Сороковник. Книга 1

Пролог

Не верьте, что женское сердце вещун. Трепыхнись оно вовремя – и я ни за что не свернула бы на ту злосчастную улочку, пропади она пропадом! Впрочем… уже пропала, и не она, а я. Из своего мира пропала.

Или это судьба? Ткнул здешний демиург пальцем: дескать, вот её хочу сюда! И тут уж предупреждай меня, не предупреждай – а подхватило неведомой силой, понесло от портала к первому квесту, потом к ведунье, потом в очень странный трактир… Где за стойкой огромный русич, которому впору не хмельное гостям наливать, а палицей в чистом поле размахивать. Где во дворе пёс бойцовской породы, из тех, на кого в старину доспехи ковались. А племяш трактирщика, парнишка малый, вместо того, чтобы в школу бегать, учится дротики метать. На поражение.

Зачем я здесь?

Зачем?

Я, мягкая домашняя… мама полновесных сорока лет? Офисная кустодиевская девушка, из холодного оружия владеющая исключительно кухонным ножом, да и то пользуясь им по прямому назначению?

Здесь, в мире, вроде бы реальном, но, по дикой фантазии местного божества, переделанном в полигон для живых солдатиков? Или как их там… юнитов, персов… Я-то тут при чём? Сутки назад при виде лужи крови чуть не упала в обморок, как вспомню – до сих пор мутит. И мне – в квест? С очередным зубастым монстрюком? Да вы смеётесь?

Говоря откровенно, гораздо охотнее я придушила бы не монстра, а местного Демиурга. Впрочем, это я сейчас хорохорюсь, а столкнись с ним нос к носу – наверняка струшу.

…Лунный свет заливает комнату, сияет на янтарно-жёлтых половицах, перечёркнутых домоткаными ковриками. И лампы не нужно, хоть скоро полночь. Впрочем, читать я не собираюсь. Скинув обувку, влезаю с ногами на широкий подоконник, устойчивый, надёжный, как и всё в этом доме. Да и сам Васютин дом – словно оплот безопасности. Крепость. Тут можно отсидеться дней девять. А потом всё же придётся уйти, иначе упущу новый квест и останусь здесь навсегда.

Несмотря на духоту летней ночи, руки леденеют. Должно быть, оттого, что перед внутренним взором всё стоит недавнишняя сцена: дёргающийся в судорогах железнорукий, пришпиленный дротиком к забору, и рядом, почти у его ног, умирающий пацан со стекленеющим взглядом. Трагедия, разыгранная Демиургом персонально для меня. Вводный инструктаж прослушала? Молодец, вот тебе и практические занятия. Дабы лучше усвоить, что здесь всё по взрослому.

Надеюсь, второго подобного урока не будет.

…Разошлись поздние гости Васюты, обсудив меткий бросок его племянника и скупо похвалив; притих засыпающий город. Фонари под навесом крыльца шипят и потрескивают: должно быть, в них заканчивается масло. Где-то на кухне мерно постукивают ходики. А я всё не могу развидеть ужасную картину: вот он, монстр из сновидений с обожжённым лицом, вот и его жертва… Так гадко на душе, будто сама толкнула парня на когти.

Забыться бы… Впрочем, нет. Потирая виски, твержу: просто успокойся и начни, наконец, думать! Пора решать, как прожить эти отведённые мне в игровом мире сорок дней. Да, это по-прежнему дико звучит, но я уже свыкаюсь с мыслью, что нужно пройти квест; или хотя бы попытаться.

С чем там начинали известные мне персы? На амазонку я, конечно, не потяну, как, впрочем, и на ассасинку, но… Плевать. Хоть пешком, да пройду, пусть и сожрёт первый же монстр. Ведь тогда я сразу перенесусь домой, не надо будет переть до самого Финала. Стоп! Главное в бою – без поддавков, иначе никакого обратного переноса! Честная схватка, с полной отдачей, с применением всего, что умею.

Вот только не умею я пока ни-че-го.

Можно ли за неполную декаду научиться пусть не бою, но хотя бы простейшей самообороне? Васюта обещал помочь, а он слов на ветер не бросает. И о лёгком доспехе толковал, и о засапожнике… и о жалованье, кстати, снаряга-то денег стоит. Да и сухпаёк наверняка нужно собрать, и… что там у них с собой берут в дорогу? На всё нужна денежка. Плату за шефство на кухне мне назначили хорошую, значит, ежедневно придётся по полдня вертеться у плиты, а потом уже, если хозяин не передумает, проходить здешний «Курс молодого бойца». Бр-р… И добывать информацию. Куда идти из города, и где, собственно, меня ждёт, очередной квест? Самой ли его искать или, сообразно традиции, получить в виде задания от кого-то из местных? Опасна ли дорога? Может, уже сейчас подыскивать попутчиков? Что должен обязательно знать новичок, чтобы не нарушить каких-то местных традиций, устоев, законов?

Ох ты ж…

Как не хватает обычного блокнота! А, ладно, не дикари же здесь живут, и наверняка не на бересте царапают, определюсь с этим завтра. Главное, что основные моменты сама себе озвучила. С утра всё повторю на свежую голову. Теперь спать. Представить, что впереди трудный, но вполне осуществимый проект, и очень важно при его реализации рассчитать силы и не выгореть. А значит, никаких бессонных ночей с самогрызнёй и посиделками под луной.

Соскользнув с подоконника, на цыпочках перебегаю к узкой кровати и ныряю под лёгкое, но тёплое одеяло. Спать, Ваня. Утро вечера мудренее.

Ладони вдруг сами собой складываются в давно забытом молитвенном жесте. Божечка, если ты здесь есть… или хотя бы слышишь… Помоги мне вернуться. Не отдавай на растерзание своему конкуренту. И не оставь без меня детей моих.

Глава 1

Вечер, в который всё началось, не сулил ничего сверхъестественного. Дневная работа с цифрами, как всегда, вымотала, солнце, одуревшее от собственного жара, при выходе из офиса ослепило, а тёмные очки я где-то посеяла. Зато в магазинчик, что по дороге к дому, завезли свежий тонкий лаваш и черешню. Похоже, приятности и неприятности уравновесились, и завершение дня ожидалось более-менее спокойным.

Ага, как же.

Перешагнув порог квартиры, я так и замерла, чтобы не вляпаться в непонятное бурое месиво у самой двери. Неэстетичная цепочка из крупных тёмных клякс, местами смазанных собачьими следами, протянулась от… похоже, объедков… прямиком на кухню, к собачьей миске. В прихожей витал характерный запах размороженной скумбрии.

Ну, спасибо, дорогие детки. Опять оставили какое-то собачье искушение в свободном доступе, а мне – убирай! Нора, естественно, по своему обыкновению оприходовала добычу на пороге, устряпав всё, что можно. Впрочем, стены и плинтуса чистые, на этот раз обошлось. И всё равно, картина просто как из фильма ужасов. Кровищи-то сколько… Не почуяла бы рыбный запах – решила, что здесь медведя укокошили.

Сбросив на дежурный стул сумку и пакеты, шлёпаю босиком в зал, к любимому креслу. Нетушки, не позволю мелким неприятностям испортить себе настроение. Бывало и хуже. Например, когда у Норы резались зубы и она дорвалась до книжных полок, после чего пришлось покупать заново «Географию» и «Геометрию» за шестой класс… Однако где сейчас наша преступница? И кто это так громко спит под журнальным столом?

Храп прерывается, из-под столика выползает наша довольная собакина с перепачканной мордой. Усиленно пыхтит и тычется носом мне в ладонь. Классический лабрадорский хвост выстукивает по ножкам стола: мама пришла, вот счастье-то!

Безуспешно пытаюсь отвертеться от приветствий.

– Нора, фу! Опять уделалась! Ты бы хоть у Малявки поучилась умываться!

Наш мелкий кот презрительно фыркает с серванта. Почесывается задней лапой с таким остервенением, что от трясучки дребезжат хрустальные фужеры. Уж он-то умеет заметать следы и всегда чистенький! Из дверного проёма детской, смежной с залом, высовываются мои девахи, довольные донельзя, косы сколоты кое-как, растрепались, глаза горят… Смуглые мордашки в белых пятнах, и гадать не надо, чем занимались: что-то спехом наваяли на ужин и сразу ринулись к компьютеру. Что уж с собачки взять, когда у её хозяек ветер в голове?

– О, мам, ты пришла!

Они суетятся, подпихивая мне под спину подушки и притаскивая тапочки.

– Мамочка, мы тебе покушать сготовили!

И рассердиться бы, что за собачкой недоглядели, да язык не поворачивается.

– Хоть бы муку со щёк отмыли, конспираторы!.. За ужин спасибо, молодцы! Сейчас чуточку отдохну – и оценю все ваши шедевры. Только ответьте мне, бога ради, кто опять скормил этой обжоре рыбьи головы?

Девочки хихикают и пихают друг дружку в бок.

– Машка, это ты не выкинула вовремя! Говорила я тебе, что мы что-то забыли!

– Сонька, это ты! Ты сегодня дежуришь по кухне!

– Короче, виноватых не найдёшь, – заключаю я. – Весь подъезд провонял… пропах жареной скумбрией, пол в коридоре изгваздан, а вы тут спокойно режетесь в "Титанш"! Угадала? Почему сразу за собой не убрали?

– Э-э-э, – тянут девахи в один голос. Чешут в затылках. – Мам, мы доиграем и сразу уберём! У нас там актовый босс недобитым остался, никак нельзя прерываться, а диск только на два дня дали. Ты отдохни, покушай, а мы всё вымоем! Потом…

– Ироды! – говорю беззлобно, больше для порядка. – Идите уж. Как же ему оставаться, боссу вашему недобитым. Ёлы-палы, – говорю уже вслед девчачьим спинам. – В доме на троих два ноутбука; как так оказывается, что при дележе я всё время остаюсь без компьютера? Сдаётся, дети мои, вы жульничаете… Как насчёт погулять с собакиным?

Поздно. В детской вовсю гремит эпическая музыка; похоже, меня не слышат.

– Никак, – довожу до Нориного сведения. – Диск им только на два дня дали, понимаешь ли… Неси тряпку, солнце моё. Похоже, дежурные по коридору снова мы. И по прогулкам тоже!

Где коридор – там и кухня, лишних пару раз махнуть шваброй по припорошенному мукой полу нетрудно. Радует, что плита относительно чистая и пол не в скорлупе, как иногда случалось. Зато на обеденный стол любо-дорого посмотреть: накрытый парадной вышитой скатертью, сервированный по всем правилам этикета, с салфетками-лебедями на тарелках, ножами-вилками, солонкой, соусницей. В центре, рядом со скромной веточкой барбариса красуется супница из дрезденского фарфора, из наследства бабушки Иоанны.

Я только вздыхаю.

Конечно, больше рыбу подать не в чем, только в этом раритете.

Приподнимаю крышку.

Дразнящий запах, приятные глазу кусочки в золотистой корочке, кольца карамелизированного лука…

Ну, может оно того и стоит, что ей без дела в закрытом шкафу выстаивать, этой драгоценной супнице! Нет, не соблазнюсь, хоть и голодная, хоть и хочется ухватить кусочек немедленно. Подожду остальных.

Маниакальная страсть к готовке проявилась у моих девочек аж с детсадовского возраста. Будучи в первом классе, они жарили картошку и крутили котлеты, в третьем освоили выпечку, в пятом по вдохновению могли зафаршировать и запечь курочку или кролика. Одно плохо: убирать после себя не любили до отвращения. Всё внимание уделяли продуктам, технике и красивой подаче, как на пошаговых фото на кулинарных сайтах. К сожалению, я так и не нашла для них мастер-класса по зачистке кухонных столов после работы, поэтому с побочными эффектами приходилось бороться самой.

Нора, покрутившись, аккуратно потянула у меня из рук ручку швабры и поволокла ту в кладовку. По пути несколько раз громыхнула пластмассовой палкой по стенам, шмякнула швабру куда-то на пол и ломанулась назад, ко мне, стуча когтями по линолеуму и довольно дыша.

– Спасибо, дружок.

От души похлопываю широкую мощную спину, вызвав новую отмашку хвостом. Шестиметровая кухонька для нас двоих тесновата, поэтому хвост отчаянно колотит по всем вертикальным поверхностям. Чтобы отвлечь собакина, кидаю в коридорчик дежурную игрушечную кость, и Нора пулей летит следом. Я же, взглянув ещё раз на скатерть-самобранку, задумываюсь.

Супницу-то жалко, а ну, как кокнут? Эстеты мои малолетние… Но предложить посуду попроще – не на шутку обидеть. И в кого они такие?

В ещё горячей кастрюльке под стеклянной крышкой белеет пропаренный рис. Отлично. Что у нас там ещё? Ах, да, отмыть Норе мордаху, раздобыть красивую вазу для черешни и минут десять полежать на жёстком диване, а то что-то спина ноет. Ка-айф…

– Эй, заи! – окликаю с дивана.

Приглушённые дверью азартные вопли в детской стихают.

– Пошли, что ли, ужинать. Я без вас не начну!

Мы рассаживаемся за круглым столом. Нас трое, табуреток четыре, и это не случайно. С холодильника бесшумно пикирует мне на плечо чёрно-белая кошачья тень, суёт, прогнувшись, нос в тарелку и оценивающе принюхивается. Спрыгивает на личный табурет. Чередую: кусочек рыбы мне, кусочек Малявке – едва успевай отдёргивать пальцы, кусочек Норе. Та моментально смахивает языком угощение и застывает, капая слюной, хотя неподалёку – её миска с элитным кормом. Но с хозяйского-то стола вкуснее! Тарахтят без умолку девицы, обсуждая достоинства новой игрушки.

Вот и вся наша семья. Все в сборе.

А когда-то за этим столом приходилось кормить народ в две-три очереди. Когда-то…

Я порядком устала за день. Хочется и вместе с детьми посидеть, и тишины. Молча поднимаю указательный палец – и девочки "приглушают звук". Давно уже мы понимаем друг друга с полужеста.

– Спасибо за ужин, – говорю после чая. – Выше всех похвал, молодцы. Кстати, как насчёт посуды?

– Ну, ма-ам, – тянут они разочарованно. Видать, надеялись, что забуду.

– Вы обещали, заи. К тому же, за вами должок. Напомню: кто накидал собачке на прожор рыбьи головы и не отследил, где они будут есться? Ребята, имейте совесть, я и так после работы никакая. И…

– …и у тебя болит спина, – хором подхватывают они. – Ладно, это мы так, отдыхай, мам.

Машка орудует у раковины, Сонька вытирает и расставляет на сушилку тарелки. Обожравшийся кот вперевалку тащится к собачьей миске. Чтобы напиться из ёмкости на высокой подставке, приходится вытянуться на задних лапах и перегнуться через хромированный бортик. Тем не менее, пьёт он изящно и намеренно долго, и пока не отвалится – Нора к миске не подходит, лишь почтительно взирает издалека.

…Вот псина тычет мне в руки поводок: пора размять лапы. Вообще-то, наши с ней выходы обычно по утрам, а вечером очередь девочек, но если я сейчас залягу отдохнуть, то моментально вырублюсь, а потом проснусь в два часа ночи – и бессонница до утра обеспечена. Поэтому лучше уж я пройдусь.

Девочки, к моему удивлению, не сразу несутся к ноутбукам, а идут нас провожать, как будто мы на край света собрались. Обняв каждую, желаю им забить актового босса – как там его, Телхина? Мефисто? Один пень, главное – победить, получить бонусы и шмот и похвастаться на сайте перед фанатами. Кстати, насчёт шмота для себя, любимой… Долго ищу ветровку; с сумерками объявятся комары и загрызут, если с голыми-то руками разгуливать. Ключи, должно быть, утащил Малявка, играясь с гремящей связкой, есть у него такая слабость. Их находит Нора под кошачьей лежанкой. Наконец собакин вновь хватает поводок и тянет меня на лестничную площадку. Шесть стандартных пролётов вниз, ещё четыре ступени в маленький тамбур, щелчок электронного замка за спиной…

Я отчётливо помню все эти детали.

Наверное, потому, что до сих пор не вернулась.

***

Конец июня, вечер, до заката далеко. Пора самых долгих дней, самых коротких ночей… Прекрасная пора выпускников и юных парочек, готовых гулять до рассвета; поздних соловьёв, лягушачьих оглушительных хоров на прудах и первой клубники. Дневной жар спадает, можно бездумно наслаждаться прохладой.

От политых клумб тянет мокрой землёй, к ручейкам, просочившимся сквозь газон на тротуар, слетаются голуби. Нора рвётся к ним – поиграться, и я еле сдерживаю её на коротком поводке. Тихо, дружок, мы же не в поле и не на даче.

Ей хорошо. Обожаемая хозяйка рядом, друзья тоже: час собачников пробил, и теперь есть с кем поздороваться и поиграть. В собственной шубе Норе не жарко: недавно она удачно присоседилась к клумбе и заработала порцию душа из поливальной машины; мы ж водолазы, мы тащимся от воды в любых видах. Вот оно, собачье счастье… Мне же далеко до дзена: не отпускает работа. Спасение одно: ходить, ходить и ходить. И болтать вслух о всяких пустяках, за неимением собеседников – с собой и с тем же собакиным. Проверено, помогает.

По утрам мы с Норой частенько ходим на Дон, но сейчас там полно купающихся, а потому – мы выруливаем на центральную улицу. Не знаю, как насчёт больших городов, а в таких патриархальных, как наш, до сих пор сохранились улицы Советские. Хотя здешняя табличка на углу демонстрирует вместе с нынешним названием исконное: «Христорождественская», дарованное в те далёкие годы, когда улицу впервые замостили, высадили вдоль тротуаров ряды чахлых липок, превратившихся через много лет в мощные аллеи. Советскую-Христорождественскую пересекает улица Антонова, бывшая Заречная. Да и много ещё мест в городе, что до сих пор прозываются исторически: «Пушкари», «Стрельцы», «Казаки» – по прежним слободкам. Давно уже нет стрельцов и пушкарей, только казаки раза два в году съезжаются на сборы; а всё же осталась память о людях, что жили здесь когда-то.

Спохватившись, одёргиваю Нору. И откуда она всю дорогу выкапывает эти грязные палки? Нет, солнце моё, эту дрянь мы сейчас кидать не будем. Выйдем завтра на бережок, отыщем приличную палочку и пошвыряем в воду, а ты будешь за ней нырять…

От темы названий мысли перескакивают на тему имён. Тут тоже есть о чём поразмышлять. Допустим, Нора у нас по своему собачьему паспорту вовсе не Нора, а Спринг Сакура Спирит, что означает – Душа Весенней Вишни. Ну, это понятно, собачьи родословные иной раз попышнее человечьих будут. Но звери своими кличками могут похваляться, чего не скажешь о некоторых детках, награждаемых не слишком привычными слуху именами. Вот я, например.

Стоп, Нора, красный свет, надо переждать…

…И сподобило же родителей назвать меня Иоанной! А всё дед настоял! Очень уж хотел, чтобы единственную внучку окрестили в честь его любимой супруги, прекрасной полячки. Всё надеялся, что красота её необыкновенная вместе с именем в веках сохранится… Ох, и досталось мне в детстве! Сколько дразнилок пришлось вытерпеть! Старшие братцы звали меня Иоськой, в школе кликали Ванькой, и даже Иванушкой-дурачком… Так что были у меня причины не любить своё имечко. Хоть бабушку до сих пор обожаю, светлая ей память. Но по сей день новым друзьям представляюсь как Ванесса, по своему любимому нику: благородная донна Ванесса. И никаких Иоанн.

…Стоп, собакин! Куда это мы с тобой забрели?

За спиной очередной перекрёсток, впереди открывается гостеприимная на вид, дышащая покоем и благодатью улочка. А-а, припоминаю, сюда мы заглядывали год назад и однажды подобрали нашего Малявку, тогда совсем крохотного. Заглянуть. что ли, по старой памяти? И название хорошее, позитивное: улица Победы. Вот и славно. Дзен, похоже, достигнут, осталось закрепить.

Здесь тихо и красиво. Мерцают фиолетовым и жёлтым ирисы в палисадниках, осыпается каштановый цвет. Местные коттеджи щеголяют прованским стилем и коваными ажурными оградами. А уж коты при таких хоромах шибко важные и загонять себя на деревья не позволяют. Одного мы даже обходим по широкой дуге, потому что он шипит и плюётся и угрожающе точит когти о железный фонарный столб, не на шутку пугая душераздирающим скрежетом.

Уже занесло нас от родных пенатов порядочно, но вечер больно замечателен, возвращаться не хочется. Не спеша, как на экскурсии, мы рассматриваем особняки местных боссов: городского мэра (бывшего), районного мэра (действующего) и прокурора. Последний дом особенно хорош. Другие чересчур помпезны, вычурны и неизвестно для кого построены: хоть и вечереет, а света в окнах не видно, и вряд ли здесь, кроме сторожей, кто-то обитает. А вот прокурорский дом даже с виду уютен, обжит и невольно заставляет собой полюбоваться.

Он угловой и держится немного наособицу. Если соседи выглядят важными купчишками, этот – аристократ в округлых изгибах модерна. И смотрится он гораздо представительнее, хоть имеет всего один этаж с мансардой и закрытой верандой. Будь эти хоромы моими, я разместила бы наверху студию или комнату для вышивки, потому что застеклена мансарда больше чем вполовину и света в ней полно. Рай для художника!

Нора тянет меня за угол. Успеваю мазнуть взглядом по свежей штукатурке забора – интересно, будут красить или оставят так? – и сворачиваю в переулок. Здесь безлюдно и сонно, как в деревне. Дорога сужается, переходя в однополосную и поглотив тротуар, машин не видно даже во дворах, да что машин – гаражей не наблюдается! Мало того: нигде нет столь любимых окраинным населением сараюшек и погребов, которые часто своей непрезентабельностью портят вид ухоженных домов.

В воздухе влажно, как после дождя. Асфальт мокрый, кое-где ещё не просохли крупные лужи после визита поливальной машины. Интересно, а почему мы с Норой сюда ещё не заглядывали? Много потеряли. Вот уж не думала, что в нашей провинции есть настоящие фахверковые дома, причём, что интересно, не новые, выглядят, как будто взрастили в своих стенах несколько поколений добропорядочных бюргеров. Выбеленные стены, как и положено, перечёркнуты контрастными балками и напоминают солдат в портупеях; на окнах, обрамлённых ставнями, горшочки с геранью, гортензиями и фиалками. Колышутся от ветра кружевные занавески, поворачиваются на трубах забавные флюгеры…

Но апофеоз самобытности – соломенные крыши. Конечно, не на каждом дому, но уж если они есть – придают пейзажу и вовсе пасторальный облик. Тюки соломы прилегают друг к другу плотно, травинка к травинке, покрытие добротное! Дождевая вода по такому скатывается, не просачиваясь.

Заглядевшись на шедевр местного зодчества, подхожу вплотную к невысокому забору. Любопытная Нора лезет следом и пытается просунуть нос сквозь частые гипсовые балясины, но лохматая местная псина неопределённой породы, высунувшись на полкорпуса из будки, облаивает нас по полной программе, а соседние пустобрёхи охотно подхватывают. Нора коротко взрыкивает, шерсть на загривке топорщится узким гребешком, и я уже чувствую близость скандала с местными хозяевами, а потому – цыкаю на неё и разворачиваю туда, откуда пришли: пока мы здесь, эта какофония не стихнет.

А всё же, почему я здесь ни разу не бывала? Место интересное, спокойное… гхм. Почти. Но если заглядывать сюда чаще – здешние Шарики к нам скоро привыкнут. Пустобрёхство – это службишка, но есть ещё и собачья дружба, а Нора у нас, как и я, существо миролюбивое, контактное.

– Скажите, – окликаю проходящую мимо парочку, – как называется эта улица? Мы тут впервые…

От меня шарахаются, как от чумной. Собачки, что ли, испугались? Так она не рычит, не ворчит, вон как добродушно вывесила язык. Тем не менее, молодой человек крепче прижимает к себе девушку и увлекает вперёд.

– Чудики какие-то, – делюсь я с Норой. – Не обижайся, не все люди относятся к вам адекватно. Однако не пора ли нам домой, а? Темнеет уже.

Какая досада, что я забыла прихватить мобильник. Сейчас бы позвонила девочкам, предупредила, что задерживаюсь …

Стоп. Что-то я не догоняю. Вот он, угол забора, который мы не так давно обогнули. Вот прокурорский дом, после которого на два квартала растянута улица Победы. Но то, что я вижу – не улица Победы.

Не веря своим глазам, прохожу дальше. По обе стороны, как ни в чём не бывало, выстроились пасторальные коттеджи, точные копии тех, что мы видели за углом. А где же мэрские особняки? Заброшенный сад, покосившийся штакетник, беседка на углу и далее – ограды в прованском стиле с ирисами и котами? Где они, я вас спрашиваю? Может, я ошиблась и свернула не туда? Давай-ка вернёмся, Нора…

Вот же он, знакомый забор, и ничего я не перепутала. Зрительная память у меня хорошая. Не могла я заблудиться в трёх соснах, мы и свернули-то разок, причём именно здесь! Дабы убедиться, что глаза не обманывают, провожу ладонью по кирпичной кладке, старой, с проплешинами мха, с разбегающимися морщинками трещин. Кое-где бетонные швы раскрошены и зияют пустотами.

По спине пробегает неприятный холодок. Неоткуда здесь взяться кирпичу, тут должна быть штукатурка, серая, неокрашенная, я помню! И даже если какой-то шутник умудрился бесшумно сколоть её за моей спиной, то когда бы ему высадить этот плющ, что сейчас затянул треть забора?

А сам дом… От его вида становится нехорошо. Нет, он не стал зловещим и мистическим, но уже не тот, что раньше. Модерновские вычурные линии распрямились, мансарда потеряла часть остекления, а то, что осталось, сияет в закатных лучах цветными витражами. Белый камень в отделке углов порозовел, пластиковые рамы переродились в деревянные. С входной двери исчез синий почтовый ящик с нарисованным белым голубком.

Что происходит?

После недолгих колебаний решаюсь позвонить и, прикинувшись дурочкой, спросить дорогу. Мол, простите, я заблудилась; как выйти к центру? И вместо гипотетической кнопки звонка у калитки вижу странную конструкцию вроде бы как из бронзы, увенчанную колокольчиком. Старинным дверным колокольчиком. Откуда?.. Такую раритетную вещицу я бы заметила сразу, при первом прохождении мимо!

Меня вдруг осеняет. Может, здесь просто все повёрнуты на средневековье? Допустим, ролевики-единомышленники, которым мало сезонных сборищ, они решили устроить полное погружение в любимую эпоху. Понастроили домов, соответствующих какому-то историческому периоду, состарили по новейшим технологиям, наверняка и внутри обставили соответствующе. Судя по тусклым окнам, у них и освещение или свечное или от масляной лампы.

