Внуки Богов

…Весы качнутся

И Боги проснуться

И мы вспомним все…

Пламя потухших костров.

Это было очень давно с точки зрения ныне живущих, и всего лишь миг по времени вселенной.

Более 12 веков отделяют нас от той эпохи, и полсотни поколений канули во мглу прошлого, под властью неумолимого Хроноса1.

Это было, когда угасали древние империи и нарождались молодые, полные буйной силы государства. Уже давно покоились на дне океанов Лемурия и Атлантида. Под толщей Валдайского ледника была погребены острова Арктиды2, пережили свой закат Египет и Эллада, а Римская империя пала под ударами бывших рабов и тех, кого она презрительно называла варварами.

Это было, когда новые учения и религии победоносно шествовали по земле, отринув старых Богов, но жили еще те, кто обладал тайными знаниями древних цивилизаций.

Это было, когда люди верили в демонов и духов, гарпий и оборотней, наделяя их качествами, которые человек вмещает в самом себе.

Это было, когда человек еще был частью природы, в отличие от нашей технократической цивилизации, превратившей природу во врага, а человека в жестокого бога.

Это было, когда человек еще не превратился в безвольный придаток машины, не различающий добра и зла, света и тьмы.

Может нам стоит проникнуть сквозь толщу веков, чтобы родовая память многих поколений предков помогла возродить вырождающееся человечество, погрязшее в духовном и плотском разврате, сделавшего своим омерзительным богом золотого тельца и возомнившего себя владыкой мира.

Наши далекие предки славили огненных и солнечных Богов, дающих жизнь всему сущему на земле, ибо огонь и свет не могут быть грязными. В лесах и озерах, в Матери-Земле и в звездном небе зрели они животворящую силу, и были частью ее, и умели взять ее, не принося вреда миру.

Не было у древних русичей растерянности в трудные времена. Не было пустых речей, безвольного и трусливого склонения перед силою обстоятельств. Они жили и творили, не страшась трудностей, не отступая перед врагом: упорством, волей, силой и правдой.

А мы – их потомки, не в силах и пальцем шевельнуть, когда на наших глазах губят землю, травят воздух и реки, вырубают леса, распространяют чуждые нам обычаи и нравы. Убивают духовно, дабы отнять всякую волю к сопротивлению.

Древние былины и летописи глаголят о великих свершениях наших пращуров, и сколь жалок ныне лепет потомков, в крови которых нет воли и мужества далеких предков.

Давно потухли их костры. Под тяжестью веков скрыты тайны их жизни. Травой заросли курганы. С огнем погребальных костров вознеслись в иные миры их души. И в нас – их потомках, где-то в глубинах сознания, еще теплятся искры древней мудрости. И стучат в наши сердца – их любовь, их надежды, их вера, что не напрасными были муки, лишения и жертвы, принесенные ради нас – неблагодарных наследников.

В который раз стоим мы на перепутье, забыв о родовых корнях. Ищем какую-то национальную идею тычась в чужие следы. А всего-то нужно поднять голову и посмотреть на золотой щит солнца, и в городах слепых окон и мертвой памяти, проснуться и прозреть, вспомнив Купальские ночи, серебряную росу на заре и прямой, словно славянский меч путь Прави, по которому ходили наши предки.

Пусть наши современники мысленно перенесутся в ту далекую эпоху, чтобы вспомнить о том: кто они? И откуда они? И какова главная мера их жизненного пути: потасканная иноземная монета, или честь и достоинство родной земли?

Пусть пламя потухших костров озарит вашу память, зажжет ваши сердца, согреет ваши души!

А в т о р.

Внуки Богов.

Круг 1. Стезя познания.

Глава 1. Принц бриттов. 777 год н. э.

                                                Земля чужая предо мной,

                                                Я под личиною чужой…

                                                Такой уж рок мне дан был свыше.

                                                Здесь смерть и кровь, чужая речь,

                                                И правят только крест да меч,

                                                А Истины никто не слышит.

                                                Года летят… Давно уж я

                                                Покинул дивные поля

                                                И Отчины своей дубравы…

                                                Давно под именем чужим,

                                                Скитаюсь я, пока храним

Судьбой для смерти или славы.

Наместник Саксонской марки Ульфрид Морган стоял между каменных зубцов крепостной стены и смотрел как в открытые ворота города Бремен въезжали повозки с оброком, сопровождаемые воинами графа Гая Моруа. Небо за Везером было черным от дыма. Огонь пожрав сакские селения, перекинулся на дубовую рощу и теперь полыхал возле самой реки. Даже здесь, в крепости, за две тысячи шагов от пожара, пахло гарью, слышался треск горящих деревьев и гул раздуваемого ветром пламени. Морган морщился, вдыхая запах дыма, от которого у него разболелась голова.

– Проклятые язычники… – бормотал он сам себе, сквозь зубы. – Да провалиться им в преисподнюю! Опять дерзнули оказать неповиновение. И кому? Мне – сенешалю3 великого короля франков! А ведь не прошло и двух лун с тех пор, как саксонские вожди – эделинги, принесли присягу королю Карлу в столице Саксонии – Падерборне, после жестокого поражения племенного союза остфалов4, поднявшего восстание против франков. Главарей мятежников тогда казнили, украсив их мертвыми телами и отрубленными головами стены саксонской столицы. Но стоило армии короля вернуться в Ахен5, как саксы сожгли христианскую церковь в Эресбурге, а на ее вратах распяли саксонского епископа.

Вот и в сей раз, когда Морган послал своих воинов собрать ежегодную дань с окрестных селений, язычники оказали сопротивление и убили нескольких его слуг. Хорошо, что недалеко оказался отряд рыцарей графа Гая Моруа из Падерборна, который разогнал мятежников и поджег их жилища.

В ворота тем временем въехало два десятка знатных рыцарей в железных доспехах и шлемах, с забралами в виде звериных морд, закрывающих их лица.

Впереди, на вороном коне, покрытом белой попоной в багряных крестах, ехал граф Гай Моруа. На графе была серебристая арабская кольчуга с бронзовыми пластинами на плечах и груди, поверх которой был наброшен синий плащ с подкладкой из белого меха. Забрало шлема в виде головы орла – поднято, открывая молодое лицо со строгими, аскетичными чертами. Уголки тонких губ надменно опущены. Серые глаза презрительно осматривают площадь замка, собравшихся на ней слуг и воинов наместника. Предки графа были родом из Рима, и он в тайне гордился, что схож не только именем, но и внешностью с Цезарем – древним полководцем римлян, покорившим когда-то полмира. Подчеркивая сие сходство граф по-римски брил лицо.      За рыцарями воины вели толпу саксов со связанными руками. Одежда из звериных шкур у многих пленников была изорвана и покрыта пятнами засохшей крови.

Наместник спустился с крепостной стены и поднял руки приветствуя рыцарей. Граф подъехал к нему и легко соскочив с коня, сказал, снимая шлем:

– Тебе повезло Морган, что мой отряд оказался поблизости. Я вез тебе «капитулярий» короля. Готовится большая драка с маврами в Испании. Ныне всем наместникам и лейдам6 приказано прислать в Ахен обозы с продовольствием для войска, а всем рыцарям надлежит прибыть под штандарты Карла.

– Нам тут хватает своих язычников… – поморщился Морган.

– Хватает… – криво усмехнулся граф. – Этих зверей повылезало из леса больше, чем крыс в подвале твоего замка. Но звери есть звери. Они не приучены к правильному бою и напали на нас словно стая волков. Мои воины построились клином, а конные рыцари ударили с флангов. Я сам изрубил добрую дюжину язычников. Волчья шкура – не помеха для франкских мечей. Правда, у некоторых из них оказались острые зубы. Посмотри Морган на того огромного волчищу, – указал граф на высокого рыжебородого сакса, больше похожего на медведя, чем на человека.

Сакс с ненавистью сверлил глазами франков из-под окровавленных слипшихся волос. Из его правого плеча торчал обломок стрелы. Волчья шкура под которой угадывались исполинские мышцы, была багряной от засохшей крови.

– Сей зверюга, – продолжал граф, – своим топором зарубил четверых моих воинов. А когда двое рыцарей попытались достать его копьями, он, схватившись за них – вырвал обоих из седел. Пришлось угостить его стрелой. Но даже выпустив топор он успел задушить одного из сброшенных рыцарей, пока сзади его не ударили по голове палицей, окованной железом. Я запретил его убивать. Такой воин должен служить королю франков. Ты только посмотри Морган!.. – граф захохотал, указывая пальцем на сакса-гиганта. – Какие клыки у этого волка! Оскалился, зверюга… На римской арене ему не было бы равных. Отчего бы нашему королю ни возродить гладиаторские бои, как в Риме времен Цезарей, раз уж он так любит римские законы?

Сакс вдруг зарычал словно раненый медведь, рванулся всем телом и разорвал сыромятные ремни, которыми был связан. Все замерли, оцепенев: одни от страха, другие от неожиданности, третьи – пораженные страшной силой язычника. Налитыми кровью глазами сакс осмотрелся вокруг и вдруг захохотал злобно и презрительно:

– Что, франкские ублюдки, нацепившие на себя железных побрякушек и возомнившие себя неуязвимыми – струсили? Не бывать тому, чтобы вольные саксы служили вашему злобному королю! То вы бешеные псы загадили землю наших предков, настроив своих замков и храмов, от которых исходит зло, как от ядовитых болот, кишащих змеями. То вы жгли наши дома, безчестили7 наших жен, осеняя это крестом, на котором был распят ваш Бог! То вы срубили священное дерево Ирминсуль8 и глумились над нашими Богами, которых чтили многие поколения саксов! Сакспот – Бог битвы, дай мне силы для мести!

С этим яростным криком сакс вырвал фрамею9 у ближайшего воина, отшвырнув его ударом ноги на добрый десяток шагов, и ринулся на графа с наместником.

Морган отпрянул назад, а Гай Моруа выхватил из ножен меч.

Сакс не добежал до них несколько шагов, как в затылок его с глухим стуком вошла стрела и вышла через оскаленный в ярости рот, выбив железным наконечником передние зубы. Гигант словно налетел на невидимую стену. Застыв на мгновение, он рухнул лицом вниз, разбрызгивая кровь. Несколько алых капель упали на сапоги графа.

Стрелок из Бретани – один из телохранителей графа, опустил свой тяжелый ясеневый лук и застыл, опершись на него с безразличным выражением на лице.

Граф перевернул ногой сакса на спину, посмотрел в широко открытые мертвые глаза, покачал головой:

– Жаль!.. А мог бы из зверя стать человеком. Наш король любит таких великанов. Жаль… – он обтер носок сапога о волчью шкуру сакса.

Морган облегченно вздохнул и вытер вспотевший лоб:

– Сей оборотень мог принести нам немало хлопот… Самый лучший сакс – дохлый сакс!

– Эй воины, подведите сюда друида! – указал граф на другого пленника.

Два стражника подтолкнули к нему молодого человека в белой рубахе из грубой тканины и безрукавке из оленьего меха. Льняные порты заправлены в короткие сапоги без каблуков. Русые волосы перехвачены ремнем из шкуры змеи. Лицо покрыто темной щетиной. Очи из-под широкого чела горят голубым огнем. Он казалось совсем не пострадал в сече и гордо подняв голову пристально взирал на франков.

Воины встали сзади, положив руки на его плечи и приставив к спине мечи.

– Мы нашли его в лесу, – сообщил граф. – Там схоронилось десятка два «волков», которые уползли из битвы, дабы зализать свои раны. Они лежали на земле, а он, что-то шептал над ними и прикладывал к их ранам травы. Видно заговаривал кровь. Когда воины хотели прикончить язычников, он первого же поднявшего меч ткнул пальцем в шею, и тот рухнул, как будто его ударила молния. «Колдун! – зашептали воины. – Слуга дьявола, демон…» – Они топтались на месте и не знали – что делать? Никто не пожелал выступать с мечом против колдовства. Две стрелы, пущенные всего с десятка шагов, пролетели мимо, хотя я готов поклясться кровью Христа – проклятый язычник не двинулся с места. Некоторые пытались перекрестить его рукояткой меча, полагая, что слуга дьявола должен устрашиться очищающей силы креста, на что язычник презрительно усмехнулся и посоветовал нам – не трудиться понапрасну.

«Вы хотите перерезать этих несчастных», – сказал он, – но прежде вам придется убить меня. Ежели граф вы готовы пожертвовать половиной своих людей, то не раздумывайте – убейте друида!»

– Друида?! – наместник удивленно взглянул на графа.

– Да, Морган. Друидами кельты называют своих языческих жрецов, что поклоняются деревьям. Язычники верят, что в них живут души их предков. Говорят, что они обладают тайными знаниями давно исчезнувших народов, могут предсказывать судьбу, исцелять от ран, превращать свое тело в камень и взглядом отводить пущенную стрелу. Ты слышал песни труверов о Мерлине?

– О том колдуне, что жил во времена короля бриттов Артура? – наместник пожал плечами. – Не знаю, стоит ли верить этим сказкам бродяг…

– Да, такой чародей жил когда-то, – кивнул граф. – Он не раз помогал королю Артуру и его рыцарям «круглого стола», и был самым могущественным из друидов, владеющий магией добра и зла. Ему даже было известно место где спрятан Священный Грааль – чаша с кровью Христа, которую по преданию собрал Иосиф Аримафейский, когда снимал Сына Божьего с распятия. Правда эту тайну Мерлин не раскрыл даже Артуру и унес с собой в могилу.

Морган тоже решил блеснуть своей осведомленностью о столь тайных вещах, поэтому полушепотом сказал:

– Один монах, который побывал в Палестине, где находится могила Спасителя, рассказывал, что эта чаша высечена из цельного смарагда и обладает многими магическими свойствами. Она излучает волшебный свет, а также наделяет своих хранителей вечной молодостью и безсмертием. Ежели тот маг – Мерлин, знал где находится Грааль, отчего же тогда не воспользовался его силой, а окончил жизнь, как все смертные?

– Ты забываешь Морган, что в Граале кровь Христа, который был безгрешен. Значит, воспользоваться им может только тот, кто чист перед Спасителем. Мерлин – колдун, а Священное писание отвергает колдовство, ибо сие искус, дарованный слугам Дьявола. Кроме того, есть еще два предмета обладающие магической силой: копье, пронзившее тело Иисуса и меч царя Давида. Те, кто ими владеют – становятся непобедимыми в битвах. И только этим оружием можно разрушить тайные заклятья, что охраняют Священный Грааль.

Морган поморщил лоб, но видно не найдя, чем возразить графу, спросил:

– Как же граф тебе удалось поймать друида, ежели его нельзя убить обычным оружием?

– Ты ошибаешься сенешаль, – раздался спокойный голос пленника на языке франков. – Друиды такие же люди, как и вы, и их плоть тоже смертна. Не в колдовстве наша сила, а в знании мира. Обладая даром ясновиденья, друид заранее знает откуда приходит опасность. Я здесь по своей воле, а не по воле графа и его воинов.

Морган вопросительно взглянул на Гая Моруа.

– Сей язычник не был похож на других саксонских воинов, – пожал плечами граф, – и я предложил ему сделку: его свободу – за жизнь раненых саксов. Я просто не желал, зря терять своих людей.

– Ты лжец, граф! – перебил его пленник, презрительно глядя в глаза франку. – Ты дал слово рыцаря, а потом приказал поджечь лес. Раненые погибли от дыма и огня. Я предрекаю – ты умрешь такой же смертью!

– Ты ошибаешься, чародей… – усмехнулся граф, но наместник заметил, как он побледнел.

– Здорово напугал его друид!.. – злорадно подумал Морган и на всякий случай стал шептать молитву.

– Я могу вырвать тебе язык, – граф продолжал улыбаться, – но не стану этого делать. Ты весьма ценный раб, сакс!

Пленник исподлобья зрел на графа. Глаза его, превратившиеся в две голубые искры, казалось, выжигали тавро на лике франка. Страх заполз в сердце графа холодной скользкой змеей. Он начал говорить быстро и сбивчиво, будто оправдываясь:

– Я обещал тебе, что твои братья-волки не умрут от железа моих воинов, но про огонь я ничего не говорил… Огонь пришел в лес не по моему приказу, а перекинулся с мятежных селений. Значит на то – воля Бога!

– Жесток твой Бог, франк! – покачал головой пленник. – Но ты тоже ошибаешься, называя меня саксом. Я – Брейв Камбрийский10 – принц бриттов Поуиса!

• • •

Граф с наместником удивленно смотрели на человека, назвавшегося принцем самого могущественного королевства Британии, которое не смогли завоевать англосаксы, вторгшиеся вкупе с ютами и фризами на Британские острова еще в середине 5 века от рождества Христова.

– Чем ты можешь доказать правдивость своих слов? – наконец спросил Гай Моруа. – Торговцы с Туманных островов нам сообщили, что около четырех лет назад принц исчез, а отец его Брохвайл11, прозванный англами «Джайф» – тронулся умом и был отстранен от власти. Королевством ныне правит Каделл – младший сын Брохвайла, который признал своим сюзереном Киневульфа – короля Вэссекса12.

Пленник прикрыл глаза, затем неспешно расстегнув рубаху на груди, вынул круглый блестящий диск, висевший под одеждой на серебряной цепи:

– Позри сюда, граф! Зришь сей талисман с головой медведя? Это герб короля Артура – моего великого предка13. Я последний из древней династии британских королей! А теперь выслушай меня, и ты узнаешь, отчего пришлось исчезнуть наследнику Камбрийской короны.

Граф помолчав повернулся к Моргану:

– Я мыслю сия речь не для чужих ушей… – он кивнул на воинов и слуг сенешаля, стоявших поблизости и с интересом наблюдавших за развитием событий.

Морган понимающе прикрыл глаза и жестом пригласил графа с пленником следовать за ним. Они вошли в замок, поднялись по винтовой лестнице в центральную башню. Окна были узкими и пропускали мало света. На каменной стене зажгли факелы.

Наместник приказал слугам принести вина, притом шепнув, чтобы они ждали за дверью с оружием в руках. Гай Моруа расположившись на скамье из красного дерева со спинкой в виде орла, раскинувшего крылья, больше уповал на свой меч, который отстегнув положил на колени, предварительно проверив – легко ли выходит клинок из ножен.

Морган наполнив серебряные кубки вином, подал их графу и пленнику.

– Кто бы ты ни был – друид или принц, пусть с твоих уст не слетит ни слова лжи, как из сего кубка не прольется ни капли вина!

Пленник, сделав несколько глотков, поставил кубок на край стола и отрешенно глядя в окно начал свой рассказ:

– Десять лет назад мой отец Брохвайл – правитель королевства Поуис, объединил вокруг своего трона большинство британских земель Валлиса и принял титул короля Камбрии. Ему удалось нанести поражение войскам королей Мерсии и Вэссекса14. После изнурительной войны с англами и саксами, отец заключил мир с королем Мерсии Оффой. Дабы закрепить сей шаткий союз он отдал мою сестру Синетрит за короля Мерсии. Синетрит родила Оффе сына Экгфрида. Оффа замыслил хитростью и коварством захватить трон Поуиса, дабы посадить на него Экгфрида и без пролития крови подчинить себе бриттов. Единственным препятствием был я – законный наследник Камбрийской короны. Англам удалось заманить меня в ловушку и захватить в плен. Интригами и шантажом они заставили отца подписать отречение от престола в пользу Экгфрида. Они подкупили слуг, которые подливали отцу в пищу отвар из дурманящей травы, которая ослабляет разум и этим довели его до слабоумия. Эрлы15 Оффы проникли в свиту короля Брохвайла и стали править нашими землями от его имени, оставаясь в тени и сваливая на моего отца свое беззаконие. Но мне удалось бежать. С отрядом верных мне воинов я попытался прорваться в замок отца Матарван и наказать изменников и врагов. Но нас выдали. Почти все мои воины пали в неравной битве. Мне оставался один путь – в земли норманов, где женой конунга Сигфреда Датского была моя старшая сестра Сульдика. В городе Честер мне удалось под чужим именем взойти на корабль норманских купцов, который направлялся в Роскиль – морскую столицу Дании. Но у Фризских островов из воды поднялся гигантский столб воды, похожий на хвост дракона. Спасаясь от него наш корабль налетел на рифы недалеко от Саксонии. Более двух дней носило меня по морю на обломке мачты, пока не выбросило на саксонский берег. Смерть уже сжимала меня в своих объятьях, и я был на полпути к царству мертвых. Но меня подобрал старик – галльский жрец. Два года посвящал он меня в таинства чародеев и целителей, обучал знаниям моих далеких предков. Он открыл мне глаза на то, чего раньше не видели они и познал я, что исповедующий зло – становится его жертвой.

– И ты не стал мстить? – спросил Морган. – Ты простил своих врагов? Не похоже на того, кому дано прозвище «Храбрый»!16

– Но об том же говорит и Христос… – ответил Брейв. – «Прощайте врагов своих…»

– Своих, но не Спасителя!.. – покачал головой граф. – Саксы и англы – язычники. Иисус простил бы тебя, ежели б ты покарал язычников… Их умиротворяет одно средство – меч!

– Веру не несут на мече, – Брейв холодно глянул в глаза графу. – Меч может лишь заставить замолчать… К тому же, английские и саксонские короли Британии давно перешли в христианскую веру, а Оффа даже покровительствует многим христианским монастырям и храмам.

Граф поморщился, всем видом показывая, что не очень верит в христианские добродетели Оффы, и криво усмехнувшись спросил:

– Вы принц весьма складно поведали нам о своих злоключениях, но мне непонятно: отчего вы не вернулись в свое королевство? Насколько мне известно там ныне правит Каделл – ваш младший брат, а вовсе не сын Оффы, или его наместники.

– Каделл не имеет права на престол британских королей, ибо он бастард, рожденный от саксонской наложницы – дочери короля Сигеберта, что правил Вэссексом до Киневульфа. Грех моего отца. Саксонка страстно желала занять место моей матери, и пыталась даже отравить ее. Королеву спасло только то, что предназначенное ей вино попробовала служанка и тут же умерла в страшных муках. Иной правитель казнил бы отравительницу, но отец мой был слишком добр и следуя христианским заповедям отправил наложницу в монастырь. Откуда она вскоре сбежала, прихватив с собой сына, рожденного от греховной связи с королем. Вскоре дочь Сигеберта объявилась при дворе своего брата – короля Киневульфа, который тут же сообразил, что бастард короля бриттов ему еще может пригодиться. Он воспитывал Каделла при своем дворе, делая из моего сводного брата своего ставленника в землях бриттов. Когда я исчез, а сторонники Оффы довели моего отца до могилы, Киневульф внезапно вторгся со своими войсками в земли Валлиса. Он захватил Пиргверн – старую столицу Поуиса, а затем и Матарван, изгнав оттуда элдорменов17 Оффы. После чего посадил на престол Поуиса Каделла – своего сторонника и вассала. Я не думаю, что мой сводный братец будет рад, если я появлюсь в своем королевстве. У меня нет ни войска, ни сторонников.

– А я думаю, что вам принц надо обратиться за помощью к святому престолу, или хотя бы к нашему королю, – начал было граф, но речь его была прервана резким воющим звуком, от которого кровь стыла в жилах.

Наместник Ульфрид Морган побледнев, прошептал:

– Клянусь распятьем граф, я слышу звук боевого рога норманов! Я не спутаю его ни с чем иным… Рог из моржового клыка!.. Последний раз я слышал его два года назад, в земле фризов. Норманы хлынули тогда на берега Фризии, как демоны из преисподней. Они сожгли все прибрежные селения и крепости. Их не смогли остановить ни фризские гарнизоны, ни отряды рыцарей, прибывшие из Утрехта и Дорестада. Вождь норманов Сигурд передал тогда нашему королю такие слова: «Фризия и Саксония – мои! Галлию оставляю тебе, иначе, клянусь Одином18 – лишишься всего!» Король, правда, посмеялся над наглыми словами Сигурда и пообещал укоротить его язык вместе с головой. Но король нынче далеко, а вот Сигурд слов на ветер не бросает и видно начал исполнять свою угрозу.

В глазах Моргана стоял страх. Граф глянул в окно. Воины на крепостной стене, указывая в сторону Везера, кричали: «Ворон на парусе! Норманы!»

Казалось все голоса слились в этом диком вопле ужаса.

Норманами – северными людьми, называли франки морских воинов из Скандии, что шли сейчас на своих «конях морей» – шнеккерах и драккарах19 к Бремену. На высоких штевнях кораблей были искусно вырезаны устрашающие головы морских драконов. На полосатых черно-красных парусах трепетало изображение ворона – птицы крови.

Да, недаром Сигурд избрал сей знак для крыльев своих кораблей. Священные вороны Хугин и Мунир, сопровождающие Бога норманов Одина, были символами мудрости и памяти. А вождь викингов хорошо помнил слова, произнесенные им на берегу Фризии два года назад.

– Это все саксонские выродки… – говорил граф Гай Моруа, поднимаясь на стену крепости. – То они натравили норманов!

Морган тревожно взирал из-под ладони на реку. С десяток кораблей подняв свои огромные весла уткнулись в прибрежный песок. На землю стали выпрыгивать бородатые воины в железных шлемах, в куртках из тюленьей кожи. Блестели боевые топоры на длинных рукоятях, наконечники копий и клинки мечей.

– Что стоите? Закрывайте ворота! – крикнул граф стражникам. – А вы наместник – немедленно шлите гонцов в Оснабрюк и Падерборн, если не хотите, чтобы нас привязали к носам драккаров.

Воины закрыли ворота, опустив за ними решетку с шипами. Скрипя ржавыми цепями, мост через ров окружавший Бремен – стал подниматься. Но прежде, несколько всадников вынеслись из крепости и огибая ее с захода помчались во весь опор к ближайшему лесу.

– За свои пять десятков лет я не видел столько норманов, – прохрипел Морган, глядя, как черные люди стали обтекать замок с запада и севера.

– Их здесь не меньше шести сотен, а у нас, вместе с вашими людьми – сотня всадников, да две сотни пеших воинов.

– Вооружите своих слуг и рабов! – процедил сквозь зубы Гай Моруа.

– И они ударят нам в спину… – горько усмехнулся Морган. – Ведь большинство из них – саксы.

– Ничего, это же их земля!? Вот и пусть защищают ее!

– Плевали они на наши заботы, – Морган зло сплюнул. – Они будут только радоваться, когда норманы перережут нам глотки.

– Пускай сперва доберутся до нас!.. – граф воинственно потряс мечом.

Морган вздохнул:

– Вы еще молоды граф… Норманы – не дикие саксы. Они лучшие воины из всех, что я видел. Чтобы выйти против них на равных, надо иметь хотя бы двойной перевес в силах. Они не боятся смерти, а несут ее на остриях своих мечей. Там, где они появляются, остаются лишь развалины и трупы.

Тем временем ко рву напротив ворот приблизилась группа норманов. Передний воин поднял руки со щитом и копьем. Затем он перевернул щит внутренней стороной в сторону франков, а копье воткнул острием в землю, вызывая на переговоры.

За ним стоял человек среднего роста, в черном плаще, из-под которого отблескивал вороненой сталью чешуйчатый доспех. В навершии шлема сидел бронзовый ворон с серебряными крыльями.

– Это Сигурд Ринг20! – воскликнул Морган. – Я узнаю его по шлему…

Лицо вождя викингов, как называли себя находники21, свидетельствовало об уме и несгибаемой воле. Лица же его спутников выражали лишь тупую звериную силу.

– Эй, франкские псы! – прорычал стоящий впереди норман. – Зачем вы попрятались в щели, как тараканы? Собака сожравшая хозяйское мясо, тоже прячется под стол, лишь завидит хозяина. Может среди вас нет мужчин, дабы выйти на открытую битву?

– Что тебе надо норман? – крикнул в ответ Гай Моруа.

Воин оглянулся на Сигурда, затем усмехнувшись, сказал:

– Наш конунг22 желает, чтобы франки платили нам дань, какую когда-то платили фризы, саксы и многие другие народы. У вашего короля хороший аппетит. Сначала он сожрал лангобардов в Италии, затем – земли галлов до самой Иберии23, а теперь доедает Фризию и Саксонию. Нельзя быть таким жадным. Мы требуем дани! Совсем немного… Всего пятьдесят фунтов золота, каждый год, да сотню рабов и рабынь, не старше шестнадцати зим. Это весьма выгодно граф, для вас, и совсем безопасно для ваших шкур. Ежели ты, до завтрашнего вечера не выплатишь то, что требует наш конунг, от твоего гарда останутся лишь развалины, и мы возьмем опричь дани – ваши жизни. Ну а коль ты настолько храбр, что хочешь оспорить наши требования – докажи сие в споре мечей!

Вперед вышел гигантского роста воин. Темные волосы его, были собраны в пучок на затылке, подбородок выбрит, но длинные заплетенные усы спускались на грудь. Безрукавка из черной моржовой шкуры покрыта железными и бронзовыми бляхами, как чешуей. Гигантские мускулы перекатывались на обнаженных руках. В одной он держал железный шлем, украшенный черными крыльями ворона, в другой – сжимал длинный меч, шириной в ладонь. За пояс из медвежьей шкуры была засунута секира с широким, изогнутым лезвием с одной стороны и наконечником в виде клюва орла, с другой. Круглый щит из дерева, оббитый железом и шкурой вепря был заброшен за спину.

– Это Гуннар24 – брат жены Сигурда, – покачал головой Ульфрид Морган. – Сами норманы называют его «Рукой смерти». Вся рукоятка его секиры испещрена насечками – число убитых им воинов. Он стоит четырех самых искусных бойцов. Кто осмелится выйти против него?

Гай Моруа оглянулся вокруг. Все его рыцари опускали глаза, или отводили их в сторону. Между тем Гуннар презрительно и лениво поглядывал на франков, стоящих на крепостной стене. Наконец ему надоело затянувшееся молчание, и он прорычал:

– Франкские псы! Кто из вас желает выйти на поединок за свободу сей земли? Я предлагаю прекрасную схватку: один на один, любым оружием!.. Я жду!

– Жаль, что убили того могучего сакса… – пробормотал Морган. – Его можно было бы выставить против этого дьявола.

– Я бы сам вышел против него… – криво улыбнулся Гай Моруа. – Но вдруг это ловушка… Тогда я не смогу выполнить приказ короля и собрать оброк для его войска. К тому же, мой отряд останется без предводителя. Тогда норманы уж точно ворвутся в Бремен. Не будем искушать судьбу сенешаль. Лучше попытаемся оттянуть срок выплаты дани и может, к тому времени подойдут отряды рыцарей из Падерборна.

Пока граф совещался с наместником, Гуннар снизу торопил их:

– Что же, доблестные рыцари франков брезгуют скрестить меч с викингом? Я вижу, что участь данников кажется им более достойной?! Я не знал, что эта земля населена одними рабами!

В то время к графу подошел человек, называвший себя принцем Камбрийским.

– Милорд, – молвил он, обращаясь к графу, – вы позволили себе усомниться, что я Брейв – наследник британских королей? Я хочу доказать вам истину своих слов. Посему я приму вызов нормана. Но с условием, что ты граф, поклянешься именем Христа, немедленно освободить меня и пленных саксов.

Граф изумленно глянул на пленника.

