Ау!

1

Лес сопровождал их весь путь.

Сперва несмело, лишь обозначая присутствие. Виднелся где-то вдали, когда их Киа Рио съехала с МКАДа, и у неё начала греметь подвеска. Встречался на трассе, принимая облик заросших кустарником оврагов возле мостов, маленьких рощиц, подлесков, где из-за деревьев выглядывали фасады дачных коттеджей.

Преследовал, становясь заметнее, гуще. Превращаясь в целые массивы, позволяющие порой часами любоваться дикой зеленью. А после – когда Киа свернула на ухабистую деревенскую дорогу, и подвеска неожиданно перестала греметь, – в настоящую Тайгу, где лес был со всех сторон, покуда хватало взора, и упирался лишь в Уральские горы, цепляющие небо своими пиками.

Лес медленно затягивал ребят в себя, пока не начало казаться, что вокруг не осталось ничего другого. И Катя не могла сказать, в какой именно момент он окончательно их окружил. Возможно, где-то в пути от Перми до ближайшей деревеньки, название которой почти сразу вылетело у неё из головы. Или на заправке, до которой от ближайшего населённого пункта пришлось добираться больше трёх часов, где крючковатая, похожая на чью-то пятерню ветка оставила на пассажирской двери Киа царапину длинной в указательный палец.

Катя только знала, что это случилось. Случилось уже давно. Чувствовала, что весь другой мир – каменный, шумный – остался сзади. Исчез вместе с городами, людьми. Растворился. Перестал существовать.

Она знала это, когда Киа Рио подъехала по просёлочной дороге к рыбацкому дому отца Славика. Знала, когда, выйдя из машины, они, все вчетвером, пошли к небольшой пристани, слушали дыхание ветра и смотрели на чёрную, словно ночь, воду реки.

Они долго сидели там прежде, чем отправиться спать – Катя легла в отдельной спальне, ведь заранее так решила. А утром позавтракали жаренными яйцами, бутербродами с ветчиной и невероятно вкусным зерновым кофе, который нашли в буфете. Собрались ближе к полудню, натянули на ноги длинные сапоги, надели тёплые свитера и непромокаемые куртки. И двинулись в путь, оставив рыбацкий домик где-то за стволами исполинских сосен. Отправились в густую чащу, отодвигая лапы можжевельника и ветки склонившихся, словно приветствуя их, рябин.

И вот теперь Катя шла, высоко поднимая ноги в неудобных сапогах. То и дело поправляя постоянно съезжающую на лоб шапку, и куртку, цепляющуюся за кусты и ветки. Поглядывала вперёд, на Славика, который шёл первым. Стараясь думать лишь о том, как же ему удаётся оставаться таким красивым, таким притягательным для неё даже в этом дурацком, смешном наряде. В этой нелепой куртке с белой полоской на груди и красной шапке, натянутой на уши, из-под которой торчали русые волосы. В заправленном в штаны цвета хаки свитере. В резиновых сапогах, которые они купили по дороге в одном из магазинчиков «Смешные цены», где цены и правда были смешные, и четыре пары обуви обошлись дешевле бутылки коньяка.

Размышляя, почему ей кажутся милыми его раскрасневшиеся от осенней прохлады щёки. То, как лучатся какой-то наивной детской радостью его глаза. Открытая улыбка, когда он встречал знакомые места, где бывал с отцом. Целеустремлённость во взгляде, когда он выбирал дорогу, уверенно, по-хозяйски, как бывалый лесник или охотник, а не тот парень, с которым она познакомилась в Тануки. Или сосредоточенность, когда он сверялся с компасом или обвязывал вокруг веток синие верёвочки, которые, если что-то случится, помогут найти дорогу назад.

Она старалась думать об этом, отбросив тревогу. Ведь, чёрт возьми, ничего не изменилось. Лес уже давно принял их в себя. Проглотил.

Старалась думать о том, как Славик уговорил её на эту поездку. Её! Прожжённую городскую жительницу, выход на природу для которой значил поход в ближайший парк или поездку из Москвы к реке Клязьма на оборудованный для купания, но всё равно очень грязный и кишащий людьми песчаный пляж. Уговорил её, когда прошёл всего один месяц с их знакомства. Один месяц и три не слишком продолжительных свидания.

