Перья

Последняя роща

– Ты что смерти моей хочешь? Я и так уже не молода, а ты привёл в дом эту… эту… – мама всё пыталась найти подходящие слова, но в гневе будто растеряла весь свой словарный запас, – с позволения сказать, девушку в наш дом! А если эта нищенка что-то стащила?

– Луиза, ну что ты в самом деле аж в крайности ударилась, такое только в фильмах и бывает. – Не то чтобы отец защищал сына, но хотя бы пытался сохранять рациональное зерно в споре.

– В фильмах? Фильмах, Ларс?! Ты вспомни эту суку, которая украла мои серьги. Вспомни как я ползала на корячках по всему дому, заставляла вас поднимать каждый диван, собрала своими ладошками тонну грязи из-под них, как дура последняя лазила, не щадя коленок, а она всё говорила, что даже их не видела. А потом раз, и одна нашлась серёжка, а потом бац-бац, и вторая вдруг оказалась под шкафом, у которого я трижды смотрела, и не только я, что, не было такого?!

Мама Марселя была намного худее своего мужа, она выглядела как те «хрупкие» леди из фильмов и мультфильмов, но, знающие её люди описали бы её как высохшую ведьму, которая, «наверняка пьёт кровь младенцев, иначе почему она не выглядит как та самая ведьма?». Разговаривая с Ларсом, она могла быть похожей на Моську, лающую на толстого мужа-слона, но Ларс был ниже неё, поэтому Луиза как бы нависала над ним, была во всех смыслах выше. Таким образом, она могла уничтожить всех и каждого своим непоколебимым и жестоким голосом, если мысли этого ничтожества, с которым она почему-то разговаривает, шли вразрез с её мыслями.

– Была, Луизочка, дорогая.

– И что я сказала после этого?

– Ты хочешь слышать слово в слово?

– Да, Ларсочка, – специально исковерканное, имя мужа она произнесла, выплёвывая яд наружу.

– «Чтобы всяких прошмандовок я больше в своём доме не видела, даже если это родня».

– И что я увидела сегодня?! Хорошо, что из карманов этой мадамы не доносился звон нашего серебра, когда она уходила! Или она аккуратно сложила его в мягкое полотенце?

Смотря и слушая своих родителей, Марсель всё больше и больше грустил, впадал в некоторое отчаяние.

«Вот вроде бы умные люди, несколько образований у каждого, такой опыт за плечами, мудрость даже, наверное. Откуда ж в вас столько злости, столько ханжества, столько… это ведь даже не консерватизм, это снобизм! Откуда его столько?» – думал Марсель. – «Скорее бы уже восемнадцать, уеду учиться, может даже имя сменю, лишь бы подальше от них. Хорошо, что осталось совсем чуть-чуть. Приеду потом лет через 5-7, повидаться, когда они соскучиться успеют, и дальше жить свою жизнь с Кирой, бедная девушка даже не пискнула, хорошо ещё что мать дождалась пока она уйдёт, а не при ней весь этот кошмар устроила».

Всё это время родители что-то кричали сыну. Ну как «кричали» – кричали было средним арифметическим, потому как мать практически орала, видимо, чтобы её слышали и соседи, а отец «компенсировал» маму, разговаривая голосом чуть тише своего обычного.

– Останешься без наследства с такими выходками! Я не для того тебя столько лет растила. – Мать попыталась выдавить из себя слёзы.

– Маааа, ну что за театральщина? Ты что, в дешёвом сериале?

– Засранец! – Луиза вытерла наигранную слезу, и, не давая никому вставить своё «последнее» слово, ушла в зал, включила телевизор, прибавила громкости, так чтобы слышно было во всём доме, и демонстративно скрестив руки, стала «вникать» в показываемую передачу.

Любящий маму Марсель, хотел бы проявить заботу, пожалеть свою маму, и раньше он бы так и сделал, тем более, что любой случайный прохожий, который увидит данную сцену, тоже захочет её поддержать, хотя бы просто морально, чтобы та не чувствовала себя такой оскорблённой, весь её вид мог говорить о том, что она бедная и беззащитная женщина. Может быть она и была таковой, но где-то настолько глубоко в душе, что и за несколько веков не докопаешься. Кроме того, Марсель привыкший к такому, знавший маму много лет, и изучивший все её повадки, понимал, даже видел, видел по её глазам, что она не смотрит передачу, что ей не нужна помощь или поддержка, в её глазах можно было увидеть очертания планов, которые она строила; слов, которые она скажет – почти сценарии; воспоминания, или даже ситуации, вырванные из прошлого, о которых можно было бы исподтишка напомнить, всадить в совесть собеседника, бросить ему их в лицо как комок грязи, от которой просто так не отмоешься: всё это пролетало в её глазах, как температурные сны, только наяву.

– Сынок, ну что ты в самом деле? Неужели со всего класса, или со всей школы, неужели не нашлось никого более… – отец пытался подобрать слова.

– Более какой пап? Какой? Аристократичной? Богатой? Перспективной? Статусной? Я что, свиноферму для бизнеса подсматриваю или любимого человека ищу, чтобы он был рядом со мной всю жизнь, и это добавляло счастья? По-вашему, лучше я женюсь на той, у которой черная икра присохла к блузке, а потом буду всю жизнь по любовницам бегать?

В этот момент мама оглядела свою белую блузку, провела руками по воротнику и под ним не то в поисках возможно упавшей еды, не то очередного повода для скандала, но не найдя ничего, только фыркнула и продолжила смотреть в экран телевизора.

– Зачем же сразу так категорично, зачем сразу любовницу? Я же как-то обходился и обхожусь без них, – в спину Ларса полетели копья, ножи, топоры, стрелы баллист, всё холодное оружие мира летело из сверкающих глаз Луизы в спину её мужа, ведь они оба знали, что Ларс врёт.

Знали они, что врёт и Луиза, несмотря на то, что она ни слова не сказала. Ведь пока Ларс «развлекался со своими лахудрами» в командировках, она развлекалась со своими кобелями, и это они тоже оба знали. Только Ларс не метал ничего в сторону жены – «у человека, тем более мужчины, должна быть семья, а у детей – отец», размышлял он и ничего не делал с этой ситуацией, раз семья цела, и всем вроде как нормально, «всех всё устраивает», то зачем что-то менять.

Оба знали, что изменяют друг другу, но оба делали вид, будто знаний этих нет, равно как нет и измен, – я люблю твою маму уже очень много лет, и счастлив с ней, но ведь она родом из такой же семьи, как и моя, как наша.

Всё это время Луиза не повернулась ни на градус, ни один нерв не дернулся на её теле, она практически никак себя не выдавала, но если бы её глаза или голова имели возможность повернуться на 180 градусов и смотреть назад на мужа с сыном, да так чтобы они каким-то чудом этого не увидели, то Луиза уже смотрела бы на них и уничтожала взглядом. Практически не выдавала себя Луиза, но предательски вели себя уши, которые «стараясь» расслышать каждое слово, каждую интонацию, каждый вздох и каждый другой звук, немного двигались, напрягались в сторону мужа и сына.

Тем страннее было наблюдать за всем этим сыну, он ведь тоже знал, что их супружеская совесть нечиста, только он не знал с кем они её марают, а родители не знали, что он знает обо всём этом. Для Марселя только одно оставалось загадкой, почему на измены мужа мама реагирует так остро, хотя сама же и изменяет, откуда это лицемерие, и почему отец не реагирует также?

Вот и получалась такая ироничная ситуация: мать и отец учат сына семейной жизни, но сами жить не умеют. Родители «интересуются» его жизнью и жизнью друг друга, но по факту ничего друг о друге уже не знают.

После этого разговора прошло несколько недель, и ситуация была как бы «забыта», на самом же деле, она покоилась в умах каждого члена семьи: Луиза со злостью ждала момента поставить всех на место, Ларс со страхом ожидал новой истерики, а Марс надеялся, что ему дадут наконец выбирать как жить.

– Сынок, мы скоро купим участок рядом с нашим домом, там живёт какой-то нищий фермер, участок большой, а толку ноль, он уже им не занимается, только живёт себе в своём домишке и всё. Мы вот всё ждём, когда он уже или согласится продать землю или прикупит другу ферму себе.

– И?

–И, и, – передразнила Луиза сына, – и построим там НОРМАЛЬНЫЙ дом, отдадим его тебе, будешь жить там с НОРМАЛЬНОЙ девушкой, детей растить, нам помогать, будем в гости друг к другу ходить.

Все понимали, что не будет… Луиза пыталась подкупить своего сына, размышляя старыми установками, ей казалось, что раз у сына «всё» есть, то он должен быть счастлив, и любить её безмерно. Одно ей было невдомёк, что дети любят за добрые минуты, а не за дорогие монеты.

– А моя девушка чем не нормальная?!

– Марс! Ты прекрасно знаешь моё мнение об этой особе, не заводи меня ещё больше, а то к 18-летию получишь коробку от холодильника и путёвку к вокзалу!

Луиза могла бы подумать, что показала, кто тут главный, что правда и право на её стороне, но «Марс» видел в её криках только слабость. Неумение жить как человек, а только как «скотина», хотя хороших полезных животных ему обижать не хотелось, но из литературы он знает в основном только такое сравнение – живёт по заданному алгоритму, жрёт, срёт, и зарабатывает денег побольше, чтобы можно было жрать и срать лучше и больше. Видел, что мама даже не догадывается, что счастье не эквивалентно деньгам, но счастья становится больше, когда деньгами умеешь пользоваться. Уж в случае их семьи точно.

Он понимал, что если бы в этой ситуации выбирали победителей, то выбрали бы его, но от этого ему становилось только обиднее, тоскливее и даже тошнотворнее.

Ещё через пару месяцев, их семья купила соседний участок и сразу же с самого раннего утра потащила Марселя на обход новых владений.

– Смотри, дорогой, вон та халупа – так сказать дом в котором жил фермер.

– А куда он всё же делся?

– Прикупил другую ферму, дорогой, на постоянку. Так, смотри туда, – мама указала рукой на небольшой холм, – не знаю почему он не построил дом там, думаю, что его развалину всё время водой топило, но может ему и приятнее было в болоте жить. В общем, на этом холме построим тебе дом, я, конечно, уже не молодая, но и рассудок свой не потеряла, мне думается, кажется, верится, в общем, наверное, такому молодому парню как тебе хочется жить в доме современного вида, это нам старикам подавай хоромы как у дворян, с золотом и прочим, а вам молодым сейчас нужен… ну я не знаю, может шале?

– Шале хорош для вечеринок и старой жизни, как по мне. Хотя тоже, смотря как его сделать… Если вариантов иметь дом или не иметь нет, то я бы выбрал что-то более «современное»: минимализм или хай-тек…

– Ну это мы ещё разберемся, составим всякие там планы и чертежи, заказ сделаем и будем наблюдать из пока что и для тебя нашего дома как строится уже твой собственный. Земля здесь хорошая, кроме этого небольшого холмика ничего нет, равнина, хочешь – сажай, хочешь – строй, не хочешь сажать и строить – хоть забетонируй тут всё, хотя, конечно, не стоит, мы с отцом хотим из окна видеть красивый соседский участок.

– Ага, мам…

– Ну что ты такой кислый? Ты ведь уже стал совсем взрослым! 18 лет бывает только раз в жизни, да и подарок мы с отцом какой тебе сделали, тебе не нравится?

– Мам, любой возраст бывает раз в жизни, и «взрослость» не зависит от возраста, к сожалению.

