Фрунзе. Том 3. Польская партия
Ланцов Михаил Алексеевич
Пролог
1928 год, январь, 5, Нью-Йорк
Тяжелая полированная мебель тонула в легкой полутьме вечера.
Пыхнул огонек сигары. И от едва различимого силуэта в глубоком, массивном кресле отлетели клубы дыма.
Тишина.
Для полноты картины не хватало только легкого потрескивания угольков в камине. Но в небоскребе это было бы перебором. Приходилось обходиться тем, что есть: курить элитные сигары и пить марочный виски – достаточно хороший для того, чтобы его получалось в удовольствие потягивать без закуски.
– Он повысил ставки, – произнес чуть хриплый мужской голос.
– Ты думаешь?
– Уверен.
– И откуда же такая уверенность?
– Мой человек из окружения Гинденбурга шепнул, что старик бьет копытом. Нервничает. После разговора с Фрунзе. Судя по всему, тот все знает и начал сдавать свои карты. Сам.
– Наших германских друзей не хочешь предупредить?
– Если они сами еще этого не знают, значит, мышей не ловят. И им не место в нашем клубе.
– Интересно. И кто же ему ВСЕ рассказал? Не ты ли?
– Хорошая шутка, – хрипло хмыкнул собеседник.
– Рад, что ты сохраняешь чувство юмора.
– Взаимно. Но у нас есть утечка. Я полагаю, кто-то задумал поделить доли.
– Именно. И если так посмотреть, эта утечка либо в твоих, либо в моих интересах.
– Либо в наших.
– Тоже вариант, – согласился мужчина в глубоком кресле, добродушно хмыкнув и отпив немного виски.
Его собеседник нехотя поднялся.
Прошел за стол.
Где щелкнул выключателем, зажигая зеленую лампу.
Придвинул к себе поближе папку, что там лежала. Развязал завязки. И переложил несколько бумажек.
– Это что?
– Это то, что мне собрали на него. И я могу твердо сказать – Фрунзе ломает нам всю игру целенаправленно. Как он узнал – важный вопрос. Но не ключевой. Намного важнее: что нам со всем этим делать. Потому что пока он удерживает инициативу и наносит нам удар за ударом. От него нужно избавляться.
– Покушение? Вздор. Его уже несколько раз пытались убить.
– Да. Это лишено смысла, – произнес собеседник и стряхнул пепел с сигары в дорогую резную пепельницу из малахита. – У него чутье как у дикого зверя. Во время последнего покушения он даже проснулся заранее и ждал убийцу с пистолетом наготове. Сам понимаешь – это не может быть простым совпадением. Особенно после этого фильма с упырями.
– Ты веришь в эту чертовщину?
– А ты видел этот фильм?
– Да. Какие-то киношные игры. Но выглядит убедительно и эффектно. Спалось потом плохо. Несколько дней. Не понимаю, как они это сделали, но ребята сумели все снять очень реалистично. Я даже готов их команду нанять и финансировать – уверен, фильмы они будут снимать отличные.
– В Ватикане не считают, что это киношные игры. Там присутствовал их человек, и он засвидетельствовал – все происходило на его глазах. И он даже принимал участие.
– Серьезно? – после небольшой паузы переспросил собеседник с явным скепсисом в голове. – Мерзость какая. Но нам-то что с того?
– Похоже, мы невольно коснулись каких-то запретных вещей.
– Ты еще скажи, что Всевышний решил вмешаться.
– Иногда я так думаю. Фрунзе ведь воскрес на операционном столе. Вздор, конечно. Но уже поговаривают об этом именно так. Ведь смерть была. Врачи ее зафиксировали и уже накрыли его покрывалом. Клиническая смерть. А потом он ожил. Сам по себе. Так бывает. Очень редко, но бывает. И само по себе это ничего не значит. Но ведь теперь получается, что его словно какая-то неведомая сила хранит. Вон сколько покушений мимо. Иной бы давно умер. Хотя бы от шальной пули. А тут нет. Максимум – легкие ранения. Раньше я гнал такие мысли от себя, но после этого фильма – крепко задумался.
– И ты предлагаешь опустить руки?
– Еще чего! Но покушения на него лишены смысла.
– Тогда что?
– Переворот. Нам нужен переворот в Союзе. Чтобы к власти пришли как можно более радикальные и непримиримые люди.
– Они последнее время что-то часто умирают. Да и переворот уже пытались провернуть. Тухачевского и его команду до сих пор держат по подвалам. Фрунзе явно что-то задумал. Иначе давно бы суд организовал над всеми этими дураками, что так глупо подставились.
– Согласен. Это все неспроста. Но Лейба-то пока жив.
– И что с того? Он же не рвется возобновлять с нами сотрудничество. Зазнался. Добрые дела помнить совсем не хочет.
– Это было ДО того, как умер Иосиф. Сейчас, как мне сказывают, он боится. И даже вроде как хочет бежать.
– Здравая мысль. Я бы на его месте давно покинул те… хм… «благодатные места». В упырей я все равно не верю. А вот в то, что Фрунзе его разыгрывает как разменную карту, – тут и провидцем быть не нужно. Все слишком очевидно. Тем более что карты, если верить твоим словам, Фрунзе сам сдает под столом. И нам не все видно: кому, чего и как. Лейба же никогда не был силен в интригах, о чем он и сам знает. Вон Иосифу проиграл вчистую. Его обдурили как дитя. Так что, да, я бы на его месте давно уже был за пределами Союза. Он проиграл. И это слишком очевидно.
– Не так уж и очевидно. В Союзе еще остались силы, способные все перевернуть. Фрунзе старым коммунистам-марксистам не по душе. Мягко говоря, не по душе. Там хватает тех, кто готов его убить, задушив своими руками за измену революционным идеалам. Он ведь свернул и Мировую революцию, и вместо попытки построить социализм в отдельно взятой стране занялся совсем другими делами.
– Я знаю. Но разве они настолько глупы, чтобы выступить против армии с полицией? Ты сам-то веришь в это? А даже если эти бараны на это решатся, то он их перестреляет всех скопом. И делать на них ставку – абсурд.
– Если армия будет на войне, а полицию отвлечь, то у них есть шанс.
– А потом они вернутся. Рано или поздно. И строго спросят.
– Временное правительство как-то справилось. Никто так и не вернулся. Ну разве что Корнилов. Но и у него духу не хватило.
– Если Фрунзе сбежит, то вернутся.
– Вот поэтому он сбежать не должен. Любой ценой. Покушение вряд ли удастся, так что нам нужно подойти к решению этого вопроса с другой стороны. Устроить переворот, арестовать его и расстрелять. Быстро. Чтобы никто дернуться не успел. Как тогда Каплан зачистили. Без него все рассыплется.
– И поэтому ты думаешь поддержать Польшу?
– Да, Польшу. И Украину.
– Польша в тяжелом кризисе. Ей не до войны. Да и нечем ей воевать. Денег нет.
– Мы ведь можем решить этот вопрос, – усмехнулся собеседник. – Это не такие уж и большие деньги. Тем более что побеждать ей не нужно. Достаточно ввязаться и отвлечь армию на себя.
– А потом? Что будет, если она победит? Ты не думал об этом? Великая Польша от моря до моря в наши планы не входит.
– А ты знаешь, как можно воевать с пустым бюджетом?
– Не боишься, что Союз ее поглотит? Пока ведь рано.
– Учитывая, что в Союзе начнется, вряд ли полякам что-то серьезное угрожает. Советам будет не до того.
– Из-за Украины?
– Не только. Но да, в первую очередь из-за нее.
– Болтают многое, но я в них не верю. Тем более что именно Фрунзе в годы Гражданской войны ее присоединил, по сути. Перед тем завоевав.
– Деньги. Ты не хуже меня знаешь, сколько всего могут решить деньги, занесенные нужным людям.
– Деньги делают многое, но не все.
– Оставшееся сделал сам Фрунзе, вызвав у них широкое негодование элит. Нам останется это только чуть-чуть раскачать. К тому же нам не нужно, чтобы она действительно отделилась. Пошумит. Вынудить ввести войска. Отвлечет людей Дзержинского. Ну а дальше, когда дело будет сделано… – Он сделал неопределенный жест.
– Мавр сделал свое дело, мавр может уходить?
– Да. Расходный материал. Или тебя что-то трепетное связывает с ней?
– Я даже не очень ясно себе представляю, где она находится, – фыркнул собеседник. – Где-то между Родезией и Египтом? – нарочито пошутил он. – Нет? Ну ладно. Это неважно. Кстати, а ты не боишься продвигать Лейбу на роль лидера Союза?
– А должен? – хохотнул собеседник. – Этот шлимазл умеет только разрушать и не в состоянии заниматься созидательным трудом. Уверен, что двух-трех лет не пройдет с его воцарения, как Союз рассыплется или погрязнет в новом витке Гражданской войны. И…
– У нас были другие планы.
– Ты не хуже меня понимаешь, что слишком многим о них стало известно. Их нужно менять.
– МЕНЯТЬ НАШИ ПЛАНЫ? – повысив голос, пробасил собеседник.
– Ну хорошо, не менять, корректировать. В конце концов, Фрунзе не всеведущий. И почему бы нам не воспользоваться моментом, чтобы за долю малую помочь нашим партнерам?
– Я все больше убеждаюсь, что его проинформировал именно ты.
– А я уверен, что ты. Но разве это мешает нашим интересам?
– Да, если это сделал кто-то еще. Не боишься, что нас играют?
– Боюсь. Но мы карты непростые. И, полагаю, нужно быть просто осторожнее, не обсуждая серьезные вопросы с кем попало. Особенно в свете этой истории с упырями. Не знаю, как ты, а я сильно взволнован их появлением.
– Боишься?
– В первую очередь того, что у них могут быть свои планы. А что от этой нечисти ожидать – неясно. Не удивлюсь, если в нашем окружении найдутся такие же. И именно через них пошла утечка.
– Ты устал. Определенно устал. Включать упырей в раскладку – это явный перебор.
– Предлагаешь их оттуда убрать?
– Отчего же? Зачем переделывать работу?
Часть 1. Дебют
Это не глупость. Глупость – это то, что Чарли Чаплин занял второе место в конкурсе клонов Чарли Чаплина в Германии.
к/ф «Револьвер»
Глава 1
1928 год, январь, 14, Москва
Фрунзе открыл дверь и шагнул в теплое помещение, пахнущее хлебом, пивом и старыми порядками. Это был самый что ни на есть затрапезный кабачок. Но именно такой ему и требовался. Потому как только в таких местах и сидели обыкновенно простые работяги после тяжелых трудовых будней.
На дворе стояла суббота[1]. Вечер. Впереди всех ждал выходной день. Как следствие – люди отдыхали как могли, то есть пили дешевый алкоголь и закусывали чем придется, да и то – если на закуску имелись деньги. Что случалось не всегда.
Сам Михаил Васильевич был под небольшим гримом. Достаточным для поддержания инкогнито, но при этом не слишком вычурным, чтобы не мешать. Ведь его портреты последний год часто печатали в газетах. И на улицах, особенно если он шел в форме, люди его узнавали уверенно. Одежду он, разумеется, надел тоже самую обыкновенную, потертую, хоть и чисто выстиранную. Да и руки измазал отработкой. Ее с первого раза не смыть. Остаются крапинки на коже, да и у ногтей полосы. Опытный взгляд сразу заприметит. Регулярное же посещение тренировочного зала обеспечило его рукам определенный уровень мозолистости.
Такие визиты он совершал время от времени специально, чтобы поговорить с простыми людьми и послушать, что они говорят. У него уже была и армейская разведка, и контрразведка, а также союзное ведомство в лице Дзержинского. И сведений от них поступал вагон и маленькая тележка. Но Фрунзе время от времени выборочно старался это все проверить. Мало ли. Вот так и выходил – пообщаться с простым народом. Инкогнито.
О безопасности, впрочем, он не забывал. И несколько бойцов СОН продолжали его сопровождать, с вооружением скрытого ношения при себе, также переодевшись. А у объекта дежурило несколько звеньев вооруженных до зубов бойцов для оперативной реакции. Само собой, дежурили под прикрытием, сидя не в фирменных авто наркомата обороны, а в грузовых фургонах с надписью: «Хлеб».
– И что, так и сказал? – ахнул Фрунзе, реагируя на реплику собеседника.
– Так, – угрюмо ответил изрядно поддатый слесарь.
– А ты чего?
– А я ему в глаз… хотел. Но уволят же.
– Как есть уволят! – поддакнул кто-то.
– Вот и я говорю – уволят. А у меня жена и двое детей. Жить-то на что?
– Делать-то что будешь?
– А чего делать? – вроде как вскинулся этот мужчина, а потом как-то резко поник и промямлил: – Не знаю…
– Может, письмо кому написать? – поинтересовался Михаил Васильевич.
– Кому?
– Моторист из смежной смены Фрунзе писал. Так говорят – помог.
– Так-то военное дело! – назидательно поднял палец слесарь. – Моторист! Все знают, что наш нарком этим горит и ставит армию на колеса. А я где работаю? А… – обреченно махнул слесарь рукой.
– Вот! Ты и напиши! Что директор подрывает моральный дух резервистов нерешенностью жилищного вопроса. Мы все-де рвемся в бой, да только даже угла своего нет. Спать в каптерке приходится. А жене – у подруг. И детей по углам совать. Куда такое годится?
– Так уволятся же… Фрунзе, он, говорят, лют на расправу. Ежели так вопрос ставить, директор меня по головке не погладит. Отомстит в назидание остальным.
– А давай я напишу? – не унывал нарком, притворявшийся мотористом. – Что-де запуганный директором-самодуром коллектив завода очень просит вмешаться и решить жилищный вопрос. Ибо мочи терпеть это больше нет.
– А не боишься?
– А чего мне бояться? Чай, не под твоим директором тружусь. Как он до меня дотянется-то?
– Ну…
– А если с твоим договориться? Чтобы проучить? – спросил один из подвыпивших рабочих.
– Пока он с ним сговорится – о своей голове нужно будет думать. Михаил Васильевич уже Дзержинского подключит. Это же чистое вредительство! Вот и подключит. А дальше… Ну директору не позавидуешь. Говорят, что Железный Феликс лют на расправу и очень не любит тех, кто притесняет простых работяг.
– Ну…
– У кого есть бумага?
– У меня, – отозвался бармен из-за стойки. И вскорости принес несколько листов писчей, чуть помятой бумаги поганого качества. И химический карандаш.
Фрунзе взял письменные принадлежности и, высунув кончик языка для пущего вида прилежности, начал писать. Текст же сочиняли всем кабаком. В каких только «ласковых» словах не вспоминая при этом директора завода. Директоров, если быть точным. Так как жаловались все. На разное. Но больше, конечно, на жилищный вопрос.
Это ведь было время вынужденных коммуналок.
Людей в Москву после переноса столицы приехало много. И жилплощади им всем не хватало. Совсем. Заселяли как могли. Кое-где строили деревянные бараки для общаг. Заводы для своих рабочих ни шатко ни валко тоже возводили дома, иной раз и кирпичные. Но не все и не много. И, собственно, все. Так что проблема от года к году нарастала. Став чрезвычайной к концу 1930-х. Но грянула война, и вопрос оказался замороженным лет на десять-пятнадцать, обернувшись натуральной катастрофой в 1950-е. Вот Михаил Васильевич и заинтересовался, заметив, что почти каждую «прогулку» к простым работягам всплывает именно этот вопрос. Даже зарплат и цен касаются не так часто, как жилья, точнее – его отсутствия…
Где-то через час «написание письма наркому» было закончено. И Михаил Васильевич пошел на улицу, окруженный гурьбой рабочих. Однако в сторону почты выдвинулись далеко не все. Сказывалось и опьянение, и опасение. Так что туда Фрунзе отправился уже практически в окружении только бойцов СОН. Ну и с парой самых активных да смелых. И те своими глазами видели, как письмо упаковали в конверт с нужной маркой. И опустили в почтовый ящик, направив в приемную наркомата обороны.
После чего Михаил Васильевич распрощался с этими ребятами, которые отправились к себе в общагу. А он сам вроде как к себе. Однако за углом забрался с сопровождением в фургон «Хлеб», нагнавший их, и отбыл в наркомат.
Думать.
Вопрос ведь действительно был острым, важным и нужным.
Да, конечно, Фрунзе еще в 1926 году начал программу строительства для нужд армии. По его заказу разработали типовой проекта дома модульного типа, позволявший адаптировать проект при постройке к разным функциональным задачам. И для квартир, и для общежития, и для казарм, и для кухни-столовой, и для мастерской, и так далее.
И к началу 1928 года эти дома уже возводились серийно.
Литой железобетонный каркас, монолитный цокольный этаж, два-три, реже до пяти этажей и керамический кирпич высокой пустотности для стен, которые все были толстыми, но не несущими. Перекрытия дома выполнялись из железобетонных плит, равно как и лестничные проемы. Причем плит довольно толстых.
Модно. Стильно. Молодежно. Во всяком случае, для 1920-х годов. Да еще бомбоубежище, считай, в каждой такой постройке. Разумеется, чисто кирпичный дом получался бы дешевле. Но так застраивали военные городки, которые в случае войны могли подвергаться ударам авиации. Так что старались строить добротно. С хорошим запасом прочности в первую очередь по каркасу. Чтобы здания не складывались как картонные домики и не рассыпались слишком уж легко. И к началу 1928 года в такие дома уже удалось заселить порядка двух тысяч семей и девяти тысяч одиноких командиров. Ну и казармы перестроить для целого корпуса.
