Эра войн и катастроф. Хроники конца света
Второе издание
© Эль-Мюрид/Анатолий Несмиян/, 2024
© Книжный мир, 2024
© ИП Лобанова О.В., 2024
После Третьего Рима
Предисловие ко второму изданию
Председатель Генеральной Ассамблеи ООН поднял тревогу о нарастающей угрозе применения ядерного оружия, которая сегодня превышает уровень последних 100 лет. Это заявление вызывает серьезные опасения и требует незамедлительных действий со стороны международного сообщества.
Современный мир стал свидетелем нескольких конфликтов, которые только усугубляют эту угрозу. Один из таких конфликтов – украинский кризис!
Война на Ближнем Востоке является ещё одной серьезной угрозой для мировой безопасности. Конфликты между различными государствами и террористическими организациями в этом регионе вызывают волну насилия и нестабильности.
Боевые действия на Южном Кавказе также добавляют к напряженности в мировой политике. Конфликт между Арменией и Азербайджаном вокруг Нагорного Карабаха привел к боевым действиям. В такой обстановке существует риск, что стороны могут прибегнуть к экстремальным мерам.
Предстоящее будущее вызывает серьезные опасения. Вместо того чтобы приближаться к миру и стабильности, человечество сталкивается с растущей угрозой глобальной катастрофы.
Презентация первого издания этой книги проходила во время пандемии. Маски, бдительная охрана на входе, требующая поголовного развешивания на лицо индивидуальных средств защиты, которые сразу после прохода через неё сдвигались куда-то в район подбородка. На фоне сегодняшних событий буквально пасторальная картина.
Прямо сейчас, когда я пишу это предисловие, находясь в Анапе, по головам у нас ходят военные самолеты, с анапского аэропорта что-то взлетает, с крымской (город Крымск) авиабазы что-то куда-то летит; когда я еду на автомобиле в Новороссийск, то, спускаясь с Волчьих ворот по трассе к городу, я сразу же шарю взглядом горизонт – не стоит ли над портом или городом столб дыма? В общем, коронавирус был как-то поспокойнее…
В 2018 году, в Санкт-Петербурге на семинаре с Михаилом Хазиным, я сказал, что страна находится в шаге от входа в катастрофу, что аудитория восприняла недовольным гулом. Однако уже тогда было совершенно очевидно, что системный кризис, в который мы вошли в 2012 году, и который можно маркировать «майскими указами» Путина, подходит к своему логическому завершению. Впереди – только катастрофа, которая обладает рядом совершенно специфических свойств, главное из которых – необратимость. Через год мы вошли в это состояние, и сегодня проходим через эту катастрофу, в конце которой – абсолютно неизбежный крах нынешней системы и возможное возникновение новой. При этом нужно сразу понимать – новая система не будет лучше или хуже нынешней с точки зрения отношения к человеку. Её единственная характеристика, которую мы можем сегодня прогнозировать – она будет более устойчивой. Или её не будет совсем.
История, которая является проекцией природы на человеческое общество, вообще не оперирует понятиями справедливости, она не понимает терминов «хорошо», «плохо», «человечно» или «негуманно». Она понимает только одно – разрешает ли она существующие противоречия или нет. Если разрешает – система устойчива. Нет – значит, нет.
Нынешняя система власти и управления России неустойчива. Она, в общем-то, и не могла быть таковой, так как была сформирована уникальной для любого социального субъекта криминальной стратой общества. Криминал во все времена и во всех обществах является неотъемлемой, но в то же самое время андерграундной и маргинальной их частью. Проникновение во власть в виде коррупции – это всегда пожалуйста, однако чтобы само криминальное сообщество стало государственной властью – это чистой воды феномен, который для нашей страны является абсолютно уникальным явлением. Никогда до двухтысячного года в России к власти не приходили бандиты, убийцы, преступники. А потому сегодняшний режим власти и управления мало того, что неустойчив и не имеет шансов на создание хоть какой-то стабильной системы, но у нас просто нет опыта взаимодействия общества и государства уголовных преступников.
В своё время советский прокурор Руденко на Нюрнбергском трибунале начал своё вступительное слово, сказав: «Впервые в истории человечества правосудие сталкивается с преступлениями такого масштаба, вызвавшими такие тяжелые последствия. Впервые перед судом предстали преступники, завладевшие целым государством и самое государство сделавшие орудием своих чудовищных преступлений». Не знаю, состоится ли когда-нибудь суд над деятелями нынешнего российского режима, но фразу Руденко можно уже прямо сейчас записывать в качестве вступительного слова обвинения на этом суде. И всё, кстати, по делу: криминал захватил власть в огромной стране, превратил государство в орудие своих преступлений и довел страну до сегодняшнего состояния, которое характеризуется только одним словом «катастрофа».
Я в данном случае выступаю не как публицист или (прости господи) политик. Я сейчас лишь констатирую происходящее с точки зрения человека, который уже полтора десятилетия занимается буквально вплотную социальными кризисами и катастрофами. И, надеюсь, достаточно неплохо понимаю закономерности этих процессов.
Эта книга – о катастрофах. В заглавие книги вынесено это слово, но не для привлечения аудитории или чтобы нагнать жути. Катастрофа – вполне тривиальный системный процесс, с которым мы сталкиваемся в течение жизни много раз и даже не всегда отдаем себе отчет в том, что прошли через катастрофу.