– А ты не перебежишь к ним, принц без королевства? Ведь ты брат королевы данов, которые такие же морские грабители, как все норманы. С помощью их мечей ты можешь вернуть себе трон в Поуисе.

Лицо принца побледнело, но он сдержал себя.

– Я клянусь духом короля Артура и честью своей матери, что выполню свое обещание и убью дана!.. Но и ты поклянись граф!..

Гай Моруа долго сверлил глазами принца. Наконец, склонив голову произнес:

– Хорошо, ты убедил меня. Даю тебе слово рыцаря и клянусь святым распятьем, что я освобожу тебя и саксов, ежели ты убьешь этого зверя!

– Это безумие, граф!.. – вмешался Морган. – Норман свернет ему голову, как цыпленку. Говорят – меч Гуннара заколдован, а секиру ему одолжил сам дьявол за то, что он продал ему душу.

– Дайте оружие принцу! – вместо ответа крикнул граф слугам.

Оруженосцы принесли и разложили на стене целую кучу доспехов и различных орудий убийства. Пройдя вдоль смертоносного набора палиц, мечей, топоров, панцирей и кольчуг, принц зябко передернул плечами, как будто все сие железо ему предложили напялить на себя, взял клеймор – обоюдоострый галльский меч длиной в руку и более короткий испанский гладиус, с хищным кинжальным клинком. Воин предложил ему одеть кольчатую броню, но Брейв покачал головой и пошел к воротам.

– Остановите его, граф!.. – Морган никак не мог успокоиться.

Гай Моруа усмехнулся:

– Вы забываете сенешаль, что наш принц не столько христианин, сколько друид. Мы узрим увлекательный поединок: кельтский чародей – против норманского зверя! А может вы сами желаете сразиться с норманом? Что – не желаете? Тогда перестаньте скулить, а лучше помолитесь за нашего поединщика.

Ворота открылись и поднятый мост опустился через ров. Брейв пошел по нему, держа в каждой руке по мечу. Франки столпились в проеме ворот. Когда норманы узрели какого бойца выставили франки, с их стороны раздался дружный хохот.

– Котенок – против медведя! – кричали они.

Гуннар сам удивленно разглядывал своего соперника, который доходил ему едва до подбородка, и был наполовину тоньше в торсе. Затем перебросив небрежным движением щит на левую руку, пошел навстречу Брейву, поигрывая мечом в расслабленной правой руке.

– Сейчас вы узрите, морские волки, что котенок больно царапается… – подумал принц.

Они остановились в нескольких шагах друг от друга и Гуннар громко изрек:

– Ты смел франк и молод. Честь и слава твоему роду за то, что ты отважился на поединок. Я убью тебя так быстро, что ты даже не почувствуешь боли.

На что Брейв ответил:

– К чему медлить норман, настало время мечей!

Гуннар усмехнулся и неожиданно прыгнул вперед. Его меч просвистел в воздухе, всего в нескольких дюймах от головы принца. В следующий миг, клеймор описал сверкающую дугу и клинок викинга обломился у рукояти. Лезвие отлетело на десяток шагов и жалобно звякнуло о камни. Франки радостно закричали, норманы же угрюмо замолкли. Гуннар понял, что перед ним опасный противник. Отбросив рукоять меча, он выдернул из-за пояса топор и стал вращать им над головой. Глаза его жутко блуждали, уста приоткрылись, обнажив крепкие зубы. На них появилась пена.

– В нем проснулся дух предка-медведя, – помыслил Брейв. – Он воин-оборотень. Норманы называют их берсерками. Теперь его может остановить только смерть.

Стало темнеть. На стенах замка зажгли факелы, а норманы разложили два огромных костра, которые багровым светом залили место, на котором происходила схватка. Топор викинга со страшной силой рассекал воздух. Но всякий раз его противник ускользал от смертоносной стали. В то же время Гуннар постоянно ощущал на себе взгляд врага. Его очи, словно два ледяных клинка проникали в самую душу викинга. Гуннар ощутил холод в груди. Его боевое безумие внезапно прошло. Он пытался снова вернуть себя в шкуру оборотня, но что-то не пускало его. Взгляд противника завораживал, и руки нормана немели, становились холодными и безсильными. Сверкнул испанский меч. Гуннар подставил щит и клинок принца глубоко застрял в древесине, оцарапав плечо нормана. Рванув рукой в сторону, викинг обломил клинок Брейва. Сам он нанес сметающий удар топором, но Брейв мгновенно пригнулся, и блеснувшее в пламени костра лезвие топора снова рассекло пустоту. Отбросив щит, норман перебрасывал топор из руки в руку. Стояла тишина. Все ждали развязки. Раздавалось лишь тяжелое, хриплое дыхание викинга, с присвистом сквозь сжатые зубы.

Неожиданно Брейв отбив галльским мечом топор, ударил нормана ногой, чуть выше колена. Гуннар качнулся вперед и напоровшись на второй сильный удар сапогом в грудь, рухнул на спину. Брейв воздел меч, дабы пригвоздить противника к земле, но викинг подставил под падающий на него клинок, древко топора. Одновременно его согнутая нога уперлась принцу в живот и в следующий миг Брейв перелетел через лежащего на спине нормана. С обеих сторон раздались крики, подбадривающие соперников.

Неимоверным образом изогнувшись в полете, принц по кошачьи упал на четвереньки. Норман вскочил и бросился к противнику, занося топор для последнего смертельного удара.

Топор высек искры из попавшего под лезвие камня, а Брейв перевернувшись на спину, перебросил меч в левую руку и ударил снизу-вверх в тот момент, когда викинг вновь занес зазубренное лезвие, намереваясь наконец покончить с неуловимым и ловким, как лесной кот, врагом.

Галльский меч пронесся сквозь тело нормана и вышел со спины, волоча веер красных капель.

Раздался страшный вопль, похожий на рев медведя, который заставил содрогнуться как франков, так и суровых викингов. Выпустив секиру, с остановившимся взглядом, Гуннар рухнул на колени.

– О-один! – еще раз дико выкрикнул он и вырвав меч из груди, отбросил его далеко в сторону. Глаза его, пылающие демоническим огнем в свете костров и факелов, помутнели и потухли. По лику пробежала судорога и застыла страшной улыбкой на устах.

А Брейв, поднявшись с земли сказал угрюмо стоящим норманнам:

– Славно бился Гуннар! Мой меч обломал свой зуб о его щит. Возьмите же воины морей его тело и воздайте ему честь по своему обычаю. Заберите также сей щит, со сломанным клинком… То дань Бремена!

• • •

Осень. Желтые и багряные листья дубов и кленов, темно-зеленая хвоя елей и сосен. Тучи, низко бегущие над землей. По всем дорогам Франкского королевства скрипят колеса возов. Владельцы земель, вассалы и наместники короля спешат отправить в Ахен королевский оброк. По дорогам Саксонии и Фризии, Тюрингии и Бургундии, Алемании и Баварии, Ломбардии и Аквитании, тащат волы, мулы и вьючные лошади повозки, скрипящие под тяжестью нового урожая. Клочья овечьей шерсти висят в воздухе, запах янтарного меда, кож и помета уносит ветер под облака.

По широкой дороге, среди убранных полей двигался один из таких обозов от Везера к Рейну. Мимо древних могил, мимо проросших золотым орешником полуразрушенных римских крепостей, мимо христианских храмов и монастырей, мимо зубчатых крепостных стен и островерхих замков.

Более дюжины возов, запряженных волами и два десятка вьючных лошадей, сопровождал отряд воинов в железных овальных шлемах и кожаных доспехах. За спинами круглые, либо заостренными книзу щиты, оббитые по краям железом и бронзой. По ветру плещется штандарт с изображением оскаленной волчьей головы – герба Саксонской марки.

В хвосте обоза, на сером тонконогом жеребце, ехал молодой воин в безрукавке из оленей шкуры и белой рубахе. Кожаные порты заправлены в короткие сапоги, закрепленные у колена оборами. Шнуровка рубахи развязана, обнажая выпуклые пластины груди. Длинные русые волосы кое-где уже с серебристыми прядями, перетянуты на челе ремнем из шкуры змеи. За плечом в кожаных ножнах висит длинный сужающийся книзу меч.

Глаза у воина были закрыты. Он дремал на ходу, как все люди, привыкшие к долгим конным походам.

Странные сны снились Брейву, принцу Камбрийскому – последнему из династии британских королей, возносящих свой род к легендарному королю Артуру. После его победы над Гуннаром викинги ушли пораженные силой и изворотливостью франка, одолевшего их лучшего воина.

– В поединок вмешались демоны-сваны, – говорили они, – иначе, кто может сразиться с тем, в ком живет дух предка-медведя, и кто ходит по земле под покровительством Одина – Бога воинов?!

Чтобы распятый божок христиан оказался сильнее Одина, свирепые северные воины и помыслить не могли.

Граф Гай Моруа тут же предложил принцу ехать с ним в Ахен, чтобы он мог представить столь доблестного рыцаря королю Карлу. Но тот потребовал вначале исполнить обещание данное ему графом, а также дать ему возможность сходить в лес, где он был схвачен воинами графа, дабы забрать свой родовой меч. Скрипя сердцем Гай Моруа отпустил пленников, но в лес с принцем послал целый отряд, приказав воинам: не спускать с него глаз. Правда ничего не произошло. Принц не пытался бежать. Он отрыл под старым дубом свой меч и вернулся в замок сенешаля. Граф втайне надеялся, что отрытый меч есть известный по балладам «Экскалимбур» – меч короля Артура. Но меч принца был в обычных кожаных ножнах, перехваченных в трех местах серебряными полосами. Лишь клинок его отливал необычным огненным светом. На вопрос графа, принц поведал, что это меч его деда, а о мече Артура ходят разные слухи. Возможно душа короля забрала его на незримый остров Авалон, где будет ждать своего часа, чтоб в трудный для Британии час вновь возродиться среди живых, дабы сразиться с врагами бриттов.

Граф в душе посмеялся над такими языческими заблуждениями принца, но вслух ничего не сказал.

Сенешаль Ульфрид Морган выбрал Брейву лучшего коня из своей конюшни, и даже хотел одарить дорогими рыцарскими доспехами. Но принц отказался от доспехов, пояснив, что они сковывают движения в битве и он не привык носить, что-то тяжелее легкой кольчуги25.

И вот Брейв ехал в конце обоза графа и дремал на ходу.

А вот сны… Странные сны виделись принцу Камбрийскому. Мнились ему не каменные горные замки Британии, не жестокие битвы с коварными врагами бриттов, а зеленые дубравы и синие озера, золотые луга и белые березы, костры, горящие вдоль большой реки и венки из луговых цветов плывущие по воде. И вдруг все заслонило прекрасное лицо девушки с золотистыми волосами, перехваченными серебряным венцом, и очи, как две голубые звезды, зрящие казалось, в самую душу. Пухлые губы дрожат и шепчут тихо: «Прощай, мой ладо единственный. Пусть хранят тебя Боги! Не забывай меня и прости…»

Принц проснулся, помотал головой сбрасывая наваждение.

• • •

Ближе к Ахену все чаще стали попадаться отряды вооруженных воинов и рыцари, спешившие на призыв короля франков. Недалеко от серых стен Ахена расположился гигантский стан из множества шатров разных расцветок, украшенных щитами и стягами всех графств и провинций франкского королевства.

Король Карл из династии Каролингов готовился к решающей битве с испанскими маврами.

Когда-то франки были одним из многих германских племен обитавших на берегах Рейна. «Отважный, вольный» – вот, что означает слово «франк». И франки это доказали, подчинив себе все окружающие их племена. Сами не уступая и не подчиняясь никому, они создали самую мощную кельтско-германскую державу за всю историю человечества.

Еще в 486 году от Р.Х.26 под предводительством хитрого и расчетливого вождя Хлодвига, франки вторглись в соседнюю Галлию, где стояли римские легионы. Галлы восстали против римского владычества. Нейд – галльский Бог войны, вдоволь напился тогда крови непобедимых доселе римлян.

Полудикие воины франков, огромного роста и свирепой наружности наводили ужас на римских легионеров. Вихрь атаки галльской конницы смел со своей дороги римскую кавалерию, втоптав ее в землю. Боевые колесницы союзников франков – бриттов, с тяжелыми кривыми лезвиями на колесах, врезались в ряды римских легионов, скашивая людей, аки траву. Рим, непобедимый Рим – столица мира, погрязшая в роскоши и разврате своих императоров, стала пятиться и сжиматься под натиском молодых варварских государств, как улитка перед пламенем.

Острые клинья готов словно сухие поленья раскалывали знаменитые римские легионы. Десятки племен веками платившие дань Риму стягивали железное кольцо вокруг ненавистного города.

Истребив многих вождей завоевавших с ним Галлию, Хлодвиг в 495 году заставил франков принять христианство по римскому обряду и объявил себя королем. Так возникла первая династия франкских королей Меровингов, от имени деда Хлодвига – Меровея, который участвовал в «битве народов», на стороне «союза варваров», что под командованием римского полководца Аэция27 сражался против гуннских полчищ Аттилы28 на Каталаунских полях29, в 451 году от Р.Х.

В начале VIII века франкам впервые пришлось столкнуться с арабами.

Арабский Халифат захватив Византийские провинции Сирию и Египет, подчинив себе огромное Иранское царство и Северную Африку, в 711 году перебросил свои войска на Пиренейский полуостров, где находилось ослабевшее государство вестготов. За несколько лет вся Испания, за исключением ее северной, горной части, была завоевана арабами. Затем арабское войско перевалило Пиренеи и вторглись в Аквитанию – земли, зависимые от франков. Не встретив организованного сопротивления, армия наместника Испании Абдур-Рахмана ибн Абдуллаха напала на Галлию.

В октябре 732 года франкский король Карл Мартелл30 вступил в решающее сражение с арабами у города Пуатье. Битва длилась три дня. Арабы были разбиты и отброшены за Пиренеи. В битве был убит Абдур-Рахман, множество знатных арабских шейхов и воинов.

Династия Меровингов закончилась на короле Хильдерике III. Отец Карла, которого потомки назовут «Великим» – Пипин Короткий, при содействии папы Римского Стефана II, а также алеманских и фризских отрядов сверг слабовольного Хильдерика и заточил его в монастырь, где тот и умер. В благодарность за помощь Пипин отдал папе Стефану римскую область, захваченную у лангобардов, где был основан папский экзархат римской церкви западного обряда – Ватикан.

Став королем Пипин Короткий положил начало новой династии – Каролингов.

Карл родился в 742 году и был коронован после смерти отца в 768 году. Сразу после коронации он начал жесткую реформацию своего королевства по римскому образцу. Новый король резво расправился с претендентами на престол, в том числе с родным братом и начал создавать новую империю, которая по его замыслам должна была превзойти как западную римскую империю, так и его восточную сестру – Византию.

Через два года после коронации он окончательно присоединил к своим землям Аквитанию, а через четыре года – Баварское королевство. В 772 году его войска вторглись в Саксонию. Завоевание саксов еще не было закончено. Саксы несколько раз терпели поражения, но лишь главные силы франков покидали саксонские земли, саксы тут же поднимали восстания. Жгли христианские церкви, убивали священников, расправлялись с франкскими гарнизонами в городах и селениях Саксонии.

Еще при жизни Пипина Карл был обручен с дочерью лангобардского короля Дезидерия. Но после смерти отца он охладел к своей жене в связи с тем, что нашел ей замену – прекрасную наложницу Гильдегарду из знатного рода алеманского племени швабов, чье имя на языке франков больше вестимо, как Гемильтруда. В противоречие всем церковным канонам король решил сделать наложницу своей женой. А дочь Дезидерия он отослал к отцу, чем возбудил к себе ненависть короля лангобардов. В отместку Дезидерий потребовал от папы римского Адриана I, чтобы он помазал на царство во франкском королевстве сыновей Карламана – умершего брата Карла. А когда тот отказался исполнить сие требование, войска Дезидерия опустошили папскую область.

Папа пожаловался Карлу и в 774 году франки перевалив через Альпы вторглись в Италию. Карл без особого труда захватил Павию – столицу королевства лангобардов. Лангобарды потерпели страшное поражение, а их королевство было присоединено к землям франков. Король лангобардов Дезидерий был схвачен и подстрижен в монахи.

Затем Карл напал на Бретань – королевство кельтов, расположенное на полуострове Арморика. Когда-то бритты бежали сюда от нашествия англосаксов, что хлынули из Саксонии и Дании на Британские острова. Бриттам не повезло. Спасаясь от англосаксов, они попали в зависимость от франков.

И вот наконец, настала очередь Испании. Карл, как истинный христианин не мог допустить чтобы с запада его нарождающейся империи, угрожали мавританские язычники. Халифат еще был силен и опасен. И хотя Кордовский эмир отколол Испанию от халифата еще в 756 году, Карл понимал, что это форпост ислама в Европе, куда в любой момент могут быть переброшены войска из стран Магриба31, чтобы начать новое нашествие на христианские земли.

Тем не менее Карл свое вторжение в Испанию попытался представить в виде миротворческой миссии. Незадолго до вторжения к нему прибыли послы от короля Астурии Сило, просившего защиты христиан от мавров. А чуть позже, к нему явился наместник Сарагосы Сулейман ибн ал-Араби, с обещанием открыть ворота города войскам Карла, если тот поможет ему в борьбе против эмира Кордовы Абд ар-Рахмана. Карл выслушал и тех, и других и обещал им свое покровительство. Покровительство Карла означало только одно: Испании суждено стать еще одной маркой будущей франкской империи.

• • •

Перед походом король франков решил устроить смотр своим войскам.

В лагерь у Ахена съехались более шести сотен знатных франков и их союзников со своими отрядами.

Здесь были племена тюрингов и алеманов в овальных шлемах, с тяжелыми мечами и широкими топорами на длинных рукоятках. На плечи их воинов были накинуты медвежьи шкуры. Бавары и бургунды, одетые в кожаные доспехи, покрытые стальными пластинами, закрывали лица личинами из волчьих, медвежьих и кабаньих голов, с оскаленными зубами и торчащими клыками. В руках – короткие фрамеи с широкими лезвиями и боевые палицы, усеянные острыми шипами. Круглые щиты разукрашены изображениями орлов, драконов и человеческих черепов. С длинными, косматыми бородами, по обычаю выкрашенными в зеленый цвет, стоял отряд лангобардских газиндов, во главе с младшим сыном плененного франками Дезидерия – герцогом Алвоином.

Конные дружины галлов на тяжелых широкогрудых конях, блестели чешуей железных пластин, нашитых на конские попоны и сбрую. На бронзовых шлемах – традиционные петушиные перья.

Тут же находились закованные в железо вестготы, поселившиеся в Аквитании после того, как были изгнаны арабами из Испании. Они особенно ненавидели мавров, и их рикс32 Эрлих больше всех торопил Карла с походом на Кордовский эмират.

Стрелки из Бретани отличались огромными, в рост человека луками, и длинными, в три локтя стрелами.

Франкские воины – мелиты, в кольчужных доспехах, выделялись среди этого скопища разных племен и народов. Они были лучше других организованы и по римскому образцу поделены на десятки, центурии, когорты и легионы. Простые воины держали в руках древнее оружие франков, двусторонние топоры – франциски, с короткими рукоятками и широкими серповидными лезвиями. В бою они использовались как метательное оружие.

Рыцари франков были вооружены длинными копьями, окованными железом наполовину, дабы их не могли разрубить мечи врага, и знаменитыми франкскими мечами, из стали небесного цвета. На головах у многих рыцарей – железные шлемы с забралами в виде звериных морд, внушающие страх и трепет даже диким маврам, которые мнили что воюют не с людьми, а с джинами.

Воины покрыли близлежащие холмы. Простой народ толпился вдоль дороги, шедшей от ворот Ахена, по которой должен был проезжать король с лучшими полководцами королевства. Даже все деревья окрест были унизаны сидящими на них людьми.

Наконец грозно заревели медные трубы в виде оскаленных львиных голов. Из ворот Ахена показалась длинная вереница священников в черных и белых рясах, с лицами наполовину закрытыми островерхими капюшонами. Они несли серебряные и золотые кресты, усыпанные драгоценными камнями, церковные хоругви, мощи святых и различные реликвии из «Святой земли».

Впереди шел в длинной фиолетовой сутане, перехваченной бархатной епитрахилью и украшенной золотыми крестами епископ Реймский Тюрпэн – друг и советник короля Карла, набожный в делах церкви и неустрашимый воин на поле битвы. За священниками двигался, сверкая оружием отряд рыцарей, на тяжелых высоких конях, в переливающейся чешуе доспехов и развевающихся по ветру плащах. Он казался невиданным железным змеем, выползающим из ворот Ахена.

Впереди на вороном коне ехал король-воин. Голова коня была закрыта стальной личиной и украшена витым серебряным рогом, из-за чего он напоминал единорога, воспетого труверами в древних легендах.

Карлу исполнилось 36 лет. Король обычно предпочитал простоту и скромность одежды, но сегодня на нем была льняная рубаха, шитая золотом. На руках бронзовые запястья с гравировкой. На плечи наброшена накидка из выдры и соболя, скрепленная на груди золотой цепью и фибулой в виде распятья на фоне солнечного диска. Под накидкой – голубой плащ с золотыми звездами и крестами. Голова короля украшена золотой короной с зубцами в виде лилий.

Лицо его было несколько полным, в обрамлении длинных каштановых волос и коротко подстриженной бороды. Глаза серые, большие, чуть навыкате, зрели твердо и властно.

Рядом с Карлом ехал его племянник, граф Бретонский – Роланд. Издали он напоминал статую из железа. Шлем графа украшен серебряным драконом, распластавшим крылья. Из-под него виднелось молодое, полное здоровья безусое лицо с плотно сжатыми губами и чуть прищуренными глазами бледно-голубого цвета. Роланд был одного роста с королем, но стройней его и чуть уже в плечах. Его считали лучшим рыцарем королевства, что он неоднократно доказал в битвах с врагами и на рыцарских турнирах.

На боку королевского племянника висит его знаменитый меч «Дюрандаль» – один из трех священных мечей франков.

Следом за Роландом ехал человек нисколько не похожий, ни на короля, ни на его племянника. На нем было черное одеяние с наброшенным на голову капюшоном, из-под которого виднелось бледное лицо с резкими чертами и тонкими надменно сжатыми устами. Светло-серые, почти белые, глубоко посаженные глаза взирали подозрительно и жестко, как у хищника подстерегающего жертву. Железная цепь на груди удерживала золотой крест с вставленным дымчатым морионом – камнем некромантов, в виде глаза. Это был тайный советник Карла, его глаза и уши – англосакс Алкуин33, владеющий тайными знаниями, которые он получил в Йоркской епископской школе. Эта школа была известна тем, что в ней изучалась языческая магия, якобы с целью, как объяснял настоятель: «Бить врага его же оружием!»

Папские легаты дважды пытались закрыть сие еретическое заведение, но настоятель сумел восстановить против происков Папы местную знать, и легатов с позором изгнали, едва не прибили.

У Папы пока не было сил справиться с далеким Йорком. Тем паче, что в самой папской резиденции назревала междоусобица. Слишком много появилось желающих водрузить на свою голову папскую митру.

Карл наплевал на все суеверия и церковные каноны и сделал Алкуина своим советником. Поговаривали, что Алкуин был причастен к смерти брата короля – Карламана, благодаря чему Карлу не пришлось делить власть. Король знал, когда нужно использовать церковные каноны в своих целях, а когда можно ими подтереться.

«Сила, коварство и упорство – главное кредо власти!» – сие правило Карл усвоил с младенчества. Потому обладая изворотливым умом и еще большей силой, он при необходимости сам смещал и назначал епископов и аббатов, решал церковные споры и был у себя в королевстве единственным хозяином церкви. В том, ему нередко помогал Алкуин, который имел своих шпионов во всех церквях, аббатствах, монастырях и даже в папской резиденции. Вернее, в первую очередь – в папской резиденции.

В свите короля едут лучшие его рыцари: Оливье Храбрый, племянник Жерарда Венского; граф Митон Реннский – друг Роланда, благородный и неустрашимый воин; Наим – герцог Баварии; Ганелон – граф Майнцкий; Лупус – герцог Аквитанский; Роже, Жельбер и Оливер – близкие друзья и племенные вожди.

За свитой рыцарей следовали женщины: бывшая наложница, а теперь королева Гемильтруда с сыном Людовиком, Ада и Мита – сестры Оливье Храброго, Альда – невеста Роланда, а за ними еще целая толпа франкских девушек из знатных семей, в отделанных жемчугом, парчой и атласом нарядах.

Карл объехав войска легко соскочил с коня и направился к трону из нефрита и мрамора с золотой лилией в изголовье. Рядом на дубовых лавках покрытых шкурами медведей, барсов и волков, расположилась франкская знать: герцоги, графы, бароны с женами и детьми.

Воссев на трон, король подал знак и мимо него двинулось, блестя доспехами и оружием войско западной Европы. Подходя к трону, воины приветствовали Карла вздымая вверх клинки мечей и ударяя ими в щиты, выкрикивая боевой клич своего племени.

Глаза короля блестели. Никогда еще ему не удавалось собрать столь великое войско под свои знамена. Всех, даже самых непримиримых его соперников объединила общая ненависть к маврам.

Встав с трона, король поднял обе руки. Воцарилась тишина, прерываемая только фырканьем коней и скрежетом стальных доспехов рыцарей.

– Воины Христа! – громким голосом сказал король. – Спаситель и Пресвятая Дева смотрят на вас с небес и радуются, видя святое воинство в едином, сжатом кулаке, направленном на Испанию, где засели мавританские язычники со своим злобным королем Абд Ар-Рахманом. Сарагоса – вот наша цель! Пусть ваши мечи и карающая десница Господа нашего Иисуса Христа сокрушит эту цитадель ислама на христианских землях! Запомните, не Карл поведет вас в битву, а сам Господь! Я лишь скромный исполнитель его воли.

Последние слова короля потонули в грохоте железа.

– Слава королю! – кричали воины, ударяя по щитам клинками мечей и лезвиями франциск, видя, как епископ Тюрпэн благословляет короля святым распятием.

Затем все Христовое воинство преклонило колени и предалось молитве.

Тем временем граф Гай Моруа и принц Брейв приблизились к трону и граф поклонившись сказал Карлу:

– Государь, я хочу представить тебе Брейва Камбрийского – принца бриттов, оказавшегося в столь знаменательный день подле твоего трона.

Брейв встал на одно колено и склонил голову.

– Приветствую тебя потомок Артура, великого короля бриттов! – милостиво произнес Карл. – Встань и поведай нам: что привело тебя в земли моего королевства, когда на твоей земле, как я слышал, идет кровавая распря? Принц поднялся, твердо взглянул на Карла и громко сказал:

– Выслушай меня, могучий король франков и ты узнаешь, отчего три года назад я вынужден был покинуть вересковые поля Британии…

По окончании рассказа принца Карл потемнел лицом, задумчиво помолчал и, подняв руку с двумя устремленными к небесам перстами, произнес:

– Клянусь святым распятием, что я наведу порядок в Британии, как только управлюсь с маврами! Пора поставить на место англосакских разбойников. Пока я жив христиане не будут сражаться друг с другом. Ты принц – вернешь свое королевство и мой меч будет рядом с твоим!

– Ага, – помыслил Брейв, – ты поможешь бриттам в борьбе против англов, дабы самому наложить лапу на Британию… – и в тот же миг ощутил на себе чей-то недобрый взгляд.

Взгляд сей, будто черный туман вполз в душу принца, заставил на секунду замереть сердце. Перед глазами потемнело, как от голодного обморока.

Усилием воли Брейв вытолкнул из себя сгусток мрака и увидел того, кто пытался проникнуть в его мысли.

Алкуин – советник короля, в упор глядел на принца и глаза его, обычно светлые, как у альбиноса, стали двумя всполохами черного пламени.

– Э-э, да ты не тот, за кого себя выдаешь, аббат… Служишь двум господам?! Вот только главный твой господин, куда могущественней всех королей земли…

Принц заметил, что рядом с Алкуином находился неизвестный рыцарь, который бросая на него пристальные взгляды, что-то шептал аббату на ухо. Кивнув и что-то неразборчивое буркнув в ответ, Алкуин встал и подойдя к королю произнес громко, чтобы слышали все, указывая на Брейва:

– Сей человек лжет!.. Он не принц бриттов!

● ● ●

На мгновение все застыли, осознавая то, что сказал аббат. Затем зашумели, задвигались, послышался хищное шипение выхватываемых из ножен мечей. Но оставшийся невозмутимым король поднял руку, успокаивая свою свиту.

– Всем спрятать оружие! – громким голосом приказал он. Затем повернувшись к Алкуину, спросил мягким голосом:

– Чем ты можешь подтвердить свое обвинение, почтенный аббат, или один вид бритта вызвал в тебе такую вражду? Но тогда ты служитель господа нашего Иисуса Христа, противоречишь Святому писанию. Господь благосклонно относится ко всем племенам и народам, если они признают истинную веру.

– Государь, – молвил Алкуин, – хотя я из племени англов и мой народ много веков воюет с бриттами, но я служитель господа и никогда бы не предал его заповедей ради мелочной мести другому христианину. Пусть даже он и бритт… Но стоящий перед вами – не принц бриттов. Вот тот, кто знает настоящего сына короля Джайфа! – он указал на рыцаря, с которым беседовал перед тем, как сделать свое заявление.

– Подойди! – приказал король рыцарю.

Тот подошел и преклонил колено, опустив голову, как требовал этикет.

– Кто ты? – спросил король. – Ты действительно знал принца Брейва?

– Я Марк из Корнваллиса34, – ответил рыцарь, – и служил в королевской страже при дворе короля Джайфа. Мне не раз приходилось видеть принца. Сей незнакомец похож на него, но это не Брейв. У принца был шрам на плече, полученный во время схватки с Элемаром – лучшим рыцарем Мерсии. Он был на дюйм пониже этого человека и всегда носил медальон с головой медведя – родовым гербом королей бриттов.

Рыцари, окружавшие короля, вновь зашумели, хватаясь за оружие.

– Ты кого привел? – кричали они Гаю Моруа. – Может сей чужак саксонский шпион?! Может его подослали саксы, дабы убить короля!.. Может и ты продался саксонским язычникам?

Граф побледнел, и выхватив меч, прорычал:

– Какая собака гавкнула, что я продался саксам?.. Пусть выйдет, и я укорочу его змеиный язык. Не прошло и полмесяца, как две дюжины сакских мятежников отправились в ад, изрубленные этим мечом. Да, сей человек находился в стане саксов, где и был пленен мною. Но, когда он показал мне родовой герб британских королей и назвался принцем Камбрии – я вернул ему свободу. К тому же, когда на Бремен напали норманы и стали нагло требовать от нас дани, он сам вызвался сразиться с лучшим их воином Гуннаром. Норман наводивший ужас на многие земли, был сражен его рукой. Этим поединком он защитил честь франков и короля!

Карл вновь поднял руку, призывая к спокойствию.

– А что ты скажешь в свое оправдание? – обратился он к принцу, спокойно наблюдавшему за распрей, возникшей между франками, и даже не пытавшегося обнажить меч.

Молча принц скинул с себя кожаную безрукавку, и все увидели золотой медальон с головой медведя у него на груди. Затем, так же молча он развязал завязки рубахи и обнажил левое плечо, где был побелевший шрам пересекающий ключицу.

