Убийства единорога

Размер шрифта: 13

John Dickson Carr

THE UNICORN MURDERS

Published by arrangement with David Higham Associates Limited and The Van Lear Agency LLC

Издательство Иностранка®

Глава первая
Лев и единорог

Позвольте мне изложить вам один случай и спросить, что бы вы сделали в подобных обстоятельствах.

Итак, вы проводите отпуск в Париже. Стоит пора свежей листвы, когда весна уже почти сменилась летом. Ничто вас не беспокоит, и вы пребываете в полном согласии со всем миром. Однажды вечером, когда уже близятся сумерки, вы сидите на террасе ресторана «Лемуан» на рю Руаяль и пьете аперитив. Затем вы замечаете девушку, с которой познакомились в Англии. Девушка эта – которая, кстати, всегда казалась вам довольно чопорной – подходит прямо к вашему столику и без тени улыбки зачитывает детский стишок. Затем, подсев к вам за столик, она сбивает вас с толку тарабарщиной, какой вы в жизни не слышали. Как вам такое?

Что я сделал? Ну разумеется, подыграл ей. Подыграл – и таким образом оказался вовлечен в череду событий, от одного воспоминания о которых меня до сих пор бросает в жар. И не только потому, что ничего хуже со мной не случалось за все долгие годы службы в разведке, но также из-за ужасных последствий, которые могли быть вызваны моей невинной, в сущности, ложью. Я был настоящим болваном, но меня тогда не на шутку зацепила эта самая Эвелин Чейн. А весенний Париж способен толкнуть на любую глупость.

Когда год назад или около того Г. М. уговорил меня написать историю убийства в Чумном дворе, я и не думал, что снова возьмусь за перо. Но в некотором смысле я просто вынужден (как вы поймете, если захотите ознакомиться с моей историей) описать происшедшее. Начну с биографических подробностей. Они мне даются с трудом, но, к сожалению, без них тут не обойтись. В моем паспорте значится имя Кенвуд Блейк. Возраст – тридцать восемь. Место жительства – Эдвардиан-хаус, Бёри-стрит, в лондонском районе Сент-Джеймс. О профессии не стоит и говорить. Я не люблю работать и признаю` это. Потому карьера моя была какой угодно, только не блестящей. Меня готовили для дипломатического поприща и битком набили языками. В 1914 году я перебрался через Атлантику в качестве атташе британского посольства в Вашингтоне, а год спустя, несколько возмужав, добился назначения в полк шотландских горцев – Сигрейв хайлендерс. Никто не обнаружил моей некомпетентности, и пару лет я не так уж плохо справлялся со своими обязанностями. Я надеялся получить батальон ровно перед тем, как попал под обстрел в Аррасе, но, когда я выздоравливал, меня признали негодным к действительной службе и уволили в запас.

Затем, уже в Лондоне, сырым, унылым днем, когда на душе кошки скребли, я столкнулся с Г. М. Мне никогда не забыть, как он ковылял по улице Уайтхолл: громоздкий цилиндр сдвинут на затылок, очки съехали на нос, пальто с траченным молью меховым воротником нелепо топорщится сзади. Он брел, угрюмо понурясь, не разбирая дороги, и на ходу с такой яростью потрясал кулаком, с таким неистовством осыпал проклятиями чинуш из правительства, что рисковал навлечь на себя обвинения в прогерманских настроениях. Думаю, он сразу понял, как у меня обстоят дела, хотя вы бы ни за что не догадались об этом по его приветствию, и затащил к себе в логово с видом на набережную. Вот так я и поступил в секретную службу. По словам Г. М., у меня не было для нее никаких особых данных, кроме недостатка хитрости.

Бесхитростность, по уверениям Г. М., качество для разведчика поистине бесценное. Немало изворотливых умников, утверждал он, предстало перед расстрельными командами или закончило жизнь с ножом в спине, и это не так нелепо, как кажется, если хорошенько подумать. Он прочитал мне обычную свою лекцию о том, что сам род моей деятельности поставит меня за грань дозволенного и Г. М. ничем не сможет мне помочь, если я вляпаюсь. Что тут скажешь? Только одно: он лгал. Уж мне-то известно: Г. М. способен в пух и прах разнести Кабинет министров, задействовать все ресурсы Министерства иностранных дел, чтобы защитить самого незначительного своего агента. Это птенцы его гнезда, говаривал старик, и он готов прикрыть им спину, а если это кому-то не нравится, пусть проваливает к такой-то матери.

Я быстро перешел из контрразведки в разведку, что означало работу за границей, и подвизался там до конца войны. Не стану пускаться в рассказы о моих приключениях и славных парнях, которые делили тогда со мной горести и радости. Но я вспоминал о них теперь, сидя на террасе «Лемуана» на рю Руаяль и потягивая «дюбонне», за два дня до серебряного юбилея короля Георга[1].

Все случилось, если быть точным, четвертого мая в субботу. На следующий день я должен был лететь в Лондон на празднование юбилея. Парижская лень погрузила меня в летаргию хорошего настроения. Париж благоухал цветами и был наполнен сиянием прекрасной погоды. Молодая листва казалась прозрачной. Сквозь нее просматривались высокие фонари. Солнечный свет струился янтарным теплом, окутывая им темно-зеленые живые изгороди за уличными кафе. Воздух был наполнен гулом машин и голосами прохожих, которые перекрывало монотонное кряканье клаксонов такси.

Было около восьми часов вечера – самое время подумать об ужине, – когда налетел шквалистый ветер, обычно предшествующий весеннему ливню. Тент захлопал у меня над головой. Пыльный вихрь подхватил газетные листы, похожие на белые фартуки официантов. А я, надо вам сказать, вот уже две недели не заглядывал ни в одну из них, разве что мельком бросал взгляд на заголовки. Порыв ветра пронес мимо меня газету, и я наступил на нее ногой. «Подготовка к юбилею короля Англии», – гласил один заголовок. «Волнения в Индии», – возвещал другой. Но самый большой ажиотаж вызвала ситуация вокруг неких Фламана и Гаске.

Собственное неведение слегка раздосадовало меня, как бывает, когда до тебя не доходит смысл фразы, которую ты слышишь отовсюду. Так, я лишь недавно узнал, почему много лет подряд люди к месту и не к месту вворачивают: «Да, у нас нет бананов» – и откуда взялась эта присказка[2]. И подобно тому как ты спрашиваешь себя: «Что, черт побери, должно означать это „Да, у нас нет бананов“?» – теперь я ломал голову над тем, кто такие Фламан и Гаске. Казалось, все только о них и говорят. Даже в разговорах на немноголюдной сейчас террасе то и дело звучали их имена. Они заполонили Париж, как кряканье клаксонов. Отчего-то я решил, что речь идет о боксерах, которые должны сойтись на ринге, или даже соперничающих членах французского Кабинета министров. Так или иначе, заголовок статьи, которую мне было лень читать, объявлял, что один бросил зловещий вызов другому, и сопровождал это множеством превосходных степеней.

Официант поспешил за улетевшей газетой. Возвращая ее, я под влиянием импульса спросил невпопад:

– Вы за Фламана или за Гаске?

Результат был поразительным. Проходивший мимо полицейский внезапно остановился, ссутулил плечи, как будто ему выстрелили в спину, и медленно вытянул шею, чтобы смерить меня недобрым взглядом, выдававшим худшее подозрение, когда-либо выводившее человека из душевного равновесия. Затем он протиснулся на террасу через узкий проход в живой изгороди.

– Ваш паспорт, мсье, – отрывисто произнес он.

Официант издал громкий рокочущий звук, выражающий неодобрение. Он наклонился и быстро протер стол салфеткой, что обычно указывает: сейчас официант заговорит.

– Этот джентльмен ничего плохого не имел в виду, – объявил он. – Это был всего лишь способ…

– Англичанин, – скривил губы полицейский, изучая мой паспорт, после чего издал ни к чему не обязывающий звук. – Вы употребили слова, которые могли послужить кому-то сигналом, хотя могли и не послужить. Сами понимаете, я не хочу мешать безобидному путешественнику, но…

Мне хотелось его успокоить, ибо страж порядка цедил слова сквозь зубы и теребил усы, явно снедаемый мрачными подозрениями. Но я и представить себе не мог, чтó его так взволновало. Если дело касалось политики, чего-то вроде дела Ставиского[3], тогда я, возможно, шел по тонкому льду.

– Вероятно, всему виной мой скверный французский, мсье, – извинился я с поклоном, который всегда заставляет вас чувствовать себя полным дураком. – По правде говоря, я брякнул это, не подумав. У меня нет ни малейшего желания унижать ваших боксеров или членов Кабинета министров.

– Наших кого?.. – спросил полицейский.

– Ваших боксеров, – повторил я, сопроводив эти слова хуком слева в воздухе, – или ваших министров. Я решил, что эти джентльмены либо те, либо другие…

И тут я понял, что могу выдохнуть, пусть даже мы и привлекли к себе настороженное внимание окружающих. Ажан[4] хохотнул сквозь зубы и притопнул ногой.

– Ну вот, – сказал он, – как вам это нравится, а? Они смеются над вами, наши парижане. У них плохие манеры, мсье, за что я приношу свои извинения. Простите, что побеспокоил. До свиданья, мсье.

– Но послушайте, – окликнул я, – кто такой этот Фламан?

Наверное, он был склонен к драматическим эффектам, что сослужило мне скверную службу в дальнейшем. Уже развернувшись, чтобы уйти, блюститель порядка оглянулся.

– Он убийца, мсье, – отчеканил полицейский.

Затем, расправив плечи, он отдал честь и проскользнул через живую изгородь, как будто задернув за собой занавес. Я попятился, чтобы не привлекать внимания публики, отмахнулся от официанта и только через несколько секунд понял, что ажан ушел с моим паспортом.

Затем события стали развиваться стремительно. Я не собирался скандалить, поскольку и так привлек к себе слишком много внимания. Вскоре после своего триумфального и драматического ухода полицейский обнаружит у себя в руке мой паспорт и возвратит его. В любом случае официант наверняка знает номер, выбитый на жетоне ажана, и я смогу с легкостью получить свой документ обратно. Успокоив себя этими соображениями, я как раз садился, когда увидел Эвелин Чейн. Она попала на террасу через другой вход, что дальше по улице, ближе к площади Согласия. Похоже, она видела, если не слышала, последнюю часть моей беседы с полицейским. Моей первой мыслью было, что я, должно быть, всегда выгляжу дураком в ее глазах. Мысль эта возникла даже раньше удивления, которое я испытал, обнаружив девушку перед собой. Узрев ее на фоне ветреного темнеющего неба, в котором начинали мерцать розоватым вечерним светом фонари, я едва не подпрыгнул. Не от недоброго предчувствия или чего-то в этом роде. Возможно, меня поразило то, как она выглядит и как одета. На самом деле я даже не был до конца уверен, что это Эвелин.

Если бы мысли о ней преследовали меня, в этом не заключалось бы ничего удивительного, хотя она и не была моей давней знакомой – я и встречал-то ее всего раза четыре. Так вот, не примите это за скабрезность, но кареглазая брюнетка Эвелин принадлежала – по крайней мере внешне – к числу тех девушек, о которых грезит весь батальон, возвращаясь с передовой после трех недель под обстрелом. Но (по крайней мере, в то время, о котором я пишу) она не мирилась с истинным своим предназначением. Утверждала, будто хочет, чтобы ее ценили за ум, и я, как дурак, ей поверил. Или почти поверил. Она «занималась политикой». Иначе говоря, состояла секретарем при известном члене парламента, чье имя у всех на устах, чтобы затем выставить свою кандидатуру на выборах в каком-нибудь округе, одержать победу и со временем обрести печальную известность леди Астор[5]. Ужасная мысль.

Обманутый ее чертовски холодной и непринужденной манерой рассуждать о прогрессе, служении, будущем народа и других подобных вещах, которые кажутся мне чистой воды чушью, я не знал, чему и верить. Эвелин совершала настоящее надругательство над своей природой, нося сшитые на заказ строгие костюмы и пенсне на цепочке, тянувшейся к уху.

Таково было мое мнение о ней – до описываемого вечера у «Лемуана». Там я увидел Эвелин такой, какой ей надлежало быть. Девушка, вступившая на террасу, была одета во все светлое. На ней было что-то вроде белой спортивной куртки и сдвинутая набок белая шляпка. Кожа Эвелин словно светилась изнутри и имела тот теплый коричневато-золотистый оттенок, который так редко видишь у реальных женщин из плоти и крови. Ее карие глаза были устремлены на меня. Они казались бесстрастными, но в ее движениях, когда она открывала и закрывала защелку своей сумочки, угадывалась нервозность. Девушка подошла к моему столику, и я вскочил.

– Привет, Кен, – сказала она холодно, как в старые добрые времена.

– Привет, Эвелин.

Затем так же серьезно она произнесла:

– «Вел за корону смертный бой со львом единорог, гонял единорога лев вдоль городских дорог…»[6]

Услышав нечто подобное несколькими минутами ранее, я бы либо рассмеялся, либо спросил, о чем это она. Но все произошло слишком скоро после необъяснимой истории с полицейским. Я чувствовал, что мой спокойный отпуск принимает странный оборот. Меня влекло в череду безумных событий. Стрелка компаса повернулась, и я должен был следовать ее направлению.

– Погоди, – пробормотал я. – А что там дальше? «Кто подавал им черный хлеб, а кто давал пирог, а после их под барабан прогнали за порог».

Она вздохнула с облегчением и села, по-прежнему не сводя с меня глаз.

– Закажи мне что-нибудь выпить, хорошо, Кен? – попросила она. – Знаешь, я ужасно рада, что это именно ты.

– Я тоже. И не вздумай возражать, если я скажу, Эвелин, что ты выглядишь именно так, как должна.

Она по-прежнему не улыбалась. Карие глаза с любопытством рассматривали меня, брови были приподняты, а лоб слегка наморщен.

– Я чувствую облегчение, – тихо произнесла она. – Возможно, сейчас мы сможем кое-что прояснить. Та последняя встреча… Ну, мне казалось, все пошло наперекосяк, правда?