Ребенок ходит в детский сад, у него есть привычный круг общения, он привык к воспитательнице Анне Ивановне, он знает дорогу в садик, куда каждый день его отводит папа или мама. И вдруг завтра он должен начать ходить в школу. Новое окружение, новый маршрут, новое расписание, новые обязанности. И главное – нет никакой возможности вернуться назад, в привычное и спокойное. Это и есть катастрофа. Кардинальное изменение той социальной системы, в рамках которой существует человек. И таких катастроф в его жизни будет достаточно много. Даже женитьба и рождение теперь его детей – это тоже катастрофический процесс, так как он полностью меняет привычный уклад жизни, добавляет новые противоречия, требует создания совершенно новой системы взаимоотношений и так далее. И главное – катастрофу невозможно «откатить» назад. Теперь вы одномоментно переходите в новое состояние, в котором вам предстоит жить.
В общем, катастрофа – это не плохо и не хорошо. Это не страшно, хотя и всегда некомфортно. Нужно понимать это состояние, этот процесс. И нужно не пугаться неизвестности, а быть готовым к тому, что она наступит, что вы с ней разберетесь, и она станет новой частью вашей жизни.
Проблема состоит в том, что сегодня мы как раз и находимся в состоянии катастрофы – глобальной, которая связана с распадом существующего мирового порядка, а также катастрофы, происходящей в нашей стране. Она тоже носит объективный характер, связанный с полным исчерпанием воровской модели развития. (Хотя, откровенно говоря, это, конечно, модель деградации, но если употреблять строгие термины, то это всё равно развитие. С противоположным знаком. Так сказать, «отрицательное развитие».)
Всё рождается, живет и умирает. Это вполне естественно. Нам лишь не повезло жить в период угасания страны, что всегда невесело и вряд ли может вызвать положительные эмоции. Впрочем, в подобной ситуации в разное время жили разные люди. Рождались и умирали империи, и люди, жившие во время их заката, тоже, скорее всего, испытывали схожие чувства.
Но и здесь есть хорошая новость. В любом конце всегда есть начало. Начало чего-то нового. Любой хаос рано или поздно структурируется, и из него возникает что-то ещё. Оно будет иным, чем то, что было раньше. Со своими противоречиями, проблемами, но и со своими преимуществами. Поэтому крах нынешней системы власти и управления – это плохо с точки зрения желания человека жить в стабильной социальной системе, в нормальной стране с перспективами на будущее. Но хорошо с точки зрения того, что воровская модель рано или поздно, но сожрет сама себя. И тогда у страны, у народа появится шанс, что следующая модель будет именно моделью развития.
Правда, шанс – это не предопределенность. Это лишь шанс. Некоторая вероятность. И для того, чтобы она воплотилась, нужно совершить достаточно серьезные усилия. Само собой ничего не происходит. Социальная система – это всегда проект. Проект, в котором есть организующая сила, формулирующая его, и созидательная сила, воплощающая его в материальном мире. И мы должны как минимум понимать, чего мы сами-то хотим, чтобы выбрать из большого числа проектов, которые неизбежно появятся в хаосе после краха нынешнего режима, тот, который соответствует нашим представлениям о прекрасном. Это, кстати, очень нелегкое занятие – выбирать. Выбор – это всегда рассудочное решение. Когда выбор делается на эмоциях, да ещё и под гипнотическим воздействием харизматичного лидера – он может оказаться неверным.
Уж на что известный всем и уже покойный Евгений Пригожин рубил правду-матку и внезапно стал буквально кумиром чуть ли не миллионов российских граждан, но будем откровенны – его будущее для страны и народа выглядело как-то очень уж страшновато.
С другой стороны – прекраснодушные говоруны, обещающие не кровь, грязь, пот и слезы, а рассыпающие бисер и кисельные берега, рассказывая про свободную Россию будущего во главе с каким-нибудь Алексеем Навальным или Ильей Пономаревым. И вдруг выяснится, что на самом деле они против нынешней системы ничего, в сущности, не имеют, она их устраивает полностью. Их не устраивает их собственное место вне рамок этой системы. А вот в ней – очень даже.
Так что выбор в любом случае делать придется. И лучше, если делать его с холодной головой, вооруженной если не знанием, то хотя бы пониманием происходящих процессов.
Книга, собственно, об этом. Если точнее, то книга пытается объяснить, что кризис, предваряющий катастрофу, и сама катастрофическая ситуация – это нечто объективное. А раз так, то нужно понимать закономерности их возникновения. Нужно отдавать себе отчет, когда процесс накопления противоречий является негативным, а когда – напротив, вполне себе позитивным. Скажем, крах нынешнего режима власти в России – это негативное явление или наоборот, позитивное? С точки зрения текущих последствий – конечно, негативное. Режим, умирая, ведет себя как агонизирующий крокодил, он бьет хвостом, щелкает челюстями, убивая всех, кто попадает под его удары. Нынешний режим убивает прямо сейчас сотни и тысячи людей в развязанных им бойнях, бросая людей в тюрьмы и вышвыривая их из страны. Безусловно, эта агония является негативной, калечащей судьбы людей, убивающей остатки страны, высасывая из неё последние ресурсы.
Но в то же самое время это – позитивный процесс, так как гибель этого режима означает шанс для страны. Шанс, который можно использовать, а можно «профукать». Но это всё равно шанс. Сегодня нет даже его.