– Я не хочу обвинять почтенного аббата, ибо его ввели в заблуждение… – спокойно произнес Брейв. – А сей лжец, – указал он на Марка из Корнуолла, – куплен моими врагами. Пока я пребываю на сем свете, то представляю опасность для Киневульфа и ублюдка, сидящего на троне Поуиса. Видно им удалось узнать, что я жив, и они, теперь не гнушаясь в средствах будут добиваться моей смерти. Даже подлая ложь перед королем франков – не остановит их. Ежели моим врагам так уж не терпится, я могу предоставить возможность сему псу выполнить заказ его хозяев, а заодно и доказать свою правоту.

Одним неуловимым движением принц обнажил меч и вознес его к небу.

– Божий суд! – закричали вокруг. – Божий суд!

Марк тоже обнажил свой меч и воскликнул, яростно сверкая глазами:

– Я готов, самозванец! Но перед смертью ты мне исповедуешься: откуда у тебя родовой знак короля Артура, и как умер мой господин – принц бриттов Брейв?!

– Постойте!.. – остановил их Карл, с интересом наблюдавший за развитием событий – Пусть все будет по правилам. Расчистите круг!

– Круг, круг! – закричали рыцари из свиты короля.

Франкские воины сомкнули щиты и образовали круг, в центре которого остались Марк и Брейв. Знатные франки из свиты короля, взобравшись прямо на скамьи, на которых до того сидели, или взгромоздившись на коней, стали через головы воинов наблюдать за поединком.

– Кто тебе больше по сердцу? – спросила королева Гемильтруда Аду.

– Конечно, принц! – воскликнула та. – В нем сразу чувствуется королевская кровь… А этот Марк – мне совсем не по нраву. Он явно куплен подлым королем англов.

Между тем, Карл бросил латную перчатку в круг между соперниками, и схватка началась.

Марк приложил рукоять меча к левой стороне груди, затем к челу и направил острие клинка в сторону принца. Так приветствуют врага вызывая на смертный поединок. Брейв прочертил в воздухе клинком косой крест, показывая тем, что принимает вызов. Марк двинулся на принца, незаметно смещаясь вправо, в сторону незащищенной клинком руки противника. Но принц чуть развернулся и оказался снова лицом к лицу с Марком. Видя, что его хитрость не удалась, Марк неожиданно прыгнул влево, затем сразу же вправо и молниеносно ударил мечом, показывая прием, известный, как «двойной крест». Впрочем, на том поединок и закончился. Меч Брейва сопроводил все четыре удара, лишь чуть подправив клинок Марка в сторону, от тела хозяина, затем блеснула огненная молния и Марк, запрокинув голову, стал валиться назад. Из рассеченного горла струей выхлестнула кровь. Тело дернулось несколько раз и застыло вытянувшись на земле. Глаза рыцаря невидяще уставились в небо.

Еще минуту никто не проронил ни слова, пораженные столь скорой развязкой и невиданному искусству сечи, показанному бриттом.

– Кто еще хочет убедиться в том, что я Брейв Камбрийский? – хриплым голосом спросил принц в наступившей тишине, и небрежным движением опытного воина стряхнул кровавые капли со своего клинка.

Первым опомнился король. Он поднялся со своего места и провозгласил:

– Божий суд свершился!

Епископ Тюрпэн, подняв крест сказал:

– Сын мой, мы убедились, что ты не имел злых помыслов против короля и Бога! Аминь!

– Аминь! – выдохнули очевидцы кровавого зрелища.

– Аминь! – холодеющими губами прошептал Брейв и заметил, как опять недобро сверкнули глаза Алкуина.

– Ну, ну, – вяло помыслил он, – пора отсюда убираться, а то сей прислужник Тьмы опять выдумает какую-нибудь пакость.

Обернувшись к королю, принц поклонился и подав Карлу его перчатку, сказал:

– Я рад, что мудрый король франков убедился в моей искренности. Я не могу вернуться сейчас на свою родину, посему хочу отблагодарить короля за милость, оказанную мне и принять участие в походе против испанских мавров. Я возьму на себя смелость предположить, что мой меч не будет лишним в его войске.

На что Карл ответил:

– Благодарю принца Камбрии за честь, которую он оказывает нам. Я рад иметь в своей свите столь достойного рыцаря!

Глава 2. Сын Рыси. 768 год н.э.

…И если бы оковы разломать,

тогда бы мы и горло перегрызли

тому, кто догадался приковать,

нас узами цепей к хваленой жизни.

                        В. С. Высоцкий.

Я не ведал, что память может быть болью, или то совесть35 болит? То, что дано нам Богами и то, что напоминает тебе о том, что ты человек – их потомок, а не бездушная тварь, сотворенная Кощеями – владыками безладья36 и мрака.

Вот так и ныне: еще один камень злой тяжестью лег на сердце. Всуе отнял у человека жизнь, и душу свою еще на один шаг отдалил от звездного пути в Сваргу – небесную обитель наших Богов и пращуров. Да какой я к лешему принц Камбрии?! Славенин я, из племени Русов, из рода Рыси! Моими пращурами были Славен и Рус. В глубокой древности ища новые земли они ушли со своими родами из степей у Скифского моря37 на полуночь. И там, возле Ильмень-озера поставили грады, что в их честь были прозваны – Славенск и Русса.

Я почти забыл свое детство. Только сны порой приносят мне весть о былом.

Мне снились огромные безконечные леса. Кроны деревьев шумят где-то вверху, а рядом со мной стоят светловолосые великаны, в одеждах из медвежьих и турьих шкур и остроконечных шеломах. В руках тяжелые, оттянутые книзу топоры. И один из них, с косматой темно-русой бородой и длинными спускающимися до груди усами, протягивает мне что-то блестящее, сверкающее на солнце. Я хватаюсь за красивую вещь, и мгновенная боль обжигает руку. Я плачу и прикладываю ладонь к устам, чувствуя на них солоноватый вкус багровых капель, выступивших на моей детской ручке. Великан смеется и садится рядом со мной. Улыбаясь треплет мои волосы, смотрит мне в очи, затуманенные слезами и речет нежно, гулким голосом:

– Не плачь, сынок. Ты днесь38 познал боль, и сие – благо, ибо теперь ты помыслишь, прежде чем приносить ее другим. Ты познал вкус крови и сие – благо, ибо кровь источник жизни, и она соленая, аки слезы на твоих щеках. Крепко запомни сие сынок: кровь и слезы – одна суть! И ты теперь не станешь зря лить чужой крови.

Он был добрым, мой отец, князь Ильменских славен – Светозар, и учил меня доброте. Знал бы он, сколько неоправданной крови суждено мне пролить – опечалился бы.

А потом были чужеземные шеломы со свирепыми личинами, увенчанные крыльями ворона. Много крылатых шеломов. И страшные люди рекущие чужой речью, похожей на лязг железа, с тяжелыми мечами и топорами в руках. Я помню пену ярости на их устах, звон оружия, дикие крики умирающих и скользкую от крови траву.

Помню зловещий просверк мечей в руках отца и трупы чужеземцев вкруг него. А потом он вдруг пошатнулся, и я увидел залитое кровью родное лицо.

Я попытался поднять меч, выпавший из его рук, но не смог. Тогда я выхватил нож из голенища сапога убитого воина и ткнул им в дико хохотавшего чужака, который воздев окровавленную палицу к небу возносил хвалу своему Богу за победу над вождем русов.

Нож пробил рубаху из тюленьей кожи и вонзился в бедро врага. С воплем чужеземец отшвырнул меня ногой. Последнее, что я слышал, се чей-то яростный рев: «Спасайте сына князя!»

И уже не видел, как меня оттащили назад, за стену воев с багряными щитами, которая сдерживала напор злобных чужеземцев.

Мы тогда все же отбросили их и не дали вломиться в град. Потеряв многих ратников чужеземцы отхлынули к своим ладьям, украшенным жуткими головами змеев и ящеров, и подняв полосатые ветрила спешно отплыли, видно искать более легкой добычи.

Наши кмети39 набросали целый холм из шеломов, щитов и доспехов находников, а их черепами украсили частокол окрест града.

Я и мой старший брат Буревой еще не вышли из поры отрочества, потому до времени нашего возмужания Вече40 избрало Великим князем земель Ильменских и нашим опекуном Ладожского посадника Ратияра, из варяжского рода Волка.

Но Волк не пожелал уступить дорогу лесной кошке Рыси, из рода которой были мы с братом. Похоть впала ему на ум: посадить на великокняжеский стол волчонка – своего сына Твердислава. Но мешали мы – сыновья Светозара, из рода древних князей.

Как матерый волк-вожак перед охотой собирает свою стаю, Ратияр стал набирать в дружину своих родичей и сторонников. Жаловал дорогие дары родовым вождям чуди, ижорцев, весян и мерян41. Делился с ними добычей от походов. Набеги делал часто и удачливо. Обложил данью эстов, ятвягов42, югру, пермь, рыбоедов43. При нем многие ратники и горожане обогатились. Выстроили себе крепкие терема на два, а то и три поверха. И все чаще слышались речи: мол – на кой менять удачливого и мудрого вожака на щенков с молочными зубами?!

Между тем мы подрастали, аки молодые дубки и не далеко было то время, когда Ратияр должен был уступить нам свою власть. «Волк» скалил нам зубы, старался угодить, казаться добрым. Мы же полные распиравших нас сил не замечали того настороженного и злобного взгляда, что бросал он нам в спину.

Первым попытались убрать Буревоя, аки старшего из княжичей. Но брата предупредил отрок из младшей дружины, что случайно узнал о засаде в ижорском селении, куда вроде как на братчину44 зазвал Буревоя Твердислав. Спасаясь от преследователей, брат бежал в град Русса, где проживало большинство наших родичей.

Между тем подошел и мой срок.

Но головники45, посланные по мою голову – меня недооценили. Все-таки я был сын князя, и еще в младенчестве взял первую кровь врага.

А быть сыном князя хуже, чем сыном последнего смерда46. В том я убедился, едва мне исполнилось 12 весен и я, пройдя обряд Посвящения и Имянаречения, как будущий защитник земли пращуров, получил меч и щит. Сие значило, что к тому времени как мне исполнится трижды по семь лет, я должен в совершенстве овладеть ратным мастерством и стать истинным мужем, достойным носить бороду, вести воев в сечу и продолжать свой род. Для Буревоя сии мучения начались летом раньше, что, впрочем, меня не дюже радовало, ибо мой братец все время пытался выставить себя матерым воем, а меня сопливым отроком.

Наравне с младшей дружиной47 гонял нас наш наставник и пестун – старый воевода Радогор.

Ты княжич, а значит должен лучше всех сидеть в седле, управляя конем одними коленями, потому как руки должны быть свободны для сечи. То была страшная пытка: стоять часами, зажав между колен кожаные мешки с двухпудовым валуном. И вечером, на тяжелых, негнущихся ногах, покрытых синяками, мы еле добирались до палатей48.

Ты – сын князя, а значит твоя стрела не должна знать промаха, а три стрелы ты должен держать в лёте, прежде чем первая найдет цель. Болели мышцы от безпрестанного натягивания тугого лука. Тетива рассекала избитую кожаную накладку вместе с кожей руки.

Ты – сын князя, и значит должен сжав зубы терпеть боль, холод и голод, не показывая своей слабости ратникам, ибо ежели побежден князь – побеждены и они.

Ты княжич, и значит меч твой должен разить, аки огненные стрелы Бога грозы.

Много еще, что должен уметь будущий князь, прежде чем ему будет доверена честь стать хранителем родной земли, ее заступником и карающим мечом.

Тяжко давалась сия наука. Не раз слезы наворачивались от боли и усталости, когда мы бежали, держась за холку коня в полном воинском облачении, либо неся на плечах два пуда камней в тороках. Но наставник был безжалостен. Ехал сбоку на серой кобылке и посмеивался в усы:

– Не плетитесь, аки сонные тетери, а бегите борзыми волками, иначе клыкастые псы нурманы49 вас в клочья порвут! Наддай!.. Еще наддай!.. Сие только мнится, что конь быстрей человека… На коротком пути – пожалуй… Но на длинном – ни один конь не сравняется с человеком. А вы не человеки даже… Вы князья славен-русов – потомки Богов! Когда с коня летит пена, настоящий витязь50 только разогревается для бега. Русот – закрой пасть!

– Се он мне – потомку Богов!

– Носом дыши, иначе выплюнешь кишки вместе с утробой. А теперь – на коня, не касаясь стремян!.. Стремена для жирных ромейских купцов и стариков, а не для кметей русов!

Любимым оружием Радогора был меч. Меч – оружие Богов. По преданию, в глубокой древности, в самом начале «Сварожьего круга»51, пращуры жили на островах Холодного моря, которое тогда еще не было холодным. Люди в те времена не ведали лиха, болезней и горя, не было голода и кровавых распрей меж потомками Богов из древней Светлой Расы. На землю пращуров, у древнего Златограда, спускались с небес Светлые Боги и учили внуков своих стезе Прави, и открывали перед ними Священные Веды – Великую Мудрость небесных миров. Но однажды из первозданного Мрака явился в мир Яви, под личиной огненного змея, Чернобог – властитель Пекла и Темных миров, а с ним рать Кощеев и дасов52. И наслал он Тьму и Великий холод на землю Светлой Расы, и заморозил море, и двинул льды на полудень, сметая светлые грады пращуров наших. И сотряслась Мать-Земля от боли и оттого, что глубокие раны открылись в ней от падения камней небесных. И тогда пращуры наши уходя ото льдов по каменному поясу Репейских53 гор на полудень, познали много бед. И много битв провели с дикими обитателями тех мест, что поклонялись Темным Богам, ибо вели свои роды от дасов, и имели кожу цвета заката, либо цвета ночи.

Но Светлые Боги помогли своим внукам. Сам Сварог – отец Богов, воплотился в кузнеца Ильма и сковал первый меч из небесного железного камня. Он пожаловал его вождю Ярию, воплощению Яра-Бога54 на земле, и научил внуков своих находить железную землю и ковать из нее мечи на погибель врагам Расы Светлой. А до того бились пращуры с врагами палицами из дерева, да копьями с каменными наконечниками.

И внуки Богов пошли ведомые Ярием дальше на полудень и разбили потомков демонов, и у Белой реки поставили новый светлый град. А мечом Сварога с тех пор владели только потомки Ярия из рода Яра-Бога.

Удивительным был тот меч. Как баяли волхвы он мог удлиняться на несколько верст, разделяться на многие клинки и сам разить во все стороны, рассекая самые крепкие брони как гнилую кожу. Еще рекут, что, когда началась Ночь Сварога, в лютое время брани и распрей, меч был спрятан древними ведунами где-то в тайных пещерах Каменного пояса, дабы он не смог попасть в руки пособников Тьмы и Кощеев, ибо в лютую эпоху даже среди внуков Богов все больше стало появляться тех, кто отравлен ядом темных желаний.

В каждом мече живет искра божественного огня и она не даст ступившему на стезю кривды истинного умения. Потому на мечах давали роту55 наши пращуры и даем слово чести мы – славене-русы.

Вспоминаю, как неторопливо, вразвалочку, словно старый медведь, выходил Радогор на княжий двор и звал меня с братом.

Мы подходили, кланялись наставнику, а тот небрежно кивнув потомкам Богов, будущим Светлым князьям, спрашивал с издевкой:

– Ну чо, так и будем стоять очи вылупив, аки баран на новые ворота? Я нурман, свей… або дан!.. – уразумели?

– Ага, – кивали мы.

– Ну чисто гуси агакают… – качал головой пестун. – Нурманы лопнут со смеху, глядя на таких великих витязей.

Наставник ехидно улыбался, и вдруг орал, что есть мочи:

– Ну так разите!

Мы выхватывали мечи, как нам казалось весьма резво, но отчего-то всегда позже, чем седой, весь в шрамах старик-воевода. Мечи в его руках возникали словно из пустоты и превращались в два сверкающих на солнце круга. Мы резво нападали на него с разных сторон и попадали словно под крылья железной мельницы. Клинки наши вдруг начинали закручиваться и выворачивая кисти рук, отлетать в сторону.

– Безтолковые!.. – злился старик. – Ярость – не заменит умения! Силы много тратите попусту. Меч сам рубит – своим весом. Ты только подправляй его, куды надо, да подхватывай снизу вовремя. А вы им молотите, аки колуном по бревну. Да, что с мертвецами баять… – в сердцах махал рукой наставник, и мы получали увесистые шлепки голоменью56 меча по плечу, а то и пониже спины. Не столько больно, сколько обидно, когда вот так – будущих князей и мордой в грязь…

– Истинный русич – се воин с колыбели… – рек Радогор. – Аки дух покидает тело, так меч должен молненосно покидать ножны. Но помните!.. Воин возложивший десницу57 на черено58 меча, вкупе с ним вынимает свой Рок. Потому, всуе не хватайтесь за меч… Вы хозяева ему, пока Правь за вами… Не правого, он может и покарать.

Как песок впитывает воду, так и мы впитывали в себя ратную науку.

– Бойтесь копья! – поучал Радогор. – Копье выбрасывается одним движением и нередко быстрее меча, который нужно сперва воздеть, а потом разить. Учитесь бить мечом с любого положения, и двигайтесь, двигайтесь!.. Когда ты неподвижен – тебя легко убить. Но и мельтешить зря не нужно, потому как теряются силы. Удар врага надо сознавать, а не лицезреть. В схватке будьте мудры, аки совы, хитры, словно лисы, безстрашны, аки рысь, упорны, будто волки, стремительны, аки кречет, внезапны, аки змеи и жальте насмерть, аки осы. Я еще отца вашего – Светлого князя Светозара учил меч держать. Будьте подобны ему! Князь – голова дружины. Дружина – его тело. Коли голова пустая – всему телу конец. Дружина – братство Перуна59. Доля на всех поровну. Князь не углядел – всех подставил под стрелы и мечи ворога. Князь струсил – всем пропадать. И никого ближе дружины у князя не должно быть: ни матери, ни брата, ни жены, ни детей, потому как дружина – щит и меч отчей земли. Лишишься ее – всего прочего лишишься! Уразумели?

• • •

Все чаще мне снится один и тот же сон. Будто я не человек, а рыс – лесной кот. Видения приходили яркие, как наяву. Мир наполнялся сотнями запахов, которых я раньше не чуял. Очи начинали зреть то, чего раньше не зрели. Слух ловил сотни ранее не слышимых звуков.

Я бегу средь лесных дебрей. Лапы мягко касаются земли, тело наполнено невиданной силой и упругостью. Я чую шорох ползущей змеи за две сотни шагов, беседу муравьев из муравейника, под раскидистым дубом, полет кречета в поднебесье. Я зрю ночью, словно днем.

Вот олени спешат к водопою, а за ними протоптало тропу сквозь бурелом стадо вепрей. Мышь юркнула в нору спасаясь от повисшего над ней филина.

Я чую запах волчьей стаи, которую старый, матерый вожак вывел на охоту.

Волки появляются словно мороки60, сразу со всех сторон. Их много, зело много для одного молодого рыса. Глаза хищников горят желтым огнем, из раскрытой пасти капает слюна.

Я бегу к спасительному дереву. Не успеваю… Двое переняли дорогу и бросаются одновременно с двух сторон.

Высоко подпрыгиваю, бью одного по глазам толстой когтистой лапой, падаю второму на спину. Волчья шерсть забивает пасть, но я добираюсь до жилы на загривке… Вкус свежей крови на языке…

Стая кидается на меня, но я уже у спасительного дерева. Когти впиваются в кору. Залезаю на толстую ветвь, скалюсь, показывая белые, острые как ножи клыки. Внизу беснуется волчья орда: воет, рычит, прыгает на дерево в безсильной злобе. И вдруг сухой сук подо мной надламывается, и я падаю долу, прямо на раскрытые пасти серых врагов. На том мой сон всегда обрывается.

Я поведал волхву Ведагору – жрецу Сварога о своем сне. Старик долго, пристально глядел на меня, потом тихо молвил:

– Боги дают тебе знак… Стерегись волков, как на четырех, так и на двух лапах!

• • •

Однажды на рассвете Радогор велел нам седлать коней и ехать за ним.

Скакали до полудня. Старый воевода молчал, а мы не решались спросить о мете пути. Все одно – не скажет. Любил наставник скрытничать, уловки всякие любил и хитрости, из которых потом как хошь выпутывайся. А он будет в сторонке стоять, да посмеиваться. Проверять, значит: «Крепки ли умом грядущие князья земли Ильменской?»

Долы и перелески остались позади, и мы въехали в дубраву. Таких древ не зрел я доселе. Дубы-исполины своими ветвями закрывали небеса. Огромный зеленый шатер раскинулся над нами, притушив свет светила до сумрака. Стволы стояли огромные, словно вежи61. Ни размера у них не было, ни возраста и казалось, возникли они здесь, вместе с рождением мира.

Ноги коней утопали в ковре из опавших листьев и мха, и мы двигались почти неслышно, будто плыли по воздуху. Не слышно было в дубраве ни пения птиц, ни голоса зверя, лишь дубовые листья о чем-то шумели, шептали, словно вели непонятную беседу меж собой, пересказывая сказы-кощуны незапамятных времен. Кони жались друг к другу, а мы молчали в тиши заповедной, слова молвить не смея.

Внезапно открылась поляна, посреди которой стояло огромное каменное изваяние. Серый с красноватыми прожилками камень, кое-где потрескался и стерся от времени. Но мы разглядели три лика, зрящие в разные стороны, на восход, закат и полудень. Трехликий Бог с высоты трех саженей взирал в суровом молчании на все славянские земли.

В направлении заката – молодой муж улыбается краешком уст. В янтарных очах плавится золотом солнце. В руке держит круглый щит, на котором виден косой крест с загнутыми посолонь краями – знаком солнечного коловорота.

В сторону полудня – грозно нахмурил брови старый воин в шеломе, из-под которого пылают огненные лалы62, вставленные в зрачки очей. В тяжелых с бугристыми мышцами руках – секира и громовой знак: колесо с шестью лепестками, сходящимися в центре. На восход смотрит старик, с печатью мудрости на челе. Борода семью пядями спускается до пояса, очи зрят синими лазуритами в небо. Печальная улыбка на устах. На плече сидит сова – птица мудрости, в руках молот.

– Сие Великий Триглав! – раздался глухой голос Радогора так внезапно, что мы невольно вздрогнули. – Три сущности Всевышнего Рода: Сварог, Дажьбог63 и Перун. Когда эти дубы были еще желудями, здесь стояло светилище наших пращуров.

Мы молча посолонь обошли древнее капище, возложили на требище64 дары.

Дажьбогу – чашу с сурицей – хмельным медом, забродившем на соке одолень-травы и коровьем молоке.

Сварогу – каравай хлеба, дар Матери-Земли Небесному Огню.

Перуну – кровь, что мы, полоснув по руке друг друга ножом, наточили в чашу, вымазав ею уста Бога воинов и его оружие.

Пусть Боги видят, что потомки их чтят, как чтили пращуры. Пусть даруют славенской земле щедрый урожай, много чад, мудрых князей, побед над врагами и свое покровительство.

Назад ехали молча, каждый мнил о своем. Я вспоминал, как после моих откровений о странных видениях волхв Ведагор привел меня в тайный скит у Перунова холма, на котором стояло светилище Богов-Покровителей земли Ильменской, и там впервые открыл мне Весть Богов – книгу Мудрости, данную пращурам нашим Светлыми Богами. Я уже к тому времени научился разуметь Священные Руны, и на бересте острым писалом из кости царапал свои первые черты и резы: «Аз Бога Ведаю. Бога ведая – Глаголь Добро. Добро Еси Жизнь. Живите Зело (усердно), Иже Како Люди. Мыслите Небесной Основе, что еси Правь. Правь суть – Русь. Русь суть – Свет…»

– Я слышал голос Богов… – шептал мне волхв. – Ты избран ими! Я должен исполнить их волю и подготовить тебя…

– Для чего?

– Для пути!.. У тебя длинный путь…

– Куда?

– Не ведаю того. Грядущее не всегда открывается мне. Твой путь застлан мглой. Только твой след среди мрака зрю. Он как огненная стрела и теряется во тьме грядущих времен.

Ведун открыл передо мной книгу. На огромных листах из кожи неведомого зверя были начертаны странные знаки, напоминающие наши резы.

– Чти… – проскрипел рядом голос старика.

Пробежав очами по священным знакам, я нашел знакомую руну, означавшую путь, и за ней сразу вторую – косой крест, напоминающий два скрещенных меча – знак брани. В тот же миг дым костра, горевшего в пещере, подернулся и словно застыл на месте. Яркая вспышка заставила зажмурить очи, и я увидел… себя, с рабской колодкой на вые65. Затем, бредущего по песку в иноземном одеянии, закрывающим мой лик. Потом – летящие огненные стрелы и гигантских зверей с носами, напоминающими змей. Из пастей торчат похожие на обглоданные кости огромные клыки, загнутые словно хазарские мечи. На спинах этих чудищ возвышались сверкающие вежи, из которых темнокожие люди метали копья и сулицы66.

Видения мелькали одно за другим, словно кто-то незримый быстро перекидывал передо мной листы ромейского пергамента и на каждом из них были начертаны ожившие образы грядущего.

Я зрел шеренги ромейских воинов в железных бронях, а напротив них на берег из моря выползали славянские ладьи, словно гигантские ежи, ощетинившиеся копьями. Затем я снова узрел себя в странном чужеземном одеянии, сжимающего в деснице невиданный огненный меч, словно только что вынутый из-под молота кузнеца, но еще не остуженный. После, все заслонило огромное изваяние Световита67. Четыре головы взирают на меня сияющими, аки звезды очами. Из уст Бога струится неземной слепящий свет. И вдруг – тьма, кромешная, словно провал в бездну, без конца и края.

Я осознал себя сидящим на земле, в пяти шагах от «Вести Богов». Оклад книги был закрыт. Мышцы онемели. Неведомая усталость сковывала все члены. Трудно было даже моргнуть. Веки казалось, опускаются со скрипом, как плохо смазанные двери.

Волхв отклеился от стены пещеры и заглянул мне в очи.

– Ну что, узрел?

Я еле кивнул головой.

– Что, что?.. сказывай! – Ведагор поднес к моим устам чашу, влил в рот какую-то гадость. Я сглотнул, едва не подавившись. Но тело тут же наполнилось силой и легкостью. Усталость сползла скользкой змеей, словно я только проснулся после долгого глубокого сна.

– Что? Сказывай! – теребил меня волхв.

– Много чего… – я махнул рукой, едва не задев старика по носу. – Не уразумел ничего, только… сечи… чужие земли… чужие люди… лик Световита и свет из его уст.

– Боги дают тебе весть!.. – очи волхва казалось, светились, как у хищного зверя, вышедшего на ночную охоту. – Световит – дух Рода Всевышнего, породившего все миры. Тебе предстоит путь меча, дабы исполнить Волю Богов. Боги испытывают тебя. Пройдешь сие поприще – дадут новый урок68, но уже для твоего духа. Кто проходит урок духа, становится пробужденным, аки князь антов Бож Белояр, что жил почти три круга жизни назад69, в самом начале Ночи Сварога. Только одной жизни для исполнения духовного урока, порой мало… Весьма немногие прошли сей путь. Побуд, или пробужденный Витязь Света – вестник Божьей воли! Может Боги изволили дать подмогу внукам своим в лютое время Сварожьей ночи?

Волхв стоял, закрыв глаза и прижав ладони к вискам, чуть раскачиваясь из стороны в сторону. Потом его глаза медленно открылись. Он отпустил руки и тихо молвил:

– Иди отрок, верши!..

– Что? – не уразумел я.

– Ты же зрел свой Рок!.. – грозно прогремел голос ведуна. – Он сам тебя поведет. Лишь отринь страх, гордыню и корысть. Не согнись под тяжестью Рока и не смалодушничай. Остальное – воля Богов!

• • •

Неожиданно дикий рев оборвал мои думы. Конь встал, как вкопанный. Ошую от нас затрещали ветки, слышалось злобное сопение и рык. Мы развернули коней и продираясь сквозь бурелом помчались на шум невидимой битвы.

На небольшой поляне незнакомый человек в безрукавке из волчьей шкуры боролся с медведем. Хозяин леса злобно рычал, обхватив незнакомца лапами и разрывая когтями его одеяние на спине. Тот, в свою очередь, одной рукой упирался в медвежье рыло, а второй – пытался ухватить шкуру на затылке зверя. Медведь мотал головой и громко ревел. Неизвестный, упираясь ногами в землю закручивал медвежью голову в сторону, стараясь сломать шейные позвонки и ругался так, что даже Радогор удивленно покачал головой. Внезапно медведь подло дал противнику подножку, и тот грохнулся на спину увлекая за собой зверя. Мы с Буревоем схватились за мечи, но Радогор жестом остановил нас.

Незнакомец упал, но в последний момент успел выставить ногу, уперев ее в медвежье брюхо. Потом нога разогнулась, и гигантская туша перелетев через упавшего, плюхнулась на землю. Обиженно взревев, медведь подхватился на четыре лапы и злобно зыркнув на нас налитыми кровью глазами, ломанулся через кусты орешника в чащу.

Молодец поднялся, обернувшись позрел на нас и снова выругался:

– Вот тварь!.. В третий раз схватываемся и каждый раз находятся какие-то глядоки, что не дают покончить нашу распрю.

Парень был настоящий богатырь. Грудь, исполосованная медвежьими когтями – словно два щита. Руки больше похожи на лопаты. Голова будто походный котел. Светлые, как лен волосы перехвачены кожаным очельем.

– За что распря-то, молодец? – спросил Буревой.

Тот смерил его нахальным взглядом.

– А ты кто будешь, чтоб перед тобой ответ держать? Катись, откуда приехал!

– Э-э милый, прикрой пасть, – ласково сказал Радогор, – а то поучить тебя придется вежеству.

– Ага, – ухмыльнулся нагло молодец, – ты, что ль учить-то будешь, дед? Седой бороде и так честь, а учить меня и эти… – он кивнул на меня и брата, – пупок надорвут.

– Чего? – не выдержал Буревой, намереваясь уже слезть с коня.

– А вот того… – парень вдруг схватил ствол ближайшей молодой березки и сжал его своей ручищей. Персты вошли в дерево, аки железные клещи кузнеца. На землю из-под пальцев закапал сок, деревце надломилось и рухнуло. В руках у молодца остались куски размочаленной древесины.

Радогор одним прыжком слетел с коня, подбежал к парню, стал его вертеть и ощупывать, чуть в рот не заглядывал.

– Ай да молодец, ай да богатырь… Тур, да и только! Как тебя кличут-то? Скажи уж, не таись…

– Ты дед не вещун, случаем… – ухмыльнулся парень. – Так и кличут – Туром…

– Богатырь, прямо Святогор!.. – качал головой наставник. – Но по правде молвить – невежа… Вот тебе урок для первого раза, дабы знал – кого задирать… – и кулак Радогора коротко, без замаха саданул парня в душу70.

Из того будто выпустили воздух. Раскрыв рот, аки рыба, выброшенная на берег, Тур плюхнулся на колени. Страшно зарычав, словно убежавший медведь, молодец тут же вскочил и бросился на воеводу. Руки замахали словно крылья ветряной мельницы.

