Сказочница из Вракинска
Моим бабушке и дедушке – Акимовой Нине Фёдоровне и Акимову Анатолию Константиновичу…
ГЛАВА 1
В свои двадцать два года Александра Слитная была девушкой тихой, застенчивой и мало чем привлекающей к себе внимание. Она получила филологическое образование, работала корректором на дому и, кажется, ни о чём другом не помышляла и не мечтала. Саша была такой с детства. Мало общалась с подругами, не стремилась встречаться с мальчишками, а сейчас не планировала обзаводиться семьёй. Ей нравилось получать на электронную почту очередной заказ от модного журнала «Плюмаж»1, распечатывать на стареньком принтере статью, в которой необходимо было найти ошибки, после неспешно – но никогда не пропуская сроки сдачи – вычитывать и править материал, чтобы потом отправить текст с пометками в издательство. Письменные похвалы от руководства журнала она принимала робко, отвечала коротким: «Благодарю», иногда добавляла одну или две скобочки-улыбки, но вскоре перестала, потому что, сопровождая ответ дополнительными знаками, казалась себе навязчивой. Издательство же вполне имело право быть довольным работой дистанционной сотрудницы и было абсолютно искренне в похвалах, отдельно радуясь такой подходящей корректору фамилии, с которой и псевдоним не нужен. Девушка делала работу качественно, вдумчиво, терпеливо и кропотливо, находила ошибки даже в проверенных другими корректорами текстах, мягко, чтобы не обидеть автора статьи, предлагала замены неудачных фраз и словосочетаний. Иногда она записывала голосовые сообщения, чтобы точнее пояснить, почему предлагает поменять слова местами или вообще заменить словосочетание. И с ней соглашались: действительно, на бумаге фраза казалась просто несколько неудачной, а произнесённая вслух становилась однозначно неблагозвучной.
Разумеется, помимо словесной благодарности Саша получала и довольно внушительную – особенно для вчерашней студентки – зарплату. Впрочем, привыкшая быть тихой и незаметной Саша не стала бы затевать грозных скандалов, даже если бы ей платили меньше обещанного или не платили бы вовсе.
Порой Александра находила в себе крошечные зачатки бунтарства, саркастичные мысли и стремление поперечить родителям, но мыслей никогда не озвучивала, а революционные настрои быстро тушила, разумно не решаясь расстаться с привычно размеренным и тягучим образом жизни своей семьи. Эмоциям в семье Александры место, разумеется, находилось, но все они были вяловато-вычурными, поведение её родителей всегда походило на игру актёров в каком-то старом кино по мотивам французской жизни – с заломами рук и картинными обмороками, но тоже какими-то неспешными и пресными. Мама увлекалась романами Александра Дюма, Жюля Верна, Камю. Последний, кстати, поспособствовал появлению у Сашиной матери занятного прозвища среди коллег по работе.
Прозвища были у всех троих членов семьи. Александре повезло больше всех. Её, как правило, дразнили не слишком изощрённо и в основном с помощью производных от фамилии. Она – Слитная, а звали – Раздельной. Какое-то время она была для одноклассников даже «Не-с-глаголами», так как они пишутся не слитно, но такая составная кличка быстро отпала по причине громоздкости. Начиная со старшей школы прозвища исчезли сами собой, одноклассники, а далее однокурсники звали её чаще просто по имени или по фамилии.
Сашина мама Юлия Алексеевна работала продавщицей в колбасном отделе и прозвище от коллег получила поначалу ребяческое – Юлька-Рулька. Но вскоре оно сменилось на более интеллектуальное и даже несколько ей льстившее, потому как содержало фамилию любимого французского автора. Рулька Мю. Напарница ухватилась за конечный слог слова «рулька», добавила к нему ещё один, чтобы получился каламбур. Саша такие случайные совпадения слогов при читке текста старалась как раз вычищать, чтобы во фразу не вкралось какого-нибудь дополнительного – смешного или даже не вполне приличного – смысла, а напарница Сашиной матери поступила ровно наоборот. Так и зашифровался в сочетании слов «Рулька Мю» автор знаменитой «Чумы». Произошло же это после того, как уже обозначенная коллега застала Юлию Алексеевну за чтением вышеуказанной книги на рабочем месте, причём зачитавшейся настолько, что не слышала оклики покупательницы. Юлия Алексеевна на неожиданно прижившееся прозвище не обиделась. Она действительно частенько витала в облаках и думала о чём-то отвлечённом, взвешивая «Докторскую», отчего нередко обсчитывала покупателей, но всё больше – в пользу магазина. Именно поэтому её, вероятно, и не увольняли.
Отец Александры Виктор Владимирович работал в том же магазине, где и жена, грузчиком. Именовали его не иначе, как Рулькин Муж. А после случая с Камю та самая склонная к словообразованию и каламбурам напарница Юлии Алексеевны внесла коррективы и называла теперь Виктора Владимировича Рулькин Мюж. Причём эту нововведённую букву «ю» она нарочно выделяла и тянула, чтобы ни у кого не осталось сомнений, что буква тут появилась не случайно.
– Рулькин Мюююююж, – произносила она, когда речь заходила о грузчике Слитном. Лицо её в этот момент вытягивалось, становясь из просто крупного откровенно лошадиным, приплюсуем к этому ещё и глаза, заведённые вверх – в удовольствии от собственных придумок, и в общем получаем портрет женщины вида довольно дебильного. Следующая, повторяющаяся многократно и опять же придуманная ею лично шутка, пожалуй, тоже лишь усугубляла складывающееся впечатление.
– А где Рулькин Мюююж? – спрашивала она. – Пошёл в Мулен Руж!
И хохотала, совершенно не заботясь, понимают ли случайные собеседники, о чём она ведёт речь и какое отношение свиной окорок имеет к французскому кабаре.
Домашняя жизнь Александры Слитной больше всего напоминала бесконечный сериал под названием «Мечты о Франции». Дома Юлия Алексеевна и Виктор Владимирович периодически обращались друг к другу на вы, а вместо имён тоже использовали прозвища. Разумеется, другие, не рабочие.
– Мадам Жюли, – говорил Виктор, – не соблаговолите ли вы передать мне масло?
– О, mon Viсtor! – восклицала Юлия, ставя ударение в имени мужа на второй слог. – С неизменным удовольствием!
Александру оба называли «наша маленькая Саша́». Она не возражала, хотя ей порой надоедала эта заезженная бездарная пьеса. Она мечтала, что однажды накопит денег и отправит родителей на экскурсию в Париж, но мама всплёскивала руками, пугалась и возражала полуобморочным шёпотом:
– Что ты, Саша́, а вдруг настоящий Париж окажется не так хорош, как я его себе представляю?
Расстраивало Сашу порой и то, что если в мысли матери нередко примешивалась французская литература, то в кровь отца, увы, всё чаще – французский коньяк. По выходным у семейной пары Слитных в руках был, если так можно выразиться, двухтомник, только в одном случае имя автора содержалось на обложке, а во втором – на этикетке. К сожалению, этикетка эта уже давно покрывала звучным именем какого-то байстрюка: иными словами, вместо французского алкоголя бутылка содержала коричневатую ароматную кондитерскую пропитку, покупаемую Виктором Владимировичем в пятилитровых канистрах.
Близился новый – 2021 – год. Меню планировалось неизменное: мясо по-французски, салат оливье с колбасой из отдела, где работала Юлия Алексеевна, икра, шампанское и коньяк. Покупался ещё «Камамбер» с белой плесенью. Но его никто никогда не ел.
– Новый год надо отмечать с шиком, – говорила Юлия Алексеевна, покупая в очередной раз коробочку с сыром, и только тихо вздыхала, выбрасывая продукт, так и не пришедшийся ко двору, а точнее, ко столу, да ещё и умудрившийся помимо благородной французской плесени покрыться местной – российской. Вероятно, шик заключался не в гастрономическом удовольствии от употребления сыра, а в барской возможности бросить его в помойку.
Сегодня ещё только десятое декабря, но «Камамбер» уже куплен. Саша грустно посмотрела на знакомую коробочку в холодильнике и дала себе обещание хоть кусочек в этот раз попробовать.
Казалось, ничего не изменится в привычном укладе жизни семьи Слитных в оставшиеся недели декабря, но, как это нередко бывает, даже кажущиеся абсолютно устойчивыми планы можно нарушить одним звонком. Все трое собрались за ужином, когда этот внезапный шар для сбивания планов вылетел из телефона Юлии Алексеевны.