Я, рассматривая все эти процессы, особенно, когда они касаются непосредственно нас и нашей страны, нашего будущего, всегда чувствую себя двойственно. Как исследователь, я смотрю на происходящее, если так можно выразиться, предельно цинично – не давая никаких оценок, в том числе и нравственных, тому, что происходит. Иначе и нельзя, если ты хочешь понять суть явления. С другой стороны, как нормальный человек, у которого есть семья, есть сын, который будет жить и после меня – естественно, что происходящее в стране и с нами всеми неизбежно вызывает и оценки происходящего.
Эта двойственность всегда с нами, и если кто-то в процессе прочтения этой книги увидит её, то не стоит ей удивляться.
В книге, которая сейчас у вас в руках, я постарался очень рамочно, не перегружая текст сложной терминологией, описать, что же такое вообще катастрофа для социальной системы. Не для того, чтобы нагнать жути на читателя, а наоборот – вооружить его если не знанием, то хотя бы пониманием. Я, занимаясь этим вопросом уже полтора десятилетия буквально вплотную, могу точно сказать, что уровень моего знания всех этих чрезвычайно сложных процессов не достиг той величины, за которой можно удовлетворенно выдохнуть и сказать: теперь-то я знаю об этом всё. Наоборот – чем глубже я погружаюсь в этот предмет, тем больше вижу лакун в этом знании, так как социальная система – одна из сложнейших среди всех остальных и прочих.
Помимо рационального знания, то есть понимания закономерностей развития самой системы, как некоего объекта, есть ещё и иррациональная составляющая, которая присуща только ей. Каждый человек, являясь частью социальной системы, является носителем свободы воли, которая полностью отсутствует в термодинамических неживых системах. Даже сложные экологические системы, в которых животные тоже имеют возможность проявлять какие-то индивидуальные качества – их поведение определяется вполне рациональными, то есть исчисляемыми, алгоритмами поведения, продиктованными инстинктами и их поведенческим опытом. Не существует психологии животных как фактора, влияющего на экологические системы, но зато существует индивидуальная и коллективная психология человека, которая самым существенным образом влияет на развитие социальной системы.
Уже поэтому строгое рациональное знание о поведении и закономерностях развития социальных систем в обязательном порядке должно интегрироваться со знанием коллективной и индивидуальной психологии, как уникального фактора, отличающего нас всех от любых иных систем.
При этом психология и вообще иррациональное знание, к стыду своему признаюсь – не мой конёк. Я могу обозначить наличие проблемы, я могу указать, что в описываемых мной моделях развития, включая и катастрофические сюжеты, присутствует иррациональный фактор, но профессионально описать его я бы не взялся. Именно поэтому любые модели, которыми я оперирую, нужно принимать с поправкой на эту иррациональную составляющую и дополнять их ею.
Я знаю людей, которые параллельно со мной работают в этой тематике, и как раз с упором на иррациональные факторы поведения больших масс людей. В частности, могу назвать фамилию Алексея Арестовича, который в России в силу разных политических соображений считается и признан на официальном уровне то ли террористом, то ли экстремистом – не очень разбираюсь в этих сложных рангах врагов нынешнего режима. Но для меня это в первую очередь исследователь, который крайне удачно дополняет то, о чём я пишу с точки зрения рациональных факторов развития социальных систем в период их катастрофических изменений. Естественно, я не навязываю Арестовича к прочтению и изучению, тем более что вообще неясно, как это может аукнуться для любого, кто заинтересуется тематикой его работ, но не упомянуть о самой проблеме и людях, которые ею занимаются, считаю неверным.
В этом предисловии я хотел бы выразить совершенно искреннюю признательность моему издателю Дмитрию Лобанову. Во-первых, за возможность вообще издания моих книг, а, во-вторых, за его терпение в ожидании от меня текстов. Для меня очень сложным является как раз процесс сборки текстов, которые я пишу, в нечто цельное. Это отнимает огромное время, которого, увы, но буквально нет. Однако я очень надеюсь, что наше сотрудничество продолжится, и постараюсь в каком-то обозримом будущем создать самый важный для меня текст, в котором я обобщу все мои мысли последних полутора десятилетий, касающиеся крайне интересной, и в то же самое время чрезвычайно непростой темы катастроф социальных систем – как они возникают, как протекают и чем завершаются.
И спасибо, буквально огромное и безразмерное спасибо, всем моим читателям.
Часть 1
Общая теория катастроф
Предисловие
«Всё меняется, когда приходят они» ©.
Основу конфуцианства составляет специфическое мировоззрение, которое мы бы сегодня назвали конформизмом. Одно из ключевых высказываний, авторство которого приписывается как раз Конфуцию – «Не дай вам бог жить во время перемен». Оно в полной мере отражает психологический дискомфорт, присущий большей части взрослых людей вне зависимости от их культурных, ментальных, цивилизационных особенностей при столкновении с изменениями. В исламе есть понятие бид’а (новшество), которое самым тщательным образом зарегулировано и подлежит внимательному изучению подготовленных и уполномоченных на то толкователей священных текстов. Консерватизм, стремление удержать привычные (называв-мые традиционными) ценности и порядки – естественное свойство человеческой психики.
Психика – удивительный инструмент природы. В самом начале жизни человека это необычайно гибкий инструмент познания мира, позволяющий человеку очень быстро, буквально мгновенно, впитать опыт предыдущих поколений и встретить взрослую жизнь, вооружившись накопленными ранее знаниями. Однако сразу после того, как этот опыт в целом оказывается «записанным», психика перестраивается в свою прямую противоположность: из инструмента развития она превращается в инструмент устойчивости, создавая барьеры и системы запретов на любую новую информацию, фильтруя ее в полном соответствии с уже сформированным мировоззрением и опытом.