– Да ладно тебе, вроде только повзрослел, а уже как дед говоришь, не нуди, смотри какая красота вокруг. А и да, ты же помнишь, что сегодня мы уезжаем по делам отца и будем через два дня? Может, конечно, больше, билеты на самолет пока что взяли в одну сторону, но вряд ли мы пробудем там дольше, если честно. И еще, я понимаю, что молодая кровь и всё такое, но в нашем доме чтобы никого не было, захочется тебе вечеринки – возьми деньги, да снимите какой-нибудь дом, клуб, ресторан, где щас молодёжь празднует свои праздники?..

– Хорошо, мам. – Уже с улыбкой сказал Марсель, потому что действительно забыл об отъезде родителей, и их отсутствие сегодня – повод позвать свою любимую в гости и отпраздновать с ней, а уж с друзьями можно повеселиться и потом.

Уже в полдень Марсель махал в след уезжающему такси с родителями и искренне улыбался, он был рад их поездке, потому что наконец-то можно было побыть одному. Вся эта ложь, ненависть, облако яда, витающее вокруг матери, отравляющее всё рядом с ней, даже если она молчала, весь этот дискомфорт и прочий негатив катятся на колесах перевозчика, уезжают из дома на несколько дней.

«Ироничная и грустная мысль, если самолёт с родителями разобьётся, то таксист станет как бы помощником Харона…», – подумалось Марселю. – «Таксист, или лётчики?»

– Наверное я слишком требователен и от этого жесток к маме, может надо быть благодарным за то, что она хотя бы вообще есть?.. Подожду минут пять и позвоню Кире.

Давно на душе не было так легко, так свободно, так тепло, появилось чувство нужности кому-то. Марсель ощущал себя, будто вокруг него расступился смог, и он теперь видел хоть что-то хорошее, и чем дольше смотрел, тем больше хорошего замечал. И хотя дом был пуст, ощущение тотального одиночества, отречённости отступило.

– Интересно, есть ли хоть в одном языке мира, одно слово, которое обозначает чувство противоположное одиночеству, чувство, когда понимаешь, что ты кому-то нужен, что всегда есть к кому обратиться, что-то рассказать, пошутить и тебя поймут во всех этих случаях? Ведь это не просто «нужность», это когда люди рады твоему присутствию в их жизни просто за то, что ты есть. Блин, может если покопать чисто с прагматической точки зрения, то всё это завязано на различной материальной и нематериальной выгоде, но ведь обычно люди не задумываются о том, что вот щас я позвоню Селин, и сразу настроение станет лучше, они просто звонят потому что соскучились… Черт, надо хоть кошку завести, чтобы не самому себе это всё говорить. Может тогда своё придумать? Запишу его на бумажке, потом где-нибудь использую, а как стану известным, его занесут в словари, – на этих словах Марсель рассмеялся, – пусть это будет «Опсолум» – от латинского Oppositum Solum – противоположный одинокому, глупо, конечно, но ведь и я не лингвист, чтобы придумывать такие слова и делать за них их работу.

Марсель глянул в окно – родители не вернулись, тогда он посмотрел на часы, прошло 4 минуты.

– Щас еще минутку подожду и позвоню ей. А как сказать, что чувствую себя противоположно одинокому? Опсолумно? Опсолумностно? Или может сократить до Осолумно? Звучит как слабоумно или остроумно… Простите, но мы нашли у Вас Осолумство третьей степени, оно не операбельно, Вам осталось два месяца. – Пародировал врача Марсель. – И мужчина отвечает: «О нет, им болела моя тётя Харсол, я читал об этом Осолумтсве, и чтобы не заболеть пил рассол, ел фасол, лазил на антресол, не ел сол, пил антифастроректамсол. Все вокруг говорили, что это всё поможет избежать этой болезни!» А доктор ему так головой покачает, и скажет, что Осолумство очень часто нападет на людей по тем или иным причинам, обнимет его и уйдёт, чтобы сообщать другим их диагнозы. – Марсель кривлялся как ребёнок, играл сценку сам с собой, и пусть это было ребячество, но какая разница, если оно забавное?

Посмотрев снова на часы, он увидел, что прошло в общей степени больше пяти минут, тогда он мигом добежал до окна, и увидел там, спускающийся туман, но не увидел родителей, тогда он помчался к телефону, чтобы позвонить своей девушке.

– Алло? Кира? Привет, солнышко, смотри, собирайся скорее и мчи ко мне, будем праздновать мой день рожденья… Нет-нет, никого не будет, только ты и я… Не беспокойся, родни тоже не будет, они поехали в аэропорт, улетают куда-то по делам, мы с тобой будем совсем одни. Приставать? К тебе, милая? Только если ты сама захочешь, ты же знаешь, что я совсем не тороплюсь и тебя не хочу торопить. Давай, жду… А! Кира-Кира-Кира-Кира, ты тут, алло? Фух, смотри, там то ли туман будет сильный, то ли дождь, не понятно, возьми с собой дождевик, чтобы не промокла… Да, я знаю, что у тебя есть глаза и ты не маленькая девочка, и нет я не глупый, хе-хе, но я же думаю о тебе, поэтому лучше на всякий случай скажу… Всё-всё, я понял, не нудю… Не правда! Я не генерал Нудность, всего лишь полковник, ахах, всё, лети сюда, солнце моё, жду. И я тебя муа. – он сделал жест рукой посылая воздушный поцелуй своей девушке.

В течении следующих 20 минут Марсель пританцовывая и напевая куски песен, которые он мог вспомнить, готовился к празднованию дня рождения: поставил чайник, достал торт, разогрел вкусной еды на двоих, достал и разложил в красивую посуду разные маленькие вкусности, на случай, если захочется разнообразить ужин ещё больше, или если еда закончится раньше фильма. Когда же в дверной звонок кокетливо позвонили, Марсель и вовсе запрыгал как ребёнок, прыгал прямо до двери, чтобы срочно открывать дом своему солнцу.

– Марс!!! – чуть ли не крича, улыбаясь и прыгая на месте, здоровалась девушка. – С днём рождения тебя, дорогой!

– Кира! – с таким же воодушевлением Марс сначала поприветствовал, а затем и обнял свою даму сердца, хотя обнимать всё ещё прыгающую девушку было не очень удобно. Но после всех приветствий они наконец-то оказались в доме, Марс легко поцеловал Киру в щёку, от чего и без того румяная кожа, стала ещё краснее.

– Раздевайся, мой руки, и пойдём скорее смотреть фильмы, кушать и всё такое, как я по тебе скучал, как я рад тебя видеть, и у нас с тобой сколько угодно времени в эти несколько дней. Захотим – сутки, захотим – минуты, но они все наши! – Марс смотрел своими горящими глазами в такие же глаза, полные чистоты и тепла. – Слушай, Кир, что-то туман так быстро и так сильно сгустился, может мы позвоним твоим родителям, и мы вдвоём отпросим тебя с ночёвкой? Если захочешь или будет нужно – постелю тебе у себя, а сам посплю в гостевой или в зале, что скажешь?

Кира оглянулась на улицу, наблюдая туман изнутри дома, она вдруг осознала, что он действительно выглядит непрогляднее, страшнее, чем, когда идёшь по улице. Туман был такой силы, что было видно только соседние здания, и то, чем дольше она стояла, тем сильнее ей казалось, что и они растворяются.

– Ну, звучит достаточно логично, нечего шляться по такому туману, ещё какой-нибудь выпивший собьёт, или просто водителю не повезёт, а дома всяко спокойнее, я думаю, что мама отпустит, тем более она тебя знает и хорошего о тебе мнения.

– Хе, ну хоть одна мама обо мне хорошего мнения. – С горькой улыбкой сказал Марсель.

– Марс, ну ты чего, – Кира мягко улыбнулась ему, такой улыбкой, будто это не сложная семейная проблема, а просто пятнышко, которое легко выстирается, но это была не легкомысленная улыбка, а улыбка человека, пропускающую твою боль через себя, но с фильтром уверенности в хорошем исходе. – Всё будет хорошо, вот увидишь, просто нужно время.

– Сколько ж ещё времени надо? Разве 18 лет недостаточно, чтобы понять, что свою кровь надо и можно любить? Что мама – это не просто женщина, которая родила и сделала так, чтобы её ребенок не помер. Ведь мама такое нежное и ласковое слово, сколько в нём тепла, а в моей матери, наверное, и Костоправу стало бы страшно рядом с ней. Хотя иногда я задумываюсь, может я слишком много требую, и надо быть благодарным за то, что она у меня вообще есть?

– Милый, «нет ничего дурного в том, чтобы хотеть тепла», тем более от родной мамы. – Кира мягко обняла Марса, тот сначала стоял столбом, но воздушное тепло его девушки очень быстро растопило всю печаль, не вылечило, но хотя бы спрятало, оттеснило, заместило. Сейчас – можно и нужно радоваться жизни, а погрустить всегда успеется.

– Ну ладно, мой синнабончик, пойдём смотреть твои фильмы и кушать твои вкусняшки, хи-хи. А что за фильм, кстати?

– О, милая, надеюсь тебе понравится, это – «Вендетта по-корсикански», старый, но очень забавный фильм, и идёт в целом не так долго, а после уже решим вместе, что смотреть, хорошо?

– Я согласна. – улыбкой полной веры в своего мужчину ответила Кира. – но сначала отпросим меня у моих родителей.

Телефонные переговоры не затянулись слишком долго, ни мама, ни папа Киры не хотели бы, чтобы их дочь подвергала себя опасности в такую погоду – идти надо было вдоль дороги, а полотно мокрое, видимость слабая, да что там слабая, дальше пяти метров уже ничего не видно, любая ошибка водителя или самой девушки, может обернуться трагедией, поэтому были быстро согласованны условия ночёвки с «начальством», сказаны все самые лучшие поздравления и пожелания, и закончилось всё горячим прощанием.

Радостная парочка бросилась на диван, Марсель обнял Киру, она положила свою руку ему на колено, но без каких-либо пошлых помыслов, почти без них, и они оба стали с интересом смотреть кино.

Среди всех обсуждений фильма, у них поднялся интересный вопрос, прямо во время сцены в лесу: «Каким деревом они хотели бы быть?»

– Я бы хотел быть голубой елью.

– А мне очень нравятся липы, такие благородные деревья, и многие из них очень красивые.

– Слушай, глупо, конечно, но я видел недавно штуку, что мол после смерти человека не закапывают на кладбище, а кладут в специальную капсулу с ростком дерева, которое потом вырастает в нормальный экземпляр. Вот я бы хотел, чтобы из меня выросла как раз ель, если возможно – голубая.

– Почему? Это странно как-то.

– Это непривычно, как по мне. Но я думаю, что лучше мои родственники будут приходить к красивому живому дереву, которое даёт им тень, которое позволит мне плодоносить и после смерти, и даже быть полезным, когда умру – кислород и все дела.

– Всё равно странно, но, если так, тогда уж я буду липой, большой раскидистой липой. Да, пусть меня похоронят так, уж к этому времени я точно привыкну, мне уже начинает нравиться.

– Но ведь ты сейчас стройная, почему ты будешь большой липой? – спросил, хихикая, Марс.

– Дура-а-ак, да и вообще, ты что, не знаешь, что после свадьбы люди сразу становятся толстыми? – теперь уже смеялась Кира.

– Мы не станем. – Марс снова поцеловал её в щеку, ненадолго приобнял чуть сильнее обычного, и они продолжили смотреть фильм.

