Франция

Французский легион. Форт де Ножен, округ Парижа. Мишка Трофимов. Площадь Пигаль.

Безумству храбрых поем мы славу! А я в числе трёхсот спартанцев, которые увековечены в истории на века!

Проводив меня в комнату ожидания рядом с постом дежурного, капрал забрал мой паспорт и исчез, как призрак. Порывшись в рюкзаке, я извлек два коньячных пузыря по пятьдесят граммов, как сокровища из забытого тайника. Мой новый товарищ, месье Маевский, тот, кто уготовил мне путь в легион, заранее сказал, что все излишества будут конфискованы. Не решившись оставить этот ценный груз, я одним залпом осушил оба пузыря. Вскоре в груди стало тепло, и ожидание окутало меня приятным ощущением – кайф! Однако обстановка внушала угрюмые размышления. Во-первых, я был в неведении о загадочной организации. Во-вторых, туманил горизонт будущего. В-третьих, я вступал в эту авантюру с чистого листа, поддаваясь обаянию неожиданностей. Чем сложнее, тем интереснее – это была моя аксиома. Я решил подстраиваться под обстоятельства, остальное приложится. Спустя час вернулся славянский брат. Ничего не сказав, он положил мой паспорт в карман и пальцем указал на соседнюю, напоминающую раздевалку, комнату. Жестом указал, где оставить рюкзак, и приказал раздеться. В костюме Адама, стыдливо обнажив достоинства, я неуверенно вступил в душевую. Напор воды был упругий, как член у жениха перед свадьбой, вода горячая, мыло пахучее. Я от души поплескался! С наслаждением смыл многодневную, международную пыль и вернулся в раздевалку.

На скамейке аккуратно лежала стопка новой одежды и туалетных принадлежностей, все с гордым штампом «Made in France». Нежное нижнее белье мягко обнимало тело, а носки, словно облака, ласкали стопы. Футболка с надписью "NAVY-ARMY" уютно села на мой мощный, накачанный торс, и от неожиданного, почти вражеского комфорта, тело приятно вздохнуло. Белые кроссовки и светло-синий шерстяной спортивный костюм завершали образ новобранца. В голове мелькнула мысль: «Какое же звание мне присвоят?»

На грани невыносимого ожидания я обратился к польскому брату с просьбой хоть немного приоткрыть завесу над тем, что меня ждет. Светловолосый и загорелый, он посмотрел на меня с пониманием, не пытаясь примерить на себя роль начальника, и спокойно ответил:

– Главное, не задирай нос и не спорь с сержантами, остальное будет нормально. Судя по твоему телосложению, пройдёшь психологические курсы и тесты по физике. Тебе дадут французское имя, даже день рождения поменяют. Главное, чтобы ты не числился в базе Интерпола. На собеседовании будь честен – они о тебе ничего не знают, но психолог будет следить за реакциями. Если соврёшь, то дело худо…

Я кивал головой, впитывая нужную информацию, в то время как поляк продолжал:

– Через пять лет ты получишь паспорт и сможешь вернуться на Родину, жениться, встретиться с близкими и родными. Лучше, конечно, продлить контракт; отслужив пятнадцать-двадцать лет, ты обретешь все привилегии, достойную пенсию и счёт в банке. Рекомендую обязательно учиться и завершить сержантскую школу. Сержанты в легионе – это боги, наделённые значительными полномочиями, властью и хорошими зарплатами. Главное, брат, без лишних понтов. Никому ничего не доказывай – всё остальное лишь статистика. Самый большой стресс в учебке – на психику, здесь ломаются многие, и лишь немногие проходят дальше. Дружить можно со всеми, но сближаться я бы не советовал, ведь большинство здесь – стукачи. Хорошие ребята из восточной Германии, твои земляки из Союза, с ними можно выпить пива и обсудить девушек, но не более.

Рассказчик протянул мне руку, крепко пожал её, и я ощутил, что могу ему верить – эта искренность стоила очень дорого. Он вручил мне голубую бирку с номером сто девяносто семь и полевую сумку легионера – Sеаback, в которую я сложил свои вещи. Затем мы направились в столовую, где меня, как новичка, традиционно накормят. В этот миг я был единственным рекрутом, и дежурный капрал, Павел, уделил мне много внимания. Павел слегка прихрамывал и был загорелым. Он объяснил, что недавно вернулся из Африки, был ранен и теперь на реабилитации, пока встречал новобранцев. Я узнал, что рекруты участвуют в боевых действиях по всему миру. Павел добавил, что войны легиона отличаются от тех, что велись русскими в Афганистане.

Следуя за Павлом по плацу, я почувствовал себя словно в эпоху Людовика XIV. Под ногами сверкали каменные плиты, ведущие к полуподвальному помещению в глубинах гарнизона. Несмотря на поздний час, воздушные потоки были насыщены восхитительными ароматами пищи, источаемыми из кухни, которые неистово отзывались в моем голодном, урчащем желудке. Чем же кормят французский легион?

Спустившись по каменным ступеням, мы оказались на кухне, где витали неземные запахи врага. Столовая делилась на три зала, каждый из которых отличался размерами. Конусообразные арки разделяли места трапезы , а сферические потолки над головами были освещены факелами – будто сами времена Александра Дюма витали здесь постоянно. В этой обстановке чуждые мне чувства заполняли сердце тоской. Я ощущал, что, несмотря на всю эту средневековую роскошь и вражеское изобилие, всё временно. Внутри ещё не созрел к задержке в легионе; как солдат первого года службы, терзался мыслью о скором возвращении домой – к своей мечте о Испанском легионе в солнечных Пиренеях или к родной сиське на подушке.

Нам принесли подносы с едой, и мы обменялись взглядами с Павлом, как старые друзья, встретившиеся после долгой разлуки. Мои чувства бурлили, его же реакция отражалась лишь в уголках глаз. Капрал улыбался.

На подносах, словно драгоценные сокровища, стояли глиняные глубокие тарелки с охотничьей похлёбкой, в которой плавали ароматные кусочки баранины. Каждому подали по две куропатки, запечённые в ананасовом соусе, и салат «Оливье», вкус которого превышал все мои прежние впечатления. В Союзе я пробовал его миллионы раз, но никогда он не был столь великолепным! Французские булочки ржаного и белого хлеба, только что вытащенные из печи, таяли во рту. На столе мирно расположились брикеты песочного и овсяного печенья с ореховым шоколадом в изящной коробке, которую можно было приобрести в сувенирной лавке.

Соусы, горчица и приправы, аккуратно выстроенные в пирамидки, ожидали своего часа. В конце зала возвышались дубовые бочки, встроенные в древнюю каменную стену, с наклейками-указателями: апельсиновый сок, фанта, кока-кола, холодный чай. Пей на здоровье!

Сказать, что я был потрясён, значит не сказать ничего; я никогда не видел такого изобилия! В тот момент, когда мысль о побеге начала таять, мне захотелось узнать эту организацию глубже. Я спросил Павла, для кого эта роскошь. Он с улыбкой ответил: всё для вас, холопы! Солдат – величайшая ценность французской республики.

Мой гастрономический праздник растянулся почти на час, я с удовольствием поглощал французские деликатесы, блаженствуя. Павел, сидя напротив, со спокойствием и улыбкой наблюдал за мной, его радость была ощутима – я восхищался кулинарным искусством легионеров. Вскоре к нам подошел огромный радушный повар, весом в полтора центнера, в белом халате и поварском колпаке, с наклоном, придающим ему комичности.

– Руссе? – спросил он меня, с любопытством в голосе.

– Не, не! – запротестовал я, энергично мотая головой.

– Откуда тогда? – не унимался он.

– Я из Харбина.

– А где это?

– На Дальнем Востоке, в Китае, – ответил я, стараясь отвлечь его внимание.

– Ну, тогда всё равно русский! – засмеялся добряк, дружески похлопав меня по плечу. Его удовольствие от того, что я насладился его кулинарным творением, было заметно, и я не стал объяснять ему, где находится Харбин.

Павел, перекусив, закурил тонкую сигарету «Глойстер», завершив легионерскую трапезу. Я забросил мешок за плечо, и мы продолжили наш путь через плац, спортивный городок, к трехэтажному зданию с черепичной крышей.

Казарма рекрутов, укрывшаяся на задворках Парижского форта Де Ножен, встречала нас своей непримечательной обстановкой. Поднявшись по лестнице на верхний этаж, Павел кивнул в сторону одной из дверей и коротко произнес:

– Подожди здесь, тебя позовут.

Внутри помещения, напоминающего классную комнату, нервно сидели около десяти таких же, как и я, молодых мужчин в голубых костюмах. Они тем временем смотрели телевизор, играли в шахматы и писали письма на Родину. Обычная Ленинская комната, неотъемлемая часть любого советского подразделения.

В углу зала стояли автоматы с напитками и закусками, кофемашина, устройство для производства горячего шоколада и автомат с сигаретами. Окна раскрыты настежь. Неуверенно взглянув за стеклянные рамки, я был покорен великолепием вечернего Paris. На горизонте, изящно возвышаясь, пламенила своей яркостью Эйфелева башня. Радость бытия, как нежный ветер, коснулась меня, и страхи, словно утренний туман, начали улетучиваться. Я вновь испытал потрясение от изумительной красоты, о которой слагались стихи и повести. Все это великолепие принадлежало мне, простому русскому солдату.

Но на этом мои потрясения не закончились. Мне захотелось в туалет, и я обратился к одному из рекрутов. Он указал направление, и, идя по полутемному коридору, я столкнулся нос к носу с крепышом в том же голубом костюме. Не веря своим глазам, узнал Мишку Трофимова!

– Ну вот, мир действительно так тесен, что друга, как ни странно, можно встретить лишь в иностранных легионах! – воскликнули мы в унисон, обнявшись, захлестнутые радостью и восторгом. Это было счастье, кружившее голову, словно ядерный взрыв Хиросимы и Нагасаки одновременно! Мужское счастье выглядит именно так – по нашим щекам стремительно катились слёзы радости и восторга… Вдыхая сладковатый вечерний аромат и наблюдая за загнивающим Западом сквозь окно, мы уселись за шахматную доску и начали засыпать друг друга множеством вопросов. Мишка оказался не один, а с нашим общим знакомым Димкой. В легион они попали вовсе не так, как я, а гораздо проще: просто взяли тур и, будучи группой туристов, полетели во Францию. На месте, не дождавшись обратного рейса, они сбежали в рекруты.

Димка скучал по родине и своей Ксении, звоня домой каждую ночь и изнуряя любимую тревожными вопросами о возможной измене. Мы посмеялись над его страстной влюблённостью, но потом, когда мы окунулись в быт французского легионера мне пришлось сделать ему замечание: ведь его звонки могли выдать и меня с Мишкой, а раскрывать своё местоположение было крайне опасно для наших семей…

У новобранцев начался рутинный отбор на пригодность по здоровью. Мы с утра до вечера бродили по госпиталям и медицинским центрам, словно искатели загадок, предаваясь диагностическим процедурам: снимки, флюорография, МРТ, анализы. Особое внимание «лягушатники» уделяли шрамам, переломам и даже походке. Их внимательный взгляд изучал каждую деталь, расспрашивая обо всём. Мы с Мишкой быстро уяснили: лишь обман поможет избежать отсева за малейшие царапины. Не удивительно, что с каждым этапом ряды новобранцев редели…

Каждый раз, проходя мимо курильщиков на кухне, мы с надеждой заглядывали в зал, где ужинали легионеры, в поисках знакомых черт среди вновь прибывших. Русских среди них не было.

После ужина с бокалом красного вина легионеры делились жизненными историями и строили мечты о будущем. В комнате отдыха раздавались гортанные приветствия на множествах языков, а легкие дымки галльских сигарет смешивались с ароматом кофе. Уютно устраивавшись на широком подоконнике, где распахнутое настежь окно впускало вечерний свет, а я с сигарой в одной руке и стаканом кофе из автомата в другой наблюдал за жизнью вокруг. За крепостной стеной, в сотне метров от моего спального кубрика, армейская команда «Red Star» блистала на стадионе, полном зрителей, в яркой форме. Мощные прожекторы освещали матч чемпионата Франции во втором дивизионе, и я, словно герой голливудского блокбастера «Коммандо», наслаждался моментом. Лепота, справедливо затмевающая любое напряжение боевика. Мог ли я всего несколько дней назад мечтать о такой сказке? Судьба преподносила мне невероятные подарки! Не скажу, что меня сносило с ног от изобилия и прогресса, но кое-какие мысли предательски будоражили душу. Я поделился этими переживаниями с новым напарником. Трофимов, с его неизменным pragmatism, подытожил:

– Я мечтаю лишь о том, чтобы моя малая училась в Сорбонне, а Людка стала настоящей француженкой! Все их сыры и вина – мне до лампочки!

И это действительно так, ведь меня всегда убеждали в том, что наилучшие доводы иногда бывают калибра девять миллиметров. Шутка!