– Алло, – увидев на дисплее телефона незнакомый номер, она ожидала услышать очередных рекламных зазывал, которых почему-то всякий раз дослушивала до конца и терпеливо отвечала заготовленными фразами на все предложения и «заманчивые» акции. Но сегодня ни одна из этих фраз не пригодилась.
– Здравствуйте, Юлия Алексеевна. Меня зовут Ольга. Я звоню вам из Варкинска.
Громкий динамик позволял всем присутствовавшим на кухне отлично слышать чёткий – даже резкий – и чуть хрипловатый голос. Голос был напористый, обычно таким обладают люди, которые мало считаются с чужим мнением, люди, которые, если что-то решили, доведут до конца. А Ольга, похоже, уже что-то для себя решила, раз набрала номер, по которому из Варкинска никогда не звонили.
– Что-то с мамой? – тихим, взволнованным шёпотом поинтересовалась Юлия, и муж, привыкший реагировать на подобный шёпот жены определённым образом, тут же схватил её ладонь.
Голос этот, впрочем, не обманул ни Александру, ни, похоже, собеседницу. Волнение обе для себя обозначили, как деланое и наигранное. В искренность его ни одна, ни вторая не поверили.
Юлия Алексеевна не общалась с матерью очень давно. Саша не помнила ни бабушку, ни дедушку. Она видела их последний раз в пять лет, как раз накануне какой-то грандиозной семейной ссоры, в подробности которой Сашу не посвящали, но временами мама вспоминала о ней единственным выражением: «Ах, если бы не та ужасная ссора». И это было не столько поводом погрустить о родителях, сколько намёк для мужа, что она нуждается в ласке и заботе. После этой фразы Виктор тоже всегда неизменно хватал ладонь Юлии.
Дедушки уже нет в живых: родители съездили в Варкинск на похороны, но Сашу тогда с собой не взяли. Но дома потом ещё две недели Юлия Алексеевна внезапно всхлипывала:
– Ах, если бы не та давняя ссора, – и отец тут же гладил её ладонь.
После смерти дедушки ностальгических фраз в репертуаре Юлии Алексеевны стало две – уже приведённая про ссору и ещё одна:
– Интересно, как там мамочка?
Виктор Владимирович проникновенно смотрел жене в глаза и шептал:
– Я уверен, всё хорошо.
Вероятно, в той придуманной Франции, где обитали «мадам Жюли» и mon Victor именно так полагалось вести диалоги о родителях.
У Александры сформировалось стойкое предубеждение против бабушки и дедушки, разрушивших когда-то семейную идиллию и заставивших маму время от времени заливаться слезами. Но с возрастом, глядя на своих родителей и размышляя о том давнем конфликте, она стала задавать себе некоторые вопросы, например как такие тихие люди, как её мама и папа, вообще решились на конфликт? Или они не такие уж тихие, а только притворяются? Впрочем, познакомиться с бабушкой её никогда не тянуло.
– Я соцработник, – продолжала между тем трубка, – Ульяна Васильевна уверенно обслуживала себя сама, год назад ей понадобилось нанять в помощь меня, а сейчас…
– Ах, говорите же, не томите! – Юлия хотела бы, как пишут в романах, приложить к разгорячённой от волнения щеке холодную ладонь, но вот незадача: щёки не покраснели и ладони обе оказались заняты – в одной телефон, вторая у мужа.
Ольга, судя по голосу, была не из тех, кто станет кого-либо «томить». Скажем даже, чтобы вставить свою театральную фразу Юлии Алексеевне пришлось перебить собеседницу. Но та быстро вернула себе лидирующую позицию.
– Сейчас у неё прогрессирует старческое слабоумие, она временами становится рассеянной настолько, что способна создать опасную обстановку для себя и всего дома: не выключить воду или газ, например, и лечь спать. Согласно заключённому договору, я помогаю ей только несколько раз в неделю, произвожу уборку, готовлю, помогаю помыться. Круглосуточное наблюдение стоит других денег.
– Что же нам делать? – прошептала Юлия Алексеевна.
– Вариантов несколько. Вы можете переехать жить в Варкинск, можете забрать Ульяну Васильевну к себе, можете оплачивать услуги сиделки на дому или в пансионате для престарелых. К сожалению, Ульяна Васильевна плохо узнаёт людей, с ней самой я не могу заключить такого договора. Часть расходов можно покрыть с помощью пенсии Ульяны Васильевны, – Ольга озвучила сумму дотации, а потом зарплату сиделки.
– О…
Виктор участливо заглянул в глаза жене, которая, кажется, была раздавлена полученными новостями. Её не устраивал ни один из вариантов. Каждый из них лишил бы Юлию Алексеевну либо комфорта, либо части материальных благ. Восклицать время от времени «как там мамочка?» было дешевле и проще…
– Нам нужно обсудить создавшуюся ситуацию с мужем.
Виктор кивнул, а Саша никак не выразила своего отношения к услышанному. Из «Плюмажа» прислали новый заказ – большой текст об инновациях в сфере производства губной помады, и Саше не терпелось заняться любимой работой. Расставлять по местам запятые, тире и двоеточия ей хотелось гораздо больше, чем размышлять о судьбе незнакомой старухи, пусть даже и приходящейся ей бабушкой.
***
– Я скоро совсем осиротею, – причитала Юлия Алексеевна, лёжа на диване и, как обычно, распорядившись обеими своими ладонями: одну положила на лоб, а другую препоручила мужу. Ему надлежало бережно согревать пальцы жены, временами прикладываясь к ним губами, – мамочка, мамочка, ну как же так…
Вероятно, мадам Жюли подсознательно уже нашла для себя самый подходящий вариант решения неожиданно нагрянувшей проблемы. Саша слушала эти причитания с некоторым суеверным содроганием, но всё же не решалась возразить матери, что бабушка пока ещё жива и кликушничать, как на поминках, время однозначно не пришло. Виктор же Владимирович привык позволять жене говорить всё, что ей заблагорассудится. Поэтому и преждевременных траурных речей не прерывал.
– Бедная моя мамочка, – продолжала всхлипывать Юлия Алексеевна.
Диван, на котором возлежала потенциальная сиротка, располагался вдоль стены, в которой была розетка, поэтому Саше были отлично слышны все эти сдавленные рыдания, пусть и произносилась речь привычным тихим голосом.
Саша глянула на часы: дело к полуночи. В папины обязанности входит согревать ладони жены, пока та не заснёт. Слова в корректируемом предложении никак не хотели складываться в нужном порядке – то ли от Сашиной усталости, то ли от заунывных стонов из соседней комнаты. Саша опасалась, что матери может прискучить разыгрывать трагедию для одного зрителя и скоро стоны сменятся призывами:
– Наша маленькая Саша́, приди, утешь свою мать, – почему-то призывы всегда поручались именно Виктору Владимировичу, вероятно, так Юлия Алексеевна подчёркивала всю бедственность своего положения: ах, мне так плохо, что даже позвать на помощь сама не могу.
Но в этот раз, кажется, обошлось. Саша выключила компьютер и легла спать.
Наутро родителям не нужно было в магазин. Они работали по графику два через два, и чаще всего их смены совпадали. Сегодня у обоих был выходной.
За завтраком было решено провести семейный совет и взвесить все «за» и «против». Юлия Алексеевна, конечно же, взвешивала в свойственной ей привычной манере – в свою пользу. Поэтому пока не прозвучало ни одного «за». Виктор Владимирович охотно поддакивал жене – во-первых, потому, что привык во всём с ней соглашаться, а во-вторых, перспектива совместного проживания с тёщей не радовала и его.
– Да, радость моя, ты совершенно права, – ворковал он, – мы не можем переехать в Варкинск, там всё необычно, и непривычно, и неуютно… У нас здесь работа, дела…
– Там для меня совершенно неподходящий климат, – поддержала Юлия.
Саша против воли хмыкнула, хотя обычно не позволяла себе так реагировать на слова родителей.
«Само собой, в трёх часах езды от нас климат как-то существенно меняется… Ах да, Варкинск же на целых 280 километров дальше от Франции! Но есть ли вообще разница, где торговать колбасой?»
Она чуть было даже не сказала вслух то, что её рассмешило, и воочию представила, как свалится в обморок мадам Жюли, услышав подобную дерзость. Особенно смутило бы её выражение «торговать колбасой» – ведь такого точно не могло быть во французском романе. А дома Юлия Алексеевна жила исключительно как в романе, здесь не было места колбасе. Если только она не являлась ингредиентом оливье.