Природа экономна и рациональна. Когда создавалась психика, человек жил коротко и в пределах очень небольшой по своим размерам локации. На большее у него просто не было времени. А потому создавать два инструмента познания было нерационально, и природа обошлась одним.
Пока человек жил в мире, который менялся очень медленно, такой подход себя вполне оправдывал. Даже расселение человечества по самым разным климатическим и природным зонам не изменил рационализм природы: скорость перемещения людей по планете была существенно ниже их способности к адаптации, а потому механизм работал практически без сбоев.
Социальная система – это более высокая форма организации живой материи, чем биологическая. И несмотря на то, что в целом законы, которые управляют социальной системой, подобны законам эволюции и развития систем более низкого порядка (биологической, экологической, геологической и иных), качественно иной вид социальной системы приводит и к существенному изменению параметров развития. В частности, темпов.
Если темпы развития человеческого социума не слишком отличались от биологических темпов эволюции в древности, то по мере усложнения и перехода на иные уровни развития: от архаичного к традиционному, от традиционного к индустриальному, а теперь и от индустриального к когнитивному темпы социального эволюционирования стали кардинально расходиться с теми, которые были нормой в прошлом. А потому природный биологический инструментарий, заложенный в человеке, стал буквально тормозом и одним из ключевых противоречий для социального эволюционирования.
Человеческая психика, как инструмент познания, перестала работать так, как это было заложено в нее изначально. С одной стороны, увеличившаяся продолжительность жизни, обширная специализация внутри человеческого социума и огромный объем знаний, необходимый для полноценной взрослой жизни, требуют от психики продлить свой «пластичный период», в течение которого она позволяет проходить обучение и адаптацию, с другой – темпы развития социума уже сравнялись и даже превосходят продолжительность биологической жизни человека. А это означает, что накопленный в начале жизни опыт перестает отвечать изменившимся условиям существования не только к концу жизни, но и уже в самом продуктивном среднем возрасте. «Охранительская» функция психики начинает тормозить развитие, вносить в него свой собственный возмущающий вклад. Из инструмента прогресса и устойчивости она превращается в инструмент регресса и дестабилизации.
Всё это началось не сегодня, однако именно сейчас, в период крайне высоких темпов развития социальных систем, накопленные ранее и возникшие прямо сейчас противоречия ставят перед человечеством вполне очевидный вопрос: либо создавать более консервативную социальную систему, ориентированную на медленный прогресс, либо менять собственную психику, превращаясь в своеобразных люденов Стругацких. И при этом продолжая стремительное запредельное по темпам развитие.
По всей видимости, человечество пойдет по обоим путям сразу. Что, с одной стороны, оправдано, так как создает выбор, а значит, и большую устойчивость человечества, как биологического вида.
Однако тут же возникает и очевидная угроза. Два вида на одной ресурсной площадке обречены на конкуренцию и беспощадную борьбу на уничтожение. «Кроманьонцы vs неандертальцы», но в новом изложении и на другом уровне – когнитивном.
Стругацкие в неявной форме разрешили этот конфликт, выведя новое человечество – люде-нов – за пределы обитаемой зоны, отправив их куда-то далеко, оставив внутри «старого» человечества лишь своих полномочных представителей и механизм отбора, внедренный в «старое» человечество, способный проводить его сепарацию и выделение «новых» людей.
Тонкость в том, что и «старое» человечество в этом случае превращается в «новое» – лишенное возможностей к быстрому развитию, сознательно затормаживающее прогресс и уходящее к архаичным способам развития, но на новых технологических уровнях. Это будет «новое человечество», сознательно ушедшее в консерватизм, признаваемый за высшую ценность.
Иного выхода из возникшего на сегодняшний момент противоречия не существует. Только дивергенция, расщепление человечества по одному, но предельно важному когнитивному признаку – адаптивности психики. В будущем, возможно, возникнут иные противоречия, требующие новых признаков новых дивергенций, но сегодня человечество вплотную подошло к этому выбору.
С фактической точки зрения речь идет о катастрофе. Войдя в нее, человечество не сможет вернуться обратно. Оно, как и в любых катастрофах, будет вынуждено пройти в ней до конца, однако каков именно окажется этот выход, станет известно лишь тогда, когда он состоится.
Парадокс заключается в том, что мы стоим перед двумя расходящимися траекториями развития. Даже переход к консервативной модели – это все равно развитие. Выход на новый более высокий его этап. Уже поэтому говорить о деградации социума не приходится. Он будет совершенно иным, чем сегодня, он будет предельно враждебен сегодняшнему, он будет с нашей нынешней точки зрения бесчеловечным – но это будет всё то же человечество. Просто иное человечество, разрешившее очередное противоречие и вышедшее из него на более высокую ступень развития. Природа (и ее проекция на социальную систему – история) равнодушна к тем, кто остается в прошлом. Она всегда думает о будущем.
Мы, то есть, человечество, уже вплотную подошли к точке выбора. Точке катастрофы (ее называют еще точкой бифуркации). И как раз здесь мы сталкиваемся с особенностью нашей «взрослой» психики – неприятием перемен. Попыткой максимально отдалить любые изменения. Чисто психологически обычный и вполне нормальный человек всегда пытается проецировать свое нежелание изменений на окружающую действительность, отказывается принимать происходящие перемены и понимать их причины. В ход идут всевозможные теории заговоров, причем чем более масштабными являются изменения, тем более изощренными становятся эти теории.
В целом такой подход можно понять (но не принять). Новизна всегда пугает, нужно прикладывать усилия, чтобы в нее встроиться, проще баюкать себя тем, что всё это выдумки или в худшем случае чьи-то происки. Вот сгинут вороги – и всё станет как прежде.
Увы. Не станет. С сугубо бытовой точки зрения в понятие «катастрофа» человек вкладывает значительную эмоциональную составляющую. Своё неприятие её. Однако на самом деле катастрофа – это вполне тривиальное событие перехода системы из одного состояния в другое. И мы в своей жизни проходим через целый ряд катастрофических событий, не всегда даже отдавая себе отчет в том, что это именно они.
Скажем, ребенок еще вчера ходил в детский сад, у него было привычное окружение, его окружали одни и те же дети, воспитатели, нянечки, был знакомый маршрут и он уже привык, что вечером за ним приходят родители. И вдруг с завтрашнего дня он должен начать ходить в школу. Обыденная и абсолютно тривиальная история, но это и есть катастрофа – переход из одного состояния в другое. И ребенок должен заново привыкать к изменившейся вокруг него обстановке, новым знакомым, новому распорядку, где от него теперь начинают требовать что-то дополнительное. Логично, что возникает стресс, который, впрочем, быстро купируется всё ещё гибкой детской психикой, вполне справляющейся с резкими качественными изменениями. Окончание школы – новая катастрофа, более высокого порядка, так как перед выпускником появляется выбор. В зависимости от которого будет складываться его дальнейшая жизнь. Он может пойти учиться дальше, может пойти работать. Возможно, есть и другие варианты. И это – тоже катастрофа, и мы через нее проходим, даже не подозревая о ней.
Всё это к тому, что на самом деле, если подходить к проблеме достаточно строго, можно сказать, что катастрофические события – это ни хорошо, ни плохо. Это часть окружающей нас жизни. Применительно к социуму – часть истории.
Любое развитие всегда идет через кризис, и некоторые кризисы заканчиваются именно катастрофой. То есть – переходом в иное стационарное состояние. Жизнь (если мы говорим о конкретном человеке) или история (если речь идет о социальной системе) развивается именно так и не иначе.
Поэтому то, что сегодняшние мы входим в катастрофический сюжет – это точно так же не стоит воспринимать эмоционально. Рациональный, холодный и безэмоциональный подход дается не каждому, но рассудочное понимание происходящего никогда не помешает.
Я это пишу и говорю не для того, чтобы поделиться сакральным знанием или своей «мудростью». Занимаясь уже более полутора десятков лет вопросами именно социальных катастроф, проблемами социальной термодинамики, я, безусловно, обладаю определенным набором информации, опыта и понимания происходящих процессов. И отдаю себе отчет в том, что далеко не все обладают (и могут обладать) моими знаниями. Собственно, для этого и написаны те тексты, которые вошли в книгу, которую вы сейчас держите в руках.
Прежде чем понять закономерности и процессы, происходящие в том или ином объекте, присущие тому или иному процессу или явлению, их необходимо изучить. А для изучения – описать. Любой эксперимент всегда описателен – исследователь набирает базу фактов, которые затем и нужно будет интерпретировать и искать в них закономерности. И, естественно, любое описание, как и любой набор данных эксперимента, может содержать некоторое количество ошибок. Которые рано или поздно, но будут выявлены.
Книга, которую вы будете сейчас читать – это именно описание процессов, происходящих как в нашей стране, так и в мире. Предкатастрофических процессов, потому что социальная система – как глобальная, так и наша, российская – накопили колоссальное количество противоречий, загнавших систему вначале в структурный, затем в системный кризис и теперь, исчерпав буквально весь ресурс на удержание стабильности, вплотную вышли к процессу перехода, сдвига.
В будущем (недалёком, надеюсь) на основе этого описания я постараюсь выделить закономерности, присущие социальной катастрофе, в которую мы вступаем. Человечество уже проходило через столь масштабные катастрофы – минимум трижды. Архаика сменилась традиционным укладом, затем традиционный – индустриальным. Индустриальный этап развития перешел в постиндустриальный (в котором мы, в общем-то, сейчас и живем). И вот теперь нам предстоит перейти на принципиально новый когнитивный этап развития.
Особенность нынешнего перехода (или нынешней катастрофы) и отличие от предыдущих заключается в невиданных ранее темпах. Первые переходы занимали не просто годы или поколения – столетия. Обычный человек в силу того, что его продолжительность жизни была существенно короче периода катастрофы, попросту не замечал ее, воспринимая катастрофу как норму. Однако последние переходы были гораздо более стремительными, а промежуток между ними резко сократился. Фактически постиндустриальный этап прошел в течение жизни всего лишь одного поколения, которое на излете биологического существования входит во второй катастрофический цикл.
Уже поэтому переход к когнитивному этапу развития в силу стремительности происходящих процессов будет отличаться – и по всей видимости, качественно отличаться – от всех предыдущих сдвигов. Однако для того, чтобы перейти непосредственно к попытке систематизации и моделирования, нам вначале требуется описание происходящего.
Оно у вас в руках.
Существует такое устоявшееся выражение «Чтобы ты жил в эпоху перемен», выдаваемое за некое китайское проклятие. Именно проклятие, а не какую-нибудь поговорку, то есть, высказываться это пожелание должно на высокой эмоциональной ноте, буквально в ярости.
Правда, есть и сомнения в китайском происхождении этой фразы, так как въедливые китаеведы ничего похожего у китайцев так и не высмотрели. Из наиболее близкого по смыслу они нашли лишь фразу – «лучше быть собакой в спокойное время, чем человеком во время хаоса». Но как-то далековато это от конечного перевода.
Тем не менее, даже неважно, кто автор исходной фразы. Важно то, что она отражает неприятие перемен, отрицательное к ним отношение или, по крайней мере, не восторженное уж точно.
Интуитивно, наверное, многие с этим согласятся. И даже очень многие, если не большинство. Всё дело в нашей психике.
Природа – дама очень экономная. Она старается не плодить избыточный функционал, предпочитая минимизировать (сейчас есть такое модное слово – «оптимизировать») весь имеющийся набор инструментов. Человеческая психика – прекрасный пример такой «оптимизации».
Жизнь – это баланс. Всегда. Поэтому, с одной стороны, только что родившийся ребенок для того, чтобы выжить в этом крайне недружелюбном мире, должен пройти ускоренный курс «молодого бойца» и получить максимум знаний и умений выживать и противостоять невзгодам, опасностям и рискам. Хотя бы до той поры, пока он сможет вырасти и дать потомство. По возможности вырастив его до того состояния и возраста, когда оно само может дать уже своё потомство. Здесь ничего личного – природа выполняет программу выживания вида. И на каком-то этапе эта программа вполне совпадает с программой личного выживания конкретной особи.
Инструментом обучения и приспособления ребенка становится его психика. В детстве она невероятно пластична и принимает любые знания буквально на веру, не вдаваясь в подробности и не пытаясь их обосновать или тем паче оспорить. Если чукча попадет в руки туземцев племени Амазонки, все знания предков о жизни в тундре окажутся для него бесполезными и даже вредными. Поэтому ребенок-чукча, воспитанный и выращенный индейцами сельвы, будет прекрасным охотником на ягуаров, но совершенно никаким – на китов. Он, в общем-то, и знать про китов-то не будет.
Однако как только первичная информация об окружающем пространстве будет получена и зафиксирована, необходимость в таком мощном инструмента познания если не пропадает, то становится избыточной. Человек уже приспособлен к жизни, учиться ему больше некогда, пришло время выполнить основной долг любого живого существа – дать потомство. Наоборот – теперь он должен сохранить зафиксированную информацию, чтобы передать ее следующему поколению. И экономная мать-природа не выдумывает новый инструмент, а приспосабливает уже имеющийся – психику. С возрастом она буквально «костенеет», превращаясь в свою противоположность. Теперь она отвечает не за познание (или развитие), а за фиксацию усвоенного (то есть, за устойчивость)
Жизнь – это баланс. Всегда. И баланс между устойчивостью и развитием познания окружающего мира решен природой именно в рамках механизма трансформации человеческой психики. Экономно и достаточно аккуратно. Ничего лишнего, всё при нас.
И всё бы ничего, живи мы в благословенном первобытном мире. Жизнь интересная, яркая, насыщенная – но очень уж короткая. И, кстати говоря, человечество большую часть своей истории так, в общем-то, и жило. Ярко и коротко. Как набережночелнинский бандит из группировки «29 комплекс». И отработанный даже не тысячелетиями, а десятками тысяч лет и бессчетными поколениями механизм, позволяющий выживать в крайне негостеприимном окружающем пространстве, работал если не идеально, то без сбоев. По сути, человек еще не был человеком в полном понимании этого слова, он был высокоразвитым специализированным и социализированным абсолютным хищником – венцом творения именно животного мира.
Но случилось то, что мы с полным правом можем назвать катастрофой. Первой полномасштабной и полноценной катастрофой, которая поставила человека уже как вид перед выбором – жить или не жить ему как виду.
Человек за бессчетные поколения своего существования, просто проел (в буквальном смысле этого слова) окружающую его пищевую инфраструктуру. Плюс, по всей видимости, в силу природных процессов пищевая инфраструктура претерпела значительные изменения, которые и поставили человечество на грань голодной смерти и вымирания. Понятно, что речь в данном случае идет не обо всем человечестве, а об отдельных его группах. В благоприятных природных условиях восстановление пищевой инфраструктуры происходило быстрее, чем человек успевал ее проедать, а потому никакой катастрофы не возникало, а раз так, то и никакого выбора тоже. В совсем неблагоприятных условиях, кстати (в арктических или наоборот, жарких континентальных пустынях), катастрофа не наступала тоже по понятной причине – человеческие группы были настолько малочисленны, что пищевая инфраструктура просто не успевала «быть проеденной». А потому на Крайнем Севере или в номадных пустынях причин для постановки вопроса – «выжить или умереть» тоже не возникало. А вот в условиях среднего по суровости климата человек рано или поздно, но попадал в ситуацию, когда его численность становилась угрозой для существования пищевого ресурса, и перед ним возникал выбор – умереть либо найти решение.
Решения, на самом деле, два. Есть такое умное слово – «бифуркация», то есть, раздвоение выбора. Обычно критический выбор всегда двояк: либо так, либо эдак. Без оттенков. В случае инфраструктурной катастрофы выбор оказывался всегда одним и тем же – откочевать на новые охотничьи угодья или изменить образ жизни, под чем понимается переход к новому (принципиально новому) экономическому и хозяйственному укладу. Точнее, вначале хозяйственному, а затем уже и к экономическому – то есть, меновой торговле с другими такими же перешедшими на следующий уровень развития группами людей.
По понятным причинам «откочевать» было всегда самым напрашивающимся решением. И в первую очередь по причинам психического свойства. Выше мы уже говорили о психике как инструменте когнитивной устойчивости. Сам факт того, что нужно менять веками и поколениями устоявшиеся привычные методы хозяйствования, требовал как минимум осмысления и формулирования абсолютно непривычной смысловой конструкции. Представим себе на минутку собрание племени, где молодой охотник говорит – народ, а давайте не бить мамонтов или медведей, а разводить курочек и козочек. По сути – то же самое мясо. Зато не из магазина, а свое, без консервантов и добавок!
Ну, во-первых, до такого этот охотник должен был вначале додуматься. А когда думать, если ты встал – ис друзьями на охоту. Да еще и в условиях скудеющей пищевой инфраструктуры. Понятно, охотник такого мудреного слова просто не знал, но в практическом плане это означало, что нужно уходить за добычей на несколько недель, причем совершенно не факт, что вернешься с нею, да и вернешься ли – тоже вопрос. Поэтому думать особо некогда. Но даже если такая светлая мысль и посетит голову, высказать ее на собрании племени означает только одно: слово в прениях немедленно возьмет местный шаман (а он по долгу службы – самый косный и непробиваемый, так как поставлен блюсти заветы предков) и скажет – да вы рехнулись. Какие козочки? Какие курочки? А как же скрепы? Да предки наши из могил встанут, чтобы посмотреть на вас, идиотов! А как же духовность? Мой дед на охоту ходил, его дед на охоту ходил и деды его дедов тоже мамонтов били. И не для того, чтобы вы тут нам чушь духопротивную несли. А может, ты иностранный агент? Так мы тебя быстро определим куда надо.
В общем, «откочевать» – самое напрашивающееся решение. И вполне разумное, кстати. Не так уж и сложно отбить новую пещеру у занимающего ее не по праву медведя или саблезубой тигры (ну, конечно, если медведь не окажется проворнее) или прогнать соседнее племя, организовав ему маленький геноцид. Впрочем, как раз с геноцидом древние были куда как аккуратнее нынешних, война с соседями насмерть – это штука исключительно редкая и только по абсолютно железной необходимости. Так как победить, конечно, можно. Но при этом неизбежны собственные потери, зачастую настолько фатальные, что смысл победы утрачивается – воюют-то не какие-нибудь наемники. А всё те же охотники. Еще нет специализации, а потому военные потери автоматически ведут к утрате добычного потенциала племени. Поэтому если и откочевывать – то по возможности на безлюдные пространства.
Но рано или поздно катастрофа всё равно происходит. Не сейчас, так через тысячу лет. Не через тысячу, так через пять. Архаичная жизнь на такие мелочи не заморачивается, времени у нее немерено. В любом случае наступает момент, когда либо откочевывать уже некуда, либо есть куда – но в совершенно новые и совершенно непривычные условия, где весь накопленный опыт предков не даёт никакого шанса на выживание. А потому возникает именно когнитивный тупик, когда психика даёт системный сбой.
На практике это означает лишь то, что любое из двух решений – остаться на прежнем уровне хозяйственного уклада или менять этот самый уклад – всё равно будет связано с полным переформатированием всего прежнего смысла существования.
И вот только тогда молодой охотник, вышедший перед племенем со своими смущающими ум речами, будет выслушан с угрюмым, но неизбежным вниманием. И аргументы шамана перестанут быть очевидными и непререкаемыми.
Племя столкнется с двумя одинаково неприемлемыми вариантами будущего. Остаться в степи, но завести курочек, или уйти в тайгу и полностью менять все техники и практики охотничьих навыков. Да и женщины с их ягодами-корешками окажутся в той же ситуации: одно дело знать все степные травы: какие от головы, какие от диареи, а какие можно кинуть в суп для аромата, и совсем другое – заново приобретать опыт в копании и использовании совершенно неизвестной ранее таёжной флоры.
В любом случае каждый из двух выборов потребует коренной ломки всех прежних моделей поведения, жизни, хозяйствования. Даже жилище теперь придется строить совершенно иначе, да и вообще всё по-другому.
И опять же: сделавшие выбор в пользу сохранения привычного уклада (то есть, оставшись в рамках охоты и собирательства) так и останутся на прежнем уровне хозяйственной деятельности. То есть, говоря проще – не эволюционируют. И таких групп людей, возможно, было немало. Не знаю – большинство ли, но косность вполне могла победить, и тяжелое решение уходить в новые природные и климатические условия на самом деле решением не являлось, так как в ином виде, но возобновляло привычный уклад жизни. Через два-три-пять поколений племя привыкало к жизни в новых условиях и вообще ничем не отличалось от прежнего себя. Только меняло привычки, образ жизни, меню, но все равно оставалось в архаичной фазе своего существования, не слишком интересуясь значением этого термина.
Но нам интереснее другие. Которые делали выбор в пользу курочек и козочек. Вот эти люди куда как важнее для всей последующей истории, включая и нашу новейшую.
По сути, описанный пример – классическая катастрофа. Суть любой катастрофы на самом деле очень проста. Есть некое стационарное сбалансированное состояние системы. Поэтому стационарное состояние – это уравновешенное механизмами противоречие (точнее, комплекс противоречий), где система колеблется вокруг некой точки равновесия, не слишком от нее удаляясь.
Однако возникает (всегда возникает, рано или поздно) возмущающий этот баланс фактор – или совокупность факторов – когда «шарик» равновесного состояния системы начинает колебаться вокруг точки равновесия со всё большей амплитудой. В конце концов «шарик» выскакивает на условный «гребень», отделяющий прежнее состояние системы от какого-то нового. Гребень – это и есть состояние катастрофы. Она может длиться достаточно долго («шарик» может «зависнуть» на «гребне»), причем иногда даже продолжительное время. По-научному такое положение можно назвать неустойчивым. Видимым аналогом такого состояния можно назвать переохлажденную жидкость. Налейте в бутылку чистую воду, без примесей, без газа и положите ее в морозилку. Достаньте бутылку через некоторое время – в ней будет точно та же вода, но уже с температурой морозилки. Она не превратилась в лёд, так как в ней просто нет центров кристаллизации. Но стоит ее встряхнуть, и небольшие изменения в плотности воды от соударения молекул друг с другом или со стенками создадут эти центры, и вода замерзнет прямо у вас на глазах.
В любом случае это квази-стабильное состояние неустойчиво, и «шарик» рано или поздно, но скатится к новой точке равновесия. Катастрофа произошла. Система вошла в новое устойчивое и равновесное состояние.
Вот, собственно, что такое катастрофа в самом упрощенном виде. Мы, конечно, вкладываем в это понятие избыточную эмоциональную составляющую, но на самом деле, если строго и без эмоций, то катастрофа – это всего лишь переход системы из одного устойчивого состояния в другое устойчивое.
Мы сталкиваемся с такого рода переходами в течение всей своей жизни, и далеко не всегда даже называем их катастрофой. Заканчивая школу, человек переходит к новому этапу своей жизни. Он либо выбирает новую учебу, либо идет на завод – и через это проходим все мы, это в порядке вещей и нормально. Но в то же самое время это классическая катастрофа, то есть тот самый переход их одного состояния в другое.
И еще одно небольшое отступление. Катастрофические процессы – штука весьма непростая. Математическая теория катастроф оперирует семью (!) типами катастроф, которые описываются разными математическими функциями. Я категорически не намерен использовать сложные и узкоспециализированные термины, пользоваться формулами и графиками функций, но лишь для того, чтобы попытаться максимально доступно пояснить читателю не самые простые процессы, происходящие в социальных системах. Далее могут использоваться понятия из социальной термодинамики и термодинамики «обычной» – и я также намерен применять их в максимально упрощенном виде, чтобы человек, не сталкивающийся в своей обычной жизни (включая и профессиональную деятельность) с этими терминами, сумел понять, о чем, собственно, идёт речь. Однако у простоты есть и оборотная сторона – неточность. Любая модель есть лишь приблизительное описание реальной картины. Упрощенная модель – очень приблизительное описание. Но иногда без неё попросту нельзя обойтись. И сейчас – как раз такой случай. Поэтому хочу заранее предупредить, что упрощённые представления и облегчённые модели могут вызвать скептическую ухмылку у человека, знакомого с предметом. Но это сознательное упрощение, а потому ухмылки не принимаются.
Но вернемся к козочкам и курочкам. Это гораздо важнее.
Группа людей, принявшая решение перейти от охоты и собирательства к сельскохозяйственному производству, внезапно совершает революцию, делающую их особым видом живых существ. Впервые человек становится именно человеком, принципиально отличающимся от всех остальных животных на планете.
Дело в том, что теперь пищевая пустыня (а в рамках архаичной страты хозяйствования территория, на которой практически отсутствует ресурс для ведения охоты, является пустыней) внезапно превращается в территорию, пригодную для жизни. Ни одно другое живое существо не способно к такому. Любой гепард после того, как закончится дичь, либо умирает, либо уходит на другую территорию, где она есть. Группа людей, сменившая степь на тайгу, поступает в рамках логики (а точнее, инстинктов) гепарда. А вот люди, поставившие оградку и начавшие разводить животных, засеявшие плодородную землю зернами пра-пшеницы, становятся людьми. Они создают новую пищевую инфраструктуру, становятся субъектами хозяйственной деятельности. Переходят на принципиально новый уровень развития, с которого без катастрофы они уже не могут вернуться обратно в архаику.
С катастрофой, кстати, всё понятно: архаичная страта создает свой строгий баланс между численностью племени на данной территории и ее пищевым ресурсом. Много пищи (много дичи) – племя имеет возможность быстро прирастать численностью. Что становится причиной быстрого оскудевания пищевой инфраструктуры, после чего племя вынуждено в том числе и регулировать свою численность путем банального вымирания. В любом случае на каждой конкретной территории создается свой баланс между пищевым ресурсом и численностью кормящихся на нем видов, в том числе и человеческим. Человек в этом случае объектен – он зависит от внешних от себя факторов.
Переход к традиционной фазе хозяйствования делает человека субъектом. Теперь он начинает сам производить пищевой ресурс, который ограничен лишь размерами плодородных земель. Ключевой ценностью становится земля, причем не просто земля, а земля плодородная.