Неуверенно берусь за кожаный шнурок, прикреплённый к язычку колокольчика – а ну как оторвётся? Дёргаю раз, другой. Мелодичный звон достаточно громок, чтобы услышали в доме, но никто не спешит открыть тяжёлую дверь и расспросить усталую путницу с собакой, за каким кляпом она тут раззвонилась в поздний час.

Свет в окнах неожиданно гаснет. Это как понять – услышали? Звоню ещё. Да что он там, прячутся, что ли? И уже в сердцах трезвоню, что есть мочи.

За спиной вежливо кашляют. Мы с Норой в испуге оборачиваемся.

– Зря стараетесь, сударыня, – культурно сообщает мне тип бомжеватой наружности. – Нипочём не откроют! Даром только время теряете.

– А вы кто? – напористо спрашиваю. – Вы откуда знаете? Вы сами местный?

Если бы мужичок был опасен или пьян, Нора гавкнула бы, она такие вещи чует. Но она лишь дружелюбно шевелит кончиком хвоста. Наш нежданный консультант отвечать не торопится. Внешности он весьма колоритной: с кустистым, словно непричёсанными бровями, высокий, но худой до такой степени, что вот-вот переломится пополам. На вид лет этак шестидесяти, в мятой клетчатой фланелевой рубахе, потрёпанных брючках, шея обмотана тёплым шарфом… это в июньскую-то жару! И с не менее чем с трёхдневной щетиной. Через локоть перекинута какая-то хламида – то ли пальто, то ли куртка, не разобрать, но на ум приходит вдруг старинное слово: лапсердак. Несмотря на обличье человека, который всё своё носит с собой, не разит от него как от бомжа: мы с Норой, как нюхачи, учуяли бы.

– Отвечаю по порядку заданных вопросов, – незваный советчик делает вид, будто приподнимает над головой шляпу: старомодный жест, но к месту. И вообще, какой-то он стильный, несмотря на обтрёпанность. – Звать меня Георгий Иванович, можно просто Жора; а для совсем молоденьких дамочек, – указует невидимой шляпой в нашу с Норой сторону, – дядя Жора. То, что из местных домовладельцев к вам никто не выйдет – ясно, как божий день, коий сей час благополучно завершается. Оглядитесь!

Он театрально поводит рукой.

Я невольно оборачиваюсь в том же направлении: на всей улице ни одного освещённого окна.

– Изволите видеть, ждут-с. А чего ждут-с – об том скоро сами узнаете, я же ещё не на все ваши вопросы ответил, а порядок прежде всего. Вы спрашивали, сударыня, откуда я? Сам я, можно сказать, не местный, но частенько бываю наездами. У меня здесь, изволите ли видеть, родня, да и случается иной раз ходить по поручениям. Места сии я знаю хорошо; можно сказать, превосходно, а потому поспешил, увидев даму в затруднении, предложить…

«Вот зануда!» – думаем мы с Норой. – «Но хорошо выводит, шельма!»

– … помощь в виде дельного совета и инструкций к действиям.

Есть у меня врождённое умение: поддержать разговор на волне собеседника. Но тут уж, воля ваша, выходило что-то высокоумное. Как долго я смогу изъясняться таким штилем и не сбиться? А упускать нельзя. Подобные чудики всей душой идут навстречу, если к ним с уважением.

– Благодарствую… сударь, – отвечаю, запнувшись. – Помощь ваша как нельзя кстати. Похоже, меня угораздило заблудиться в трёх соснах, поэтому буду весьма признательна, если вы подскажете, как отсюда выбраться.

Перевожу дух. Вроде получается. Собеседник мой снова кланяется, и в его движениях сквозит лёгкий намёк на былые ловкость и изящество, как у постаревшего, давно вышедшего в тираж танцора, который даже после очередной рюмочки без труда выполнит два-три фуэте.

– Приятно, однако, видеть такт и воспитание в столь юной особе, – отзывается сударь А я впадаю в лёгкий ступор, поскольку, если на особу и потяну, то уж никак не на юную. – Не удивляйтесь, сударыня, мне самому лет гораздо больше, чем вы могли бы предположить, и повидал я немало прибывших в этот мир вольно или невольно. Бывали и те, кого случайно притянуло. Вас, например, – он кивает, – по всей вероятности, зацепило случайно. Впрочем, показания есть, есть…

Мне только кажется, или этот шут гороховый всматривается в меня пристально и совсем не дурашливым, а вдумчивым, цепким взглядом? Ощущение мимолётно. Чудак наклоняется и треплет по загривку Нору.

– Вот и собачка с вами в команде, – бормочет. – С кем сюда только не заносит людишек. С подружками и бой-френдами, кошками и шиншиллами… а вот собак до сих пор не было.

– Послушайте, – не выдерживаю, – уважаемый… э-э… дядя Жора, может, вы мне просто поможете?

– Да-да, непременно! – спохватывается потрёпанный жизнью джентльмен. – Простите, отвлёкся. Идти вам нужно, сударыня, аккурат в те края, куда вы спервоначалу и направлялись. – Следует приглашающий жест в сторону улицы-перевёртыша. – Тут недалеко. Три квартала пройдёте – и городу конец, там уж и поле, и лес, и дорога прямо до границы локации, но вам пока туда не надо. А затем – постучаться в самый последний в конце улицы дом…

– Три квартала? Уважаемый, вы что-то путаете. Через три квартала я выйду на Советскую, это центр, а вы говорите – окраина! Я ещё в своём уме и помню, как сюда шла!

Сударь терпеливо вздыхает.

– Помните, помните, кто ж спорит. А всё же лучше о том забыть, сударыня. Как ни прискорбно, путь домой вам перекрыт надолго!

Мысленно я считаю до пяти. Нет, он и впрямь чудик, и толку от него никакого.

– Спасибо большое, дядя Жора. Знаете, что? Мы, пожалуй, пойдём.

И тяну Нору за поводок.

…Мы пересекли этот чёртов проулок вдоль и поперёк, раз десять, не меньше. Безрезультатно. Фахверк оставался фахверком и перерождаться в мою современность не желал ни в какую. В направлении, заданном дядей Жорой, идти не хотелось из чистого упрямства. Да и боязно: хоть угол, в котором мы курсировали, мал, но уже изучен, и всё кажется, что выход вот-вот объявится. К тому же, стемнело окончательно, а соваться в неизвестность, да ещё и в ночь не хотелось.

Дождавшись нашего с Норой очередного явления перед прокурорским забором, дядя Жора пристраивается нам в тыл. Нора машет ему хвостом, как старому знакомому.

– Зря вы так, сударыня, – сетует джентльмен, наступая нам на пятки. – Ох, зря! Я же вас к нужному человечку посылаю, который всё про здешние порядки обскажет: как здесь обустроиться, какие правила блюсти. Это вам ох как нужно – местные правила знать…

– Ага, – не оборачиваясь, отвечаю, – добавьте ещё, что я попала в другое измерение и у меня здесь своя особая миссия. Вот тогда картина будет абсолютно полной!

– Вы попали в другое измерение, – послушно повторяет дядя Жора. – И у вас здесь своя особая миссия. Ещё не уяснил, насколько великая, но если вас устраивает объяснение в данном аспекте, пусть будет так.

– Дядя Жора, – со вздохом останавливаюсь, и он едва не врезается мне в спину. – Не ходите за нами, пожалуйста, меня это нервирует. Я взрослый человек, как-нибудь справлюсь. Спасибо вам и всего хорошего.

– Как знаете, сударыня… Что ж, и вам спасибо на добром слове, – ответствует он. – Досадно, что вы не восприняли мои слова всерьёз, но, как бы то ни было, на первый квест я вас вывел. Желаю удачи, сударыня!

…сейчас скажет: "Она вам понадобится!"

…– Она вам понадобится! – неожиданно усмехается он, и, прикоснувшись к несуществующей шляпе, растворяется во тьме переулка. Чудик образованный. Нет, я сержусь не на него, а на себя. Не надо было вестись на его бредни, сколько времени потеряно!

Я, благовоспитанная, интеллигентная судар… женщина, ни разу в жизни не матерящаяся, иду и ругаюсь сквозь зубы. Заплутать в городе, в котором сорок с лишним лет живешь практически безвылазно? Невообразимо. Немыслим этот бомж с его аристократическим лексиконом и лёгким грассированием, невозможен дом-трансформер и уж тем более улицы-перевёртыши. Такое может только присниться или… вычитаться в очередной книжке-фэнтези, но не более. А вдруг я просто не в себе? Ведь снится же мне иногда, что у меня провалы в памяти, и там, во сне я с ужасом понимаю, что не могу вспомнить, где была и что делала. Вдруг эти сны – предвестники или симптомы какого-нибудь психического заболевания, и я, проблудив невесть где невменяемой пару часов, очухалась в полной уверенности, что вышла из дома с минуту назад, не более?

Мне становится страшно.

А как же метаморфозы прокурорского особнячка?

Да не было никаких метаморфоз. Был остаточный бред. Помутнённое сознание состряпало иллюзию, в которую я поверила. Вот всё и разъяснилось, и замечательно. Завтра же – к психиатру. И никаких больше нагрузок на работе.

В какой-то момент соображаю, что очень уж долго топчусь на месте. Вот, пожалуйста, даже не заметила, как меня сюда занесло, должно быть, задумавшись, прошла по заколдованной улице дальше, невольно выйдя на маршрут, заповеданный дядей Жорой. Домишки здесь знакомого фасона, полусредневековые, только пониже и поплоше предыдущих, щурятся слепыми окнами. Асфальтовая мостовая сменилась мощёной с неровной, ребристой плиткой, вдоль тротуаров чернеют решётки ливневой канализации.

Всё-таки надо снова постучаться к кому-нибудь и спросить дорогу. Поймут же, не откажут безобидной даме с собачкой. Ведь ночь на дворе, темно, фонари горят через два на третий, да и то кое-как, тусклые. И страшно… Честное слово, страшно.

Только сейчас понимаю, чего не ещё не хватает в новой действительности. Исчезли обычные городские звуки. Нет болтливых кумушек на скамейках, вечной рекламой на голубых экранах в каждом втором окне, не тарахтят с надрывом байкеры… Даже местные брехуны заткнулись. Даже молодёжь не тусуется с пивом, коктейлями и бессвязной болтовнёй. А главное – пропал шум нашего местного завода, ровный гул термопластов, что прорывался сквозь цеховые стены и давно стал привычным звуковым фоном. Теперь его не было.

Нора жмётся ко мне. Пора приступать к активным действиям! Иду к ближайшей калитке, решётчатой, словно дверь в банковском хранилище.

Взявшись за прутья и тряхнув как следует, взываю:

– Эй! Хозяева! Откройте, хоть кто-нибудь!

Нет ответа. Ещё чуть-чуть – и я запаникую. Может, перелезть через забор, постучать в окно? На худой конец, заночевать на какой-нибудь скамеечке или в беседке, что в каждом палисаднике проглядывают. А как быть с Норой? Через такие ограды самой, дай бог, перебраться, решётки узкие, кошка, может, и пролезет, но не пухленький лабрадор. Хоть бы какую-никакую палку в руки, всё чувствовала бы себя уверенней…

Палкой, кстати, можно и прутья решётки попытаться раздвинуть… Нет, ерунда, я же не культурист доморощенный. Но поискать можно.

Хм. Давеча, когда я ломилась в калитку, один из прутьев вроде бы как поддавался под рукой. Вернуться, попробовать вытащить? Какое-никакое, а средство самообороны.

Перетряхнув длинные заострённые штыри на калитке, нахожу тот самый, не слишком стойкий. Кстати, соседний экземпляр двигается в гнезде ещё свободнее. Подёргать его из стороны в сторону, покрутить… Набегут на шум домовладельцы – мне того и надо. Не набегут – сами виноваты.

После очередного энергичного толчка в основании железяки что-то хрупает. Ага! Вы ещё не знаете, дядя Жора, на что может быть способна такая сударыня, как я! Лапки у меня, слава богу, крепкие, сейчас мы эту штуковину покрутим-повертим, да и вытащим. Теперь у меня в руках – отличный железный прут с острым косо обломанным нижним концом. Мы его развернём этим остриём вперёд – и чем не копьецо? И будем держать наизготовку, как нас на Русборге1 когда-то учили. Сразу уверенности в себе прибавилось. Намного.

– Давай, Нора, вперёд. Мы теперь вооружены и очень опасны.

А куда – "вперёд" – сами не знаем. Куда прямая выведет.

Прямая не успела и десяти шагов нам отмерить, когда Нора зарычала. Да так, что у меня душа в пятки ушла. Никогда не слышала от неё такого злобного рыка: лабрадоры ведь очень добродушны, а тут… Шерсть на хребте вздыбилась, лапы напряжены, зубы оскалены… И дрогнула земля под ногами. И раздался зловещий рык неподалёку, кажется – вот за этим ближайшим поворотом.

Короткий девчоночий вскрик невдалеке, летящие в нашу сторону шаги… Кто-то бежит по переулку, а ещё кто-то – с тяжёлой мощной поступью – догоняет. В оцепенении смотрю на угол дома рядом с перекрёстком. Вот сейчас они оттуда выскочат. Вот сейчас…

Из мрака переулка на тусклый свет фонарей выскакивает девочка-подросток, в коротенькой юбчонке, кожаном панцире, высоких сапожках. Ролевичка, думаю в полном обалдении. Точно, ролевичка. Но от кого она бежит? Девчонка скидывает из-за плеча арбалет, но вынуждена остановиться, чтобы его взвести. Она управляется не слишком ловко, едва не роняя болт, похоже, по неопытности. Шаги преследователя всё ближе. Он даже темп не наращивает, видимо, поняв, что жертва никуда не денется. Девочка, наконец, прицеливается и стреляет. Низко гудит тетива. Болт чмокает, впившись в толстую ляжку… динозавра, показавшегося во всей своей красе.

Только этого не хватало, думаю в смятении. Только этого не хватало. Только этого… Меня явно клинит.

Это не кадр из Спилберга. Это не голограмма. Это встающий на дыбы, задирающий к небу башку и рычащий ящер. Отчётливо видно, как дёргается проступающая сквозь белёсое чешуйчатое горло трахея, судорожно хватают воздух передние трёхпалые ручки… вернее, конечности. Хрустит случайно попавшее под удар хвоста тоненькое деревце, кем-то некстати высаженное перед палисадником.

Он ОЧЕНЬ большой, в два человеческих роста. И разъярённый. Никому не понравится, когда острая штука больно кусает в бедро. Пригнувшись, ныряет головой вперёд, словно курица, клюющая корм, и выпрямляется с ухваченной поперёк туловища девочкой. Её черёд кричать от боли.

Я отмираю и бросаюсь прочь.

…До сих пор стыдно за тот момент, но что было, то было. Ноги сами уносили от ужасного места, а в голове стучало: бежать, пока меня не увидели! Не знаю, успела бы я скрыться, может, тираннозавр, или как его там, утихомирился бы, а может, счёл бы добычу мелковатой и ринулся бы на поиски жратвы посущественнее… Меня остановил отчаянный вопль:

– Ма-а-а! Мама-а!

И я узнала Сонькин голос.

Этого не может быть. От ужаса я выпускаю из рук поводок. Соня? Без раздумий разворачиваюсь, на ходу поудобнее перехватывая копьецо. Держись, зая, только держись! Я с тобой! И надо бы вспомнить, что дочке здесь делать нечего, что она дома, с Машкой, но сейчас за меня думают бегущие ноги и извечный материнский инстинкт.

– Ма-а-а!..

Крик обрывается с булькающим звуком, и я готова завыть в ответ. Не смей умирать, доча! А ты, сволочь, отпусти её!

Опаньки! Как же удачно ты развернулся боком!..

Ухватив покрепче прут, с размаху всаживаю в пятнистое брюхо. Ящер вздымается и ревёт дурным голосом, выронив из пасти добычу; увязшая глубоко железяка выдёргивается из моих рук и уносится вверх. Мелькает белая тень. Нора, моя добрейшая псина, повисла на боку хищника, тот пытается цапануть её зубами, но не достаёт. С копьём, бесполезно торчащем в брюхе, он похож на недоколотую бабочку, сбежавшую от энтомолога. Эх, завалю!

Отскочив для разбега, тараню толстую заднюю лапу: всем телом, всем своими лишними килограммами, из-за которых полжизни мучилась и что сейчас пришлись так кстати. Инерция плюс масса тела – это мощно.

Потому что, хоть ты и хищник в три тонны живого веса, но ежели ты прямоходящий и в бедре у тебя арбалетный болт, а в животе копьё, и при этом коленку подсекает со всей дури крепкая баба… Тут тебе и навернуться. Хотя бы от неожиданности.

Как я успела отскочить и он меня не раздавил? Вообще никого из нас не раздавил?

Как получилась, что копьё ударилось в мостовую не под острым углом, а под прямым, и дурак ящер завалился, насаживая сам себя? Не спрашивайте. Я не отвечу. Просто свезло. Помню только: схватила бездыханную девочку под плечи, Нора вцепилась в её кольчужный рукав, и мы рванули… едва успев. Огромная пасть клацнула зубами уже в пустоту.

…Он ещё пытался подняться, скособочившись, и даже сделал пару шатких шагов в нашу сторону, а затем рухнул. Меж зубов замер сизый язык. Оцепенели крошечные передние лапы. Ядовито-жёлтые глаза с вертикальными зрачками, в один момент сузившимися в булавочную головку и махом расширившимися, остекленели.

Мир на какой-то миг исчез: остались гул в голове и… кажется, чей-то мокрый тёплый язык, облизывающий мне щёки. Нора, хорошая моя…

«Погоди рыдать, тут где-то раненый ребёнок остался!» – напоминает внутренний голос. Судорожно оглядевшись, вижу неподалёку неподвижную сломанную куклу… как мне сперва кажется. Господи!.. Осторожно переворачиваю её на спину. Страшно даже браться за доспех в липких тёплых подтёках. Конечно, это не Сонька, совсем не она: и немного постарше, и светленькая… Неважно. Главное – ещё жива. Но грудь, живот – окровавленное месиво из клочьев жёсткой кожи в заклёпках, разорванной проволоки…

– Однако в доспехе дева была. Свезло… – басит за спиной мужской голос.

Он неожиданности я чуть не подскакиваю на месте. А некто сзади распоряжается:

– Эй, там, парни, одеяла волоките, плащи! К Галине малую донесём, авось, успеем.

Их за моей спиной собралось человек шесть, здоровых, крепких мужиков. Пусть не косая сажень в плечах, но если бы, если бы чуть раньше появились…

– Вы где были? – закипаю, поднимаясь на ноги. Откуда силы взялись! – Вон вас сколько, лбов! Вы бы этого гада, блин, по стене размазали! Почему ни одна сволочь не вышла, пока я тут как нищая, к вам стучалась? Попрятались, сукины дети?

Ух, как я ору! А тут ещё Нора, сообразив, что хозяйка ругается, охотно вставляет своё коронное «Р-р-р-гав!» Ещё немного, и я, распалившись и выдернув копьецо из поверженной туши, пошла бы на этих трусов, честное слово! Останавливает лишь, что они, как овцы, мнутся, жмутся и разве что не бебекают. Жалкое зрелище, таких не бьют.

– Не гневайтесь, сударыня, – выдавливает, наконец, один, росточком и статью с борца-тяжеловеса. – Не положено нам, ежели новенький явится, с им встречаться, Игрок не велит. Кто, значицца, новоприбывший, тот получай свой квест и иди до него, исполняй. А пока первый квест не выполнен, значицца, никто не смей у него на пути появляться, чтобы иф… ин… ин-фор-ма-ци-и лишней не просочилося…

– …значицца, – язвительно подхватываю. – И что мне с вами делать, дивные вы мои? Какой смерти предать? Ноги поотрывать, коль они у вас такие нерезвые?

Последнее предлагаю просто со зла. Но мужики валятся на коленки, словно они у них уже подрублены. И тут набегают со всех сторон бабы в каких-то допотопных платьях, обметающих тротуары подолами, в чепцах, платках, повязках… У меня рябит в глазах.

– Прости, прости их, дураков, сударыня амазонка, – причитывают, – не со зла ведь, а по скудоумию! Прости!

А сами пытаются бюстами загородить своих благоверных, прямо таки живую стену выстраивают. Я даже морщусь.

– Бабы, вы сбрендили, что ли? Тут ребёнка покалеченного надо срочно в больницу, а вы мне концерт устраиваете! Цыц! Ну-ка быстро, организуйте "Скорую"!

– Счас мы её к Галине, Галина тут, рядом, – суетятся они. – Она не таких подлечивала, ничо…

Шпыняют своих мужиков, раздают ценные указания, отправляют за какой-то дверью, за тем, что подстелить… А мне резко плохеет. Вот сейчас как хлопнусь в обморок – и капец, потеряется моя Нора и дорогу домой не найдёт… Поспешно наматываю на руку поводок.

– А и вам, сударыня амазонка, к нашей Гале нашей не худо бы показаться бы, – встревает одна из баб. – Вон аж посинели все личиком-то!

– Пошли вон, – цежу сквозь зубы, стараясь дышать поглубже.

Прислонившись к ближайшему забору – авось не рухнет подо мной! – стараюсь дышать поглубже. Но тут цепляюсь взглядом за тушу мёртвого ящера.

Вот кто меня просил смотреть?

Если кто скажет, что ящеры холоднокровные, не верьте. Лужища крови под моим зверем всё ещё дымится. Она парит, словно весенняя грядка под солнцем, и разит от неё как…

…как от оттаявшей скумбрии.

Меня сгибает пополам в приступе тошноты, затем ещё раз. Пока, наконец, эти лопухи, что суетятся неподалёку, не догадываются оттащить меня подальше от падали. Кто-то сердобольный приносит в ковше воды – подозреваю, колодезной, уж очень холодна, зубы ломит; меня отпаивают, отмывают и затем докладывают, что к "переносу ранетых" всё готово. Оказывается, мужики сняли с какого-то сарая дверь, набросали сверху одеял и сейчас осторожно перекладывают на них девочку-арбалетчицу. Действуют слажено; по-видимому, не впервой. Правильно, что на жёстком, вдруг позвоночник повреждён или рёбра. Это ведь даже не с пятого этажа упасть, это ребёнка натурально жрали! Там, наверное, всё в кашу…

– А не бойсь, сударыня, – словно прочитав мои мысли, участливо встревает один из мордоворотов. – Наша Гала, бывалоча, по косточкам человека складывала, глядишь, и этой деве повезёт. Ничо, отобьет её у безносой. Ты-то как, сама дойдёшь? А то и тебя потянем, смотри…

– Дойду.

Девочку несут четверо, она пока жива, потому что время от времени стонет. И хрипит. Очень мне не нравятся эти хрипы с красными пузырями на губах… Фонари чуть живые, и толком носильщиков я не разгляжу. Кое-как бреду вслед квартала два, и тут город внезапно кончается. За последним домом – ночь и чистое поле.

Вот этот самый дом и служит у них, видимо, чем-то вроде больницы, потому что один из провожатых уже вовсю трезвонит в колоколец у дверей.

– Эй, – толкаю ближайшего мужичка локтем, – а кто это такая ваша Галина?

– Ведунья, – шёпотом отвечает тот. – Сильна – страсть! Сказано ж тебе: иной раз из кусочков человека соберёт, и тот как заново родится. Ты уж с ей поаккуратней. Мы – народ простой, любую брань стерпим, а вот она…

Распахиваются широкие двустворчатые двери. В лучах света возникает силуэт высокой женщины.

– Заносите, быстро. – Сказано совершенно без интонации, но мужики словно по стойке "смирно" вытягиваются. Женщина сторонится, пропуская носилки.

– В смотровую её. Остальные свободны.

Мужиков как ветром сдувает. А я? А мне куда? Эй, люди добрые, хоть переночевать пустите!

– Что мёрзнешь? Заходи!

– Спа… – и прикусываю язык, увидев, что приглашение относится не ко мне. Женщина склоняется над Норой.

– Иди сюда, храбрая псина. Дай-ка я тебя посмотрю.

Тонкие пальцы тщательно проминают собачьи бока, живот, обследуют голову, лапы. Напоследок суют в пасть что-то вкусненькое.

– Ну, хвост здоров, и так видно, вон как молотит. – Ведунья усмехается. – Умница, да ещё такой редкой породы.

Не оборачиваясь, бросает:

– Может, всё-таки пройдёшь? Я на ночь запираю.

Это уже мне, что ли?

Зайдя из темноты в ярко освещённую комнату, временно слепну. За мной скрипят, прикрываясь, двери, гремит замок.

– Располагайся, отдыхай. Буду не скоро.

Хозяйка исчезает в двери напротив.

Отдыхай?

Это ничего, что я тут у вас недавно кого-то заколола? Это ничего, что по улицам бродят динозавры? Это ничего, что все вы взялись невесть откуда и неизвестно зачем на мою больную голову? И вы предлагаете мне всего-навсего отдохнуть?

Можно я вам ещё много чего выскажу?

Нора, удовлетворённая вниманием незнакомой тёти, уже растянулась на пёстром тряпичном коврике и вывалила язык. Ей было… ничего. Хозяйка рядом, тепло, мягко, – что ещё надо? В изнеможении опускаюсь на деревянный диван. Точь в точь как у моего деда в деревне и такой же жёсткий. Этих диванов тут вдоль стен несколько, а есть ещё стол, пара стульев и узкая кушетка. Если рядом смотровая, то здесь явно что-то вроде приёмного покоя.

На диванах раскиданы кожаные подушки. Я собираю их для себя все.

Потом нахожу в углу мелкую фаянсовую раковину, один в один – как в наших больницах, и ура – действующую! – и отмываюсь, как могу. Покосившись на хозяйское полотенце на крючочке, решаю не церемониться: раз собаке здесь больше рады, чем мне, то для неё и полотенца не пожалеют. Намочив льняную ткань, обтираю Нору от ящеровой крови и кое-как даю напиться из горстей. Рукава ветровки промокают до локтей, поскольку, забывшись, я не сообразила её снять. Приходится закинуть куртку на спинку одного из диванов, для просушки.

– Как же так, Норушка, – говорю растерянно, – я тебе второй раз за сегодня морду отмываю… От крови, между прочим.

И тут у меня начинают слипаться глаза. Чёрт его знает, может, шок, может стресс, или всё сразу наложилось, но только чувствую, что если не засну немедленно, то умру на месте. Так… Главное, Нора никуда не денется из закрытого помещения. Судя по встрече, её уж точно не выгонят. А выход мы завтра найдём. Непременно. Вот только девочки мои будут волноваться…

Ничего, они уже большие. Уже оставались одни на хозяйстве на несколько дней, когда меня посылали в командировку. Не пропадут и сейчас. Я здесь долго не задержусь. Выход должен быть, непременно.

