Духовные основы старости

С точки зрения антропософии

Говоря о старости, человек в первую очередь испытывает нерефлексируемое воздействие на свое сознание двух устоявшихся стереотипов, не разобравшись в которых – в их корневых основах – мы не сможем понять, что такое старость в принципе.

Первый стереотип таков: старость стоит в непосредственной связи со смертью. И это кажется нам справедливым, если, конечно, мы рассматриваем естественный ход событий, пренебрегая возможностями «преждевременной» кончины. Из этого представления следует вывод: старость является завершением жизни, а также предшествием смерти и предуготовлением к ней. Таким образом, старость представляется венцом жизненного пути, когда дальше с человеком уже ничто не случится, и от жизни больше нечего ожидать, кроме последнего штриха – ухода в «небытие». То есть старость выглядит неким финальным аккордом: у кого-то мощным и восхитительным, у кого-то слабым, исполненным горечи и страданий от осознания угасания жизни, но в целом – столь же бессмысленным, как и вся предыдущая жизнь.

Второй стереотип: старость во всех своих фазах или возрастных стадиях с момента удаления от дел (65 – 70 лет), старения и обветшания (70 – 90 лет) до неизбежной дряхлости (90 – 110 и более лет) [1] коррелирует с младенчеством, детством и юностью, но только с обратным знаком. Отсюда вытекает вполне обоснованный и материалистически подтвержденный вывод: если в ранние годы человек как бы входит в жизнь, растет, развивается и образуется, то в старости им овладевает обратный процесс – сжатия и склеротизации, увядания и деградации. Даже в быту люди часто сравнивают стариков с детьми, мол, что стар, что млад, с той разницей, что младенцы активно приноравливаются к жизни, настраивая свою физиологию в соответствии с окружающими условиями, а пожилые – как бы постепенно от жизни отвыкают, но ходят при этом под себя одинаково и телесностью своей владеют столь же неуверенно.

Конечно, оба эти стереотипа можно рассматривать в различных ракурсах, углубленно копая как физиологическую, так и душевно-духовную составляющую человеческого существа, и даже социально-культурную, понимая под старостью особые способы и формы взаимодействия различных субъектов в их общности. Мы же исходим из утверждения, что это тупиковый путь, хоть он и сулит на первый взгляд массу интересных поворотов мысли.

Для серьезного онтологического исследования необходимо прежде всего избавиться от стереотипического поверхностного мышления, опирающегося на набор якобы «случайных» или традиционных культурно обусловленных фактов, которые на первый взгляд кажутся пригодными для сравнения. В этом нам поможет применение обобщающей мировоззренческой рамки.

Методологически нет принципиальной разницы, каким мировоззрением вооружиться. Годится любое: хоть материализм или атеизм, хоть христианство, хоть буддизм, хоть зороастризм… Главное – строго придерживаться определенного фокуса и той картины мира, которая очевидно-зрима из этого выбранного фокуса, не совершая при этом хаотичных и нерефлексивных движений из одного фокуса в другой, из одной очевидности в другую. Если кропотливо, последовательно и честно собрать множество картин мира и только потом непредвзято провести их сопоставление, осознавая, что каждая из них верна и лишь дополняет другую, можно приблизиться к разгадке тайны старости как особого проявления жизни человека.

В данном разделе «Философии старости» (настоящее исследование проводилось в рамках НИР «Философия старости», руководитель А.Е. Левинтов) в качестве главной рамки рассмотрения мы предлагаем придерживаться фокуса антропософски ориентированной духовной науки и обратиться к трудам Р. Штайнера, который, к сожалению, никогда специально не исследовал этот вопрос и не рассматривал старость целенаправленно, упоминая о ней лишь вскользь в различных контекстах в своих лекциях и некоторых монографиях. Этот пробел мы постараемся восполнить настоящим очерком и тем самым внести свой скромный вклад в формирование общей картины.

Итак, что же такое старость с точки зрения антропософии?

Вернемся еще раз к упомянутым выше стереотипам. Оба они при углубленном рассмотрении представляются весьма поверхностными и справедливыми лишь в какой-то частной и очень зауженной трактовке, которая основывается не на полноте знаний и представлений о картине мира, а лишь на ее видимой материально-физической осязаемой части, которая хоть и связана непосредственно с мировым устройством, его законами и процессами, однако из-за неполноты видения причинности и процессуальности подразумевает порой неверные обобщения, как если бы мы, увидев забор синего цвета, обобщили его с лавочкой такого же синего цвета на том основании, что они одинаково выкрашены и сделаны из похожих деревянных досок. При этом, мы совершенно упустили бы из виду их истинную форму и генезис в соответствии с замыслом того человека (читай духовной причины), который их создал и выкрасил, равно как не учли бы мотивы и основания создателя: зачем он это сделал и почему поступил именно так, а не иначе.