– Се добро отрок, что сдачи даешь… – усмехнулся Радогор, вроде даже как-то лениво уклоняясь от ударов. – Ну держи еще один урок, коли так… Он поднырнул под летящий кулак, уперся парню ладонью в челюсть и резко ударил подошвой узорного сапога в коленный сгиб. Парень хряснулся затылком об землю. Полежав немного, он, тупо мотая головой сел, затем встал на четвереньки и удивленно снизу-вверх взглянул на воеводу.

– Третьего раза не проси… – наставительно произнес Радогор. – Уже не встанешь. И зла не держи… На сердитых – воду возят.

Тур сел, потирая шею.

– Ну ты дедушка даешь… – жалобно протянул он. – Я уж мыслил – пень отвалится.

– Чего? – не уразумел Радогор.

– Пень!.. – парень хлопнул себя по голове.

– А-а… Ну не взыщи, то я – любя, без злобы… – усмехнулся наставник. – Аще ты прав… Что пень, что твоя голова – все едино. Да не зыркай на меня волком, се я так – к слову… Ну а теперь, когда познакомились – давай о деле. В дружину княжью пойдешь?

Парень, наморщив лоб глянул на воеводу.

– А кто князь? Ты, что ли?

– Да ты что… – наставник махнул рукой. – Я, так – слуга княжий… Сопли там вытирать, иль присмотреть, чтоб грязью не обляпались. Подраться, ежели какой наглый задира наедет. А вот они… – кивнул Радогор на нас, – княжичи истинные!.. Сыновья Светлого князя Светозара. Слыхал про такого?

– Да не уж-то?!.. – парень подскочил. – Сие того, что в сече с нурманами пал семь весен назад? Бают, что он прежде чем уйти в Вырий71 целую гору из нурманов навалил.

– Было… – кивнул воевода. – Ну так – пойдешь? Красно жить будешь: сладко есть, мягко спать. Сапоги дадут яловые, меч булатный, алый щит, броню кольчатую, шелом. Впрочем, шелом на тебя отдельно ковать придется. Может котел какой-то приспособим… Опять же – с каждого похода свою долю иметь будешь. Может в десятники, а то и в сотники выбьешься, если пень твой не совсем трухлявый…

«Ох и вредный старик, наш наставник. Не может, даже расхваливая, не сказать какую-то пакость».

Парень, однако не обижался, восторженно лупал глазами и улыбался, как блаженный.

– А чего ж не пойти? Кормить будут – пойду… Весь72 наша – недалече тут… Надо бы с матушкой попрощаться… Пущай благословит…

– А отец где? – спросил воевода.

– Батя?.. Батя мой сгинул еще семь весен назад, в той же сече, что и Светлый князь Светозар. Мне в то время едва двенадцать весен стукнуло. Тогда бают – все на сечу вышли: и огнищане73, и ратники, и рядовичи74, лишь бы не пустить нурман-варягов в Ладогу-град. Больно лютые они – нурманы, ако медведи–шатуны, в коих вселяются души людей, сгинувших в лесных дебрях.

– А братья-то есть у тебя? Доля воя такая: «Жизнь красна, пока не война!» Негоже будет, коли твой род на тебе сгинет.

– Есть, есть… – закивал Тур. – Четверо нас – отроков-то, да три девки… Я – старшой! Два-девятеро весен уже…

– Ну тогда ладно… – Радогор удовлетворенно потер руки. – Иди, прощайся с родичами, а после в стольный град приходи, прямо к княжьему терему. Я стражам скажу, чтоб тебя пустили и ко мне доставили.

Тур не прощаясь повернулся и пошел по лесной тропинке, ведущей видно к его селению.

– Эй, постой! – крикнул я вдогонку. – А с медведем-то чего не поладил?

Молодец оглянулся, буркнул угрюмо:

– Пасеку не поделили… – и пошел дальше.

Мы захохотали.

Тур и был тем отроком, что известил Буревоя о вероломстве князя Ратияра.

• • •

И вновь передо мной лик Милославы. Единое, что я ношу в сердце как драгоценный оберег – память о моей любимой.

Две жены было у князя Ратияра. От первой – Мильды, дочери латгальского князя, родился Твердислав. Следующие два чада умерли при родах. И тогда Ладожский посадник, решив, что на чрево жены наложена порча, взял в жены юную наложницу из племени карела. Велиса родила князю дочь, но сама через лето ушла к пращурам от неведомой хвори. Сказывали, что ее отравила Мильда, дабы убрать соперницу и вернуть расположение охладевшего к ней князя. Тем не менее, девочка родилась прекрасная, словно юная заря и наречена была за красу свою Милославой.

Единое, что доброго было у князя-волка – се его дочь, и Лада золотым лучом соединила наши сердца, когда дочери посадника исполнилось 15 весен, а мне 17. То она, моя ладушка, спасла меня от позорной и лютой смерти. Головники, посланные по мою голову – меня недооценили. Я их удивил, смертельно удивил. Сие удивление я прочел в их мертвых очах, когда стянул личины из звериных шкур, что прикрывали их лики. Двое из посланных по мою голову были сыновьями ладожских бояр – сторонников Ратияра, а третий – его сын Твердислав.

Стараниями князя-волка покололась земля Ильменская на два враждебных стана. И в Славенске уже появились варяжские дружины, нанятые Ратияром для усмирения непокорных.

Мне оставалось одно: уходить к брату в Руссу, где он собирал рать, дабы отбить свое право на княжение.

Но далеко мне уйти не дали. Князь Ратияр как опытный вожак обложил добычу засадами. На одну из них я и напоролся, когда переправлялся через речку Шелонь. На том берегу меня ждали самые матерые хищники из волчьего племени князя.

– Волки ходят стаями, – говаривал Радогор, – а рысь охотится в одиночку.

Сбывался мой дивный сон, о котором я поведал волхву Сварога. Убивать меня не стали. Видно был наказ князя – придать расправе надо мной вид Исконного правежа75. А может просто Ратияр возжелал потешиться медленной и мучительной смертью погубителя своего сына. Израненного меня привезли на княжий двор и бросили под ноги Ратияру.

– Поднимите его!.. – хмуро бросил князь гридням76.

Двое воев схватили меня под руки, поставили на ноги. Я встретился взглядом с белыми от бешенства глазами Ратияра. Кровь капала из рассеченного плеча, руку как отморозило, но я с трудом держа голову не отвел взгляд.

– Что, не вышло, князь-оборотень? – спросил я хрипло, сплюнув кровью ему на сапог. – Почто сына не пожалел?.. Боги зрят правду!77

– Заткнись! – сквозь зубы прошипел Ратияр. – Я мыслил мой сын – волк, а он – щенок. А правду Богов ты сейчас познаешь!..

Повернувшись к биревам78 и боярам, он ткнул перстом в мою сторону и выкрикнул:

– Сей звереныш повинен в смерти наших сородичей! Лукавством и угрозами он обавил мою дочь, а когда Твердислав и двое его другов вступились за нее, сей кошачий выродок подло убил их, не дав обнажить оружие.

Зарычала волчья стая. Старейшины и бояре из рода Ратияра кричали: «Сме-ерть!.. Смерть насильнику и погубителю наших сородичей!».

Но были и такие, что молчали, угрюмо поглядывая на кметей и варяжских наймитов, обступивших княжий двор и не допускающих тех, кто помнил нашего отца – князя Светозара и не мог поверить в то, что у столь доброго и мудрого вождя может прорасти столь злобное семя.

В сей миг на середину двора вышел волхв Ведагор и поднял руки, призывая к тишине.

– Народ Славена и Руса! – громко крикнул он. – Князь Ратияр обвинил Русота в страшных грехах перед людьми и Богами, но по Правде, оставленной нам пращурами, мы должны выслушать обе стороны. Кто желает стать очистником79 сего отрока?

– Я скажу! – раздался густой, как далекий гром голос, и вперед из толпы вышел наш наставник Радогор.

– Я зрю – у многих тут коротка память! – язвительно, сквозь зубы прогудел воевода. Пол круголета минуло, как пал в сече с нурманами Светлый князь Светозар, и мы порешили тогда: «До срока, пока возмужают его сыновья – поставить князем над землей Ильменской посадника Ладожского – Ратияра…» – Радогор голосом выделил слово «посадник», и продолжил. – Срок подошел, но злая похоть застлала ум подколенному князю… – наставник снова сделал нажим на слове «подколенный». – Он себя ужо мнит Великим князем всех Ильменских земель, хотя пращурами нам завещано: «Токмо роды Славена и Руса могут стоять над прочими родами Дажьбожих внуков!» Князь Светозар был из рода Руса, рожденного в чертоге Рыса80, а жена его Светлая княгиня Онега – из рода Славена, рожденного в чертоге Орла81. Род Волка не имеет права стоять выше княжеского рода. Ратияр нарушил роту данную на вече!.. Головников стал засылать, дабы покончить со Светозаровичами. Буревой в Руссу ушел, ибо ему смерть готовили лютую, а теперь и до Русота добрались?! Я сего отрока с малолетства пестовал… Не гож он на неправедное деяние. А тех, кого он порешил, сами по его голову пришли. А ныне лжу на него князь-ротоотступник возводит, дабы самому над землей Ильменской сесть!

– Истину речешь! – послышались крики. Глухо загудела толпа за воротами княжеского двора. Плотнее сбилась волчья стая. На вежах появились стрелки с луками. Гридни Ратияра и наемные дружины встали кольцом вдоль частокола, а у ворот сотворили клин, ощетиненный копьями.

– Ты что несешь старый пес?! – зарычал Ратияр. – Мнишь высоко о себе… Забыл кому служишь?

– Никому не служу… – усмехнулся Радогор. – Только чести своей. А молюсь – мечу, как пращуры наши. Меч – вот Бог для истинных русов! Кто хочет узнать силу моего Бога – пусть подходит!

В руках у воеводы возник меч и все казалось, застыли, устремив взор на невиданный клинок, как будто перестало вращаться Колесо Сварога и остановилось время.

Цвет клинка был не персидского або агарянского82 золотистого булата, и даже не темного хазарского харалуга83. Он пылал светом утренней зари. Клинок плавился и тек огненными струями, словно то была только что снятая с горна заготовка.

Второй раз за свои неполные восемнадцать весен, мне довелось узреть священный меч пращура Руса. Шесть лет назад, когда я проходил обряд Посвящения в светилище Перуна и мне выжгли на левом плече тавро рода в виде рысьей морды в обрамлении косматых лучей Ярилы-солнца, Радогор вынул из ножен священный меч и под пение волхвов прославлявших пращуров и Богов-Покровителей, трижды крутанул у меня над головой огненным клинком, очерчивая незримый обережный круг.

По преданию – сам Даждьбог выковал сей клинок на небесном горне и бросил на твердь земную в виде своего огненного луча. Меч пронзил ледяную гору и растопил ее, заставив льды, насланные темными Богами на земли наших пращуров отступить далеко на полуночь. Меч вошел глубоко в землю и только рукоять его из огненного булата, осталась над твердью земли. Много великих витязей пытались добыть чудесный клинок, но никому не покорился дар Дажьбога, ибо страшный жар исходящий от него, не давал приблизиться ни человеку, ни зверю. Меч ждал избранного!

В те давние времена вожди пращуров наших вели свои роды на полуночь за отступавшим ледником, ища вольных земель для поселения. Однажды они вышли на жуткую, потрескавшуюся от жара равнину и узрели на ней оплавленный холм, а на вершине его – огненное черено Дажьбожьего меча. Люди не могли подойти к нему опасаясь жара. Лишь младший из князей – Рус, без страха направился к холму. От великого жара стали оплавляться доспехи на витязе. И тогда Рус сбросил их и пошел к мечу обнаженным. Он взошел на холм и без робости взялся за пылающее черено. В тот же миг дрогнула земля, спал страшный жар, и пращур воздел дар Дажьбога, приветствуя восходящее светило.

Хладным стал меч и лишь клинок остался цвета утренней зари, спешащей на встречу со своим братом – ясноликим Богом, дающему жизнь всему сущему на земле.

Много славных подвигов свершили князья Рус и Славен, порушив оплоты Кощеев в разных землях с помощью священного меча. С тех пор, по обычаю, меч Дажьбога передавался из поколения в поколение самому искусному воину из племени славен-русов. И потому именно наш наставник Радогор ныне владел им, ибо не было равных ему в умении сечи.

С неожиданной легкостью прыгнув вперед Радогор крутанул мечом, сотворив сверкающий огненный круг. Гридни, державшие меня, проворно отпрянули в стороны. Одним неуловимым движением наставник рассек ремни стягивающие мои руки за спиной.

– Вы свора шелудивых псов, а не волки! – рыкнул он на схватившихся за оружие родовичей Ратияра. – Сего отрока я вам не отдам! Он – истинный князь! А коли вы возжелали правежа, я всех вас зову на Суд Богов, вкупе с вашим главным псом!.. – он указал концом меча на Ратияра. – Пусть сие будет моя последняя битва… Позрим, на чьей стороне Правь!

Воцарилось молчание. Охотников скрестить мечи с Радогором пока не находилось.

Видя, что его стая струхнула, как волки, напоровшиеся на чересчур буйного лося, Ратияр попытался зайти с другого боку.

– Воевода, может я обидел тебя словом… сгоряча… – злобно улыбаясь выдавил он. – Помысли сам… Нас много… Ты не выстоишь против всех, а мог бы еще пожить, и сладко пожить… На кой тебе сей подкидыш? Ты же сам рек, что никому не служишь… Ладно бы, он был рожден от Светозарова семени, а так… еще щенком нашли…

Кровь ударила мне в голову:

– Кого щенком нашли?.. меня? Как нашли? Я же – сын Светозара!..

– Замкни уста!.. – оборвал Ратияра Радогор. – Измену мне предлагаешь? Лучше служить памяти мертвого льва, чем подачке живого пса. Запомни волкодлак84: сколь аркану не виться, на конце всегда петля!

– Убейте их! – дико закричал Ратияр, хватаясь за меч и топая ногами. – Убейте!

Его родовичи и варяги вытягивали из ножен мечи, отстегивали с пояса тяжелые, оттянутые книзу боевые топоры. Нас обступили. Неспешно, сторожась, стали приближаться.

Радогор потянул из ножен на спине второй меч. Не такой конечно, как Священный, а из упругого, прокованного в 40 слоев славенского харалуга, что брони из бронзы и сырого железа рассекает словно бересту. Передал мне.

– Держись сынок!.. – подмигнул, скривив левую щеку с глубоким шрамом от виска до верхней губы. – Умирать надо с улыбкой на устах. Боги ждут в Сварге лучших витязей, а мы с тобой я мыслю – не худшие. Эх, славная будет сеча!

Мы стали спиной к спине.

И вдруг громкий девичий крик перекрыл ропот толпы, бряцанье железа, шумное дыханье обступивших нас воев.

– Батюшка, не тронь их! – через двор к нам бежала Милослава. В руке ее тускло блестел нож. За ней бежали двое дворовых девок, хватая за рукава вышитой узорчатой85 сорочки:

– Постой княженка! Постой… Не твори беды!

Милослава рванувшись, вывернулась из их рук.

– Не тронь, батюшка! – Она остановилась в нескольких шагах от Ратияра. – Ежели он умрет, гляди… – она приставила нож к сердцу. – Умру и я!

Лицо ее пылало, глаза светились как звезды, грудь часто вздымалась. По щекам пробежали две слезинки и застыли на подбородке жемчужными каплями.

Ратияр шагнул к ней, сдвинув брови, уста его дрожали:

– Ты что удумала, Мила?

– Ты слышал… – глухо произнесла княженка. – Ежели он умрет – умру и я! – ее уста сжались в твердой решимости.

Ратияр снова шагнул к ней. Ее глаза расширились, она попятилась.

– Стой отец, где стоишь!.. и другим скажи, чтоб не пытались ко мне приблизиться. Отпусти их, иначе… – острие ножа впилось в нежную кожу. На сорочке начало расплываться багровое пятно.

Впервые отступил грозный князь Ратияр. И у зверя есть любовь к своему детенышу.

– Он же убил твоего брата… – скрипя зубами произнес он. – Мою надежу убил…

– Знаю… – Милослава кивнула. – Только не он, а ты убил его, послав на лихое дело. Боги покарали тебя. Отпусти его, или ты ныне лишишься и дочери!

Ратияр устало повернулся к воинам, что медлили, ждали – чем кончатся распри в княжьей семье?

– Пустите их! – махнул рукой. – Не попадайся больше мне под руку, щенок… – его глаза казалось, выжгут на мне тавро. – Иначе умрешь!..

Нас вывели за ворота. Дали коней. Милослава подбежала ко мне, обхватила за шею. Уста ее дрожали, в глазах застыла боль.

– Прощай мой ладо единственный… Не забывай меня… Пусть хранят тебя Боги! Я буду ждать тебя! Прости…

– За что? – хотел спросить я, но она закрыла мне уста ладонью, затем поцеловала и сунув мне в руку нож, которым грозила прервать свою жизнь побежала назад, к стоявшему у ворот князю и его родовичам.

– Эх, храбрая девка! – улыбнулся в усы Радогор. – Не горюй отрок, мы ее еще умыкнем. Даст Род86 и с этим волчьим выводком покончим. А щас – пора нам, а то сей изверг передумает и пустит погоню.

Кони рванули с места в галоп. Проскочив по мосту Волхов, мы вломились в лесную чащу.

• • •

Но князь Ратияр был не так прост, чтобы упустить добычу на своей охоте.

Мы не проскакали и пяти верст, как поперек дороги рухнули подрубленные сосны, а с деревьев стали прыгать люди с топорами и палицами в руках.

Распоряжался всем высокий худой воин с орлиным пронзительным взглядом и черными вислыми усами.

– Кречет! – узнал я его. – Брательник Ратияра87 – Белоозерский посадник. Воевода опытный и жестокий. Пермяки88 его прозвали «Кровавый», за резню, что он устроил три весны назад в их землях.

В Радогора сразу метнули сулицы, но он вовремя поднял коня на дыбы и ловко соскочил на землю, когда тот роняя кровавую пену завалился на бок.

– Отрока – живьем!.. – рыкнул Кречет. – А того старого пса – прикончите!

– Беги княжич! – крикнул Радогор. – Беги!.. – Меч в его руке превратился в сверкающий смертоносный круг.

– Я не унижусь бегством перед ворогом… – отвечал я, отбивая удар копья. – Умрем вместе! Ты сам учил меня – не бросать соратника, как бы худо не было…

– Беги! – рявкнул пестун, оплетая пространство окрест себя свистящей и разящей сталью. Двое нападавших уже лежали в лужах крови, третий выл, держа на весу почти отсеченную по локоть руку. – Беги!.. Иначе – все тщетно… За меня – не страшись, я им – не по зубам!

– Князь последним покидает ратное поле! – гордо выкрикнул я, протыкая мечем ратника, прыгнувшего сзади на спину моего коня и ухватившего меня за плечи.

– Ты не князь, а глупый сопляк! – гаркнул воевода так, что сороки, сидевшие на деревьях и с интересом наблюдавшие за происходящим внизу, едва не попадали на землю. – Побеждает не сила врага, а наша глупость! – кричал Радогор. Голос его стал вдруг просящим. – Беги сынок, Перун свидетель – в том ныне победа!..

Обиженный и униженный я рванул коня, направляя его в лес, и сбив по пути двух или трех воинов Кречета, понесся пригнувшись к конской шее, дабы не попасть под ветви деревьев. Сзади слышались хриплые крики:

– Щенка держите, уйдет!..

Далеко я не ушел. Плотно нас обложили, весьма плотно… Новая засада ждала меня через несколько поприщ от первой. Когда уже меж деревьев блеснули воды Ильмень-озера, конь на всем скаку рухнул, зацепившись копытами за толстую вервь, протянутую меж деревьев. Я вылетел из седла потеряв меч и всякую возможность защищаться. В глазах еще плыли искры, когда я с трудом поднявшись узрел с десяток копий, направленных на меня.

Безцеремонно расталкивая ратников, вперед вышел боярин Борислав: полный, приземистый, толстые губы раздвинуты в зловещей усмешке. С клепанного, в серебряной насечке шелома свисает волчий хвост.

– Ой, какая встреча! – он поцокал языком. – Исполать Великому князю… – притворно поклонился, коснувшись рукой земли. – Что же нам с тобой делать? Устал небось? Ну ничо, сейчас отдохнешь… Князь Ратияр велел доставить тебя живьем, но я плевать хотел на его указы. Ты убил моего сына Ратмира, что был вместе с Твердиславом. Мне отмщение за его кровь!..

– Я убил твоего сына в честном бою, если бой одного против трех можно назвать честным… а ты боярин, видно еще трусливей, чем он. Сильный со слабым, храбрый с безоружным. Ежели у тебя есть хоть капля чести – дай мне меч и пусть Боги нас рассудят! – отвечал я.

– Грязный подкидыш… – заскрежетал зубами Борислав. – О какой чести ты пищишь? Ты же не семя Светозара. Тебя младенцем нашли в логове рыси. Ты потом еще год бегал на четвереньках, как звереныш. То волхвы наши заморочили голову князю: «Знак Богов! Посланник Богов!», и порешили, что род Рыса, должен воспитать тебя наравне с княжичем. Какая-то блудница, дабы скрыть позор бросила свое чадо в лесу, а эти бараны сотворили из тебя кумира. Только все – кончится скоро Светозарово семя. И до брата, твоего названного – доберемся…

Я не мог перечить ему, а стоял пораженный и внимал страшной тайне моего рождения.

– Вот оно как… Вот о чем намекал князь Ратияр, да Радогор его остановил. И все скрывали… – обида, горечь, боль, сжали сердце. Я ощутил, что на глаза наворачиваются слезы, как когда-то в младенчестве.

– Нет, русич не должен показывать слабости, особенно перед ворогом… – я жестко сжал уста и тряхнул головой.

Видя мое смятение, Борислав захохотал:

– Ну как, потрафил я тебе княже?.. Великую тайну открыл?.. Ха-ха, кошачий выкормыш…

– А почто мне никто… – начал я.

– А на кой? – захихикал боярин. – Волхвы проклянут того, кто откроет тайну… Только, что толку?.. Ужо никто не дознается, ибо ты сдохнешь днесь с сей тайной.

– Ты слуга Чернобога…89 – произнес я. – Светлые Боги все зрят, и твоя темная душа будет наказана в срок, когда ты предстанешь на правеж перед ними и пращурами.

Боярин скривился, помахал пухлым перстом с дорогим перстнем перед моим лицом:

– Твои Светлые Боги почивают. Сейчас правят те, у кого – сила, острый меч и удача. Возьмите его! – приказал он слугам.

Меня схватили и привязали к могучему дубу, под которым был муравейник.

– Через пару дней от тебя останется лишь куча костей, – Борислав хлопнул меня по плечу. – Ты сдохнешь зело медленно, и сие будет лепая месть за моего сына.

Я плюнул ему в лицо. Борислав вытерся рукавом и занес руку для удара. Потом опустил ее, покачал головой:

– Хочешь быстро умереть? Не выйдет, выродок, ибо я хочу, чтобы ты малость покричал – доставил мне радость.

Он подошел к костру, что развели его слуги, накалил нож и вернулся ко мне. Невольно я отвел голову в сторону, дабы не видеть раскаленного лезвия. Ужас холодным острым железом вонзился в сердце, заставил его провалиться куда-то во чрево. Боярин зашипев приложил мне нож к челу. Страшная боль заставила судорожно дернуться все тело. Кровь отхлынула от лица, и я еле сдержался, чтобы не вскрикнуть. Пот стал хладным, как на мертвеце. В очах потемнело.

– Гляди-ка, терпеливый… – даже немного удивился Борислав. – Только зубами скрипит.

Запах горелого мяса ударил, как обухом. Меня чуть не вырвало в морду боярина. Я открыл глаза и сказал хрипло:

– Еще не хватало, дабы я унизил себя криком перед твоим грязным рылом.

– Ах ты пес, еще гавкаешь?! – Борислав дважды полоснул ножом по моей груди.

Как будто кипящей смолой брызнули на плоть. Из порезов густо закапала кровь.

Подошел слуга с ковшом медовухи, полил мне на раны. Пьяно ухмыляясь, сказал Бориславу:

– Скоро мураши учуют мед и его кошачью кровь и почнут славный пир.

– Ага, – кивнул боярин, – сожрут живьем. Я бы сам его сожрал, отрезая по куску, но волки падалью не питаются… – он захохотал довольный своей шуткой, и крикнул слугам:

– Гасите костер, пора уходить!

Они вскочили на коней. Борислав подъехал ко мне и участливо произнес:

– Счастливо оставаться княжич. Надеюсь ты не в обиде за наши ласки?

Я молча опустил голову, дабы не зреть на его рожу. Прямо с коня, боярин врезал мне сапогом под дых так, что потемнело в очах, затем послышался стук копыт и они исчезли в лесной чаще.

Я остался один. Муравьи, учуяв запах крови и меда полезли по мне, как по древу. Скоро они пролезут в раны, будут их выгрызать, пока не доберутся до внутренностей, а потом – страшная, мучительная смерть.

Отчаяние и ужас на миг замутили рассудок. Но потом в голове, как вечевое било прозвучал голос волхва Ведагора: «Не отчаивайся даже среди мрака и ужаса. Самый грозный враг живет в нас самих – се страх! В тяжких испытаниях, в борьбе с врагами и Тьмой насылаемыми на нас Чернобогом, победителями станут те, кто сможет властвовать над своим страхом. Запомни потомок Рода Небесного: не страшись гибели плоти, ибо она – тлен земной. Душа же твоя – вечна!.. В ней изначальный Свет Жизни!».

Я дернулся всем телом, но гридни Борислава знали свое дело, притянув ужищем90 намертво к стволу старого дуба. И тут, словно Боги подсказали мне спасение.

– Нож!.. Нож, что дала мне Милослава на прощанье.

С трудом я согнул правую ногу в колене и перстами связанной руки вытащил острый клинок, засунутый за голенище сапога. Проклятые муравьи лезли уже в рот. Мгновения, пока я резал сыромятные ремни, показались мне вечностью. Наконец путы спали. Рванувшись, я добежал до озера и плюхнулся в воду, чтобы смыть с себя насекомых и омыть раны. Выбравшись на сушу, выжал мокрую рубаху, залитую кровью. Вылил из сапог воду и тут только взгляд мой упал на нож, лежавший на берегу.

Подняв его, я поцеловал клинок, и вдруг узрел на каленом железе руны, что шли по всему лезвию клинка серебряным узором: «Клятва на сем клинке дана, под светом небесным, над отчей землей, пусть сердце мое – прибудет с тобой, а сердце твое – навеки со мной».

– Вот какой оберег пожаловала мне в дорогу моя лада. Не минул еще день, а он уже спас меня.

Толику придя в себя, я направился вдоль озера к речке Шелони, пригибаясь и прячась в ольховых зарослях.

– Выходит, не княжич я никакой… – стучало у меня в голове. – Найденыш, рысий выкормыш, объявленный волхвами – «знаком небес» для княжеского рода Рыса. И молчали, все молчали… Проклятье волхвов затворило уста всем, опричь сих тварей из стаи князя-волка.

А как же матушка, княгиня Онега?.. Помню мягкие руки ее, что прижимают меня к теплой груди и тихий, ласковый голос: «Русотик, чадушко мое ненаглядное, ну куда ты бежишь?.. Побудь с матушкой… Вырастешь, тогда и набегаешься, и наскачешься, и мечом намашешься… Всему – свое время. Посиди со мной сыночек. Дай хоть поглядеть на тебя, мое светлое солнышко…».

Матушка снова прижимала меня к себе, целовала горячими устами в чело. Я уворачивался и шипел: «Матушка, мне идти надобно, хватит целоваться-то… Еще кто позрит… скажет: не воин княжич, а красна девица. Меня засмеют гридни и девки дворовые. А Буревой первый перстом тыкать будет, да перед детьми боярскими похваляться, мол – какой он славный витязь, а брат у него слабый и нежный словно девица. Да пусти же… Радогор обещал мне ухватку показать, как сильнейшего поединщика с ног сбить». – Я вырывался и убегал, а княгиня вздыхала, тоскливо глядя мне вслед.

Такой я запомнил ее – добрую и нежную, а также ее очи, полные печали и укора. Восемь весен мне минуло, когда она тихо умерла от огненной горячки. Перед смертью бредила, звала кого-то. Но нас с братом к ней не пускали. Отец вышел из опочивальни жены с темным лицом. Хрипло произнес, сглотнув ком в горле: «Горе великое…» – постоял молча, подняв взор к небесам, потом тряхнул головой, проведя ладонью по очам, глянул на нас, притихших, едва сдерживавшихся, чтоб не разреветься, прижал наши головы к себе, молвил:

– Пойдите, проститесь с матушкой.

Мы вошли в опочивальню. Матушка лежала на ложе и голубые очи ее, все с той же невысказанной печалью глядели в небеса. Над ложем уже разобрали крышу, дабы душе, легче было подняться в небесную обитель пращуров. Мы подошли, и тут уже не смогли сдержаться. Слезы потекли в три ручья, и у меня, и у брата. Волхвы-знахари стояли окрест, опустив головы. Безсильным оказалось их целительство. Огневица-горячка – страшная хворь, насылаемая Темными Богами. В иные зимы на четверть пустела земля славен-русов от нашествия сего незримого ворога.

Подошел воевода Радогор, положил нам руки на плечи. Тихо молвил:

– Плачьте княжичи – нет в том слабости… Бывает, и витязи плачут. Когда болит не плоть, а душа, вои тоже плачут. Когда убьют побратима, али друга-коня, вои тоже плачут. Когда уходит на веки любимая, вои тоже плачут. Нет в том слабости. Плачьте, княжичи…

Через лето пал в сече с нурманами из племени свеев, отец. И никто не открыл тайну моего рождения. Неужто так страшно проклятие волхвов? Почто-ж тогда Борислав не устрашился его?

Впереди послышались голоса, и се оборвало мои думы. Я упал за куст вереска. В полете стрелы, на песчаном берегу копошились люди. Уткнувшись в прибрежный песок, стояла большая иноземная насада с бронзовой крылатой девой на носу. Ветрила – не варяжские91, с падающим соколом, и не нурманские – полосатые, а украшенные червлеными крестами и изображением отрока в сапогах с крыльями. Борта насады расписаны синью и златом.

– Ромеи?! Небось с торга идут в свой стольный град. Его так и кличут у нас – Царьград. Дивный сей град, как бают гости92 ходящие туда на торг. Вежи каменные вкруг него до небес, и огромная цепь протянута над водой, чтоб враг не мог подойти с моря. Терема все из гладко оттесанного камня. Богаты и сильны ромеи. Многие племена и народы подмяли под себя. Но ныне у нас с ними мир. Как же мне быть? До Руссы еще далеко. Опять можно наткнуться на прислужников Ратияра. Раз ромеи идут на полдень, то не должны пройти мимо Руссы. Авось подбросят… Им то – по пути. К тому же на ромейском корабле меня не станут искать, если даже обнаружат, что я ушел из их лап. Эх, семи смертям не бывать, а одной не миновать! Они здесь гости, значит должны себя казать пристойно.