При этом темпы строительства нарастали, грозя в 1928 году закрыть все потребности по войскам постоянной готовности. Во всяком случае, минимальные. Но этот проект строился для армии с избыточным запасом прочности, из-за чего для нужд дешевого и массового городского строительства не годился… дороговат и трудноват…
– На носу война. А ты о домах думаешь? – немало удивился Дзержинский, когда понял, о чем пойдет речь. – Мне кажется, не время ими заниматься.
– А я думаю – самое время. Это не просто дома. Это наши социальные тылы. Ты не хуже меня знаешь, насколько зыбка ситуация. И нужно, чтобы как можно большее количество людей связывало с нами свое будущее.
– Зыбкая? – усмехнулся Феликс Эдмундович. – Именно по этой причине тебя называют диктатором?
– Брось, – отмахнулся Михаил Васильевич. – Ну какой я диктатор? Хотел бы власти – взял бы власть. Но зачем? Это как-то поможет нам решить ключевые вопросы революции? Обеспечить благополучие широким массам простых людей?
Дзержинский очень пронзительно посмотрел на Фрунзе. Чуть помолчал. А потом спросил:
– А если бы помогло?
– Ты же понимаешь – не поможет. Это пустые амбиции.
– Я вот слышал, что людям нужен вождь. Владимира Ильича с нами больше нет. Троцкий утратил доверие. Сталин мертв. Остается не так много кандидатов.
– Опять Луначарский сказки рассказывает?
– Их много кто рассказывает.
– Я что-то в кабаках таких вещей не слышу.
– А ты с крестьянами поговори, а не с рабочими. Они тебя, знаешь, как кличут?
– Ну как?
– Не иначе как царь Михаил.
– Приплыли…
– Темные люди. Но говорят они это без всякого негативного налета. Болтают, дескать, ты сейчас порядок-то наведешь. Вон уже жизнь стала налаживаться.
– Разве только из-за меня?
– В их глазах? Только из-за тебя. И Луначарский прав – люди нуждаются в том, чтобы у страны был лидер. Пусть даже и номинальный. Человек, с которым бы они связывали государство и центральную власть. Им так проще.
– Может быть, тебя диктатором сделаем?
– Смешно, – грустно фыркнул Дзержинский. – Я даже наркомат с трудом тяну. Да и здоровье, сам знаешь, ни к черту. Сколько я проживу?
– Ладно, давай об этом потом поговорим. Хорошо? Я сейчас устал и не настроен на шутки.
– Это не шутки.
– У нас страна называется Союз Советских Социалистических Республик. Советских, понимаешь? А значит, Советы – главный орган власти. Иосиф хотел подменить Советы партией с собой во главе. Но ты и сам знаешь, насколько это опасно. И как ты предлагаешь поступить? Оставить мне наркомат обороны и стать главой СНК?
– Возможно, и так, – чуть помедлив, кивнул Дзержинский. – Но Луначарский предложил передать Советам право выбора президента как главы исполнительной власти и верховного главнокомандующего.
– Президента? Серьезно? – устало переспросил Фрунзе.
– Серьезно.
– Ладно. Давай вернемся к домам. Это важнее.
И они вернулись.
Хотя Михаил Васильевич уже изнывал от подобного рода разговоров и намеков. Не понимая, как их воспринимать. То ли люди действительно хотели всего этого, то ли пытались спровоцировать его на необдуманные поступки. А подставляться сейчас было не время и не место.
Дзержинский был его друг и соратник. Но при этом он был настоящий псих, одержимый навязчивыми идеями. И не дай бог оказаться на пути этих идей – в миг забудет про все и намотает на гусеницы. Так что Фрунзе не сильно доверял этим вот уговорам с его стороны, полагая, что тот его так проверяет.
Минут через десять, после завершения острого разговора о власти, к ним начали присоединяться другие участники. Тут и Рыков как глава СНК, и Бухарин как глава ВСНХ, и ряд архитекторов, включая таких именитых, как Иван Машков, бывший главный архитектор царской Москвы. Его тоже выдернули на ночь глядя.
И засели думать.
С одной стороны, Москва – это столица. И дешевые дома – позорище для нее. С другой стороны, требовалось много дешевого и в то же самое время добротного жилья. Потому что Фрунзе прекрасно помнил об ошибке Хрущева и его первых сериях домов, которые возводили быстро, но жить в них было едва ли не хуже, чем в бараках…
После трех часов дебатов сошлись на следующем.
Москва нуждается в коренной реконструкции[2], так как в текущем виде совершенно непригодна на роль современной столицы. В ней требуется прорубить большие проспекты и организовать современный общественный транспорт. В первую очередь, конечно, рельсовый: метро, трамвай и «монорельсу», без которых перемещение больших масс народа в стремительно растущем городе превращается в особую форму мазохизма.
Столь важным делом должен был заняться межведомственный комитет во главе с Машковым. Во всяком случае, он был одним из самых опытных архитекторов с огромным опытом, из-за чего никто не стал возражать по поводу его кандидатуры.
Этой комиссии требовалось продумать, как сохранить наибольшее количество исторически ценных памятников архитектуры. Если надо – передвинуть. Спроектировать облик новых проспектов и обновить вид старых, в том числе и для новых кварталов серьезно расширяющегося города.
Сами же дома для будущей застройки были разделены условно на три класса. Первым шел фасадный или парадный. Эти дома должны были строиться на первой линии крупных проспектов и площадей, выступая их украшением. Качество строительства наилучшее, равно как и внешний вид. Условия проживания – аналогично. Это было элитное жилье. Второй класс – дома повышенного комфорта, которые планировались к постановке по первой линии улиц рангом пониже. Третий же вид построек – это жилье эконом-класса. Максимально простое, дешевое и функциональное, размещенное за первой линией в формате массовой застройки. И этот подход в перспективе должен был «пролиться» на все города Союза.
Особняком стоял правительственный квартал.
Его Фрунзе предложил возвести на Воробьевых горах, создав там особый ансамбль из высоток и площадей, окружив его комплексом тематических парков. Примерно там, где в его памяти располагался МГУ. Сам же главный вуз страны советов должен был занять приличные площади в Крылатском, то есть в районе большого села Крылецкого, называвшегося так в то время. Да, оно находилось пока за пределами Москвы, но это не проблема. Причем учебный комплекс Михаил Васильевич предложил построить как специальный академический городок, разместив на его территории не только учебные корпуса, но и общежития с прочими инфраструктурными объектами. Включая собственный стадион и прочее, прочее, прочее.
Но это мелочи.
Красивости.
Парадности.
Главное – эконом-жилье, позволяющее радикальным образом улучшить уровень жизни широких масс простых работяг. Для чего составили ТЗ и ТТТ на что-то в духе проекта I-510.
Пятиэтажный дом из блоков. Без лифта. Без мусоропровода. Стены несущие продольные, выполненные из толстых блоков. Межэтажные перекрытия – толстые плиты. Крыша двухскатная.
Впрочем, I-510 новый проект повторял не полностью. Отличаясь, в общем-то, только планировкой. Стены межквартирные задумывались в толщину наружных стен. Для пущей звукоизоляции. По планировке проект должен был иметь только одно- и двухкомнатные квартиры. Без трешек. Зато с большой и просторной кухней-столовой площадью десять квадратов. И вместо балконов было решено ставить лоджии. Прихожие также были заметно крупнее, чем в оригинальном I-510. Все-таки люди не муравьи и не роботы-мутанты, чтобы комфортно себя чувствовать в столь стесненных условиях.
Совокупно это все влекло за собой общее увеличение габаритов дома, косвенно позволяя сделать и лестничные клетки просторнее. Что в комплексе несколько поднимало стоимость строительства. Однако на дворе резвились не 1950-е годы, когда после Великой Отечественной войны половина жилого фонда в европейской части СССР лежала в руинах. Да, в 1920-е имелся острый дефицит жилья, но он не шел ни в какое сравнение с тем послевоенным ужасом. Так что это небольшое удорожание выглядело вполне оправданным. Тем более что превращало и без того одну из самых удачных «хрущевок» в совсем уж дом «бедного, но здорового человека».
Кроме того, Фрунзе настаивал на том, чтобы в проект заложили определенный потенциал для модернизации, которая подразумевала надстройку дома до восьми этажей, пристройку к нему внешних грузопассажирских лифтов, оборудование мусоропроводами и обкладку кирпичом для пущей теплоизоляции и эстетики.
Не бог весть что, но вполне себе решение.
Кроме того, на основе базового пятиэтажного проекта Фрунзе поручил разработать для нужд села и малых городов одно-, двух- и трехэтажные варианты. А также разные технические здания вроде школ, больниц или мастерских. Ну и общежития, которые отличались от жилых вариантов только организацией внутреннего пространства.
Зачем? Чтобы через гигантский тираж удешевить конструкцию.
Получалось вроде бы дешево и сердито. В том числе и из-за умеренных размеров блоков, которые и отливать проще, и доставлять, и монтировать.
Однако Фрунзе хотелось больше.
Существенно больше.
Ибо поля пятиэтажек, несмотря на доступность, требовали серьезных инвестиций в транспорт, коммуникации и прочую связанную инфраструктуру. Кроме того, они обходились для города заметно дороже в плане эксплуатации. Строить малоэтажные дома при плотном заселении было себе дороже. Но пока высотное строительство было для молодого Союза недоступно. Во всяком случае, массово и дешево.
Ключевое слово – пока.
Проблема была не в оборудовании для оснащения высотных домов вроде лифтов или насосов. Нет. Ведь для тех же домов повышенной комфортности он дал ТЗ на, по сути, что-то в духе двенадцатиэтажного кирпичного дома типа Э-93. С поправкой на обязательное присутствие кухни-столовой в десять квадратов и просторной прихожей. Да и элитное жилье меньше двенадцати этажей тоже не планировалось…
Все сложности массового, быстрого и дешевого строительства высотных домов упирались в наличие фонда высотных кранов и подходящего автотранспорта. С кранами все понятно. Их тупо не было. Хотя в горизонте двух-трех лет их-то как раз можно изготовить в подходящем количестве. Во всяком случае, для Москвы. А вот с автотранспортом ситуация выглядела сложнее…
От идеи строить массово полуторки Фрунзе отказался уже в 1926 году, просто столкнувшись с неадекватно низкой грузоподъемностью и прочностью таких машин. Для армии они оказались годными весьма и весьма условно. И дешевизной своей не подкупали, ибо ни орудие на них нормальное не прицепишь, ни груз не положишь. В общем, этакий грузовик Шредингера. Вроде есть, а вроде бы и нет. Особенно это ощущалось при строительстве на их базе бронеавтомобилей, колесных бронетранспортеров и колесных же САУ. Опыты с полуторкой показывали – не тянут. Просто не тянут.
Понятно, что на безрыбье и рак за колбасу сойдет. И если бы имелось налаженное крупносерийное производство легких грузовиков-полуторок, пришлось бы использовать их. Но так как это самое производство требовалось создавать, то смысла «экономить на спичках» Михаил Васильевич не видел, из-за чего в Союзе массово выдавали концессии на производство грузовиков с грузоподъемностью в три тонны. И такие компании, как Scania да Tatra, уже строили семь заводов для их выпуска. Плюс Daimler возводил два завода для пятитонных грузовиков.
Да, дороже.
Да, сложнее.
Да, меньше.
Но на них уже можно было хоть что-то возить, отличное от «трех мешков картошки».
Завод АМО также не избежал влияния этого тренда, равно как и связанные с ним предприятия, дублирующие и дополняющие его. Как уже существующие, так и строящиеся в рамках единого холдинга.
Собственно, выпуск грузовиков-полуторок АМО-152 потихоньку сворачивался, и в 1928 году должна была завершиться конверсия мощностей для выпуска новых моделей. Но не абы как, а на основе платформы, созданной из этого самого легкого грузовика. Все-таки в представлении Михаила Васильевича АМО-152 тянул больше на крупную легковушку класса пикап, чем на грузовик. Слишком уж избаловал его XXI век.
Так, дублирующий АМО второй московский автозавод должен был начать собирать просторные седаны с большим багажником. Кузов вполне типичного для эпохи типа, но общая компоновка чем-то напоминала универсал. Даже распашные дверцы сзади присутствовали. В Коломне должны были запустить в производство большое и вместительное такси. Тоже седан, но с пятью местами сзади. В Нижнем Новгороде планировали собирать микроавтобусы и мини-фургоны. В Твери – пикапы. А в Самаре – спецтехнику.
Основной же моделью головного завода АМО становилась шестиколесная версия грузовика с 90-сильным двигателем и грузоподъемностью 5 тонн. Не очень быстрая, но крепкая и очень проходимая за счет хорошей коробки передач с демультипликатором и принудительной блокировки обоих ведущих мостов.
Ее массово должны были начать выпускать в 1928 году как на головном предприятии, так и на дублерах в самых разных вариантах. Включая полугусеничный.
Подходящая для массовой панельной стройки машина?
Очень!
Но она остро требовалась в армии. И до насыщения вооруженных сил такими моторами, вводить их массово в народное хозяйство Фрунзе не видел смысла. Именно поэтому и не уступил очень соблазнительной идее массового строительства дешевых 10–12-этажных панельных домов. Во всяком случае, пока не уступил.
– Михаил Васильевич, – осторожно произнес Бухарин. – Что вы так переживаете? Люди же как-то живут. И не так уж плохо. Чай, не на улице.
– Вот именно «как-то»! Вы давно с простыми рабочими общались? Знаете, что они говорят? Не знаете. Да и в лицо они вам этого не скажут. А я вот осведомлен – болтают, будто при царе им жилось лучше. Хорошо болтают?
– Недовольные будут всегда, – пожал плечами Бухарин.
– Вы еще их контрой назовите, – фыркнул Фрунзе.
– А разве не контра? – удивился Николай Иванович.
– Мы зачем революцию делали? – после долгой паузы спросил нарком.
– Как зачем? – несколько растерялся Бухарин, ибо вопрос был каверзным и очень скользким.
– Чтобы улучшить жизнь простых людей. Так?
– Так, – медленно тот кивнул, соглашаясь, ибо отрицать это было глупо.
– Чтобы дать людям равенство возможностей. Верно?
– Верно.
– Чтобы обеспечить равенство людей перед законом. Согласны?
– Конечно. Но к чему вы спрашиваете?
– А что мы делаем?
– А как же коммунизм? – осторожно поинтересовался Рыков, вклиниваясь.
– Идеология – это просто способ достигнуть указанных стратегических целей. Тактика. Инструмент. Один из многих. Красивая обертка для здравого смысла. Вон Владимир Ильич иной раз шел на весьма радикальные компромиссы, совершенно неприемлемые с точки зрения идеологии. И вряд ли кто-то из вас может его в этом упрекнуть. Сомневаетесь? А зря. Мы с вами, товарищи, живое доказательство тому, что Маркс немало промахнулся в своих выводах. Практика – главный критерий истины. Россия была последней страной по Марксу, в которой революция была возможна. Но…
Тишина.
Фрунзе встал из-за стола и прошелся по кабинету. Подошел к окну. Осторожно, чтобы не подставляться под возможный выстрел, выглянул на улицу. Темно. Снег. Крохотные, жалкие, больные желтые фонарики совершенно блоковского толка, мимо которых ковыляли прохожие по неочищенным улицам.
– Вы, если не согласны со мной, скажите прямо, – наконец произнес он.
– А что сказать? – тихо ответил Бухарин, скосившись на Дзержинского. – Мы действительно делали революцию, чтобы простым людям жилось легче. Но, мне кажется, вы несколько радикально судите. Маркс, конечно, совершил несколько ошибок. Но…
– А вы уверены в том, что он прав в остальном? Можете за это поручиться?
– Я… – Он как-то замялся. – Я не знаю.
– Я вот тоже. Вот он пишет о смене формаций. Вон рабовладельческое общество сменилось феодализмом, а потом капитализмом. Красиво? Логично? Одна беда – совершенно неясно, как при этом рабовладельческое хозяйство могло органично существовать в капитализме. Причем массово и эффективно. Формация ведь сменилась. Причем давно. И таких ошибок у него масса. Из чего можно сделать простой вывод: языком молоть – не кирпичи ворочать. Он был теоретиком. И каждая его ошибка – просто помарка на листе. А мы практики. И каждая наша ошибка – это трагедия людей. А то и жизнь. Причем не одного человека, а сотен тысяч, возможно, миллионов или даже десятков миллионов. На нас лежит несравнимо бо́льшая ответственность. И мы не можем себе позволить слепо следовать указаниям бездельника и фантазера. Пусть даже и, казалось бы, здравым.
Тишина.
Никто возражать не стал.
Дзержинский же очень внимательно взглянул на каждого. Стараясь прочитать эмоции. И это выглядело страшновато.
– Кстати, Иван Павлович, – обратился он к Машкову. – При разработке плана реконструкции Москвы не забудьте продумать каскад электростанций, теплостанций и комплексов по переработке мусора, хотя бы его сжигания. На вырост.
– Разумеется.
– И в домах электропроводку тоже нужно закладывать на вырост. Пока там почти что и нет никаких электроприборов. Только освещение, по сути. Но что будет, если в каждую квартиру поставить холодильник? А если еще чего? Закладывайте запас хотя бы в два, а лучше три киловатта на квартиру. Потому что если мы сейчас на этом сэкономим, то потом получим массу пожаров из-за перегруженной проводки.