Дорогая аудиосистема и хорошая звукоизоляция дома позволила им не экономить на громкости, поэтому, когда всё их внимание уже как полчаса было захвачено фильмом, в дом вошли родители Марселя. Недовольный отец тут же пошёл на кухню, чтобы выпить бокал коньяка, Луиза же сразу направилась в сторону громких знакомых звуков, фильму столько лет, что Луиза может узнать его даже по звукам машин, если надо будет, поэтому интерес пересилил безумную усталость.

Уже приближаясь к комнате, прямо из коридора, она видела как её сын обнимал какую-то девушку, и ей бы очень хотелось, чтобы этой девушкой была хотя бы проститутка, но не та, о которой она думала…

– Мадам, собирайтесь домой, а ты, Марсель… Я даже не знаю, если бы здесь лежало сто пьяных тел, я отнеслась бы с большим пониманием, но это… Ты меня разочаровал, Марсель. Ну да ладно, с тобой поговорим потом. ЛАРС! – почти провизжала Луиза.

– Да, дорогая?! – кричал с кухни муж.

– Надо отвезти эту девчонку домой, и поговорить с её родителями.

– На какой адрес вызывать такси, дорогая?

– Ни на какой, сами отвезем, быстрее будет.

– Но милая, я уже немного выпил.

Луиза направилась на кухню.

– Ларс, сколько ты там выпил, тебе того коньяка как слону дробина, как говорят русские, так что давай, быстрее доедем меньше алкоголя всосётся.

Марсель уже помог одеться Кире, она улыбалась и говорила ему, что всё будет хорошо, а он хоть и грустил, но тоже верил, что будет, только попозже.

– Прости, родимая, за них. Мне очень жаль,.. и стыдно. Если бы ты знала, как я себя сейчас ненавижу…

– Не надо, Марс, – мягко улыбнулась ему Кира, – не впускай их гнев и злобу в своё сердце, оставь негатив у родителей, понимаешь?

– Не очень, солнце… – Марсель смотрел на свою девушку с глазами, в которых читалось большое разочарование в себе.

– Всё, на выход, мадам и ЛАРС! давай живее!

– Завтра объясню, милый, – мягко улыбнувшись, она пошла в сторону машины, и легко, прямо как принцесса помахала ему рукой.

Марс стоял на крыльце и махал рукой своей Кире, в его голове крутилась мысль: «Иронично, но если бы мы были героями фильма жанра драмы или мелодрамы, не понимаю я отличий, то можно было бы пафосно сказать: «хорошо, что сейчас идёт дождь, под ним можно спрятать свои слёзы», но мы не герои, это не драма, и всё у нас будет хорошо, да и слёз-то нет».

– И слёз нет. А завтра приду к её родителям, всё обсудим, мне-то уже 18, теперь возможностей жить стало больше. Потенциально больше. Ничего Кир, мы будем счастливы теперь и навсегда. Будем – это точно.

Вернувшись к телевизору, Марсель постарался досмотреть фильм, всё же разговор с родителями обещал быть неприятным, бросать фильм на середине не хотелось, тем более, что это комедия и можно зарядиться положительными эмоциями перед нервотрёпкой.

Это было удивительно, но даже спустя почти два часа, родителей всё ещё не было дома.

– Ну, не удивительно, может остались бухать с родителями Киры, или заехали куда-то по пути. Чёрт их знает, что им там в голову придёт, – Марс разговаривал сам с собой, листая каналы телевизора.

Когда же прошло ещё несколько часов, он всё же пошёл спать. Нервотрёпка никуда не денется, если мать захотела провести «серьёзный разговор», то она проведёт его даже через 40 лет, даже если ты спас мир от смертельной болезни, или что-либо ещё. Всё это померкнет перед важностью этого разговора, особенно, если он нужен, чтобы отчитать сына. Так что, разговор будет всё равно, а вот здоровый сон могут и отобрать.

Где-то посреди ночи в дверной звонок начали крайне настойчиво звонить. Много времени чтобы проснуться Марселю не понадобилось, его и без того мучали тяжелые сны, так что сон был на волоске от краха, и дверной звон разбудил его буквально сразу.

– Они что, набуханные потеряли ключи где-то? – возмущался Марс…

Будь жизнь Марселя, как он и сказал – фильмом, то возможно следующие 10 секунд для него выглядели бы иначе: время тянется как горячая карамель, что называется слоу-мо – замедленная съёмка, Марсель крупным планом, его лицо ничего не ожидает, вот он открывает дверь, в проёме стоит человек, камера показывает его одного, очерченного светом фонарей или фар машины, или вовсе со спины, так, что ничего не видно, кроме этой самой спины. В доме Марселя темно, на улице же наоборот, очень контрастно ярко горит освещение. И вот эта фигура говорит Марселю…

Но нет, жизнь не кино, и в ней крайне редко случается слоу-мо, но открыв двери, Марс действительно увидел фигуру, очерченную светом фар, но даже эти очертания моментально растворились в слезах от резкого перепада яркости для глаз Марселя.

– Здравствуйте, Вы Марсель па Донтуа?

Строгий, но мягкий голос сразу же вывел Марса из сна, даже настолько плохого, он вытер слёзы, которые пытались увлажнить глаза, и очертания неизвестного человека сложились в фигуру полицейского.

– Да, мсье, это я.

– Странная у вас приставка к фамилии, не слышал такой никогда…

– Наверное… Я не задумывался, какую дали с той и живу, – он слегка улыбнулся полицейскому.

– На самом деле простите за бестактность, я в полиции недавно и ещё не приходилось сообщать такие вести.

– Какие такие? – В голове Марса начали крутиться мысли о том, что родителей арестовали, или они устроили дебош, или просто кому-то нагрубили, но не было ни единой мысли про Киру, так как он знал, что с ней точно всё хорошо, не может быть иначе.

– Мне жаль Вам сообщать, но машина, в которой ехали Ваши родители, попала в аварию. И,.. – мужчина замешкался, ему было сложно произнести это вслух, будто они адресованы ему, а не от него, – Ваши родители скончались на месте, примите мои соболезнования.

– Как это? – он не знал, что делать, что думать.

«Получается я – сирота теперь? И что делать? Хорошо, что 18 – не отправят в детдом… Я должен плакать сейчас? Почему я не хочу плакать? Где слёзы? Погоди-ка!»

– А Кира? Кира жива? – он требовательно смотрел на полицейского, будто это он не довёз что-то Марселю, а не его родители.

– Девушка в автомобиле? Нет, никто не выжил… Она Вам кем-то приходилась?

– Она мне приходится любимой.

– Мне жаль, – только и сказал полицейский.

– И что дальше?

– Ничего такого, сынок, скорее всего, есть нотариус или другой юрист, у таких людей его не может не быть. Вот он придёт, принесёт все документы, ты распишешься, получишь наследство и начнётся твоя долгая и трудная, но учитывая наследство, чуток более простая, взрослая самостоятельная жизнь.

– Как легко Вы это говорите… Но всё же, спасибо большое. Если Вы не против, то, наверное, я отправлюсь спать, видимо, это самое верное решение на данный момент.

Полицейскому не было легко, ни говорить, ни в целом смотреть на парнишку. Своими словами, он не просто сгладил углы всей этой ситуации, он оберёг парня настолько, насколько это вообще было возможно в этой ситуации. Для Марселя сейчас, на протяжении всех процедур, связанных с этим инцидентом, на похоронах и всю жизнь после, его родители просто погибли в автокатастрофе. Как было на самом деле доподлинно не известно, на этом участке дороги не было ни свидетелей, ни камер. Известно только то, что по какой-то причине, водитель автомобиля с алкоголем в крови, не справился с управлением, машину занесло и вынесло с мокрой дороги. Нелегко было полицейскому, потому что это он видел, как автомобиль родителей Марселя обнимал дерево как кольцо, капот и багажник автомобиля почти соприкасались, со всеми вытекающими из этой картины обстоятельствами. Фраза «здесь не на что смотреть» обрела совершенно иной смысл.

Все процедуры, связанные с похоронами и наследством, действительно не принесли никакого дискомфорта, если не считать само горе. У родителей уже всё было расписано в завещании, всё выбрано, чуть ли уже не оплачено и сделано, единственное, что они хотели, чтобы их похоронили на своей земле, Марсель так и сделал, но место выбирал он, и этим местом оказался угол участка, самый дальний, на отшибе, так чтобы никогда его не видеть. А Киру, после разговоров с её родителями и с их согласия, он похоронил прямо в центре участка, чтобы всегда с любой точки можно было дойти за одинаковое количество времени, и чтобы всегда её было видно. Единственная проблема, которая возникла, это уговорить родителей Киры сделать как она хотела, чтобы из неё выросла липа. Было довольно тяжело объяснить, что это её желание, что это эстетически и физически может быть даже лучше, чем каменная плита. Родители согласились, но с одним условием, чтобы рядом с деревом стоял маленький алтарь с фотографией, и возможно разными подставками для свечки, или чего-то подобного.

В результате, в центре участка, этого большого и пока ещё пустого участка с домом Марселя на краю, был посажен саженец липы, около которого стоял небольшой, изящный, но без лишнего шика и пафоса, алтарь. Недалеко расположились маленький фонтанчик, из которого при желании можно было попить, и несколько деревянных скамеек с навесами. В углу, под забором, сиротливо стояли две прямоугольные плиты.

Горе, заботы об учёбе и свалившемся на него родительском бизнесе поглотили Марселя. Каждый вечер, когда силы держаться молодцом заканчивались, он лежал на кровати, несколько сиротливых слёз стекали по его щекам, и он всё думал: «Говорят работа помогает отвлечься, почему же мне так плохо? Я мало работаю? Или без работы мне было бы ещё хуже?» Но подсознание выкидывало ему мысли о том, что как раз работа с учёбой не дают ему отдохнуть, не дают ему восстановиться и набраться сил, и тем не менее, вместо отдыха, Марсель продолжал нагружать себя, нагружать мыслями и делами.

Когда же наступало утро, Марсель с головой полной боли, выходил на балкон своего красивого современного дома и смотрел на поле. По-другому это назвать было невозможно: по какой-то причине эта земля полюбилась собакам, поэтому повсюду были видны ямы, распаханная земля, разный мусор, и просто вытоптанные куски территории. Поворачивая своё лицо, Марс каждый раз замечал родительский дом, отчего ему становилось только горестнее.

В очередной раз, выйдя на балкон и оглядев свою землю, Марсель заметил участок похожий скорее на места сражений Первой мировой войны, чем на приусадебную территорию. В этот раз он задержался подольше, чтобы подышать воздухом, отдохнуть от мыслей и прочего. Уже перед самым уходом, Марс увидел, как вдалеке на траве встала одна плешь песочного цвета, преобразившаяся в собаку и пошла по своим делам. Тогда пока ещё юный владелец земли решил поставить высокий и красивый забор из камня и стали, вместо того недоразумения, что звалось забором, и всё для того чтобы ни одна собака не прошла на его участок.

Вскоре работы были завершены, и вот его территорию окаймляла красивая стена, которая не давала нежелательным животным пройти, но и не закрывала обзор, будто это средневековый замок, при этом было достаточное количество калиток, дверей и ворот, чтобы человек мог спокойно пройти насквозь.

После ухода собак, то тут, то там из земли стали появляться уродливые сорняки, портящие вид и мешающие людям, в том числе и Марселю. А липа, стоявшая в центре, тем временем так и не хотела нормаль расти, иногда Марсу казалось, что она и вовсе не растёт, ни на сантиметр, хотя времени прошло много.

– Может быть всё дело в земле? – говорил он сам себе.