Позвал – вот так просто – на четвёртое свидание, которое, неожиданно превратилось в четыре совместно проведённых выходных, два из которых Катя взяла за свой счёт. Четвёртое свидание, на котором Катя собиралась наконец побывать у Славика дома (сама она жила с сестрой и её парнем). Собиралась надеть новенькое платье, красивое, но не слишком развязное, чтобы Славик чего себе не надумал. Собиралась накануне выбрать подходящий комплект белья и побрить ноги.

И теперь, побрив всё-таки ноги перед самой поездкой и выщипав волоски, которые вечно оставались возле щиколоток, Катя старалась думать о Славике, который подвиг её на это безумное путешествие. Старалась вернуть то воодушевление, которое она испытала, когда он предложил ей поехать с ним в Пермскую область, в дом его отца, где он часто бывал в детстве, и провести две ночи на природе.

Воодушевление, которое испытала в тот миг, когда согласилась. И когда уговорила поехать Лену, свою сестру, и её парня Макса – ведь не настолько она сумасшедшая, чтобы в одиночку отправиться с незнакомцем в лес.

Она была вне себя от радости и потом, во время их путешествия, когда лес уже мелькал за окном бесконечными стволами и кронами. Когда дремала на заднем сиденье в обнимку со Славиком, пока Лена вела машину, а Макс без умолку травил байки, слишком уж быстро перейдя от любопытных фактов о Пермском крае к пересказу недавно посмотренного «Декстера» и собственных героических похождений в «Лиге легенд».

Она старалась вернуть это воодушевление, которое чувствовала, казалось, только что. Убеждала себя, что её тревога, такая несвойственная ей и странная, вызвана лишь тем, что после тридцати очень сложно пробовать новое – и это применимо как к путешествию, так и к новым отношениям (особенно учитывая, что все предыдущие её парни были полными придурками, как будто бы поставившими перед собой цель опозорить весь мужской род).

Или, что тревога была вызвана даже не самим лесом, не сменой обстановки, а навязана ей. Тем звонком лесника накануне, голос которого, низкий и хриплый, сжёванный помехами, она слышала, когда стояла в кухне рыбацкого домика, положив голову Славику на плечо. Тем, что этот лесник неожиданно заявился к ним сегодня утром, из-за чего они и вышли только в полдень. Тем, что он вернулся из отпуска только для того, чтобы отговорить их от этого похода, назвав его опасным и глупым. Сказав, что осень – сезон дождей. А ещё – и он действительно выразился именно так, – сезон заблудившихся мелких засранцев, на кой-то хер приезжающих к нему в лесничество. Или то, как он, пообещав им проблем, но всё же подсунув свою визитку Лене, а затем, уходя, громко хлопнув дверью, скрылся всё в том же лесу на своём Уазике.

Вот только, на самом деле, ничего из этого не напугало Катю. Ни бескрайний лес, тянущийся к Уральским горам. Ни ночёвка в пустой комнате, окно которой то и дело царапала ветка старого кедра. Ни слова лесника или его угрозы. И в тоже время – напугало всё это вместе. Всё, как будто, обрело вес, свалилось ей на голову. Здесь, сейчас, когда они наконец вошли в этот лес. Погрузились в него, позволяя окутать себя шорохом листьев, треском веток и странно-далёким и тихим пением птиц. Обрушилось, когда со всех сторон выросли исполинские стволы сосен, возвышающиеся над головой на добрые тридцать метров и закрывающие кронами почти не греющее осеннее солнце.

Только в этот момент Катя вдруг, совершенно неожиданно, ощутила тревогу. И она росла, набухала внутри неё, как опухоль. С каждым следующим часом, с каждой следующей сотней шагов, превращаясь в чёрный, гнилой, животный страх.

И она, стараясь отвлечься или, хотя бы, сосредоточиться на своих шагах и на том, как подошвы сапог то и дело слегка проваливаются в зелёный с бурым мох, заваленный осыпавшимися с сосен иголками, только утопала в этом страхе ещё больше.

– О, чёрт! – воскликнул впереди Славик, и Катя вздрогнула. Осознала, что звуки леса, его размеренное, убаюкивающее дыхание, заворожили не только её, и что все четверо молчали уже не меньше часа. – Чёрт, ну точно! – повторил Славик, улыбаясь во весь рот, той притягивающей её обычно, но теперь скорее раздражающей улыбкой. – Не верится даже! Не верится, но я нашёл тот самый холм! Тот холм, где мы всегда делали привал с отцом!

