешив лишь глянуть на него через приоткрытую дверь.

– Выживет? – шепотом спросил Струнников доктора.

– М-м-м, – замялся эскулап. – Да как вам сказать, вряд ли выкарабкается, но на всё воля божья.

Во второй половине дня докладывал Афанасий Сергеевич о происшествии своему начальнику. Рассказывал молодой следователь долго и обстоятельно. Всегда строгий начальник подчиненного не перебивал, но смотрел всё больше в окно и еле заметно улыбался. Чего уж там важный чиновник приятного узрел, Афанасию Сергеевичу было неведомо, не до окон ему было. Растревоженная интуиция подсказывала Струнникову, о непременном наличии тайны в попытке самоубийства писателя. Вот об этой тайне он и хотел подробно поведать начальству. Но стоило лишь приступить к главному, стоило только упомянуть о таинственном старике и цветке красном, так, сразу же, всё благодушие начальства, словно ветром сдуло.

– Что?! – рявкнул начальник. – Какой еще старик с цветком?! Вы мне эту мистику бросьте! Из любого плевого случая трагедию раздуют! Да по этому Гаршину давно дом умалишенных плакал! Он умом тронулся, неужели непонятно?! Я тоже сведения о нем имею! Я вам покажу мистику

Открыть уголовное дело товарищ председателя суда не разрешил.

На следующее утро, как только Струнников вошел в присутствие, к нему сразу же подбежал коллежский регистратор Силуянов, чрезвычайно неприятный Афанасию Сергеевичу человек с бегающими блеклыми глазками. Регистратор слащаво улыбался, сообщая следователю распоряжение начальника.

– Бродягу мертвого нашли. Так Иван Петрович велели-с срочно вам туда и отбыть-с. Именно вам-с.

В стороне от парадных улиц столицы, среди нагромождений серых уродливо корявых построек собралась толпа любопытствующих. Поодаль от толпы, положив руку на эфес сабли, стоял городовой. А у ног городового, на сером грязном снегу лежал человек.

– Алядов! – окрикнул Струнников городового.

– Я, – расплылось в широкой улыбке лицо Алядова. – Кому же еще здесь быть? Околоток-то мой, ваше благородие.

– И чего на этот раз?

– Старика по голове ударили так, что дух из него вон.

Следователь подошел поближе и стал рассматривать труп. Лицо старика оказалось не из приятных и, разглядывая его, Струнников тут же вспомнил пожилую даму, которая рассказывала вчера о встречи Гаршина с неизвестным. Схожи были черты лица покойного с описанием дамы: нос, уши… А тут еще городовой осторожно следователя за рукав тронул.

– Ваше благородие, – докладывал Алядов полушепотом, раскрывая перед Струнниковым ладонь, – смотрите, чего рядышком с ним валялось. Точно такой же я вчера у сочинителя видел, который руки на себя наложил. – На ладони городового лежал завязанный узелком кусочек материи алого цвета.

– Не иначе, тут связь какая-то? – шепнул Алядов.

У Струнникова те же мысли в голове завертелись, но вспомнив гнев начальства, он вздохнул и сказал городовому:

– Выбрось всякую мистику из головы, Алядов! Совпадение это! И чтоб больше никому об этих цветах.

– Слушаюсь! – вытянулся перед следователем Алядов, а потом добавил. – Только, вот еще что, ваше благородие, в кармане у него карточка была.

Струнников взял у полицейского карточку и прочитал:

«Чистяков П.П. – адъюнкт-профессор Императорской Академии Художеств».

– Наверное, нашел он её где-нибудь? – нахмурился следователь.

– Не похоже, – покачал головой полицейский, – уж очень бережно он её хранил: два раза бумажкой обернул.

Афанасий Сергеевич сунул карточку и клочок алой материи в карман и сказал негромко городовому.