Спать.

Сбрасываю на пол подушку для Норы, стаскиваю, не глядя, кроссовки и тюкаюсь ничком в скрипучую кожаную горку, подавшуюся подо мной. Спать.

Глава 2

Вот кому в нашей семье режим не писан, так это Норе. Просыпается она в четыре утра и немедленно бежит ко мне здороваться. Тратить время на утренний сон, с её точки зрения, просто глупо, когда вместо этого можно подышать хозяйке в ухо, ткнуться мокрым носом в плечо, стянуть одеяло. На улице в эту пору пусто и интересно, можно писать сколько угодно и со вкусом выбирая местечко… так что нечего залёживаться!

Вот и сегодня ни свет, ни заря когтистая лапа чувствительно проехалась по моей руке, объявляя побудку. «Пора вставать!»

Я привычно дёрнула плечом, спросонья пытаясь сообразить, отчего так жёстко и неудобно лежать, а главное – почему так холодно, даже попа мёрзнет! Пошарила в поисках одеяла и наткнулась на деревянную спинку дивана. И вспомнила, что я не дома.

С трудом села. После вчерашних приключений тянуло все мышцы, да и спаньё на жёсткой деревянной лавке сказывалось. Ох… Теперь я понимаю, как чувствует себя отбивная котлета.

Нора с поводком в зубах нетерпеливо поскуливает у выхода. Выход у нас – солидная дверь с солидным засовом. Отодвинуть его не проблема, но не опасно ли на улице? А ну как меня там уже поджидают?

– Погоди, Нора, дай соображу. Что-то я с утра…

Нашарив и кое-как натянув обувку, пятернёй приглаживаю волосы. Где-то тут была раковина… Вода, бегущая из крана, оказывается приятно тёплой, что заставляет задуматься о несоответствии внешнего облика здешних домов внутреннему содержанию. Не знаю, может, в тех коттеджах, что я вчера сочла средневековыми, строго выдерживается исторический антураж, и умываются там из медных тазиков, и держат под кроватью ночные горшки… гадать не берусь. Но водопровод, а также фаянсовые «удобства», обнаруженные мною конкретно здесь в небольшом чуланчике, вполне сносны и убеждают, что приятных сторон прогресса здесь не чураются.

Покосившись на запачканное вчера о Норкину морду полотенце, вытираюсь носовым платком. Натягиваю высохшую куртку. Выглядываю в окно.

Снаружи почти светло. Окна домов на другой стороне улицы прячутся за ставнями, на цветах и травах в палисадниках застыла роса. Тихо, спокойно, и не верится в ночные кошмары. А Сонька с Машкой, наверное, из-за меня не спали, сходили с ума… Эту мысль я пресекаю на полном ходу. Нечего нагнетать тоску, пора думать, как вернуться домой. В одном месте не вышло – поищем другое. И, конечно, мне нужна информация. Что это за город? Почему меня сюда занесло? Что за гладиаторские бои прямо на улицах? Но прямо сейчас подумать о самом приземлённом. Сама-то умылась и посетила туалет, а собакин вот-вот напрудит лужу прямо у порога. Пора искать хозяй… Ох!

А она, похоже, уже здесь. Чей же ещё взгляд ощутимо буравит спину? Невольно поёжившись, оборачиваюсь. Точно. В дверном проёме… смотровой, так, кажется?

Как же её называли вчерашние мужики? Галя? Гала? Ведунья?

Было в ней что-то не от мира сего, пугающее; так, с ходу и не определишь что именно. Да хотя бы контраст между тяжёлым взглядом, давящим к земле, и радушной, вполне светской улыбкой. Сложив руки на груди, откровенно меня изучает. Высока, сухощава, одета просто и с определённым этническим шармом: длинная тёмная юбка с орнаментом по подолу, бежевый свитер из грубой деревенской пряжи, на ногах что-то вроде тапочек-мокасин. Бусы из янтаря вперемежку с полированными кусочками дерева нанизаны на тонкий кожаный ремешок, такими же украшен пояс на тонкой талии. Каштановые волосы собраны в высокий хвост. На вид – лет так около сорока.

– Ну, здравствуй, гостья.

Надо же, это она ко мне обратилась, а не к Норе, как вчера. На самом деле ирония моя вызвана давнишним комплексом: при виде стройных и высоких я всегда чувствую собственное несовершенство.

– Доброе утро, – отвечаю как можно вежливее. – Спасибо, что приютили.

– Свой своему поневоле рад, – отзывается она туманно. И добавляет без перехода: – Гала меня зови. Не Галина, не Галя, ни как-нибудь там ещё. Понятно? По-другому не люблю.

Что ж тут непонятного? Тоже, видать, какие-то заморочки с собственным именем. Ну, тогда и меня называйте, как скажу.

– Ванесса, – представляюсь. И мысленно добавляю: не Иоанна, не Ваня, не как-нибудь ещё. Хватит, намыкалась.

– С прибытием, Ванесса.

Красавицей её назвать нельзя. Глаза орехового цвета, чуть раскосые, слишком глубоко посажены; подбородок для узкого овала лица тяжеловат, нижняя губа слегка оттопырена. Чёлка до бровей совершенно закрывает высокий лоб, а нужно бы, наоборот, открыть. В совокупности ничего особо привлекательного, но есть в ней какой-то шарм.

– Молодцы, уже проснулись. Сказала бы вам "Добро пожаловать", да не могу, потому что попали вы, ребята-девчата, в полную задницу.

И идёт к выходу. Словно сказанного вполне достаточно, чтобы всё нам разъяснить.

– Не будем мучить животину, прогуляемся.

Легко снимает и ставит в угол массивный засов, звякает ключами. Выуживает из шкафчика у двери вязаный плед, протягивает мне.

– Накинь. По утрам от реки прохладно, а куртчонка на тебе совсем несерьёзная. Извиняй, твоего размера у меня ничего нет.

И выразительно разводит руками. Ещё бы. В кости тонка, в плечах узка, и едва ли не вдвое изящней меня.

– Спасибо и на том, – бурчу в ответ. Не слишком вежливо, но не люблю, когда намекают на мою полноту. Да к тому же шерстяной плед кусает голую шею. – Как там девочка?

Очень боюсь услышать: «Уже никак!». Но Гала скептически цыкает зубом.

– Хреново. Что, сама не видела? Рёбра в кашу, от груди, считай ничего не осталось. Узнаю, какая сволочь всучила ей некачественный доспех – лично руки поотрываю. Что смогла, подлатала, лёгкие срастила, кости собрала и на место поставила, саму её сразу выключила: поспит суток трое. Выкарабкается, но не скоро.

И опять мне на память приходит Сонька. Что, если бы это случилось с ней? А ведь покусанная девочка тоже чья-то дочка, и весьма возможно, что кто-то из-за неё сейчас не спит, мается, с ума сходит.

– Надо бы родителей известить…

Ведунья горько усмехается:

– Эх, голуба, где они, те родители! Впрочем, ты ж у нас новенькая, почти ничего не знаешь… Давай-ка на выход. Всё расскажу в своё время.

Её дом единственный из всех на этой улице лишён помпезного палисадника. Ухоженный газон перед фасадом, дорожка от порога, выложенная жёлтым кирпичом – вот и все изыски дизайна.

Улочка обрывается здесь же, через несколько шагов. Дорога, перейдя из мощёной в хорошо утоптанную грунтовую, устремляется прямо во чисто поле. Мой собакин, исследовав газон, принюхивается к кустам на обочине и натягивает поводок.

– Отпускай, не бойся, – разрешает ведунья. – В ближайшие девять дней на вас никто не выскочит, это точно.

– А… – начинаю обескуражено. – …Что, потом кто-то выскочит? Это обязательно? И вообще, откуда такой срок – девять дней? И почему…

– После. Помолчи, дай настроиться.

Ладно, помолчу.

Отщёлкиваю карабин поводка и грожу Норе пальцем; на нашем условном языке это означает, что можно побегать, но не слишком далеко. Она тотчас уматывает вперёд. А я, пройдя несколько шагов, оглядываюсь из-за смутного беспокойства: мало ли, вдруг кто-то всё же увяжется вслед? Но нет, пусто, как и на всей улочке, так и в хорошо видном отсюда большом внутреннем дворе Галиного дома, вымощенном тем же, что и дорожка, жёлтым кирпичом. Границы владения обозначены символически, низким забором, перешагнуть который можно без труда. Надо же! Полное безразличие к ужасным тем, кто шастает ночами по здешним улицам.

Неподалёку шелестит зелёным колосом огороженная жердинами делянка, по другую сторону просёлка раскинулся лужок с разнотравьем. Редкие деревья вдоль обочин теряются в утреннем тумане. А шагах в пятидесяти видна цепочка ракит, туман выползает прямо из-под них. Значит, там вода: речушка или озеро. Ах, да, ведунья упоминала о реке…

– Пойдём, пока пчёлы спят, – подгоняет Гала. – Место здесь хорошее, спокойное, и разговоры можно вести праздные, и дела наши скорбные обсуждать. За псину не бойся, тут у меня граница заговорена на пару гектаров. Чужой завязнет, а собака сама барьер почует, вернётся.

Штанины моментально промокают от росы. Ногам зябко. Зато Норе нипочём: носится, ошалев от непривычного простора, и роса ей, водолазу, в радость. У меня такой природной водоотталкивающей шубы, как у неё, нет, поэтому запахиваюсь плотнее в плед.

Уже отчётливо пахнет сыростью и тиной. От невидимого берега доносятся лёгкие шлепки – так срываются и гроздьями падают в воду лягушки. Высокая трава расступается и мы попадаем в утоптанный круг с плоским камнем по центру.

– Ну, и зачем мы здесь? – спрашиваю с опаской. Не хватало только использовать меня втёмную в каком-нибудь ритуале!

– Затем, что домой тебе хочется, голуба, – ласково отвечает Гала. – Давай, лезь на камень, больно не будет, обещаю. Ни песнопений, ни кровавых жертв, никакой подставы, не бойся.

Ориентирует меня лицом на восток, к солнцу, пронизывающему ракитовые ветви, и сочувственно напоминает:

– Не такое это простое дело – ходить в гости. Войти вошла, а чтобы выйти – нужно ещё постараться. Будем тебя тестировать на новые таланты и думать, как их использовать.

– На что тестировать?

– На навыки и умения. Так понятнее? На сверхспособности, которые даются в награду за удачно пройденный первый квест. Самая пора им проклюнуться. Без них никак, если хочешь домой. Впрочем, можешь и остаться.

Прищуривается.

– В этом случае не заморачиваемся. Найдём тебе посильную работёнку, жильё, будешь свой век доживать здесь. Определяйся. А то, может, сразу обойдёмся без проверок?

У меня холодеет в груди.

– Как – век доживать? Гала, мне нельзя век! Да у меня дома дети с ума сходят, не знаю, как они эту ночь без меня пережили!

Побледнев, ведунья отшатывается.

– Дети? – Облизывает пересохшие губы. – Быть того не может! Скажешь, у тебя и муж имеется? И родители?

– Нет, только дети, – растерянно отвечаю. – Больше нет никого. Гала!..

Она обходит вокруг меня, придирчиво рассматривая, будто увидела только что, и мрачнеет на глазах.

– Поняла, не дура. Домой всё-таки… Тогда и расклад другой. Обычно сюда без якорей прибывают те, кому в своём мире цепляться не за что и не за кого. А ты у нас мать, оказывается. Потому и девчонку защищать кинулась, на материнских рефлексах. И как тебя к нам занесло, из всех правил выпадающую?

– Можно подумать, что я напрашивалась!

– Тихо-тихо, голуба, не гоношись. Можно подумать, что нас всех кто-то спрашивал перед тем, как сюда выдернуть… Есть факт: ты попала, причём во всех смыслах, и с этим нужно что-то делать, а уж потом возмущаться. Раз не хочешь оставаться – начинаем первый тест.

– Какой? На что?

– Э, нет, так не годится. Если скажу ожидаемый результат, ты невольно начнёшь под него подстраиваться. Лучше сымпровизируем. Что такое медитация – знаешь? Ну, вот тебе идеальные условия. Солнце рассветное, глаз не обжигает, тишина и покой. Успокой дыхание, приведи мысли в порядок, помедитируй. А я тут мимо постою, погляжу. Ничего пока не спрашивай, не отвечу.

Чтоб вам всем, сердито думаю, таращась на розовый диск, почти поднявшийся из ракитовых макушек. Хочется под одеяло, в сухость и тепло; домой хочется. Какие ещё сверхспособности? Взглядом булыжники двигать? Или двуручником размахивать? Не похоже, чтобы за ночь я обросла мышцами, как атлетические красотки Бориса Вальехи. Представив свои телеса, выпирающие из бронелифчика и бронестрингов, давлюсь невольным смешком. Спохватившись, кидаю виноватый взгляд на ведунью. Та, словно не замечая моего несерьёзного поведения, глядит на солнце, и ветер шевелит её чёлку.

Становится стыдно. Только-только встретился человек, готовый объяснить, помочь, а я тут дурака валяю!

Делаю глубокий вдох, выдох и стараюсь освободить голову от посторонних мыслей. Как на курсах йоги, лет пять тому назад, на которых отсидела три занятия и сбежала, лишь только дело дошло до асан. Расслабляться мне понравилось больше, чем заниматься.

Парения достичь не удаётся. Легко сказать: успокойся, когда посторонние мысли сами лезут в голову! Смирившись, просто стараюсь придать лицу благообразно-спокойное выражение, скопировав Галу. В какой-то момент, поддавшись настрою, даже закрываю глаза. Удавалось же мне дома… Дома!

– Опять отвлекаешься, – с досадой говорит Гала. – Нет, глаза не открывай. Попробуем по-другому. Переключись полностью на звуки вокруг, только звуки. Воспринимай каждый, даже самый отдалённый, пытайся как бы приблизить к себе. Давай!

А что такого особенного услышишь на лугу?

– Описывай, подробно, – требует Гала.

– Ну… Деревья шумят. Птицы щёлкают. Лягушка голос подала. Нора через кусты ломится, там зверушка какая-то пищит… нет, уже не пищит. Собаки вдалеке брешут. Вода плещет.

Пауза.

– Всё?

– А что ещё? Жук какой-то пролетел.

С досадой открываю глаза.

– Дрыхнут все без задних ног, в такую-то рань, кого я должна ещё услышать?

– Ничего постороннего, необычного?

– Нет!

Лучше бы она попросила к запахам прислушаться, их тут полно: и травы скошенной где-то невдалеке, и влажной глины, и дымков, тянущих со стороны города – между прочем, хлебом пахнет, а есть-то хочется… Но принюхиваться задания не поступало.

– Хорошо, идём дальше. Снова прикрой глаза и мысленно позови свою собаку. Попробуй уловить ответную волну.

Я честно пытаюсь. Хотя своенравный и набалованный собакин и в обычное-то время команды понимает только, когда захочет, а увлекшись погоней за луговыми зверушками, в гробу видит всю это дрессуру, устную или мысленную. Ведунье просто неведом характер лабрадоров, которые до старости легкомысленны, как щенки.

– Н-да, – итожит Гала. – И здесь по нулям. Что ж, цепляй животину на поводок, пока она всех мышей в округе не напугала своей добротой. Здесь нам больше делать нечего.

Норка явно недовольна тем, что пора идти. С кем уж она успела подружиться – не знаю, но то и дело оглядывалась на прибрежные кусты, словно оттуда ей вслед махали платочком. Наверняка или ёжика нашла, или выдру.

– В город ещё рано, – бормочет Гала. – Слободки только просыпаются, лавки закрыты. Сейчас чайку попьём, чуток поговорим, а часа через два заглянем к оружейникам.

– Искать того гада? – спрашиваю кровожадно. Ведунья непонимающе вздёргивает бровь. – Который девочке плохой доспех подсунул! Ты ж обещала его по стене размазать!

– А, вот ты про кого. Куда он денется, найду… Нет, это мы тебя, голуба, ещё по одному параметру протестируем: чем ты владеть сумеешь, мечом, ножом или какой ещё железкой. Вчера у тебя вроде неплохо получилось, по рассказам мужичков-то. Сымпровизировала с прутом или опыт какой имелся?

Я спотыкаюсь на ровном месте.

– Гала! Даже не вздумай! Какой меч? Да я покалечусь, и это будет на твоей совести, так и знай!

– Покалечишься – не беда, вылечу, – рассеяно отвечает та. И спохватывается. – Постой-ка! Что, так плохо? Совсем ничем не владеешь? А как же тебя угораздило раптора кокнуть? Ну, образину, вчерашнюю, на тираннозавра похожую, их тут рапторами кличут.

Приходится рассказывать обо всём в подробностях. И про нелепую схватку, которая закончилась благополучно только по случайности, и про то, как позорно бежала от чудовища, и лишь сходство девичьего голоска с голосом моей дочки заставило повернуть назад; и про железный прут из чужой ограды, и, наконец, про то, как вообще сюда попала. А потом повторить то же самое, только в хронологическом порядке.

За это время мы успеваем вернуться в дом и осесть на кухне. Гала уже водрузила на плиту чайник, насыпала Норе какой-то каши, выставила из массивного буфета на стол большие керамические кружки и несколько баночек с мёдом. Низкий стол придвинут к большому угловому дивану, устланному пёстрыми лоскутными ковриками, и то, что столешница почти вровень с диваном – удобно; и то, что от плиты и уходящей в стену небольшой печи-голландки веет теплом и покоем – хорошо, правильно, по-домашнему. А полки на Галиной кухне не только с посудой, есть среди них и книжные, подальше от печного угла. С такой кухни и уходить не хочется, и необходимость в других комнатах отпадает, если только ты не одна живёшь…

Гала была одна. Одинокая женщина всегда почувствует такую же.

Утро наступает окончательно, и хозяйка, поморщившись от слишком яркого света, приспускает штору на окне. Я давно скинула плед и ветровку, но Гала так и остаётся в свитере. Люди подобной конституции часто зябнут. Возможно, ей просто неможилось: под глазами обозначились тени, и то и дело ведунья потирала висок.

Она расспрашивает меня о семье, о работе, о том, что мне нравится и от чего стараюсь отвертеться, какими были обстоятельства моего рождения и рождения дочек, живы ли родители… Выпытывает моё настоящее имя, хмыкает. Заваривает и, наконец, разливает душистый травяной чай. Суёт мне кружку под нос.

– Определи состав.

– Душица. – А что там определять, я же видела, какие травки с пучков, развешанных вдоль печки, она отщипывает. – Мелисса, лимонник. – Принюхиваюсь. – Зверобой, немного багульника, календула, шалфей. И какая-то ягода чувствуется.

– Ягоду так и так не опознаешь, она местная. Молодец. Хоть в чём-то разбираешься.

– И что это нам даёт? – Заедаю обидное "хоть в чём-то" ложечкой мёда. – М-м… Мёд, похоже, каштановый? Горчинка такая специфичная и терпкость…

– Он и есть.

Гала наклоняет над своей розеткой банку, через край неспешно переваливается тягучая душистая струя.

– Говорит лишь о том, что со временем из тебя может получиться неплохая травница. – Она подхватывает остатнюю каплю чайной ложкой, завинчивает крышку на банке. – Неплохой способ заработать себе на кусочек хлеба с маслом, но и только. Подойдёт как запасной вариант. А мы ищем нечто большее.

Со вкусом отхлебывает из своей чашки.

– И? – тороплю я.

Красиво изогнув бровь, она не спеша облизывает ложку. Вздыхает.

– И пока не находим. Предварительные результаты не очень-то радуют. Вот смотри.

Отставив чай, начинает загибать пальцы:

– Насчёт того, что местные тебя амазонкой называли, не обольщайся. Люди любят привычные ярлыки вешать. Увидели тебя с копьём – ага, значит, амазонка. Им и невдомёк, что у тебя не боевые навыки сработали, а материнский инстинкт: любая нормальная мать в такой ситуации про себя забудет, а обидчиков своего дитятки на части порвёт. Но вот если тебе предложат: «Сходи опять на ящера!» Сходишь? Добровольно, прямо сейчас? И не с бухты-барахты, а вооружат как следует, выделят кольчугу и помощника, даже пообещают: «Управишься – сразу прямой наводкой на Землю!» Пойдёшь?

Мёд вдруг кажется мне абсолютно безвкусным.

– А есть варианты? – угрюмо спрашиваю. – Или только так?

– Вот-вот. Если скажут, что только так – может, и пойдёшь, но без особой охоты. Уж не обижайся, но "…упоение в бою, и бездны мрачной на краю" не про тебя. Это раз. Магия тебе чужда абсолютно. Два. Иначе на тех же рефлексах, но уже новоприобретённых, магических ты шарахнула бы по твари файерболом или чистой энергией. Заодно и полквартала разнесла бы, это уж как водится. Потому, кстати, от новичков-попаданцев обыватели шарахаются, как от чумы.

Она задумывается. Тянет руку за спину и, не глядя, извлекает из ящичка комода тяжёлый серебряный портсигар, а затем большую морскую раковину. С некоторым опозданием до меня доходит, что это пепельница: хоть она и помыта, и начищена, а всё же источает слабый запах табака.

Гала продолжает:

– Знахарство, ведовство и целительство, как производные от магии, тебе недоступны. Псина твоя умница, но не фамильяр. Ты её не чуешь абсолютно, так что ты и не друид, и не оборотень. Это три.

Одно радует: я не оборотень…

– Общение с духами и потусторонним миром исключается; там, у реки крутились несколько русалок, а ты их даже не заметила. В транс не вошла, а проснись в тебе дар – никакие воспоминания о доме не отвлекли бы. Стало быть, не спирит, не гадалка, не потенциальный некромант. Четыре. – Она тряхнула получившимся кулаком. – И вот смотрю я на тебя, такую бесталанную, и думаю: как ты здесь выживешь вообще?

– Га-ала, – тяну я. – Так всё плохо? Что же делать-то? И почему назад нельзя? Просто назад? Ведь я здесь совершенно лишняя, кому я тут нужна?

Отодвинув окончательно пустую чашку, она взирает на меня c жалостью, подперев щеку ладонью. Нора тем временем в очередной раз впустую вылизывает свою посудину, напивается из близстоящего ведёрка с водой и, подумав, плюхается мне на ноги. Шумно вздохнув, закрывает глаза.

– Очень не люблю читать новичкам эту вводную лекцию, – говорит вдруг ведунья. – Но придётся. Чтобы не было этих бесконечных "отчего" и "почему", давай-ка, я вывалю на тебя всю инфу сразу, а ты по ходу пьесы задавай вопросы, но только безо всяких истерик типа "Не может быть!" Потому что многое из того, что ты услышишь, будет страшно, неприятно и нежелательно к пониманию.

Она раскрывает портсигар с монограммой на крышке и, чиркнув длинной толстой спичкой, зажигает свечу.

– Люблю от свечки прикуривать, назло всем приметам.

С жадностью затягивается и, как мне кажется, сдерживает кашель.

– Ну, слушай. Вначале было Слово.

Я теряю дар речи. Гала фыркает:

– Не пугайся, это я для небольшой разгрузки. Давай сначала.

Свеча мигает синим, огонёк сжимается, выправляется.

– Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Сейчас уже трудно сказать, что первично: новая Хоумзардовская игрушка, по подобию которой начал формироваться наш Мир, или идея Мира, населённого монстрами и приснившегося однажды в страшном сне джентльменам Адамсу и Евсу одновременно. Это вопрос из серии: что было раньше – курица или яйцо? В любом случае, здесь тебе многое окажется знакомым. В том числе персы, для которых новая специализация, то есть определённое сочетание веток навыков и умений – жёсткое условие выживания.

Адамс и Евс? Знакомые фамилии, но никак не могу припомнить где они мне встречались.

Тонкие пальцы Галы простукивают папироску. На запястье блестит чешуёй изумительной красоты татуировка: малахитовая ящерка спит, обвившись вокруг руки и уронив головку на собственный хвост.

– По образу и подобию? – медленно говорю. – Постой… Да, вспомнила: Адамс и Евс – основатели компании Хоумзард, это ж я на сайте «Кобры Д» читала! А при чём здесь они? Получается, этот мир – воплощение той самой компьютерной игрушки? Что за ерунда!

Гала пресекает мой монолог лёгким движением руки.

– Договорились же: никаких «не может быть» и так далее! Просто прими как факт, легче будет смириться. У нас об этом далеко не самые последние умы спорят. Одни за то, что якобы коллективное мышление игроков-фанатов вызвало к жизни новообразование среди миров, которых, как тебе известно, бесчисленное множество и которые плодятся воображением писателей, режиссёров и разных психов. Другая версия: что информация из нашего мира, конкретно вот этого самого, где мы с тобой сейчас есть – сформированного, устоявшегося во вселенной – вдохновила неких джентльменов на создание культовой ныне на Земле игрушки. Но факты таковы: здесь, как и в одной из самых популярных на Земле игр действуют те же персонажи, существуют похожие локации, бродят монстры, идеально заточенные под каждого игрока. Раздаются и выполняются квесты. Получаются бонусы. Там – как здесь, здесь как там, и не спрашивай, почему. Конечно, есть и различия: рукотворная игра относительно стабильна и однообразна, заперта в рамках алгоритма. У нас же кипит жизнь с её реалиями и отступлениями от канонов. Скоро сама поймёшь разницу. Но суть одна: раз ты сюда попала – ты играешь. Твой главный бонус, главная финальная награда – портал домой.

– Это что же… У вас в самом деле маги, некроманты и друиды? – ошеломлённо говорю. – Настоящие? И… и… варвары, и эти, как их…

– И эти тоже. Причём с разветвлением умений. Можешь встретить друида-стихийника и друида-оборотня… Впрочем, их здесь зовут оборотниками. Есть маги и магини со своими школами по конкретным стихиям, есть амазонки-копейщицы, лучницы и фуризонки. Продолжать?

Какое-то время молчу.

– Зачем вам вообще это всё нужно? – наконец говорю. – Вы что, тоже в свои ролёвки играете?

Гала стряхивает пепел в ракушку.

– Если бы ролёвки, голуба, разве я штопала бы тут каждого второго попаданца? Думаешь, нам самим это нравится? Слушай, однако; дальше пойдёт собственно лекция.

Наш Мир, как и многие миры, представляет собой энергетически замкнутую систему. – Ведунья изображает руками некую сферу. – Мир-вампир, который не может сам производить энергию. А кушать-то хочется! Вот и приходится ему воровать у соседей. Обитатели этих миров интересуют его только с одной точки зрения: гастрономической. Он кормится энергетикой душ, принесённых на алтарь Игры С Большой Буквы.