Он пробежал вперёд. Туда, где на возвышении, отчего-то напомнившем Кате недавно выкопанную, но уже подсохшую на солнце могилу, одиноко росла невероятных размеров сосна. Она слегка кренилась к северу, а на южной стороне холма корни её проступали из земли, как вены.

Катя остановилась перед подъёмом. Других деревьев на холме не было – только кустарники. Но рядом с девушкой росла берёза. За все пять или шесть часов пути берёз им не встретилось ни единой. И в череде бесконечных сосен, эта низенькая, хилая берёзка, с тонкими, склонившимися до самой земли ветвями, показалась какой-то близкой и родной.

Так что Катя аккуратно повязала на её ветвь синюю верёвочку – Славик поделился ими около часа назад, решив, что девушка заскучала. Повязала не как остальные – для возможности ориентироваться. А скорее, признавая это родство с деревом, неизвестно как оказавшимся там, где ему совсем не место.

Затем она мельком обернулась, словно почувствовала на себе чей-то взгляд. Частокол одинаково строгих и ровных, как вымуштрованные солдаты, стволов уже через двадцать или тридцать шагов превращался в сплошную стену. В тьму. А это ведь даже ночь не наступила.

Катя поёжилась и поспешила за остальными. Казалось, никто из них не замечал её тревоги, да и не чувствовал того же. И это могло бы успокаивать, могло бы помочь ей поверить, что страх её надуман и глуп, но, почему-то, от этого становилось лишь страшнее.

Она тоже поднялась на холм. Вокруг сосны почти не было мха, земля была сухой, кое-где покрытой пожухлой травой, и усыпанная иголками. И от того казалась рыжей, почти что красной.

– Эй, а ну-ка взгляните! – крикнул Славик и пробежал ещё вперёд, к зарослям кустарника. Прошёл сквозь него, а вернее, провалился, как медведь. – Ну! Подойдите же! Посмотрите, как красиво! Не зря же я вас сюда притащил!

Катя, Лена и Макс послушно приблизились. И уже через несколько шагов увидели, что холм, на который Славик их привёл, заканчивается небольшим обрывом. Расстояние до земли – не больше пяти или шести шагов, а склон не такой уж крутой, однако деревья снизу были низкими и редкими, из-за чего вид открывался на всю долину.

Метров через двести деревья исчезали совсем, сменяясь кустарниками. А дальше – почти исчезали и они, а земля становилась зелёной с жёлтым и казалась отсюда ровной, словно водная гладь. Только ещё через несколько сотен метров начинался подъём на новый холм, на котором вновь появлялись тонкие и высокие очертания сосен.

– Ого! – выдохнул Макс. На его лице Катя видела искренний, нескрываемый восторг. Было даже странно, что Макс дольше всех отказывался от поездки. Он смотрел вперёд так мечтательно и заворожённо, что даже не обратил внимание на комара, вонзившего хоботок ему в щёку. – Как будто бы и нога человека не ступала…

– И не ступит, пока я рядом, – усмехнулся Славик. А затем подошёл к Кате и обнял её за талию. Через плотную куртку и свитер она едва почувствовала это прикосновение, и всё же вздрогнула, испугавшись на секунду, что он собрался столкнуть её вниз. – Видишь таких карликов – стороной обходи. Там топь дальше. Сейчас сентябрь – мох ещё крепкий. Но всё равно на болота лучше не соваться.

– Зато красиво, – даже не повернувшись к Славику, заметил Макс.

Катя промолчала. Пожалуй, даже густой частокол сосен казался ей привлекательнее, чем эта болезненно-жёлтая, отпугивающая своей пустотой низина, куда из-за окруживших её холмов почти не попадают солнечные лучи.

– Я же говорил! – Славик, довольно ухмыльнувшись, ткнул кулаком свободной руки Макса. – Нашёл! Правда, мы с отцом сюда часа за два добирались, а сегодня целых шесть шли. Но ничего. Завтра ускоримся, и я вам ещё одно красивое место покажу. Холм, с которого Каму видно. Вы и представить себе не можете, какой там закат. Только надо будет выйти пораньше.

Он снова мечтательно улыбнулся, словно уже видел тот закат, о котором рассказывал, и поцеловал Катю в щёку. Она тоже улыбнулась в ответ. Хотя и сама не знала, зачем.

– Ну что? – Славик отвернулся от низины. Солнце теперь было за его спиной, отчего сам он, хоть и стоял рядом, казался чёрным и мутным силуэтом на фоне леса. – Все готовы к первой ночёвке?

2

К тому моменту, как они установили палатки и разожгли костёр, начало темнеть.

Ночь, как поняла теперь Катя, в лесу наступала совсем не так, как в городе. Не было фонарей, свет не лился из соседних окон. Тьма опускалась медленно, но в тоже время неотвратимо. Сверху: сперва потушив солнце и окрасив небо в тёмно-синий. Потом делая его фиолетовым, с тусклыми алыми росчерками. Накрывая лес одеялом. Забирая всё новые и новые его участки. Уменьшая мир вокруг до радиуса десятка шагов вокруг костра.

Окутывая лес тишиной. Не той, городской тишиной, которую мы слышим каждые несколько секунд в пустом доме между рыком проезжающих на улице машин, лаем собак и пением подвыпившей молодёжи. Не тишиной, сотканной из шёпота колонок, принимающих сигнал радио, гула электрических ламп и системного блока, отправленного в спящий режим. То была настоящая тишина – густая, первобытная. Когда лишь порывы ветра заглушают пульс, стучащий в ушах. И когда понимаешь, что, стоит всем замолчать хоть на мгновение, и вокруг не останется ни звука, кроме едва слышного треска костра.

Но они не молчали. С того самого момента, как Катя и Лена начали насаживать замаринованный свиной шашлык на шампуры, а Славик и Макс разжигали второй костёр в мангале, разговоры окружали их, не подпуская тьму, как москитная сетка не пускает насекомых.

Славик рассказывал всем о том, как охотился здесь с отцом, хотя и признавал, что ему самому отец лишь дал сделать несколько безуспешных выстрелов по птицам. Говорил, как любил те времена, как радовался возможности провести с отцом выходные, практически не разговаривая, но в тоже время отчётливо ощущая, что он рядом.

Он не стал упоминать – и Катя была ему за это благодарна – о том, как отцу несколько лет назад пришлось переехать в Москву. Как он был плох последние месяцы. Как он умер, и как Славик нашёл его, вернувшись с работы, накануне их с Катей первой встречи. Всё это, что уже писал ей когда-то в телеграмм, будучи, как она поняла, в стельку пьяным, сейчас Славик свёл к одной единственной фразе: «Что-то кончается, что-то начинается». И даже улыбнулся, посмотрев Кате в глаза.

Лена, когда они уже сидели все вместе, уплетая мясо за обе щеки, а ветер трепал две установленные за их спинами палатки, без умолку трещала про свою работу. Рассказывала про начальника, который во вторник довёл её до слёз. Про отчёты, продажи и про то, что скоро обязательно наступит понедельник. Конечно, куда ж он денется. Однако, даже это было лучше, чем молчать.

Макс, слушая её, быстро захмелел, в промежутке между первым и вторым тостом выпив ещё трижды. А после мечтательно пересказывал свою экспедицию в космос в какой-то игре. Он жаловался – искренне, чуть не плача, – на то, как не повезло им всем родиться в это бессмысленное, скучное время. Время, когда все открытия на Земле уже сделаны, каждый клочок суши изучен и просматривается со спутников, но в тоже время технологии ещё не дошли до того, чтобы он смог пуститься в путешествие к звёздам.

Все смеялись. Смеялись без всякой злобы, несмотря на то, что понимали, конечно, что он, уже несколько лет неспособный найти работу и сидевший у Лены на шее, вряд ли вошёл бы в первую сотню колонистов. И вряд ли покинул бы Землю, даже если бы это было также просто, как сесть на метро.

Катя тоже не молчала – наоборот, она старалась заполнить словами каждую паузу. Она говорила о недавно прочитанных книгах. О прошлогоднем путешествии в Польшу, после которого у неё появились там две подруги по переписке. О том, как она зачем-то начала учить финский и датский и собиралась переехать в одну из этих стран, но сейчас вряд ли вспомнила бы даже алфавит и цифры.

Рассказала, не в первый раз, конечно, и об их первой встрече со Славиком. О том, как её взгляд зацепился за него в той кафешке. О том, как ей понравились его глаза, а ещё руки в рубашке, подвёрнутой до локтя. О том, как он подошёл к ней, неловко и смущённо предложил ей выпить. О том, как она заказала себе ром с колой, а он – молочный коктейль, и ей было чертовски стыдно (хотя ром она всё же выпила). О том, как они едва слышали друг друга, потому что компания детей праздновала день рождения за соседним столом. И о том, как сбежали, а после начался дождь – уже августовский, унылый, – и они гуляли под ним до тех пор, пока зубы у Кати не начали громко стучать.