В скорейшем времени он заказал целые грузовики с удобрениями, лучших флористов, которые засадили ему участок цветами, сделали красиво обрамлённые камнем клумбы, высадили кустарники. Марс нанял садовников, которые следили каждый день за растениями, а сорняки нещадно истребляли, но ничего не помогало. Ничего не хотело толком расти, а в середине зимы, неожиданно выпал град, которого не видели уже много лет. Ледяная дробь побила всё что смогла, после чего пошёл снег, хороня под собой все цветы и маленькие кустики. Несмотря на то, что все клумбы были укрыты плёнкой, погибло всё, всё кроме липы.

Уже через день, весь снег растаял, ещё через день, снова поползли сорняки. Их было безумно много, и чем их было больше, тем сильнее гневался Марсель. Стоя на балконе, он замечал про себя, что будто чем больше он гневался, тем больше было сорняков. Когда же терпение его не выдержало, он снова заказал грузовики, но в этот раз с песком. Большие самосвалы привозили желтые крупицы злости, гнева, ненависти, и высыпали их в разных местах участка, где рабочие лопатами и гладилками распределяли песок заместо убранных клумб.

Теперь выходя на балкон, Марселю представлялось странное зрелище: в углу два камня с родителями, в середине любимая-дерево, и вокруг желтая, мерзкая пустыня. Он даже задумался посадить пальмы, если они станут расти, и сделать около липы некое подобие оазиса.

Но чувство победы в антисорняковой войне длилось недолго: меньше чем через неделю полезли новые зелёные солдаты-сорняки. Марс пытался бороться, пытался нанимать специалистов, но ничего не удавалось. Тогда он сдался, буквально опустил руки, перестал выходить на балкон, перестал интересоваться делами своей земли, даже не выходил на эту часть участка, но, скучая по Кире, разговаривал с фотографиями своей любимой. Проблема была лишь в том, что даже сдавшись, он не освободился от негатива, который преобразовался, не был таким явным. Весь его гнев стал скорее тихим бурлением, нежели оглушительным вскипанием.

Он ничего не планировал, он ничего ни с кем не обсуждал, не спрашивал совета, не искал каких-то способов решения, ни-че-го. Но одним очередным утром, он взял телефон и позвонил своему помощнику:

– Альфи, будь добр, закажи на сегодня бригаду, чтобы вырубили и вычистили на участке всё кроме липы, а на завтра, закажи машину, ну… – он грустно нахмурился, – машины, бригады с машинами, в общем, вызвони специалистов, чтобы всё залили начисто бетоном, всё абсолютно, от угла до угла, но чтобы у липы было достаточно места для воды и так далее, прямо в договор это включи, чтобы рабочие были максимально аккуратными, понял? Хорошо, спасибо, Альфи.

Каждый раз просыпаясь, первое что слышал Марс – это гул машин и рабочих, которые сначала, словно ещё одна война, проходили по его территории, а потом муровали погибшие сорняки под слоем серого месива. Довольно скоро вся территория была залита и осталось только дождаться высыхания.

Марсель снова стал выходить на балкон. Но теперь, каждое утро, он делал это с чувством победы, и ни запах сырого бетона, ни рабочие, которые периодически делали какие-то процедуры с бетоном для его укрепления, ничего не мешало этому чувству. Но с ним соседствовало какое-то другое ощущение, оно не выталкивало чувство победы, а находилось рядом с ним, может быть даже прямо в нём, как некая опухоль, которая пока ещё не отравляла организм, но вот-вот могла начать. Марса что-то беспокоило, но он не мог понять что.

Толстой бетонной заливке необходимо около месяца и более, чтобы полноценно высохнуть и принимать на себя нагрузки. Знали ли об этом подростки, для которых из ниоткуда появился огромный, довольно плоский, бетонный прямоугольник, на котором можно бегать, прыгать, кататься, развлекаться и так далее? Тем более там еще и холм есть. Марс не знал, знают ли они об этом, но догадывался, что вряд ли у них есть такие данные. Мало того, что они об этом не знали, так ещё и приходили, когда рабочих уже не было на месте, и никто кроме Марселя не смог бы им объяснить, что тревожить бетон не стоит.

Смотря с балкона, как молодые люди веселятся, Марс по-старчески бубнил на них.

– Бегают, прыгают, засранцы, по моему бетону, сейчас весь раскурочат, а мне потом снова его заливай?! Ух, я бы им навалял! В моё время за такие дела уже бы давно за уши оттаскали. Или может надо пойти поговорить с ними? Или вообще вызвать полицию, что это я буду ещё себя утруждать. Да,.. определённо полиция будет лучше, она и им наваляет, и родителям объяснит всё. Ну щас, вот пол часика пройдёт, если не свалят, тогда позвоню.

Когда прошло уже больше чем «пол часика», Марсель выглянул в окно, из которого «увидел будто тех же подростков, только каких-то других, другая одежда, скейтборды вместо великов и так далее».

– Не, ну это уже ни в какие ворота не лезет… – снова бубнил Марс сам себе на всю комнату, – ну ничего, щас я с делами закончу, и вызову жандармов, будет им веселье!

Но ни разу эти слова не заканчивались обещанными делами, только разговоры, только негатив. Правда иногда Марс мог выглянуть с балкона и наорать на подростков, но те не уделяли ему большого внимания, лишь, как и другие люди вокруг, всё больше убеждались, что тут живёт какой-то «поехавший тип».

В конце концов, как и следовало ожидать, бетон растрескался. Чем больше проходило времени, тем больше повреждений проявлялось, тем сильнее люди, проходящие мимо, соседи, да и просто те, до кого дотягивались слухи, опасались этого места, тем больше ям появлялось на территории, а выдранными из общей массы бетонными кусками-камнями подростки стали играться, бросаться в воздух, что ещё больше раскурочивало бетон, а один раз даже привело к травме. Очень скоро, сквозь бесчисленное количество трещин, вновь стали появляться сорняки, а подростки наоборот исчезать с территории участка.

Когда участок снова заполонило всякой сорной травой и кустиками, а силы Марса закончились, он сорвался… Соседи и прохожие могли увидеть, как некогда молодой человек, сейчас больше похожий на потрёпанного сорокалетку, стоял у могильных плит. Некоторое время он стоял и не издавал ни звука, пока наконец его не прорвало. Надрываясь, он орал на плиты, небо и воздух, из его рта летели слюни и проклятия. Когда же легкие уставали от бесконечной нагруженной перекачки воздуха, горло начинало хрипеть, а тупая боль отдавалась в висках, Марсель переходил на шёпот. Слёзы не слышно стекали к подбородку, заставляя щеки чесаться, а кожу остывать от порывов ветра. Марс то стоял, то садился на бетон, и продолжал говорить. Он говорил и говорил, о всём что накипело, всём о чём умолчал при жизни, и не смог сказать после смерти.

В конце концов он произнёс свои последние слова.

– Ненавижу вас, обоих, НЕНАВИЖУ. Это вы виноваты, твари! Щас бы жили спокойно, занимались бы дальше своей фигней, но не-е-е-ет же, Кира, видите ли, неподходящая девушка. Мозги у вас неподходящие. Сволочи, из-за вас всё, СЛЫШИТЕ?! Из-за ВАС! Что, сейчас вы довольны?! Добились своего? Этого вы хотели? – Марс показал на территорию участка.

– Ненавижу… – уже шёпотом и совсем без сил произнёс он и пнул кусочек бетонного камушка в плиту матери. Камушек попав в угол, отскочил в сторону маленькой бетонной крошкой, даже не повредив надгробную плиту.

Идя домой, у паренька не осталось сил даже на слёзы, он был опустошён, он был дырявым сосудом, телом, но не человеком. Проходя мимо зеркала к кровати, он мельком глянул на себя. Весь серый, бледный, с мешками под глазами, с неухоженной бородой и морщинами. Лицо в зеркале было омерзительно ему, или может омерзителен был он сам?

Наконец пришло утро. В масштабах жизни человека это была капля в море, в масштабах человечества – крупинка, в масштабах вселенной – атом из бесконечного числа себе подобных, но для Марселя этот день был вторым, и чуть ли не главным, рождением. Смерть Феникса предрекает его возрождение, смерть человека предрекает перепутье. В этот раз, глядя на своё лицо, к которому он уже ничего не испытывал, Марс выбрал свой поворот.

Уже к середине дня он собрал небольшой чемодан, и перед отлётом пошел к родительским камням. Марс сел перед ними в позу йога, совершенно спокойный, уверенный в себе, вздохнул полной грудью и стал говорить.

– Спасибо вам обоим за всё. Может я ещё не совсем простил вас, не совсем принял себя и всё что было, может быть, нам не хватило слов, не нашли их, или не услышали. А может мы бы и не нашли их. Но я хочу верить, что мы смогли бы. Я скоро приеду, не скучайте здесь без меня.

С Кирой же разговор был коротким. Обняв её росток, он сидел и передавал каждой клеточкой тело свою любовь. В конце концов, отправив всем воздушный поцелуй, Марс слабо улыбнулся и отправился в недельный отпуск. Он полетел в место, далёкое от его города, далёкое от его невзгод, горечи, ненависти и проблем. Туда, где можно было спокойно наслаждаться каждой секундочкой жизни, какой бы она не была: простым лежанием, громкой вечеринкой, тихим ужином при свечах, или длинной очередью. На эту неделю он снова стал сосудом, глиняной вазой, которую гончар аккуратно ремонтировал, фарфоровым китайским чайником, который бережно склеивали золотом, бронзовой амфорой, которой придают родную форму, и снова выкрашивают рисунок. Это всё ещё не было лечение, это был пит-стоп, в котором пилот мог бы попить воды во время гонки под палящим солнцем.

Неделя прошла, но ноги Марселя вновь не вытаптывали землю своего участка. Никто его не видел, не слышал, но читал. Секретарю пришли бумажные письма. Удивлению Альфи не было предела, последний раз он держал такое в своих руках 30 лет назад, когда был совсем малышом. В письме давались указания и разъяснения. Буквально через несколько дней прибыли рабочие снимать старую бетонную заливку. Работа кипела, по участку ходило огромное количество людей, ездили тракторы, самосвалы, работала маленькая кухонька. Соседи стали шептаться, пускать слухи: строят метро – нет, затопят и сделают озеро – нет, засадят кукурузой – нет, построят завод – нет, хозяин просто выжил из ума и тратит деньги куда попало – нет, ведь хозяин умер, и так далее. Слухов было не счесть, чем дольше велись работы, тем извращённее становились изустные истории. Ломая, теряя одни слова, но заполняя пустоты новыми, люди передавали друг другу по третьему кругу одни и те же «новости», перекрученные по десять раз, так что уже никто не понимал, кто первый это сказал, и что вообще происходит.

Вскоре, когда демонтаж бетона был завершён, приехали какие-то другие рабочие и специалисты. Они стояли со странными приборами, какими-то линейками, кучей столбиков и верёвок, мужчина в синей каске всё время кричал на мужчин в оранжевых касках, потом приезжала женщина в белой каске и что-то обсуждала с синей каской, которая снова кричала и давала указания оранжевым каскам. В результате, вся территория стала похожа то ли на панно, то ли на будущее место раскопок. Но когда приехали новые рабочие и стали выгружать кирпичи, ограды, смеси, инструменты и так далее, соседи потерялись в своих догадках ещё больше.

Каждый день, наблюдавший с балкона Альфи, видел как на участке проявляются, как грибы после дождя, выложенные кирпичом дорожки, этакие мостовые, под которыми сначала прорыли траншеи и выложили трубы самых высоких стандартов, стали появляться лавочки, различные навесы, беседки, маленькие домики, и один домик побольше.