Вот смотри. Если ты, как выражаются, прочно подсела на Кобру, БарДрафт и тому подобную дребедень, серьёзно так подсела, на геймеровском уровне – всё: на тебе уже сигнальный маячок нашему Миру: я вся твоя! И он присасывается. Иногда на чуть-чуть, и если у человека здравое чувство меры – он посидит у экрана в охотку и вовремя свернётся, отделавшись разве что головной болью. Но чаще Мир припадает к жертве всерьёз и надолго. Видала таких, кто за экраном не ест, не пьёт и сидит сутками? Общается только с такими же шизанутыми, игра ему затмевает и папу, и маму, и друзей, и реальную жизнь, в конце концов. Вот такого-то Мир рано или поздно высасывает досуха, а под конец закусывает оболочкой. Телом. К себе перетягивает. И тут начинается самое интересное.

– Что?

– Мир – он же местный Демиург, он же Игрок, как его прозвали – развлекается. Ведь он собирает под своё крыло профессионалов, из тех, что и в раю начнут ныть: а никто не желает пройтись в команде или «паровозом» по облакам? Из каждого очередного попаданца Игрок ваяет Героя. Наделяет его навыками – в произвольном порядке, чтобы было интересней. Раздаёт квесты и миссии, луты и награды, меняет локации, повышает уровни. Общие для всех новоприбывших этапы таковы: три квеста проходных и один финальный. Пройдёшь Финал – считай, отработал энергию на перенос, вали на все четыре стороны. Не осилишь, но останешься жив – зависнешь тут навек. Пополнишь запас местного населения и своими знаниями из другого мира ещё принесёшь пользу.

– Ерунда какая-то! – шепчу я. У меня вдруг начинают трястись губы. Гала предостерегающе поднимает палец.

– Второе предупреждение! Не дёргайся и дослушай.

Отчего-то у неё никак не получается затушить окурок, наконец, она просто испепеляет его взглядом. Кажется, ещё немного – и вспыхнет стол, так полыхают её глаза.

– Хочешь вернуться? – Она наклоняется ко мне. – Сыграй с ним. Развлеки его. Пройди Миссию.

Нервно тащит новую папироску подрагивающими пальцами. Змейка на запястье наливается багрянцем, хотя совсем недавно была зелёной. Нора, обеспокоенная повышенными интонациями, вскакивает и косится на меня: всё ли в порядке? Нетвёрдой рукой глажу её по голове.

– Извини, – вдруг говорит Гала. – Потому и не люблю это объяснялово. Как вспомню, скольким уже все мозги продолбила, и при этом даже не знаю, дошли они до Финала или сгинули по дороге… Только о тех могу рассказать, кто в квест не пошёл. Здесь ведь тоже жить можно, и нормально жить, ты это усвой.

– Давай дальше, – прерываю. И машинально тяну папироску, хотя завязала с куревом ещё во время беременности. Гала бросает мне через стол зажигалку.

– На каждый квест, в том числе и Финальный – десять дней, – говорит уже спокойно. – Итого сорок. Сороковник, на местном жаргоне. Пройдёшь Финал – выйдешь к своему порталу свободной. Возвращайся, куда захочешь и к кому захочешь. Не пройдёшь… Понятно, да?

Табак слишком крепок, и я закашливаюсь.

– Не затягивайся сильно, ты к таким не привыкла. Надо было раньше тебя предупредить…

Гала тушит окурок, тянется за новой папироской, но, подумав, кладёт её обратно. С треском захлопывает портсигар.

– Мне нельзя оставаться, – бормочу я. – Нельзя. Но Сороковник этот ваш… А если я умру? Тогда девчонки вообще одни останутся, у них ни бабушки, ни дедушки, никого! Ты представляешь, что с ними будет? Они несовершеннолетние! Ведь по детдомам раскидают или по опекунам, это при живой-то мне!

– Не боись, всё предусмотрено. Игрок чрезвычайно гуманен. – В последнее слово ведунья вкладывает достаточно желчи. – Твои стенания по оставленным в прошлой жизни обязательствам не должны мешать в квестах. Какой из тебя Герой, если вместо того, чтобы, к примеру, добыть ценный артефакт, ты думаешь, в порядке ли родные, бизнес, любимое дело? Вот чтобы ты стопроцентно знала, что без тебя твой мир не рухнет, что ты вернёшься – а там всё так, будто бы ты и не пропадала… с тебя уже снята копия. Действующая. Работоспособная.

– Как это? Клон, что ли?

Гала морщится.

– Не клон. Мир называет их Проекциями. У каждого, если ты знаешь, есть Эго, личность, душа – называй, как хочешь – и вот эту сущность Игрок как бы раздваивает. Представь, что портал – это зеркало. Ты проходишь сквозь него, на какую-то секунду сливаешься со своим отражением, а затем вы меняетесь местами: ты-настоящая идёшь дальше, ещё не зная, что попала в мир иной, ты-Проекция возвращаешься домой. Это несколько упрощённо, но сам механизм пока объяснить невозможно. Твои дети все эти сорок дней будут бок о бок жить с проекцией, с Ванессой-второй.

– И даже не заметят разницы? – недоверчиво спрашиваю.

– Не-а.

Гала встаёт, перемещает остывший чайник на плиту.

– Вы ж с ней одно и то же. Проекция – абсолютная твоя копия, и не только телесная: в мыслях, в чувствах, в привычках это всё ты. Она будет формировать отчётность на твоей работе, нянькаться с детьми, и, если у тебя назначен день свадьбы, запросто выскочит замуж, не переживай. Но в твой сороковой день – как раз после Финала – она исчезнет, и ты займёшь её место самым естественным образом. Разве что память её тебе не пересадят, так что придётся как-то объяснять частичную амнезию. Да, напомню, этот вариант прокатывает в случае прохождения Финала в твою пользу. А если проиграешь – Мир найдёт естественный способ ликвидировать проекцию: сердечный приступ, пьяный водитель, кирпич на голову… Спросишь, к чему такие сложности? Да чтобы не нарушались какие-то там причинно-следственные связи, на которых завязано развитие твоего мира; чтобы избежать эффекта бабочки, как у Брэдбери. Поняла? Ты молчи, молчи, усваивай… мне в этом месте нарочно приходится болтать подольше, чтобы вы, зелень, могли обдумать всё как следует. Вот, значит, как… Побеждаешь – домой. Не побеждаешь – остаются твои дочки сиротами.

У меня тоскливо ноет под лопаткой. Я смотрю, как свивается в кольца табачный дым, как отклоняется в сторону сквозняком… Будто у меня нет другого занятия.

– Почему – я? – наконец, спрашиваю. – Блин, какой банальный вопрос… Гала, в самом деле, я-то почему тут оказалась? Я ж не геймер, хоть и люблю игры, но мне хватает и получаса, и то раз в неделю. Нет во мне ни азарта, ни тяги к приключениям, не гожусь я в Герои, хоть ты тресни. Я трусиха, я… толстая, в конце концов, мне и лет-то уже за сорок, ну какие квесты? На кой я здесь?

– Вот, – говорит проникновенно Гала. – Именно этот вопрос я себе задаю уже полдня. И, знаешь что?

Выдерживает паузу.

– По всему выходит, что тебя – такой, какая ты есть – здесь быть не должно. Не знаю, почему.

– Что же мне теперь делать?

Она постукивает по столу костяшками пальцев. Смотрит задумчиво в окно. Потом на меня.

– Раз уж ты так непременно хочешь вернуться – выход у тебя только один. Через Сороковник. И решать, принимаешь ты его или нет, нужно прямо сейчас. Потому что счётчик тикает и твой второй день в самом разгаре.

Глупость какая. Какая глупость. И я в это верю?

– Принимаю, – говорю онемевшими губами. – Что? – переспрашиваю, потому что Гала зрит так, будто это не я, а лягушка какая-то заговорила человеческим голосом. – Я принимаю этот ваш чёртов Сороковник. Если только это действительно единственный выход.

Она долго молчит.

– Пальцы сейчас обожжешь, –сообщает вдруг. – Возьми лучше новую прикурить.

Поспешно гашу окурок.

– Не хочу больше. Хватит. Делать-то что?

Гала вертит в руках портсигар. Открывает. Захлопывает. Не оборачиваясь, кидает за спину, в оставшийся незакрытым ящик комода. И вид у неё…какой-то потерянный. Неужто и действительно многих ей пришлось спроваживать так же, как и меня, в неизвестность?

– Сказать откровенно, не ожидала, – говорит то ли одобрительно, то ли насмешливо. – Думала, придётся валерьянкой отпаивать, утешать…

– Может, и придётся, но не сейчас. У меня отходняк замедленный. Я не могу бросить детей, Гала. Мне нужно вернуться любой ценой. Ты только скажи ещё раз: это действительно единственная возможность?

Ведунья медлит с ответом.

– Гипотетически есть ещё вариант, – неохотно говорит. – Не смотри так, это один шанс из миллиона. Если кто-то согласится пройти за тебя квесты и заявит об этом вслух, трижды – твоё счастье. Но только где ж ты найдёшь такого добровольца? Считай, что нет у тебя другой возможности. Прости. Всё, что я могу для тебя сделать – снабдить информацией и помочь обустроиться. Тебе ведь надо где-то жить, что-то есть-пить, собираться в дорогу, а для этого нужны деньги.

Я готова застонать. Ещё и это! Где я тут за такой короткий срок работу найду?

– А как ты думала? – Она переходит на деловой тон. – Мир придерживается традиций: на момент перехода сюда у попаданца в кармане не должно быть ни одной монеты. Чтобы обзавестись деньгами, либо сразу бери задание и продавай затем трофеи, либо иди трудиться.

Она снова постукивает пальцами по столу.

– Придётся действовать по шаблону, а если что пойдёт не так – импровизировать. Как ты поняла, я тут вроде куратора. Встречаю, провожаю. Советую, лечу, утираю сопли. Посылаю на х.., когда сильно достанут, потому что я тоже человек и терпение моё ограничено. Так что закончим информационную часть – и отправлю я тебя в автономное плавание. Насчёт посоветоваться всегда пожалуйста, в любое время суток, а за ерундой не приходи.

– А если не смогу? Не выдержу?

Ведунья смотрит мне в глаза.

– Нет уж, ты выдержи, – говорит серьёзно. – Откажешься на полпути – станешь Миру неинтересна. Возиться с обратным переходом он не захочет, и увязнешь здесь навсегда. Если же погибнешь до Финала… – Она запнулась. – Об этом пока сказать не могу. Запомни только: играй до конца; играй на пределе, и у тебя будет шанс. Обязательно будет. Играй.

– А как же… А девочка, с которой мы вместе к тебе попали, она-то как сюда затесалась?

– А ты, голуба, не в курсе, что большинство геймеров – это как раз подростки? Они для Него бросовый материал, юниты. Гибнут пачками, потому что легкомысленны и все, как один, думают, что после смерти возродятся, прочухаются – и снова в бой. Но не получается. Здесь умирают навсегда.

– Гала! – Я, наконец, решаюсь спросить. – А ты? Ты-то как сюда попала?

– Не твоё дело, – отвечает она сухо. – Я свой Сороковник прошла от и до. Пёрла на рожон, потому что умереть хотела, а вот видишь – живу.

Свистит на плите чайник. Гала снимает его с конфорки, вопросительно посматривает на мою пустую кружку.

– Достаточно, – говорю я. – Спасибо. Большое спасибо. Последний вопрос перед тем, как во всё это дерьмо окунуться. Тирекс этот… то есть раптор – это и есть местный монстр?

– Раптор – это твой персональный квест, – терпеливо, словно дурочке, поясняет Гала. – Девочка наша пострадавшая скорее всего попала под раздачу случайно. Так что, голуба, первый этап считай пройденным и радуйся хотя бы этому.

***

– Итак, вводная лекция, часть вторая…

Ведунья отмахивается от разносчика какой-то сдобы. Она-то, отмахивается, а у меня скоро слюна закапает от голода! Одного чаю-то с утра маловато будет… Но Гала морщится, как будто её мутит от одного запаха булочек с корицей, и продолжает:

– Запоминай. Раздача и прохождение квестов подчиняются строгим правилам. Но главное – играть честно и не жульничать, иначе нарвёшься на штрафные санкции, и весьма суровые… Да не верти ты так головой, шея отвалится! Успеешь насмотреться!

Мы проходим через ремесленные кварталы. Гале, похоже, фиолетово, в каких условиях вести обучение; тон у неё, что в собственном доме, что на шумной улице, одинаково ровный. У меня же от новизны окружающего захватывает дух, и слушаю я невнимательно, хотя надо бы посерьёзней: вряд ли кто ещё будет так со мной возиться. Жадно пытаюсь охватить взглядом всё, за что можно зацепиться. По обеим сторонам улицы теснятся оружейные лавки. Лавки, как их здесь называют, а не магазины! В основном двухэтажные, с высоким первым этажом и вторым поменьше, либо с мансардой. Как объяснила Гала, в одном дому здесь и торгуют, и живут, и мастерская во дворе, всё рядышком, а некоторые вещицы доводят до ума прямо на глазах почтеннейшей публики: плетут, шлифуют, полируют, затачивают… Кое у кого товар разложен на мостовой, на расстеленной мешковине, но большинство предпочитает выносные прилавки. Солнце играет в отполированных шлемах, на лезвиях мечей, в кольчужных звеньях. Пахнет горячим железом, угольным дымом; доносятся удары молотов. Мне это всё в диковинку, Гала же обращает внимание ровно настолько, чтобы по ходу выдавать краткие комментарии о новом для меня мире.

– Обрати внимание, какая широкая улица. Пойдёшь по такой вглубь – непременно упрёшься в центральную площадь. И так везде, не заблудишься. Принцип застройки простой: по радиальной улице с любой окраины выберешься к главной городской площади, как к центру паутины. Там в ратуше городское управление, рядом несколько храмов разных конфессий и свободный переход в соседние секторы. Ну, и торговые центры, как без них…

Нора жмётся к моим ногам. Здесь её и придерживать не нужно, она, хоть и любопытна, но в новом месте робеет, хотя вокруг столько много незнакомых звуков и запахов! Украдкой рассматриваю прохожих. В основном, одеты просто, без изысков: льняные рубахи, холщовые штаны, на ногах сапожки или лёгкие кожаные башмаки с чудными завязками… Женщин практически не видно, а те, что попадаются – в каких-то мешковатых сарафанах, простых рубахах, на голове либо платок на манер банданы, либо налобная повязка. Впрочем, здесь же, можно сказать, самый разгар трудового дня, вот и вид у людей соответствующий, затрапезный. И всё же, несмотря на бедность красок и однообразие покроев никак не могу отделаться от впечатления, что попала на очередную историческую реконструкцию. Тем более что нет-нет, да объявится в толпе инородным пятном некто в тунике, отделанной понизу зубцами, в плаще с нашитым крестом, или мелькнёт лапоточками деваха в лазоревом сарафане, в лёгком венчике. Какое-то смешение стилей, потому и выглядит чересчур декоративно. И, несмотря на то, что я уже уверилась в чуждости этого мира, не отпускает впечатление, что вот-вот завернём за угол – а там, на стоянке, поджидают трейлеры устроителей ярмарки, автобусы для развоза туристов, киоск Роспечати…

Здесь нет проводов, вдруг доходит до меня. Фонари вдоль тротуаров расставлены, как и полагается, но ничем друг с другом не соединены. Не видно спутниковых «тарелок», антенн на крышах и…и только пешеходное движение.

Всё-таки я здесь выделяюсь в своих джинсах и кроссовках. Да ещё и с собачкой. Иногда ловлю заинтересованные взгляды, но стоит повернуть голову – они словно обтекают, не перехватишь. Вот с Галой почтительно здороваются, затем стреляют в мою сторону глазами как бы случайно – и идут себе мимо. Может, привыкли? Может, она каждый день новичков прогуливает?

– Ну, здесь оружейники, ты поняла. Лучшими местными мастерами считаются русичи. В других городах, может, иной расклад, а у нас – они. Кличут их тут, кто во что горазд, и Северными Варварами, и просто Воинами… Сюда ж не только «коброманы» попадают, но и на других играх шизанутые, вот и пользуются разными именами. Там подальше – кожевенники, ткачи. Все кварталы меж собой соединяются переулками, через них выйдешь на параллельную улицу. Говорю же, не заблудишься, город будто с линейкой и транспортиром распланирован. Дальше, к окраине сдвинуты красильщики, туда со своим чутким носом не суйся, у них вонь бывает несусветная. А ещё тут водятся и ювелиры, и книжных дел мастера, и зодчие, – всех понемногу. Однако вернёмся к нашим квестам. Итак, правило первое, ты его уже знаешь. Квестов даётся четыре: три основных, и один финальный.

Невольно припоминаю эрпэгешки своих девиц. Да и самой приходилось, чего греха таить, добираться до самых главных злодеев. Если тут всё по аналогии…

– Финальный – с обязательным Актовым боссом? – Что-то мне не по себе. Если динозаврище, ухлопанный мною по счастливой случайности, всего лишь рядовой монстр, то кто же ждёт меня в самом конце? – Меня, что же, сама Кобра Дэ во плоти встретит, или Мефистоф? Да ладно!

– Чем у тебя только голова забита? Вовсе необязательно, что они. Поначалу и их воплощали, но Игрок не любит повторяться. Он даже сроки прохождения установил произвольные, и теперь предугадать, в какой день декады "накроет" новый квест, невозможно. Тебе ещё повезло, что первый выпал сразу, теперь целых девять ночей спи спокойно, а вот второй квест может случиться и в одиннадцатый день, и в пятнадцатый, и в двадцатый, так что будешь как под дамокловым мечом. Исключение составляет Финал, он у всех приходится ровно на Сороковины. Тут уж без сюрпризов.

Нас обгоняет всадник в малиновом плаще, в лёгком пластинчатом доспехе. Спешивается у дверей одной из мастерских, привязывает коня за уздечку к массивному бронзовому кольцу, вмурованному в стену. Из дверей выскакивает парнишка, уважительно поклонившись, провожает посетителя в помещение.

– Зря шарахнулась, конные все держатся середины дороги, – усмехается Гала. – Тут места всем хватает, как видишь.

Да мало ли что! Не доверяю я им, этим лошадям. Вон они какие – с виду больше моего раптора. Этот, который хозяина поджидает, явно не барьеры брать приучен, оброс мышцами, что культурист. Конечно, потаскай на себе целый день не лёгкого жокея, а груз в доспехах, поневоле сам отяжелеешь. Да и копыта у него…

Впечатлений вокруг так много, что культурный шок ослабляет нагнетаемые ведуньей страхи. Вокруг действительно иной мир. Вроде и новёхонький, как с картинки, и в то же время обжитой, устоявшийся. По-своему красивый.

– Второе, – продолжает Гала привычно, словно вычитывает экскурсантам заученную текстовку. – Помни: любой квест подобран так, чтоб быть по силам исполнителю. Тебе, в частности. Ничего сверх твоих возможностей, потому что какой смысл тебя посылать на гибель? Вероятность выполнить проходные квесты – процентов шестьдесят-семьдесят, но выкладываться будешь на пределе, по максимуму, как вчера, иначе нашему затейнику неинтересно. Поэтому если какая-то проблемка, свалившаяся тебе на голову, разрешилась с наскока – не обольщайся, это ещё не квест, так, разминка. Третье правило…

В промежутке между домами открывается широкий двор: там обустроено небольшое стрельбище с парой высоких дощатых щитов с мишенями. Это полигон при очередной мастерской: здесь же на выбор предлагаются луки и арбалеты всех мастей, колчаны, болты и стрелы разных видов. Выбрал – и сразу опробуй, чтоб по руке оружие пришлось.

– Третье, – одёргивает Гала. – И это тоже важно. Чтобы игрок на одном месте долго не сидел, мхом не обрастал, работает правило: новый квест будет ждать только в новой локации. Не сменишь место – автоматически сойдёшь с дистанции, останешься здесь навсегда без права переигрывать. Это и есть штраф. Поэтому рассчитывай время, чтобы успеть покинуть этот город к концу десятого дня. Эй, ты на что опять уставилась?

Я отвлеклась на ножи. Оружие, как таковое, меня всегда пугало, а вот эти прекрасные блестящие штучки с не менее прекрасной режущей кромкой, в специальной стойке на одном из прилавков, представила вдруг у себя на кухне. Не знаю, для чего они здешним мужчинам, но на вид – как настоящие японские ножи. Такими и рыбу пластать, и карпаччо резать тоню-усенькими ломтиками… Прелесть какая. Интерес у меня в тот момент сугубо гастрономический; кто сам готовит, тот поймёт.

Виновато отвожу глаза.

– Да я… Извини, отвлеклась. А как я узнаю, что это именно квест? Кто-то придёт с заданием?

– На это не рассчитывай, слишком легко. Включай интуицию: как вляпаешься по самое не могу, – значит, это он и есть, твой квест. И вовсе не обязательно, что снова встретишь ящера. Зыбун, пропасть, наёмный убийца… Каждому даётся по его страху. Насильников не боишься? А то выставят против тебя какого-нибудь Чикатило, да не простого, а с закидонами, жуткими даже для маньяка. Бывало тут и такое.

– Как это?

– Как… – Гала отмахивается от назойливого зазывалы. – Опять тупишь… У нас много чего в подкорке заложено. Обычно Мир реализует воочию для игрока его самые затаённые опасения. Ты, например, чего больше всего на свете боишься? Не террористов, не маньяков, не Чужого и не Годзиллу. Хотя, ведь откуда-то этот твой раптор выплыл… Да нет, – сама себе возражает Гала. – Рептилия – это, скорее всего, переходное звено, а главное – твой страх за детей. Скажешь, не так? А с какого перепугу у тебя вдруг слуховые галлюцинации приключились и ты чужого ребёнка за своего приняла? Вот то-то же.

– И… что, – с запинкой спрашиваю, – серьёзно, могли быть и маньяк, и Годзилла?

– Тебе и того, что выпало, достаточно, – отрезает Гала. – Какой интерес новенького в первом же квесте срубить? Я же сказала: задание всем по силам… теоретически. Ты вчера еле жива осталась, а для многих здешних крутых парней сходить на раптора – вроде разминки до завтрака. Вот для них, ребят такого уровня, испытания куда серьёзнее.

Я смотрю недоверчиво. Серьёзнее?

– И какие они, эти здешние крутые парни?

– А вот сама скоро и увидишь. Не всё ж тебе тут трястись, надо ж будет и отвлечься иногда.

– Гала!

– Что – Гала! Ты на себя посмотри! – Поджимает губы. – Женщина в полном расцвете сил, кровь с молоком… знаешь, как по таким местные Муромцы тоскуют? К амазонкам не подступишься, они не только пошлют в места отдалённые, но и пендель для полёта прибавят, а ты у нас с виду миролюбивая, этакая душечка домашняя…

Почему всем новым знакомым хочется меня сосватать?

– Я тут, можно сказать, по лезвию ножа хожу, – говорю сдержанно, – а ты мне на что-то такое намекаешь!

– Да какие ж намёки, в лоб говорю, сразу. Тут, видишь ли, другие параметры красоты, модельным бизнесом не изуродованные, и по ним ты весьма и весьма котируешься. Брось, голуба, не обижайся. Это я тебе как запасной вариант предлагаю. Ежели вдруг сойдёшь с дистанции – чтобы не унывала и помнила: умная и красивая женщина не пропадёт.

Как ни странно, это придаёт мне уверенности. Нет, воодушевляют не какие-то там намёки на местных Муромцев, а реплика про умных и красивых. В конце концов, я и в родном мире смогла кое-чего добиться, себе и девочкам достойный образ жизни обеспечиваю. Больше, конечно, за счёт ума, красота тут не причём, но если придётся начать сызнова – смогу.

И без того неспешно шествующий мимо дородный мужчина восточного вида – в шитом золотом кафтане, сапожках с загнутыми носками, витом тюрбане – замедляет ход и окидывает нас с Галой орлиным взором. Не то, чтобы в упор – правила приличия соблюдаются – но как бы вскользь, ненавязчиво. Мою спутницу он не удостаивает внимания, а вот у меня ещё долго лопатки чешутся от его взгляда.

Ведунья пихает меня локтем в бок.

– Вот тебе и наглядный пример. Однако помни, что эти предпочитают разбирать экзотических дам по гаремам. Хочешь надёжного партнёра или работодателя – иди в Европейский сектор или к русичам, там в женщинах не только красоту, но и ум оценят, да ещё и уважение выкажут. Запомни правило: первые пять минут ты работаешь на свой авторитет, остальное время авторитет работает на тебя. Старайся произвести хорошее впечатление.

– Вот раз им пяти минут хватает, – говорю сквозь зубы, – с первых же карманных денег куплю паранджу. Чтобы лишний раз не пялились.

Гала снисходительно посмеивается. А я не собираюсь её ни в чём переубеждать. У неё свои взгляды на жизнь, у меня свои.

Мы пересекаем улицу, странно изогнутую широкой дугой, словно часть громадной окружности. Кольцо, поясняет на ходу Гала, опоясывает город на манер московского Садового. Здесь – на Кольце – по всей протяжённости натыканы постоялые дворы, караван-сараи, гостиницы, а подле них собираются обозы и караваны. По сравнению с рабочими слободками тут шумно и людно. С изумлением замечаю парочку верблюдов, мирно жующих квёлый кустарник у небольшой палатки. В этом мире есть и пустыни?

– Гала, – трогаю спутницу за рукав, – я смотрю, тут народу полно; должно быть, и по вечерам тоже?

– На Кольце-то? Круглосуточно.

– А как так получилось, что ящер выскочил не здесь, где туча людей, а в безлюдном квартале? Мир, что ли, специально места подбирает, чтобы жерт… новенькому никто не помог?

Ответ получаю расплывчатый.

– Всяко бывает. Могут и гонки устроить, и засаду, и в толпе цапнуть, да так аккуратно – никто и не заметит. Да что ты зациклилась на этом ящере? Говорю же: всё, что угодно, может быть. Вплоть до психологической какой-то заморочки. Иногда так скрутит, чтобы через себя переступить – полжизни потеряешь, и вдруг окажется, что это тоже квест, но узнаешь об этом, лишь когда бонус свалится. В сотый раз повторяю: будь готова ко всему.

Она хлопает по карманам, лезет в торбочку-сумку.

– Остановись, покурим. Васюта не любит баб с цигарками, а нам как раз к нему заглянуть надо, поговорить.

Заходит в простенок между домами, заслонившись от ветра, щёлкает зажигалкой.

– Будешь? Нет, так нет. Скольких квестовых тварей я тут повидала – ты и представить себе не можешь. За это вас, попаданцев, и не любят, вы ж эту шушеру и притягиваете.