Да, разумеется, старость находится в известной связи со смертью, но только как фаза жизни, ступень земного развития воплощенного человеческого существа, иными словами, – один из жизненных этапов, предшествующих смерти. Стоя на антропософских позициях, необходимо скорее самою жизнь как таковую рассматривать в связи с так называемой смертью, и только после этого искать значение старости для этой связи.

Что же касается второго стереотипа, то отмеченное ранее сравнение молодости со старостью имеет лишь морфофизиологическую и субстанциональную составляющую, равно как и проявления характера в динамике смены жизненных этапов, о чем мы поговорим немного позднее. Духовные же сущности, стоящие за процессами, протекающими в эти периоды жизни человека, а также его душевная жизнь, земные задачи и миссии, уровень духовного развития и осознанности имеют слишком много принципиальных различий, чтобы их сравнивать, пусть даже и с обратным знаком, поскольку в противном случае чисто математически выходит нечто парадоксальное: рост и увядание, вход и выход, начало и конец – по модулю совершенно одинаковы и в своей логической сути представляют собой две стороны одной и той же медали. С антропософской точки зрения наблюдаемое здесь сходство – скорее внешнее, глубинные же процессы – совершенно различны. Вот в них-то, собственно, нам и нужно погружаться.

Духовная наука рассматривает человека как сложное существо, живущее одновременно в физическом мире как пространстве материальной телесности, в мире жизненных сил или эфирной сфере, из которой формируется эфирное тело, в мире души как области астральности, включающей в себя душевные тела: ощущений, рассудка и сознания, в мире духа или пространстве идей как родине человеческого «Я», равно как и всех окружающих его бесплотных духовных сущностей.

Между этими мирами нет явных границ, они так переплетены друг с другом и настолько взаимопроникаемы, что порой даже великие ясновидцы не в состоянии четко различить их переходы. Нельзя также сказать, что они разделены во времени. Человек одновременно пребывает здесь и нигде, сейчас и никогда, а не так, будто вот он в эфирном, а через час – в астральном, а еще через пятнадцать минут – в духовном. Здесь вообще нет никакой возможности оперировать привычными мерками пространственно-временного континуума.

Из всех наук, основанных на материализме и субъект-объектной парадигме, ближе всех подошла к разгадке этого феномена квантовая физика, называя упомянутые явления смешения миров состояниями когерентной суперпозиции или запутанности спинов, иными словами – векторов всех возможных сочетаний и форм коллапса и декогеренции, когда реальность в том или ином виде, с той или иной вероятностью полностью или частично обналичивается и проявляется – то есть, квантовый параллелизм [2].

При этом человека постоянно окружают различные сущности, с которыми он вступает в контакты, связи и взаимодействия. Несметное их число имеет телесность в различных степенях земной воплощенности – на языке физиков – частичной декогеренции. Это – существа окружающей нас природы. Так, например, минералы воплощены телесно-физически, а их эфирная, душевная и духовная составляющие развоплощены и находятся в состоянии так называемого Девахана, или безбрежном духовном мире чистых идей и прообразов – на языке физиков – суперпозиции. Растения, как и минералы, также воплощены телесно или плотски, но в дополнение к этому еще и эфирно, отличаясь от неживой материи лишь наличием присущих им жизненных сил, которые в известном смысле можно трактовать как силы формирования телесности, роста и в целом жизни как таковой. К степени воплощенности животных добавляется астральная составляющая – душа ощущающая, простирающаяся далеко за пределы физического тела и отвечающая за душевные процессы от примитивных ощущений одноклеточных организмов на уровне простейших реакций и рефлексов, до сложных чувств, эмоций и даже проявлений мыслительных функций высших млекопитающих.

Далее следует человек с его способностью к воплощению исключительно духовной Я-составляющей в душе рассудочной и сознательной. Он шествует по жизни, в окружении не только зримых и осязаемых существ, обладающих телесностью, но и бесчисленных сонмов бестелесных духов самых разнообразных видов, генераций и качеств.