– Так и было, – признался я. – И весь этот кавардак случился по моей вине. Если бы я не сделал тех замечаний о твоих друзьях-эстетах…

Эвелин усмехнулась. Это была не улыбка, а честная ухмылка, от которой ее глаза озорно вспыхнули, и в них отразился Париж. В тот момент в ней, казалось, было столько жизни, ее кожа отливала таким золотом и такой в ней чувствовался бесенок, что я готов был стонать от удовольствия. Сложив руки на груди, она слегка подмигнула.

– Я могла бы сказать тебе, чтó сама думаю о своих друзьях-эстетах, – заявила она, – если бы ты только намекнул, Кен! Если бы только ты сказал, что все еще служишь. У тебя было такое непроницаемое лицо всякий раз, когда я пыталась затронуть эту тему… Видишь ли, я должна была знать. Я дошла до того, что спросила Г. М., чем ты занимаешься. Но так и не получила никакого ответа. Ничего, кроме непристойных замечаний обо мне и о том, что мне следовало бы подумать о замужестве… И да, о каком-то человеке по имени Хамфри Мастерс. Но сейчас я должна вернуться к делу и рассказать…

Ее лицо снова стало серьезным. Она быстро огляделась по сторонам, а затем я услышал следующие сбивающие с толку заявления:

– Сэр Джордж Рамсден привезет единорога в Лондон. Сегодня вечером мы должны отправиться к «Слепцу», но я не знаю зачем, потому что сэр Джордж приедет в Париж.

– Хм, – отозвался я.

Стрелка компаса дико задергалась.

Она порылась в сумочке.

– Сэр Джордж прибыл в Марсель вчера. Он предпочитает летать обычными авиалиниями, потому что не доверяет частным самолетам. Сегодня из Марселя в Париж вылетают два самолета французской авиакомпании «Эйр юнион». Он отправится вторым, который прибудет в Ле-Бурже сегодня, в девять пятнадцать вечера. Последние инструкции, которые я получила, заключались в том, что мы с тобой должны поехать к «Слепцу» – это гостиница в паре миль от Орлеана – и быть там не позже одиннадцати часов. Я так понимаю, что по какой-то причине сэр Джордж, едва добравшись до Парижа, намерен развернуться и махнуть прямиком в ту гостиницу. Паролем служит стишок о Льве и Единороге, прочитанный от начала до конца. Но это все, что я знаю. Как я поняла, подробности мне сообщат на месте. А что сказали тебе?

Чтобы выиграть время, я заказал еще два «дюбонне» и сигареты для Эвелин, а затем старательно раскурил трубку. Как станет понятно из дальнейшего, мне не следовало совать нос в это дело. Очевидно, я должен был прямо сказать Эвелин, что я не тот, с кем она, по всей видимости, должна встретиться у «Лемуана». И если бы объявился настоящий агент… Однако упрямая человеческая душа редко следует торной дорогой. Я наслаждался происходящим и не хотел, чтобы Эвелин ускользнула от меня. Помимо всего прочего, я полагал, что смогу показать себя не хуже того, вероятно, еще зеленого агента. Собственно, я собирался им стать.

– А ты не в курсе, – начал я, – о каком единороге идет речь?

– Нет! Надеялась услышать это от тебя.

– Ну… Дело в том, Эвелин, что я и сам теряюсь в догадках.

Она уставилась на меня:

– Ну конечно… Но где ты получаешь указания?

– От самого Г. М., а ты знаешь, каков он.

Имелось одно утешение: Г. М. был слишком ленив, чтобы тащиться во Францию, когда в Лондоне ожидались фейерверки, и потому не смог бы меня разоблачить. Но теперь, когда я уже влез в это дело, мне вдруг сделалось неловко, и я проклял себя за обман. Это была нечестная игра. Тем не менее – такова уж человеческая натура – я утешал себя мыслью, что всегда могу открыть ей правду… Ну хотя бы сейчас.

– Но все-таки нам требуется сравнить наши инструкции, – продолжила Эвелин.

– А известно ли тебе еще что-нибудь, – попробовал я увести разговор в сторону, – хоть какая-то информация?

– Ничего, кроме того, что ты наверняка и сам видел в газетах. Фламан утверждает, будто полетит тем же рейсом.

– Фламан?! – воскликнул я и обжег пальцы спичкой.

– Да, Кен. И готова поспорить, оттого наши и всполошились еще до того, как узнали, что он выступил с такой угрозой. Вот что делает наше задание очень опасным. Я охотно признаю`, что мне страшно, но теперь, рядом с тобой, я чувствую себя лучше. – Она откинула назад прядь темных волос и улыбнулась, хотя взгляд ее беспокойно блуждал по стенам. – О, я знаю, он тяготеет к театральным эффектам, даже слишком, на мой вкус, и обожает изыски! Но самое неприятное то, что он всегда исполняет обещанное. Говорят, на сей раз Гаске схватит его. Хотя я в этом сомневаюсь.

– Послушай, – прервал я, на мгновение забыв о роли, которую намеревался играть, – кто такие Фламан и Гаске? Честное слово, о них не упоминалось ни в каких инструкциях, которые я получал. Нет, я не шучу. Кто этот Фламан?

Она слегка поморщилась:

– Тебе следовало бы, по крайней мере, читать газеты. Фламан – самый колоритный преступник, которым Франция козыряла на протяжении последних лет. Французам нравятся колоритные преступники. Они ликуют и хвастаются ими, даже когда подобных типов отправляют на гильотину. Этот поединок обсуждают не менее горячо, чем футбольный матч в Англии…

– Поединок?

– Между супермошенником Фламаном и главным инспектором полиции Гаске. О, не будь таким тугодумом, Кен! И не смейся. Возможно, в Англии ничего такого случиться не может, но здесь – сколько угодно. Это дико, фантастично, но это правда. – Серьезное выражение ее лица несколько охладило мое веселье, и она продолжила с какой-то угрюмой сосредоточенностью: – Никто не знает, как выглядит Фламан. С другой стороны, никто не знает и того, как выглядит Гаске, – за исключением нескольких самых близких ему людей. Это его главный козырь. Ни одного из них нельзя назвать полиглотом, но вот закавыка: каждый из них в совершенстве владеет тремя языками. Не просто хорошо, а идеально, неотличимо от тех, кто говорит на них сызмальства. Это французский, английский и немецкий. Каждый из двух способен выдать себя за англичанина или американца и обмануть тебя или меня. Наконец, оба хамелеоны, которым по плечу любая избранная роль. Я имею в виду не банальный маскарад, накладные усы, парики или что-нибудь в этом роде. Поскольку никто никогда не видел Фламана и не запомнил его лица, что помешает ему выдавать себя за врача или юриста?

– А также архиепископа или балерину…

Она пристально на меня посмотрела:

– Не говори так, Кен, пока не ознакомишься с его послужным списком. Я думаю, тогда тебе не захочется шутить. И я отношусь к тому, что ты сказал, совершенно серьезно. Да, он мог бы принять обличье архиепископа. Хотя сомневаюсь, что справился бы с ролью балерины. Видишь ли, хотя никто не смог бы в точности его описать, все знают, что он довольно высок и у него весьма низкий голос… – Она открыла сумочку и достала блокнот. – Просто взгляни на это, хорошо? Не думаю, что тогда у тебя останется желание шутить.

Помимо воли я испытал неприятное чувство.

– Послушай, Эвелин, эти мастера маскировки не одурачат никого имеющего хоть какой-то опыт в нашем деле. Но ты говоришь, этот человек – убийца…

Она резко обернулась:

– Я этого не говорила, Кен. Но ты тоже так считаешь? Значит, и ты видел ту заметку в утренней газете об убийстве в Марселе? Я знаю, это убийство – дело рук Фламана, хотя его никто не подозревает… Это первый раз, когда его вынуждают убивать. Он… – Ее возбуждение поутихло, она уставилась на меня. – Послушай, Кен, в чем дело? Почему ты назвал его убийцей? Фламан никого не убивал до вчерашнего дня. И пока никто не связывает с ним это дело. Кто тебе сказал, что он убийца?

– Полицейский, – ответил я и осекся.

Куда, черт побери, запропастился этот ажан с моим паспортом?

Глава вторая
Красная машина

Вероятно, это было совпадение. Совпадение, и ничего больше. Так или иначе, оно заставило меня чертыхнуться и оглядеть рю Руаяль вдоль и поперек с новым интересом. Я не собирался откровенничать с Эвелин, пока не выясню всего сам, поэтому проговорил:

– Обычная сплетня, только и всего. Я полагаю, ему готовы приписать что угодно, включая убийство… Но что это за история с убийством в Марселе?

Было странно разговаривать об этом с Эвелин Чейн, новенькой в ведомстве Г. М. Она указала на блокнот, между страницами которого была вложена газетная вырезка:

– Сегодня я обнаружила эту заметку в «Пари миди». На первый взгляд ее не столь уж многое связывает с Фламаном, но есть кое-что связывающее ее с нашей работой. Это… Ну, в ней есть что-то дьявольское, Кен. Не хочется думать, что мы попали в мир ужасов и мифических тварей… Это случилось прошлой ночью. Читай!

В заголовке присутствовали подобающие случаю эпитеты, и сама история излагалась в том же духе.

Сообщается, что прошлой ночью в парке у бульвара Прадо в Марселе произошла загадочная трагедия. Полицейский, обходивший дорожки после наступления темноты, перед тем как на улицы высыпали желающие совершить вечерний променад, увидел мужчину, который сидел, привалившись к фонарному столбу, у фонтана Гоша. Патрульный подошел ближе, думая, что мужчина пьян, и обнаружил, что тот при смерти, виной чему была ужасная рана, зияющая между глаз.
Одежда жертвы была изорвана, тело покрывали синяки, а правая рука была сломана. Самым тяжелым выглядело пулевое ранение черепа, которое, судя по форме и размерам входного отверстия, было сделано выстрелом из револьвера крупного калибра.
Пострадавшего отправили в больницу Пресвятой Девы, однако он скончался по дороге туда в карете «скорой помощи». Пару раз он пытался заговорить, но произнес одно только слово, причем по-английски. Доктор К. С. Мелисс, хорошо владеющий этим языком, сообщает, что это было слово «единорог».
Засим последовало удивительное открытие. Вопреки ожиданиям, отверстие в голове жертвы оставила отнюдь не пуля. Ни пули, ни чего-либо ей подобного не обнаружили. Это была рана, проделанная острым предметом, проникшим в мозг на глубину четырех дюймов.
Никакого оружия не нашли. Доктор Мелисс сообщает, что требовалась поистине нечеловеческая сила, чтобы вогнать острие в череп на такую глубину, а затем извлечь обратно. Он также утверждает, что никакое известное ему огнестрельное оружие не могло бы нанести рану такого рода.
Собственно, как заметил в шутку доктор Мелисс, единственное, что могло вызвать подобное ранение, это длинный и острый рог крупного животного.

Я поднял глаза на Эвелин, которая ответила мне пристальным взглядом печального, испуганного ребенка. В сумерках фигура ее казалась смутным пятном, размытым в сравнении с красным кончиком сигареты. Слепящие белые фонари вспыхнули среди деревьев, и весь Париж внезапно озарился бледным сиянием, похожим на свет восходящей луны. Надвигалась гроза. Я услышал раскат грома.

Насколько нам известно, это заявление было подтверждено, хотя и в более осторожных выражениях, доктором Эдуаром Эбером, полицейским хирургом департамента Буш-дю-Рон. Нам также сообщили, будто выводы доктора Эбера настолько поразили его самого, что он намерен отправиться в Париж для консультации с экспертами из Сюрте.
Установлено, что погибший – Гилберт Драммонд, адвокат из Лондона. Воспользовавшись сведениями, содержащимися в его паспорте, о печальном происшествии уведомили брата Драммонда, проживающего в Лондоне. Драммонд, приехавший в Марсель из Парижа, в течение трех дней жил в Гранд-отеле.
Нас известили, что полиция располагает ценной уликой.

– Единороги… – начал я и прокашлялся, стараясь подавить тревожные чувства. – Послушай, Эвелин, единорог – сказочное животное, но его фантастичность не идет ни в какое сравнение со всем этим. Имел ли бедняга Драммонд какое-либо отношение к нашей службе?

– Нет. Насколько мне известно, нет.

– А что Фламан?

– Вчера вечером Фламан отправил в редакцию газеты «Ле Журналь» письмо, которое появилось на первой полосе сегодня утром. Все утренние газеты перепечатали его, а вечерние сообщили о реакции на него Гаске. Обрати на это внимание! Письмо Фламана имеет марсельский штемпель и было отправлено вчера, в пять часов пополудни. Я могу повторить его слово в слово. Вот что там говорилось: «Я интересуюсь необычными животными. Завтра, дорогие друзья, я окажусь среди пассажиров авиалайнера, следующего из Марселя в Париж, прежде чем он достигнет пункта назначения. Фламан».

– А что насчет сыщика?

Эвелин улыбнулась:

– Он тоже не чужд театральности. Его ответ занял всего лишь строчку. Что-то вроде приписки карандашом на доске объявлений: «Итак, дорогие друзья, я тоже буду там. Гаске».

Я улыбнулся в ответ, и мы оба почувствовали себя лучше.

– Письмо Гаске отправлено из Марселя?

– Не знаю. Об этом умалчивают. Газетчики подыгрывают Гаске и держат все в тайне. Но, несомненно, так оно и было. Спичка, поднесенная к запалу, сделала свое дело. Теперь температура горения достигла двух тысяч градусов и огонь грозит расплавить любой металл. Именно Фламан первым догадался использовать микрофон, чтобы прослушивать замок сейфа. Именно Фламан украл изумруды де Рюйтера в Антверпене. И именно он тайно их вывез, несмотря на полицейские облавы по всей стране. Спрятал в шерсти огромного ньюфаундленда, сопровождавшего короля Бельгии, как выяснилось позднее.

Мне ничего не оставалось, как заглянуть в записи Эвелин. Вырисовывалась противоречивая фигура, сочетавшая в себе, с одной стороны, дерзкого храбреца, тяготевшего к дьявольским выходкам напоказ, а с другой – упорного, скользкого и жестокого, как сатана, преступника. Например, пока комиссар полиции распекал за глупость коллег, не сумевших поймать Фламана, некий «рабочий» вошел в полицейский участок – якобы для того, чтобы забрать в ремонт кое-какую мебель, – а вышел оттуда с любимым креслом комиссара под взглядами дюжины полицейских. Точно таким же манером Фламан похитил часы из зала суда, где комиссар давал показания во время судебного разбирательства. Тем не менее Фламан едва не прикончил охранника в Монте-Карло, когда тот застал его врасплох.

Чем больше я читал, тем больше приходил в бешенство. У меня были все основания полагать, что мой паспорт в тот вечер украл именно Фламан. Этот Гаске, наверное, достойный противник. Но хотел бы я посмотреть на дуэль между Фламаном и сэром Генри Мерривейлом. Фламаном нельзя было не восхищаться, но теперь у меня имелся к нему свой личный счет, и я отдал бы правую руку, чтобы поквитаться.

Когда тем же вечером я спускался по лестнице своего отеля, гроза уже разразилась и накрыла чащу из белых фонарей на площади Согласия. Париж погрузился во мглу. На него обрушились потоки воды, то и дело озаряемые зловещим блеском молний. Это буйство не походило на обычную весеннюю грозу, а нам предстояло проехать семьдесят пять миль. У меня имелись международные права, поэтому я сел за руль. Мы пересекли мост Инвалидов, чтобы выехать из Парижа через Версальские ворота. Лавировать в нескончаемой веренице авто стоило немалого труда. Мы оба молчали, прислушиваясь к равномерному скрипу дворников, скользящих по лобовому стеклу, барабанной дроби дождевых капель. Эвелин, одетая в непромокаемый плащ и снявшая шляпку, наконец заговорила:

– Ты прочел?..

– Да.

– И что думаешь?

– Крепкий орешек. И меня беспокоит, по зубам ли он Гаске.

Она рассмеялась, поплотней задвинула боковую шторку, а затем откинулась назад, так что свет огоньков на приборной панели отразился в ее насмешливых глазах. Она сидела так уютно, словно устроилась у камина, отгородившись от непогоды за окном тяжелыми портьерами.

– Надо думать. А все почему? Ты пока прочел лишь то, что я накопала на Фламана. Если бы ты хоть что-то знал о Гаске, с легкостью поставил бы на него все свои деньги. У меня сейчас нет времени вдаваться в подробности. Но инспектора не зря называют «остряк Гаске». Он из тех, кто разит убийцу эпиграммой и вежливо кланяется, прежде чем выстрелить. Именно он поймал душегуба, который убивал своих жертв при помощи толченого стекла. Гаске такой же яркий, как и его соперник, поэтому ожидается настоящая битва гигантов. Знаешь, Кен…

– Да?

– Понимаешь, если бы не это ощущение… Я ничего не могу с собой поделать… Меня не оставляет чувство, будто происходит что-то гораздо более грозное и опасное, чем можно было ожидать… Если бы не это, я, пожалуй, наслаждалась бы своим участием в этой истории. Вот мы мчимся со свистом бог знает куда и почему. Одному Господу ведомо, когда мы вернемся назад. – Она сделала довольный жест. – В общем, темная дорога влечет нас к темным делам, понимаешь? Ни ты, ни я вообще не имеем понятия о том, что нам делать. И это первый раз, когда даже Г. М. – я знаю – оказался бы в тупике. Почему сэр Джордж Рамсден должен приехать в Париж, а затем немедленно отправляться в маленькую гостиницу близ Орлеана?.. Хм. Рамсден! Мне удалось исподволь выяснить, что он пользуется немалым влиянием в Министерстве иностранных дел. Ты его знаешь?

Так получилось, что я действительно знал его, и довольно хорошо. Он был известен как прожигатель жизни, поигрывающий на скачках баронет, но это была одна только видимость. Немногие подозревали, насколько тесно он связан с Министерством иностранных дел. Рамсден был хорошим малым. Дипломат под прикрытием, действующий без официальных полномочий, но приносящий империи больше пользы, чем политические деятели, о которых трубят все газеты. Внешне он был полной противоположностью тем привычным посольским чинам, которые сухой чопорностью и полным равнодушием ко всему и всем производили неизбывное и, увы, неприятное впечатление на окружающих. Толстый вспыльчивый коротышка Рамсден имел манеры полковника из комиксов. Его страстью были дамы, виски, азартные игры и спорт любого рода. Но он умел быть британцем с британцами, мусульманином с мусульманами и, насколько я знаю, зулусом с зулусами. Причем дела свои вел всегда тихо. И уж если привезти единорога в Лондон было поручено сэру Джорджу, значит единорог был дьявольски важен.

– В любом случае, – добавил я, – мне кажется, мы пренебрежем очевидной зацепкой, если не попытаемся выяснить, чтó замышляет Уайтхолл. Рамсден прибыл в Марсель вчера. Где он был до этого? Откуда взялся?

– Из Афин.

– Из Афин? Там какие-то неприятности?

Она задумалась:

– Куча неприятностей, старина, но ничего такого, что касалось бы нас. Или касалось бы Рамсдена, насколько я могла выяснить. Он проводил отпуск в Афинах. Похоже, это все, что кто-либо знает.

После ее слов мы умолкли. Мне приходилось следить за дорогой, которая стала далекой от идеала, едва мы выехали из Парижа через Версальские ворота и понеслись по булыжникам через придорожные деревни, оставив Сену справа от нас. Вместо того чтобы утихнуть, буря разъярилась еще больше, оглушая нас раскатами грома.

– Мы никуда не успеем, двигаясь с такой скоростью! – произнесла Эвелин, перекрывая ее рев. – Ты не можешь немного поддать газу?

Я пытался. Подъехав к Версальскому дворцу, мы свернули налево, проскочили трудный поворот и разогнались до пятидесяти миль в час на хорошей дороге, которую тем не менее затопило водой. Мне приходилось держать себя в постоянном напряжении, ожидая какой-нибудь особо глубокой лужи, и виртуозно лавировать, входя в очередной поворот. Теперь молния высветила два бесконечных ряда тополей, тонких и черных на фоне неба. На дороге не было никого. Только красный «вуазен» обогнал нас сразу за Рамбуйе и помчался вперед с такой скоростью, что вызвал у Эвелин подозрения. Но мы потеряли его в лесу. Возможно, он куда-то свернул. Мы следовали по основному шоссе, ведущему в Шартр, которое показалось мне окольным путем. Сразу за Шартром дорога резко пошла под уклон – это был худший участок, по какому мне когда-либо доводилось проезжать, – и повела вниз, словно в желоб, к узкому проезду между приземистыми круглыми башнями в городской стене. Потом – я мог бы поклясться, что это был он, – я снова увидел красный «вуазен», но мне пришлось сконцентрироваться на том, чтобы заставить нашу машину нырнуть в ворота, иначе мы бы перелетели через парапет и оказались в реке Эр. Дальше мы снова понеслись по булыжной мостовой. Серые искривленные фронтоны средневековых домов выглядели как на гравюре Доре. Несколько тусклых газовых фонарей указывали нам путь, ведущий вверх по мощеной дороге к площади. За грязным ветровым стеклом я увидел открытое бистро и направился туда за горячим кофе.

– Нам еще предстоит проехать двадцать миль, – пробормотала Эвелин, отчаянно пытаясь разобраться в карте, – примерно столько осталось до Орлеана. И найти гостиницу на другой стороне… Смотри-ка сюда! Должен же быть более короткий маршрут. Спроси у официанта.

Внутри душного бистро несколько хмурых людей, похожих на восковые фигуры, играли в домино, окутанные влажными облаками табачного дыма. Перед ними стояли стаканы с горячими напитками. Хозяин пододвинул нам две дымящиеся чашки кофе с ромом. Он горел желанием помочь и, развернув карту на стойке, показал короткий маршрут. Другие посетители охотно присоединились к нам и высказали несколько путаных замечаний; я понадеялся, что запомнил дорогу правильно. Официант завел речь о наводнениях, паводках и подъеме воды в Эре. Мы с Эвелин залпом выпили кофе и снова понеслись вниз по улицам старого города с его зелеными лужайками и потрескавшимися шпилями.

Потом я вырулил на шоссе. Эвелин сказала, что не сумела найти новую дорогу на карте, но та казалась прямой и хорошей, несмотря на то что была узкой. Мы миновали длинную полосу леса, выбрались на широкие луга и еще больше увеличили скорость.

– Я поняла! – воскликнула Эвелин после нескольких минут изучения карты. – Это дорога, идущая через Леве. Тот самый путь, который нам следовало выбрать с самого начала. Еще два километра – и мы должны достигнуть Луары чуть ниже Орлеана. Там на карте отмечен маленький мост. Проехав по нему, мы через два километра окажемся у нужной нам гостиницы, минуя Орлеан. Ищи этот мост. Здесь рядом с ним отмечена заводь на реке и зáмок – Шато-де-л’Иль. Он должен послужить ориентиром.

Она вгляделась в дорогу. Мы находились на длинном пологом склоне, поросшем лесом, мокрым от дождя, с широкими обочинами по обе стороны шоссе и крутым оврагом справа от нас. Машина набрала большую скорость, и я сомневался, сумею ли в случае надобности быстро затормозить. Эвелин тщетно протирала ветровое стекло изнутри.

– Если зáмок большой, мы должны его заметить… Берегись!

За поворотом и ниже в размытой темноте на фоне фар мелькнул красный силуэт. Я разглядел «вуазен», припаркованный у обочины, футах в тридцати впереди, еще до того, как увидел фонарь, которым кто-то размахивал. Педаль тормоза ушла в пол, после чего я ухватился за рукоятку ручного тормоза и резко нажал на нее. Чувствуя свою полную беспомощность, мы поняли, что нас заносит, увидели сквозь дождь яркую вспышку, похожую на огонь тонущего судна, крутанулись вправо, влево, потом снова вправо и заскользили, как лыжник на снежном склоне. Что-то дернулось. Машина подпрыгнула и благополучно приземлилась у самой обочины. Ни один из нас не пошевелился, ощущая внутри какую-то дрожащую пустоту, в то время как дождь барабанил по крыше. Я повернулся, чтобы посмотреть на Эвелин. Ее лицо побледнело. Двигатель заглох. Не было слышно никаких звуков, кроме нашего тяжелого дыхания и шума дождя.

– Одну минутку, пожалуйста, – произнес голос, вежливый, как у вышколенной секретарши.

За боковой шторкой метнулась неясная тень, и кто-то потянул за ручку на дверце.

Глава третья
Схватка и веселая кутерьма на Орлеанской дороге

Прежде чем я успел шевельнуться, дверь со скрипом открылась. На фоне дождя и черного леса я мог разглядеть только размытые очертания лица мужчины, отступившего к обочине.

Но мне показалось, что я узнал голос, хотя шум дождя заглушал его и французские слова звучали нечетко.

– Что, черт возьми, вы хотите этим сказать?! – выкрикнул я по-английски, что можно было объяснить только моими измотанными нервами. – Какого рожна вам нужно?

– Англичанин, – произнес голос на родном для меня языке, и в тоне незнакомца мне почудилось облегчение, хотя впечатление это могло оказаться обманчивым. Потом он выпалил: – Кто вы такой и что здесь делаете?

Да, неизвестный говорил на замечательном английском. Краем глаза я покосился на красный автомобиль впереди на узкой дороге. Она не была совсем перегорожена. Если постараться, «вуазен» можно было бы объехать слева.

– Нет, это я должен спросить, кто вы такой и по какому праву создаете помехи на дороге.

– Кем бы я ни был, – заявил мужчина, – у меня есть полномочия от французской полиции. Вон в той машине впереди нас ждут два агента. – Он говорил так спокойно, что на секунду я почти поверил ему. Затем он двинулся вперед, и я увидел, что в руке у него что-то зажато. – Вылезайте из машины. Я хочу видеть ваш паспорт.

– Сегодня вечером вы уже получили от меня один паспорт. Разве его вам недостаточно?

– Выходите из машины! Живее.

Он придвинулся ближе, оказавшись в полосе слабого света лампочек, горевших на приборной панели, поводил рукой взад и вперед, и я увидел, как в ней блеснуло что-то черное и явно металлическое. Не следовало ему этого делать: его пистолет слишком походил на игрушечный. Если бы он нажал на спусковой крючок, верхняя часть ствола грациозно поднялась бы, и ничего больше. На самом деле нас водили за нос при помощи затейливого портсигара. Передо мной на расстоянии вытянутой руки стоял Фламан.

Я, конечно, не отличаюсь особенной храбростью, но при виде муляжа, направленного мне в грудь, способен даже Фламана послать к Луаре, чтобы остудил голову. Мы с Г. М. всегда потешались над триллерами, в которых безоружный герой, бесстрашный, но тупоголовый, кидается грудью на пистолет – поступок, который не пришел бы в голову никому за пределами сумасшедшего дома. Теперь же я почувствовал облегчение. Но сначала следовало выяснить, что нужно от нас незнакомцу. Пока я послушно вылезал из машины под дождь, Эвелин издала возмущенный возглас, превосходно изображая негодующую туристку. Луч фонарика прошелся по салону нашей машины.

– В самом деле, дорогуша, – произнесла она, – даже в стране, кишащей мерзкими иностранцами, это самое страшное оскорбление, о котором мне еще придется сообщить британскому консулу. Мы с кузеном ехали в Орлеан…

– Ты тоже вылезай, – оборвал ее бесцветный голос, показавшийся мне теперь жутким и гнусным. – Встань рядом с ним. Не слишком близко. Я хочу посмотреть, действуете ли вы заодно. Держитесь на свету, оба. А ты, – он посмотрел на меня, – подними руки вверх.

В его тоне слышалось такое усталое презрение, что я вскипел гневом. Но мои руки поднялись вверх. Дождь с яростным шумом барабанил по деревьям и хлестал нам в лицо. И как будто этого было мало, незнакомец снова включил фонарик, направив луч нам в глаза. Но обе его руки были заняты. Мне показалось, что речь его сделалась не слишком внятной, как будто во рту ему что-то мешало.

– Теперь выкладывай, кто ты такой.

– Кенвуд Блейк. Импортер чая из Лондона. – И какой дьявол вложил это мне в голову?

– Выдаешь себя за сотрудника британской разведки? Из отдела Си-Эс?

– Нет.

– Что ты делал у «Лемуана» этим вечером?

– Выпивал.

– Что ж, ты еще пожалеешь, что так говоришь, – произнес голос с холодностью, которая просачивалась сквозь ярость, и с тем же неприятным бульканьем, как будто вызванным помехой во рту. – Ты, – обратился он к Эвелин, – сунь руку ему в карман и достань паспорт, если тот у него есть. Если там ничего не найдется, мы заберем этого типа с собой в Орлеан и посадим за решетку. Не спорь со мной, детка. Делай, как я говорю.

– Откуда мне знать, где он держит свой паспорт? – возмутилась Эвелин. – Я порядочная женщина.

На мгновение луч света метнулся в ее сторону.

– Заткнись, ты, проклятая предательница! – прорычал незнакомец, и тогда я применил против него прием, известный мне по регби.

Этот человек, должно быть, подумал, что я сошел c ума, поскольку отнюдь не муляж держал он в руке. Каково было мое изумление, когда пуля просвистела примерно в двух дюймах у меня над ухом, опалив поля фетровой шляпы.

Началась суматоха, о которой я до сих пор вспоминаю. Я помню звук пули, ударившейся в бок нашей машины, – с таким щелчком консервный нож вскрывает крышку жестянки с фасолью. Он раздался как раз перед тем, как мое левое плечо врезалось в ногу этого типа выше колена. Я исполнил прием нечисто, поскользнувшись в жидкой грязи, и тем самым спас себе жизнь. Но незнакомец инстинктивно отпрыгнул назад, к обочине. И мы бросились друг на друга. Он не мог знать, насколько близко мы оказались к краю дороги. Луч фонаря моего противника упал на его лицо, высветив между губ нечто отливавшее серебром. Это был полицейский свисток.

Затем я услышал, как эта штуковина, засунутая в уголок рта, издала что-то вроде мучительного чириканья. Но тут промокший лес перевернулся вверх тормашками и голова моя ударилась обо что-то, когда мы сверзились с края обочины. Должно быть, мы пролетели всего несколько футов. Незнакомец очутился подо мной и, как видно, основательно приложился к земле, потому что дыхание с шумом вырвалось из его груди, как из кузнечных мехов. Потом мы прокатились вниз по склону еще несколько ярдов. Хотя в основном нас окружала грязь, вокруг что-то рвалось и жалило, как стальная проволока. Я треснулся еще обо что-то головой выше уха, прежде чем мы налетели на бревно. Все еще пребывая в полной растерянности, я высвободился и встал на колени. И тут в мою гудящую голову проникла страшная мысль: мошенники не носят с собой полицейских свистков. Боже милостивый, кто этот тип? И кстати, где полицейские агенты?

Отчасти гул пчелиного улья в моей голове и бешеное головокружение, заставившее вращаться склон оврага, остановил фонарь. Он скатился следом за нами и теперь лежал возле бревна, освещая моего противника. Тот распластался на спине, растопырив большие пальцы согнутых рук, рот был открыт, смятая шляпа-котелок съехала набок.

Голова моя все еще кружилась, так что я чуть не упал, когда наклонился за фонарем. Но, осмотрев поверженного врага, я понял, что бояться нечего. Он не был мертв и даже особенно не пострадал, если не считать удара по голове, который лишил его сознания. Спутанные мысли постоянно возвращали меня к свистку. Кем, черт возьми, он был? Дождь, все еще хлеставший по ветвям серебристых берез в овраге, смывал густую грязь с его румяного лица, испачканного так густо, словно по нему прошлись кистью. Угловатое, с крупными чертами, оно вполне могло принадлежать англичанину, ничем не примечательному здоровяку лет сорока с лишним, с впалыми щеками и щеточкой коричневых усов. Почему он назвал Эвелин предательницей?

Под его расстегнутым дождевиком я увидел кое-что вывалившееся у него из внутреннего кармана – сероватый бумажный прямоугольник, обмотанный вокруг корпуса авторучки и прижатый зажимом колпачка. Обычно на таком вот прямоугольнике присутствуют белый крест на синем фоне, ваш личный номер, номер вашего начальника и печать Министерства внутренних дел. Подделать все это невозможно, потому что сотрудник нашей службы распознает этот бланк по его текстуре, как банковский клерк подлинную банкноту. Я знал его достаточно хорошо. Этот человек был сотрудником британской разведки.

Более того, я внезапно понял, что с ним-то Эвелин и должна была встретиться у «Лемуана». Святые угодники, вот незадача! И когда он увидел, что я ухожу с ней… Ну и чертовщина!

Все эти мысли, как вы понимаете, пронеслись в моей голове за считаные секунды. Выпавшая мне короткая передышка подходила к концу, я должен был снова действовать. Даже сквозь шум ливня сверху до меня доносились голоса, звучавшие на краю оврага. Белые лучи двух фонарей «бычий глаз» обшаривали пространство у меня над головой. Вверху горели фары нашей машины, и мимо них промелькнул силуэт полицейского в кепи с плоским верхом и коротком непромокаемом плаще. Мой противник говорил правду. В красной машине действительно находились двое агентов, и теперь они выбрались наружу и что-то кричали мне. Проблема для них, по-видимому, заключалась в том, что они не могли определить место, где мы, кувыркаясь, скатились в овраг. И поскольку с дороги он выглядел как черное ущелье, они, вероятно, не стремились прыгать в него вслепую. Никакие объяснения помочь не могли – предстояло как-то выпутываться. Моего друга-врага можно было оставить на попечение полицейских – при условии, что я от них избавлюсь, но Эвелин следовало вытащить из этой переделки. Она должна была сесть в машину и скрыться, пока я отвлекаю преследователей.

Но куда подевалась Эвелин? Я не видел ее нигде на краю оврага, а тем временем…

– Ты ведь не ранен, правда? – раздался тихий голос у моего плеча, и комок застрял у меня в горле. – Ты не ранен? Ш-ш-ш! Я сползла по склону следом за тобой, иначе меня бы сцапали.

Она быстро наклонилась к нашему лежащему без сознания другу и схватила меня за руку.

– Выключи фонарь, – прошептала она. – Кен, я не знаю точно, в чем дело, но, похоже, мы совершили какую-то ужасную ошибку. Мы… Берегись! Они увидели свет.

– Так и есть. Держись за мою руку. Возможно, нам удастся выкарабкаться. Нет, подожди! Оставайся здесь, возле тела. Я уведу их прочь с помощью фонаря. Когда они погонятся за мной, вскарабкайся по склону и беги к машине. Не спорь, черт возьми! Если я смогу от них уйти, я подразню их и последую за тобой.

Авантюрный дух воровского мира, как вы понимаете, в полной мере овладел мною. Я сорвался с места и бросился бежать сквозь хлещущую завесу серебристых берез. Крики и огни преследовали меня, перемещаясь вдоль верхнего края оврага. Я вращал фонарем над головой, так что луч его описывал широкие круги.

– У-у-х! – взревел я, некогда благопристойный мистер Блейк. Мой голос напомнил совиное уханье. – Suivez-moi[7], вы, мерзавцы! La barbe! Vive le crime! A bas la police![8]

Ответный рев полицейских свидетельствовал, что я достиг цели. Они рискнули и наудачу спрыгнули с обрыва. Одному из них не повезло, но другой обнаружил, что спуститься не составляет особого труда, и съехал вниз, точно сметающий все на пути оползень. Прислонив фонарь к стволу дерева, я повернул его навстречу преследователям, как будто замер в страхе. Затем как можно тише вернулся назад и попытался перекрыть шум дождя, прокричав голосом, напоминающим урчание чревовещателя, французскую фразу:

– Halte la ou je tire![9]

Эти ребята оказались не робкого десятка. Им было все равно, выполню ли я свою угрозу открыть огонь. Они понеслись прямо на свет фонаря, и я понадеялся, что они стреляют достаточно метко и попадут в фонарь, прежде чем обнаружат, что я не стою за ним. Один из них все-таки выстрелил, и пуля срезала ветку. Но к тому времени я уже карабкался вверх по склону, как обезьяна. Лежавший рядом с бревном человек зашевелился, когда я чуть не споткнулся о него, и поднялся на колени. Но он все еще был слишком слаб, чтобы стать мне помехой.

Эвелин не уехала. Она сидела за рулем нашего двухместного автомобиля, его двигатель работал на холостых оборотах. Она была почти такой же грязной, как и ее коллега-разведчик. Я плюхнулся рядом с ней и захлопнул дверцу. Пока я с трудом переводил дыхание после погони, она проехала мимо красной машины, быстро переключила передачу, и мы с ревом рванули вперед.

Да, все было как в старые добрые времена, за исключением того, что я был сильно не в форме. Я попыталась заговорить между судорожными вдохами, но тут же схватился за левый бок.

– Почему ты не уехала, дорогая? Почему ты не…

– Почему не уехала? Мне это нравится! А кроме того, как бы ты меня догнал? Не мог же ты этого сделать на красном «вуазене». Не смеши меня.

– Почему бы и нет?

– Вообще говоря, у того черта, которого ты уложил, имелся пистолет. Поэтому я позаимствовала пушку и прострелила все шины. Ты же не хочешь, чтобы они погнались за нами, не так ли? А теперь они не могут этого сделать. Пистолет лежит на сиденье позади тебя

– Ты прострелила… Ой!

– Почему ты ойкнул? Я знаю, мы допустили ошибку, и, очевидно, ты вырубил агента полиции или кого-то в этом роде. Но мы не причинили ему никакого вреда, и нас никогда не смогут поймать. – Ее голос зазвучал громче, и в нем послышалась насмешка. – Кен, это было великолепно! То, как ты бежал через те кусты с криком «Vive le crime!» и… Знаешь, чтó они, вероятно, подумали? Они, скорей всего, решили, будто ты Фламан.

Что ж, это была забавная мысль. Я обернулся, чтобы посмотреть на Эвелин за рулем. Она промокла меньше меня, поскольку на ней все еще был дождевик, а в остальном выглядела не лучше. Грязной рукой она отвела мокрые волосы с глаз, блестевших от удовольствия, и покачала головой, как будто в голове ее звучала приятная мелодия. Но я должен был выложить ей проклятую правду.

– Послушай, – произнес я и приготовился к решительному объяснению. – Должен кое-что тебе сказать. Это гораздо серьезнее, чем ты думаешь. Речь идет о… ну… ты ведь знаешь, как выглядят наши служебные удостоверения? Так вот… э-э-э…

Признание уже готово было сорваться у меня с языка. Но пока я мямлил, Эвелин торжествующе указала на меня пальцем:

– Я знаю, чтó ты собираешься сказать, старина. Можешь поблагодарить меня за то, что я спасла твою задницу. Ты хочешь сказать, что во время драки с тем типом удостоверение выпало у тебя из кармана и ты решил, будто оно потерялось? Что ж, дорогой, этого не произошло. Оно валялось рядом со здоровяком. Я это разглядела, когда ты направил на него свой фонарь, и подобрала, как только ты ушел. Вот оно, – торжествующим тоном объявила Эвелин, доставая авторучку подлинного агента с серым прямоугольником, все еще намотанным на нее, – снова здесь.

Это был конец.

– Послушай, – обратился к ней я, когда ко мне вернулась способность связно говорить. – Это очень интересно… А он не видел, как ты подняла удостоверение, да? Он не знает, что ты его нашла? Он тогда еще не пришел в себя?

– Да, он как раз начал приходить в себя. Света фар машины, стоявшей на дороге, было достаточно, чтобы это разглядеть. Я боялась, что он схватит меня или увяжется за тобой. Поэтому я просто ударила его по голове рукояткой пистолета, и он снова отключился. Видишь ли, он потянулся ко мне…

Я ничего не сказал. Что тут скажешь? Уставившись на забрызганное ветровое стекло, я поводил ботинком по полу и услышал, как в нем хлюпает вода. Потом попытался представить себе положение дел. Начнем с того, что тот сегодняшний ажан вполне мог быть подлинным полицейским, по ошибке умыкнувшим мой паспорт. Но мой воспаленный разум повсюду видел Фламана. Это повлекло за собой целую вереницу чудовищных промахов, итог которых таков: я напал на сотрудника разведывательной службы его величества и нанес агенту побои. Эвелин стащила у него служебное удостоверение и, обнаружив, что бедолага приходит в себя, вырубила несчастного при помощи его же пистолета. Я осыпал оскорблениями французских жандармов. Шины французской полицейской машины изрешечены пулями, вследствие чего трое мужчин, вероятно до сих пор ошеломленные всем происшедшим, застряли в нескольких милях от какого бы то ни было населенного пункта под самым сильным в этом году ливнем.

Из этого вытекало два вывода. Первый: независимо от того, приняли меня наши преследователи за Фламана или нет (первое казалось мне вероятным), вскоре мы станем объектом одной из крупнейших полицейских охот со времен Ландрю[10]. Поэтому мы должны принять экстренные меры. Второй: я влип так основательно, что должен играть с теми картами, которые у меня на руках. Сейчас я не мог ничего объяснить Эвелин. Единственным выходом было присвоить чужое удостоверение и занять место пострадавшего от моих рук агента до завершения операции «Единорог».

Должен признаться, что за моим решением скрывалась и личная антипатия. Уж очень мне не понравились манеры и наружность угрюмого типа, который, верно, уже успел очухаться в овраге. Кроме того, сам вид удостоверения наводил на мысль, что его легко использовать самозванцу. В отличие от паспорта, там не было ни имени, ни фотографии или описания внешности. Даже при встрече, весьма маловероятной, с одним из восемнадцати руководителей отделов, обозначаемых буквами алфавита (эти буквы перед вашим собственным номером указывают, какому начальнику вы подчиняетесь), – даже при подобной встрече обман не был бы раскрыт. Разве что я столкнулся бы непосредственно с человеком, поручившим агенту дело, в которое я ввязался. Я даже почувствовал некоторое воодушевление, ощутив привкус былых времен. Если бы мы могли надрать задницы этим парням в красной машине…

– Им, конечно, придется пройтись пешком, – рассудила Эвелин. – Так что у нас в запасе достаточно времени. Тревогу они поднимут совсем не скоро. От того места, где произошла стычка, около двух километров до моста, по которому мы должны пересечь Луару. Наверное, мы уже почти на месте. Орлеан находится на противоположном берегу, примерно в четырех километрах вверх по реке. Они либо отправятся туда, после того как пересекут Луару, либо поедут следом за нами, до ближайшего телеграфа… Взгляни-ка на карту еще раз! Рядом с нашей гостиницей нет никакой деревни, верно? Ну, то есть оттуда нельзя ни позвонить, ни послать телеграмму. И если они заглянут в нашу гостиницу…

Я провел грязным пальцем по карте. Рядом с группой точек возле надписи «Буа-де-ла-Бель-Соваж» Эвелин нарисовала крест, обозначающий гостиницу. Похоже, она находилась в самой глухой части Орлеанской долины, на значительном удалении от какой бы то ни было деревни.

– Маловероятно, что в нашей гостинице будет телефон, – сказал я. – Но Боже милостивый! Вполне вероятно, они заглянут туда, чтобы это выяснить. Если только мы не сможем подкупить кого-нибудь, чтобы он сказал, будто нас там нет…

Затем мой жалкий умишко столкнулся с непреодолимым препятствием, и я выругался. Запахло жареным. В ту гостиницу направлялись не только мы, но и настоящий агент разведки. Ему, как и Эвелин, было приказано прибыть именно туда. Мы неизбежно должны были там встретиться, и при нашей встрече полетели бы искры. Мы ничего не могли с этим поделать. И даже если бы я попытался перехитрить настоящего агента и поклясться, будто он самозванец, на его стороне оказалась бы полиция, готовая подтвердить каждое его слово. К тому же нам еще требовалось добраться до места рандеву…

– Кен! – Я очнулся от крика Эвелин и ощущения, что нас опасно заносит. Ее руки дрожали, и она смотрела прямо перед собой. – Ты должен сесть за руль. Мне не удержаться на дороге. Мы того и гляди свалимся в воду, или случится что-то еще в этом роде…

На извилистом спуске с холма не было места, чтобы остановиться, выйти из машины и поменяться местами.

– Не пытайся переключать скорость, – посоветовал я. – Убери ногу с тормоза и дай машине катиться, пока мы не доберемся до конца спуска. Тогда ты сможешь остановиться…

– Ладно… А ты ничего не слышишь?

– Похоже на шум воды, и довольно быстрой. Ты говорила, мы где-то рядом с рекой.

– Нет-нет! Шум позади нас. Рев мотора. Ты разве не слышишь? Что, если их подобрала попутка?

Я открыл дверцу, чтобы выглянуть наружу. На мгновение хлестнувший в лицо дождь ослепил меня, но в любом случае разглядывать было почти нечего. Мы спускались через то, что показалось мне низкими холмистыми лугами, к реке, потому что впереди слышался ее угрюмый рокот. На некотором расстоянии справа, где местность казалась более ровной, мне почудился блеск огней среди деревьев. Это было какое-то большое здание, хотя, как ни странно, огни вроде бы отражались в воде. Помнится, Эвелин упоминала зáмок… Ну конечно же… На острове, в заводи. Мы, должно быть, уже почти у моста. Я высунул голову, чтобы посмотреть влево из-за нашего капота. На противоположном берегу реки угадывалось очень слабое и далекое мерцание. Это был Орлеан. И мы ехали прямо вниз, к мосту, местонахождения которого точно не знали.

Но теперь я расслышал звук мотора. Только не автомобильного. Звук этот бился и пульсировал над нашими головами, такой неожиданно громкий и близкий, что я невольно пригнулся. Потом двигатель чихнул, с шипением смолк, затем звук снова набрал силу, а после стих…

Никакой автомобиль не мог двигаться в двухстах футах над нами. Это был пассажирский самолет, и у него явно возникли проблемы. Сначала я смог различить красный сигнальный огонь на левом крыле; затем самолет исчез, превратившись в черную тень.

Эвелин заговорила со мной совершенно спокойно.

– Подожди, – сказала она. – Я надеюсь, мы сможем остановиться, не перевернувшись. Впереди моста нет.

Так оно и было. Мы остановились практически в воде, потому что река вышла из берегов. Широкая грязная дорога заканчивалась просветом в белой изгороди из штакетника, за которой отблескивала оловом Луара, превратившаяся в стремительно несущийся поток. Но нам не пришлось принять холодную ванну, потому что вода остановила нас. Машина, словно торпеда, подняла две волны, которые обрушились на нас как раз перед тем, как колеса погрузились в грязь и замерли на ушедшем под воду берегу. Наши фары были направлены прямо на брешь в изгороди. Теперь стало понятно, почему инструкции предписывали Эвелин ехать по главной дороге, а не этим коротким путем. Здесь никогда не было никакого моста. Мы могли видеть стальные тросы парома, но самого его на этой стороне не было. На большой доске было написано, что паром не работает после девятнадцати часов.

Мы оказались в ловушке. Река шириной в добрых двести ярдов была единственным путем, по которому мы могли перебраться на другую сторону. Не было никакой другой дороги, кроме как назад, туда, где нас ждали преследователи. Хуже того, наш карбюратор, похоже, залило водой, так что понадобилась бы другая машина и трос, чтобы вытащить нас из прибрежного ила. Мы увязли. Парни из красного авто загнали нас в тупик.

Эвелин начала смеяться.

– Ума не приложу, что нам делать, – заявила она с истеричной ноткой в голосе. – Ты умеешь плавать?

– Да. Но взгляни на течение.

– Ну а я не умею. Не сделаю ни одного гребка. В любом случае я не полезла бы в воду, даже если бы могла. Такие геройские поступки не по мне. Нет, давай посмотрим правде в глаза. Мы не способны сейчас явиться на встречу в гостинице. Мы даже не можем повернуть назад и доехать до нее. И единственное, чего я сейчас хочу, так это принять горячую ванну и переодеться.

– Послушай-ка, дорогая. Мы не сдадимся. Еще не все потеряно. Вон там, ниже по дороге, стоит зáмок. Таким образом, если они все-таки выйдут на наш след…

– Конечно, – согласилась Эвелин. – А вот и они. Легки на помине…

Я пинком распахнул дверь и шагнул в воду, которая поднялась уже выше нашей подножки. Сначала у меня появилась надежда, что шум, который мы услышали, опять исходит от летящего самолета, но, увы, позади нас по дороге мчалась машина. Ее фары показались из-за поворота на вершине склона, и она понеслась вниз со скоростью, примерно в два раза превосходящей ту, с которой совсем недавно ехали мы. Я с трудом сглотнул.

– Что будем делать? – невозмутимо спросила Эвелин. – У нас, конечно, есть оружие. Но черт возьми, я не вижу, как убийство пары полицейских поможет нашему делу. Хотя подожди! Я придумала. – Она выскользнула из машины и встала рядом со мной. – Возможно, они не знают, что никакого моста нет. Они просто увидят нас здесь. Если мы встанем и помашем им, они могут промчаться мимо нас в реку или, по крайней мере, застрянут в грязи, как и мы, и тогда наши шансы снова уравняются.

Лично я не видел особой разницы между расстрелом полицейских и их утоплением. Но времени выяснять эти нюансы не было. Я высунулся из машины и закричал – наши враги неслись вперед.

Мои старания возымели эффект, но не тот, которого мы ожидали. Водитель машины, должно быть, истолковал их как предупреждение, ибо он вовремя увидел подстерегавшую его опасность. Не знаю точно, что произошло, потому что фары меня ослепили. Раздались скрежет, хлопок, свет фар завертелся и скользнул мимо, и нас окатила поднятая автомобилем волна. Машина увязла в грязи, когда была всего в нескольких футах от края воды. Но я успел разглядеть, что это такси марки «ситроен» и что в нем сидят двое мужчин, нисколько не похожих на наших преследователей. Такси остановилось почти бок о бок с нами, проехав лишь немного вперед. На заднем сиденье кто-то потрясал кулаками. Затем со стуком опустилось боковое стекло.

– Что, черт возьми, вы творите? – проревел знакомый голос по-английски. – Вы попытались убить меня, вот что вы сделали! И это чертова благодарность за все, что я…

Он поперхнулся и погрозил из окна тяжелым кулаком. Моргая поверх спущенных на нос очков, в допотопном цилиндре, съехавшем набок, на нас смотрел разъяренный сэр Генри Мерривейл.

Глава четвертая
Нежданное явление старого друга

Г. М. избежал утопления буквально чудом, а потому мы с Эвелин должны были испытывать некоторые угрызения совести. Но это было не самое главное. Моим основным чувством стало облегчение. Конечно, мы каким-то непостижимым образом наткнулись на единственного человека, способного меня разоблачить. И все же с моей души свалился камень. Меня ждала выволочка, от которой чертям станет жарко, но, честно говоря, самые ужасные угрозы Г. М., изрыгаемые во время его знаменитых приступов ярости, когда казалось, с ним вот-вот приключится удар, всегда заканчивались глухим ворчанием и клятвой, что тебе, разрази его гром, не поздоровится, если подобное случится еще раз.

Тем временем он высунулся из окна и свирепо глянул в нашу сторону.

– Кто это там? – взревел он. – Эвелин Чейн, не так ли? Значит, всю дорогу из Парижа я следовал за тем человеком, который мне нужен? Говори громче, будь ты проклята!

Мы притихли и замерли, высунувшись из окон нашей машины.

– Привет, Г. М., – пискнула Эвелин.

– Здорово, Майкрофт, – ернически подхватил я.

Насторожившись, он склонил голову набок:

– Кто еще там? Эй? Кто? А ну громче! Кто это сказал? Кен Блейк? Боже милостивый, ты-то что здесь делаешь?

– Особые обстоятельства, Г. М., – ответил я. – Занимаю чужое место. Но что здесь делаете вы?

В этот момент меня прервал хриплый страдальческий голос, похоже принадлежавший таксисту.

– Черт бы побрал твое распрекрасное такси! – взревел Г. М. – Разве у меня и без того не хватает неприятностей, чтобы выслушивать всякую чушь? Спокойно! Эй, ты! А теперь послушай меня, Марсель. Если такси нанесен ущерб, я его у тебя покупаю. Соображаешь? Покупать, деньги… Ашетер, л’арджент… Я куплю эту чертову тачку. Дошло?

– Ah, ça![11] – удовлетворенно выдохнул Марсель.

Он был философом. Вольготно откинувшись на спинку сиденья, таксист закурил сигарету.

Эвелин, пользуясь паузой, обратилась к шефу:

– Теперь, когда вы здесь, я думаю, все будет хорошо. Но не могли бы вы, пожалуйста, растолковать нам, что происходит, чего от нас ждут и к чему все это? Мы попали в самую ужасную переделку и действуем вслепую. В любом случае чем мы должны заняться?

Г. М. уцепился за дверцу и с кислым видом уставился на грязь.

– Ну да… – кивнул он. – Хотел бы я сам это знать. Вот одна из причин, по которой я последовал за тобой.

– Хотели бы знать? – переспросил я. – Но, боже милостивый, неужели сам начальник отдела этого не знает?

В ответ он разразился туманными замечаниями о вопиющей неблагодарности тех, кто не прислушивается к его советам, а затем продолжил:

– Видите ли, какое дело… Единственное, что я могу вам сказать… Единственное, что открыли мне эти свиньи из Министерства внутренних дел… Но я еще поставлю их на место, вот увидите! Я это сделаю! Так вот, ваша миссия провалена. Полностью. Что бы вы ни собирались делать, можете об этом забыть. И если бы ты, моя девочка, – обратился он к Эвелин, – задержалась сегодня вечером в своем отеле на пять минут дольше, то получила бы телеграмму, предписывающую отменить поездку. Началась неразбериха. Та самая неразбериха, какую вечно устраивают министерские, когда забирают дело из моих рук. И вот я здесь, чтобы все исправить. Только для того и приехал в Париж. Я отправился в твой отель, надеясь найти тебя там, но мне сказали, что ты ушла всего минуту назад. Итак… Послушай-ка меня. Этого кузнечика, который был автомобилем, заливает вода. Ступайте сюда, и я расскажу все, что знаю. А потом мы подумаем, как поджарить этих головотяпов из министерства на их собственном жиру… Кстати, у меня тут с собой есть немного виски, – искушающим тоном добавил он.

Мы достаточно продрогли, чтобы это оценить, хотя и не ужинали. Я вытащил Эвелин из машины и, шлепая по воде, направился к такси. Марсель попытался завести мотор в тщетной надежде вызволить увязшее средство передвижения, но двигатель даже не кашлянул. Г. М. расположился в углу, громоздкий высокий цилиндр был сдвинут набок, чтобы не упирался в потолок, просторное пальто распахнулось, демонстрируя отсутствие галстука, по обыкновению забытого. От уголков широкого носа спускались две глубокие складки, он моргал поверх очков, в одной руке держа термос, а в другой – бутылку виски. Само его присутствие вселяло в нас уверенность в собственных силах. Но как же далека от нас была теперь добрая старая Англия, с ее глубоко укорененным здравым смыслом… Потягивая виски, мы трое беседовали о загадочном единороге в намертво увязшем такси у грозно набухавшей водою реки в забытой богом французской глуши, и тем не менее Г. М. чувствовал себя так же вольготно и уютно, как в родных пределах, как если бы он сидел, закинув ноги на письменный стол в Уайтхолле. Наконец он пошире открыл лениво прищуренные глаза, чтобы хорошенько разглядеть нас:

– Н-да, ну и дела… Послушайте, как вас сюда занесло, а? Вы угодили в аварию? Или что?

– Ну, в некотором смысле…

– А ты-то как встрял в это дело, Кен, хотел бы я знать? – прорычал он, поводя в мою сторону рукой, державшей бутылку. – Или министерство перевербовало тебя за моей спиной… О греческие боги, что я с ними сделаю! – выдохнул Г. М. со зловещим шипением, грозя тяжелым кулачищем и медленно разжимая пальцы. – Черт возьми, они пожалеют, что не посоветовались со стариком. Я оскорблен. Мне больно, и я не стану этого скрывать. И как только они посмели, сообщить мне такое, поставить перед фактом! Изволили, видите ли, проинформировать, что выбрали для своей работенки сидящую здесь передо мной мисс Чейн и Харви Драммонда.

– А что он собой представляет, этот Драммонд?

– Официально – владелец конюшни, которому принадлежит уйма скаковых лошадей. Ну, ты понимаешь. В прошлом году он выиграл «Оукс», а годом ранее – «Сент-Леджер»[12]. Ха! Я бы не поставил ни на одну из его кляч. Он у меня в печенках сидит. Вот именно! Кроме того, в Кембридже он недурно боксировал и теперь хвастается, будто способен нокаутировать любого в своем весе менее чем за три раунда. Неприятный тип, Кен. Он…

– Я имею в виду, как он выглядит?

Г. М. фыркнул:

– Крепкий такой парень. Массивные челюсти. Каштановые усы щеточкой. Лицо красноватое.

Мы с Эвелин переглянулись, и я прочел в ее глазах испуг и понимание. Этот самый парень, как видно, пеной исходил от бешенства где-то позади нас. Я быстро повернулся к Г. М.:

– Кстати, вы ничего не заметили по дороге сюда? Может, кого-нибудь повстречали?

– Как же, было еще одно приключение! – воскликнул Г. М., явно готовый к новым жалобам. – Я только что вспомнил. Что это вообще за чертова страна, я вас спрашиваю? Парень пытался меня задержать. Не больше чем в двух милях отсюда. Ба! Они шли по лесу, словно прогуливаясь, эдакие милые и безобидные путники, но я все равно смог разглядеть их машину. Старый трюк, Кен! Было слишком темно, чтобы различить их физиономии, иначе, гореть мне в аду, я бы запомнил. Пытались играть со мной в эти игры! Мы не остановились, и один из них попробовал запрыгнуть на подножку нашего такси.

– И что вы сделали?

Г. М. моргнул, и на его до сих пор кислом лице проступило нескрываемое удовольствие.

– Я-то? О, я просто высунулся в окно и двинул ему в зубы. Не скажу, чтобы слегка, сынок. Ехали мы быстро, а он ковылял через дорогу, шатаясь, словно его только что вытолкали взашей из паба. На самом деле я бы не удивился, если бы он перелетел через обочину… А какой шум подняли его спутники! Таких воплей слышать мне еще не доводилось. Но мы не стали останавливаться, чтобы выяснять, в чем там было дело. Э-э-э… Это был хороший удар.

– Un coup extraordinaire[13], – дружелюбно согласился Марсель и показал, как сжатый кулак вылетает в открытое окно. – Comme ça, monsieur![14]

– Теперь мы все повязаны, – вздохнул я. – Сегодня вечером он получает по голове второй раз, и его терпение, должно быть, уже истощилось. Прежде чем мы продолжим, Г. М., я хочу покаяться вам в моих прегрешениях. Все равно они теперь не имеют значения, раз вы говорите, что задание отменено.

Г. М. задвинул шторку, отделившую салон от обиженного Марселя, и я, не вдаваясь в подробности, покаялся в своих грехах. Дождь, который начал было стихать, усилился и выбивал барабанную дробь по крыше. Снова грохнул гром и сверкнула молния. Я ожидал от Г. М. вспышки гнева, однако он молчал, вращая большими пальцами и не сводя с меня рыбьих глаз. Эвелин не возмущалась, – напротив, она почти ликовала.

– Но почему? – спросила она. – Кен, с какой стати ты вообще…

– Ты знаешь, – ответил я со значением и увидел, что дела мои обстоят великолепно.

Когда я дошел до истории о красной машине, Г. М. наконец взорвался:

– О боже! Ты хочешь сказать, что это был Драммонд… Ну и ну… И я тоже приложил руку… Нет, я не завидую тебе, сынок, – вздохнул Г. М. – Если ты хотел нажить себе врага, то выбрал одного из худших в Англии. Когда он тебя настигнет, Кен, то непременно убьет. Он очень опасен.

Я и сам с тревогой это понимал.

– Все равно нам придется вернуться туда и забрать их…

– Как? – изумился Г. М. – Чего еще ты хочешь? У тебя было мало приключений? Собираешься снова столкнуть его в овраг? Ну нет! Сдается мне, мы, все трое, теперь вне закона, причем в разных смыслах. Кроме того, как, скажи на милость, это проделать? Наши машины мертвы, как и его «вуазен». Нам придется здесь заночевать, если мы не пойдем пешком. – Он обвел нас изучающим взглядом, и вскоре сквозь кислую мину на его лице пробилась тень усмешки. – Знаешь, если бы такой трюк ты провернул со мной, гнусно выдав себя за агента секретной службы, я бы… Но ты ничего такого не сделал. Ты только оставил в дураках этих тупиц из министерства, что я и сам охотно проделал бы. Как я уже сказал, мы все теперь вне закона. – Он фыркнул. – Позволь объяснить. Знаете, за каким чертом я примчался во Францию?

– За каким?

– Чтобы сцапать Фламана, – мрачно сообщил Г. М.

– Фламана? Но почему? Это ведь не ваш клиент, не так ли?

– О нет, мой, сынок. Потому что эти тупицы из Министерства внутренних дел утверждают, будто я не смогу с ним справиться. Они решили, что этот клоун слишком умен для старика.

Я присвистнул. Г. М. умолк, вращая большими пальцами. После паузы он хмыкнул.

– Вот как обстоят дела. В прошлую среду старина Ску… ну, не будем называть имен… Некий министерский чин позвонил мне и сказал: «Мерривейл, мне поручено передать вам несколько распоряжений». – «Ничего себе, – возмутился я. – И с каких это пор вы отдаете мне приказы?» – «Давайте не будем препираться, – говорит он. – Так случилось, что полиция подчинена нашему ведомству, а это работа по части полиции. Мы лишь хотим одолжить двух ваших агентов». – «И что? – отвечаю я. – Почему бы вам не обратиться в Скотленд-Ярд? У них есть специальное подразделение для такого рода работы». И тут этот парень нагло так заявляет: «При всем моем уважении к вам, Мерривейл, есть две причины. Во-первых, это дипломатическая миссия. И какими бы ни были ваши таланты, они не лежат в сфере дипломатии. Французы их не оценят. Но Скотленд-Ярд может настоять на консультации с вами. Во-вторых, мы предпочли бы, чтобы полицейской стороной этого дела занялся кто-то другой, а не вы. А в помощь людям, которые будут этим заниматься, мы хотели бы одолжить у вас мисс Чейн и мистера Драммонда».

Здесь Г. М., который на протяжении всей своей речи периодически что-то насвистывал себе под нос, остановился и злобно нахмурился.

– Ха! Знаете, дети мои, я не успел даже как следует разозлиться. Я говорю: «Значит, так теперь? Что это за миссия и кто ею руководит?» Он отвечает: «Извините, но это пока не подлежит разглашению»… Ну, не такой я человек, чтобы попусту тратить время, не получая взамен и крупицы информации. Я чертовски упрям и не настолько глуп, как старина Скуиффи, чтобы не сложить два и два. Поэтому я покрепче сжимаю трубку и говорю: «Нет? Ну, тогда, может, я вам расскажу? Джорджа Рамсдена отправили на задание, с которого он только что вернулся. Рамсден всегда категорически отказывается путешествовать под охраной. А потому вы хотите незаметно приставить к нему двух человек, чтобы они за ним присматривали. Во-первых, вам нужна смазливая девчонка, поскольку старина Рамсден – ужасный волокита, а во-вторых, вам нужен самый крепкий орешек на двух ногах, который к тому же джентльмен, в вашем понимании, – на случай, если возникнут неприятности. Но, – продолжал я, – Рамсден уже на обратном пути. Почему этим двоим не поручили сопровождать его во время всего путешествия? Зачем отправлять их во Францию? Для чего они понадобились во Франции? И это мне ясно. Да потому, что опасность исходит из Франции. Потому, что, возможно, французское правительство думает, будто Фламан интересуется Рамсденом; и если два ведомства, ваше и французское, смогут сообща защитить Рамсдена и отдать Фламана в руки Гаске, обе стороны стяжают лавры. Разве не так?»

– Понятно, – вставила Эвелин.

Г. М. хмыкнул.

– После этого он и выдал – в той же наглой манере: «Возможно, вы правы, Мерривейл, хотя, конечно, не стоит ожидать, что ваше мнение представляет для нас интерес. Не могли бы вы тотчас приказать этим двоим связаться с полковником Тейлором?» И повесил трубку. Дикость? Гори все огнем, я был так взбешен, что даже говорить не мог. Тогда…

– Но как же единорог и миссия в гостинице «Слепец»? – спросила Эвелин. – Вы что-нибудь знаете об этом?

– Ровным счетом ничего. Но, – буркнул Г. М., – могу высказать чертовски хорошую догадку. Я пораскинул мозгами, посидел и поразмышлял пару дней, и чем больше я думал, тем больше злился. Все выплеснулось наружу сегодня в полдень. Мне позвонил тот же тип. Видите ли, они точат на меня зуб еще с октября прошлого года, когда я обошел их в деле Красной Вдовы, и Скуиффи нравится меня злить. Он говорит: «Послушайте, Мерривейл! Было решено в конце концов, что нам не понадобятся ваши агенты. К сожалению, они, похоже, уже приступили к работе. Мы не знаем, где Драммонд, но мисс Чейн находится в отеле „Мёрис“ в Париже. Вы не могли бы связаться с ними и сказать, что задание отменено?» Каково, а? Так вот, я принял решение спонтанно. «Нет, ничего им сообщать не стану, – говорю я. – Но сегодня днем я вылетаю в Париж, и сорока восьми часов не пройдет, как я преподнесу вам Фламана на блюдечке. Как вам это понравится, а?» Я был так зол, что осторожность, похвальная для пожилого человека, оставила меня. Но знали бы вы, какое удовольствие я получил, услышав визг и верещание Скуиффи: «Вас предупреждали, чтобы вы не вмешивались! У вас нет никаких полномочий, и вы их не получите». – «Скуиффи, – говорю я, – вы можете оставить при себе ваши чертовы полномочия». И повесил трубку, пока он еще что-то блеял.

Старик был готов к войне, и мы с Эвелин оба это видели.

– Они пытались остановить вас? – спросила моя напарница.

– Конечно. Но я все равно успел на дневной рейс. О, меня могут попросить уйти в отставку или проделать что-то в этом роде, если сумеют потянуть за нужные ниточки, – продолжил Г. М. с ликующей ухмылкой, – но я уже здесь. Так что весь полет я размышлял и прикидывал. Я знал, что не получу никакой помощи от французской полиции. Но у меня имелись задумки. В первую очередь я решил связаться с тобой, девочка, и узнать, какие ты получила инструкции. Вот почему я погнался за тобой вместе с Марселем. Я напал на твой след, когда в отеле мне сказали, что ты едешь в Орлеан. В Шартре я снова почти нагнал вас у бара, где вы спрашивали, как срезать путь. И вот теперь, когда у меня болит и ноет каждая клеточка, когда я чуть жив от старческих немощей, что же я обнаруживаю? У вас нет и не было никаких инструкций, которые могли бы мне помочь. Никакой зацепки! Что дальше? Понятия не имею! Гори все огнем! – запричитал Г. М., скривив рот и шмыгнув носом. – Что, черт возьми, нам теперь делать? А вдруг я заблуждался? Конечно, если моя первоначальная версия была неверна…

Я задумался.

– Мы можем заключить оборонительный союз трех объявленных вне закона, – предложил я. – Но, похоже, мы основательно увязли на старте. По крайней мере, в том, что касается преследования Фламана. Известно ли вам, например, что Рамсден должен был прилететь в Париж вечерним самолетом из Марселя? И что Фламан намеревался быть на борту?

Г. М. осмотрел свои руки. Ему пришлось сделать каменное лицо, чтобы скрыть тот факт, что он проиграл первый раунд. Старик даже не зарычал.

– Нет, я этого не знал, – ответил он. – Ты думаешь, я помчался бы в такую глухомань, если бы знал, что чертов самолет долетит до Парижа вскоре после того, как я оттуда уеду?

Эвелин задумалась, подперев подбородок рукой:

– Итак, если только вылет не был задержан из-за грозы, самолет, должно быть, уже некоторое время как сел в Париже. И вот мы здесь, застряли в грязи вдали от поля боя, где… Но что это? – Она почти выкрикнула эти слова.

Настороживший ее звук, теперь более низкий, производил самолетный двигатель, работавший на полную мощность. Г. М. продолжал смотреть прямо перед собой – как ей показалось, невероятно долго. Затем, пробормотав что-то себе под нос, он выключил свет в салоне такси и приник к окну.

Сначала мы ничего не могли разглядеть. Шум внезапно прекратился – двигатель заглох. Затем в нескольких сотнях футов над плоскими лугами справа – и всего в нескольких сотнях ярдов от нас, за тополями, окаймлявшими дорогу, – два луча света косо упали на землю с обеих сторон из кабины авиалайнера. Загорелись посадочные огни, и самолет, описывая круги, стал снижаться, собираясь приземлиться в поле.

– Знаете, – произнес Г. М. каким-то отстраненным голосом, – я подумал, что Фламан, возможно, позаботится о том, чтобы самолет никогда не долетел до Парижа.

– Вы имеете в виду… – пробормотала Эвелин.

– Ну да. Я буду очень удивлен, если это не рейс, следующий из Марселя в Париж. Вероятно, он задержался из-за грозы или каких-нибудь мошеннических уловок – выбирайте сами, что вам больше нравится. С Джорджем Рамсденом на борту. С Гаске на борту… И Фламаном. – Мы услышали, как Г. М. щелкнул пальцами в темноте. – Карты легли сами собой. Гори все огнем… Мне следовало бы выйти из такси и поклониться Небесам! Я собираюсь еще сыграть в покер, сынок. И с Гаске, и с Фламаном. Никогда ведь не знаешь, кто есть кто. Я надеюсь, этот самолет не разобьется… Это все, на что я уповаю.

И самолет не разбился. Мы видели, как посадочные огни заскользили по полю, после чего замигали позади тополей и наконец замерли. Наступила пауза. Затем иллюминаторы загорелись желтым светом.

– Он сделал это, – произнес Г. М. с глумливой усмешкой. – Ну и что с того? Не присоединиться ли нам к честнóй компании? Мне вдруг захотелось посмотреть, кто летел этим рейсом.

– Послушайте, Мерривейл, – возразил я, – вы, конечно, не думаете, что перед нами тот самый, нужный нам самолет? Это сомнительно. И как мог Фламан подстроить отказ двигателей в воздухе и посадить его?

Г. М. моргнул.

– Что ж, может, и вправду тебе лучше взять с собой пистолет, который вы стащили, – буркнул он. – Просто на случай еще каких-нибудь неприятностей, которые ты так любишь. Но я их не жду. Фламан так курицу не ощипывает. Вовсе нет. Скорее похоже на то, что действительно возникла какая-то неисправность в двигателе. Давайте-ка подберемся поближе. Вы оба следуйте за мной! Для благого дела не грех и слегка промокнуть. Нет-нет, Марсель! Ты restez là and buvez le whisky, mon gars. Quand nous reviendrons, vous serez dans les pommes ou tout de fait noir. Ne me pas poser un lapin, mon gars![15]

Марсель поблагодарил и сказал, что для этого слишком хорошо воспитан. Нетрудно понять, почему французский Г. М. не вызвал бы восторга в дипломатических кругах. Говорил он бегло, но изъяснялся в основном на парижском уличном арго. Старик неуклюже спустился с подножки такси в воду. На предложение надеть цилиндр он возразил, что это подарок королевы Виктории, нельзя допустить, чтобы заслуженный головной убор отсырел. Поэтому Г. М. накрыл цилиндр полой пальто, а голову – носовым платком и зашагал вразвалку, являя собой самый любопытный образец британской респектабельности, который можно увидеть на французском проселке. Он пребывал в отличном настроении. У меня хватило предусмотрительности одолжить фонарик у Марселя, и, если бы не грязь, идти было бы сравнительно легко. Мы пробрались сквозь ряд тополей и пересекли почти ровное поле, границы которого терялись в тумане. Слева от нас, вдоль берега реки, тянулась буковая роща. За ней виднелись огни.

Но наше внимание было приковано к потерпевшему аварию самолету. Его дверь была открыта. Казалось, что группа людей, собравшихся возле него, охвачена ожесточенным спором. Один из спорящих как будто указывал куда-то пальцем. Пока мы наблюдали, четверо отделились от группы и двинулись в сторону. Как мы смогли разобрать, когда они проходили мимо иллюминаторов, это были трое мужчин и женщина. Остальные – трое пассажиров-мужчин – продолжали пререкаться у выхода из самолета. Кроме них, мы увидели пару людей в униформе авиакомпании и стюарда в белой куртке. Перекрикивая шум дождя, Г. М. произнес:

– Приветствую вас! Это, – проревел он по-французски, – самолет, следующий из Марселя в Париж?

Окрик его произвел ошеломляющий эффект. Никогда еще мне не доводилось наблюдать такого всепоглощающего ужаса. Все резко обернулись, голоса смолкли, словно кто-то невидимый захлопнул крышку. Пассажиры превратились в скрюченные силуэты. Один из мужчин в форме стоял боком к свету, падавшему из двери, и я увидел, как его рука метнулась к карману.

– Да! – прорычал он в ответ, но голос его, казалось, дрогнул. – Кто вы?

– Друзья, друзья! Англичане. Путешественники. Попали в аварию.

Последовала еще одна пауза, заполненная шумом дождевых потоков.

Затем один из группы слева от нас, коренастый коротышка с вытянутой шеей, сделал несколько шагов вперед.

– Англичане, да? – спросил он по-английски. – Тогда кто вы, черт возьми, такие? Не пытайтесь играть в игры. Мы вооружены.

Г. М. хохотнул.

– Хо-хо! – произнес он. – Я узнаю этот голос. Привет, Рамсден! Не заводись так сильно. Это, знаешь ли, не Фламан, это Мерривейл. Слышишь? Генри Мерривейл. И со мной пара друзей.

– Ей-богу, так оно и есть! – воскликнул сэр Джордж Рамсден, как будто слегка оторопев. – Спокойно. Я знаю этого человека. С ним все в порядке.

– Вы уверены, что знаете его? – спросил высокий мужчина в непромокаемом плаще, стоявший возле двери самолета. В его голосе слышалась добродушная насмешка. – Знаете, Фламан печально известен своей способностью к преображениям. Но если Фламан не хочет раскрываться, думаю, самое время сделать это Гаске. В любом случае мы должны знать нашего защитника. Кто бы ни был этот Гаске, неужели он не заговорит?

– Не городите чепухи, сынок, – прорычал с американским акцентом голос из-за спины Рамсдена. – Кто-то подшутил над вами.

Пока Г. М. поднимался наверх, чтобы пожать руку Рамсдену, которого мы с Эвелин тоже поприветствовали, я попытался рассмотреть семерых пассажиров, но было слишком темно, чтобы разобрать их лица. У меня сложилось впечатление, что все они, за одним исключением, были либо англичанами, либо американцами. Исключение составлял джентльмен среднего роста, довольно-таки рыхлый, с чопорной осанкой официального лица, похоже, француз. Он все еще медлил в дверях самолета, словно раздумывал, не запачкает ли своих сияющих ботинок, спрыгнув вниз. Тем временем Рамсден, который, по обыкновению, сопровождал свой рассказ отрывистыми, быстрыми и шумными, как движения парового поршня, жестами втягивал носом воздух, будто бы вынюхивал опасность, озирался по сторонам и объяснял своим высоким блеющими голосом:

– …Приземлились в несусветной глуши. Тут на много миль вокруг ничего. Чертова незадача, терпения моего нет. И хотя я ни во что не ставлю, – он щелкнул пальцами, – этого мошенника Эдгара Уоллеса[16] с его надуманными ужасами, мне как-то не по себе. Мы не можем оставаться в самолете. Там даже курить нельзя. Посмотрите-ка туда: кажется, там видны огни? – Он указал налево. – Пилот говорит, там стоит зáмок какой-то важной персоны и хозяин, вероятно, нас приютит, пока мы не сможем лететь дальше. – Проговорив это, он обратился к пилоту на превосходном французском: – Не скажете ли вы, что не так с самолетом и скоро ли удастся продолжить полет?

Человек в форме пожал плечами:

– Увы! Мсье должен понять, что это зависит от обстоятельств. Неисправность двигателя можно устранить, да и шасси мы вряд ли повредили. На самом деле нам пришлось сесть из-за тумана и облачности. – Он указал пальцем вверх. – Вот это! К сожалению, самолет оборудован приборами старого образца и не приспособлен для полетов вслепую. Придется подождать, пока туман не рассеется, и тогда… что ж, мы постараемся исправить эту маленькую неприятность.

Высокий англичанин у двери самолета, пытавшийся закурить сигарету, резко поднял голову и коротко сказал Рамсдену:

– Отправляйтесь в замок, сэр. Мы последуем за ними, если хозяева проявят гостеприимство.

– Дельный совет, – произнес рядом по-английски другой голос, и чопорный француз, оставшийся стоять в самолете, кивнул.

Мы поплелись прочь вместе с остальными четырьмя, позади была слышна какая-то перебранка. Единственная женщина среди пассажиров, которая держала под руку мужчину в щегольской дорожной кепке, с любопытством разглядывала Эвелин. Поскольку предполагалось, что мы попали в аварию, Рамсден, обращаясь к Эвелин, издавал кудахтающие звуки и был очень галантен, хотя и не мог ее разглядеть. Благодаря его жизнерадостному настрою это место не казалось таким уж мрачным. Я думаю, мы все почувствовали себя лучше к тому времени, когда увидели замок. Только последний член группы, дородный мужчина, которого Рамсден называл Хейвордом, то и дело спотыкался, каждый раз чертыхаясь при этом.

Когда буковая роща расступилась, сменившись зарослями ив, из темноты показался замок Шато-де-л’Иль, который словно не стоял на острове, а вырастал прямо из воды. В этом месте Луара делала широкий изгиб, так что от каждого из берегов замок отделяли добрые шесть десятков ярдов. Посыпанная гравием подъездная дорожка для экипажей, начала которой мы не могли видеть, заканчивалась высокой каменной дамбой, ведущей через пропасть. Разлившаяся река вскипала белой пеной и ревела вокруг острова. На самом деле замок был невелик, но конические пики его башен казались гигантскими под дождем, а глубокие амбразуры окон приглушали свет на нижнем этаже. Мы с трудом перешли дамбу, где при одном взгляде вниз кружилась голова. Приплывшее бревно билось о нее, листья разлетались в разные стороны, и ветер с воем обрушивался на нас.

– Надеюсь, нам откроют, – задыхаясь, произнес Рамсден. – Пилот говорит, владелец замка… имени не припомню… человек странный. Отшельник. Редко кого видит…

В этот момент мы оказались под укрытием стен, по которым вились виноградные лозы. Невысокая лестница вела к большой двери, и как только мы ступили на нее, в темноте появилась арка света и дверь открылась.

– Пожалуйста, входите, господа, – нараспев произнес вежливый голос. – Граф д’Андрие ожидает вас.

Глава пятая
Хозяин странного замка

Большая дверь с глухим стуком захлопнулась от порыва ветра, что заставило меня пошатнуться. И когда я восстановил равновесие, возникло чувство, словно я проснулся в уютной комнате после дурного сна. Мы находились в высоком каменном холле с крестовым готическим сводом, опирающимся на ряды каменных колонн по бокам, столь аскетически голом, что он походил на неф небольшого собора.

Камень почернел и не слишком хорошо сохранился от сырости. Но посередине была постелена чистая красная ковровая дорожка, устремляющаяся к подножию большой лестницы. На каждом столбе имелись железные кронштейны для электрических ламп.

– Он ожидает нас? – подал голос ошарашенный Рамсден. – Ну да, понимаю. Хотите сказать, он видел садящийся самолет?

– Нет, мсье, – вежливо парировал впустивший нас крупный мужчина, обладатель пышных усов и лоснящейся от бриллиантина шевелюры. На нем был несколько потертый вечерний костюм, и весь вид его излучал выдержку и самообладание. – Я имею в виду, что хозяин ожидает вас со вчерашнего дня.

– Боже милостивый! – воскликнул субъект в дорожной кепке и уставился на женщину, которая все еще цеплялась за его руку. – Ты же не думаешь?..

– Что говорил этот тип? – встрял в беседу корпулентный Хейворд. – Я разобрал только пару слов. Что-то насчет того, что нас ждут.

– Так оно и есть, – вмешался новый голос по-английски. – Может быть, вы позволите мне объяснить?

Я не видел, как вниз спустился хозяин, тем не менее он шел по красной ковровой дорожке между косыми полосами теней, отбрасываемых колоннами. Шагал медленно, не спуская с нас вежливого изучающего взгляда, не столько пытливого, сколько приветливого. Сцепив руки за спиной, он, казалось, проявлял дружелюбный и живой интерес к тому, что видел. Это был худощавый мужчина лет шестидесяти с лишним, нетвердость походки которого скрашивалась светившимся в глазах юмором и непринужденной осанкой. В глазах под припухшими веками горел яркий темный огонек. Вокруг них, а также на лбу залегли веселые морщинки, как будто у него вошло в привычку приподнимать одну бровь. Его волосы и подстриженная на военный образец бородка были, что называется, цвета соли с перцем, но усы под горбатым костистым носом все еще оставались смоляными. На нем были черная ермолка, сдвинутая на затылок, и турецкий халат поверх вечернего костюма. Он приближался к нам неверной походкой, благожелательный и тщедушный, кивая каждому и жестом воздетой кверху костлявой кисти призывая к тишине. Его английский был вполне сносным, хотя и чересчур правильным.

– Не тревожьтесь, друзья мои, – успокоил он. – Это ни в коем случае не ловушка, и я не Фламан. – Тут он издал короткий смешок. – Вовсе нет! Моя фамилия – д’Андрие. Все известное мне о сложившейся ситуации я почерпнул из письма, которым меня почтил сам мсье Фламан. Э-э… кто из вас сэр Джордж Рамсден?

Он посмотрел на Г. М., который являл собой наиболее впечатляющую фигуру в нашей компании, невзирая на прикрывавший лысину мокрый носовой платок. Г. М. все еще пребывал в хорошем расположении духа. Рамсден, чей воспаленный взгляд блуждал по холлу, почти виновато вздрогнул.

– Уф! – выдохнул он. – Это я. Извините меня, сэр, но, черт возьми, откуда такая осведомленность?

– Это письмо объяснит вам все. Вы не переведете его вслух?

Рамсден, зябко передернув плечами, взял листок почтовой бумаги, протянутый хозяином. При взгляде на листок рыжеватые брови сэра Джорджа поползли вверх под полями шляпы, с которых капала вода.

– Знаете, видал я наглецов, но такой дьявольской наглости… Вы только послушайте!

Мсье!
Граф д’Андрие известен мне как страстный любитель охоты на диких животных. Если страсть эта все еще не угасла, могу предложить господину графу отличную забаву такого рода. Я предлагаю ему поохотиться на единорога.
Позвольте объяснить. Сегодня вечером я узнал, что на завтрашний вечерний рейс Марсель – Париж забронировано место для некоего сэра Джорджа Рамсдена, англичанина, чье доброе сердце я уважаю, но чьему интеллекту рукоплескать не спешу…

– Видите ли, это письмо, – довольно поспешно вставил хозяин, – было отправлено вчера вечером из Марселя.

– «Рукоплескать не спешу», – повторил Г. М. – Ага! Продолжайте, Рамсден. Что там еще?

А далее следовало вот что:

Меня интересует сэр Джордж и то, что он везет с собой. Поэтому я взял билет на тот же самолет.
Я долго выбирал подходящее место для вынужденной посадки и наконец остановился на уединенных окрестностях Вашего замечательного замка. В надлежащее время я приму меры для нее. Поскольку вокруг нет других домов, мы, вероятно, навестим Вас. Это даст мне время для работы, хотя, конечно, много времени мне никогда не требуется. Могу ли я попросить Вас приготовить легкое угощение для путешественников? К сожалению, даже я не могу точно сказать Вам, в какое время мы прибудем или сколько человек забронируют места в самолете. Но обильные холодные закуски были бы уместны, и мне вряд ли нужно оскорблять господина графа, уточнив, что я полагаюсь на его хороший вкус и надеюсь, что шампанское будет подано не слишком сладкое…

Рамсден издал звук, обычно являющийся следствием удара в живот.

– Что касается шампанского, – вмешался д’Андрие, поджав губы и серьезно склонив голову, – то у меня есть «Луи Родерер» урожая двадцать первого года. Я надеюсь, оно вас устроит?

– Прекрасно! – громко и одобрительно воскликнул толстый американец по фамилии Хейворд. Все повернулись к нему. Его широкое лицо с уютными складками вокруг рта покраснело. – Я только имел в виду, – начал оправдываться он, теребя дужку своих очков в черепаховой оправе, как будто хотел распрямить ее, – я только имел в виду… о, вы знаете, что я имел в виду! Фу-ты! Продолжайте, Рамсден.

Об одном, мсье, я глубоко сожалею. Среди пассажиров этого самолета, которые сами по себе, несомненно, достаточно тупы, вероятно, окажется такой очевидный тупица, что я не стал бы навязывать Вам его общество, если бы меня иногда не посещало желание его убить. Это плебей, называющий себя Гаске. Я не могу сообщить Вам, какую неуклюжую маскировку, скорее всего, изберет этот человек. Но Вы легко узнаете его, мсье, по отвратительно крупным ушам, злобным, близко посаженным глазкам и подвижному рту, а также по носу, который с двадцати шагов почти неотличим от помидора…

Молодой мужчина в дорожной кепке (еще один американец) хихикнул. Свой головой убор он снял, и, обернувшись на него, все узрели правильное лицо с хорошими чертами, выдававшими скорее избыток воображения, нежели острого ума. Светлые волосы были зачесаны на лоб, карие глаза излучали добродушие, как и широкий улыбчивый рот под приплюснутым носом, который он почесал, ничуть не смущенный общим вниманием. А вот спутница его выглядела встревоженной. По-видимому, письмо одновременно озадачило ее и сбило с толку. Насколько я мог судить, она не была ни американкой, ни англичанкой, ни француженкой. Немка или австрийка, подумалось мне. Вероятно, из Вены. Миниатюрная, с высокой грудью, прозрачной кожей и чисто венским гранатовым оттенком губ. Все это, в сочетании с яркой голубизной глаз и темными волосами, делало ее настоящей красавицей. В дорогу она надела голубой берет и кожаное пальто, которое теперь было распахнуто, открывая взгляду такое шикарное платье, что перепачканная грязью Эвелин, как я не преминул заметить, бросала на темноволосую особу завистливые взгляды. Когда блондин засмеялся, красотка шепнула ему что-то с очевидным упреком, похоже по-немецки.

– Хорошо, Эльза, – уступил он, расплываясь в улыбке. – Что тут скажешь… Но мне бы хотелось узнать, что ответил Гаске.

Обведенные морщинами глаза нашего хозяина сверкнули.

– И вы узнáете, сэр, если таково ваше желание.

– Уж не хотите ли вы сказать, что получили письмо и от Гаске?

– Оно пришло сегодня днем. Я нахожу их курьезной парой, – он щелкнул пальцами, подбирая нужное слово, – этих микоберов[17]. Но простите, я забыл о хороших манерах. Дамам, должно быть, очень неудобно стоять. Пожалуйста, извините старика. – Он сопроводил свои слова галантным поклоном, на который Эвелин откликнулась шутливым салютом, вскинув руку к виску, а Эльза кивнула с церемонной вежливостью. Ничто из этого не ускользнуло от приветливого, но проницательного хозяина, напомнившего мне писателя Анатоля Франса. Граф попятился, все дальше отступая назад. – Я редко принимаю гостей, – продолжал он, – но вы найдете приготовленные для вас «легкие закуски», о которых писал мсье Фламан. Если хотите принять ванну и переодеться, мой дом в вашем распоряжении. Слуги могут принести ваш багаж…

Рамсден в изумлении уставился на него:

– Вы хотите сказать, что в точности выполнили просьбу наглеца?

– Конечно. Ведь он обещал мне хорошую забаву.

– И вы не обращались с этим в полицию?

Д’Андрие нахмурился:

– Разумеется, нет. Если не считать того, о чем он пишет в последнем абзаце. Вы еще не закончили читать? Позвольте мне.

Он взял письмо из рук Рамсдена.

Я бы предпочел, чтобы Вы не контактировали с местной полицией, хотя, зная их способности, я не ожидаю от них каких-либо серьезных препон. Однако, если на то будет Ваше желание, я не возражаю против Вашего общения с человеком по имени Гаске. Я бы хотел, чтобы он был предуведомлен о своем поражении. Будьте так добры, напишите ему – если пожелаете сделать его разгром более захватывающим – в Сюрте, как в марсельское отделение, так и в парижское, чтобы письмо наверняка нашло адресата. Сегодня вечером я обращусь в газеты с сообщением, что завтра буду на борту самолета. Он прочтет. Но Вы можете довести до его личного сведения все, о чем я Вас известил.
И скажите ему: завтра великий Фламан полетит вместе с сэром Джорджем Рамсденом. Фламан заставит вечерний лайнер совершить посадку возле Шато-де-л’Иль, под Орлеаном. Он украдет единорога, убьет любого дурака, который встанет у него на пути, и исчезнет, как делал всегда. Вы знаете, когда он нанесет удар и где он его нанесет. А теперь остановите его, если сможете.
Фламан

– Вот это я понимаю! – невольно воскликнул светловолосый молодой человек. – Это как раз то, что способно поднять публику с мест в бурной овации! Кстати, о каком единороге речь?

– Все это чепуха, – нахмурившись, заметила Эльза. – Дорогой, не будь таким простаком, пошалуйста.

– Он тщеславный негодяй, это точно, – задумчиво произнесла Эвелин. – И все же было бы занятно с ним познакомиться.

Хейворд прочистил горло и вмешался с напыщенным видом:

– Друзья мои, друзья мои! Давайте рассуждать здраво. У этого парня крепкие нервы, – в его глазах блеснул огонек невольного восхищения, – но ваш Фламан не умеет колдовать. Теперь я спрашиваю вас: сумеет ли он исполнить задуманное? И как можно точно сказать, где именно с самолетом приключится авария, которая заставит его пойти на посадку, а? Если только… – Хейворд остановился. Он провел рукой по короткому ежику чистых светлых волос, а потом заговорил гораздо более резким тоном: – Ну конечно, джентльмены… Мы могли бы подумать об этом. Он подкупил пилота. Черт! Это не требует особого ума. Обычная грязная уловка, к которой мог бы прибегнуть любой, и меня сводит с ума мысль, что мы задержались только из-за…

– И все же, – перебил его Г. М., – я в этом сомневаюсь.

Наступила внезапная тишина. Г. М. вытер лысину и протер очки. Теперь он стоял, прислонившись к колонне, зажав старую черную трубку в уголке рта и почесывая подбородок цилиндром.

– Вот именно, – повторил он с рассеянным кивком. – Я сомневаюсь в этом, джентльмены. Тогда в сговор должны были бы вступить второй пилот и, вероятно, стюард. Это во-первых. И во-вторых: разве это в духе Фламана? Он одинокий волк. Слишком рискованно, я бы сказал, судя по виду этих парней…

– Если не ошибаюсь, вас и ваших друзей, сэр, не было на борту самолета? – уточнил д’Андрие, глядя на нас с Эвелин.

– Нет. Мы попали в небольшую автомобильную аварию. Н-да… А кроме того, мне приходится много путешествовать туда-сюда. И так случилось, что я помню экипаж этого самолета. Я летал с ними раньше. Гори все огнем, я не верю ни в какой подкуп. Первый пилот – его зовут Жан Морель – самый умелый и опытный летчик на южном направлении, и он практически вне подозрений…

– Я знаю, – согласился Рамсден. – Мне сказали, что его специально назначили на наш рейс. Но от этого все выглядит еще хуже. Хейворд прав. Как, черт побери, кто-то может вынудить экипаж посадить самолет именно там, где ему нужно? Как мог Фламан, будучи пассажиром, надеяться, что так и случится?

Д’Андрие развел руками:

– А вот так, сэр! – Темные глаза лукаво поблескивали под набрякшими веками. – Как, скажите, – учтиво осведомился д’Андрие, – он украл картину Рембрандта из бронированного хранилища Гроссенмарта в Берлине? Или сапфиры мадам де Монфор на президентском балу? Теперь сэр Джордж, возможно, понимает, почему я исполнил просьбу мсье Фламана, когда он почтил меня своим доверием.

И тут Рамсден обнаружил ту сторону своей натуры, которая объясняла его популярность у иностранцев. Он хлопнул шляпой по ноге и расхохотался:

– Сэр, мы будем рады воспользоваться вашим гостеприимством. Пусть Фламан сделает все, что в его силах. Если он среди нас, я надеюсь, он слышит мои слова, и я не мог бы выразиться яснее, не так ли?

– Даже если это влечет за собой большую опасность для вас?

– К черту опасность! Рискну. Мне доводилось бывать и не в таких переделках, – произнес Рамсден, посмеиваясь. Его светло-голубые глаза на лице цвета кирпичной пыли блеснули задором, когда он оглядел нас. – Скажу больше: так уж случилось, что здесь присутствует кое-кто способный отбить подачу Фламана быстрей Гаске. Я имею в виду вот этого человека. – Он указал на Г. М. – Не знаю, как он сюда попал, но он здесь, и великому Фламану лучше не спускать с него глаз. Кстати, давайте покончим с представлениями. Это сэр Генри Мерривейл. И… ах, дамы! Это мисс Чейн. А это, – он впился глазами в Эльзу, – мисс… миссис…

– Миддлтон, – подсказал стоящий рядом с ней мужчина, и его плечи гордо расправились. Он просиял, и Эльза просияла в ответ. – Миссис Миддлтон. Моя жена.

– И мистер Миддлтон, – продолжил Рамсден, после чего протолкнул вперед толстяка. – А это мистер Эрнест Хейворд. Мы разговорились в автобусе, когда ехали к самолету. Он жил в Вашингтоне в мою там бытность, более двадцати лет назад, при первой администрации Вильсона[18]. И теперь, когда я вспоминаю об этом, мне кажется, будто я знавал там в ту пору и Кена. – Он посмотрел на меня. – Так что представляю вам мистера Блейка, моего друга, которому явно не помешало бы помыться.

Д’Андрие поклонился.

– А больше пассажиров в самолете не было? – спросил я.

– Еще трое должны подойти. Я никого из них не знаю – хотя постойте-ка! По-моему, один из них, высокий такой, худощавый, представился мне парижским корреспондентом «Лондон рекорд». А теперь, сэр, если вы попросите ваших людей принести кое-что из нашего багажа… Кстати, Г. М., где ваша машина?

Слово «багаж» напомнило мне о том, что вылетело у меня из головы. И в глазах Эвелин появилось осознание того же факта. К настоящему времени Драммонд и двое его горящих жаждой мщения спутников (если только благое Провидение не направило их в другую сторону), должно быть, добрались до наших увязших в грязи машин. Я мог себе представить, чтó они телеграфировали в Марсель. Кроме того, мне было ясно, что потом они нагрянут сюда. И если не принять меры, трое преступивших закон, включая Г. М., будут неизбежно схвачены. Ибо, как ему было указано Уайтхоллом, во Франции он не пользовался никакими полномочиями. Министерским чинам доставило бы удовольствие лицезреть его попавшим в беду.

1 6 мая 1935 г. Великобритания отмечала пышными торжествами 25-летие правления Георга V (1865–1936).

2 Эта фраза («Yes! We have no bananas») звучит парадоксально, поскольку в английском языке утвердительная частица «yes» не употребляется перед отрицанием. Она стала расхожим выражением в 1923 г. с легкой руки американского комика Фрэнка Сильвера, написавшего песенку с таким названием.

3 Дело Ставиского – финансово-политическая афера, обострившая политическую борьбу во Франции и вызвавшая кризисную ситуацию в стране в период с декабря 1933-го по февраль 1934 г.

4 Ажан – французский полицейский.

5 Виконтесса Нэнси Астор (1879–1964), увлекшись политикой, стала первой в истории Англии женщиной-депутатом палаты общин. Тогда она была там единственной дамой и привлекала всеобщее внимание.

6 Песенка из книги Льюиса Кэрролла «Алиса в Зазеркалье» (гл. VII). Перевод с английского В. Левина.

7 За мной (фр.).

8 К черту! Да здравствует преступление! Долой полицию! (фр.)

9 Стойте, или буду стрелять! (фр.)

10 Анри Дезире Ландрю (1869–1922) – французский серийный убийца по прозвищу Синяя Борода из Гамбе.

11 Ах это! (фр.)

12 Речь идет о традиционных ежегодных скачках кобыл-трехлеток.

13 Необыкновенный удар (фр.).

14 Вот так, мсье! (фр.)

15 Оставайся здесь и пей виски, парень. Смотри не вырубись и не откинь копыта, когда мы вернемся. Не опозорь меня, мой мальчик! (фр.)

16 Ричард Горацио Эдгар Уоллес (1875–1932) – английский писатель, киносценарист и драматург, журналист, военный корреспондент, основоположник литературного жанра «триллер».

17 Мистер Микобер – персонаж романа «Давид Копперфилд» Чарльза Диккенса, многодетный завсегдатай долговой тюрьмы, чье имя стало нарицательным благодаря его недальновидной, но благодушной уверенности, что все как-нибудь обойдется.

18 Первый президентский срок Вудро Вильсона (1856–1924) длился с 1913-го по 1917 г.

Продолжить чтение

Убийства единорога

Глава перваяЛев и единорог

Глава втораяКрасная машина

Глава третьяСхватка и веселая кутерьма на Орлеанской дороге

Глава четвертаяНежданное явление старого друга

Глава пятаяХозяин странного замка

Глава первая
Лев и единорог

Глава вторая
Красная машина

Глава третья
Схватка и веселая кутерьма на Орлеанской дороге

Глава четвертая
Нежданное явление старого друга

Глава пятая
Хозяин странного замка