Так вот почему никто вчера особо не рвался мне на помощь! Становится обидно.

– А если бы меня сожрали? Дальше-то что? Им же самим пришлось бы с динозавром управляться!

– Это ты про вчерашних? – Гала метко посылает окурок в решётку ливнёвки. Достаёт из сумки коробочку с леденцами, "заесть" табачный запах. – Это ж пейзане в чистом виде, самые что ни на есть обыватели, с них никакого спросу. Там всё схвачено: ограды заговорены, в каждом дому схрон. Отсиделись бы благополучно, пока твой раптор с голоду не сдох или к русичам в квартал не забрёл бы, или к рыцарям. У тех разговор короток: на копья. А то и вручную заломают.

Вот как. Значит, не перевелись здесь ещё настоящие мужчины? Не поверю, пока своими глазами не увижу.

Мы продолжаем путь по радианной улице. Шум от Караванного кольца стихает перекрытый домами, будто его и не было. Осторожно пробую вырулить разговор на интересующую меня тему.

– Ты говоришь: вас, попаданцев не любят… А себя к ним уже не причисляешь?

– Я здесь, считай, уже своя. Дар при попадании открылся сразу, да и с Наставником повезло. После Сороковника особо с поиском работы не мыкалась: Наставник меня сразу в Ковен порекомендовал, выправил лицензию, а в этом городе как раз вакансия была. Так что я здесь вроде бы как на государственной службе. Местных жителей пользую, жилища им от нечисти заговариваю… Приросла.

– Так ты мой Наставник?

Она даже прыскает.

– Я просто куратор. Новичков вроде тебя тестирую и распихиваю по углам, чтобы пристроились на первое время. Наставник тебя, голуба, сам найдёт. А может, и не найдёт, если способности не проклюнутся, а и проклюнутся – учителей мало, на всех никогда не хватит. Так что и говорить об этом не будем. Встретишь – твоя удача, а нет – не будешь знать, что потеряла. Ты давай-ка, вот о чём подумай, – неожиданно сменяет она тему, – на что жить будешь. Я ж не просто с экскурсией тебя вожу.

– Да будь оно всё неладно, – говорю в сердцах. – Кому я тут нужна со своими двумя высшими, бухгалтерским и экономическим? Что мне с ними здесь делать? Меня ж ни в одну эту рабочую слободу не примут, так совсем другие знания нужны. А в центре что-нибудь есть?

– Счётные работники здесь, допустим, в цене, только женщин на это дело редко берут. Не считают способными. После Сороковника, может, и удалось бы… Контор тут много, и торговых домов, и магазинов, но, сама понимаешь, берут проверенных людей, с рекомендациями. Да и срок найма у тебя – девять дней, кто на такое мизерное время подпустит к деньгам да к расчётам? Нет, голуба, надо искать что попроще и особо не кочевряжиться. Да брось, не может быть, чтобы ты ничего не умела! Хозяйство вела? Готовила? Шила-вязала? Пристроим куда-никуда, не бойся. В крайнем случае, хоть за детьми смотреть, и то хлеб. Не в твоём положении перебирать.

– Это я поняла, – отвечаю угрюмо. – Худо-бедно набрать первоначальный капитал, экипировку, оружие и ехать на все четыре стороны. Но куда? Чего ждать? Что там, в других локациях, – лес, тайга, пустыня?

– Правильный вопрос. На север пойдёшь – лес, на юг – пустыня, на запад степи, на восток море и горы. Куда потянет, туда и поедешь, а твой квест тебя везде найдёт.

В общем, иди туда – не знаю куда.

…Целая лавина вкусных запахов проходит по мне ударной волной. Неподалёку – прямо посередине очередной улицы-дуги на громадных подвесных жаровнях шипят и шкварчат колбасы, большущие куски мяса, пирожки какие-то… Нора поскуливает, у меня бурчит в животе. Последний раз мы с ней ели вчера вечером. Впрочем, собакину утром хоть кашки перепало, а меня только чайком и попотчевали…

– Денег-то у тебя нет, – ехидно замечает ведунья, – а в долг не дам, не рассчитывай. Должна же быть у тебя мотивация. Ладно, потерпи, мы уже рядом. Придём к человечку, который трактир держит, там и перекусишь. Это мы с тобой на второе Кольцо вышли. Здесь всё для любителей покушать, местный Обжорный ряд: трактиры, харчевни, забегаловки, таверны… Есть и ресторации для европейцев, и духаны, и чайные, и даже суши-бар недавно появился с пиццерией.

Лучше бы она не перечисляла. Впрочем, голос её вскоре тонет в воплях уличных торговцев и гаме разноголосой толпы. Здесь намного люднее, чем на первом кольце! Питейные и едальные заведения, как я понимаю, для тех, кто поденежнее и хочет посидеть со вкусом, а кому проще и быстрее, а главное – сытнее – лепёшки в уличных каменных печах, плов, лапша… Долго ещё идти?

– Соберись с силами, – подбадривает Гала. – Ещё квартальчик – и отдохнёшь. Сразу видно офисного работника: и двух часов не походили, а ты уж выдохлась!

Пройдя обещанный квартал, сворачиваем за угол. И хоть я и действительно выдохлась, но сил хватает заметить, что вид здесь несколько иной, словно мы в другой культурный слой переместились. Исчез фахверк, дома преобразились в крепкие и высокие срубы, да и расстояние между ними стало значительно больше. Это даже не дворы, а… Напрашивается давно забытое слово – подворье. Когда не экономили каждый клочок земли, как в Европах, и громадный двор вмещал в себя жилые постройки, хозяйственные помещения, деляночки, колодцы, огороды, сад… И для семейного праздника выносили прямо под яблони и выстраивали в непомерно длинную линию столы для родни, соседей и нежданных гостей.

– Вот и он, Васютин трактир, – объявляет Гала. И глаза мои от изумления открываются всё шире и шире.

Глава 3

Это – трактир? Не знаючи, я с ходу назвала бы его хоромами. Мощь и красоту большого сруба можно разглядеть и оценить, даже не заходя во двор, глянув поверх конька тройных ворот с резными столбцами. Гала толкает дверцу одной из калиток, походит и чуть сторонится, пропуская меня, и с какой-то затаённой гордостью кивает на обиталище этого неизвестного мне Васюты. На лице её так и прописано: любуйся, голуба! Как будто она лично и дизайн разрабатывала, и таскала громадные оцилиндрованные брёвна… При такой толщине стен здание должно смотреться громоздко, приземисто; но массив и прочность уравновешены здесь высотой, а правильно подобранные пропорции облагораживают, равно как удачное платье стройнит полноватую фигуру.

Трактир, говорите?

Мои познания о трактирах, корчмах и подобных им заведениях довольно поверхностны. Однако недавно я вдосталь на них нагляделась. Ресторации и едальни Обжорного ряда жались друг к другу, срастаясь стенами, здесь же на пространстве не экономили, распахнув дом углом на два крыла да на четыре красных окна в каждом. В центре внутреннего угла – солидное парадное крыльцо, к которому ведут, смыкаясь в одну, дорожки от обеих калиток, в левом же крыле вход отдельный, скорее всего для своих. Ставни на окнах расписные, крыша и крыльцо щедро украшены резными деревянными гребнями, к обширной мансарде пристроена башенка с балконом и флюгером-прапорцем на высоком шпиле.

Хочется просто стоять и любоваться. Нет, хочется потрогать – и убедиться, что дом настоящий. Жить в нём хочется, и не просто так, а долго и счастливо.

А что это Гала так значительно на меня поглядывает? Точно-точно, есть в этой красоте и её лепта!

– Прекрасно! – от всей души говорю я. – В жизни не видела ничего подобного.

В будке размером, пожалуй, чуть менее парадного крыльца, рыкает, звякает… Нора пятится, где-то в глубине её утробы зарождается ответный рык. Волоча за собой многопудовую цепь, выползает на свет хмурый пёс. Ей-богу, хмурый! У него, как у хаски, характерные черные полосы на морде, этакая "маска", что добавляет облику изрядной свирепости. В холке зверюга перегоняет хорошего телёнка, а окрас у него волчий. Вот если бы мне вчера повстречался такой вместо раптора – живой бы я не ушла.

– Здорово, Хорс, – приветливо говорит Гала. – Вот тебе новые друзья, они свои, запоминай.

Пёс смеряет нас взглядом с головы до пяток. Я удостаиваюсь его внимания какие-то секунды, после чего он, не торопясь, принимается поедать глазами Нору. Та, скромница, прячется за мою ногу, пытаясь одновременно повиливать хвостом. А ведунья-то сюда вхожа, если этот волчище к ней со всем уважением… Кстати, она уже идёт к крыльцу, и я с невольным облегчением спешу вслед.

Волчара пытается по-хозяйски рыкнуть, но тут моя полуграция, застопорив движение, присаживается и изящнейшим образом протягивает лапу. Не мне. Волку. Э-э… Хорсу. Этого жеста в сочетании с лукавым взором хватает, чтобы отправить крепкого о пса в нокаут и оцепенеть. Переведя дух, дёргаю поводок.

– Пойдём-пойдём. Хватит тут глазки строить!

Гала посмеивается.

– Ты за неё не бойся, – она уже всходит на крыльцо. – Ты за себя бойся. Самое время.

Я вдруг упираюсь. Отчего-то явственно вспоминаются её недавнишние намёки на мою привлекательность.

– А чего это мы сюда пришли? С кем ты меня собираешься знакомить?

– Да нормальный он мужик, недоверчивая моя. К плохому не привела бы. Возится с новичками, помогает адаптироваться, работу найти. Из бывших попаданцев, кстати. Здесь уже лет пятнадцать, а вот, поди ж ты, всё вас опекает.

Я немного успокаиваюсь.

– А почему он до сих пор здесь, если из попаданцев? Не прошёл Сороковник?

Гала медлит с ответом.

– Прошёл, даже больше, чем прошёл. Но, чур, уговор: захочешь узнать подробности – сама у него и спрашивай. Он об этом болтать не любит и вообще молчун. Дом-то оценила? Внутри тоже интересно, сама увидишь. И обрати внимание на хозяина: он с домом – один в один.

– Это как?

– Одинаково надёжные. Из пушки не прошибешь. Тупишь, голуба? С чего бы?

С голоду. Вздохнув, окликаю Нору, заглядевшуюся на здешнего мачо. Виновато опустив голову, она бредёт за нами по ступенькам. Неслышно и легко открывается массивная дверь, пропуская нас в прохладные сени.

По левую руку от входа просторный арочный проход, вероятно, на кухню, потому что краем глаза я успеваю заметить широкий разделочный стол. Но нам – направо, в большой обеденный зал, изрядно затемнённый. Половина ставен прикрыта, но и этого хватает, чтобы подивиться здешней мебели: добротные крепкие столешницы способны выдержать и жареного быка, и удары могучих кулаков, буде захочется добрым молодцам поспорить, а при взгляде на лавки невольно вспоминаешь, что на таких когда-то не только сидели, но и спали с комфортом. Гала дёргает меня за рукав. Опять, мол, загляделась…

– День добрый, Васюта!

– Добрый, – отзывается из-за стойки густой низкий голос. – Рад, гостьюшки. Да я смотрю, у нас тут не одна новенькая, а две…

Хозяин опускается на корточки, протянув руку, и моя псина тотчас суётся здороваться. Такая вот простая. Он даёт себя обнюхать, треплет собакина по загривку, шепчет что-то на ухо – в общем, очаровывает. Наконец идёт к нам, и мне вдруг хочется спрятаться за Галу, как недавно Нора жалась ко мне от Хорса: первое впечатление, что ожила каменная глыба. Он слишком велик, чтобы вот так, сходу, его рассмотреть. Приходится запрокинуть голову.

– Вот, Вася, это Ванесса. – Голос у Галы звучит мягче обычного. – Моя последняя подопечная. Прибыла вчера, прошу любить и жаловать. А это Нора, её бесстрашная псина.

Ага. Я, значицца, просто подопечная. А собачка моя – бесстрашная. Эк у них, однако, расставляются приоритеты…

– Наслышан, – хозяин кивает. – Как и о том серьёзном звере, что вам в первом же квесте достался, гостьюшки… Сильны, ничего не скажешь!

Это он шутит – или всерьёз?

А сам он, безусловно, хорош, и я теперь понимаю, отчего на подходе к трактиру-терему у Галы вдруг заблестели глаза и разрумянились щёки. Первое, что рядом с ним ощущаешь – мощь. Конечно, он не скала, как попервоначалу кажется, но размах плеч сразу заставляет подумать, что дверные проёмы хрущёвской квартиры были бы для него, мягко говоря, тесноваты. Второе – краси-ив… Буйные рыжие кудри чуть тронуты сединой, аккуратно подстриженная бородка вьётся кольцами, тёмные глаза из-под лохматых рыжих бровей смотрят по-мальчишески весело, хотя годочков-то ему поболее моего будет; впрочем, борода может и старить, не берусь судить… Белая рубаха с вышивкой мягкими складками обтекает выпуклую грудь, рельефные бицепсы. Кожаные штаны, тоже в мягкую сборку, заправлены в сапоги. Я прищуриваюсь – неужели шпоры блеснули? Снова поднимаю взгляд.

Это – трактирщик?

Кажется, я совершенно неприлично на него пялюсь.

Поймите меня правильно. У нас тоже хватает крутых парней… может быть. Но где я их вижу? В офисе? Наши богатыри – или с возрастными животиками, или болезненно сухощавы, вечно сутулые, бледные от нервов и переработки. Коллеги, сотоварищи, хорошие ребята, но редко кого можно представить несущим тебя на руках и подставляющим надёжное мужское плечо… За Васютиными плечами хотелось немедленно спрятаться и провести всю оставшуюся жизнь.

Что-то я отвлеклась. Мы вроде как представлены, а дальше что делать? За руку с ним поздороваться? В пояс поклониться? Что здесь принято?

– Хороший у вас пёсик, – говорю невпопад. – Только почему… Хорс – это же… конь?

– А он и есть конь, – поясняет хозяин вроде серьёзно, а в глазах пляшут чёртики. – Жеребец. Всех сук в округе загонял, а кобелям сразу хребет перекусывает, вот и держу взаперти, пока соседи с кольями не пришли разбираться. Садитесь, гостьюшки.

У него красиво очерченные губы, просто неприлично для мужчины красивые. Угадывается ямочка на подбородке, на лбу намечаются две-три суровые морщинки. В очередной раз одёргиваю себя. Прекрати заглядываться!

– Благодарствую, Вася. – Гала легким движением руки задаёт мне направление к ближайшему столу. – А накапай-ка нам по рюмочке твоей наливочки, для знакомства и с устатку. Мы с подружкой с утреца на ногах, притомились.

С наслаждением плюхаюсь на лавку, и всё, чего мне не хватает для полного счастья – вытянуть ноги. Хозяин прихватывает со стойки плоскую бутыль тёмного стекла, две стопочки, смотрит на меня вопросительно. Отрицательно качаю головой: в чужом месте и с незнакомыми людьми пить не хочу. Он не настаивает, подсаживается к нам, придвигает ведунье полную стопку.

Гала поводит стаканчиком передо мной. Подмигивает.

– Определи состав. Может, всё-таки дать попробовать?

– И так чую. – Я тяну носом. – Хороший самогон, двойной очистки. Мускатный орех, гвоздики совсем немного, кардамон, чуть-чуть ванили. И травка… Зверобой.

– Видал? – Гала довольна, словно сама готовила этот фокус.

– Травница? – с сомнением говорит Васюта. – Чует хорошо, но… непохожа.

– Вот и я о том же. Пока ничего определённого. Разве что везение несусветное… но один квест ещё не статистика.

Она нашаривает в сумке флакончик, отсчитывает десять капель в рюмку.

… А Васюта, я же вижу, тоже за ней считает капли и хмурится. Гала, заметив его внимание, грозит пальцем. Какие-то тут у вас свои секреты ребята, только не нужны они мне. Вот покушать бы… И Норе косточку раздобыть, а то похудеет животина-то…

Хозяин тем временем шумно вздыхает и потирает затылок.

– Такое дело, – говорит, вроде бы ни к кому не обращаясь. – Ольгу-то я вчера с хозяйства выгнал. Так что угостить пока нечем: печь, конечно, протопили, а готовить не готовили.

Гала хихикает.

– Да ты за месяц уже третью работницу прогоняешь! Что, эта тоже тебя домогалась?

Он мрачнеет, насупившись.

– Если бы ко мне лезла – я б стерпел. Так она к мальцу приставать начала. Вот я её и… рассчитал, в общем-то.

Хорошо, что только рассчитал, а то уж я по его глазам решила, что хребет перекусил. Как пёсик евойный.

– Да, Вася, трудно тебе с такой внешностью. Текучесть кадров у тебя просто потрясающая.

Они, значит, тут воркуют, а мы скоро помрём с голоду… Нора со вздохом кладёт морду мне на колени. Потом вопросительно трогает лапой. Вид у нас в ту минуту, должно быть, ещё тот, жалостливый, потому что хозяин враз серьёзнеет.

– Сама сготовить что-нито сможешь? – спрашивает неожиданно. – Я ведь к кастрюлям не привык, а ты, поди, враз управишься. Иди, похозяйничай.

– Сготовить-то могу, – отвечаю, слегка растерявшись. – Правда, как оно на чужой кухне получится… Да у вас ведь печка, а я к ней непривыкшая!

– А покажу. Пойдём. И собачку забирай, ей там самое место.

– Давай-давай, осваивайся, – машет мне ведунья. – Я ж обещала тебе автономку! Вот и начинай!

Хозяин провожает меня под арку. Ага, правильно я определила: там кухня.

– О-го-го! – вырывается у меня, стоит лишь переступить порог.

Васюта явно польщён.

– Нравится?

– О-го-го! – повторяю в полном восторге. После моей шестиметровки эта кухня кажется дворцом. – Да тут жить можно!

Площадь – квадратов сорок, не меньше. В первую очередь подаюсь к длинному разделочному столу, где из особой стойки щерится десяток ножей, с виду – идеальной заточки. Слабость у меня к хорошим ножам, я уже говорила? Оцениваю сияющие на полках медные кастрюльки, кастрюли и кастрюлищи, сковороды и жаровни. В простенке рдеет угольями громадный открытый очаг. Места хватает и для широких стеллажей с припасами, и для полок с посудой, и для пары буфетов. Даже обеденный стол, придвинутый к окну, несмотря на внушительные параметры кажется чайным. Громадная русская печка одним боком втиснута в кухню, другим уходит в общий зал.

И ничего страшного. Печь как печь. В бабушкиной хате стояла почти такая же. Я тогда малая была, но совала любопытный нос во все щели и ходила за бабушкой по пятам, и то, как возилась она с ухватами, чугунками да сковородками, помню: что в детстве в голову легло, не забывается. Мы с ней часто вместе пекли блины: я наливала тесто, а бабушка отправляла сковороду в устье печи длинной чапелькой, а потом вытаскивала. Такие блины не нужно было переворачивать, они румянились сразу с двух сторон. А здесь к печи ещё и плита оформлена, вообще красота. К ней только приноровиться нужно.

Вот блинами, пышными и вкусными, мы сейчас и займёмся. Только проверим припасы: всё ли есть, что нам нужно?

На стеллажах в глиняных махотках обнаруживаю крупы и прочую бакалею. Немедленно чихаю от муки, сую нос в крынку со свежей простоквашей, нахожу котелок вчерашней каши и в лукошке с соломой – десятка три яиц. Есть и топлёное масло. Что ещё? Сковородок тут в избытке, сейчас подберу и по плите, и по руке.

– Отличная кухня, – говорю с воодушевлением. – Прекрасная кухня!

– Помочь чем? – вызывается хозяин.

– Справлюсь.

И правда, справлюсь. Главное, что печь уже вытоплена.

Отрадно встретить в чужом мире такой родной островок безопасности. От этой кухни, от этой печки на меня так и пыхает благополучием и покоем. Никогда ещё не бралась за готовку с таким удовольствием.

…А кухарку-то хозяин рассчитал, однако. Судя по всему, ещё и выгнал с позором. Ишь, к мальцу приставала. К сыну?

С кастрюлями они особо не дружат, значит, сами пока не завтракали. Мужчины, что с них взять… Ладно. Если ко мне с добром, и я тем же отвечу. Забалтываю теста побольше и сковороду подбираю соответствующую. Впрочем, мелкой посуды здесь не держат.

…Я укладываю готовые блины стопками, смазываю пёрышком, опуская его в растопленное масло, и чувствую, как потихоньку разжимаются клещи, что давили на горло со вчерашнего вечера. Жизнь налаживается.

Хлопает дверь со стороны улицы. Влетает и стопорится на пороге парнишка – долговязый, поджарый, в такой же, как у хозяина, льняной вышитой рубахе, в холщовых штанах, заправленных в сапожки. Нора, хоть и отяжелевшая от дегустаций и сметаны, гавкает и бежит знакомиться. Я, не выдержав, улыбаюсь.

– Привет. Ты кто?

– Я… Янек, – отзывается тот смущённо.

– Есть будешь? Садись, Янек.

Ещё бы он не будет! Да у него глаза, как у голодного лабрадора!

– А ты кто? – всё же осторожно спрашивает.

– Ванесса. Новенькая. – Как Гала меня представила, так и буду называться. – Сделай доброе дело, поищи мёду и чего там ещё можно к блинам подать.

– А к блинам что-то подают? – изумляется он.

– Варенье ещё можно. Рыбку всяческую, – просвещаю, выставляя на стол у окна тарелки, плошки для сметаны и розетки для сладкого. – Сёмгу, форель слабосолёные. Икру можно, но насчёт этого не знаю, есть ли. Руки иди мой, между прочим.

Он спешит к раковине. Я плюхаю на его тарелку два самых аппетитных, толстых блина – а у меня только такие и получаются! Нора, сума перемётная, кладёт морду парню на колени, и преданно заглядывает в глаза. Всё почти как дома. Только сметана не в банке, а в крынке, и доставать её оттуда приходится кусками, ложкой.

Сердце моё тает, как кусок масла.

Возвращаюсь к плите. Блинопеченье – как конвейер, остановок не терпит.

После третьего захода парень, похоже, осоловел. Щеки зарумянились, живот заметно округлился, как у сытого котёнка.

– Постой, не засыпай.

Пристраиваю на поднос стопу блинов, исходящую паром, сметану, мёд.

– Иди, отнеси Васюте на пробу. Кстати, он тебе кто?

– Дядька, – дожевав, отвечает парниша. Хоть и сыт, а на ходу отломил ещё кусочек и запихнул в рот. Подхватывает поднос, чистое полотенце из буфета и исчезает за дверью в зал. Я же ставлю на плиту чайник. Чутьё мне подсказывает, что в красивых фарфоровых банках в буфете самое место чаю. Заварив, подсаживаюсь к окошку и невольно возвращаюсь в мыслях к местному хозяину. Значит, племянник… Что, больше никого из родни?

Да что я гадаю? Всего два стула к столу приставлены. Вот и ответ.

Из зала скорым шагом проходит Васюта. Довольный. Глаза блестят. Окидывает – нет, охватывает взглядом всех и всё. Хозяин.

– А сама-то что, до сих пор сидишь голодная?

Ну да, увлеклась. От первого блина, что отложила себе на покушку, кусочек отщипнула, остальное скормила Норе. Пришлось пояснить:

– Пока не закончу, от плиты не отхожу, чтобы ничего не сгорело. С блинами ухо востро надо держать!

Он качает головой. Достаёт две кружки, разливает чай. Ставит на обеденный стол тарелку.

– Но ведь закончила? Давай-ка, теперь я за тобой поухаживаю.

– … Хозяйка, – говорит немного позже, и, видимо, в его понятии это высший комплимент. – Пойдёшь ко мне?

Я давлюсь чаем.

– Вместо Ольги, – добавляет он поспешно. – Сама видишь: мне без работницы никак, а тебе ж всё равно место надо искать.

Мне становится смешно.

– А не боишься, что домогаться начну?

Он вздёргивает бровь.

– Не из таких ты. Женщина серьёзная. Там, у себя – замужем?

– Нет, – отрезаю.

– Понял. А Гала сказала – у тебя дочки.

– Дочки есть, мужа нет. – Я отставляю чашку. Как всегда, при подобных разговорах настроение портится. – И не было. И не будет. Всё?

– Всё, – он примирительно вскидывает ладони. – Я ж только спросил! Приходи ко мне работать.

– Васюта, – я даже фыркаю. – Одно дело – в удовольствие со сковородкой постоять, для души, и совсем другое – дни напролёт. А ты предлагаешь, чтобы я сама, добровольно, в это ярмо шею подставила?

– Так ведь ненадолго. За восемь дней я из здешних вдовиц себе кого-никого подберу. А тебе, кроме того, что заплачу, помогу во второй квест собраться. Да и зачем сразу «ярмо»? Тяжёлую работу мы с Яном сами справим, а ты будешь только командовать да у плиты караулить!

Мысленно чертыхаюсь. Как ни крути, а податься некуда. Хотя, вроде бы, за первое попавшееся предложение не след хвататься, надо бы поискать… С другой стороны, в моём положении нечего капризничать, от добра добра не ищут. А денежка нужна. Интересно, во сколько мне эти сборы обойдутся? Местных цен я не знаю…

– Монет десять-двенадцать на всё – про всё, – подаёт голос Васюта. Надо же, это я вслух думать начала, вот он и отозвался. – Бронь хорошая или кольчуга – пять монет потянет…

– Васюта, какая бронь! Она весит немеряно! Да к тому же, на мой бюст, извини, ни одна кольчуга не налезет!

– Значит, хороший бюст, – замечает Васюта рассеяно. – Мне нравится… Говорю же – нравится, чего сердишься? Я ж хвалю, а не лапаю. Не хочешь железо не себе таскать – найдём кожу или стёганку, их и подогнать легче. От меча особо не уберегут, но скользящие удары сдюжат.

Скользящие удары?

Мне вдруг становится нехорошо. Эйфория заканчивается.

– Кисть у тебя широкая, крепкая, – слышу я и в недоумении рассматриваю свои руки. – Короткий меч удержит. Да что я говорю, – обрывает он себя в досаде, – не натаскаю я тебя за неделю на ближний бой. Была бы ты с моего мира, там бабы к этому привычнее… Тебе бы что полегче; не меч, а хоть засапожник. И в дороге годится, и для защиты.

Он задумывается. И на какой-то миг смурнеет лицом. Показалось или нет, что в карих глазах застыла тоска?

Показалось.

– Стал быть, засапожник и подберём, – продолжает как ни в чём не бывало. – Да поглядим, какова из тебя лучница; дальний-то бой безопасней.

– Лучница… Да я с пяти шагов в дерево не попаду, при моём-то зрении.

– Э-э-э, – тянет Васюта, – зрение тут ни при чём. Всё зависит от того, кто учит и как учит. Однако в десять монет снаряжение тебе обойдётся, да в пару монет припасы. А я за восемь дней даю тебе пятнадцать. Запас на дорогу останется. Идёшь ко мне?

Всё ещё колеблюсь. Кстати или некстати припоминается хронически больная спина. А рыжебородый искуситель словно мысли мои читает:

– Не думай, котлы да мешки тягать самой не придётся: мы-то с Яном на что? Только пальчиком укажи, всё поднесём. Печь протопим, с рынка привезём что нужно, из погребов достанем. Соглашайся, а?

Подсаживается рядом с моим стулом на корточки и проникновенно заглядывает в глаза. Как Нора, когда хочет что-то выпросить. Несмотря на серьёзность ситуации, меня так и подмывает захихикать.

– Да ты работницу нанимаешь или замуж меня зовёшь?

В лице его снова мелькает что-то мальчишеское.

– Так идёшь?

– Вот настырный! – Я, наконец, решаюсь. – Уговорил. Деваться-то мне некуда!

Вот так и начинается моя карьера в новом Мире.

Мой наниматель встаёт, довольный, протягивает лапищу. Торжественно пожимаем друг другу руки. Рукопожатье у него сильное и в то же время бережное, будто мои пальцы хрупче фарфора.

Муромец. А я ещё не верила, что есть такие…

***

Ведунья дожидается нас за очередной рюмочкой. Тонкие пальцы рассеянно перебирают бусы, словно чётки, меж бровей залегли две параллельные морщинки… Выглядит она неважнецки, словно провела в полутёмном зале не какой-то час, а суток двое: в лице добавилось желтизны, под глазами залегли тени. И мне становится неловко: это ж я её так упахала. Натаскивать новичков всегда нелегко, даже если они и толковые, и понятливые, но Гала-то – с ночи, а сколько на меня времени потратила!

Сколько народу через её руки прошло до меня? И ведь каждому растолкуй, объясни, истерику загаси, ежели кто сорвётся. Скольких она к делу приставила, этак ненавязчиво, как меня сейчас? И всё это время общалась со мной вроде бы нехотя, словно отрабатывая, что положено по долгу службы, но теперь её резкость и проскакивающая иногда грубоватость кажутся мне нарочитыми, наигранными. Будто она намеренно ставит барьер между собой и… не просто мной. Попаданкой. Пришелицей. Как, допустим, я не разрешаю себе привязаться к очередному бездомному котёнку, кормлю его и отпускаю, или, если получится, пристраиваю, но к себе взять не могу – не приютишь всех брошенных.

Гала ослепительно улыбается. Крупные зубы делают улыбку немного похожей на лошадиную, но глаза лучатся навстречу Васюте. Некрасива – но обаятельна. Жёсткая и женственная одновременно. Тебя-то каким ветром сюда занесло, ведунья? Никогда мне этого не узнать, не будешь ты со мной откровенничать. Приголубила, уму-разуму научила, отдала в хорошие руки и – привет. Завтра ещё кто-нибудь вроде меня на голову свалится.

– Сговорились? – спрашивает чуть насмешливо. – Вот и ладушки, голуба. А я знала, что тебе здесь перепадёт, а если и не здесь, то по соседству, тут народ отзывчивый. Пока к плите не приковали, пойдём, проводишь, у нас ещё кое-что недоделано. Да за работу не волнуйся, тут пока пусто, сама видишь. Час пик будет вечером. Я тебя долго не задержу, а если и так – хозяин не обидится, верно?

Васюта степенно кивает.

– Да кто ж её торопит? Пусть походит, обвыкнется, только не до темна. Сама понимаешь, места ей новые, незнакомые, заплутает ещё. А собачку свою тут оставляй, – советует мне. – Нечего её зря по городу таскать, она у тебя домашняя, к хождению не привычна. В твоей светлице тебя подождёт, я отведу. А хочешь, сама устрой, чтоб спокойней было. Ян, проводи гостью!

Гостью? Меня ж, вроде, наняли? Хозяйский племяш тем временем делает приглашающий жест. Я вас умоляю, снова на кухню? Да успею ещё наглядеться! Или я что-то упустила?

– Сестрину комнату отдаешь? – спрашивает Гала, вроде бы даже с недоверием. Васюта коротко отвечает:

– Хватит ей пустовать.

…Могла бы догадаться, с удивлением говорю себе. Ведь видела с улицы, что в этом крыле четыре окна, а на кухне обнаружила только три. Остаётся ещё достаточно места для приличной комнаты. А я-то решила при первом осмотре, что эти две двери в торце ведут в кладовые или в подсобки, куда же ещё можно выйти из кухни? Но у местных зодчих свой взгляд на планировку.

Ян торжественно распахивает ту дверь, что справа.

– Сперва глянь сюда!

На лице у него написано: сейчас удивлю! И я на самом деле раскрываю рот от изумления. Ванная? Впрочем, если уж есть раковина на кухне, значит, водопровод, как таковой, имеется, отчего бы не быть и ванным комнатам?

Пол и стены здесь выложены крупной изразцовой плиткой. Массивные краны сияют медью, лейка душа едва ли не с колесо КамАЗа. А сама-то ванна …

– Нравится? – спрашивает Янек с совершенно Васютиной интонацией. – Не у каждого здесь такая красота!

Опасливо склоняюсь над гигантской чугунной ёмкостью, покоящейся на мощных ножках-лапах. А хозяин, однако, не чужд простых человеческих радостей. Бадейка как раз на него. Нора тоже суёт нос, пытаясь зацепиться лапами за бортик. И ей подобные радости не чужды, уж она бы…

– Это ж утопиться можно! – говорю. – Вы что, и ныряете здесь?

– Не, – парень засмеялся. – Дядька воду любит. Раньше на большой реке жил, к воде привык. По часу здесь может отмокать, особенно как с копьём намахается или после учений. Ты уж подолгу тут не засиживайся, ругаться будет. Меня он за это гоняет.

Тебя, может, и гоняет, думаю, а меня… я всё-таки…

…Женщина. Баба простая и неумная. Только сейчас поняла, что подписалась жить под одной крышей с холостым мужиком. Одиноким, поди, озабоченным. Бюст мой ему понравился. Ведь не отобьюсь от такого, случись что…

Ванька, говорю себе с упрёком, забыла, о чём тут недавно упоминали? Да он прислугу за аморалку рассчитал, чтоб к мальцу не приставала, тебе это ни о чём не говорит? О том, например, что могут быть у человека какие-то моральные установки? Хватит во всём видеть скверное, привыкла там, у себя, к негативу.

А как он к тебе обращался уважительно? Хозяйка… И чай наливал, и в глаза заглядывал открыто, спокойно… Не будет такой домогаться.

Только пусть не рассчитывает, что ему здесь спинку потрут.

А помыться хочется – до почесухи…

– Туточки светлица.

Янек распахивает соседнюю дверь. Ага, вот и вычисленное мной недостающее окно, да ещё два на другой стене. Потому и светлицей называется, что света много, солнце сюда весь день заглядывает, то с юга, то с запада. В старину такие комнаты отводили под рукодельные, чтобы можно было до самого заката над шитьём сидеть. А размах-то какой! Я-то думала, что выделят мне скромный уголок, вроде как прислуге, сообразно статусу, но в этом доме тесных помещений не признают, как и мелкой посуды. Комната вместила бы два моих зала, не иначе, а здешняя широкая кровать разместилась бы в моей спальне с трудом. А тут она никого не теснит, и ещё остаётся уйма свободного места.

Сверху постели накинуто вязаное покрывало, и я невольно приглядываюсь: не Галина ли работа? Очень уж похоже на плед, в который я с утра куталась. Но нет, фактура тоньше, да и узор хитрее, будто не на спицах, а на игле вязано. Горка подушек покрыта кружевом тонкой работы. На полу домотканые дорожки, пусть не новые, слегка выцветшие, но добротные, крепкие. А в углу… укладка, большущий такой высокий сундук с плоской крышкой, на которую, если понадобится, бросил перину – и спи, как на кровати, в полный рост. Мы, бывало, так и спали у бабушки в гостях.

– Хорошо здесь. – Сбрасываю на прикроватный коврик куртку, чтобы обозначить собакину место. – Лежать, Нора. Отдыхай.

Та делает пару кругов, приминая куртку, и с удовольствием растягивается на полу. Ладно, хозяйка, если ты велишь – посплю.

О чём это Гала Васюту спрашивала? Комнату сестры, мол, отдаёшь? Хочу уточнить у Яна, но вдруг вспоминаю всего два стула на кухне, одинокое холостяцкое житьё-бытьё здешних мужиков… Племянник он. Скорее всего, от этой самой сестры. А светлица её, по всему видать, давно пустует, хоть и чисто в ней, прибрано, словно хозяйку поджидают… Помнят о ней здесь.

И прячу любопытство подальше. Не к месту оно сейчас. Пора на выход.

– … Так ты присматривай за ней, Вася.

Кажется мне или нет, что Галин голос дрогнул? Это она обо мне?

– Видишь, какая она, к нашей жизни не приспособленная? Уж не откажи.

– Присмотрю. Сколько осталось? Сама-то знаешь? – спрашивает Васюта сурово, будто не обсуждал со мной полчаса назад срок найма.

– Дней семь, не больше.

Васюта стискивает зубы, на щеках играют желваки. Гала ободряюще похлопывает его по могучей руке. Это он моим близким уходом расстроен? Нашёл из-за чего переживать. Через день найдёт себе другую «хозяйку», при его-то данных!

– Присмотрю, – повторяет он. – Будь спокойна.

Извлекает из-под стойки такую же плоскую бутыль, как давеча, но запечатанную: горлышко залито фиолетовым сургучом. Гала кивает, бутыль проваливается в недра её бездонной сумки.

– Благодарствую. Пошли, Ванесса. Покажу тебе другую дорогу, расскажу напоследок кое-что. Учись, пока я жива.

Выхожу я из Васютиного дома свежая и отдохнувшая, но через некоторое время начинаю сдавать. Не физически, нет. Слишком много информации получено за полдня, она никак не уляжется, в голове начинает мутиться. Я уже путаюсь в бесконечных кварталах и переулках, по которым кружит меня Гала; караванное и харчевенное Кольца ещё узнаю, но рядовые улочки становятся все на одно лицо. Пытаюсь зацепить для памяти хоть какие ориентиры, чтобы не заблудиться на обратном пути, но внезапно ловлю себя на ощущении дежавю: мимо вот этой кованой ограды я проходила, и совсем недавно, потому что смутно знакомы и палисадник с ирисами, и калитка с щербинкой в зубцах…

Да, точно. Именно здесь я вчера выломала прут.

А чуть подальше случилось и всё остальное.

Поперёк мостовой темнеет оплывшая туша в полосато-пятнистых разводах. Тогда, ночью, в темноте мне было не до разглядываний, а теперь оказывается, что окрас у покойного был почти леопардовый, словно отобранный тысячелетней эволюцией для маскировки в траве или древесных кронах. Не должен он был здесь появиться, в городе, думаю тупо. Вот ежели б на меня напустили какого вампира или вервольфа – и то естественней смотрелось бы, но… динозавр? Впрочем, я уже начинаю привыкать, что в этом мире совмещается несовместимое.

Окрестности вымерли: никто из вчерашних мужиков-храбрецов не появляется, хотя бы для того, чтобы полюбопытствовать: что это мы тут делаем? А вот интересно, как долго жертва моего везения здесь пролежит? До полного разложения? Это ж антисанитария какая-то получается. Но если попаданцы в этом мире не редкость, и многие наверняка объявляются прямо здесь, в городе, то должны быть предусмотрены какие-то меры по зачистке!

– Узнаёшь? – тем временем спрашивает Гала. Поморщившись, подносит к носу платочек, явно надушенный. Оно и понятно: поверженная туша провалялась под солнцем полдня, и сейчас ветер доносит нехороший запах.

Зачем мы здесь? Устроить трогательные похороны? Прикопать на месте, голыми руками вырыв яму? После всего, что случилось за истекшие сутки, меня бы это не удивило.

– Ну, и зачем мы здесь? –повторяю вслух.

– За твоими бонусами. Или лутом, если тебе этот термин привычнее. Наш дорогуша Мир, он же Игрок, действует не только кнутом, у него и пряники припрятаны. Считай, что попала под раздачу. – Обходит ящера, придирчиво оглядывая, по-прежнему дыша через платок. Брезгливо тычет носком сапожка узкую морду с обнажившимися клыками. – Вот это он и есть. Забирай.

– Пряник, что ли? – неприязненно бурчу.

Собственно, в окружающие реалии услышанное вписывается вполне. Если припомнить Кобру-Д и иже с ней, из убитых мобов периодически вываливаются шмотки, хоть и не всегда полезные, но годные к продаже. В моём положении оно лишним не будет. Переключаюсь на объект.

В компьютерной игре тела поверженных врагов терпеливо ждут, пока их не обчистят, а дальше по усмотрению разработчиков: или просто исчезают, или ждут смены локации. И что? Этот образина тут именно меня дожидается?

Возмущённо гляжу на Галу.

– Я к нему не полезу! Что хочешь делай, пальцем не прикоснусь!

– Не прикасайся, – отвечает она кротко. – Только подумай, от чего отказываешься. Не будешь потом локти кусать?

– Да что здесь может быть? У него… даже карманов нет, вот!

Да, задача… Чаще всего на моей памяти из монстра-зверя выпадало какое-нибудь зелье. Иногда сыпались деньги, шмот, оружие, квестовые предметы… Как бы не упустить, в самом деле, что-нибудь полезное! По примеру Галы кружу возле ящера, пытаясь заглянуть даже под брюхо, но нет, ничего инородного не замечаю. Но ведь что-то она там углядела! Хоть бы платочком поделилась, а то воняет от этого субъекта гадостно. Особенно из пасти. Под стянутыми почерневшими губами жутко белеют клыки, меж которых вывален длинный сизый язык, а под ним в глубине раззявленной глотки что-то блестит…

Блестит?

Волей-неволей присаживаюсь на корточки рядом с ощеренной мордой. Разит, словно, падая, раптор подмял под себя сотню тухлых яиц. Нов смердящих недрах из-под начинающей распухать склизкой ленты языка и впрямь виднеется что-то… явно не органического происхождения. Нерешительно оглядываюсь.

Гала кивает.

– Давай-давай, голуба. Делов-то – руку протянуть и вытащить. Я за тебя твою работу исполнять не собираюсь.

О, нет! Не полезу я туда, меня и так тошнит от одного запаха!

– А девочке пострадавшей хочешь помочь? – заходит Гала с другой стороны. – Хочешь. Так вот, я даже отсюда вижу, что ей нужна та хреновина. Только вот незадача: бонус персональный, в чужие руки не дастся или силу потеряет. Ты заработала – тебе и брать, и давай, поторопись, не задерживай. Бюргеры в своих домах уже все задницы отсидели, боятся выглянуть, пока эта гадость здесь валяется.

И насмешливо добавляет:

– На «слабо» не развожу, не думай. Таким не шутят.

Не шутят, верю. Но лезть в пасть голой рукой? Поколебавшись, надрываю зубами край рубашки, отдираю лоскут и оборачиваю вокруг кисти. Какая-никакая, а изоляция. Остаётся надеяться, что слюна у раптора не ядовитая и не кислотная, иначе будет мне подарочек…

Осторожно, задевая клыки, сую ладонь между осклизлым нижним нёбом и пористым, как губка, языком. Там, в подъязычье, прячется нечто круглое, размером с небольшое яблоко и даже с черенком, который никак не хочет отрываться от мёртвой плоти. Пытаюсь это «яблочко» открутить, но держится оно крепко, мало того – скользит и проворачивается. Чуть не плача от жалости к себе, помогаю другой рукой, голой, которую тотчас начинает немилосердно щипать, и, наконец, прихватываю кругляшок как следует. Отдираю. Извлекаю. Таращусь на то, что у меня в руках.

И краем глаза вижу, что голова ящера начинает таять. Вот уже с туши сбегают краски, она становится всё прозрачнее, пока, наконец, не исчезает окончательно. Только железный штырь, бывший когда-то отполированным прутом из калитки, а ныне изъеденный коррозией, со звоном падает на камни мостовой.

– Очень практично, – заторможено отмечаю. – Ни утилизировать, ни хоронить не надо. С людьми тоже так?

– Скоро сама увидишь, чего тут только не случается… Да вытри ты хоть чем-нибудь эту штуку, дай разглядеть толком!

Руки мне оттягивает прозрачный камень густо-вишнёвого цвета. Содрогаясь, я обтираю его подолом, затем насухо протираю рукавом и смотрю на свет. Камень идеально кругл и больше напоминает, пожалуй, не яблоко, а громадную черешню. Солнечные лучи, пройдя сквозь него, падают на мостовую багровыми пятнами.

И это сокровище выросло в вонючей пасти?

Зачарованно протягиваю камень Гале – пусть и она посмотрит. Но ведунья, протянув было руку, отшатывается.

– Нет, не могу. Сказала же – силу потеряет. Ты заработала, тебе и использовать, и до той поры лучше не выпускать.

И говорит, на сей раз серьезно, безо всяких там насмешечек или подколок. Помогает подняться, придерживая за локти и стараясь даже случайно не задеть мой приз. И смотрит с уважением и даже вроде бы с оттенком зависти.

– Ты хоть знаешь, что это такое?

– Э-э… рубин?

Вроде, выпадали подобные из моих компьютерных монстрюков.

– Совершенный Рубин, – уточняет Гала. – Королевский, как его здесь называют. Обычных, мелких, полно, а такие вот – редкость. Обеспечивают мощнейшую регенерацию. Мёртвого из могилы подымут. Это то, что нам нужно.

– А что ж он раптору не помог?

– Резонно.

Мы с Галой одновременно переводим взгляд на железный прут, в кавернах и раковинах. Всё-таки тварь была ядовитой. Поспешно проверяю руки, но, как ни странно, ни ожогов, ни язв не замечаю, даже зуд начавшийся было при соприкосновении со слюнявой пастью, унялся. Неужели камень уже действует?

– Пока рубин растёт у твари под языком, он пассивен. Спит. А ты его сорвала и тем самым активировала, да ещё на себя настроила. Теперь сама решай, что с ним делать.

– Так ты же сказала…

– Про девчонку? Так ты слишком уж тормозила, пришлось подтолкнуть. Ты подумай хорошенько. Есть смысл его с собой в квест забрать. Пока он при тебе, ты неубиваема. Почти.

Я ещё раз смотрю на камень. В самой сердцевине пульсирует живой тёплый огонёк.

– А девочка?

Гала пожимает плечами.

– Найдутся и на неё лекари. Пластики, правда, не обещаю, да и те паладины, что сейчас не заняты – средней руки целители, остальные в квестах. Плохо то, что она, как ушла в кому, так словно не хочет возвращаться. Так что говорю как на духу: целители, что слабее меня уровнем, не помогут, а тех, кто сильнее, она может и не дождаться. Но, опять-таки, кто она тебе?

– Родственница, – говорю угрюмо. – Приёмная. Не путайся она у тирекса под ногами – неизвестно, что со мной сейчас было бы.

Запихиваю рубин в карман и оттираю ладони о рубаху, всё равно испорчена.

– Так-то так, – Гала смотрит оценивающе. – Ежели действительно хочешь помочь, то сейчас самое время. Но только ты в магическом плане пока никто, не знаю, сдюжишь ли энергопоток? Его ж через себя пропускать придётся… Не ори, если что.

– Больно?

– Да уж, ощущения не из приятных. Но рожать, говорят, больнее. Так что, идём?

…Через смотровую Гала проводит меня в небольшую палату. Хрупкая девушка лежит на узенькой кушетке, нагишом, как в наших реанимациях, прикрытая до пояса простынёй.

– Действуй, – подталкивает меня хозяйка. – Раз сегодня твой день… Не бойся, я ж рядом: и подскажу, и подправлю. Последний лоск только наведи на камушек, да не отмывай, вода часть энергетики смоет. На вот, держи.

Протягивает полотенце. Пока я оттираю камень начисто, ставит рядом с изголовьем кушетки лёгкий треножник, сверху пристраивает неглубокую фарфоровую чашу. Выразительно постукивает ногтем по краю. Догадавшись, я укладываю в ёмкость Королевский рубин

– Ладненько, – ободряет Гала. – Руку держи над камнем… которая у тебя рабочая? Левая? Это важно. Другую над девочкой. Жди. Камень через тебя настроится, диагностирует и всё выдаст.

Девочка удивительно тонка в кости и изящна, как статуэтка. Может, когда-то она и была загорелой, но сейчас бледно-синюшного оттенка, даже частые веснушки на носу и щеках вылиняли. Но на лицо я смотрю недолго. Одного взгляда на то, что осталось от груди, помогает увериться, что всё я решила правильно. Мне этот камушек почти даром достался, а, стало быть, и жалеть не о чем.

– Будет неприятно, – участливо говорит ведунья, словно забыв, что уже предупреждала. – Потерпи.

Камень под левой ладонью разогревается. Я чувствую жар. Неприятно? Это больно, больно! и только моя природная особенность – какое-то время тормозить при болевом шоке – позволяет не заорать сразу в полный голос. Рука пульсирует, словно превращается в сплошной нарыв. Внешне ничего не происходит, но невидимый горячий трос буравится вдоль костей, ключиц, ввинчивается в правое предплечье и, наконец, через кончики пальцев выходит вон, расщепившись на алые лучи.

Ой, нет, лучше бы родить…

– Терпи, – слышу резкий оклик Галы и стискиваю зубы.

С ладони, словно с головешки, срывается и капает жидкое пламя, собираясь в лужицу на впалом девичьем животе и вдруг раскатываясь плёнкой по искалеченному телу. Время от времени отдельные лучи свиваются в нити и дополнительно оплетают уже закрытые королевским пурпуром места. Не знаю, сколько это тянется, может, и недолго, для меня проходит целая вечность, но всё завершается, когда маленькая фигурка оказывается спеленатой в сияющий рубиновый кокон.

Горящий жгут словно выдёргивается из правой руки.

Оказывается, всё это время Гала поддерживала меня со спины за плечи. И правильно, потому что меня здорово шатнуло. Руки упали плетьми, как неживые.

– Хороший из тебя проводник, – непонятно говорит ведунья. Трогает мой лоб. – Слушай внимательно. Сейчас всё пройдёт. Ты выйдешь – и забудешь боль и саму процедуру, иначе схлопочешь перегруз психики, потому что регенерация – это пока не твой уровень. Вспомнишь, когда будешь готова к восприятию. Всё. Смотри-ка на камень.

Королевский рубин покрывается сетью трещин, дымится – и рассыпается.

– Одноразовый… Иди, что ли, отмойся, – ведунья подталкивает меня к двери в соседнее помещение. – Там душевая и ванная, полотенце есть большое, в него и завернись, а то от рубахи твоей разит, как…

Оборачиваюсь и успеваю заметить на её лице странное выражение: то ли досаду, то ли горечь.

– Не поняла. – Пытаюсь стряхнуть странное оцепенение. В голове словно паучки ткут паутину, шустренько накидывая сеть на события, только что произошедшие. – А что ты до этого сказала?

– Молодец, сказала. Не каждый новичок так справится, да ещё в свой первый день. Пять тебе, Ванесса. Иди, мойся, да воду погорячее сделай, а то посинела вся, не хуже пациентки моей.

… – И что теперь? – спрашиваю позже, пытаясь из предложенных вещей подобрать хоть что-то на себя. Рубашку так и пришлось выбросить. Мало того, что следы от слизи сохраняли стойкое амбре, они ещё и ткань разъели кое-где до дыр. В общем, я согласна была возвращаться «домой» в чём угодно, хоть в полотенце, лишь бы не в испорченной одёжке.

– Теперь только ждать, – отвечает Гала. – Это тебе не кино, где после живой воды встал и пошёл. Будут сращиваться ткани, нарастать мышцы, восстанавливаться внутренние органы. Не один день пройдёт. Зато девчоночка жива! Да что ты возишься, возьми вот это! – Выдёргивает из груды тряпок широкую тунику свободного покроя. – Ещё с тех времён, когда я поздоровее была. На мне она как балахон болталась, а тебе в облипочку сядет.

– Ой, Гала… – только и говорю. Туника – крупной вязки, ажурная, в дырочку. И как я в этом пойду? Особенно мимо всяких торговцев и караванщиков восточной национальности, охочих до женского полного тела?

Хозяйка только руками разводит. Сжалившись, дополняет гардероб топом – подозреваю, для неё великоватым, моя же замечательная грудь прикрывается им только наполовину, пупок же вообще торчит наружу, как у тинейджера. Только пирсинга не хватает.

– Нет, конечно, могу и дерюжку твою из мусорки вытащить, – замечает она саркастически. После чего я поспешно натягиваю и тунику. В конце концов, две полупрозрачные одёжки лучше одной. И правда, туника в облипочку, хоть и доходит почти до колен. И… ужасно неприлично я выгляжу.

– Однако, – только и говорит хозяйка. Похоже, она видит меня как-то иначе. – Голуба, а тебе идут такие вещички! Бросила бы ты свои размахайки, носила бы обтягивающее. Шикарно выглядишь!

Я верчусь перед небольшим зеркалом в приёмной и досадую, что нет паранджи. Сейчас начнут таращиться все, кому не лень.

– Так я завтра загляну? – сконфуженно уточняю. – Проверить, как и что…

– Вечером приходи, после шести-семи. Думаю, к тому времени освободишься. Готова на выход? Ну-ка, постой, задам тебе направление, чтобы не заблудилась. – Она заглядывает мне в глаза как-то по-особенному. На миг, только на миг я слепну и глохну. Трясу головой – и моментально отпускает. – Теперь сама до Васюты доберёшься, без провожатых.

И снова, как вчера, я на незнакомых улицах одна, даже без Норы. Но страха нет. Лавирую между прохожими, как лихач на трассе, молчу на комплименты или огрызаюсь на непристойные предложения, сворачиваю в нужных местах; в общем, иду по заданному Галой маршруту как по ниточке.

И никак не могу вспомнить, а что же было после того, как я вытащила рубин из мёртвой пасти?.. Вытащила. Протёрла. Потом какой-то провал. Помню себя в душевой, скоблюсь и моюсь, как могу, с мочалкой, с мылом, а Гала ищет, во что бы меня одеть. Она даже побрызгала меня какими-то духами, пока не удостоверилась, что мерзкий запах сошёл с рук без следа.

И ещё о чём-то мы говорили…

Вроде бы, она сказала, что девочке лучше. Да, именно так. И мы договорились встретиться завтра.

Зажигаются на кромках тротуаров фонари, сгущая первые сумерки. С Васютиного двора мне навстречу метнулись два собачьих силуэта, светлый и тёмный: Нора, конечно, выплясывая, Хорс, как мужчина, сдержано. Я с удовольствием чешу Норе спину, наклонившись, целую в тёплую переносицу. Выпрямляюсь – и чувствую, как ведёт меня на сторону. Что-то голова закружилась.

Надо срочно присесть, хотя бы на крылечко. Я просто устала.

В коленку тычется мокрый собачий нос. Хорс выжидательно смотрит. Пригибает здоровую башку, подставляет холку: чеши, мол.

– Ах ты, бабник, – говорю. Конечно, не отказываю в ласке. Пёс подставляет то бок, то спину, то суётся мордой в ладонь Шерсть у него жёсткая, как проволока, такую только конским скребком вычёсывать, простой гребень сломается.

За спиной чуть слышно скрипит, открываясь, дверь, половицы отзываются на шаги выходящего. Обернуться не могу – занята. Да и сторож мой не отвлекается, значит, тот, кто у меня за спиной, ему не кажется опасным.

– И это боевой пёс, – гудит с укоризной Васюта. – За ласку продался! Что ж ты хозяина позоришь?

Хорс смотрит с обидой, исподлобья.

– Не слушай его, – говорю, не прекращая чесать тёплый бок. – Он просто завидует.

Притягиваю к себе громадную башку и целую в переносицу, как и Нору. И вдруг глаза у него становятся… лукавые-лукавые. Через моё плечо он бросает взгляд на хозяина, на физиономии явно проступает: что, съел?

Бабник. Как есть – бабник.

– Прибью, – беззлобно отзывается Васюта. – Мало на цепи сидел?

Хорс, осаживаясь на хвост, чешет задней лапой за ухом – видал он эту цепь! – и с достоинством отбывает в будку. Вздохнув, кое-как поднимаюсь со ступенек. Спину, как обычно к вечеру, ломит, поэтому нечего на семи ветрах рассиживаться, прострел зарабатывать. Да и с нанимателем надо поговорить, негоже к нему спиной-то сидеть всё время, обидится.

Едва я ставлю ногу на первую ступеньку, Васюта, недолго думая, перегораживает мне дорогу. Рукой упёрся в столбик, что крышу подпирает, и мне мимо него – ни туда, ни сюда.

– И к чему ты так вырядилась? – говорит строго. – Лучше бы сразу рыбацкую сеть нацепила, все было бы видно. А так – угадывай, что там у тебя. Где рубаха-то?

Я стою на нижней ступеньке, он – наверху и возвышается надо мной, как гора. И кажется ещё больше, чем при знакомстве.

– У Галы рубаха, – отвечаю, чувствуя себя маленькой девочкой перед воспитателем. Даже голос становится тоньше. – Испачкалась совсем. Что в доме на меня сыскалось, то и надела. Пропусти, пожалуйста.

Он качает головой и даже не думает посторониться.

– Стыдоба! Ладно, у тебя ума ещё нет, ты местных нравов не знаешь, а Гала о чём думала?

– Васюта, – не выдерживаю, – ты слепой, что ли? В мой размерчик две таких Галы поместятся, а то и три. Хоть что-то в доме нашлось, и то хорошо.

Он мягчеет.

– Ладно, найдётся и у меня для тебя что-нито на смену; иди, в укладке поищи. Только не здесь, пройди там. – Кивает на отдельный вход в кухню. – Нечего тебе в зале делать.

До меня, наконец, доходит: это он так своеобразно обо мне заботится.

– Нужна-то я твоим посетителям? Им девок подавай, молодых да стройных…

– Много ты знаешь, кого им подавать! Добром прошу, обойди!

А насупился! А руки скрестил на груди – так сразу в два раза шире стал! Честно говоря, даже захотелось попробовать ради озорства проскочить мимо, но воображение тотчас услужливо нарисовало картину перехвата за шкирку, как котёнка. Конечно, до такого позора не дойдёт, но нечего гусей дразнить, то есть, хозяина. Да мне какая разница, с какого крыльца заходить, лишь бы к себе попасть! Послушно заворачиваю. И чувствительной к вечеру спиной так и ощущаю Васютин взгляд.

В кухне царит аромат жареного мяса. На вертеле в очаге томится баранья тушка; капли жира, срываясь с прожаренных боков, падают на уголья и шипят. Янек, весь взмокший, спрыскивает жаркое из ковшика и оглядывается на меня укоризненно. Мол, работница, тоже мне… шатается неизвестно где.

– Да знаю, – винюсь. – Прости. Надо было с Галой все дела закончить. Сейчас, только руки сполосну – и помогу!

Но сперва загляну в укладку. Не бегать же по кухне в сетчато-ячеистом недоразумении, а то, чего доброго, Васюта решит, что и я к мальцу клинья подбиваю, как моя предшественница. Скромнее надо быть, Ваня, скромнее.

Приходится попыхтеть, чтобы откинуть тяжёлую крышку сундука. И сразу же меня окутывает аромат лаванды, полыни и старого благородного дерева: где-то там, в недрах укладки, втиснут мешочек-саше. Глаза разбегаются. У-у, да тут не только рубахи, тут и сарафаны, сорочки, платки, шали, душегрейки… И всё – с вышивкой, красной на белом, чёрной на белом, гладью, крестом, накладным шитьём… Ох, всему бы этому смотр учинить, да некогда – Ян ждёт.

Сестрица-то Васютина постройней меня была, так что пусть лежат её вещицы спокойно, а я возьму вот эту рубашку, не иначе, как с хозяйского плеча. Хоть и широка, но под пояс пойдёт, а рукава подвернуть недолго – и хоть в мир, хоть в пир, как моя бабушка говаривала.

И впервые в своей жизни заступаю на работу в вечернюю смену. Ян смотрит на меня, преображённую, с таким одобрением, что мне становится неловко: значит, прошлый мой наряд он забраковал, как и дядька, хотя вслух ничего и не высказал.

– Много народу? – интересуюсь, чтобы скрыть смущение.

– Полон зал.

– А этого хватит? – киваю на барашка.

– Это уже второй. – Поворачивает вертел, фиксирует, прижимая какими-то защёлками к распоркам. – Они ж не есть приходят, а выпить, за жизнь поговорить. Еда – это так, на закуску, чтоб не захмелеть.

– О чём же разговоры?

– Всяко разно. Да и не только. В нарды играть могут, песни петь, походы вспоминать. Иногда во дворе на учебных мечах бьются.

Это ж… не трактир, а какой-то клуб по интересам получается…

– И что, даже девки не ходят? – не удерживаюсь. Как оно там с «облико морале» у нынешних Муромцев?

– Ну… если кто со своей придёт. У нас с этим строго.

Да, парень. Крутой у тебя дядька. Не только тебя блюдёт.

– А если кто чужой заглянет? Так, погулять-подраться захочет?

Ян смотрит на меня, как на ненормальную, и я прикусываю язык. Такому хозяину вышибала не нужен. Да и не в своём уме надо быть, чтобы на неприятности с Васютой нарываться, ведь такой, как в былине, на одну руку посадит, другой прихлопнет – мокрое место останется.

– Ладно, Ян. Прости, что бестолковлюсь, я ж тут новенькая. Чем помочь?

– Всё, – отрезает он. – Доходит уже.

Вот так. Сам, мол, управился, без твоей помощи. Я, собственно, не в претензии, сама знаю, что прогуляла, но вроде уже настроилась на работу…

– Давай попробуем чесночный соус сделать. И вина туда добавим, и специй. Увидишь, ещё лучше будет.

Пацан косится недоверчиво. Пожимает плечами

– Ты кухарка, – говорит осторожно, – тебе и делать. Пробуй, коли испортить не боишься, мне-то что.

Ещё днём я приметила связки чеснока, развешенные между посудными стеллажами, и ступку на полке со специями. Прикидываю: и барашек велик, и любят мужики остренькое, так что экономить не будем. Очищаю две крупные головки, растираю в ступке кусочек мускатного ореха, гвоздику, перец, подумав, туда же добавляю сушёный розмарин. Потом уже чеснок. Всё хорошенько толку, помещаю в сотейник.

Хорошо бы, конечно, разбавить это дело крепким бульоном, но за неимением – добавляю кипятку из чайника. По моей просьбе Янек, тяжко вздохнув, изымает из шкафчика бутылку вина. Пробую на язык – ничего, лёгонькое, сухое, то, что надо; подливаю к соусу и слегка увариваю.

Янек принюхивается к душистому пару. Недоверчивая гримаса сменяется удивлённой.

– И чего мне с этим?

– А то же, что и раньше. Поливай потихоньку со всех сторон, и корочка будет румянее, не пересохнет, и вкус добавится. Надо бы, конечно, с самого начала так делать, но тут уж моя вина, не успела. Что-нибудь ещё нужно? Может, хлеба порезать?

– Можно. Вон там, на стойке, и доска, и ножики. Только сама не порежься, с тебя станется!

Нож входит в каравай, как в масло. Бесподобная заточка. Настолько хороша, что мякиш свежайшего хлеба под лезвием не сминается. Кто хоть однажды боролся с тупым ножом, тот меня поймёт.

– Сам точишь, Ян?

– Ну.

Дядьке подражает или сам по себе неразговорчивый?

– Меня бы поучил, – с завистью говорю. – А то всю жизнь приходится кого-то на стороне просить, чтобы заточили…

Он смотрит растеряно и внезапно краснеет. Да не домогаюсь я, парень, честное слово!

Минут через двадцать заглядывает Васюта. С удивлением, и, кажется, насмешливо смотрит, как Ян учит держать меня точильный брусок (тут уж моя очередь краснеть), затем принюхивается, довольно хмыкает. А то! По всей кухне уже прочно царит чесночный дух, а мужички до него всегда большие охотники. Васюта отмахивает тесаком от тушки два громадных куска на нашу долю, остальное без видимых усилий уволакивает гостям.

Я с опасением тыкаю вилкой ломоть, края которого свешиваются с тарелки, и понимаю, что без Норы не справлюсь. Собакин как чувствует, уже ломится в дверь, капая на ходу голодной слюной.

– Да она тут без тебя полбарана умяла, – ухмыляется Ян. – Куда в неё столько влезает? Совсем животину не кормишь.

– Она попрошайка, ты на её уговоры не поддавайся. – А сама отрезаю и стужу для любимицы вкусный кусочек. – Лабрадоры все такие, у них чёрная дыра в желудке. В тебя вот тоже полбарана войдёт…

Перекладываю в его почти опустошённую тарелку большую половину от своего куса.

– Куда что девается, не пойму, не кормит что ли дядька?

Он возмущённо вскидывает глаза, затем понимает: шучу. Улыбается.

– Кормит. Только потом гоняет сильно: воинскому делу учит.

Есть над чем подумать. На вид парню не больше четырнадцати, а его уже гоняют. Впрочем, суворовцев ещё раньше начинают обучать. А здесь жизнь страшнее: не знаешь, кому на зуб попадёшь, выйдя из дому в ближайший магазин.

– Ты подмети, – говорит он, поднимаясь из-за стола, – а посуду я сам помою. Уж завтра с утреца начнёшь тут заправлять.

Печь за меня протопят, посуду помоют, тяжести перетаскают, пылинки сдуют. Вот я попала… Видимо, здесь и впрямь очень нужна кухарка.

А, собственно, зачем? Сейчас, например, мужики прекрасно без меня управились. С кастрюлями не дружат, но, может, просто не любят? Наверное, им легче на целую ораву зажарить одного-двух барашков или поросят, или гусей, – по-простому, без изысков, чтобы сытно было, чем с борщами и пирогами возиться; а хочется ведь иногда и горячего похлебать.

– Обедать к нам приходят, – разъясняет парнишка мои сомнения, высказанные вслух, – человек пять-шесть у дядьки всегда столуются. Покушать любят хорошо, чтоб спокойно было, по-домашнему, сами-то холостяки. А у нас тут тихо, не то, что у других. Ну, это он тебе завтра сам обскажет. А ты здесь надолго? – Поколебавшись, уточняет: – Уйдёшь… или остаться решила?

– Уйду, – отвечаю, и сразу в носу начинает щипать. Что за притча: я ещё толком здесь не работала, на этой чудесной кухне, не обжилась, а мне уже и уходить обидно!

– Жаль, – говорит он. И непонятно, чего или кого ему жалко: того, что придётся вновь искать на моё место замену, или меня, бестолковую.

От открытого огня жарко, к тому же кажется, что вся я пропахла чесноком, даже волосы. Распахиваю настежь дверь – проветрить, и выхожу на воздух. Отяжелевшая Нора волочётся следом.

Уже темно, на крюки под скатами крыши вывешены лампы. Я таких ни разу не видела, даже гадать не берусь, масляные или керосиновые? Керосинки-то я ещё помню, застала в детстве, но если здешние мастера ваяют их по собственным образцам, могу и не узнать. Свет падает и из окон дома, и от дальних фонарей, протянувшихся частой цепочкой вдоль улицы. В общем, заблудиться трудно даже при желании. Человек шесть Васютиных гостей, здоровущих, под стать хозяину, степенных, расположились на крылечке, кто стоит, кто сидит, крутят цигарки. Переговариваются, временами похохатывают, в мою сторону не глядят. Хорс нахально оттесняет моего собакина, требует внимания. Чешу его за ухом.

– Ишь, ластится, паразит, – доносится с крыльца насмешливое. Я так и замираю: вот тебе и не глядят! – И Васюты не боится…

– А главное, что она его не боится, – подхватывает другой, а кто – в тени не разберёшь. Настораживаюсь: кого это мне надо бояться – Васюту или Хорса? – Ведь он, паразит, на прошлой неделе оборотня заломал, и хоть бы что. Только крепше стал.

Кто заломал? Хорс или Васюта? С обоих ведь станется.

– А ей что! – вмешивается ещё один. – Она вчера на Цветочной улице ящера уложила!

– Врёшь!

– Не вру! С полщелчка! Из забора штырь одной рученькой выдернула и, как на рогатину, насадила. Так что – смотри, лапы не распускай! Это тебе, брат, не Ольга!

– Так-то, брат, – вздыхает ещё кто-то. – Богатырка! Бывает же на свете такая красота!

Да это они обо мне, что ли?

Сзади, словно сгусток тьмы, появляется в дверях Васюта: ей-богу, он, я его снова спиной почуяла. Хорс виновато отступает. Так кого из вас мне бояться, мальчики?

И тут откуда-то с дальнего конца улицы доносится вскрик, словно от боли. В ночной тиши пустынного квартала его хорошо слышно. Потом короткий вопль, прерываемый уханьем-смехом. В ответ немедля рявкает Хорс, да так гулко, что у меня звенит в ушах.

Не могу понять, почему Васютина спина маячит перед глазами: он ведь только что сзади был! Да он просто сделал шаг вперёд и закрыл собой весь обзор.

– Хорс, а ну, тихо! Слушать!

Муромцы на крылечке уже все на ногах, подобрались. Там, за забором, в уличном полумраке вновь кричат.

– Отрок, – быстро определяет один из гостей. – Хлипковат, подранили. Чего, робята, разомнёмся?

Слава богу, хоть тут нормальные люди! Вот куда нужно было вчера убегать!

– Чур, мой, – вклинивается Васюта. – Мне мальца учить надо.

– Копьё, дядечка? – подскакивает Янек.

– Дротика хватит. Сам пойдёшь.

Ян ныряет в какой-то закуток поблизости.

– Вы ему поможете? – Пытаюсь потрясти Васюту за плечо, но тут как чёртик из табакерки, выскакивает Янка, с дротиком наперевес. В глазах азарт.

– Дождись, – советует Васюта, не обращая на меня внимания. – Его сюда гонят, мимо не пройдёт. Поди, для гостьи нашей представленье устроено.

Да что происходит? Опять какой-то новичок попался монстру? Здесь что – каждый вечер такие шоу, после которых людей по кусочкам собирают? И причём здесь я, и о каком представлении говорит Васюта? Всё это мелькает в голове за считанные секунды, а напротив распахнутых ворот уже виден силуэт парнишки, действительно субтильного. Он неумело отмахивается сабелькой от угловатой нескладной тени с неестественно длинной конечностью. Тень картинно взмахивает рукой – и становится видно, что наращена она за счёт полуметровых лезвий-когтей. Шаг монстра составляет мальчишкиных четыре, только тень не торопится.

Росомаха бессмертный? Нет же, любимец моих дочек кровожадностью не отличался, не таскал помятую шляпу и замызганный свитер, чьи оранжевые полоски видны даже отсюда…

«…Раз, два, беги, не стой, Фредди придёт за тобой…»

Кожаный нагрудник на подростке больше сковывает движения, чем защищает. Где, в каких кошмарах и на какой улице Вязов парень напоролся на свой персональный страх? Или юные родители смотрели при нём этот ужастик?

Ян приплясывает на месте в нетерпении. Тем временем Фредди коротко замахивается, и даже я с моей близорукостью вижу, как легко, словно нож в хлеб, когти вонзаются в грудь жертвы, пропарывая нагрудник, и затем выходят со спины. Всплёскиваются фонтанчики крови из ран и изо рта мальчишки. Монстр, довольный, высвобождает руку и оборачивается к нам. Его жертва, постояв немного, словно в недоумении оглядывается – и оседает наземь.

И только тогда со свистом летит Янкин дротик. Сила броска так велика, что пригвождает железнорукого к забору.

Боже.

Одних детей, как волчат, натаскивают на нежить, других ради этой охоты калечат. Взрослые смотрят и обсуждают.

– Молодец, хлопец, – доносится с крыльца. – С одного удара пришпилил!

Кажется, мне становится плохо. Иным не могу объяснить, что уже сползаю, цепляясь за Васютино плечо. Он подхватывает меня… и тащит прямо на место бойни. Я слабо трепыхаюсь.

– Смотри! – требует он.

– Ты, – я задыхаюсь – ты его нарочно подставил! Ян нарочно ждал!

– А как же, – говорит Васюта. – Этих дурней только так и учить!

Он встряхивает меня.

– Нет, ты смотри!

Не в силах смотреть на искалеченного ребёнка, отворачиваюсь.

– Кому говорю! – шепчет Васюта зло, – дура! Я ж для тебя стараюсь!

Ошеломлённая, поворачиваю голову

Фредди уже нет. Янек выдёргивает из дощатого забора дротик и деловито обтирает тряпицей. Я перевожу взгляд на того, кто недавно был жив.

Тело парня истаивает быстро, точно так же, как недавно «мой» раптор. И минуты не проходит, а на мостовой даже крови не остаётся.

– Всё, – говорит Васюта. – Этот вернулся.

Он разворачивает меня к дому. Фактически волочёт, я едва успеваю ногами перебирать, чтобы не упасть.

– А почему … – пытаюсь спросить.

– Погиб в честном бою. Бой не финальный, рано ещё; парень три дня как объявился.

– При чём здесь – не финальный? Да погоди! Что же получается? Если человек здесь погибнет, он возвращается домой? Вот так сразу?

Васюта коротко свистит, и Хорс неохотно тащит за ошейник Нору из свой будки. Водворяет на кухню, как меня – его хозяин.

– Слушай внимательно, – говорит Васюта, развернув меня к себе. – Это ж для тебя Игрок устроил, чтобы своими глазами убедилась: если играешь честно, до конца – то пусть ты слабее, пусть погибнешь, всё равно получишь за старание бонус: тебя вернут домой. Это правило для всех Квестов, кроме финального. В Финале гибнешь навсегда.

Усаживает меня. Пытливо заглядывает в лицо.

– Вот такой он, здешний Демиург. Любит наглядно разъяснять, а заодно и попугать новенького.

– Так он сразу отсюда… Ты сказал – вернулся? Значит, если бы я вчера погибла… Может, и надо было поддаться?

– Да ты меня поняла ли? – Васюта хмурится. – Никаких поддавков! Только биться! Подставишься нарочно – он тебя раскусит враз, и тогда уже в обоих мирах погибнешь. Я о чём тебе толкую, голуба, что до конца стоять надо!

Вот и Гала о том же твердила…

– Поняла.

Какое-то время я молчу. Поднимаю глаза на Васюту. Он склонился надо мной – гора горой, серьёзный, нахмуренный и словно ожидает ещё чего-то. Не могу удержаться от нового вопроса:

– Зачем? Зачем так… изощряться?

– А чтоб не отступали. Каждому даётся по силам. Трудно, но сдюжишь, вот, как в первый раз сдюжила. Главное – погибать не так боязно.

– А Финал как же?

– А от Финала тебе деваться будет некуда. – Васюта распрямляется, идёт к порогу. Оборачивается. – Или вперёд – или оставайся тут. Никто не осудит, жизнь каждому мила.

Провожу ладонью по столешнице, смахиваю несколько попавших под руку хлебных крошек.

– Вася, – говорю, и слышу, как подсел голос, – да как же с теми, кого мы дома оставили? Они-то как без…

…без меня, хочу добавить, но горло сжимается.

– Мы для них все мёртвые, Ваня. Навсегда.

Сжимаю ладонь в кулак. Стискиваю зубы.

Я вернусь. Уж я-то вернусь!!!

И знаешь, почему, ты, Игрок?

Потому, что я больше не боюсь. Я тебя ненавижу.

Глава 4

И вот как это всё пережить или хотя бы развидеть?

Гнев уходит.

В полной прострации сижу за столом, смахивая с поверхности несуществующие крошки. Чужая смерть, которая вовсе и не смерть, а освобождение; спокойствие местных Муромцев, для которых развернувшееся зрелище – не кошмар, не бойня, а обыденность; Янкин боевой азарт; Васюта, заставляющий смотреть на умирающего парнишку… Всё смешивается в какой-то жуткий ералаш.

У моих губ вдруг оказывается стакан, до краёв наполненный тёмной жидкостью с едким запахом.

– Не буду, – слабо вякаю я.

– Быстро! – чеканит Васюта. – Взяла, выдохнула, выпила залпом. Иначе сомлеешь. Давай. А то силой напою, ещё и парней позову, чтоб держали. Хочешь?

Кликнет ведь, с него станется. Да и… чум-то надо заглушить этот кипеж в голове. Настойка обжигает горло, пищевод и взрывается в желудке бомбой. Выдохнуть перед этим выдохнула, а вздохнуть не могу. Наконец мне это удаётся.

– Добро. – Васютин голос доносится откуда-то издалека. – Давай-ка помогу дойти.

Вот ещё… Пытаюсь подняться, но мой работодатель сам вздёргивает меня на внезапно онемевшие ноги и помогает доплестись до светлицы.

– Спи. И не высовывайся, не то запру.

Захлопывает за моей спиной дверь. Сознание или подсознание – кто уж там из них ещё не захмелел, не знаю – улавливает только команду «Спи!» и даёт мне точную наводку на кровать. Куда я благополучно и валюсь снопом.

…По голым пяткам тянет сквозняком, и я невольно начинаю шарить в поисках одеяла – прикрыться. В голове не то что туман, но какое-то отупение, однако мне удаётся сообразить, что одеяло-то – подо мной, а я сверху и, хоть в каком я состоянии, а ложиться в чистую постель одетой нехорошо. По крайней мере, перед тем, как рухнуть, я успела скинуть кроссовки, видимо, машинально. Оттого и стынут ноги. А еще от…

Перевернувшись на спину и поискав глазами источник притока воздуха, обнаруживаю оба окна открытыми – вот и гуляет по комнате ночной ветерок, приводя меня в чувство. Но не соображу, сама ли я их распахнула или кто-то ещё, дабы я прочухалась от холода поскорее?

И вдруг соображаю, что там, во дворе, давно уже кто-то переговаривается. Остаточный шум в ушах частично глушит звуки, доносятся лишь обрывки фраз.

– …молодец, с одного удара…

– …славно учишь…

– …одно слово – воин растёт…

– Цыц, – низкий голос Васюты перекрывает гудёж. – Спортите мне мальца похвалами. Как учили, так и управился.

– Будет тебе, Вася, – слышится звук шлепка, и ещё один, как будто кто-то с силой огрел другого по спине, но я вдруг понимаю, что на самом-то деле это дружеское похлопывание. – Малый уже в возрасте, его не спортишь. Что дальше с ним думаешь, в дружину отдать али как?

– Пусть пару квестов пройдёт, сперва со мной, потом один, там и посмотрим.

Голос моего нанимателя спокоен, словно об увеселительной прогулке говорит. Я ошарашено сажусь на кровати.

Мало того, что пацана учат военному делу, так его ещё и в квест собираются загнать? Он же местный, зачем ему это? Или это вроде инициализации, как в индейских племенах, когда мальчики проходят испытание на смелость и отвагу и лишь тогда получают взрослое имя и статус мужчины? А какой статус получит Ян?

Северного Варвара, кажется, робко подсказывает внутренний голос. Или Воина. Помнишь как Гала их называла? Чему ты там удивлялась при знакомстве? Васютиным шпорам? А потом – клубу по интересам и учебным боям во дворе? Это трактирщик может повстречаться бывшим, а вот Воин бывшим не бывает.

Сквозняк так и гуляет по полу, но подняться и закрыть окно, тем самым обнаружив себя – неловко, подумают, что подслушивала. Однако ежели они до сих пор на крылечке разбор полётов проводят, то времени с момента, как я заснула, прошло чуть-чуть, а мне сперва показалось, что полночи, не меньше. И как это Васюта так ловко меня загасил? Видать, озаботился, что истерику могу устроить, подстраховался. Ловко это у него получилось, а главное – без побочных эффектов. Настойка, похоже, выветрилась из головы, а я, что самое удивительное – успокоилась.

Из голосов снаружи пытаюсь уловить уже знакомый Васютин, но хозяин либо примолк, либо отошёл. Да не запрёт же он меня, в самом деле, если я из своей комнаты нос высуну? Стрёмно как-то: одной, в темноте… на кухне хотя бы светло! И вот представьте: стоило мне подняться с постели и скрипнуть половицей – за окном тотчас раздаётся шиканье и мужской разговор переходит в другую тональность, намного тише. Вот это слух! И чувство такта, однако…

Приоткрываю дверь. И впрямь здесь светло: одна лампа под потолком, другая на рабочем столе. Ян ставит стопки чистых тарелок в посудный шкаф, такой из себя степенный старательный мальчик, будто и не он совсем недавно одним броском…

Стоп, плохое не поминать.

Он оборачивается ко мне:

– Ты что не спишь? Помешал кто?

Я только головой мотаю.

– Просто не спится. Побуду здесь немного…

Вздохнув, подсаживаюсь на свободный стул.

– Ты мне вот что скажи, Ян: а какой у вас тут вообще распорядок дня? Завтрак-то в котором часу? В конце концов, раз уж подрядилась здесь работать – подлаживаться.