– Конечно, – буркнул Машков, делая пометки у себя в блокноте.
Холодильников в СССР правда пока не было. В массовом производстве. Но лицензию на производство бытового холодильника у Кристиана Стинструпа уже удалось купить. И сейчас во Владимире строилось первое небольшое предприятие. Пока одно. Чтобы обкатать конструкцию и создать «творческий коллектив», дабы потом довести модель до ума. Но планы на эти самые холодильники у Фрунзе были большие. Прямо-таки наполеоновские. Он собирался их производить очень много, в том числе и на экспорт. В тот же Иран, торговля с которым продолжала нарастать. Да и для жителей крупных городов Союза он планировал поставлять холодильники в рассрочку, ибо это должно было радикально повысить уровень их жизни.
Машков об этом уже слышал.
И прекрасно понял, куда и к чему клонит Фрунзе. Как, впрочем, и остальные. Хотя, конечно, слова про Маркса многих обескуражили. И им было о чем подумать…
Глава 2
1928 год, январь, 19. Москва
– Вы же понимаете, что это в ваших интересах? – доверительно спросил Фрунзе у собеседника.
Американский дипломат подозрительно скосился на него, поджал губы, но ничего не ответил. Впрочем, и прекращать этот кулуарный разговор не спешил.
– Надеюсь, ваша разведка сообщила вам о состоянии экономики Японии? И вы понимаете, что если им позволить строить больше кораблей, то они попросту разорятся.
– Вы сгущаете краски, – ответил дипломат с небольшим акцентом. Русский он знал неплохо, так как до революции вел дела с русскими компаниями.
– Так у вас этих данных нет? Не беда. Просто запросите их. А также запросите у своих аналитиков, сколько кораблей выдержит экономика Японии…
– Я обязательно осведомлюсь, – кивнул собеседник.
– Конечно, осведомитесь. А то смотреть со стороны на то, как США водит хороводы вокруг этого хомячка-переростка, становится с каждым годом все смешнее.
– Что вы имеете в виду?
– Как что? Экономика Японии очень слаба. По нашим оценкам – около половины нынешнего ВВП СССР. И это притом что наша страна разрушена долгой Мировой войной и последующей Гражданской. Десять лет бойни. А у них – тишь да гладь. Но вот беда – нет ни сырья, ни рынков сбыта. Про топливо я вообще молчу. Все завозное. Они задыхаются. Захлебываются. Без успешной экспансии в Китай им не выжить как значимой для региона державе. А они и сейчас почти что не имеют сил для интервенции. Если им дать большие лимиты по флоту, эти самовлюбленные ребята побегут реализовывать свои возможности и совсем обдерут армию. Что станет изящным способом самоубийства. Без армии у них нет Китая, а без Китая – будущего.
– А почему вы назвали их хомячком?
– А как их еще назвать? В свое время эту химеру создали для того, чтобы сдерживать продвижение Российской Империи в Тихоокеанском регионе. Дело сделано. Но боевой хомячок остался и вышел из-под контроля своих хозяев. И теперь мнит себя могучим тигром. Смешно. Не удивлюсь, если они попытаются напасть на США. Во всяком случае, наша разведка такие планы японцев уже вскрывала.
Американец напрягся.
– А… вы не знаете? Боже. Ваше нежелание видеть хоть что-то за пределами США вас когда-нибудь погубит. Уделите уже немного вниманию своему врагу.
– Что это за планы?
– Занятие Гавайев с последующей атакой Панамы. После чего они планируют получить стратегическое преимущество из-за чрезвычайного плеча снабжения для US navy. И после года-двух войны склонить вас к миру на своих условиях, полностью выдавив из региона. Для отвлечения внимания – десанты на Аляску и в Калифорнию. Банальность. Но если подловить момент – может сработать. Боже. Вы серьезно не знали? Колоссально! Да об этих планах уже даже африканские вожди знают и индейцы Амазонки…
Чуть погодя, примерно с такими же доводами Фрунзе выступил во время кулуарных переговоров с англичанами. Только уже рассказывая о том, что ни у Франции, ни у Италии нет возможностей построить равный Англии флот и не разориться. Ну как с такими же доводами? С таким же подходом, так как здесь у англичан имелись иные тревоги.
– Не понимаю ваших волнений, – с усмешкой говорил он британским представителям. – Подводные лодки. Смешно же. Нашли чего бояться!
– Во время Великой войны нам не было смешно.
– То, что было, то уплыло. Или вы будете отрицать, что у вас идут разработки активного сонара? Как вы его называете? АСДИК, кажется? С его помощью ценность подводных лодок можно будет совершенно нивелировать. Особенно если дополнить сонар на эсминцах патрульными самолетами. С неба очень хорошо видно подлодки, даже идущие на перископной глубине. Все это низводит страсть наших французских друзей к сущей нелепице. Ну настроят. Ну и потонут. При должном подходе подводные лодки – просто расходный материал либо крайне специфическое средство.
– Вы далеки от флота.
– Возможно. Но в чем же я не прав?
– Атлантика большая. Бегать по всей Атлантике и ловить подводные лодки крайне сложно, даже применяя самолеты и сонары. Сложно и дорого.
– А зачем это делать? – выпучил глаза Фрунзе, всем своим видом давая понять, что услышал только что феерическую глупость.
– Как зачем? – насторожился собеседник.
– У французов разве так много морских баз? А корабль без базы – это просто дрейфующий кусок железа. Рядом с ними подводные лодки будут находиться на достаточно компактной территории. Ну а дальше вы, я думаю, и сами догадались. И если это говорю вам я, сухопутный командир, и для вас это откровения, то можете быть уверены – ваше адмиралтейство пора чистить от балласта.
Англичанин промолчал.
Поджал губы и промолчал. Однако на ус намотал сказанные слова. В том числе и о том, что в СССР знают о секретных исследованиях. И не придают им никакого значения, обсуждая как что-то само собой разумеющееся. Что было и обидно, и в чем-то даже страшно. Ведь получается, что английская контрразведка совсем мышей не ловит.
С итальянцами, французами и японцами он беседовал с других позиций, стараясь уже задеть их амбиции. Дескать, как подлые «янки» и «лайми» смеют унижать их великую нацию, ограничивая во флоте столь позорным образом?
И так по кругу.
Во время предварительных консультаций Фрунзе подначивал и провоцировал. Стараясь при этом наступить на самые больные мозоли. Где-то льстил. Где-то язвил, подтрунивая. Где-то обращался к здравому смыслу и холодному расчету. В общем, играл свою роль, подготавливая переговоры.
И вот они наступили.
И… завершились. Быстро. Просто стремительно. Потому что особых противоречий ни у кого не наблюдалось. Их удалось утрясти ДО самих переговоров, так как формат, предложенный Фрунзе, устроил всех.
Точнее, немного не так.
Противоречия были. Много. Веских. И будь воля участников конференции, они бы сцепились самым отчаянным образом. Но в данной конкретной ситуации их интересы чудесным образом совпали. Где-то настоящие. Где-то мнимые. А где-то и голые амбиции, которые, как известно, иной раз могут «довести до цугундера».
Так или иначе, но англичане и американцы согласились пойти на равные «тарифы» по размеру флота для всех участников договора. Япония, Италия и Франция же приняли новую классификацию флота[3] и новую систему лимитов. Причем, в отличие от Лондонского морского договора 1930 года, который пока не состоялся и, вероятно, не состоится, эти самые ограничения ужесточились, а не смягчились. Попущением стало только то, что после десяти лет службы любой капитальный корабль можно было заменить на новый. Остальные – по желанию. Хоть каждый день. Договор в итоге выходил не только и не столько инструментом ограничения морских вооружений, сколько инструментом регламентации перевооружения.
Другим интересным решением стало введение нового подхода к оценке флотов. С одной стороны, вводился полный тоннаж, одинаковый для каждой из стран-участниц. И его превышать было нельзя. С другой стороны, устанавливались ограничения по каждому отдельному классу и их совокупный тоннаж втрое превышал полный. Что вынуждало каждую страну делать сложный выбор в пользу приоритетов – что конкретно строить.
Несколько странный подход. Но он, на удивление, удовлетворил всех, так как позволял устранить одно из главных противоречий. Дело в том, что, например, американцы были заинтересованы в увеличении количества тяжелых крейсеров, а англичане и французы – легких, из-за чего каждая сторона пыталась расширить интересующую ее сферу. Предложенный же Фрунзе подход позволял эту трудность устранить. Теперь каждый мог самостоятельно решать – чего и сколько строить, имея довольно серьезную «вилку» возможностей.
Ну и главное – Советский Союз также подписывал и ратифицировал этот договор, беря на себя все вышеописанные обязательства.
Чистая формальность.
Он даже теоретически был не в состоянии выполнить их. Это выглядело вроде запрета карасю управлять паровозом. Во всяком случае, именно так Фрунзе ситуацию и воспринимал.
Но дело было сделано.
И только после того, как Франция и Великобритания полностью списали с СССР всякие долги Российской Империи. Вообще все. Как государственные, которые просто аннулировали, так и частные, которые частью признали недействительными, а частью – разумеется, меньшей – «выкупили» через выдачу государственных ценных бумаг.
Заграничное государственное имущество Российской Империи и конфискованные золотовалютные средства возвращать не стали. Поступили иначе.
Это все оценили.
И под него выдали долгосрочные государственные облигации. Дисконтные. По номиналу. Чтобы через двадцать лет их можно было предъявить к погашению или свободно продать на рынке, если уж невтерпеж.
Не очень красиво.
Но свободных средств ни у Великобритании, ни у Франции попросту не имелось в таких количествах. И иначе они поступить не могли. В том числе и потому, что там набежало где-то около трех миллиардов рублей. Слишком много. А через двадцать лет либо мул сдохнет, либо падишах, как говаривал Ходжа Насреддин.
Имущество же царской семьи «внезапно» оказалось юридически записано на третьих лиц. И эти самые персоны им просто пользовались, безвозмездно. Официальная версия – его заложили, чтобы поддержать соотечественников в эмиграции. И выходило, что Романовы нищие и брать у них нечего. Что никак не мешало им жить на широкую ногу.
– Крысота… – старательно проговаривая каждую букву, тогда произнес Фрунзе. Потому что не знал, как еще это назвать.
Впрочем, кое-что они, конечно, вернули. Некоторые драгоценности. Суммарно где-то на пару десятков миллионов рублей. Что на фоне тех титанических сумм – ни о чем.
Но главное было сделано – и Великобритания, и Франция признали полное отсутствие финансовых претензий к СССР. Более того, сняли, во всяком случае формально, все установленные ими санкции на сотрудничество с молодой Советской республикой. Что автоматически снимало ограничение на покупку товаров из Союза, которые раньше приходилось продавать по разным хитрым схемам с заметными финансовыми потерями.
Понятно, что, кроме этих двух стран, какие-то долги имелись и перед другими. Но объем этого совокупного долга был настолько несущественен, что Фрунзе легко и просто оплатил его облигациями. Теми самыми, что ему щедро отсыпали англичане с французами.
И их еще осталось.
Много.
Но он помнил из прошлой жизни, что держать такой «токсичный актив» было слишком опасно: кинут и не вспотеют. Так что пустил эти средства в дело. Точнее, не сам, а уговорил Рыкова и Бухарина, так как именно они обладали для этого подходящими полномочиями.
От этого балласта избавились настолько лихо и быстро, что англичане с французами даже не успели никак отреагировать. Когда же дернулись – было уже поздно. Союз успел много чего интересного закупить. В первую очередь, конечно, различное промышленное оборудование, а местами и отдельные помирающие производства. Так что к январю 1928 года этих самых облигаций у Союза на балансе попросту не имелось.
Эскадру, что стояла в Бризерте, также вернули Союзу.
Точнее, то, что от нее осталось.
В Кронштадт по поздней осени пришел линкор «Генерал Алексеев», шесть эсминцев типа «Новик» и вооруженный ледокол «Гайдамак». Причем шли они с изрядными приключениями и остро нуждались в ремонте.
Не бог весть что. Но Михаил Васильевич и этому радовался, так как в оригинальной истории не смогли и этого выудить. Тем более что удалось обойтись без выплат. Французское правительство ничего не потребовало за содержание флота. А советское не стало предъявлять претензий по ненадлежащему уходу и требовать компенсаций за угробленные корабли…
– Вы удивительный человек, – заметил посол Великобритании во время приема, посвященного подписанию договора.
– И что же во мне удивительного? – усмехнулся Фрунзе. – Две руки, две ноги, а посередине гвоздик?
– Может, и так, – вернул улыбку посол, – но я впервые встречаю столь влиятельного человека со столь грязными руками, – произнес он и кивнул в сторону кистей Михаила Васильевича.
Фраза получилась совершенно провокационной и двусмысленной. Иной бы обиделся. Но Фрунзе лишь смешливо фыркнул.
– У меня есть хобби – люблю с железом возиться. В свободное время. Знаете ли, если бы не революция и Гражданская война, точно бы стал инженером. Очень люблю железо…
– Железо?
– Да. Вот такое странное увлечение. Железо и кровь. Война ведь это кровь. И так уж вышло, что это стало моей профессией.
– Злые языки говорят, что вы уже сменили профессию, – заметил представитель США. – Поговаривают, будто бы вы диктатор СССР.
– Так на то они и злые языки, чтобы гадости говорить. Открою вам один маленький секрет. Настоящих диктаторов никто никогда так не называет. Страшно.
– Но вы ведь фактический лидер Союза.
– Смешные вы люди, – расплылся в улыбке Фрунзе. – Разве это делает меня диктатором? Боюсь, что эту лекцию по политологии вы проспали. А теперь прошу меня простить. Дела. Мне сегодня еще нужно подписать приказ о массовых расстрелах и съесть парочку младенцев.
– Что, простите? – ошалело переспросил француз.
– Вы глупости всякие пересказываете. Так отчего же и мне не пошутить? – фыркнул Фрунзе.
Так и переругивались.
Михаил Васильевич, правда, больше с вежливой улыбкой посматривал на англичанина, прекрасно зная, что Великобритания в это же самое время надрывается, подготавливая Польшу к войне. С Союзом. А его визави с аналогичным выражением лица смотрел на Фрунзе, прекрасно понимая, что тот все знает. Шила-то в мешке не утаить.
И война эта предстояла весьма непростая с весьма вероятными морскими столкновениями. Ведь у Польши имелся выход к морю, по которому ее станут снабжать. И, как нетрудно догадаться, Союзу будет крайне важно эту тропинку заблокировать. Силами флота.
Весьма, надо сказать, невеликого флота.
В Кронштадте теперь стояли четыре однотипных линкора разной степени готовности: «Севастополь», «Гангут», «Петропавловск» и «Бородино». Первым трем вернули старые названия, а третий – это переименованный «Генерал Алексеев», бывший «в девичестве» «Императором Александром III».
Надо сказать, что мода на смену революционных названий на традиционные все усиливалась с каждым днем. Понятно, что Фрунзе это делал крайне осторожно. Но лед тронулся. И после краха культа Свердлова и Коминтерна ситуация стала развиваться самостоятельно. Даже вмешиваться порой не требовалось. Да и борьба с культом личности в целом приносила свои плоды.
Так вот – четыре линкора.
Для Балтийского флота это представлялось существенной силой. Даже в чем-то избыточной. Но в моменте относительной боеспособностью обладал только один. А именно «Севастополь». Его просто отмыли и подтянули гайки, заменив самые изношенные узлы и механизмы. Два других стояли на частичной модернизации. На них меняли котлы, переводя их с угля на нефть. Ну и так, по мелочи, кое-что правили. Последний же был на комплексном ремонте-модернизации, вероятно долгом. Слишком уж его побила жизнь.
Посему выходило, что из номинально четырех линкоров по факту имелся только один. А тут нужно держать в уме, что линкоры типа «Севастополь» и его дочерняя серия для Черного моря отличались крайне неудачно расположенной артиллерией, поганой даже для Балтики мореходностью и бронированием, по сути, крейсера.
И вот таких красавцев имелось всего одна штука. Что уверенности Фрунзе в успехе морской фазы операции не добавляло.
Сильно поврежденный пожаром и разоруженный в 1925 году линкор «Полтава» был перестроен в большой наливной танкер. Само собой, он был выведен из состава флота и переименован.
Ни брони, ни турбин на нем больше не оставалось.
Поставили тяжелые дизеля MAN для хода в 10 узлов. Дали самую минимальную команду, разместив ее в сильно урезанной надстройке. Много ведь там теперь не требовалось. И отправили на линию. Трудиться.
Аналогичная судьба постигла и линкор «Император Николай I», что стоял недостроенным в Николаеве. Подготавливаясь к вероятному бунту компартии УССР, Фрунзе еще в 1927 году завершил работы по превращению этого корабля в танкер. И к началу 1928 года он, как и бывшая «Полтава», уже находился в трудах и заботах – возил нефть на продажу.
С авианосцем, в который были мысли его переделать, Михаил Васильевич решил не связываться. Просто не успевал. А как там дела повернутся летом – никто не знал. И впустую рисковать не хотелось. Все-таки большой корпус. Жаль такой терять.