«Наверное, он делает здесь парк? Или что-то для развлечений? То будет бар? Ресторан? Что он задумал?» – каждый раз думал про себя Альфи, но всё не мог даже близко предположить, что же на самом деле здесь происходит.

В какой-то момент, Альфи увидел что даже родительские камни и те увезли, и вместо них рабочие высаживают сосну и кедр. А между ними ставят красивый и аккуратный алтарь с фотографией обнимающихся мужчины и женщины, Ларса и Луизы. Кроме того, родительский угол, огородили красивой низкой стеной, с совершенно замечательными кованными воротами, над которыми тем же кованным железом была выложена надпись: «Нет ничего дурного в желании тепла».

Когда почти все работы по прокладке дорожек и прочего были завершены, в другом углу, противоположном родительскому, возвели маленькую современную церковь без явных знаков принадлежности. Теперь пять дней из семи были отданы по одному каждой конфессии для церковной службы, как бы она не называлась и не выглядела. Остальные же два выходных дня, были отданы светским мероприятиям, сборам, собраниям, и прочим.

Маленькие домики были сданы в аренду малому бизнесу: кофейням, кафе, различного рода кондитерским и булочным, бистро, и другим досуговым или пищевым организациям. А домик побольше оказался мини-отелем, где каждый желающий мог остановиться на ночь или больше.

Через неделю после окончания работ приехал и сам Марсель. Он всё ещё выглядел уставшим, но довольным. Это была усталость альпиниста, покорившего вершину, усталость шахматиста, выигравшего турнир, усталость олимпийца взявшего золотую медаль, это была победная усталость. Всё это время после отпуска он провёл в работе над собой, в которой ему помогал замечательный специалист. Работа была не завершена, её было ещё довольно много, но даже то, что уже было сделано, позволяло Марселю хотя бы хотеть жить, именно жить.

– Мсье, очень рад Вас видеть, какой замечательный парк Вы здесь устроили.

– Альфи, я тоже рад тебя видеть, но это кладбище. Мне захотелось назвать его «Последняя роща».

Секретарь побелел.

– Как кладбище? Зачем кладбище? Почему?

Марс понимающе улыбнулся своему верному сотруднику.

– Не беспокойся, если всё пойдёт так, как я это вижу, то оно будет похоже на парк. Помнишь как похоронили Киру? Я также сделал с родителями, как ты можешь заметить, и также здесь будет похоронен каждый желающий. В конце концов, это место станет не унылым полем с каменными зубами, а замечательным лесочком единения со своими родными, которые будут продолжать жить, но в форме флоры.

Альфи ничего не понял, замысел этот был ясен только Марселю, придумавшему это всё. «Но раз «босс сказал», значит так надо, значит пусть так и будет» – рассуждал Альфи.

В самом же деле, ждать долго не пришлось, уже скоро стали поступать первые заказы, высаживаться уже не первые на этой территории, но первые в этой «жизни», саженцы. Появились посетители. Сначала смотреть и осознавать это всё было странно даже для Марса, но вскоре он увидел, как вместо принудительной работы по очистке и облагораживанию территории мёртвых родных, люди просто сидят на скамейках, общаются, кушают, пью, отдыхают душой, иногда из их глаз льются слёзы, но стекают они к улыбке, ведь дерево растёт, становясь всё красивее, всё больше, крепче и как бы живее. Иногда, даже отвечая шелестом листьев на разговоры родственников.

Стала расти и Кира. Священник говорил Марселю, что покой в душе принёс мир на эту землю, перестал отравлять её. Марсель же думал, что Кира впервые со дня смерти стала радоваться, поддерживать его действия, и дерево перестало болеть.

Когда все работы были окончены, все дела, касающиеся этого места, были сделаны, Марсель подошёл к Кире.

– Теперь я понимаю, солнце. Жаль, что столько времени понадобилось, но я понял. Кстати, знакомься – это котик Опсолум, моя вторая любовь после тебя.

На голову котика упал зелёный листочек, с которым тот незамедлительно стал играть. Марсель улыбнулся и сел рядом с котом, чтобы присоединиться к его играм.

Утро в кафе

Он шёл в центр по своим делам. Утро этого дня было настолько прекрасным, что Он уже и не думал о том, какие именно это были дела. Маршрут проложен – ноги несут, остальное время – для наслаждения моментом.

Солнышко нежно кормило своими лучами мир вокруг Него. Держите зелёные листики и травка, кушайте цветочки всех форм и цветов. Грейтесь птички, грейтесь кошки и собачки. Радуйтесь, наслаждайтесь, живите.

На секунду Он задумался, что стоило бы надеть солнцезащитные очки. Его любимые – чёрные, серьёзные, со сглаженными квадратными формами. Они ему так идут. Он в них как будто симпатичнее. Но вот Он вышел из тени, и солнце осветило Его лицо. Ему пришлось зажмуриться и улыбнуться, а мысли об очках тут же потеснили другие: «такой Я ещё симпатичнее, Мне так даже больше нравится».

Привыкший к солнечному свету Он продвигался всё дальше и дальше к своей цели. Он больше не щурил глаза, но всё ещё иногда улыбался. Тогда солнышко, будто заигрывая с Ним, специально светило в окна – концентрировало свою любовь, и солнечным зайчиком прыгало Ему по глазам, снова заставляя щуриться. Это не злило Его, но заставляло улыбаться чуть сильнее, иногда даже хихикать.

И вот до конца пути осталось совсем немного, ещё 5 минут ходьбы и Он будет свободен – можно будет идти домой, зная, что ты ничего не обязан сегодняшнему дню. Но Его что-то отвлекло. Что-то бросилось ему прямо в глазное дно, потеснив на миг оттуда всё, потеснив и тут же растворившись. Он стал присматриваться, что зацепило Его взгляд? Это была красота. Изумрудного цвета легкий сарафан заключил в себе красивую, стройную, не менее легкую Девушку. Казалось, сейчас подует ветер, и Она, как упавший с околоцветника яблони лепесток, улетит. Но этот сарафан, этот легкий, абсолютно летний, замечательный, прекрасный сарафан приковывал взгляды к нему и Девушке, а Саму Её к земле. Он говорил Ей – мы не можем улететь, мы часть той красоты, что должна остаться здесь, внизу, чтобы, подобно маленькому солнышку, озарять всех вокруг, и вскоре потухнуть, чтобы дать жизнь другим таким же красотам. Таким же, но новым. Таким же, но другим.

Она сидела на веранде летнего кафе, и неспешно пила что-то из маленькой чашечки. Он сел в нескольких столах от Неё только за тем, чтобы наблюдать за Ней. Буквально сразу же рядом с Ним оказался молодой парень.

– Доброго утра, меня зовут Официант, могу я помочь выбрать Вам блюдо?

Сначала Он даже испугался, появление Официанта оказалось неожиданным. Он схватился за меню, стараясь выглядеть обыденно, натурально, но буквы сговорились меж собой, слились в единый массив, и не рассказывали Ему абсолютно ничего из меню.

– Я буду тоже, что и Эта Девушка, – Он указал в Её сторону ладонью.

– Вы желаете чистый экспрессо?

– А… Д-да, конечно. Но простите, разве не эспрессо?

– Вы знаете, лингвистическая история такова, что можно говорить и экспрессо. Но Вы уверены, что хотите именно его? Он довольно крепкий, Вам же известно?

– Конечно-конечно, – Он сделал вид знатока.

Через две минуты Официант поставил рядом с Ним блюдце. На блюдце стояла маленькая чашечка. В маленькой чашечке был налит крепкий, вкусно пахнущий, кофе, цвета подгоревшей карамели. Рядом с чашечкой лежал маленький кусочек молочного шоколада в бумажной обертке.

Он сел уже более расслабленно, вытянул и скрестил ноги, взял в руки чашечку, втянул полной грудью запах. Его рот попытался попробовать кофе, но несколько, заплывших внутрь, капель сразу же обожгли Его язык. Он отставил чашечку обратно на блюдце, вытянулся ещё больше и сидел наслаждался жизнью, периодически поглядывая на Неё.

«Какая же Она красивая», – думал Он. «Я мог бы познакомиться с Ней. Гулять по городу. Ходить с Ней в разные места и заведения. Танцевать. Целовать. Познакомил бы Её с родными и друзьями, и Сам познакомлюсь с Её. Мы можем заниматься вместе творчеством, если Она пожелает».

На миг Его мысли остановились, Он снова взял чашечку, подул на кофе, попытался сделать глоток, выпил немного кофе и поморщился.

«Кто ж знал, что это такая гадость крепкая, о, шоколад». – Он развернул обёртку и откусил маленький кусочек шоколадки, дал ему растаять во рту. Затем откусил ещё один такой же, влил немного кофе в рот, и дал этим двум субстанциям смешаться, чтобы потом их объединение можно было проглотить.

«Как же такое прекрасное создание пьёт такой отвратительный напиток? Наверное, у Неё весь мир прекраснее вокруг, и кофе этот тоже. Такая сейчас замечательная погода, мы могли бы обсудить это. Я узнал бы у Неё, почему Она сидит именно здесь? Может быть у Неё какие-то дела? Или Она просто гуляет? Я бы хотел гулять или заниматься делами вместе с Ней. Ох, Она ещё и читает, как же я не заметил этого…»

Так они и сидели какое-то время: Она читала, Он любовался. Но, как и всем Нам, Ей понадобилось подвинуться, чтобы удобство сидения на стуле было на прежнем высоком уровне, что Она и сделала, показав из-за скатерти свои ножки.

«Ох, Боже Мой… Какие прелестные у Неё в этой жизни две опоры, хотел бы Я думать, что это символично, и у Неё есть не только ножки, чтобы не падать, но и люди, чтобы держаться. Что же Она читает? Покажи же обложку, не скупись, пожалуйста… Эх, без шансов. Может быть это повод для знакомства? Подойти и спросить, что Она читает, завязать разговор, сделать комплимент Её платью и как бы невзначай, вскользь и Ей самой… Но что если у Неё уже есть кто-то? Или наоборот Ей никто не нужен? Или может быть у Неё выдалась сложная неделя и Она сидит отдыхает в надежде на полное спокойствие? Не оскорблю ли Я Её своими попытками знакомства? Но ведь Я не забулдыга какой, отчего же Ей должно быть оскорбительно?»

Пока Он думал, пока Он смотрел – Она расплатилась, встала и пошла в Его направлении. Поравнявшись с ним, Она заметила на его столе чашечку с бронзовой жидкостью.

– О! Вы тоже пьёте эспрессо?

– А, да… Официант назвал это экспрессо…

– Хех, да,.. Ну, Вы знаете, во Франции ведь так и говорят, и еще в некоторых странах, – Она мягко улыбнулась ему. – И как Вам?

– Кофе… был непривычным.

– Я Вас понимаю, Мне вот нравится шоколад, а Вам, как Я погляжу, как раз наоборот.

– Вы правы, шоколад был хорош.

– Ну, тогда надеюсь, что Вы будете рады Моему кусочку, – Она достала из своей маленькой сумочки бумажный квадратик и положила его на уголок стола, Её глаза на миг улыбнулись, – всего Вам доброго, Мне пора идти, – Она поплыла куда-то дальше, туда, вперёд, и только сарафан поднимался на ветру, как будто распыляя шлейф её духов.

– Простите, а что Вы читали? – практически прикрикнув спросил Он.

Она обернулась, и не переставая идти, но уже задним шагом, улыбнулась и почти что крикнула: – Арку Ремарка, – Ей пришлось обернуться вновь, сарафан заплясал, и снова стал развиваться по ветру.

– Арка Ремарка… Что ж, – Он поднял руку, чтобы подозвать Официанта. После чего заказал чай и два круассана.