Он понимающе кивает.

– Поднимаемся с рассветом и сразу на урок по боёвке. Да, сперва печь ставим, чтобы протопилась, а уж после тренировки готовим. Да ты не суетись, твоё время завтра придёт.

– Придёт, конечно, – отзываюсь, проглядывая полки с крупами. – Только, видишь ли, привыкла я с вечера делать какую-нибудь заготовку, чтобы утром времени не терять. Может, гречку запарить? Чугунок подходящий найти бы …

Он снимает с одной из полок увесистый чугунок, с другой – мешок с крупой. В мешке килограмм восемь, навскидку, а парень тягает его как пёрышко. Мне остаётся прокалить гречу на сковороде, засыпать в посудину и залить кипятком, после чего Ян ухватом ловко водворяет чугунок в печь. А ведь на это сноровка нужна, чтобы узкий и гладкий черенок не провернулся в ладонях. Но Васютин племянник управляется со всем этим хозяйством играючи.

– Всё? – спрашивает. – Больше ничего не нужно?

– Всё, в тепле к утру упреет.

– Ты ж городская, – говорит Ян вроде бы невпопад. – И руки-то у тебя… Белые ручки-то, не в мозолях, к работе тяжёлой непривычны. Откуда про печь знаешь?

Это мне как похвалу понимать, что ли?

– В детстве часто у бабушки гостила, так у неё такая же печка, разве что поменьше. Вот я и научилась кое-чему.

Ян с каким-то удовлетворением кивает.

– Из нашенских ты всё-таки. Не зря Гала тебя к нам привела. – Снимает с пояса полотенце, которым подпоясывался вместо фартука, пока мыл посуду. – Раз ничего не нужно – пошёл я. Доброй ночи, Ванесса.

– И тебе доброй ночи, Ян. Спасибо.

Для него день, наконец, закончен, пора и мне в свою светлицу.

Но долго я ещё сижу на подоконнике, вглядываясь в ночь и думая горькие думы.

… А ну-ка спать, Ваня. Утро вечера мудренее.

Ладони вдруг сами собой складываются в давно забытом молитвенном жесте. Божечка, если ты здесь есть… или хотя бы слышишь… Помоги мне вернуться. Не отдавай на растерзание своему конкуренту. И не оставь без меня детей моих.

***

Просыпаюсь неожиданно и вдруг, будто кто-то тряхнул за плечо. Полная луна заглядывает в окошко и в комнате светло на удивление, я даже могу сосчитать петли на вязаном покрывале. Нора похрапывает на коврике; а я даже не помню, когда это она успела просочиться ко мне? Тяжко, душно. Потерев ноющие виски, вижу в лунном свете свои руки: бледные, с голубизной, как у какого-то умертвия. Такие же, только с побелевшими лунками ногтей, были у девочки, выпавшей из пасти раптора, и бесполезно было пытаться нащупать на них пульс.

Меня вдруг заливает волной лунного сияния, и вот уже я вся – такого же синюшного оттенка. Леденеют, как от недостатка крови, кончики пальцев и ступни. Хорошее воображение играет скверную шутку: кажется, что это у меня самой вспорота клыками грудь, прокушены лёгкие, просто я ещё не чувствую боли, но вот-вот начну захлёбываться кровью, булькать и хрипеть, как та маленькая воительница. Каково это, когда тело зажато в зубастых тисках? Когда весь мир ужался до тебя и этих челюстей? Последнее смыкание, хруст – и…

Накатившая иллюзия настолько совершенна, что я едва успеваю зажать рот руками, сдерживая крик, и глушу его в подушке. Только сейчас мне ясно, как близка Смерть. Она выжидает, она держит паузу, уверенная, что я никуда не денусь…

Я не пройду этот Сороковник. Не смогу. Спекусь при первой же опасности, даже не поняв, случайная она или квестовая, и не вернусь домой, и девочки мои останутся сиротами. Все эти уверения окружающих, подбадривание, самоуговоры – чушь, ерунда… Не пройду! Что же мне теперь делать?

Долго во мне накапливался этот плач – и, наконец, прорвался. Рыдаю до икоты и, тщетно пытаясь остановиться, прикусываю угол подушки. Встревоженная Нора скулит и пару раз гавкает.

В дверь стучат, и, не дожидаясь ответа, входят. Я спешно прячу зареванное лицо в подушку. Судя по тяжкой поступи, это Васюта. Он подсовывает мне под щеку полотенце, подсаживается рядом, приминая перину, гладит мне затылок, плечи.

– Ничего, поплачь. Не держи в себе. Мужики и то на первых порах орут, так их ломает. Плачь, легче будет.

И, словно нужно было его разрешение, я отпускаю себя. До ломоты в висках, до заложенного носа. Скоро становится легче. Высмаркиваюсь и стыдливо сую под подушку мокрое полотенце.

– Иди-ка ты умойся, – советует Васюта. – А я чайник поставлю. Посидим, поговорим. Да не прячься, что я, баб зарёванных не видел? Иди-иди…

И сам встаёт, чтобы дать мне подняться.

В ванной комнате долго умываюсь холодной водой, но чувствую, что глаза всё равно опухшие. Плевать. Кое-как приглаживаю волосы. Потом спохватываюсь, что из одежды на мне – длинная рубаха, а под ней, кроме меня, почти ничего и нет, нехорошо… Осторожно выглядываю. Пока Васюта зажигает свечу и ставит на стол у окна, успеваю мышкой шмыгнуть к себе.

Беседовать ни о чём не хочется, но оставаться одной страшно. На кухне же светло, уютно… мерцают две больших свечи, ждёт горячий чай. Не поднимая глаз, беру чашку, обжигаюсь и поспешно ставлю назад.

– Ишь, нежная какая. – Васюта не насмехается, просто констатирует. – Домашняя, мягкая. Одно слово: лапушка.

Уши мои загораются.

– Такой не броньку носить, – продолжает он, – а сарафаны да платья, да платки узорчатые, да пряниками её кормить. А ей вместо пряника – засапожник. Да ещё учить надо, как с ним работать. Страшно?

– Страшно, – признаюсь.

– Все боятся. И стыдного в этом нет. Только одни хорохорятся да на рожон лезут; так тем сразу рога отшибают. А видел я новичков вроде тебя… – Вертит чашку, что в его лапищах смотрится напёрстком. – Баб, правда, не было. Но вьюноши встречались, да и мужи твоих лет, сами хлипкие на вид, пальцем ткнёшь – уже помирают. Ну, думаешь, повезёт такому, если быстро отмучается…

– И что?

– И то. Кого-то… – Выразительно чиркает большим пальцем по горлу. – А другой, глядишь, и выжил. И откуда чего берётся! Испугается своего зверя так, что взбрыкнёт, наподдаст тому по печени – и жив! Трясётся, а сам гордый, трофеи подбирает… Так что, лапушка, бояться можно. Главное при этом головы не терять.

Я молчу.

– Смотрю на тебя и думаю, что ты как раз из тех, слабеньких, да удаленьких. Вроде и вежлива, и терпелива, а стержень в тебе есть. Давеча ведь могла спокойно в дому отсидеться, так нет, за мной побежала, за парня новенького просить. Семеро мужиков во дворе собрались, небось, как-нибудь управились бы. Почему не пряталась?

Опускаю глаза.

– Я ведь неспроста тебе показал, как отрок «уходит». Ты этот миг помни, даже если совсем худо станет. Помирать плохо, но если уж и придётся – сразу домой перенесёшься.

– Домой… А как же Финал? – спохватываюсь. – В Финале уж… навсегда.

Не могу сказать «погибну».

– А до Финала ты, Ванечка, совсем другой дойдёшь, – спокойно говорит Васюта. – Ты ведь и так уже другая. Мудрее. Стойчее. С каждым квестом человек мужает.

Я… как-то не чувствую себя другой. Вздыхаю. Делаю глоток – и чай растекается огнём по жилам, изгоняя остатки ночного кошмара.

– У тебя в семье воевал кто-нибудь? – неожиданно спрашивает Васюта.

– Деды

– Оба живые пришли?

– Оба. Правда, один без руки, другой без лёгкого, но вернулись

– Видишь, вернулись. Рассказывала Гала о вашей страшной войне, помню. Думаешь, там твоим дедам легче было? И не сорок дней, а четыре долгих года?

Задумавшись, я отставляю чашку.

«…Самое страшное, что я видел в жизни – чёрное солнце над Днепром. Два дня чёрное от порохового дыма солнце, и два дня наш Днепр тёк горячей кровью», – вспоминал один дед Павел, мамин отец.

«…И вот волочёт меня эта медсестра-пигалица, меня, мужика весом под центнер, да с автоматом, да со скаткой, а у меня рука за землю цепляется и висит на одних сухожилиях, мешает тащить. Так она эту руку зубами отгрызла, потому как нож-то потеряла. Всё равно в госпитале отрезали бы…» – рассказывал как-то второй дед Павел, папин отец.

Люди четыре года ходили под смертью, в глаза ей глядели и – переглядели. Им было куда хуже, чем мне. Четыре года. У меня – всего лишь Сороковник. Фигня какая.

– Молодец, – говорит Васюта и, перегнувшись через стол, осторожно пожимает мне свободную руку. – Думай. Всегда помни, чьих ты корней, и предков своих не позорь. Всегда иди до конца, до точки.

– Ох, – нервно вцепляюсь в волосы. – Васюта, я вот ещё что спрошу. Ты почему сейчас так быстро появился? Не подумай, что я на что-то намекаю, но ты будто дежурил за дверью с этим полотенцем, дожидался…

И сбиваюсь от смущения. А он спокойно поясняет:

– В первую ночь всех новых скручивает. Морок это, Ваня, Игроком напущенный. – Он встаёт, огромный… надёжный. И я снова чувствую себе маленькой девочкой. – Неделя впереди спокойная, живи себе, приглядывайся. Многому успеешь научиться.

– За неделю-то?

Васюта вручает мне свечу в литом тяжёлом подсвечнике.

– Со светом вот посиди, чтоб мысли всякие не лезли… Здесь время другое, Ванечка, иногда день за год покажется, а уж неделя-то – у-у… Научишься.

***

Раннее утро встречает уже привычно: когтистой Нориной лапой. И кое-чем новым – незнакомыми звуками во дворе. Прислушиваюсь: как будто тяжёлый предмет тюкается в деревяшку. Негромко переговариваются два голоса.

Кому ж тут быть, как не дядьке с племянником! Видно, те самые уроки-тренировки, о которых Ян упоминал. Подбегаю к окну.

Первое, что вижу в отдалении – Васютину спину. Её невозможно не увидеть, она так и притягивает взор. Вот он отвёл руку с копьём назад, над лопатками перекатились тугие комки мышц, другая рука пошла противовесом, корпус слегка откинулся… Копьё, сперва единое с рукой, срывается вперёд и со стуком вонзается в деревянный щит. Муромец, не торопясь, подходит, высвобождает оружие, возвращается. Я спехом отстраняюсь от окна: заметит – ещё решит, что подглядываю. А перед глазами устойчивая картинка: монолиты грудных мышц, плечи – на каждое можно запросто такую, как я, усадить, могучие руки, перевитые жилами, шея, как у быка. Ух, какая шея…

Вот в такую вцепиться бы, повиснуть и не отпускать. Носи!

И это тот самый Васюта, что мне полночи сопли утирал?

Перевожу дух.

Эй, мать, неодобрительно вякает проснувшийся внутренний голос, что-то тебя с утра не в ту степь понесло. Ты отвлекись, что ли, поди, умойся, пока ванная свободна, слыхала вчера – хозяин сам поплескаться любит? Чай, после тренировки привык водными процедурами, вот и займёт помещеньице… В темпе одеваюсь, умываюсь и выглядываю с кухни во двор уже на законных основаниях: надо выпустить Нору. И пользуюсь возможностью ещё немного полюбоваться на бесплатное зрелище. Словно почувствовав мой взгляд, Янек оглядывается, машет мне, затем кивает на собакина: мол, пусть побегает, приглядим. Ага. Ныряю за дверь. Щёки горят.

И ничего удивительного, что меня так заводит, огрызаюсь запоздало. От физиологии никуда не деться. Столько лет одна, что теперь сердце обмирает от одного вида такого вот… Ух, как я понимаю Галу!

Вдох, выдох. Сердце тоже мышца, её можно успокоить и расслабить. Можно воспользоваться нехитрым визуальным приёмом: повесить воображаемый замок, замкнуть на два оборота и выбросить воображаемый ключ в воображаемую реку.

Вот так. Там их, замков, много: одним больше, одним меньше… Уже спокойно возвращаюсь к дверной щёлочке.

Щитов с мишенями во дворе два. Один для копья, другой для дротиков – стало быть, Янкин полигон. Пацан, как и дядечка, обходится без рубахи, и, хоть с виду тощенький, а уже кое-где оброс мышцами. Дротики поменее копья, летят дальше. Прикинув на глаз расстояние полёта и силу замаха, я впадаю в уныние: пара таких бросков, и вывих плеча мне обеспечен. Нет, это не моё, лучше и не примеряться.

Пойду-ка, похлопочу насчёт завтрака, ведь придут сейчас голодные копейщики, им чайку с сухариком не предложишь. Правильно я вчера с кашей подсуетилась. Тут, наверное, почти как у Гоголя: «У меня, когда свинина – всю свинью давай на стол, баранина – всего барана тащи, гусь – всего гуся!» Аппетиты у всех здоровые, диетами не испорченные. Такую массу мышц чем-то надо поддерживать.

Печь вытоплена, дрова прогорели до угольков, чугунок с упаренной за ночь гречкой заботливо сдвинут на край плиты. Это во сколько же ребята просыпаются, если и по хозяйству успевают, и по воинским делам? Сдаётся, до рассвета.

Входит Васюта и сразу заполняет собой полкухни. Рубаха небрежно перекинута через плечо. Глаза у меня привычно округляются.

– Доброе утро, мальчики, – говорю, спохватившись. Почему у меня вырывается это «мальчики» – не знаю, но им нравится. Скромно опускаю взор.

– Доброе, – гудит Васюта, и, проходя в ванную, вопросительно поднимает брови. Как, мол, оно, после вчерашнего? Я киваю, слегка прикрыв глаза. Нормально, мол. Порядок.

– Доброе, – почти баском отвечает Янек. Он – к рукомойнику, плещется, фыркает. Усаживаю их завтракать и делаю вид, что не замечаю невесть откуда взявшегося третьего стула. Щедро сдабриваю кашу маслом, добавляю ломти баранины. Ишь, как мужички натрудились с утра, сейчас им всё впрок пойдёт! Они по-прежнему обнажены по пояс (видать, дома не зазорно), с полотенцами на шеях, как после бани.

– Красивые вы мужики, – говорю, не сдержавшись. – Вот кому счастье-то достанется…

Васюта шутливо пинает племянника.

– Слыхал? Это она про меня сказала!

– Нет, про меня! – Янка краснеет от удовольствия. – Ванесса, я ведь тоже красивый?

Васюта делает страдальческое лицо.

– Красавец писаный, – говорю серьёзно. – А молодец-то какой, через год-другой тебя, Василий, перегонит!

И видно, что мои слова приятны обоим.

– Всё собрала? – неожиданно спрашивает Васюта

– Вроде, всё…

В недоумении оглядываю стол. Чугунок с кашей, две миски, ложки, крынка с молоком, кружки… Что ещё?

– Себе-то миску поставь, хозяюшка. Без тебя не начнём.

Янек прячет улыбку. Похоже, вопрос не обсуждается.

Видимо, я угодила, потому что оба сидят довольные, как коты в сметане, и уходить по своим делам им явно не хочется.

– Добро, – говорит, наконец, Васюта. – Что на обед думаешь? В леднике у меня говядина, хоть на борщ, хоть на горячее, да баранов пара; сходи, посмотри. Да сама ничего не тягай, нас зови, кто ближе.

Мы переходим к обсуждению дневного меню. Завтрак-то я одолела, а вот к обеду придётся особо расстараться, с учётом столующихся у Васюты сотоварищей. А-а, где наша не пропадала! Как-нибудь отдежурю у плиты, это не квартальные отчёты верстать, когда над потерянной цифрой полдня сидишь до рези в глазах. Муромец проводит меня по всем кладовкам, схронам и заначкам. Нора следует за нами по пятам, обнюхивая новые местечки и время от времени получая толику внимания от хозяина, так что я начинаю понемногу ревновать. Нет, ей-богу, пусть своего Хорса по загривку треплет!

После обхода выуживаю из Янека всё, что касается русской печки. Это ж я только хорохорилась, что всё о ней знаю, а на самом деле боюсь, что детских обрывочных воспоминаний не хватит. Основные принципы оказываются просты и прочно вплетаются в мою уже имеющуюся основу. Печь протапливают с утра и с таким расчётом, чтобы за час-полтора дрова прогорели до угольев, при этом нужно точно знать меру, чтобы заложить дров в самый раз: и не переборщить, иначе вместо равномерного нагрева варево выкипит, и так рассчитать, чтоб угольного жара хватило бы не меньше, чем до обеда. Собственно, к обеденному времени и готовятся все блюда. Сперва специальной лопаткой угли сдвигаются по краям, освобождая разогретый под, на который и ставят ухватом и чугуны, и жаровни, и кастрюли. Подвинешь посудину ближе к угольям – доведёшь содержимое до кипения, на середину – будет томиться. В общем, понятно. Жарковато только.

– Только доверху воды не наливай, – предупреждает Янек. – Начнёт кипеть – будет выплёскиваться. И блинов поставь, что ли. Вчера и не мотанулись, сразу расхватали.

Ладно, ребятки, будут вам и блины. Мы ещё вам пару курят неплохих потушим, в сметане…

В общем, пока обед поспел, поясница моя привычно ныла. Присев на стульчик, я полюбовалась, как Янек без особого труда вытаскивает очередной чугунок, гусятницу, кастрюлищу с борщом, и по достоинству оценила, от какого тягла меня разгрузили. К тому же, спина-то пройдёт, а обходиться со мной вот так, как с королевной, вряд ли ещё где будут.

Поначалу я наотрез отказываюсь обедать со всеми, но Васюта решительно подталкивает меня к общему залу, выговаривая:

– С людьми живёшь, лапушка, уважь, и дай им себя, как хозяйку, уважить. Ты ж для нас стараешься!

Гостей я разглядываю с тайным восхищением. Кто ж их таких понарожал? Все под стать хозяину, аж скамейки под ними гнутся. Я щедро наполняю миски, стараясь удержать в памяти имена: Флор, Аким, Василий, Добрыня, Илья… Надо бы вызнать потом, откуда они, здесь, русичи, не компьютерной же игрой их сюда затянуло?

И, похоже, хаживали сюда не только пообедать, но и «за жизнь» поговорить. Трапезничали не спеша, с разговорами, но всю мою стряпню до крошечки подобрали. Уважили. Беседы их были мне неинтересны, и я слушала вполуха, а потом ещё и отвлеклась.

Потому что эта Нора…

…Эта бесстыдница с самого начала вместо моего колена пристроила морду на Васютино, и глядела, как всегда, умильно и предано, а ей в ответ выбирались лучшие куски.

За что же меня так позорить? Выходит, я совсем её не кормлю? И теперь можно кого-то другого лапой трогать?

К концу обеда я не выдерживаю.

– Нора, как не стыдно! Пару раз тебя погладили, а ты уже чужому мужику в глаза заглядываешь!

– Ну, так… – Васюта, не торопясь, отщипывает кусок хлеба.

– Да не ест она хлеб!

– …это у тебя не ест, – спокойно говорит он. И наглая морда с удовольствием чавкает с его руки, виновато кося на меня карим глазом. – Ты ей просто завидуешь.

– …?

От возмущения я не нахожу, что ответить. И рука с полотенцем взмывает сама собой. Но вдруг мне вспоминается вчерашний разговор на крылечке, моя заступа за Хорса… и я понимаю, что меня элементарно развели. Давясь от смеха, шлёпаю Васюту по спине, не пропадать же замаху.

– Ох, и тяжела у тебя рука, лапушка, – усмехается он. Перехватывает полотенце, тянет на себя.

– Васюта, отдай! – я все ещё улыбаюсь во весь рот. – Да что тебе сделается, здоровому такому! И не называй меня больше лапушкой, пожалуйста!

Глаза у него смеются.

– А как же называть? Лапушка и есть!

И тут наши гости начинают этак сдержанно пофыркивать. Это ж я о них совсем позабыла в праведном своём гневе! Нечего сказать, устроила представление.

Ну, Нора! Попросишь ты у меня косточку. Лучше Хорсу отдам, он-то оценит. А эти тяжеловесы… и этот, который тут главный… Бесстыдники!

Пока «этот главный» провожает гостей до порога, живо переключаюсь на сбор посуды. Нора суется ко мне, к вернувшемуся хозяину и, наконец, что-то уяснив, понуро плетётся на кухню.

После обеда у мужчин «тихий час». Совсем как в деревнях. Их с Яном комната наверху, в мансарде, и пока мужики разговаривают разговоры с подушками, я собираюсь потихоньку кое-что выяснить.

Мишени убраны в сарай, что по соседству с дровяным. Сарай не заперт. По-видимому, репутация Васюты позволяет обходиться без замков вообще, либо…Да не нужны они здесь, замки,? Ведь не просто так Гала однажды обмолвилась о заговорённых оградах. К этому дому она наверняка тоже ручку приложила, раз уж отзывалась с такой гордостью.

Щиты прислонены к стене. Вдоль противоположной – широкий верстак, над ним полки с инструментом… Ну, это нам без надобности. То, что я ищу, должно быть где-то рядом. Прошлой ночью, смотавшись за дротиком, Янка выпрыгнул отсюда шустро, не задерживаясь, значит оружие хранится под рукой.

Ага. В углу по правую руку от косяка – стало быть, чтобы, как вошёл, так и ухватил – Васютино копьё. Потемневшее древко почти два метра в длину, но порхало в руках у Муромца что пёрышко. Провожу ладонью по тёплой отполированной поверхности, по верёвочной обмотке в центре… это чтобы руки не скользили… до стального ромбовидного наконечника, вырастающего из деревянного навершия. Пробую приподнять. Моего обхвата пальцев едва хватает, чтобы обхватить древко. С уважением водворяю на место. Килограмм восемь-десять, не меньше. Интересно, чем думали разработчики Кобры Д, предлагая амазонке колющее оружие, как основное?

Не представляю, как изящные полуголые создания в реале могут орудовать такой вот оглоблей. Впрочем, если рассуждать логически, настоящие амазонки – ну, пусть богатырки, как их тут называют – хрупкими быть не должны. В настоящую рукопашную не сунешься в бикини, даже в стальном, нужна «бронька», а это килограмм десять-двенадцать веса, а то и больше, с учётом поножей, наручней, наплечников. Плюс оружие. Здешний меч, из тех, что я видела в оружейных рядах, потянет на пять-шесть килограмм. Короткий, конечно, легче, но железо есть железо. Щит опять таки, шлем… В общем, субтильная амазонка рухнет от такой тяжести и не поднимется. Чтобы легко и непринуждённо таскать на себе всю эту амуницию, нужно достаточно плотное телосложение и крепкий костяк. Как раз то, о чём говорил вчера Васюта.

Широкую кость мою отметил, между прочим, и не комплимента ради, а реально оценил возможности.

Значит, у меня действительно какие-то шансы есть.

Давид победил Голиафа камнем из простой пращи. Пастушок вряд ли за всю свою жизнь держал в руках более серьёзное оружие. Янек вот… чем не пример? Он же не взрослое копьё от наставника получил, а его облегчённый подростковый вариант. Значит, и мне надо выбрать, чему я смогу выучиться за оставшиеся дни и с толком, и не надорвавшись при этом.

Вспомнив о Яне, перехожу к дротикам. Взвешиваю на руке: всё равно тяжело. Припомнив движения Янки, пробую сымитировать бросок… Что-то не так. Вздохнув, ставлю на место. Лук, что ли, попробовать?

Из пневматики я в своё время стреляла неплохо, поскольку есть у нас в семье фамильная черта: природная меткость. Но с пятого класса пришлось надеть очки; они искажали угол между мушкой и целью, и стрельбу пришлось забросить. Однако в квесте вряд ли нужно умение попадать белке в глаз, там, подозреваю, мишени будут крупнее. Ранить, обездвижить – уже хорошо.

Несколько луков висят на стенде неподалёку, там же колчаны со стрелами. На последнем Русборговском фестивале нам с девочками выпало немного пострелять, и теперь я старательно припоминаю подробности инструктажа.

Так. Вот эти стрелы не берём, они с какими-то серповидными наконечниками. Похоже, резательные. Эти… не знаю, наверное, боевые: наконечники широко раскрыляются, зазубрены, но как их потом из мишени вытаскивать? Вот эти больше похожи на учебные: наконечник узкий, оперение проще. Пяти штук хватит. Как начнут «в молоко» уходить, ещё набегаюсь за ними.

Луки. Один высокий, длинный, по типу новгородского, самый простой. Натяжение тетивы такое, что и ребёнок справится. Но мне нужно посолиднее, чтобы сразу привыкать к серьёзной стрельбе. Вот, композитный, кажется. Посмотреть?

Я протягиваю руку.

– Этот не бери, – говорит за моей спиной Васюта. Дёргаюсь от неожиданности. – Ты же левша наполовину. Возьми соседний, у него прицел под левый глаз.

И давно он тут?

Легко подхватывает один из щитов. Бросает мне на ходу:

– Нарукавник найди на себя, из Янкиных.

Выбрав из кожаных нарукавников подходящий, прихватив оружие со стрелами, зажмуриваюсь… Всё. Пошла. На стрельбище.

Васюта уже установил во дворе щит, отмерил расстояние, бросает на траву плашку.

– С десяти шагов начнём. Не заступать. Ян, иди сюда!

Серьёзен и собран, как будто это не он с полчаса тому назад у меня полотенце отнимал и лапушкой называл. Пока Янек бегает за своим луком, поясняет:

– Он у нас скрытый левша, как и ты. Будешь за ним повторять. У левшей другая стойка, чем у правшей, желобок для прицела справа.

Янек принимает стойку: ноги на длину шага, одна за одной, корпус развёрнут в профиль, как на египетских рисунках. Легко вскидывает лук, стрела на уровне глаз, два пальца оттягивают тетиву, та звонко щёлкает по нарукавнику. Попадание точно в центр малого круга.

– Повторяй, – говорит Васюта. – Сама ж выбрала.

Лук далеко не пушинка, оттягивает руку. После того, как новоявленный учитель корректирует мне стойку, все силы уходят на то, чтобы её сохранить. Первая стрела позорно срывается и тыкается в землю в двух шагах.