Физики, серьезно занимающиеся квантовой теорией, на своем уровне также пришли к подобным умозаключениям и активно бросились изучать тонкие миры, решительно преобразуя эпоху «физиков и лириков» в новую эру «физиков и мистиков», взяв на вооружение в качестве девиза слова, приписываемые средневековому китайскому мастеру Цин-юань Син-сы, ученику шестого Патриарха Чань: «Когда я еще не начал изучать чань, горы были горами, а реки – реками. Когда я начал изучать чань, горы перестали быть горами, а реки – реками. Когда же я постиг чань, горы снова стали горами, а реки – реками». В средней части этого изречения ясно отмечается некий душевный апогей, столь характерный для интересующего нас переходного состояния старости, который наступает после ясной, простой и понятной жизни, и завершается переживанием смерти, после чего следует новая фаза – «великого пробуждения» и обретения себя нового, способного воспринимать мир напрямую уже без посредничества понятийных структур [3].

Далее. Жизнь человека, как и вся вселенная, в которую он погружен, подчинена ритмам – бесконечному числу ритмов, которые своими приливами и отливами, словно волнами, постоянно омывают ее.

Возьмем, к примеру, ритм смены дня и ночи, бодрствования и сна. Во время бодрствования человек более активен в физическом мире, который кричащей яркостью своих впечатлений затмевает миры более тонкие. Во сне же – наоборот, он проявляет душевно-духовную деятельность, в то время как тело его лежит в кровати неподвижно, практически лишенное чувств и сознания.

Другой ритм – смена сезонов года от точки летнего солнцестояния к точке зимнего солнцеворота и далее по кругу. Летом человек склонен к более телесной жизни, зимой – к более духовной.

Еще один ритм – принципиально важный для нашего рассмотрения в рамках антропософской духовной науки – смена жизни и смерти или чередование состояний человека между так называемым рождением и так называемой смертью, а также между смертью и новым рождением. Р. Штайнер придерживается воззрения, что человек не один раз приходит на землю, но претерпевает целую череду воплощений или инкарнаций, обусловленных объективными законами развития [4]. Здесь, как и в первых двух ритмах – дневном и годовом – физическая составляющая затмевает духовную в течение жизни, а духовная заслоняет собой физическую в течение всего времени существования человека после смерти.

Можно было бы упомянуть и о других ритмах, например, о чередовании культурных эпох и коренных рас человечества, а также о мегаритме смены планетарных состояний или глоб, который также можно прослеживать от момента воплощения – кальпы или манвантары до ее противоположного состояния общемировой развоплощенности – пралайи, коррелирующей с суперпозицией. Однако в настоящем исследовании нет задачи разобрать максимальное количество подобных циклов колебаний во всех их качественных проявлениях и масштабах вибраций – это сильно уведет нас в сторону от интересующей темы. Достаточно остановиться лишь на первых трех, сразу отметив, что все они в своем детализированном устройстве также характеризуется определенным качеством, с соответствующей ему степенью воплощенности различных ипостасей.

Что же нам представляется здесь особенно важным? – У каждого из перечисленных ритмов имеются свои «старости» как особые состояния, которые не только можно, но и нужно сравнивать друг с другом для более полного понимания устройства мира и смысла человеческого существования.

Точнее говоря, у каждого ритма наблюдаются две старости – каждая при завершении одной половины ритма и подготовки наступления следующей, а также имеются два порога, разделяющие полуритмы, перешагнув которые человек оказывается в противоположной ипостаси. В первом случае такими порогами являются моменты пробуждения и погружения в сон, далее – в случае с годовым ритмом – идут пороги, соответствующие праздникам Иоаннова дня и Рождества, и наконец – в третьем случае – моменты рождения и смерти, относящиеся к ритму жизненных циклов. Таким образом, старость по сути – есть не что иное, как состояние, завершающее один полуритм и предвосхищающее наступление следующего (См. Рис. 1).

Старость – это не увядание в прямом смысле. Это подготовка грядущего состояния путем превращения прожитой стадии в плоды, обеспечивающие дальнейшее движение в новой ипостаси. И это многократно повторяется по спирали, пока вращается колесо сансары, каждый раз совершая маленький шажок в сторону Нирваны, или рая, если жизненное развитие идет правильным образом, или наоборот, – в сторону Нараки, или ада, если свободная воля человека ведет его к деградации.