Я вышел из укрытия и пошел к ромейскому кораблю. В голове шумело, прыгали огненные круги перед очами, ноги стали тяжелыми как после долгого бега рядом с конем. Рубаха спереди вся пропиталась кровью. Чело жгло от раны оставленной раскаленным ножом Борислава.

Ромеи грузили лес – очищенные, смолянистые, сосновые стволы. Те, кто побывал в Царьграде, рекли, что лесов у ромеев мало и дерево в большой цене.

Меня узрели. Несколько ромеев собрались в кучку, тычут перстами в мою сторону. Четверо направились ко мне навстречу. В десятке шагов – остановились. Один из ромеев, дородный, матерый, с черной курчавой бородой, поднял руки кверху, показывая, что в них нет оружия. Я сделал то же самое. Обмен любезностями.

На ромее – синий хитон с золотистой оторочкой, подпоясанный дорогим турьим поясом с серебряными бляхами, явно тиверской93 выделки.

Поднявший руки, спросил по-славенски:

– Кто будешь?.. Почто твой путь отмечен кровью?

Его глаза, как и тех, что его сопровождали, бегали из стороны в сторону, видно выискивая засаду. Вроде бы путник один и без оружия, но в кустах может сидеть с полсотни стрелков.

Ромей спрашивал меня не как гость, а как хозяин и я ответил, глядя ему в глаза, как можно тверже:

– Я на своей земле, а вы тут гости, потому впредь назовитесь сами!

Ромеи переглянулись. Тот, что со мной заговорил негромко перемолвился со своими спутниками в блестящих бронях и бронзовых шеломах. У каждого на поясе короткий меч, упрятанный в кожаные ножны с бронзовой узорчатой оковкой.

– Мое имя Фалей. Я купец из Херсонеса. Иду с торга от варангов и славен. Везу товары в стольный град империи – Константинополь.

– Меня называют Русот, – поведал я. – Моим отцом был Светлый князь земли Ильменской – Светозар, но восемь весен назад он ушел небесную обитель Богов и пращуров. Его стол захватил злобный самозванец. Я иду в град Русса, где мой брат Буревой собирает дружины для сечи с изменником. Коль вы на стороне Прави, то помогите мне добраться до Руссы. Ежели вы не хотите встревать в чужую распрю – я пойду сам…

Неискушен, юн и глуп был я еще в те времена, и верил в чистые помыслы людей. А ведь Радогор мне не раз рек: «Сила приходит много раньше мудрости!»

– Где сейчас мой наставник? – обожгла мысль. – Неужто лежит порубан в дубраве, без погребения, и звери растаскивают его плоть и кости, а вороны выклевывают очи? Великие Светлые Боги – дайте мне сил добраться до Руссы! И клянусь памятью тех, кто взрастил меня, аки родного сына, что выжгу кощеево семя на земле Ильменской и отомщу за тебя старый воин! Иначе я жить не смогу. Ибо жизнь, сбереженная ценой безчестия – противна…

Видно боль, исказившая мой лик, убедила ромеев в праведности моих слов. Пошептавшись со своими Фалей улыбнулся и сказал:

– Без сомнения мы окажем помощь гонимому злодеями. Так завещал наш господь – Спаситель мира Иисус. Прошу наследника князя славен проследовать на мою хеландию94.

Я был так измучен, что не услышал насмешки в его речи. Что было потом, помню смутно. Может от выпитого ромейского вина, которое мне все подливал ромей.

– Пей! Вино – хорошо!.. Пей сын князя! Вино веселит, хорошо!

Кровавое вино ромея было слабее славенского меда, ставленого на пшеничной закваске и осуренного95 на солнце. Вместо веселья оно давало тугу-тоску. Тело стало вялым, боль отошла. Голова и ноги отяжелели.

Очнулся я в трюме ромейского корабля. В цепях, с медным ошейником на вые и дюжиной таких же как я – полуголых, скованных цепями людей, безразлично лежавших или сидевших на полу, среди нечистот и бегавших крыс.

Крепче любого врага сразило меня ромейское вино. В ярости я ринул сомкнутыми руками в люк над головой. Сверху послышались шаги, лязг отодвигаемого засова. Крышка откинулась и над моей головой открылся квадрат синего неба. На его фоне показалось несколько голов. Один из ромеев, с жесткой щетиной на щеках и пронзительным взглядом, спросил:

– Чего тебе, раб?

– Раб? – я чуть не задохнулся от возмущения. – Кто раб? Я – вольный русич! Ты сам раб, мерзкий пес! Выпусти меня немедля, иначе вам не уйти от мести моего рода! Позови своего хозяина, собака!

Ромей поморщился, сплюнул вниз и гаркнул:

– Заткни пасть, варвар, иначе с тебя сдерут шкуру как с барана и вырежут язык!

Крышка захлопнулась. Я тогда еще не знал, что попал на корабль работорговцев, прикидывающихся купцами. Что нурманы уже не раз продавали им по дешевке живой товар захваченный в набегах на соседние земли, за который в империи платят в три-четыре раза больше. А молодой, сильный, но глупый славенин, сам пришедший им в руки – хорошая добыча.

• • •

Сколько мы плыли, не ведаю. Я потерял личбу96 времени. Тупое равнодушие овладело мной, сменяющееся приступами ярости, когда я, словно волк, попавший в яму, бросался на стражей, пытаясь порвать цепи. Меня били ногами, плетьми, древками копий. Потом окатывали водой, смазывали язвы целительным зельем. Товар должен быть в приглядном состоянии.

Затем был свет чужого неба, стены гигантских теремов из белого камня, палящее солнце. Множество полуголых людей, стоящих, сидящих, лежащих в пыли с остановившимся, потухшим взором.

Деревянный помост. Невольничий рынок. Сквозь полузакрытые веки вижу перед собой белый хитон с синей каймой. Такая же белая, пахнущая цветами рука поднимает мне голову. Голос, рекущий на непонятном языке доносится словно издалека…

Я мотаю головой. Меня хватают за длинные, отросшие волосы, пытаются пальцами разжать рот. Я впиваюсь зубами в чью-то ладонь. Боль, мрак, в висках бьют молоты.

Наконец-то меня продали. Я даже не знаю – кому?.. Потом долго везли в большой повозке, запряженной быками. На повозке клетка, в которой десяток таких же как я, проданных рабов. Отчаяние, усталость, безразличие.

Серые, как волны Волхова в бурю – скалы. Сотни истощенных, грязных людей ворочают камни. Каменная яма. Мы откалываем плиты камней, загружаем в огромные корзины, которые на ужищах поднимают наверх. Спим здесь же, вповалку, на земле. Запах немытых тел и испражнений. Кровь, крики надсмотрщиков, боль, пыль, тоска. Идут дни, седмицы, месяцы. Мы забываем человеческую речь. Только рычим друг на друга, как звери, когда кто-то хочет отобрать скудную пищу. Часто из ямы поднимают трупы умерших от безысходности, хворей, побоев надсмотрщиков и убитых за кусок лепешки или чашки похлебки.

Камни, серые камни. Разве может быть, что-то опричь сих камней. Мы сами превращаемся в камни, без искры разума, без памяти, без чувств.

● ● ●

Однажды на каменоломни прибыли важные гости. Несколько богато одетых ромеев в окружении закованных в доспехи воинов. Они долго ходили по карьеру, везде совали свой нос, наблюдали как надрываются рабы. Наконец, приказали построить тех, кто работает в подземелье.

Нас вывели на свет. Мы с непривычки щурились, прикрывали ладонью глаза от необычно яркого неба. Всех построили в одну шеренгу. Гости ходили, смотрели, щупали мышцы, заглядывали в рот. С ними было несколько женщин. Лица подкрашены белилами, уста ярко алые, словно в свежей крови, волосы уложены в причудливые прически. Дорогие платья, из тонкого полупрозрачного полотна облегают стройные тела. На перстах ромеек поблескивали золотые перстни, на выях – ожерелья с драгоценными камнями.

Один из ромеев с недовольным полным лицом, презрительно сжатыми тонкими устами, наклонившись к женщинам о чем-то спрашивал их. Те морщились, глядя на нас, что-то ему отвечали отрицательно, качая головой. После чего они шли дальше вдоль шеренги рабов.

Когда дошли до меня, одна из ромеек придержала мужчину за локоть и что-то шепнула ему, кивнув в мою сторону. Подошла вторая, показала на темнокожего бербера.

– У тебя всегда был извращенный вкус Анита, – поморщилась первая. – Он черный, как будто целый день копался в саже. Мне нравится вон тот варвар с голубыми глазами. Посмотри!.. он сложен, словно Аполлон.

– Мавр тоже неплох, Валента… – ответила вторая. – Посмотри, как блестит на солнце его кожа. Он чисто Ганнибал, что потрясал когда-то Рим!

– Ганнибал был финикийцем, а не черной обезьяной, вчера спрыгнувшей с пальмы, – наставительно сказала первая.

Ромей с насмешкой внимал их спору. Потом щелкнул перстами, подзывая хозяина. Ткнул перстом в меня и темнокожего мавра, затем подумав, еще в одного раба из недавно прибывших.

● ● ●

Белоснежная вилла, окруженная диковинным садом. Деревья и цветы которых я никогда не зрел в своей «варварской» ойкумене, как называют земли Дажьбожих внуков ромеи. Кругом фонтаны и мраморные статуи, тропинки, посыпанные золотистым песком. А мне – снова цепь, надетая на ось огромного поливочного колеса. Я верчу его еще с одним рабом – старым, почти забывшим свой язык германцем. Мы вертим колесо и в холод, и в зной, с утра до вечера. И только краткий дождь дает нам небольшой перерыв.

Германец болен. Он все чаще задыхается. На губах появляются кровавые пузыри и он, хрипя как загнанный конь начинает отплевывать сгустки крови. Когда-то, судя по росту он был могучим воином, ныне – кожа да кости. Когда начинается приступ он наваливается на деревянную рукоятку и я, надрывая силы тащу еще и его. Кашель и хрипы переходят в стон, германец сплевывает кровью, как будто по частям выплевывает свою жизнь. Однажды он упал, изо рта на подбородок сползла алая струйка и застыла багровой каплей на впадине меж ключицами. Я бросился к нему. Он шептал какие-то непонятные мне слова, видно молился своим Богам. Из-под дряблых век выкатилась слеза, медленно поползла по щеке. Затем он что-то выкрикнул и взгляд его на мгновенье стал пронзительным и страшным, как будто сей полумертвец хотел им поразить обступивших его надсмотрщиков и слуг хозяина. Тело раба изогнулось, дрожь пробежала по членам, и он затих. Серые глаза невидяще уставились в синее ромейское небо.

Боль обожгла спину. Надсмотрщик зло крикнул: «Работать, скот!»

– Я уже разумею ромейскую брань.

Двое слуг оттащили германца за ноги. Когда его волокли по желтому песку, голова на худой шее болталась из стороны в сторону, как будто мертвец укоризненно качал ею, не соглашаясь с таким обращением.

Я верчу колесо теперь один. Сие выгодно. Раньше его вертело четыре раба, теперь – только я. Меня хорошо кормят, чтоб не ослабел, приносят шерстяную накидку. Зачем? Я уже не чувствую ни холода, ни жары. Мысли все чаще ускользают от меня. Текут дни, седмицы, месяца, времена года. Я верчу колесо.

• • •

Хозяин мой – Маркус Сервий, редко бывает на вилле. Зато жена его – Валента, все чаще останавливается напротив меня и смотрит долгим томным взглядом. Меня начинают кормить диковинными южными плодами. Иногда хозяйка издалека сама кидает мне ветку винной ягоды. Я опускаю голову под долгим взглядом ромейки и продолжаю вертеть колесо. С каждым днем она подходит все ближе, начинает заговаривать со мной. Голос у нее мягкий, словно мех соболя и переливчатый как журчание ручья. Я уже разумею многие ромейские слова, но не обращаю внимания на ромейку. Мысль моя упорно вертится окрест колеса. Я не ведал, что тело мое от тяжелой работы, прожженное солнцем и политое дождем, овеянное внуками Стрибога97, похоже на статую Геракла. Что пряди длинных волос, спадающих на мои плечи – словно колосья золотистой ржи, а голубые очи, подобны небесам Эллады. А ромейка видела сие…

Однажды ночью два стражника сняли с меня цепь и привели в ее опочивальню.

Валента возлежала на атласных подушках среди широкого одра. Ее тело соблазнительно просвечивалось сквозь тонкую поволоку. Стражники, повинуясь жесту хозяйки удалились из покоев.

Я как статуя стоял посреди окружающего меня великолепия: зерцал, светильников с ароматическими свечами, ковров, сверкающей серебром и золотом посуды на столе, и не знал – для чего я здесь?

– Садись! – хозяйка указала на край ложа.

Я продолжал стоять тупо уставившись в пол.

– Садись! – повторила она и пододвинула мне блюдо с дорогими южными плодами. – Ешь!..

Я не двинулся с места.

– Ты брезгуешь, варвар? – раздраженным голосом спросила она. – Ты забыл, что я твоя госпожа и могу приказать выпороть тебя за ослушание?

Я взглянул на нее и произнес, плохо выговаривая ромейские слова: «Я… нет еда, я вертеть колесо…»

– Какое колесо? – она вскочила на ноги, подбежала ко мне, повернула к зерцалу на стене.

– Посмотри на себя… Ты, красив, варвар! Красив, как молодой дикий конь!.. Нет, нет, ты, красив, как Бог! О, боже!.. Ты разве не чувствуешь желание женщины?.. Посмотри на меня!..

Она обнажила ногу выше колена, взяла мою руку и положила себе на бедро. Ее кожа была нежная и теплая.

Словно молния ударила мне в голову, в глазах потемнело, я почуял запах ее волос, пахнувших цветами из сада, нетерпеливую, страстную дрожь ее тела. Что-то горячее, доселе не ведаемое сжало мое сердце, как будто его из снега положили в теплый мех. Со звериным рычаньем я схватил ее и сжал так, что она, чуть не задохнувшись, слабо пискнула. Опомнившись, я виновато отпустил ее. Стоял весь дрожа, словно с разбегу окунулся в ледяную полынью на Волхове. Она тоже дрожала, на ее руках и плече проступили багровые пятна от моих пальцев.

– Как ты силен, варвар… – прошептала она дрожащим голосом. – Ты дикий, как лесной зверь, и я хочу тебя от того еще больше! Выпей вина, успокойся… Любовь – это, как дорогое вино… Ее надо пить неспешно, как пьют божественный нектар. А ты боюсь, задушишь меня в своих лапах.

Она налила из кувшина с узким горлышком вино в серебряный кубок и подала мне.

Я взглянул на червленое, как кровь вино и тут же перед глазами возникло видение: ромей с черной бородкой протягивает мне кубок с вином… а после – цепи, презрительное – «раб», каменоломни, мертвый германец, проклятое колесо, брань и хохот надсмотрщиков, камни в человеческой крови, а из сумрака памяти вдруг выплывает нежный девичий лик. Милые до боли в груди уста, шепчут: «Прощай мой ладо единственный… Да хранят тебя Боги!»

Мое сердце словно опять упало в снег. Кубок полетел на пол, вино расплескалось по дорогим коврам. Я грубо оттолкнул хозяйку, лицо которой показалось мне вдруг похотливым и страшным, как у Богини Смерти Мары.

– Блудница! – сказал по-славенски.

Глаза ромейки расширились, губы изломились в бешенстве неудовлетворенной страсти.

– Стража! – завизжала она.

Тут же сзади возникли два стражника. В руках – дубинки и хлысты.

– Схватите варвара! – прошипела хозяйка. – Поучите его плетьми… Дикий скот!

Я рванулся к двери. Но мне дубинкой подбили ноги и врезали по голове. Затем выволокли во двор, стали бить ногами и плетьми. Тьма обрушилась на меня, вырывая из мира боли и злобы.

Очнулся я возле колеса, прикованный к цепи. Тело страшно болело, было трудно дышать, из опухших рубцов сочилась кровь.

Надсмотрщик подошел, сказал беззлобно, со скрытой завистью:

– Чего разлегся?.. Вставай осел!.. Не захотел выполнять работу кобеля, будешь дальше, как тупой скот вертеть колесо… – и сплюнул в мою сторону. Потом мечтательно закатил глаза: «Уж я бы эту кобылку – и в хвост, и в гриву…»

На его устах от представленной картины выступила слюна.

На следующий день, вечером, когда я обезсиленный после тяжелой работы (побои давали о себе знать), гремя цепью обливался водой из бочки, подошла хозяйка. Глянула искоса, постояла, судорожно перебирая пальцами концы узорчатого пояска. Потом сказала, вроде как извиняясь:

– Безумец, тебе была оказана великая честь… а ты? Ты должен понимать, я – госпожа, а ты – тупой варвар! И как вы там плодитесь в своих лесах?.. Кто кого поймал, тот того и… Язычники!

Я исподлобья взглянул на нее. Нехорошо взглянул. Так, что она закрылась рукой и попятилась. Я повернулся к ней спиной и сел, прислонившись к столбу навеса от солнца и дождя, где обычно спал, лежа на земле.

– Грязный червь, пес, ты должен лизать мне ноги!.. – услышал сзади злобное шипенье ромейки. Она круто развернулась и ушла к вилле. Краем глаза я видел, что плечи ее вздрагивали.

– Что ты ведаешь?.. – вяло шевельнулась мысль – У нас – славен, женщина-мать – святое, как Мать-Земля, або Богини Рожаницы. А девки-юницы – образ Лели-весны. Обидеть женщину, суть – обидеть Богов!.. За се могут и тяжкую виру98 наложить, и из рода изгнать. А родичи оскорбленной, вправе вызвать на «Божий суд» – смертельный поединок. Но у нас – девы и жены славенские, а не блудливые ромейские суки!

И снова мне снился странный сон. Будто я лежу в темной норе, под огромным упавшим дубом, на подстилке из опавших листьев. И не человек я вовсе, а маленький рыс. Рядом теплый бок матери-рыси. Я тыкаюсь носом в ее живот, ищу сосок с теплым молоком. Рысиха мурлычет, вылизывает мою голову шершавым языком, а я все пью и пью сладкий и терпкий напиток. Ее глаза сияют в темноте, как две зеленые звезды. Я чую, как по мышцам моим разливается ее материнская сила. Вдруг мать-рысь говорит человеческим голосом:

– Ты последнее мое чадо, последний из нашего рода. Все остальные мои дети ушли в небесные леса, к нашим пращурам. Но скоро и ты покинешь меня – уйдешь к своему племени. Ты станешь великим воином, ведь твой род идет от Богов. Об одном прошу тебя: когда ты придешь к людям, скажи им, чтобы они не убивали нас, ибо мы одной крови, и отец у нас один – Небесный Род, и мать одна – Священная Земля. Люди забыли о том, и в гордыне великой возомнили себя высшими над иными порождениями Рода. Но истина откроется им, лишь когда они сами окажутся в шкуре зверя – волка, змеи, или лесной кошки. Обещай!

– Слово чести даю, мама!.. – прошептал я, и … проснулся.

• • •

Через два дня вернулся хозяин с гостями: два важных ромея с женами. Привез также трех молодых рабынь, видно прислуживать сей блуднице – Валенте. Две рабыни темнокожие, как люди, что живут в Стране Рукотворных Гор, о которой мне рассказывали волхвы. Лежит та страна где-то далеко на полудне. Там не бывает снега и люди ходят почти без одежды. Когда-то туда ходили наши пращуры – сколоты99 и воевали с их царем за право называться самым древним народом на земле. Они разбили темнокожих, несмотря на то, что тем помогали дасы и страшные чудища, а также черные колдуны. Все полуденные земли тогда дрожали от топота безчисленной конницы Великой Скифии, ибо потомки Скифа, Славена и Руса были тогда единым народом, а не многими, рассеянными по земле племенами.

Третья рабыня была белолицей, с косой цвета созревшей ржи. Хозяин прямо напротив меня крутил девок перед гостями, нагло щупая за все выступающие места. Видно хвастал приобретением. Когда гости отвлеклись, осматривая сад с каменными чурами ромейских Богов и фонтанами в виде диковинных зверей, а надсмотрщик, расслабившись, то ли от безделья, то ли от дневной жары начал клевать носом, я тихо спросил светловолосую:

– Откуда будешь, юница?

Она дернулась, вскинула голову, синие, как васильки очи остановились на мне.

Я кивнул ей:

– Да, се я спросил…

Она подбежала: видно еще не знала, как себя вести в положении рабыни.

– Кто ты? – прошептала тихо. – Я чую – ты молвишь нашей речью…

– Рус я, из Ильменской земли…

Кто тебя так? – указала на шрамы от побоев.

От звуков родной речи мое сердце стало мягче меха соболя. В очах защипало, словно туда попала пыль из-под копыт коня.

– Я из Плесова… Уличи100 мы! – шептала она. – Ромейские лиходеи меня умыкнули. Только не те, что с кистенем на проезжей дороге, а морские. Городец наш небольшой, у самого Теплого моря. Дарами моря живем. Мы рыбу ловили, а тут их ладья появилась… Наших ялов тогда много в море было. Напали, аки коршуны на гусей… Пока наши на стругах подмогу с берега выслали – многих похватали…

Тут надсмотрщик очнулся ото сна, помахал руками отгоняя назойливых мух и не услышав привычного скрипа колеса поворотил голову в нашу сторону. Глаза его от удивления полезли на лоб:

– Как это презренные рабы посмели общаться, да еще в присутствии важных гостей хозяина? Сон с него, как ветром сдуло. – Не дай Бог – господа узрят… Еще попадет за то, что не уследил вовремя такое злостное нарушение установленного порядка.

В три прыжка он оказался возле нас. Что-то выкрикнул, лицо побагровело от ярости. Плеть больно обожгла мне плечо. Он снова взмахнул рукой с плетью…

Девица неожиданно резво прыгнула вперед, закрывая меня. Перехватила его руку и впилась в нее зубами. Стражник взревел, мотнул могучей рукой отбросив мою защитницу в сторону, как медведь шлепком лапы отбрасывает охотничью собаку, повисшую на его ляжке. Но девица молча снова бросилась на него. И тогда рассвирепевший надсмотрщик ринул наотмашь – со всей силы. Девчонка полетела в сторону, с размаха ударилась головой о столб навеса и сползла на песок. Из носа и рта поползли багровые струйки, очи удивленно раскрылись и недвижно уставились прямо на ослепительный щит Дажьбога.

Он ненамного пережил ее. Священная ярость, о которой не раз рассказывал мне Радогор, хлынула в голову розовым туманом. Все окрасилось в кровавый цвет заходящего светила. Лязгнула вырванная цепь. Он успел еще замахнуться… Поздно! Мои руки схватили его за обритую голову и крутанули. Дикое, впервые испытанное чувство наслаждения от хруста ломаемых позвонков…

На меня наконец обратили внимание. От визга женщин заложило уши. Бегут… Впереди два стражника с копьями. За ними хозяин, с обнаженным мечом и его гости. Ну бегите, бегите… Теперь мне плевать, на всю ромейскую рать!.. Ишь ты – как кощунник-сказитель помыслил… Светлые Боги: ты ясноликий Дажьбог, ты Перун-громовик, ты Великий Сварог – вам не будет стыдно за своего внука!..

Первый набежал, ударил, целясь копьем в живот. Я качнулся в сторону, цепью подбил ему ноги, затем прыгнул сверху на распростертое тело вбивая его в землю. Хруст костей, сдавленный крик.

Все остановились, словно налетели на невидимую стену. Хозяин крутится, кричит, подгоняет подбегающих слуг.

– Взять его! Обленились трусы! Связать! Вырвать язык!

Кругом все что-то вопят, подбадривают друг друга. Лишь один из гостей хозяина: высокий крепкий ромей в синем хитоне, перепоясанный широким кожаным ремнем, пристально наблюдал за происходящим. Внешне спокойный, а в очах какой-то непонятный блеск.

Вперед вылез еще один надсмотрщик с бичом в руке. Плечи широки, словно ворота. Грудь покрыта черными кудрявыми волосами. Руки обросли глыбами мышц. Зубы оскалены в кровожадной усмешке. Размахнувшись, он бьет бичом пытаясь поймать меня за ногу. Я высоко подпрыгиваю, пропуская под собой длинный сыромятный ремень с куском свинца на конце. Бросаюсь на него. Успеваю перехватить руку на замахе и рву на себя. Надсмотрщика кидает вперед, прямо на мой кулак, что врезается в его переносицу. Хруст носового хряща. Здоровяк падает на колени, мычит, зажимая руками нос. Сквозь пальцы сочится кровь, падает на желтый песок темными сгустками. У ромея в синем хитоне, в стальных очах – бешеный восторг. Он шагает вперед и кричит:

– А теперь меня! Давай, варвар – ударь меня!

Я на миг останавливаюсь.

– Необычен сей ромей, ой как необычен…

– Что ты стоишь? – подначивает меня гость хозяина, обнажив белые зубы в широкой улыбке. – Бей варвар, убей меня! Бей раб!.. Тебе же хочется свернуть мне голову?! Ну так – бей!

Я бросаюсь на него и получаю страшный удар между нижними ребрами, сбивающий дыхание. Хватая ртом воздух, падаю на колени…

А ведь говорил мне Радогор: «Непонятный супротивник – опасен! Пока не разгадаешь его – будь осторожен. Осторожность – не слабость, а щит против опасного ворога. Глупый нахрап – смерть!..»

Хватаю его за ногу. Ромей падает, но второй ногой, как молотом бьет мне в голову. Затем, вскочив, прыгает сверху. Его колено выбивает из меня остатки воздуха. Перед очами все темнеет, плывет. На дрожащих ногах пытаюсь подняться. Но сзади уже навалились четверо или пятеро. Вдруг слышу громкий, резкий голос «необычного» ромея, словно выкованный из железа:

– Не трогайте его тупые бараны! Сей раб – прирожденный боец, и стоит вас всех, вместе взятых!

Поднимаю тяжелую голову. Ромей стоит надо мной, скаля зубы:

– Хорош, хорош!.. Клянусь Зевсом – какая находка!..

Руки стали тяжелыми, словно к ним привязали трехпудовые камни. Если бы можно было убить сего насмешливого врага взглядом…

– Успеешь! – прочел мой взгляд ромей и повернулся к хозяину.

– Марк, я покупаю его! Сколько ты хочешь? Даю тридцать солидов101!

Хозяин сокрушенно качает головой, поглядывая на мертвую славянку.

– Вот находка была! – тычет пальцем в труп девушки. – А тот скот, – кивает на надсмотрщика со скрученной головой, – такую вещь испортил! – он щелкает языком.

«Вот видишь», – говорит мой победитель, – варвар правильно поступил, что отправил его в Тартар.

– В ад! – поправляет его хозяин. – Вечно ты Леонтий… свои языческие сравнения…

– Какая разница… – перебивает его гость. – Тартар – Ад, Зевс – Христос. Названия меняются, смысл – тот же. Ну что, продаешь варвара?

– Набавь еще десять… – криво ухмыляется хозяин. – Я из-за него понес такие убытки. Трое убитых, один – покалеченный…

– По рукам! – Леонтий хлопает его по плечу. – Через полгода, ему не будет равных на арене ипподрома!

– Если так… – хозяин масляно улыбается, – ты тогда не забудешь своего друга?

– Несомненно, – кивает гость. – Я всегда к твоим услугам!

• • •

А дальше – палестра кулачных бойцов. Моим наставником стал матерый, весь в шрамах помор, из племени рарогов. Родом с далекого острова в Варяжском море.

Ежели Радогору не было равных в сече, то Яровиту – в кулачном бою и борьбе. Вначале я не поверил, что такой в летах муж, которому уже пора на печи сидеть, да греть старые раны, на что-то способен. И жестоко ошибся. В первый же день я шесть раз понюхал землю, сбитый с ног его кулаком. На седьмой, все же достал его, но от встречного удара – не скоро очухался.

Каждый день, с утра до вечера, по приказу хозяина палестры Леонтия, он обучал меня бить кулаком, локтем, ребром ладони, коленом, ногой. У меня получалось, и неплохо. Яровит же – оставался недосягаем. Я сам не разумел, как вдруг оказывался на земле от несильного, казалось бы, тычка, после которого по всему телу пробегала волна боли и само тело становилось вялым и непослушным.

– Не надейся на свою мощь! – поучал Яровит. – Даже самые твердые скалы рушатся под мягкими волнами. Я тебя ринул волной. Чем больше ты пытаешься обратиться в скалу, тем больней тебе будет. Не напрягай мышцы… Ты должен быть мягким, аки дрягва102. Удары супротивника твоего должны вязнуть словно в трясине, або скользить, аки по льду. Скручивайся будто змея вкруг добычи. Пусть ворог проваливается в пустоту. Вот тут ты его и встречай!.. Он сам напорется на твой кулак. Сие – принцип, как рекут ромеи, сиречь103 – основа, правило! Напавший будет повержен не потому, что напал медленно али неудачно, а просто потому, что напал…

Перед моим первым поединком на ипподроме, наставник гонял меня до изнеможения, заставляя бегать по бревну, уклоняясь от раскачивающихся мешков с песком, затем – отбиваться сразу от двух противников, и под конец сам соизволил пару раз впечатать в песок палестры тугодумного ученика.

– Запомни, – хмуро сказал он мне перед тем, как отпустить на покой, – схватка и жизнь – одна суть! Неважно с кем ты сражаешься: с врагами, зверьми, или с собственным страхом, слабостью и глупостью. Надобно учится не драться, а жить!.. Кто не умеет жить – тот погибает! Человек без веданья жизни – беззащитен, словно дитя, даже ежели он могуч, аки медведь, або тур. А вот с веданьем, даже дитя может обороть медведя! Но, и веданье, и сила – ничего не стоят, лишенные духа. Боец без духа, что плоть без костей!

• • •

Ни одно событие в жизни ромеев не обходится без ипподрома. Гигантская чаша вмещала в себя до 5 мириадов104 зрителей. И над всеми возвышалась кафизма, с которой созерцали состязания василевс105 и знатные люди империи. Знаменитая школа кулачных боев империи, именовалась – палестра. Раньше сие была гимнастическая школа, но ее популярность скоро увяла, ибо зрителям, как и во времена Великого Рима больше нравились кровавые зрелища. Помню свою первую схватку на арене ипподрома.

Против меня выставили бойца, под прозвищем «Иберийский бык» – победителя прошлых состязаний. Против сильнейшего, всегда сперва выставляют новичков или наиболее слабых бойцов, и лишь в конце – тех, кто мог претендовать, на звание нового победителя.

Передо мной поигрывая мышцами стоял гигант с кожей, блестевшей от втертого в нее оливкового масла. Широкий, приплюснутый нос. Полные губы в свирепой усмешке. Большие на выкате глаза, смотрят презрительно и вызывающе. Черные волосы собраны в пучок на затылке и перевязаны алой лентой.

Четверо посредников ощупали воловьи шкуры на правых кулаках бойцов. Раздался громкий голос глашатого, усиленный бронзовой трубой:

– Да озарит вас римляне свет василевса!

С кафизмы подали знак:

– Пусть начинают!

Трибуны взорвались криками:

– Иберский бык, накажи скифа! Убей варвара! Ника, Ника106!

Зарычав как зверь ибериец ринулся вперед. Упругими прыжками он приближался ко мне. Я стоял и ждал.