Еще имелся линкор «Императрица Мария», что стояла вверх килем в доке Севастополя. Но до нее руки пока не дошли. Хотя Фрунзе также видел этот корабль в роли еще одного большого танкера. Если, конечно, получится перевернуть на ровный киль, что само по себе было делом нетривиальным. Впрочем, тут особенно спешить не требовалось – Крым был и оставался в составе РСФСР, более того – именно здесь накапливались кое-какие силы для предстоящей заварушки. Достаточные не только для обороны полуострова, но и даже для наступления.
Еще имелся корпус линейного крейсера «Измаил». Недостроенный. Но он стоял в Ленинграде на консервации и также каши не просил. И тут уж точно вариант с авианосцем прямо напрашивался. С последующим перегоном в Черное море, если удастся договориться с турками, конечно. Тратить такой задел на танкер, в принципе, было можно, но нужно ли? Хотя время покажет. Наращивание производства и продажи нефти и нефтепродуктов требовало средств доставки. А возить на своих танкерах сильно выгоднее, чем на чужих.
В общем, неясно пока.
Но сейчас на него вообще не было ни времени, ни сил.
Еще два тяжелых монитора строились в Ленинграде. Однако они войдут в строй никак не раньше конца 1928 года.
С крейсерами все обстояло еще хуже.
На Балтике у РККФ их не было ни одного. Вот вообще.
На Черном море – два. Один бронепалубный «Кагул» времен Русско-японской войны. И один легкий крейсер «Червона Украина» типа «Светлана». И все.
Еще один «полуфабрикат» «Светланы» стоял в Ленинграде. Как с ней все сложится – вопрос. Вероятно, получится к лету достроить, дав Балтике хоть что-то в этом плане. Но это не точно.
Кроме того, имелись еще три «замороженные тушки» «Светлан», одна в Ленинграде и две в Николаеве. Но там все было плохо. И Михаил Васильевич даже не пытался их достроить. И был почти уверен – черноморские «тушки» обязательно попытаются взорвать или как-то еще повредить в процессе. А отбуксировать их в Севастополь, например, не имелось никакой возможности – их еще на воду не спустили.
Что еще?
Эсминцы.
На Черном море находилось пять «Новиков», на Балтике – дюжина. Чего было категорически недостаточно.
На Черном море вроде как тоже простор немаленький. Но Азовское море было практически лишено смысла как канал снабжения противников. Тем более что УССР не выступала в этой партии ударной силой. А для блокирования Одессы с Николаевым большого флота не требовалось. Впрочем, имелось его все равно меньше необходимого.
На Балтике же совсем беда. Блокировать Данциг с операционной базы в Кронштадте – удовольствие ниже среднего. При этом частичную модернизацию прошел только один балтийский «Новик». Выпуск новых силовых установок – перспективных дизельных «звезд» – еще не удалось наладить. А без них максимум что могли сделать – заменить имеющуюся артиллерию главного калибра на две спарки 102-мм пушек на универсальных лафетах.
В теории могли и больше, так как на складах лежали лафеты еще для пяти кораблей. Но легкая башня была сырой, особенно в плане средств механизации. И ее обкатывали на одной «машине», по ходу дорабатывая.
Кроме того, имелось еще полдюжины эсминцев, вернувшихся от французов. Но Михаил Васильевич не был уверен, что их удастся ввести в строй достаточно быстро. Слишком запущены и изношены. Скорее всего, в 1928 году о них можно было забыть.
На этом все значимые надводные силы РККФ и заканчивались.
И англичанин вполне искренне улыбался, прекрасно понимая, насколько их мало… насколько их недостаточно даже для пресечения снабжения Польши морем. Особенно если англичане с французами полякам помогут.
А они – помогут.
Иначе Михаил Васильевич не мог объяснить столь широкую и искреннюю улыбку. Впрочем, он возвращал такую же. Во всяком случае, старался. Тем более что в конце концов эта партия будет решаться на суше. И морская фаза операции хоть и важна, но в целом второстепенна.
– Я смотрю, вы очень довольны вхождением в договор, – наконец заметил французский представитель.
– Вы даже не представляете как, – скаля зубы в улыбке, ответил нарком. – Наконец-то можно будет свернуть без последствий все эти мегалитические проекты. Увлеченные натуры мне всю плешь уже проели.
– Не хочу вас расстраивать, но от корабельного строительства это вас не убережет.
– Разумеется. Но спроектировать маленький хороший корабль – это уметь надо. А у Союза сейчас с морскими конструкторами и инженерами все не очень хорошо. Это большой корабль хорошо построить ума не надо. Бери больше, кидай дальше. А с этими ограничениями – прям песня. Я бы еще урезал тоннаж по каждому классу.
– Куда же больше резать? – удивился стоящий рядом американский представитель.
– Те же линкоры килотонн до тридцати. И калибр им оставить двенадцать дюймов. А то чем дальше, тем больше получается, что линкор превращается в корабль, неспособный защититься даже от своих же пушек. И весь смысл брони попросту теряется. Вот гляньте на линейные крейсера. У них что есть броня, что нет. Без разницы. Так как не защищает она их даже от восьми дюймов, про свой собственный калибр и не говорю. По своей сути это просто корабли без брони – этакие скорлупки с огромными молотками. Какое-то безумие, как по мне. Такое же, как и бронепалубные крейсера. Дурость и навязчивые идеи. А ведь нынешние линкоры уже, по сути, линейными крейсерами и являются, так как не могут держать удар своих же орудий.
– Они могут оторваться…
– Бросьте! – перебил англичанина Фрунзе. – Мировая война показала, что их используют как линкоры. И даже ставят в линию. Я по этой причине и предложил их классифицировать как разновидность линкоров. Помните, в незапамятные времена у кельтов и германцев были воины, атакующие нагишом? Вот это они. Лихо. Модно. Яростно. Но если задуматься – обыкновенная глупость. Достаточно одного попадания, чтобы такой корабль потерял преимущество в скорости. А дальше он легкая добыча. Потеря же каждого – удар для бюджета и страны. Стоит как боевой корабль, а тонет как вооруженный пароход. Смешно…
Дебаты разгорелись нешуточные.
Михаил Васильевич, в принципе, ничего особенного не выдумывал. И озвучил достаточно обыкновенную критику линейных крейсеров. Но подал ее в несколько специфическом ключе. Довольно провокационном.
В любом случае он увел беседу от польской темы. Слишком уж она выглядела скользкой – было можно легко проговориться о своих планах. Что выглядело плохой идеей. Очень плохой.
Провоцировать. Дразнить. Манипулировать.
Да. Не только можно, но и нужно. Но не самому вестись на такие вот приемы. Ибо чем меньше противник знает, тем крепче спит и меньше мешает…
Глава 3
1928 год, январь, 25. Где-то на Урале
Зима! Крестьянин, торжествуя…
Хотя нет.
Боец спецназа[4], торжествуя, бежал на лыжах по снегам.
Глубоким уральским снегам. Среди деревьев, укрытых в пышные зимние шубы.
Передовая группа из пяти лыжников. Это дозор.
За ними – основная группа. Замыкает еще один дозор, уже арьергардный.
А рядом гудят пропеллером легкие аэросани. Универсальные. Годные и по воде, и по болоту, и по снегу идти. Не очень экономичные. Но без них поисковым отрядам было бы тяжко. Боеприпасы, продовольствие и медикаменты приходилось бы тащить на себе. Что сильно ограничивало их операционный радиус.
Двигатель маломощный, чтобы хоть как-то компенсировать прожорливость конструкции. Скорости-то большие не требовались. Простое сопровождение с грузом. Специально для операции такую модификацию сделали из той ленинградской плоскодонки, что в 1927 году приняли на вооружение.
На груди у бойцов висели пистолеты-пулеметы, самозарядные и егерские карабины. Последние первоначально оснащались прицелами кратностью 2,5. Но опыт широких армейских испытаний показал – мало. Нужно хотя бы 4, а лучше 5. Даже для ограниченной дальности боя, на которую рассчитывались такие поделки. Вот их и поставили. Благо, что в Союзе уже производили стекло подходящего качества. В очень ограниченном количестве, но его и требовалось немного.
Имелись и пулеметы. Легкие, под 6,5×40 патроны, и ручные, под 7,92×57. Выданные из расчета один легкий на звено и один ручной – на отделение.
В качестве усиления шли бойцы с 40-мм ручными гранатометами. Их маленькие гранаты, летящие метров на четыреста, получили любовь и уважение бойцов. Не уступая ручной наступательной гранате в действии, они за счет особого взрывателя надежно взрывались, даже упав в мягкий глубокий снег. Где-то от удара о препятствие. Где-то из-за срабатывания замедлителя самоуничтожения. При этом они отличались достаточно приличной точностью. Во всяком случае, опытный стрелок вполне уверенно закидывал такие подарки в окна или чуть за елку во время лесного боя.
Неприятная штука.
Дополнительно в каждом таком поисковом отряде двигались бойцы с 13-мм тяжелой винтовкой[5] и 60-мм минометом. Благо, что аэросани позволяли тащить с собой довольно большой и тяжелый боезапас. Совершенно неподъемный в ином случае.
Снег.
Маскхалаты.
Лыжи.
Куча оружия и боеприпасов.
Опасные «грибники», которые рыскали по сельской и лесной местности Урала в поисках сбежавших бандитов, сектантов и прочей нечисти, продолжая зачистку региона, которая с осени ни на день не прекращалась.
Да не просто так действовали, а по наводке, потому как в воздухе болтался жесткий дирижабль, ведущий координацию целого района. Один из нескольких.
Мороз – дело страшное.
Тут и самолет обледеневает, и вертолет.
Для дирижабля же жесткой конструкции это оказалось легко решаемой проблемой. Достаточно было вывести выхлоп от двигателей в зазор между внешней обшивкой и баллонами с водородом, подводя его туда по обмотанным асбестовой тканью тонким трубам.
Температура таких газов при выпуске в зазор не превышала 40–50 градусов, из-за чего исключалось возгорание или перегрев водорода. Обшивка и баллоны также чувствовали себя вполне комфортно. Поверхность же перкалевой лакированной обшивки получалась при таком подходе чуть теплой. Едва за ноль или около него. Что защищало от нарастания льда. А даже если где-то оно появлялось, то на скорости отваливалось. Да и саму гондолу эти газы обогревали, проходя перед этим через радиаторы. За счет чего, кстати, слегка и остывали до приемлемой температуры.
Ветра зимой на Урале были сильные и порывистые, из-за чего никто не стал развлекаться со взлетом-посадкой дирижаблей. Это было лишнее. Они просто спускались метров до 50–100 на поле, цепляли спущенным концом платформу с грузами и поднимали к себе электролебедкой, забирая таким образом канистры с топливом, еду, воду и прочее. Так же спускали и пустые емкости.
Это удавалось делать даже на проходе, когда из-за сильного бокового ветра не удавалось удерживать дирижабль на месте. Даже с помощью людей.
Когда же требовалась именно посадка, то с дирижабля отдавали швартовочные концы. Их ловили на земле. Заводили на лебедки и притягивали дирижабль к земле.
А чтобы его не срывало, по осени соорудили специальные «редуты», то есть с помощью экскаваторов и бульдозеров отсыпали земляные валы высотой около двадцати метров. А потом поверху еще и забор пустили для пущей ветрозащиты, сформировав таким образом трехсотметровые круглые площадки.
Но такие танцы с бубном проводили редко.
Очень редко.
Да и зачем? Ведь смена экипажа была доступна с помощью все того же троса. Страшновато, но да не беда. В экипажи таких машин не брали людей робкого десятка. Быстрая защелка позволяла заскочить на зацеп на бегу, даже если дирижабль несло. И так же легко ее можно было открыть, если тебя потащило. Что-то аналогичное применяли позже на вертолетах…
– Стой! – крикнул радист.
Приказ подтвердил командир.
Его передали по цепочке.
И отряд замер.
Радист же, у которого радиоприемник был постоянно включен, снял всю свою бандуру с плеч и водрузил на подножку аэросаней.
Приемник и передатчик в этой переносной модели ближней радиостанции были отдельными модулями с отдельным питанием, что позволяло держать приемник всегда включенным. Да, это жрало аккумуляторы. Но на аэросанях имелся их запас. Плюс включаемый генератор позволял при необходимости их подзарядить. Ну и приемник много не кушал.
Пользы же такой подход давал массу. В первую очередь из-за того, что оператор дирижабля мог связаться с группой в любой момент. Вот как сейчас…
Радист включил передатчик.
Начались переговоры. Короткие.
Доложился командиру, передавая инструкции.
Тот глянул на карту. Сделал несколько отметок. Карандашом. Потому что на морозе ничего толком больше не писало, кроме него. И скомандовал привал. Короткий. Чтобы бойцы могли попить горячего сладкого кофе из термоса и немного передохнуть, а он – их проинструктировать.
Пятнадцать минут пролетело в одно мгновение.
Люди же, прекратившие движение, даже несмотря на теплую одежду и горячий сладкий кофе, стали подмерзать. Так что выступление они начали очень охотно. Развернувшись уже по другому боевому порядку.
В паре километров с северо-северо-востока с дирижабля был замечен дымок. В лесу. Выдававший людей. И требовалось проверить – кто там и чего делает. Может, охотники, может, еще кто, а может, и те злодеи, за которыми поисковые отряды и бегали. Иной раз и не опознать – кто где. Люди и люди. Если в руках только охотничье оружие или его нет вообще – целая морока начинается. Их ведь опрашивать надо. Допрашивать. Хотя, конечно, приличные люди зимой по дремучим лесам не мотаются…
Но «обошлось».
Где-то с пятисот метров раздался выстрел. И один из бойцов упал, схватившись за руку. Следом за ним, а то и быстрее упали все остальные, слившись со снежным ландшафтом.
Из леса прозвучало еще несколько выстрелов. Но в этот раз – мимо. Лежащих в снегу бойцов в маскхалатах было не разглядеть без оптики. А ее у неприятеля, скорее всего, не имелось.
Впрочем, противника тоже было не видно.
– Хорошо замаскировался. Зараза.
– Охотник, видать.
– Да. Охотник… На людей…
Бах.
И вновь где-то рядом свистнула пуля.
Несколькими секундами спустя пулеметчики, распределив между собой сектора, открыли огонь. Просто на подавление. Чтобы спугнуть неприятеля и вынудить его отойти. А минометный расчет, расположившись за аэросанями, добавил минами. Немного. Для шума. Стрелять все равно было непонятно куда.
Командиры же внимательно наблюдали за опушкой в бинокли.
Минуты такого обстрела не прошло, как началось движение. То одна фигурка куда-то бежала. То другая. Маскхалатов у них не было, поэтому они стояли у стволов, сливаясь с ними и их тенями.
Егеря, которых в отряде насчитывалось трое, не зевали. И ориентируясь на наводку командиров, сразу же открыли огонь. И очень результативный. На такой-то дистанции.
Остальные же бойцы тем временем развернулись широким фронтом и короткими перебежками стали продвигаться вперед.
Пулеметы уже замолчали. Сразу как побежали стрелки неприятеля. И, кроме отдельных хлестких выстрелов егерей, было в целом тихо. Однако все равно – продвигались осторожно. Опасаясь засады.
Уже у самой опушки их нагнал дирижабль и открыл огонь куда-то вперед. В его гондоле было смонтировано восемь 13-мм пулеметов. И, летя на высоте полутора-двух километров, он мог из них ТАК приласкать, что тошно станет любому.
– Отходят, – сообщил радист командиру отряда. – Передают, что эти прикрывали отход. Там до сотни человек. Волокуши со скарбом…
Очередной тяжелый день этой сложной и тяжелой зачистки шел своим чередом. Священник, который был включен в каждую такую команду, за эти несколько месяцев уже поседел от того, что ему пришлось увидеть.
Там, в городах, были относительно цивилизованные банды, обслуживающие интересы партийных функционеров и сотрудников органов. А здесь, в глуши, такого уже не скажешь. Только их отряду удалось обнаружить около десятка культовых объектов со следами ритуальных убийств. Парочку даже пришлось брать штурмом и наблюдать совсем свежие жертвы. А тот же молодой мужчина, превращенный молотками «тюкальщиков» в подобие фарша – зрелище не для слабонервных. Равно как и трупики подростков со спущенной кровью. Но здесь уже «бегуны» отличились…
Одно хорошо – всю эту нечисть гнали из квадрата в квадрат, уничтожая самым безжалостным образом. Буквально выжигая. И чем дальше, тем меньше их оставалось. Хотя сопротивление они, как и прежде, оказывали отчаянное. Но ни у кого из бойцов не было ни малейшего сомнения при нажатии на спусковой крючок.
Все дальше удавалось их загнать в горы.
Все меньше у них оставалось баз.
А впереди их ждала весна. Голодная и холодная весна. Распутица и бурные потоки воды. Сели. И прочие прелести, которые должны были прибрать тех, кто выжил после этой грандиозной зимней охоты…
Тем временем в Москве происходила довольно грустная история.
Дзержинский заболел.
Сердце подвело его. Как и в оригинальной истории. Только позже.
Вот и слег.
– Феликсу Эдмундовичу нужен полный покой! – менторским тоном произнес врач, собирая свои вещи со столика у постели больного.
– Как скоро вы поставите его на ноги? – тихо, но твердо поинтересовался Фрунзе.
– Бог мой! Какие ноги? О чем вы думаете? У Феликса Эдмундовича очень плохое сердце. Ему полностью противопоказаны волнения и всякая суета. И нагрузки. Даже прогулки. Сами видите – ему становится плохо даже от прогулок!