Таким образом, старость жизни, если речь идет о детальном изучении третьего ритма, необходимо сравнивать не с младенчеством, как того впрямую требуют упомянутые стереотипы, а с последней фазой концентрации человеческого духа – его высшего «Я» – перед очередным рождением, когда он из высот Девахана под присмотром и при наитствовании представителей высших иерархий сам формирует свою судьбу, а точнее карму. – В данном случае это индуистско-буддийское понятие полнее и четче описывает положение вещей, отражая неслучайность смены событий, каковая коннотация связана со словом «судьба», но вселенский причинно-следственный закон, согласно которому праведные или же греховные действия человека в прошлых воплощениях определяют перипетии его жизни в воплощениях грядущих [5]. И поскольку, не будучи ясновидцами, посвященными в тайны мироздания, мы имеем весьма слабое представление о том, как именно происходят указанные процессы в горних мирах, было бы полезно сравнить старость жизни с более доступными нам состояниями, например, с ее ежевечерним аналогом перед порогом засыпания, равно как и с противоположной ей метаморфозой старости последних предутренних сновидений, возникающих как подготовка к пробуждению.

Рис. 1. Место старости в ритмах жизни, года и дня

И, наконец, имеет смысл сравнить старость жизни с подобным ей состоянием душевно-телесного томления по Рождеству, перерождающимся в тягу к духовным истинам в тот момент, когда Солнце по секунде и далее минута за минутой начинает прибавлять толику света к каждому новому дню, равно как и бестелесное состояние старости – к Иоаннову дню, когда дух хочет нового перерождения и воскресения в мире материи, а Солнце постепенно убывает вплоть до следующего солнцеворота. На перпендикулярном диаметре годового цикла стоят, соответственно, день Михаила Архангела, отмечаемый в момент осеннего равноденствия, и праздник Пасхи, примыкающей к равноденствию весеннему. Оба эти пункта определяют вектор нисхождения ритма с его вершины к порогу.

То общее, что характерно для старости жизни, старости года и старости дня можно охарактеризовать как состояние, подобное некой утомленности.

Говоря здесь о старческой утомленности или усталости, мы подразумеваем не физический процесс, как это может показаться на первый взгляд, а духовный, о котором в Книге Екклесиаста сказано: время собирать камни [6].

Что происходит с пожилым человеком в этот момент? Духовный мир, действуя через существ высших иерархий, аккуратно приоткрывает ему принципиальную схему сборки, исходя из которой он обретает способность неосознанно – словно сновидчески – узреть, какие камни важны, а какими можно пренебречь. При этом, старик никогда не ведает в точности, когда наступит порог. Он, разумеется, чувствует его приближение, знает, что порог неминуем и свершится скоро, но в котором часу в точности – всегда остается загадкой. Процессы, происходящие с ним и в нем, протекают под таинственным покровом.

В случае с приближающейся смертью человек защищен от раздвоения его духовных и чувственно-телесных переживаний определенного рода душевной слабостью на фоне бушующих страстей угасающей жизни, болезней, физической немощи, сложных психических состояний и т.п.

В случае годового ритма – его спасает усиливающаяся медитативность волшебного времени от праздника Святого Михаила и Адвента перед Рождеством, или Великого поста и последующей Страстной недели перед Пасхой, и далее Иоанновым днем на фоне сгущающихся и коллапсирующих внешних событий, когда кажется, будто весь мир обрушивается на человека разными невзгодами и «непредвиденными» обстоятельствами, решив испытать его на прочность.

В случае со сном – его охраняет подсознательная мечтательность переходной фазы на фоне бессонного вихря мирских мыслей, актуальных и перспективных, которые своим бешеным водоворотом в голове мешают душевно сконцентрироваться на мыслях сердца об ушедшем дне.

При этом и смерть, и выдох полугодия, и ночной сон всегда наступают как бы внезапно, хоть в целом и предсказуемо.

Особенно хорошо это заметно на примере сна, поскольку противоположный полуритм находится очень близко, и проснувшийся еще в состоянии «помнить», что было накануне вечером или какие сновидения волновали его в последние мгновения перед пробуждением. Человек не способен осознанно зафиксировать момент погружения в сон, и уж тем более не в состоянии растянуть его во времени, подмечая все его фазы. Для сознания это всегда происходит дискретно, словно по щелчку выключателя. И только если какому-то продвинутому индивидууму удается более осознанно путем духовного ученичества приблизиться к погружению в состояние мышления сердцем, момент перехода можно уловить по одному единственному признаку: специфическому ощущению, когда к человеку подступает некая зеркальная сущность, которая в духовной науке именуется Малым стражем порога.

Это первое, на что хотелось бы обратить внимание. Однако следом возникает вопрос: так в чем же, собственно, конкретно заключается упомянутая старость как подготовка к переходу человеческого существа из одной ипостаси в другую?