Не добежав двух шагов, он прыгнул влево, затем вправо и ринул десницей сбоку в висок, и тут же шуйцей – снизу-вверх. Рассчитано на то, что противник, пригнувшись, уходя от первого удара, сам нарвется на второй. Но на сей раз у него ничего не вышло. Кулаки просвистели по воздуху, а ибериец едва не потерял равновесие. Скиф же куда-то делся…

Ибериец удивленно повернулся в пол-оборота и увидел противника, который спокойно стоял чуть правее его в обычной стойке кулачного бойца. Левая рука ладонью вперед, правая согнута на уровне уха.

Ибериец ударил снова, затем еще и еще, и опять промахнулся. Се начало его раздражать.

– Ах ты обезьяна, – прорычал он, – ну получи!..

Кулак его пролетел, над самой головой. Мгновением раньше я качнулся в сторону и впервые ударил сам, тыльной стороной ладони в грудь. Ибериец отступил и вдруг мягко прыгнув вперед, махнул левой рукой. Я нырнул под нее и еле успел закрыться плечом. Удар был страшный. Левая рука тут же занемела, меня отбросило в сторону. Ибериец снова ударил в длинном прыжке сверху вниз и мне пришлось кувырком назад уходить из-под его кулака. Вскочив на ноги, я ждал.

– Трус, трус! – орал ипподром. – Бей, бей! Гнусный скиф…

Ибериец не спеша шел на меня. Победная усмешка была на его устах. Он ткнул перстом в мою сторону и провел ладонью по горлу.

– Ну, ну… – кивнул я, – пытайся!.. – и сам прыгнул ему навстречу, словно подставляясь под удар. Ибериец хлестко ринул справа, целясь в челюсть, но я, согнув колени выставил шуйцу локтем вверх, закрывая голову. Остановив летящий кулак, я захлестнул руку противника своей, проведя ухватку «Змея оплетает руку», и с натяжкой на себя впечатал локоть десницы ему в грудь, туда где находится сердце. «Сердечная встреча» называл сей страшный удар Яровит. Раздался хруст ребер. «Иберский бык» словно натолкнулся на стену. Тогда я развернул руки ладонями вперед и волнообразным движением нанес одновременно два удара: один в ямку меж грудей, а второй меж нижних ребер.

– «Двойным тараном» во время обучения я проламывал доску толщиной в три пальца. Представляете каково человеку, попавшему под него?

Моего противника отбросило назад. Из края рта вытекла струйка крови. Расширенными от боли глазами он зрел на меня. Затем внутри у него словно лопнула тетива, ноги подогнулись, и он рухнул ликом вниз на опилки арены.

Над ипподромом повисла тишина. Было слышно, как жужжат в воздухе мухи.

Затем трибуны взорвались криками:

– Слава скифу! Смерть язычнику! Лавры ему! На кол его! Сжечь в чреве Тавра107!

От обиды ипподром ревел и ругался. Ярость исказила лица зрителей. И лишь несколько идиотов поставивших на варвара и выигравшие до ста тысяч серебряных номисм, сидят и дико хохочут над всеми «умниками».

Впоследствии, я уже так не затягивал схватки, хотя противников мне искали по всей империи. Против меня выходили высокие черные нумидийцы, ловкие, увертливые агаряне, похожие на медведей бородатые лангобарды108, атлеты эллины, светловолосые мощные германцы.

– Никогда не зри в очи противнику… – поучал Яровит. – Они могут захватить тебя, аки коня опутывает аркан. Зри сквозь врага!

Как вода сквозь пальцы текли дни, месяцы, годы. Я стал известен во всей империи. Мне давали грозные клички: «Молния Зевса!», «Десница Геракла!», «Скифский лев!».

• • •

Я ел из серебряной посуды кушанья, которые не могли себе позволить многие из свободно рожденных ромеев. Меня угощали изысканными винами, которые я старался не пить, ибо они вызывали во мне холодную ярость и ледяную пустоту в сердце. Богатые ромейки даже из свиты василисы мечтали отдаться мне. Не раз я слышал, как они шептали друг другу:

– Когда я вижу сего варвара у меня между ног выступает роса любви. Даже эти шрамы не портят его, а вызывают страстное желание прикоснуться к ним…

– О-о да, подруга… Меня разбирает любопытство: он в любви так же неутомим, как в схватке на арене? В давние времена сей варвар с ложа Пульхерии или Феодоры109 встал бы – всемогущим!..

Мне эти блистающие красотой и драгоценностями ромейки, жены и дочери высших сановников империи – были безразличны. Я зрел сих женщин – там, на ипподроме… Там они визжали от восторга, созерцая окровавленные опилки арены, сломанные носы, выбитые челюсти, бездыханные, с переломанными ребрами тела бойцов. Там в их очах была звериная похоть и жажда крови… Нашей крови.

Я понимал их: каждая самка стремится к тому, кто сильнее – к победителю. Заполучить от него дитя – залог здорового потомства и выживания рода. Так у зверей, самка оленя, глухаря али волка, стоит и внимательно наблюдает, как самцы за нее – рвут друг друга в клочья.

Хозяин палестры – Леонид Аппий Грах, любил меня больше, чем жену. Еще бы… Я приносил ему немалый доход. Приходя ко мне, он так и здоровался:

– Привет, прибыль!

Дюжина рабов следили за моим здоровьем. Они разминали мне мышцы, умащивали тело бальзамами и настоями из ведовских трав, исполняли мои приказы. Мне приносили дорогую одежду и еду. Хозяин выучил меня грамоте. Ромейские литеры напоминают многие наши руны, черты и резы. Но у ромеев их меньше. Видно их жрецы плохо хранили память о говорящих знаках, переданных людям Богами.

Через лето я читал как по-гречески, так и по-латыни. У хозяина было изрядное хранилище книг римских и эллинских авторов. Так здесь именуют даррунгов – дарителей рун. Я читал Гомера и Сенеку, Софокла и Вергилия, Тацита и Аристотеля. Я узнал о походах Александра Македонского и Гая Юлия Цезаря. Об императорах Рима, царях Греции и фараонах Египта. О Богах и героях Эллады и Одиссеи. О древних великих царствах – Вавилоне, Ассирии и Персии. О таинственных странах Синд и Серика110. Только о моих единоплеменниках – славенах и русах, не было ни слова в этих книгах и свитках. Как будто и не было нас вовсе на земле. И пращуры наши не бились на смерть с готскими111 дружинами Германа-рикса и полчищами Великого Дракона.

Когда я поведал о том Яровиту, мой наставник лишь вздохнул и махнул рукой:

– Не бери в голову… Ромеи не любят вспоминать о тех, кто их побеждал.

– Пока что мы рабы у них, а не они у нас… – хмуро процедил я. – Об их победах и славе ведают все народы. А кто ведает о наших победах? Ты вон – сам им служишь!

Яровит остро взглянул на меня.

– Раб не тот, на ком поставили клеймо и одели ошейник. Раб тот, кто мыслит себя рабом. Таких много и в цепях, и в царских диадемах. Вольный человек и в цепях свободен, ибо свобода есть Светлая ВОля БОгами ДАнная.

– Ага, свободен… – усмехнулся я, – на длину цепи…

– Преграда – не в цепи… – покачал головой Яровит. – Преграда – внутри тебя.

– Но я не желал быть рабом! Меня захватили лукавством…

– Кто захватил? – перебил меня Яровит. – Ромеи? Многомудрые пращуры наши рекли так: «Даже ежели враг сильней и мудрей тебя, сие еще не причина, дабы сдаться ему. Тот, кто не захотел положить жизнь за свой род и свою честь – раб по рождению и духу!»

Красная пелена ярости заслала мне очи. От обиды я чуть не бросился на наставника, но голос души шепнул мне вовремя:

– Остановись, глупец!.. Он прав! То, что ты раб, так же очевидно, как то, что вода – мокрая, а огонь – горячий… Но Яровит не спроста завел сию речь, он всуе языком мести не будет…

–Ты хочешь сказать, что отсюда можно бежать? – как можно равнодушней спросил я.

Яровит пристально глянул на меня, усмехнулся:

– Нет ничего невозможного сынок, для человека… Запомни – для человека, а не раба! Впрочем, может тебе нравится быть тем, кто ты есть? Ты ныне живешь лучше многих ромеев. Толпа тебя уважает, как редкого и сильного зверя… Но все же – зверя, не человека. И даже золотая клетка – остается клеткой, хотя, как речет Священное писание христиан: «Пути господни неисповедимы…» Известны случаи, когда рабы становились князьями и правителями целых народов. Вот только, став правителями, они не переставали быть рабами.

– Но в городе полно соглядаев префекта112, в порту стража… Они легко распознают раба, тем паче – лучшего бойца палестры!

– Как рекут агаряне, в таком случае: «К шкуре льва, надо пришить лисий хвост». Можно уйти так, что тебя не узнают. Ромеи жадны до золота, оно многим закрывает очи и уста.

– Продажные шлюхи… – буркнул я. – Мзду возвели в какой-то странный обычай. Я зрел, что они покойникам в рот и на очи кладут номисмы113. Видно хотят подкупить архангела Гавриила, чтоб пробраться в свой рай. А может их Бог берет жертву номисмами? Только на кой они ему?

– Сии монеты, – улыбнулся Яровит, – предназначены Харону – перевозчику через мертвую реку Стикс. А монета во рту для того, чтобы подкупить кого-то из демонов в аду, дабы отделаться легкой пыткой.

– Обряд погребения у них так же темный… – поморщился я. – Се ж, аки надо не любить своих сородичей, дабы зарывать их в землю. И аки надо не любить отчую землю, дабы отравлять ее гниющей плотью мертвецов. Потому и идут все в Пекло. Как душе без погребального огня освободиться от мертвой плоти и вырваться из-под земли?

– У них не вера, а религия114, – задумчиво произнес Яровит. – И сотворена она Кощеями для своих рабов. А так как в империи все рабы, по сути и духу, даже базилевс, они свою темную религию, пытаются навязать аки удавку иным вольным народам, дабы из них так же сотворить рабов своего Бога, под личиной которого прячутся князья Мрака. Кощеям ведь угодны нищие духом, ибо: «…их есть царствие небесное», как начертано в «Священном писании» христиан. Их Богу не угодны – сильные, гордые, вольные. Ромеи будучи рабами и другим внушают – то же самое. Мол: смиритесь, не противьтесь, на все воля божья. Где не могут убедить словом, там в дело вступает меч, ибо сказал их Бог: «Кто не с нами – тот против нас!» Они мыслят, что, когда все народы под своего Бога подпятят – в Рай попадут.

– Вырий у них тоже глупый… – махнул я рукой. – Ничего не делай, только хвалу их Богу возноси. Со скуки умом усохнуть можно.

«Вера в Спасителя из иудейских верований вышло», – сказал Яровит. – Правда, сами иудеи Христа не признают сыном Бога. Рекут, что он самозванец и блазень115. Зато себя мыслят богоизбранным народом. Ведуны наши рекут, что похоть им впала – накопить столько злата и богатств, чтобы весь мир скупить, а все народы рабами своего кровожадного бога Яхве сделать.

– Ага, – усмехнулся я, – размечтались… Мы своим Богам рабами не были, а чужому и подавно не будем!

Яровит снова улыбнулся:

– Много ты еще не ведаешь, сынок… Ну да ладно, всему свое время. Я свой урок на ромейской земле исполнил. Пора уходить мне. Ежели желаешь, можешь уйти со мной.

– Когда?.. Как? – вырвалось у меня. – Почто же ты раньше… ежели мог?..

– Мог, да не вышел срок! Я же тебе реку – все прознаешь в свой час. Ну что – не передумаешь?

– Нет наставник. Я с тобой пойду хоть на край света! Да и узнать охота: что с Отчиной моей стало? Одолела правда кривду, аль нет?

• • •

Переодетые монахами мы добрались до порта. И за двадцать золотых солидов договорились с купцом из Таврии доставить нас в земли тиверцев, где в Понт, как называют ромеи Скифское море, впадает река Истр116.

Судно тавра напоминало славенский ушкуй, но было более длинное, с косым парусом и деревянной головой грифа на носу. Вдоль бортов 10 пар весел.

Хозяин с бритой головой и седым клоком волос на темени, что говорило о знатности рода, внешним видом больше напоминал варяга, чем купца. Впрочем, как и его соратники. Тела у многих в шрамах, разукрашены наколотыми рисунками в виде змеев, грифонов, морских чудищ, обережных и магических знаков ведомых среди мореходов. Одежда у большинства хоть и богатая, но в заплатах и пятнах крови. Явно снята с мертвецов. Зато оружие у всех дорогое, украшенное драгоценными камнями, отделанное серебряной и золотой насечкой. Здесь и агарянские изогнутые мечи из синего гибкого харалуга. Серебряной вязью по клинку идут суры из Корана. И длинные кинжалы из Колхиды117, напоминающие скифские акинаки, выкованные из прочного булата, что как гнилую кожу рубят и медь, и бронзу, да и с дутого железа снимают стружку как с обычной палки. И тяжелые аланские клинки, и варяжские обоюдоострые мечи из булатной стали.

Яровит тихо мне поведал, что тавры издавна занимаются морским разбоем. Земель у них почти не осталось. Народ, который дал имя полуострову в Скифском море, находится на грани исчезновения.

– Кого только не было в Таврии… – хмуро рассказывает хозяин камара (так на его речи называют корабль), которому отчего-то пришлись по душе немногословные и щедрые монахи, что смело идут с проповедью своей веры в неведомые земли, где могут сгинуть просто за так, и косточек никто не сыщет. – Кого только не было… – повторяет тавр. – В древности – кимеры… С теми мы, впрочем, уживались: у них – степь, у нас – берег моря и горы. Потом пришли скифы, потеснили кимеров, построили свои грады. С теми мы тоже жили мирно. Затем из средиземноморья приплыли эллины. Потеснили скифов и нас. Но и этих можно было терпеть. То воевали с ними, то торговали. Но после – явились римляне, не эти, а из Западного Рима. Те – гордые, никого, опричь себя за людей не считали. Боспорское царство Митридата покорили и разграбили. На нас, аки на волков охотились. Много горя и крови было тогда. Потом хлынули сарматы, готы, гунны, хазары. И все рвали, жгли, убивали. Нас осталось очень мало. Вон скифов гораздо больше было, и то – иссякли, растворились среди иных народов, аки соль в кипящей воде. Ромеи теперь их именем славен и русов называют, да и нас заодно поминают по привычке. Когда-то мы, вместе со скифами им много крови попортили. А ныне – ни скифов, ни нас. Грады наши – ромеи, хазары да готы захватили. Называют теперь по-своему. Наша земля поделена между пришельцами. Немногочисленные роды обитают лишь в пещерных городах, или вот, как мы – в вечном странствии по морю. Мой род от двух древних родов идет. Таврийского рода Грифов, и скифского – Паралатов. Цари Скилур и Савмак, по скифской ветви – мои пращуры. Потому и прозвище мое – Сак, ибо саками нарекали себя в древности многие из скифских племен.

Тавр покрутил седой ус, потом взглянув куда-то вдаль, крикнул:

– Эй, на мачте!.. Заснул, что ли, ворона? Что за лохань прет нам наперерез?

Смотрящий в корзине на мачте, покрутил головой и вдруг крикнул испуганно:

– Дромон118, вождь! Три ряда весел…

Мы поднялись и увидели византийский боевой корабль, что пытался перерезать путь нашему купцу. Раздувались ветрила с изображением двуглавого орла, а весла в такт, словно гигантские ложки черпали воду.

– Чего ему надо? – нахмурился Сак. – Пошлину мы уплатили, ничего не украли. Ну может на гостевом дворе малость пошумели?.. Так, что за мореход без драки?! Под хорошее вино – все дерутся…

На нос ромейского дромона вышел человек в блестящих доспехах и ромейском шлеме с красным гребнем конских волос. Приложив к устам медную трубку с расширяющимися краями, он прокричал:

– С вами говорит триерарх119 Валерий Лавр. Именем василевса приказываю остановиться! Иначе пойдете на дно! Оказавших сопротивление, ждут каменоломни и клеймо раба!

Голос, усиленный медью, пронесся над водой, ударил в уши, подобно щелканью бича.

Сак переглянулся со своими, сложил ладони перед устами и крикнул:

– В чем дело? Мы мирные купцы и на нас нет никакой вины!

С дромона железный голос отчеканил:

– На вашем судне двое преступников нарушивших законы империи. Если выдадите их нам – останетесь живы!

– Резво работают осведомители префекта, – помыслил я.

Сак прищурившись глянул на двух монахов, которые медленно встали со скамьи. Руки метнулись под черные рясы, где спрятаны короткие иберийские мечи – гладиусы.

Тавр ухмыльнулся, покачал головой. Повернувшись к ромейскому кораблю, ответил:

– У нас нет никаких преступников. На судне лишь моя команда, да несколько смиренных монахов, что направляются в чужие земли с благородной миссией – проповедью истинной веры!

– Мы должны осмотреть твое корыто! – выкрикнул ромей. – Если вам некого таить, то и бояться нечего!..

Тавр помолчал, затем крикнул:

– Добро, копайтесь… но окромя трюмных крыс – ничего не найдете…

– Спустить парус! – приказал он своим.

– Ты уже уразумел – кого они ищут? – спросил я, вытягивая меч из-под рясы. – Хочешь нас выдать?

Сак смерил меня презрительным взглядом.

– Я – тавр! – рявкнул он. – И мне плевать на сторожевых псов империи. Но одно дело рисковать ради добычи, другое – ради вас… Я должен посоветоваться со своими людьми. У нас в таких случаях, эта, как ее… демократия…

Команда комара уже стояла окрест. В руках холодно сверкали мечи, топоры, копья. Рожи у всех наглые, с волчьим оскалом. Очи горят в предвкушении драки.

– Ну, я жду! – буркнул Сак. – Кто хочет выдать наших гостей и попытаться ублажить ромейских собак, чтоб не кусались – отходи влево. Кто за то, чтоб пустить кровь ромеям – вправо. Сам он, повернувшись, отошел вправо и встал вызывающе, заложив руки за широкий пояс из зеленого аксамита120, что был накручен вкруг его торса и завязан морским узлом на левом бедре.

– Ты стал болтлив Сак, словно девка, – сплюнул седой тавр с косым шрамом через все лицо, в кольчатой агарянской броне до колен. – Командуй! Неужто ты решил, что мы предпочтем хорошей драке – личину ромейской суки, угодливо виляющей задом при окрике хозяина?

Лицо Сака просветлело. Заученным жестом он крутанул свой седой чуб и заложил его за ухо, вверяя себя Диве – Богине-матери тавров.

Его голос ударил, как бич надсмотрщика:

– Приготовить амфоры с нафтой, огнива и фитили! Антар, сажай своих на весла! Фенис – готовь парус!.. Всем к бою!

«Мирные» купцы быстро надевали доспехи, натягивали луки, доставали глиняные сосуды с горючим зельем.

– Попробуем надуть их… – сказал Сак своим соратникам. – Как только подойдут бортом, разворачиваем корабль и бьем клювом на ростре им в борт. Затем, отходим назад и попытаемся оторваться. Да помогут нам Боги ветров и вод!

Ромейский дромон приближался. Под его штевнем, украшенном медной головой Медузы-Горгоны, с клубком змей вместо волос, угрожающе торчали два рога-тарана, окованные бронзой. Катапульты и баллисты были в боевой готовности. Из щелей боевых башен торчали жерла сифонов, готовых изрыгнуть греческий огонь121. За высокими бортами виднелись гребни шлемов и частокол копий.

Едва дромон подошел вплотную к борту камара, как с его бортов полетели ужища с крюками, цепляя снасти и стопоря ход жертвы. Но не успели «вороны» с железными клювами122 упасть на палубу, как жертва резво прыгнула назад, обрывая канаты, обдирая о крюки борта, а затем, развернувшись буквально на месте, саданула дромон низко расположенным тараном в расписное брюхо. Сак правильно рассчитал направление ветра и волн, которые помогли сделать сей внезапный маневр. Правда назад отпрыгнуть камар не смог, прочно застряв в корпусе дромона.

– Бросайте весла! – заорал Сак. – Все в драку!

Дюжина сосудов с подожженными фитилями, врезалась в борт ромейского корабля или упала на его палубу. Нафта вспыхнула синим, дымным пламенем. Тавры как кошки полезли на борт и снасти вражеского судна, держа клинки в зубах. Завязалась жестокая сеча. Ромеи вынуждены были часть сил бросить на тушение собственного корабля. Струи воды из помп не могли потушить хорошо горящие паруса и такелаж. Посреди нестерпимого жара шла яростная резня. Ромеи, не ожидавшие такой наглости от купца, защищались вначале вяло, но потом усилиями триерарха и декархов123, обученные долгими тренировками стратиоты124 сбились в десятки, и сотворили стену из щитов и частокола сарис125. Из-за нее все чаще летели дротики и стрелы. Стало сказываться и численное преимущество ромеев. Против пяти десятков тавров, на дромоне была центурия воинов, не считая команды и гребцов.

Яровит сражался, как всегда спокойно, даже лениво. Но его меч на лету перерубил две пилумы126 брошенные всего с десятка шагов. Окрест него, лежало в лужах крови полдюжины ромейских воинов.

– Уходите! – крикнул он Саку, видя, что частокол копий теснит тавров к борту. – Попытайтесь поднять ветрила и отвести корабль!

Сак, раскроив топором ключицу напавшему на него декарху, приказал хриплым голосом:

– Всем отход!.. Уходим!

Тавры стали спрыгивать на борт своего корабля. Мы были одними из последних, кто покидал дромон.

Узрев, что ромеи готовятся пустить в ход сифоны, Яровит яростно выдохнув воздух взмахнул рукой и триерарх, на мгновение показавшийся из-за щитов легионеров – захлебнулся своей кровью. Из горла его торчал гладиус. Ромеи на миг опешили. Ведь бросок был сделан с полутора десятков шагов.

Яровит пятясь спиной к борту, резко развернулся, собираясь прыгнуть в камар, когда молодой ромейский воин с искаженным от страха ликом – метнул дротик. Каленый наконечник ударил Яровита в спину меж лопаток, пробив безрукавку из шкуры вепря. Наставник оглянулся, уста его тронула горькая усмешка…

– Вот так… – прохрипел он. – Порой и старый волк попадает в ловушку, когда торопится в свое логово.

Он ухватился рукой за край борта и тяжело перевалился через него. Я метнул свой меч в молокососа поразившего моего наставника. Уже перепрыгивая через борт, краем глаза успел заметить, что гладиус вошел стратиоту точно на два пальца выше доспеха, перерубив сонную жилу.

Упав в воду, я нырнул. Благодарность Радогору, который заставлял нас переплывать Волхов против течения и часами сидеть на дне Ильмень-озера дыша через полую камышинку. Взобравшись на корабль тавров, я узрел, что Яровит лежит ликом вниз, а Сак потрясая окровавленным топором, что-то орет своим соратникам, которые тянут ужища расправляя парус. С драмона летели копья и стрелы, но тавры покраснев от натуги продолжали делать свое дело, прикрываясь щитами. Сифоны с греческим огнем команда дромона использовать пока не решалась, видно опасаясь, что огонь может перекинуться на их корабль. Ветер дул в их сторону, а катапульты были безпомощны на таком малом расстоянии.

Раздался страшный скрежет, камар рванулся, как пойманная в сети крупная рыба. Тавры надрывая жилы, тянули канаты. Сак сам встал на правило у кормы. Очи его от напряжения вылазили из орбит. Камар снова рванулся и вырывая куски древесины из плоти дромона, попятился назад. Затем, кренясь на борт, развернулся, и едва не зацепив мачтой штевень ромейского корабля, заскользил по волнам, уходя в открытое море. Сифоны изрыгнули огонь. Но поздно… Камар уже оторвался на полсотни шагов, а меха сифонов выбрасывали струю греческого огня, лишь на сорок. Но едва корабль отошел на полет стрелы, как в его правый борт врезался камень, ломая весла и скамьи, вместе с гребцами.

– Вправо! – заорал Сак.

Камар скакнул в сторону. Мимо с шипением пронесся глиняный сосуд с горючей смесью, волоча за собой сноп искр, и упал в воду в десятке шагов. По воде поползли языки пламени. Еще два валуна и два огненных змея вылетели с корабля ромеев. Но юркий камар петлял аки заяц уходящий от волка, и они не достигли цели.

Ромеи пытались преследовать. Но борт дромона был пробит слишком низко и трюм быстро заполнялся водой от встречной волны. Вскоре ромеи остановились и принялись латать свое судно. Только теперь напряжение спало и тавры закрепив снасти начали целить раны корабля и людей, накладывать заплаты и повязки, а также – подсчитывать потери. Почти треть команды погибла в скоротечной схватке. Из пятидесяти двух человек, осталось тридцать пять. Трое были тяжело ранены, остальные отделались ушибами и порезами. Сколько потеряли ромеи – не считали. Но тавры никогда не теряли присутствия духа. Через некоторое время они со смехом, непристойными жестами показывали – как поимели ромейских свиней. Каждый хвастался, что уложил не менее полдюжины врагов, хотя каждый понимал, что тогда бы на дромоне не осталось – ни мореходов, ни стратиотов. Разве, что – гребцы-невольники, которых, по негласному покону чести морских воев – обычно не трогали. Разве, что – в запарке, когда раб мешал схватке.

Пока тавры отрывались от погони, я пытался хоть чем-то помочь Яровиту. Наставник был бледен, но жив. Я разумел, что ежели резко выдернуть дротик, то зазубренный конец выйдет вместе с мясом и старый воин непременно умрет от боли и потери крови. И тогда я сделал единственно возможное. Приподняв тело наставника, надавил на древко дротика, проталкивая его дальше – внутрь, пока окровавленный наконечник не выполз из правой стороны груди.

Яровит изогнулся, заскрипел зубами, на губах показалась кровавая пена, очи открылись. В них полыхал синий огонь. Сосуд на белке правого ока лопнул, и оно заплыло кровью. Я продолжал толкать дротик дальше, пока не высунулось древко, вставленное в железную трубку наконечника. Достав нож, я срезал лезвие дротика и потащил древко обратно. Лицо Яровита покрылось холодной испариной, кровь толчками выходила из раны, в горле хрипело и булькало.

Над раненым склонился Сак. Покачал головой, жестом подозвал кого-то. Подошел старый тавр, который, как я заметил – не участвовал в сече. Лицо его было в страшных шрамах от ожогов. Одно око закрыто черной повязкой, но второе – сверкало внутренним огнем, холодно и зорко. На груди старика висела серебряная цепочка, с нанизанными на нее оберегами в виде фигурок зверей, рыб и птиц, а так же несколько просверленных камней, среди которых я узнал «Горный лед»127, «Пламя листвы»128 и «Крес-камень», который, так же называют кремнем, або огненным камнем.

Когда старик что-то промычал, я увидел, что у него вырезан язык. Достав из торока висевшего на плече медную скрыню, он вытащил деревянную пробку и стал лить тягучую черную жидкость на рану Яровита. Я тем временем, выдернул окровавленное древко и отбросил его в сторону. Кровь под воздействием знахарского снадобья стала сворачиваться, прекратив свой ток из ран. Яровита туго перевязали куском холста и уложили на меховую подстилку в трюме корабля.

Я схватил волхва за руку:

– Он будет жить?

Старик зыркнул на меня единственным глазом, потом пожал плечами и указал перстом в небо.

«На все воля Богов!» – так я понял его жест.

Пять лет прошло с того времени, как я покинул свою отчину. Но Светлые Боги не оставили своего внука, и может я вскоре вновь увижу родные лица, услышу родную речь, встречу брата и ту, что дала мне роту верности на клинке, который я так глупо отдал в лапы ромейским работорговцам. Если б я ведал тогда, на корабле тавров, какой тяжкий рок уготован мне Богами…

Подошел Сак, молвил с усмешкой:

– Я зрю – вы такие же монахи, как я – купец! Впрочем, сие – не мое дело. Вы заплатили, и я взялся доставить вас до земель славен. Если бы не ромейские акулы, то так бы и вышло… Но я потерял треть команды, корабль поврежден и нуждается в починке. Мне придется сделать остановку в торговом полисе Варна129, дабы залечить раны корабля и пополнить команду. В Варне живет мой брат Аргафис. Его ремесло – возвращать суда к жизни. А в портовых харчевнях можно найти любителей морской удачи со всего света.

– Сколько дней пути из сего града до славянских земель? – перебил его я.

– По суше – седмица, по воде – два дня, а при попутном ветре – и того меньше…

– Добро… – кивнул я. – Может нам удастся в Варне найти другой корабль.

Сак вынул золотые монеты и протянул мне:

– Здесь четверть того, что вы заплатили.

Я покачал головой.

– Ты рисковал головой и своими людьми ради нас. Се мы должны заплатить тебе за то, что не сдал нас ромеям.

Сак сделав свирепое лицо, сунул мне монеты в руку.

– Я – несомненно разбойник, но я – честный человек!.. И раз не сдержал свое слово, пусть даже по независящим от меня причинам, обязан вернуть часть оговоренной суммы. Поверь, я свое слово ценю гораздо выше ромейского золота!

Он круто повернулся и пошел на нос камара.

А я подумал:

– Благословенны женщины, рожающие таких мужей!

• • •

Яровит лежал на медвежьей шкуре, грудь тяжело с хрипом вздымалась, как будто душа уже билась о ребра, пытаясь прорвать плоть и уйти из непослушной, отжившей оболочки. Лик старого воина заострился, мертвенная бледность растеклась по нему. На устах – засохшая корка крови. Остановившийся взор уперся в потолок трюма и, если бы не хриплое дыхание, я бы принял его за ушедшего в мир предков.

Склонившись над ним, я обтер кровавую корку с его уст и дал глотнуть воды из кубка. Наставник закрыл глаза, долго собираясь с силами, затем прошептал:

– Я скоро уйду по последнему пути к пращурам… Выслушай меня и дай слово исполнить то, что я тебе открою.

«– Наставник, ты слишком торопишься», – сказал я. – Торопливость – удел юности… Зрелость – не любит спешки.

Яровит улыбнулся:

– Ты складно речешь, сынок… Только слова никого не спасали от рока. Вся жизнь – есть подготовка к последнему пути. Боги зовут меня…, и я готов! У меня мало времени…

Он закашлялся. С края уст, выползла аки змея струйка крови и поползла по бороде. Я вытер кровь куском ткани, глядя в лихорадочно блестевшие глаза старого воина.

– Клянусь… – молвил тихо, – Светлыми Богами, честью и родом своим, Матерью-Землей и Сваргой небесной, огнем и водою, железом и кровью, что исполню твой наказ! Внемлю тебе, идущий путем пращуров!..