Через две недели наши медицинские испытания подошли к концу, и нас перевели в новый учебный центр. Мы оказались в первом учебном полку Легиона, расположенном в живописном местечке Обань, неподалеку от Марселя, где тесты продолжали свое чередование.

– Мне кажется, нас отбирают не в легион, а в космонавты! – усмехнулся Мишаня, нервно теребя свою новую легионерку.

– Не бойся, Троха, прорвемся! Чего ты так волнуешься? – приободрил я друга. Возможно, Мишка все еще переживал разлуку с Димусиком, который, не выдержав испытаний, покинул нас, даже не попрощавшись. Да, среди чужих, казалось, что одиночество тяготит, но настроение заметно улучшилось, когда нам объявили об увольнительной в Париж.

Командование выделило для новобранцев армейский автобус, напоминающий чемодан, и отправило нас на экскурсию по городу. В конце дня, в уютном сквере у триумфальной арки (где мы оставили свои автографы), автобус с легионерами уверенно припарковался у входа в парк, предоставив нам два часа свободы.

Солнце нежно касалось наших бритых затылков, а осеннее тепло растекалось по ярким, шумным улицам Парижа. С Мишкой мы отметились во всех значимых местах: от Эйфелевой башни до Булонского леса, от Версаля до мимолетной встречи с Аленом Делоном, который, сидя на балконе с очаровательной подругой, величаво потягивал чай из инкрустированных белоснежных чашечек. Мы помахали им, и его молодая мадемуазель послала нам воздушный поцелуй. От этого счастливого момента наши лица озарились улыбками, и мы будто поднялись над парижскими мостовыми, гордясь своим знакомством с легендой.

В городе ликовал фестиваль урожая, и мы беззаботно бродили по центральным улицам, пробуя кофе, дегустируя пиво и вино. Пьяный, я изо всех сил пытался позвонить Наташке, чтобы сообщить ей, что жив и здоров, но Мишка, отвлекая меня заманчивым предложением о приключении с француженками, уже ловил такси и командовал нашему гарсону:

– Пляс Пигаль!

Теперь я считаю преступлением, если человек, побывавший в Париже, не посетит самое знаковое место блуда и разврата на планете – площадь Пигаль. Здесь, помимо знаменитого кабаре Мулен Руж, квартал Пигаль предлагает любой каприз, будь то развлечение или крайняя степень удовольствия, фантазий и экспериментов. Я горько сожалел о том, что Наташка не рядом – вместе мы бы полностью отдались земным грехам, которых Париж может предложить в неограниченном количестве.

Получать удовольствие в одиночку, без любимой женщины, мне не в кайф. Услышав адрес «Пигаль», наш гарсон, улыбаясь во все тридцать два жёлтых, прокуренных арабских зуба и причмокивая языком, радостно воскликнул: «Пигаль, Пигаль!» – вскинув большой палец вверх.

Забегая вперёд, отмечу: встреча с чем-то известным иногда приносит разочарование. Площадь не выглядела столь величественно, как на картинках; это было обычное архитектурное строение на узких улицах, пропитанных историей. Мельница на крыше Мулен Руж казалась игрушечной, но сама атмосфера – с разнообразием посетителей – мгновенно поднимала настроение. В сравнении с Дерибасовской в Одессе, Пигаль – удивительное явление!

Разинув рот от удивления, словно варежку, я с недоумением наблюдал, что происходит вокруг – как будто попал на другую планету. «Вот как будет выглядеть наше будущее», – подумал я.

Мимо нас с курьерской скоростью мчались зазывалы, барыги и щипачи. С достоинством и честью медленно вышагивали красавцы и красотки любого возраста и на любой вкус. Прошла абсолютно голая девица, на ней лишь босоножки на шпильке и широкий галстук. Следом за ней на полусогнутых штифтах в такой же «одежде» промелькнул хиленький паренёк, очевидно, её спутник.

Ярко-оранжевые, зелёные и лиловые волосы у каждого второго обитателя Пигаль казались уже привычным явлением. Первым потрясением стали секс-шопы, где в витринах светились фаллосы, словно в музейной галерее. Были и музеи эротики, но больше всего удивляли прозрачные бордели, где за стеклом разворачивались сцены, напоминающие индийскую Камасутру. Разврат царил повсюду, французы без стеснения предавались наслаждению на улицах и в переулках. Всё светилось и вертелось, создавая незабываемый колорит, в котором каждый посетитель терял стыд.