Теперь же, Он только наслаждался этим пустым моментом, и кушал круассаны, запивая их чаем. Это была хорошая пустота, та, в которой нет невзгод, забот, бед и печалей. Та пустота, к которой стремятся медитирующие. Та пустота, что доступна каждому, и у каждого отнятая.

Когда один круассан был съеден, прилетела маленькая Птичка. Птичка не просила у Него ничего, лишь точно так же наслаждалась жизнью. Но Он всё равно оторвал Птичке мягкий кусочек теста и налил на блюдце немного чая. Птичка не отказалась, и, как будто, благодарно кушала рядом с Ним. Когда же всё было съедено и выпито, а заказ оплачен, они разошлись.

Он пошёл дальше по своим делам, а Птичка отправилась по своим.

Перья

– Да боже ж ты мой! – жаловалась Лена куда-то в пустоту, но мишенью этих жалоб был её муж.

– Почему, ну почему я, дура, вообще с тобой связалась? – Лена всё продолжала причитать.

– Да что опять не так-то? Что я опять натворил? Не так посмотрел? Не так дыхнул, шмыгнул и пернул? Чо тебе надо-то снова, а? – муж Лены, Лёша, разгонял ладонью воздух, а свой гнев голосом.

– Папа, пожалуйста, не кричи на маму! – попросил отца их сын – Петя.

– А ну не лезь малой, уйди в свою комнату. – зло проговорил Лёша.

– Сколько мы уже говорили на эту тему, каждый раз одно и то же, каждый раз, снова и снова. – Лёша искренним, ничего не понимающим взглядом смотрел на Лену.

Стена, разделяющая Лену и Лёшу, появилась не внезапно. Как и у многих, различного рода проблемы и претензии в отношениях между ними, стали появляться давно. А умалчивания и неразрешенные проблемы только прибавляли этой стене размера. Но никто из супругов даже не задумывался о том, что их мелкие ссоры, недовольные взгляды и прочий набор мелких склок, могут привести к серьёзному кризисному конфликту. Из-за чего он застал их врасплох.

– Я весь день пахала как лошадь, ребенка в школу собери, туда сходи, это купи, жратву приготовь, всё убери, постирай, пыль вытри, ребёнка приведи, уроки проверь, как загнанная лошадь, зато ты, блаженная душа, с работы даже домой не зашёл, сразу упиздел в бар. Приперся вчера пьяный под ночь, и ещё ждешь что жена ноги перед тобой раздвинет.

– Ах, – устало вздохнул их сын. – Опять двадцать пять…

Чтобы не слышать этих криков Петя с грустью закрыл дверь в свою комнату и подошёл к окошку. Усевшись на подоконнике поудобнее, он стал смотреть своими серо-зелёными, по-детски чистыми, глазами на ребятишек внизу.

У него всё было обычно. То есть он не был каким-то «не таким». Он не отторгал детей своим видом, был добр, когда-то даже был весел, старался помогать и держаться компании. Но ссоры родителей стали влиять на их сына и часто подавлять его эмоционально. Со временем парнишка становился все грустнее и грустнее, улыбаться ему было уже не так просто, а веселиться тем более. Поэтому, чем хуже было Пете, тем меньше друзей оставалось. Правда, он не шибко переживал на этот счет, потому что в своей голове держал одну мысль, в которой был уверен до конца – друзей он еще найдет.

Но раз нельзя гулять, точнее не с кем, Петя просто сидел на подоконнике и с высоты его окна смотрел как гуляют другие дети.

И ему очень нравилось, как они гуляют. Сначала детишки бегали по всей площадке, играя в салки. Дети были очень разными: там был и тучный мальчик, который иногда не успевал за ребятами поменьше из-за их ловкости, но всё равно бегал очень бодро, с искренней улыбкой на лице, и всё ещё часто догонял ребят; были ребятишки размером поменьше – они очень ловко двигались, юрко сновали то тут, то там по площадке, и иногда подразнивали других ребят; были и «обычные» мальчишки, которые как бы находились в балансе ловкости, скорости и размера.

И вот, вымотавшись, ребята решили передохнуть на скамейке. Сев некоторые из детей достали свои телефоны и с пылом стали обсуждать актуальные вопросы из игр, выкрикивать и отнекиваться от советов, и занимать очереди кто, когда будет играть. Несмотря на вполне большое расстояние от Пети до ребят, он вполне отчетливо слышал их живое обсуждение. И когда, казалось бы, мальчики уже успокоились, двое из них вдруг стали бегать вокруг скамейки и других ребят, пародируя героев какой-то игры.

Да, Петя не мог поучаствовать в их веселье, но он смотрел и запоминал, как дети играют, общаются. Кроме того, такие посиделки у окна позволяли ему абстрагироваться от криков его родителей, раздающихся за стеной, от этих постоянных ссор. Так что мальчик смотрел и представлял, как бы он также гулял со своими друзьями. Его настолько затягивало это погружение в свои фантазии, что долгие часы около окна, пролетавшие моментом, нравились ему куда больше, чем игры в телефон. И может быть, он не сидел бы так много у окна, а сидел бы в компьютере, но его всё время занимал отец, а когда не занимал, то строго запрещал к нему подходить – вдруг сломает, запрет снимался только в действительно редких случаях.

В целом так проходило почти всё его лето. Иногда он выходил с матерью в магазин, чтобы помочь с сумками, родители иногда отправляли его к бабушке в деревню, это если они мирились и хотели провести бурный денек, ну или, когда бабушке нужна была помощь. Но в остальное время, если, конечно, не надо было читать школьный список литературы на лето, он или играл своими игрушками: солдатиками, конструктором, машинками и прочей радостью, или смотрел в окно. Чаще всего он выбирал второй вариант, или сразу оба.

Обычно, он так погружался в свои мысли и фантазии о будущем с друзьями, что не замечал ничего, кроме мельтешащих на площадке силуэтов. Но как это часто бывает, маленькая деталь может внести огромные изменения в нашу жизнь. Так случилось и с Петей. Однажды, он поднял глаза повыше и увидел, что над двором летают ласточки, большая стая ласточек. Во всяком случае, Пете так показалось.

– Ой. – проскочила первая мысль в голове Пети. – А как же я их раньше ни разу не замечал?

Радостный и вдохновлённый, он выбежал в коридор, чтобы поделиться открытием со своей мамой. Но только он открыл дверь и почти открыл свой рот, как в его комнату ворвалось пламя ненависти и гнева.

– Да ёб твою мать!.. – Изрыгнула Лена на своего мужа.

Поняв, что между родителями идет перепалка, Петя закрыл дверь.

“Лучше я подожду, чем попадусь сейчас матери как в прошлый раз”, – рассудил «молодой человек» и направился к окошку.

Сев у окна, он стал наблюдать за птицами. Те вели себя почти как дети на земле, но по-своему – кружились, иногда взлетали и падали, чирикали, и будто играли в салки. Но была у них одна особенность, которая так понравилась Пете. Несмотря на то, что ласточки держались маленькими группками, в целом, они все были вместе. Не было ни одной ласточки, которая летала бы в одиночестве. Его завораживало то, как все ласточки летали друг с другом и как будто танцевали в воздухе радуясь каждому вдоху, каждому лучу солнца и каждой секунде своей жизни. Он смотрел на них и единственное, что он хотел – дотронуться до них, оказаться в их стае, летать, кружить, петь, радоваться жизни вместе с ними.

Так прошло несколько дней, пока Петя не пошел со своей мамой на рынок. Путь их пролегал по аллее вдоль жилых домов, тянущейся от их дома и до самого рынка. Его мать, что-то бормотала себе под нос и шла в автоматическом режиме. Это не она выбирала куда идти, это ноги несли её, занятую мыслями о муже. Петя же всё это время смотрел только наверх, он искал глазами птиц, которые то летали где-то высоко над ним, то сидели на ветвях раскидистых зелёных деревьев. На одном из таких деревьев сидела сорока, которая привлекла взгляд Пети. Он засмотрелся на её ловкие перемещения по веткам деревьев, на её красивый черно-белый окрас оперения и будто задумчивый взгляд. Так, он шагал, держа маму за руку, не отводя взгляд от сороки, из-за чего споткнулся и упал бы, но сперва врезавшись в мать, выбил её из своеобразного транса, благодаря чему она успела его поддержать, не дав упасть.

– Петя, бля, под ноги смотри! – сказала Лена с явным раздражением и злостью на своего сына из-за этой мелочи.

Петя же, твердо встав на ноги решил не смотреть «под» них, а попытался снова найти ту сороку, но подняв голову, вместо птички, увидел перо, падающее сверху прямо перед ним. Лена так спешила на рынок и была поглощена своими мыслями, что не заметила, как её сын встал как вкопанный и завороженным взглядом наблюдал как падает пёрышко. Ему казалось, что оно было идеальным по форме и с самым красивым цветом на всем свете. Будто в центр черного пера капнули белой краской, и она расползлась по всей середине. Петя смотрел на него и практически мечтал коснуться этого пера, чтобы так коснуться этих прекрасных, свободных и умных птиц.

– Петя! – вдруг спохватилась Лена. – Петя, а ну иди сюда, чо ты встал там как дерево?

К этому времени перо уже успело приземлиться на землю, и мальчик, недолго думая схватил его, аккуратно сунув в карман.

– Что за хрень ты там взял? – ради «галочки» спросила его мать.

– Перо, мама.

– Ну и зачем оно тебе?

– Оно очень красивое и очень понравилось мне.

Лена ничего не ответила, лишь покрепче взяла сына за руку и повела дальше на рынок.

Придя домой, Петя положил перышко на самое открытое и удобное место, чтобы его всегда было видно из любого уголка комнаты. А когда он, погружаясь в свои мысли, садился около окна смотреть за птицами, то брал это перо с собой и аккуратно крутил его в руках.

Через несколько дней Петя понял, что одного пера ему мало, и он хочет, а главное может собрать ещё. Так он стал приносить домой по одному, два, а иногда и по несколько перьев в неделю. Это могли быть перья новых птиц, или тех птиц, чьи перья уже лежали у него в комнате.

В один прекрасный день, когда родители Пети не ссорились, и у них было более-менее хорошее настроение, они вдруг вспомнили, что у них есть маленький сын, которому полезно бывать на природе, гулять, дышать свежим воздухом, а потому и Лёша, и Лена решили отправить сына в деревню к бабушке.

Поездка в деревню принесла ему особенную радость, ведь из деревни он смог взять с собой домой перья птиц, которых он не смог бы просто так найти в городе, например, перья уток. Поначалу радости Пети не было предела. Хотя деревенским мальчикам и не было до него дела, но он мог хотя бы ходить вместе с ними по деревне, так сказать, гулять. Кроме того, по вечерам можно было посидеть во дворе дома у костра, посмотреть на красивое ночное небо и спать до отвала.

Естественно, что новые перья пробуждали в Пете еще большую радость, самую главную и самую большую. Она лилась через край и ей хотелось поделиться со всеми, но особенно с родителями. Но когда бабушка привезла его домой, Петя застал Лену и Лёшу в новой ссоре. Лена случайно разбила вазу Лёши, которую ему дарила его покойная мать, и потому их шаткое перемирие было разбито также, как и эта ваза. Вся квартира, начиная с кухни, была полна криков, которые иногда со звонким эхом отдавались в ушах.