Яровит снова прикрыл глаза, словно свет горевшей лучины мешал ему говорить и начал свой сказ:

– Далеко на полуночи, посреди Варяжского моря, лежит остров Руян130. В давние времена, когда лишь минули века Тьмы и Ярило лучами своими растопил великие льды, народ русов и арьев, идя за отступающим на полуночь холодом, пришли на сей остров и в честь своей древней отчины Арианы, поставили град Аркона. Что на речи пращуров значило «Земной Кон Асов», суть – Небесных Богов. В Арконе же пращуры воздвигли великий храм131 Световита – Бога, что огненным Соколом-Рарогом спускается с небес на землю, неся Свет Истины в души людей. В том храме хранятся древние святыни моих предков из племени руян-рарогов, как называют себя ныне жители острова. Первая святыня – копье Световита, которым он поражал Кощеев и навьих воев Чернобога; вторая: меч и шелом Венда – сына Славена Старого, а также – харатьи Света, сказания Священных Вед – дар Световита своим потомкам. Четыре Верховных жреца-хранителя древней мудрости, не ведающих никакой земной власти над собой, правят на священном острове. Триста могучих витязей хранят храм Световита, прозванный среди народов – «Красным храмом» за невиданную красу его и покров цвета закатной зари. Их всегда триста, опоясанных золотыми поясами, с образом падающего на врага Сокола-Рарога на щитах и стягах. И нет им равных во всех ведомых людям землях. Когда вновь избранный в дружину Световита проходит семь посвящений и становится Витязем Света, он дает роту не ведать женской любви, и лишь битва с врагами Света заменяет ему Дар Богини Лады. В борьбе с безладьем и слугами Чернобога он зрит истинную радость и усладу. Тех воев люди называют Яровиты – ярые витязи. Я был одним из них. И водил в сечи первую сотню ярых витязей. Мой отец Радомир, был одним из четырех Верховных жрецов Красного храма. Моя мать – Вельдара, была из княжеского рода ободритов-вагров132. Ни один враг не смел ступить на священный остров. А пытались многие… – Яровит закашлялся. В уголках уст скапливалась кровавая слюна. Передохнув, он продолжил:

– В давние времена – римляне и галаты133, затем – готы, германцы, франки, нурманы… Но никто не смог даже приблизиться к Арконе. Врагов не раз встречая в море, мы топили их ладьи и драккары. Ни один из них, не прошел даже сотни шагов по нашему берегу. Мы нагромождали горы из мертвых тел, и даже самые лютые из незваных гостей бежали в ужасе от наших мечей, ибо каждый ярый витязь мог биться с десятком врагов, а семеро – стоили сотни.

Но Боги видно пожелали изведать твердость духа своих внуков, и их выбор пал на меня.

Не в облике злобного чудища или могучего ворога было дано их испытание. Не колдовство и не хворь телесная, а то, что сердца даже самых жестоких воев делает мягче воска. Великая любовь – ее имя! То, что посылается Богами как безценный дар обычным людям. Этим даром держится мир, и пока горит сей огонь в сердцах Дажьбожих внуков – Тьма не одолеет Свет!

Но я был из дружины Святовита и давал роту, что налагала запрет на любовь. Дар Богов стал моей пыткой…

Ратислава – звали ту, что победила мою силу и твердость нежностью и лаской. Великий князь ободритов Велегаст был ее отцом. С ним мы сражались против алеманов134 и данов. В стольном Велеграде, на пиру по случаю победы, впервые я узрел дочь князя. Нельзя молвить, что я не противился… Самая тяжкая битва, есть битва с самим собой. Но Богиня Лада играючи разбила все брони, которыми я тщился закрыть свое сердце. В яростных сечах кровью врагов стремился я залить пожар в моей груди. Но тщетно истязал я себя дальними морскими походами и тяжкими воинскими упражнениями. Что было определено мне роком – то свершилось. Соединила, сплела Лада две плоти, две души – в одну, и не было в моей жизни большей радости, чем сие единение. А через положенный срок, принесли нам Боги новый дар – сына!

Старый витязь прикрыл очи, ибо в мыслях его душа ныне была далеко на полуночи, где на бреге Варяжского моря жила его любимая и юный наследник.

– Боголюбом – любимцем Богов нарекли мы его. Но не долгой была наша радость. Ничего нельзя утаить от вездесущих жрецов Световита. И встал я на правеж перед волхвами Красного храма.

– Велика вина твоя, сын мой… – сказал отец. – Порушивший роту Богам, не может служить в священной дружине, ибо раб своим чувствам и желаниям. Изгой ты ныне!.. Но можешь оправдаться исполнением тяжкого урока, на благо отчины пращуров своих. Ежели откажешься, изгнан будешь навеки с родной земли и никогда не позришь свое чадо и ту, что приняла в свое лоно твое семя.

И дан мне был урок Верховными жрецами Красного храма: «Удалишься в стольный град ромеев и поселишься в нем. Через послания, начертанные тайными знаками будешь передавать все вести о замыслах правителей империи. И продлится сей урок – один круг лет. Лишь когда через все шестнадцать чертогов Сварожьего круга пройдет земля, сможешь ты вернуться на отчину и будешь прощен Богами».

Яровит закашлялся, кровавые пузыри лопались на его устах, лицо стало с синим оттенком, словно у мертвеца. Я снова дал ему глотнуть воды. Он долго собирался с силами, затем заговорил снова:

– Я исполнил все, что наказали мне жрецы священного храма. Вот там, – он слабо шевельнул рукой в сторону кожаной торбы, – мое последнее послание…

Старый воин прикрыл глаза, дыхание с хрипом вырывалось из его груди, словно водили клинком по точильному камню.

– Жаль… – прошептали его уста. – Не успел… Ничего не успел в сей жизни!..

Веки медленно открылись, и я не мог отвести взгляда от нечеловечески светившихся очей его. С неожиданной силой он схватил меня за руку: «Ты поклялся, внемлешь?! Ты должен добраться в Аркону, должен поведать Хранителям Прави, что я исполнил урок!.. Запомни тайные слова: «Тьма гинет в полдень». По ним в Арконе узнают моего посланника. Уразумел?.. «Тьма гинет в полдень!..»

– Запомнил, – кивнул я.

– И еще прошу: найди Ратиславу и сына моего, передай сие…

Руки Яровита нащупали под рубахой на груди оберег из «горюч-камня»135 в виде падающего сокола.

– Скажи: не смог дойти… Пусть простят…

– Все передам… – я накрыл его руку своей.

– Не робкое сердце вложил в тебя Род, – прошептал Яровит. – Ты дойдешь… Есть в тебе великая сила, но она пока спит. Ворогов не страшись… Самый лютый ворог, для каждого Дажьбожьего внука, сие – он сам! Ты сам подстерегаешь себя на каждом шагу. Ты сам для себя и хоробр и трус, и мудрец, и безумец, и злодей, и праведник, и Бог, и Кощей. Пойдешь по стезе Света и Прави, останешься человеком с безсмертной душей. Свернешь на путь тьмы и кривды – превратишься в бездушную тварь. Вот и все… Нет, прости старика, еще одним тебя утружу. Возложи меня на погребальный костер, лишь когда доберешься до земель Дажьбожих внуков. Хочу уйти к пращурам хоть не с родной земли, но хотя бы с той, где живут люди одного языка и обычая.

– Все исполню Яровит, – тихо вымолвил я.

Старый воин улыбнулся, ткнул пальцем мне в грудь:

– Ты… теперь ты – Яровит!.. Носи сие имя… Ты – достоин! Отвори мне кровь… Хочу, дабы братьями крови расстались мы с тобой в сей жизни.

Я достал нож и сделал надрез на своей ладони, после – на руке наставника, и соединил их, мешая нашу кровь. Затем, макнув перст в обе раны, провел им по своим устам, и по устам старого воина. Дрожащим голосом, стал читать древнюю роту кровного братства, которой научил меня когда-то Радогор:

Мы в чаше мешаем горячую кровь,

Из раны твоей и раны моей,

По стали булатной она пусть течет,

И рота чести мешается с ней.

Та женщина с волосом цвета льна,

Из лона которой я вышел на свет,

Зароком пусть будет моим словам,

И пращуров наших священный завет.

Три раза по тридцать сраженных врагов,

Три раза по девять непорченых дев,

С тобой поделю я и сталь оков,

С тобой поделю я и мрак, и свет.

Высокая мудрость старинных слов,

Начертанных рунами в книге Вед…

Пусть будет все это на нас двоих,

И крылья победы, и тяжесть бед.

Превыше богатства, веры и клятв,

Пусть будет все это у нас пополам.

Пока не закончится этот свет,

Пока не закончится этот век.

Век Ночи Богов, век тьмы и мечей,

секир и алчущего огня…

Пусть нас скует воедино цепь,

со звеньями крепче, чем броня.

Та цепь из шума рысьих шагов,

Из света звезд, из взора орла,

из крика рыб, из мудрости слов,

из холода солнца, из пламени льда…

Я читал роту побратимства и видел, что очи наставника стали гаснуть, как будто где-то внутри подули на лучину. Пальцы на моей руке разжались. На устах застыла спокойная улыбка. Великий воин начал свой путь в небесную обитель пращуров, отдав мне свое имя.

– Благодарю… – выдавил я. – Сие – большая честь, наставник…

Тяжело поднялся, вышел под небо, сиявшее мириадами звезд. Души пращуров указывали путь кораблю. Я сморгнул влагу, набежавшую на очи. Лучи звезд сломались.

• • •

Град Варна меня порадовал, сильно порадовал. Проходя по пристани, я вдруг увидел знакомые ветрила. Нет, то был не славенский ушкуй, и не варяжский драккар. Эти ветрила я узнал бы из тысяч. Ветрила хеландии работорговца Фалея, по чьей милости я – вольный русич, долгие пять лет таскал позорный ошейник раба.

Когда стемнело, я наведался к нему с Саком и двумя таврами. Стражу тавры тихо прирезали. Я ворвался в помещение на корабле, которое занимал хозяин. Фалей развалился на ложе сразу с двумя портовыми жрицами любви. Когда я вошел, он пьяно выкрикнул: «Пошли все вон!» и подавился своими словами, когда ощутил холодную сталь у горла.

Я приподнял семисвечник на столе и осветил себя:

– Узнаешь жирный боров?

Фалей недоуменно таращил глаза, чувствуя, как клинок вдавливается в кожу у яремной жилы.

– Нет, нет!.. Кто вы?.. Грабители? Вон, возьмите золото… – он ткнул на тяжелый пояс висевший на спинке ложа.

Блудницы забились в угол и круглыми от ужаса очами глядели на непрошеных гостей, даже не пытаясь прикрыть свои прелести.

– Тихо! – приложил Сак перст к устам. – Не вздумайте орать, а то придется перерезать ваши нежные шейки, а с перерезанной глоткой, кричать весьма непросто, да и больно, наверное.

– Ты мыслишь, что все можно купить за злато? – холодно спросил я работорговца. – Помнишь, как пять лет назад славенский отрок просил у тебя помощи, преследуемый врагами? Ты опоил его вином и продал в неволю…

Мой клинок сильней вдавился в мокрую от пота кожу ромея. Фалей в страхе зажмурил глаза. И тут я заметил на его поясе нож в узорчатых серебряных ножнах. Ножны меня не интересовали, а вот нож… Сие был мой нож! Тот, что отдала мне Милослава, когда я прощался с нею у ворот Славенска. Ее оберег, что однажды продлил мой путь в сем мире.

Я сорвал драгоценный дар с пояса Фалея. Прижал к устам клинок. Булатная сталь затуманилась от моего дыхания. Славянские руны струились по клинку, и я словно услышал тихий голос моей лады: «…пусть сердце мое прибудет с тобой, а сердце твое навеки со мной».

Я схватил ромея за горло и сжал так, что очи его вылезли из орбит.

– Ты отвезешь нас!.. – прорычал я в испуганный лик. – Меня и моего друга. Ты внял?.. Ты высадишь нас у Истра, иначе днесь же отдашь свое грязное злато Харону за перевоз через Стикс!

Я вытряхнул из его пояса несколько солидов и сунул их в раскрытый рот работорговца.

– Да, да… – захрипел Фалей. – Я все понял… Я согласен…

– Ну вот и договорились… – я швырнул его на ложе.

Едва над морем показалась светлая полоска, тавры перенесли на хеландию тело Яровита, обмазанное хвойными смолами и осыпанное ароматными травами.

Я обнялся с Саком, поклонился в пояс его товарищам.

– Прощайте! Я не забуду тех, кто свое слово ценит дороже золота. Авось свидимся еще на этом свете…

Сак гордо заложил свой седой чуб за ухо.

– Доброго пути! Пусть Боги сделают легким его, как тополиный пух. Мы тоже не забудем тех, кто был с нами за одним столом на кровавом пиру. Вы стали поводом для хорошей драки и доставили нам истинное наслаждение.

• • •

Великую кроду136 сотворил я наставнику на берегу Истра. Выше вековых деревьев вознес огненные крылья Огнебог-Семаргл унося душу витязя в светлый Вырий.

– Нет плакальщиц на твоем погребении, витязь. Не возносит тебе хвалу дружина на тризне. Не насыпан холм над твоим пеплом. Но Боги зрят твою честь и отвагу, твою верность родной земле, и как равный войдешь ты в небесную рать пращуров наших, что ждут в Сварге последней великой битвы с воинством тьмы. Слава тебе! Я исполню твой наказ. Прощай мой наставник! Скоро ль свидимся с тобой в чертогах Богов, того – не ведаю.

Я уходил через лес на полуночь и долго еще видел зарево погребального костра меж стволами деревьев.

Глава 3. Посланник. 775 год н. э.

       Мне снится древняя Аркона,

Славянский храм,

Пылают дали небосклона,

Есть час громам.

Я вижу призрак Световита,

Меж облаков,

Кругом него святая свита

Родных Богов.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Славянский мир объят пожаром,

Душа горит.

К каким ты нас уводишь чарам,

Бог Световит?

Константин Бальмонт.

Трижды народился и умер месяц, прежде чем я добрался до острова Руян в далеком Варяжском море. Через земли тиверцев, дулебов, вислян, поморян, лежал мой путь. Все сие наши племена, славенского корня. У всех сходная речь. Все чтят Светлых Богов, хоть и называют по-разному. Когда-то единый народ разбрелся по земле и каждое племя начало мнить себя иным, чем родичи. Не хуже, не лучше, но иным. Утратилась связь меж людьми славенского языка и обычая. Посеялась вражда и неверие к родичам по вере и крови. И кровь стала литься меж братьями. Почто так случилось? Не ведаю. Нет ответа. Раньше не мыслил о том, а теперь все чаще спрашиваю себя: «Почто так нелепо устроен мир? Отчего Светлые Боги терпят на земле зло и кривду и не изничтожат всякую нежить, что лишь имеет облик людей, а по сути – твари, сотворенные Чернобогом?»

Чую – есть тут какая-то тайна. Да не разгадать мне ее без помощи тех, кто совет держит с Богами и ведает тайны Всемирья.

В граде поморов Щецин, за последние ромейские номисмы я упросил поморских купцов доставить меня на полуночную сторону острова Руян, где стоял град Аркона.

Я заметил его еще издали. На высоком холме, словно паря над землей в утреннем тумане, поднималась причудливая резная городьба священного града.

Продрогший, в рваной одежде, с отросшей бородой и начесанными кудрями, я напоминал нищего калику-странника. Сие впечатление добавлял длинный посох из ясеня, который при необходимости мог служить палицей для защиты от зверей и лиходеев.

На моем пути трижды лихие молодцы пытались остановить меня, нападая порой совсем не с палками, а с острым железом. И трижды я обращал в бегство оставшихся в живых, проходя через их стаи, аки нож сквозь масло.

У ворот града путь мне преградили два стражника, без доспехов, в холщовых рубахах, с копьями в руках и мечами у правого бедра, как обычно носят клинки вальхи137. Клепаные железные шеломы небрежно висят у пояса. Круглые деревянные щиты, укрепленные бронзовыми полосами в виде косого креста, стоят у стены.

– Безпечные ребята… либо, дюже уверенные в своей силе.

– Кем будешь? – спросил меня парень весен двадцати от роду, со шрамом, проходившим через правую щеку и верхнюю губу. Отчего казалось, будто он все время улыбается краем уст.

– Да чего цепляешься к божьему страннику? – укоризненно сказал другой, постарше, с курчавой, тронутой сединой бородой. – Вишь – издалека человек пришел, поклониться святому месту.

– Истинно так… – закивал я. – Поведайте храбрые вои, как мне добраться к Красному храму?

– Да вон он… – кивнул старший за ворота, – отовсюду зрим. Эвон четыре его главы, аки шеломы ратные… То и есть Красный храм Световита.

– Больно безпечно вы тут живете, – покачал я головой. – Вражьих слухачей не страшитесь?

– А чего их страшиться?.. – усмехнулся бородач. – Таить нам нечего. Своих татей138 давно повывели, а чужого стража выявит еще на причале. Ну, а коль найдется такой лиходей, что на казну Световитову позарится… Того Боги сами накажут.

– А были такие, что зарились?

– Были, да в Пекло сплыли!.. Эвон, их черепами частокол украшен в назидание иным дурням, – он указал на вал у стены.

На острых колах, торчащих под наклоном из крепостного вала, белели человеческие черепа.

– Неужто сами Боги наказывают? – поинтересовался я.

– Вестимо – Боги!.. – кивнул бородач. – Ну ты иди мил человек, куда шел. Нам лясы с тобой точить некогда… Нам службу бдить надо!

– Благодарствую! – поклонился я и поплелся к храму.

Краем глаза увидел, что стражники плюхнулись у ворот под стену, достали баклажку и по очереди стали прикладываться к ней. Мед тек по усам бородатого и тот вытирал его узорчатым рукавом сорочки.

– Вот уж кому служба медом кажется. У нас бы за подобное – старшины со стражников три шкуры содрали. Да еще бы отправили конюшни чистить, либо отхожее место в гриднице.

Улицы в Арконе прямые, аки лучи солнца. И сходятся все в середине, где на огромной площади стоит огороженное резным частоколом светилище Световита. Проезжая часть выложена гладкими камнями, вбитыми в землю. По краям идут деревянные настилы. Терема, как и у нас в основном из дерева, но попадаются и каменные, по готскому обычаю возведенные, в два, а то и три поверха. Людей мне встречалось мало. Хотя, проходя мимо гостиного двора я углядел возы и множество коней у коновязи. А еще на пристани я зрел стаи ладей и насад. И наших – славенских, и иноземных.

Резные стены светилища выкрашены в цвет закатного солнца. По ним идут причудливые узоры из янтаря, меди, лепнины, а также изображения Богов, невиданных птиц и зверей. Вблизи храм подавлял своими размерами. Даже у ромеев, разве что собор Святой Софии мог сравниться с ним. Над дубовыми в два человеческих роста вратами, оббитыми железными полосами, сияет золотом лик Дажьбога. На самих дверях – символы солнцеворота с загнутыми посолонь краями139. Такие у нас носят волхвы Сварога, а жены вышивают на рубахах и убрусах140, аки обереги от злых духов, от темного глаза и нечистых помыслов.

У входа в храм стоят два воина в овальных литых шеломах, с личинами в виде головы сокола, закрывающими лики до уст. На обоих – кольчатые брони с булатными пластинами на плечах и груди. Пояса из кожи шириной в три перста украшены сверкающими золотыми дисками. Черные плащи с подкладкой цвета огня спускаются до земли ровными складками. Тяжелые, заостренные книзу багряные щиты упираются в крыльцо. Копья скрещены перед входом.

– Вот они – витязи Света, несущие службу по охране Красного храма, коим нет равных во всех полуночных землях.

Сторожа стояли словно железные изваяния. Из-под стальных личин, закрывающих верхнюю часть лика, не видно очей. Ни одна мышца не шелохнется.

Я по обычаю отдал честь светилищу, приложив руку к сердцу, затем коснувшись перстами земли и воздев сжатую десницу к небесам. Потом шагнул к воинам, стоявшим так же неподвижно и сказал:

– Исполать вам витязи. Я пришел издалека и несу весть Верховному жрецу Радомиру. Где я могу свидеться с ним?

Стражи продолжали стоять, не обращая на меня ни малейшего внимания, будто высеченные из камня. Но едва я сделал еще шаг к входу, копья мгновенно спустились на уровень моей груди.

– Еще шаг находник, и ты умрешь… – раздался глухой голос, как будто со мной заговорила скала.

И тогда я испытал последнее средство. Оглянувшись и не заметив никого поблизости, я в полголоса изрек: «Тьма гинет в полдень».

Копья в тот же миг поднялись и раздвинулись.

– Иди! – услышал я тот же голос. – Тебя ждут.

– Вот оно даже как… – ждут?!

Я шагнул в дверь светилища. Сквозь необычные восьмиугольные окна внутрь пробиваются лучи солнца. Световые потоки сходятся в центре, освещая кумир Бога, сотворенный из кедрового древа высотой в два человеческих роста. Четыре головы на одном тулове, глядят во все стороны света. В деснице Световит держит огромный рог, окованный серебром и златом. На груди Бога багряной краской выписан Сокол-Рарог с хвостом в виде трех языков пламени. Ошую стоит серебряное копье необычного вида, с наконечником похожим на огромный заостренный адамант141. Рядом, на узорчатой лавке лежит шелом с золотым узором, похожий на те, в которых были стражи у входа. В ногах у Световита на возвышении покрытым багряным аксамитом лежит меч огромных размеров, в ножнах из клыков морского зверя142 с серебряной отделкой. Вокруг стоят большие лари, наполненные драгоценностями. Как рек мой наставник, то дары многих князей, гостей и странников, что приходили из разных земель, дабы восславить великого Бога Света и узнать свой рок у вещунов храма.

Напротив, образа Бога на высоких треногах горят светильники. Воздух настоянный на запахе ведовских трав делает тело невесомым. Хочется взлететь, аки птица под самый купол, или еще дальше в заоблачную высь, где проходит звездная река – небесный Ирий143.

– Я давно тебя жду, посланник! – раздался гулкий голос, многократным эхом отразившись под сводами храма.

Я вздрогнул, ибо помнилось, что сам четырехликий Бог заговорил со мной. Дымка от горящих светильников внезапно рассеялась и передо мной возник высокий старик с ликом, испещренным бороздами времени. Длинное платно складками спускается до пола. Белое шерстяное корзно144 закрывает левую руку и скреплено на плече золотой запоной в виде головы льва. Белоснежные пряди волос перехвачены серебряным обручем, украшенным на челе образом Сокола-Рарога, из солнечного камня. Усы и борода, так же выкрашенные временем в цвет мудрости спускаются до пояса семью прядями, продетыми сквозь серебряные кольца. Очи цвета морской волны светятся каким-то неземным светом.

– Я давно жду… – повторил старик, и вновь голос его, усиленный сводами храма, прозвучал будто далекий раскат грома, – и ведаю, что пройденный тобой путь был тернист и тяжек.

Я поклонился волхву в пояс и проговорил, запинаясь, не в силах отвести взгляд от притягивающих очей старика.

– Исполать тебе, Вещий! Что говорить о пути, когда он пройден. Я исполнил роту чести и принес весть отцу от сына. Мне нужен Верховный волхв…

– Я Радомир!.. – мягко перебил меня старик. – Он же – Верховный Хранитель полудня и отец Яросвета.

– Но он называл себя Яровитом?!

– То воинское прозвище, как и всех витязей дружины Световита. Для меня, он Яросвет… – лицо старика на миг дрогнуло. – Се истинное имя, данное моему сыну при рождении145.

– Твой сын велел передать, что исполнил урок и очищенным предстанет пред пращурами и Богами. А также – сие… – я протянул волхву свиток из пергамента. – Здесь последнее послание твоего сына, Вещий.

Жрец развернул свиток, пробежал по нему очами. Взгляд его устремился куда-то вдаль, за стены храма, а может за окоем времени. Затем уста его еле слышно прошептали:

– Да, он исполнил урок, но ни в чем не раскаялся…

Взор волхва стал тяжелым и холодным, аки лед:

– Как ушел Яросвет?

– Он ушел в Сваргу аки воин, с мечом в руке! И перед уходом отдал мне в дар свое имя. Мне нечего было дать ему взамен, опричь как исполнить предсмертный завет. Я возложил его на кроду в славенских землях на берегу Истра, как он и желал. У него был высокий огонь. Се все, что я смог для него свершить, Вещий. Осталось последнее: передать весть от него той, чей образ он пронес в сердце до своего последнего пути. Ей и их сыну. Я достал оберег в виде Сокола-Рарога и показал волхву.

Старик взял его в руки, долго молча взирал на священный образ из солнечного камня. Наконец вздохнув, Радомир произнес:

– Ты достоин того имени, каким одарил тебя мой сын, но я ведаю и то, что дано тебе Светозаром – князем града Славена.

– Откуда, Вещий?..

Старик тихо засмеялся:

– Ты только, что сам ответил на свой вопрос.

– Но я не сын Светозара! Я вообще не ведаю, кто мои родичи? Меня нашли…

Волхв, нахмурив брови, резко перебил:

– Светозар принял тебя в свой род, дал тебе имя, и ты не считаешь его своим отцом?

– Да, но…

– Да ведаю я, где тебя нашли… – махнул рукой Радомир. – И сие было знамение. Весть Богов! В тебе скрыта великая сила. То сила Посланника, или Стража Прави, и я помогу тебе ее пробудить. Четыре сотни лет назад вождь готов Герман-рикс захватил многие антские и славянские земли. И тогда Боги помогли своим внукам. Послали Побуда – своего вестника. Им стал князь антов Бож Белояр, или как его называли готы – Бус. Он возглавил восстание антов и славян против Германа-рикса. Вместе со своим братом – волхвом Златогором и князем полуночных земель Дажьбожих внуков – Славеном, он разбил войско готов и освободил наших пращуров из позорной неволи. Но вскоре внук Германа-рикса Винитар, замыслил месть Божу за жестокое поражение. Не в силах победить антов в открытой битве, он хитростью заманил князя в засаду, вместе с сыновьями и семидесятью вождями. После чего приказал распять всех на крестах. Анты, дабы сохранить свободу, вступили в союз146 с вождем гуннов Атли. Войска готов были разбиты окончательно, и держава Германа-рикса прекратила свое существование. Винитар был захвачен в полон и по гуннскому обычаю разорван конями. Сыном Божа был Боян – древний певец-сказитель, которому Боги дали в дар дивный голос и умение складывать сказания-кощуны о славе наших пращуров. В своих гимнах, дошедших до нас, он прославил своего отца, волхва Златогора и князя Славена. Именно в день «Черного солнца», когда «Око Мары» закрыло щит светоносного Бога, были распяты Бож и его соратники. И с того времени началась на нашей земле Полночь Сварога. Побудом – пробудителем спящих, был еще белее древний твой пращур – Рус, рожденный в чертоге Рыса. И то, что тебя нашли в рысьем логове – знак от него своим потомкам. Может в тебе его душа вернулась из Вырия, дабы поддержать народ Славена и Руса во время власти Темных Богов на земле. Ночь Сварога ныне царит над нами и в ней, аки в бездне гаснет свет добра и лада. Стираются из памяти людей Исконы Прави, а Священные Веды объявляются бредом безумцев. Но искры света, оставленные нам пращурами, не должны угаснуть даже среди тьмы и злобы. Запомни одно: от витязя Света до прислужника Тьмы – один шаг! Чернобог тоже был когда-то Мудрым Арлегом147, но в гордыне великой возомнил, что достоин большего и стал Владыкой темных миров. Еще более двенадцати сотен лет будет длиться лютая эпоха на земле. Кощеи и их слуги черным огнем будут выжигать свет в сердцах людей. Веру нашу окрестят нечистью и язычеством. Но всегда будут приходить те, кто не даст угаснуть искрам света в душах людей, ибо Светлые Боги – наши пращуры, и они не оставят во тьме своих внуков. Нелегкий рок тебе предначертан Богами, а мне суждено к нему тебя подготовить. Нет, не к исполнению рока – к выбору! А начнем мы с того, – Радомир качнул оберег, что я держал в руке за серебряную цепочку, – что отправимся в земли ободритов, к князю Велегасту. Хочу позреть на своего внука.

• • •

Темные волны Варяжского моря бьют в борт нашей ладьи. В лицо летят соленые брызги. Белоснежные ветрила вздулись пузырем. На них изображен огненный Сокол-Рарог падающий с небес. Ладья стремительно несется вперед подгоняемая Стрибожьими внуками. Нос ладьи в виде головы коня изогнувшего лебединую шею разрезает волны. Недаром «конями морей» прозывают варяги свои корабли.

Только скалистые берега острова Руян растворились за окоемом, как дозорный, сидящий в коробе на мачте крикнул:

– Берег по правому борту!

Повинуясь приказу старшины, кормщики развернули ладью одесную. Громко кричат чайки – вечные спутники мореходов, падая на воду, выхватывая мелкую зазевавшуюся рыбешку, всплывшую на поверхность, дабы погреться под лучами полуденного солнца, получить частицу животворящего огня светоносного Бога.

Радомир стоит у борта. Белое корзно с багряным узором полощется по ветру. Лик волхва будто высечен из камня. Лишь серебряная борода и длинные волосы вьются словно стяги, подхваченные ветром.

А мне снова ночью привиделось, что я был в шкуре рыса. Аки в юные лета отрочества, я зрел себя будто бы со стороны, крупным лесным котом, бегущим по безкрайнему невиданному лесу. Чужие деревья были в том лесу, чужое небо над головой, с чужими звездами. Непонятные, чужие запахи били в ноздри. Жуткое рычание и вой доносились из чащи. А из кустов взирали на меня налитые кровью очи невиданных чудищ. А я все бежал и бежал по лесной тропе, и не было конца сему бегу…

Быть может наша жизнь – суть вечный хоровод, по временам и мерностям Всемирья? И ко мне приходит во снах дальний мой предок, что был еще лесным котом, а не человеком, дабы упредить о грядущих испытаниях на моей земной стезе?

– Ты близок к Истине… – внезапно молвил волхв, продолжая, все так же недвижно взирать на приближающийся берег.

– Но как?.. – вырвалось у меня – Я же только помыслил?..

Радомир повернул голову, уста тронула легкая усмешка:

– Зато весьма громко. Тремя мирами владеет волхв и в трех обличьях может жить его душа, превращаясь в зверя, птицу али рыбу. Твой род почитает рысь, как священного зверя, и племя лесных кошек сие ведает. Потому и оберегает того, кто для них родич по духу.

– Сие правда, что меня нашли в логове рыси?

– Правда.

– Но не рысь же меня породила? Кто мои истинные родители?

– О том ведают лишь те, кто заменил тебе их.

– Но князь Светозар и княгиня Онега уже покинули мир Яви… Неужто больше никто?..

– Коль Богам будет угодно – все узнаешь. Видно еще не пришло время. Но то, что тебя вскормила мать рысьего племени – знамение Богов! Ты, как и твой пращур Рус, был рожден под звездным чертогом Рыса. Каждому дан свой рок. И рок тот начертан в харатьях Всевышнего Рода, творца миров Яви, Нави и Прави. Только харатьи те, не находится где-то на небесах, за тридевять земель…

– Они наверно в мире Прави, у престола Всевышнего? – спросил я.

– Нет, они в тебе!

– Во мне?..

– Да, да… и в тебе, и во мне, и в каждом человеке, в каждой частице его плоти, а также в глубине его души и памяти. Только не каждый может прочесть сии знания. Все чаще люди не следуют своему року, ибо утеряли пути к Свету и разучились внимать своему сердцу. Когда душа человека чиста и не отравлена ядом темных желаний, его сердце бьется в едином ритме с сердцем Всевышнего. Наша встреча с тобой не случайна и предопределена свыше. Ромеи, не ведая исконов Всемирья, рекут, что варвары-славяне не верят в фатум-судьбу. Сами же считают, что судьба неизменна. Их кесари погрязли в роскоши и забыли истинное предназначение тех, кто несет на себе груз власти.