Михаил Васильевич грустным взглядом встретился с Дзержинским. Тот печально улыбнулся. Молча.
Говорить ему ничего не хотелось.
Слишком сильно он себе износил организм. Да, в 1926 году выжил. Но далеко не убежал. Многие годы употребления кокаина дали о себе знать.
Что только Фрунзе ни делал для того, чтобы подлатать друга и соратника. Даже древние корни женьшеня выписывал в надежде на их помощь. Но тот и лекарства принимал нерегулярно, и работал, не щадя себя, и кокаином иногда баловался, когда простых сил ему уже не хватало. Хотя вроде бы отказался.
И вот результат.
Но полтора года – это срок.
Пусть не такой, на какой рассчитывал Михаил Васильевич, но срок значимый. И успел за это время он многое.
Вышли в коридор.
– Он выживет? – тихо спросил нарком доктора.
– Все мы смертны, – развел он руками.
– Не юродствуйте. Вы прекрасно поняли, о чем я вас спросил.
– Будем надеяться на чудо. Без него… м-да… он очень сильно запустил свой организм. Если говорить по чести, то я не могу гарантировать ему и дня жизни. Все очень плохо. Он может умереть в любой момент.
– Ясно… – произнес Фрунзе, поиграв желваками.
Немного помедлив, повернулся к Артуру Христиановичу, первому заму Дзержинского.
– Обеспечьте все, что распорядился сделать доктор. Тишина, покой, любые лекарства. Все что угодно. Если потребуется моя помощь – обращайтесь напрямую в любое время.
– Сделаю. Все, что от меня зависит, сделаю, – очень серьезно произнес тот.
Артур Артузов, а точнее Артур Евгений Леонард Фраучи, сын швейцарского сыровара итальянского происхождения, родился и вырос в России. Имел за плечами и золотую медаль за гимназию, и окончание с отличием Петроградского политехнического института, а также большой опыт работы в ЧК-ГПУ-ОГПУ.
Он прошел все чистки Дзержинского. И тот ему без шуток доверял. Тем более что за Артузовым числились и реальные успехи, которые он при всем желании не смог бы сфабриковать. Тут и арест Бориса Савинкова, и арест Сиднея Рейли, и полный разлад белоэмигрантских объединений, действовавших против СССР. Кроме того, он провел ряд успешных игр с западными разведками. Например, слил полякам план мобилизации РККА, разработанный сотрудниками ОГПУ в рамках дезинформации. И многое другое. В общем, человек в плане работы в органах более чем достойный и компетентный. Как бы не больше самого Дзержинского, которому, конечно, остро не хватало образования, и тянул он больше на морально-волевых, энтузиазме и невероятной энергии.
– Феликс Эдмундович, вы сами видите, в каком состоянии. А весна-лето нас ждут жаркие. Так что принимайте пока командование. Как исполняющий обязанности. Вам трех дней хватит?
– Дня хватит. Я во многие дела посвящен.
– Хорошо. Тогда послезавтра жду вас в гости. Будем подбивать бабки нашей подготовки и смотреть, что еще нужно срочно доделывать. Или вам нужно больше времени?
– Дня достаточно.
На этом они распрощались.
Последние полгода на волне постепенного ухудшения здоровья Железного Феликса Михаилу Васильевичу приходилось все больше работать с Артузовым. И в целом они сработались.
Даже порядка в делах стало больше.
Потому что Артур был спокойный, уравновешенный и не склонный к эмоциональным решениям. Что же до идеологических убеждений и прочих головных таракашек, то тут вообще огонь.
С революционерами-большевиками Артур был знаком с самого детства. И помогал им распространять нелегальную литературу, не разу при том не попавшись. Но не более. Да и тут скорее не из-за убеждений, а из-за того, что эти самые большевики были его родственниками – мужьями сестер матери.
В остальном жил обычной жизнью и занимался делом, вместо того чтобы заниматься всякой мутью вроде ограбления банков и убийств чиновников. Он прилежно учился. Старательно работал. И ничем, в общем-то, кроме распространения нелегальной литературы, не вредил имперскому правительству.
К революции он приобщился только в декабре 1917 года. Опять-таки – по родственной линии и определенному здравомыслию. Время было сложное, голодное и трудное. А член РСДРП (б) получал стабильный паек. Вот он и сел на должность секретаря ревизионной палаты наркомата по военным делам в Вологде и Архангельске. Потом вынужденно был начальником партизанского отряда призывников на Северном фронте из-за интервенции. Но при первой же возможности сбежал оттуда под всеми парами. И после небольших кадровых скитаний засел в январе 1919 года в центральном аппарате ВЧК. Где и занялся интеллектуальной да организационной работой.
Не то чтобы он был трусом или белоручкой. Нет. Ни в коем случае. Просто здравомыслящий интеллектуал, который в той кровавой каше банально пытался выжить. Не изгваздавшись, по возможности.
Что же до идеологии, то она ему была настолько же по барабану, как и самому Фрунзе. Прагматик, реалист, материалист, приземленный и неплохо понимающий людей.
Наверное, идеальный чекист за исключением одного момента – слишком конъюнктурен. И если власть сменится – он, вполне вероятно, перебежит к новой власти. В остальном большой молодец. Более того, во времена доминанты сфабрикованных дел Артур Христианович умудрился не замараться ими. В том числе и потому, что сумел держаться подальше от внутренних политических разборок, из-за чего и погорел. Иосиф Виссарионович не любил таких умников. Во всяком случае, до финского кризиса 1940 года, когда он начал лихорадочно менять верных на умных, имея с последними фундаментальные проблемы. Ибо сам же их и подчищал везде, где мог.
Да, Артур не Феликс Эдмундович.
Да, Фраучи не был способен оставить после себя кровавую кашу из намотанных на гусеницы врагов революции.
Но по большому счету Фрунзе это и не требовалось. Стрелять ведь нужно не всегда. Особенно в ситуации, когда ты пытаешься навести порядок и придать обществу хоть какой-то вид законности. Конечно, зачисткой ошалевших бандитов и сектантов нужно заниматься без всякой жалости. Но в остальном ставки нужно было снижать для успокоения и гармонизации общества. И того же Дзержинского ему регулярно приходилось сдерживать. Здесь же здравомыслие на весьма впечатляющем уровне…
К слову сказать, карьеру Фраучи сделал именно из-за Фрунзе. Косвенно, правда, но все равно – знал, кому обязан положением. В свое время, когда началась чистка центрального аппарата ОГПУ, встал вопрос о первом заместителе Дзержинского.
Тогда-то на горизонте и появился Берия как руководитель ГПУ Грузии. Его порекомендовали Дзержинскому, и он в целом даже стал склоняться к этому человеку. Слишком уж многие советовали ему этого деятельного партийца, отличающегося удивительными административными способностями. Чем он и подкупал Феликса Эдмундовича, которому как раз такой помощник и требовался.
Тут-то Фрунзе и вмешался, просветив своего друга об остро националистических взглядах Лаврентия Павловича[6]. Человека, безусловно, талантливого и одаренного. Но имевшего свой… хм… пунктик. Примечательный такой, из-за которого все их дела могли пойти насмарку.
Феликс Эдмундович ничего подобного не знал. Слова собеседника проверил. И… его уже пришлось уговаривать не производить зачистку этого человека. Потому что там был не пунктик. Там был снарядик главного калибра линкора, застрявший в голове. Строго говоря, сам Берия в этом ничего плохого не видел, считая себя верным ленинцем и честным коммунистом.
Но что-то пошло не так.
И Артур Артузов обошел своего конкурента. А Лаврентий Павлович Берия покинул Грузию, получив жирную черную метку в личное дело. С пояснением – больше никогда не ставить его на задачи, связанные с националистами, Кавказом, и вообще держать подальше от аппаратных руководящих должностей. Да и поглядывать за ним, в том числе не допуская, чтобы под его началом работали грузины[7]. Любые. В принципе.
После чего его поселили в Москве, где поставили куратором одного из ключевых научно-исследовательских долгостроев СССР тех лет. Теперь он был должен представлять интересы конторы в рабочей группе по разработке полноценного электромеханического компьютера. Пока – на телефонных реле. Пытаясь изобразить что-то в духе Z3 Конрада Цузе. Но Ландау уже трудился над задачей создания германиевых транзисторов в паре с Теслой, также под руководством Берии. С Туполевым Никола не сработался. А тут и Фрунзе как раз подоспел с новой интересной задачей. Объяснил, зачем вообще ему нужны эти транзисторы. И какие возможности перед человечеством открывают полноценные программируемые компьютеры. В общем, Тесла в это ушел с головой, нешуточно увлекшись, что позволило Михаилу Васильевичу выдохнуть.
Артур Христианович тоже запомнил историю с Берией, из-за чего Михаил Васильевич был уверен – уж что-что, а внутренние рекомендации по Лаврентию Павловичу будут соблюдаться неукоснительно. Кроме того, именно с этого эпизода началось сближение Фрунзе и Артузова. Осторожное. Но вполне продуктивное…
Глава 4
1928 год, январь, 29. Ленинград
Фрунзе отхлебнул прохладного пива и взялся за кусок рыбины. Гинденбург же, сидящий рядом, мерно жевал сыр. Он любил сыр. Желательно – подкопченный.
Баня… снова баня…
Михаил Васильевич очень любил встречи без галстуков и кулуарные беседы. И надо сказать, знал в них толк. Во всяком случае, повторное посещение бани после того эпизода в Москве было воспринято президентом Германии вполне благосклонно.
И поговорили хорошо.
И помылись.
И отдохнули.
– Да… жить хорошо! А хорошо жить – еще лучше! – добродушно заметил нарком.
– Это точно, – хмыкнул Гинденбург после перевода. Хотя русский он за эти месяцы немного подтянул и сам уже мал-мало понимал собеседника.
– Вы планируете участвовать в этом польском цирке?
– Очень хотим. Но Версальские ограничения… – развел он руками.
– Правила нужны для того, чтобы их нарушать, иначе какое же от них удовольствие? Во всяком случае, так как-то сказал один мыслитель.
– Надеюсь, не немец?
– О, будьте уверены. Ирландец. Звали его Оскар Уайльд. Он, правда, тот еще содомит был и проказник, но суть вопроса показал верно. Любое правило можно обойти, любой закон можно нарушить. В обычных условиях это не нужно. Это создает хаос. Но отчаянные обстоятельства порождают отчаянные поступки. Не так ли?
– И что вы предлагаете? – после небольшой паузы спросил Гинденбург.
И Фрунзе рассказал. Вдумчиво. Основательно. С массой деталей.
– Чувствуется, что вы в прошлом были революционером.
– Вам нравится моя задумка?
– Она авантюрна, но любопытна. Сколько вы сможете выделить оружия?
– На полнокровный корпус. Пока больше просто нет. – Фрунзе лукавил, но не сильно. На складах действительно не было, потому что на них его почти не направляли, передавая в лояльные войска. Сначала – постоянной готовности. Потом – легким силам. Ну и наконец, в те территориальные части, которые не подведут…
– Не маловато?
– Это будет корпус Райхсхеера. Да еще закаленный на полях сражений.
– И все же…
– А вы сможете собрать в кулак большие силы, не привлекая внимание… англичан с французами? – Фрунзе чуть в шутку не ляпнул «санитаров», но вовремя сдержался. Иногда его юмор бывал непонятен местным[8].
– А авиация? – спросил присутствующий на этом неформальном совещании Герман Геринг.
– Самолет не карабин. На его освоение нужно время. К нему нужно привыкнуть. Я предлагаю поступить так…
Само появление в окружении Гинденбурга этого персонажа несколько напрягало Фрунзе. Он-то прекрасно знал, что Геринг отличился в годы Второй мировой войны как военный преступник, совершивший немало злодеяний.
Да, в годы той страшной войны никто не остался белым и пушистым. И то же уничтожение Дрездена бомбардировками вряд ли можно было считать чем-то иным, кроме как военным преступлением. И как сам Геринг отмечал на суде, если бы победили они – судили бы союзников. Такие страшные войны всегда сопровождаются огромными жертвами среди мирного населения. Особенно при том формате ожесточения, какой имелся в оригинальной истории. Но… но… но…
Ведь этот вариант Фрунзе был гостем из будущего и смотрел на события с высоты XXI века. Воспринимая многих людей по еще не совершенным ими поступкам. И как его немного нервировал Мюллер в центре подготовки сотрудников НКВД и армейских спецслужб, так и вот этот «летун».
Конечно, в этой истории Герман покинул НСДАП через неделю после того приснопамятного разговора с Гинденбургом. Ясно показав, что присутствовал там как представитель армии. Вроде смотрящего, что ли. Более того, когда начались зачистки непримиримых сторонников этой организации и связанных структур вроде общества Туле, он очень сильно помог. В первую очередь за счет своей осведомленности. Однако Фрунзе воспринимал его сложно. Как в том анекдоте про ложечки, которые нашлись, но осадок остался.
Геринг видел эту эмоциональную реакцию Фрунзе. Ее ведь было не утаить. И понимал, что тот негативно относился к НСДАП и всему, что с ней было связано. И старательно игнорировал эту подозрительность. Строго говоря, к нему много кто из генералитета Германии относился так же. И на то имелись все основания – все-таки он входил в руководство партии, будучи, по сути, там вторым человеком.
Да, его ценили как героя войны, как толкового организатора и специалиста в области военной авиации, а точнее, ее применения. Одного из самых авторитетных в Германии тех лет. Но репутация вызывала вопросы.
Но что сделано, то сделано.
«Другого народа у нас нет», как в свое время отметил Сталин. Фрунзе хоть и поглядывал на Геринга подозрительно, но общался вполне нормально. Памятуя о том, что, несмотря ни на что, специалист он и есть, и был, и будет весьма компетентный. И Люфтваффе в годы ВМВ показало себя очень и очень впечатляюще. Особенно в перерасчете на имеющиеся весьма скромные ресурсы, каковыми обладала Германия в ходе тяжелой глобальной войны.
Аналогично он относился и к Мюллеру, который еще себя не успел запятнать. И был просто очень крепким оперативником с богатым опытом. И не только к Мюллеру. Строго говоря, Фрунзе тащил из Германии всех более-менее выдающихся специалистов, отличившихся на полях как Первой, так и Второй мировой войны.
Так, например, в аппарате армейской разведки РККА уже трудился Вальтер Николаи. Тот самый Вальтер, который возглавлял разведку кайзеровской Германии и был после 1919 года откровенно заплеван. Понятно, не на ключевой должности, так как от природы не отличался решительностью и смелостью. Но аналитик он был крепкий и опытный. Таких как раз не хватало в Союзе.
Удалось вытащить и австрийца Отто Скорцени. Туда же – в разведку. В диверсионно-разведывательное управление. Само собой, уже как гражданина СССР, которое принял и Вальтер, и почти все приглашенные иностранные сотрудники. У Фрунзе на этом был особый пунктик.
Или, например, Эрвин Роммель, бывший капитан Райхсвера. Так он вообще командовал одной из свеженьких БТГ. Более того – участвовал в составе специальной команды Генштаба по разработке тактики ее применения. Где среди прочего сошелся накоротке со Слащевым, близким ему по духу. Такой же авантюрист.
И таких персонажей в РККА хватало, из-за чего Фрунзе и нервничал каждый раз, когда слышал эти фамилии. Словно получал легкий удар током. Но в целом обвинять их пока ни в чем было нельзя. И ситуация получалась вроде той, как если бы Наполеон таки поступил на службу в армию Российской Империи[9]. С одной стороны, на Фрунзе давил груз воспоминаний из прошлой жизни. С другой стороны – этого все попросту еще не случилось и могло вовсе не случиться.
Проблемой являлись только совсем уж одиозные персонажи вроде самого Гитлера, Розенберга, Гиммлера и прочих подобных им. Тут уж Михаил Васильевич попросту не мог через себя перешагнуть. Тем более что эти кадры уже в 1925–1927 годах генерировали тот же самый бред, что и в острой фазе своей политической шизофрении. Но, к счастью, к январю 1928 году они все уже являлись частью истории. Немцы сами их зачистили. И не потому, что были так уж решительно настроены против национализма. Нет. Просто любая связь с теми, кто кинул их с ПМВ, воспринималась ими очень болезненно. Особенно в контексте сказанных Фрунзе слов, из которых можно было понять: их, по сути, пытались снова развести и кинуть…
Банный вечер шел своим чередом.
Пива пили немного. Больше для вида. В основном общались. А ближе к финалу посиделки вновь коснулись вопроса национальностей. И Фрунзе на голубом глазу снова завел свою пластинку, начав рассказывать про историю заселения Европы, транслируя фрагменты прослушанных лекций всяких популяризаторов из прошлой жизни. Того же Станислава Дробышевского и прочих. Заходя аж со времен неандертальцев и гейдельбергского человека. Коснувшись под финиш вопроса выделения германцев и славян из общего западного индоевропейского массива племен. Ну и разумеется, того факта, что вся восточная Германия – это, по сути, германизированные славяне. Прямо вот к востоку от Эльбы начинавшиеся.
Немного поспорили. Но несильно.
– Вам непременно нужно написать книгу, – убежденно произнес Геринг. – Вы очень интересно рассказываете.
– И вас не смущает даже то, что славяне и германцы исторически так сильно перемешаны?
– Мы проверили ваши слова, – вмешался Гинденбург. – И нашли их вполне обоснованными. Да, не все удалось проверить. Но отдельные фрагменты – вполне. И они были на тех местах, где должны быть в вашей теории. Что, конечно, ее не доказывает, но заставляет воспринимать очень серьезно.
Фрунзе задумался.
Эти ребята явно не шутили. И… таким моментом воспользоваться имело смысл. Так что, пообещав как можно скорее написать книгу, он распрощался.
Была глубокая ночь, а завтра его ждали дела. И их, кстати, тоже. Поскольку они вообще-то явились с инспекцией, вызванной конфликтом интересов СССР с компанией, проводящей реконструкцию судостроительных мощностей в Ленинграде. Это если официально. И им требовалось поторговать лицом.
Да, повод для встречи натянутый. Но и официальный визит организовывать еще хуже. Тем более что Гинденбургу можно подыграть и для шумихи в прессе позволить ему «решить» надуманную проблему в пользу судостроительной компании.
Сам же Фрунзе с утра, как выспался, отправился на завод «Большевик», известный ранее как Обуховский завод. Там собирали уже серийно корпуса для легкой гусеничной броневой платформы. И там находился Шукалов Сергей Петрович – главный конструктор нового автобронетанкового проекта.
– Добрый день, Сергей Петрович. Как у вас дела? – поинтересовался Фрунзе, появившись на заводе в общем-то внезапно.
– Добрый день. Не все так радужно, – грустно ответил собеседник, привыкший уже к тому, что Фрунзе в любой момент мог вырулить из-за угла. Эта его страсть к внезапным проверкам сильно нервировала и заставляла держаться в тонусе многие предприятия Союза. – Завод не готов к серийному выпуску тяжелых машин. Сварка толстых броневых плит не освоена. Да и самих бронеплит подходящих калибров пока не выпускается.
– А в остальном?
– Так это основное. Остальное-то как раз дело наживное. Но если мы не сможем собирать корпуса, то все. Дальше нет смысла и двигаться. Может быть, уменьшить требования к бронированию?
– В каком смысле?
– Построить тяжелый танк с противопульным бронированием. Сейчас же все так делают. Заодно мы обкатаем всю конструкцию. И потом, когда освоим и плиты, и сварку, уже намного легче решим этот вопрос.
Михаил Васильевич задумался.
Он не собирался делать средний танк, равно как и среднюю гусеничную платформу в принципе. Просто не видел в этом смысла. История развития бронетехники была такова, что нужно было сразу строить с большим запасом на модернизацию. Слишком уж все быстро развивалось. И именно что средняя весовая категория в этом плане выглядела самой рискованной и неудачной. Она была слишком легкой, чтобы иметь адекватное бронирование, и слишком тяжелой для массовой мобилизационной техники. Так что после довольно долгих терзаний он решил остановиться на создании легкой и тяжелой гусеничных платформ, которые бы друг друга дополняли.
И теперь вот возник затык.
– Какие сроки?
– О чем вы? – переспросил Шукалов.
– Какие сроки нужны для освоения выпуска подходящих бронеплит и освоения их сварки?
– Года два, может быть, три. Если все будет плохо, то четыре. Это не так просто. С выпуском плит все еще как-то можно сладить быстро. А вот сварка их – это испытание. Сейчас на всем заводе есть только два сварщика подходящей квалификации. Да и те не гарантируют качества. Так что выпуск подобных корпусов будет штучный и с большим браком.
Нарком прошелся.
Подумал.
Посмотрел куда-то в даль.
И тут его осенило.
Большая гусеничная платформа с, по сути, противопульным бронированием была нужна. И очень нужна. Просто для того, чтобы разместить на ней САУ.
Конечно, корпус надобно собирать не из 8–10-мм листов. Это, понятное дело, смешно. Но если его сваривать из 25-мм листов, то почему нет? Лоб в случае чего можно дополнительно прикрыть экранами, если совсем уж горит. Но вообще самоходные артиллерийские установки далеко не все нуждаются в крепком бронировании.
По сути, задача их брони – защитить от осколков при контрбатарейном ударе. Ну и от случайных прорывов к позициям. И все. Во всяком случае, если речь идет об артиллерии дивизионного и особенно корпусного уровня.
Кроме того, на базе этой платформы можно делать кучу всевозможной вспомогательной техники. Включая мощные маршевые зенитки и ремонтно-эвакуационные машины. Или там понтонные машины. Да и даже тяжелые бронетранспортеры с хорошей вместительностью.
– Сколько тебе нужно времени на пересчет под плиты в 25-мм? – спросил Фрунзе, подойдя к Шукалову в упор.
– Э… – растерялся тот. Слишком уж резко и неожиданно это было.
– Две недели, – ответил вместо него Семен Александрович Гинзбург. Он в этом варианте реальности отправился учиться не в 1929, а в 1926 году и уже состоял на практике у Шукалова. В его КБ.
– Две недели на все?
– На базовую платформу.
– Месяц, – произнес Фрунзе. – На новую платформу и САУ со 152-мм гаубицей на ее основе. И возьмите за основу вариант с передним размещением двигателя. Справитесь?
– Справимся, – уверенно и твердо ответил оживший Шукалов.
На этом и разошлись.
Фрунзе отправился дальше мотаться по Питеру… то есть Ленинграду. Хотя он регулярно оговаривался. А эти товарищи навалились на руководство завода «Большевик», «обрадовав» их перспективной нагрузкой. Как будто без нее у них других проблем не было.
Михаила Васильевича же встретил Крылов, который руководил разработкой, так сказать, контроллера, то есть примитивного электромеханического прибора на телефонных реле, который должен был управлять работой станка.
– Не получается его сделать на реле, – грустно ответил Крылов после приветствия.
– Почему?
– Скорость реакции у них невелика. Из-за этого сильно страдает точность и оперативность управления.
– И как это устранить?
– Если оставаться на реле – никак. Нужен переход на лампы.
– На лампы? Хм. Вы уже попробовали?
– Да.
– И?
– Прошу, – махнул рукой Крылов, уводя за собой.
Они прошли через несколько подсобных помещений, заваленных всяким, и вошли в еще одно – достаточно чистенькое. Там стоял токарный станок с явными признаками многочисленных доработок. А рядом с ним, на полу, здоровенная тумбочка с ручками. Металлическая.
– Вот, – указал на нее Крылов. – Собрали даже. И проверили.
– И все работает?
– Мы, как вы и просили, занимались вопросом автоматизации производства коленчатых валов. В зависимости от типа вала требуется от двух таких станков для полной токарной обработки заготовки. Один дает общую обработку. Второй и последующий – для каждой плоскости шеек шатунов.
– Насколько велик брак?
– Если перед запуском программы проверять резцы и выставлять заготовку по точкам, то не больше 1 %. Во всяком случае, выточив на нем сто двадцать два вала, мы только один запороли. Хотя, конечно, еще рано о таких вещах говорить. Выборка статистически чрезвычайно мала.
– А само управляющее устройство не сбоит? – кивнул Фрунзе на тумбочку.
– Из-за него и испортили ту заготовку. Перегорела лампа, и станок начал жить своей жизнью. Но мы это уже устранили – теперь в случае критического сбоя вроде перегорания лампы вот этим блоком, – указал он пальцем, – станок выключается. Вероятность брака при этом, конечно, сохраняется, но риски и шансы сильно уменьшаются.
– Я понял. Это вы хорошо придумали. А вибрации? Лампы их переносят нормально?
– Мы применили резиновые ножки и не крепим управляющее устройство на станину. Это позволяет снять остроту проблемы. Ну и после восьми часов лучше бы проверять все мастером. Как раз между сменами.
– А с фрезерным контроллером справитесь?
– Должны. Там, в сущности, еще одна плоскость добавляется. Да, это усложняет конструкцию, но ничего сверхъестественного нет. По сути, мы можем даже сделать два таких блока с единым валом синхронизации считывателя программы с перфоленты. Чтобы каждый блок управлял своей плоскостью по своей программе. Если делать быстро. Но так-то да, отдельную конструкцию нужно разрабатывать.
– Сколько по цене обходится такой вот блок?
– Пока дорого. Как корабельная радиостанция или около того. Но при серийном производстве, может, и дешевле выйдет. Тут нужно смотреть. Лампы уж очень кусаются по цене. Много их, да и ресурс не велик, что удорожает стоимость эксплуатации.
– А с реле совсем ничего не получится?
– Ничего. Если у нас будут быстрые реле или какие-то их аналоги с реакций хотя бы в одну сотую секунды – то да. На обычных же, увы, ничего не выйдет.
– Ясно, – серьезно произнес Фрунзе. – Ну что же, поздравляю. Дело вы сделали очень большое и важное.
– Это пока прототип. До серии пока далеко. Год, может быть, два. Сами видите – все собрано второпях.
– Год. Лучше полгода. У нас каждый день на счету. Впрочем, это не так важно. Главное, что вы его сделали. Само по себе это невероятно, – максимально уверенно и страстно сказал нарком и крепко пожал руку Крылову.
Строго говоря, тот ничего толком и не изобретал. Скорее руководил командой, собранной им по большей части из эмигрантов. Но суть от этого не менялась. Ибо здесь удалось шагнуть дальше обычного. И довольно серьезно обогнать историю.
И это было славно.
Почти что волшебно.
Потому как такие ЧПУ были крайне важны для молодого Союза, в котором квалифицированных рабочих наблюдался острейший дефицит. А тут, раз наладив и поставив на десяток-другой подобных станков одного квалифицированного мастера с помощником, можно было гнать очень приличную серию. Едва ли не круглосуточно с минимальным простоем и опять-таки минимальным браком.
Сказка!
Осталось дело за малым. Начать производить этот блок управления хотя бы малыми сериями да оснащать им заводы. В первую очередь, конечно, Ярославский, осваивавший V12 двигатель BMW VI, у которого был покамест самый проблемный коленчатый вал из серийных образцов. Ну и дальше по списку.
Больше моторов богу моторов! И дешевле…
Глава 5
1928 год, январь, 30. Ленинград
– Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро. Тарам-парам, тарам-парам. На то оно и утро, – напевал Михаил Васильевич, шагая по заводу «Большевик».
Люди как-то привыкли к тому, что два дня подряд он внезапно никуда не заходит. Как правило. И после посещения наркомом завода 29 января все выдохнули.
А он взял и снова зашел.
Только не в тракторный цех, где работали над танками, а в артиллерийский. И как раз в самый такой момент, когда его совсем не ждали. Утром. Ни свет ни заря. Только что был последний гудок, и рабочие заняли свои места. Мастера и бригадиры проверяли их наличие и состояние. Ставили задачи, если это требовалось. И вообще запускали трудовой процесс. Вот тут-то Фрунзе и появился.
– Выдыхай, бобер, – смешливо произнес он, обращаясь к растерянному начальнику цеха. Тот прямо ошалел, увидев вырулившего от него в двух шагах из-за поворота наркома. В первые мгновения даже обругать хотел, думая, что это какой-то бездельник шляется. Да так и застыл с открытым ртом.
– А?
– Пойдем. Покажешь свое хозяйство, говорю. Заодно пожалуешься: в чем проблемы и какие сложности.
– Да-да, – ожил руководитель артиллерийского сектора завода «Большевик». Его даже как-то отпустило. Жаловаться – это всегда пожалуйста.
И он начал рассказывать.
Много.
Словно плотину прорвало.
Вышагивая по цеху.
А нарком рядом двигался и старался не выдать своей нарастающей мрачности.
Проблема заключалась в том, что завод был перегружен. Критически. Имея, несмотря на все усилия, только треть квалифицированных кадров от довоенных. Про оборудование и его износ и речи не шло.
Что-то меняли.
Что-то уже поменяли.
Но в целом оснащение не было блистательным и самым современным.
И это полбеды. Не самые адекватные в плане профессионализма работники регулярно что-то ломали и портили. Да, вот уже как два года с этим боролись, введя личную ответственность за брак и порчу оборудования. Но новых рабочих-то не завезли.
Тех, кто что-то умел при царе, либо в Мировую поубивало, либо в Гражданскую, либо в эмиграцию уехали. В первые годы революции творилось черт знает что…
В свое время Фрунзе натыкался на довольно интересную аналитическую статью. Та разбирала цели ликвидаций революционеров как во времена дореволюционного террора, так и в годы Гражданской войны. И там вырисовывали очень мрачную, до крайности подозрительную картину.
Действительно мерзавцев, которые заслуживали пули, под паровой каток революции попало немного. ОЧЕНЬ немного. Большинство из них либо тихо-спокойно эмигрировали, либо весьма благополучно влились в ряды революционеров.
А вот толковые специалисты – да, пострадали.
Создавалось впечатление, что за ними специально охотились. И не только в формате реалий России. У тех же галлов времен Великой Французской революции наблюдался аналогичный тренд. Избавивший их среди прочего практически от всей военно-морской белой кости, то есть лишив квалифицированных моряков.
Может быть, это чистое совпадение.
Мир ведь полон случайностей. Тем более что крепкие профессионалы редко позитивно относятся к любым революционным потрясениям. И здесь могла сработать бритва Хэнлона, гласящая, что не стоит искать злой умысел там, где достаточно обычной человеческой глупости. Однако факт есть факт. Квалифицированных кадров на заводе «Большевик» наблюдалось крайне мало по вине революции, из-за чего среди прочего он работал плохо, выдавая в лучшем случае треть своей же продуктивности по артиллерийским системам от 1913 года. Даже по легким.
О тяжелых морских орудиях и речи не шло.
Пока.
Работа по возобновлению их выпуска велась. Искались и обучались подходящие кадры. Шла активная агитация среди эмигрантов и немцев. Пытались вербовать чехов с австрийцами. В общем, пробовали выкрутиться хоть как-то. Но пока – увы. В лучшем случае – штучное производство с непредсказуемым качеством, как и в оригинальной истории…
Пермский завод, выступавший дублером «Большевика» в плане артиллерии, был в 1928 году больше номинальной величиной. Тот грандиозный конгломерат ОПГ, что имелся в том регионе, только-только разогнали, и он, по сути, медленно отходил от едва ли не комы, в которой находился. Иными словами, он пока существовал только на бумаге.
И требовалось что-то делать.
Срочно.
Радикально.
Строго говоря, молодой СССР из-за начавшейся по мягкой схеме индустриализации выбрал весь свой кадровый резерв. Уже. Полностью. И теперь каждый завод, каждый цех буквально дрался за толкового сварщика или там слесаря.
Людей квалификации «подай-принеси» было с избытком. Не хватало настоящих рабочих, которые хоть что-то умели. Даже увеличение зарплат не спасало положение.
Вечерние школы и различные курсы, понятное дело, росли словно грибы после дождя. Но в целом их эффект был отложенный. Ведь сколько нужно времени, чтобы из обычного сельского парня сделать квалифицированного слесаря? Даже не высшего разряда, а просто хорошего? Не год и не два. Потому что, кроме обучения, ему требовалось набраться опыта, без которого все его знания не стоили ничего.
И так везде.
И так во всем.
Даже на селе.
Да, там потихоньку удалось развернуть уже за десяток крупных колхозов в формате агрохолдинга. Но внедрение новых сдерживалось и нехваткой техники, и нехваткой подготовленных людей, и… отсутствием потребности в массах неквалифицированных рабочих в городе. А значит, на селе нужно было осторожно внедрять эффективный труд, чтобы слишком много неквалифицированных рабочих рук оттуда в город не отправилось.
Очень интересной особенностью стало то, что эти холдинги оформляли как акционерные общества. Каждый крестьянин, желавший в них войти, получал на руки акции, то есть долю в собственности. ТАКОГО количества рабочих при механизации не требовалось, поэтому дозволялось продать свою долю агрохолдингу. И, получив на руки деньги, отчалить в любом направлении.
Деньги давали неплохие, поэтому желающие находились.
Не самый элегантный прием.
Но прием.
А главное – все в целом оставались довольными. Добровольно вошли. Добровольно продали долю. Никто никого не неволил.
Фермеров-единоличников тоже пытались развивать. Но тут все было плохо.
Им не хватало как площадей, так и мощностей. С той земли, что им выделяли, много не прокормишь ни людей, ни лошадей. А как позволить им укрупнять наделы, не вводя частную собственность на землю и не отменяя декреты Ленина по ключевым вопросам, Фрунзе пока не придумал.
Он пытался. Думал. Искал новые варианты. Но пока все было бесполезно. Так, например, в Серпухове запустили выпуск мотокультиваторов на основе мотора от серийного мотоцикла. Но этот агрегат никто не покупал. Даже в рассрочку. Абсолютное большинство крестьян являло собой технически безграмотную массу людей. Не сильно помогали даже демонстрации, которые проводили несколько агитационных групп. За год выпуска удалось реализовать едва сотню таких культиваторов. Хотя они полностью заменяли лошадь на вспашке и прочей обработке земли. А сено круглый год не жрали.
Аналогично обстояли дела с «муравьями», то есть мотоциклами с открытыми грузовыми платформами. Их покупали практически горожане для своих нужд. Преимущественно мелкие нэпманы. Крестьянин же был глух. За год выпуска лишь сорок семь «муравьев» ушло на село. Притом что в город – около тысячи.
Катастрофа.
Беда.
Но Фрунзе не унывал.
Да, квалифицированный человеческий ресурс СССР был исчерпан. И рывок 1926–1927 года завершен. Теперь требовалось подождать отдачи от инвестиций в образование и промышленность. Годик-другой.
Да, понятно, рост продолжался. И на бумаге весьма приличный. Потому что строительство нарастало – в первую очередь дорожное и жилищное. Однако и тут кумулятивный эффект требовал времени. Ибо нарастало оно с крайне незначительных базовых значений, едва ли не с нуля. Посему грядущая война с Польшей имела огромную социальную пользу. Позволяя объяснить причину спада роста, чтобы не сбить вдохновение широких масс и выиграть время. Причем объяснить просто и доходчиво. Потому что широкие массы вряд ли примут более сложный вариант, посчитав его оправданием…
Но вот что делать с артиллерией?
– Слушай, – перебил он говорящего, выныривая из своих мыслей, – а вы пробовали центробежное литье?
– Что? – удивленно уставился на него собеседник.
– Ну… центробежное литье. Это когда форма вращается вокруг своей оси со скоростью выше тысячи оборотов в минуту. Чем выше, тем лучше. А в нее заливают расплавленный металл, из-за вращения получается эффект своего рода литья под давлением.
– Никогда не пробовали.
– Да? Странно. Разведка мне доносила, что очень перспективный метод. С этой поковкой заготовок с ума можно сойти сколько мороки и тяжелого труда.
– Мы сейчас не можем выделить людей для таких опытов. Вы же сами, Михаил Васильевич, требуете больше орудий и как можно скорее.
– А много ли людей потребуется?
– Ну… – задумался собеседник.
– Ты не спеши. Все обдумай. Прикинь, что к чему. Возьми для начала ствол 76-мм гаубицы. И посмотри – сколько и чего потребуется и в какие сроки. И завтра мне доложишь.
– Завтра?
– Да. Утром. Но можешь и сегодня вечером.
– Понял, – грустно ответил начальник артиллерийского производства, который явно не горел желанием возиться с новой технологией. По нему было видно – загнанная лошадь. А тут в его повозку еще груза подкидывают.
– Если все получится как надо, то высвободим довольно значительные ресурсы. А при переводе всех основных массовых стволов на эту технологию у вас получится перебросить квалифицированных людей на тяжелые орудия. В том числе и морские.
– Если все получится, – с нескрываемым скепсисом произнес визави.
– Если вы не будете пытаться это дело саботировать, то все обязательно получится, – максимально твердо и уверенно произнес Фрунзе.
Он прекрасно знал, что этот метод в 1942 году был применен в СССР, позволив существенно удешевить и ускорить выпуск орудийных стволов, сохранив их качество. Да еще и металл сэкономить. И ничего сверхъестественного там не было, иначе бы в условиях 1942 года его бы попросту не освоили.
Его собеседник промолчал. Как-то обреченно вздохнул и опустил глаза. Верно понял – начальственный каприз придется исполнять со всем возможным рвением.
– Может, так еще и снаряды лить? – нервно спросил начальник артиллерийского цеха после затяжной паузы. В какой-то мере даже злобно.
– Зачем? Там нужна горячая штамповка с последующей чистовой обточкой. Лучше всего с токарной обработкой по копиру, чтобы меньше брака. Во всяком случае, для умеренных калибров.
Собеседник промолчал.
У них на заводе ничего подобного внедрено не было. И они оба это знали. И каждый снаряд обходился ой как не дешево, так как требовал слишком много механической обработки.
– Да ты не робей, – пихнул его в плечо Михаил Васильевич. – Эту задачу я поставил не перед вами. У нас сейчас на Красном Сормово развлекаются горячей штамповкой снарядов. И уже кое-что получается. С вас мы снаряды вообще планируем снять. Чтобы перегрузку убрать.
– И на том спасибо, – с едкими нотками в голосе ответил собеседник.
– Нет, если завод настаивает, то мы можем пересмотреть этот вопрос.
– Нет, нет, – вполне искренне замахал руками начальник цеха. – Люди от усталости падают.
– Я знаю. И делаю все, чтобы облегчить ваш труд. И именно по этой причине прошу – отнеситесь очень серьезно к центробежному литью стволов. Это рабочая технология. У нас просто нет по ней документации. Но она совершенно точно позволяет очень сильно облегчить изготовление стволов. Мы ведь сняли с вас и минометные мины, и гранаты для гранатомета, и 20-мм снаряды. Сняли же?
– Сняли.
– Вот. В наркомате прекрасно понимают – перегружены. И пытаются разгрузить, изыскивая все способы. Так что не вороти нос. Для вас же стараемся.
– Возможно, эта технология и хороша, но как быть с планом? Сами же потом спросите.
– Можешь считать это моим приказом, – произнес Михаил Васильевич.
После чего достал из планшета папку с бланками. И шариковой ручкой набросал приказ. Письменно. В двух экземплярах. Подписал их. И один образец вручил начальнику цеха.
– Вот. Если кто будет голову морочить – покажешь. Сам видишь – мы уперлись. Производительность ни к черту. Опытных людей не хватает. А война на носу. Возможно, даже серьезная. Нам нужно быть готовыми. Понял?
– Так точно, – убирая приказ в нагрудный карман, ответил визави.
Пошли дальше.
Михаил Васильевич хмурился.
РККА требовалось много хорошей артиллерии. Чего не могла обеспечить промышленность и из-за чего ему пришлось пойти на определенные компромиссы. Например, он принципиально отказался от современных лафетов с раздвижными станинами. Они тяжелее. Они сложнее. Они дороже. Снижение веса было особенно важно. Критически. Во всяком случае, до насыщения грузовиками и тягачами РККА. Для этих же целей он повсеместно внедрял дульный тормоз-компенсатор.
Ради повышения подвижности он вводил обязательные рессоры для колес, чтобы их можно было скорее перемещать по дорогам. Но из расчета довольно умеренных скоростей в районе до 30–35 км/ч, чтобы не потребовалось повышать прочность всего лафета. Ведь вибрации при быстром движении на него передавались. Даже сглаженные рессорами. И в районе 30–35 км/ч происходил определенный фазовый переход, когда требовалось начинать серьезно упрочнять всю конструкцию.
Ну и углы возвышения. Их отсыпали в достатке, чтобы компенсировать недостатки конструкций. Даже пушки теперь имели сорок пять градусов «в гору». Гаубицы же и мортиры в среднем – до семидесяти. Что и гибкости придавало в применении, и дальности. Старые, царские еще системы обычно не сильно «гнулись к небу». Слишком высока у старорежимных была тяга к драгомировской традиции стрельбы прямой наводкой.
На выходе получались достаточно спорные орудия с крайне узким горизонтальным сектором и развитым, а иной раз и чрезмерно развитым дульным тормозом. Однако легкие, подвижные и со вполне современными дистанциями огня.
Временное решение, понятно.
Позже, как получится разгрести все эти проблемы, он планировал сделать для них нормальные лафеты и просто переложить стволы. Например, ему безумно хотелось сделать что-то в духе лафета от гаубицы Д-30 для 107-мм гаубицы. В сочетании с 5-тонным армейским грузовиком она должна была заиграть. Но насколько это реально – большой вопрос. Во всяком случае, он пока даже технического задания на такие «три лапы» не давал. Потом. Все это – потом. Сейчас не до жиру. Равно как и не до перспективных тяжелых осадных систем. С ними пока все было сложно, равно как и с морскими орудиями…
Хотя не все перспективные разработки были отброшены или заморожены. Отдельные вещи являлись слишком важным долгостроем, чтобы их игнорировать.
Например, КБ Артемьева вело работу над неуправляемыми ракетами малого калибра и дальности. Что-то в духе советских С-5 в плюс-минус том же калибре.
Раскрывающееся оперение. Твердотопливный двигатель. Ничего сильно сложного. Опытные образцы уже летали и показывали вполне приемлемую точность в районе 15–20 метров горизонтального рассеивания на километр. Вся проблема заключалась в массовом производстве. И даже не всей ракеты, а шашки твердотопливного двигателя. Никак не удавалось придумать, как делать их быстро и с устойчивым качеством.
Причем эта мелкая ракетка была своеобразной пробой пера перед большой работой. Например, над разного рода полевыми РСЗО. Потом. Сейчас же Артемьеву с командой требовалось потренироваться на кошках, руку, так сказать, набить.
Особняком перед ним маячил вопрос одноразовых реактивных ускорителей для самолетов. Чтобы перегруженными легче взлетать или со слишком коротких полос подниматься. Но это тоже – потом.
КБ Циолковского трудилось над более крупной и принципиально иной ракетой – уже на жидкостном топливе. И к нему Михаил Васильевич постарался впихнуть и Сергея Королева, и Фридриха Цандера и даже молодого Вернера фон Брауна. Иными словами, всех, кого смог вспомнить и найти из будущей космической команды.
Задачу перед ними, правда, он ставил не такую грандиозную. Космос пока был лишь грезами. От них же он хотел, чтобы они слепили ракету с дальностью в 40–50 километров и полезным грузом в полтонны. Причем акцент они должны были сделать на точность полета, что было совсем не просто и радикально усложняло задачу.
И тут пока конь не валялся.
Совсем.
Они больше ругались и обсуждали теоретические задачи на каком-то удивительном языке. Смеси русского, немецкого и некоего матерного синкретизма совершенно интернационального толка. Во всяком случае, даже Фрунзе иной раз узнавал новые обороты. А спорили они до хрипоты, теряя в моменте всякое ощущение реальности.
А вот Курчевский со своим КБ почти что завершил работу над 80-мм гранатометом. Задачу на 20-мм установку Фрунзе ему благодушно отменил. Все равно он ей не занимался, сосредоточившись на более интересном для него проекте. И надо сказать, у него вырисовывался довольно занятный образец, сильно напоминавший первую модель шведского Карла Густава.
Кумулятивных снарядов, правда, не было. Пока. Над ними велись опыты. И в боекомплект этой интересной поделки входили осколочная граната, фугасная и дымовая.
Интересно получилось. И даже уже почти готово для серийного производства. Но в силу перегруженности предприятий – не до него. Тем более что в силу нехватки специфики предстоящего поля боя применимо все это было только в отдельных штурмовых операциях. Ограниченно то есть. Этот козырь из рукава Фрунзе не спешил вынимать.
Выдал Курчевскому задание на создание после доведения гранатомета новых безоткатных систем. Теперь уже посерьезнее. Вроде 88 и 107-мм безоткатного орудия для вооружения высокомобильных частей и подразделений. С унификацией по снарядам с лицензированной немецкой зениткой и полевой гаубицей. В общем, Курчевский чувствовал себя на коне и трудился с немалым энтузиазмом.
КБ же Дьяконова занималось станковым автоматическим гранатометом. Тоже 40-мм, как и ручной. Только выстрел другой, так как дальности требовалось обеспечить совсем иные. Но тут, как и с ракетой на жидком топливе, – все только начиналось.
И, в общем-то, все. Остальные, даже безумно интересные артиллерийские системы были отложены на потом. Увы и ах. Ресурсов на все не хватало…
Тем временем в Москве произошла довольно занятная встреча.
– Семен Иванов? – спросил директор завода вошедшего слесаря.
– Он самый, – неловко сжимая в руках картуз, ответил тот.
– Ты писал письмо Фрунзе?
– Какое письмо?
– В кабаке.
– Не писал я никакого письма.
– Значит, запуганный и затравленный рабочий? Так, что ли?
Тот промолчал, потупившись.
– С жильем что случилось?
– Сгорел же барак. После Рождества.
– По гулянке, что ли?
– Пожарные сказали – провода электрические жар дали али искру.
– Провода, значит. А чего ко мне не пришел?
– Так… значится… мастер сказал, что…
– Мастер сказал, что я тебя уволю?
– Ну… он сказал, чтобы я не досаждал. И что, когда будет жилье, тогда и поселят.
Директор грязно выругался.
Свободные места в других бараках имелись, хоть и на пересчет. И погорельцев могли туда заселить при некотором желании. Только вот в ходе расследования оказалось, что кое-кто сдавал эти койки налево. Не лично мастер. Нет. Но ситуация получалась очень грязная. И тот бледный вид, какой директор имел на ковре у Фрунзе, когда его отчитывали за мелочную коррупцию и вредительство, он никогда не забудет. Особенно когда Артур Артузов, первый заместитель Дзержинского, заявил, что берет этот вопрос под свой контроль.
– Ладно. Иди.
И слесарь Семен Иванов понуро пошел из кабинета. Лишь у самой дверь замер и тихо спросил:
– А жить-то где мне с семьей? Али увольняют?
– У секретаря возьми ордер и ключи.
– Вот спасибо! Вот славно! – запричитал он. Но директор лишь раздраженно махнул рукой, давая понять, что аудиенция закончилась.
Тот выскочил за дверь.
Осторожно ее прикрыл.
Взял у секретаря бумажки. И обомлел.
Оказалось, что его заселяют не в барак, а в натуральное кирпичное общежитие. И еще сверх того ему полагается материальная компенсация за весь этот цирк. Ну и подъемные, чтобы после пожара как-то оправиться.
– Ну и письмо! – покачал он головой, пораженный эффектом.
– Да уж, заварил ты кашу, – усмехнулась секретарша.
– Я?
– Вон в утренней газете написали, что нарком обороны выступил с предложением развернуть массовое строительство для решения жилищного вопроса простых горожан. Дескать, неустроенность эта подрывает дух резервистов и стойкость тылов в случае войны.
– Ух ты! Да неужто?!
– Сам почитай, – протянула она ему газету.
Семен взял газету, но прочитать ничего не смог. Залип на фотокарточке, напечатанной в газете. Там был портрет Михаила Васильевича Фрунзе. Да с такого ракурса и в таком невысоком качестве, что легко компенсировал грим, а потому был в целом узнаваем.
– Вот тебе и моторист… – покачал головой он.
– Что ты говоришь? – не поняла секретарша.
– Да моторист тот, что письмо писать нас подбил, он… вот… – ткнул он пальцем в газету. – Только тут он в форме.
– Как-как ты говоришь? – переспросил вышедший из кабинета директор.
– Сказываю – вот с ним мы в кабаке сидели. Он нас письмо Фрунзе и подбил писать. У меня на лица хорошая память. Тут его правда неточно изобразили. Но он. Точно он. Неужто действительно с наркомом пива попить довелось?
– Слухи по Москве уже давно ходят, – усмехнувшись, произнес директор. – А я еще, когда он меня на ковер вызвал, гадал – отчего у него руки в отработке. Ладно. Иди. Сегодня у тебя выходной. Заселяйся…
Глава 6
1928 год, февраль, 17. Москва
Относительно небольшой зал был заполнен серьезными мужчинами в военной форме. Ни одного случайного человека – каждый присутствовавший был важен и нужен для дела. Более того – к залу этому посторонних не подпускали: в радиусе 20–30 метров от него все помещения освободили от людей и выставили постовых. Окружив таким образом своеобразной полосой отчуждения.
Фрунзе часто так делал, проводя секретные совещания. Причем не в одном конкретном месте, опасаясь монтажа там какого-нибудь звукозаписывающего оборудования. Нет. Каждый раз место было новым. И о помещении для проведения такого совещания сообщалось за полчаса до его начала людям, собранным на специальной контрольной точке. Может быть, это и были излишние меры, но Михаил Васильевич все равно перестраховывался. Сорвать задуманное из-за того, что лишние слова утекли куда-нибудь через английскую разведку, хотелось меньше всего.
Понятное дело, что главное уязвимое место – это всегда сами люди. Но эти ребята у него в болтунах или ненадежных не числились. Он ведь загодя постарался каждого проверить. Просто стравливая через него интересные и уникальные «совершенно секретные» сведения. И смотрел – всплывет или нет? Причем сведения такие, что те же англичане или французы были просто обязаны отреагировать. Стопроцентной гарантии такой подход не давал, но открытых шпионов отсеивал. Да и вообще – позволял понаблюдать за важными сотрудниками.
Люди тихо переговаривались, ожидая начала совещания.
Нарком же опаздывал.
Банальность – живот скрутило. Хотя скажут, скажут обязательно какую-нибудь гадость. Зазнался или еще что.
Наконец он вошел быстрым шагом в помещение.
Все замолчали.
– Здравствуйте, товарищи, – бросил он на ходу, направившись к своему месту.
В ответ раздались встречные приветствия.
– Что вы такие кислые сидите?
– Так, Михаил Васильевич, все устали, – ответил Триандафиллов.
– Устали, – фыркнул нарком. – Вот скажите, вы знаете, почему у гориллы такие ноздри большие?
– Никак нет.
– Это же элементарно, Владимир. Ты пальцы его видел? Как колбаски. Вот и попробуй такими в маленьком носу поковыряться.
В помещении заулыбались.
Фрунзе рассказал еще несколько анекдотов. Начались смешки. Да и вообще потеплело как-то.
– Ладно. Пошутили, пора и к делу. Ну что, Сергей Сергеевич, – обратился нарком к начальнику Генерального штаба Каменеву, – докладывайте, как у нас обстоят дела.
– Планы по развертыванию и комплектованию четырех корпусов[10] постоянной готовности мы завершим в марте. Если предприятия не будут срывать поставки.
– Только предприятия?
– Да. Личным составом они укомплектованы полностью. Подготовка в целом удовлетворительная или выше. Вооружение все необходимое имеется, как и оперативные запасы боеприпасов, топлива и прочего.
– А с чем затык?
– Грузовики. Планы бы выполнили раньше, но активные учебные мероприятия привели к выходу из строя некоторого количества грузовиков, из-за чего пришлось запрашивать их сверх лимита. Осталось около двенадцати процентов дефицита.
Фрунзе кивнул, делая у себя пометку.
– Что с БТГ[11]?
– Развернуто и полностью укомплектовано восемь таких батальонов, сведенных для оперативного управления в три бригады.
– Восемь БТГ и три бригады? На девятую у нас техники не хватает[12]?
– Личного состава. Не успели подготовить. Заявленные нормы квалификации достаточно высоки. У нас попросту пока еще нет ни командиров, ни военных специалистов, ни прочего подходящего личного состава. Вы ведь требования для них выставили едва ли не как для спецназа.
– И что, резервы для восполнения потерь не сформированы?
– Мы работаем над этим. К июню ожидаем десять процентов резерва по военным специалистам и пять – по младшему и среднему командному составу. Как раз из свежих выпускников училищ и курсов.
– Девятую БТГ не получится сформировать до конца весны?
– Никак нет. Если только фиктивную. Но она станет обременением, – вместо Каменева ответил его первый заместитель – Триандафиллов.
– А просто моторизованную часть?
– Возможно. Точно пока сказать не могу.
– Доложите мне в течение трех дней. Само собой, держа в уме приоритет по резерву дефицитных специальностей. Это важнее.
– Так точно.
– Что у нас с легкими силами[13]?
– Развернуто семьдесят две отдельные роты и девять батальонов. Сейчас мы работаем над оперативным управлением этими силами. Формируем штабы сводных частей.
– Проблемы?
– Радиосвязь. Остро не хватает специалистов. Мы выгребли все для корпусов и особенно БТГ. Готовим. Ожидаем, что к маю около семидесяти процентов закроем. К июлю – все сто.
– А артиллерия? Вы решили вопрос усиления ею легких сил?
– Все упирается в наличие грузовиков. Мы решили на каждый легкий батальон выделять по батарее 76-мм легких гаубиц.
– А конные упряжки?
– Они не будут поспевать за велосипедистами и мотоциклистами. А отставшая артиллерия – это утраченная артиллерия.
– Какие-то ориентиры?
– Мы ожидаем к маю, край – июню, закрыть этот вопрос по девяти легким батальонам. Но мы ведь продолжаем развертывать легкие силы…
– А в роты?
– Пока мы туда не можем поставить ничего. Все упирается в грузовики. Их остро не хватает. Переход на новые трехосные грузовики снизил производство полуторок и сорвал многие наши планы. Тот же выпуск бронеавтомобилей. Мы их хотели придавать легким силам, но план по их производству отстает на сорок семь процентов. И как там все сложится – пока неясно.
– Ладно, – дернул щекой Фрунзе – это был камень в его огород. – Кстати, что там с трехосными грузовиками? В войска они начали поступать?
– Первые семнадцать машин приняли. Передали артиллеристам.
– А бронеавтомобили на их основе?
– Им пока платформ не хватает.
– Они разработаны?
– Да. Пока только базовый с 76-мм легкой гаубицей и спаренным с ней 7,92-мм пулеметом в башне. Все остальные варианты в разработке.
– Испытания пройдены?
– Полностью. Весь цикл.
– Тогда перенаправьте платформы с завода на это дело. Столько, сколько потребуется.
– А грузовики?
– Бронеавтомобили важнее. Или вы учитывали эти 5-тонные грузовики в планах укомплектования корпусов?
– Никак нет. Они идут сверх плана. Сами видите – их пока немного, и, как пойдет наращивание их выпуска, неясно. Проблем пока хватает.
– Вот и хорошо. Пускай из них делают столько бронеавтомобилей, сколько успеют. И нужно ускорить зенитную САУ на их основе. Тоже очень полезный вариант. Его бы я в БТГ по возможности направил.
– Слушаюсь, – произнес Триандафиллов, делая пометки у себя в блокноте.
– Что с лояльными территориальными частями?
– Здесь все интересно… – начал вещать Каменев с куда бо́льшим энтузиазмом.
Он не был сторонником идеи частей постоянной готовности. И считал, что СССР нужна большая призывная армия. Так что охотнее уделял время именно всем этим учебным и территориальным формированиям. Да еще и лоббировал создание хотя бы полков старого образца, а лучше дивизий. Ну это когда у части есть ядро командного состава, все остальное же меняется в рамках текучки. Младший и средний начальствующий состав проходит обязательную службу после училищ или курсов после высшего образования, а нижние чины – это призывники.
И надо сказать – давил он вполне успешно. Настолько, что Фрунзе подписал приказ о создании трех таких дивизий с 1 июня. На базе территориальных частей. Но при условии, что корпуса постоянной готовности и БТГ будут развернуты как надо. А то знает он, как любят иной раз манкировать своими обязанности увлеченные люди…
С территориальными частями все было ожидаемо. Низкая или очень низкая выучка. Слабое оснащение и вооружение.
Все было по старинке.
Ну почти.
Потому что дешевый самозарядный карабин поступал в них в достаточном количестве. Позволив к началу 1928 года изъять на мобилизационные склады все трехлинейки и прочее.
Пулеметы тоже туда поступали нормальные.
А вот артиллерия… тут да, тут все было плохо. Новых систем на их долю не хватало[14]. И приходилось применять старые орудия. Те же трехдюймовки. Заодно потихоньку сжигались запасы накопленных для них боеприпасов.
Но даже для такого добра не хватало персонала, способного с ним управляться. Отдельные артиллерийские учебно-территориальные полки были созданы только под Ленинградом, в Средней Азии и на Дальнем Востоке. И все. Еще хотелось как-то усилить Кавказ. Но на него уже сил не оставалось, и там приходилось ограничиваться лишь легкими вооружениями…
– Артур Христианович, – обратился Фрунзе к Артузову, – а что у поляков происходит? Удалось уточнить численность их полевой армии?
– 273 тысяч 241 солдат и офицер, – рапортовал тот. – На первое января сего года численность была такая. Они сведены в оперативное управление четырех армий: 1-й, 2-й, 3-й и резервной.
– Откуда же такая точность?
– От французов, – улыбнулся Артузов. – Мы задействовали наши связи в эмигрантской среде и сумели получить копию отчета, переданного поляками французам. Вряд ли они там сильно грешили против истины. Это не в их интересах в текущей ситуации.
– А мобилизационный резерв?
– Здесь ясности меньше. Они утверждают, что 1,5 миллиона. Но товарищи считают это абсурдом.
– Почему?
– Население Польши сейчас, – произнес Шапошников, – около тридцати миллионов. Полтора миллиона – это пять процентов населения. В теории возможно мобилизовать и больше, но на практике – это очень много. Дело в том, что Польша сильно пострадала от Империалистической войны. Точной статистики у нас нет. Мы отталкивались в оценке от косвенных сведений – от послевоенного прироста, которые составил три-четыре миллиона человек за восемь лет. Что позволило оценить количество мужчин репродуктивного возраста. Приблизительно.
– Мы немного сгладили оценку, – добавил Триандафиллов. – Где-то больше, где-то меньше рождается, у кого-то вообще детей нет. Кроме того, возвратилась часть эмигрантов. Сравнив эти данные с довоенной царской статистикой, мы пришли к выводу, что Польша реально в состоянии мобилизовать от одного до двух процентов населения.
– Сохранив хоть какие-то тылы, – подытожил Шапошников. – И скорее один процент, нежели два, то есть их реальный мобилизационный потенциал около трехсот, максимум шестисот тысяч.
– Разумно, – кивнул Фрунзе, принимая доводы.
– Это очень много, – вклинился Каменев. – И я предлагаю начать под любыми предлогами формировать дивизии. Обычные стрелковые дивизии. Например, для защиты Кавказа, Средней Азии или Дальнего Востока.
– Вы хотите, чтобы поляки не напали?
– Но их вдвое больше!
– А мы в несколько раз лучше вооружены, чем они. Любая наша пехотная рота имеет огневую мощь, сравнимую у них с батальоном, а то и больше.
– Может быть, начать плановые сборы резервистов? – не унимался Сергей Сергеевич.
– На переподготовку?
– Именно. Это, считай, скрытая мобилизация.
Михаил Васильевич задумался.
– Хорошо. Давайте с 1 апреля ее и начнем. Трехмесячные учебные сборы резервистов. С Украины. Вывозите только их вглубь Союза. Например, в лагеря Поволжья или еще куда. Подумайте над этим.
– А они поедут? – усмехнулся Артузов.
– До тех пор, пока компартия УССР не решилась на отделение, у них оснований отказывать не имеется. Например, у нас есть серьезные проблемы в Средней Азии и на Дальнем Востоке. Хунхузы ведь и басмачи все еще представляют угрозу. Да и Амануллы хан просит помощи в Афганистане. Вот, кстати, Сергей Сергеевич, в Среднюю Азию их и вывозите. Там переводите их со сборов на полноценную мобилизацию и формируйте части. Полки да батальоны для начала. С перспективой в 1929 году пошалить.
– Горнострелковые? Там ведь одни сплошные горы.
– Вообще отлично! Именно их. Там как раз потребуется много общей подготовки. И оружие им долго выдавать в руки будет не нужно.
– Будет много уклонистов, – заметил Шапошников.
– Это не так важно. Главное, чтобы ребят эти авантюристы в качестве пушечного мяса не решили использовать. Вытащим хотя бы сто тысяч – уже отлично. Ладно. С этим решили. Что там у поляков по оружию?
– Его везут. Много. Разного. Через Данциг, – сразу как-то помрачнел Артузов. – Оценить не представляется возможным. Агентурной сети у нас там нет. Во всяком случае, серьезной, достаточной для получения оперативных сведений. Да и бардак. Скорее всего, правительство Польши само не знает, сколько у них чего есть сейчас.
– Румыния будет участвовать?
– Вряд ли. Ради чего? Защищать независимость УССР им не с руки. Какие-то интересы у них есть только в южной Бессарабии. В частности, они не отказались бы забрать Одессу. Но кто ж им даст? Англичане и французы, насколько я знаю, резко против. В остальном им незачем сражаться. Цели нет.
– А если она появится?
– Тысяч сто они выставят. Плюс по мобилизации еще столько, край – двести. Не по людям. По оружию, которого тупо нет. Но подготовка у них никакая. Да и их никто не планирует использовать – поставок вооружения нет. И быстро его не завести.
– Ясно. А наши «прибалтийские тигры»?
– Примерно три корпуса на всех. После мобилизации. Да, у них есть определенные территориальные интересы, но незначительные. И в войну они вступят только в том случае, если увидят, что мы проигрываем. Финляндия – аналогично. Финны очень мотивированы и заряжены национализмом, но их всего три миллиона. Даже если мобилизовать шесть процентов, то есть хватать всех подряд подходящего возраста, то сто восемьдесят тысяч. Но оружия хватит едва на две-три дивизии. Да и указанная численность мобилизационного резерва носит теоретический характер – подготовленного резерва у них, по сути, нет. Во всяком случае, пока.
– С Маннергеймом удалось переговорить?
– Да. И он решительно против войны. Опасается повторения приснопамятной Парагвайской войны[15] в случае серьезного конфликта с нами. Хотя горячие головы в Хельсинки имеются, жаждущие отрезать у нас всю Карелию и Кольский полуостров. Однако единства в финском обществе нет. И, как я уже сказал, в войну они полезут, только если увидят – мы ее проигрываем. Причем явно и решительно. Чтобы отхватить свой кусок пирога. Как и эти, как вы говорите, «прибалтийские тигры».
– Насколько вероятно, что в войну вступят англичане или французы?
– Сложно сказать. Их общество к войне не готово. Оно все еще очень уставшее от Империалистической мясорубки. В народе превалируют сильные пацифистские настроения.
– Но, если впишутся, нам конец?
– Именно так, – кивнул Каменев. – Их флот легко размажет нас на Балтике. Походя. Не заметив нашего сопротивления. После чего перебросят дивизий пятьдесят. И все. Нам их останавливать нечем. Тем более что десант они высадят либо в Прибалтике, либо в Финляндии. И довольно быстро отрежут, а возможно и возьмут, Ленинград. А там наши основные военные производства.
– И мы окажемся в ситуации белогвардейцев, – мрачно заметил Михаил Васильевич, – за тем исключением, что нас никто оружием с боеприпасами поддерживать не станет.
– Да.
– К счастью, ни англичане, ни французы не рвутся в бой, – встрял Артузов. – Я почти уверен, что, даже если мы начнем топить их корабли, не факт, что они решатся объявить нам войну. Хотя я не рекомендовал бы так поступать. Мины поставить у берегов поляков можно. А вот открывать огонь и топить их транспорты или охранение открыто – нет. Рискованно. Могут и психануть.
– А США с Японией что?
– Тут все хорошо. США спит и видит, как занять Владивосток. И через него осваивать наш Дальний Восток с Сибирью. У японцев аналогичные интересы. Они друг друга сдерживают. Собственно, и не смогли развернуться в годы Гражданской из-за этого. Я почти уверен – они будут сидеть тихо. И проблемы нам если и создадут, то китайцы. Но с ними у нас относительно нормальные отношения. Мы вывели инструкторов, перестали поддерживать компартию Китая, и оснований бодаться с нами у них нет. Хотя англичане могут это простимулировать, и тут никаких гарантий.
– М-да… – подвел итог Фрунзе. – Не так все плохо.
– Мы ведем опасную игру Михаил Васильевич, – возразил Каменев.
– Кто не рискует, тот не пьет… хм… питательный раствор через трубочку в реанимации.
Слащев нервно хохотнул, а Каменев поморщился.
– Не смешно.
– У нас огневая мощь превосходит их в несколько раз.
– Мы не знаем этого доподлинно, – заметил Артузов. – Англичане и французы поставляют им много оружия.
– И они уже изменили штатное расписание частей и подразделений?
– Насколько я знаю, нет.
– Значит, они укомплектованы как Российская Императорская армия конца Империалистической войны. С поправкой на ветер. Французы и англичане им бы подсобили, но у них и у самих эти штатные расписания довольно архаичные. Так что эти вооружения скорее идут на мобилизационные склады.
– Танков много.
– Рено?
– И «Ромбы».
– Ну и ладно, – махнул он рукой. – Они же картонные. Зря, что ли, мы патроны с бронебойными пулями изготавливаем?
Основным противотанковым средством РККА являлась 13-мм крупнокалиберная винтовка, пробивавшая со ста метров около 22 мм брони[16]. Не бог весть что, но этого за глаза хватало для поражения любых серийных танков тех лет.
Им в поддержку шли 13-мм пулеметы и 76-мм легкие гаубицы, способные неприятно покарать практически любую бронетехнику неприятеля. Фугас массой в 6,5 кг для 8–12-мм брони был во многом ультимативным «подарком». И где не хватало энергии самого снаряда, аукнется полтора килограмма взрывчатки. Для клепаных корпусов из тонких броневых пластин такого хватало с запасом.
Ну и наконец, был налажен выпуск 7,92-мм бронебойных пуль для ручных пулеметов. Ту самую немецкую пулю «К», которая в годы Первой мировой войны вполне уверенно пробивала около 10–12-мм брони на небольших дистанциях.
Так что Фрунзе был спокоен.
Противотанковых средств в войсках хватало. И максимум, что с бойцами могло случиться, – это паника и танкобоязнь. Но тут уж ничего не попишешь. Во всяком случае, сейчас. Ввести в каждую дивизию, а лучше полк, маленький отряд САУ для огневой и моральной поддержки он пока не мог. Даже в войсках постоянной готовности. Да и, наверное, никто не смог бы. И придется играть эту партию с тем, что есть…
Глава 7
1928 год, март, 13. Московская область
Автомобиль Михаила Васильевича остановился на обочине. Равно как и остальной кортеж. Пропуская идущую навстречу колонну велосипедистов.
Не спортсменов.
И даже не дачников.
Это продвигался легкий батальон на учениях. Снег еще толком не сошел, и земля не успела раскиснуть. Так что пользовались моментом, чтобы лишний раз потренировать бойцов в условиях, максимально приближенных к боевым.
Фрунзе не выходил из машины, как и его люди. Просто смотрел в окно, наблюдая за пыхтящими бойцами, упорно крутящими педали тяжелых армейских велосипедов.
– Надо будет подумать над планетарной передачей, – тихо произнес нарком.
– Что? – переспросил адъютант[17], также увлеченный зрелищем.
– Запиши и завтра напомни мне кому-нибудь поставить задачу – разработать планетарную передачу для модернизации этих велосипедов. Вон как тяжело идут.
– Слушаюсь, – козырнул адъютант, делая запись в блокноте.
Легкий батальон состоял из трех пехотных рот, пулеметной роты, дивизиона 80-мм минометов и в целом по своему составу полностью совпадал с прочими пехотными батальонами частей постоянной готовности по штатному расписанию и вооружению, то есть имел сверх указанного и 7,92-мм пулеметы станковые да ручные, и 6,5-мм легкие пулеметы, и 13-мм винтовки, и 40-мм ручные гранатометы, и 60-мм минометы, и егерские карабины. Ну и само собой, 6,5-мм самозарядные карабины, выступавшие основным индивидуальным стрелковым оружием бойцов.
Однако, в отличие от обычного пехотного батальона, эти все ребята передвигались на велосипедах. Обоз же перевозили на бортовых мотоциклах – «муравьях», веломобилях и в отдельных случаях легких грузовиках. Благо, что он был невеликим. Его специально обкорнали с целью максимально повысить подвижность. Да и велосипеды рядовых бойцов были увешаны, как ослики, всяким разным.