И когда она выпила уже четыре или пять шотов – щедро налитых Максом до половины пластиковых стаканчиков с коньяком, – когда отвлеклась и даже вспомнила, как смеяться. Когда ей уже показалось, что тревога растворилась в выпивке, вкусном и сочном мясе и дружеских разговорах…

Именно в этот момент где-то в лесу раздался крик.

– Ау! – прокричал кто-то. А затем повторил ещё раз: – Ау!

Голос походил на женский, но точно сказать было трудно. Звонкий и сильный, отдающий каким-то отчаянием, он разлетелся по воздуху, петляя между деревьями и растворяясь в кронах. Было невозможно определить, откуда он донёсся, тем более рассчитать расстояние. Но Кате показалось, что второе «ау» было куда ближе первого.

– Это что ещё за хрень? – услышала Катя свой дрожащий голос. Сердце готово было вырваться наружу. Ладони вспотели. А желудок, наполненный мясом, вдруг подскочил к горлу.

– Лисы! – усмехнулся Макс и отпил из пластикового стакана. Он напустил на себя уверенность, граничащую с надменностью, однако всё же и сам косился в сторону леса. – Помните то видео? Так вот, это именно то, что «говорит лиса».

– Да ну, – недоверчиво посмотрела на него Лена. – Лисы ведь лают.

– Вот и я так думал, – улыбнулся он и подмигнул ей. – У них крики почти человеческие. Сношаются сейчас небось.

– Это не лисы, – тихо и жутко произнёс Славик и немного склонился к костру. – Это – люди. Сами же слышите – голос человека, зовущего на помощь. Говорят, где-то в этих горах была детская школа. Или детской дом какой-то.

– Лагерь, – подсказал Макс, похоже, сразу догадавшись, что Славик их разыгрывает.

– О, лагерь, – закивал Славик, на мгновение выходя из роли. – Да, в лесу был детский лагерь. А потом он исчез вместе со всеми детьми. И теперь, бродя по лесу, дети зовут к себе заблудившихся путников. Если подойти к ним, они отведут тебя в этот лагерь. В лагерь, где не замечаешь течения времени, и десятки лет проносятся за секунды.

– И что, останешься с ними в игрушки играть? – хмыкнула Лена, но, похоже, тоже расслабилась. – Глупость какая-то.

– Точно, – закивал Макс. – Какая-то дурацкая вариация «Бесконечного лета». Если ты хотел нас напугать, тебе стоило бы придумать историю получше. Например, что в лесу есть избушка. А в ней – старуха, которая поедает тела, но головы оставляет, чтобы те развлекали её историями. И иногда старушка уезжает в отпуск – на море там, например. И пока её нет, головы эти зовут на помощь.

– Я видел их, – сказал вдруг Славик, и прозвучало это серьёзно и мрачно, так что у Кати мороз пробежал по коже. По крайней мере, она надеялась, что это мурашки, а не насекомое, забравшееся под куртку. – Я видел тех детей.

– Да ну, – отмахнулся Макс. – Просто отпусти уже это, Слав. Не каждому дано рассказывать страшилки. Для этого нужен талант, а главное, нужны насмотренность и начитанность. Я читал одну статью, где говорилось, что за творчество отвечает раздел мозга, который…

– Без шуток, видел, – прервал его Славик. – Мне тогда лет десять было. Не детский лагерь, конечно – его я выдумал.

– Я его выдумал, – поправил Макс, подняв указательный палец.

– Я видел в лесу ребёнка. Он был один и стоял возле дерева. Метрах, наверное, в трёхстах от меня.

– Ага-ага, – кивнул Макс. – Ребёнок – это, хоть и клише, но вариант беспроигрышный.

– Да не вру я, – зло рявкнул на него Славик, и Макс примирительно поднял руки. – Честно, видел. Ещё подумал тогда, как же мальчишка так далеко от дороги забрался. Это впереди было, ближе к реке – идти оттуда часов пять, и то если путь знаешь. Ну и вот, стоит там. Один, без родителей. Я подойти думал, спросить – может, потерялся. Но… Не знаю…

Славик надолго замолчал, глядя в сторону леса. Очертание его лица подрагивало, освещённое всполохами костра, а в глазах маленькой оранжевой точкой танцевало пламя. Катя видела, как там, куда он смотрит, мелькали едва различимые тени. Словно за стволами деревьев прятались призраки, не способные выйти на свет и ожидавшие, пока костёр погаснет.

– В общем, я сбегал за отцом, – сказал наконец Славик, так и не оторвав взгляд от леса. – Привёл его, но мальчика уже не было. Мы потом его битый час искали – ничего, как сквозь землю провалился.

– А сам-то почему к нему не подошёл? – поинтересовалась Лена.

– Он… Не знаю, как объяснить. Он стоял впереди, бледный, худой, прямой как палка. И улыбался, понимаете? Широко так, во все тридцать два. За всё время, что я на него смотрел, он даже в лице не изменился. И рукой махал – одинаково, настойчиво, как маятник у гипнотизёра. В общем – жуткий он был до чёртиков. Как будто не ребёнок, а кукла какая-то.

– Так может и правда кукла? – усмехнулся Макс. – Например, отец тебя разыграть решил, чтобы ты без него по лесу не шастал.

– Уж не знаю, какие у тебя были отношения с родителями, но мы с отцом…

Катя резко поднялась на ноги. Сердце билось в груди запертой в клетку птицей. От приятного опьянения осталась лишь тошнота. Голоса друзей злили – казались слишком громкими. Она вновь почувствовала, как лес окружает их, как сближаются стены сосен, как наступает тьма. Вновь почувствовала, что тонет в своём страхе, захлёбывается им. Почувствовала себя напуганной, несчастной. Уставшей от этого до чёртиков. А ещё она не могла отделаться от ощущения, что из-за веток за ней кто-то пристально следит.

– Ну вас нафиг со своими страшилками, – смогла она выдавить из себя.

Славик потянулся к ней, но она вывернулась и быстро пошла к палатке. Тьма будто сгущалась вокруг, и Катя еле сдержалась, чтобы не побежать. Не сделала этого, боясь, что так станет только хуже.

Пулей влетев в палатку, она мгновенно почувствовала себя набитой дурой. Или ребёнком, старающимся привлечь внимание. И ей мгновенно стало очень стыдно, но… Она просто не могла больше оставаться на улице, в темноте, окружённая тенями. Не могла больше вслушиваться в бесконечный стрекот. Или в шорохи, когда кузнечики и сверчки решали на время замолчать.

Она представляла себе ребёнка, о котором сказал Славик. Представляла, каково это – заблудиться в этом бескрайнем лесу, остаться одному в темноте. От одной мысли об этом, страх пробирал её до костей и льдом разбегался по венам. Однако, хуже этого, хуже, чем вообразить себя заблудившимся ребёнком, было то, что и заставило её сбежать. На миг, всего на одно крошечное мгновение, она отчётливо представила, каково будет в этой чаще кого-то встретить.

Прошло всего несколько секунд прежде, чем Славик вбежал в палатку вслед за ней. Лицо его было раскрасневшимся от жара костра и выпивки. Он старался скрыть улыбку, но всё равно, казалось, радовался, что его выдумка возымела на кого-то такой эффект.

– Кать…

Катя, едва не зарычав, отвернулась от Славика, но он взял её за плечо и развернул обратно к себе.

– Ну Кать… Чего ты? Это же дурацкие истории. Нет здесь ничего такого – просто лес.

Она почувствовала, что слёзы потекли по щекам. Это было так глупо! Так обидно! Но от его слов ей стало только хуже. Лес! Вот именно, этот чёртов, проклятый лес! Бесконечный, где заблудиться – раз плюнуть. Лес, в котором, возможно, и нет никаких призраков, зато есть волки, лисы и медведи.

Она зажмурилась, стараясь остановить слёзы, прийти в себя. Но перед глазами вдруг появился образ потерявшегося в лесу мальчика. В её воображении он был фарфоровой куклой – одной из тех, которые в фильмах ужасов коллекционируют сумасшедшие старухи. С головой на шарнире, неподвижным, мертвенно-белым лицом. С нарисованными краской неживыми глазами, красными пятнышками на щеках, колючими ресницами. Он был одет в бриджи до колен, маленькие ботиночки и зелёную куртку поверх рубашки. И, улыбаясь, махал Кате рукой.