– Перевезти мамочку к нам мы тоже не можем, – продолжала Юлия Алексеевна.
– Да, – подхватил Виктор Владимирович, – это запах пожилого человека, это горшки, это бесконечные лекарства…
– А у нас замшевая обивка на мебельном гарнитуре, она моментально впитает в себя запах… Не держать же мамочку на деревянном стуле…
– Сиделка и пансионат для нас слишком дорого.
– Я совершенно не представляю, что нам следует предпринять. Боюсь, я так расстроена, что не смогу сегодня написать ни строчки. Или всё-таки попробовать поработать?
В какой-то момент Юлии Алексеевне надоело только читать французские романы, и она принялась их ещё и писать. Увы, содержание их было столь же удалено от французской жизни, как сама чета Слитных от Парижа. Юлия Алексеевна добросовестно дописывала каждый свой роман до середины, потом бросала и принималась за новый.
– Ах, а вдруг концовка получится не так хороша, как мне виделось в начале…
Этим же Юлия объясняла и недочитанные книги – коих, откроем тайну, было большинство:
– Ах, а вдруг финал меня разочарует…
Телефонный звонок застал семью Слитных всё там же – за завтраком. Юлия едва бросила взгляд на дисплей, но сразу поняла: это не банк и не стоматология… Это опять тот же номер, что и вчера. Это Ольга. И звонит она по тому же вопросу.
– Я не буду подходить, – шёпотом сказала Юлия. Телефон умолк, но мелодия звонка – разумеется, французский аккордеон! – тут же зазвучала снова.
– Я совершенно с тобой согласен, Жюли, – поддакнул Виктор, – не следует подходить!
– Алло…
– Юлия Алексеевна?
– Нет, это Саша.
Оба родителя уставились на дочь, как на предательницу.
– Сегодня ночью Ульяна Васильевна упала с кровати, я нашла её утром на полу. Серьёзных повреждений нет, но вопрос надо решать срочно. Я вызвала социальное такси. Очень повезло, обычно надо вызывать за несколько дней, а тут служба согласилась прислать машину сразу. Извините, что решила за вас… Не посоветовалась… В общем, ждите Ульяну Васильевну. Она скоро к вам приедет.
Саше снова показалось, что эта женщина всё решила ещё вчера, когда звонила в первый раз. А может, и такси уже заказала.
– Ждём, – только и ответила она.
– Что? Что там, Саша́? – прошептала Юлия Алексеевна.
Саша была уверена, что родители и так слышали каждое слово собеседницы через громкий динамик, но всё равно ответила:
– Бабушку везут к нам.
ГЛАВА 2
Ульяна Васильевна показалась Саше совсем старухой, хотя ей, кажется, было слегка за 70. Чёрный растянутый свитер, расстёгнутое шерстяное пальто с кушаком, волочившимся по земле, ватные штаны, заправленные в валенки, на голове – пуховый платок. Вся одежда тёмная, а лицо в тон валенок – серое. Сразу видно, что пожилая женщина тяжело больна. Даже не верится, что ещё недавно Ульяна Васильевна жила одна и обходилась лишь кратковременными визитами социального работника.
Таксист помог Ульяне дойди до подъезда. Опешившие родственники – дочь и внучка – не сразу сообразили поддержать старушку под локоть. Она, казалось, не понимала, что происходит. Спроси её, помнит ли она, как садилась в такси, сколько занял путь и куда её в конце концов привезли, она на все вопросы покачала бы головой, а может, и вопросов бы не расслышала, размышляя о чём-то своём.
До Саши донёсся голос таксиста: он доложил по телефону Ольге, что доставил Ульяну в целости и сохранности.
В лифте ехали молча. Едва вошли в квартиру, как раздался звонок от Ольги.
– Уж извините, за остальными вещами вам придётся самим приехать в Варкинск. Я положила самое необходимое. Немного одежды, очки, лекарства… Запишите адрес: Первая Варкинская улица, дом 18, квартира 6.
Юлия Алексеевна сказала в трубку короткое «Ага». Впрочем, тратить на соцработницу какие-либо другие слова, в том числе и французские, которых она никогда не знала, Юлии Алексеевне не хотелось.
– Добро пожаловать домой, мамочка!
– Мамуля, привет, – Виктор Владимирович вышел встречать тёщу в коридор. Вокруг него витал довольно крепкий аромат «выходного дня» – та самая кондитерская пропитка. Саша знала этот игривый, дурашливый тон своего отца и могла поклясться, что он выпил стакан алкоголя залпом.
Ульяна Васильевна вдруг замерла. Посмотрела на дочь. Потом на зятя и вдруг надтреснуто, по-старушечьи, и всё же уверенно, твёрдо и вполне осознанно произнесла:
– Это не мой дом. А тебе я не мамуля!
Потом она перевела взгляд на Сашу и, кажется, даже улыбнулась.
– Как тебя зовут, девочка?
– Александра, – сухо представилась та.
Ульяна кивнула и надолго замолчала, позволив провести себя в комнату, без интереса посмотрела на подготовленную для неё постель, без аппетита съела предложенный омлет с колбасой. После еды она снова внимательно посмотрела на Сашу, так же, как в коридоре, едва заметно улыбнулась и произнесла с той же интонацией:
– Как тебя зовут, девочка?
– Александра, – несколько раздражённо повторила Саша. Ничего она не скажет этой чужачке, которую родители против своей воли взяли на дожитие.
– Наша маленькая Саша́, – заискивающе и пьяно заговорил Виктор Владимирович, – ты же съездишь за бабушкиными вещами в Варкинск?
– Мама, что тебе привезти в первую очередь? – оба родителя переключились на Ульяну Васильевну, посчитав, что Сашин ответ был известен ещё до того, как задали вопрос. Пожилая женщина безучастно смотрела в кухонное окно. – Наверное, нужно бельё, что-то тёплое… Свитера – до конца зимы, а летнее привезём позже… Завтра и послезавтра мы с папой работаем, значит, поездку тебе надо спланировать на субботу…
Саша кивнула, хотя внутри неё разыгрывалось всё больше и больше бунтарства: вот ещё, станет она возить вещи для этой чужачки! В их семье всегда было три человека: папа, мама и она, Саша… Вернее, не так… В их семье всегда были мадам Жюли, mon Victor и где-то, если везло, находилось местечко для «наша маленькая Саша́». Но Александра быстро разогнала непрошеные правки, так некстати влезшие в мысли.
На утренней электричке в субботу Саша выдвинулась в Варкинск. Едва не сломала язык, когда в кассе покупала билет: поди выговори ужасное название городка.
Электричка ехала мимо нескончаемого зелёного сетчатого забора, оттесняющего строй высоких ёлок: будто они порывались выбежать на рельсы, а забор им старался помешать. Саша смотрела на еловые лапы в снегу и размышляла: наверняка в этом году опять до Нового года будет снежно, а в предпраздничный день грянет оттепель. В дороге Саша успела и подремать, и завершить правки на распечатанных листах. Иногда Саша ловила себя на мысли, что была бы не против получать от журнала не вордовский файл, а рукописи. На экране компьютера текст всегда казался девушке лощёным, причёсанным и напомаженным, будто никакие правки ему не нужны: разве что всколыхнутся там и тут красно-зелёные волны пометок, сделанных программой, которые, увы, тоже приходится перепроверять. А рукописный текст редко бывает чистым, в нём всегда есть помарки и зачёркивания. Он заставляет вчитываться внимательнее, проверять тщательнее.
Саша улыбнулась: что-то она перемудрила. Сколько бы энергии потребовалось на распознавание чужих почерков!
– Речушка, – буркнул в микрофон машинист, – следующая – Варкинск… Закрываются двери, будьте осторожны…
«Есть же нормальные названия, – подумала Саша, – Речушка… Легко и просто. А то – Варкинск. Какое-то неестественное сочетание букв, неправильное… Вот напишет писатель такое название в книге, а кому-то потом аудиоверсию начитывать. Брр…»
Дом Ульяны Васильевны оказался недалеко от вокзала, но при этом очень удачно скрыт другими домами. Так что во дворе было тихо. Первая Варкинская улица оказалась короткой, как будто неживой даже, и завершалась тупиком.
«Какая разница, – подумала Саша, – тупиком, рудником, пусть хоть броневиком… Забрать необходимое – и поскорее вернуться домой…»
Она поднялась на второй этаж, отомкнула дверь и сразу почувствовала запах – тот же, что Ульяна Васильевна привезла с собой. Так пахли её одежда, волосы и руки, так же пахло теперь и в Сашиной комнате, где пожилая женщина с момента приезда провела три дня. Только в этой квартире запах был более насыщенным и… более уместным, что ли. Потому что здесь – дом Ульяны Васильевны, здесь и должны быть её запахи. Здесь и у Саши не возникает никаких внутренних бунтарств, потому что Саша здесь – гостья…
Она поискала выключатель, нажала клавишу, но лампочка в настенном светильнике сверкнула на мгновенье и тут же погасла – перегорела. Комнаты были освещены дневным светом через окна. Саша прошла, не разуваясь. Ей не хотелось проводить здесь слишком много времени. Квартира двухкомнатная, обнаружить платяной шкаф не составило труда. Саша решила брать только те вещи, что увидит на полках и кронштейнах. Залезать на антресоли и в кладовки не станет. Некогда и незачем. На антресолях обычно хранят всякий хлам – изношенный и страшный.
«Куда уж страшнее», – фыркнула Саша, оглядывая Ульянин гардероб. В шкафу обнаружилось ещё несколько свитеров. Один чуть светлее того, в котором Ульяна приехала, а второй даже с цветочком – крошечным, на груди. Но оба всё равно невероятно мрачные, старческие. И кофты им под стать – сплошь траурные.
– «Плюмаж» нервно курит… – пробормотала Саша. – Хотя винтаж сейчас в моде.
Но это даже не винтаж. Это какое-то «до-новой-эры-аж». Будто какие-то заклинания произносят над вещами людей, которым исполнилось семьдесят. Приходят злые гномы и говорят: становись вся красивая одежда хмурой и уродливой!
Саша сгребла в большую спортивную сумку найденные кофты, нательное бельё, колготки – трикотажные и утеплённые. Взвесила сумку на руке: носила и потяжелее.
Что ещё нужно? Лекарства, подгузники, вставную челюсть Ольга передала сразу…
Саша набрала номер соцработницы – советчик сейчас не помешает: никогда прежде Саше не доводилось собирать вещи пожилых людей для переезда.
– Вы уже приехали? – раздался знакомый глубокий грудной голос. На заднем фоне в трубке слышался какой-то шум и пиканье прибора вроде того, что установлены на кассах в супермаркетах. – Я в магазине, но моя очередь ещё не подошла, так что сейчас вас проинструктирую. Лекарства я вам привезла, их надо раскладывать в специальную коробочку по ячейкам: утро, обед, вечер.
Саша слушала, хотя про коробочку ей всё было известно. Таблетки для Ульяны раскладывала прежде соцработница, и делала это по пятницам, поэтому как раз вчера Саша занималась раскладкой на следующую неделю. И знала, что таблетки Ульяна принимает от давления и для памяти. И что все запасы Ольга уже передала и следующую порцию надо будет покупать.
– Тонометр возьмите с собой, если у вас дома нет.
– Тонометра нет.
– И кружку Ульяна Васильевна очень любит – с лошадьми. Она может быть либо в мойке, либо рядом с раковиной на полотенце, либо прямо на столе.
– Ага, рядом с раковиной, – подтвердила Саша, переходя на кухню. Немытая. На дне присохли остатки кефира или йогурта.
– Остальное вроде всё я и так передала…
– Спасибо вам большое, – Саша отсоединилась, не без труда вымыла чашку, завернула её в полотенце и положила в сумку к одежде.
В поисках тонометра Саша заглянула в маленькую комнату: ни в большой, ни на кухне прибор для измерения давления ей не попадался.
В маленькой комнате оказалось уютно. Окна зашторены. У окна – письменный стол с тяжёлой лампой на деревянной столешнице и плоским абажуром из толстого матового стекла. Вдоль стены тахта, в изголовье которой примостилась низенькая деревянная тумбочка. На тумбочке – фото в рамке: неизвестный Саше мужчина, женщина, чьи черты кажутся теперь знакомыми, и… она сама! Саша! В детстве. Уж себя-то маленькую Саша представляла неплохо – по фотографиям из родительских альбомов.
«Значит, это Ульяна и Алексей», – подумала Саша, нарочно дистанцируясь от неизвестных родственников и не называя их в мыслях бабушкой и дедушкой.
Ничьих фото в доме больше нет. Во всяком случае, на виду. Только её, Сашино. Она сидит у Алексея на коленях, а Ульяна стоит у них за спиной. Саша не кривится, не капризничает, смотрит в объектив, лица у всех серьёзные и сосредоточенные, как нередко бывает на постановочных фото.
Отчего-то Саша вдруг представила, как живёт здесь, в этой квартире, а если точнее – то прямо в этой вот комнате. Как зажигает по вечерам настольную лампу, распечатывает новый текст и правит его одним из карандашей, обнаружившихся в стаканчике на столе. Они все оказались ломаными, но ведь заточить не проблема, как не трудность и привезти принтер, которого в этой квартире, разумеется, нет. Она поставила бы принтер на тумбочку, а на стол – ноутбук. Фотографию придётся немного подвинуть или переместить на крышку принтера. А в соседней комнате будет жить Ульяна. Тихо станет сидеть у окна – так же тихо, как сидит, должно быть, прямо сейчас в квартире Слитных. Будет сидеть и смотреть на падающий снег, на играющих во дворе детей, на хоккеистов-любителей, расчищающих лёд на пруду. Саша спокойно будет работать, потом прервётся, заглянет в комнату к Ульяне Васильевне, предложит чаю. Та даже перестанет спрашивать:
– Как тебя зовут, девочка?
Вероятно, уже запомнит.
В прошедшие два дня Саша едва сдерживалась, чтобы не устроить из Ульяниной болезни аттракцион. Стоило заглянуть в комнату к пожилой женщине, как она, будто по команде, отворачивалась от окна и задавала один и тот же вопрос:
– Как тебя зовут, девочка?
Саша проделала трюк дважды, но после решила, что это неэтично, и перестала. Но что-то ей подсказывало: Ульяна повторила бы вопрос и десять, и сто, и тысячу раз. И дело было не в болезни, не в плохой памяти. А в том, что Ульяну не устраивал ответ.
Саша посмотрела через приложение, сколько времени осталось до обратной электрички.
– Ого! Как же так? – воскликнула она с досадой на свою невнимательность. Вероятно, прежде она невнимательно посмотрела расписание! Из-за этой оплошности придётся провести в Варкинске ещё шесть часов! И что теперь делать? Сидеть в квартире? Можно прямо сейчас начать реализовывать мечту: включить настольную лампу и дочитать материал для «Плюмажа», но Саша решила погулять по городу. Сумку она пока оставила в квартире: вокзал рядом, успеет забрать её перед самым отъездом.
Теперь уже не торопясь, она проверила, действительно ли улица кончается тупиком? Нет, издалека лишь показалось.
Она прошла между домами, прогулялась вдоль пруда, на котором, конечно же, ещё не было никаких хоккеистов, да и льда особо – тоже. Обернулась на окна квартиры. Оказалось, что из маленькой комнаты – если она не ошиблась окнами – можно ещё и на балкон выйти. В родительской квартире балкона не было, и Саше казалось, что нет ничего приятнее, чем пить на балконе кофе или просто стоять, облокотившись на перила, и смотреть… Неважно на что. В даль… В какую-то точку… На небо… И знать, что за спиной никто не воскликнет:
– О, мадам Жюли, позвольте я согрею ваши озябшие ладони.
– О, не сейчас, mon Victor, я должна творить…
А что если не возвращаться? Остаться здесь? Саша даже потрясла головой. Прежде ей не приходила с такой навязчивостью мысль сбежать из дома. Она уже стояла под балконом, осматривала ветви растущих у дома яблонь. Одна ветка заглядывает прямо на балкон, значит, летом можно будет сорвать поутру яблоко или целую пригоршню мелких красных плодов – смотря какой сорт. Нет, кажется, какая-то обычная яблоня, не «райская», хотя Саше сейчас любая показалась бы райской, лишь бы не возвращаться в родительскую квартиру.
Медленно, словно в памяти наступала весна, оттаивал в Сашиных воспоминаниях Варкинск. Выступали из-под сугробов знакомые, но серьёзно забытые очертания. Но кое-что об этом городке Саша всё же помнила. И об Ульяне с Алексеем – тоже.
Увидев впереди здание из серого кирпича, Саша отчего-то зажмурилась:
– Это детская поликлиника, – прошептала она и открыла глаза. Разумеется, вывеску с такого расстояния разглядеть было невозможно, но это зажмуривание было способом прикоснуться к особому чуду – к магии оживления прошлого. Саша двигалась по аллее и вспоминала:
– Поликлиника… А рядом был книжный магазинчик, где бабушка покупала мне раскраски. И мы шли вот этой самой дорогой – и тут был автомат с газировкой.
Автомата уже не было, вместо книжного магазина оказался «Мир сантехники», а вот поликлинику она угадала. И газировка могла быть не у детской поликлиники, а у взрослой. Бабушка частенько ходила к стоматологу. Всё верно, автомат был там. Не всё же сразу покупать – и раскраски, и газировку!
Она вышла на перекрёсток и вдруг услышала бабушкин задорный смех и вспомнила себя – четырёхлетнюю или почти пятилетнюю – на ледянках. Дворники намели сугроб прямо возле автобусной остановки. По одной из его сторон кататься точно не стоило: можно было съехать прямо под колёса автомобилей, а вот по противоположной – катайся вволю: там летом разбивают небольшой цветник, а зимой просто ровная площадь. И Саша каталась на пластмассовых саночках по склону снежной насыпи… И бабушка смеялась, а потом сказала:
– Кажется, у кого-то насквозь мокрые варежки! Марш домой!
И голос её не был трескучим, а на ней самой была модная шубка, ну или не модная – много ли Саша тогда понимала в моде? Но уж точно такая, как Саше нравилось: пушистая и мягкая. Не траурная и не страшная. А на ногах сапожки – яркие, блестящие. А не бесформенные валенки. Или Саша уже сочиняет?
Она ещё прогулялась, подзамёрзла и решила вернуться в квартиру на Первой Варкинской улице. Ещё есть время выпить чаю. Она открыла дверь ключом и уже шагнула через порог, но вдруг вернулась и нажала кнопку звонка. Знакомая трель наполнила коридор. Этот звук Саша в детстве слышала почти каждые выходные и каникулы.
Кажется, мама рассказывала, что же произошло. Из-за чего они тогда поссорились. Но Саше было плевать. Сейчас ей хотелось только одного: жить здесь с бабушкой, ездить по сугробу на ледянках, пить газировку из автомата и покупать раскраски в том далёком магазине, которого в её жизни больше никогда не будет. Семнадцать лет прошло… Саша видела бабушку последний раз в пятилетнем возрасте. И если бы не сегодняшние звуки, запахи и виды Варкинска, она бы и не подумала, что так соскучилась по тем временам, которые должна бы основательно забыть… Она и забыла. Вернее, не так. Задавили – всеми этими «мадам Жюли» и «mon Victor». Вытеснили.
Окажись она здесь тремя днями раньше, ни секунды бы не сомневалась, взяла ноутбук и поехала бы в Варкинск ухаживать за бабушкой. Но теперь уже поздно. Торопливая соцработница Ольга всё решила сама.
Уезжала Саша из Варкинска с надеждой вернуться снова.
– Мам, это я, – прошептала она с порога, вернувшись домой. Никто – ни на кухне, ни в комнатах, ни тем более в ванной – не мог бы её расслышать, но как-то было принято в их семье говорить, чтобы сказать, а не чтобы оказаться услышанным.
Судя по звукам, мама была на кухне, а папа в ванной – жужжала электробритва. Саша прошла в свою комнату. Вернее, теперь уже не полностью свою. Она делила её с бабушкой. Ульяна Васильевна сидела у окна, и казалось, что за день она не шевельнулась ни разу. Однако, услышав, что открывается дверь, пожилая женщина обернулась. Саша ожидала привычного вопроса, но сегодня он прозвучал по-другому. Похоже, но не так.
– Кто ты, девочка?
От неожиданности и недавних воспоминаний Саша ответила и едва не заплакала:
– Я твоя внучка, Сашенька…
Бабушка улыбнулась и посмотрела с прищуром. Её взгляд будто говорил: ответ засчитан.
ГЛАВА 3
Бывали дни, когда бабушка часами напролёт сидела у окна, не откликаясь, и только короткими движениями головы отказывалась от предложенного обеда или ужина. Саша приносила ей кусочек яблока или очищенный банан, но спустя пятнадцать минут вынимала их из ладони Ульяны Васильевны, не попробовавшей фруктов и даже не заметившей, что четверть часа просидела с каким-то предметом в руке. В иной день бабушка вдруг пробуждалось от забытья. Нет, она не становилась общительной или чрезмерно подвижной, но проявляла несколько больше интереса к происходящему и охотно соглашалась поесть. Вскоре семья Слитных привыкла к пищевому режиму пожилой родственницы и перестала пытаться накормить ее насильно, зная, что будет время, когда она непременно наверстает все пропущенные приёмы пищи.
В туалет бабушка ходила сама, отказываясь от предложенных подгузников. Сама же – лишь с небольшой помощью дочери и внучки – она соблюдала личную гигиену, всегда была опрятно одета, в Сашиной комнате пахло душистыми кремами – для рук и для лица, влажными салфетками и немного нафталином – от мрачных бабушкиных кофт. Лекарства хранились на кухне, и запах до комнаты не добирался. Вероятно, простому человеку, заглянувшему с улицы, стало бы понятно, что в квартире проживает пожилой человек, но Саша в связи с этим не чувствовала ни сложностей, ни экстренных перемен. Она покорно и даже с радостью делила с бабушкой комнату. Тихая старушка у окна не мешала ей работать и даже иногда неожиданно помогала.
Проверяя текст, Саша нередко читала его вслух.
– «Розовый цвет в этом сезоне идеально сочетывается…» Слово какое-то странное «сочетывается»… Есть такое или нет?
И ведь чувствует, что произносит что-то неправильное, но никак не может вспомнить действительно существующее слово. Надо, вероятно, прерваться, выпить чаю и вернуться к тексту на свежую голову.
– Сочетывается, – бормочет Саша, – розовый цвет идеально сочетывается…
– Сочетается, – вдруг хрипло бросит бабушка от окна и снова впадет в забытьё, будто ничего и не произносила.
– «Сочетается»! Точно! – повторит Саша и рассмеётся: бывают же у мозга взбрыки! Автор статьи написал странное слово, а читатель воспринимает как должное. Саша припомнила, как ещё в школе, абсолютно уверенная в своей правоте, вдруг подсказала соседке по парте, что «цыпленок» пишется через «е» – «цепленок», и тоже что-то показалось странным, но ведь через «и» ещё страннее! Не «циплёнок» же! А буква «ы» вылетела из головы подчистую, будто никогда Саша такой буквы и не слышала!
Так что вмешательство внезапного помощника не бывало лишним.
Несколько расстраивало Сашу поведение родителей. Они вели себя так, словно пытались вписать в свою псевдофранцузскую жизнь нового персонажа и никак не могли понять, как эту бабку из Варкинска офранцузить. Они странно выражались – ещё более витиевато и выспренно, чем обычно. Пытались угождать, а мама и вовсе стала разыгрывать из себя маленькую девочку:
– Привет, мамуля, это я, твоя доченька, пришла!
Бабушка реагировала вяло, порой игнорировала эти пояснения, а иногда сухо и неприветливо выдавливала из себя:
– Вижу.
– Мамочка, хочешь, мы вечером посмотрим кино? Твою любимую «Свадьбу в Малиновке»! Сядем в обнимку, как в детстве, засидимся за полночь, а если не хочешь кино, то я могу тебе почитать новую главу из своего романа, хочешь?
Бабушка не реагировала либо отрицательно качала головой, но Юлия всё равно приносила свой ноутбук в Сашину комнату и начинала читать.
– Мам, я работаю, мне нужно сосредоточиться, – тихо и робко замечала Саша.
– Я же не тебе читаю, а бабушке, – так же тихо возражала Юлия и продолжала читать: негромко и монотонно. Бабушка клевала носом. Для Саши в конце концов текст, который она редактировала, сливался с тем, который озвучивала Юлия. В итоге Саше против воли приходилось прерываться. Она выходила на кухню, ставила чайник, на неё недобро поглядывал отец, пока в какой-то момент не начинал воспитательную беседу:
– Наша маленькая Саша́ά, – говорил он, – Жюли – перспективная писательница. Ей обязательно нужно кому-нибудь читать свои произведения, тем более сейчас, когда она снова обрела мать! Совет родного человека не будет для неё лишним. Поэтому старайся входить в положение и не мешай маме! В романе у нее сейчас самая кулимация!
– Кульминация, – поправляла Саша, хотя знала, что и впредь отец будет коверкать термин. Саша кивала на все отцовы замечания, наливала себе чаю и терпеливо ждала на кухне, пока мама дочитает до конца главы или иного места, где ей казалось логичным остановиться.
«Почитать родному человеку, – горько усмехалась Саша, – это, конечно, хорошо, но почему-то мне – человеку с образованием – мама никогда своих романов не читает. Неужели опасается критики?»
Насчёт отца всё понятно: он никогда и в грош не ставил то, чем занимается Саша. Подойдёт, через плечо глянет, спросит:
– А вот это слово ты почему зачеркнула?
– Видишь, папа, тут написано «поднимается вверх»? Это – плеоназм. Подниматься можно только вверх, а падать – только вниз. Уточнения не требуются.
Виктор, если бывал трезвым, только кивал, но случись ему выпить, он затевал долгие споры на тему: «Говорить можно и нужно так, как всякому хочется».
– Говорить – да, а писать надо грамотно, – спорила Саша, понимая, что обсуждение бессмысленно.
– И писать можно, как хочется. А то ходят кругом всякие занозы с красным карандашом, вроде тебя! Указывают! Черкают! Ерундой занимаются!
Выйдет из комнаты, а Саша после его слов читает текст ещё более тщательно, чтобы сделать свой труд хоть немного весомее.
К сожалению, Виктору не требовалось много алкоголя, чтобы серьёзно поменяться. Агрессивным он не был никогда, но бокал коньяка мог вызвать в нём три настроения, одинаково Саше неприятных: уже однажды упомянутую игривость и весёлость, или стремление оспаривать даже то, что не вызывает сомнений, или удушливую слезливость и сентиментальность. Спорил он ожесточённо, хоть и тихо, доказывая, что Земля – плоская, сажа – белая, а соль – сладкая. И спорил только потому, что так ему сейчас хотелось. Напомнишь наутро его же собственную вчерашнюю точку зрения – он от неё открестится и с самым невинным видом заверит, что подобного никогда не говорил и не считал. Ещё грустнее было от того, что спор обычно не подкреплялся аргументами. Чаще Виктор Владимирович просто повторял с монотонной интонацией одну и ту же фразу на все доводы оппонента:
– А я считаю что, ты не прав.
Он не кричал, не пускал в ход кулаки, но тем не менее мало-помалу все приятели отказались вести с ним беседы и выпивать.
В минуты сентиментальности он негромко пел песню «Чёрный ворон», плакал и думал о чём-то, никому, кроме него, неведомом, никогда в эти мысли никого не посвящал и потому выглядел особенно жалким. Но у Саши не возникало желания утешить. Может быть, когда-то прежде, но не теперь, когда всё это видено уже сто раз.
И наконец, если глоток коньяка вызывал игривую весёлость, Виктор мог ворваться в комнату к Саше, стоять, покачиваясь – ему хватало и одного глотка, чтобы перестать крепко держаться на ногах, – и восклицать, глядя на Ульяну:
– Тёщщщенька! – при этом он заискивающе улыбался, прыгал интонациями то вверх, то вниз и бравировал этим явно незаконно присвоенным себе титулом зятя. – Тёщщщенька! Не желаете ли отведать ужина?
Почему простое слово «поужинать» казалось ему недостаточно французским, никто бы не мог ответить. И почему ужин нужно непременно «отведывать»? Была у Виктора Владимировича ещё одна лексическая привычка, которая Сашу раздражала: он всегда произносил слова «завтра» и «послезавтра» с «о» на конце и неизменно эту «о» нарочито выпячивал.
– Так, когда я работаю? Завтрооо и послезавтрооо!
И в Саше просыпалась «заноза с красным карандашом» – так и хотелось исправить это протяжное неграмотное «ооо». И слово «отведывать» она с удовольствием бы вычеркнула…
– А ты, наша маленькая Саша́, не желаешь ли отведать ужина? – оборачивался он к Саше. – Сегодня подают крабовый салат!
– Я сейчас приду, папа, – отвечала Саша, откладывала листы с текстом, приходила на кухню, быстро ела, а потом наполняла тарелку для бабушки и приносила ей порцию в комнату.
– Ты покушай, мамулечка, – кричала с кухни Юлия Алексеевна, – а перед сном я тебе ещё почитаю!
В семье и раньше была склонность к театральности и нарочитости. Неестественности. Но с появлением Ульяны всё это проявилось с новой силой.
«Как странно, – думала Саша, – бабушка – новый человек в доме, и это она должна быть необычной деталью в привычной обстановке, а получается наоборот: её поведение мне кажется уютным и подходящим, а вся обстановка вокруг – нездоровой и даже стыдной».
И чем больше Саша находилась в этих новых обстоятельствах, тем больше убеждалась, что родители паникуют, им неловко, они не знают, как себя вести, и пытаются искусственным образом стянуть рану, края которой находятся друг от друга на расстоянии в 17 лет. Вычеркнуть эти годы из жизни, сделать вид, что семнадцати лет безмолвия и отчуждённости не было.
– Я твоя маленькая доченька, – говорила Юлия Ульяне, а после перед сном – Виктору: – Нет, я этого не вынесу. Мамочка совсем другая стала!
Саша чувствовала: бабушка холодна с Юлией, терпеть не может Виктора, но оттаивает – и глазами, и, кажется, сердцем, – когда видит Сашу; наверное, между ними может сложиться дружба.
«Какая может быть дружба между молодой девушкой и полоумной старухой», – думала Саша, но всё же перед «полоумной старухой» делала в мыслях продолжительную паузу, сомневаюсь в справедливости этого определения.
Наступило утро 31 декабря. Несмотря на то что праздновать собирались узким семейным кругом («Ох, пришлось отменить гостей, у нас дома теперь мамочка!»), на кухне кипела работа с самого пробуждения. Юлия Алексеевна аккуратно и скрупулезно готовила салаты. В оливье она предпочитала резать ингредиенты мелкими кубиками, в греческий – крупными полукружьями и кольцами, а брынзу отламывала вилкой и клала сверху на горку овощей большими неровными кусками. В крабовый салат Юлия Алексеевна никогда не добавляла рис, но всякий раз перед готовкой напоминала об этом мужу.
– Будет исполнено, мадам Жюли, – произносил он торжественно и патетично, словно для того, чтобы не варить рис, усилий требовалось в 1000 раз больше, чем если бы пришлось всё-таки сварить.
Виктор Владимирович отвечал за мясо. Уже с утра он сходил в магазин за свиной шеей, нарезал её на куски, с утра же хлебнул «коньяка» из-под французской этикетки и поэтому сейчас, укладывая на мясо помидоры, дурашливо приставал к сидящей здесь же на кухне Ульяне Васильевне.
– Тёщщщенька! Это будет великолепное мясо, нежное и сочное. Вам такого ещё не доводилось отведывать!
Вероятно, по этому слову «отведывать» можно было разгадать наречие тех таинственных стран, где в действительности разливали кондитерскую пропитку, потому как появлялось оно исключительно после употребления отцом алкоголя.
– О, mon Victor, может быть, вам не стоит пока больше пить коньяк?
– Мадам Жюли, я – трезвурчик! – словосочетание «трезв, как огурчик» Виктор Владимирович смешивал в одно слово, и Саше оно даже нравилось прежде, но теперь, когда в доме появилась бабушка, все эти слова и фразы стали казаться девушке заезженными, запользованными до неприличия! Вечное «Ты помнишь, что рис не кладём?» – хотя это не требует напоминания. И этот диалог с упоминанием трезвурчика – сколько ж ему лет? Одни и те же слова, одни и те же – предсказуемые! – реакции. Недописанный матерью роман и бесконечное перечитывание одних и тех же глав. И бесконечные же обещания Юлии дописать, и оправдания на работе: «Я не Юлька-Рулька, я скоро стану известной писательницей!» И: «Я не Рулькин муж, а муж перспективной романистки!..» И всё по кругу, по кругу, по кругу. Изо дня в день. Саша уже не ждала от родителей ничего нового, они вряд ли чем-то могли бы её удивить.
Бабушку привели на кухню, чтобы «не лишать ощущения праздника».
Саше поручили резать зелень. Она поглядывала на бабушку сквозь спадающую на лоб чёлку, и ей отчего-то казалось, что созерцание толчеи на маленькой кухоньке вряд ли повышает пожилой женщине настроение. У самой Саши настроение тоже не было праздничным. На душе поселились чувства, которых она в себе прежде не обнаруживала. Бунтарские чувства. А в голове – мысли, которым раньше там не было места. Бунтарские мысли! И если в первые дни после появления Ульяны весь негатив был направлен против «чужачки», то теперь она всё больше противилась прежнему укладу жизни. Её раздражало всё, что раньше было привычным и даже родным: эти псевдофранцузские прозвища родителей, их вкрадчивые – ей-богу, хоть бы матом когда-нибудь ругнулись! – голоса, разглагольствования Виктора о правилах русского языка и противных корректорах с красными карандашами. Хотелось какого-то всплеска! Огонь под мясом, что ли, прибавить, чтобы оно сгорело? Файлы из компьютера матери поудалять или вообще швырнуть ноутбук в окно? Но ведь ничего, кроме очередной порции тихих причитаний, этими поступками не добьёшься.
Задумавшись, Саша начала рубить зелень излишне энергично и чуть не отхватила себе палец.
– Что-то надо менять – пробормотала она вслух.
– Наша маленькая Саша́, ты что-то сказала? Что ты хочешь поменять?
Саша вынырнула из размышлений.
– Отношение к камамберу, – улыбнулась она. – Надо менять к нему отношение, чтобы не пропал!
– Спасибо, что напомнила. А то бы задавила сейчас несчастный сыр в холодильнике кастрюлями и салатниками, – Юлия Алексеевна выложила круглую картонную коробочку на подоконник.
В начале восьмого Юлия Алексеевна и Виктор Владимирович засобирались в гости.
– Мы проводим старый год с Толмачёвыми и вернемся не позже 22 часов, – сообщила Юлия, укладывая в пакет праздничные туфли. – Новый год, мамуля, мы непременно встретим с тобой вместе, как раньше! Как в детстве!
Она чмокнула Ульяну в морщинистую щеку, та приняла поцелуй холодно и только едва заметно кивнула. Кивок этот означал, что речь дочери услышана, но вряд ли его стоило принимать за согласие повернуть время вспять.
Работать Саша сегодня не планировала. Все тексты она отправила ещё позавчера, деньги ей перевели на карту, новых заказов пока не было, поэтому едва родители ушли, она выключила телевизор на кухне, а в своей комнате снова щёлкнула пультом. Нашла другой канал – без юмора и громкой музыки.
– Надоела вся эта мишура, – прокомментировала она для бабушки, как раз вошедшей в комнату следом. Ульяна кивнула, этот кивок точно был осмысленным и однозначным проявлением согласия с внучкой. Но вслух Ульяна сказала другое:
– Я не хочу…
– Не хочешь балет? – переспросила Саша. – Давай переключу…
И нажала на кнопку. Из телевизора снова полетели отрежессированные взрывы зрительского хохота.
Ульяна рассматривала моргающую гирлянду. В родительской комнате стояла большая искусственная ель серебристого цвета, увешанная синими шарами, а свою комнату Саша украсила только бегающими огоньками и поставила в высокую цилиндрическую хрустальную вазу еловую лапу с настоящими шишками, но без прочих украшений.
– Ёлка? – спросила она.
– Да.
– Значит, Новый год?
– Новый год, – подтвердила Саша.
– Я не хочу, – повторила бабушка, и Саша поняла, что и в первый раз, и теперь она говорила не о телепередаче.
– Я тоже не хочу Нового года… Всё будет так же, как прежде…
– Здесь не хочу… – хрипло произнесла бабушка.
– Ты не хочешь праздновать здесь? – Саша подошла к бабушке ближе, прикоснулась к её плечу. – А где хочешь?
– Дома, – глухо и трескуче ответила Ульяна, и вдруг лицо её просветлело, а в глазах заиграли озорные огоньки; она смотрела на Сашу и улыбалась.
– Что? – непонимающе переспросила девушка, но взгляда не отвела и почувствовала, что тоже начинает улыбаться.
– Давай убежим, – подмигнула бабушка.
– В Варкинск? – спросила Саша. Слово заставило Ульяну задуматься, по лицу её пробежала тень, вероятно, из памяти название городка стёрлось.
– Домой, – повторила она.
Саша глянула на часы: ещё нет и восьми. Если вызвать такси, то за два с половиной, максимум за три часа они должны успеть доехать до Варкинска. В такое время такси лучше вызывать заранее. Саша вбила в приложении маршрут – стоимость повышенная, но не шокирующая – и нажала на зелёное поле сенсорного экрана. «Заказать». И только хотела начать собираться, как телефон пиликнул: машина найдена, время ожидания – 1 минута.
– Ну конечно, – проворчала Саша, – если бы мы прели в шубах у порога, приложение бы разыскивало машину целый час!
В ускоренном режиме Саша бросала в сумку недавно привезённые бабушкины кофты и другие носильные вещи. Несмотря на спешку, несколько раз проверила: все ли таблетки на месте? Сама оделась наспех, Ульяну тоже незачем сильно кутать: в такси тепло, поэтому пальто Саша просто накинула бабушке на плечи.
– Раскладка! – вдруг вспомнила она. Положив блистеры и стеклянный пузырёк с таблетками, Саша всё-таки забыла о пластиковой коробочке, разделённой на ячейки. Она прошла в сапогах на кухню. Время ожидания можно оплатить, не страшно, главное, чтобы таксист дождался, предновогодний вечер – время нервное и дорогое. Стартанёт к новым клиентам, даже не предупредит. Спустятся Саша с бабушкой, а машины уже и нет. Саша выглянула в окно: какой-то автомобиль стоит у подъезда. Номера не видно, но, вероятно, это их такси.
Забирая с подоконника раскладку с таблетками, Саша увидела несчастный камамбер, выложенный Юлией Алексеевной из холодильника.
– Прыгай в сумку, – сказала она сыру и бросила картонную коробку к остальным вещам, – пусть и у тебя состоятся новогодние перемены!
ГЛАВА 4
Таксист – круглолицый говорливый мужчина лет пятидесяти в синих джинсах и свитере с оленями – принял у Саши сумку, помог Ульяне Васильевне разместиться на заднем сиденье. Саша села с бабушкой рядом.
– Какая удача, – восклицал таксист, – редкая удача! Я сам из Варкинска. К вам сюда человека привёз, думал, обратно пустой поеду, а тут ваш заказ. До полуночи точно на месте будем, я время специально рассчитывал, чтобы самому к праздничному столу не опоздать. Вас как зовут?
– Саша. А бабушку Ульяна Васильевна.
– А я Сергей.
Ульяна Васильевна по привычке смотрела в окно. Кажется, ей всё равно, где находиться, лишь бы там были окна. Даже выходить на улицу ей не так интересно, как смотреть на неё через стекло. Сейчас она сидела, не меняя позы, но не оставалось сомнений, что она с интересом наблюдает, как торопливым шагом идут по тротуарам прохожие, как проносятся мимо шустрые автомобили, как меняются сигналы светофоров. Снег усилился, быстро работали щётки стеклоочистителя, они с усилием сдвигали по стеклу влажную белую массу. Сергей развлекал пассажирок беседой. Саша прислушивалась через слово, бабушка не слушала вовсе.
– Для меня всегда важно, кого я везу последним в уходящем году! – поделился таксист. – Вы, если не секрет, куда путь держите – домой или в гости?
– Пока сложно сказать, – уклончиво ответила Саша – она и правда не знала.
– А куда это мы едем? – вдруг спросила Ульяна Васильевна.
– Домой, бабушка, – ответила Саша.
– Домой? – Ульяна с гораздо бо́льшим интересом посмотрела за окно и стала вглядываться в окружающие пейзажи – пристально и вдумчиво, пытаясь составить из увиденных деталей подтверждение, что едут они действительно домой.
– Что-то там в Варкинске ждёт новое, – сказала Саша себе под нос, но Сергей расслышал.
– Так на то и Новый год, чтобы радовать новизной! – прокомментировал он Сашино бормотание. – Вот повезло мне: и попутчики на обратную дорогу достались, так ещё и едут в поисках нового! Я для вас как будто Дед Мороз!
– А куда это мы едем? – трескуче переспросила Ульяна Васильевна.
– Домой, бабушка.
– А ты взяла мои тапочки?
– Они уже дома, в коридоре.
Саша не помнила, есть у бабушки в коридоре тапки, но точно знала, что из Варкинска домашнюю обувь Ульяны Васильевны не забирала.
Ульяна отстранённо кивнула, но Саше почудилось, что бабушка готова захлопать в ладоши или вот-вот начнет ёрзать на сиденье, посекундно спрашивая, как ребенок:
– А долго нам ещё ехать? А когда мы уже приедем? Ещё не подъезжаем? А теперь? А сейчас?
На время бабушкиных расспросов Сергей поначалу замолкал, но потом уже не прерывал своих рассказов. Саша слушала вполуха, автоматически отвечала бабушке, а думала о своём. Сегодняшние сборы в Варкинск почему-то напомнили ей давние детские впечатления, когда она, маленькая, с кем-то из семьи – уже и не вспомнить, с кем – ходила вешать объявления о пропаже кота. А днем позже – вот так же с папой или мамой – она ходила эти объявления снимать. К счастью, снимали их потому, что питомец нашёлся. И тогда Саше показалось: нет ничего радостнее дня, когда ты знаешь, что любимый кот дома, что можно смело и весело вышагивать вдоль столбов и срезать липкую ленту, поддерживающую распечатанное на принтере фото, что позади волнения и тревоги за Пушистика, переживания, что его сбила машина и что он никогда не ляжет больше Саше в ноги, не станет, выпуская и втягивая когти, царапать поутру торчащую из-под одеяла голень, пока Саша не возмутится:
– Пушистик, да перестань ты уже!
Эти снятые объявления были для неё свидетельством, что всё хорошо, всё в порядке, всё так, как должно быть. Да, конечно, объявления снимают и в трагических случаях, но ведь и тогда это означает, что появились вести – пусть печальные, зато они приносят точное знание о происшедшем, а любое неведение всегда хуже знания. Вот и в тот день, когда собирала бабушкины вещи в Варкинске, Саша будто снова развешивала объявления о пропаже кота, а сегодня – снимала.
Скоро они с бабушкой приедут в квартирку с балконом, поселятся: бабушка в большой комнате, а Саша – в комнатке с письменным столом, тахтой и тумбочкой, на которой стоит фотография. Прошлого не вернуть, но успеть за него хоть чуть-чуть подержаться – можно!
– У моей жены с памятью – тоже беда с недавних пор, – рассказал таксист после очередной порции Ульяниных вопросов про тапочки. – Повторяет и повторяет без конца либо одни и те же истории, либо одинаковые фразы. Поначалу раздражало, даже ругался, книги ей какие-то купил про улучшение памяти, кроссворды заставлял разгадывать. Всё без толку! Ничего не помнит, без конца переспрашивает. Так внук что придумал: записал бабкины фразочки на диктофон, в какой-то музыкальный программе пошуршал и на праздник мне песню сделал. Рэп, что ли… Или как назвать – не знаю! Три строчки сам прочитал, а вместо последней бабкину болтовню подставил. И смешно, и грустно! Я даже сначала подумал: хулиганство какое-то, вроде как издевательство над больным человеком. А сейчас она совсем не говорит. Осталась эта запись да ещё пара видео из телефона – а больше нигде уже и не услышать её голос. Странно: вроде телефоны у всех с камерами, а некогда всё было, не снимали. Внук нас тоже не особо фоткает, ему девчонок снимать интереснее. Вот вроде говорят, что имеем – не храним, потеряем – плачем. Но так это ж выходит, каждую секунду надо помнить, что память может отшибить, или кирпич на голову упасть, или ещё что-то… От таких сценариев голова лопнет. Так что правильно это – плакать только тогда, когда уже потеряешь. Заранее – ни к чему!
Через два с половиной часа автомобиль свернул на развилке с указателем «Варкинск 3 км».
– А куда мы едем?
– Домой, бабушка.
– А ты взяла мои тапочки?
– Они уже дома.
Такси проехало мимо главной площади Варкинска с высокой праздничной елью, укутанной в искусственные сугробы. Рядом с ней высились фанерные фигуры Деда Мороза, Снегурочки и нескольких снеговиков. Площадь светилась, искрилась, с ветвей окрестных деревьев «стекали» световыми каплями гирлянды-сосульки. Люди разговаривали, смеялись, везли на санках детей.
Машина свернула к вокзалу. Уже виднелся вдали восемнадцатый дом по Первой Варкинской улице.
– А куда мы едем? Домой? – в бабушкиных глазах появилось узнавание, и вопрос изменился. Она будто знала ответ. Или хотя бы часть ответа заучила. С огромным трудом, но освоила.
– Да, бабушка.
– А тапочки… – Ульяна умолкла на полуслове и улыбнулась. Выражение лица её в эту секунду означало: ой, об этом я, кажется, уже спрашивала.
Прежде чем попрощаться, шофер достал из бардачка бутылку шампанского.
– Так сказать, от нашего стола – вашему.
Саша растерянно соображала, чем бы могла отдариться, но в сумке из съестного только бедолага камамбер. Может, и стоило бы его отдать, но другая мысль, куда более важная, перебила размышления об ответном подарке. Что они с бабушкой будут есть в новогоднюю ночь? Утро, проведённое за готовкой, и аппетитные запахи, витавшие в родительском доме, создали в Сашиной голове идиллическую картинку, словно всё то же самое сказочным образом очутится и в Варкинске! Но нет! Мясу и салатам в пустовавшей полмесяца бабушкиной квартире взяться неоткуда! Из-за метели и пробок они провели в пути больше времени, чем рассчитывали, пора заходить в квартиру, включать телевизор и наполнять бокалы. Останься до Нового года хоть час, можно было бы попросить таксиста отвезти их в круглосуточный супермаркет, но до боя курантов около двадцати минут, так что все трое рискуют встретить Новый год не дома.
Таксист тем временем махнул рукой:
– Хороший будет год, девчонки, – его напутствие пронеслось весёлой ноткой мимо Сашиных тревожных мыслей, – хороший, даже не сомневайтесь!
С этими словами он уехал.
Двадцать минут… Успеют подняться на второй этаж, включить телевизор, сесть за стол…
Саша подняла с земли сумку, второй рукой поддержала бабушку под локоть.
А что? Есть же камамбер, бутылка шампанского, можно заказать пиццу, а бабушке сварить, например, овсянку – к сожалению, только на воде. У всех стариков дома обязательно есть овсяные хлопья! А вот молоко, даже если и осталось в холодильнике, со времени бабушкиного поспешного отъезда уже должно было сто раз скиснуть.
Определившись с праздничным меню, Саша заметно повеселела и повторила вслед за таксистом:
– Хороший будет год… Даже не сомневаюсь.
До полуночи оставалось шесть минут, когда путешественницы, намыв руки, сели в кресла у журнального столика. Саша только дома осознала, что ни разу за всю долгую дорогу не поинтересовалась у бабушки, не хочет ли она в туалет, надеясь, что Ульяна скажет сама, если возникнет потребность. К счастью, никаких казусов в дороге не произошло.
«Мне ещё многое предстоит учесть, – отметила Саша мысленно, – жить с пожилым человеком непросто, недаром, говорят: старенький – что маленький».
Саша аккуратными треугольничками нарезала плоский диск покрытого белой плесенью резко пахнущего сыра. Его положено хранить в холодильнике, в тепле запах становится особенно сильным. Сейчас он пах, признаться, отвратительно, есть его не хотелось, но всё же Саша пожевала один треугольник. От голода или от волнения она посчитала его даже вкусным.
– Да и выбора нет, сегодня ты наш единственный сотрапезник, – доверительно сообщила она сыру, – если, конечно, уместно называть сотрапезником того, кого к концу трапезы самого съедят.
Камамбер в ресторанах подают с мёдом. Мёд у бабушки нашёлся: в пластиковой коробочке, достаточно жидкий, чтобы в него можно было обмакнуть отрезанный кусочек сыра. Овсяные хлопья в шкафчике на кухне тоже были, но ими Саша решила заняться позже.
Она поставила на журнальный столик два бокала под шампанское, предварительно уточнив у бабушки, можно ли той алкоголь. Ульяна Васильевна то ли хмыкнула, то ли дакнула, потом зашлась кашлем, будто поперхнулась, и, прокашлявшись, махнула рукой: лей, чего уж там. Бутылка открылась на удивление легко, хотя прежде Саше откупоривать шампанское не доводилось.
Всю дорогу Сашу не покидало бунтарское чувство азарта, предвкушения новизны и перемен, оно-то и не позволяло ей ни на миг усомниться в правильности принятого решения. Только сейчас, когда умолкли голос таксиста и негромкое мурлыканье радио, а лента зимней дороги за окном сменилась кадрами новогодней телепередачи, её охватила едва ли не паника. И как будто бы напугали местные запахи и предметы, смутило необычное меню и даже само общество недавно обретённой родственницы. Не лучше ли вернуться обратно – к мясу по-французски и оливье?