«Нет, нет, нет, нет. Почему сейчас?» – подумал Петя, и чтобы срочно перебить эти крики пошёл в свою комнату. Там он достал свой телефон, который ему дали лишь бы он не лез к родителям, вставил наушники и включил музыку, да погромче. Но насколько бы громким не был шум в его голове, он не мог перебить все те мысли о ссорящихся родителях, о том, что он не может им помочь, что они возможно разойдутся, и уж тем более, что среди всех этих ссор потерялся и сам Петя. И как шум не мог перебить эти мысли, так и он не мог остановить слёз. Маленьких, горячих, едких, медленно стекающих и заставляющих чесать лицо, слёз.

Когда же прошло достаточно времени, Петя снял наушники и услышал тишину в квартире. Пока он был в деревне, Петя только и думал о своих перьях и радости, которая наступила с пополнением коллекции. Как же ему хотелось поделиться этой радостью с родителями, похвастаться им, он думал об этом всё время, даже пока его мама и папа ругались. Поэтому, вытерев слезы, сделав мужественный вид будто ничего не было, чтобы родители не лезли с расспросами, он взял новые перья в охапку и вышел из комнаты. В одной из комнат горел свет и работал телевизор.

«Наверное, там мама, хочу сначала к ней», – подумал Петя.

Зайдя в комнату, он увидел Лену, сидящую вразвалку в большом кресле, на столе рядом стояла бутылка, а пальцы свисающей с кресла руки еле-еле удерживали бокал, в стенках которого отражались остатки вина.

– Мам? – спросил Петя.

– Хррр, – коротким всхрапом ответила ему мать, но даже не шевельнулась.

«Может она очень устала? Пожалуй, не надо её будить», – подумал Петя и уже хотел уйти, как подумал о том, что в комнате может быть прохладно ночью, поэтому он отложил перья, взял плед, укрыл им мать, и снова забрав свои перышки с надеждой пошёл к папе в другую комнату.

Идя по коридору в комнату к отцу, он услышал громкую отрыжку, исходящую из его комнаты.

«Будь я героем мультфильма, я бы подумал, что там сидит тролль»

Войдя в комнату, Петя с облегчением обнаружил своего отца, играющего в компьютерные игры. Но радость от находки была недолгой, ведь недалеко от клавиатуры стояла банка с пивом, а еще несколько пустых валялось и на столе, и под столом, и вовсе прямо около стула, а сама комната была наполнена едким запахом пивного душка. Петя остановился прямо в дверном проёме.

«Ой нееет. Лучше я пойду обратно, папу нельзя беспокоить в такие моменты», – Петя хорошо помнил, как папа почему-то злился, если его отвлечь от игры, а из-за пива он становился ещё злее. Так что, медленно и тихо развернувшись, Петя с огорчением пошёл в свою комнату, где стал раскладывать новые перья на места поудобнее. Места же эти, надо сказать, были расположены не где попало. Он с большим трепетом и даже интересом относился к вопросу выбора места для каждого из перьев, иногда представляя себя чуть-ли не дизайнером, как в телевизоре. Тем более, Петя знал, что убирается в комнате мама, поэтому чтобы она не дай бог не выкинула перья, он прилагал ещё больше усилий чтобы разложить их как можно лучше.

Шло время. Петя каждый раз старался приносить хотя бы одно перо с каждой прогулки или поездки в деревню, хотя получалось это не всегда, но каждый раз, он как зоркий орел, нависал своим взглядом над поверхностью в поиске перьев. Иногда, будто выпадал «джек-пот», он приносил домой сразу много перьев, то есть просто больше обычного, но для него это действительно было много. Он выкладывал их горкой на столе и начинал с видом знающего толк профессионала «отбирать» лучших из лучших. Вообще же в это дело он погружался с головой, особенно когда оно касалось игр с перьями. Вот два пёрышка побольше, это, наверное, от родителей птичек. Вот несколько маленьких, – «пусть это будут детки», – думал Петя. А вот перышко немного больше, – «тогда это старший брат или сестра». «А вот это большое и старое перо будет от бабушки гусыни. Наверное, она бабуля всем этим птичкам», – фантазировал Петя.

Так его коллекция постепенно росла, а перья занимали места на всевозможных полочках прямо рядом с игрушками, книгами, телевизором и какими-то модельками. Хотя их и становилось больше, и мама несомненно это замечала, но пока эти перья лежали в нормальных местах и не засоряли комнату, ей было в целом всё равно. Сын играется, мусора нет – ну и ладно.

Но увы, нет радости без печали, и это подчас жестокое правило жизни не оставляет детей без внимания. Как бы не радовался Петя новым находкам, жизнь его не стала лучше, Лена продолжала спорить с Лёшей, устраивая целую словесную канонаду. Лёша в свою очередь открывал «ответный огонь», но их главные снаряды – слова и эмоции, били невпопад, и не достигали своей цели – ушей и сознания обоих супругов, зато хорошо они бомбили по сознанию ребенка. «Добивать» Петю выходила мама. Тяжелым металлическим лязгом своих «ты должен», и непререкаемым авторитетом, мать заставляла Петю читать школьную летнюю литературу и делать кое-какие задания, после чего сурово и беспощадно проверяла их выполнение. Благо, что Петя старался всё делать хорошо и правильно, даже несмотря на свою ненависть ко всем этим книгам и заданиям, а потому переделывать свою работу ему практически не приходилось.

Стоял один из тех редких вечеров, когда Петя выходил погулять в одиночку вблизи своего дома. Прогулка в одиночестве была скорее не порывом интереса или радости, а просто необходимостью выйти из дома, проветриться, посмотреть на птиц вблизи, размять ноги, ну и конечно, чтобы не слышать ссор родителей. Вернувшись домой, Петя задумчиво поплелся к себе. Из своих мыслей его выбил какой-то легкий шум, издаваемый где-то за дверью в его комнату. Петя ничего не боялся, хотя и был удивлен, ведь дверь закрыта, а мама или папа закрывают их выходя из комнаты, значит их там нет.

– Может мама забыла закрыть окно и туда залетела одна из птиц? – радостно понадеялся Петр.

Аккуратно, чтобы не спугнуть возможного гостя, он приоткрыл дверь и просунул в щель свою голову, в тот же момент он слегка вскрикнул от испуга, или от счастья, он сам так и не понял. В комнате действительно была птица, но не одна, и даже не две. Их было так много, что Петя не мог их быстро сосчитать, они сидели везде где могли бы сесть птицы, но при этом в комнате было подозрительно тихо и чисто для такого количества «гостей». Петя быстро просунул голову обратно в коридор.

– Мааааам. – протянул он. Но ответом ему была тишина.

– Мам? – снова спросил он пустоту квартиры.

– Может на балконе? – он решил осмотреть все комнаты и балкон, вдруг мама не слышит, но никого не было дома. Ни мамы. Ни папы. Петя пошёл обратно к комнате, и просунув голову в щель просто наблюдал за птицами.

Радости мальчика не было предела, она полностью заполонила его, захватила. Будто в гипнозе, он стоял, завороженный этим зрелищем, и боялся даже лишний раз выдохнуть – вдруг вспугнет. Одна из птичек подлетела и села на ручку двери, Петя не мог поверить своим глазам, в его комнате птицы, а одна из них сидит прямо на ручке совсем рядом с ним. Он попытался просунуть руку, чтобы протянуть птице палец, попытаться им погладить ее, но повернув дверную ручку лишь спугнул птичку, и она улетела обратно в глубь комнаты. Постепенно восторженное настроение начало отступать перед голосом разума маленького ребенка.

– Я, конечно, очень рад увидеть их так близко, но мама всыплет мне по первое число, если они наведут беспорядок в моей комнате, так что придётся их прогнать. – сказал Петя сам себе.

Он уверено зашёл в комнату, закрыл дверь, чтобы не дай бог птицы не вылетели в квартиру, и стал кричать на них, кривить рожи и махать руками как умалишенный, пытаясь их испугать, хотя самому было может быть страшнее чем птичкам. Но птицы лишь смотрели на него и даже не думали взлетать.

– Ах так! – недовольный Петя стал подходить к каждой птице и махать руками прямо перед ней, он боялся их ранить или сделать им больно, поэтому даже смахивая их, старался делать это аккуратно, но птицам будто было всё равно, они без сомнений отодвигались, отходили или перелетали на новое место в его комнате, и просто смотрели на него как на дурного. Так прошла минута, пока Петя не наткнулся своим взглядом на уток.

– Что?! Откуда тут утки?! – он был обескуражен и запутан.

Обессиленный морально и физически он сел на свою кровать и часть птиц приблизилась к нему, кто-то просто к нему прижался, кто-то сел на ноги.

– Привет миссис утка, – устало улыбнулся ребёнок и потянул руку, чтобы погладить птицу. Она слегка вытянула шею вперед, как бы подставляясь для поглаживания, чем всерьёз удивила бы Петю, не будь он так вымотан.

– О, хех, а в деревне утки меня не любят. – так же устало сказал Петя птице после того как погладил её.

Но как часто бывает с обессиленными детьми, Петя не придумал ничего лучше, чем просто лечь и уснуть. Когда же он проснулся на утро, то обнаружил, что ни одной птицы уже нет в комнате, мусора от птиц не было, мама его не ругала.

– Значит, – предположил Петя. – Птиц никаких не было. Может приснилось?

Но вечером нового дня птицы появились вновь, будто из ниоткуда, и тогда в Петю закралось сомнение в том, что эти птицы просто прилетают или снятся. Детская любознательность тут же подсказала ему проверочное решение, надо закрыть окно перед тем, как уходить гулять. Исполнив свой коварный план, Петя всё не мог дождаться, его раздирало любопытство, он так и представлял себе, как вернётся домой, забежит в комнату и никого не будет, и тогда он точно убедится, что птицы откуда-то прилетают. Нетерпение сжирало его, но он держался как стойкий оловянный, и погуляв именно столько, сколько он гулял в прошлый раз, он еле сдерживаемым быстрым шагом, почти побежал домой.

Зайдя в свою комнату, он аж ойкнул, все птицы сидели в комнате. Обескураженный Пётр сел на свою кровать, и пока птицы снова присаживались рядом с ним, он старался думать и вспоминать.

– С одной стороны, не может быть, чтобы птицы появились из ниоткуда, – старался рассуждать Петя. – Но с другой стороны, они появились из этого самого «ниоткуда».

Конечно, есть еще вариант, что их могли бы запускать родители, но зачем и как, и где они их прячут, чем кормят?

Тогда Петя стал вспоминать день, когда он впервые увидел их, а потому стал смотреть по сторонам, ощупывая взглядом каждый сантиметр комнаты. И он вдруг понял, что перьев нет! После этого замечания он стал рассматривать птиц и вспоминать какие же перья он приносил домой, вот сорока-белобока, вот три воробья, вот те самые прекрасные утки и селезень, пара голубей, вороны и ласточки и другие.

– Хм, неужели они появляются из перьев? – спросил Петя свою комнату, или сам себя.

– Чьюк! – будто ответила ему сорока.

– Ты мне? – зачем-то спросил ее Петя. Та в ответ кивнула ему головой.

– Хм, я Петя. – представился он сороке и протянул ей палец, та схватила его своей ножкой, и Петя слегка помахал пальцем, как бы приветствуя сороку.

Он решил перестать приносить новые перья, но для проверки своей теории о появлении птиц, он сосчитал их всех, потом принес ровно одно новое перо грача, и при пересчёте увидел, что компания друзей увеличилась ровно на одну птицу. Ровно на одного грача.