– Мне отец рек, что князь не властитель над людьми, а только защитник отчей земли и хранитель лада на ней, – сказал я.

– Он верно тебя наставлял, но в его словах – лишь часть Истины. Всю Истину – познаешь лишь тогда, когда поймешь свой рок и долю. Ничто в нашем мире не случается без какой-либо изначальной причины. Ничто не происходит в мире случайно, ибо каждая случайность имеет свою причину и начало.

– Значит ромеи правы, и долю невозможно пересилить? Да ты и сам рек, что каждому дан свой рок.

– Рок, лишь начертанная Богами стезя, которую тебе надлежит пройти за земную жизнь. Но все деяния на стезе рока ты вершишь сам и тем творишь свою долю. Доля – не ромейский «фатум», где все предначертано заранее. «Фатум» дан лишь тем, кто служит Чернобогу. Они его творенья и рабы. Хозяин решает за раба – что и как ему вершить. Светлые Боги – не хозяева, а наши пращуры. Они лишь подправляют нас, когда мы избираем неверные пути, подобно тому, как старшие в роду наставляют младших. Доля человека зависит от его помыслов и деяний. И каждый может изменить свою долю, очистившись от злых помыслов и темных дел, что налипают на душу человека, аки грязь на тело. Все зависит от того: к чему больше устремлена душа – к Свету али Мраку. Каждому дана воля – самому выковать свою долю. То ли пасть до степени дикого зверя и стать прислужником темных Богов, либо подняться до Высших миров Прави, благодаря силе своего духа. Мерилом всех деяний людей, является Совесть. Добрые деяния дают человеку крылья и поднимают его вверх – в миры мудрых пращуров и Богов. А злые, словно непомерный груз – тянут вниз, в миры Хаоса и Мрака. Вся жизнь наша, есть путь очищения от той грязи, что налипла на души наши из-за темных дел, свершенных нами, либо нашими предками.

Поймав мой удивленный взгляд, Радомир кивнул:

– Да, да, каждое дитя рождается уже с грузом того зла, что было содеяно его пращурами. Потому каждый родитель должен помнить, что вкупе со своим семенем и кровью он чаду своему передает, как меру Добра, так и меру Зла. И от сего зависит: светлое иль темное дитя родится у него. В древности младенцев, несущих в сердце черный огонь – убивали сразу. Но теперь, в лютое время Сварожьей ночи, все меньше остается тех, кто зрит истинную душу человека, и все больше Кощеи завладевают даже чистыми душами.

– Но почто так, Вещий? – спросил я. – Отчего Светлые Боги отвернулись от нас?

– Не отвернулись. Они только испытывают своих внуков на твердость духа.

– Но почто так жестоко?

– А жесток ли был твой наставник, когда лепил из тебя воина и князя – защитника отчей земли? Жесток ли отец, когда наказывает своего сына за дурной или глупый поступок? Помысли!.. Да, они испытывают нас… ибо, только пройдя сквозь тьму, человек познает истинную цену света. Только замерзая в лютую стужу, человек познает цену солнечному теплу. Только пребывая в рабстве, человек познает цену воли. Запомни: Боги никого не наказывают, а только показывают – в чем мы не совершенны. Мы сами себя наказываем, не внимая зову совести, а только лишь своих желаний. Ты многое еще познаешь Сын Рыси, хотя веданье дает человеку не только силу, но и великую печаль. Знания, попавшие в недобрые руки, оборачиваются злом. Потому мы – Хранители Священных Вед, не можем раскрывать всем истинную суть Всемирья. Многих сей груз раздавит. Но ты выдержишь! Я ведаю – ты сможешь!.. Потому, что ты – Посланник!

• • •

Еще на пристани мы уразумели, что в княжестве ободритов что-то не ладно. Вооруженные ратники сновали по всему причалу. Все убывающие корабли подвергались тщательному досмотру портовой стражей. Явно что-то искали… или кого-то…

По всей пристани слышалась брань, вспыхивали короткие схватки. Некоторые, излишне гордые купцы пытались помешать столь наглому обыску своих товаров, часть из которых уплывала в мытные тороки стражников. Несогласные с таким раскладом гости стольного Велеграда, грозили страже и князю ободритов: разрывом торговых отношений, небесными карами и даже вооруженным вторжением. На что стража неизменно отвечала: «Не сами вершим, а десницей князя!»

Посмевших обнажить меч окружал отряд стрелков с луками, и гордый гость, шепча сквозь зубы проклятия, вынужден был подчиняться и подвергаться унизительному обыску своего корабля.

Какой-то нурманский ярл148, судя по говору из данов, вкупе со своими соратниками, решился оказать вооруженное сопротивление.

– Я родич великого конунга Сигфреда! – рычал он, – и никакая вендская собака, не смеет меня обыскивать!

Размахивая тяжелым мечом, он уложил-таки двоих стражников. Его соратники, злобно сверкая очами, покачивали в руках боевые топоры. Их тут же окружила целая толпа княжеских гридней. Разъяренные викинги размахивали топорами и пускали пену. Но гридни, не подходя на расстояние поражения свистящим железом, набросили на них рыбацкие сети и обезоружили. Ярлу в драке выбили зубы и от души попинали ногами. Его соратников просто сбросили с мостков в воду, чтоб охладить боевой пыл. После чего пообещали пустить на дно их корыто вместе с товарами, если даны будут снова наглеть.

Доблестный викинг от позора и обиды, что его «коня морей» назвали корытом, готов был перегрызть себе вены, но его связали и положили отдыхать, занявшись обыском нурманского шнека. Не найдя того, что искали, влили в рот ярла хмельного меда и освободили. После чего здоровенный сотник портовой стражи ухмыляясь изрек:

– Дурень ты, ярл… Стоило из-за такого пустяка дергаться и шум подымать? И так ведаем шо даны – братва крутая… Да только княжеский указ, чуть-чуть покруче вас! Сдуру можно и рога сломать. Мы ж не звери. Мы к гостям завсегда уважительно, ежели они, того… не сильно задираются. А ты неладно себя повел. Почто двух воев посек? Хотя сих – не жалко. Лентяи… На бабу и то без всходней не влезут. Потому и подставились. Но всеж-таки – люди… Не ладно, ярл… В чужом огороде, да по грядкам… не ладно… – он хлопнул дана по плечу, отчего голова у того метнулась далеко в сторону, а сам ярл едва удержался на ногах.

Сотник довольный своей мудрой речью отправился дальше, покрикивая на ратников:

– Шевелитесь, сонные тетери! Вон того ромея потрошите! Мзду не брать, тати, сколько б ни давал!.. Кто ослушается, заставлю все отхожие места в гриднице языком вылизать! Вняли, дуболомы?!

Ярл зло сплюнул кровью, потрогал пальцем шатающийся зуб и прошипел вслед сотнику:

– Ну пождите фенешкие тфали, мы фам уштроим Рогнарек149!.. Крофью рыгать будите, и шопли пушкать…

Понаблюдав за этим зрелищем мы уже решили двинуться в город, дабы в ближайшей харчевне, где обычно добываются самые верные сведения, разузнать поподробнее: что за беда150 толкнула на столь крутые меры князя ободритов? Но в сей миг одесную, что-то с шумом плюхнулось в воду с высокого причала и раздался крик на непонятном языке. Там сразу, образовалась толпа зевак – полюбоваться безплатным зрелищем. Послышались смешки и едкие замечания:

– Греби, греби, мешок с дерьмом!..

– А вот и не угадал… се не мешок, а кошель!.. И не с дерьмом, а со златом. Вишь, как мошна на дно тянет?.. Небось злата там с полпуда…

– Какой полпуда? Почто обижаешь столь знатного мужа? Пуд – не меньше! Се не ты – рвань подзаборная…

– Сам ты рвань…

– Что там стряслось? – остановил я мужика, который проходил мимо нас посмеиваясь в усы и скребя пятерней затылок.

– Да иудею – купцу Изьке, кто-то ножку подставил, тот и плюхнулся с мостков. Теперь тонет… – хохотнул мужик.

– А почто не помогут, а ржут будто кони, раз человек плавает аки топор?

– Дак иудей же!.. – вытаращил глаза мужик. – Пущай тонет. Мелочь, а приятно…

– Человек, все же…

– Мошна с дерьмом, сиречь со златом, а не человек. Хитрые они больно, иудеи-то… Ты погляди какие себе терема поставили!.. В два, а то и в три поверха. А внутри те хоромы пояскравей, чем у князя…

– А ты почем знаешь?

– Мне б не знать… – хитро ухмыльнулся мужик. – Так я ж им те хоромы и положил. Дикарщик я, то бишь – камнетес. И сему Изьке, что щас тонет – тож ложил. Прижимистый, гад! За скорую работу мог бы и добавить к оговоренной плате. Нет же, зараза… даже медного обола не добавил. Жлобы они все!.. У нас народ еще мягкий… Вот лютичи151, те – злые, аки волки зимой!.. Сразу бы всех иудеев на корм рыбам покидали, а злато бы их меж собой поделили, по чести и справедливости. А наши бояре да воеводы им все под хвост заглядывают, чуть не лижут… а как же – вдруг брань какая?! Сразу к ним бегут. Сие значит – взаймы брать. Отдают правда, не всегда. Токмо, ежели побьем кого… Токмо, последнее время больше нас бьют. И лютичи, и саксы… Бывает, и датские варяги налетают… – мужик махнул рукой и зашагал дальше.

– Эй!.. – крикнул я вдогонку. – А почто корабли трясут княжьи люди?

– А ты чо, не ведаешь? – мужик остановился удивленно, тараща глаза.

– Нет, я ж – гость!

– Князя нашего того… лютичи убили. Теперь его брат нами заправляет. Дочку княжескую ищут, с сыном. Бают она, того – ворогам продалась…

Мужик покачал головой и побежал по своим делам.

– Вот так, – буркнул Радомир, – далеко зрим, а что под носом деется – не видим. Ну да ладно, скоро узнаем, что тут за распря приключилась. Поди помоги иудею, а то утопнет еще…

Я подбежал к мосткам, заходившим в воду на десяток саженей, растолкал толпу зевак.

В воде бултыхался полный матерый мужик с черной курчавой бородой и вытаращенными от страха глазами. Синий парчовый хитон вздулся пузырем и не давал пока ему утопнуть. Мужик вопил, теперь по-славенски:

– Помогите, тону! Шо ж вы стоите люциферовы дети? Яхве152 вам не простит сего злодейства!

– А пущай тебя твой Яхве и спасает! – кричали с помоста.

Иудей глотнул воды, на миг скрывшись под прибрежной волной. Вынырнув, отплевывая воду, он закричал жалостливо:

– Да помогите же, демоны Шеола153! Гореть вам там до скончания веков!

– Хитрый народ… – усмехнулся рядом мужик. – Сначала Бога своего поминал, теперь бесов зовет. Видно мыслит: «Не тот, так эти помогут!»

– Злато для них и Световит, и Чернобог… – прогудел десятник в кольчатой броне, брезгливо глядящий на утопающего.

– Пять монет моему спасителю! – кричал тот, протягивая руки к стоящим на мостках.

– Серебром аль златом?.. – поинтересовался кто-то.

– Златом, выродки!

– Мало! – кричали с помоста.

– Как мало? – у утопающего глаза полезли на лоб. – То же – пол тыщи вевериц, иль – две сотни кун!154

– Вот подлюка, он еще и торгуется!.. – сплюнул мужик рядом со мной. – Что за ящерово семя? Сдыхает, а за мошну держится…

– Семь! – крикнул иудей, опять скрывшись под водой и изо всех сил молотя руками, отчего в разные стороны летели тысячи брызг.

– Дес…

Вода хлынула ему в рот.

– Ладно, зараза!.. – сразу двое мужиков плюхнулись в воду, нырнули и вытащили утопающего. Причем один из спасителей держал его за волосы, а другой – за бороду. Иудей таращил глаза, его рвало соленой водой.

– Десять, слышь Изя? – кричал ему мужик, державший за бороду. – Каждому!..

– Но я рек – только десять! – хрипел, отплевываясь иудей.

– Каждому! – зло прошипел спаситель, дернув его за бороду и опять погружая в воду. – Иначе пойдешь в гости к Нию!155 Внял?

– Внял… – захлебываясь прохрипел несостоявшийся утопленник.

– Ну вот, так-то лучше… Принимай мужи гостя! – крикнул спаситель. – Днесь пир будет, за счет дорогого Изи, в харчевне старого Вепря!

Бедного иудея вытащили в несколько пар рук. Толпа окружила его и горящими очами наблюдала как Изя отсчитывал монеты своим спасителям. У всех шевелились губы, некоторые загибали пальцы, дабы не сбиться с личбы.

Подошедший Радомир покачал головой:

– Сие только начало… – тихо молвил он. – Настанет время, когда честь и совесть будут дешевле медного обола.

• • •

Новоиспеченный князь ободритов Мечислав – был в ярости. Седмица минула как ушел к пращурам его старший брат Велегаст, а подручные князья доныне не соизволили явиться в стольный град, дабы принести ему роту верности. Хотя он посылал… ко всем посылал гонцов с вестью, что отныне он – Мечислав воссел на великокняжеский стол ободритов, как старший в княжеском роду.

– Неужто кто-то выжил из тех, кто знал истину о смерти Велегаста? – скрипнул зубами князь. – Ведь кончили всех! Всех?.. А что как – не всех?..

Мечислав в раздумье заходил по горнице, сжимая кулаки. Остановился возле начищенного до блеска бронзового зерцала. Оттуда на него глядело хмурое, бледное лицо. Темные с проседью усы спускаются ниже выбритого тяжелого подбородка. Голова тоже выбрита, лишь длинная прядь волос, выкрашенная в синий цвет (символ княжеской власти), небрежно заброшена за правое ухо, оттянутое золотой серьгой в виде скрученной в спираль змеи. Огненные всполохи горящих на каменной стене факелов делали лик князя бронзово-кровавым, с темными провалами вместо очей. Мечислав вздрогнул: лик мертвеца глядел на него, отражаясь в шлифованной бронзе.

Князь зло сплюнул.

– Нет, надо гнать прочь темные мысли. Уже не раз убеждался, что мысль имеет привычку обращаться явью. Темная – тем паче…

Но мысль князя, не поддавшись приказу воли вновь метнулась туда – на залитую кровью поляну среди полабских лесов, где седмицу назад свершилось то, к чему он так долго шел…

А все началось тридевять лет назад156, когда от тяжких ран, полученных в сече с данами, ушел в небесную обитель пращуров – их отец, князь Арибер.

Главным виновником гибели «Вендского Медведя» (под таким прозвищем Великий князь ободритов был известен во всех окрестных землях, где знали его норов: неспешный, угрюмый, сменявшийся приступами страшного гнева, от которого даже закаленные в битвах вои – становились белее снега), стал его родной брат Белояр, прозванный германцами Билунгом, ибо был женат на бургундке Хельдегарде, из древнего княжеского рода Билунгов. Белояр стоял во главе племени лютичей-велетов, что в то время входили в ободритский союз. Но будучи от природы заносчивым и своенравным, он не захотел, как подручный князь платить уклад157 стольному Велеграду, где восседал его старший брат. Меж братьями произошла свара, после которой Белояр заключил союз с бургундами и данами – врагами ободритов, и взял в жены бургундскую принцессу. Женой же Арибера была Бриджхейра158, дочь короля англов Ульфрида, который терпеть не мог данов, что делали набеги на его владения, а с алеманами и бургундами его предки воевали еще, проживая на полуострове Ютланд159.

Вражда меж братьями переросла в жестокую брань, в результате которой лютичи и бургунды потерпели поражение, и Белояр даже подумывал бежать от гнева брата к тестю – в Бургундию. Но Арибер с благородством сытого медведя не стал добивать униженного родича, а предложил ему забыть обиды и придушить распрю меж родственными племенами. Белояр вроде согласился и даже пообещал брату быть посредником в его переговорах с данами, которых Арибер тоже жестоко потрепал в морском сражении близ берегов Вагрии. На самом деле коварный братец хотел лишь усыпить бдительность князя ободритов, дабы заманить его в подлую ловушку. Когда Арибер с небольшой дружиной отправился в Старград, где должен был встретиться с братом и датскими посланниками, даны по совету Билунга устроили на его пути засаду. Если бы не князь вагров Доброгаст, случайно прознавший про заговор, все участники травли «Вендского Медведя» остались бы довольны. Но вмешательство вагров спасло жизнь Великому князю, хотя он и получил несколько опасных ран, когда пробивался сквозь ряды окруживших его врагов. Раненого князя привезли в Старград. Естественно – ни Белояр, ни датские посланники от конунга Харальда, там так и не появились.

Полгода стояло затишье, ибо противники спешно собирали силы для новой брани, заключая союзы с соседями, подкупая союзников врага. Но до нового кровавого пира Арибер не дожил. Знахари рекли, что у князя открылись раны, в которые попала смертельная зараза, действующая подобно яду. Князь сгорел от нее за седмицу и Вече избрало Великим князем ободритского союза его старшего сына Велегаста. Младшего же – Мечеслава, попросили себе на княжение мужи поморского града Волина, что стоял на острове в устье реки Одра, близ Щецина – стольного града поморских князей. Впрочем, власть князя в Волине была больше условной, ибо без благословления жрецов древнего храма Венетты, что располагался на острове, ни одно деяние он был вершить не вправе.

Двое сыновей было у князя Велегаста и красавица дочь – Ратислава. Многие вожди, как иноземные, так и вендские желали назвать своей женой дочь князя ободритов. Но всем давала отказ надменная красавица, а отец не неволил ее, ибо ведал, что только от взаимной любви рождаются истинные витязи, достойные княжеского рода. Дикой, необузданной страстью воспылал к Ратиславе Мечислав, хотя уже имел жену из княжеского рода поморских русов и сына от нее – Витица. Древние Исконы позволяли иметь несколько жен, но запрещали брать в жены девицу из своего рода, и жрецы никогда бы не благословили его брак с брательницей160

Кровавым вином заливал свою похоть брат Велегаста в набегах на соседние племена. Возвращаясь из походов, предавался пьяному разгулу и блуду с захваченными наложницами, но не смог обуздать свое желание.

И вот однажды, не в силах выносить более страстную муку, пробрался он в глухое урочище к старой колдунье – жрице Богини смерти Мары.

Старуха, увидев его блуждающий дикий взгляд и дрожащие руки, сразу уразумела – с чем пришел к ней брат князя. Но спросила по обычаю:

– С чем пожаловал добрый молодец к бедной и слабой старухе, забытой людьми и Богами?

В исступлении бросившись на колени Мечислав закричал:

– Я ведаю – ты можешь помочь моей беде! Одолела меня любовь, змея лютая… Не могу найти покоя, ни в похмелье, ни в крови, ни в ласках иных жен. А Покон161 завещанный пращурам Богами не дозволяет взять в жены брательницу О тебе молва идет, что знаешь ты зелья отворотные и приворотные, от плода избавляешь блудниц и порчу наводишь на здравых и сильных. Любую награду получишь, ежели поможешь мне!

– Не кричи, молодец… – поморщилась старуха. – Эвон, все зверье на три версты распугал. Лес тишину любит, а ты вопишь, аж в стольном граде слышно. Да и не в силах я помочь тебе. Стара уже и слаба стала. Позабыла давно всю ворожбу. Так что – не гневись, а сам с собой борись!..

– Так ты не хочешь помочь мне старая карга? – дико вскричал Мечислав и острое железо метнулось из ножен к горлу колдуньи.

Старуха поспешно отступила и прочертила в воздухе дрожащими перстами колдовской знак, прошептав заклятье. Страшные, нечеловеческие, налитые кровью очи уставились на Мечислава, и стал он аки камень, не в силах двинуться с места.

– Горяч ты молодец… Горяч и глуп, – вздохнула старуха. – Не привык, чтоб тебе – такому высокородному и гордому отказывали. Постой, остудись малость. Ведаешь ли, что за плату с тебя потребую за такую услугу?.. Нет, не злато и серебро, не дары заморские, а душу твою!.. Она у тебя тьмою соткана, свету недоступная… Наша душа! Ты тут рек, что по Исконам Богов – не может быть сего союза?.. Но то – по Исконам Светлых Богов… а есть еще Боги Темные. Тьма – древнее Света, ибо Свет когда-то возник в ней по велению Рода. А изначально была Тьма! Она не имеет начала, ибо существовала всегда и будет существовать вечно. Для возникновения Света нужна воля Рода, а для Тьмы не требуется ничьей воли. Поклонись Тьме и ее Богам, и я исполню твое желание!

– Поклонюсь… – одними устами прошептал Мечислав.

– Вот и ладно, – оскалилась колдунья. – Ну тогда внимай!.. Когда ночное солнце наберет полную силу, ровно в полночь ты приведешь сюда девицу, а лучше грудное чадо женского рода и принесешь жертву Богине Маре. Я дам тебе зелье, но оно не будет иметь силы, пока не смешаешь его с кровью жертвы и своим семенем. Сие зелье дашь той девице, которую ты желаешь. А дальше – верши с ней, что захочешь. Она не станет противиться тебе. Напротив, черной дикой страстью к тебе воспылает. Честь, стыд, совесть, долг перед родом – все забудет. Ты единый, будешь хозяин ее плоти и души! Внял?

– Внял… – прошептал Мечислав.

– Ступай! – махнула рукой колдунья и он тут же ощутил, как спало колдовское заклятье с его членов.

А затем, как в страшном сне он свершил все, что было наказано ему служительницей Мрака. За десять ромейских золотых монет нанял он татей, дабы похитили для него девочку в ближайшем селении. В полнолунье зарезал ее на требище у идола Мары, смешав свое семя с кровью жертвы и зельем старой колдуньи. Уходя, с отвращением видел, как старуха с жадностью присосалась к ране на горле убитого чада.

Оставалась одна сложность: убедить Ратиславу выпить приворотное зелье.

Обезумевший, от близкого исполнения своих темных помыслов, Мечислав выследил племянницу в лесу, куда она пошла по ягоды с подругами. Двух отроков из княжеской дружины, что охраняли княженку, убили нанятые им головники. Они схватили Ратиславу и под визг подруг умчали на тайную поляну, где ждал их дрожащий от нетерпения брат князя Велегаста.

Тщетно Мечислав прикрывал свое лицо личиной шелома, княжна сразу узнала его и пообещала обо всем поведать отцу. Разум совсем оставил тогда Мечислава. По его приказу тати растянули Ратиславу на земле, а обезумивший родич уже хотел влить ей в рот колдовское зелье. Но внезапно из лесной чащи вылетела стрела и пробила руку насильника. Глиняная кубышка упала и зелье вылилось на землю.

Серый, в белых пятнах конь, вынес на поляну витязя с горящим от гнева взором. Чело до правого века рассечено страшным белым шрамом. На шеломе пылал начищенной медью Сокол-Рарог.

Злодеи даже не успели воздеть оружие. Два молниеносных движения сделал незнакомец и головы татей скатились на землю, разбрызгивая кровь по зеленому бархату травы.

Мечислав, рыча от боли и злобы, обломал стрелу и выдернув из руки обломок, схватился за меч. Но незнакомец на полном скаку спрыгнув с коня, подбежал к Ратиславе и помог ей подняться, не обращая никакого внимания на изготовившегося к лютому бою Мечислава.

Видя, каким светом радости полыхнули глаза Ратиславы при виде своего избавителя, и как тот, что-то прошептав ей нежно прижал ее голову к своей груди, Мечислав с яростным безумным воплем, воздев меч, бросился к ним. Он был уже в трех шагах, когда неизвестный воин мягким движением отстранив княжну, повернулся к нему.

– Ступай к Ящеру! – выдохнул отступник и обрушил меч на витязя.

А дальше произошло непонятное… Меч уже должен был коснуться незнакомца, но того вдруг не оказалось на том месте, где он стоял. Мечислав разглядел едва заметное смазанное движение. В следующий миг меч вылетел из его руки, и страшная сила бросила брата Велегаста на землю. Через все тело прошла судорога, как будто в него ударила молния. Последнее, что он выхватил угасающим сознанием, это своего врага, стоявшего все так же спокойно и недвижно.

● ● ●

Когда гридни бросили полуживого Мечислава к ногам Велегаста, Великий князь презрительно глянул на брата и тяжко вздохнув, молвил:

– Ну и что же мне теперь с тобой делать?

– Не своей волей… – завыл Мечислав. – Околдовала меня ведунья Мары. Разве ж я сам мог замыслить такое?.. Богами клянусь!..

– Не клянись, а лучше поведай: где и зачем ты умудрился повстречать прислужницу Темных Богов?

Мечислав рассказал о старой колдунье, которая якобы опоила его колдовским зельем и вынудила совершить страшный грех перед людьми и Богами. Клялся, что будь он в своей воле, никогда бы не преступил поконы и обычаи предков…

Велегаст молча выслушал брата и задумчиво произнес:

– Отец, когда уходил в небесную обитель пращуров, просил меня, как старшего в роду, быть мудрым наставником для тебя. Я не сумел… Моя вина!.. Я прощаю тебя только ради памяти отца. Запомни сие, брат! Совет господарей принял решение, кое я не в силах отменить. Отныне ты и твои потомки теряют право на стол Великого князя ободритов! Ты нарушил древние Исконы Прави данные нам Светлыми Богами. Ты опозорил княжеский род и посему – не можешь быть князем!

Мечислав исподлобья злобно глянул на брата, но встретив твердый и спокойный взгляд, опустил голову.

– Повинуюсь брат. Я виновен и… согласен с правежем старейшин.

На следующий день Велегаст приказал воинам притащить к нему старую колдунью. Но ночью неизвестные люди спалили капище Моры в старом урочище, а старуху сперва издалека утыкали стрелами, видно опасаясь чар, а потом отрубили ей голову. Эту голову и бросили к ногам Велегаста отроки, приехавшие из урочища.

Мечислав затаился и старался не появляться перед народом. Как доносили Велегасту – винился пред Богами в храме Венетты. Часто принимал у себя заморских гостей и христианских миссионеров. Затем он упросил брата отправить его с отрядом ратников в Рубеж – крепость на границе с землями германцев.

Тем временем Ратислава родила сына от своего спасителя. Весьма гневался тогда Велегаст на дочь, что, порушив поконы понесла чадо неведомо от кого и не будучи исконной женой. Не смотря на клятвы Ратиславы, что отец ее дитя – достойный муж и витязь из знатного рода, он поручил охотникам сыскать обавника своей дочери. Но посланники вернулись ни с чем. Никто на острове Руян не ведал – куда пропал сотник «Золотых поясов» по имени Яросвет. Ведали о том лишь жрецы Красного храма. Но они ничего не сказали людям Велегаста. Лишь один из Хранителей Прави ответил странными словами:

– Ждите круг лет.

Скрипя сердцем Велегаст признал своего внука, коего нарекли Боголюбом, и включил в число наследников.

Между тем Мечислав вынашивал план мести всем, кто, по его мнению, был повинен в лишении его права на Великокняжеский стол. Он завел тайные связи с племенным союзом лютичей, алеманами и саксами – древними врагами ободритов. При странных обстоятельствах стали уходить к предкам родовые вожди и все те, кто ведал о его грязном прошлом. На земли вагров вторглись дружины данов, захватив Старград. Лишь в результате пятилетней войны и ценой больших потерь Велегасту удалось вышвырнуть морских хищников из Старграда. В одной из последних битв князь ободритов потерял своего младшего сына Радивоя.

Мечислав, так же участвовал в той битве против данов. Вот отчего Радивой был убит в спину. Постарались нанятые изменником головники. А вскоре пропал и старший сын Велегаста – Вышеслав, которого отец отправил с посольством к королю франков. Волхвы наворожили князю, что княжич жив и его следы надо искать где-то в землях саксов, но посланные на розыски самые изощренные следопыты – воротились ни с чем. Шли месяцы, лета, а княжич, аки в воду канул. Назревала новая война с германцами и лютичами. Велегаст опасаясь за жизнь своих внуков, отослал жену Вышеслава Божену с двумя малолетними сыновьями Славомиром и Драговитом в землю ильменских славен, где правителем града Русса был отец Божены – князь Бранибор.

Тем временем Мечислав женил своего сына Витица на дочери Псковского посадника, земли которого входили в одну из пятин162 Славенска Великого. Сим союзом он пытался заручиться дружбой и родственными узами с самой могучей державой восходной Руси. Славенка вскоре родила ему внучку Златославу и внука Мечислава Второго. Таким образом род князя-злодея продолжался и рос, в то время как у его брата – не осталось прямых наследников.

Велегаст осунулся и постарел. Все больше давали знать о себе раны, полученные в битвах с врагами. Предчувствуя близкую тризну, на последнем совете князей и господарей ободритов, он настоял на принятии двух весьма важных решений. Во-первых, князь настаивал на том, что ежели не объявится его сын Вышеслав, то своим приемником он волит зреть подрастающего внука Боголюба, которому вот-вот исполнится круг лет. Во-вторых, князь хочет прекратить старую распрю меж двумя родственными родами и заключить союз с Великим князем лютичей Билунгом Вторым, сыном Белояра (Билунга Первого), дабы совместно противостоять германцам и данам, терзающих рубежи вендских земель.

Именно последнее решение совета и решил использовать в своих целях Мечислав, более круга лет, ждавший заветного случая для исполнения своих планов мести. За сие время ушли из земной жизни почти все, кто помнил дикие выходки брата Велегаста. А многим из тех, кто пришел им на смену Мечислав сумел заморочить разум своими идеями о создании великого вендского королевства, равного по мощи римской империи или королевству франков.

Но оставались еще двое, кто мог разрушить все его планы, и кто ведал его истинную суть – Ратислава и ее сын. Посему один из главных ударов в мятеже против Велегаста был направлен именно на них.

Замысел Мечислава не отличался оригинальностью. Он всего лишь воспользовался той же коварной тактикой, которую когда-то применил князь лютичей Белояр, против его отца. Недаром мудрецы рекут, что зло и коварство все время совершенствуются и набирают опыт, в то время как добро – остается само собой, во все времена.

В день, когда Велегаст с дружиной в сотню воинов выехал на встречу с князем лютичей, отряд переодетых в одеяние лютичей алеманов и тюрингов, уже ждал его на лесной дороге в восьми верстах от места встречи. Злой замысел повторился через тридевять лет, но в сей раз более удачно.

Герцог Тюрингии Генрих и рекс алеманов Альдорех дали пять сотен лучших воинов для устранения князя ободритов. Тем не менее кровавая резня продолжалась почти два часа, несмотря на то, что почти половина дружины Велегаста пала в самом начале сечи от стрел врагов. Оставшиеся в живых гридни и тельники князя, до последнего вздоха защищали его, навалив окрест себя вал из трупов германских воинов. Князь к тому времени уже умирал, истекая кровью от десятка стрел, пробивших ему грудь и спину. Когда последние воины ободритов пали, германцы в ярости посекли на части тело Велегаста и отрубив ему голову воздели ее на копье, воткнув ратовище в холм из трупов его воев. Одному из ратников все же удалось вырваться из окружения. Уходя от погони, он наткнулся на отряд князя Билунга, спешащий к месту сечи. Раненый воин, будучи уверенным, что сие лютичи устроили коварную засаду на его князя, выкрикнул: