Вопросы права и экономики

Я особенно благодарен своему редактору Джо Джексону. Я долгое время размышлял об этом проекте и сначала попытался договориться об издании книги с крупным издательством учебников. Хотя к книге и был проявлен интерес, но издатели хотели, чтобы я предоставил большое количество дополнительных электронных материалов. Я же просто хотел написать книгу, а не создать видеоигру. Джо принял этот проект таким, каким он был на самом деле – книгой для студентов, которую действительно нужно было читать. Хотя было немного страшно писать книгу по «праву и экономике» для издательства Чикагского университета, но поддержка и энтузиазм Джо – с того момента, когда я отправил свое предложение, и до того дня, когда я выслал окончательный вариант рукописи, – превратили все это для меня в крайне приятный писательский опыт.

Это мой третий проект вместе с издательством Чикагского университета, и я всегда получаю огромную поддержку всех сотрудников. Я хотел бы поблагодарить за этот проект Лесли Керос, проделавшую исключительную работу по техническому редактированию моей рукописи, и Мелинду Кеннеди, которая действительно прислушалась к некоторым из моих маркетинговых идей. И я хочу также поблагодарить за работу над этим проектом всех тех, с кем я не говорил лично или с кем лично не знаком.

Многие из моих лучших студентов оказывали мне помощь в проведении исследований в течение последних нескольких лет. Я хотел бы отдельно поблагодарить Кэтрин Копас, Криса Денарта, Томаса Ирвина, Дастина Кэлли, Мэтью ле Бара, Фен Яо Ли и Коннора Шварца.

Лишь несколько друзей видели черновую версию рукописи и предложили некоторые конструктивные комментарии. Я благодарю Гвилл Аллен, Гленна Датчера и Томаса Рухти. Я хочу также поблагодарить Стива Шавеля, который не пожалел своего времени и ответил на несколько электронных писем, которые я ему отправил.

И, как всегда, я хотел бы поблагодарить за поддержку свою семью, особенно Томаса – за то, что пока он играл со своим планшетом, я мог работать дома, и Дженн, за ее непоколебимую поддержку и любовь.

Введение

Применение экономической логики к праву

Один из способов познакомить с экономическим подходом к праву (и социальным вопросам в целом) – это представить экономический анализ в виде трех основных этапов (Winter 2013):

1. Определение теоретических компромиссов, присутствующих в рассматриваемой проблеме.

2. Если это возможно, эмпирическое измерение компромиссов, выявленных на первом этапе.

3. Обсуждение социальной политики, основанное на этапах 1 и 2.

Несколько кратких примеров некоторых из проблем, представленных в этой книге, помогут пояснить ключевые аспекты этих этапов.

Для любой социальной проблемы, которую вы можете себе представить, обязательно будут существовать компромиссы, или издержки и выгоды, которые нужно будет учесть. Иногда основные компромиссы достаточно очевидны. Увеличение численности местного подразделения полиции приносит выгоду в виде снижения уровня преступности, но оно связано и с издержками, вызванными наймом большего числа сотрудников полиции (см. гл. 10). Основная выгода от авторского права в том, что оно может содействовать созданию интеллектуальной собственности, защищая финансовые выгоды автора от потерь вследствие пиратских копий. С другой стороны, наиболее серьезные издержки авторского права заключаются в том, что оно наделяет создателя некоторой монопольной властью, что может привести к повышению цен, которое, возможно, удержит некоторых потребителей от покупки товара (гл. 4).

Другие компромиссы распознать сложнее, особенно непрофессионалу. Закон о трех преступлениях, который очень строго наказывает уголовных преступников, совершивших третье преступление, даже за мелкие преступления, может привести к росту числа убийств (гл. 11). Закон о врачебной ошибке, возможно, заставит врачей повысить уровень медицинского обслуживания, который они предоставляют своим пациентам, даже когда это дополнительное обслуживание не улучшает состояния здоровья и не рекомендовано самими медицинскими работниками (гл. 9).

Именно на первом этапе начинается экономический анализ. Даже те исследователи, которые в своих исследованиях уделяют основное внимание двум другим этапам, должны всегда в некоторой степени учитывать компромиссы, лежащие в основе эмпирической работы или политического анализа, которые относятся к изучаемой проблеме. Экономистов учат распознавать те компромиссы, которые немногие другие специалисты могут учесть. Но как сопоставить эти компромиссы, и какие из них наиболее важны для той или иной рассматриваемой проблемы, – все это в конечном счете требует какой-то эмпирической проверки и количественного анализа. Это подводит нас к следующему этапу.

Некоторые из наиболее горячих споров в области экономического анализа права (и в экономике в целом) связаны с разногласиями в отношении объяснения эмпирических данных. Нередко можно найти большой объем данных, которые подтверждают какую-то гипотезу, и при этом обнаружить множество других данных, которые эту гипотезу опровергают. Если вы попытаетесь определить, наносит ли обмен компьютерными файлами серьезный ущерб музыкальной индустрии, то данные будут неоднозначными (гл. 4). Если вы попытаетесь определить, является ли расовое профилирование эффективным полицейским методом снижения преступности или всего лишь проявлением расовой предвзятости сотрудников полиции, то данные будут неоднозначными (гл. 12). Если вы попытаетесь определить, сдерживает ли смертная казнь убийства – возможно, наиболее обсуждаемый вопрос в «праве и экономике», – то данные будут неоднозначными (гл. 10). В чем причина подобного заметного отсутствия согласия между этими эмпирическими исследованиями? Причин несколько.

Для эмпирического анализа необходимы данные, которые могут быть получены из нескольких источников, например, опросов, наблюдаемой рыночной информации и контролируемых экспериментов. К сожалению, данные часто трудно собирать, и в результате они часто измеряются неточно. Возможны также разные способы измерения одной и той же переменной, что приводит к вопросу о том, какой способ наиболее подходит для использования. Более того, реальный мир огромен, и его сложно измерять; то есть для каждой данной проблемы может существовать большое число переменных, значимых для анализа. В связи с этим большое число данных, которые были бы необходимы для точного измерения соотношения выгод и издержек, может быть просто недоступно. Наконец, и, возможно, это важнее всего, существует множество правильных подходов к эмпирическому анализу. Различные статистические методы и различные способы организации данных могут быть использованы для проверки одной и той же гипотезы. Это разнообразие эмпирических методологий неизбежно приводит к разнообразию результатов.

Необходимо также учесть сложности, которые встречаются в эмпирическом анализе. Одна из таких проблем касается учета искажающих факторов. Для того чтобы определить, склонны ли судьи выносить разные приговоры чернокожим и белым мужчинам или выносить разные приговоры мужчинам и женщинам, легко сравнить средние сроки тюремного заключения по расовым или гендерным категориям (гл. 13). Вы, скорее всего, обнаружите, что у чернокожих мужчин более длительные сроки тюремного заключения, чем у белых мужчин, а сроки тюремного заключения у мужчин длиннее, чем у женщин. Но есть два очевидных искажающих фактора (среди нескольких прочих), которые также влияют на длительность тюремного заключения и должны быть приняты в расчет: серьезность преступления правонарушителя и его криминальное прошлое. Если группа, которая получает более длительные сроки тюремного заключения, в среднем также совершает более серьезные преступления и имеет более богатое криминальное прошлое, то возможно, именно эти факторы играют решающую роль в объяснении длительности сроков тюремного заключения. Важно отметить, что эти искажающие факторы не исключают возможности судейской предвзятости. Напротив, учет этих факторов позволяет исследователю быть более уверенным в том, что результат можно объяснить с помощью рассматриваемой переменной, например, предвзятости судей, а не этими другими факторами.

Другая проблема, которая часто встречается в эмпирическом анализе, – это обратная причинно-следственная связь. Одно простое предсказание в борьбе с преступностью утверждает, что если нанять больше сотрудников полиции, то уровень преступности упадет (гл. 10). Причинно-следственная связь, поэтому, такова, что большее число полицейских приводит к меньшему числу преступлений. С другой стороны, несложно также предсказать, что если повысится уровень преступности, могут быть наняты дополнительные сотрудники полиции. Теперь причинно-следственная связь такова: большее число преступлений приводит к большему числу полицейских. Без правильного учета подобной обратной причинно-следственной связи исследование, пытающееся определить, является ли наем сотрудников полиции разумным подходом к сдерживанию преступности, может обнаружить, что большее число полицейских ведет к росту преступности. Но этот результат может возникнуть из-за обратной причинно-следственной связи, а не из-за того, что было опровергнуто предсказание о том, что рост числа полицейских приведет к снижению преступности.

Подобные проблемы хорошо известны всем, кроме совсем уж неумелых исследователей, поэтому случаи, когда на них не обращают внимания в эмпирических исследованиях, редки. Реальная проблема заключается в том, что могут быть разногласия по поводу того, какие из искажающих факторов наиболее важны и должны быть учтены, а также как именно нужно исправлять проблему обратной причинно-следственной связи. Одновременно с другими проблемами, рассмотренными выше, существуют и искренние различия в том, как исследователи подходят к эмпирическому анализу, которые регулярно приводят к неоднозначным результатам по многим, если не по всем, социальным вопросам. Но может быть и еще хуже. Что если предвзятость исследователя недобросовестна?

Рассмотрим следующие гипотетические ситуации:

1. Американская ассоциация звукозаписывающей промышленности финансирует исследование, которое приходит к выводу, что обмен музыкальными файлами подрывает музыкальную индустрию.

2. Американская медицинская ассоциация финансирует исследование, которое в конце концов выясняет, что реформа деликтного права, уменьшающая бремя ответственности за врачебную ошибку, улучшает состояние здоровья пациентов.

3. Группа, выступающая в поддержку смертной казни, финансирует исследование, которое в конечном счете обнаруживает, что вынесение смертных приговоров уменьшает число убийств.

Насколько вы доверяете результатам этих исследований? Доверяли бы вы больше этим результатам, если бы они не финансировались этими группами?

Иногда ученых, занимающихся эмпирическими исследованиями, критикуют за то, что на них оказывает влияние их источник финансирования. Но даже без стороннего финансирования предвзятость исследователя все еще может влиять на эмпирическое исследование. Если исследователь, не получающий финансирования и поддерживающий смертную казнь, выясняет, что смертный приговор уменьшает число убийств, должен ли быть оставлен без внимания этот результат? Если тот же исследователь обнаруживает, что смертный приговор не снижает числа убийств, следует ли относиться к этому результату с большей серьезностью, чем в случае, когда он получен другим исследователем, про которого известно, что он занимает нейтральную позицию? Насколько важно оценивать предвзятость исследователя, каковы бы ни были ее причины, для определения чистоты эмпирических результатов?

Сложность в учете предвзятости исследователя не в том, что она может оказаться проблемой, но в том, что она всегда может быть проблемой. Можно ли быть до конца уверенным, что исследователь совершенно непредвзят? Конечно, целесообразным было бы требовать от исследователей, чтобы те раскрывали источники своего финансирования, если таковые имеются, но еще важнее, чтобы исследователи открыто сообщали о своих данных. Повысить доверие к результатам эмпирических исследований можно, если дать другим возможность проверить чистоту данных, воспроизвести результаты и протестировать надежность результатов с помощью различных статистических операций. Для этих целей важно, чтобы исследователи обменивались данными.

У исследователей всегда была возможность сделать свои данные доступными для других, но до недавнего времени их редко заставляли делать это. В настоящее время нет сложностей с передачей больших компьютерных файлов, и многие научные журналы теперь в качестве условия публикации требуют от исследователей, чтобы те передавали свои данные. Рассмотрим, к примеру, заявление редакторов журнала Journal of Law and Economics, ведущего журнала в этой области:

Политика Journal of Law and Economics состоит в том, чтобы публиковать статьи, только если использованные в анализе данные четко и точно подтверждены документами и доступны любому исследователю в целях повторения исследования. Авторы принятых статей, содержащих эмпирические исследования, моделирование или экспериментальные исследования, должны перед публикацией предоставить журналу данные, программы и другие детали расчетов, достаточные для того, чтобы было возможно повторить исследования. Они будут размещены на сайте журнала JLE. В случае, если данные, использованные в статье, являются чьей-либо собственностью или по каким-либо другим причинам вышеизложенные требования не могут быть выполнены, редакторов следует известить об этом в момент подачи статьи (сайт журнала JLE).

Хотя подобные меры и могут сделать менее острой проблему необъективности исследователей, но они не способны помочь в случае отсутствия согласия, которое является обычным следствием эмпирических исследований. Однако важно заметить, что разногласия по поводу этапа 2 практически не снижают ценности экономической логики. Есть обоснованные и бурные разногласия по поводу того, как измерять соотношения издержек и выгод, но это просто неизбежное следствие самого характера эмпирической работы. Любая научная дисциплина, которая пытается применять эмпирический анализ к политическим вопросам, будет вынуждена столкнуться с теми же проблемами.

Этапы 1 и 2 обычно являются неотъемлемыми частями этапа 3, политического этапа, но не наоборот. Экономический анализ, даже анализ правовых норм «реального мира», не обязательно должен включать явный политический элемент. Предположим, к примеру, что вы хотите выяснить, может ли смертная казнь сдерживать убийства. Вы понимаете, что необходимо учесть большое число издержек и выгод при анализе смертного приговора, но вы хотите сосредоточиться только на его выгодах в качестве сдерживающего фактора. Вы начинаете с этапа 1.

В этом случае этап 1 достаточно прост. Вы предполагаете, что смертная казнь является более серьезным наказанием, чем ближайшая альтернатива (пожизненное заключение, например), и затем вы предсказываете, что когда преступники столкнутся с возросшей ценой своего поведения, поскольку серьезность наказания повысится, они среагируют рационально и будут совершать меньше преступлений. Таким образом, ваше теоретическое предсказание заключается в том, что смертная казнь будет сдерживать убийства. Этап 2, эмпирическая проверка сдерживающего эффекта смертной казни, является куда более сложным процессом. Но после того, как вы соберете свои данные и выполните все необходимые статистические процедуры, вы действительно найдете эмпирическое подтверждение того, что смертная казнь сдерживает убийства. И что вы будете теперь делать с этим результатом? Это зависит от того, какого подхода к применению экономического анализа к праву вы придерживаетесь – позитивного или нормативного.

Позитивный экономический анализ связан, в первую очередь, с попытками объяснить, что происходит, в то время как нормативный анализ пытается сказать, как должно быть. Мы видим, что только некоторые юрисдикции применяют смертную казнь. Можем ли мы объяснить, почему это так? У нас не должно быть какого-то особого интереса к политическим аспектам смертной казни для того, чтобы захотеть определить издержки и выгоды, измерить и понять их. К тому же позитивный анализ можно использовать для рассмотрения таких вопросов, как «что было?» или «что могло бы быть?», опять же, без каких-либо политических целей. Почему деликтное право об ответственности производителя так радикально изменилось за последние сто лет? Можем ли мы предсказать, как будет меняться авторское право по мере качественного улучшения и удешевления технологии копирования?

Путаница между двумя подходами к экономическому анализу частично связана с тем, что значительная часть позитивной экономической теории, особенно в таких областях, как «право и экономика», немедленно становится значимой в нормативном смысле. Но, как говорит правовед Ричард Познер (Posner 1979, 286–287):

Может показаться, что использование экономической теории для подкрепления рекомендаций в области правовой политики неизбежно ставит вопрос о том, может ли экономическая теория выступать в качестве нормативной системы, однако на самом деле это не так. Экономист, который показывает, что преступники реагируют на стимулы и, следовательно, совершают меньше преступлений, когда наказания становятся более строгими, не занимается нормативным анализом. Его доказательство имеет нормативный смысл лишь в той мере, в какой люди, которые обдумывают уголовные наказания с нормативной точки зрения, учитывают поведенческие реакции на них при разработке справедливой системы наказания. Измеряя экономические издержки и выгоды, экономист как экономист не занимается специально тем, чтобы указывать политикам, какой именно вес следует придавать экономическим факторам.

Я имею в виду не то, что эта особая задача не интересна или не важна, а всего лишь то, что она не является частью экономической теории как таковой… До тех пор пока все согласны с тем, что экономист умеет измерять издержки и что издержки важны для политики, экономическая теория будет играть важную роль в спорах о правовых реформах.

И эта «важная роль» экономической теории подводит нас к нашему последнему этапу.

Большинство экономических исследований, связанных с вопросами государственной политики, призваны дать рекомендации тем, кто может проводить политику. (В некоторых случаях сами экономисты занимают положение, позволяющее им проводить политику, например, бывший председатель Федеральной резервной системы Бен Бернанке). Некоторые экономисты считают, что аудитория их исследований должна определять их политические последствия, другие пользуются нормативными аспектами экономического анализа и выдвигают прямые предложения в области политики. Первая задача при разработке рекомендаций для государственной политики состоит в том, чтобы иметь политическую цель, и в этой связи экономисты обычно предпочитают цель максимизации общественного благосостояния (или общественного богатства).

Конкретная форма функции общественного благосостояния может варьироваться в зависимости от того, где она используется, но ей всегда присуща одна особенность – она ставит цель, которая достигается, когда ресурсы используются эффективно. Что касается концепции эффективности, то она может включать перемещение ресурса туда, где ценность его использования будет наиболее высокой (как в праве собственности, обсуждаемом в гл. 1), или продолжающееся расходование ресурсов в целях снижения числа несчастных случаев до тех пор, пока каждый доллар, потраченный на ресурсы, используемые для снижения вероятности несчастного случая, дает отдачу, превышающую один доллар выгод в виде безопасности (как в деликтном праве, гл. 7). Значит, максимизация общественного благосостояния в основном никак не связана с понятием справедливости. Некоторые исследователи утверждают, что именно поэтому общественное богатство должно быть основной целью, учитываемой политикой:

Эта статья касается принципов, которыми должно руководствоваться общество в своей оценке правовой политики. Мы рассматриваем два основных подхода к такой нормативной оценке, один из них исходит из того, как правовые нормы влияют на благосостояние индивидов, а другой основан на понятиях справедливости… Наша главная мысль состоит в том, что при оценке правовых норм должен применяться нормативный подход, основанный исключительно на благосостоянии. То есть правовые нормы должны выбираться исключительно с точки зрения их последствий для благосостояния членов общества. Такая позиция предполагает, что понятия справедливости, такие как корректирующая справедливость, не должны иметь самостоятельного значения при оценке правовых норм (Kaplow and Shavell 2001, 967).

Неудивительно, что эта точка зрения подвергалась самой разнообразной критике со стороны некоторых правоведов, следующая цитата предлагается в качестве наглядного примера:

Слишком сложно все то, чего люди желают и что они ценят. Что считать хорошим и плохим, честным и нечестным, справедливым и несправедливым, и насколько кому-то интересны ответы на эти вопросы – другими словами, суть и степень нашей любви к справедливости и отвращения к несправедливости – все это важно для людей; ответы на эти вопросы – это значимая сторона того, как мы сами себя определяем. До тех пор пока это верно, никакие доводы никогда не смогут показать, что споры по этим вопросам и вынужденное признание важности ответов причинят людям вред (Farnsworth 2002, 2026).

Эти нормативные доводы о том, какой критерий должен направлять государственную политику, важны и заслуживают серьезного рассмотрения, но они выходят за рамки настоящей книги. Более того, при желании, их можно аккуратно обойти, не много потеряв при этом с точки зрения понимания экономического подхода к праву.

Было бы заманчиво сделать вывод о том, что когда вы сталкиваетесь с экономическим анализом, который использует функцию общественного благосостояния, – это, скорее всего, нормативный анализ. Но это не обязательно так. Максимизация общественного благосостояния в качестве цели позволяет экономисту сосредоточиться на четко определенном условии эффективности, тем самым способствуя позитивному анализу. Некоторые правила деликтной ответственности эффективны в том смысле, что они минимизируют социальные издержки несчастных случаев (обратная сторона максимизации общественного благосостояния). Это позволяет использовать данный критерий для сравнения правил ответственности (гл. 7). А вот заявления, оправдывающего цель, не требуется, поскольку обычно этим занимаются политики или об этом им следует беспокоиться. Функция общественного благосостояния может быть всего лишь аналитическим инструментом, используемым для того, чтобы помочь объяснить и понять правовые нормы, даже если она может также быть использована при консультировании по вопросам государственной политики.

В случаях, когда все согласны с тем, чтобы использовать общественное благосостояние в качестве критерия и в позитивном, и в нормативном экономическом анализе, возможны разногласия по поводу того, что именно следует считать общественным благосостоянием. Прекрасный пример тому может быть найден в экономическом анализе преступлений (гл. 10). В целях сдерживания преступности общество должно расходовать ресурсы на задержание, обвинение и наказание преступников. Эти затраты восполняются выгодами в виде снижения преступности. Но следует ли учитывать при определении общественного благосостояния те выгоды, которые получают люди, совершающие преступления? В конце концов, разве преступники не являются частью общества?

Теоретически это может быть важной проблемой. Если выгоды преступников включены в общественное благосостояние, можно предположить, что для сдерживания преступности можно использовать меньше ресурсов, поскольку у самой преступности есть уравновешивающие выгоды. Это может даже означать, что определенные преступления следует поощрять в случаях, когда выгоды преступника существенно превышают издержки жертвы. Заметим, однако, что получение преступником выгоды от совершения преступления – это факт (а, иначе, зачем совершать преступление), а должна ли эта выгода считаться общественным благосостоянием – это мнение. Так какого же мнения придерживаются экономисты в этом вопросе?

В своей новаторской статье нобелевский лауреат Гэри Беккер (Becker 1968; Беккер 2003) просто принял как данность, что выгода преступника должна быть включена в качестве переменной в его модель преступления и наказания. Это прямолинейное включение привлекло внимание другого нобелевского лауреата, Джорджа Стиглера (Stigler 1970, 527):

Беккер вводит в качестве другого ограничения наказания «социальную ценность выгоды нарушителей» от правонарушения. Определение этой социальной ценности не объясняется, и мы вправе сомневаться в ее полезности как объясняющего понятия: какие имеются свидетельства того, что общество задает положительное значение полезности, полученной от убийства, изнасилования или поджога? Действительно, общество заклеймило полезность, полученную от подобных действий, как незаконную. Возможно, в некоторых правонарушениях определенная выгода, получаемая нарушителем, рассматривается как выгода для общества, но подобные социальные выгоды, кажется, слишком редки, незначительны и непостоянны, чтобы установить эффективное ограничение на величину наказаний.

Это разногласие между двумя величайшими исследователями в данной области демонстрирует сложности, связанные с определением того, что должно считаться общественным благосостоянием.

В целом экономисты обычно учитывают всех людей, решая вопрос о том, что считать общественным благосостоянием, как объясняет специалист в области «права и экономики» Дэвид Фридман (Friedman 2000, 230; Фридман 2017, 405–406): «Если же, вместо того чтобы одинаково относиться ко всем выгодам любого человека, мы сначала отсортируем людей, разделив их на тех, кто достоин и кто недостоин, справедлив и несправедлив, на преступников и жертв, мы просто заранее сделаем наши выводы. Выгода плохих людей не принимается во внимание, так что нормы против плохих людей будут автоматически эффективными». Но даже красноречивое заявление, подобное этому, не меняет того факта, что то, что считается общественным благосостоянием, всегда зависит от точки зрения, и это при условии, что вы с самого начала озабочены целью максимизации общественного благосостояния.

Нельзя отрицать, что непросто давать рекомендации в области государственной политики, основанные на экономическом анализе. Даже если большинство экономистов согласны принять максимизацию общественного благосостояния в качестве цели, все еще могут быть разногласия по поводу того, что именно это подразумевает. И если экономисты достигли определенного согласия по поводу политических целей, рассмотренные выше сложности, связанные с эмпирическим измерением соотношения издержек и выгод, все равно могут привести к большому числу политических мнений. В то время как экономисты спорят между собой по поводу правильных политических мер, все может стать еще сложнее для нуждающихся в совете политиков, когда со своим мнением вмешиваются исследователи из множества других дисциплин.

Экономический подход к праву не должен считаться важнее или правильнее других подходов. Политики могут счесть экономическую логику полезной при выборе политических мер, или, возможно, они предпочтут вовсе не обращать на нее внимания. В этой книге большое число примеров будут представлять экономико-правовой анализ (как позитивный, так и нормативный) как интересный, уникальный и, порой, даже несколько необычный. Ближе к концу вам придется самим решить, считаете ли вы экономический анализ важным. Но даже если вы сочтете его неважным, вы, по крайней мере, придете к этому выводу, лучше понимая, почему вы считаете его таковым. Чем больше мнений будет рассмотрено в крайне спорной области анализа социальной политики, чем более тщательным будет анализ, как теоретический, так и эмпирический, чем больше информации смогут использовать политики, тем более вероятно, что конечную (и, возможно, наивную) цель государственной политики – попытаться улучшить мир, в котором мы живем – удастся достичь, независимо от того, что означают для вас слова «улучшить мир».

Беккер, Г. 2003. “Преступление и наказание: экономический подход”, в: Беккер Г. Избранные труды по экономической теории. Москва: ГУ – ВШЭ.

Фридман, Д. 2017. Порядок в праве. Москва: Издательство Института Гайдара.

Becker, G. S. 1968. “Crime and Punishment: An Economic Approach.” Journal of Political Economy 76:169–217.

Farnsworth, W. 2002. “The Taste for Fairness.” Review of Fairness versus Welfare, by L. Kaplow and S. Shavell. Columbia Law Review 102:1992–2026.

Friedman, D. 2000. Law’s Order. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Kaplow, L., and Shavell, S. 2001. “Fairness versus Welfare.” Harvard Law Review 114:966–1388.

Posner, R. A. 1979. “Some Uses and Abuses of Economics in Law.” University of Chicago Law Review 46:281–306.

Stigler, G. J. 1970. “The Optimum Enforcement of Laws.” Journal of Political Economy 78:526–36.

Winter, H. 2013. Trade-Offs: An Introduction to Economic Reasoning and Social Issues, Second Edition. Chicago: University of Chicago Press

Глава 1

Следует ли разрешить продажу человеческих органов?

Мур против правления Калифорнийского университета (1990)

и рынок человеческих тканей

В 1976 г. Джону Муру был поставлен диагноз «лейкоз ворсистых клеток» – очень редкая форма рака. Его направили к доктору Дэвиду Голду, терапевту, практиковавшему в медицинском центре Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе (UCLA). Голд посоветовал Муру удалить увеличенную селезенку, тот согласился и подписал форму о согласии. Перед операцией Голд договорился об использовании частей селезенки Мура для проведения исследования.

Операция прошла успешно и для Мура, и для Голда. Пока Мур поправлялся, Голд продолжал проводить исследования с клетками Мура. Более того, Голд настоял, чтобы Мур продолжил ездить из своего дома в Сиэтле в Калифорнийский университет для сдачи образцов крови, кожи, костного мозга и других материалов. Когда Мур проявил нежелание продолжать эти поездки, Голд предложил возместить его расходы, и его щедрость была сполна вознаграждена. Благодаря клеткам Мура, исследование Голда в конечном счете привело к коммерческой разработке линии клеток и полученных из них продуктов, рыночная стоимость которых оценивалась примерно в 3 млрд долл. В конце концов у Мура возникли подозрения по поводу поведения Голда, особенно потому, что Голд настаивал, чтобы Мур подписывал дополнительные формы о согласии. Мур нанял адвоката, узнал о феноменальной рыночной стоимости продукции, полученной из его клеток, и подал иск против Голда и Калифорнийского университета, пытаясь заявить свои права на часть этой стоимости.

Основная проблема, с которой столкнулся суд, состояла в том, чтобы определить, кому должны быть предоставлены права собственности на клетки – Муру или Голду. Апелляционный суд первой инстанции присудил права собственности Муру и предложил следующее объяснение:

Нам говорили, что если бы истцу предоставили право принимать решения и он был бы финансово заинтересован в линии клеток, то у него появились бы неограниченные возможности препятствовать медицинским исследованиям, которые потенциально могли бы принести пользу человечеству. Он, вероятно, мог бы ходить от одного учреждения к другому в поисках самого выгодного предложения, и если бы ни одно из них его не устроило, просто заявил бы о своем праве вовсе запретить все исследования. Мы приходим к выводу, что пациент, будучи проинформирован, мог отказаться от участия в исследовательской программе. Мы предоставили бы пациенту такое право. Что же касается опасений ответчика по поводу того, что пациент мог бы искать наибольшую экономическую выгоду от своего участия, то это аргумент неубедительный, поскольку он не может объяснить, почему ответчикам, запатентовавшим линию клеток пациента и получающим от этого финансовую выгоду, можно в большей степени доверять эти судьбоносные решения, чем тому лицу, чьи клетки используются… Если эта наука стала наукой ради прибыли, то мы не видим никакого оправдания тому, что пациент исключен из участия в этих прибылях.

Благодаря этому решению суда, Мур стал очень богатым человеком, но лишь на бумаге и ненадолго.

При рассмотрении второй апелляции Верховный суд Калифорнии отменил решение предыдущего суда. Он мотивировал это тем, что предоставление пациенту прав собственности на материалы, необходимые для исследования, сделает более затратным получение этих материалов и, следовательно, помешает этому исследованию:

Распространение закона о присвоении движимого имущества на данную область помешает этому исследованию, ограничив доступ к необходимым исходным материалам. Тысячи линий человеческих клеток уже имеются в хранилищах человеческих тканей, таких как Американская коллекция культур, а также в хранилищах, которыми управляют Национальный институт здравоохранения и Американское общество борьбы с раковыми заболеваниями. Эти хранилища ежегодно отвечают на десятки тысяч обращений за образцами. Поскольку патентное бюро обязывает держателей патентов на линии клеток делать образцы доступными для всех, многие держатели патентов помещают свои линии клеток в хранилища, чтобы избежать административного бремени ответа на запросы. В настоящее время линии человеческих клеток регулярно копируются и распределяются между другими исследователями в экспериментальных целях, обычно бесплатно. Этот обмен научными материалами, который пока еще проходит относительно свободно и эффективно, наверняка будет поставлен под угрозу, если каждый образец клеток станет потенциальным предметом иска.

В конце концов Муру отказали в праве собственности на его клетки. В определенном смысле суд постановил, что Муру не принадлежала его собственная селезенка.

Поскольку на основе клеток уже была разработана коммерческая линия продукции, для сторон решение суда имело в основном лишь распределительные последствия: позволит ли суд Муру получить долю в доходе, полученном благодаря селезенке? Но в аналогичных делах в будущем это решение суда может повлиять на размещение ресурсов; то есть будут ли клетки в конечном счете использоваться в медицинских исследованиях? Итак, для анализа этого дела, рассмотрим его под несколько иным углом зрения.

Допустим, у вас больная селезенка и вам нужно удалить ее ради спасения собственной жизни. Ваш доктор сообщает вам, что, возможно, из вашей селезенки удастся получить определенный материал, который может быть использован для разработки фармацевтической продукции, стоящей огромных денег. Если вам дано право собственности на селезенку, доктор не может использовать ее без вашего разрешения. Если доктору даны права собственности на селезенку, мы не имеем права решать, как она будет использована после ее удаления. Конечно, у вас есть право отказаться от медицинского обслуживания, но давайте предположим, что вы предпочитаете не умирать. Итак, есть у вас право собственности или нет, но вашу селезенку удалят. Перед началом какого-либо медицинского лечения суд должен определить, кому принадлежат права собственности. Как ему следует поступить?

Хотя это дело поднимает много проблем – правовых, этических, нравственных и т. д., – в делах по правам собственности стандартная экономическая цель – позаботиться о том, что ресурсы будут направлены туда, где ценность их использования наиболее высока. Право собственности определяет ценность ресурса, и чем выше ценность, тем больше общественное благосостояние. Таким образом, если суд заинтересован в том, чтобы следовать этой цели, дело сводится к простому вопросу: кто ценит селезенку выше, доктор или пациент? Суд низшей инстанции передал право собственности пациенту, а суд высшей инстанции передал право доктору, экономический анализ предлагает особый взгляд на это дело – оба решения верны. Как такое возможно?

Что случится, если суд отдаст право собственности врачу? Врач удаляет селезенку и сохраняет ее в исследовательских целях. Клетки могут быть использованы для разработки как можно большего количества фармацевтической продукции, а пациент не получает никакого финансового вознаграждения. Что произойдет, если суд присудит право собственности пациенту? Врач удаляет селезенку и сохраняет ее для исследовательских целей. Клетки могут быть использованы для создания как можно большего количества фармацевтической продукции, а пациент становится чрезвычайно богатым.

Но не упустили ли мы чего-то? Если пациент получит право собственности на клетки, как они окажутся у врача? Чтобы ответить на этот вопрос, вам нужно всего лишь ответить на следующий вопрос: сколько времени потребуется, чтобы продать вашу уже удаленную больную селезенку врачу, возможно, за миллионы долларов? Ваш ответ на этот вопрос объясняет, каким образом селезенка окажется в итоге у врача.

Экономист предскажет, что селезенка в конечном счете будет использована в медицинских исследованиях, поскольку имеются выгоды от обмена, который существует для этой цели. Всегда, когда совершается основанная на обоюдном согласии рыночная сделка между двумя сторонами, выгоды от обмена означают, что обе стороны должны остаться в выигрыше. Представьте, что у вас есть машина на продажу, и вы готовы продать ее, если получите не менее 2500 долл. При любой сумме, меньше этой, вы предпочтете оставить машину себе. Появляется потенциальный покупатель и вступает с вами в переговоры. Он оценивает машину в 2000 долл., и это отражает его максимальную готовность заплатить за вашу машину. Вы часами можете вести переговоры, но для вас нет выгоды от обмена, из-за которой вы бы продали ему машину. Вам нужно на 500 долл. больше той максимальной цены, которую он готов заплатить.

Появляется другой покупатель и вступает с вами в переговоры. Он оценивает машину в 3500 долл. Если вы обсудите условия, вы найдете цену между 2500 долл. и 3500 долл., за которую вы продадите ему машину. Скажем, эта цена равна 2800 долл. Вы продаете машину и получаете на 300 долл. больше необходимого вам минимума, а он покупает машину и платит на 700 долл. меньше своего максимума. Вы оба получаете выгоду от продажи, общая выгода равна 1000 долл., и машина в итоге оказывается у того, кто ценит ее наиболее высоко. Важно заметить, что независимо от той цены, которую покупатель платит за машину, когда он становится собственником, ценность машины возрастает с 2500 долл. до 3500 долл. У ценности есть субъективная составляющая, и именно поэтому ценность одного определенного объекта, например, машины, может вырасти при смене собственника.

Самое замечательное в этом процессе то, что вы и продавец не должны ничего знать о том, сколько другой готов принять в качестве платы или заплатить за машину. Вы знаете, сколько вы как минимум хотите получить, а покупатель знает максимальную цену, которую он готов заплатить. Если эти две ценности соотносятся должным образом, и вы можете провести переговоры, произойдет взаимовыгодный обмен. Если выгоды от обмена исчерпаны, ресурсы размещены эффективно.

Настоящая проблема в деле Мура не в том, где в конце концов окажется селезенка. Независимо от того, будет ли право собственности отдано врачу или пациенту, выгоды от обмена столь велики, что селезенка окажется у врача. Мы говорим о рыночной стоимости в миллиарды долларов. Если только у пациента, обладающего правом собственности, нет серьезных причин быть против того, чтобы позволить использовать свою удаленную больную селезенку в медицинских исследованиях (и будьте уверены, это должна быть очень серьезная причина), соблазн в виде огромных финансовых выгод заставит его охотно продать свою селезенку. Настоящая проблема, как представляется, связана с распределением. Следует ли обязать врача платить за селезенку, чтобы пациент получил финансовое вознаграждение? Если единственная цель состоит в том, чтобы направить ресурс туда, где ценность его использования наиболее высока, то не имеет значения, должен ли врач платить за него. Точно такой же финансовый соблазн, который заставил пациента охотно продать свою селезенку, заставит врача охотно купить ее.

Есть еще один момент, который важно иметь в виду при рассмотрении дел о правах собственности. Хотя в деле Мура и кажется очевидным, что ценность клеток будет наивысшей при их использовании в медицинских исследованиях, в целом не имеет значения, знает об этом суд или нет. Если ожидается, что стороны будут договариваться, ключевая экономическая идея состоит в том, что не имеет значения, кто получит право собственности – если право собственности кому-либо передано, клетки в конечном счете окажутся там, где ценность их использования будет максимальной. Этот простой результат получен благодаря нобелевскому лауреату Рональду Коузу (Coase 1960; Коуз 2007) и его часто называют теоремой Коуза. Проще говоря, наличие четко определенных прав собственности является ключом к урегулированию проблем, связанных с правами собственности, если стороны могут заключать сделки. Но что если стороны не могут заключить сделку, как в случае, когда не существует легального рынка?

Каким бы спорным ни казался вопрос о разрешении продажи больной селезенки, но как бы вы отнеслись к разрешению удалить хирургическим путем, а потом продать здоровый орган? Известно, что человек может жить довольно обычной жизнью всего с одной почкой. Известно также и то, что современная система предоставления почек для пересадок исключительно через донорские пожертвования привела к серьезной нехватке доступных для пересадки почек. На своем сайте Национальный Почечный фонд сообщает, что на 2014 г. в списке ожидания почки в США состояло более 96 тыс. человек, и при этом менее 17 тыс. человек ежегодно получает одну почку. Примерно 13 человек каждый день умирает в ожидании почки. Так почему бы не разрешить кому-то с двумя почками продать одну из них тому, кто нуждается в пересадке? Создание рынка почек – это идея, за которую часто выступают экономисты. Поможет ли наличие выгод от обмена при покупке и продаже почек уменьшить дефицит?

Может быть сложно с точностью определить, сколько хотел бы заплатить за почку человек, нуждающийся в ней, но определение минимальной (или конкурентной) цены, за которую продавалась бы почка, если бы такой рынок был создан, вполне осуществимо, что было показано в одном экономическом исследовании (Becker and Elias 2007). Чтобы рассчитать цену почки, исследование предполагает, что будет существовать много потенциальных продавцов и что ни один отдельный продавец не сможет установить цену значительно выше всех остальных. Цена должна как минимум покрывать затраты на предоставление почки, и исследование рассматривает три основных элемента этих затрат: риск смерти, время, потерянное за период восстановления, и снижение качества жизни. На следующем этапе нужно определить в денежном выражении ценность каждого из этих элементов.

Не вдаваясь в подробности того, как исследование приходит к этим цифрам, скажем, что, во-первых, оно определяет, что риск смерти во время пересадки почки примерно равен одному из тысячи. При использовании величины (в долларах 2005 г.) в 5 млн долл. для определения ценности человеческой жизни, средняя (или ожидаемая) потеря жизни равна 1/1000 (или 0,001), умноженной на 5 млн долл., или 5000 долл. Во-вторых, издержки четырех недель восстановления после операции с точки зрения упущенного заработка для обычного человека определены в 2700 долл. Последний этап состоит в том, чтобы оценить в денежном выражении снижение качества жизни, которое может произойти после удаления одной почки. Для некоторых оно может быть весьма незначительным, поскольку обычно вы можете вести нормальную жизнь с одной почкой. Но есть свидетельства того, что доноры почки могут испытывать повышение кровяного давления, и в зависимости от того, насколько вы активны физически, скорее всего, произойдет определенное снижение качества жизни. Исследование оценивает эту величину в 7500 долл. Сложим эти три величины, общие денежные расходы доноров, которые откажутся от почки, составят 15 200 долл., и можно предположить, что это было бы близко к равновесной рыночной цене, если бы был создан рынок для продажи почек. (Исследование также предусматривает различные допущения относительно цифр, использованных для расчета цены, и устанавливает вероятный разброс цен от минимальной цены в 7600 долл. до максимальной цены в 27 700 долл.)

Независимо от того, какой была бы цена, если бы появился рынок почек, не вызывает сомнений, что мгновенно возник бы протест по поводу этических аспектов подобного рынка. В отличие от дефицита почек, нехватки в примерах подобных протестов нет. Ниже представлен характерный пример, написанный профессором этики Катриной Брамштедт и затрагивающий некоторые из последствий разрешения рынка почек:

Пациенты, поэтому, выживают не благодаря альтруизму своих собратьев – это давний принцип донорства органов, – но благодаря своему личному богатству. В то же время уничтожается целая группа населения, поскольку они не имеют возможности заплатить эту цену за жизнь. Продавцы также, скорее всего, бедны. Что они продадут следом за почкой? Любая система продажи органов превращает бедняков в медицинскую сокровищницу для богатых. Ценности и этика могут лежать и на самом деле лежат в основе общества и медицинской практики, так что структуры здравоохранения, которые действуют исключительно на основе экономики, позволяя самым богатым пациентам выигрывать буквально за счет бедных, неприемлемы (New York Times, August 21, 2014).

Сложно представить себе лучший пример позиции, которая противоречит экономическому подходу.

Наиболее распространенные нападки на идею создания рынка почек, – это беспокойство по поводу того, как он повлияет на бедных. Один из доводов состоит в том, что дополнительные издержки получения почки станут серьезным финансовым бременем для этой группы людей, что затруднит для них (по сравнению с богатыми) получение почки. Или, как более красочно заявляет приведенная выше цитата: «уничтожается целая группа населения, потому что они не имеют возможности заплатить эту цену за жизнь». Проблема этого довода в том, что он становится значительно слабее, если правильно подойти к нему.

Предположим, что цена почки равна примерно 15 000 долл. Разумеется, эта сумма сама по себе уже может быть сдерживающим фактором, но это только часть затрат на пересадку почки. В тот момент, когда исследование рассчитывало эту цену, примерная цена операции по пересадке почки (в долларах 2005 г.) была 160 000 долл., без учета цены почки. Таким образом, пересадка почки обходится в 175 000 долл. при рыночной системе и только в 160 000 долл. при системе донорства. Какое влияние оказывают дополнительные расходы на тех людей, кто может получить почку для пересадки?

Для людей, у которых нет 160 000 долл. (или что то же самое, у них нет достаточного страхового покрытия), дополнительные 15 000 долл. сверх этой суммы не имеют значения – у них по-прежнему нет возможности сделать трансплантацию. Для тех людей, у кого есть возможность оплатить 175 000 долл. общих расходов на операцию, дополнительная цена за почку также не имеет значения – у них по-прежнему есть возможность сделать трансплантацию. У нас остается одна последняя группа: те, у кого есть возможность оплатить операцию, но не дополнительные расходы на почку. Для этих людей трансплантация становится невозможной только потому, что они должны купить почку. Как мы оценим значение этой группы?

Разрыв между 160 000 долл. и 175 000 долл., скорее всего, не повлияет на большое число людей, но даже если и повлияет, то какова альтернатива? Каждый, кто не может получить почку с помощью нынешней системы, не сможет получить почку, если ни одна из них не продается. Так что даже если есть люди, которые навсегда вытеснены с рынка трансплантации почек из-за высоких цен, насколько больше людей получит почки из-за ожидаемого роста предложения? В конечном итоге разве не это самое важное?

Более того, если вы переживали из-за бедных, которым придется платить 15 000 долл. за почку, вы должны еще больше беспокоиться о расходах на диализ для многих из тех, кто остается в списке ожидания. Только денежные расходы на диализ составляют, по крайней мере, 75 000 долл. в год, даже не считая всех издержек, связанных со снижением качества жизни, которому подвергается пациент на диализе. Кто бы ни нес финансовое бремя за тех, кто не способен получить почку при нынешней системе, он, скорее всего, обрадуется возможности просто купить почку и провести операцию по пересадке.

Другой довод против создания рынка почек, который относится к бедным, состоит в том, что именно у этих людей будет наибольшее искушение продать свои почки. Или, как утверждает приведенная выше цитата: «любая система продажи органов превращает бедняков в медицинскую сокровищницу для богачей». Несложно поверить, что если возникнет рынок, бедняки окажутся наиболее вероятными поставщиками почек, но будет ли это выгодно для них или пагубно? Разве бедняки или кто угодно, раз уж на то пошло, не получают выгод от обмена, когда продают почку? В этом смысле бедняки предпочитают быть продавцами почек, поскольку концепция выгоды от обмена обязательно подразумевает, что и покупатели, и продавцы выигрывают от рыночного обмена.

Возможно, проблема с бедными или менее образованными, в качестве поставщиков почек, связана с тем, что они могут быть плохо информированы. Или, возможно, даже будучи хорошо информированными, они могут принимать импульсивные решения, особенно если испытывают финансовые трудности. Если есть подобные проблемы, особенно в случае такого необратимого действия, как продажа почки, то впоследствии они могут сильно пожалеть о содеянном. Рынок почек, однако, без сомнений будет хорошо регулироваться. Можно без труда разработать меры защиты, чтобы попытаться предоставлять поставщикам почек полную информацию, и, возможно, дать им льготный период, в течение которого они могут пересмотреть свое решение. Тем не менее в проблемах такого рода больше экономического смысла, чем в простом определении бедных как наиболее вероятных поставщиков. Этот факт мало говорит нам о том, почему рынок почек причинит им вред.

Критика, связанная с тем, что рынок почек создает неравенство между классами с разным уровнем богатства, скорее всего, не получит широкой поддержки экономистов. Но это не означает, что нет других экономических проблем, которые стоило бы рассмотреть. Прежде всего, хотя и ожидается, что рынок увеличит предложение почек, доступных для пересадки, это предсказание нужно подтвердить на практике. Такой рынок, разумеется, будет необычным, особенно на первых порах, и потенциальным поставщикам может попросту быть не по себе от мысли о продаже почки. Этот рынок также, скорее всего, подвергнется серьезной критике, что, возможно, приведет к общественному осуждению, которое отпугнет от участия. Создание и поддержание рынков требует также административных затрат, а эти затраты могут быть значительными. Возможны и другие альтернативы существующей системе донорства, которые способны увеличить предложение почек, не вызывая такого общественного протеста или не требуя так много ресурсов для своего поддержания.

Кроме того, часто утверждают, что рынок почек может привести к вытеснению донорских пожертвований. Это означает, что некоторые люди могут почувствовать, что ценность альтруистического пожертвования серьезно уменьшается, если одновременно существует рынок почек. Одно интересное экспериментальное исследование (Mellstrom and Johannesson 2008) обнаруживает свидетельство (но только среди женщин) того, что число испытуемых, готовых стать донорами крови, становится вдвое меньше, если предлагается денежная выплата (по сравнению с группой испытуемых, которым не было предложено никакого денежного вознаграждения). Однако если вместо денежного вознаграждения, выплачиваемого напрямую донору, предлагается взнос на благотворительные цели, вытеснения не происходит. Таким образом, форма вознаграждения, а также пол донора могут быть значимы при определении того, может ли быть эффективным альтернативный способ повысить предложение органов для пересадки.

В целом главный урок, который можно извлечь из этого обсуждения, состоит в том, что при четко определенных правах собственности ресурсы переместятся туда, где ценность их использования будет наиболее высокой, при условии, что можно заключать сделки. Однако не всегда можно заключить сделку, например, если нет легального рынка (как в случае с почками) или присутствуют трансакционные издержки, затрудняющие переговоры между сторонами. Экономисты часто начинают свой анализ с рыночных решений, даже в необычных условиях, таких как продажа человеческих органов, но экономисты далеко не всегда завершают ими свой анализ. Это будет рассмотрено в следующей главе.

1. Всякий раз, когда предлагают создать рынок для продажи человеческих органов, один из первых доводов критики – это утверждение, что подобное предложение чудовищно. Возмущение может быть побудительным мотивом признания незаконными многие виды деятельности, такие как проституция, порнография, рабство и т. д. Как бы вы оценили довод критики, что создание подобных рынков вызывает возмущение?