Таким образом, Петя решил для себя, что будет дружить с этими птичками и стараться как-то изучить их, раз уж они всё равно появляются каждый день, а главное – появляются из его перьев. Огромное желание Пети почти исполнилось. Да, он не мог бегать и прыгать, летать и кружиться, играть в салки с этими птицами, но каждый вечер он чувствовал себя нужным и забывал про одиночество и проблемы. Постепенно он всё меньше замечал ссоры родителей, всё меньше думал о детях на площадке, его мысли были заняты его настоящими друзьями, птичками, которые не оставили его одного, которые слышат и понимают его, и с которыми можно провести вечер.

Периодически, когда дома никого не было, Петя заносил в комнату хлеб. Для каждой птички он старался оторвать такой кусочек хлеба, который этой птичке нужен. Большие куски – большим птицам, чем меньше была птичка, тем меньше становились и сами кусочки, а к самым маленьким, Петя относился еще трепетнее, он старательно крошил кусочки, чтобы даже они могли без каких-то проблем покушать. В это время он рассказывал, как прошёл его день, говорил, как и почему снова ссорились его родители, а иногда и жаловался на них, если они наказывали или ругали Петю ни за что, как ему казалось. Но каждый раз, выговорившись, играя, обнимая и поглаживая птичек, видя, как они с интересом его слушают, будто всё понимают, ему становилось лучше, и он с улыбкой на лице, радостный и довольный засыпал.

Но наступало утро, птицы снова превращались в перья, а родители и их ссоры снова приходили домой. Но мало того, заходя в комнату, Лена обнаруживала на полу большое количество крошек, и начинала допрос своего сына, почему это весь пол в каком-то мусоре.

Заспанный сын только и мог ответить, что: «Я не знаю, мама. Это был не я». Но Лену этот ответ не устраивал, и она донимала сына и обвиняла его во лжи, пока тот не начинал плакать. Когда же Петя уже не мог сдерживаться и начинал лить слезы, Лена бурча себе под нос, уходила за метлой и возмущаясь на сына, пока тот сидел и плакал, убирала крошки.

Чтобы мама больше не ругалась, Петя стал класть хлеб в тарелку. И каждое утро Лена заходила и видела эту тарелку полную крошек, но видя, что в целом комната чиста, не ругалась на сына, хотя и довольна до конца не была.

Так шли дни. Погода медленно, но верно становилась всё хуже и хуже, а настроение Пети всё лучше и лучше.

Однажды, выкидывая свой мусор, Петя случайно увидел в ведре еле заметное в темноте перо. Он достал его и ужаснулся, это было надломанное перо ласточки. Он побежал с ним к своей матери.

– Мама! – с надрывом произнес он.

– Моё перо! Оно было в ведре! Мама оно сломано, почему? – в его голосе звучало искреннее беспокойство.

– Ну я убиралась и зацепила его случайно, оно сломалось, и я его выкинула. – не отвлекаясь от телевизора ответила Лена.

Мальчик стал представлять из себя подобие бутылька с нитроглицерином. Стоило только ещё немного задеть, и его нестабильные эмоции просто взорвались бы оглушительным громом. Но эмоции эти были так противоречивы, что он не нашёлся что сказать маме, а потому побежал к отцу, который в это время сидел за компьютером.

– Папа-папа! – а в ответ ему была тишина.

– ПАПА! – Петя стал тормошить зомби-отца, и тот наконец-то узнал, что за его спиной находится сын.

– Пап, мне срочно нужен клей.

Отец открыл ящик стола, вытащил маленький тюбик суперклея, отдал Пете и поняв по убегающему сыну, что тому больше ничего не надо, вернулся к своим делам за компьютером.

Забежав в свою комнату Петя трясущимися руками, стал откручивать крышку тюбика. Он с ужасом смотрел на надломанный стержень, но намерения его были тверды и непоколебимы, Петя решил починить пёрышко, поэтому он аккуратно залил клей в стержень с обеих краёв, выровнял перо, и понял, что надо это всё зафиксировать, так что ему пришлось срочно бежать на кухню и искать там пластырь, который он найти не смог, так что очень быстро, чуть не упав, он вбежал к маме в комнату.

– Мама-мама-мама, – очень быстро выпалил Петя.

– М?

– Мне срочно нужен пластырь, на кухне его нет.

– А ты хорошо его искал? – недоверчивым взглядом посмотрела мать.

– Да, мама, скорее, пожалуйста.

– Ну ладно-ладно, – Лена подняла слегка разведённые руки над головой и неторопливо поднялась с кресла.

Она вытащила из своей косметички пластырь, – вот держи.

Схватив его Петя резко рванул в свою комнату.

– А спасибо где? – куда-то вдогонку громко сказала Лена, но не услышав в ответ ни слова, просто также недовольно и неспешно села в кресло и продолжила просмотр телепередач, пока ее сын в это время обматывал пластырем место надлома на пёрышке.

Оказав первую помощь сломанному перу, Петя беспокойно ходил взад-вперед по комнате и выжидающе смотрел на часы. Когда же пройдут те необходимые для склейки минуты?!

И вот, время прошло, Петя, встав перед пером, несколько раз глубоко вздохнул, потом полностью выдохнул, снова набрал в себя воздуха и после этого взял перо в руки. Перо держалось крепко и ровно, Петя смахнул воображаемую испарину со лба, и решил пластырь не убирать, на всякий случай. Но его радость была недолгой.

– А как же птичка? Ведь перо сломалось, что, птичка больше не появится из этого пера?

На Петю нахлынула новая волна страха и грусти, и, хотя из глаз вылилось несколько слезинок, с завидным оптимизмом он решил прождать до вечера.

Петя весь измаялся пока наступил нужный час, он положил перо на спинку стула, сел на край кровати, зажмурился и закрыл глаза ладонями, чтобы ждать, пока не услышит шум от коготочков птиц… Открыл глаза… И увидел ласточку, сидевшую на спинке, ласточку одно крыло которой как-то нехорошо свисало, будто было слишком тяжелым для того, чтобы поднять его в нормальное положение. Ласточка попыталась взлететь, но попытка не увенчалась успехом, и она беспомощно рухнула на мякоть кровати. Мальчик помог ей перевернуться, и взяв в руки посадил на своё колено. Горькая слеза так и порывалась выскочить и побежать к птице по щеке, но почему-то этого не происходило, из-за чего глазам было еще больнее. Но несмотря на это, как же Петя был рад, она жива, пусть и с пластырем, пусть и ранена, но жива. Он обнимал и говорил ласточке как он волновался.

– А давай назовем тебя «Капитан»? Как капитан крюк, только без крюка? – спросил Петя у ласточки, та в ответ лишь прокричала «Чирр!».

– Ну и хорошо, – сказал Петя и про себя твёрдо решил приложить все усилия чтобы птица выздоровела.

Сначала он пытался спрашивать у мамы и у бабушки как лечить птиц. Но обе женщины ничего не спрашивали и не проявляли никакого участия или интереса в этом вопросе. Потом он пошел искать ответ на этот вопрос в папином компьютере. Но, к несчастью Пети, стало холодать, и постепенно стали улетать все маленькие птички. Петя смотрел на остальных ласточек, и понимал, что скоро и они улетят, поэтому он испугано старался как можно скорее вылечить раненого. Следующие несколько недель Петя, всё время думая о том, что время поджимает, старался оберегать раненую ласточку, согревать её, уделять ей внимания больше чем остальным, мазать крылышко каким-то мазями, разговаривать с ней и обещать, что всё будет хорошо.

Каждый день Петя видел, как птиц становится всё меньше. Каждый день он прощался с птичками, махал им рукой, а они кричали ему в ответ, звали с собой. Конечно, он радовался за своих друзей, потому что знал, что они летят туда, где тепло, что им будет хорошо, что потом они вернутся, и Петя снова будет вместе с ними, но ему так хотелось полететь с ними, разделить эту радость, но и оставить раненого тут одного он не мог, а потому, чем меньше становилось птиц, тем страшнее становилось Пете. Он смотрел на «Капитана» своими серо-зелёными, чистыми, добрыми детскими глазами и еле сдерживал слезы. Но как бы он не старался лечить птичку, ей ничего не помогало. Тогда Петя со скорбью понял, что никогда не сможет ей помочь, ведь ранена не сама птичка, а ее перо, перо из которого она появляется.

После очередной стайки птиц, улетевшей из его комнаты в тёплые далекие края, начали собираться и ласточки. Мальчик смотрел, как каждая ласточка летала от птички к птичке, будто прощаясь с ними. Потом Петя видел, как они подлетали к раненой подруге, после садились на край окошка, чирикали на прощание и срывались с края окна в холодный всеобъемлющий воздух. Он совершенно не хотел, чтобы раненая ласточка осталась одна, вдали от родни, пусть даже она будет с ним, но все её подружки птички, родственники и просто другие ласточки будут где-то там, далеко, радоваться ярким лучам солнца, встречать тёплый встречный ветер, кушать жучков, летать друг с другом, играть, а она останется тут, оторванная от их тепла и не сможет разделить с ними их радость. Да и самому Пете тоже хотелось улететь с этими ласточками, он хотел наконец-то вырваться из всей этой ситуации в его семье, хотел чувствовать тепло и заботу, ведь ласточки никогда не остаются одинокими.

Последняя ласточка попрощалась со всеми и подлетела к краю окна, она обернулась чтобы последний раз за этот год посмотреть на всех своих друзей.

Смотря на отлёт последней ласточки, ощущая одиночество Капитана, как своё, он взял его к себе на руки, чтобы хотя бы так поддержать его, в нём укрепилась решимость.

Ласточка, сидевшая на краю, оттолкнулась от него ногами и взмыла вверх.

Петя с любовью посмотрел своими серо-зелёными глазками на раненую подругу, погладил её головку, обнял через карман, улыбнулся и сел на край окошка…

С того дня прошло больше года. Лена и Лёша сидели, обнявшись, на диване перед телевизором и смотрели какую-то передачу. Вдруг из соседней комнаты раздался плач маленького ребенка. Лена было подскочила с дивана в сторону плача.

– Сиди, я сам схожу. – Сказал Лёша. И Лена села. Дверь в детской скрипнула, и Лена услышала грубоватый, но теплый голос мужа. Снова сев на диван, она краем глаза заметила, как к кормушке у её окна подлетела птичка. Только сейчас Лена увидела, что кормушка была пустой, а потому пошла к ней, чтобы наполнить ее. Насыпав корм, она уже хотела пойти обратно на диван, но ее взгляд упал на рамку, в которой стеклом было прижато серое перо, на котором в середине будто разлилась зеленая краска. В голове Лены не успело мелькнуть ни единой мысли, а её ноги уже вели её в детскую. Они вели её помогать мужу.

Пушистые предатели

Привет, Алик! Каждый раз, когда сажусь писать письмо туплю как будто буквы вижу впервые, или ещё хуже – впервые в своей жизни думаю. Это же чтобы написать что-то, надо об этом подумать, а оно как-то не думается, хотя и стараюсь. Иногда правда ощущение, ха, будто чем больше стараюсь, тем хуже получается.

Помнишь Артёма? Друга моего, учителя. Мы как-то разговаривали, и я сетовал на абсолютную безуспешность моей писанины. Что не приходит ко мне вообще никакого признания. Он тогда спросил у меня в своём довольно частом тоне, знаешь такой, будто пощёчиной: «А сколько произведений ты написал за последнее время? Вот хотя бы за этот месяц?» Не уверен, что можно рассуждать о «хорошести» писателя, используя такую «линейку». Но в его словах была правда, я мало пишу, весьма мало. И он тогда мне сказал: «Попробуй просто сесть и начать писать, без идей, без раздумий, просто садись и пиши, что думается, всё что влезет в голову, а уже потом можно будет редактировать и так далее». Получился «А мне бы недельку». Может и с письмами так надо?