Метаморфозы старости

В ходе жизни человек – хочет он того, или нет – выполняет огромное количество возложенных на него задач, смысл и значение которых можно понять только с высоты полета духа. Человек приобретает опыт, который является важным кирпичиком в строительстве мироздания. Этот опыт жизненно необходим и для собственного развития (микрокосмос), и для развития всего человечества как объемлющей рамки мира (макрокосмос). В жизни можно многого не достигнуть, не свершить задуманного, не успеть, тысячу раз ошибиться, миллион раз пойти в неверном направлении… Возможно все. Единственное, что невозможно, – уйти из жизни без опыта. Даже люди, умершие в младенчестве, или вовсе в утробе матери, имеют некоторый опыт переживаний вполне определенного рода.

Старость является тем периодом в жизни, когда гигантскую аморфную кучу прошедших событий, хаотично набросанных совковыми лопатами, человек превращает в опыт. – Это состояние, как было показано выше, можно также назвать духовным утомлением, или жизненной усталостью. Суть основной метаморфозы старости в том и состоит, что все пережитое теперь надо аккуратно оформить, рассортировать, привести в порядок, воскресить в памяти и оживить, отделив важное от неважного, существенное от несущественного, уникальное от уже пережитого и многократно повторенного в прошлых воплощениях, чтобы суметь предъявить строгому миру духа не бесформенное нечто, а компактную кубышку, сакральную копилку, из которой, как из священной лампады сияет ядро очищенного живого опыта завершающейся инкарнации.

Начинается этот процесс с того, что человека, вступающего в преклонные лета, все время тянет углубиться в воспоминания о былом. Он находит весьма великое удовольствие в магии оживления пережитого. Вызванные к жизни события давно ушедших лет, предстают ему в виде мягкого и нежного полотна, сотканного из некой облачной душевной субстанции, и старик испытывает огромное блаженство, когда с головой погружается в него. При этом его памятование не носит мыслительного характера: в нем нет ни логики, ни последовательности разворачивающихся событий, наоборот, все зримые явления предстают в виде ярких образов, напоминающих сновидения, будто каждый из них – это мазок кисти на холсте художника-импрессиониста. И все это сопровождается щемящей грустью и необычайно приятным ощущением, будто само время ласково омывает грезящего своими теплыми волнами.

В таком состоянии человек уже не в состоянии отличить явь от сна. Некоторые события, которые на самом деле происходили в его жизни, кажутся ему призрачными сновидениями, и наоборот сны вспоминаются как минувшая реальность. Духовные события начинают затмевать физические. Мало-помалу старик научается понимать, что сон – это такая же действительность, как и явь, и отдается новой реальности, растворяясь в ней. Порой, в таком состоянии он на самом деле засыпает, погружаясь в хорошо известную всем стариковскую дремоту. Со временем его видения становятся все более и более фантасмагоричными. Постепенно, пробуждаясь от подобного наваждения, пожилой человек наяву начинает утрачивать воспоминание о только что посетившем его переживании, вплоть до его полного забвения. Но это не значит, что его душевно-духовная деятельность прекратилась.

Такую работу не проделать в суете кипучей будничной жизни. Необходимо особое состояние сознания, которое характеризуется непроизвольным и нерефлексируемым переходом из мышления головы – как правило, либо логического, либо онтологического склада, привычного для мира материи, – к мышлению сердца, где только и возможно оживление чувства истины. То есть, пожилому человеку необходимо войти в такое состояние сознания, когда он будет способен созерцать истину, исходя из непосредственности своего чувствования. Память же в этом процессе теряет свою обычную ориентированность на время и начинает подчиняться пространственной ориентированности, когда события становятся не в линию последовательностей: позже или раньше, а существуют как бы одновременно, располагаясь дальше или ближе, что можно трактовать как принцип организации пространства [7].

Это преобразование памяти, с точки зрения антропософии, является важнейшим условием для метаморфозы старости и сопровождается окостенением и склеротизацией организма. Все процессы как бы утрачивают свою жизненность и гибкость. Но в противовес им благодаря определенным сущностям, о свойствах которых речь пойдет немного позже, вырастает и развивается сила правильного и свободного мышления. Она распространяется настолько далеко, что временами ее необходимо смягчать и приглушать провалами в оперативной памяти при помощи известных болезней пожилого возраста, в частности – прогрессирующей сенильной деменцией и рассеянностью внимания, нередко сопровождающейся склерозом или идиопатическим синдромом Паркинсона. Более того, справедливо и обратное: без проявлений слабоумия такая мыслительная работа в принципе невозможна, поскольку человек, получающий в этом состоянии откровения горних миров не должен иметь возможности произвольно делиться ими с миром дольним. Поэтому старики часто очень хорошо помнят события давно минувших дней, но забывают, что происходило вчера, или час назад, или даже минуту назад. И это – справедливая плата за обретение той силы мышления, без которой им не прорваться в высшие миры.

Речь здесь идет конечно же о мышлении сердца, а вовсе не о мышлении головы, которое направлено в основном на физически-чувственное. Однако парадокс состоит в том, что, не развив в себе мышление головы, – а наиболее активно это происходит в пору юности и зрелости, – человек не может обрести силы для надлежащего пробуждения мышления сердца в состоянии старости. Так что и на этом уровне старость также можно рассматривать как предуготовление к путешествию в потустороннее, ориентирами в котором послужат вехи пережитого опыта и развитое чувство истины как специфическое чувство – в дополнение к привычной пятерке телесных чувств, базирующихся на физических органах восприятия – зрении, слухе, обонянии, осязании и вкусе. В своих трудах Р. Штайнер показал, что одних физических чувств здесь недостаточно [8]. Необходимы также чувства равновесия, движения, жизни, мысли, слова и в конце концов – специфическое чувство «Я». Группа из последних трех высших чувств, для полной реализации которых человеку необходимо развивать внетелесные органы, собственно, и составляют обобщенно чувство истины, необходимое для метаморфозы старости.

Двигаясь в сторону высших миров, человеку мало оставаться в эмоциональной сфере чувственно-сверхчувственных состояний. Так он, собственно, никуда и не поднимется, и те переживания, которых он достигнет на этом пути, по-прежнему останутся на низкой ступени. Только тренированным мышлением можно приобрести в царстве духа некое зерно, которое окажется в высшей степени полезным и для внешнего мира.

Это состояние нельзя сравнивать с рефлексией, поскольку оно бездеятельно и бесцельно. Здесь нет проблем, которые можно было бы выявить аналитически и предложить затем мыслительно-деятельностные процедуры для их разрешения. Также подобное состояние нельзя назвать простым воспоминанием о пережитом, так как главной задачей здесь является специфическая работа духа по кристаллизации опыта и доведения его до такой степени ясности, когда можно отделить уникальный опыт завершающегося воплощения, актуальный здесь и сейчас для мирового духа, от опыта прошлых инкарнаций, который уже накоплен ранее, преобразован в позитивную карму и надежно запечатлен в эфирных потоках духовно-мировой хроники, известной эзотерикам как Акаша, в соответствии с восточной традицией.

Таким образом, разгадка тайны, о которой говорилось выше, на самом деле проста. Речь идет о мистерии перехода от старости к смерти – и это происходит не внезапно, как могло бы показаться на первый взгляд, но ровно в тот миг, когда накопленный опыт собран и упорядочен. Зависимость здесь именно такая: утомленность должна превратиться в жизненный опыт, и как только это случается, человек переступает порог духовного мира. Однако, как мы уже выяснили, метаморфоза этой копилки опыта происходит бессознательно, и потому старик не в состоянии ясно увидеть приближение смертного часа, но только смутно предчувствовать его. Впрочем, разнообразие жизненных случаев поражает и ошеломляет своими многочисленными исключениями. В жизни бывает разное. Иногда момент перехода видим, и тогда уходящий может точно предсказать его наступление. А случается и так, что человек даже в старости покидает этот мир поистине неожиданно – во всех смыслах этого слова, не собрав полностью свой опыт, а порой и вовсе не приступив к его сборке, поскольку так и не сумел преобразовать мышление головы в мышление сердца, и тем самым не запустил необходимые процессы для правильного ухода, но это уже тема совсем другого рассмотрения – философии смерти, или, если угодно, философии кармы.

Здесь для большей ясности следует сделать оговорку. На самом деле, мышление как таковое для восхождения в высшие миры вообще не нужно, оно служит лишь для подготовки вышеупомянутого мистически интимнейшего процесса, в качестве своего рода упражнения. На это необходимо обратить особое внимание. Кто это понимает, тот никогда не будет петь дифирамбы обычному интеллекту, поскольку посредством голой логики и абстрактных понятий невозможно разрешать истины высших миров, и то мышление, которое, например, применяют в естествознании, нельзя точно так же параллельным переносом применять к переживаниям и опытам высших миров.